1 2 3 4 
– Не смей говорить дерзости, – пробормотал  Король. – И не смотри так на меня.    

И он спрятался у Алисы за спиной.    

– Котам на королей смотреть не возбраняется[59], – сказала  Алиса. – Я это где-то читала, не помню только – где.    

– Нет, его надо убрать, – сказал Король  решительно.    

Увидев проходившую мимо Королеву, он крикнул:    

– Душенька, вели убрать этого кота!    

У Королевы на все был один ответ.    

– Отрубить ему голову! – крикнула она, не глядя.    

– Я сам приведу палача! – сказал радостно Король и  убежал.    

Алиса услыхала, как Королева что-то громко кричит вдалеке, и  пошла посмотреть, что там происходит. Она уже слышала, как Королева приказала  отрубить головы трем игрокам за то, что они пропустили свою очередь. В целом  происходящее очень не понравилось Алисе: вокруг царила такая путаница, что она  никак не могла понять, кому играть. И она побрела обратно, высматривая в  рытвинах своего ежа.    

Она его тут же увидала – он дрался с другим ежом. Вот бы и  ударить по ним, но Алисин фламинго забрел на другой конец сада; Алиса увидела,  как он безуспешно пытается взлететь на дерево.    

Когда Алиса, наконец, поймала его и принесла обратно, ежи  уже перестали драться и разбежались.    

– Ну и пусть, – подумала Алиса. – Все равно  воротца тоже ушли.    

Она сунула фламинго под мышку, чтобы он снова не убежал, и  вернулась к Коту; ей хотелось еще с ним поговорить.    

Подойдя к тому месту, где в воздухе парила его голова, она с  удивлением увидела, что вокруг образовалась большая толпа. Палач, Король и  Королева шумно спорили; каждый кричал свое, не слушая другого, а остальные  молчали и только смущенно переминались с ноги на ногу.    

     

    

     

Завидев Алису, все трое бросились к ней, чтобы она разрешила  их спор. Они громко повторяли свои доводы, но, так как говорили все разом, она  никак не могла понять, в чем дело.    

Палач говорил, что нельзя отрубить голову, если, кроме  головы, ничего больше нет; он такого никогда не делал и делать не собирается; стар   он для этого, вот что!    

Король говорил, что раз есть голова, то ее можно отрубить. И  нечего нести вздор!    

А Королева говорила, что, если сию же минуту они не  перестанут болтать и не примутся за дело, она велит отрубить головы всем  подряд!    

(Эти-то слова и повергли общество в уныние.) Алиса не нашла  ничего лучшего, как сказать:    

– Кот принадлежит Герцогине. Лучше бы посоветоваться с  ней.      

– Она в тюрьме, – сказала Королева и повернулась к  палачу. – Веди ее сюда!    

Палач со всех ног бросился исполнять приказ.    

Как только он убежал, голова Кота начала медленно таять в  воздухе, так что к тому времени, когда палач привел Герцогиню, головы уже не  было видно. Король и палач заметались по крокетной площадке, а гости вернулись  к игре.    

 Глава IX ПОВЕСТЬ ЧЕРЕПАХИ KBAЗИ    

     

– Ах, милая, ты и представить себе не можешь, как я  рада тебя видеть, – нежно сказала Герцогиня, взяла Алису под руку и повела  в сторону.    

Алиса приятно удивилась, увидев Герцогиню в столь отличном  расположении духа, и подумала, что это, должно быть, от перца она была такой  вспыльчивой.    

– Когда я  буду Герцогиней, – сказала она  про себя (без особой, правда, надежды), – у меня в кухне совсем  не  будет перца. Суп и без него вкусный! От перца, верно, и начинают всем перечить…    

Алиса очень обрадовалась, что открыла новое правило.    

– От уксуса – куксятся, – продолжала она  задумчиво, – от горчицы – огорчаются, от лука – лукавят, от вина –  винятся, а от сдобы – добреют. Как жалко, что никто об этом не знает… Все было  бы так просто.  Ели бы сдобу – и добрели!    

Она совсем забыла о Герцогине и вздрогнула, когда та сказала  ей прямо в ухо:    

– Ты о чем-то задумалась, милочка, и не говоришь ни  слова. А мораль отсюда такова… Нет, что-то не соображу! Ничего, потом вспомню…    

– А, может, здесь и нет никакой морали, – заметила  Алиса.    

– Как это нет! – возразила Герцогиня. – Во  всем есть своя мораль, нужно только уметь ее найти!    

И с этими словами она прижалась к Алисе.    

Алисе это совсем не понравилось: во-первых, Герцогиня была  такая безобразная,  а, во-вторых, подбородок ее приходился как раз на  уровне Алисиного плеча, и подбородок этот был очень острый. Но делать было  нечего – не могла же Алиса попросить Герцогиню отодвинуться!    

– Игра, кажется, пошла веселее, – заметила она,  чтобы как-то поддержать разговор.    

– Я совершенно с тобой согласна, – сказала  Герцогиня. – А мораль отсюда такова: «Любовь, любовь, ты движешь миром…»[60]    

– А мне казалось, кто-то говорил, будто самое главное –  не соваться в чужие дела, – шепнула Алиса.    

– Так это одно и то же, – промолвила Герцогиня,  вонзая подбородок в Алисино плечо. – А мораль отсюда такова  :  думай о смысле, а слова придут сами!    

– Как она любит всюду находить мораль, – подумала  Алиса.    

– Ты, конечно, удивляешься, – сказала  Герцогиня, – почему я не обниму тебя за талию. Сказать по правде, я не  совсем уверена в твоем фламинго. Или все же рискнуть?    

     

    

     

– Он может и укусить, – сказала благоразумная  Алиса, которой совсем не хотелось, чтоб Герцогиня ее обнимала.    

– Совершенно верно, – согласилась  Герцогиня. – Фламинго кусаются не хуже горчицы. А мораль отсюда такова:  это птицы одного полета!    

– Только горчица совсем не птица, – заметила  Алиса.    

– Ты, как всегда, совершенно права, – сказала  Герцогиня. – Какая ясность мысли!    

– Кажется, горчица – минерал, – продолжала Алиса  задумчиво.    

– Конечно, минерал, – подтвердила Герцогиня. Она  готова была соглашаться со всем, что скажет Алиса. – Минерал огромной  взрывчатой силы. Из нее делают мины и закладывают при подкопах… А мораль отсюда  такова: хорошая мина при плохой игре – самое главное!    

– Вспомнила, – сказала вдруг Алиса, пропустившая  мимо ушей последние слова Герцогини. – Горчица это овощ. Правда, на овощ  она не похожа – и все-таки это овощ!    

– Я совершенно с тобой согласна, – сказала  Герцогиня. – А мораль отсюда такова: всякому овощу свое время. Или,  хочешь, я это сформулирую попроще: никогда не думай, что ты иная, чем могла бы  быть иначе, чем будучи иной в тех случаях, когда иначе нельзя не быть.    

– Мне кажется, я бы лучше поняла, – учтиво  проговорила Алиса, – если б я могла это записать. А так я не очень  разобралась.    

– Это все чепуха по сравнению с тем, что я могла бы  сказать, если бы захотела, – ответила польщенная Герцогиня.    

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказала Алиса.    

– Ну что ты, разве это беспокойство, – возразила  Герцогиня. – Дарю тебе все, что успела сказать.    

– Пустяковый подарок, – подумала про себя  Алиса. – Хорошо, что на дни рождения таких не дарят!    

Однако вслух она этого сказать не рискнула.    

– Опять о чем-то думаешь? – спросила Герцогиня и  снова вонзила свой подбородок в Алисино плечо.    

– А почему бы мне и не думать? – отвечала Алиса.  Ей было как-то не по себе.    

– А почему бы свинье не летать? – сказала  Герцогиня. – А мораль…    

Тут, к великому удивлению Алисы, Герцогиня умолкла и  задрожала. Алиса подняла глаза и увидала, что перед ними, скрестив на груди  руки и грозно нахмурившись, стоит Королева.    

– Прекрасная погода, ваше величество, – слабо  прошептала Герцогиня.     

– Я тебя честно предупреждаю, – закричала Королева  и топнула ногой. – Либо мы лишимся твоего общества, либо ты лишишься  головы. Решай сейчас же – нет, в два раза быстрее! Герцогиня решила и тотчас  исчезла.    

– Вернемся к нашей игре, – сказала Алисе Королева.    

Алиса так была напугана, что, не говоря ни слова, побрела за  ней следом к площадке. Гости между тем воспользовались отсутствием Королевы и  отдыхали в тени; однако, увидев, что Королева возвращается, они поспешили к  своим местам. А Королева, подойдя, просто объявила, что минута промедления  будет стоить им всем жизни.    

Пока шла игра, Королева беспрестанно ссорилась с игроками и  кричала:    

– Отрубить ему голову! Голову ей с плеч!    

Солдаты вставали с земли и брали несчастных под стражу.  Воротцев в результате становилось все меньше и меньше. Не прошло и получаса,  как их и вовсе не осталось, а все игроки с трепетом ждали казни.    

Наконец, Королева бросила игру и, переводя дыхание, спросила  Алису:    

– А видела ты Черепаху Квази?[61]    

– Нет, – сказала Алиса. – Я даже не знаю, кто  это такой.    

– Как же, – сказала Королева. – Это то, из  чего делают квази-черепаший суп[62].    

– Никогда не видала и не слыхала, – сказала Алиса.    

– Тогда пошли, – сказала Королева. – Он сам  тебе все расскажет.    

И они пошли. Уходя, Алиса услышала, как Король тихо сказал,  обращаясь к гостям:    

– Мы всех вас прощаем.    

– Вот хорошо! – обрадовалась Алиса. (Она очень  горевала, думая о назначенных казнях).    

Вскоре они увидели Грифона, крепко спящего на солнцепеке[63]. (Если ты не  знаешь, как выглядит Грифон, посмотри на картинку).    

     

    

     

– Вставай, бездельник, – сказала Королева, –  отведи эту барышню к Черепахе Квази. Пусть расскажет ей свою историю. А мне  надо возвращаться: я там приказала кое-кого казнить, надо присмотреть, чтобы  все было как следует.    

И она ушла, оставив Алису с Грифоном. Алисе он не внушил  особого доверия, но, подумав, что с ним, верно, все же спокойнее, чем с  Королевой, она осталась.    

– Смех – да и только! – пробормотал он не то про  себя, не то обращаясь к Алисе.    

– Смех?  – переспросила Алиса растерянно.    

– Ну да, – ответил Грифон. – Все это выдумки.  Казнить! Скажет тоже! У них такого отродясь не было. Ладно, пошли!    

– Все здесь только и говорят, что «пошли»! –  подумала Алиса, покорно плетясь за Грифоном. – Никогда в жизни еще мною  так не помыкали!    

Пройдя совсем немного, они увидели вдалеке Черепаху Квази;  он лежал на скалистом уступе и вздыхал с такой тоской, словно сердце у него  разрывалось. Алиса от души пожалела его.    

– Почему он так грустит? – спросила она Грифона. И  он ответил ей почти теми же словами:    

– Все это выдумки. Грустит! Скажешь тоже! Не о чем ему  грустить. Ладно, пошли!    

И они подошли к Черепахе Квази. Тот взглянул на них  большими, полными слез глазами, но ничего не сказал.    

– Эта барышня, – начал Грифон, – хочет  послушать твою историю. Вынь да положь ей эту историю! Вот оно что!    

– Что ж, я расскажу, – проговорил Квази глухим  голосом. – Садитесь и не открывайте рта, пока я не кончу.    

Грифон и Алиса уселись. Наступило молчание.    

– Не знаю, как это он собирается кончить, если никак не  может начать, – подумала про себя Алиса.    

Но делать было нечего – она терпеливо ждала.    

– Однажды, – произнес, наконец, Черепаха Квази с  глубоким вздохом, – я был настоящей Черепахой.    

И снова воцарилось молчание. Только Грифон изредка  откашливался, да неумолчно всхлипывал Квази. Алиса совсем уже собралась  подняться и сказать: «Благодарю вас, сэр, за очень увлекательный рассказ». Но  потом решила еще подождать.    

Наконец, Черепаха Квази немного успокоился и, тяжело  вздыхая, заговорил.    

     

    

     

– Когда мы были маленькие, мы ходили в школу на дне  моря. Учителем у нас был старик-Черепаха. Мы звали его Спрутиком.    

– Зачем же вы звали его Спрутиком, – спросила  Алиса, – если на самом деле он был Черепахой?    

– Мы его звали Спрутиком, потому что он всегда ходил с  прутиком, – ответил сердито Черепаха Квази. – Ты не очень-то  догадлива!    

– Стыдилась бы о таких простых вещах спрашивать, –  подхватил Грифон.    

Оба они замолчали и уставились на бедную Алису. Она готова  была провалиться сквозь землю. Наконец, Грифон повернулся к Черепахе Квази и  сказал:    

– Давай, старина, поторапливайся! Нельзя же весь день  здесь сидеть…    

И Квази продолжал.    

– Да, ходили мы в школу, а школа наша была на дне  морском, хоть ты, может, этому и не поверишь…    

– Почему же? – возразила Алиса. – Я ни слова  не сказала.    

– Нет, сказала, – настаивал Квази.    

– Не возражай! – прикрикнул Грифон.     

Но Алиса и не думала возражать.    

– Образование мы получили самое хорошее, –  продолжал Черепаха Квази. – И немудрено – ведь мы ходили в школу каждый  день…    

– Я тоже ходила в школу каждый день, – сказала  Алиса. – Ничего особенного в этом нет.    

– А дополнительно тебя чему-нибудь учили? –  спросил Квази с тревогой.    

– Да, – ответила Алиса. – Музыке и  французскому.    

– А стирке? – быстро сказал Черепаха Квази.    

– Нет, конечно, – с негодованием отвечала Алиса.    

– Ну, значит, школа у тебя была неважная, –  произнес с облегчением Квази. – А у нас  в школе к счету всегда  приписывали: «Плата за французский, музыку и стирку  дополнительно» [64].    

– Зачем вам стирка? – спросила Алиса. – Ведь  вы жили на дне морском.    

– Все равно я не мог заниматься стиркой, –  вздохнул Черепаха Квази. – Мне она была не по карману. Я изучал только  обязательные предметы.    

– Какие? – спросила Алиса.    

– Сначала мы, как полагается, Чихали и Пищали, –  отвечал Черепаха Квази. – А потом принялись за четыре действия Арифметики:  Скольжение, Причитание, Умиление и Изнеможение[65].    

– Я о «Причитании» никогда не слыхала, – рискнула  заметить Алиса.    

– Никогда не слыхала о «Причитании»! – воскликнул  Грифон, воздевая лапы к небу. – Что такое «читать», надеюсь, ты знаешь?    

– Да, – отвечала Алиса неуверенно, –  смотреть, что написано в книжке и… читать.    

– Ну да, – сказал Грифон, – и если ты при  этом не знаешь, что такое «причитать», значит, ты совсем дурочка.    

У Алисы пропала всякая охота выяснять, что такое  «Причитание», она повернулась к Черепахе Квази и спросила:    

– А что еще вы учили?    

– Были у нас еще Рифы – Древней Греции и Древнего Рима,  Грязнописание и Мать-и-мачеха. И еще Мимические опыты; мимиком у нас был старый  угорь, он приходил раз в неделю. Он же учил нас Триконометрии, Физиономии…    

– Физиономии? – переспросила Алиса.    

– Я тебе этого показать не смогу, – отвечал  Черепаха Квази. – Стар я уже для этого. А Грифон ею не занимался.    

– Времени у меня не было, – подтвердил  Грифон. – Зато я получил классическое образование.    

– Как это? – спросила Алиса.    

– А вот как, – отвечал Грифон. – Мы с моим  учителем, крабом-старичком, уходили на улицу и целый день играли в классики.  Какой был учитель!      

– Настоящий классик! – со вздохом сказал  Квази. – Но я к нему не попал… Говорят, он учил Латуни, Драматике и  Мексике…    

– Это уж точно, – согласился Грифон. И оба  повесили головы и вздохнули.    

– А долго у вас шли занятия? – спросила Алиса,  торопясь перевести разговор.    

– Это зависело от нас, – отвечал Черепаха  Квази. – Как все займем, так и кончим.    

– Займете? – удивилась Алиса.    

– Занятия почему так называются? – пояснил  Грифон. – Потому что на занятиях мы у нашего учителя ум занимаем… А как  все займем и ничего ему не оставим, тут же и кончим. В таких случаях говорят:  «Ему ума не занимать»… Поняла?    

Это было настолько ново для Алисы, что она невольно  задумалась.    

– А что же тогда с учителем происходит? – спросила  она немного спустя.    

– Может, хватит про уроки, – вмешался решительно  Грифон. – Расскажи-ка ей про наши игры…    

 Глава X МОРСКАЯ КАДРИЛЬ[66]    

     

Черепаха Квази глубоко вздохнул и вытер глаза. Он взглянул  на Алису – видно, хотел что-то сказать, но его душили рыдания.    

– Ну, прямо словно кость у него в горле  застряла, – сказал Грифон, подождав немного.    

И принялся трясти Квази и бить его по спине. Наконец,  Черепаха Квази обрел голос и, обливаясь слезами, заговорил:    

– Ты, верно, не живала подолгу на дне морском…    

– Не жила, – сказала Алиса.    

– И, должно быть, никогда не видала живого омара…    

– Зато я его пробова… – начала Алиса, но спохватилась и  покачала головой. – Нет, не видала.    

– Значит, ты не имеешь понятия, как приятно танцевать  морскую кадриль с омарами.    

– Нет, не имею, – вздохнула Алиса. – А что  это за танец?    

– Прежде всего, – начал Грифон, – все выстраиваются  в ряд на морском берегу…    

– В два ряда! – закричал Черепаха Квази. –  Тюлени, лососи, морские черепахи и все остальные. И как только очистишь берег  от медуз…    

– А это не так-то просто, – вставил Грифон.    

– Делаешь сначала два шага вперед… – продолжал Черепаха  Квази.    

– Взяв за ручку омара! – закричал Грифон.    

– Конечно, – подтвердил Черепаха Квази. –  Делаешь два прохода вперед, кидаешься на партнеров…    

– Меняешь омаров – и возвращаешься назад тем же  порядком, – закончил Грифон.    

– А потом, – продолжал Черепаха Квази, –  швыряешь…    

– Омаров! – крикнул Грифон, подпрыгивая в воздух.    

– Подальше в море…    

– Плывешь за ними! – радостно завопил Грифон.    

– Кувыркаешься разок в море! – воскликнул Черепаха  Квази и прошелся колесом по песку.    

– Снова меняешь омаров! – вопил во весь голос  Грифон.    

– И возвращаешься на берег! Вот и вся первая  фигура, – сказал Квази внезапно упавшим голосом. И два друга, только что,  как безумные, прыгавшие по песку, загрустили, сели и с тоской взглянули на  Алису.    

– Это, должно быть, очень красивый танец, – робко  заметила Алиса.    

– Хочешь посмотреть? – спросил Черепаха Квази.    

– Очень, – сказала Алиса.    

– Вставай, – приказал Грифону Квази. –  Покажем ей первую фигуру. Ничего, что тут нет омаров… Мы и без них обойдемся.  Кто будет петь?    

– Пой ты, – сказал Грифон. – Я не помню слов.    

     

    

     

И они важно заплясали вокруг Алисы, размахивая в такт  головами и не замечая, что то и дело наступают ей на ноги. Черепаха Квази  затянул грустную песню.    

     

Говорит треска улитке: «Побыстрей,  дружок, иди! [67]    

Мне на хвост дельфин наступит – он  плетется позади.      

Видишь, крабы, черепахи мчатся к  морю мимо нас.      

Нынче бал у нас на взморье, ты  пойдешь ли с нами в пляс?      

Хочешь, можешь, можешь, хочешь ты  пуститься с нами в пляс?      

Ты не знаешь, как приятно, как  занятно быть треской.      

Если нас забросят в море и умчит  нас вал морской!»      

«Ох! – улитка  пропищала. – Далеко забросят нас!      

Не хочу я, не могу я, не хочу я с  вами в пляс.      

Не могу я, не хочу я, не могу  пуститься в пляс!»      

«Ах, что такое далеко? –  ответила треска. –      

Где далеко от Англии, там Франция  близка.      

За много миль от берегов есть  берега опять.      

Не робей, моя улитка, и пойдем со  мной плясать.      

Хочешь, можешь, можешь, хочешь ты  со мной пойти плясать?      

Можешь, хочешь, хочешь, можешь ты  пойти со мной плясать?»      

     

– Большое спасибо, – сказала Алиса, радуясь, что  танец, наконец, кончился. – Очень интересно было посмотреть. А песня про  треску мне очень понравилась! Такая забавная…    

– Кстати, о треске, – начал Черепаха Квази. –  Ты, конечно, ее видала?    

– Да – сказала Алиса. – Она иногда бывала у нас на  обед.    

Она испуганно замолчала, но Черепаха Квази не смутился.    

– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, – заметил  Черепаха Квази, – но раз вы так часто встречались, ты, конечно, знаешь,  как она выглядит…    

– Да, кажется, знаю, – сказала задумчиво  Алиса. – Хвост во рту[68],  и вся в сухарях.    

– Насчет сухарей ты ошибаешься, – возразил  Черепаха Квази, – сухари все равно смылись бы в море… Ну а хвост у нее,  правда, во рту. Дело в том, что…    

Тут Черепаха Квази широко зевнул и закрыл глаза.    

– Объясни ей про хвост, – сказал он Грифону.    

– Дело в том, – сказал Грифон, – что она очень   любит танцевать с омарами. Вот они и швыряют ее в море. Вот она и летит  далеко-далеко. Вот хвост у нее и застревает во рту – да так крепко, что не  вытащишь. Все.    

– Спасибо, – сказала Алиса. – Это очень  интересно. Я ничего этого о треске не знала.    

– Если хочешь, – сказал Грифон, – я тебе  много еще могу про треску рассказать! Знаешь, почему ее называют треской?    

– Я никогда об этом не думала, – ответила  Алиса. – Почему?    

– Треску много,  – сказал значительно Грифон.    

Алиса растерялась.    

– Много треску? – переспросила она с недоумением.    

– Ну да, – подтвердил Грифон. – Рыба она так  себе, толку от нее мало, а треску  много.    

Алиса молчала и только смотрела на Грифона широко раскрытыми  глазами.    

– Очень любит поговорить, – продолжал  Грифон. – Как начнет трещать, хоть вон беги. И друзей себе таких же  подобрала. Ходит к ней один старичок Судачок. С утра до ночи судачат! А еще  Щука забегает – так она всех щучит.  Бывает и Сом – этот во всем сомневается   ... А как соберутся все вместе, такой подымут шум, что голова кругом идет…  Белугу знаешь?    

Алиса кивнула.    

– Так это они ее довели. Никак, бедная, прийти в себя  не может. Все ревет и ревет…    

– Поэтому и говорят: «Ревет, как белуга»? – робко  спросила Алиса.    

– Ну да, – сказал Грифон. – Поэтому.    

Тут Черепаха Квази открыл глаза.    

– Ну, хватит об этом, – проговорил он. –  Расскажи теперь ты про свои приключения.    

– Я с удовольствием расскажу все, что случилось со мной  сегодня с утра, – сказала неуверенно Алиса. – А про вчера я  рассказывать не буду, потому что тогда я была совсем другая.    

– Объяснись, – сказал Черепаха Квази.    

– Нет, сначала приключения, – нетерпеливо перебил  его Грифон. – Объяснять очень долго.    

И Алиса начала рассказывать все, что с нею случилось с той  минуты, как она увидела Белого Кролика. Сначала ей было немножко не по себе:  Грифон и Черепаха Квази придвинулись к ней так близко и так широко раскрыли  глаза и рты; но потом она осмелела. Грифон и Черепаха Квази молчали, пока она не  дошла до встречи с Синей Гусеницей и попытки прочитать ей «Папу Вильяма». Тут  Черепаха Квази глубоко вздохнул и сказал:    

– Очень странно!    

– Страннее некуда! – подхватил Грифон.    

– Все слова не те, – задумчиво произнес Черепаха  Квази. – Хорошо бы она нам что-нибудь почитала. Вели ей начать.    

И он посмотрел на Грифона, словно тот имел над Алисой  власть.    

– Встань и читай «Это голос лентяя », –  приказал Алисе Грифон.    

– Как все здесь любят распоряжаться, – подумала  Алиса. – Только и делают, что заставляют читать. Можно подумать, что я в  школе.    

Все же она послушно встала и начала читать. Но мысли ее были  так заняты омарами и морскою кадрилью, что она и сама не знала, что говорит.  Слова получились действительно очень странные.    

     

Это голос Омара [69]. Вы слышите  крик?      

– Вы меня разварили! Ах, где  мой парик?      

И поправивши носом жилетку и бант,       

Он идет на носочках, как  лондонский франт.      

Если отмель пустынна и тихо  кругом,      

Он кричит, что акулы ему нипочем,      

Но лишь только вдали заприметит  акул,      

Он забьется в песок и кричит  караул!      

     

     

    

     

– Совсем непохоже на то, что читал я ребенком в  школе, – заметил Грифон.    

– Я никогда этих стихов не слышал, – сказал  Квази. – Но, по правде говоря, – это ужасный вздор!    

Алиса ничего не сказала; она села на песок и закрыла лицо  руками; ей уж в не верилось, что все еще может снова стать, как прежде.    

– Она ничего объяснить не может, – торопливо  сказал Грифон.    

И, повернувшись к Алисе, прибавил:    

– Читай дальше.    

– А почему он идет на носочках? – спросил  Квази. – Объясни мне хоть это.    

– Это такая позиция в танцах, – сказала Алиса.    

Но она и сама ничего не понимала; ей не хотелось больше об  этом говорить.    

– Читай же дальше, – торопил ее Грифон. –  «Шел я садом однажды…»    

Алиса не посмела ослушаться, хотя и была уверена, что все  опять получится не так, и дрожащим голосом продолжала:    

     

Шел я садом однажды и вдруг  увидал,      

Как делили коврижку Сова и Шакал.      

И коврижку Шакал проглотил  целиком,      

А Сове только блюдечко дал с  ободком.      

А потом предложил ей: «Закончим  дележ –      

Ты возьми себе ложку, я – вилку и  нож».      

И, наевшись, улегся Шакал на  траву,      

Но сперва на десерт проглотил он…      

     

– Зачем читать всю эту ерунду, – прервал ее  Квази, – если ты все равно не можешь ничего объяснить? Такой тарабарщины я  в своей жизни еще не слыхал!    

– Да, пожалуй, хватит, – сказал Грифон к великой  радости Алисы.    

– Хочешь, мы еще станцуем? – продолжал  Грифон. – Или пусть лучше Квази споет тебе песню?    

– Пожалуйста, песню, если можно, – отвечала Алиса  с таким жаром, что Грифон только пожал плечами.    

– О вкусах не спорят, – заметил он  обиженно. – Спой ей «Еду вечернюю», старина.    

Черепаха Квази глубоко вздохнул и, всхлипывая, запел[70]:    

     

Еда вечерняя, любимый Суп морской!       

Когда сияешь ты, зеленый и  густой, –      

Кто не вдохнет, кто не поймет тебя  тогда,      

Еда вечерняя, блаженная Еда!      

Еда вечерняя, блаженная Еда!      

Блаже-э-нная Е-да-а!      

Блаже-э-нная Е-да-а!      

Еда вече-е-рняя,      

Блаженная, блаженная Еда!      

Еда вечерняя! Кто, сердцу вопреки,       

Попросит семги и потребует трески?       

Мы все забудем для тебя, почти  зада–      

ром данная блаженная Еда!      

Задаром данная блаженная Еда!      

Блаже-э-нная Е-да-а!      

Блаже-э-нная Е-да-а!      

Еда вече-е-рняя,      

Блаженная, блажен-НАЯ ЕДА!      

     

– Повтори припев! – сказал Грифон.    

Черепаха Квази открыл было рот, во в эту минуту вдалеке  послышалось:    

– Суд идет!    

– Бежим! – сказал Грифон, схватив Алису за руку, и  потащил за собой, так и не дослушав песню до конца.    

– А кого судят? – спросила, задыхаясь, Алиса.    

Но Грифон только повторял:    

– Бежим! Бежим!    

И прибавлял шагу.    

А ветерок с моря доносил грустный напев:    

     

– Еда вече-е-рняя,      

Блаженная, блаженная Еда!      

     

Он звучал все тише и тише и, наконец, совсем смолк.    

 Глава XI КТО УКРАЛ КРЕНДЕЛИ?    

     

Червонные Король и Королева сидели на троне, а вокруг  толпились остальные карты и множество всяких птиц и зверюшек. Перед троном  стоял между двумя солдатами Валет в цепях. Возле Короля вертелся Белый Кролик –  в одной руке он держал трубу, а в другой – длинный пергаментный свиток.  Посередине стоял стол, а на столе – большое блюдо с кренделями. Вид у них был  такой аппетитный, что у Алисы прямо слюнки потекли.    

– Скорее бы кончили судить, – подумала она, –  и подали угощение.    

Особых надежд на это, однако, не было, и она начала смотреть  по сторонам, чтобы как-то скоротать время.    

Раньше Алиса никогда не бывала в суде, хотя и читала о нем в  книжках. Ей было очень приятно, что все почти здесь ей знакомо.    

– Вон судья, – сказала она про себя. – Раз в  парике, значит судья.    

Судьей, кстати, был сам Король, а так как корону ему  пришлось надеть на парик (посмотри на фронтиспис, если хочешь узнать, как он  это сделал), он чувствовал себя не слишком уверенно. К тому же это было не  очень красиво.    

– Это места для присяжных, – подумала  Алиса. – А эти двенадцать существ (ей пришлось употребить это слово,  потому что там были и зверюшки, и птицы), видно, и есть присяжные.    

Последнее слово она повторила про себя раза два или три –  она очень гордилась тем, что знает такое трудное слово; немного найдется  девочек ее возраста, думала Алиса (и в этом она была права), понимающих, что  оно значит. Впрочем, назвать их «присяжными заседателями» также было бы верно.    

Присяжные меж тем что-то быстро строчили на грифельных  досках.    

– Что это они пишут? – шепотом спросила Алиса у  Грифона. – Ведь суд еще не начался…    

– Они записывают свои имена, – прошептал Грифон в  ответ. – Боятся, как бы их не забыть до конца суда.    

– Вот глупые! – громко произнесла Алиса негодующим  тоном, но в ту же минуту Белый Кролик закричал:    

– Не шуметь в зале суда!    

А Король надел очки и с тревогой посмотрел в зал: видно,  хотел узнать, кто шумит. Алиса замолчала.    

Со своего места она видела – так ясно, как будто стояла у  них за плечами, – что присяжные тут же стали писать: «Вот глупые!». Она  даже заметила, что кто-то из них не знал, как пишется «глупые», и вынужден был  справиться у соседа.    

– Воображаю, что они там понапишут до конца  суда! – подумала Алиса.    

У одного из присяжных грифель все время скрипел. Этого,  конечно, Алиса не могла вынести: она подошла и стала у него за спиной; улучив  удобный момент, она ловко выхватила грифель. Все это она проделала так быстро,  что бедный присяжный (это был крошка Билль) не понял, что произошло; поискав  грифель, он решил писать пальцем. Толку от этого было мало, так как палец не  оставлял никакого следа на грифельной доске.    

– Глашатай, читай обвинение! – сказал Король.    

Белый Кролик трижды протрубил в трубу, развернул  пергаментный свиток и прочитал:    

     

Дама Червей напекла кренделей      

В летний погожий денек.      

Валет Червей был всех умней      

И семь кренделей уволок [71].     

     

     

     

    

     

– Обдумайте свое решение! – сказал Король присяжным.    

– Нет, нет, – торопливо прервал его Кролик. –  Еще рано. Надо, чтобы все было по правилам.    

– Вызвать первого свидетеля, – приказал Король.  Белый Кролик трижды протрубил в трубу и закричал: – Первый свидетель!    

Первым свидетелем оказался Болванщик. Он подошел к трону,  держа в одной руке чашку с чаем, а в другой бутерброд.    

     

    

     

– Прошу прощения, Ваше Величество, – начал  он, – что я сюда явился с чашкой. Но я как раз чай пил, когда за мной  пришли. Не успел кончить…    

– Мог бы и успеть, – сказал Король. – Ты когда  начал?    

Болванщик взглянул на Мартовского Зайца, который шел за ним  следом Рука об руку с Соней.    

– Четырнадцатого марта, кажется,  – проговорил  он.    

– Пятнадцатого, – сказал Мартовский Заяц.    

– Шестнадцатого, – пробормотала Соня.    

– Запишите, – велел Король присяжным, и они быстро  записали все три даты на грифельных досках, а потом сложили их и перевели в  шиллинги и пенсы.    

– Сними свою шляпу, – сказал Король Болванщику.    

– Она не моя, – ответил Болванщик.    

– Украдена!  – закричал Король с торжеством и  повернулся к присяжным, которые тут же взялись за грифели.    

– Я их держу для продажи, – объяснил  Болванщик. – У меня своих нет, ведь я Шляпных Дел Мастер.    

Тут Королева надела очки и в упор посмотрела на Болванщика –  тот побледнел и переступил с ноги на ногу.    

– Давай показания, – сказал Koроль, – и не  нервничай, а не то я велю тебя казнить на месте.    

Это не очень-то подбодрило Болванщика: он затоптался на  месте, испуганно поглядывая на Королеву, и в смятении откусил вместо бутерброда  кусок чашки.    

В этот миг Алиса почувствовала себя как-то странно. Она  никак не могла понять, что с ней происходит, но, наконец, ее осенило: она опять  росла! Сначала она хотела встать и уйти из зала суда, но, поразмыслив, решила  остаться и сидеть до тех пор, пока для нее хватит места.    

– А ты могла бы не так напирать? – спросила  сидевшая рядом с ней Соня. – Я едва дышу.    

– Ничего не могу поделать, – виновато сказала  Алиса. – Я расту.    

– Не имеешь права здесь  расти, – заметила  Соня.    

– Ерунда, – отвечала, осмелев, Алиса. – Вы же  прекрасно знаете, что сами растете.    

– Да, но я расту с приличной скоростью, –  возразила Соня, – не то что некоторые… Это же просто смешно, так расти!    

Она надулась, встала и перешла на другую сторону зала. А  Королева меж тем все смотрела в упор на Болванщика, и не успела Соня усесться,  как Королева нахмурилась и приказала:    

– Подать сюда список тех, кто пел на последнем  концерте![72]    

Тут бедный Болванщик так задрожал, что с обеих ног у него  слетели башмаки.    

– Давай свои показания, – повторил Король  гневно, – а не то я велю тебя казнить. Мне все равно, нервничаешь ты или  нет!    

– Я человек маленький, – произнес Болванщик  дрожащим голосом, – и не успел я напиться чаю… прошла всего неделя, как я  начал… хлеба с маслом у меня уже почти не осталось… а я все думал про филина  над нами, который, как поднос над небесами…    

– Про что?  – спросил Король.    

– Поднос… над небесами…    

– Ну конечно, – сказал Король строго, – под   нос – это одно, а над  небесами – совсем другое! Ты что, меня за дурака  принимаешь? Продолжай!    

– Я человек маленький, – продолжал  Болванщик, – а только после этого у меня все перед глазами замигало…  только вдруг Мартовский Заяц и говорит…    

– Ничего я не говорил, – торопливо прервал его  Мартовский Заяц.    

– Нет, говорил, – возразил Болванщик.    

– И не думал, – сказал Мартовский Заяц. – Я  все отрицаю!    

– Он все отрицает, – сказал Король. – Не  вносите в протокол!    

Ну тогда, значит, Соня сказала, – продолжал Болванщик,  с тревогой взглянув на Соню. Но Соня ничего не отрицала – она крепко спала.    

– Тогда я отрезал себе еще хлеба, – продолжал Болванщик, –  и намазал его маслом…    

– Но что же сказала Соня? – спросил кто-то из  присяжных.    

– Не помню, – сказал Болванщик.    

– Постарайся вспомнить,  – заметил  Король, – а не то я велю тебя казнить.    

Несчастный Болванщик выронил из рук чашку и бутерброд и опустился  на одно колено.    

– Я человек маленький, – повторил он. – И я  все думал о филине…    

– Сам ты филин, – сказал Король.    

Тут одна из морских свинок громко зааплодировала и была  подавлена. (Так как это слово нелегкое, я объясню тебе, что оно значит.  Служители взяли большой мешок, сунули туда свинку вниз головой, завязали мешок  и сели на него.)    

– Я очень рада, что увидела, как это делается, –  подумала Алиса. – А то я так часто читала в газетах: «Попытки к  сопротивлению были подавлены…» Теперь-то я знаю, что это такое!    

– Ну, хватит, – сказал Король Болванщику. –  Закругляйся!    

– А я и так весь круглый, – радостно возразил  Болванщик. – Шляпы у меня круглые, болванки тоже…    

– Круглый ты болван, вот ты кто! – сказал Король.    

Тут другая свинка зааплодировала и была подавлена.    

– Ну вот, со свинками покончено, – подумала  Алиса. – Теперь дело пойдет веселее.    

– Ты свободен, – сказал Король Болванщику.    

И Болванщик выбежал из зала суда, даже не позаботившись  надеть башмаки.    

     

    

     

– И отрубите ему там на улице голову, – прибавила  Королева, повернувшись к одному из служителей.    

Но Болванщик был уже далеко.    

– Вызвать свидетельницу, – приказал Король.    

Свидетельницей оказалась кухарка. В руках она держала  перечницу. Она еще не вошла в зал суда, а те, кто сидел возле двери, все как  один вдруг чихнули. Алиса сразу догадалась, кто сейчас войдет.    

– Давай сюда свои показания, – сказал Король.    

– И не подумаю, – отвечала кухарка.    

Король озадаченно посмотрел на Белого Кролика.    

– Придется Вашему Величеству подвергнуть ее  перекрестному допросу, – прошептал Кролик.    

– Что ж, перекрестному, так перекрестному, –  вздохнул Король, скрестил на груди руки и, грозно нахмурив брови, так скосил  глаза, что Алиса испугалась. Наконец, Король глухо спросил:    

– Крендели из чего делают?    

– Из перца в основном, – отвечала кухарка.    

– Из киселя, – проговорил у нее за спиной сонный  голос.    

– Хватайте эту Соню! – завопила Королева. –  Рубите ей голову! Гоните ее в шею! Подавите ее! Ущипните ее! Отрежьте ей усы!    

Все кинулись ловить Соню. Поднялся переполох, а, когда,  наконец, все снова уселись на свои места, кухарка исчезла.    

– Вот и хорошо, – сказал Король с  облегчением. – Вызвать следующую свидетельницу!    

И, повернувшись к Королеве, он вполголоса произнес:    

– Теперь, душечка, ты сама  подвергай ее  перекрестному допросу. А то у меня голова разболелась.    

Белый Кролик зашуршал списком.    

– Интересно, кого они сейчас вызовут, – подумала  Алиса. – Пока что улик у них нет никаких…    

Представьте себе ее удивление, когда Белый Кролик  пронзительно закричал своим тоненьким голоском:    

– Алиса!    

 Глава XII АЛИСА ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ    

     

– Здесь! – крикнула Алиса, забыв в своем волнении,  как она выросла за последние несколько минут, и так быстро вскочила со своего  места, что задела краем юбки скамью, на которой сидели присяжные, – скамья  опрокинулась и все присяжные посыпались вниз, на головы сидящей публики[73]. Там они и  лежали, напоминая Алисе рыбок, так же беспомощно лежавших на полу с неделю  назад, когда она случайно опрокинула аквариум.    

     

    

     

– Простите, пожалуйста! – огорченно вскричала  Алиса и принялась торопливо подбирать присяжных; случай с аквариумом не шел у  нее из ума, и ей почему-то казалось, что, если не подобрать присяжных как можно  скорее и не посадить их обратно на скамью, они непременно погибнут.    

– Суд продолжит работу только после того, как все  присяжные вернутся на места, – сказал Король строго.    

– Я повторяю: все! Все до единого!  – произнес  он с расстановкой, не сводя глаз с Алисы.    

Алиса взглянула на присяжных и обнаружила, что второпях она  посадила Ящерку Билля на скамью вверх ногами; бедняга грустно махал хвостом, но  перевернуться никак не мог. Она быстро взяла его и посадила, как полагается.    

Про себя же она подумала:    

– Конечно, это совсем неважно. Что вверх головой, что  вниз, пользы от него на суде никакой.      

Как только присяжные немного пришли в себя и получили  обратно потерянные при падении грифели и доски, они принялись усердно писать  историю этого происшествия. Один только Билль сидел неподвижно, широко открыв  рот и уставившись в небо: видно, никак не мог опомниться.    

– Что ты знаешь об этом деле? – спросил Король.    

– Ничего, – ответила Алиса.    

– Совсем  ничего? – настойчиво допытывался  Король.    

– Совсем ничего, – повторила Алиса.    

– Это очень важно, – произнес Король,  поворачиваясь к присяжным. Они кинулись писать, но тут вмешался Белый Кролик.    

– Ваше Величество хочет, конечно, сказать: не   важно, – произнес он почтительно. Однако при этом он хмурился и подавал  Королю знаки.    

– Ну да, – поспешно сказал Король. – Я именно  это и хотел сказать. Не  важно! Конечно, неважно!    

И забормотал вполголоса, словно примериваясь, что лучше  звучит:    

– Важно – неважно… неважно – важно…    

Некоторые присяжные записали: «Важно!», а другие –  «Неважно!». Алиса стояла так близко, что ей все было отлично видно.    

– Это не имеет никакого значения, – подумала она.    

В эту минуту Король, который что-то быстро писал у себя в  записной книжке, крикнул:    

– Тихо!    

Посмотрел в книжку и прочитал:    

– «Правило 42. Всем, в ком больше мили росту, следует  немедленно покинуть зал».     

И все уставились на Алису.    

– Во мне нет  мили, – сказала Алиса.    

– Нет, есть, – возразил Король.    

– В тебе мили две, не меньше, – прибавила  Королева.    

– Никуда я не уйду, – сказала Алиса. – И  вообще, это не настоящее правило. Вы его только что выдумали.    

– Это самое старое правило в книжке! – возразил  Король.    

– Почему же оно тогда 42-е? – спросила  Алиса. – Оно должно быть первым!    

Король побледнел и торопливо закрыл книжку.    

– Обдумайте свое решение, – сказал он присяжным  тихим, дрожащим голосом.    

Белый Кролик поспешно вскочил со своего места.    

– С позволения Вашего Величества, – сказал  он, – тут есть еще улики. Только что был найден один документ.    

– А что в нем? – спросила Королева.    

– Я его еще не читал, – ответил Белый  Кролик, – но, по-моему, это письмо от обвиняемого… кому-то…    

– Конечно, кому-то, – сказал Король. – Вряд  ли он писал письмо никому. Такое обычно не делается.    

– Кому оно адресовано? – спросил кто-то из  присяжных.    

– Никому, – ответил Белый Кролик. – Во всяком  случае, на обороте ничего не написано.    

С этими словами он развернул письмо и прибавил:    

– Это даже и не письмо, а стихи.    

– Почерк обвиняемого? – спросил другой присяжный.    

– Нет, – отвечал Белый Кролик. – И это всего  подозрительней.    

(Присяжные растерялись.)    

– Значит, подделал почерк, – заметил Король.    

(Присяжные просветлели.)    

– С позволения Вашего Величества, – сказал  Валет, – я этого письма не писал, и они этого не докажут. Там нет подписи.    

– Тем хуже, – сказал Король. – Значит, ты  что-то дурное задумал,  а не то подписался бы, как все честные люди.    

Все зааплодировали: впервые за весь день Король сказал  что-то действительно умное.    

– Вина доказана,  – произнесла Королева. –  Рубите ему…    

– Ничего подобного! – возразила Алиса. – Вы  даже не знаете, о чем стихи.    

– Читай их! – сказал Король Кролику.    

Кролик надел очки.    

– С чего начинать, Ваше Величество? – спросил он.    

– Начни с начала, – важно ответил Король, – и  продолжай, пока не дойдешь до конца. Как дойдешь – кончай!    

Воцарилось мертвое молчание. Вот что прочитал Белый Кролик[74].    

     

Я знаю, с ней ты говорил      

И с ним, конечно, тоже.      

Она сказала: «Очень мил,      

Но плавать он не может».      

Там побывали та и тот      

(Что знают все на свете),      

Но, если б делу дали ход.      

Вы были бы в ответе.      

Я дал им три, они нам – пять,      

Вы шесть им посулили.      

Но все вернулись к вам опять,      

Хотя моими были.