1 2 3 
«Оно может быть испорченным, но преобразование общества — не наше дело. Наше дело — помочь пациенту приспособиться к окружающей среде и быть более счастливым и полезным гражданином. Мы имеем дело с неординарными случаями и не пытаемся создавать супернормальных людей. Я не считаю это нашей функцией».
   
Вы думаете, что вы можете отделить себя от вашей функции? Если можно спросить, это не также ваша функция создать полностью новый порядок, мир, в котором не будет никаких войн, никакого антагонизма, никакого убеждения конкурировать и так далее? Разве не все эти побуждения и принуждения вызывают социальную окружающую среду, которая порождает ненормальных людей? Если беспокоиться только о помощи индивидууму соответствовать существующему социальному образцу, здесь или в другом месте, разве это не значит поддерживать те самые причины, которые приводят к расстройству, нищете и разрушению?
   
«Конечно кое-что есть в том, что вы говорите, но как аналитики я не думаю, что мы подготовлены, чтобы вникнуть столь глубоко во всю причинную обусловленность человеческого страдания».
   
Тогда, сэр, вы заинтересованы не в полном развитии человека, а только в одной специфической части его полного сознания. Исцеление некоторой части может быть необходимо, но без понимания целостного процесса в человеке мы можем вызвать другие формы болезни. Конечно, это не вопрос спора или предположения, очевидный факт, который должен быть учтен не просто специалистами, но каждым из нас.
   
«Вы затрагиваете очень серьезные темы, к которым я не привык, и обнаруживаю, что мне это не по зубам. Я думал как-то неопределенно об этих вещах и о том, что мы фактически пытаемся проделать с нашими пациентами помимо обычной процедуры. Понимаете, большинство из нас не имеет ни склонности, ни необходимого времени, чтобы изучить все это. Но я предполагаю, что нам действительно следует делать это, если мы хотим освободить себя и помогать нашим пациентам освобождаться от замешательства и страдания нынешней западной цивилизации».
   
Замешательство и страдание существуют не только на западе, потому что люди во всем мире находятся в таком же тяжелом положении. Проблема индивидуума — это также всемирная проблема, они не являются двумя отдельными и отличными процессами. Мы, конечно, обеспокоены человеческой проблемой, неважно, находится ли человек на востоке или на западе, что является произвольным географическим разделением.
   
Целое сознание человечества озабочено Богом, смертью, правильными и счастливыми средствами к существованию, детьми и их образованием, войной и миром. Без понимания всего этого не может быть никакого исцеления человечества.
   
«Вы правы, сэр, но я думаю, очень немногие из нас способны на такое обширное и глубокое исследование. Большинство из нас неправильно образованы. Мы становимся специалистами, техниками, в чем есть польза, но, к сожалению, это цель для нас. Является ли его специализацией душа или комплекс, каждый специалист строит собственный маленький рай, как делает священник, и хотя он может иногда прочитать кое-что на стороне, он остается там, пока он не умирает. Вы правы, но это так.
   
Теперь же, сэр, я хотел бы возвратиться к моему вопросу: есть ли метод или техника, с помощью которой мы можем проникнуть непосредственно к корню наших страданий, особенно страданий пациента, и таким образом их быстро устранить?»
   
И снова, если позволите спросить, почему вы всегда мыслите понятиями методов и техник? Могут ли метод или техника освободить человека или же они просто сформируют его для желаемой цели? А желаемая цель, являющаяся противоположностью человеческих неприятностей, страхов, расстройств, давлений, сама и является их результатом. Реакция противоположности — это не истинное действие, как в экономическом, так и в психологическом мире. Помимо техники или метода может быть фактор, который по-настоящему поможет человеку.
   
«Что же это?»
   
Возможно, это любовь.
  
  
   
    
Очищение от прошлого
   
   
Ухоженная дорога вела к подножию холма, а оттуда продолжалась в виде тропинки. На вершине холма находились руины очень древней цитадели. Тысячи лет назад это было труднопреодолимое место, крепость из гигантских камней, из гордых колонных залов с мозаичными полами, мраморными ваннами и палатами. Чем ближе приближаешься к этой цитадели, тем выше и толще ее стены становились, и более отчаянно ее, должно быть, защищали. Все же она была захвачена, разрушена и построена заново. Внешние стены были сделаны из огромных кусков скалы, помещенные один поверх другого без какого-либо раствора для их скрепления. За стенами был древний колодец, с глубиной множество футов, со ступеньками, ведущими вниз. Ступеньки были гладкими и скользкими, и стороны колодца блестели из-за влаги. Все это превратилось теперь в руины, но вид с вершины холма оставался изумительным. Вдалеке слева было искрящееся море, ограничивавшее широкие открытые равнины с холмами позади них. Чуть ближе было два меньших холма, которые в те далекие дни также были крепостями, но ничто нельзя было сравнить с этой высокой цитаделью, которая смотрела свысока на соседние холмы и на равнины. Было прекрасное утро, ветер дул от моря, колебля яркие цветы среди руин. Они были очень красивы, их цвета богаты и насыщенны, и росли они в необычных местах, на камнях, в щелях сломанных стен и во внутренних дворах. Они росли там, дикими и свободными, в течение неисчислимых столетий, и казалось кощунством наступать на них, поскольку они заполонили тропинку. Это был их мир, а мы были незнакомцами, но они не заставляли нас так себя чувствовать.
   
Вид с этой вершины не был поразительным, подобно тем, которые иногда можно видеть, и которые вводят в забвение из-за великолепия и тишины. Здесь было не так. Здесь упоительное очарование, нежное и всеохватывающее, здесь вы могли жить бесконечно, без прошлого и будущего, так как вы были едины с этим всем восторженным миром. Вы не были человеком, незнакомцем из другой страны, а вы были теми холмами, теми козами и всем стадом коз. Вы были небом и цветущей землей, вы не были отделены от этого, вы принадлежали этому. Но вы не осознавали, что принадлежали этому, так же как и те цветы. Вы были теми улыбающимися полями, синим морем и далеким поездом с его пассажирами. Вы не существовали, вы тот, кто выбирает, сравнивает, действует и ищет, вы были со всем.
   
Кто-то сказал, что уже поздно и нам пора, поэтому мы спустились по тропе с другой стороны холма, и затем пошли по дороге, ведущей к морю.
   
Мы сидели под деревом, и он рассказывал, как будучи молодым и средних лет человеком, он работал в разных частях Европы на протяжении двух мировых войн. Во время последней мировой у него не было дома, он часто ходил голодным и чуть не был застрелен из-за чего-то то одной, то другой побеждающей армией. Он провел бессонные и мучительные ночи в тюрьме, поскольку в блужданиях потерял паспорт, и ни один не стал верить его голословному утверждению относительно того, где он был рожден и какой стране принадлежал. Он говорил на нескольких языках, был инженером, затем участвовал в некотором виде бизнеса, а теперь рисовал. Сейчас у него был паспорт, сказал он с улыбкой, и местом где жить.
   
«Есть много таких, как я, людей, которые были истреблены и возвратились к жизни снова, — продолжал он. — Я не сожалею об этом, но так или иначе я потерял близкий контакт с жизнью, по крайней мере с тем, что называют жизнью. Я сыт по горло армиями и королями, флагами и политикой. Они причинили так много вреда и горя, так же, как и наша официальная религия, которая пролила больше крови, чем любая другая. Даже мусульманский мир не может сравниться с нами в насилии и ужасе, и теперь все мы снова погрязли в этом. Раньше я был очень циничным, но это также прошло. Я живу один, поскольку моя жена и ребенок умерли во время войны, и любая страна, если там тепло, достаточно хороша для меня. Так или иначе, я не сильно переживаю, продаю мои картины время от времени, что поддерживает меня. Временами довольно-таки трудно сводить концы с концами, но кое-что всегда появляется, и так как мои нужды очень просты, я не очень-то беспокоюсь о деньгах. Я — монах в душе, но вне пределов заточения в монастыре. Я рассказываю вам все это, не только чтобы молоть вздор о себе самом, но и чтобы описать вам условия моего воспитания и обучения, потому что в ходе разговора с вами я смогу понять кое-что, что стало жизненно важным для меня. Ничто иное не интересует меня, даже моя живопись.
   
Однажды я отправился к тем холмам с моими принадлежностями для живописи, поскольку я увидел там кое-что такое, что я хотел нарисовать. Было довольно раннее утро, когда я добрался кместу, и в небе было несколько облаков. Оттуда, где я был, я мог видеть расстояние от долины до яркого моря. Я был очарован тем, что был один, и начал рисовать. Я, должно быть, рисовал в течение некоторого времени, и выходило красиво. Я был так поглощен своей живописью, что некоторое время не замечал, что происходило со мной, а затем внезапно я осознал это. Я не мог продолжать рисовать и сидел очень спокойно».
   
После секундной паузы он продолжил.
   
«Не посчитайте меня сумасшедшим, я не такой, но, сидя там, я осознавал необычно творческую энергию. Это не было творческим настроением, но кое-что было во мне, кое-что, что было также в тех муравьях и в той суетливой белке. Возможно, что я объясняю не очень хорошо, но наверняка вы понимаете то, что я имею в виду. Это не было творческим порывом некоего Тома, Дика или Гарри, пишущих поэму, или мое рисование глупой картины, это было просто творчество, чистое и простое, а вещи, сотворенные умом или рукой, были всего лишь на внешних краях этого творчества и имели небольшое значение. Казалось, я купался в нем, в нем была священность, благословение. Если бы мне надо было выразить это религиозными словами, я бы сказал…нет, не буду. Религиозные слова застревают у меня в горле, они больше не имеют никакого значения. Это был центр Творения, сам Бог… Снова эти слова! Но говорю вам, это было что-то святое, не искусственно созданная святость церквей, ладана и песнопений, которые являются всей незрелой бессмыслицей. Это было что-то неоскверненное, немыслимое, и слезы покатились по моим щекам. Я очищался от всего моего прошлого. Белка прекратила суетиться о своем следующем обеде, и возникла удивительная тишина, не тишина ночи, когда все спит, а тишина, в которой все бодрствовало.
   
   
Я, должно быть, просидел там неподвижно очень длительное время, так как солнце оказалось на западе. Я немного одеревенел, одна нога отекла, и я мог вставать только с трудом. Я не преувеличиваю, сэр, но время, казалось, остановилось, или, скорее, времени не было. У меня не было часов, но, должно быть, прошло несколько часов с момента, когда я отложил свою кисть, до момента, когда я встал. У меня не было истерики, и я не был без сознания, как некоторые могли бы сделать вывод, напротив, я был полностью начеку, осознавая все, что происходило вокруг меня. Собрав все свои вещи и тщательно сложив их в рюкзак, я ушел, и в том необычном состоянии я пошел домой. Все шумы маленького города никоим образом не нарушали то состояние, и это продолжалось несколько часов после того, как я добрался домой. Когда я проснулся следующим утром, оно полностью прошло. Я посмотрел на мой рисунок, он был хорош, но ничего выдающегося.
   
Простите, что говорил так долго, — закончил он, — но я сдерживал это в себе, и я не мог поговорить с кем-то еще. Если бы я рассказал, они вызвали бы священника или предложили сходить к психологу. Теперь я не прошу объяснений, на вопрос как это возникает? Какие обстоятельства необходимы для его возникновения?»
   
Вы задаете этот вопрос, потому что хотите испытать это снова, не так ли?
   
«Кажется, что это скрытый мотив моего вопроса, но…»
   
Пожалуйста, давайте продолжим оттуда. Что является важным — не то, что случилось, а что вам не надо искать это. Жадность порождает высокомерие, а что является необходимым — так это смирение. Вы не можете искусственно взрастить смирение, если вы так сделаете, это больше не смирение, а еще одно приобретение. Важно, не то, что вам не следует иметь другой такой же опыт, а что должна быть невинность, свобода от памяти об опыте, хорошем или плохом, приятном или болезненном.
   
«О, господи, вы просите меня забыть то, что стало иметь для меня всеобъемлющее значение. Вы просите невозможного. Я не могу забыть это и не хочу».
   
Да, сэр, это трудно. Пожалуйста, послушайте с терпением и пониманием. Что у вас теперь? Мертвая память. В то время, как это происходило, это было живым существом и не было «меня», которое переживало бы то живое существо, никакая память не цеплялась за то, что было. Ваш ум был тогда в состоянии чистоты, без поиска, выяснения или удержания, он был свободен. Но сейчас вы ищете и цепляетесь за мертвое прошлое. О, да, оно мертво, ваше воспоминание разрушило его и создает противоречие дуальности, противоречие между тем, что было, и тем, на что вы надеетесь. Конфликт смертелен, а вы живете с темнотой. Это по-настоящему случается, когда эго отсутствует, но память об этом, жаждущая большего, усиливает эго и мешает живой действительности.
   
«Тогда, как мне стереть это захватывающее воспоминание?»
   
Снова, ваш вопрос указывает на желание возвратить то состояние, не так ли? Вы хотите стереть память о том состоянии, чтобы испытать его в дальнейшем, так что жажда все еще остается, хотя вы и хотите забыть то, что было. Ваша жажда того необычайного состояния похожа на ту, когда человек находится в зависимости от выпивки или от наркотиков. Что на самом деле важно, это не дальнейшее переживание той действительности, а то, что эту жажду необходимо понять и она должна добровольно раствориться, без сопротивления, без воздействия воли.
   
«Вы имеете в виду, что само запоминание того состояния и мое страстное побуждение испытывать его снова, мешает произойти чему-то подобному или, возможно, иной природы? Неужели я не должен ничего делать, сознательно или подсознательно, чтобы вызвать его?»
   
Если вы действительно понимаете, то это так.
   
«Вы просите почти невозможного, но никто этого не знает».
  
  
   
    
Авторитет и сотрудничество
   
   
Она была секретарем крупного представителя деловых кругов, объяснила она, и работала с ним много лет. Она, должно быть, была трудоспособной, так как это проявлялось в ее отношении и в ее словах. Собрав немного денег, она оставила ту работу пару лет назад, потому что желала помогать миру. Все еще весьма молодая и энергичная, она хотела посвятить остальную часть своей жизни чему-то разумному, так что подумывала о различных духовных организациях. Перед поступлением в институт она обучалась в женском монастыре, но то, что ей там преподавали, теперь казалось ограниченным, догматическим и авторитарным, и, естественно, она не могла принадлежать такому религиозному учреждению. После изучения нескольких других она наконец-то остановилась на том, который, казалось, был более углубленным и имел большую важность, чем большинство, и теперь она активно действовала в самом центре той организации, помогая одному из ее главных рабочих.
   
«Наконец-то я нашла то, что дает удовлетворительное объяснение целой проблемы существования, — продолжала она. — Конечно, они имеют свои авторитеты в лице Мастеров, но не стоит верить в них. Я, бывало, верила, но это ни здесь, ни там. Я принадлежу внутренней группе, и, как вам известно, мы занимаемся некоторыми видами медитации. Очень немногим теперь рассказывают об их инициировании Мастерами, не столь много как прежде. В эти времена они более осторожны».
   
Если можно спросить, почему вы все это объясняете?
   
«Я присутствовала на вашем обсуждении недавно, когда было заявлено, что всякое следование — это зло. С тех пор я посетила еще несколько обсуждений, и, естественно, встревожена всем, о чем говорилось. Видите ли, работать на Мастеров не обязательно означает следовать им. Существуют авторитеты, но именно мы нуждаемся в авторитетах. Они не требуют от нас повиновения, но мы отдаем его им или их представителям».
   
Если, как вы говорите, вы принимали участие в обсуждениях, разве вы не думаете, что то, что вы говорите сейчас, довольно незрело? Искать защиты в Мастерах или их представителях, чей авторитет основан на их собственной ими выбранной обязанности и удовольствии, является по существу тем же самым, что искать защиту в авторитете церкви, не так ли? Одно можно рассматривать как узкое, а другое как обширное, но оба очевидно обязывающие.
   
Когда кто-то сбит с толку, он ищет руководства, но то, что он найдет, будет неизменно результатом собственного замешательства. Лидер так же сбит с толку, как и последователь, который из-за собственного противоречия и страдания выбрал лидера. Следовать за другим, будь то Лидер, Спаситель или Мастер, не вызывает ясности и счастья. Только понимание замешательства и его породителя — вот что является освобождением от противоречия и страдания. Это кажется довольно очевидным, верно?
   
«Возможно, для вас, сэр, но я все еще не понимаю. Мы должны работать по правильным направлениям, и те, кто знает, могут и действительно устанавливают некоторые планы ради нашего руководства. Это не подразумевает слепое следование».
   
Нет никакого поучающего следования, всякое следование есть зло. Авторитет развращает, в высоких ли кругах или среди бездумных. Бездумные не станут вдумчивыми следуя за другим, каким бы великим и благородным он ни был.
   
«Мне нравится сотрудничать с моими друзьями в работе ради чего-то, что имеет всемирное значение. Чтобы работать вместе, мы нуждаемся в некотором авторитете над нами».
   
Разве это сотрудничество, когда существует вынуждающее влияние, приятное или неприятное, авторитета? Разве это сотрудничество, когда вы работаете ради плана, установленного другим? Разве тогда вы не сознательно или подсознательно приспосабливаетесь из-за страха, надежды на награду и так далее? И соответствие является сотрудничеством? Когда над вами авторитет, доброжелательный или тиранический, может ли быть сотрудничество? Несомненно, сотрудничество возникает только тогда, когда есть любовь к вещи самой по себе, без страха наказания или неудачи и без жажды успеха или признания. Сотрудничество возможно только, когда имеется свобода от зависти, жадности и от стремления личного или коллективного господства, власти.
   
«Не слишком ли вы радикальны в этих вопросах? Ничего никогда не было бы достигнуто, если бы нам пришлось ждать, пока мы не освободились бы от всех тех внутренних причин, которые являются очевидно злом».
   
Но чего вы достигаете теперь? Должна быть глубокая честность и внутренняя революция, если суждено быть иному миру, должны быть по крайней мере некоторые, кто сознательно или подсознательно не увековечивают противоречия и страдания. Личная амбиция и амбиция по отношению к коллективному должна исчезнуть, поскольку амбиция в любой ее форме мешает любви.
   
«Я слишком расстроена всем, что вы сказали, и я надеюсь, что смогу вернуться в другой день, когда я немного успокоюсь».
   
Она возвратилась многими днями спустя.
   
«После того, как я вас навестила, я ушла одна, чтобы объективно и ясно обдумать все это, и провела несколько бессонных ночей. Мои подруги предупредили меня не слишком тревожиться из-за того, что вы сказали, но я была встревожена, и мне самой пришлось разобраться с некоторыми вещами. Я прочитала некоторые из ваших бесед более вдумчиво, без сопротивления, и многое прояснилось. Никакого возвращения не будет, и я не драматизирую. Я ушла из организации на совсем, со всеми вытекающими последствиями. Мои подруги, естественно, расстроены и думают, что я вернусь, но боюсь, что нет. Я сделала это, потому что понимаю суть сказанного. Посмотрим, что теперь произойдет».
  
  
   
    
Посредственность
   
   
Шторм продолжался в течение нескольких дней, с сильными ветрами и обильными дождями. Земля впитывала воду, и с деревьев смывалась пыль многих лет. В этой части страны не было настоящего дождя в течение нескольких лет, но этот дождь теперь восполнил это, по крайней мере каждый надеялся, и радость сопутствовала шуму дождя и водных потоков. Дождь все еще шел, когда мы ложились спать, очень сильно барабаня по крыше. Он создавал ритм, танец, и слышалось журчание множества ручьев. Что это было за прекрасное утро! Тучи развеялись, все холмы вокруг сияли в раннем утреннем солнце, они все были омытыми и чистыми, и в воздухе витала благодать. Еще ничто не шевелилось, и только высокие вершины сверкали. Через несколько минут начнется повседневный шум, но сейчас в долине стояло глубокое умиротворение, хотя ручьи бурлили, и вдалеке закукарекал петух. Все краски оживились, все было настолько ярким, молодая трава и то огромное дерево, которое, казалось, возвышалось над долиной. Новая жизнь была в изобилии, и теперь боги получат жертвоприношения, отданные с удовольствием и свободно. Теперь поля станут урожайными из-за прорастающего риса, и не будет никакой нехватки корма для коров и коз, теперь колодцы будут полны, и свадьбы будут сыграны с радостью. Земля будет рыжей, и будет празднование.
   
«Я хорошо осознаю состояние моего ума, — объяснил он. — Я учился в колледже и получил так называемое образование, довольно много читал. Политически я принадлежал к крайне левым, и мне весьма знакома их литература. Партия стала подобна любой организованной религии, она такая же, чем был и продолжает быть католицизм, с отлучениями от церкви, угрозами и лишениями. Какое-то время я честолюбиво работал в политике, надеясь на улучшение мира, но увидел насквозь фальшивую игру, хотя мог бы быть впереди всего этого. Еще раньше я понял, что реальное преобразование не происходит через политику, политика и религия не смешиваются. Я знаю, что это нужно сказать, что мы должны привнести религию в политику, но в тот момент, когда мы так сделаем, это больше не будет религией, это станет просто ерундой. Бог не говорит с нами политическими терминами, но мы творим нашего собственного бога в терминах наших политических или экономических условий.
   
Но я не пришел, чтобы поговорить с вами о политике, и вы совершенно правы, что отказываетесь обсуждать это. Я пришел, чтобы обговорить кое-что, что действительно снедает меня. Недавно вечером вы сказали что-то относительно посредственности. Я слушал, но не мог принять это, так как был слишком встревожен, но когда вы говорили, то слово «посредственность» очень сильно действовало на меня. Я никогда не думал о себе как о посредственности. Я не использую это слово в социальном смысле, и, как вы заметили, оно не имеет никакого отношения к классовым и экономическим различиям или к рождению».
   
Естественно. Посредственность находится полностью вне пределов сферы произвольных социальных разногласий.
   
«Понимаю, что это так. Вы также сказали, если я правильно помню, что по-настоящему религиозный человек — это единственный революционер, и такой человек не посредственен. Я говорю о посредственности ума, а не работы или положения. Те, кто находится в самых высоких и наиболее властных позициях, и тех, кто имеет удивительно интересные занятия, могут все еще быть посредственны. У меня нет ни возвеличенного положения, ни особо интересного увлечения, и я осознаю состояние моего собственного ума. он просто посредственен. Я студент западной и восточной философии и заинтересован во многих других вещах, но несмотря на это мой ум совершенно обыкновенный. У него есть некоторая способность к скоординированному мышлению, но он все еще посредственен и не способен к творчеству».
   
Тогда, в чем же проблема, сэр?
   
«Во-первых, я по-настоящему сильно стыжусь состояния, в котором нахожусь, моей собственной чрезвычайной глупости, и говорю это без какой-либо жалости к себе. Глубоко внутри меня, несмотря на все мое обучение, я нахожу, что не склонен к творчеству в самом глубоком смысле этого слова. Должно быть, возможно получить ту творческую способность, о которой вы говорили на днях, но как пробудить ее? Не слишком ли это прямолинейный вопрос?»
   
Можем ли мы подумать над этой проблемой чуть попроще? Что же это, что делает посредственными ваше сердце и ум? Можно иметь энциклопедические знания, огромные способности и так далее, но за пределами всех этих поверхностных приобретений и талантов что делает ум совершенно глупым? Может ли ум быть, в какое-либо время другим, чем каким он всегда был?
   
«Я начинаю понимать, что ум, как бы умен, способен он ни был, может к тому же быть глупым. Его нельзя переделать во что-то другое, потому что он всегда будет таким, какой он есть. Он может быть безгранично способен к рассуждению, предположению, разработке, вычислению, но как бы он ни расширялся, он всегда будет оставаться в той же самой области. Я только что уловил значение вашего вопроса. Вы спрашиваете, может ли ум, который способен на такие удивительные подвиги, превзойти себя в его собственной воле и усилии».
   
Это один из вопросов, которые возникают. Каким бы ни был он умным и способным, если ум все еще посредственен, может ли он через его собственную волю когда-либо выйти за пределы себя? Простое осуждение посредственности с ее широкими набором оригинальностей никоим образом не изменит факт. А когда осуждение, со всеми его последствиями, прекратилось, возможно ли выяснить, что же вызывает состояние посредственности? Мы теперь понимаем значение этого слова, так что давайте придерживаться его. Не является ли одним из факторов посредственности побуждение достичь, получить результат, преуспеть? И когда мы хотим стать творческими, мы все еще поверхностно имеем дело с вопросом, не так ли? Я есть это, которое я хочу заменить на то, поэтому я спрашиваю как, но когда способность к творчеству — это что-то, за что надо бороться, результат, который надо достичь, ум уменьшает ее до его собственного условия. Это процесс, который мы должны понять, а не пытаться заменять посредственность на что-либо другое.
   
«Вы имеете в виду, что любое усилие со стороны ума, чтобы изменить то, чем он является, просто ведет к продолжению его самого в другой форме, и таким образом никакого изменения вообще нет?»
   
Это так, верно? Ум породил его существующее состояние через его собственное усилие, через его желания и страхи, через его надежды, радости и боли, и любая попытка с его стороны изменять то состояние совершается все еще в том же самом направлении. Мелочный ум, пытающийся не быть им, является все еще мелочным. Конечно же, проблема в прекращении всякого усилия со стороны ума быть чем-то в любом из направлений.
   
«Конечно. Но это не подразумевает отрицание, состояние пустоты, не так ли?»
   
Если просто слышать слова без того, чтобы улавливать их значение, без того, чтобы экспериментировать и переживать, то умозаключения не имеют никакого основания под собой.
   
«Так что за способностью к творчеству нельзя гнаться. Ее нельзя изучить, практиковать или вызвать с помощью какого-либо действия, какой-либо формы принуждения. Я понимаю суть этого. Если можно, я буду размышлять вслух и медленно прорабатывать это с вами. Мой ум, который стыдился своей посредственности, теперь осознает значение осуждения. Это обвинительное отношение вызвано желанием измениться, но само это желание изменяться — результат мелочности, так что ум все еще остается тем, чем он был, и никакого изменения вообще не произошло. Насколько я понял».
   
Что это за состояние ума, когда он не пытается изменить себя, стать кем-то?
   
«Он принимает себя таким, какой он есть».
   
Принятие подразумевает, что существует личность, которая принимает, верно? И не является ли это принятие также формой усилия, чтобы получить, испытать еще? Таким образом, запускается конфликт дуальности, который является снова той же самой проблемой, поскольку это конфликт, который порождает посредственность ума и сердца. Свобода от посредственности — это то состояние, которое возникает, когда прекращается всякий конфликт, но принятие — это просто смирение. Или же это слово «принятие» имеет иное для вас значение?
   
«Я вижу последствия принятия, так как вы дали мне понимание его значения. Но что это за состояние ума, которое больше не принимает и не осуждает?»
   
Почему вы спрашиваете, сэр? Это то, что можно обнаружить, а не просто объяснить.
   
«Я не ищу объяснения и не размышляю, но не является ли это невозможным для ума быть спокойным, без всякого движения, и в то же самое время не осознавать свое собственное спокойствие?»
   
Осознавать это означает порождать конфликт дуальности, не так ли?
  
  
   
    
Активное и пассивное обучение
   
   
Дорожка была неровной и пыльной и вела к маленькому городу в низовье. Несколько деревьев остались разбросанными по склону, но большинство из них было срублено для дров, и надо было подниматься на приличную высоту, чтобы найти густую тень. Там, вверху, деревья не были больше низкорослыми и искалеченными человеком, они вырастали в полный рост, с толстыми ветвями и нормальной листвой. Бывало, люди срезали ветку, чтобы отдать ее листья на съедение козам, и, когда она становилась голой, они пускали ее в расход на дрова. На более низких уровнях была нехватка древесины, и теперь они шли выше, карабкаясь и разрушая. Дожди уже не были столь обильны, как раньше, население увеличивалось, и людям надо было жить. Был голод, и люди жили так же безразлично, как и умирали. Здесь поблизости не было никаких диких животных, они, должно быть, ушли повыше. Было видно несколько птиц, порхающих среди кустарников, но даже они выглядели потрепанными, с некоторыми сломанными перьями. Черно-белая сойка оглушительно верещала, перелетая с сука на сук одинокого дерева.
   
Становилось теплее, и к полудню будет очень жарко. Обильных дождей не было много лет. Земля была выжженной и растрескавшейся, немногие деревья были покрыты коричневой пылью, и не было даже утренней росы. Солнце было беспощадным, день за днем, месяц в за месяцем, и сомнительный сезон дождей был все еще далек. Некоторые козы поднимались на холм с мальчиком, присматривающим за ними. Он был удивлен, увидев здесь кого-то, но не стал улыбаться и с серьезным видом последовал за козами. Это было уединенное место, и из-за поднимающейся высокой температуры была тишина.
   
Две женщины спустились по дорожке, неся на своих головах дрова. Одна была старой, а другая совсем молодой, а ноши, которые они несли, выглядели довольно-таки тяжелыми. Каждая удерживала на своей голове прикрытую рулоном ткани длинную связку сухих веток, связанных вместе зеленой виноградной лозой, и поддерживая ее на месте одной рукой. Их тела свободно покачивались, когда они спускались с холма легкой, бегущей походкой. На их ногах ничего не было, хотя дорожка была неровной. Ноги, казалось, сами находили дорогу, так так женщины никогда не смотрел вниз, они держали головы прямо, а их глаза были налиты кровью и задумчивы. Они были очень худыми, были видны их ребра, а волосы старшей женщины были спутаны и немыты. В одно время волосы девушки, должно быть, были причесаны и смазаны маслом, потому что все еще оставалось несколько чистых, блестящих прядей. Но она тоже была истощенной, и в ней присутствовала некая усталость. Недавно она, должно быть, пела и играла с другими детьми, но это было позади. Теперь же собирание древесины среди этих холмов было ее жизнью и будет, пока она не умрет, с передышками время от времени в ожидании ребенка.
   
Все мы пошли вниз по дорожке. Маленький провинциальный город был на расстоянии нескольких миль, и там они продадут свою ношу за гроши, чтобы только начать завтра снова. Они болтали, с долгими промежутками молчания. Внезапно молодая девушка сказала своей матери, что она голодна, а мать ответила, что они были рождены в голоде, жили в голоде и умирали в голоде, это было их участью. Это было утверждение факта, в ее голосе не было ни упрека, ни гнева, ни надежды. Мы продолжали спускаться по той каменистой дорожке. Не было наблюдателя, слушающего, жалеющего и идущего позади них. Он не был их частью из-за любви и жалости, он был ими, он прекратил быть, а они были. Они не были незнакомками, которых он встретил на вершине холма, они принадлежали ему. Это были его руки, которые держали связки дров, и пот, и истощение, и запах, и голод не принадлежали им, чтобы поделиться ими и погоревать. Время и место прекратили быть. В наших головах не было мыслей, слишком утомленных, чтобы думать, а если все же мы думали, то только о том, как продать древесину, поесть, отдохнуть и начать снова. Ногам на каменистой дорожке никогда не было больно, не причиняло страдания и солнце над головами. Нас было только двое, спускавшихся по этому знакомому холму, проходивших мимо того колодца, где мы обычно пили, шедших дальше через сухое русло припоминаемого ручья.
   
«Я читал и слушал некоторые из ваших бесед, — сказал он, — и для меня то, что вы говорите, кажется очень пагубным. В этом нет никакого точного указания, никакого определенного жизненного пути. Этот восточная точка зрения является наиболее разрушительной, и посмотрите, куда она привела восток. Ваше негативное отношение, а особенно ваша настойчивость на том, что должна быть свобода от всякой мысли, очень сильно вводит в заблуждение нас, жителей запада, которые активны и трудолюбивы из-за темперамента и потребности. То, чему вы учите, в целом противоречит нашему образу жизни».
   
Если позволите заметить, это деление людей на тех, кто с запада, и тех, кто с востока, географически обусловлено и произвольное, не так ли? Оно не имеет никакого фундаментального значения. Живем ли мы на востоке или на западе от некой границы, независимо от того, являемся ли мы коричневыми, черными, белыми или желтыми, мы все люди, страдающие и надеющиеся, боящиеся и верящие. Радость и боль существуют здесь, также как они существуют и там. Мысль не принадлежит ни западу, ни востоку, но человек подразделяет ее согласно его условиям. Любовь не имеет географической характеристики, поддерживаемая как священная на одном континенте и отвергаемая на другом. Разделение человеческих существ происходит ради экономических и эксплуатационных целей. Это не означает, что индивидуумы не отличаются по характеру и тому подобному, есть сходство и все же есть различие. Все это является довольно очевидным и в психологическом отношении, и фактически, не так ли?
   
«Может быть, для вас, но наша культура, наш образ жизни полностью отличаются от восточного. Наше научное знание, медленно развивающееся со времен древней Греции, теперь огромно. Восток и запад развиваются по двум различным линиям».
   
   
Наблюдая различия, мы должны все же осознать подобие. Внешние проявления могут и действительно варьируются, но позади этих внешних форм и атрибутов убеждения, принуждения, тоска и страхи схожи. Не позволяйте быть обманутым словами. И здесь, и там человек хочет иметь мир и достаток и найти кое-что большее, чем материальное счастье. Цивилизации могут различаться в зависимости от климата, окружающей среды, питания и так далее, но культура во всем мире по существу одинакова: быть сострадательным, избегать зла, быть щедрым, не быть завистливым, прощать и так далее. Без этой фундаментальной культуры любая цивилизация, здесь или там, распадется или ее уничтожают. Знание может быть приобретено так называемыми отсталыми народами, они могут очень быстро изучать «ноу-хау» запада. Они также могут быть подстрекателями войны, генералами, адвокатами, полицейскими, тиранами, могут создавать концентрационные лагеря и все прочее. Но культура — это совершенно иной вопрос. Любовь к Богу и свобода человечества — не так легко достаются, а без них материальное благосостояние немного значит.
   
«Вы правы насчет этого, сэр, но мне хотелось бы, чтобы вы подумали над тем, что я сказал относительно того, что ваши учения являются пагубными. Я действительно хотел бы понять их, и не посчитайте меня невежливым, если я кажусь несколько прямолинейным в моих заявлениях».
   
Что является пагубным и что является созидательным? Большинство из нас привыкли, что нам указывают, что делать. Предоставление и следование указаниям рассматривается как созидательное учение. Быть ведомым кажется созидательным, конструктивным, а для тех, кто вынужден следовать, истина, которая следует за злом, кажется пагубной, разрушительной. Истина — это отрицание ложного, а не противоположность ложного. Истина полностью отличается от созидательного и пагубного, а ум, который думает противоположными понятиями, никогда не сможет осознать ее.
   
«Боюсь, что я не полностью понимаю все это. Не могли бы вы объяснить еще раз?»
   
Вы видите ли, сэр, мы привыкли к авторитету и руководству. Побуждение, чтобы нами руководили, возникает из-за желания быть в безопасности, быть защищенным, а также из-за желания быть успешным. Это одно из наших самых глубоких побуждений, верно?
   
«Думаю, да, но без защиты и безопасности, человек был бы…»
   
Пожалуйста, давайте проникнем в суть дела и не будем делать поспешных выводов. В нашем побуждении быть в безопасности, не только как личности, но и как группы, нации и расы, не построили ли мы мир, в котором война внутри и снаружи определенного общества стала основной заботой.
   
«Я знаю, мой сын был убит в войне за океаном».
   
Мир — это состояние ума, это свобода от всякого желания быть в безопасности. Сердце и ум, которые ищут безопасности, всегда вынуждены быть в тени страха. Наше желание относится не только к материальной безопасности, но гораздо больше к внутренней, психологической безопасности, и именно это желание быть внутри в безопасности с помощью добродетельности, с помощью веры, с помощью нации создает ограниченные и от этого противоречащие группы людей и идеи. Это желание быть в безопасности, достичь желанного результата приводит к принятию указаний, к следованию за примером, к поклонению успеху, авторитету лидеров, спасителей, мастеров, гуру, и все это называют созидательным учением. Но это в действительности бездумность и подражание.
   
«Я понимаю это, но неужели невозможно направлять или быть направляемым, не превращая себя или другого в авторитет, спасителя?»
   
Мы пытаемся понять побуждение, чтобы нами руководили, верно? Что является этим побуждением? Разве оно не результат страха? Не будучи в безопасности, видя вокруг непостоянство, возникает побуждение найти кое-что безопасное, постоянное, но такое побуждение — это импульс страха. Вместо понимания, каков этот страх, мы убегаем от него, и сам этот побег — это страх. Каждый обращается в бегство в известное, а известное является верованиями, ритуалами, патриотизмом, утешающими формулами религиозных учителей, заверениями священников и так далее. Они в свою очередь порождают конфликт между человеком и человеком, и таким образом проблема сохраняется, переходя от одного поколения к другому. Если бы вы стали решать проблему, нужно было бы исследовать и понимать ее корень. Это так называемое созидательное учение, религии, указывающие, что думать, включая коммунизм, придают продолжение страху, так что созидательное учение на самом деле разрушительно.
   
«Думаю, что я начинаю понимать суть вашего подхода, и надеюсь, что мое восприятие правильно».
   
Это не личный, самоуверенный подход, нет личного подхода к истине, также как и к открытию научных фактов. Идея, что существуют отдельные пути к истине, что истина имеет различные аспекты, нереальна, это теоретическая мысль нетерпимых, пытающихся быть терпимыми.
   
«Надо быть очень осторожным, как я понимаю, при использовании слов. Но я хотел бы, если можно, возвратиться к пункту, который я поднял ранее. Так как большинство из нас научили думать — или научили, что думать, как вы выразились, не привнесет ли это нам только больше беспорядка, когда вы продолжаете утверждать различными способами, что всякая мысль обусловлена и что нужно идти за пределы всякой мысли?»
   
Для большинства из нас размышление необычайно важно, верно? Оно имеет определенное значение, но мысль не может найти то, что не является продуктом мышления. Мысль — это результат известного, поэтому она не может постичь неизвестное, непостижимое. Разве мысль — это не желание, желание материальных потребностей или самой высокой духовной цели? Мы говорим не о мысли ученого на работе в лаборатории, или о мысли поглощенного математика и так далее, а о той мысли, которая управляет нашей ежедневной жизнью, нашими повседневными контактами и реакциями. Чтобы выжить, мы вынуждены думать. Размышление — это процесс выживания либо индивидуума, либо нации. Размышление, которое является желанием в его самой низкой и его наивысшей форме, вечно вынуждено быть самоограничивающим, обусловленным. Думаем ли мы о вселенной, о нашем соседе, непосредственно о нас или о Боге, всякое наше размышление ограничено, обусловлено, не так ли?
   
«В том смысле, в каком вы используете слово „размышление“, предполагаю, что да. Но не знание ли помогает сломать это созданные условия?»
   
Разве? Мы накопили знания о таких многочисленных аспектах жизни — о медицине, о войне, о законе, о науке, и, по крайней мере, имеются хоть какие-то знания о нас самих, о нашем собственном сознании. Со всем этим обширным багажом информации свободны ли мы от горя, войны, ненависти? Неужели большее количество знаний освободит нас? Можно знать, что война неизбежна, пока личность, группа, или нация корыстно стремятся к власти, и все же продолжать идти путями, которые ведут к войне. Может ли центр, который порождает антагонизм, ненависть, быть радикально преобразован через знание? Любовь — это не противоположность ненависти, если через знания ненависть превращается в любовь, тогда это не любовь. Это превращение, вызванное мыслью, волей, является не любовью, а просто другим самозащитным приспособлением.
   
«Я вообще не улавливаю этого, если можно так сказать».
   
Мысль — это отклик того, что было, ответ памяти, не так ли? Память — это традиция, опыт, и ее реакция на любой новый опыт — это результат прошлого, так что опыт всегда усиливает прошлое. Ум — это результат прошлого, времени, мысль — это продукт многих вчерашних дней. Когда мысль стремится изменить себя, пробуя быть или не быть этим или тем, она просто увековечивает себя под другим названием, будучи результатом времени, она никогда не сможет понимать бесконечное, вечное. Мысль должна прекратить быть для того, чтобы возникло реальное.
   
Видите ли, сэр, мы так боимся потерять то, что, как мы думаем, имеем, что никогда не проникаем в эти вещи очень глубоко. Мы смотрим на поверхность нас самих и повторяем слова и фразы, которые имеют небольшое значение. Так что мы остаемся мелочными и порождаем антагонизм так же бездумно, как и детей.
   
«Как вы сказали, мы бездумны в нашей кажущейся вдумчивости. Я приду снова, если можно».
  
  
   
    
Помощь
   
   
Улицы были переполнены, а магазины были полны товаров. Это была богатая часть города, но по улицам передвигались люди разного вида, богатые и бедные, чернорабочие и офисные служащие. Были мужчины и женщины со всех частей света, меньшинство в национальных одеждах, а большинство одеты на западный манер. Было много автомобилей, новых и старых, и тем весенним утром дорогие авто искрились из-за хромированного покрытия и полировки, а лица людей были светящимися и улыбающимися. Магазины также были полны народа, и очень немногие, казалось, осознавали синеву неба. Их привлекали витрины, одежда, обувь, новые автомобили и продовольствие. Всюду были голуби, перелетавшие с места на место посреди множества ног и между бесконечными автомобилями. Был тут и книжный магазин со всеми последними книжными новинками бесчисленных авторов. Люди, казалось, никогда не имели забот в этом мире. Война была далеко, на другой части земного шара. Деньги, продовольствие и работа были в изобилии, и происходило повсеместно получение и расход. Улицы были подобны каньонам между высокими зданиями, и не было никаких деревьев. Было шумно, странная неугомонность была присуща народу, который имел все и в то же самое время ничего.
   
Огромная церковь стояла среди фешенебельных магазинов, а напротив нее был такой же большой банк, и оба были внушительны и очевидно необходимы. В просторной церкви священник в стихари и епитрахили (меховой накидке) проповедовал о Том, кто страдал ради человечества. Люди становились на колени в молитвах, там были свечи, идолы и запах ладана. Священник запевал первым, а прихожане подхватывали. Наконец они поднялись и вышли на залитые солнцем улицы и в магазины с их множеством товаров. Теперь в церкви было тихо, только некоторые остались, забывшись в собственных мыслях. Декорации, богато украшенные окна, кафедра проповедника, алтарь и свечи — все было там, чтобы успокоить человеческий ум.
   
Бога надо искать в церквях или в наших сердцах? Побуждение, чтобы вас кто-то утешил, порождает иллюзию, именно это побуждение создает церкви, храмы и мечети. Мы забываемся в них или в иллюзии всемогущего Государства, а реальное проходит мимо. Незначительное становится всепоглощающим. Истина, или то, что вы пожелаете, не может быть найдена с помощью ума, мысль не может найти ее, к ней нет никакого пути, ее нельзя купить через поклонение, молитву или жертвоприношение. Если мы хотим успокоения, утешения, мы так или иначе получим его, но вместе с ним приходит боль и страдание. Желание утешения, безопасности имеет силу создавать любую форму иллюзии. Только когда ум молчит, есть возможность для возникновения реального.
   
Нас было несколько, и B. начал, спрашивая, необходимо ли получать помощь, если нам надо понять всю эту запутанную проблему жизни. Не должен ли быть направляющий, освещенная сущность, кто сможет показать нам истинный путь?
   
«Не достаточно ли мы пресытились всем этим в течение многих лет? — спросил С. — Я из-за одного этого не ищу гуру или учителя».
   
«Если ты действительно не ищешь помощи, тогда, почему ты здесь? — настаивал B. — Ты хочешь сказать, что избавился от всякого желания руководства?»
   
«Нет, не думаю, что избавился, и мне хотелось бы исследовать побуждение искать руководство или помощь. Я теперь не засматриваюсь на витрины, как это бывало, бегая к различным учителям, древним и современным, как я однажды делал. Но я нуждаюсь в помощи, и хотел бы знать почему. И наступит ли когда-либо время, когда я больше не буду нуждаться в ней?»
   
«Лично я не был бы здесь, если не была доступна помощь от кого-либо, — сказал М. — мне помогли в предыдущих случаях, и именно поэтому я здесь опять. Даже при том, что вы указали на зло из-за следования совету кого бы то ни было, сэр, мне помогли вы, и я буду продолжать приходить на ваши беседы и обсуждения так часто, как смогу».
   
Мы ищем свидетельство того, помогают ли нам или нет? Доктор, улыбка ребенка или прохожего, взаимоотношения, лист, унесенный ветром, изменение климата, даже учитель, гуру — все эти вещи могут помогать. Для человека, который внимателен, помощь есть всюду, но многие из нас в спящем состоянии по отношению ко всему окружающему нас, кроме определенного учителя или книги, и в этом наша проблема. Вы обращаете внимание, когда я говорю что-то, верно? Но когда кто-то другой говорит ту же самую вещь, возможно, иными словами, вы становитесь глухими. Вы слушаете того, кого вы считаете авторитетом, и не внимательны, когда говорят другие.
   
«Но я обнаружил, что то, что вы говорите, обычно имеет значение, — ответил M. — так что я слушаю вас внимательно. Когда другой говорит что-то, это часто простая банальность, глупый ответ, или, возможно, я сам глуп. Смысл в том, что мне помогает слушать вас, так почему я не должен делать этого? Даже если каждый будет упорно утверждать, что я просто повторяю за вами, я буду все же приходить так часто, как мне это удастся.
   
Почему мы открыты для помощи в одном особом направлении и закрыты для каждого другого направления? Сознательно или подсознательно вы можете отдавать мне вашу любовь, ваше сострадание, вы можете помогать мне понимать мои проблемы, но почему я упорно утверждаю, что вы — это единственный источник помощи, единственный спаситель? Почему я создаю вас как авторитет для себя? Я слушаю вас, я внимателен ко всему, что вы говорите, но я безразличен или глух к высказыванию другого. Почему? Не в этом ли проблема?»
   
«Вы не говорите, что мы не должны искать помощь, — сказал Л., — а вы спрашиваете нас, почему мы придаем важность тому, кто помогает, делая из него авторитет для нас. Верно?»
   
Я также спрашиваю, почему вы ищете помощь. Когда кто-то ищет помощь, что за побуждение скрывается за этим? Когда кто-то сознательно, преднамеренно приступает к поиску помощи, разве он хочет помощи, или спасения, утешения? Что же это, что мы ищем?
   
«Есть разные виды помощи, — сказал В. — От прислуги до наиболее выдающегося хирурга, от преподавателя средней школы до самого великого ученого — все они дают некоторую помощь. При любой цивилизации помощь необходима, не только обычного вида, но также и руководство духовного учителя, который достиг просветления и помогает установить порядок и мир человечеству».
   
Пожалуйста, давайте отставим обобщения и рассмотрим, что руководство или помощь значат для каждого из нас. Разве она не подразумевает решение индивидуальных трудностей, болей, печали? Если вы являетесь духовным учителем или доктором, я прихожу к вам для того, чтобы вы мне показали счастливый жизненный путь или вылечили от какой-то болезни. Мы ищем путь жизни у просветленного человека, а знания или информацию у ученого. Мы хотим достичь, мы хотим быть успешными, мы хотим быть счастливыми, поэтому ищем образец для жизни, который поможет нам достичь того, чего мы желаем, священного или светского. Перепробовав многое другое, мы думаем о истине как о высшей цели, окончательном успокоении и счастье, и мы хотим заполучить ее. Так что мы начеку, чтобы найти то, чего желаем. Но может ли желание когда-либо проделать свой путь к действительности? Разве желание чего-то, каким бы благородным это ни было, не порождает иллюзию? И когда желания действуют, разве они не основывают структуру авторитета, подражания и страха? Это фактический психологический процесс, ведь так? И помощь ли это или же самообман?
   
«Я с большим трудом не позволяю себя убедить в том, что вы говорите! — воскликнул B. — Я понимаю причину, значение этого. Но я знаю, что вы мне помогли, и я должен отрицать это?»
   
Если кто-то помог вам, и вы делаете из него ваш авторитет, тогда не мешаете ли вы всей дальнейшей помощи, не только от него, но и от всего окружающего вас? Разве помощь не лежит всюду вокруг вас? Зачем смотреть только в одном направлении? И когда вы так замкнуты, так привязаны, может ли какая-либо помощь достичь вас? Но когда вы открыты, есть бесконечная помощь во всех вещах, от пения птицы до зова человека, от листика травы до необъятности небес. Яд и коррупция начинаются тогда, когда вы относитесь к одному человеку как к вашему авторитету, вашему руководителю, вашему спасителю. Это ведь так, правда?
   
«Кажется, я понимаю то, что вы говорите, — сказал Л., — но моя трудность вот в чем. Я был последователем, искателем руководства много лет. Когда вы указываете на более глубокое значение следования кому-то или чему-то, разумом я соглашаюсь с вами, но часть меня восстает против. Теперь как же мне объединить это внутреннее противоречие так, чтобы я больше не был последователем?»
   
Два противостоящих желания или импульса не могут быть объединены, и когда вы представляете третий элемент, который является желанием объединения, вы только усложняете проблему, вы ее не решаете. Но когда вы понимаете целостное значение просьбы о помощи, следования за авторитетом, пусть это будет авторитет другого человека или же вашего собственного выдуманного образца, тогда само это восприятие кладет конец всему следованию.
  
  
   
    
Молчание ума
   
   
За далекой дымкой тумана скрывались белые пески и прохладное море, но здесь было невыносимо жарко, даже под деревьями и в доме. Небо больше не было голубым, а солнце, казалось, поглощало каждую частицу влажности. Ветерок, дувший от моря, прекратился, а горы позади, четкие и близкие, отражали палящие лучи солнца. Беспокойная собака лежала, задыхаясь, как если бы ее сердце разорвалось из-за этой невыносимо высокой температуры. Ясные, солнечные дни шли неделя за неделей, в течение многих месяцев, и холмы, больше не зеленые и мягкие из-за весенних дождей, были сожжены до коричневого цвета, земля была сухой и твердой. Но даже теперь в этих холмах была красота мерцающих за зелеными дубами и золотистым сеном с голыми скалами гор выше них.
   
Дорога, ведущая вверх через холмы к высоким горам, была пыльной, каменистой и неровной. Не было никаких ручьев, никакого звука воды. Жара была сильной на этих холмах, но в тени некоторых деревьев вдоль высохшего русла реки было терпимо, потому что здесь дул небольшой легкий ветерок, поднимающийся к каньону от долины. С этой высоты синева моря была видима на многие мили вдаль. Было очень тихо, даже птицы молчали, а синяя сойка, которая была шумной и склочной, теперь отдыхала. Коричневый олень спускался по дороге, внимательный и осторожный, направляясь к небольшой луже воды в так или иначе сухом русле ручья. Он передвигался по камням так тихо, его большие уши дергались, а большие глаза наблюдали за каждым движением среди кустарников. Он напился досыта и было улегся в тени около водоема, но, должно быть, учуял присутствие человека, которого он не мог видеть, поскольку он тревожно пошел вниз по дороге и исчез. А как трудно было наблюдать за койотом, своего рода дикой собакой, среди холмов! Он был того же самого цвета, как и камни, и хорошо старался, чтобы быть незамеченным. Вам пришлось бы прочно зафиксировать свой взгляд на нем, но даже тогда он исчез бы, и вы не могли бы снова различить его. Вы все смотрели и искали какое-либо движение, но его не было бы. Возможно, он мог бы прийти к водоему. Не слишком давно возник отвратительный пожар среди этих холмов, и дикие твари разбежались, но теперь некоторые возвратились. Через дорогу самка перепела вела своих новорожденных цыплят, их было больше дюжины, она мягко подбадривала, ведя их к густому кустарнику. Они были круглыми, желтовато-серыми комочками из пуха, столь плохо знакомыми с этим опасным миром, но живыми и очаровательными. Там под кустарником несколько из них взобрались на спину матери, но большинство их было под ее успокаивающими крыльями, отдыхая от борьбы за рождение.
   
Что связывает нас вместе? Это не наши потребности. Это ни торговля и крупные отрасли промышленности, ни банки и церкви, они всего лишь идеи и результаты идей. Идеи не связывают нас вместе. Мы можем быть вместе из-за удобства, или из-за необходимости, опасности, ненависти или поклонения, но ни одна из этих вещей не скрепляет нас. Они должны все отпасть от нас, так, чтобы мы были одни. В этом уединении есть любовь, и именно любовь скрепляет нас.
   
Озабоченный ум никогда не является свободным умом, неважно, занят ли он возвышенным или тривиальным.
   
Он прибыл из очень далекой страны. Хотя у него был полиомиелит, парализующее заболевание, теперь он был способен ходить и вести автомобиль.
   
«Подобно многим другим, особенно в таком же состоянии, я посещал различные церкви и религиозные организации, — сказал он, — и ни одна из них не дала мне никакого удовлетворения, но поиск никогда не прекращался. Думаю, что я серьезен, но одна из моих трудностей — это то, что я завистлив. Большинством из нас движет амбиция, жадность или зависть, они неустанные враги человека, и все же, кажется, нельзя без них обойтись. Я пробовал выстроить различные типы сопротивления против зависти, но несмотря на все мои усилия, я оказываюсь в ее ловушке снова и снова, она, подобно воде, просачивающейся через крышу, и прежде, чем я осознаю, где я, я еще более сильно завидую, чем когда-либо. Вы, вероятно, отвечали на тот же самый вопрос множество раз, но если у вас есть терпение, я хотел бы спросить, как высвободить себя из этого водоворота зависти?»
   
Вы, должно быть, обнаружили, что вместе с желанием не быть завистливым возникает конфликт противоположностей. Желание или воля не быть этим, но быть тем, приводит к конфликту. Мы вообще полагаем, что этот конфликт является естественным процессом жизни, но так ли это? Эта постоянная борьба между тем, что есть, и тем, что должно быть, считается благородной, идеалистической, но желание и попытка быть независтливым — это то же самое, что быть завистливым, верно? Если по-настоящему понять это, то не будет никакого сражения между противоположностями;, конфликт дуальности прекращается. Это не вопрос, который надо обдумать, когда вы придете домой, это факт, который надо понять немедленно, и такое восприятие — вот что важно, а не то, как быть свободным от зависти. Свобода от зависти приходит не через конфликт ее противоположности, а с пониманием того, что есть, но это понимание невозможно, пока ум заинтересован в изменении того, что есть.
   
«Не является ли изменение необходимостью?»
   
Может ли быть изменение с помощью акта воли? Разве воля — это не сконцентрированное желание? Породив зависть, желание теперь стремится к состоянию, в котором нет зависти, оба состояния — это порождения желания. Желание не может вызвать фундаментальное изменение.
   
«Тогда что вызовет?»
   
Восприятие сути того, что есть. Пока ум или желание стремится изменить себя от этого до того, всякое изменение поверхностно и тривиально. Полное значение этого факта нужно прочувствовать и понять, и только тогда может произойти радикальное преобразование. Пока ум сравнивает, оценивает, стремится к результату, нет никакой возможности изменения, а лишь ряд бесконечных сражений, которые он называет жизнью.
   
«То, что вы говорите, кажется столь истинным, но даже когда я слушаю вас, я обнаруживаю, что я охвачен борьбой за изменение, достижение цели, получение результата».
   
Чем больше вы боретесь против привычки, какими глубокими не были бы ее корни, тем больше силы вы ей придаете. Осознание одной привычки, не выбирая и взращивая искусственно другую, является окончанием привычки.
   
«Тогда я должен молча остаться с тем, что есть, не принимая это, не отклоняя. Это трудная задача, но я вижу, что это единственный путь, если нужна свобода.
   
Теперь я могу перейти к другому вопросу? Разве тело не влияет на ум, а ум в свою очередь на тело? Я особенно заметил это в моем случае. Мои мысли заняты воспоминаниями о том, каким я был — здоровым, сильным, быстрым на подъем — и тем, каким я надеюсь быть, по сравнению с тем, каким я являюсь сейчас. Кажется, я не способен принять мое нынешнее состояние. Что мне делать?»
   
Это постоянное сравнение настоящего с прошлым и будущим причиняет боль и износ ума, не так ли? Оно мешает вам рассмотреть факт вашего существующего состояния. Прошлое никогда не может повториться, а будущее непредсказуемо, так что у вас есть только настоящее. Вы можете адекватно иметь дело только с настоящим, когда ум свободен от бремени прошлой памяти и будущей надежды. Когда ум внимателен к настоящему, без сравнения, тогда есть возможность для других вещей случиться.
   
«Что вы подразумеваете под „другими вещами“?»
   
   
Когда ум поглощен его собственными болями, надеждами и страхами, нет никакого пространства для освобождения от них. Процесс самоизоляции мысли только наносит вред уму в дальнейшем, так что запускается порочный круг. Озабоченность делает ум тривиальным, мелочным, пустым. Озабоченный ум — это не свободный ум, а озабоченность свободой все еще мелочность. Ум мелочен, когда он поглощен Богом, государством, добродетелью или своим собственным телом. Эта озабоченность телом мешает приспособиться к настоящему, обретению живости и движения, даже ограниченных. Эго, с его озабоченностями, порождает его собственные боли и проблемы, которые затрагивают тело, и беспокойство о телесных болезнях только далее является помехой для тела. Это не означает, что здоровьем нужно пренебрегать, но озабоченность здоровьем, как и озабоченность истиной, идеями, только укрепляет ум в его собственной мелочности. Существует огромное отличие между озабоченным умом и активным умом. Активный ум молчалив, он осознает и разрывается между противоположностями.
   
«Сознательно довольно трудно вобрать все это в себя, но, возможно, подсознание поглощает то, что вы говорите, по крайней мере, я так надеюсь.
   
Я хотел бы задать еще один вопрос. Видите ли, сэр, есть моменты, когда мой ум молчит, но эти моменты очень редки. Я обдумывал проблему медитации и читал некоторые вещи, которые вы сказали о ней, но в течение долгого времени мое тело слишком много для меня значило. Теперь, когда я более или менее привык к моему физическому состоянию, чувствую, что важно искусственно добиться этого молчания. Как приступить к этому?»
   
Разве можно искусственно добиться молчания, тщательно лелеять его и усиливать? И кто тот, культивирующий его? Отличается ли он от всего вашего бытия? Есть ли молчание, спокойный ум, когда одно желание доминирует над всеми остальными, или когда оно устраивает сопротивление против них? Есть ли молчание, когда ум дисциплинирован, сформирован и контролируется? Разве все это не подразумевает надсмотрщика, так называемое высшее «я», которое контролирует, судит, выбирает? А есть ли такая сущность? Если есть, не является ли она продуктом мысли? Мысль, подразделяя себя как высшую и низшую, постоянную и непостоянную, является все еще результатом прошлого, традиции, времени. В этом разделении он находит его собственную безопасность. Мысль или желание теперь ищут безопасности в молчании, и поэтому они просят метод или систему, которая предлагает то, что требуется. Вместо мирских утех они теперь жаждут удовольствия от молчания, таким образом, они порождают конфликт между тем, что есть, и тем, что должно быть. Нет никакого молчания, где есть конфликт, подавление, сопротивление.
   
«Не стоит стремиться к молчанию?»
   
Не может быть никакого молчания, пока есть стремящийся. Молчание спокойного ума может быть только, когда нет стремящего, когда нет никакого желания. Не отвечая, задайте этот вопрос самому себе: может ли замолчать все ваше бытие? Может ли единый, целостный ум, сознательный, также как и подсознательный, быть спокойным?
  
  
   
    
Довольство
   
   
Самолет был переполнен. Он летел на высоте в двадцать с лишним тысяч футов над Атлантическим океаном, а ниже был виден толстый ковер из облаков. Небо выше было ярко-синим, а солнце было позади нас, мы держали курс на запад. Дети играли, бегали вверх и вниз по проходу, а теперь, вымотавшись, они спали. После долгой ночи все до одного не спали, курили и пили. Впереди сидящий мужчина рассказывал другому о своем бизнесе, а женщина на заднем сиденье описывала в довольных тонах те вещи, которые она купила, и размышляла на тему, сколько пошлины ей придется заплатить. На той высоте полет был ровным, не было ни одной воздушной ямы, хотя ниже нас дули резкие ветра. Крылья самолета были яркими в ясном солнечном свете, и пропеллеры вертелись плавно, разрезая воздух с фантастической скоростью. Ветер был позади нас, и мы летели с скоростью более, чем три сотни миль в час.
   
Двое мужчин на расстоянии всего лишь узкого прохода говорили довольно громко, и было трудно не подслушать то, о чем они говорили. Они были крупными людьми, а один имел красное, обветренное лицо. Он объяснял то, каков бизнес охоты китов, насколько опасно это было, какая от этого имелась прибыль и какими ужасно бурными были моря. Некоторые киты весили сотни тонн. Считалось, что матерей с детенышами нельзя убивать, и при этом не разрешалось убивать больше, чем определенное количество китов в пределах указанного времени. Убийство этих огромных монстров, очевидно, было разработано большей частью с научной точки зрения, каждая группа имела специальную наработку для выполнения того, для чего она была технически обучена. Запах промышленного судна был почти невыносим, но к нему привыкаешь, как почти к любому. Но в этом крутились большие деньги, если все шло хорошо. Он начал объяснять то удивительное очарование от убийства, но в тот момент принесли напитки, и предмет беседы сменился.
   
Людям нравится убивать, неважно, друг друга ли, или безвредного, ясноглазого оленя в глубине леса, или тигра, который охотится на домашних животных. Змею на дороге специально переезжают, устанавливают капкан, и волк или койот попадается. Хорошо одетые, смеющиеся люди выходят с их драгоценным оружием и убивают птиц, которые недавно пели друг другу. Мальчик убивает трещащую синюю сойку из своего духового ружья, а взрослые вокруг не говорят никогда и слова сочувствия и не ругают его, напротив, они говорят, как метко он выстрелил. Убийство ли ради так называемого спортивного интереса, ради пропитания, ради страны, ради мира — нет большого различия во всем этом. Оправдание — это не ответ. Остается только одно: не убивать. На западе мы считаем, что животные существуют для наших желудков или ради удовольствия убийства, или ради их меха. На востоке же в течение столетий каждый родитель учил и повторял: не убивайте, будьте сострадательными, жалейте. Здесь у животных нет души, так что они могут быть убиты безнаказанно, там животные имеют души, так что подумайте и позвольте вашему сердцу познать любовь. Есть животных и птиц здесь расценивается как нормальное, естественное явление, санкционированное церковью и рекламными объявлениями, там же не так, и вдумчивые, религиозные личности по традиции и культуре никогда этого не делают. Но это также быстро разрушается. Здесь мы всегда убивали от имени бога и страны, и теперь это происходит всюду. Убийство распространяется, почти внезапно древние культуры отметаются в сторону, и продуктивность, жестокость и средства разрушения тщательно лелеются и укрепляются.
   
Мир не приходит вместе с политическим деятелем или священником, не приходит он и с адвокатом или полицейским. Мир — это состояние ума, когда есть любовь.
   
Он был мелким бизнесменом, соперничающим, но способным лишь сводить концы с концами.
   
«Я не пришел, чтобы говорить о своем деле, — сказал он. — Оно дает мне все, что мне нужно, а так как мои потребности невелики, я справляюсь. Будучи не слишком амбициозным, я не участвую в игре жестокой конкуренции. Однажды, когда я проходил мимо, я увидел толпу под деревьями, и я остановился, чтобы послушать вас. Это было пару лет назад, но то, что вы сказали, что-то во мне расшевелило. Я не слишком хорошо образован, но я теперь читаю ваши беседы и вот я здесь. Раньше я быть доволен моей жизнью, моими мыслями и немного верил временами во что-нибудь, что не обременяло мой мозг. Но с того воскресного утра, когда я блуждал по той долине в своем автомобиле и случайно наткнулся и услышал вас, я был постоянно недоволен. То, что я недоволен, не так сильно связано с моей работой, но недовольство охватило все мое существо. Раньше я испытывал жалость к людям, которые были недовольны. Они были так несчастны, ничто не удовлетворяло их, а теперь я присоединился к их рядам. Когда-то я был удовлетворен моей жизнью, моими друзьями, и тем, чем я занимался, но теперь я недоволен и несчастен».
   
Если позволите спросить, что вы подразумеваете под словом «недовольство»?
   
«До того воскресного утра, когда я услышал вас, я был удовлетворенный человек, и, как предполагаю, довольно скучный для других, теперь же я вижу, насколько глуп я был, и я пробую быть разумным и внимательным ко всему вокруг себя. Я хочу равняться на что-то, добраться куда-нибудь, и это побуждение, естественно, приводит к недовольству. Раньше я как будто спал, если можно это так выразить, но теперь я пробуждаюсь».
   
Вы пробуждаетесь или вы пробуете погрузиться снова в сон через желание стать кем-то? Вы говорите, что вы спали, и что теперь вы пробуждены, но это пробужденное состояние делает вас недовольными, что не радует вас, причиняет вам боль, и, чтобы убежать от этой боли, вы пытаетесь стать кем-то, следовать за идеалом и так далее. Это подражание погружает вас снова в сон, не так ли?
   
«Но я не хочу возвратиться к моему прежнему состоянию, и мне действительно хочется остаться бодрствующим».
   
Не очень ли странно, как ум обманывает себя? Ум не любит, когда его беспокоят, он не любит, когда с него вытряхивают старые образцы, его удобные привычные мысли и действия. Будучи потревоженным, он ищет пути и средства, чтобы установить новые границы и пастбища, в которых он может безопасно жить. Именно эту зону безопасности ищет большинство из нас, и именно это желание быть в безопасности, оставаться непотревоженным погружает нас в сон. Обстоятельства, слово, жест, переживание могут пробудить нас, потревожить, но мы хотим снова, чтобы нас погрузили в сон. Это происходит все время с большинством из нас, и это не является состоянием пробуждения. Что нам надо понять, так это способы, которыми ум погружает себя в сон. Ведь так?
   
«Но, должно быть, имеется очень много способов, с помощью которых ум погружается в сон. Возможно ли знать их всех и избежать их?»
   
Можно указать несколько, но это не решило бы проблему, не так ли?
   
«Почему нет?»
   
Просто изучить способы, которыми мнение погружает себя в сон, означает снова найти средство, возможно, иное, чтобы быть безмятежным, быть в безопасности. Важно вот что: не спать и не спрашивать, как не спать, преследование «как» — это побуждение быть в безопасности.
   
«Тогда что же делать?»
   
Оставайтесь с недовольством, не желая умиротворить его. Именно это желание быть безмятежным должно быть понято. Это желание, которое принимает многие формы, является побуждением убежать от того, что есть. Когда эти побуждения уйдут одно за другим, но не из-за какой-либо формы принуждения, сознательной или неосознанной, только тогда боль недовольства прекращается. Сравнение того, что есть, с тем, что должно быть, приносит боль. Прекращение сравнения — это не состояние довольства, это состояние бодрствования без деятельности «я».
   
«Все это довольно-таки ново для меня. Мне кажется, что вы вкладываете в слова совершенно иное значение, а общение возможно только, когда оба из нас одновременно вкладывают одно и то же значение в одно и то же слово».
   
Общение — это взаимоотношения, верно?
   
«Вы преждевременно используете более широкое значение, чем я сейчас способен уловить. Я должен глубже вникнуть во все это, и, возможно, тогда я пойму».
  
  
   
    
Актер
   
   
Дорога петляла в стороны через низкие холмы, миля за бесконечной милей. Палящие лучи полуденного солнца ложились на золотистые холмы, а под рассеянными деревьями образовались глубокие тени, которые говорили об их уединенном существовании. На мили вокруг не было какого-либо жилища, там и здесь попадались несколько одиноких домашних животных, и только иногда какой-нибудь автомобиль вдруг появлялся на гладкой, ухоженной дороге. Небо на севере было ярко-голубым и ослепительным — на западе. Дикая местность была странно оживлена, хотя она и была бесплодной, изолированной и далекой от человеческой радости и боли. Не было птиц, и вы не увидели бы никаких диких животных, кроме нескольких бурундуков, которые пробегали через дорогу. Никакой воды не было видно, кроме одного или двух мест, где были домашние животные. Во время дождей холмы покроются зеленью, мягкой и манящей, но теперь они были суровыми и строгими, с красотой великого спокойствия. Это был удивительный вечер, насыщенный и полный, но пока дорога извивалась туда-сюда среди холмистой местности, время подошло к концу. Знак оповещал, что осталось восемнадцать миль до главной дороги, ведущей на север. Потребуется полчаса или около того, чтобы добраться туда: время и расстояние. Все же в тот момент, время и расстояние прекратилось. Это был неизмеримый момент, у него не было ни начала, ни конца. Синее небо и покатые, золотистые холмы были там, обширные и вечные, но они были частью этого безвременья. Глаза и ум следили за дорогой. Темные и одинокие деревья были яркими и впечатляющими, и каждая отдельная травинка сена на извилистых холмах выделялась, простая и ясная. Свет того позднего вечера вокруг деревьев и среди холмов был очень спокойным, и единственное, что двигалось, был автомобиль, так быстро мчавшийся. Молчание между словами обладало неизмеримым спокойствием. Эта дорога окончится, соединяясь с другой, и та тоже где-нибудь сойдет на нет. Те неподвижные, темные деревья упадут, а пыль от них будет рассеяна и забыта, нежная зеленая трава взойдет после дождей, и она тоже увянет.
   
Жизнь и смерть неотделимы, и в их разделении скрывается постоянный страх. Разделение — это начало времени, страх конца рождает боль начала. Ум оказывается пойманным в этом колесе и начинает плести паутину времени. Мысль — это процесс и результат времени, и мысль не может искусственно взращивать любовь.
   
Он был хорошо известным актером, который сделал себе имя, но он был все еще достаточно молод, чтобы познавать и страдать.
   
«Почему мы играем? — спросил он. — Для одних сцена — это просто средство для существования, для других она предлагает возможность для выражения их собственного тщеславия, а еще для некоторых играть различные роли — это огромный стимул. Сцена также предлагает изумительное бегство от жизненных реалий. Я играю по всем этим причинам, и, возможно, также потому, — я говорю это с колебанием — что надеюсь принести какое-то добро через сцену».
   
Разве театральная игра не придает силу «я», эго? Мы позируем, мы надеваем маски, и постепенно позирование, маска становится ежедневной привычкой, прикрывая многочисленные «я»: противоречия, жадность, ненависть и так далее. Идеал — это позирование, маска, прикрывающая факт, реальное. Может ли кто-то делать добро через сцену?
   
«Вы подразумеваете, что не может?»
   
Нет, это вопрос, а не осуждение. При написании пьесы у автора имелись определенные идеи и намерения, которые он хочет объяснить. Актер — это посредник, маска, а публику развлекают или поучают. Разве такое образование делает добро? Или же оно просто ставит условия для ума в соответствие образцу, хорошему или плохому, разумному или глупому, изобретенному автором?
   
«О, господи, я никогда не думал обо всем этом. Понимаете, я могу стать довольно успешным актером, и прежде, чем я полностью погружусь в это, я задаю себе вопрос, суждено ли актерской игре быть моим жизненным путем. В ней присутствует присущее ей загадочное обаяние, иногда очень разрушительное, а в другое время очень приятное. Вы можете принимать игру всерьез, но сама по себе она не очень серьезна. Поскольку я склонен быть довольно-таки серьезным, я задался вопросом, стоит ли делать сцену своей карьерой. Есть что-то во мне, что протестует против абсурдной поверхностности всего этого, и все же меня очень влечет к этому, поэтому мне тревожно, мягко говоря. Через все это проходит нить серьезности».
   
Может ли кто-то другой решать то, каков должен быть ваш жизненный путь?
   
«Нет, но, обговорив вопрос с другим, иногда становится ясно».
   
Если можно напомнить, любая деятельность, которая делает акцент на «я», на эго, разрушительна, она приносит горе. Это основная проблема, верно? Ранее вы сказали, что хотели бы делать добро, но, конечно, добро невозможно, когда сознательно или подсознательно «я» лелеется и поддерживается через какую-либо карьеру или деятельность.
   
«Разве не всякое действие основано на выживании "я"?»
   
Возможно, не всегда. Внешне может казаться, что действие носит самозащитный характер, но внутри оно может не быть таким вообще. То, что другие говорят или думают по этому поводу, не имеет особого значения, но не следует обманывать себя. А обмануть себя в психологических вопросах очень легко.
   
«Мне кажется, что, если я в действительности заинтересован в отречении от моего „я“, мне надо будет уйти в монастырь или вести жизнь отшельника».
   
Неужели необходимо вести жизнь отшельника, чтобы отречься от «я»? Понимаете, у нас есть концепция самоотверженной жизни, и именно эта концепция предотвращает понимание жизни, в которой нет «я». Концепция — это другая форма «я». Без бегства в монастыри и тому подобное, разве невозможно быть пассивно внимательным к деятельности «я»? Это осознание может вызывать совершенно иную деятельность, которая не порождает горе и страдание.
   
«Тогда существуют некоторые профессии, которые являются очевидно вредными для нормальной жизни, и я отношу мою к ним. Я все еще весьма молод. Я могу отказаться от сцены и, вникнув во все это, я совершенно уверен, что так и будет. Но тогда что же мне делать? У меня есть некоторые таланты, которые могут развиться и быть полезными».
   
Талант может стать проклятием. «Я» может воспользоваться и укрепить себя через способности, и тогда талант становится проявлением и прославлением «я». Одаренный человек может принести свой дар в жертву богу, зная об его опасности. Но он осознает свой дар, иначе он не принес бы его в жертву, и именно это осознание того, что вы есть такой или вы имеете то-то, нужно понять. Отказ от того, кем кто-то является, или от того, что он имеет, с целью быть скромным — это тщеславие.
   
«Я начинаю получать представление обо всем этом, но это все еще очень запутанно».
   
Возможно, но что важно, так это не основанное на выборе понимание очевидных и скрытых действий «я».
  
  
   
    
Путь знаний
   
   
Солнце село за горами, и розоватый багрянец все еще оставался над цепью скал на востоке. Дорожка вела вниз, сворачивая то вправо, то влево, через зеленую долину. Это был спокойный вечер, и среди листьев дул легкий ветерок. Вечерняя звезда только что появилась в небе над горизонтом, и через некоторое время будет совсем темно, потому что не было луны. Деревья, которые раньше были открыты и приветливы, уходили в себя из-за темноты ночи. Среди этих холмов было прохладно и тихо, и теперь на небе было полно звезд, а горы были ясными и четкими на фоне холмов. Тот запах, присущий только ночи, заполнял воздух, а вдалеке лаяла собака. Это была очень спокойная ночь, и это спокойствие, казалось, проникало в камни, в деревья, во все вещи вокруг, и шаги по неровной дорожке не нарушали его.
   
Ум также был совершенно спокоен. В конце концов, медитация — это не средство, чтобы вызвать результат, то состояние, которое было или которое могло бы быть. Если медитация делается с намерением, желаемый результат может быть достигнут, но тогда это не медитация, это только лишь выполнение желания. Желание никогда не бывает удовлетворенным, нет конца желанию. Понимание желания без попытки положить ему конец или поддержать его является началом и концом медитации. Но есть кое-что помимо этого. Удивительно, как медитирующий упорствует. Он стремится к продолжению, становится наблюдателем, переживающим, механизмом воспоминаний, тем, кто оценивает, накапливает, отклоняет. Когда медитация исходит от медитирующего, она только усиливает медитирующего, переживающего. Спокойствие ума — это отсутствие переживающего, наблюдателя, который осознает, что спокоен. Когда ум спокоен, возникает состояние бдительности. Вы можете быть периодически бдительным по отношению ко многим вещам, вы можете исследовать, искать, исследовать, но это действия желания, воли, признания и выгоды. То, что вечно начеку, не является ни самим желанием, ни продуктом желания. Желание порождает конфликт дуальности, а конфликт — это невежество.
   
Имея хорошие связи и богатство, теперь она была на охоте за духовным. Она разыскала католических духовных лидеров и индусских учителей, училась вместе с суфистами и немного увлекалась буддизмом.
   
«Конечно, — добавила она, — я также изучала оккультизм, и теперь я пришла, чтобы учиться у вас».
   
Разве мудрость находится в накоплении больших знаний? Если позволите поинтересоваться, что же вы ищете?
   
«Я стремилась к различным вещам в разные периоды моей жизни, и то, что я искала, я обычно находила. Я накопила огромный опыт и вела богатую и разнообразную жизнь. Я много читала на разнообразные темы и побывала у одного из выдающихся психиатров, но я все еще ищу».
   
Почему вы делаете все это? Зачем этот поиск, неважно, поверхностный или глубокий?
   
«Какой странный вопрос! Если не искать, можно было бы остановиться в развитии, если постоянно не учиться, жизнь не имела бы никакого значения, можно было бы с таким же успехом умереть».
   
Опять же, чему вы учитесь? При чтении того, что сказали другие о структуре и поведении людей, при анализе социальных и культурных различий, при изучении любой из различных наук или школ философии, что же это, что вы накапливаете?
   
«Я чувствую, что если только имела бы достаточно знаний, то это спасло бы людей от борьбы и страданий, так что я собираю их, где могу. Знание необходимо для понимания».
   
Разве понимание приходит через знания? Или же знания мешают творческому пониманию? Мы, кажется, считаем, что, накапливая факты и информацию, получая энциклопедические знания, мы будем освобождены из нашей неволи. Это не так просто. Антагонизм, ненависть и война не прекратились, хотя все мы знаем, насколько они разрушительны и бесполезны. Знание не обязательно является профилактикой всех этих явлений, напротив, оно может стимулировать и поощрять их. Так что не важно ли выяснить, почему мы накапливаем знания?
   
«Я говорила со многими педагогами, которые считают, что если знание может быть распространено достаточно широко, оно рассеет ненависть человека к человеку и предотвратит полное разрушение мира. Я думаю, что это то, чем наиболее серьезные педагоги обеспокоены».
   
Хотя теперь мы имеем так много знаний в таких многочисленных областях, они не остановили жестокость человека по отношению к человеку даже среди одной и той же группы, нации или религии. Возможно, знания делают нас слепыми в отношении некоего другого фактора, который является реальным выходом из всего этого хаоса и страдания.
   
«Что это?»
   
В каком смысле вы задаете этот вопрос? Можно дать устный ответ, но это только добавит слова в уже перегруженной ум. Для большинства людей знание — это накопление слов или подкрепление их предубеждений и верований. Слова, мысли — это структура, в которой существует собственная концепция. Эта концепция сжимается или расширяется благодаря опыту и знаниям, но твердое ядро «я» остается, и простое знание или изучение никогда не может растопить его. Революция — это добровольное растворение этого ядра, этой концепции, в то время, как действие, рожденное увековечивающим знанием, может только привести к большему страданию, разрушению.
   
«Вы предполагаете, что должен быть иной фактор, который является истинным решением всех наших бедствий, и я спрашиваю со всею серьезностью, каков тот фактор. Если такой фактор существует, можно было знать его и строить всю свою жизнь вокруг него, и в результате могла бы возникнуть новая культура».
   
Мысль никогда не сможет найти его, ум никогда не сможет отыскать его. Вы хотите узнать и построить вашу жизнь вокруг него, но «вы» с его знанием, его страхами, его надеждами, расстройствами и иллюзиями, никогда не сможете обнаружить его, а без его обнаружения просто приобретение большего количества знания, большего изучения, будет только действовать как дальнейший барьер для возникновения того состояния.
   
«Если вы не будете вести меня к нему, мне придется разыскать его самой, и все же вы предполагаете, что всякий поиск должен прекратиться».
   
   
Если бы было руководство, не было бы никакого открытия. Нужна свобода для обнаружения, не руководство. Открытие — это не награда.
   
«Боюсь, что не понимаю всего этого».
   
Вы ищете руководства, чтобы найти, но если вами руководят, вы больше не свободны, вы становитесь рабом того, кто знает. Тот, кто утверждает, что он знает, уже раб его знания, и он также должен быть свободен, чтобы найти. Обнаружение происходит от мгновения до мгновения, так что знание становится препятствием.
   
«Пожалуйста, объясните еще немного?»
   
Знание всегда принадлежит прошлому. То, что вы знаете — уже в прошлом, не так ли? Вы не знаете настоящее или будущее. Укрепление прошлого — вот путь знания. То, что может быть обнаружено, может оказаться полностью новым, а ваши знания, которые являются накоплением прошлого, не могут постичь новое, неизвестное.
   
«Вы имеете в виду, что нужно избавиться от всякого знания, если надо найти бога, любовь или что-либо другое?»
   
«Я» — это прошлое, сила, чтобы накапливать вещи, добродетели, идеи. Мысль — это результат этих созданных условий дня вчерашнего, и с помощью этого инструмента вы пробуете раскрыть непостижимое. Это невозможно. Знание должно прекратить быть для того, чтобы было непостижимое.
   
«Тогда как освободить ум от знаний?»
   
Не существует «как». Практика по методике только далее обуславливает ум, и тогда вы имеете результат, а не ум, который свободен от знаний, от «я». Нет никакого пути, а только лишь пассивное осознание сути в отношении знаний.
  
  
   
    
Убеждения — мечты
   
   
Как прекрасна земля с ее пустынями и богатыми полями, с ее лесами, реками и горами, с ее бесчисленными птицами и животными и людьми! Есть деревни, грязные и пораженные болезнями, где не было достаточно дождей в течение многих сезонов, все колодцы почти сухие, и домашняя скотина — это кожа да кости. Поля растрескались, арахис увядает, сахарный тростник больше не садят, а река без воды уже несколько лет. Сельские жители попрошайничают, крадут и ходят голодными, они ожидают дождей. А есть богатые города с чистыми улицами и сияющими новыми автомобилями, в них вымытые и одетые люди, бесконечные магазины, забитые товарами, библиотеки, университеты и трущобы. Земля прекрасна, и ее почва вокруг храма и в бесплодной пустыне священна.
   
Воображать — это одно, а воспринимать то, что есть, — это другое, но оба связывают. Легко воспринимать то, что есть, но быть свободным от этого — это другой вопрос, потому что восприятие омрачено осуждением, сравнением, желанием. Воспринимать без вмешательства цензора трудно. Воображение строит образ «я», и мысль тогда функционирует в пределах его тени. Из-за этой концепции «я» возникает конфликт между тем, что есть, и тем, что должно быть, конфликт дуальности. Восприятие факта и идея о факте являются двумя совершенно разными состояниями, и только ум, который не повязан мнением, сравнительной оценкой, способен к восприятию того, что является истинным.
   
Она проделала длинный путь на поезде и автобусе, и последнюю часть пути ей пришлось идти пешком, но поскольку это был прохладный день, восхождение не было слишком трудным.
   
«У меня довольно-таки неотложная проблема, о которой я хотела бы поговорить, — сказала она. — Когда два человека, которые любят друг друга, непреклонны в своих диаметрально противоположных убеждениях, что надо делать? Должен ли один или другой уступить? Может ли любовь соединить этот разделяющий и разрушительный разрыв?»
   
Если бы была любовь, были бы тогда эти застывшие убеждения, которые разделяют и обязывают?
   
«Возможно, нет, но теперь это переросло за пределы состояния любви, убеждения стали твердыми, жесткими, неумолимыми. Один может быть гибок, но, если другой нет, обязательно будет взрыв. Можно ли что-то с этим сделать, чтобы избежать этого? Один может уступать, приспосабливаться, но, если другой полностью непримирим, жизнь с этим человеком становится невозможной, нет никаких взаимоотношений с ним. Эта непримиримость ведет к опасным результатам, но заинтересованный человек, кажется, не против таких мучений из-за своих убеждений. Все это кажется довольно абсурдным, если рассмотреть иллюзорный характер идей, но идеи пускают глубокие корни, когда нет ничего иного. Доброта и внимание исчезают в ярком блеске идей. Человек полностью убежден, что его идеи, теории, которые он почерпнул из книг, спасут планету, принеся всем мир и изобилие, и он полагает, что убийство и разрушение, когда необходимо, оправданы как средства для того идеалистического результата. Важен результат, а не средства. Ничто и никто не имеет значения, пока не достигнут тот результат».
   
Спасение для такого ума находится в уничтожении тех, кто не имеет то же самое убеждение. Некоторые религии в прошлом считали, что это был божественный путь, и они все еще отлучают от церкви, угрожают вечным адом и так далее. То, о чем вы говорите, — это новейшая религия. Мы ищем надежду в церквях, в идеях, в «летающих тарелках», в мастерах, в гуру, а все это только ведет к большему страданию и разрушению. В себе каждый должен быть свободен от этого непримиримого отношения, поскольку идеи, пусть даже великие, или утонченные и убедительные, являются иллюзорными, они разделяют и уничтожают. Когда ум больше не оказывается пойманным в сети идей, мнений, убеждений, тогда возникает что-то совершенно отличное от проекций ума. Ум — это не самая последняя инстанция для решения наших проблем, наоборот, это породитель проблем.
   
«Я знаю, что вы не даете советы людям, сэр, но все равно, что делать? Я постоянно задавала себе этот вопрос в течение многих месяцев, но не нашла ответа. Но даже сейчас, когда я задала этот вопрос, я начинаю понимать, что нет точного ответа, что нужно жить от мгновения до мгновения, принимая вещи такими, какими они приходят, и забывая о себе. Тогда, возможно, можно быть кроткой и прощать. Но как же трудно это будет!»
   
Когда вы говорите, «как трудно это будет», вы уже прекратили жить от мгновения до мгновения с любовью и кротостью. Ум запроектировал себе в будущее создание проблемы, что есть сама природа «я». Прошлое и будущее — это его хлеб насущный.
   
«Можно я спрошу еще кое-что? Возможно ли интерпретировать свои собственные сны? В последнее время мне много снится, и я знаю, что эти сны пытаются мне что-то сообщить, но я не могу интерпретировать их символы и образы, которые продолжают повторяться в моих снах. Эти символы и образы не всегда одни и те же, они изменяются, но в своей основе все они имеют одинаковое содержание и значение, по крайней мере, я так думаю, хотя, конечно, я могу ошибаться».
   
Что означает слово «интерпретировать» по отношению ко снам?
   
«Как я объясняла, у меня очень тяжелая проблема, которая беспокоила меня в течение многих месяцев, и все мои сны касаются этой проблемы. Они пытаются сообщить мне кое-что, возможно, дать мне намек, что я должна сделать, и, если бы только я могла правильно интерпретировать их, я знала бы то, что они пытаются передать».
   
Конечно, спящий неотделим от его снов, спящий — это сон. Разве вы не считаете, что это важно понять?
   
«Я не понимаю, что вы имеете в виду. Объясните, пожалуйста».
   
Наше сознание — это целостный процесс, хотя оно и может иметь противоречия внутри себя. Оно может разделить себя на сознательное и бессознательное, скрытое и открытое. В нем могут быть противостоящие желания, ценности, убеждения, но это сознание — это тем не менее полный, единый процесс. Сознательный ум может осознавать сон, но сон — это результат деятельности целостного сознания. Когда верхний слой сознания пробует интерпретировать сон, которой является проекцией целого сознания, тогда его интерпретация будет частичной, неполной, искаженной. Интерпретирующий неизбежно искажает символ, сон.
   
«Простите, но мне это непонятно».
   
Сознательный, поверхностный ум так поглощен беспокойством, попыткой найти решение своей проблемы, что в течение периода бодрствования он никогда не успокаивается. Во время так называемого сна, будучи возможно несколько более тихим, менее тревожащимся, ум принимает сообщения о деятельности целого сознания. Такое сообщение — это сон, который беспокойный ум после пробуждения пытается интерпретировать, но его интерпретация будет неправильной, поскольку он заинтересован в немедленном действии и его результате. Побуждение интерпретировать должно прекратиться до того, как наступит понимание целостного процесса сознания. Вы очень озабочены выяснением, как поступить правильно по отношению к вашей проблеме. Не так ли? Сама эта озабоченность мешает пониманию проблемы, и поэтому происходит постоянное изменение символов, за которыми содержание кажется всегда тем же самым.
   
Так в чем же теперь проблема?
   
«Не бояться того, что произойдет, что бы ни случилось».
   
Вы так легко можете избавиться от страха? Простое устное заявление не покончит с беспокойством. Но в это ли проблема? Вы можете желать покончить со страхом, но тогда «как», образ действия становится важным, и вы имеете новую проблему, наряду со старой. Таким образом, мы двигаемся от проблемы к проблеме и никогда не свободны от них. Но сейчас мы говорим о чем-то, совершенно другом, верно? Нас не интересует замена одной проблемы на другую.
   
«Тогда, как мне кажется, реальная проблема состоит в том, чтобы иметь спокойный ум».
   
Естественно, это является единственной проблемой: спокойный ум.
   
«Как можно иметь спокойный ум?»
   
Посмотрите, что вы говорите. Вы хотите обладать спокойным умом, как вы обладали бы платьем или домом. Имея новую цель, спокойствие ума, вы начинаете исследовать способы и средства получения этого, и таким образом, на вашей ответственности еще одна проблема. Просто осознайте чрезвычайную необходимость и важность спокойного ума. Не боритесь за спокойствие, не мучайте себя дисциплиной, чтобы обрести его, не создавайте его искусственно и не практикуйте его. Все эти усилия приводят к результату, и то, что является результатом, — это не спокойствие. То, что притянуто искусственно, может распасться на части. Не ищите продолжения спокойствия. Спокойствие нужно переживать от мгновения до мгновения, его нельзя накопить.
  
  
   
    
Смерть
   
   
Река была очень широкой здесь, почти в милю, и очень широкой. По середине реки воды были чистыми и голубыми, но к берегам они были в пятнах, грязными и медленно текущими. Солнце садилось за огромным, раскинувшимся за рекой городом. Дым и пыль города придавали изумительные цвета садящемуся солнцу, которые отражались в широких, танцующих водах. Это был прекрасный вечер, и каждая травинка, деревья и щебечущие птицы были охвачены бесконечной красотой. Ничто не было отделено, отвержено. Шум поезда, грохочущего по отдаленному мосту, был частью этого полного спокойствия. Недалеко пел рыбак. По обоим берегам были широкие, засаженные полосы, и в течение дня зеленые, сочные поля улыбались и манили, но сейчас они были темными, тихими и отчужденными. На этой стороне реки было большое, незасаженное место, где дети из деревни запускали бумажных змеев и шумно играли, громко ликуя, и где развешивались сети рыбаков для просушки. Там же они ставили на якорь их примитивные лодки.
   
Деревня была чуть-чуть выше, вдоль берега, и обычно они устраивали там пение, танцы или какие-нибудь другие шумные мероприятия. Но этим вечером, хотя они и вышли из хижин и расселись по округе, сельские жители были тихими и удивительно задумчивыми. Группа их спускалась с крутого берега, неся на бамбуковых носилках мертвое тело, накрытое белой тканью. Они прошли мимо, и я последовал за ними. Подойдя к краю реки, они поставили носилки почти у самой воды. С собой они принесли быстро горящую древесину и тяжелые бревна, и, сделав из них погребальный костер, они положили на него тело, обрызгивая его водой из реки и накладывая на него больше веток и сена. Костер зажег очень молодой человек. Нас было приблизительно двадцать человек, и все мы собрались вокруг. Среди присутствующих не было женщин, мужчины сидели на корточках, обернувшись белой тканью, полностью затихнув. Пламя становилось сильно обжигающим, и нам пришлось отступить назад. Обугленная черная нога поднялась из огня и была задвинута назад с помощью длинной палки, но она не слушалась, и на нее бросили тяжелое бревно. Яркое желтое пламя отражалось в темной воде, также как и звезды. С заходом солнца утих легкий ветерок. За исключением треска костра все было очень тихим. Там была смерть. Посреди всех тех неподвижных людей и живого огня было бесконечное пространство, неизмеримое расстояние, глубокая уединенность. Это не было чем-то обособленно разделенным и отдельным от жизни. Там было начало, вечное начало.
   
Только что череп треснул, и сельские жители начали расходиться. Последний, кто должен был уйти, должно быть, был родственником, он скрестил руки, попрощался и медленно пошел вверх по берегу. Теперь там мало что осталось, вздымающееся пламя затихло, и лишь тлеющие угольки остались. Несколько костей, которые не сгорели, завтра утром бросят в реку. Необъятность смерти, ее неминуемость, и так близко! Вы так же умирали вместе со сгоранием того тела. Это было полное уединение и все же не обособленность, уединение, но не изоляция. Изоляция исходит от ума, а не от смерти.
   
Уже в годах, со спокойными манерами и достоинством, у него были ясные глаза и живая улыбка. В комнате было холодно, и он закутался в теплую шаль. Говоря по-английски, так как получил образование за границей, он объяснил, что ушел на пенсию после работы в правительстве и имел множество свободного времени. Он изучал различные религии и философии, сказал он, но долго не решался обсуждать такие вопросы.
   
Раннее утреннее солнце было над рекой, и воды искрились подобно тысячам драгоценных камней. На веранде сидела маленькая золотисто-зеленая птица, греясь на солнце, в безопасности и спокойствии.
   
«Для чего я действительно пришел, — продолжил он, — это спросить или, быть может, обсудить то, что больше всего тревожит меня: смерть. Я читал „Тибетскую книгу мертвых“ и знаком с тем, что наши собственные книги говорят на предмет этого. Христианские и исламские предположения о смерти слишком поверхностны. Я говорил с различными религиозными учителями здесь и за границей, но для меня, по крайней мере, все их теории кажутся абсолютно неудовлетворительными. Я много думал на предмет смерти и часто медитировал над ним, но я, кажется, не продвигаюсь дальше. Мой друг, который недавно услышал вас, рассказал мне кое-что из того, что вы говорили, поэтому я и пришел. Для меня проблема — это не только страх смерти, страх может не быть, но верно также и то, что происходит после смерти. Это являлось проблемой для человечества на протяжении веков, и никто, кажется, не решил ее. Что вы скажете?»
   
Давайте сначала избавимся от побуждения убежать от факта смерти через некую форму верования, типа перевоплощения или восстания из мертвых, или через легкое рационалистическое объяснение. Ум так жаждет найти разумное объяснение смерти или удовлетворяющий ответ на эту проблему, что он с легкостью проскальзывает в некую иллюзию. Из-за этого надо быть чрезвычайно осторожным.
   
«Но не это ли одна из наших самых больших трудностей? Мы жаждем некоего заверения, особенно от тех, кто, как мы считаем, обладает знаниями или опытом в этом вопросе. И когда мы не можем найти такого заверения, мы придумываем из-за отчаяния и надежды наши собственные успокаивающие верования и теории. Таким образом, вера, самая возмутительная или самая разумная, становится потребностью».
   
Каким бы удовлетворяющим ни было спасение, оно никоим образом не привносит понимание проблемы. Само это бегство — вот причина страха. Страх приходит при движении прочь от факта, от того, что есть. Вера, какой бы утешительной она ни была, имеет внутри себя семя страха. Каждый отстраняется от факта смерти, потому что каждый не хочет смотреть на него, а веры и теории предлагают легкий выход. Итак, если ум хочет обнаружить чрезвычайную значимость смерти, он должен отказаться легко, без сопротивления, от стремления к некоему обнадеживающему утешению. Это довольно очевидно, разве вы так не думаете?
   
«Не просите ли вы слишком много? Чтобы понять смерть, мы должны быть в отчаянии, не это ли вы хотите сказать?»
   
Абсолютно нет, сэр. Есть ли отчаяние, когда нет того состояния, которое мы называем надеждой? Почему мы всегда думаем противоположностями? Является ли надежда противоположностью отчаяния? Если является, тогда надежда содержит в себе семя отчаяния, и такая надежда имеет оттенок страха. Если мы хотим понимания, не важно ли быть свободным от противоположностей? Состояние ума имеет наибольшую важность. Деятельность отчаяния и надежды мешают пониманию или переживанию смерти. Движение противоположностей должно прекратиться. Ум должен приблизиться к проблеме смерти с полностью новым осознанием, при котором знакомое с процессом узнавания отсутствует.
   
«Боюсь, что не совсем понимаю это утверждение. Думаю, я с трудом схватываю значение ума, являющегося свободным от противоположностей. Хотя это и чрезвычайно трудная задача, думаю, что я вижу необходимость этого. Но то, что означает быть свободным от процесса узнавания, в целом мне неясно».
   
Узнавание — это процесс известного, это результат прошлого. Ум пугается того, что ему незнакомо. Если бы вы знали смерть, не было бы никакого страха из-за нее, никакой потребности в сложных объяснениях. Но вы не можете знать смерть, это что-то совершенно новое, никогда не испытанное прежде. То, что испытано, становится известным, прошлым, и именно от этого прошлого, от этого известного отталкивается узнавание. Пока существует это движение от прошлого, новое не может быть.
   
«Да, да, я начинаю чувствовать это, сэр»
   
То, о чем мы разговариваем вместе, — это то, о чем нужно думать позже, а надо непосредственно переживать, когда мы продолжаем. Это переживание не может храниться для того, чтобы стать памятью, а память, способ узнавания, блокирует новое, неизвестное. Смерть — это неизвестное. Проблема не в том, чем таким смерть является и что случается после нее, а в том, как уму очистить себя от прошлого, известного. Тогда живой ум может войти в обитель смерти, он может встретить смерть, неизвестное.
   
«Вы говорите, что можно узнать смерть, все еще оставаясь живым?»
   
Несчастный случай, болезнь и старость приводят к смерти, но при этих обстоятельствах невозможно быть полностью осознающим. Существует боль, надежда или отчаяние, страх изоляции, и ум, «я», сознательно или подсознательно борется против смерти, неизбежного. Мы умираем в страхе и сопротивлении смерти. Но возможно ли без сопротивления, без болезненности, без садистского или убийственного побуждения и, оставаясь при том полностью живым, мысленно энергичным, войти в дом смерти? Это возможно только, когда ум умирает по отношению к известному, к «я». Так что наша проблема — это не смерть, а то, как уму освободить себя от столетиями накопленного психологического опыта, от вечно увеличивающейся памяти, укрепления и облагораживания «я».
   
«Но как это нужно сделать? Как может ум освободить себя от собственной неволи? Мне кажется, что необходимо какое-то внешнее содействие, или же высшая и более благородная часть ума должна вмешаться, чтобы очистить ум от прошлого».
   
Это весьма сложная задача, верно? Внешнее содействие может быть влиянием окружающей среды, или оно может быть чем-то вне границ ума. Если внешнее содействие — это влияние окружающей среды, то именно это самое влияние, с его традициями, верами и культурами, удерживало и удерживает ум в неволе. Если внешнее содействие — это что-то вне, тогда мысль в любой ее форме не может касаться этого. Мысль — это результат времени, мысль поставлена на якоре у прошлого, она никогда не сможет быть свободной от прошлого. Если мысль освобождает себя от прошлого, она прекращает быть мыслью. Размышлять над тем, что же там, за пределами ума, совершенно бесполезно. Для вмешательства того, что вне мысли, мысль, которая является «я», должна прекратить быть. Ум должен быть без всякого движения, он должен быть спокоен спокойствием безо всякого повода. Ум не может пригласить его. Ум может действительно делить его собственную область действий на благородную и позорную, желательную и нежелательную, высшую и низшую, но все такие деления и подразделения все еще в пределах границ самого ума. Так что любое движение ума в любом направлении является реакцией прошлого, «я», времени. Эта истина — вот единственный фактор освобождения, и тот, кто не прочувствует, что это истина, будет вечно в неволе, что бы он ни делал. Его кара, клятвы, дисциплины, жертвы могут иметь социологическое и успокаивающее значение, но они не имеют никакой ценности по отношению к истине.
  
  
   
    
Оценка
   
   
Медитация — это очень важное действие в жизни, возможно, это действие, которое имеет самое большое и самое глубокое значение. Это аромат, который нельзя с легкостью уловить, это не нельзя купить через стремление и практику. Система может давать только плоды, которые она сеет, а система, метод основаны на зависти и жадности.
   
Не быть способным медитировать не означает быть неспособным видеть солнечный свет, темные тени, искрящиеся воды и нежный лист. Но как немногие видят эти вещи! Медитации нечего вам предложить, вы можете не приходить, умоляя с протянутыми руками. Она не спасет вас от всякой боли. Она делает вещи совершенно ясными и простыми, но чтобы почувствовать эту простоту, ум должен освободить себя, без всякой причины или повода, от всех вещей, которые он накопил по причине и поводу. Вот это главная задача при медитации. Медитация — это очищение от известного. Преследовать известное в различных формах — это игра в самообман, и тогда медитирующий — это хозяин, и нет и малейшего акта медитации. Медитирующий может действовать только в сфере известного, он должен прекратить действовать, чтобы возникло неизвестное.
   
Непостижимое не приглашает вас, и вы не можете пригласить его. Оно приходит и уходит, как ветер, и вы не можете захватить его и хранить в укромном месте для вашей выгоды, для вашего пользования. Оно не имеет никакой утилитарной ценности, но без него жизнь неизмеримо пуста.
   
Вопрос в том, не как медитировать, какой системе следовать, а что такое медитация? «Как» может только выдать то, что предложит метод, но самое исследование того, что есть медитация, откроет дверь к медитации. Исследование не находится вне ума, а в пределах движения самого ума. При стремлении к этому исследованию то, что становится существенным, это понять самого ищущего, а не то, что он ищет. То, что он ищет, — это проекция его собственного стремления, его собственных принуждений, желаний. Когда этот факт осознан, весь поиск прекращается, что само по себе является чрезвычайно важным. Тогда мнение больше не хватается за что-то за его пределами, нет движения, направленного наружу, с его реакцией внутри. Но когда поиск полностью остановился, возникает движение ума, которое не является направленным ни наружу, ни внутрь. Поиск не завершается с помощью акта воли или же сложного процесса умозаключений. Остановить поиск требует огромного понимания. Окончание поиска — вот начало спокойствия ума.
   
Ум, который способен к концентрации, не обязательно способен медитировать. Личный интерес действительно вызывает концентрацию, подобно любому другому интересу, но такая концентрация подразумевает повод, причину, сознательную или неосознанную. Всегда есть что-то, что можно получить или отбросить, усилие постичь, добраться до другого берега. Внимание с целью заинтересовано в накоплении. Внимание, которое приходит с этим движением или от чего-то, — это привлечение удовольствия или отвращение от боли, но медитация — это то чудесное внимание, при котором нет ни того, кто прилагает усилия, никакого результата или цели, которые надо заполучить. Усилие — это часть процесса приобретения, это накопление переживающим опыта. Переживающий может концентрироваться, обращать внимание, осознавать, но стремление переживающего к опыту должно полностью прекратиться, поскольку переживающий — это просто накопление известного. В медитации есть великое блаженство.
   
   
Он объяснил, что изучал философию и психологию, и читал то, что пропагандировал Патаньяли. Он полагал, что христианская мысль довольно-таки поверхностна и направлена на простое преобразование, так что он ушел на восток, занялся какой-то йогой и был немного знаком с мыслью хинду.
   
«Я читал кое-что относительно того, что вы говорили, и считаю, что могу следовать этому до определенного предела. Я вижу важность не осуждения, хотя нахожу это чрезвычайно трудным — не осуждать, но я вообще не могу понять, когда вы говорите „не оценивайте, не судите“. Всякое размышление, мне кажется, — это процесс оценки. Наша жизнь, вся наша жизненная позиция основана на выборе, на ценностях, на хорошем и плохом и так далее. Без ценностей мы бы просто распались, и, конечно же, вы не это имеете в виду. Я пробовал освободить свой ум от всех норм или ценностей, но по крайней мере для меня это невозможно».
   
Есть ли размышление без словесного выражения, без символов? Действительно ли слова необходимы для размышления? Если бы не было никаких символов, ссылок, было бы тогда то, что мы называем размышлением? Всякое ли мышление выражается в словах или же есть мышление без слов?
   
«Я не знаю, я никогда не думал над этим вопросом. Насколько я могу ощущать, без образов и слов не было бы размышления».
   
Разве нам не следует сейчас выяснить суть этого вопроса, пока мы здесь говорим об этом? Неужели невозможно выяснить для себя, есть или нет мышление без слов и символов?
   
«Но каким образом это связано с оценкой?»
   
Ум состоит из ссылок, ассоциаций, образов и слов. Оценка берет начала от этого фона. Слова, такие как Бог, любовь, социализм, коммунизм и так далее, играют необычайно важную роль в наших жизнях. Неврологически также как в психологическом отношении, слова имеют значение согласно культуре, в которой мы воспитаны. Для христианина некоторые слова и символы имеют огромное значение, а для мусульманина другой набор слов и символов имеет такое же жизненно важное значение. Оценка происходит в пределах этой области.
   
«Можно ли выйти за пределы этой области? И даже если можно, зачем это?»
   
Размышление всегда обусловлено, нет такого понятия как свобода мысли. Вы можете думать, что вы любите, но ваше размышление является и будет всегда ограничиваться. Оценка — это процесс размышления, выбора. Если ум доволен тем, какой он обычно и есть, что остается в пределах замкнутого пространства, широкого или узкого, то его не беспокоит какая-либо фундаментальная проблема, он имеет свое собственное удовлетворение. Но если ему надо выяснить, есть ли кое-что за пределами мысли, тогда всякая оценка должна прекратиться, процесс размышления должен прийти к завершению.
   
«Но непосредственно ум — это неотъемлемая часть этого процесса размышления, поэтому каким усилием или практикой с мыслью можно покончить?»
   
Оценка, осуждение, сравнение являются способами вражения мысли, и, когда вы спрашиваете, через какое усилие или метод процесс размышления может быть закончен, не стремитесь ли вы получить кое-что? Это побуждение заниматься методом или прилагать дальнейшее усилие — результат оценки и все еще является умственным процессом. Ни практикой метода, ни любым усилием никоим образом с мыслью нельзя покончить. Почему мы прилагаем усилие?
   
«По самой простой причине, потому что если бы мы не прилагали усилий, мы бы деградировали и умерли. Все прилагают усилия, все в природе борется, чтобы выжить».
   
Мы боремся, чтобы просто выживать, или же мы боремся, чтобы выжить в пределах определенного психологического или идеологического образца? Мы хотим быть кем-то, побуждение из-за амбиции, удовлетворения, страха формирует нашу борьбу в пределах образца общества, которое возникло через коллективную амбицию, удовлетворение и страх. Мы прилагаем усилие, чтобы получить или избежать. Если бы мы были заинтересованы только в выживании, то наши все взгляды на будущее были бы существенно иными. Усилие подразумевает выбор, выбор — это сравнение, оценка, осуждение. Мысль состоит из этой борьбы и противоречий, и может ли такая мысль освободить себя от ее собственных нескончаемых барьеров?
   
«Тогда должна иметься внешняя воздействующая сила, называйте это божьей милостью или по-другому, которая вмешивается и кладет конец замкнутым в себе путям ума. То ли это, на что вы указываете?»
   
Как жаждем мы достичь удовлетворяющего состояния! Если позволите заметить, сэр, разве вы не заинтересованы в достижении, в прибытии, в освобождении ума от специфического условия? Ум оказался в заключении его собственного создания, его собственных желаний и усилий, и каждое движение, которое он делает в любом направлении, происходит в пределах тюрьмы, но он не осознает этого, поэтому в своей боли и конфликте он молится, он ищет внешнюю воздействующую силу, которая освободит его. Обычно он находит то, что ищет, но то, что он нашел, есть результат его собственного движения. Ум — все еще узник, только в новой тюрьме, которая больше удовлетворяет и успокаивает.
   
«Но что же, ради бога, делать? Если каждое движение ума — это продление его собственной тюрьмы, то нужно оставить всякую надежду».
   
Надежда — это еще одно движение мысли, пойманной в ловушку отчаяния. Надежда и отчаяние — это слова, которые наносят вред уму их эмоциональным содержанием, их кажущимися противостоящими и противоречащими побуждениями. Возможно ли не оставаться в состоянии отчаяния или в любом подобном состоянии, не убегая от этого к противоположной идее или отчаянно не цепляясь за состояние, которое называется радостным, обнадеживающим и так далее? Конфликт возникает, когда ум обращается в бегство от состояния, называемого страданием, болью, к другому, называемому надеждой, счастьем. Понимать состояние, в котором находишься, не означает принимать его. И принятие, и отвержение — это в пределах области оценки.
   
«Боюсь, что я все еще не улавливаю, как мысль может завершиться без некоторого действия в том направлении».
   
Всякое действие воли, желания, принудительного побуждения рождено умом, умом, который оценивает, сравнивает, осуждает. Если ум воспримет суть этого не через аргументацию, убеждение или веру, а будучи простым и внимательным, тогда мысль завершится. Окончание мысли — это не сон, не ослабление жизни, не состояние отрицания, это совершенно иное состояние.
   
«Наша совместная беседа показала мне, что я не очень глубоко думал обо всем этом. Хотя я много читал, я только ассимилировал то, что сказали другие. Я чувствую, что впервые я испытываю состояние моего собственного размышления и, возможно, я способен услышать кое-что больше, чем просто слова».
  
  
   
    
Зависть и одиночество
   
   
Под деревом тем вечером было очень тихо. Ящерица вытягивалась вверх и вниз на скале, все еще теплой. Ночь будет холодной, и солнца вновь не будет в течение многих часов. Домашние животные были утомлены и медленно возвращались с отдаленных полей, где они трудились с людьми. Сова со вздымающейся глоткой кричала с вершины холма, которая служила ей домом. Каждый вечер приблизительно в это время она начинала, и, когда становилось темнее, крики были менее частыми, но иногда поздно ночью вы бы услышали их снова. Одна сова, было, кричала другой через долины, и их глубокий крик, казалось, придавал большую тишину и красоту ночи. Это был прекрасный вечер, и молодая луна садилась позади темного холма.
   
Сострадания нетрудно достичь, когда сердце не наполнено хитрыми уловками ума. Именно ум с его требованиями и страхами, его подтверждениями и опровержениями, его намерениями и побуждениями уничтожает любовь. И насколько трудно быть простым относительно всего этого! Вы не нуждаетесь в философиях и доктринах, чтобы быть нежным и добрым. Эффективные и властные люди земли организуют все, чтобы прокормить и одеть людей, обеспечить их защитой и медицинским обслуживанием. Это неизбежно с быстрым увеличением производства, это функция хорошо организованного правительства и сбалансированного общества. Но организация не придает щедрости сердцу и руке. Щедрость приходит от совершенно иного источника, источника вне всякой меры. Амбиция и зависть уничтожают его так же основательно, как пожар. Этого источника нужно коснуться, но нужно прийти к нему с пустыми руками, без просьбы, без жертвы. Книги не могут научить, как и любой гуру не сможет привести к этому источнику. Его нельзя достичь через культивирование добродетели, хотя добродетель необходима, ни через способность и повиновение. Когда ум безмятежен, безо всякого движения, он — там. Ясность — она есть без повода, без стремления к большему.
   
Она была молодой леди, но довольно ослабленной болью. Вовсе не физическая боль так сильно беспокоила ее, а боль другая. Телесную боль она была способна контролировать c помощью лекарств, но агонию ревности она никогда не была способна усмирить. Она была с нею, объяснила она, с детства. В том возрасте это было ребячеством, с которым мирились и над которым смеялись, но теперь она превратилась в болезнь. Она была замужем и имела двух детей, но ревность уничтожала все ее взаимоотношения.
   
«Я, кажется, ревную не только моего мужа и детей, но и почти любого, кто имеет больше, чем я, лучший сад или более красивое платье. Все это может казаться довольно глупым, но меня это замучило. Некоторое время назад я ходила к психологу и временно я нашла успокоение, но вскоре это началось снова».
   
Разве культура, в которой мы живем, не поощряет зависть? Рекламные объявления, конкуренция, сравнение, поклонение успеху с его многочисленными последствиями, разве все эти вещи не поддерживают зависть? Требование большего — это ревность, верно?
   
«Но…»
   
Давайте рассмотрим саму зависть в течение нескольких минут, а не вашу борьбу с ней. Мы вернемся к этому позже. Хорошо?
   
«Да, конечно».
   
Зависть поощряется и уважается, не так ли? Дух конкуренции лелеют с детства. Идея о том, что вы должны делать и быть лучше, чем другие, повторяется постоянно различными способами. Примеры успеха, героя и его храброго поступка бесконечно шумят в голове. Существующая культура основана на зависти, на жадности. Если вы не жадно стремитесь к мирским вещам, а вместо этого следуете за неким религиозным учителем, вам обещают соответствующее место в будущем. Мы все воспитаны на этом, и желание преуспеть глубоко укоренилось почти в каждом. Преуспевание преследуется различными способами, преуспевание в качестве художника, делового человека, религиозного деятеля. Все это является формой зависти, но только, когда зависть становится беспокоящей, болезненной мы пытаемся избавиться от нее. Пока она дает компенсацию и радость, зависть является принятой частью природы. Мы не видим, что в самом этом удовольствии есть боль. Привязанность дает удовольствие, но она также порождает ревность и боль, и это не любовь. В этой сфере деятельности мы живем, страдаем и умираем. Только, когда боль этого самоизолированного действия становится невыносимой, мы боремся, чтобы прорваться через это.
   
«Я думаю, что туманно мне это понятно, но что мне делать?»
   
Перед тем, как рассмотреть, что же делать, давайте посмотрим, в чем проблема. Так в чем проблема?
   
«Меня замучила ревность, и я хочу освободиться от нее».
   
Вы хотите освободиться от боли из-за нее, но разве вы не хотите держаться за особое удовольствие, которое приходит с обладанием и привязанностью?
   
«Конечно, да. Вы же не ожидаете, что я откажусь от всего моего имущества, не так ли?»
   
Нас не интересует отказ, а желание обладать. Мы хотим обладать людьми также, как вещами, мы цепляемся за верования также, как за надежды. Откуда это желание иметь вещи и людей, эта страстная привязанность?
   
«Я не знаю, я никогда не думала об этом. Кажется, естественно завидовать, но это стало ядом, страшно пугающим фактором в моей жизни».
   
Мы нуждаемся в некоторых вещах, продовольствии, одежде, защите и так далее, но они используются для психологического удовлетворения, которое вызывает много других проблем. Таким же образом, психологическая зависимость от людей порождает беспокойство, ревность и страх.
   
«Предполагаю, что в этом смысле я завишу от определенных людей. Они для меня маниакальная потребность, и без них я была бы полностью потерянна. Если бы я не имела мужа и детей, думаю, что я бы медленно сходила с ума или же я бы привязалась к кому-то другому. Но я не вижу, что плохого в привязанности».
   
Мы не говорим, что это правильно или неправильно, а рассматриваем ее причины и следствия, верно? Мы не осуждаем и не оправдываем зависимость. Но почему один в психологическом отношении зависит от другого? Не в этом ли проблема и не в том, как освободиться от пыток ревности? Ревность — это просто следствие, призрак, и было бы бесполезно иметь дело только с призраком. Почему один в психологическом отношении зависит от другого?
   
«Знаю, я зависима, но я по-настоящему не думала об этом. Я принимала как должное, что один зависит от другого».
   
Конечно, мы физически зависим друг от друга и всегда будем зависеть, что является естественным и неизбежным. Но пока мы не поймем нашу психологическую зависимость от другого, разве вы не считаете, что боль ревности продолжится? Так почему же существует эта психологическая потребность в другом?
   
«Я нуждаюсь в моей семье, потому что я люблю их. Если бы я не любила их, я не заботилась бы о них».
   
Вы говорите, что любовь и ревность приходят вместе?
   
«Так это кажется. Если бы я не любила их, я, конечно же, не ревновала бы».
   
В таком случае, если вы освободились бы от ревности, вы также избавились бы от любви, не так ли? Тогда почему вы хотите освободиться от ревности? Вы хотите удержать удовольствие от привязанности, но избавиться от боли из-за нее. Это возможно?
   
«Почему бы нет?»
   
Привязанность подразумевает опасение, не так ли? Вы боитесь того, чем вы являетесь, или того, чем вы будете, если другие покинут вас или умрут, и вы являетесь привязанными из-за этого опасения. Пока вы поглощены удовольствием от привязанности, страх скрыт, заперт далеко, но, к сожалению, он всегда рядом, и пока вы не освободитесь от этого страха, пытки ревности будут продолжаться.
   
«Чего я боюсь?»
   
Вопрос не в том, чего вы боитесь, но осознаете ли вы, что вы боитесь?
   
«Сейчас, когда вы целенаправленно задаете этот вопрос, предполагаю, что да. Хорошо, я боюсь».
   
Чего?
   
«Того, что растеряюсь, буду не в безопасности, того, что не будут любить, заботиться, боюсь быть одинокой, одной. Я думаю, что этого: я боюсь быть одинокой, не способной выстоять перед жизнью одной, поэтому-то я завишу от мужа и детей, я отчаянно держусь за их. Во мне имеется всегда страх, что что-то с ними случится. Иногда мое отчаяние принимает форму ревности, безудержной ярости и тому подобное. Я была бы испугана в меньшей степени, если бы мой муж ушел к другой. Меня съедает беспокойство. Клянусь вам, я провела многие часы в слезах. Все это противоречие и суматоха — это то, что мы называем любовью, и вы спрашиваете меня, является ли это любовью. Является ли это любовью, когда есть привязанность? Понимаю, что нет. Это уродливо, совершенно эгоистично, я думаю все время о самой себе. Но что же мне делать?»
   
Осуждать, называть себя ненавистной, уродливой, эгоистичной, это никоим образом не уменьшает проблему, напротив, это увеличивает ее. Важно понять это. Осуждение или оправдание мешает вам взглянуть, что же скрывается за страхом, это является активным отвлечением от столкновения с тем фактом, что реально происходит. Когда вы говорите «я ужасна и эгоистична», эти слова нагружены осуждением, а вы усиливаете обвинительную характеристику, которая является частью «я».
   
«Я не уверена, что понимаю это».
   
Осуждая или оправдывая действие вашего ребенка, вы понимаете его? У вас нет времени или желания объяснить, таким образом, чтобы получить немедленный результат, вы говорите «делай» или «не делай». Но вы не поняли ребенка. Точно так же осуждение, оправдание или сравнение мешают пониманию вас самих. Вы должны понять сложную сущность, которой являетесь вы сами.
   
«Да, да, я схватываю это».
   
Тогда вникайте в суть дела медленно, без осуждения или оправдания. Вы обнаружите, что это довольно трудно — не осуждать и не оправдывать, потому что столетиями опровержения и утверждения были обычными явлениями. Наблюдайте за вашими собственными реакциями, старайтесь освободиться от страха. Что такое страх? Как он возникает?
   
«Он точно есть, но какой он, я не знаю».
   
Страх не может существовать в изоляции, он существует только относительно чего-то, не так ли? Есть состояние, которое вы вызываете одиночеством, и когда вы ощущаете то состояние, возникает страх. Так что страх не существует отдельно. Чего вы боитесь на самом деле?
   
«Наверное, моего одиночества, как вы говорите».
   
Почему, наверное? Разве вы не уверены?
   
«Я колеблюсь, из-за чего он, но одиночество — это одна из моих самых глубоких проблем. Оно всегда было там, на заднем плане, но только теперь, в этом разговоре, я вынуждена взглянуть на него прямо, чтобы увидеть, что оно здесь, рядом. Это огромная пустота, пугающая и неизбежная».
   
Возможно смотреть на эту пустоту, не давая ей названия и какой-либо формы описания? Простое обозначение состояния не подразумевает то, что мы понимаем его, напротив, это помеха для понимания.
   
«Я понимаю, что вы имеете в виду, но я не могу не обозначить ее, это практически мгновенная реакция».
   
Чувствование и обозначение происходят почти одновременно, верно? Могут ли они быть отделены? Может ли быть промежуток между чувствованием и обозначением этого? Если этот промежуток действительно испытан, то произойдет то, что мыслитель прекращает быть как сущность, отделенная и отличная от мысли. Процесс словесного обозначения — это часть «я», эго, сущности, которая ревнует и которая пытается преодолеть собственную ревность. Если вы действительно поймете суть этого, то страх прекратится. Обозначение имеет физиологическое, также как психологическое следствие. Только когда нет никакого обозначения, тогда возможно полностью осознать то, что называется пустотой одиночества. Тогда ум не отделяет себя от того, что есть.
   
«Я нахожу, что чрезвычайно трудно следовать за всем этим, но чувствую, что я по крайней мере поняла часть из этого, и я позволю этому пониманию раскрыться».
  
  
   
    
Смятение ума
   
   
Весь день стоял туман, и, когда к вечеру он исчез, с востока подул ветер, сухой, резкий, сдувающий сухие листья и иссушающий землю. Это была бурная и грозная ночь, ветер усиливался, дом скрипел, и ветки отрывались от деревьев. Следующим утром воздух был настолько ясен, что вы могли почти прикоснуться к горам. Вместе с ветром возвратилась высокая температура, но, как только ветер стих в конце полудня, туман от моря снова расстелился.
   
Как необычно красива и богата земля! Нет никакой усталости от нее. Высохшие русла реки полны живых существ: горсы, маки, высокие желтые подсолнечники. На валунах лежали ящерицы, с коричневыми и белыми кольцами королевская змея грелась на солнце, ее черный язык выстреливал туда и обратно, а через ущелья лаяла собака, преследуя суслика или кролика.
   
Довольство никогда не является результатом полного удовлетворения, достижения или обладания вещами, это не рождено в действии или бездействии. Оно приходит с полнотой того, что есть, а не с его изменением. То, что является полным, не нуждается в изменении, замене. Именно незавершенное, которое пытается стать полным, знает суматоху недовольства и изменения. То, что есть неполное, оно не является полным. Полное нереально, а стремление к нереальному — это боль недовольства, которую никогда не излечить. Сама попытка излечить эту боль — поиск нереального, из-за которого недовольство возникает. Нет никакого выхода из недовольства. Осознавать недовольство означает осознавать то, что есть, и в полноте этого возникает состояние, которое может называться довольством. Оно не имеет никакой противоположности.
   
Дом был с видом на долину, и самый высокий пик отдаленных гор сверкал в лучах заката. Его скалистая масса казалась подвешенной над небом и освещенной изнутри, и в темнеющей комнате красота того света была неземной.
   
Он был моложавым мужчиной, нетерпеливым и стремительным.
   
«Я прочел несколько книг по религии и религиозным практикам, по медитации и различным методам, пропагандирующих самые высокие достижения. Я был в одно время приверженцем коммунизма, но скоро нашел, что это было движение к регрессу, несмотря на многих интеллектуалов, его сторонников. Меня также привлекал католицизм. Некоторые из его доктрин понравились мне, и какое-то время я подумывал о том, чтобы стать католиком, но однажды, когда я говорил с очень ученым священником, я внезапно почувствовал, как похож католицизм на тюрьму коммунизма. Во время моих скитаний, когда я был моряком на грузовом судне, я отправился в Индию и провел там почти год, и я подумывал о том, чтобы стать монахом, но это было слишком далеко от жизни и слишком идеалистично и нереально. Я пробовал жить один, чтобы медитировать, но этому тоже наступил конец. После всех этих лет я все еще, кажется, совсем неспособен контролировать свои мысли, и это именно то, о чем мне хочется поговорить. Естественно, у меня есть и другие проблемы, секс и тому подобное, но если бы я был полностью хозяином своих мыслей, я мог бы тогда уметь обуздывать мои горячие желания и побуждения».
   
Приведет ли контроль над мыслями к успокаиванию желания или же просто к его подавлению, что, в свою очередь, породит другие и более глубокие проблемы?
   
«Вы, конечно, не поощряете потакание желаниям. Желание — это путь мысли, и моими попытками управлять мыслями я надеялся поработить мои желания. Желания должны быть либо порабощены, либо возвышены, но даже при их возвышенности они должны быть сначала удержаны под контролем. Большинство учителей настаивает на том, что нужно переступать пределы желания, и они предписывают различные методы для этого».
   
Помимо того, что сказали другие, что думаете вы? Решит ли простой контроль над желаниями многие проблемы желания? Будет ли подавление или возвышение желания вызывать его понимание или освобождать вас от него? С помощью определенных упражнений, религиозных или иных, ум можно дисциплинировать каждый час дня. Но занятый ум — это не свободный ум, и, конечно, только свободный ум может осознать бесконечный творческий потенциал.
   
«Неужели нет освобождения через переступание пределов желания?»
   
Что вы подразумеваете под переступанием пределов желания?
   
«Для реализации собственного счастья и также наивысшего, необходимо не попасть под влияние желания, не оказаться пойманным в ловушку его порыва и замешательства. Чтобы держать желание под контролем, необходима некая форма покорения. Вместо преследования в жизни тривиальных вещей, это самое желание может искать возвышенное».
   
Вы можете изменить объект желания от дома до знания, от низкого к самому-самому высокому, но это все еще деятельность желания, не так ли? Можно не хотеть мирового признания, но побуждение достичь небес — это все равно преследование выгоды.
   
Желание вечно ищет реализации, достижения, и именно это движение желания должно быть понято и не должно отгоняться или рассеиваться. Без понимания путей желания простой контроль над мыслью имеет небольшое значение.
   
«Но надо вернуться к сути, с которой я начал. Даже, чтобы понять желание, необходима концентрация, и это для меня настоящая трудность. Кажется, я не могу управлять своими мыслями. Они блуждают повсюду, наталкиваясь друг на друга. Нет ни одной мысли, которая бы доминировала и была непрерывной среди всех ненужных мыслей».
   
   
Ум подобен механизму, работающему день и ночь, болтающему и постоянно занятому, спит ли он или бодрствует. Он быстр и столь же беспокоен, как море. Другая часть этого запутанного и сложного механизма пробует управлять всем движением, и таким образом начинается конфликт между противостоящими желаниями и побуждениями.
   
Одну часть можно называть высшее «я», а другую — низшее «я», но оба находятся в пределах области ума. Действие и реакция ума, мысли являются почти одновременными и почти автоматическими. Этот целостный сознательный и неосознанный процесс принятия и отрицания, приспособления и стремления быть свободным является чрезвычайно быстрым. Так что вопрос не в том, как управлять этим сложным механизмом, поскольку контроль порождает трение и только рассеивает энергию, а в том, может ли этот очень быстрый ум замедлиться?
   
«Но как?»
   
Если это можно напомнить, сэр, проблема не в «как». «Как» просто приводит к результату, к цели без особого значения, а после того, как его получат, начнется другой поиск другой желаемой цели, с ее страданием и противоречием.
   
«Тогда что же делать?»
   
Вы неправильно задаете вопрос, не так ли? Вы не обнаруживаете сами истину или ошибочность замедления ума, а заинтересованы в получении результата. Получение результата сравнительно легко, верно? Действительно ли это возможно для ума — замедлиться без применения тормоза?
   
«Что вы подразумеваете под замедлением?»
   
Когда вы очень быстро едете в автомобиле, близлежащий пейзаж размыт, только при скорости ходьбы вы можете рассматривать в деталях деревья, птиц и цветы. Самопознание приходит с замедлением ума, но это не значит что ум надо вынуждать быть медленным. Принуждение только приводит к сопротивлению, но при замедлении ума не должно быть никакой растраты энергии. Это так, верно?
   
«Думаю, что я начинаю понимать, что усилия, которые каждый прилагает, чтобы управлять мыслью, расточительны, но я не понимаю того, что еще нужно сделать».
   
Мы еще не подошли к вопросу о действии, не так ли? Мы пробуем понять, что для ума важно замедлиться, мы не рассматриваем, как замедлить его. Ум может замедляться? И когда это случается?
   
«Я не знаю, я никогда прежде об этом не думал».
   
Вы не заметили, сэр, что когда вы за чем-либо наблюдаете, ум замедляется? Когда вы наблюдаете автомобиль, движущийся там, по дороге, или пристально смотрите на любой физический объект, разве ваш ум не функционирует более медленно? При наблюдении, рассматривании ум действительно замедляется. Рассматривание картины, изображения, объекта помогает утихомирить ум, как происходит и при повторении фразы. Но тогда объект или фраза становятся очень важными, а не замедление ума и то, что таким образом обнаруживается.
   
«Я наблюдаю за тем, что вы объясняете, и возникает осознание спокойствия ума».
   
Мы когда-либо действительно наблюдаем за чем-нибудь или же мы вставляем между наблюдателем и наблюдаемым призму различных предубеждений, ценностей, суждений, сравнений, осуждений?
   
«Почти невозможно не иметь эту призму. Я не думаю, что способен наблюдать без искажения».
   
Если можно, я предложу вам, не блокируйте себя словами или умозаключениями, уверенным или отрицательным. Может ли быть наблюдение без этой призмы? Чтобы выразиться по-другому, есть ли внимание, когда ум занят? Только незанятый ум может следить. Ум замедлен, насторожен, когда есть наблюдательность, которая является вниманием незанятого ума.
   
«Я начинаю испытывать то, о чем вы, сэр, говорите».
   
Давайте исследуем это немного далее. Если нет оценки, нет призмы между наблюдателем и наблюдаемым, то есть ли тогда разделение, разрыв между ними? Не является ли наблюдатель наблюдаемым?
   
«Боюсь, что не успеваю понять».
   
Алмаз не может быть отделен от его качеств, не так ли? Чувство зависти не может быть отделено от переживающего это чувство, хотя иллюзорное разделение существует, которое порождает конфликт, а в ловушке этого конфликта оказывается ум. Когда это ложное разделение исчезает, появляется возможность свободы, и только тогда ум спокоен. Только когда переживающий прекращает быть, возникает творческое движение реальности.
  
  
   
    
Контроль над мыслями
   
   
При любой скорости всегда была пыль, мелкая и всюду проникающая, и она сыпалась в автомобиль. Хотя это было рано утром, и солнца не будет еще в течение часа или двух, уже стояла сухая, бодрящая жара, которая не была слишком неприятна. Даже в тот час на дороге были телеги с волами. Водители спали, но волы, придерживаясь дороги, медленно шли назад к деревне. Иногда бывало две или три телеги, иногда десять, а однажды было двадцать пять, во всей этой длинной веренице все водители спали, и единственная керосиновая лампа была на ведущей телеге. Автомобилю пришлось съехать с дороги, чтобы пропустить их, поднимая горы пыли, а волы с их ритмично звенящими колокольчиками никогда не сворачивали в сторону.
   
Было все еще довольно темно после часа непрерывной езды. Деревья были темными, таинственными и уединенными. Дорога была теперь асфальтированной, но узкой, и каждая новая телега означала большее количество пыли, большее количество звона колокольчиков и еще большее количество телег впереди. Мы направлялись на восток, и скоро начался рассвет, едва видимый, нежный и не создающий теней. Это не был ясный рассвет, яркий с блестящей росой, а один из тех утренних часов, которые довольно тяжелы из-за наступающей жары. И все же как это было прекрасно! Вдали были горы, их еще нельзя было заметить, но чувствовалось, что они были там, огромные, прохладные и свободные от времени.
   
Дорога проходила через всякие виды деревень, некоторые чистые, аккуратные и ухоженные, другие грязные и гниющие из-за безнадежной бедности и деградации. Люди шли в поля, женщины к колодцам, а дети на улицах кричали и смеялись. Виднелись мили правительственных ферм с тракторами, рыбными садками и экспериментальными сельскохозяйственными школами. Мимо промчался мощный новенький автомобиль, загруженный богатыми, хорошо питающимися людьми. Горы все еще были далеко, а земля была богатой. В нескольких местах дорога проходила через сухое русло реки, где это вовсе не было дорогой, но автобусы и телеги срезали путь. Попугаи, зеленые и красные, перекрикивались в своем сумасшедшем полете. Были также и птицы поменьше, золотистые и зеленые, и белые рисовые птицы.
   
Теперь дорога покидала равнины и начинала подниматься. Густую растительность в предгорьях убирали с помощью бульдозеров и садили мили фруктовых деревьев. Автомобиль продолжил подниматься, когда холмы стали горами, покрытыми каштанами и соснами. Сосны были стройными и прямыми, а каштаны густо расцвели. Сейчас нам открывался вид, неизмеримые долины, простирающиеся далеко внизу, а впереди виднелись заснеженные пики.
   
Наконец мы объехали изгиб на верхнем уровне подъема, и там открылись горы, ясные и ослепительные. Они были на расстоянии шестидесяти миль, а между ними и нами была обширная голубая долина. Простираясь на более чем две сотни миль, они заполнили горизонт непрерывной цепью, и, повернув голову, мы могли видеть от начала до конца. Это был изумительный вид. Пролегавшие между нами шестьдесят миль, казалось, исчезли, и осталась лишь та неприступность и уединение. Те пики, достигающие высоты более чем 25,000 футов, имели божественные названия, потому что там жили боги, и люди приходили к ним через огромные расстояния для паломничества, чтобы поклониться и умереть.
   
Он получил образование за границей, сказал он, и поддерживал хорошие взаимоотношения с правительством, но более чем двадцать лет назад он принял решение отказаться от этого положения и мирских путей, чтобы провести свои оставшиеся дни жизни в медитации.
   
«Я занимался различными методами медитации, — продолжил он, — до тех пор, пока не добился полного контроля над своими мыслями, и это принесло некоторые силы и влияние над самим собой. Однако один друг взял меня с собой на одну из ваших бесед, в которых вы ответили на вопрос о медитации, сказав, что часто практикуемая медитация — это форма самогипноза, искусственное порождение самоспроецированных желаний, даже и очищенных. Это поразило меня, так как было настолько истинным, что я искал этой беседы с вами. И, принимая во внимание, что я отдал свою жизнь медитации, надеюсь, что мы сможем вникнуть в этот вопрос довольно глубоко.
   
Я хотел бы начать, несколько объяснив ход моего развития. Я понял из всего, что я прочитал, что необходимо быть полностью хозяином своих мыслей. Для меня это было чрезвычайно трудно. Концентрация на официальной работе была чем-то совершенно отличным от уравновешенности ума и обуздания всего процесса мысли. Согласно книгам, надо было взять все бразды управления мыслями в свои руки. Мысль не может быть настолько обостренной, чтобы проникнуть в многочисленные иллюзии, если ею не управлять и не направлять, так что это была моя первостепенная задача».
   
Если можно спросить, не перебивая ваше повествование, действительно ли контроль над мыслью — это первостепенная задача?
   
«Я слышал то, что вы сказали в вашем рассказе о концентрации, но, если позволите, я хотел бы насколько возможно описать весь мой опыт и затем приняться за некоторые жизненные проблемы, связанные с ним».
   
Как хотите, сэр.
   
«С самого начала я был неудовлетворен моим делом, и отбросить многообещающую карьеру было сравнительно легким шагом. Я прочел очень много книг по медитации и размышлению, включая письма разных мистиков, и здесь, и на западе, и для меня казалось очевидным, что контроль над мыслью — это наиболее важная вещь. Это потребовало значительных усилий, постоянных и целенаправленных. Когда я продвигался в медитации, у меня было много переживаний, видений Кришны, Христа и некоторых из индусских святых. Я стал ясновидцем, начал читать мысли людей и приобрел некоторые другие сидхи или сверхспособности. Я продвигался от опыта к опыту, от одного видения с его символическим значением к другому, от отчаяния до наивысшей формы благодати. У меня появилась гордость завоевателя, того, кто был хозяином самого себя. Аскетизм, владение собой, действительно придает ощущение власти, и это порождает тщеславие, силу и самоуверенность. Я имел все это в изобилии. Хотя я слышал о вас много лет, гордость из-за моих достижений всегда мешала меня прийти, чтобы вас послушать, но мой друг, другой саньясин, настаивал, чтобы я пришел, и то, что я услышал, потревожило меня. До этого я думал, что я был выше всяких тревог! Это была моя история о медитации вкратце».
   
«Вы сказали в вашем рассказе, что ум должен идти выше всякого опыта, иначе он в заключении его собственных проекций, его собственных желаний и стремлений, и я был глубоко удивлен, обнаружив, что мой ум был в плену у тех самых вещей. Осознавая этот факт, как уму сломать стены тюрьмы, которую он построил вокруг себя? Неужели эти двадцать с лишним лет были потрачены впустую? Неужели все это было простое блуждание в иллюзиях?»
   
Какое действие нужно предпринять, можно сейчас обговорить, но давайте рассмотрим, если пожелаете, контроль над мыслями. Действительно ли этот контроль необходим? Это выгодно или вредно? Различные религиозные учителя пропагандировали контроль над мыслями как первичный шаг, но действительно ли они правы? Кто этот контролер? Не является ли он частью той самой мысли, которую он пробует контролировать? Он может думать о себе как отделенном, отличном от мысли, но разве он не есть результат мысли? Конечно, контроль подразумевает принудительное воздействие воли поработить, подавить, доминировать, создать сопротивление против того, что нежелательно. В этом целостном процессе присутствует обширное и печальное противоречие, верно? Может ли что-либо хорошее получиться из противоречия?
   
Концентрация при медитации — это форма эгоцентричного усовершенствования, она подчеркивает действие в пределах границ «я», эго, «меня». Концентрация — это процесс сужения мысли. Ребенок поглощен своей игрушкой. Игрушка, образ, символ, слово приковывает беспокойное блуждание ума, и такое поглощение называется концентрацией. Ум занят образом, объектом, внешним или внутренним. Тогда становятся важными образ или объект, а не понимание самого ума. Концентрация на чем-то сравнительно легка. Игрушка действительно поглощает ум, но она не освобождает ум для того, чтобы исследовать, обнаруживать то, что есть, если имеется что-нибудь за пределами его собственных границ.
   
«То, что вы говорите, настолько отличается от того, что мы читаем или чему нас учили, но все же это кажется истинным, и я начинаю понимать значение контроля. Но как ум может быть свободен без дисциплины?»
   
Подавление и соответствие — это не шаги, ведущие к свободе. Первый шаг к свободе — это понимание неволи. Дисциплина действительно формирует поведение и лепит мысль согласно желаемому образцу, но без понимания желания простой контроль или дисциплина извращает мысль. Тогда как когда имеется осознание путей желания, это осознание вносит ясность и порядок. В конце концов, сэр, концентрация — это путь желания. Человек бизнеса сконцентрирован, потому что он хочет накопить богатство или получить власть, а когда кто-то другой концентрируется в медитации, он также бежит за достижениями, наградой. Оба страстно стремятся к успеху, что придает уверенность в себе и чувство безопасности. Это так, верно?
   
«Я слушаю то, что вы объясняете, сэр».
   
Одно лишь словесное понимание, которое является разумным схватыванием того, что слышится, имеет малую ценность, вы так не считаете? Фактор освобождения никогда не является простым словесным пониманием, а восприятием истинности или ошибочности вопроса. Если мы сможем понять значение концентрации и увидеть ложное как ложное, тогда возникает освобождение от желания достичь, испытать, стать кем-то. После этого приходит внимание, которое полностью отличается от концентрации. Концентрация подразумевает двойной процесс, выбор, усилие, так ведь? Существует тот, кто прикладывает усилия, и цель, ради которой усилие сделано. Так что концентрация усиливает «я», эго как прилагающего усилия, завоевателя, добродетельного человека. Но при внимании эта двойная деятельность отсутствует, отсутствует и переживающий, тот, кто собирает, накапливает и повторяет. В этом состоянии внимания конфликт достижения и страх неудачи прекращается.
   
«Но, к сожалению, не все из нас одарены этой силой внимания».
   
Это не дар, это не награда, не вещь, которую можно купить за дисциплину, практику и тому подобное. Оно возникает с пониманием желания, что является самопознанием. Это состояние внимания является добром, отсутствием «я».
   
«Неужели все мои усилия и дисциплина многих лет потрачены совсем впустую и не имеют вообще никакой ценности? Даже когда я задаю этот вопрос, я начинаю видеть суть вопроса. Я теперь понимаю, что в течение более чем двадцати лет я шел путем, который неизбежно вел к созданной мной самим же тюрьме, в которой я жил, переживал и страдал. Рыдать над прошлым — это поблажка себе, и нужно снова начать с другим настроем. Но как насчет всех видений и переживаний? Они также ложны и ничего не стоящи?»
   
Разве ум, сэр, это не обширный склад всех опытов, видения и мыслей человека? Ум — это результат многих тысяч лет традиции и опыта. Он способен на фантастические изобретения, от самого простого до наиболее сложного. Он способен на необычайные заблуждения и к обширному восприятию. Опыт и надежды, неприятности, радости и накопленные знания, как коллективные, так и индивидуальные, — все находятся там, хранящееся далеко в глубинных слоях сознания, и можно вновь переживать унаследованные или приобретенные опыт, видение и так далее. Нам говорят о каких-то наркотиках, которые могут дать ясность, видение глубин и высот, которые могут освободить ум от его суетности, дав ему великую энергию и понимание. Но должен ли ум путешествовать через все эти темные и скрытые проходы, чтобы прийти к свету? И, когда через любое из этих средств он действительно приходит к свету, является ли это светом вечности? Или же это свет известного, узнанного, явление, рожденное поиском, борьбой, надеждой? Нужно ли пройти через этот утомительный процесс, чтобы найти то, что неизмеримо?
   
Так как вы имели эти способности, опыты, что вы на это скажите, сэр?
   
«Пока они продолжались, я, естественно думал, что они были важны и имели значение. Они давали мне удовлетворяющее ощущение власти, некое счастье в удовлетворении от достижения. Когда появляются различные способности, они придают огромную уверенность в себе, чувство самообладания, в котором присутствует переполняющая гордость. Теперь, после разговора обо всем этом, я нисколько не уверен, что эти видения и тому подобное имеют для меня такое большое значение, какое они когда-то имели. Они, кажется, отступают в свете моего собственного понимания».
   
Нужно ли проходить через все эти переживания? Действительно ли они необходимы, чтобы открыть дверь в вечность? Нельзя ли их обойти? В конце концов, что является необходимым, так это самопознание, которое вызывает спокойствие ума. Спокойный ум — это не продукт воли, дисциплины, различных методик порабощения желания. Все эти методики и дисциплины только усиливают «я», а достоинство в таком случае — это еще один камень, на котором «я» может строить дом из важности и респектабельности. Ум должен быть опустошен от известного для того, чтобы было непостижимое. Без понимания путей «я» добродетель начинает одевать себя в одежду важности. Движение «я» с его волей и желанием, его поиском и накоплением должно полностью прекратиться. Тогда только может возникнуть бесконечное. Его нельзя заманить. Ум, который стремится заполучить реальное с помощью различных методик, дисциплин, с помощью молитв и жизненной позиции, может только получить его собственные удовлетворяющие проекции, но они не реальны.
   
«Я сейчас чувствую, что после этих многих лет аскетизма, дисциплины и самоумерщвления что мой ум удерживается в тюрьме его собственноручного создания и что стены этой тюрьмы должны быть разрушены. Как же к этому приступить?»
   
Самого осознания, что они должны исчезнуть, достаточно. Любая попытка сломать их приводит в движение желание достичь, извлечь пользу и таким образом порождает конфликт противоположностей, переживающего и переживаемого, ищущего и искомого. Видеть ложное как ложное — этого само по себе достаточно, поскольку само это восприятие освобождает ум от ложного.
  
  
   
    
Существует ли глубокое размышление?
   
   
Далеко за пальмами было море, беспокойное и жестокое. Оно никогда не было спокойным, а всегда неровным из-за волн и сильных течений. В тишине ночи его плеск можно было бы услышать на некоторое расстояние на суше, и в том мощном зове таилось предупреждение, угроза. Но среди пальм были глубокие тени и спокойствие. Было полнолуние, и было почти как днем, без жары и яркого света, и свет на тех развивающихся пальмах был мягок и прекрасен. Красота не была только из-за лунного света на пальмах, но также и из-за теней, из-за гладких стволов, из-за искрящихся вод и богатой земли. Земля, небо, человек, идущий мимо, квакающие лягушки и отдаленный свист поезда — все это было единым живым существом, неизмеримым для ума.
   
Ум — это удивительный инструмент, нет другого такого искусственного созданного механизма, столь же сложного, утонченного и с такими же бесконечными возможностями. Мы только осознаем поверхностные уровни ума, если вообще осознаем, и довольны, что живем и ведем наше существование на его внешней поверхности. Мы принимаем размышление как деятельность ума: размышление генерала, который планирует массовое убийство, хитрого политика, ученого профессора, плотника. А есть ли глубокое размышление? Не всякое ли размышление — это поверхностная деятельность ума? В мыслях является ли мнение глубоким? Может ли ум, который собран воедино, который является результатом времени, памяти, опыта, осознать что-то, что не принадлежит ему? Ум всегда ищет, стремится к чему-то за пределами его собственной замкнутой в себе деятельности, но центр, от которого он исходит, вечно остается неизменным.
   
Ум — это не просто поверхностная деятельность, но также и скрытые движения многих столетий. Эти движения изменяют или управляют внешней деятельностью, так что ум развивает его собственный конфликт дуальности. Нет целого, всеобъемлющего ума, он разбит на многие части, одна в оппозиции по отношению к другой. Ум, который стремится объединить, координировать себя, не может устроить мир среди его многочисленных разрушенных частей. Ум, который сделали целым с помощью мысли, знания, опыта, является все еще результатом времени и печали, даже собранный воедино он все еще является предметом, состоящим из деталей.
   
Мы неправильно подходим к этой проблеме интеграции. Часть никогда не сможет стать целым. Через часть целое не может быть осознано, но мы не понимаем этого. То, что мы действительно понимаем, — это какое-то увеличение части, чтобы содержать в себе многие части, но соединение многих частей не приводит к интеграции, не имеет большого значения и гармония между различными частями. То, что имеет значение, это не гармония или интеграция, поскольку это можно привить заботой и вниманием, правильным образованием. Но что действительно имеет наивысшую важность так это позволить возникнуть неизвестному. Известное никогда не сможет получить неизвестное. Ум непрерывно стремится жить счастливо в луже созданной им же самим интеграции, но это не вызовет творческий потенциал неизвестного. По существу, самосовершенствование — это всего лишь посредственность. Самосовершенствование через достоинство, через отождествление со способностями, через любую форму активной или пассивной безопасности, является процессом замыкания в себе, каким бы он ни был широким. Амбиция порождает посредственность, так как амбиции — это полное удовлетворение «я» через действие, через группу, через идею. «Я» — это центр всего, что известно, это прошлое, двигающееся через настоящее к будущему, и всякая деятельность в сфере известного приводит к мелочности ума. Ум никогда не может быть великим, поскольку то, что является великим, неизмеримо. Известное можно сравнить, и все действия известного могут только приносить печаль.
  
  
   
    
Необъятность
   
   
Долина расстелилась далеко внизу и была полна той деятельности, как и большинство долин. Солнце только садилось за отдаленными горами, и тени были темными и длинными. Это был тихий вечер, с ветерком, дующим с моря. Апельсиновые деревья, ряд за рядом, казались почти черными, и на длинной прямой дороге, которая пробегала по долине, появлялись случайные вспышки, когда движущиеся автомобили ловили на себе свет садящегося солнца. Это был вечер, полный очарования и умиротворения.
   
Ум, казалось, охватывал обширное пространство и бесконечное расстояние, или даже, скорее, казалось, что ум расширялся, не имея окончания, а позади и за пределами ума было кое-что, что содержало в нем все вещи. Ум неопределенно боролся, чтобы узнать и припомнить то, что не принадлежало ему самому, так что он прекратил свою обычную деятельность. Он не мог уловить то, что не было свойственно его собственной природе, но в настоящий момент все вещи, включая ум, были окутаны той необъятностью. Вечер темнел, и отдаленный лай собак никоим образом не нарушал то, что вне всякого сознания. Об этом нельзя думать и поэтому переживать умом.
   
Но тогда что же это, что почувствовало и осознает кое-что совершенно отличное от проекций ума? Кто же это, кто переживает это? Очевидно это не ум каждодневных воспоминаний, ответов и побуждений. Есть ли другой ум или же есть часть ума, которая бездействует, чтобы быть пробужденной только тем, что выше и вне всякого ума? Если это так, то в пределах ума всегда есть то, что вне всякой мысли и времени. И все же этого не может быть, поскольку это всего лишь мысль размышления и поэтому еще одно из многих изобретений ума.
   
   
Раз эта необъятность не рождена процессом мышления, тогда что же это, что осознает ее? Ум ли как переживающий осознает ее или же та необъятность осознает себя, потому что вообще нет никакого переживающего? Не было никакого переживающего и когда это случалось при спуске с горы, все же осознание ума полностью отличалось по типу так же, как по степени, от того, что неизмеримо. Ум не функционировал, он был внимателен и пассивен, и хотя осознавал о ветре, играющем среди листьев, в его пределах не было никакого движения. Не было наблюдателя, который измерял наблюдаемое. Было только это, и это осознало себя без измерения. Для него не было никакого начала и никакого слова.
   
Ум осознает, что не может уловить с помощью опыта и слова то, что вечно неизменно, бесконечное и неизмеримое.