1 2 3 4 
Чем призрачней становилась надежда на реальное улучшение, тем больше было желание выразить эту надежду в фантазиях. Отчаянная последняя борьба зелотов против римлян и движение Иоанна Баптисты были двумя крайностями и коренились на одной почве: на отчаянии низших классов. Этот слой психологически характеризовался наличием надежды на изменение условий жизни (надежды, в психоаналитической интерпретации, на доброго отца, который обязательно им поможет) в сочетании с жгучей ненавистью к римской власти, к фарисеям, вообще ко всем богатым и с мечтами об их наказании в судный день. Перед нами двойственное отношение: эти люди в мечтах любили доброго отца, который поможет им и одарит их, и они ненавидели злого отца, который угнетал, мучил и презирал их.
    
Христианство выросло как значительное историческое мессианско-революционное движение в этой среде бедных, необразованных, революционных масс. Подобно проповеди Иоанна Крестителя, христианская доктрина была обращена не к образованным людям и обладателям собственности, а к бедным, угнетенным и страдающим24. Цельс, противник христиан, приводит реальную картину социального состава христианского сообщества, как она ему открылась почти два столетия тому назад. Он утверждает: «В частных домах мы также видим ткачей, сапожников, рабочих прачечных и самых безграмотных сельских работников, которые не смели слова сказать перед лицом своих старших и более образованных мастеров. Если же им удавалось завладеть детьми и вместе с ними малограмотными женщинами, то они позволяли себе делать поразительные заявления, как, например, требовать, чтобы они не слушались своего отца или школьного учителя, а повиновались только им. Они утверждали, что те говорят глупости и ничего не понимают, что на деле они ничего не могут и не знают, как делать добро, а заняты лишь глупой болтовней. Только люди этой общины, говорили они, знают правильный путь в жизни, и если дети будут им верить, они обретут счастье, а также принесут счастье в свои дома. Если же в тот момент, когда они это говорили, появлялся рядом или школьный учитель, или образованный человек, или сам отец, самые осторожные из них разбегались во все стороны. Но самые смелые побуждали ребенка к неповиновению. Они нашептывали детям, что в присутствии их родителей и учителей они не могут ничего им объяснить, потому что не хотят иметь дела с глупыми и бестолковыми учителями, которые совершенно испорчены и далеко зашли в своей злобности и таким образом навлекают наказание на детей. Но если они хотят, то могут уйти от отца и своих школьных учителей и вместе с женщинами и маленькими детьми, их друзьями по играм, поступить в мастерскую портного или сапожника или прачечную, где они смогут научиться совершенствованию. И так они убеждали их»25. Картина, данная Цельсом, описывает не только социальную, но и психологическую ситуацию, раскрывая всю глубину ненависти низов к патерналистской власти.
    
Каково было содержание учения первоначального христианства26?
    
В основе лежит эсхатологическое ожидание. Иисус проповедовал о близком наступлении царства Бога. Он хотел, чтобы люди увидели в его деятельности начало этого нового царства. Тем не менее «исполнение царства осуществится только тогда, когда он вернется на землю в славе в облаках, чтобы осуществить суд. Кажется, Иисус провозгласил, что он вскоре вернется, незадолго до своей смерти, и он успокоил своих учеников по поводу своего ухода, вселяя в них уверенность, что он сразу же войдет в сверхъестественное отношение с Богом и займет место рядом с ним.
    
Учение Иисуса, проповедуемое им своим ученикам, так же проникнуто мыслью, что конец — хотя дня и часа его никто не знает — близок. В результате этого также призыв отказаться от всех земных благ занимает значительное место»27.
    
«Условием вхождения в это царство является, во-первых, полное изменение образа мысли, когда человек отказывается от удовольствий этого мира, отказывается от себя, и когда он готов отдать все, что у него есть, ради спасения своей души. Далее, верующий ждет от Бога милости, которую Он дарует нищим и бедным, и поэтому всем сердцем предается Иисусу как Мессии, избранному и призванному Богом для осуществления своего царства на земле. Следовательно, Бог обращается к бедным, страдающим, тем, кто голодает и жаждет правосудия… тем, кто хочет излечиться и возродиться, и Он видит, что они готовы войти… в царство Божие, но Он не приемлет самодовольных, богатых, тех, кто гордится своей возможностью пользоваться всеми правами, Он осуждает жестоких и проклинает их, обрекая на ад»28.
    
«Заявление о том, что Царство Небесное приблизилось (Мф 10:7), стало зерном ранней проповеди. Именно она возрождала у страдающих и угнетенных полную энтузиазма надежду. У людей было ощущение, что все идет к концу. Они верили, что не остается времени для распространения христианства среди всех язычников до наступления Страшного Суда. Если надежды других групп тех же самых угнетенных масс были направлены на осуществление своими силами политической и социальной революции, то внимание раннего христианского сообщества было сосредоточено только на одном великом событии — на чудесном начале нового века. Содержание раннехристианской проповеди не было ни экономическим, ни социально-реформаторским, но благословенным обещанием в недалеком будущем прихода такого времени, когда бедные будут богатыми, голодные — сытыми, а угнетенные получат власть»29.
    
Настроение этих первых христиан-энтузиастов явно видно в словах апостола Луки: «Блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие. Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь. Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь. Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого.
    
Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах. Так поступали с пророками отцы их.
    
Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взал-чете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете» (Лк 6:20–25).
    
Эти обещания выражают не только надежды на новый лучший мир, но также всеохватывающую ненависть к властям — к богатым, ученым, людям, облеченным властью. Такое же настроение ощущается в рассказе о нищем Лазаре, который «желал напитаться крошками, падающими со стола богача» (Лк 16:21), и в известных словах Иисуса: «как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие!» (Лк 18:24,25). Ненависть к фарисеям и к сборщикам налогов проходит через все евангельские проповеди, в результате чего в течение почти двух тысяч лет существования христианского мира мнение о фарисеях было однозначно отрицательным.
    
Мы снова чувствуем эту ненависть к богатым в Послании Иакова в середине второго века: «Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих (на вас). Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания. Вы осудили, убили праведника; он не противился вам. Итак, братия, будьте долготерпеливы до пришествия Господня… потому что пришествие Господне приближается» (Иак 5:1–8).
    
Имея в виду эту ненависть, Каутский справедливо говорил: «Вряд ли когда-нибудь классовая вражда современного пролетариата принимала такие фанатичные формы, как классовая вражда христиан-пролетариев»30. Это ненависть ам-гаарец к фарисеям, зелотов и сикариев — к людям обеспеченным и среднего класса, страдающих и не знающих покоя людей города и деревни — к тем, кто стоит у власти и занимает высокие должности. Все это нашло свое выражение в раннехристианских политических выступлениях и мессианских фантазиях.
    
Суть социальной и психической структуры раннехристианской общины, ее демократический, братский характер тесно связаны с этой ненавистью к духовным и политическим властям. Если для еврейского общества того времени был характерен крайне кастовый дух, пропитавший все социальные отношения, то раннее христианское сообщество стало свободным братством бедных, которым не нужны были институты и инструкции. «Если бы нам захотелось набросать картину организации, существовавшей в течение первых сотен лет, то мы бы оказались перед неразрешимой задачей… Целое сообщество сосуществует только благодаря общей силе веры, надежды и любви. Учреждение не поддерживает личность, но личность всегда сама заботится об учреждении… Так как первые христиане чувствовали себя пилигримами и чужеземцами на земле, то зачем им были нужны институты?»31
    
В этом раннехристианском братстве особую роль играла взаимная экономическая помощь и поддержка, «любовный коммунизм», как называет это Гарнак. Таким образом, мы видим, что ранними христианами были бедные, необразованные, угнетенные массы еврейского народа, а позднее и других народов. Поскольку люди видели, что становится все меньше возможности изменить ситуацию реальными средствами, стало нарастать настроение ожидания, что такое изменение случится чудесным образом быстро и радикально и что тогда все эти люди найдут счастье, о котором они раньше только мечтали, а богатые и знатные будут наказаны согласно закону справедливости и желаниям обездоленных масс. Первые христиане представляли собой братство социально и экономически угнетенных низов, объединенных надеждой и ненавистью.
    
Ранние христиане отличались от крестьян и пролетариев, борющихся против Рима, не своим особым психологическим настроением. Они больше не были «покорными» и подчиненными воле Бога, не верили в необходимость и неизбежность своего жребия, их больше не вдохновляло желание заслужить любовь своих правителей, а они стали политическими и военными борцами. Обе эти группы ненавидели правящих «отцов нации» одинаково, надеясь в равной мере увидеть их падение и начало собственного возвышения до положения правящих верхов, собственного благополучия.
    
Различие между ними выражается не в предпосылках и не в цели и направленности их желаний, а только в той сфере, где они пытались их осуществить. Если зелоты и сикарии стремились действовать в сфере политической действительности, то полная безнадежность этих действий заставила ранних христиан выразить эти же желания в религиозных фантазиях. Последние выразились в раннехристианской вере в миссию Иисуса и его связь с Богом Отцом. Что же из себя представляла эта идея первых христиан?
    
«Содержание веры учеников и исповедание, их объединившие, можно в целом представить в следующих положениях. Иисус из Назарета — это Мессия, появление которого было обещано пророками. После своей смерти, а затем и божественного Воскресения Иисус занял место справа от Бога, но скоро он вернется, чтобы установить царство на земле. Тот, кто верит в Иисуса и кого приняли в сообщество учеников Иисуса, кто искренне чист в своих помыслах, кто обращается к Богу как к Отцу и живет согласно заповедям Иисуса, станет святым Бога, и тогда он может быть уверен, что милостивый Бог отпустит его грехи, а в будущем он разделит с ним его славу, то есть получит спасение»32.
    
«Бог соде л ал Господом и Христом Сего Иисуса…» (Деян 2:36). Такова старейшая доктрина Христа, и именно поэтому она представляет для нас большой интерес, особенно с тех пор, как с течением времени ее заменили другие, более широкие доктрины. Ее называют теорией «усыновления», так как в ней принимается акт усыновления. Это усыновление противопоставляется естественному отцовству, происходящему при рождении ребенка. Следовательно, мы сталкиваемся с идеей, что Иисус сначала не был Мессией. Говоря другими словами, он не был сыном Бога с самого начала, а стал таковым только в результате определенного, очень ясного акта божественной воли. Об этом особенно понятно говорится в Псалме (2:7): «Ты сын Мой, Я ныне родил Тебя». Эти слова понимаются как обращение к моменту воскрешения Иисуса (Деян 13:33). Согласно древней семитской идее царь — это сын Бога, становящийся таковым или по наследству, или, как здесь, по усыновлению в день его восхождения на престол. Так что когда мы говорим, что Иисус занял место справа от Бога, когда вознесся на Небеса, то это означает верность восточной традиции. Эта идея перекликается и со словами апостола Павла, хотя его концепция «Сына Бога» уже приобретает другое значение. В Послании к римлянам апостола Павла говорится о Христе, что Он «…открылся Сыном Божиим в силе… чрез воскресение из мертвых…» (1:4). Здесь перед нами две конфликтующие концепции: Иисус Христос был Сыном Бога с самого начала (идея Павла), и Иисус стал Сыном Божиим после Воскресения, то есть стал сыном царственного Правителя вселенной (концепция ранних христиан).
    
Сложная комбинация этих двух идей очень ясно показывает, что перед нами две разные модели мысли, которые сталкиваются друг с другом. В более ранней концепции христианского сообщества Иисус представлен как человек до его воскрешения: «…Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил чрез Него среди вас, как и сами знаете» (Деян 2:22). Следует обратить внимание на то, что Иисус совершал чудеса, а Бог творил их через него. Эта идея в некоторой степени преобладает в евангельской традиции, когда, например, после излечения парализованного люди прославляют Бога (Мк 2:12). На значимость Иисуса как пророка указывают Деяния апостолов: «Господь Бог ваш воздвигнет вам из братьев ваших Пророка…» (Деян 3, 22; 7, 37; Вт 18:15)33.
    
Итак, мы видим, что концепция Иисуса, которой придерживались ранние христиане, гласила, что он был человеком, избранным Богом и возвышенным Им как «мессия», а позднее — как «Сын Бога». Эта христоло-гия раннего христианства во многих отношениях напоминает концепцию мессии, избранного Богом для установления царства справедливости и любви, концепцию, давно известную еврейским массам. Только в двух идеях новой веры мы действительно находим специфически новые элементы: в факте вознесения Иисуса и его нахождения справа от Бога как Сына Божьего и в представлении об Иисусе не как о всепобеждающем, всемогущем герое, каким был Моисей, а как о человеке, чье значение и достоинство заключалось просто в его страдании, в его смерти на кресте. Говоря точнее, идея умирающего мессии или даже умирающего Бога не была совсем новой в сознании народа: Исайя (53) пророчествует о страданиях и смерти «мужа скорбей».
    
В четвертой книге Ездры также упоминается умирающий мессия, хотя, конечно, по сути дела в другой форме, так как он умирает через четыреста лет и после своей победы34. Идея смерти Бога может оказаться знакомой человеку из знания совсем других источников, а именно — из изучения ранних восточных культов и мифов (Озирис, Аттис и Адонис). «Судьба человека находит свой прототип в страстях Бога, который страдает на земле, умирает и рождается снова. Этот Бог позволяет всем, кто поверит в его чудеса, разделить с ним это благословенное бессмертие или даже идентифицироваться с ним»35.
    
Возможно, ранее существовали еще и другие еврейские эзотерические традиции умирающего Бога или умирающего мессии, но все эти предшествующие идеи не могут объяснить то огромное воздействие, которое учение о распятом и страдающем Спасителе немедленно оказало на еврейские массы, а вскоре также и на массы язычников.
    
В раннем сообществе энтузиастов христианской проповеди Иисус был человеком, возвеличенным до Бога после своей смерти, который вскоре должен вернуться, чтобы свершить суд, сделать счастливыми тех, кто страдает, и наказать правителей.
    
Теперь мы осознали глубины психологического состояния последователей раннего христианства достаточно полно для того, чтобы попытаться объяснить эти первые христологические положения. Одержимыми этой мессианской идеей были страдавшие и впавшие в отчаяние люди, полные ненависти к своим еврейским и языческим угнетателям, не терявшие надежду на лучшее будущее. Их чрезвычайно очаровывало христианское благовестив, позволявшее им найти в мире фантазии все то, в чем им отказывала действительность.
    
Если зелотам не оставалось ничего, кроме смерти в безнадежной схватке за мечту, то последователи Христа могли мечтать о цели своей жизни, не думая о ее выполнении в непосредственной действительности, говорящей им о безнадежности исполнения их желаний. Замещая действительность фантазией, христианское послание несло удовлетворение надеждам на лучшее будущее и на отмщение, и хотя оно не могло утолить голод, все же несло в себе успокоение, немало значащее для угнетенных36.
    
Психоаналитическое исследование христологии раннего христианского сообщества теперь должно ответить на следующий вопрос: каково было для христиан значение фантазии об умирающем человеке, при воскресении, возвеличенном до Бога? Почему эта фантазия покорила сердца столь многих тысяч людей за короткое время? Каковы были подсознательные источники ее триумфа и какие эмоциональные потребности она удовлетворяла?
    
Первый, самый важный аспект: человек поднят до Бога; его усыновляет Бог. Как правильно заметил Райк, перед нами старый миф о мятежном сыне, выражение враждебных настроений к отцу. Теперь мы понимаем, какое значение этот миф должен иметь для последователей раннего христианства. Эти люди всеми силами ненавидели власти, которые противопоставили им «отцовскую» власть. Это были священники, ученые, книжники, аристократы, короче говоря, все правители, отнявшие у них радость жизни и игравшие в их эмоциональном мире роль жестокого, запрещающего, угрожающего, подвергающего пыткам отца. Они должны были также ненавидеть их Бога, который был союзником угнетателей и позволял им страдать и быть угнетенными. Они сами хотели управлять, даже быть хозяевами, но им казалось безнадежным делом пытаться достичь этого в действительности, силой свергнув и уничтожив теперешних хозяев. Таким образом, только фантазия удовлетворяла их желания. Сознательно они не смели роптать на Бога Отца. Ощущаемая ими ненависть копилась против властей, а не против возвышенной фигуры Отца, бывшего самим божественным бытием. Но бессознательная враждебность к божественному Отцу нашла выражение в фантазии о Христе. Они поставили человека рядом с Богом и сделали его соправителем с Богом Отцом. Этот человек стал Богом, и с ним как с человеком они могли идентифицироваться, в этом образе выразились их эдиповы желания. Христос был символом их неосознанной враждебности к Богу Отцу, так как если человек мог стать Богом, то Тот оказывался лишенным своего привилегированного положения Отца как единственного и недосягаемого существа. Вера в человека, вознесенного до Бога, стала выражением неосознанного желания свергнуть божественного Отца.
    
Так раскрывается значение того факта, что раннее христианское сообщество располагало доктриной усыновления, теорией возвеличивания человека до Бога. В этой доктрине находит свое выражение враждебность к Богу, в то время как в доктрине, позднее ставшей более популярной, а затем занявшей первенствующее место — доктрине об Иисусе, который всегда был Богом, — выражалось преодоление этого враждебного отношения к Богу (далее мы обсудим этот вопрос подробнее). Верующие идентифицировали себя с Христом, потому что он был такой же страдающий человек, как и они сами. Такова основа чарующей власти воздействия на массы идеи страдающего человека, вознесенного к Богу. Только со страдающим существом могли соединиться верующие. До него были распяты тысячи людей и подвергнуты пыткам и унижениям. Если же они помнили только об одном этом распятом как вознесенном к Богу, то это значило, что подсознательно они воспринимали этого распятого Бога как самих себя.
    
Дохристианский апокалипсис говорил о непобедимом, сильном мессии. Он был представителем желаний и фантазий класса угнетенных людей, но в большинстве случаев менее страждущих и еще цеплявшихся за надежду на победу. Класс, из которого выросло раннее христианское сообщество и в котором христианство первых ста пятидесяти лет пользовалось большой популярностью, не мог идентифицировать себя с сильным мессией. Их мессия мог быть только страдающим, распятым. Фигура страдающего Спасителя утверждалась по трем причинам: сначала по причине уже упомянутой; во-вторых, потому, что здесь получало скрытое, бессознательное отображение желания некоторых смерти Богу Отцу, как носителю властных функций, с передачей последних Богу Сыну. В раннехристианском мифе Отца убивают в Сыне.
    
Но, в конце концов, фантазия о распятом сыне имела еще третью функцию: так как верующие энтузиасты были пропитаны ненавистью и желанием смерти, сознательно направленными против их правителей, а бессознательно — против Бога Отца, они идентифицировали себя с распятым. Они сами переживали смерть на Кресте и таким образом искупали греховное пожелание смерти Отцу. Своей смертью Иисус искупил грехи всех людей, а первые христиане очень нуждались в этом искуплении. Вследствие общей тяжелой ситуации в них особенно явно проявлялись агрессивность и желание смерти Отцу.
    
Однако в центре раннехристианской фантазии в противоположность более поздней католической вере, связанной с настоящим, кажется, стоит не мазохистское искупление вины через самоуничтожение, а замещение Отца путем идентификации со страдающим Иисусом. Для полного понимания психического фона веры в Христа нам нужно принять во внимание, что в то время в Римской империи был чрезвычайно распространен культ императора, который преодолел все национальные границы. Психологически он был близко связан с монотеизмом, верой в справедливого, доброго Отца. Если язычники часто указывали на христианство как на атеизм, то в более глубоком психологическом смысле они были правы, так как эта вера в страдающего человека, вознесенного к Богу, была фантазией страдающего, угнетенного класса, который хотел сместить правящие силы — Бога, императора и Отца и поставить себя на их место. Если главное обвинение язычников в адрес христиан состояло в укоре, что они совершили эдипово преступление, то в действительности это обвинение было бессмысленной клеветой. Тем не менее клеветники хорошо почувствовали подсознательное значение мифа о Христе, содержащегося в нем эдипова желания и его скрытую враждебность к Богу Отцу, императору и власти37.
    
Подведем итог. Чтобы понять дальнейшее развитие христианского учения, прежде всего придется осознать, что отличительная черта ранней христологии — это ее усыновительный характер. Вера в то. что человек станет рядом с Богом, была выражением бессознательного чувства враждебности, испытываемого низами к патриархальным верхам и соответственно к Богу Отцу, и при этом стимулировала надежды на то, что вскоре начнется новый век, когда те, кто сейчас страдают и угнетены, станут правителями и, таким образом, обретут счастье. Как только человек мог идентифицироваться с Иисусом как человеком страдающим, перед обществом возникала возможность создания общественной организации без администрации, титулов, бюрократии, объединенной общей идентификацией со страдающим Христом, вознесенным к Богу. Раннехристианская вера в усыновление родилась в массах. Она была выражением революционных настроений и предлагала людям удовлетворение их самых сильных желаний. Этим объясняется, почему в чрезвычайно короткий период времени она стала религией также и угнетенных масс язычников (хотя и не только исключительно их).
   
   
    
     
IV. Трансформация христианства и догмат единосущности
    
    
Прежние представления об Иисусе претерпели изменение. Человек, поднявшийся до божества, превращается в Сына Человеческого, который всегда был Богом и существовал до творения, он един с Богом и все же отличается от Него. Обладает ли это изменение представления об Иисусе социопсихологическим смыслом, таким же, как и уже продемонстрированный нами в отношении прежней адаптиционистской веры? Ответ на этот вопрос мы найдем, изучая людей, живших во втором и третьем столетиях, создавших этот догмат и веривших в него. Благодаря этому мы сможем понять их действительную жизненную ситуацию и ее психические аспекты.
    
Наиболее важные вопросы таковы: кем были христиане первых веков после Христа? Осталось ли христианство религией страдающих еврейских энтузиастов Палестины или кто-то другой занял их место или присоединился к ним?
    
Первое большое изменение в составе верующих произошло тогда, когда христианская проповедь обратилась к язычникам и в ходе великой победоносной кампании завоевала последователей среди них почти во всей Римской империи. Не следует недооценивать значения изменения национальной принадлежности среди последователей христианства, однако оно не играло решающей роли, пока социальный состав христианской общины существенно не менялся, пока она состояла из бедных, угнетенных, необразованных, страдающих людей, испытывающих чувства общей ненависти и общей надежды.
    
«Известное суждение Павла о коринфской общине правомерно, без всякого сомнения, для второго и третьего поколения большинства христианских общин, а также для периода деятельности апостолов: „Посмотрите, братия, кто вы призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; И незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее…“» (1Кор 1:26–28)38.
    
Хотя значительное большинство последователей, привлеченных Павлом в христианство в первом столетии, были все еще людьми самых низших классов — простые ремесленники, рабы и вольноотпущенники, тем не менее постепенно другой социальный элемент, образованные и зажиточные, начал проникать в общины. Фактически Павел был одним из первых христианских лидеров, не происходивших из низших классов. Он был сыном состоятельного римского гражданина, принадлежал к фарисеям и, следовательно, к интеллектуалам, презиравшим христиан, которые, в свою очередь, ненавидели их.
    
«Он не был ни пролетарием, чуждым и враждебно настроенным к политическому строю, ни тем, кто не заинтересован в его сохранении и мечтает о его разрушении. С самого начала он был слишком близок к правительственной власти, слишком много испытал на себе благодеяний со стороны священного строя, чтобы не придерживаться совсем иного мнения относительно этической ценности государства, чем, скажем, член местной партии зелотов или даже его коллеги-фарисеи, которые видели в римском господстве по крайней мере меньшее зло в сравнении с полуеврейскими приспешниками Ирода»39.
    
Со своей проповедью Павел обратился прежде всего к самому низшему социальному слою, но, конечно, и к некоторым зажиточным и образованным людям, в особенности к купцам, которые благодаря своим странствованиям и путешествиям приобрели, несомненно, важное значение в распространении христианства40. Однако во втором столетии существенную часть в общинах составляли представители низших классов. Об этом свидетельствуют некоторые места в ранней литературе, которая, подобно Посланию Иакова или Книге Откровения, дышит горячей ненавистью к могущественным и богатым. Безыскусственная форма таких литературных произведений и общее содержание эсхатологии показывают, что «члены [христианских] церковных объединений постапостольского периода все еще происходили из ряда бедных и несвободных»41.
    
Приблизительно в середине второго столетия христианство начало завоевывать последователей в среде среднего и высшего классов Римской империи. Помимо прочих это были женщины видного положения и купцы, взявшие на себя заботу о проповеди; христианство распространялось в их кругах, а затем постепенно проникло в круги правящей аристократии. К концу второго столетия христианство уже перестало быть религией бедных ремесленников и рабов. И когда при Константине оно стало государственной религией, оно сделалось религией уже широких кругов правящего класса в Римской империи42.
    
Спустя двести пятьдесят — триста лет после рождения христианства приверженцы этой веры были совершенно не похожи на первых христиан. Они уже не были евреями, верившими более страстно, чем какой-нибудь другой народ, в скорую реализацию мессианских ожиданий. Они были в основном греками, римлянами, сирийцами и галлами, короче, представителями всех наций Римской империи. Социальная разнородность была более важной, чем этот сдвиг в национальной принадлежности. Безусловно, рабы, ремесленники и «нищий пролетариат», то есть массы низших классов, все еще составляли большую часть христианской конфессии, однако одновременно христианство стало также религией знати и правящих классов Римской империи.
    
В связи с этим изменением в социальной структуре христианских церквей мы должны бросить взгляд на общую экономическую и политическую ситуацию в Римской империи, которая претерпела основательные изменения за этот период. Национальные различия в мировой империи имели устойчивую тенденцию к исчезновению. Даже иностранец мог стать римским гражданином (Эдикт Каракаллы, 212). В то же время культ императора играл роль объединяющей связи, сглаживающей национальные различия. Экономическое развитие представляло собой процесс постепенной, но прогрессирующей феодализации:
    
«Новые отношения, консолидировавшиеся в конце третьего столетия, уже не знали свободного труда, а только принудительный труд в общественных группах (или сословиях), ставших наследственными, в среде сельского населения и колоний, равно как среди ремесленников, в гильдиях, а также (как хорошо известно) — среди патрициев, которые стали основными носителями налогового бремени. Таким образом, круг замкнулся. Развитие возвратилось к той точке, с которой оно началось. Средневековый строй был установлен»43.
    
Политическим выражением приходящего в упадок хозяйства, регрессировавшего к состоянию новой, «натуральной экономики», основанной на хозяйственной деятельности поместий, была созданная Диоклетианом и Константином абсолютная монархия. Получила развитие иерархическая система с бесчисленными зависимостями, на ее вершине — личность божественного императора, которому массы должны были воздавать дань уважения и любви. В течение относительно короткого срока Римская империя стала феодальным классовым государством со строго установленным строем, в котором низшие слои не могли надеяться на подъем, поскольку стагнация из-за спада производства делала невозможным прогрессивное развитие. Стабилизированная социальная система регулировалась сверху, а индивиду, находящемуся на нижней ступеньке социальной иерархии, для самоуспокоения было необходимо довольствоваться своим положением.
    
Такова была в основном социальная ситуация в Римской империи с начала третьего столетия. Трансформация христианства (в особенности концепции Христа и его отношения к Богу Отцу) на протяжении всего своего развития, вплоть до рассматриваемой эпохи, должна быть понята прежде всего в свете этих социальных перемен и обусловленных ими психологических изменений, а также новой социологической функции, принятой на себя христианством. Очень важный элемент в этой ситуации будет просто непонятен, если мы полагаем, что распространилась и склонила на свою сторону подавляющее большинство населения Римской империи все та же самая христианская религия. Истина, скорее, состоит в том, что изначальная религия трансформировалась в другую, однако новая католическая религия имела веские основания для утаивания этой трансформации.
    
Теперь нам предстоит рассмотреть, какую трансформацию претерпело христианство в течение первых трех столетий, и показать, насколько новая религия контрастировала со старой.
    
Самое важное заключается в том, что эсхатологические ожидания, составлявшие центр веры и надежды ранней общины, постепенно исчезли. Сущность миссионерской проповеди первоначального вероисповедания состояла в том, что «грядет Царствие Небесное». Люди готовились к царству, они даже надеялись сами участвовать в его встрече и беспокоились, удастся ли за короткое время, оставшееся в их распоряжении до наступления нового царства, провозгласить христианскую весть на большей части языческого мира. Вера Павла все еще полна эсхатологических надежд, однако у него время ожидаемого прихода царства уже начинает отодвигаться в будущее. Для него заключительное истребление гарантировалось появлением мессии, а последняя битва, которая должна все же наступить, теряла свое значение с точки зрения того, что уже произошло. Однако последующее развитие привело к тому, что вера в безотлагательное установление царства постепенно все больше исчезала: «Прежде всего мы ощущаем постепенное исчезновение первоначального элемента, энтузиазма и апокалиптического настроения, то есть твердого сознания безотлагательного сошествия Святого Духа и надежды на то, что будущее преодолеет настоящее»44.
    
Если две концепции, эсхатологическая и спиритуальная, вначале были тесно связаны друг с другом (при главном внимании к эсхатологической концепции), то затем они медленно разделились. Эсхатологическая надежда постепенно отошла на задний план, ядро христианской веры отдалилось от идеи второго пришествия Христа, и «тогда оно с необходимостью должно быть найдено в первом пришествии, благодаря которому спасение уже приготовлено для человека и человек для спасения»45. Процесс передачи из поколения в поколение энтузиазма ранних христиан прекратился быстро. Конечно, постоянно предпринимались на протяжении позднейшей истории христианства (от монтанистов до анабаптистов) попытки оживления старого христианского энтузиазма с его эсхатологическими ожиданиями — попытки, характерные для тех групп, которые своей экономической, социальной и психологической ситуацией — угнетенных, стремящихся обрести свободу — напоминали первых христиан. Однако церковь покончила с этими революционными попытками, а затем, во втором веке, одержала первую решительную победу. С того времени суть послания состояла не в призыве: «Близится Царствие Небесное», не в ожидании скорого наступления судного дня и возвращения Иисуса; взор христиан больше уже не был обращен в будущее или к истории, охотнее они смотрели назад. Решающее событие уже произошло. Появление Иисуса уже явило чудо.
    
Реальный, исторический мир больше не нуждался в изменении; с внешней стороны все могло оставаться по-прежнему — государство, общество, закон, экономика, поскольку спасение совершилось внутри, спиритуально, неисторично и решение частных проблем гарантировалось верой в Иисуса. Надежда на реальное, историческое освобождение было заменено верой в уже свершившееся спиритуальное освобождение. Исторический интерес был вытеснен космологическим интересом. Одновременно с этим постепенно ослабели и этические требования. Первое столетие христианства характеризовалось строгими этическими постулатами, верой, что христианская община является прежде всего братством святой жизни. Этот практический, этический ригоризм был заменен средствами милосердия, раздаваемыми церковью. С отказом от первоначальной строгой этической практики очень тесно было связано усиление примирения христиан с государством.
    
«Во втором веке существования христианской церкви проявились уже все тенденции ее примирения с государством и обществом»46. Даже случайные преследования христиан государством ни в коей мере не повлияли на это развитие. Хотя то тут, то там предпринимались попытки сохранить старую ригористскую этику, враждебную к государству и образу жизни среднего класса, «…подавляющее большинство христиан, в особенности ведущие епископы, решили иначе. Теперь было достаточно иметь Бога в своем сердце и исповедовать веру в Него, когда неизбежно было публичное исповедание перед властями. Достаточно избегать фактического поклонения идолам, иначе христианину был бы закрыт доступ ко всем достойным профессиям; была разрешена чисто внешняя связь с почитанием идолов, он должен был вести себя благоразумно и осторожно, так чтобы не только не запятнать себя, но и избежать даже риска запятнать себя и других. Церковь повсеместно приняла эту установку после начала третьего века. Благодаря этому государство обрело множество спокойных, послушных и сознательных граждан, которые, не причиняя ему никаких забот, поддерживали порядок и мир в обществе… Поскольку церковь отказалась от своей жесткой, негативной позиции в отношении мира, она превратилась в силу, поддерживающую и реформирующую государство. Если для сравнения обратиться к современным явлениям, то можно сказать, что спасавшиеся от мира фанатики, ожидавшие будущего небесного государства, превратились в ревизионистов существующего образа жизни»47.
    
Эта фундаментальная трансформация христианства из религии угнетенных в религию правителей и манипулируемых ими масс, из религии ожидания скорого судного дня и нового века в веру об уже совершившемся искуплении; из предписания чистой, нравственной жизни в успокоение совести с помощью церковных средств милосердия; из враждебности к государству в радушную договоренность с ним — все это тесно связано с завершающим великим изменением, которое нам предстоит сейчас рассмотреть. Христианство, представлявшее собой религию общины равных братьев, без иерархии или бюрократии, стало «Церковью», отражением абсолютной монархии Римской империи.
    
В первом веке не существовало даже ясно выраженного внешнего авторитета в христианских общинах, которые поэтому основывались на независимости и свободе отдельных христиан в отношении вопросов веры. Второй век характеризовался постепенным развитием церковной организации с влиятельными лидерами во главе, а также введением систематичного доктринального вероучения, которому должны были подчиняться отдельные христиане. Первоначально не церковь, а только Бог мог прощать грехи. Позднее — «Extra ecclesiam nulla salus» («Вне Церкви нет спасения»): одна только церковь была хранительницей благодати. И в этом качестве церковь наделяется святостью, а с ней и способностью к моральному предназначению — служить делу спасения. Однако эта функция принадлежала лишь кругу священнослужителей, прежде всего епископов, «которые в своей совокупности гарантировали законность церкви и получали право отпущения грехов»48. Эта трансформация свободного братского содружества в иерархическую организацию ясно обозначает совершившееся психологическое изменение49. В то время как первые христиане были полны ненависти и презрения к образованным, богатым и господствующим, короче, ко всякой власти, христиане, начиная с третьего столетия, были полны уважения, любви и преданности к новой клерикальной администрации.
    
Подобно тому как христианство трансформировалось во всех отношениях за первые три столетия своего существования и превратилось в новую религию в сравнении с первоначальной своей формой, так видоизменилась и концепция Иисуса. В раннем христианстве преобладала адаптационистская доктрина, то есть вера в то, что человек Иисус возвысился до Бога. По мере развития церкви представление о природе Иисуса все больше склонялось к спиритуалистической точке зрения: не человек возвысился до Бога, а Бог спустился («кеносис»), чтобы стать человеком. Такова основа новой концепции Христа до того, как она была завершена в доктрине Афанасия, принятой Никейским собором: Иисус, Сын Бога, от Отца рожденный до всех времен, единосущный с Отцом. Учение Ария о том, что Иисус и Бог Отец действительно обладают сходной (подобносущной), но не одинаковой сущностью, отвергает из-за логической противоречивости тезис о том, что две сущности, Бог и Его Сын, являются только одной сущностью; это провозглашение дуальности, которая в то же время есть единство. Какой смысл заключается в этом изменении представления об Иисусе и его связи с Богом Отцом и какое отношение изменение в догмате имеет к изменению религии в целом?
    
Раннее христианство было враждебно к авторитету и к государству. Оно удовлетворяло революционные желания низших классов, враждебных Отцу (правящему классу), в фантастической форме. Христианство, поднявшееся через три столетия до уровня официальной религии Римской империи, имело совершенно иную социальную функцию. Оно намеревалось в одно и то же время быть религией лидеров и ведомых ими людей, правителей и управляемых. Христианство осуществило функцию, которую вовсе не удалось осуществить императору и культу Митры, а именно интеграцию масс в абсолютистской системе Римской империи. Революционная ситуация, доминировавшая до второго столетия, исчезла. Последовала экономическая регрессия; наступила эпоха средних веков. Экономическая ситуация вела к системе социальных связей и зависимостей, достигших политически своей вершины в римско-византийском абсолютизме. Новое христианство появилось под патронажем правящего класса. Новый догмат об Иисусе был создан и сформулирован этой правящей группой и ее интеллектуальными представителями, а не массами. Решающий элемент заключался в переходе от идеи превращения человека в Бога к идее превращения Бога в человека.
    
Поскольку новая концепция Сына, фактически второго лица рядом с Богом, тем не менее единого с ним, превращала напряженность между Богом и Сыном в гармонию и поскольку она уклонялась от представления, что человек может стать Богом, она устраняла из догматической формулы революционный характер старой доктрины, а именно враждебность к отцу. Содержавшееся в старой формуле эдипово преступление, замещение отца сыном, было устранено в новом христианстве. Позиция отца осталась неприкосновенной. Однако теперь рядом с ним был не человек, а его единородный сын, существующий прежде всякого творения. Иисус сам стал Богом, не свергая с трона Бога, поскольку он всегда был ипостасью Бога.
    
До сих пор мы рассматривали только негативную сторону проблемы: почему Иисус больше не мог быть человеком, поднявшимся до Бога, человеком, сидящим по правую руку от Отца. Потребность в признании отца, в пассивном подчинении ему мог бы удовлетворить главный конкурент христианства, культ императора. Почему же не императорский культ, а христианство преуспело в превращении в упрочившуюся государственную религию Римской империи? Потому, что христианство обладало качеством, дававшим ему преимущество в реализации социальной функции, которую оно предполагало выполнять, а именно веры в распятого Сына Бога. Страдающие и угнетенные массы могли в большей степени идентифицироваться с ним. Однако фантазийное удовлетворение изменилось. Массы идентифицировали себя с распятым человеком уже не для того, чтобы сместить отца в фантазии, а, напротив, чтобы возрадоваться его любви и милости. Представление о том, что человек стал Богом, было символом агрессивных, активных тенденций враждебного чувства к отцу. Представление о том, что Бог стал человеком, трансформировалось в символ нежной, пассивной привязанности к отцу. Массы находили себе удовлетворение в том факте, что их представитель, распятый Иисус, был возвышен в падении и сам стал предвечно сущим Богом. Люди больше уже не ожидали скорых исторических изменений, а, наоборот, верили, что освобождение уже произошло, что их надежды уже сбылись. Они отказались от фантазии, воплощавшей враждебность к отцу, и заменили ее другой, гармонизирующей, поместившей сына рядом с отцом согласно свободному волеизъявлению последнего.
    
Теологические изменения являются выражением социологических изменений, то есть изменений в социальной функции христианства. Больше не являясь религией мятежей и революций, эта религия правящего класса была предназначена для того, чтобы держать массы в повиновении и управлять ими. Хотя старая революционная репрезентация сохранялась, тем не менее эмоциональная потребность масс была удовлетворена новым способом. Формула пассивного подчинения заменила активную враждебность к отцу. Не было необходимости смещать отца, поскольку сын фактически был равен Богу с самого начала, как раз потому, что сам Бог «породил» его. Реальная возможность идентификации с Богом, испытавшим страдания, но с самого начала пребывавшим на небесах, и одновременно с этим исчезающие тенденции враждебности к отцу — все это явилось основой победы христианства над культом императора. Более того, изменение позиции по отношению к реальным, существующим фигурам отца — священнослужителей, императора и в особенности правителей — соответствовало этой измененной позиции по отношению к Отцу Богу.
    
Психологическая ситуация верующих масс в четвертом столетии отличалась от ситуации ранних христиан тем, что ненависть к авторитетам, включая Отца Бога, уже не была осознанной или только отчасти таковой; народ отказался от своей революционной позиции. Причина этого заключалась в изменении социальной реальности. Любая надежда на ^свержение правителей и победу низшего класса была настолько безнадежна, что с психологической точки зрения было бы бесполезно и неэкономично упорствовать в позиции ненависти. Если безнадежно свергать отца, то более удобным психологическим выходом было подчиниться ему, любить его и удостаиваться любви от него. Это изменение психологической позиции явилось неизбежным результатом окончательного поражения угнетенного класса.
    
Однако агрессивные импульсы не могли исчезнуть. Не могли они и ослабеть, поскольку их реальная причина — гнет со стороны правителей — не была ни устранена, ни уменьшена. Где же теперь оказались агрессивные импульсы? Они уже не были направлены, как ранее, на отцов и власти, а повернулись назад, на индивидуальное я. Идентификация со страдающим, распятым Иисусом давала для этого чудесную возможность. В католическом50 догмате ударение уже не ставилось, как в ранней христианской доктрине, на свержении отца, а ставилось на самоуничижении сына. Первоначальная агрессия, направленная против отца, обернулась против самой личности, и это обеспечивало безвредный для стабильности общества выход.
    
Однако это стало возможным только в связи с другим изменением. Для первых христиан представители власти и богачи были злыми людьми, которые обречены на заслуженное возмездие за свою греховность. Конечно, ранние христиане не были свободны от чувства вины в связи с их враждебностью к отцу; и идентификация со страдающим Иисусом служила искуплением их агрессии; но, несомненно, главным для них были не чувство вины и мазохистская, компенсирующая реакция. Позднее самосознание верующих изменилось. Для них не было уже необходимости обвинять правителей за нищету и страдания; напротив, сами страждущие были виновными. Им следовало упрекать самих себя за свои неудачи. Только посредством постоянного искупления, только посредством личного страдания могли они загладить свою вину и снискать любовь и прощение Бога и его земных представителей. Страдая и выхолащивая свою значимость, человек находил выход для угнетающего чувства вины и имел шанс получить прощение и любовь51.
    
Церковь прекрасно понимала, как ускорить и усилить этот процесс превращения упреков в адрес Бога и правителей в осуждение личности. Она усилила чувство вины масс и сделала его почти невыносимым; тем самым была достигнута двойная цель: во-первых, церковь помогла перенести энергию осуждения с властей на страждущие массы, во-вторых, она представила себя этим страждущим массам в качестве доброго и любящего отца, хотя прощение и искупление священнослужители даровали навязанному ими же чувству вины. Церковь искусно культивировала психологические условия, из которых она и высший класс извлекали двойное преимущество: отвлечение агрессии масс и гарантию их зависимости, благодарности и любви.
    
Однако для правителей фантазийный образ страдающего Иисуса обладал не только социальной, но также и важной психологической функцией, освобождавшей их от чувства вины, которое они переживали из-за нищеты и страданий угнетаемых и эксплуатируемых ими масс. Посредством идентификации со страдающим Иисусом эксплуатируемые группы сами могли осуществлять свое искупление. Правители могли утешать себя представлением о том, что поскольку даже единородный Сын Бога страдал добровольно, постольку для масс страдание — милость Божья и, следовательно, у них нет основания упрекать себя за причинение таких страданий.
    
Трансформация христологического догмата, также как и христианской религии в целом, вполне соответствовала социологической функции религии вообще — поддержке социальной стабильности посредством сохранения интересов господствующего класса. Для первых христиан это была блаженная и радостная мечта, рождающая фантастическое представление о том, что ненавистная власть скоро будет свергнута и они сами, ныне бедные и страдающие, достигнут господства и счастья. После их окончательного поражения и после того, как все их ожидания оказались тщетными, массы стали довольствоваться фантазиями, в которых они принимали на себя ответственность за все страдания; они могли все же надеяться на то, что, искупив свои грехи собственными страданиями, они вправе заслужить любовь доброго отца. Он показал себя любящим отцом, когда в облике сына стал страдающим человеком. Другие их желания — счастья, например, а не просто прощения — удовлетворялись посредством воображения блаженного загробного мира; тот заменил собой историческое благополучие этого мира, на которое надеялись ранние христиане.
    
В нашей интерпретации формулы единосущности пока еще не обнаруживается ее уникальный и конечный смысл, коренящийся в бессознательном. Аналитический опыт заставляет нас ожидать, что за логическим противоречием этой формулы, а именно что два равно одному, должен быть скрыт специфический неосознанный смысл, которому догмат обязан своей значительностью и обаянием. Этот глубочайший, бессознательный смысл доктрины о единосущности становится ясным, если мы вспомним простой факт: существует одна реальная ситуация, в которой эта формула отвечает здравому смыслу, ситуация ребенка в чреве матери. Мать и ребенок являются, следовательно, двумя существами и в то же время одним.
    
Теперь мы подошли к центральной проблеме, касающейся изменения представления об отношении Иисуса к Богу Отцу. Изменился не только Сын, но также и Отец. Строгий, могущественный Отец превратился в предоставляющую приют и защиту мать; когда-то мятежный, затем страдающий и пассивный сын превратился в маленького ребенка. Под маской отцовского Бога евреев, приобретшего доминирующее влияние в борьбе с материнскими божествами Ближнего Востока, вновь появилась божественная фигура Великой Матери и стала доминирующей фигурой средневекового христианства.
    
Важное значение, которое материнское божество имело для католического христианства, начиная с четвертого столетия, становится очевидным, во-первых, благодаря той роли, которую начинает играть церковь как таковая; во-вторых, благодаря культу Марии52. Уже шла речь о том, что для раннего христианства идея Церкви еще была совершенно чужда. Только в ходе исторического развития Церковь постепенно обрела иерархическую организацию; сама Церковь становится священным институтом и чем-то большим, чем просто суммой своих членов. Церковь опосредствует спасение, верующие — ее дети, а сама она — Великая Мать, только посредством ее можно обрести уверенность в будущем и блаженство.
    
Столь же показательно оживление фигуры материнского божества в культе Марии, который свидетельствует о том, что материнское божество превращается в независимое благодаря своему отделению от Бога Отца. Материнские качества, которые всегда подсознательно были частью Бога Отца, теперь, в культе Марии, переживаются сознательно и ясно, будучи представлены в символической форме.
    
В Новом Завете Мария ни в коем случае не стоит выше уровня ординарного человека. По мере развития христологии представления о Марии приобретают видное и чрезвычайно усилившееся значение. Чем больше фигура исторического, человечного Иисуса отступает в пользу предсущего Бога Сына, тем больше Мария обожествляется. Хотя, по Новому Завету, Мария в своем браке с Иосифом продолжала рожать детей, Епифаний оспаривает эту точку зрения как еретическую и фривольную. В ходе несторианской полемики было, наконец, в 431 году принято направленное против Нестория решение, что Мария была не только матерью Христа, но также и матерью Бога, а в конце четвертого столетия возник культ Марии и к ней обращались с молитвами. Приблизительно в то же время скульптурные изображения Марии также начали играть большую и все усиливающуюся роль. В последующие столетия все большее значение придавалось матери Бога и ее почитание стало более пышным и более общего характера. Для поклонения ей сооружались алтари, повсеместно выставлялись ее изображения. Из получателя благодати она превратилась в дарителя благодати53. Мария с младенцем Иисусом стала символом католического средневековья.
    
Исчерпывающий смысл коллективного представления кормящей Мадонны становится ясен только в результате психоаналитических клинических исследований. Шандор Радо отметил чрезвычайно важную роль, которую играют в психической жизни индивида, с одной стороны, страх перед голодной смертью, а с другой — наслаждение орального удовлетворения:
    
«Мучения от голода становятся психическим предвкушением позднейших „наказаний“, и посредством школы наказания они превращаются в примитивный механизм самонаказания, который в конце концов достигает в меланхолии столь рокового значения. За безграничным страхом пауперизации, ведущим к меланхолии, скрывается не что иное, как страх голодной смерти; этот страх является реакцией жизненной силы нормального эго на угрозу жизни, представляет собой меланхолический акт искупления и прощения, навязанный Церковью. Сосание груди тем не менее остается блестящим примером неисчерпаемого, прощающего дара любви. Конечно, не случайно, что кормящая Мадонна с ребенком стала символом могущественной религии, а через ее посредство — символом целой эпохи нашей западной культуры. По моему мнению, происхождение смыслового комплекса искупления вины и прощения из первоначального инфантильного опыта гнева, голода и сосания груди разрешает нашу загадку относительно того, почему надежда на прощение и любовь представляет собой, пожалуй, самую сильную конфигурацию, которую мы встречаем на более высоких уровнях человеческой психической жизни»54.
    
Благодаря исследованию Радо совершенно понятной становится связь образа страдающего Иисуса и образа младенца Иисуса на материнской груди. Оба образа являются выражением желаемого прощения и искупления. При воображении распятого Иисуса прощение приобретается путем пассивного, самокастрирующего подчинения отцу. При воображении младенца Иисуса на груди Мадонны мазохистский элемент отсутствует; на месте отца обнаруживается мать, которая, успокаивая ребенка, дарует прощение и искупление. Те же радостные чувства составляют содержание подсознательного смысла догмата единосущности, образа ребенка, укрытого в чреве.
    
Это фантастическое представление о великой прощающей матери и есть то оптимальное удовлетворение, которое может предложить католическое христианство. Чем больше страдали массы, тем больше их реальное положение напоминало страдающего Иисуса и тем чаще фигура счастливого, сосущего младенца могла и должна была появляться вместе с фигурой страдающего Иисуса. Но это означает также, что люди должны были регрессировать к пассивной, инфантильной позиции. Эта позиция предотвращала активный протест; она представляла собой психологическую позицию, свойственную человеку иерархически структурированного средневекового общества, человеческому существу, которое оказалось в зависимости от правителей, надеялось обезопасить от них свой минимум средств существования и для которого голод был доказательством его греховности.
   
   
    
     
V. Развитие догмата до Никейского собора
    
    
До сих пор мы рассматривали изменения в представлениях о Христе и его отношении к Богу Отцу, начиная с истоков ранней христианской веры и до появления никейского догмата, и стремились показать мотивы этих изменений. Развитие прошло несколько промежуточных стадий, которые характеризуются различными формулировками, появившимися ко времени Никейского собора. Развитие было обусловлено противоречием, и это можно понять диалектически только в совокупности с постепенной эволюцией христианства от революционной религии к религии, поддерживающей государство. Вопрос о том, что различные формулировки догмата каждый раз соответствуют определенному классу и отвечают его потребностям, относится к специальному исследованию. Тем не менее основные особенности этого процесса следует проследить уже здесь.
    
Для христианства второго столетия, уже породившего свой «ревизионизм», характерна борьба на два фронта: с одной стороны, должны ли подавляться революционные тенденции, все еще возникавшие в самых различных местах; с другой стороны, должны были пресекаться и тенденции слишком быстрого развития в направлении социального конформизма, фактически опережавшего социальное развитие. Массы могли принять только медленный, постепенный переход от надежды на революционного Иисуса к вере в Иисуса, поддерживающего государство.
    
Самым ярким проявлением тенденций раннего христианства был монтанизм. Мощное выступление фригийского пророка Монтана с самого начала было реакцией против конформистских тенденций христианства, реакцией, направленной на возрождение энтузиазма ранних христиан. Монтанизм хотел вывести христианство из системы социальных отношений и установить с помощью своих приверженцев новую общину вне мира, общину, которая должна была подготовиться к сошествию на землю «небесного Иерусалима». Монтанизм представлял собой вспышку настроения ранних христиан, но трансформационный процесс зашел уже настолько далеко, что эта революционная тенденция была воспринята как ересь церковной администрацией, действовавшей подобно судебному приставу римского государства. (Поведение Лютера в отношении революционных крестьян и анабаптистов было аналогичным во многих отношениях.)
    
Гностики, с другой стороны, были интеллектуальными представителями зажиточного среднего класса эпохи эллинизма. По мнению Гарнака, гностицизм представлял «глубокую секуляризацию» христианства и предвосхищал развитие, которому предстояло продолжаться еще сто пятьдесят лет. В тот момент он вместе с монтанизмом подвергся нападению со стороны официальной церкви, но только при недиалектической интерпретации можно не обратить внимание на тот факт, что борьба церкви против монтанизма очень отличалась по своему характеру от борьбы против гностицизма. Монтанизм вызвал сопротивление, поскольку возрождал движение, которое было уже подавлено и представляло собой опасность для существующих лидеров христианства. Гностицизм вызвал сопротивление, потому что намеревался слишком быстро и слишком внезапно завершить то. что хотел, то есть поскольку он возвестил тайну грядущего развития христианства до того, как сознание масс было готово принять ее.
    
Идеи гностической веры, в особенности христологические и эсхатологические концепции гностицизма, в точности соответствуют предположениям, полученным нами благодаря изучению социально-психологических основ развития догматики. Неудивительно, что гностицизм полностью отвергает раннюю христианскую эсхатологию, в особенности второе пришествие Христа и воскрешение плоти, и ожидает в будущем только освобождение духа от материальной оболочки. Этот полный отказ от эсхатологии, осуществленный в католицизме через сто пятьдесят лет, был в то время преждевременным; эсхатологические представления все еще идеологически поддерживались апологетами, уже значительно отдалившимися в других отношениях от ранней христианской концепции. Этот пережиток Гарнак считал «архаическим», но необходимым в данное время для масс.
    
Следует указать и на другую доктрину гностицизма, тесно связанную с отказом от эсхатологии: на подчеркиваемое гностиками расхождение между высшим Богом и Творцом мира и утверждение, что «существующий мир произошел от падения человека или от возникшей враждебности к Богу и представляет собой, следовательно, порождение зла, или промежуточное существование»55. Смысл этого тезиса ясен: если творение, то есть исторический мир, как он выражен в социальной и политической жизни, является с самого начала злом, если он является произведением промежуточного, безразличного или слабого Бога, то тогда, в самом деле, он не может быть опасен и все эсхатологические надежды ранних христиан должны быть ошибочными и необоснованными. Гностицизм отказался от реального общего изменения и искупления человечества и выдвинул вместо этого идеал индивидуального знания, разделяющий людей по религиозной и духовной линиям на определенные классы и касты; социальные и экономические различия были признаны в качестве блага и установленных Богом. Люди были разделены на пневматиков, удостоившихся высшего блаженства, психиков, наделенных меньшей степенью блаженства, и хиликов, находившихся в состоянии полного упадка. Это был отказ от коллективного искупления и провозглашение классового расслоения общества, подобного установленному позднее католицизмом в разделении мирян и клира, образа жизни простых людей и образа жизни монахов.
    
Каким же было представление гностиков об Иисусе и его отношении к Богу Отцу? Они учили, что «следует четко различать небесный зон, Христа, и человеческое проявление этого зона. Некоторые, подобно Василию, не признавали реального единства Христа и человека Иисуса, которого, кроме того, считали земным человеком. Другие, например, некоторые из сторонников Валентина… учили, что тело Иисуса представляло собой небесное духовное образование и только имело видимость возникшего из чрева Марии. Наконец, третьи, такие, как Сатурин, заявляли, что весь видимый внешний вид Христа является фантомом, и, следовательно, отрицали рождение Христа»56.
    
В чем же смысл этих концепций? Существенная особенность состоит в том, что отвергается первоначальная христианская идея, согласно которой реальный человек (чей характер, революционный и враждебный отцу, мы уже рассмотрели) становится Богом. Различные гностические тенденции являются лишь выражением различных возможностей этого отрицания. Все они отрицают, что Христос был реальным человеком, утверждая таким образом незыблемость Бога Отца. Связь с концепцией искупления также ясна. Столь же невозможно, чтобы этот мир, представляющий собой в сущности зло, мог стать благим, как невозможно, чтобы реальный человек смог стать Богом; это означает, что равно невозможно, чтобы в существующей социальной ситуации что-то могло быть изменено. Ошибочно полагать, что тезис гностиков — Бог, творец Ветхого Завета, не есть высший Бог, а только низший по значению Бог — является выражением особо враждебных тенденций к отцу. Гностики установили более низкое положение Бога Творца для того, чтобы доказать тезис о неизменности мира и человеческого общества, и для них это утверждение не было, следовательно, выражением враждебности к отцу. Их тезис, в отличие от первых христиан, относился к чужому для них Богу, еврейскому Яхве, которого этим грекам незачем было уважать. Развенчание этого еврейского божества не вызывало и не предполагало у них каких-либо особо враждебных эмоций по отношению к отцу. Католическая церковь, сражаясь с монтанизмом как с опасным пережитком и с гностицизмом как преждевременным предвидением того, что должно будет наступить, постепенно, но неукоснительно двигалась в четвертом столетии к достижению своей конечной цели. Апологеты были первыми, создавшими теорию этого развития. Они разработали догмат (и были первыми, использовавшими этот термин в специальном смысле), в котором изменившаяся позиция в отношении Бога и общества нашла свое выражение. Конечно, они не были столь радикальны, как гностики: было отмечено, что они сохранили эсхатологические идеи и таким образом служили связью с ранним христианством. Их доктрина об Иисусе и его отношении к Богу Отцу имела тем не менее близкое отношение к гностической позиции и содержала зерно никейского догмата. Они пытались представить христианство в качестве высшей философии и «сформулировали содержание Евангелия в форме, обращенной к здравому смыслу всех серьезных мыслителей и умных людей своего века»57. Хотя апологеты не учили, что материя является злом, они тем не менее не сделали Бога прямым создателем мира, но персонифицировали божественный ум и поместили его между Богом и миром. Их тезис, хотя и менее радикальный, чем соответствующий тезис гностиков, содержал ту же самую оппозицию к историческому искуплению. Логос, извергнутый Богом из себя в целях творения и произведенный произвольным актом, был для них Сыном Бога. С одной стороны, он не был разделен с Богом, а, напротив, был результатом собственного развертывания Бога; с другой стороны, он был Богом и Господом, его личность имела начало, он был творением в отношении к Богу; однако его зависимость заключается не в его сущности, а, напротив, в его происхождении. Эта христология Логоса, разработанная апологетами, в сущности была идентична никейскому догмату. Адаптационистская, антиавторитарная теория, касающаяся человека, ставшего Богом, была отвергнута, и Иисус стал предсущим единорожденньш Сыном. Бога, одной с ним сущности и все же вторым лицом по сравнению с ним. Из нашей интерпретации этого источника никейской доктрины следует, что христология Логоса была главной предшественницей нового, католического христианства.
    
«Включение христологии Логоса в вероучение церкви… привело к трансформации веры в доктрину с чертами греческой философии; это оттеснило старые эсхатологические идеи, фактически подавило их, привело к замене Христа истории концептуальным Христом, принципом, и трансформировало исторического Христа в феномены. Это привело христиан к „Природе“ и натуралистическому величию вместо личного и морального; это, несомненно, придало вере христиан направленность на созерцание идей и догматов, подготовив, таким образом, путь, с одной стороны, к монашеской жизни, а с другой — к поучающему христианству несовершенных, занятых трудом мирян. Это узаконило сотни вопросов космологии и основных свойств мира в качестве религиозных вопросов и потребовало определенного ответа на боль утраты спасения. Это привело к ситуации, в которой вместо проповеди веры люди проповедовали веру в веру и задержали рост религии, якобы расширяя ее. Но поскольку это улучшило альянс с наукой, то привело к превращению христианства в мировую религию, а фактически в космополитическую религию и проложило путь к Акту Константина»58.
    
Таким образом, в христологии Логоса было заложено семя характерного христианско-католического догмата. Его признание и принятие, однако, не обошлось без острой борьбы против противоречащих ему идей, за которыми скрывались пережитки воззрений и настроений ранних христиан. Эта концепция была названа монархианством (впервые Тертуллианом). В рамках монархианства могут быть выделены две тенденции: адаптационистская и модалистская. Адаптационистское монархианство началось с понимания Иисуса как человека, ставшего Богом. С модалистской точки зрения Иисус представлял собой только манифестацию Бога Отца, а не Бога наряду с ним. Обе тенденции, следовательно, провозглашали монархию Бога: одна утверждала, что человек был охвачен божественным духом, в то время как Бог остался неизменным как уникальное существо; другая считала, что Сын был лишь манифестацией Отца, и также сохраняла монархию Бога. Хотя две ветви монархианства выглядели противоречащими друг другу, их противоположность фактически не была резкой. Гарнак подчеркивал, что две точки зрения, по видимости столь противоположные, во многом совпадали, а психоаналитическая интерпретация делает вполне понятным сходство двух монархианских движений. Было уже отмечено, что подсознательный смысл адаптационистской концепции состоит в смещении Отца Бога; если человек может стать Богом и вступить на престол по правую руку от Бога, тогда Бог свергнут с престола. Однако та же самая тенденция очевидна в модалистском догмате: если Иисус был лишь манифестацией Бога, то тогда был распят, страдал и умер, конечно, сам Бог Отец — воззрение, получившее название патрипассианизма. В этой модалистской концепции мы узнаем очевидное сходство со старыми мифами Ближнего Востока об умирающем боге (Аттис, Адонис, Осирис), которые подразумевали подсознательную враждебность к Отцу Богу.
    
Это в точности противоположно тому, что считает интерпретация, не принимающая во внимание психологическую настроенность людей, поддерживающих догмат. Монархианство, как адаптационистское, так и модалистское, означает не возросшее благоговение перед Богом, а, напротив — желание его сместить, выражающееся в обожествлении человека или в распятии самого Бога. Из ранее сказанного вполне понятно, что Гарнак подчеркивает в качестве одного из существенных моментов, приемлемых для обоих монархианских движений, тот факт, что они представляли эсхатологическую концепцию в противоположность натуралистической концепции личности Христа. Мы видим, что прежняя идея о том, что Иисус возвратится для установления нового царства, в существенной части представляла собой примитивную христианскую веру, которая была революционной и враждебной к отцу. Следовательно, нас не удивит обнаружение этой концепции также в двух монархианских движениях, чья связь с ранней христианской доктриной уже была показана. Не удивит и то, что Тертуллиан и Ориген свидетельствовали, что основная часть христиан обучалась в духе монархианских понятий, и мы понимаем, что борьба против обоих типов монархианства была в сущности выражением борьбы против тенденций, все еще коренящихся в массах, — против враждебности к Отцу Богу и к государству.
    
Опустим индивидуальные нюансы развития догмата и обратимся к глубокому разногласию, получившему предварительное урегулирование на Никейском соборе, а именно к полемике между Арием и Афанасием. Арий учил, что Бог является Единственным, рядом с ним нет другого, и что его Сын был независимым существом, принципиально отличающимся от Отца. Он не был истинным Богом и обладал божественными качествами только как приобретенными и только отчасти. Поскольку он не был вечен, его знания не были совершенными. Следовательно, он не имел права на ту же славу, как Отец. Однако он был создан прежде мира в качестве инструмента для создания других тварей, был создан волей Бога в качестве независимого существа. Афанасий противопоставлял Сына, принадлежавшего Богу, миру: он был произведен из сущности Бога, разделял полностью всю природу Отца, обладал вместе с Отцом одной и той же сущностью и образует с Богом прочное соединение.
    
За оппозицией между Арием и Афанасием легко увидеть старое расхождение между монархианской концепцией и христологией Логоса апологетов (хотя Афанасий внес небольшие изменения в старую доктрину о Логосе путем новых формулировок), борьбу между революционными тенденциями враждебности к Отцу Богу и конформистским движением, поддерживающим отца и государство и отвергающим коллективное и историческое освобождение. Последнее в конечном счете одержало победу в четвертом столетии, когда христианство стало официальной религией Римской империи. Арий, ученик Лукиана, который в свою очередь был учеником Павла Самосатского, одного из выдающихся поборников адаптационизма, представлял адаптационизм уже не в его чистой, первоначальной форме, а уже смешанным с элементами христологии Логоса. Иначе не могло и быть, поскольку развитие христианства, расставшегося с первоначальным энтузиазмом и двигавшегося в направлении к католической церкви, зашло уже столь далеко, что старый конфликт мог разрешиться только на языке и в атмосфере церковных воззрений. Если полемика между Афанасием и Арием, по-видимому, велась вокруг небольшого различия (обладает ли Бог и его Сын одной и той же сущностью или же одинаковой сущностью, homo-ousian или homoiousian), то незначительность этого различия была как раз следствием победы, на этот раз почти полной, над ранними тенденциями христианства. Однако за этими дебатами стоит такая важная проблема, как конфликт между революционной и реакционной тенденциями. Арианский догмат был одной из последних конвульсий раннехристианского движения; победа Афанасия означала окончательное поражение религии и надежд мелких крестьян, ремесленников и пролетариев в Палестине.
    
Мы старались в общих чертах показать, как различные стадии в догматическом развитии соответствовали общему направлению этого развития, начиная с веры ранних христиан и до никейского догмата. В этом исследовании мы должны отказаться от привлекательной задачи показать социальные ситуации, характерные для каждой стадии этого развития. Стоило бы вдобавок понять причину, почему девять десятых восточных и германских христиан принадлежали к арианству. Полагаем, однако, что мы достаточно показали, что различные стадии в догматическом развитии, как в его начале, так и в конце, могут быть поняты только на основе изменении реальной социальной ситуации и функции христианства.
   
   
    
     
VI. Пример другой интерпретации
    
    
Какие есть различия в методе и содержании между настоящим исследованием и работой Теодора Райка над тем же материалом?
    
Райк опирался на следующий методологический подход. Главным объектом его исследования является догмат, в особенности христологический догмат. Поскольку он «интересовался прослеживанием параллелей между религией и маниакальным состоянием и обнаружением связи между двумя феноменами на отдельном примере», он старался продемонстрировать, «в особенности в данном показательном примере, что религиозный догмат в эволюционной истории человечества соответствует невротической одержимости мысли, что он является самым значительным выражением иррационального маниакального мышления». Психические процессы, ведущие к созданию и развитию догмата, полностью реализуют психический механизм маниакального мышления, и один и тот же мотив доминирует в обоих. «В формировании догмата принимает участие тот же защитный механизм, что и в маниакальных процессах у индивида».
    
Как же Райк продолжает далее развивать свой тезис относительно существования фундаментальной аналогии между догматом и манией?
    
Во-первых, на основании своей идеи об аналогии между религией и навязчивым состоянием он надеется обнаружить это соответствие во всех отдельных аспектах обоих феноменов и, следовательно, между религиозным мышлением и маниакальным мышлением. Затем он обращается к эволюции догмата и смотрит, как она завершается в ходе продолжающейся борьбы по поводу небольших различий; он не замечает ничего неестественного в попытке интерпретировать это разительное сходство между догматическим развитием и маниакальным мышлением как доказательство тождественности двух феноменов. Таким образом, неизвестное должно быть объяснено с помощью известного; формирование догмата должно быть понято как следование тем же законам, которые управляют маниакальными процессами. Гипотеза о внутренней связи между двумя феноменами подкрепляется тем фактом, что в христологическом догмате, в частности, отношение к Богу Отцу, вместе с его основной амбивалентностью, играет решающую и особую роль.
    
В методологическом подходе Райка есть определенное допущение, явно не упоминаемое, но нуждающееся в объяснении для критики его метода. Самое важное заключается в следующем: поскольку религия, в данном случае христианство, понимается и рассматривается как одно существо, постольку предполагается, что последователи этой религии представляют собой объединенного субъекта, и массы, в соответствии с этим, рассматриваются как если бы они представляли собой одного человека, одну личность. Подобно организмической социологии, которая рассматривает общество как живое существо и понимает различные группы внутри общества как различные части организма, говорит таким образом о глазах, коже, голове и т. д. общества, Райк принимает организмическую концепцию, но не в анатомическом, а в психологическом смысле. Более того, он не пытался исследовать массы, из единства которых он исходил, со стороны их реального жизненного положения. Он предположил, что массы одинаковы, и имел дело только с идеями и идеологиями, порожденными массами, не интересуясь конкретно живыми людьми и их психологической жизнью. Он не интерпретировал идеологию как продукт деятельности людей; он реконструировал людей на основе идеологий. В результате его метод имеет значение для истории догмата, но не в качестве метода изучения религиозной и социальной истории. Следовательно, это вполне соответствует не только организмической социологии, но также методу религиозного исследования, ориентированному исключительно на историю идей и уже отвергнутому даже многими историками религии, например Гарнаком. С помощью своего метода Райк косвенно поддерживает теологический подход, который сознательно и открыто отвергает содержанием своего труда. Эта теолргическая точка зрения придает особое значение единству христианской религии — действительно, католицизм требует ее непреложности; и если мы примем при анализе христианства допущение, что оно является живым индивидом, то мы логически придем к ортодоксальной католической позиции.
    
Только что продемонстрированная методология очень важна для исследования христианского догмата, поскольку имеет решающее значение для концепции амбивалентности, центральной в работе Райка. Вопрос о том, приемлемо или нет допущение об объединенном субъекте, может быть решен только после исследования — отсутствующего у Райка — психологической, социальной и экономической ситуации, «психических поверхностей» группы. Термин «амбивалентность» применяется только тогда, когда есть конфликт импульсов у одного индивида или в группе относительно однородных индивидов. Если человек одновременно любит и ненавидит другое лицо, можно говорить об амбивалентности. Когда в группе мы встречаемся с наличием противоположных импульсов, только исследование действительной ситуации этой группы может показать, не существуют ли за их видимым единством различные, борющиеся друг с другом, подгруппы, каждая со своими собственными стремлениями. Кажущаяся амбивалентность может, следовательно, оказаться конфликтом между различными подгруппами.
    
Это можно показать на примере. Представим себе, что через несколько сот или тысячу лет психоаналитик, использующий метод Райка, изучает политическую историю Германии после революции 1918 года и, в частности, полемику о цветах германского флага. Он установит, что в германской нации были монархисты, проявлявшие пристрастие к черно-бело-красному флагу, затем республиканцы, настаивавшие на черно-красно-золотом флаге, и группы, желавшие красного флага. Согласие было достигнуто тем, что было решено сделать главный флаг черно-бело-золотым, а торговый флаг на кораблях черно-бело-красным с черно-красно-золотым углом. Наш воображаемый аналитик сначала рассмотрит рационалистическое объяснение и обнаружит, что одна группа заявляла, что она хочет, чтобы был принят черно-бело-красный флаг, потому что эти цвета более заметны в океане, чем черно-красно-золотой. Он укажет, каким значением обладает позиция в отношении отца в этой борьбе (монархия или республика), и придет к открытию аналогии с манерой рассуждений, свойственной человеку, страдающему навязчивыми состояниями. Затем он будет приводить примеры, в которых сомнение относительно того, какой цвет правильный (пример Райка, касающийся пациента, ломающего голову при выборе белого или черного галстука, прекрасно сюда подходит), коренится в конфликте амбивалентных импульсов. В результате он придет к выводу, что волнения по поводу цветов флага и заключительный компромисс представляют собой феномен, аналогичный навязчивой мысли, вызванной теми же причинами.
    
Человек, понимающий действительные обстоятельства, не будет сомневаться в ошибочности вывода, сделанного по аналогии. Очевидно, что существовали различные группы, чьи разные реальные и эмоциональные интересы находились в конфликте друг с другом, что борьба по поводу флага была борьбой между группами, различно ориентированными как психологически, так и экономически, и что речь здесь может идти о чем угодно, но только не от «амбивалентном конфликте». Компромисс по поводу флага не был результатом амбивалентного конфликта, а, напротив, компромиссом между различными требованиями социальных групп, борющихся друг с другом.
    
Какие существенные различия вытекают из методологического различия? Как в интерпретации содержания христологического догмата, так и в психологическом анализе догмата как такового разные методы приводят к разным результатам.
    
Есть общая отправная точка: интерпретация ранней христианской веры как выражения враждебности к отцу. Однако в интерпретации дальнейшего догматического развития мы приходим к выводам, совершенно противоположным выводам Райка. Они видел в гностицизме движение, в котором импульсы протеста, поддержанные религией Сына в христианстве, преобладали до крайней степени, до умаления важности Бога Отца. Мы стремились показать, что, наоборот, гностицизм игнорировал революционные тенденции раннего христианства. Нам кажется, что ошибка Райка проистекает из того факта, что в соответствии со своим методом он замечает только гностическую формулу устранения еврейского Бога Отца, вместо того чтобы рассматривать гностицизм как целое, в котором формуле враждебности к Иегове могут быть приданы совершенно различные значения. Интерпретация дальнейшего догматического развития ведет к другим, столь же противоположным результатам. Райк видит в доктрине предсущего Иисуса пережиток и покорение изначальной христианской враждебности к отцу. В прямую противоположность к этой идее я старался показать, что в представлении о предсущем Иисусе изначальная враждебность к отцу заменена противоположной, гармонизирующей тенденцией. Мы видим, что психоаналитическая интерпретация ведет здесь к двум противоположным концепциям подсознательного смысла разных формулировок догмата. Эта противоположность, конечно, не зависит от каких-то различий в психоаналитических предпосылках как таковых. Она основывается лишь на различии в методе применения психоанализа к социально-психологическим феноменам. Заключения, к которым пришли мы, представляются нам правильными, потому что, в отличие от выводов Райка, они проистекают не из интерпретации изолированной религиозной формулы, а из анализа этой формулы в связи с реальной жизненной ситуацией, в которой находятся придерживающиеся этой формулы люди.
    
Не менее важно и наше несогласие, обусловленное все тем же методологическим расхождением, с интерпретацией психологического значения догмата как такового. Райк видит в догмате наиболее важное выражение распространенного маниакального мышления и стремится показать, «что психические процессы, ведущие к установлению и развитию догмата, последовательно зависят от психологических механизмов маниакального мышления, что те же самые мотивы доминируют как в одной области, так и в другой». Он считает, что развитие догмата обусловлено амбивалентной позицией в отношении к отцу. По мнению Райка, враждебность к отцу достигает своей первой вершины в гностицизме. Затем апологеты создают христологию Логоса, в которой отчетливо символизируется подсознательная цель заменить Бога Отца Христом, хотя победа подсознательных импульсов предотвращается многочисленными защитными силами. Как при навязчивом неврозе, в котором две противоположные тенденции поочередно берут верх, те же противоречивые тенденции, по Райку, проявляются в развитии догмата, подчиненного тем же законам, что и неврозы. Мы уже выявили в деталях источник ошибки Райка. Он упускает из виду тот факт, что психологическим субъектом является здесь не человек и даже не группа, обладающая относительно единой и неизменной психологической структурой, а, наоборот, этот субъект состоит здесь из различных групп с различными социальными и психологическими интересами. Различные догматы представляют собой как раз выражение этих противоречивых интересов, и победа догмата не является результатом внутреннего психологического конфликта, аналогичного таковому в индивиде, а является, напротив, результатом исторического развития, которое вследствие совершенно различных внешних обстоятельств (таких, как стагнация и упадок экономики и связанных с ней социальных и политических сил) ведет к победе одного движения и поражению другого.
    
Райк рассматривает догмат как выражение навязчивой мысли, а ритуал как выражение коллективного маниакального действия. Безусловно верно, что в христианском догмате, так же как и во многих других догматах, амбивалентность в отношении отца играет большую роль, однако это не основание для утверждений, что догмат является навязчивой мыслью. Мы старались точнее показать, как вариации в развитии догмата, предполагающие сначала навязчивую мысль, требуют фактически иного объяснения. Догмат в значительной степени обусловлен реальными политическими и социальными мотивами. Он служит как своего рода знамя, а признание знамени означает открытую принадлежность к определенной группе. Исходя из этого становится понятно, что религии, достаточно консолидированные внерелигиозными элементами (подобно тому как иудаизм — этническим элементом), способны почти полностью обходиться без системы догматов в католическом смысле.
    
Однако очевидно, что эта организационная функция догмата не является его единственной функцией; и в настоящем исследовании предпринята попытка показать, какое социальное значение должно быть приписано догмату тем фактом, что в воображении он удовлетворяет требования народа и функционирует вместо реального удовлетворения. Принимая во внимание тот факт, что символическое удовлетворение сжато выражено в форме догмата, которому массы должны верить согласно требованиям священнослужителей и властей, нам представляется, что догмат можно сравнить с мощным внушением, переживаемым субъективно как реальность вследствие согласия между верующими. Ибо догмат, чтобы достичь бессознательного — его содержания, которое невозможно осознанно постигнуть, должен быть элиминирован и представлен в рационализированных и приемлемых формах.
   
   
    
     
VII. Заключение
    
    
Обобщим результаты нашего исследования относительно смысла изменений в ходе эволюции догмата о Христе.
    
Главное значение веры ранних христиан в страдающего человека, ставшего Богом, заключалось в подразумеваемом желании свергнуть Бога Отца или его земных представителей. Фигура страдающего Христа первоначально возникла из потребности в идентификации части страдающих масс, и она только дополнительно определялась потребностью искупления преступной агрессии против отца. Последователями этой веры были люди, которые вследствие своей жизненной ситуации были полны ненависти к своим правителям и надежды на осуществление своего собственного счастья. Изменение экономической ситуации и социального состава христианской общины видоизменило психологическую позицию верующих. Догмат развивался: представление о человеке, ставшем Богом, превратилось в представление о Боге, ставшем человеком. Отца же не надо было свергать; виноваты не правители, а страдающие массы. Агрессия направлена уже не против власти, а против личности самого страдающего. Удовлетворение заключается в прощении и любви, которые отец дарует своим смиренным сыновьям, и одновременно в царской, отеческой позиции, которую страдающий Иисус принимает, пока остается представителем страдающих масс. В конце концов Иисус становится Богом безо всякого свержения Бога, поскольку он всегда был Богом.
    
За всем этим стоит еще более глубокая регрессия, нашедшая свое выражение в догмате о единосущности: отцовский Бог, чье прощение может быть получено только посредством собственных страданий, трансформируется в полную благодати мать, которая кормит ребенка, укрывает его в своем чреве и таким образом дает прощение. С точки зрения психологии происходящее здесь изменение представляет собой превращение враждебной позиции к отцу в пассивную, мазохистски покорную позицию, а в конце концов — в позицию младенца, любимого своею матерью. Если бы подобное развитие происходило в индивиде, оно свидетельствовало бы о психическом заболевании. Однако оно продолжается на протяжении столетий и оказывает воздействие не на всю психическую структуру индивидов, а лишь на общий им всем сегмент; это не проявление патологического нарушения, а, напротив, приспособление к данной социальной ситуации. Для масс, сохранявших остатки надежды на свержение правителей, фантастические представления ранних христиан были удобны и давали удовлетворение, каким и был для масс католический догмат в средние века. Причина развития заключается в изменении социоэкономической ситуации или в регрессе экономических факторов и их социальных последствий. Идеологи господствующих классов усиливали и ускоряли это развитие, предлагая символическое удовлетворение массам, направляя их агрессию в социально безопасную сторону.
    
Католицизм выражал замаскированное возвращение к религии Великой Матери, потерпевшей поражение от Яхве. Только протестантизм повернул обратно к Богу Отцу59. Он занимает положение в начале социальной эпохи, открывшей возможности для активной позиции части масс в противоположность пассивной инфантильной позиции Средних веков60.
   
  
  
   
    
Концепция мира у ветхозаветных пророков
   
   
Даже если бы мир означал только лишь отсутствие войны, или ненависти, или резни, или безумия — его достижение было бы одной из величайших целей, которые ставит перед собою человек. Но если попытаться понять особую концепцию мира у ветхозаветных пророков, следует пойти несколько дальше и признать, что их концепция мира не может быть определена просто как отсутствие войны, она представляет собою духовную и философскую концепцию. Она основана на изложенной пророками идее человека, истории и спасения; корни ее восходят к истории создания человека и его ослушания Бога, как она изложена в книге Бытия, а кульминации эта концепция достигает в идее мессианского времени.
   
До падения Адама, то есть до того, как у человека появился разум и самосознание, он жил в полной гармонии с природой: «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт 2:25). Они были самостоятельны, но не осознавали этого. Первый акт неповиновения, который в то же время есть начало человеческой свободы, «открыл ему глаза», человек познал, как судить о добре и зле, стал осознавать себя и род человеческий. Но человек был наказан Богом за ослушание[1]. Какова была кара? Была возвещена враждебность и борьба между человеком и животным («и вражду положу между тобою [змеем] и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту» (Быт 3: 15)), между человеком и землей («проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю» (Быт 3:17–20)), между мужчиной и женщиной («и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт 3:16)), между женщиной и ее природными функциями («в болезни будешь рождать детей» (Быт 3: 16)). Первозданная, до-индивидуальная гармония уступила место конфликтам и борьбе.
   
Человек должен был почувствовать себя чуждым в мире, отчужденным от самого себя и от природы, чтобы оказаться в состоянии вновь стать единым с самим собой, с родом человеческим и с природой. Он должен был ощутить разобщенность между собою как субъектом и миром как объектом, чтобы преодолеть эту разобщенность. Его первый грех, неповиновение, представляет собою его первое свободное действие; это начало человеческой истории. В ходе истории человек развивается, совершенствуется, раскрывается. Он развивает свой разум и способность ходить. Он создает себя в ходе исторического процесса, который начался его первым свободным действием, свободой неповиновения, свободой сказать «нет».
   
Какова, согласно Ветхому Завету, роль Бога в этом историческом процессе? Прежде всего, самое важное то, что Бог не вмешивается в человеческую историю с актами милосердия, он не изменяет природу человека и не изменяет его сердца. (В этом основное различие между концепцией спасения ветхозаветных пророков и христианской.) Человек порочен, потому что отчужден и не преодолел своей отчужденности. Но эта «порочность» лежит в природе человеческого существования и в самом человеке, а не в Боге, который может уничтожить это отчуждение через достижение новой гармонии.
   
Роль Бога в истории, согласно Ветхому Завету, сводится к тому, что Он посылает своих провозвестников, пророков, которые, во-первых, указывают человеку новую духовную цель; во-вторых, предоставляют человеку альтернативу, в которой он должен сделать выбор; в-третьих, выражают протест против всяческих действий и отношений, из-за которых человек утрачивает себя самого и свой путь к спасению. Однако человек волен в своих действиях, и решать предстоит ему. Он выбирает благословение или проклятие, жизнь или смерть. Бог надеется, что человек выберет жизнь, но Бог не может спасти его своим милосердием.
   
Это ярко видно в том, что говорит Бог, когда евреи просят Самуила дать им царя:
   
«И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: „Вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов“. И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: „Дай нам царя, чтобы он судил нас“. И молился Самуил Господу.
   
И сказал Господь Самуилу: „Послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними; как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня, оставляли Меня и служили иным богам, так поступают они с тобою; итак, послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними“ (I Цар 8: 5–9).
   
Поэтому Самуил передал все слова Господа людям, которые просили у него царя. Он сказал: „Вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и [сделает] всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит [их] у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его,*и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда“. Но народ не согласился послушаться голоса Самуила, и сказал: „Нет, пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш и ходить пред нами, и вести войны наши“. И выслушал Самуил все слова народа, и пересказал их вслух Господу. И сказал Господь Самуилу: „Послушай голоса их и поставь им царя“. И сказал Самуил Израильтянам: Пойдите каждый в свой город» (1 Цар 8:4-22).
   
Все, что Самуил мог, это «послушать голоса народа», протестовать и показывать народу последствия его действий. Если, несмотря на это, люди продолжают просить себе царя, это их решение и они отвечают за него.
   
Этот же принцип ясно виден в библейской истории исхода из Египта. В самом деле, Бог показал Моисею, как сотворить несколько чудес. Однако эти чудеса, в сущности, не отличались от тех, что умели делать египетские маги. Разумеется, эти чудеса должны были придать веса Моисею в глазах фараонов и в глазах собственного народа; они были уступкой Моисею, боявшемуся, что люди не поймут в чистом виде его послания от безымянного Бога. Однако самое главное состоит в том, чтобы подготовить людей и фараона к свободе, Бог не вмешивается вовсе. Фараон остается самим собой; он становится только хуже — его сердце «ожесточается»; евреи тоже не изменяются. Снова и снова пробуют они убежать от свободы, вернуться к египетскому рабству и к безопасности. Бог не изменяет их сердец, как не изменяет и сердце фараона. Он предоставляет человека самому себе, давая ему возможность творить свою историю, добиваться своего спасения.
   
Первым свободным актом человека был акт неповиновения; этим актом он преступает границы своего исходного единства с природой, он осознает себя, своего ближнего, отчужденность между собой и им. В ходе исторического процесса человек создает самого себя. Он развивается в области самосознания, любви, справедливости, и, когда он достигает полного понимания мира силой своего разума и любви, он снова становится цельным, он уничтожает свой первородный «грех», он возвращается в рай, но на новом уровне человеческой индивидуальности и независимости. Хотя человек повинен в «грехе» неповиновения, его прегрешение становится оправданным в ходе исторического процесса. Он не страдает от порочности своей сущности, даже сам его грех становится началом диалектического процесса, завершающегося созданием человеком самого себя и спасением самого себя.
   
Это завершение создания самого себя, являющееся концом истории раздоров и конфликтов и началом новой истории гармонии и единения, называется «мессианским временем», «концом дней» и т. п. Мессия не Спаситель. Он послан Богом не для того, чтобы спасти людей или изменить их порочную сущность. Мессия — символ собственных достижений человека. Когда люди достигают единения, когда они готовы, тогда появляется Мессия. Мессия не в большей мере Сын Божий, чем любой другой человек; это царь-помазанник, который представляет новую историческую эпоху.
   
Взгляд пророков на мессианское время — это понимание его в виде гармонии между людьми, между мужчиной и женщиной, между человеком и природой. Эта новая гармония отлична от райской. Она не может быть достигнута иначе, чем полным развитием человека с целью стать истинно человечным, со способностью любить, знанием истины и справедливыми деяниями, развитием сил разума до такой степени, что они могут освободить человека от рабства и от бремени иррациональных страстей.
   
Видения пророков изобилуют символами идеи новой гармонии. Земля станет снова плодоносить, мечи будут перекованы на орала, лев и ягненок возлягут рядом в полном согласии, войн больше не будет, человечество станет единым в истине и любви.
   
Мир в видениях пророков — это один из аспектов мессианского времени; когда человек преодолеет раскол, отделяющий его от рода человеческого и от природы, он действительно окажется в мире с теми, от кого был отделен. Чтобы жить в мире, человек должен найти «искупление»; мир — это результат трансформации человека, при которой единение заменяет отчуждение. Таким образом, идея мира, по мысли пророков, не может быть отделена от идеи воплощения человеком своей человечности. Мир — это нечто большее, чем отсутствие войн; это гармония и единение в отношениях людей, это преодоление разобщения и отчуждения.
   
Концепция мира ветхозаветных пророков выходит за пределы отношений между людьми; новая гармония должна также воцариться между человеком и природой. Мир между человеком и природой — это гармония между ними. Человек и природа больше не разобщены, человеку больше не угрожает природа, он больше не преисполнен решимости покорять ее: он начинает принадлежать природе, а природа становится человечной. Он и природа перестают противостоять друг другу и становятся едиными. Человек чувствует себя дома в мире природы, а природа делается частью мира человека. Таков мир в видении пророков (еврейское слово, означающее мир, shalom, которое может быть переведено как «полнота, цельность», указывает именно на этот смысл).
   
Концепции мессианского времени и мессианского мира, разумеется, отличаются друг от друга в различных пророческих источниках. Мы не ставим целью входить в подробности этих различий. Достаточно показать, приведя несколько характерных примеров, различные аспекты идеи мессианского времени в той мере, как она связана с идеей мира.
   
Идея мессианского времени как состояние мира человека с природой и окончания всякой деструктивно-сти описаны у Исайи следующим образом:
   
«Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море» (Ис 11: 6–9).
   
Идея новой гармонии человека и природы в мессианское время означает не только конец борьбы человека с природой, но также и то, что природа перестанет таиться от человека, она будет любящей, заботливой матерью. Природа в самом человеке перестанет быть ущербной, и природа, окружающая его, не будет больше бесплодной. Вот как говорит Исайя об этом:
   
«Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь; ибо пробьются воды в пустыне, и в степи — потоки. И превратится призрак вод в озеро и жаждущая земля — в источники вод; в жилище шакалов, где они покоятся, будет место для тростника и камыша. И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым: нечистый не будет ходить по нему; но он будет для них одних; идущие этим путем, даже и неопытные, не заблудятся. Льва не будет там, и хищный зверь не взойдет на него, его не найдется там, а будут ходить искупленные. И возвратятся избавленные Господом, придут на Сион с радостным восклицанием; и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся» (Ис 35: 5-10).
   
Или, как Исайя говорит далее:
   
«Вот, Я делаю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать? Я проложу дорогу в степи, реки в пустыне. Полевые звери прославят Меня, шакалы и страусы, потому что Я в пустынях дам воду, реки в сухой степи, чтобы поить избранный народ Мой» (Ис 43: 19–20).
   
Идея нового единения людей, где не будет ни отчуждения, ни деструктивности, выражена Михеем:
   
«И будет Он судить многие народы и обличит многие племена в отдаленных странах; и перекуют они мечи свои на орала и копья свои — на серпы; не поднимет народ на народ меча, не будут более учиться воевать. Но каждый будет сидеть под своею виноградной) лозою и под своею смоковницею, и никто не будет устрашать их, ибо уста Господа Саваофа изрекли это. Ибо все народы ходят, каждый — во имя своего бога; а мы будем ходить во имя Господа Бога нашего во веки веков» (Мих 4: 3–5).
   
Но в мессианской концепции человек не только перестает истреблять других. Он также преодолеет разобщение народов. Когда он станет в полной мере человеком, чужеземец перестанет быть чужеземцем, а сам он перестанет быть чуждым самому себе. Иллюзия различий между народами исчезнет; больше не будет никаких избранных народов. Амос говорит об этом так:
   
«Не таковы ли, как сыны Ефиоплян, и вы для Меня, сыны Израилевы? — говорит Господь. — Не Я ли вывел Израиля из земли Египетской и Филистимлян — из Кафтора, и Арамлян — из Каира?» (Ам 9: 7).
   
Та же мысль, что все народы в равной мере любимы Богом, прекрасно выражена также Исайей:
   
«В тот день из Египта в Ассирию будет большая дорога, и будет приходить Ассур в Египет, и Египтяне — в Ассирию; и Египтяне вместе с Ассириянами будут служить Господу. В тот день Израиль будет третьим с Египтом и Ассириею; благословение будет посреди земли, которую благословит Господь Саваоф, говоря: благословен народ Мой — Египтяне, и дело рук Моих — Ассиряне, и наследие Мое — Израиль» (Ис 19: 23–24).
   
Подводя итоги, можно сказать, что концепция мира ветхозаветных пророков является частью общей исторической и религиозной их концепции, находящей свое самое полное выражение в идее мессианского времени; мир между людьми, между человеком и природой есть нечто большее, чем отсутствие раздоров; это воплощение истинной гармонии и единения, это опыт «искупления» в мире и внутри себя самого, это конец отчуждения, это возвращение к самому себе.
  
  
   
    
«Дианетика» — для тех, кто домогается готовенького счастья[2]
   
   
Никогда еще люди не проявляли большего интереса к психологии и искусству жить, чем сегодня. То, что людей так привлекают книги, в которых обсуждаются подобные темы, свидетельствует о серьезной их озабоченности не столько материальной стороной жизни, сколько человеческой. Среди этих книг есть такие, которые действительно удовлетворяют потребность людей в разумном руководстве, но есть и другие, обращенные к тем читателям, которые надеются обрести готовое счастье и чудесное исцеление. «Дианетика» — последняя по времени в этой серии книг, автор которой без тени смущения использует все, что обеспечивает успех. «Создание дианетики — это веха в жизни человечества, сопоставимая разве что с открытием огня и более значимая, чем изобретение колеса или дуги». Автор претендует на то, что он не только открыл «единый источник всех видов неврозов, психозов, преступлений и психосоматических болезней», но также и разработал терапию, исцеляющую от всех этих недугов. «Дианетика излечивает, причем излечивает без срывов».
   
Сначала автор представляет на наше рассмотрение общую теорию устройства психической жизни, а затем, опираясь на нее как на предпосылку, выстраивает теорию душевных расстройств и техники их излечения. «Человеком движет только стремление выжить». Человек обеспечивает выживание самому себе, своему полу, своей группе и человечеству в целом, причем каждое из этих «подразделений цели в рамках целостного динамического принципа» называется «динамикой». Автор проводит различие между «аналитической частью психики», «воспринимающей и сохраняющей опытные данные с тем, чтобы ставить проблемы и обдумывать их, а также направлять организм по всем четырем динамикам»; и «реактивной частью психики», «регистрирующей и сохраняющей физическую боль и болезненные переживания и старающейся управлять организмом исключительно на основе принципа стимул-реакция». В то время как аналитическая часть души, сопоставимая с грандиозной счетной машиной, мыслит в категориях сходства и различия, реактивная ее часть оперирует только тождествами.
   
Представления о реактивной части психики составляют основу авторской теории душевных болезней и их излечения. В минуты сильной физической или душевной боли аналитический разум приостанавливает свое действие, и слова, произнесенные перед «бессознательным» человеком, запоминаются в виде «энграмм». Для обычного процесса припоминания энграммы недоступны. Но, сам того не сознавая, человек детерминируется содержанием энграмм подобно тому, как поведение человека в постгипнотическом состоянии мотивировано внушением, полученным под гипнозом. «Если дьявол когда-либо существовал, то реактивную часть души измыслил именно он… В ней причина всего и вся, что только можно отыскать в перечне душевных болезней: психозов, неврозов, навязчивых состояний, вытеснений… Она способна „наградить“ человека артритом, бурситом, астмой… и так далее по всему списку психосоматических болезней… Энграммы — вот один-единственный источник любых помрачений ума и психосоматических болезней».
   
Дианетическая терапия исходит из следующих предпосылок. Пациент («неочистившийся») болен потому, что таковым его делают энграммы. Припомнив («вернув») содержание всех важных энграмм, особенно тех, что относятся к предродовому периоду, пациент навсегда освобождается («очищается») от любых «помрачений ума» и в интеллектуальном отношении превосходит обычного человека. Врач («аудитор») вызывает «возвращение» энграммы, погружая пациента в состояние «отрешенности». «Когда я сосчитаю от одного до семи, ваши глаза закроются. Вы по-прежнему будете осознавать все происходящее». Затем аудитор считает «медленно, успокаивающе», пока пациент не закроет глаза. Пациента уверяют, что в течение того времени, пока он пребывает в «отрешенности», он «возвращается» в ранние периоды своей жизни вплоть до момента зачатия, а в конце сеанса его вернут в настоящее. Энграмму надо многократно пересказывать, пока она не «сотрется» полностью.
   
Несмотря на невероятные претензии автора, вряд ли в его теориях есть хоть что-либо оригинальное, за исключением новых слов, предназначенных для выражения мешанины из неправильно понятого и дурно усвоенного фрейдизма и опытов по возвращению пациента в прошлое под гипнозом. Некоторые подлинно «оригинальные» представления воистину поразительны. Так, мы узнаем, что пациент сообщает слова, сказанные врачом его беременной матери, или те, что сказал его отец своей жене сразу после зачатия. Читая подобные клинические истории, рецензент испытывал искушение полюбопытствовать, не входило ли в намерение автора написать остроумную пародию на некоторые психиатрические теории и на легковерность публики.
   
Книгу Хаббарда вряд ли можно принимать всерьез в качестве научного вклада в науку о Человеке, но к ней надо отнестись со всей серьезностью как к симптому опасной тенденции. Будь она всего лишь чрезмерно упрощенной популяризацией ранних концепций Фрейда, в ней не было бы вреда. Но «Дианетика» по духу выражает нечто прямо противоположное учению Фрейда. Фрейд стремился к тому, чтобы помочь пациенту понять сложность собственной психики, и его терапия основывалась на представлении, согласно которому, разобравшись в самом себе, человек способен избавиться от привязки к иррациональным силам, порождающим несчастья и душевные болезни. Такое представление является частью великой традиции Востока и Запада, начиная с Будды и Сократа вплоть до Спинозы и Фрейда. «Дианетика» не принимает во внимание, да и не понимает, насколько личность сложна. Человек — это машина, а разумность, ценностные суждения, душевное здоровье, счастье достигаются путем инженерии. «В инженерных науках, подобных Дианетике, мы можем действовать путем нажатия кнопок». Человеку ничего не нужно ни знать, ни понимать, за исключением одного: обратиться к теории энграмм Хаббарда. Если человек не принимает этой теории, должно быть, что-то его к этому тайно побуждает или им овладел «дух отрицания», каковым является «любая энграммная команда, заставляющая пациента поверить в то, что эн-грамм не существует». Все чрезвычайно просто. Если вы прочли книгу Хаббарда, вы знаете все, что надо знать о человеке и обществе, потому что вы знаете, какие кнопки нажимать.
   
Никаких проблем ценностей и совести просто не существует. Если энграммы стерты, у вас уже нет никаких противоречий. Все великие учителя философии и религии напрасно потратили свои усилия. Нет таких проблем, которые не вели бы свое происхождение от энграммной команды, и, значит, в размышлениях великих учителей отсутствует самое главное, поскольку они не знали об открытии Хаббарда. Хотя автор говорит, что «философскую основу» его работы составляют «древнеиндийские» письменные источники, труды «древних греков и римлян», включая Лукреция, работы Френсиса Бэкона, исследования Дарвина и некоторые мысли Герберта Спенсера, в это верится с трудом: результатов их участия в «Дианетике» совершенно не просматривается. Открытие, согласно которому «выживание — одна-единственная цель жизни», конечно же не выражает духа ни «древних индусов», ни «древних греков»; это проявление грубого биологизма, для которого этические ценности подчинены стремлению выжить, — если только им вообще есть место.
   
Но, пожалуй, наиболее прискорбное обстоятельство — это то, как «Дианетика» написана. Мешанина из нескольких банальнейших истин, полуправды и полных нелепостей, пропагандистская манера вдалбливать читателю мысль о величии, непогрешимости и новизне системы автора, обещание неслыханных результатов, достигаемых благодаря простому следованию рекомендациям «Дианетики», — все это приемы, уже принесшие самые плачевные результаты в области патентованной медицины и политики; примененные в психологии и психиатрии, они будут не менее вредоносными.
   
Негативный взгляд на «Дианетику» проистекает отнюдь не из уверенности рецензента в том, будто современные методы психиатрии удовлетворительны; разумеется, они нуждаются в новых идеях и экспериментах. К счастью, многие психиатры и психологи сознают эту потребность и занимаются поисками более эффективных методов изучения бессознательного уровня психики (например, тест Шлезингера «заглядывание»). Но при этом исходить надо из повышения ответственности пациента, усиления его критической способности и проницательности.
  
  
   
    
Комментарии
   
   
Здоровое общество*
   
Перевод выполнен по изданию: Erich Fromm. The Sane Society. A Fawcett Premier Book. Fawcett Publications, Inc., Greenwich, Conn. Copyright, 1955.
   
Перевод выполнен Т. В. Банкетовой и С. В. Карпушиной в 1992 г.
   
Примечания, кроме специально указанных, составлены М. Р. Лановской и Т. В. Панфиловой.
   
   
(1) 1870 г. — начало франко-прусской войны; 1914 г. — начало Первой мировой войны; 1939 г. — начало Второй мировой войны.
   
(2) Параноидальный (греч. paranoia — умопомешательство) — характерный для паранойи — психического заболевания, сопровождающегося стойким систематизированным бредом (мания преследования, ревность и т. п.).
   
(3) См.: Stevens H. B. The Recovery of Culture. Harper and Brothers. New York, 1949. P. 221. (Примеч. автора).
   
(4) Ср. Goldhamer H. and Marshall A. Psychosis and Civilization. Free Press. Glencoe, 1953. (Примеч. автора).
   
(5) Ср. Halbwachs Maurice. Les Causes du Suicide. Felix Alcan. Paris, 1930. P. 109, 112. (Примеч. автора).
   
(6) Данные первых двух таблиц взяты из: 1. World Health Organization (1951). Annual epidemiological and vital statistics, 1939–1946. Part 1. Vital statistics and causes of death. Geneva. P. 38–71 (для большей точности данные этого источника, относящиеся ко всему населению, были пересчитаны в отношении численности взрослого населения) и 2. World Health Organization (1952). Epidem vital Statist. Rep. 5, 377. Дачные третьей таблицы взяты из Report on the First Session of the Alcoholism Subcommittee, of the Expert Committee on Mental Health. World Health Organization. Geneva, 1951. (Примеч. автора).
   
(7) В этой главе я использовал свою статью «Individual and Social Origins of Neurosis», Am. Soc. Rev. IX, 4, 1944. P. 380 ff. (Примеч. автора).
   
(8) Релятивизм (лат. relativus — относительный) — методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности знаний, ведущий к отрицанию возможности познания объективной истины. // Социологический релятивизм — релятивистский подход к решению социологических проблем, т. е. признание относительного и условного характера социологических знаний, исключающего объективный и всеобщий критерий их оценки.
   
(9) Нормативный гуманизм — понятие, введённое Фроммом для обозначения позиции, исходящей из признания того, что у человека есть специфически человеческие потребности, которые необходимо удовлетворять. Причём не человек должен приспосабливаться к обществу, а общество должно считать удовлетворение человеческих потребностей нормой своего функционирования.
   
(10) Имманентный (лат. immanens — пребывающий в чём-либо, свойственный чему-либо) — нечто внутренне присущее какому-либо предмету, явлению, процессу.
   
(11) Дихотомия (греч. dichotomia — разделение надвое) — деление понятия на две части, обладающие противоположными свойствами. Основой дихотомии является противоречивость целого, поэтому термин «дихотомия» часто используют как синоним противоречия. В данном случае термином «дихотомия» обозначена возможность выбора между биологическим и социологическим подходами к человеку, противоположность которых Фромм пытается преодолеть, предлагая рассматривать человека в целостности его существования.
   
(12) «Безумие вдвоём» (фр.).
   
(13) «Безумие миллионов» (фр.).
   
(14) Спонтанность (лат. spontaneous — добровольный, произвольный) — самопроизвольность, самодвижение, вызванное не внешними факторами, а внутренними причинами.
   
(15) Кальвин Жан (1509–1564) — деятель Реформации, основатель кальвинизма — одного из направлений протестантизма. В 1534 г. бежал из Франции и с 1541 г. стал фактическим диктатором в Женеве, где ввёл суровый режим господства реформистской церкви, следившей за частной жизнью граждан. // Кальвин выдвинул доктрину об абсолютном предопределении, согласно которой лишь избранные Богом предназначены к спасению, т. е. удача или банкротство, успех или прозябание зависят не от деятельности или способностей человека, а от предопределения свыше. Проповедовал мирской аскетизм, внедрял в сознание верующих чувство вины перед Богом и церковью, отличался религиозной нетерпимостью.
   
(16) Спиноза Бенедикт (Барух) (1632–1677) — нидерландский философ-материалист, атеист. Сторонник пантеизма, т. е. последовательного отождествления Бога и природы. // Спиноза рассматривал человека как часть природы, считая, что он включён в универсальные причинные связи и тем самым его поведение полностью детерминировано. Большое внимание уделял этике, центральным понятием которой является «свободный человек». «Свободным» Спиноза называл человека, руководствующегося разумом и осознающего собственную детерминированность.
   
(17) Spinoza, Ethics, IV Prop. 44 Schol. (Примеч. автора). Цит. по: Спиноза Б. Этика // Избр. произведения в 2-х т. М., 1957. Т. I. С. 558–559. (Примеч. отв. ред.).
   
(18) Я провёл специальный эксперимент с разными группами выпускников колледжа, которым было предложено представить себе, что им надо пробыть три дня в одиночестве в своей комнате без радио и развлекательной литературы, правда, при наличии «хороших» книг, нормального питания и всего необходимого для физического комфорта. Молодых людей попросили представить себе, какова была бы их реакция на подобный эксперимент. Приблизительно 90% ответов в каждой группе показали реакцию, колеблющуюся от чувства неудержимой паники до крайне тягостного ощущения; возможные пути преодоления такого мучительного состояния молодые люди видели в продолжительном сне, выполнении разного рода мелких домашних дел, сопровождаемом нетерпеливым ожиданием конца назначенного срока. И лишь незначительное меньшинство ответили, что чувствовали бы себя легко и с удовольствием провели бы время наедине с собой. (Примеч. автора).
   
(19) Фрейд Зигмунд (1856–1939) — австрийский психиатр и психолог, основатель психоаналитического направления в психологии, в учении о неврозах и методах их лечения. В основе теории Фрейда лежит понятие бессознательных влечений, преимущественно сексуальных, энергия которых, по Фрейду, обеспечивает всю человеческую жизнедеятельность. Если удовлетворение влечений несовместимо с требованиями общества, влечения вытесняются в бессознательное. Возникает душевный конфликт, приводящий к психоневрозу. // В работе «Недовольство культурой» Фрейд показал, что подлинной причиной подобного конфликта может стать бесчеловечность общества, игнорирование им потребностей человека.
   
(20) Название данной работы переводилось на русский язык и как «Неудовлетворённость культурой» в приложении к брошюре Р. Ф. Додельцева «Концепция культуры З. Фрейда», М., «Знание», 1989 (перевод автора брошюры), и как «Недовольство культурой» в сб.: Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М., «Ренессанс», 1992 (перевод А. М. Руткевича).
   
(21) Freud S. Civilization and Its Discontents. Translated from the German by J. Riviere. The Hogarth Press, Ltd. London, 1953. P. 141–142. (Курсив мой. — Э. Ф.). (Примеч. автора).
   
(22) Гуманистический психоанализ — название, введённое Э. Фроммом для той ветви психоанализа, которую он сам представляет. Этим названием Фромм подчёркивает, во-первых, то, что его собственное учение опирается на идеи З. Фрейда о происхождении неврозов; во-вторых, то, что он переосмыслил учение Фрейда в духе гуманизма, утверждая, что общество должно приспосабливаться к потребностям личности в целях её дальнейшего развития, в противовес не критическим последователям Фрейда, истолковавшим учение последнего в том духе, что человека нужно приспосабливать к требованиям общества.
   
(23) Онтогенетический, онтогенез (греч. on, ontos — род, сущее; genesis — происхождение, возникновение) — совокупность преобразований, претерпеваемых организмом от рождения до конца жизни.
   
(24) Филогенетический, филогенез (греч. philos — род, племя; genesis — происхождение, возникновение) — процесс исторического развития всего мира организмов, их видов, родов и т. д.
   
(25) Аффект (лат. affectus — душевное волнение, страсть) — бурная кратковременная эмоция (гнев, ужас), возникающая, как правило, в ответ на сильный раздражитель.
   
(26) Императивный, императив (лат. imperativus — повелительный) — настоятельно необходимый, обязательный.
   
(27) Архимедова точка — образное выражение, ведущее своё происхождение от слов древнегреческого математика и физика Архимеда (287–212 гг. до н. э.), который, открыв законы действия рычага, воскликнул: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!» В переносном смысле наиболее существенный, ключевой момент чего-либо.
   
(28) Homo sapiens (лат.) — человек разумный.
   
(29) Нарциссический — по имени персонажа греческой мифологии прекрасного юноши Нарцисса, который, по преданию, увидев своё отражение в реке, влюбился в него и умер от любви. В психоанализе под нарциссизмом понимается состояние человека (особенно ребёнка), при котором его влечения направлены на него самого.
   
(30) Тотемизм — форма религии раннеродового строя, характеризуемая верой в сверхъестественную связь и кровную близость данной родовой группы с каким-либо тотемом — животным или растением (реже — явлением природы или неодушевлённым предметом), которые у родовых групп служили объектом религиозного почитания и окружались системой запретов.
   
(31) Именно в этой полярности я вижу рациональное зерно Фрейдовой гипотезы о существовании инстинкта жизни и инстинкта смерти; в отличие от Фрейда, я считаю, что прогрессивный и ретрогрессивный импульсы не обладают равной биологически заданной силой; в нормальных условиях устремлённый в будущее инстинкт жизни оказывается сильнее, и сравнительная сила этого инстинкта возрастает по мере его развития. (Примеч. автора).
   
(32) Либидо (лат. libido — влечение, желание) — одно из основных понятий психоанализа Фрейда, обозначающее все проявления энергии сексуальных влечений.
   
(33) Сублимация (лат. sublimatio — возвышение) — в психоанализе психический процесс преобразования и переключения энергии бессознательных влечений на цели социальной и творческой деятельности.
   
(34) Симбиоз (греч. simbiosis — сожительство) — формы тесного сожительства двух организмов разных видов, включая паразитизм.
   
(35) Более детальный анализ отношений симбиоза см. в книге: Fromm E. Escape from Freedom. Rinehart & Company, Inc. New York. P. 141 ff. (Примеч. автора). На русском языке см.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., «Прогресс», 1990. С. 137–139. (Примеч. отв. ред.).
   
(36) Мазохизм — половое извращение, при котором для достижения оргазма необходимо испытывать физическую боль или моральное унижение, причиняемые партнёром. Названо по имени австрийского писателя Л. Захер-Мазоха (XIX в.), описавшего это явление. Фромм толкует мазохизм расширительно как способность человека испытывать удовольствие от причинённого ему страдания — морального или физического.
   
(37) Садизм — половое извращение, при котором для полного удовлетворения полового влечения необходимо причинить партнёру боль, страдание. Названо по имени французского писателя де Сада (XVIII в.), описавшего это явление. Фромм рассматривает садизм как способность наслаждаться чужими страданиями.
   
(38) Более детальное изложение этих идей даётся в моей работе: Man for Himself. Rinehart & Company, Inc. New York, 1947. P. 96 ff. (Примеч. автора). На русском языке см.: Фромм Э. Человек для самого себя. // Фромм Э. Психоанализ и этика. М., «Республика», 1993. С. 85–93.
   
(39) Идентичность значения слов «любить» и «знать» видна в еврейском jadoa и в немецких meinen и minnen. (Примеч. автора).
   
(40) Ср. с обсуждением этой темы Жаном Пиаже в книге Piaget Jean. The Child’s Conception of the World. Harcourt, Brace & Company, Inc. New York. P. 151. (Примеч. автора).
   
(41) Салливан Гарри С. (1892–1949) — американский психолог, один из основателей неофрейдизма. Развил концепцию межличностных отношений, сводя при этом личность к сумме искажённых или фантастических образов («персонификаций»), возникающих, по его мнению, в процессе общения.
   
(42) Ср. Sullivan. H. S. The Interpersonal Theory of Psychiatry. Norton Co. New York, 1953, P. 49 ff. (Примеч. автора).
   
(43) Обычно ребёнок испытывает такую любовь сначала к своим сверстникам, а не к родителям. Приятную мысль о том, что дети «любят» своих родителей прежде, чем они полюбят кого-нибудь ещё, следует расценивать как одну из многочисленных иллюзий, порождаемых принятием желаемого за действительное. Для ребёнка в этом возрасте отец и мать являются объектами скорее зависимости и страха, чем любви, которая по самой своей природе основана на равенстве и независимости. Любовь к родителям (если мы разграничиваем любовь, с одной стороны, и сильную, но пассивную привязанность, кровосмесительную фиксацию, благовоспитанную или почтительную покорность — с другой) развивается — если это вообще происходит — скорее не в детстве, а позднее, хотя при благоприятных условиях её первые ростки могут обнаружиться и в более раннем возрасте. (Эта же точка зрения изложена несколько более резко в книге Г. С. Салливана «Межличностная теория психиатрии».) Однако многие родители не хотят мириться с этим обстоятельством; первые подлинно любовные привязанности ребёнка вызывают у них обиду, проявляющуюся либо открыто, либо — что ещё более действенно — в виде насмешек. Их осознанная или неосознанная ревность создаёт одно из самых мощных препятствий на пути развития у ребёнка способности любить. (Примеч. автора).
   
(44) Приведённая здесь формулировка не противоречит данной мной в книге «Человек для самого себя», где я писал: «Разрушительность есть результат непрожитой жизни». В излагаемой здесь концепции преодоления ограниченности человеческого существования я пытаюсь показать более определённо, какой аспект непрожитой жизни ведёт к разрушительности. (Примеч. автора).
   
(45) Шизофрения (греч. schizo — раскалываю; phren — душа, ум, рассудок) — психическое заболевание, характеризующееся расщеплением личности и отрывом психики от внешнего мира. Сопровождается бредом, галлюцинациями, неоправданным возбуждением.
   
(46) Фиксация — в психоанализе задержка в сексуальном развития на одной из стадий, чем затрудняется дальнейшее развитие и создаётся благоприятная почва для невроза. В широком смысле слова неуклонная ориентация переживаний в одном направлении, например, сексуальная фиксация на каком-то человеке.
   
(47) Эдипов комплекс — в психоанализе совокупность переживаний мальчика, вызванных его отношениями с родителями: влечением к матери и отношением к отцу как к сопернику. Название комплекса связано с именем героя древнегреческих мифов и трагедий царя Эдипа, который, в силу стечения обстоятельств и сам того не зная, убил своего отца и женился на собственной матери.
   
(48) Подобный исход выражается, например, в сновидениях, когда спящий человек видит, будто он находится в пещере и боится задохнуться, а потом совершает совокупление со своей матерью, испытывая чувство облегчения. (Примеч. автора).
   
(49) Freud S. Civilization and Its Discontent. Translated by J. Riviere. The Hogarth Press Ltd. London, 1953. P. 21. (Курсив мой. — Э. Ф.). (Примеч. автора).
   
(50) Цит. по: Jones E. The Life and Work of Sigmund Freud. Basic Books. Inc. New York, 1953. Vol. 1. P. 324. (Примеч. автора).
   
(51) Отодвинув фигуру матери на задний план, Фрейд совершил в области психологии то же, что Мартин Лютер сделал в области религии. По существу Фрейд — психолог протестантизма. (Примеч. автора).
   
(52) Бахофен Иоганн Я. (1815–1887) — швейцарский историк права. Положил начало изучению семьи и особенно проблемы матриархата. (Примеч. отв. ред.).
   
(53) Ср.: Bachofen J. J. Mutterrecht und Ur-Religion. Ed. R. Marx, A. Kroener Verl. Stuttgart, 1954. (Примеч. автора).
   
(54) Мохенджо-Даро — остатки города III–II тысячелетия до н. э. в провинции Синд в Пакистане, одного из центров хараппской цивилизации.
   
(55) Изида (Исида) — в древнеегипетской мифологии богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания, охранительница умерших.
   
(56) Иштар — в аккадской мифологии богиня плодородия и плотской любви, войны и распрей, олицетворение планеты Венера. Аккад — древний народ в Месопотамии. В XXIV–XXII вв. до н. э. — центр государства, включавшего Месопотамию и Элам (юго-западная часть Иранского нагорья).
   
(57) Рея — древнегреческое божество, мать Деметры — богини плодородия, покровительницы земледелия.
   
(58) Кибела — фригийская богиня, почитавшаяся в Малой Азии, Греции, Римской империи. В честь Кибелы жрецами устраивались мистерии с обрядами, в том числе самоистязания, омовения кровью жертв, самооскопление.
   
(59) Хатор — в древнеегипетской мифологии богиня любви и судьбы.
   
(60) Ниппур — древний шумерский город.
   
(61) Интересно отметить, как эти две стороны матриархального строя были использованы двумя противостоящими друг другу философскими учениями последнего столетия. Марксистская школа восторженно приняла идеи Бахофена, так как в них выделялся элемент равенства и свободы, присущий матриархальному строю (ср.: Энгельс Ф. «Происхождение семьи, частной собственности и государства»). После долгих лет, в течение которых теории Бахофена оставались практически без внимания, нацистские философы подхватили их с не меньшим энтузиазмом, правда, по совершенно иной причине. Их привлекала именно иррациональность уз крови и земли, представляющая собой, согласно Бахофену, другой аспект матриархального строя. (Примеч. автора).
   
(62) Наиболее ярко эти отрицательные аспекты выражены в образе Креонта в «Антигоне» Эсхила. (Примеч. автора).
   
(63) Супер-Эго (Сверх-Я) — понятие, введённое Фрейдом для обозначения части психики, являющейся внутрипсихическим представителем общества. Формируется в результате усвоения предписаний родителей, воспитателей, социального окружения в целом. Содействует сознательному Я в овладении бессознательными влечениями. Включает в себя совесть, систему ценностей, запреты и пр.
   
(64) В книге «Человек для самого себя» я показал относительность фрейдовского понятия Супер-Эго и установил различие между авторитарной и гуманистической совестью (гуманистическая совесть — это голос, призывающий нас вернуться к самим себе). Ср.: Fromm E. Man for Himself, ch. IV, 2. (Примеч. автора).
   
(65) Интересно рассмотреть соотношение отцовского и материнского начал в представлении о Боге в иудейской и христианской религиях. Бог, посылающий потоп как кару за греховность всех людей, исключая Ноя, олицетворяет собой совесть отцовского типа. Бог, обращающийся к Ионе: «Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более 120 тыс. человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?» — говорит голосом всепрощающей матери. Та же полярность материнской и отцовской функций Бога ясно прослеживается в последующем развитии как иудейской, так и христианской религий, особенно в мистицизме. (Примеч. автора).
   
(66) Данный пример взят из книги: Radin Paul. Gott und Mensch in der Primitiven Welt. Rhein Verlag. Zürich, 1953. P. 30. (Примеч. автора).
   
(67) Ацтеки — крупнейший индейский народ, живший до XVI в. на территории современной Мексики и имевший высокоразвитое государство, уничтоженное испанскими завоевателями.
   
(68) Кетцалькоатль — ацтекский бог ветра и дождя.
   
(69) Маори — народ, составляющий коренное население Новой Зеландии.
   
(70) Эхнатон (Аменхотеп IV) — фараон Египта (1419–1400 гг. до н. э.). Реформировал религию, введя новый государственный культ бога Атона, в связи с чем поменял имя. Эхнатон — буквально: «угодный Атону».
   
(71) Моисей — согласно Ветхому Завету, вождь и законодатель еврейского народа, которому Бог приказал вывести евреев из Египта. Он же, согласно Библии, получил от Бога и написал свод законов (Завет).
   
(72) Просматривая эту рукопись, я нашёл у Альфреда Вебера, немецкого экономиста и социолога, в книге: Der Dritte oder der Vierte Mensch. R. Piper Co. München, 1953. P. 9 ff, схему исторического развития, имеющую определённое сходство с той, которую я привожу в настоящей книге. Он предполагает существование «хтонического периода» (4000–1200 гг. до н. э.), отличительной чертой которого являлось закрепление на земле народов, занимавшихся земледелием. (Примеч. автора).
   
(73) Конфуций — Кун-цзы (ок. 551–479 гг. до н. э.) — древнекитайский мыслитель, основатель конфуцианства. В центре внимания Конфуция — нравственное самоусовершенствование на основе человечности (жень) и соблюдение норм этикета (ли). Конфуций рассматривал общество как иерархическую систему, опирающуюся на принцип сяо — сыновней почтительности и уважения к старшим.
   
(74) Лао-цзы (Ли Эр) (VII–VI вв. до н. э.) — древнекитайский мыслитель, легендарный основатель даосизма: Основное понятие даосизма — дао — означает естественный путь возникновения и уничтожения всех вещей, а также основу их существования. Образ действия, определяемый дао, — недеяние (увэй), т. е. подчинение естественности, гармония с дао.
   
(75) Будда (санскр. — просветлённый) — в буддизме существо, достигшее состояния высшего совершенства и освобождения (нирваны). Под именем Будды обычно фигурирует основатель буддизма Сиддхартха Гаутама (623–544 гг. до н. э.), хотя считается, что любой человек в принципе способен достичь нирваны и стать буддой.
   
(76) Стоицизм (греч. stoa — портик) — школа древнегреческой философии, получившая название от портика в Афинах, где она была основана Зеноном. Особой известностью и влиянием пользовалась этика стоицизма, согласно которой счастье состоит в добродетельной жизни, т. е. жизни, согласующейся с природой и опирающейся на знание о добре и зле. Этический идеал стоиков — мудрец, достигший бесстрастия, т. е. не зависящий от внешних обстоятельств и добровольно подчиняющийся судьбе. Стоический — мужественный, терпеливый, стойкий в жизненных испытаниях.
   
(77) В этой нетрадиционной датировке я основываюсь на работах Лоретты Сежурне (ср.: Séjourné Laurette. El Mensaje de Quetzalcoatl. Cuademos Amerikanos, V, 1954) и личных контактах с ней. (Примеч. автора).
   
(78) Мухаммед (ок. 570–632 гг.) — основатель ислама, в 630–631 гг. — глава первого мусульманского теократического государства (в Аравии). Почитается как пророк Аллаха.
   
(79) Теллурический (лат. tellus — род; telluris — земля) — земной.
   
(80) Теократическое государство (греч. theos — бог; kratos — власть) — форма правления, при которой глава государства (обычно монархического) является одновременно и его религиозным главой.
   
(81) Ханаан — древнее название территории Палестины, Сирии и Финикии.
   
(82) Мессианское время — время ожидаемого прихода Мессии (древнеевр. машиах — помазанник) — Посланника Божия, Спасителя, который должен навечно установить Царство Божие.
   
(83) Афина Паллада — в греческой мифологии богиня войны и победы, а также мудрости, знаний, искусств и ремёсел. Дочь Зевса, родившаяся в полном вооружении из его головы.
   
(84) Зевс — в греческой мифологии верховный бог.
   
(85) Полис — древнегреческий город-государство.
   
(86) Католическая церковь — одна из христианских церквей, отличающаяся строгой централизацией и иерархией; монархический центр — папство, глава — папа римский, резиденция которого — Ватикан. Дтя католической церкви характерны резкое различие между мирянами и духовенством, целибат (обет безбрачия для священников).
   
(87) Изменение социальной роли и функции христианства было связано с глубокими изменениями его духа. Церковь стала иерархической организацией. Акцент всё больше перемещался с ожидания второго пришествия Христа и установления нового царства любви и справедливости на факт его исторического появления и апостольской миссии спасения человека от присущей ему греховности. С этим было связано ещё одно изменение. Первоначальное представление о Христе содержалось в адопционистском догмате, согласно которому Бог усыновил человека Иисуса, т. е. человек, неимущий и страждущий, стал Богом. В этом догмате нашли своё религиозное выражение революционные чаяния и устремления бедных и угнетённых. Год спустя после провозглашения христианства официальной религией Римской империи был официально принят догмат, утверждавший, что Бог и Иисус тождественны, едины по сути своей и что Бог лишь явил себя во плоти человека. В этом новом понимании революционная идея возвышения человека до Бога была заменена Божественным актом любви, когда Бог как бы нисходит к человеку и тем самым спасает его от порочности. (Ср.: Fromm Е. Die Entwicklung des Christus Dogmas. Psychoanalytischer Verlag, Vienna, 1931). (Примеч. автора).
   
(88) Возрождение (Ренессанс) — период в культурном и идейном развитии стран Западной и Центральной Европы (в Италии XIV–XVI вв., в других странах — XV — нач. XVIII в.), характеризующийся обращением к культурному наследию античности, как бы «возрождением» его (отсюда название), антифеодальными настроениями, развитием гуманистического мировоззрения, расцветом науки, искусства, пафосом раскрепощения духа.
   
(89) Естественное право — понятие политической и правовой мысли, означающее совокупность принципов и прав, якобы вытекающих из природы человека независимо от социальных условий.
   
(90) Реформация (лат. reformatio — преобразование) — общественное движение в Западной и Центральной Европе (XVI в.), принявшее форму борьбы против католической церкви как главной опоры феодализма. Началось в Германии с выступления Мартина Лютера. Идеологи Реформации выдвинули тезисы, в которых отрицалась необходимость католической церкви с её иерархией и духовенства вообще (тезис об «оправдании одной верой», без посредничества духовенства в спасении души верующего). Единственным источником религиозной истины провозглашалось Священное писание.
   
(91) Протестантизм (лат. protestans — публично доказывающий) — одно из основных направлений в христианстве, отколовшееся от католицизма в ходе Реформации (XVI в.). Объединяет множество церквей (лютеранство, кальвинизм, англиканская церковь, методисты, баптисты, адвентисты и др.). Отличительные черты протестантизма: отсутствие противопоставления духовенства и мирян, отказ от сложной церковной иерархии, отсутствие монашества, культа Богородицы, святых, ангелов, икон, т. е. удача или банкротство, успех или прозябание зависят не от деятельности или способностей человека, а от предопределения свыше. // Кальвинизм — одно из направлений протестантизма.
   
(92) Ср. с блестящим детальным анализом этих проблем в книге Roy М. N. Reason, Romanticism and Revolution. Renaissance Publishing Co. Calcutta. 1952. (Примеч. автора).
   
(93) Просвещение — политическая идеология, философия и культура эпохи крушения феодализма и утверждения капиталистического общества (XVII — нач. XIX в.).
   
(94) Абсолютизм (абсолютная монархия) — форма феодального государства, при которой монарху принадлежит неограниченная централизованная верховная власть.
   
(95) По проблеме национализма ср. с глубоким и исчерпывающим исследованием Р. Рокера: Rocker R. Nationalism and Culture. Rocker Publ. Comm. Los Angeles, 1937. (Примеч. автора).
   
(96) Сеньор (лат. senior — старший) — в Средние века — феодальный земельный собственник.
   
(97) Декарт Рене (1596–1650) — французский философ, математик, физик, физиолог. В основе философии Декарта — дуализм души и тела, мыслящей и протяжённой субстанций, причина движения которых — Бог. Безусловное основоположение знания, по Декарту, — непосредственная достоверность сознания («Я мыслю, следовательно, существую»). В учении о познании Декарт — рационалист, сторонник учения о врождённых идеях.
   
(98) Авторитарный (лат. auctoritas — власть) — свойственный авторитаризму — системе политического правления, опирающейся на полновластие одного лица.
   
(99) Конформизм (лат. conformis — подобный, сообразный) — приспособленчество, пассивное принятие существующего порядка, господствующих мнений, некритическое следование расхожему образцу поведения.
   
(100) Пиранделло Луиджи (1867–1936) — итальянский писатель, драматург.
   
(101) Рационализация (лат. ratio — разум) — в психоанализе бессознательное оправдание поведения, при котором неприемлемые для сознания мотивы бессознательно заменяются ложными, но как бы разумно обосновывающими такое поведение причинами, допустимыми для сознания.
   
(102) Анимизм (лат. anima, animus — душа, дух) — вера в существование душ и духов. Анимизм — древнейшая основа возникновения религии и элемент всякой религии.
   
(103) Буддизм — религия, возникшая в VI–V вв. до н. э. Отличительной особенностью буддизма является отсутствие в нём понятия бога, хотя в ходе развития буддизма в нём сложился культ Будды. В центре буддизма — учение о «четырёх благородных истинах»: существуют страдание, его причина, возможность освобождения и путь к нему. Освобождение (нирвана) — это состояние несвязанности с внешним миром, блаженного покоя и отсутствия желаний.
   
(104) Монотеистические религиозные системы (греч. mono — один; theos — бог) — системы религиозных верований, основанные на представлении о едином Боге (единобожие) в отличие от политеизма — многобожия.
   
(105) Для более широкого рассмотрения данной проблемы см. мою работу: Psychoanalysis and Relegion. Yale University Press. 1950. (Примеч. автора). На русском языке см.: Фромм Э. Психоанализ и религия // Фромм Э. Иметь или быть? М., «Прогресс», 1990. С. 218–308. (Примеч. отв. ред.).
   
(106) Исайя — один из ветхозаветных пророков.
   
(107) Сократ (ок. 470–399 гг. до н. э.) — древнегреческий философ, один из родоначальников диалектики как метода установления истины. Утверждал, что цель философии — самопознание как путь к постижению истинного блага; добродетелью считал знание или мудрость. Был обвинён в «поклонении новым божествам» и «развращении молодёжи» и приговорён к смерти (принял яд).
   
(108) Соматический (греч. soma — тело) — телесный.
   
(109) Субстрат — общая основа процессов и явлений.
   
(110) Апологет (греч. apologeomai — защищаю) — приверженец, защитник какой-либо идеи, направления.
   
(111) Strecker E. A. Their Mothers’ Sons. J. B. Lippincott Co. Philadelphia and New York, 1951. P. 211. (Примеч. автора).
   
(112) Гоббс Томас (1588–1679) — английский философ-материалист. В работе «Левиафан» он уподоблял государство библейскому чудовищу Левиафану. Гоббс считал, что государство есть результат договора между людьми, положившего конец естественному состоянию «войны всех против всех».
   
(113) Freud S. Civilization and Its Discontent. The Hogarth Press Ltd. London, 1953. P. 69. (Примеч. автора). Перевод дан по: Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. М., «Знание», 1989. С. 44. (Примеч. отв. ред.).
   
(114) Перевод дан по: Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. С. 47.
   
(115) Руссо Жан Жак (1712–1778) — французский писатель и философ. Осуждал официальную церковь и религиозную нетерпимость. Считал частную собственность причиной социального неравенства. Отмечая противоречивость прогресса буржуазной цивилизации, идеализировал «естественное состояние» человечества.
   
(116) Перевод дан по: Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. С. 55.
   
(117) Человек человеку волк (лат.).
   
(118) Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. С. 52.
   
(119) Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. С. 54.
   
(120) Рикардо Давид (1772–1823) — английский экономист, один из крупнейших представителей классической буржуазной политэкономии. Сторонник трудовой теории стоимости.
   
(121) Манчестерская школа (фритредерство от англ. free trade — свободная торговля) — направление в экономической теории и политике, сложившееся в Великобритании в последней трети XVIII в. Основные принципы — требование свободы торговли и невмешательства государства в частнопредпринимательскую деятельность.
   
(122) «Человек экономический» (лат.).
   
(123) «Человек сексуальный» (лат.).
   
(124) При написании следующих страниц я использовал свою статью: Psychoanalytic Characterology and its Application to the Understanding of Culture, in Culture and Personality, ed. by G. S. Sargent and M. Smith, Viking Fund, 1949. P. 1–12. Впервые понятие социального характера было разработано в моей статье: Die Psychoanalytische Charakterologie in ihrer Anwendung für die Soziologie, in Zeitschrift für Sozialforschung, I, Hirschfeld, Leipzig, 1931. (Примеч. автора).
   
(125) Предположение, согласно которому методы воспитания детей сами по себе обусловливают специфическое формирование культуры, — это слабое место в позиции Кардинера, Горера и других, чья работа основана в этом отношении на ортодоксальных фрейдовских посылках. (Примеч. автора).
   
(126) Дефо Даниель (ок. 1660–1731) — английский писатель и политический деятель, автор романа «Робинзон Крузо». В публицистике пропагандировал буржуазное здравомыслие и практицизм, выступал в защиту веротерпимости и свободы слова.
   
(127) Приведённые здесь описание и примеры взяты мной из книги: Sombart W. Der Bourgeois. München and Leipzig. 1923. S. 201 ff. (Примеч. автора).
   
(128) Sombart W. Der Bourgeois. München and Leipzig. 1923. S. 206. (Примеч. автора).
   
(129) Кольбер Жан Батист (1619–1683) — министр финансов Франции с 1665 г. Экономическая политика Кольбера заключалась в стремлении увеличить доходы государства путём создания крупных мануфактур, повышения вывоза и сокращения ввоза промышленных изделий.
   
(130) Монтескьё Шарль Луи (1689–1755) — французский просветитель, философ, правовед, основоположник географической школы в социологии.
   
(131) Карнеги Эндрю (1835–1919) — американский промышленник, прославившийся филантропической деятельностью.
   
(132) Здесь мы видим разницу, аналогичную той, которая существует между физическими желаниями, с одной стороны, и стремлениями, не связанными с телесными потребностями, — с другой; например, моё желание есть регулируется самой моей физиологической конституцией и лишь в патологических случаях не зависит от физиологического состояния насыщения. Честолюбие, жажда власти и т. п., корни которых лежат не в физиологических потребностях организма, не имеют таких механизмов саморегуляции, и это служит причиной их безостановочного роста и особой опасности. (Примеч. автора).
   
(133) Анальный характер — в психоанализе характер, сложившийся под влиянием фиксации на анальной стадии психосексуального развития ребёнка, характеризующейся особой возбудимостью области анального (заднепроходного) отверстия. Одним из последствий такой фиксации, по мнению психоаналитиков, может стать чрезмерное стремление к накопительству.
   
(134) Ср.: Fromm E. Man for Himself. P. 114. (Примеч. автора). На русском языке см.: Фромм Э. Психоанализ и этика. С. 98. (Примеч. автора).
   
(135) Ср. рассмотрение этого вопроса: Tawney R. M. The Acquisitive Society. Harcourt Brace & Company. New York, 1920. P. 99. (Примеч. автора).
   
(136) Однако, как показывает пример России и Германии, бегство от свободы и в XX в. может принять форму полного подчинения явной иррациональной власти. (Примеч. автора).
   
(137) Следует добавить, что приведённое выше описание верно главным образом по отношению к среднему классу XIX в. Рабочие и фермеры отличались во многих важных отношениях. Как раз одним из элементов развития общества в XX в. и является почти полное исчезновение различий в характере разных классов, особенно среди городского населения. (Примеч. автора).
   
(138) Анархизм (греч. anarchia — безвластие) — мелкобуржуазное общественно-политическое движение, выступающее за немедленное уничтожение всякой государственной власти и создание федерации мелких автономных ассоциаций производителей.
   
(139) Из речи Э. Стивенсона (один из лидеров Демократической партии США, дипломат) в Колумбийском университете, 1954 г. (Примеч. автора).
   
(140) Ср. Carskadom Th. And Modley R. USA. Measure of a Nation. The Macmillan Company. New York, 1949. P. 3. (Примеч. автора).
   
(141) Ср.: Berle A. A., Jr., and Means G. C. The Modern Corporation and Private Property. The Macmillan Company. New York, 1940. P. 27, 28. (Примеч. автора).
   
(142) Berle A. A., Jr., and Means G. C. The Modern Corporation and Private Property. The Macmillan Company. New York, 1940. P. 32, 33. (Примеч. автора).
   
(143) Эти цифры взяты из кн.: Mills C. W. White Collar. Oxford University Press. New York, 1951. P. 63 f. (Примеч. автора).
   
(144) Mills C. W. White Collar. Oxford University Press. New York, 1951. P. 63. (Примеч. автора).
   
(145) Эти и следующие данные взяты из работы Берля и Минза. (Примеч. автора).
   
(146) Berle A. A., Jr., and Means G. C. The Modern Corporation and Private Property. The Macmillan Company. New York, 1940. P. 52. (Примеч. автора).
   
(147) Как увидит читатель, знакомый с понятием рыночной ориентации, раскрытым в книге «Человек для самого себя», явление отчуждения носит более общий характер и лежит в основе более конкретного понятия «рыночная ориентация». (Примеч. автора).
   
(148) Стайн Гертруда (1874–1946) — американская писательница.
   
(149) Эйзенхауэр Дуайт Д. (1890–1969) — президент США (1953–1961).
   
(150) Из журнала «Colliers», 1953. (Примеч. автора).
   
(151) Журнал «Time», 1954, 25 oct. (Примеч. автора).
   
(152) Референтная система (лат. refero — отношу, связываю) — понятие социологии, социальной психологии и психологии, обозначающее социальную систему или группу (экономическую, политическую, профессиональную, культурную и др.), к которой индивид себя сознательно относит и которая выступает для него эталоном. Может совпадать с группой или системой, в которую реально включён индивид, а может и не совпадать.
   
(153) Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770–1831) — немецкий философ, создавший на объективно-идеалистической основе теорию диалектики. Отчуждение Гегель рассматривал как объективацию абсолютного духа. Применительно к человеку отчуждение, по Гегелю, выражает отношение человека к созданной им самим реальности буржуазного правового государства.
   
(154) Перевод дан по: Маркс К. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 31. (Примеч. отв. ред.).
   
(155) Голем — глиняный великан-разрушитель, созданный человеком и оживляемый магическими силами. Легенда о нём существует издревле в еврейских преданиях.
   
(156) Gillespie J. J. Free Expression in Industry. The Pilot Press Ltd. London, 1948. (Примеч. автора).
   
(157) Ср. с интересной статьёй: Huhn W. Der Bolschevismus als Manager Ideologie // Frankfurt V, 8 / 1954. (Примеч. автора).
   
(158) Друкер Петер (р. 1909) — американский социолог австрийского происхождения, специалист по проблемам управления.
   
(159) Ср.: Peter F. Drucker. Concept of the Corporation. The John Day Company. New York, 1946. P. 8, 9. (Примеч. автора).
   
(160) Ср.: Berle A. A. and Means G. C. The Modern Corporation and Private Property. The Macmillan Company. New York, 1940. P. 66–68. (Примеч. автора).
   
(161) Berle A. A. and Means G. C. The Modern Corporation and Private Property. The Macmillan Company. New York, 1940. P. 70. (Примеч. автора).
   
(162) Berle A. A. and Means G. C. The Modern Corporation and Private Property. The Macmillan Company. New York, 1940. P. 94, 114–117. (Примеч. автора).
   
(163) Перевод дан по: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 42. С. 150–151. (Примеч. отв. ред.).
   
(164) Перевод дан по: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф., Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 25. (Примеч. отв. ред.).
   
(165) Ср. употребление Теннисом (немецкий социолог, важнейшая работа которого носит название «Общность и общество») понятия «общность» — «Gemeinschaft» (community) в отличие от «общества» — «Gesellschaft» (society). (Примеч. автора).
   
(166) Stouffer S. A. Communism, Conformity and Civil Liberties. Doubleday & Company Inc., Garden City. New York, 1955. (Примеч. автора).
   
(167) Ср. моё описание рыночной ориентации в книге «Человек для самого себя» (Man for Himself. P. 67). Понятие отчуждения не тождественно понятию ориентации характера, обозначенных как воспринимающая (рецептивная), эксплуататорская, накопительская, рыночная и продуктивная ориентации. Отчуждение можно обнаружить во всех непродуктивных видах ориентации, но особенно близко оно к ориентации рыночной. В той же мере оно связано и с «извне ориентированной» личностью, описанной Рисменом, которая, «развившись из рыночной ориентации», тем не менее представляет собой понятие, отличающееся в существенных моментах. Ср.: Riesman D. The Lonely Crowd. Yale University Press. New Haven, 1950. P. 23. (Примеч. автора).
   
(168) Ибсен Генрик (1828–1906) — норвежский драматург. Одно из известнейших его произведений — драматическая поэма «Пер Гюнт».
   
(169) Смит Адам (1723–1790) — шотландский экономист и философ, один из крупнейших представителей классической буржуазной политэкономии, разрабатывавший трудовую теорию стоимости.
   
(170) Перевод дан по: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1962. С. 27. (Примеч. отв. ред.).
   
(171) Ср.: критическую характеристику, данную К. Марксом человеку в капиталистическом обществе: «Время — всё, человек — ничто; он, самое большее, только воплощение времени». (Примеч. автора). Перевод дан по: Маркс. К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 89. (Примеч. отв. ред.).
   
(172) Бентам Иеремия (1748–1832) — английский философ, социолог, юрист. Родоначальник утилитаризма — направления в этике, согласно которому полезность признаётся основой нравственности. Бентам отождествлял полезность с удовольствием.
   
(173) Влияние калькуляции Бентама можно обнаружить во фрейдовском понятии принципа удовольствия, а также в его пессимистическом мнении о том, что в цивилизованном обществе страдание преобладает над удовольствием. (Примеч. автора).
   
(174) Данные взяты из книги: Maurice Halbwachs. Les Causes du Suicide. Paris, Felix Alcan, 1930. P. 92, 481. (Примеч. автора).
   
(175) Дюркгейм Эмиль (1858–1917) — французский социолог-позитивист, основатель французской социологической школы. Рассматривал общество как целостность, состоящую из взаимозависимых частей. Нарушение взаимосвязи между ними чревато кризисом ценностей (аномия), одним из проявлений которого является, по мнению Дюркгейма, самоубийство.
   
(176) Ср.: Durkheim E. Le Suicide. Paris, Felix Alcan, 1897. P. 446. (Примеч. автора).
   
(177) Durkheim E. Le Suicide. Paris, Felix Alcan, 1897. P. 448. (Примеч. автора).
   
(178) Все цифры свидетельствуют о том, что в протестантских странах процент самоубийств гораздо выше, чем в католических. Возможно, это обусловлено целым рядом особенностей, отличающих католическую религию от протестантской, таких, как более сильное влияние католической религии на жизнь её последователей, применение католической церковью соответствующих средств воздействия на чувство вины и т. д. Однако следует принять во внимание и то, что в протестантских странах капиталистический способ производства дальше продвинулся в своём развитии и более полно сформировал характер населения, чем в католических странах, так что различие между теми и другими — это в значительной мере различие между разными стадиями развития современного капитализма. (Примеч. автора).
   
(179) Приведённые ниже цитаты взяты из статьи: William H. Whyte, Jr. The Transients. Fortune. May, June, July and August 1953. Copyright 1953. Time Inc. (Примеч. автора).
   
(180) Курсив мой. — Э. Ф. (Примеч. автора).
   
(181) Нивелирование (фр. niveler — выравнивать) — сглаживание, приведение к одному образцу.
   
(182) «Волшебная флейта» — опера В. А. Моцарта.
   
(183) Платон (428 или 427–347 гг. до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист, ученик Сократа.
   
(184) Дьюи Джон (1859–1952) — американский философ-идеалист, один из ведущих представителей прагматизма. Критерий истинности сводил к полезности. Дьюи считается идеологом «американского образа жизни» и поборником буржуазного либерализма.
   
(185) Интроверт (лат. intro — внутрь; verto — обращаю, поворачиваю) — человек, сосредоточенный на своих мыслях, на собственном внутреннем состоянии.
   
(186) Остракизм (греч. ostrakismos от ostrakon — черепок) — изгнание, гонение. Термин ведёт своё происхождение от принятого в древнегреческих городах (VI–V вв. до н. э.) обычая изгонять из города нежелательных лиц по решению народного собрания, на котором каждый, имевший право голоса, писал на черепке имя того, кто, по его мнению, был опасен для народа.
   
(187) Искусственно составленное Фроммом слово по аналогии с матриархатом и патриархатом; приблизительное значение — «власть детей». (Примеч. перев.).
   
(188) Курсив мой. — Э. Ф. (Примеч. автора).
   
(189) Курсив мой. — Э. Ф. (Примеч. автора).
   
(190) Ср.: статью В. Блумберга (Bloornberg Jr.’s. Warner. The Monstrous Machine and the Worried Workers, in «The Reporter», September 28, 1953) и его лекции в Чикагском университете (Modem Times in the Factory. 1934), стенограмму которых он мне весьма любезно предоставил. (Примеч. автора).
   
(191) Детально современный промышленный труд будет проанализирован ниже. (Примеч. автора).
   
(192) Шелер Макс (1874–1926) — немецкий философ-идеалист, один из основоположников философской антропологии. Констатировал кризис европейской культуры, источник которого видел в торжестве буржуазного духа с его культом выгоды и расчёта.
   
(193) Бергсон Дьюри (1859–1941) — французский философ-идеаиист, представитель философии жизни. Считал, что в современном ему обществе личность приносится в жертву коллективу, а истина — в жертву пользе.
   
(194) Ср.: Huxley Aldous. Brave New World. The Vanguard Library. P. 196. (Примеч. автора).
   
(195) Ср.: Dickson W. J. The New Industrial Relations. Cornell University Press, 1948, и обсуждение вопроса Ж. Фридманом в «Ou va le Travail Humain?» Gallimard. Paris. P. 142 ff. А также Harrell H. W. Industrial Psychology. Rinehart & Company, Inc. New York, 1949, P. 372 ff. (Примеч. автора).
   
(196) «Познай самого себя» — изречение, высеченное на колонне при входе в храм Аполлона в Дельфах в качестве призыва к каждому входящему со стороны бога Аполлона, т. е. оракул (лат. oraculum, от oro — говорю, прошу) — предсказание, якобы исходившее от божества и передававшееся жрецами.
   
(197) Тейлор Ф. У. (1856–1915) — американский инженер, предложивший научную систему организации производства, при которой за счёт глубокого разделения труда и трудовых движений, а также рационализации достигается максимальное повышение интенсивности и производительности труда.
   
(198) Аристотель (384–322 гг. до н. э.) — один из величайших учёных и мыслителей древности, ученик Платона. Уделял большое внимание анализу жизнедеятельности государства как высшей формы общежития («Политика»).
   
(199) «После нас хоть потоп» (фр.).
   
(200) Золотое правило — одна из древнейших нравственных заповедей, содержащаяся в народных пословицах, поговорках и т. п.: не делай другим того, чего не хочешь, чтобы причиняли тебе.
   
(201) Убико Хорхе (1878–1946) — президент Гватемалы в 1931–1944 гг., установил режим диктатуры.
   
(202) Time, August 23, 1954. (Примеч. автора).
   
(203) «1984 год» — роман Джорджа Оруэлла (1903–1950) — английского писателя и публициста. В романе-антиутопии «1984» (1949) будущее общество изображено как тоталитарный иерархический строй.
   
(204) Ср. сходную точку зрения, изложенную А. Геленом, одним из основателей философской антропологии, в его исключительно вдумчивой и глубокой работе: «Sozialpsychologische Probleme in der Industriellen Gesellschaft». I. C. B. Mohr, 1949. (Примеч. автора).
   
(205) Секуляризованный (лат. saecularis — мирской, светский) — в данном случае освобождённый от церковного влияния.
   
(206) Mills C. W. «White Collar». Oxford University Press. New York, 1951. P. 220. (Примеч. автора).
   
(207) Вебер Макс (1864–1920) — немецкий социолог, историк, юрист. Определяющей чертой современной европейской культуры считал рациональность, наиболее полно представленную в капиталистической организации производства и сложившуюся под воздействием протестантизма, который обеспечивал воспитание таких черт личности, как трудолюбие, бережливость, честность, расчётливость
   
(208) Ср.: Druker Peter F. Concept of the Corporation. The John Day Company. New York, 1946. P. 179. (Примеч. автора).
   
(209) Английское слово «employed» (нанятый, использованный), как и немецкое «angestellt» скорее относится к вещам, чем к человеческим существам. (Примеч. автора).
   
(210) Проблема труда будет рассмотрена в гл. VIII. (Примеч. автора).
   
(211) Чартистское движение (англ. charter — хартия) — массовое революционное движение английских рабочих (конец 30-х — начало 50-х годов XIX в.), боровшихся за осуществление «Народной хартии», требования которой касались демократизации государственного строя Англии.
   
(212) Цит. по: Butler J. R. M. History of England. Oxford University Press. London, 1928. P. 56. (Примеч. автора).
   
(213) Рузвельт Франклин Д. (1882–1945) — президент США с 1933 г. от демократической партии (избирался на этот пост 4 раза подряд). Провёл ряд реформ («Новый курс») в 1933–1938 гг., позволивших ликвидировать последствия экономического кризиса в США в 1929–1933 гг. и смягчить противоречия капитализма за счёт усиления государственного регулирования в экономике и в социальной сфере.
   
(214) Шумпетер Йозеф (1883–1950) — американский экономист, противник вмешательства государства в экономику.
   
(215) Schumpeter Joseph A. Capitalism, Socialism, and Democracy. Harper and Brothers. New York and London, 1947. P. 250. (Примеч. автора).
   
(216) Schumpeter Joseph A. Capitalism, Socialism, and Democracy. Harper and Brothers. New York and London, 1947. P. 261, 262. (Примеч. автора).
   
(217) Schumpeter Joseph A. Capitalism, Socialism, and Democracy. Harper and Brothers. New York and London, 1947. P. 263. (Примеч. автора).
   
(218) Schumpeter Joseph A. Capitalism, Socialism, and Democracy. Harper and Brothers. New York and London, 1947. P. 269. (Курсив мой. — Э. Ф.).
   
(219) Ср.: Crossman R. H. S. «The Party Oligarchies», in The New Statesman and Nation. London, August 21, 1954. (Примеч. автора).
   
(220) Уэллс Герберт Дж. (1866–1946) — английский писатель, классик научно-фантастической литературы. Связывал научно-технические проблемы с социальными и нравственными прогнозами.
   
(221) Перевод дан по: Уэллс Г. Человек-невидимка; Война миров; Рассказы. Л., 1979. С. 422. (Примеч. отв. ред.).
   
(222) Sullivan H. S. The Interpersonal Theory of Psychiatry. W. W. Norton & Company, Inc. New York, 1953. P. 140. (Примеч. автора).
   
(223) Sullivan H. S. The Interpersonal Theory of Psychiatry. W. W. Norton & Company, Inc. New York, 1953. P. 264. (Примеч. автора).
   
(224) Freud S. Civilization and Its Discontent. The Hogarth Press Ltd. London, 1953. P. 69. (Примеч. автора). // Перевод дан по: Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. С. 44. (Примеч. отв. ред.).
   
(225) Додельцев Р. Ф. Концепция культуры З. Фрейда. С. 44–45. (Примеч. отв. ред.).
   
(226) Freud S. Civilization and Its Discontents. P. 21. (Примеч. автора).
   
(227) Sullivan H. S. The Interpersonal Theory of Psychiatry. W. W. Norton & Company, Inc. New York, 1953. P. 246. (Примеч. автора).
   
(228) Sullivan H. S. The Interpersonal Theory of Psychiatry. W. W. Norton & Company, Inc. New York, 1953. P. 246. Согласно другому определению любви, данному Салливаном, любовь начинается тогда, когда человек чувствует, что потребности другого человека столь же важны для него, как и его собственные; это определение менее окрашено рыночным отношением, чем вышеупомянутая формулировка. (Примеч. автора).
   
(229) «Эгоизм на двоих» (фр.).
   
(230) Более подробное обсуждение этого положения см.: Fromm E. The Forgotten Language. Rinehart & Company, Inc. New York, 1952. (Примеч. автора). На русском языке см.: Фромм Э. Забытый язык // Фромм Э. Душа человека. М., «Республика», 1992. (Примеч. отв. ред.).
   
(231) Впечатляющим примером этой новой тенденции служит курс по литературе и философии для младшего управленческого персонала телефонной компании «Белл», прочитанный под руководством профессоров Морса Пекхема и Рекса Кроуфорда в Пенсильванском университете. (Примеч. автора).
   
(232) Буркхардт Якоб (1816–1897) — швейцарский историк и философ культуры.
   
(233) Прудон Пьер Жозеф (1809–1865) — французский мелкобуржуазный социалист, теоретик анархизма. Выдвигал утопическую теорию переустройства общества, которое, по его мнению, должно было базироваться на мелкой собственности, не связанной с эксплуатацией чужого труда.
   
(234) Бодлер Шарль (1821–1867) — французский поэт, участник революции 1848 г. В сборнике «Цветы зла» (1857) нашли отражение его ненависть к буржуазному миру и анархистско-бунтарские настроения.
   
(235) Торо Генри Д. (1817–1862) — американский писатель и мыслитель. Широко известен его философский роман «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) о жизни человека наедине с природой как возможности спасения личности от современной цивилизации «потребления».
   
(236) Лондон Джек (1876–1916) — американский писатель. Его роман «Железная пята» содержит критику американского общества начала XX в.
   
(237) J. Burckhardt’s Briefe. Ed. F. Kaplan. Leipzig, 1935. Letters of April 26th, 1872; April 13, 1882: July 24. 1899. (Примеч. автора).
   
(238) Инквизиция (лат. inquisitio — розыск) — в католической церкви XIII–XIX вв. судебно-полицейское учреждение для борьбы с ересью. Судопроизводство велось тайно, часто с применением пыток.
   
(239) Цит. по: E. Dollean’s Proudhon. Gallimard. Paris. P. 96 ff. (Примеч. автора).
   
(240) Разрозненные записи (фр.).
   
(241) Технократия (греч. techne — искусство, ремесло, kratos — власть) — направление буржуазной общественной мысли, согласно которому общество может якобы полностью регулироваться принципом научно-технической рациональности, носителями которой являются техники-инженеры и учёные (технократы).
   
(242) Каннибал — людоед.
   
(243) Цит. по: Lowith K. Meaning in History. The University of Chicago Press, Chicago, 1949. P. 97, 98. (Примеч. автора).
   
(244) Цит. по: Lowith K. Meaning in History. The University of Chicago Press, Chicago, 1949. P. 99. (Примеч. автора).
   
(245) Опубликовано в: The Portable Thoreau. Ed. by Carl Bode. The Viking Press. New York, 1947. P. 631–655. (Примеч. автора).
   
(246) Государство, республика (лат.), досл.: общее дело.
   
(247) Частное дело, частный интерес (лат.).
   
(248) «Чтобы частное дело не потерпело ущерба» (лат.).
   
(249) Инфрачеловеческий (лат. infra — ниже, под) — нечеловеческий, дочеловеческий.
   
(250) Durkheim Emil. Le Suicide. Felix Alcan. Paris, 1897. P. 449. (Примеч. автора).
   
(251) Durkheim Emil. Le Suicide. Felix Alcan. Paris, 1897. P. 445. (Примеч. автора).
   
(252) Тони Ричард Г. (1880–1962) — английский специалист по экономической истории, один из влиятельнейших социальных критиков своего времени, сторонник общественных преобразований.
   
(253) Tawney R. H. The Acquisitive Society. Harcourt Brace and Company, Inc. New York, 1920. P. 99. (Примеч. автора).
   
(254) Tawney R. H. The Acquisitive Society. Harcourt Brace and Company, Inc. New York, 1920. P. 106, 107. (Примеч. автора).
   
(255) Ипохондрик (греч. hypochondria — букв. «подреберье») — человек, уделяющий чрезмерное внимание своему здоровью, испытывающий необоснованную тревогу за него, проявляющуюся от мнительности до бредовой убеждённости в наличии болезни.
   
(256) Tawney R. H. The Acquisitive Society. P. 183, 184. (Примеч. автора).
   
(257) Мэйо Элтон (1880–1949) — американский социолог, один из основателей индустриальной социологии и доктрины «человеческих отношений».
   
(258) Mayo E. The Human Problems of an Industrial Civilization. The Macmillan Company. New York, 1933. P. 125. (Примеч. автора).
   
(259) Mayo E. The Human Problems of an Industrial Civilization. The Macmillan Company. New York, 1933. P. 131. (Примеч. автора).
   
(260) Mayo E. The Human Problems of an Industrial Civilization. The Macmillan Company. New York, 1933. P. 159. (Примеч. автора).
   
(261) Mayo E. The Human Problems of an Industrial Civilization. The Macmillan Company. New York, 1933. P. 132. (Примеч. автора).
   
(262) Mayo E. The Human Problems of an Industrial Civilization. The Macmillan Company. New York, 1933. P. 169, 170. (Примеч. автора).
   
(263) Mayo E. The Human Problems of an Industrial Civilization. The Macmillan Company. New York, 1933. P. 138. (Примеч. автора).
   
(264) Tannenbaum Frank. A Philosophy of Labor. Alfred A. Knopf, Inc. New York, 1952. P. 68. (Примеч. автора).
   
(265) Мэмфорд Льюис (1895–1990) — американский философ, социолог. Выступал против научно-технического прогресса за возрождение ценностей средневековья («Техника и цивилизация», «Миф о машине»). Основную опасность для человечества усматривал в возможности его порабощения со стороны безличной Мега-машины, т. е. предельно рационализированной, технократической организации общества.
   
(266) «Смерть коммивояжёра» — пьеса американского драматурга Артура Миллера, содержание которой — крах «успеха» как мечты «маленького человека».
   
(267) Mumford L. The Conduct of Life. Harcourt. Brace and Company. New York, 1951. P. 14, 16. (Примеч. автора).
   
(268) Heron A. R. Why Men Work. Stanford University Press. Stanford, 1948. P. 121, 122. (Примеч. автора).
   
(269) Швейцер Альберт (1875–1965) — немецко-французский мыслитель-гуманист, протестантский теолог и миссионер, врач. Исходный принцип мировоззрения — «преклонение перед жизнью» как основа нравственного обновления человечества.
   
(270) Эйнштейн Альберт (1879–1955) — выдающийся физик-теоретик, создатель теории относительности. Родился в Германии, с приходом нацизма к власти эмигрировал в США. Известен гуманистическими взглядами, выступлениями против фашизма, войны, а также против применения атомного оружия.
   
(271) «…Такой же урок из Хиросимы, как наши деды из Магдебурга…» — имеется в виду разрушение немецкого города Магдебурга в 1631 г. в ходе Тридцатилетней войны (1618–1648), сопоставимое, по мнению автора, с разрушением Хиросимы в 1945 г. в результате атомной бомбардировки.
   
(272) Прокрустово ложе — в греческой мифологии ложе, на которое великан-разбойник Прокруст насильно укладывал путников: тем, кому ложе было коротко, обрубал ноги, а тех, кому оно было длинно, — вытягивал (отсюда имя Прокруст «вытягивающий»). В переносном смысле — искусственная мерка, под которую подгоняются явления.
   
(273) Иезуиты — члены католического монашеского ордена «Общество Иисуса», основанного в 1534 г. В области воспитания отличались строгой регламентацией поведения, практиковали унизительные наказания учащихся, насаждали взаимный шпионаж, поощряли нетерпимость, допускали неразборчивость в средствах ради «славы Господней».
   
(274) Вольтер [настоящее имя Мари Франсуа Аруэ] (1694–1778) — французский писатель и философ-просветитель. Боролся против религиозной нетерпимости и мракобесия, критически относился к феодально-абсолютистской системе, чем снискал себе славу вольнодумца.
   
(275) Черчилль Уинстон Л. С. (1874–1965) — премьер-министр Великобритании в 1940–1945 и 1951–1955 гг. Один из лидеров консервативной партии Великобритании. В годы Второй мировой войны пошёл на союз с СССР в рамках антигитлеровской коалиции. После войны — один из инициаторов «холодной войны» и установления «железного занавеса» между странами социалистической и капиталистической систем.
   
(276) Манхеттенские проекты — правительственная программа администрации США (с 1942 г.), направленная на создание атомной бомбы. Автор сравнивает с Манхеттенскими проектами исследования, результаты которых чреваты для человечества не менее тяжёлыми последствиями, чем создание атомной бомбы.
   
(277) Скополамин — алкалоид красавки, оказывающий успокоительное и снотворное действие.
   
(278) Евгеника (греч. eugenes — породистый) — учение о наследственном здоровье человека и путях его улучшения. Однако идеи евгеники использовались для обоснования возможности улучшить «человеческую породу» по типу выведения новых пород скота с заданными свойствами, а также для оправдания расизма.
   
(279) Бокановский — персонаж романа О. Хаксли «О дивный новый мир».
   
(280) Сомапедия и гипнопедия — описанные в романе Хаксли способы обучения «людей будущего»: сомапедия (греч. soma — тело, paideia — обучение) — обучение двигательным реакциям, сходное с дрессировкой; гипнопедия (греч. hipnos — сон, paideia — обучение) — обучение во сне.
   
(281) Huxley A. Brave New World. The Vanguard Library. London, 1952. P. 11–15. (Примеч. автора).
   
(282) Голиаф и Давид — библейские персонажи: юноша-пастух Давид победил в единоборстве великана-филистимлянина Голиафа, поразив его камнем из пращи, а затем отсёк ему голову. После гибели царя Иудеи Саула Давид был провозглашён царём Иудеи.
   
(283) Цит. по: The Philosophy of Civilization, by Albert Schweitzer. The Macmillan Company. New York; A & C Black Ltd. London, England. (Примеч. автора).
   
(284) Einstein A. Why Socialism. Monthly Review, Vol. 1, I, 1949. P. 9–15. (Примеч. автора).
   
(285) Кропоткин Пётр Алексеевич (1842–1921) — российский идеолог анархизма, учёный-географ. Принципиальный противник государства и частной собственности, он связывал свой идеал «анархического коммунизма», основанного на федерации свободных производственных общин (коммун), с «законом взаимной помощи», характерном, по его мнению, для всего живого мира.
   
(286) Орало (древнеслав.) — плуг.
   
(287) На иврите «шалом» означает и гармонию (завершённость), и мир. (Примеч. автора).
   
(288) Клерикализм (лат. clericalis — церковный) — политическое движение, стремящееся добиться господствующего влияния церкви и духовенства во всех областях жизни общества.
   
(289) Кондорсе Мари Жан Антуан (1743–1794) — французский философ-просветитель, математик, политический деятель. Разработал идею прогресса человечества, в основе которого лежит развитие разума и знаний.
   
(290) Сен-Симон Клод Анри де Ревруа (1780–1825) — французский мыслитель, социалист-утопист. Движущей силой исторического развития считал прогресс науки, морали и религии. Основными чертами будущей «промышленной системы» полагал обязательный труд, единство науки и промышленности, научное планирование, распределение «по способностям».
   
(291) Конт Огюст (1798–1857) — французский философ, один из основоположников позитивизма и социологии. Вслед за Сен-Симоном, секретарём которого он был, развил идею трёх стадий интеллектуальной эволюции человечества — теологической, метафизической и позитивной, или научной.
   
(292) Лессинг Готгольд Эфраим (1729–1781) — немецкий философ — просветитель и писатель. В статье «Воспитание человеческого рода» (1770) вплотную подошёл к идее поступательного движения человечества к совершенству.
   
(293) Откровение — в монотеистических религиях непосредственное волеизъявление божества или исходящее от него знание как абсолютный критерий поведения человека и его познания.
   
(294) Фихте Иоганн Готлиб (1762–1814) — представитель классической немецкой философии. Историю человечества представлял как процесс развития от состояния первоначальной невинности через всеобщее падение, характерное для современной ему эпохи, к царству разума.
   
(295) Lowith K. Meaning in History. The University of Chicago Press. Chicago. 1949. P. 191 ff. (Примеч. автора).
   
(296) Существующее положение (лат.).
   
(297) Робеспьеровский террор — в период Великой французской революции 1793–1794 гг. жестокий террор по отношению к внутренней и внешней контрреволюции, названный по имени Максимильена Робеспьера (1758–1794) — одного из руководителей якобинцев — наиболее радикальной революционной силы того периода, установившей в июне 1793 г. якобинскую диктатуру. После поражения якобинцев в июле 1794 г. многие из них были казнены, в том числе и Робеспьер.
   
(298) Люксембург Роза (1871–1919) — виднейшая представительница революционного марксизма, деятель германского, польского и международного рабочего движения. Доказывая закономерность революционных «катастроф», Люксембург расходилась с Лениным в вопросе государственного устройства после победы революции. Убита контрреволюционерами.
   
(299) Ландауэр Густав (1870–1919) — деятель германского революционного движения, публицист. Сторонник утопического социализма с элементами анархизма. Для него характерны гуманистические и антиимпериалистические взгляды. Входил в правительство Баварской советской республики (1919 г.). Убит контрреволюционерами.
   
(300) Оуэн Роберт (1771–1858) — английский социалист-утопист. Предлагал программу переустройства общества на основе самоуправляющихся «посёлков общности и сотрудничества» без частной собственности, классов, эксплуатации, без противоречий между умственным и физическим трудом. Организовал опытные коммунистические колонии в США и Великобритании, но они потерпели неудачу.
   
(301) Кронштадтский мятеж — антибольшевистское восстание 1–17 марта 1921 г. в г. Кронштадте, беспощадно подавленное большевиками. Уроки Кронштадта выразились во введении новой экономической политики (нэп), которая покончила с военным коммунизмом.
   
(302) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 113, 114. (Примеч. автора).
   
(303) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 117. (Примеч. автора).
   
(304) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 106, 107. (Примеч. автора).
   
(305) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 108. (Примеч. автора).
   
(306) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 72, 89. (Примеч. автора).
   
(307) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 91. (Примеч. автора).
   
(308) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 99. (Примеч. автора).
   
(309) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 101. (Примеч. автора).
   
(310) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 109. (Примеч. автора).
   
(311) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 109, 110. (Примеч. автора).
   
(312) Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 111. (Примеч. автора).
   
(313) Поскольку премия делится между рабочими и администрацией, интересно знать, какая её часть идёт на заработную плату рабочего, а какая выплачивается высшему составу служащих и управляющих, а также относится ли сумма, указанная по «Дженерал электрик», только к рабочим или же и к высшим слоям администрации. (Примеч. автора).
   
(314) Lincoln J. F. Incentive Management. P. 254. (Примеч. автора).
   
(315) Эта связь тем не менее существует, поскольку курс акций поднялся с 2 долл. в 1933 г. до 8 долл. в 1941 г., а затем упал до средней цифры 6 долл. (Примеч. автора).
   
(316) У многих предприятий, объединённых в Совет отраслей, работающих по принципу участия в прибылях, есть более или менее радикальные планы участия в прибылях. Принципы их деятельности изложены в следующих пунктах: // «1. Совет определяет участие в прибылях как любую процедуру, при которой работодатель выплачивает работникам, кроме обычной ставки заработной платы, дополнительные суммы в виде текущих или отсроченных платежей, размер которых зависит не только от достижений индивида или группы, но и от экономического процветания компании в целом. // 2. Совет считает человека существенным фактором экономической жизни. Свободная деятельность компании должна основываться на свободе возможностей для каждого достичь максимальных успехов в своём личном развитии. // 3. Совет считает, что участие в прибылях — это наилучшее средство предоставить рабочим возможность участвовать в вознаграждении за их сотрудничество с капиталом и администрацией. // 4. Полагая, что принцип участия в прибылях полностью оправдан сам по себе, Совет считает хорошо спланированное участие в прибылях наилучшим средством развития группового сотрудничества и повышения эффективности. // 5. Совет считает, что широкое распространение принципа участия в прибылях могло бы способствовать стабилизации экономики. Гибкость компенсации, а также цен и прибылей даёт наилучшую гарантию приспособления к изменяющимся условиям, независимо от того, меняются они к лучшему или худшему. // 6. Совет считает, что стабильное процветание возможно лишь при правильном соотношении между ценами, зарплатой и прибылью. Он полагает, что для выживания свободной экономики управление должно взять на себя ответственность следить за поддержанием этого соотношения. // 7. Совет считает чрезвычайно важным поддерживать истинный дух сотрудничества, который порождает здоровое участие в прибылях. Единственный путь решения производственных споров заключается в распространении этого духа. Основываясь на опыте своих членов, Совет убеждён в том, что такой подход найдёт отклик у большинства работающих по найму. // Совет посвящает свою деятельность всемирному практическому распространению принципа участия в прибылях. В то же время он не считает данный принцип панацеей. Никакая политика или план в области отношений на производстве не могут быть успешными, пока они как следует не приживутся, пока за ними не стоит искреннее стремление администрации к справедливости и её вера в ценность, достоинство и ответную реакцию человеческого индивида» (Примеч. автора).
   
(317) Бабёф Гракх (1760–1797) — представитель французского утопического коммунизма, сторонник уравнительности, которую он считал выражением естественного права каждого человека на использование благ природы.
   
(318) Фурье Шарль (1772–1837) — французский социалист-утопист. Критикуя буржуазный строй, противопоставил ему план будущего строя «гармонии», в котором должны расцвести все человеческие способности и сформироваться всесторонне развитая личность. Первичной ячейкой общества будущего считал «фалангу», сочетающую промышленное и сельскохозяйственное производство.
   
(319) См.: Fourier Charles. The Passions of the Human Soul, с введением H. Doherty, в перев. J. R. Morell, H. Bailiiere. London, 1851. (Примеч. автора).
   
(320) Блан Луи (1811–1882) — французский социалист-утопист. Утверждал, что устранить недостатки капитализма можно путём создания общественных мастерских.
   
(321) Цит. по: Dolleans E. Proudhon. Gallimard. Paris, 1948. P. 96. (Перевод мой. — Э. Ф.).
   
(322) Письмо к Ж. Мишле (январь 1860 г.), цитируемое в работе Dolleans E. Proudhon. Gallimard. Paris, 1948. P. 7. (Примеч. автора).
   
(323) Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) — русский революционер, теоретик анархизма, один из идеологов революционного народничества. Принципиальный противник всякой государственности, будущее общество мыслил как строй ничем не ограниченной свободы и полного развития всех человеческих способностей.
   
(324) Цит. по: Buber M. Paths in Utopia. The Macmillan Company. New York, 1950. P. 48. // Партия социалистов-революционеров в России придерживалась представлений о социализме, содержащих больше элементов, характерных для вышеупомянутых школ социализма, нежели для марксизма. См.: Steinberg I. N. In the Workshop of the Revolution. New York, 1953. (Примеч. автора).
   
(325) Перевод дан по: Маркс К. К критике гегелевской философии права: Введение // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 412. (Примеч. отв. ред.).
   
(326) См.: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 125 и далее. (Примеч. отв. ред.).
   
(327) Филистер (нем. Philister) — самодовольный мещанин, невежественный обыватель с лицемерными повадками.
   
(328) Перевод дан по: Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 623. (Примеч. отв. ред.).
   
(329) Перевод дан по: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 162. (Примеч. отв. ред.).
   
(330) Перевод дан по: Маркс К. К еврейскому вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 406. (Примеч. отв. ред.).