1 2 3 4 5 6 
Распрощавшись и оставив Друэ с его добычей, Герствуд ушел, и в ту минуту ему казалось, что он без малейшего раскаяния мог бы убить этого человека. Керри тоже была подавлена.
— Спокойной ночи! — сказал Герствуд, стараясь придать своему голосу дружески непринужденный тон.
— Спокойной ночи! — нежно ответила ему Керри.
«Болван! — мысленно выругался Герствуд, почувствовав вдруг глубокую ненависть к Друэ. — Идиот! Я еще расправлюсь с ним, и весьма скоро! Посмотрим завтра — кто кого!»
— Право же, ты чудо, Керри! — безмятежно говорил в это время Друэ, ласково сжимая ее руку. — Ты чудеснейшая девочка.

20. Влечение духа. Вожделение плоти

У таких людей, как Герствуд, страсть всегда проявляется бурно. Она не выражается в задумчивости или мечтательности. Не бывает и серенад под окном возлюбленной или тоскливого томления и горестных сетований на непреодолимые препятствия. Ночью различные мысли долго не давали Герствуду заснуть, а утром, проснувшись рано, он с прежней силой и рвением вновь принимался думать о дорогом его сердцу предмете. Он и духовно и физически был полностью выбит из колеи, ибо разве не восхищался он совсем по-новому своей Керри и разве на пути его не стоял Друэ? Никогда и никто не изводил себя так, как Герствуд, не переставая думавший о том, что его любимой владеет легкомысленный и развязный коммивояжер. Герствуд отдал бы все на свете, лишь бы положить конец осложнениям и уговорить Керри на такой шаг, который навсегда устранил бы Друэ. Но что делать?
Герствуд одевался в глубокой задумчивости. Он ходил по комнате, где в это время находилась его жена, и даже не замечал ее присутствия.
За завтраком у него совсем не было аппетита. Мясо, которое он положил себе на тарелку, осталось нетронутым. Его кофе остыл, пока он рассеянно проглядывал столбцы газет. Иногда в глаза ему бросалась какая-нибудь заметка, но он не понимал даже, о чем читает. Джессика еще не спустилась в столовую, а миссис Герствуд сидела на другом конце стола, тоже погруженная в молчаливые думы. Новая горничная, совсем недавно поступившая к ним, забыла положить, салфетки, и молчание в конце концов было нарушено раздраженным голосом миссис Герствуд.
— Я уже говорила вам об этом, Мэгги, и больше повторять не желаю! — сказала она.
Герствуд лишь мельком взглянул на жену. Она сидела нахмуренная. Ее манера держаться вызывала в нем сейчас крайнее раздражение.
— Ты уже решил, Джордж, когда ты возьмешь отпуск? — вдруг обратилась к нему миссис Герствуд.
В это время года они обычно обсуждали планы летнего отдыха.
— Нет еще, — ответил он. — Я страшно занят.
— Не мешало бы тебе поскорее прийти к какому-то решению, если мы собираемся куда-либо ехать.
— Но, по-моему, у нас еще много времени впереди, — возразил ей муж.
— Этак можно прождать до конца лета! — с досадой пожала плечами миссис Герствуд.
— Опять старая песня! Послушать тебя, так выходит, как будто я ничего не делаю.
— Я хочу знать окончательно! — так же раздраженно повторила миссис Герствуд.
— У тебя еще много времени впереди, — стоял на своем муж. — Ведь ты же не поедешь до конца бегового сезона.
Его злило, что этот разговор зашел именно сейчас, когда ему хотелось думать совсем о другом.
— Может быть, и поедем! Джессика не хочет ждать так долго.
— Зачем же в таком случае понадобился тебе сезонный билет? — спросил Герствуд.
— Уф! — вырвалось у миссис Герствуд, постаравшейся вложить в этот звук все свое возмущение. — Я вовсе не желаю вступать с тобой в пререкания!
С этими словами она поднялась с места, намереваясь выйти из-за стола.
— Послушай, что это с тобой происходит в последнее время? — произнес Герствуд, тоже вставая, и тон его был так решителен, что жена невольно остановилась. — Неужели с тобой разговаривать нельзя?
— Разговаривать со мной можно, — ответила миссис Герствуд, напирая на первое слово.
— Я бы этого не сказал! А теперь, если ты хочешь знать, когда я могу уехать с вами, изволь: не раньше чем через месяц. Впрочем, может быть, и позже.
— Тогда мы поедем без тебя.
— Вот как? — насмешливо произнес Герствуд.
— Да, поедем!
Управляющий баром был изумлен решительным тоном жены, но вместе с тем это еще больше обозлило его.
— Ну, это мы еще посмотрим! — воскликнул он. — Я нахожу, что в последнее время ты что-то слишком уж стала командовать! Ты, кажется, собираешься решать все дела за меня. Но этого не будет. Я не позволю тебе командовать там, где дело касается только меня лично. Хочешь — поезжай, но меня такими разговорами спешить не заставишь!
Герствуд был разъярен. Его темные глаза сверкали. Он скомкал газету и швырнул ее на стол. Миссис Герствуд не добавила больше ни слова. При последних словах мужа она повернулась и вышла из комнаты. А он постоял в нерешительности еще несколько секунд, потом снова сел, отхлебнул кофе, затем встал и отправился на первый этаж за шляпой и перчатками.
Миссис Герствуд вовсе не предвидела подобной сцены. Правда, она вышла к завтраку несколько не в духе; к тому же все мысли ее были заняты обдумыванием одного плана. Джессика обратила ее внимание на то, что бега далеко не оправдали их ожиданий. Они не давали в этом году особых возможностей в смысле выгодных знакомств. Красивая девушка вскоре убедилась, что бывать каждый день на бегах чрезвычайно скучно, а в этом году, как назло, публика рано стала разъезжаться на курорты и в Европу. Несколько молодых людей, интересовавших Джессику, уехали в Вокишу. Она тоже стала подумывать о поездке на этот курорт, и мать соглашалась с ней.
Миссис Герствуд решила обсудить вопрос о Вокише с мужем. Садясь за стол, она обдумывала план, предложенный дочерью, но почувствовала, что атмосфера для такого разговора мало благоприятна. Миссис Герствуд и сама не знала, из-за чего началась ссора. Все же она решила, что ее муж — зверь и тиран и что подобную выходку ни в коем случае нельзя оставить безнаказанной. Он должен обращаться с ней, как с леди, не то она ему покажет.
Герствуд тоже находился под тягостным впечатлением ссоры, пока не пришел в бар; оттуда он направился на свидание с Керри, и тут им овладели совсем другие чувства: любовь, страсть, протест. Мысли, словно на крыльях, опережали одна другую. Он не мог дождаться минуты, когда, наконец, увидит Керри. Что ему ночь, что день, если нет ее? Керри должна и будет принадлежать ему.
А Керри, с тех пор как рассталась накануне со своим возлюбленным, жила в мире чувств и мечтаний. Она прислушивалась к пылким разглагольствованиям Друэ, пока он говорил о ней, но была весьма невнимательна к тому, что он говорил о себе. Насколько это было возможно, она старалась держать его на расстоянии, а мысли ее полны были пережитым успехом. Страсть Герствуда казалась ей чудесным дополнением к тому, чего она сумела достичь, и ей хотелось поскорее узнать, что он скажет ей при свидании. Она жалела его той особой жалостью, которая находит нечто лестное для себя в страдании другого. Керри впервые смутно ощутила едва уловимую перемену, которая происходит с человеком, попадающим из рядов просителей в ряды дарующих блага. В общем, она была очень счастлива.
На следующий день, когда выяснилось, что газеты ни словом не обмолвились о спектакле, вчерашний успех, потонув в потоке повседневных мелочей, утратил значительную долю своего блеска. Даже Друэ говорил теперь не столько о ней, сколько для нее. Он инстинктивно чувствовал, что ему необходимо как-то перестроить свои отношения с Керри.
— Я надеюсь еще в этом месяце покончить со своими делами, и тогда мы обвенчаемся, — сказал он на следующее утро, снуя из комнаты в комнату и прихорашиваясь перед тем, как отправиться в город. — Как раз вчера я говорил об этом с адвокатом.
— О, это одни слова! — сказала Керри.
Она чувствовала себя теперь настолько сильной, что решила подтрунить над ним.
— Нет, не слова! — воскликнул Друэ с необычным для него жаром и тут же добавил умоляющим тоном: — Почему ты мне не веришь, Керри?
Та лишь рассмеялась в ответ.
— Отчего же — верю! — сказала она через некоторое время.
На сей раз самоуверенность ничем не могла помочь Друэ. Хотя он и был человеком весьма мало наблюдательным, он все же чувствовал, что в последнее время вокруг него происходит что-то непонятное, не поддающееся его разумению. Керри по-прежнему была с ним, но она стала уже не такой беспомощной, как раньше. В ее голосе звучали теперь совсем новые нотки. Она больше не смотрела на него глазами зависимого существа.
У молодого коммивояжера было такое ощущение, словно на него надвигается туча. Это придало новую окраску его чувствам и заставило его осыпать Керри знаками внимания и ласковыми словечками, чтобы как-то защититься от беды.
Вскоре после ухода Друэ Керри начала готовиться к свиданию с Герствудом. Она поспешила привести себя в порядок и, быстро покончив с этим, сбежала с лестницы. На ближайшем перекрестке она прошла мимо Друэ, но они не видели друг друга.
Друэ забыл захватить какие-то счета, которые ему необходимо было представить в контору, и потому вернулся домой. Быстро поднявшись наверх, он влетел в комнату, но нашел там только горничную, занятую уборкой.
— Гм! — удивился он. — Куда же девалась Керри? Ушла, что ли? — добавил он, обращаясь больше к самому себе.
— Ваша жена? Она ушла минут пять назад.
«Странно! — подумал Друэ. — Она мне ничего не сказала. Куда же она могла пойти?»
Он порылся в чемодане, нашел нужные ему бумаги и сунул их в карман. Затем обратил свое благосклонное внимание на горничную. Это была хорошенькая девушка, к тому же весьма расположенная к Друэ.
— Ну, а вы — что тут делаете? — с улыбкой спросил Друэ.
— Убираю комнату, как видите, — кокетливо ответила она, остановившись и накручивая на руку пыльную тряпку.
— Устали?
— Нет, не особенно.
— Хотите, я покажу вам что-то интересное? — добродушным тоном предложил Друэ.
Подойдя к горничной, он достал из кармана маленькую литографию, которую в виде рекламы выпустила одна крупная табачная фирма. На открытке была изображена красивая девица с полосатым зонтиком в руках, цвета которого можно было менять с помощью помещенного сзади диска. При вращении этого диска в маленьких прорезях показывались то красные, то желтые, то зеленые, то синие полоски.
— Правда, остроумно? — спросил Друэ, подавая горничной открытку и объясняя, как с ней обращаться. — Вы, наверное, такого еще не видели.
— Прелесть какая! — воскликнула горничная.
— Можете оставить ее себе, если хотите, — сказал молодой коммивояжер. — У вас хорошенькое колечко, — добавил он, помолчав, и указал на простое кольцо, украшавшее палец девушки.
— Вам нравится?
— Очень даже, — ответил Друэ. — Очень красивое кольцо!
Пользуясь случаем, он взял руку девушки, делая вид, будто заинтересован дешевеньким перстнем. Лед был сломан. Друэ продолжал болтать, как будто совсем забыв, что ее пальцы по-прежнему лежат в его руке. Горничная, однако, высвободила руку и, отступив на несколько шагов, оперлась на подоконник.
— Я вас давно не видела, — игривым тоном заметила она, увертываясь от жизнерадостного коммивояжера. — Вы, наверно, уезжали?
— Уезжал, — ответил Друэ.
— И далеко ездили?
— Да, довольно далеко.
— Вам нравится разъезжать?
— Нет, не особенно. Это скоро приедается, должен вам сказать.
— А мне хотелось бы попутешествовать! — сказала девушка, уставясь в окно. — А куда это девался ваш друг, мистер Герствуд? — вдруг спросила она, вспомнив об управляющем баром, который, по ее мнению, был отличным объектом для злословия.
— Он здесь, в городе, — ответил Друэ. — А почему вы о нем спрашиваете?
— Да просто так… Он ни разу не был здесь с тех пор, как вы вернулись.
— А откуда вы его знаете?
— Вот тебе раз! — воскликнула девушка. — Разве я не докладывала о нем раз десять за один только прошлый месяц?
— Бросьте, — небрежно возразил Друэ. — За все время, что мы тут живем, он у нас и пяти раз не был.
— Вы так думаете? — улыбнулась девушка. — Много же вы знаете!
Друэ принял более серьезный тон. Он не мог решить, шутит ли горничная или говорит правду.
— Плутовка! — сказал он. — Почему вы так улыбаетесь? Что это значит?
— О, ничего особенного!
— А вы в последнее время видели его?
— Нет, не видела с тех пор, как вы приехали.
И с этими словами горничная звонко расхохоталась.
— А раньше?
— Ну, еще бы!
— И часто?
— Да почти каждый день!
Девушка была страстной сплетницей, и ей очень хотелось знать, какое действие произведут ее слова.
— К кому же он приходил? — недоверчиво спросил Друэ.
— К миссис Друэ.
Услышав этот ответ, Друэ тупо уставился на горничную.
Однако чтобы спасти положение и не показаться смешным, он добавил:
— Ну, и что же отсюда следует?
— Ровно ничего, — в тон ему ответила горничная и кокетливо склонила голову набок.
— Мистер Герствуд — мой старый друг, — продолжал Друэ, все глубже увязая в болото.
За несколько минут до того он не прочь был немножко пофлиртовать, но теперь у него пропала всякая охота. Он даже облегченно вздохнул, когда снизу кто-то окликнул горничную.
— Я должна идти, — заявила девушка, весело побежав к двери.
— Мы еще увидимся, — ответил Друэ, делая вид, будто очень недоволен внезапной помехой.
Когда горничная ушла, он дал волю своим чувствам. На лице его, которым, кстати, он никогда не умел владеть, отразились растерянность и недоумение. Возможно ли, чтобы Керри так часто принимала Герствуда и ничего об этом не сказала ему? Неужели Герствуд лгал? И что, собственно, имела в виду горничная?.. Ведь он и сам заметил, что в манерах Керри появилось что-то странное. Почему она так смутилась, когда он спросил ее, сколько раз был у нее Герствуд? Черт возьми, теперь он вспомнил! Тут что-то неладное, во всей этой истории!
Друэ сел в качалку у окна, чтобы лучше обдумать положение. Он закинул ногу на ногу и свирепо нахмурился. Мысли с бешеной скоростью проносились у него в голове.
Нет, размышлял он, в поведении Керри нет ничего необыкновенного. Не может быть, черт возьми, чтобы она его обманывала! Она не так вела себя, чтобы ее можно было заподозрить в чем-либо подобном. Ведь еще только вчера она была так мила с ним… И Герствуд тоже. Друэ не мог поверить, что его обманывают. Нет, этого никак не может быть!
Его мысли нашли, наконец, выход в словах:
— Иной раз она и впрямь ведет себя как-то странно. Вот, например, сейчас оделась и ушла, не сказав мне ни слова.
Друэ почесал затылок и встал, решив идти в город. Он все еще хмурился. В передней он снова встретился с горничной, которая убирала теперь другую комнату. На голове у нее была изящная белая наколка, подчеркивающая добродушную смазливость ее личика. Она улыбнулась молодому коммивояжеру, и Друэ забыл все свои тревоги.
Как бы приветствуя ее, он мимоходом фамильярно положил ей руку на плечо.
— Перестали сердиться? — спросила девушка, которая все еще не прочь была попроказничать.
— И не думал сердиться.
— А я думала — сердитесь, — сказала она и опять улыбнулась.
— Бросьте дурить, — произнес Друэ, стараясь говорить возможно более непринужденно. — Вы все сказали всерьез?
— Конечно! — не задумываясь, ответила девушка.
И добавила с видом человека, не имеющего ни малейшего намерения причинить кому-либо неприятность:
— Я думала, что вы знаете. Он приходил сюда много раз.
Все ясно — его обманывают. Друэ больше не пытался даже изображать равнодушие.
— И он проводил здесь вечера? — спросил коммивояжер.
— Иной раз. А иногда они вместе уходили из дому.
— Тоже вечером?
— Да. Но все-таки вы не должны из-за этого глядеть так сердито.
— Я вовсе не сержусь, — сказал Друэ. — А кроме вас, его видел кто-нибудь еще?
— Ну, конечно! — ответила девушка таким тоном, точно во всем этом не было ничего особенного.
— И давно он был в последний раз?
— Перед самым вашим возвращением.
Друэ нервно закусил губу.
— Не болтайте об этом! Хорошо? — попросил он, дружески пожимая локоть горничной.
— Не буду, — согласилась та. — На вашем месте я не стала бы из-за всего огорчаться, — добавила она.
— Ладно, — сказал Друэ, расставаясь с ней.
Он ушел, весьма озадаченный. Впрочем, это не помешало ему вскользь подумать и о том, что он, видимо, произвел очень выгодное впечатление на хорошенькую горничную.
«Мы с Кэд поговорим об этом! — решил он, чувствуя, что ему нанесли совершенно незаслуженную обиду. — Черт возьми! Мы еще посмотрим, осмелится ли она и дальше так вести себя!»

21. Влечение духа. Вожделение плоти (продолжение)

Когда Керри пришла в парк, Герствуд давно уже ждал ее. Кровь его кипела, нервы были взвинчены. Ему хотелось поскорее увидеть женщину, которая накануне сумела так глубоко взволновать его.
— Наконец-то! — вырвалось у него при виде Керри.
Он с трудом сдерживал себя, но в груди у него расцветала весна, и он испытывал необычайный подъем, не лишенный, впрочем, трагизма.
— Да, это я, — весело отозвалась Керри.
Они пошли по аллее, словно направляясь к заранее намеченной цели. Герствуд упивался близостью молодой женщины. Шуршание ее нарядного платья звучало музыкой в его ушах.
— Вы довольны? — спросил он, подразумевая ее вчерашний успех.
— А вы? — в свою очередь спросила Керри.
Герствуд вспыхнул при виде улыбки, которой она наградила его.
— Это было изумительно, — ответил он.
Керри радостно засмеялась.
— Я давно уже не видел такой игры! — добавил Герствуд. Он воскрешал в памяти восторженные впечатления минувшего вечера, и к ним примешивалось радостное сознание, что Керри в эту минуту с ним.
А она наслаждалась тем вниманием, каким окружал ее этот человек. Она оживилась и вся засияла каким-то внутренним светом. В каждом звуке голоса Герствуда она чувствовала, как велико его тяготение к ней.
— Благодарю вас за цветы, — сказала она, помолчав. — Они прекрасны!
— Я очень рад, что они вам понравились, — просто ответил Герствуд.
Его не покидала мысль о том, как он еще далек от цели. Ему хотелось говорить о своем чувстве. Казалось, почва была вполне подготовлена. Его Керри шла рядом с ним. Он с радостью немедленно приступил бы к решительному разговору, но, увы, сейчас у него почему-то не хватало слов, и он не знал, с чего начать.
— Вы благополучно добрались до дому? — довольно угрюмо спросил он вдруг. В его голосе теперь звучала жалость к самому себе.
— О да! — беспечно ответила Керри.
Герствуд пристально посмотрел на нее; замедлив шаг, он поистине сверлил ее взглядом.
Волна страсти нахлынула на нее.
— А как будет со мной? — спросил Герствуд.
Этот вопрос смутил Керри. Она поняла, что наступает решительная минута, но не знала, что отвечать.
— Право, не знаю, — сказала она.
Герствуд прикусил губу. Он остановился и стал рассеянно водить по траве носком ботинка. Подняв глаза, он с мольбой и нежностью посмотрел на Керри.
— Неужели вы не уйдете от него? — взволнованно спросил он.
— Не знаю, — ответила Керри, которой казалось, что она бездумно плывет куда-то по воле волн и ей не за что ухватиться.
Надо сказать, что она находилась в крайне затруднительном положении. Перед ней стоял человек, который ей очень, нравился, который имел на нее сильное влияние, — такое сильное, что заставил ее поверить, будто она питает к нему глубокую страсть. Керри по-прежнему находилась в его власти — его проницательный взгляд, его учтивые манеры, элегантность одежды просто завораживали ее. Она глядела на него и видела перед собой самого обаятельного, самого приятного ей человека, который склонился к ней, переполненный чувством, вызывавшим у нее восторг. Она не могла противостоять его темпераменту, его горящим глазам и не могла не испытывать того, что испытывал он.
И все же ее томили тревожные мысли.
Что Герствуду известно о ней? Что говорил ему про нее Друэ? Считает ли Герствуд ее женою молодого коммивояжера? Собирается ли он жениться на ней? Даже слушая его, тая от его слов и глядя на него светившимся нежностью взглядом, она не переставала думать о том, говорил ли ему Друэ, что они не женаты? Никогда нельзя предусмотреть, что скажет или сделает Друэ.
Однако любовь Герствуда не доставляла ей никаких огорчений. Знал он что-либо или нет, но она никогда не замечала даже тени упрека. Очевидно, он искренен. Страсть его горяча и неподдельна. В его словах чувствовалась сила. Но что же ей делать? Керри не переставала размышлять об этом, не приходя ни к какому определенному решению, наслаждаясь любовью Герствуда и беспомощно барахтаясь во власти потока, уносившего ее в безбрежное море неизвестности.
— Почему вы не уходите от него? — с нежностью сказал Герствуд. — Я обеспечу вас так, что…
— О, не надо! — прервала она его.
— Не надо чего? — спросил он. — Что вы хотите этим сказать, Керри?
На ее лице отразились смятение и горе. Ее как ножом полоснули слова о каком-то «обеспечении» вне крепкой ограды брака.
Герствуд тоже понял, что у него вырвалась чрезвычайно неудачная фраза. Он тщетно пытался взвесить ее последствия, но ничего не мог предугадать. Он продолжал говорить, разгоряченный близостью Керри, и в то же время напряженно обдумывал план действий.
— Почему вы не хотите? — снова спросил он, придавая своему голосу особую почтительность. — Ведь вы знаете, что я не могу жить без вас… Вы это знаете… Так больше не может продолжаться… Я думаю, вы и сами это видите.
— Да, не может, — согласилась Керри.
— Я не стал бы просить вас, если бы… я не стал бы уговаривать вас, если бы я мог побороть себя. Взгляните на меня, Керри! Поставьте себя на мое место! Ведь вы не захотите расставаться со мной, правда?
Керри в глубоком раздумье покачала головой.
— В таком случае почему бы не покончить с этим раз навсегда?
— Не знаю, — тихо произнесла Керри.
— Вы не знаете! Ах, Керри, что заставляет вас так говорить! Не мучайте меня! Говорите серьезно.
— Я говорю серьезно, — ласково отозвалась Керри.
— Нет, этого не может быть, иначе вы бы так не сказали… тем более что вы знаете, как я люблю вас. Вспомните вчерашний вечер.
Герствуд произнес последние слова самым спокойным тоном. Он сейчас прекрасно владел собой. Лишь в глазах его заметно было беспокойство, они горели ярким, всепожирающим огнем. В них сосредоточилось все его внутреннее напряжение.
Керри все еще молчала.
— Как вы можете так относиться к этому, моя радость? — снова начал Герствуд немного спустя. — Ведь вы любите меня, правда?
В голосе его слышалась такая бурная страсть, что Керри была ошеломлена. На миг все ее сомнения рассеялись.
— Да, — искренне и нежно ответила она.
— Тогда уйдем со мной. Хорошо? — горячо заговорил Герствуд. — Сегодня же!
Несмотря на всю свою растерянность, Керри отрицательно покачала головой.
— Я не могу больше ждать! — настаивал Герствуд. — Если не сегодня, то хотя бы в субботу.
— А когда мы обвенчаемся? — робко спросила Керри, совсем забыв от волнения, что Герствуд, как она надеялась, считает ее женой Друэ.
Герствуд слегка вздрогнул, очутившись перед проблемой, еще более тягостной для него, чем для нее. Но он ничем не выдал тех мыслей, которые с молниеносной быстротой возникли у него в уме.
— Когда хотите, — с легкостью ответил он, не желая портить очарование минуты размышлениями об этом проклятом вопросе.
— В субботу? — продолжала Керри.
Герствуд кивнул.
— Если мы в субботу обвенчаемся, я уйду с вами, — сказала Керри.
Герствуд смотрел на свою очаровательную, заманчивую добычу, которую ему так трудно было завоевать, и строил самые странные планы. Его страсть достигла тех пределов, когда человек уже не подчиняется рассудку. Как могли тревожить его всякие мелкие препятствия, если в награду его ждала любовь такой прелестной женщины. Он закрывал глаза на все трудности и не желал отвечать на возражения, которые холодная действительность бросала ему в лицо. В ту минуту он готов был обещать что угодно, предоставив судьбе потом выручать его. Он решил пробиться в рай, а там — будь что будет. Он должен хоть раз в жизни познать счастье, хотя бы ценою отречения от чести и правды.
Керри с нежностью посмотрела на него. Все устраивалось как нельзя лучше. Ей хотелось положить голову ему на плечо — все это казалось ей таким счастьем.
— Я постараюсь быть готовой к тому времени, — сказала она.
Герствуд любовался ее милым личиком, по которому еще пробегали тени боязни и сомнения, и невольно думал при этом, что никогда не видел более очаровательного создания.
— Мы еще завтра встретимся и поговорим о наших планах, — весело сказал он.
Герствуд шел рядом с ней по дорожке, радуясь тому, что произошло. Говорил он мало, но не из слов слагалась та длинная повесть о его радости и нежности, которую он ей поведал. Только через полчаса он вспомнил, что пора расставаться, так как жизнь неумолимо призывала его к исполнению определенных обязанностей.
— До завтра! — сказал он на прощанье, стараясь держаться бодро и непринужденно.
— До завтра! — отозвалась Керри и весело пошла прочь.
Последний час принес ей бездну блаженства, и она уже не сомневалась в том, что по-настоящему любит Герствуда. Она даже вздохнула, вспоминая своего красивого поклонника. Да, она будет готова к субботе, она уйдет с ним, и они будут счастливы!

22. Последняя вспышка. Семейные неурядицы

Неприятности в семье Герствуда объяснялись тем, что ревность, рожденная любовью, не умерла вместе с нею, а продолжала жить в душе миссис Герствуд и при соответствующих условиях могла в любую минуту обратиться в ненависть. По своим физическим данным Герствуд все еще был достоин той любви, которую жена когда-то питала к нему, хотя в характере его она и разочаровалась. Что касается его, то он перестал быть внимателен к ней, а это для женщины хуже, чем явное прегрешение. Любовь к себе подсказывает нам, как следует расценивать другого человека, что должно в нем считать хорошим и что дурным, и миссис Герствуд начала видеть в равнодушии мужа многое такое, чего на самом деле вовсе не было. Ей чудились какие-то козни в его поступках и словах, которые объяснялись лишь тем, что он утратил к ней интерес. В конце концов она стала злопамятной и подозрительной. Ревность побуждала ее отмечать малейшее невнимание со стороны мужа, по-прежнему блиставшего элегантностью и непринужденностью манер. По тому, с какой тщательностью и вниманием он следил за своей внешностью, легко было понять, что он отнюдь не потерял интереса к жизни. В каждом его движении, в каждом взгляде сквозили отблески той радости, что доставляла ему Керри, а борьба за эту новую радость придала его жизни приятную остроту. И миссис Герствуд почуяла перемену, подобно тому, как зверь издалека чует опасность.
Это ощущение усиливалось благодаря поведению Герствуда, натуры прямой и, конечно, более сильной. Мы уже видели, с каким раздражением он уклонялся от обычных возлагаемых на мужа мелких обязанностей, не находя в них теперь ничего приятного, и как в последнее время он начал просто огрызаться в ответ на язвительные замечания жены. Эти мелкие стычки питались тем взаимным недовольством, которым была насыщена домашняя атмосфера.
Вполне понятно, что с неба, застланного такими грозными тучами, рано или поздно должен был хлынуть ливень. Однажды утром миссис Герствуд, взбешенная явным и полным равнодушием мужа к ее планам, отправилась из столовой к Джессике, которая сидела у себя в комнате перед зеркалом и лениво расчесывала волосы. Герствуд уже успел уйти из дому.
— Я очень просила бы тебя не запаздывать так к завтраку! — сказала миссис Герствуд, усаживаясь в кресло с корзиночкой для шитья в руках. — На столе уже все остыло, а ты еще не ела.
Обычно весьма сдержанная, миссис Герствуд была сильно возбуждена, и Джессике суждено было ощутить на себе последние порывы шторма.
— Я не голодна, мама, — спокойно ответила она.
— В таком случае ты могла бы раньше сказать об этом! — отрезала миссис Герствуд. — Горничная убрала бы со стола вместо того, чтобы ждать тебя все утро!
— Она на меня не сердится, — сухо бросила Джессика.
— Зато я сержусь! — повысила голос мать. — И вообще мне не нравится твоя манера разговаривать со мной! Ты еще слишком молода, чтобы говорить с матерью таким тоном!
— О мама, ради бога, не кричи, — сказала Джессика. — Что с тобой сегодня?
— Ничего! И я вовсе не кричу. А ты не думай, что если я иной раз потакаю тебе, то тебя все обязаны ждать! Я этого не допущу!
— Я никого не заставляю ждать! — резко ответила Джессика, переходя от пренебрежительного равнодушия к энергичной самозащите. — Я же сказала — я не голодна и не желаю завтракать.
— Не забывай, с кем ты разговариваешь! — в бешенстве крикнула миссис Герствуд. — Я не потерплю такого тона, слышишь? Не потерплю!
Последние слова донеслись до Джессики уже издалека, так как она тут же вышла из комнаты, шурша юбками, гордо откинув голову и всем своим видом показывая, что она человек независимый и ей нет никакого дела до настроения матери. Спорить с ней дочь не желала.
В последнее время такие размолвки участились. Они были неизбежны при совместной жизни слишком эгоистичных и самоуверенных натур. Сын проявлял еще большую щепетильность в вопросах личной независимости и старался на каждом шагу показать, что он взрослый мужчина, а это, конечно, было в высшей степени необоснованно и глупо, так как ему шел лишь двадцатый год.
Герствуд привык к общему уважению, и его, человека довольно тонкого, очень раздражало, что он окружен людьми, для которых его авторитет перестал существовать и которых он с каждым днем понимал все меньше и меньше.
И теперь, когда стали возникать всякие мелкие недоразумения, вроде размолвки, например, которая произошла из-за желания миссис Герствуд выехать в Вокишу пораньше, он яснее осознал свое положение. Теперь уже не он руководил, а им руководили, и когда к тому же он то и дело сталкивался со вспышками раздражения, когда он видел, что на каждом шагу стараются умалить его авторитет и вдобавок награждают его моральными пинками — пренебрежительной усмешкой или ироническим смехом, — тогда он тоже переставал владеть собой. Его охватывал с трудом сдерживаемый гнев, и он мечтал развязаться со своим домом, который казался ему раздражающей помехой на пути его желаний и планов.
Но несмотря на все, он сохранял видимость главенства и контроля, хотя жена всячески старалась бунтовать. Впрочем, миссис Герствуд устраивала сцены и открыто восставала против мужа лишь потому, что считала это своим правом. У нее не было никаких фактов, которыми она могла бы оправдать свои поступки, никаких точных сведений, которые она могла бы использовать как козырь против мужа. Недоставало лишь явного, неопровержимого доказательства, холодного дуновения, чтобы нависшие тучи подозрений разразились ливнем безудержного гнева.
Однако вскоре миссис Герствуд случайно напала на след тайных похождений мужа. Доктор Биэл, красивый мужчина, живший по соседству с Герствудами, встретил миссис Герствуд у ее дома спустя несколько дней после того, как управляющий баром катался с Керри в экипаже по бульвару Вашингтона. Доктор Биэл, случайно проезжавший той же дорогой, узнал Герствуда, лишь когда они уже разъехались в разные стороны. Что же касается Керри, то он не разглядел ее и думал, что это жена Герствуда или его дочь.
— Вы что же, перестали здороваться со знакомыми, когда встречаете их на прогулке? — шутливо обратился он к миссис Герствуд.
— Если я их замечаю, то здороваюсь, — ответила миссис Герствуд. — Где же вы меня видели?
— На бульваре Вашингтона, — произнес доктор Биэл.
Он ожидал, что в ее глазах мелькнет воспоминание. Но она лишь покачала головой.
— Около Гойн-авеню, — пытался напомнить ей доктор. — Вы были с мужем.
— Мне кажется, что вы ошиблись, — ответила миссис Герствуд.
Но когда он упомянул о ее муже, у нее сразу зародились подозрения, которые она, впрочем, ничем не выдала.
— Я уверен, что видел вашего мужа, — продолжал доктор. — Но, возможно, это были не вы, а ваша дочь. Тут я не совсем уверен.
— Вполне возможно, что это была она, — поспешила согласиться миссис Герствуд, отлично зная, что такого случая не было: Джессика уже несколько недель никуда не выезжала без нее.
Миссис Герствуд успела настолько овладеть собой, что тут же попыталась выведать какие-нибудь подробности.
— Когда же это было? Днем? — спросила она, искусно разыгрывая равнодушие и делая вид, будто кое-что знает об этом.
— Да, часа в два или три.
— В таком случае это была Джессика, — сказала миссис Герствуд, не желая показывать, что придает какое-либо значение этому инциденту.
Доктор Биэл, со своей стороны, тоже сделал кое-какие выводы, но прекратил разговор, считая, что продолжать его не стоит.
А миссис Герствуд в течение нескольких часов и даже дней ломала голову над полученными сведениями. Она нисколько не сомневалась, что доктор Биэл в самом деле встретил ее мужа, который с кем-то катался в экипаже по бульвару, — по-видимому, с посторонней женщиной. А своей жене между тем он говорил, что страшно занят.
Миссис Герствуд с нарастающим гневом принялась вспоминать, сколько раз муж отказывался сопровождать ее в гости или участвовать в тех или иных развлечениях, разнообразивших ее жизнь. Его видели в театре с какими-то людьми, которые, по его словам, были друзьями владельцев бара. Теперь его видели, когда он катался по бульвару с какой-то женщиной, и, надо полагать, у него и для этого готово какое-нибудь объяснение! Возможно даже, что были и другие женщины, о которых она не слыхала, иначе чем же объяснить, что он в последнее время все отговаривается делами и проявляет такое равнодушие к событиям семейной жизни? За последние несколько недель он стал страшно раздражителен и все время норовит куда-нибудь уйти, нисколько не интересуясь, все ли благополучно дома. В чем же дело?
Миссис Герствуд вспомнила также — и немало была взволнована этой мыслью, — что Герствуд больше не смотрел на нее так, как бывало раньше, и в его взгляде уже не бывало удовлетворения или одобрения. Очевидно, помимо всего прочего, он находил, что она стареет и становится неинтересной. Быть может, он стал замечать ее морщинки. Она увядает с каждым днем, между тем как он сохранил еще всю элегантность и молодость. Он по-прежнему остался душой общества во всевозможных развлечениях, а она… Миссис Герствуд больше не хотела думать об этом. Она только сознавала, что находится в весьма печальном положении, и потому еще больше ненавидела мужа.
Инцидент с доктором Биэлом не повлек за собой пока никаких последствий, так как миссис Герствуд не имела никаких доказательств, которые дали бы повод завести разговор с мужем. Но атмосфера недоверия и взаимной неприязни все сгущалась и время от времени порождала легкие шквалы раздражения и вспышки гнева. Вопрос о поездке на курорт Вокиша был лишь звеном в длинной цепи подобных столкновений.
На следующий день после выступления Керри в клубе общества Лосей миссис Герствуд и Джессика поехали на бега с молодым Тэйлором, сыном крупного поставщика мебели. Они выехали рано и случайно повстречали знакомых Герствуда, тоже «Лосей», двое из которых присутствовали накануне на спектакле. Не будь Джессика так увлечена своим молодым спутником, вопрос о спектакле, возможно, вовсе не был бы поднят. Но так как юный Тэйлор не обращал никакого внимания на миссис Герствуд, последняя вынуждена была вступить в короткий разговор с раскланивавшимися с нею знакомыми, а короткий разговор превратился в длинный, и она услышала весьма интересную новость.
— Жаль, что вас не было вчера на нашем маленьком спектакле, — сказал джентльмен в красивом спортивном костюме и с биноклем через плечо. — Очень жаль!
Миссис Герствуд в недоумении уставилась на него. О чем он говорит? Она не была на каком-то спектакле? На спектакле, о котором она даже не слыхала! С ее уст чуть было не сорвалось: «А что там было?» — но тут ее собеседник добавил:
— Вашего мужа я там видел.
Недоумения как не бывало, — ее охватили жгучие подозрения.
— Да, — осторожно сказала она. — И что же, было интересно? Муж лишь вкратце рассказал мне об этом.
— Очень интересно! Один из лучших любительских спектаклей, на которых я когда-либо присутствовал. Там выступала одна артистка, которая нас всех поразила.
— Вот как! — произнесла миссис Герствуд.
— Да, жаль, что вы не могли прийти. Я был огорчен, когда узнал, что вы плохо себя чувствуете.
«Плохо себя чувствую!» Миссис Герствуд была так ошеломлена, что чуть не повторила эти слова вслух. Она с трудом подавила желание опровергнуть ложь и расспросить собеседника и почти проскрежетала:
— Да, мне тоже очень жаль.
— По-видимому, сегодня на бегах будет много народу, — продолжал человек с биноклем, переводя разговор на другую тему.
Жена управляющего баром очень хотела бы продолжить расспросы, но ей больше не представилось удобного случая.
Миссис Герствуд совсем растерялась. Ей хотелось все как следует обдумать, она не могла понять, что заставило мужа объявить ее больной, когда она была совершенно здорова. Вот-еще одно доказательство, что ее общество нежелательно Герствуду и он придумывает всевозможные причины для объяснения ее отсутствия. Она твердо решила подробнее разузнать об этом деле.
— Вы были вчера на спектакле? — спросила она одного из друзей Герствуда, который подошел поздороваться с нею, когда она уже сидела в ложе.
— Да, — ответил тот. — Очень жаль, что вас не было.
— Я себя неважно чувствовала, — пояснила миссис Герствуд.
— Да, ваш муж говорил мне. Очень интересный спектакль. Играли гораздо лучше, чем я ожидал.
— Было много народу?
— Полным-полно! — воскликнул собеседник. — Настоящее празднество «Лосей». Я видел многих из наших общих знакомых. Миссис Гаррисон, миссис Барнс, миссис Коллинс.
— Весь цвет общества.
— Совершенно верно. Моя жена получила большое удовольствие.
Миссис Герствуд прикусила губу.
«Вот оно что! — подумала она. — Так-то он поступает. Рассказывает друзьям, что я больна и не могу прийти».
Миссис Герствуд задумалась. Что могло побудить ее мужа пойти без нее? Тут что-то неладно. Она тщетно ломала голову над этой загадкой.
Вечером, когда Герствуд вернулся домой, она была в том мрачном состоянии, когда хочется лишь одного — допытаться и мстить. Она во что бы то ни стало решила узнать, что означает его странное поведение. Миссис Герствуд была убеждена, что за всем этим таится гораздо больше, чем она слышала. К недоверию и злости, еще не утихшей в ней после утренней ссоры, прибавилось ядовитое любопытство.
Олицетворением надвигающейся катастрофы ходила она по дому, с глазами, обведенными темными тенями, и гневной складкой у жесткого рта.
А Герствуд, что вполне понятно, пришел домой в самом радужном настроении. Под впечатлением свидания с Керри и ее согласия он готов был петь от радости. Он гордился собою, гордился своим успехом, гордился своей Керри. Он готов был обнять весь мир и в эту минуту не испытывал ни малейшей неприязни к жене. Ему хотелось быть добрым, забыть о ее присутствии и жить в атмосфере вновь возвращенной молодости и радости.
Поэтому дом показался в этот вечер Герствуду каким-то особенно светлым и приятным. В передней он нашел вечернюю газету, — горничная положила ее на место, а жена забыла ее взять. В, столовой сверкал покрытый белоснежной скатертью стол, уставленный фарфором и хрусталем. Через открытую дверь Герствуд заглянул на кухню, где в плите трещал огонь и готовился ужин. На маленьком дворике Джордж-младший возился с щенком, которого он недавно приобрел. Джессика играла на рояле в гостиной, и звуки веселого вальса отдавались в каждом уголке комфортабельной квартиры.
Герствуду казалось, что все обитатели дома, как и он сам, в хорошем настроении, что все склонны радоваться и веселиться. Ему хотелось сказать каждому что-нибудь приятное. Он с удовольствием оглядел накрытый стол и полированную мебель, затем поднялся в гостиную, чтобы сесть в удобное кресло у открытого окна и просмотреть газету.
В гостиной он застал миссис Герствуд, которая поправляла прическу и, видимо, была всецело поглощена своими думами. Герствуд хотел загладить то неприятное впечатление, которое, возможно, осталось у его жены после утренней ссоры, и ждал лишь случая, чтобы сказать несколько ласковых слов или же дать согласие на то, что от него потребуют. Но миссис Герствуд упорно молчала. Ее муж сел в большое кресло, устроился поудобнее, развернул газету и приступил к чтению. Через несколько секунд он уже улыбался, увлекшись забавным описанием бейсбольного матча между командами Чикаго и Детройта.
А пока он читал, миссис Герствуд украдкой наблюдала за ним в висевшем напротив зеркале. Она заметила благодушное настроение мужа, его веселую улыбку, и это вызвало в ней еще большее раздражение. Как он смеет вести себя так в ее присутствии после такого циничного равнодушия и пренебрежения, с каким он относился к ней и будет относиться до тех пор, пока она станет это терпеть! Она заранее предвкушала удовольствие, думая о том, как она выложит ему все, что накопилось у нее на душе, как будет отчеканивать каждое слово своего обвинительного акта, как будет бичевать виновного, пока не получит полного удовлетворения! Сверкающий меч ее гнева висел на волоске над головой мужа.
А он тем временем наткнулся на потешную заметку об одном иностранце, который прибыл в город и попал в какую-то историю в игорном притоне. Это развеселило Герствуда, и, повернувшись в кресле, он рассмеялся. Ему очень хотелось как-то привлечь внимание жены, чтобы прочесть ей заметку.
— Ха-ха-ха! Вот это здорово! — воскликнул он.
Но миссис Герствуд продолжала приглаживать волосы и не обращала на мужа ни малейшего внимания.
Герствуд переменил позу и стал читать дальше. Наконец он почувствовал, что должен что-то сказать или сделать, как-то излить свое хорошее настроение. Джулия, очевидно, еще не в духе из-за утренней размолвки. Ну, это легко уладить. Конечно, она не права, но это несущественно. Пусть себе едет в Вокишу хоть сейчас, если ей так хочется, и чем скорее — тем лучше. Он так и скажет ей при первом же удобном случае, и все пройдет.
— Ты обратила внимание, — начал он, пробежав другую заметку в газете, — против железной дороги «Иллинойс-Сентрал» начат процесс: хотят заставить ее очистить набережную. Ты читала, Джулия?
Миссис Герствуд стоило большого труда ответить.
— Нет, — резким тоном произнесла она.
Герствуд насторожился. В голосе жены ему послышалась какая-то опасная нотка.
— Давно пора! — продолжал он, обращаясь больше к самому себе, нежели к жене, ибо в ее поведении ему почудилось что-то неладное.
Он снова взялся за чтение, в то же время прислушиваясь к малейшему звуку в комнате и стараясь угадать, что будет дальше.
По правде говоря, человек, столь умный, наблюдательный и чуткий, как Герствуд, не стал бы вести себя подобным образом с раздраженной женой, не будь он всецело поглощен другими мыслями. Если бы не Керри, если бы не его восторженное состояние от ее согласия, он не видел бы свой дом в таком приятном свете. Вовсе не дышал его дом в этот вечер уютом и весельем. Просто Герствуд глубоко заблуждался, и ему гораздо легче было бы бороться с надвигавшейся грозой, вернись он домой в обычном настроении.
Почитав еще несколько минут, Герствуд решил, что надо так или иначе сдвинуть дело с мертвой точки. Жена, по-видимому, не намерена так легко идти на мировую. Поэтому он сделал первый шаг.
— Откуда у Джорджа взялся этот пес, с которым он играет во дворе? — спросил он.
— Не знаю, — отрезала миссис Герствуд.
Герствуд опустил газету на колени и стал рассеянно глядеть в окно. «Не надо выходить из себя, — мысленно решил он. — Нужно быть настойчивым и любезным и как-нибудь подипломатичнее наладить отношения».
— Ты все еще сердишься из-за того, что произошло утром? — сказал он наконец. — Не стоит из-за этого ссориться. Ты можешь поехать в Вокишу, когда тебе будет угодно.
Миссис Герствуд круто повернулась к нему.
— Чтобы ты мог остаться здесь и кое за кем увиваться, не так ли? — со злобой выпалила она.
Герствуд оцепенел, словно получив пощечину. Все его примирительное настроение мигом испарилось, и он занял оборонительную позицию, подыскивая слова для ответа.
— Что ты хочешь этим сказать? — произнес он, наконец, выпрямляясь и пристально глядя на преисполненную холодной решимости жену.
Но миссис Герствуд, как будто ничего не замечая, продолжала приводить себя в порядок перед зеркалом.
— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, — ответила она таким тоном, точно у нее был в запасе целый ворох доказательств, которые она пока еще не считала нужным приводить.
— Представь себе, что не знаю, — упрямо стоял на своем Герствуд, насторожившись и нервничая.
Решительный тон жены лишил его чувства превосходства в этой битве.
Миссис Герствуд ничего не ответила.
— Гм! — пробормотал Герствуд, склоняя голову набок.
Это беспомощное движение только показало его неуверенность в себе. Жена повернулась к нему, точно разъяренный зверь, готовясь нанести решительный удар.
— Я требую денег на поездку в Вокишу завтра же утром! — заявила она.
Герствуд в изумлении смотрел на нее. Никогда еще не видел он в глазах жены такой холодной, стальной решимости, такого жестокого равнодушия к нему. Она отлично владела собой и, по-видимому, твердо решила вырвать власть в доме из его рук. Герствуд почувствовал, что у него не хватит сил для обороны. Он должен немедленно перейти в атаку.
— Что это значит? — воскликнул он, вскакивая. — Ты требуешь?! Что с тобой сегодня?
— Ничего! — вспыхнула миссис Герствуд. — Я желаю получить деньги. Можешь потом распускать хвост перед кем хочешь.
— Это еще что такое?! Ничего ты от меня не получишь! Изволь объяснить, что значат твои намеки?
— Где ты был вчера вечером? — выкрикнула миссис Герствуд, и слова ее, точно горячая лава, полились на голову Герствуда. — С кем ты катался по бульвару Вашингтона? С кем ты был в театре, когда Джордж видел тебя в ложе? Что же, ты думаешь, я дура? Меня можно водить за нос? Уж не полагаешь ли ты, что я по целым дням буду сидеть дома и мириться с твоим «я занят» и «мне некогда», в то время как ты веселишься и рассказываешь всем, будто я нездорова и не выхожу из дому? Так позволь тебе вот что сказать: довольно с меня дипломатических разговоров! Я не позволю тебе тиранить меня и детей. У меня с тобой счеты покончены раз навсегда!
— Все это ложь! — крикнул Герствуд.
Он был загнан в тупик и не знал, что сказать.
— Ложь, да? — в бешенстве повторила миссис Герствуд, но тотчас же несколько овладела собой. — Можешь называть это ложью, если тебе угодно, но я знаю, что это правда!
— А я говорю — ложь! — глухим и хриплым голосом огрызнулся муж. — Ты, видно, месяцами рыскала по городу в поисках гнусных сплетен и теперь воображаешь, что поймала меня. Хочешь пустить в ход подобную выдумку и таким способом забрать меня в руки? Но я тебе говорю, что этого не будет! Пока я нахожусь в этом доме, я здесь хозяин. Поняла? И я не позволю собой командовать.
Он медленно надвигался на жену; в глазах его горел зловещий огонь. В этой женщине было что-то до того бездушное, наглое и заносчивое, такая уверенность в конечной победе, что Герствуд на миг ощутил желание задушить ее.
А миссис Герствуд смотрела на него в упор холодным, саркастическим взглядом, словно удав на свою жертву.
— Я не командую тобой, — ответила она. — Я говорю тебе, чего я хочу.
Эти слова были произнесены таким ледяным тоном, с такой заносчивостью, что Герствуд опешил. Он был не в силах перейти в наступление и требовать у нее доказательств. Он чутьем догадывался, что доказательства у нее есть, что закон будет на ее стороне, вдобавок враждебный взгляд жены напомнил ему о том, что все его состояние переписано на ее имя. В эту минуту Герствуд напоминал могучий и грозный корабль, лишившийся парусов и отданный во власть волн.
— А я тебе говорю, — сказал он, овладев собой, — что ты этого не добьешься!
— Ну, это мы еще посмотрим! — произнесла миссис Герствуд. — Я выясню свои права. Если ты не хочешь говорить со мной, то, может быть, поговоришь с моим адвокатом.
Миссис Герствуд великолепно играла свою роль, и ее слова оказали свое действие. Герствуд чувствовал, что потерпел полное поражение. Он понял, что имеет дело отнюдь не с пустой похвальбой. Ему стало ясно, что он попал в чрезвычайно сложную ситуацию. Он не знал, как продолжать разговор. Вся сегодняшняя радость исчезла. Герствуд был встревожен, озлоблен и глубоко несчастлив. Что же теперь делать?
— Поступай, как тебе угодно, — сказал он наконец. — Я не желаю иметь с тобой ничего общего.
И с этими словами он вышел из комнаты.

23. Душевные муки. Еще одна ступень позади

К тому времени, когда Керри добралась домой, ее снова стали терзать сомнения и опасения, всегда возникающие при недостатке решимости. Она никак не могла убедить себя, что поступила правильно, дав Герствуду обещание, и не знала, должна ли теперь сдержать свое слово. В его отсутствие она перебрала в уме все случившееся и обнаружила много таких препятствий, которые раньше, во время пылких объяснений Герствуда, не приходили ей в голову. Сейчас она сообразила, в какое двусмысленное положение поставила себя, согласившись выйти замуж за Герствуда, хотя он должен был считать ее замужней женщиной. Вспомнила она и многое из того, что сделал для нее в свое время молодой коммивояжер, и подумала, что с ее стороны было бы очень некрасиво уйти от него, не сказав ни слова. А кроме того, что будет дальше? Сейчас она живет в уюте и комфорте, а это весьма убедительный аргумент для человека, который боится жизни.
«Ведь ты не знаешь, что тебя ждет, — шептал ей внутренний голос. — На свете много бедствий. За стенами этого дома много несчастных женщин. Там люди ходят, протягивая руку за куском хлеба. Никогда нельзя знать, что случится с тобою. Вспомни-ка время, когда ты, голодая, бродила по городу. Не упускай того, что у тебя есть!»
Как ни странно, но, несмотря на чувства, которые Керри питала к Герствуду, ему не удалось подчинить ее себе. Она слушала, улыбалась, одобряла его намерения и все же окончательно не соглашалась. Очевидно, Герствуду не хватало силы воли, а страсти его — той мощи, которая отметает в сторону разум, разбивает вдребезги все теории и доводы и на время отнимает всякую способность логического мышления. Почти каждому мужчине дано раз в жизни зажечься такой могучей страстью, но обычно это бывает лишь в молодости, и тогда возникает счастливый союз.
Герствуд, человек уже зрелый, не сохранил огня юности, хотя и был сейчас охвачен пылкой, безрассудной страстью. Эта страсть была достаточно сильна, чтобы вызвать в Керри влечение к нему, пожалуй, даже чтобы заставить ее вообразить, будто она любит его. Такое нередко случается с женщинами, и причиной тому служит их склонность к любви и жажда сознавать, что они любимы. Желание быть под надежной защитой, стать предметом нежных забот, встречать во всем сочувствие — неотъемлемая черта женского характера. А если к этому примешивается еще природная эмоциональность, то женщине бывает трудно отказать мужчине, и поэтому ей кажется, что она влюблена.
Вернувшись домой, Керри переоделась и стала приводить в порядок комнату, так как уборка, которую производила горничная, не удовлетворяла ее. Особенно манера горничной расставлять мебель. Например, она неизменно задвигала в угол комнаты качалку, которую Керри любила ставить у окна. Сегодня она, поглощенная своими мыслями, не сразу заметила, что качалка не на своем месте. Часов около пяти пришел Друэ. Он был в весьма возбужденном состоянии. Твердо решив узнать правду об отношениях между Керри и Герствудом, Друэ весь день ломал над этой загадкой голову и потому чувствовал себя усталым и хотел поскорей покончить с ней. Он не предвидел каких-либо серьезных осложнений, но все-таки не решался начать разговор.
Керри, утомленная собственными раздумьями, сидела у окна и, покачиваясь в качалке, глядела на улицу.
— Что ты сегодня так мечешься? — невинным тоном спросила она, удивленная торопливыми движениями и плохо скрываемым волнением Друэ.
Друэ все еще колебался. Сейчас, в присутствии Керри, он не мог решить, как ему держать себя. Он не был дипломатом. Он не умел читать чужие мысли и вообще не был наблюдателен.
— Когда ты пришла домой? — с глупым видом спросил он.
— С час назад, — ответила Керри. — А почему ты спрашиваешь?
— Мне пришлось вернуться утром, и я не застал тебя, — продолжал Друэ. — Значит, ты куда-то уходила.
— Да, я вышла погулять, — просто ответила Керри.
Друэ смотрел на нее рассеянно. Несмотря на то, что самолюбие его в подобных случаях обычно молчало, он все же не решался начать разговор. Однако он так пристально глядел на Керри, что та, наконец, не выдержала.
— Почему ты так уставился на меня? — спросила она. — Что случилось?
— Ничего, — ответил Друэ. — Я только думал…
— Что ты думал? — с улыбкой спросила она, удивленная его странным поведением.
— Нет, ничего, ничего особенного.
— Почему же ты так странно смотришь на меня? — снова спросила она.
Друэ стоял у туалетного столика, и вид у него был очень комичный. Он повесил шляпу, положил перчатки и теперь перебирал всевозможные вещицы на туалете, не зная, как начать разговор. Ему не хотелось верить, что эта красивая женщина замешана в столь неприятной для него истории. Он склонен был думать, что в конце концов ничего плохого не произошло. И все же в голове у него крепко засели слова горничной. Ему хотелось начать разговор без обиняков, но он не знал, как это сделать.
— Куда же ты ходила утром? — нерешительно спросил он.
— Я уже говорила тебе, что вышла погулять, — ответила Керри.
— Это правда?
— Ну, конечно, правда! А почему ты спрашиваешь?
Керри стала догадываться, что Друэ кое-что знает. Она внутренне насторожилась, и щеки ее слегка побледнели.
— Я думал, что это, может быть, и не так, — произнес Друэ, которому никак не удавалось хотя бы на йоту продвинуться к цели.
Керри глядела на него, и постепенно к ней возвращалась смелость, которая на время совсем было покинула ее. Она видела, что Друэ в затруднении, и чисто женской интуицией поняла, что оснований для особой тревоги нет.
— Почему ты так разговариваешь со мной? — спросила она, наморщив хорошенький лобик. — Ты так смешно ведешь себя сегодня!
— Я и чувствую себя в смешном положении, — отозвался он.
Секунду они молча смотрели друг другу в глаза. Наконец Друэ набрался храбрости и сделал решительный шаг.
— Что у тебя с Герствудом, хотел бы я знать? — спросил он.
— У меня с Герствудом? — спросила Керри. — Что ты хочешь этим сказать?
— А разве он не приходил сюда без конца, когда меня не было в городе?
— Без конца?! — дрогнувшим голосом повторила Керри. — Нет, я тебя совершенно не понимаю.
— Мне сказали, что ты с ним ездила кататься, что он приходил сюда каждый вечер.
— Ничего подобного! — воскликнула Керри. — Это неправда! Кто тебе это сказал?
Она покраснела до корней волос, но сумерки мешали разглядеть ее лицо. Видя, что Керри только отпирается, он вновь обрел уверенность.
— Не все ли равно кто, — заявил он. — Правда ли, что этого не было?
— Разумеется! — ответила она. — Ты же знаешь, сколько раз он был здесь.
Друэ снова задумался.
— Я знаю только то, что ты мне говорила, — ответил он наконец.
Он нервно зашагал по комнате, а Керри в смятении следила за ним.
— Но я тебе не говорила ничего подобного, — сказала она, немного овладев собой.
— На твоем месте, — продолжал Друэ, оставляя без внимания ее последние слова, — на твоем месте я не стал бы связываться с ним. Ведь он женат.
— Кто… кто женат? — запинаясь, переспросила Керри.
— Как кто? Герствуд, конечно, — ответил Друэ.
От него не укрылось то впечатление, которое произвели его слова.
— Герствуд!.. — воскликнула, вскакивая, Керри.
Она то краснела, то бледнела. Ошеломленная, она не в состоянии была разобраться в том, что происходит у нее в душе; комната ходуном ходила перед ее глазами.
— Кто тебе сказал, что он женат? — спросила Керри, совсем забывая о том, что выдает себя, проявляя к этому такой интерес.
— Да я сам знаю, — ответил Друэ. — Мне это очень давно известно.
Керри тщетно пыталась собраться с мыслями. Вид у нее был жалкий и растерянный, но вместе с тем в душе ее шевелились чувства, ничего общего не имеющие с гибельной трусостью.
— Мне казалось, я говорил тебе об этом, — добавил Друэ.
— Нет, ты мне ничего подобного не говорил! — возразила Керри, вновь обретая дар речи. — Ты ничего подобного не говорил! — еще раз повторила она.
Друэ в изумлении слушал ее. Это было что-то новое.
— А мне казалось, я говорил, — сказал он.
Керри угрюмо обвела глазами комнату и подошла к окну.
— Ты не должна была заводить с ним шашни после всего, что я для тебя сделал, — обиженным тоном произнес Друэ.
— Ты? — воскликнула Керри. — Ты?! А что ты такое для меня сделал?
В ее маленькой головке теснилось множество противоречивых мыслей, порождавших столь же противоречивые чувства. И стыд от сознания, что ее изобличили во лжи, и негодование на коварство Герствуда, и озлобление против Друэ, сделавшего ее посмешищем в собственных глазах. Одно было ясно: во всем виноват Друэ. В этом не могло быть никакого сомнения. Зачем он привел к ней этого Герствуда, женатого человека, ни словом не предупредив ее? Но не о Герствуде и о его вероломстве надо сейчас думать, — а вот почему Друэ так поступил с нею? Почему он вовремя не предостерег ее? И теперь он, обманувший ее доверие, смеет еще стоять перед ней и говорить о том, что он для нее сделал!
— Вот это мне нравится! — воскликнул Друэ, далеко не отдавая себе отчета в том, какую бурю вызвали его слова в душе Керри. — По-моему, я очень многое для тебя сделал.
— По-твоему? Вот как? — отозвалась Керри. — Ты обманул меня — вот что ты сделал. Ты приводишь сюда своих приятелей и выставляешь их передо мной в ложном свете. А меня выдаешь за… О!
Голос Керри сорвался, и она трагическим жестом сжала руки.
— Но все-таки я не вижу, какая между всем этим связь? — сказал Друэ, окончательно растерявшись.
— Ты не видишь? — сказала Керри, овладев собой и крепко стиснув зубы. — Конечно, ты не видишь! — продолжала она. — Ты вообще ничего не видишь. Ты не мог вовремя предупредить меня, да? Ты молчал до тех пор, пока не стало поздно. А теперь ты еще шпионишь за мной, собираешь сплетни и еще говоришь, что ты для меня много сделал!
Друэ и не подозревал, что Керри способна на подобные вспышки. Она пылала от негодования, глаза ее метали искры, губы дрожали, и все тело трепетало от обиды, которая, по ее мнению, была ей нанесена.
— Кто за тобой шпионит? — пробормотал Друэ; он смутно сознавал, что виноват, но в то же время был вполне уверен, что с ним поступили очень нехорошо.
— Ты! — бросила ему в ответ Керри. — Ты отвратительный, самовлюбленный трус, вот ты кто! Будь в тебе хоть что-то от настоящего мужчины, тебе бы и в голову не пришло так поступать!
Друэ даже рот раскрыл от изумления.
— Я не трус! — ответил он. — И я желаю знать, почему ты шляешься по городу с другими мужчинами.
— С другими мужчинами! — воскликнула Керри. — С другими мужчинами! Ты прекрасно знаешь, с каким мужчиной! Я часто выходила с мистером Герствудом, но кто в этом виноват? Разве не ты привел его сюда? Разве не ты предлагал ему навещать и развлекать меня, когда ты уезжаешь? А теперь, после всего этого, ты приходишь и заявляешь, что я не должна выходить с ним, что он женатый человек!
Произнеся последние два слова, Керри внезапно прервала свою речь и снова заломила руки. Мысль о коварстве Герствуда ранила ее, как острый нож.
— О!.. — всхлипнула она, но прекрасно справилась с собой и не пролила ни слезинки.
— Вот уж не думал, что ты начнешь шляться с ним, когда меня нет в городе! — сказал Друэ.
— Ты не думал! — язвительным тоном повторила Керри, до глубины души возмущенная поведением этого человека. — Конечно, ты не думал! Ты ни о чем другом, кроме своего удовольствия, не думал. Ты полагал, что тебе удастся сделать из меня игрушку, что я буду для тебя приятной забавой! Так вот я тебе докажу, что этого не будет! С этой минуты я не желаю иметь с тобой ничего общего! Можешь получить назад свои дрянные подарки и хранить их на память!
Сорвав с груди маленькую брошку, Керри с силой швырнула ее на пол и забегала по комнатам, собирая кое-какие вещицы, которые принадлежали ей.
Друэ, несмотря на свою злость, смотрел на Керри, как зачарованный.
— Не пойму, почему ты бесишься? — наконец, сказал он изумленно. — Вся правда на моей стороне, а уж никак не на твоей! Ты не должна была так некрасиво вести себя после всего, что я для тебя сделал!
— А что такое ты сделал для меня? — пылая гневом, спросила Керри.
Она гордо откинула голову и чуть приоткрыла губы.
— По-моему, я сделал совсем не мало, — ответил Друэ, многозначительно обводя глазами комнату. — Разве я не покупал тебе все, что только тебе хотелось? Разве я не водил тебя повсюду, куда только тебе хотелось пойти? Ты получала столько же удовольствий, сколько и я, пожалуй, даже больше.
Можно было сказать про Керри что угодно, но неблагодарной она не была. По ее понятиям за полученные блага она платила достаточной признательностью. Она не нашлась, как ответить Друэ, однако ее гнев далеко не утих. Ей казалось, что коммивояжер нанес ей непоправимую обиду.
— Разве я тебя об этом просила? — сказала она.
— Во всяком случае, я давал, а ты принимала, — парировал Друэ.
— Можно подумать, что я тебя уговаривала! — воскликнула Керри. — Чего ты вздумал хвалиться тем, что ты для меня сделал? Наряды твои мне не нужны! Я их не стану больше надевать! Можешь хоть сегодня получить их и делать с ними все, что угодно! Я ни одной минуты больше не останусь здесь!
— Это мне нравится! — воскликнул в свою очередь Друэ, обозленный предчувствием грозящей утраты. — Использовать меня, а потом оскорбить и уйти! Что ж, это очень по-женски. Я приютил тебя, когда у тебя ничего за душой не было, а теперь вдруг является другой, и я уже нехорош! Впрочем, я всегда думал, что этим рано или поздно кончится.
Он был глубоко уязвлен тем, как отнеслась к нему Керри, и сознанием, что ему уже не удастся добиться справедливости.
— И вовсе это не так, — сказала Керри. — Ни к кому я не ухожу. А ты вел себя грубо, гадко и эгоистично, как, впрочем, и следовало ожидать! Я тебя ненавижу, слышишь, ненавижу, и ни одной минуты больше не останусь с тобой! Ты просто подлый…
Керри запнулась и не добавила слова, которое готово было сорваться с ее губ.
— Иначе ты не посмел бы так говорить! — закончила она.
Керри взяла шляпу, накинула жакет на скромное вечернее платье, поправила волнистые пряди, выбившиеся из прически на разгоряченные щеки. Она была озлоблена, раздавлена горем, уничтожена. В ее больших глазах стояли слезы, но веки были сухими. Она рассеянно и неуверенно двигалась по комнате, бесцельно перекладывая вещи с места на место, принимая какие-то смутные решения и совсем не представляя себе, во что выльется их ссора.
— Хорош конец, что и говорить! — сказал Друэ. — Уложила вещи — и адью, не так ли? Право, тебе следует за это выдать приз! Уж конечно, ты сошлась с Герствудом — не то вела бы себя иначе. Мне эти комнатенки не нужны, можешь не выезжать из-за меня. Оставайся здесь — мне все равно. Но, черт возьми, ты со мной скверно поступила!
— Я не стану жить с тобой, — спокойно сказала Керри. — Я не хочу жить с тобой. Ничего, кроме бахвальства, я от тебя не слыхала за все время, что мы были вместе.
— Вот уж ничего подобного, — возразил Друэ.
Керри направилась к двери.
— Куда ты? — крикнул Друэ.
Он сорвался с места и загородил ей дорогу.
— Дай мне пройти!
— Куда ты? — повторил он.
Друэ был человек мягкосердечный, и, несмотря на горечь обиды, ему стало жаль Керри, уходившую неизвестно куда. Керри, ничего не ответив, дергала ручку двери. Однако напряженность этого разговора оказалась ей не под силу. Она сделала еще одну тщетную попытку открыть дверь и вдруг разрыдалась.
— Будь же благоразумна, Кэд, — ласково сказал Друэ. — Зачем тебе убегать отсюда? Тебе же некуда идти. Оставайся здесь и успокойся. Я не стану беспокоить тебя, я и сам не хочу здесь больше оставаться.
Керри, всхлипывая, отошла от двери к окну. Она была так измучена, что не могла произнести ни слова.
— Будь же благоразумна, — повторил Друэ. — Я вовсе не намерен удерживать тебя силой. Если уж тебе так хочется, можешь уйти, но прежде обдумай все хорошенько. Бог видит, я тебе препятствовать не стану.
Ответа не последовало, но мало-помалу, под действием его теплых слов, Керри стала успокаиваться.
— Оставайся здесь, а я уйду, — сказал наконец Друэ.
Керри слушала его с самыми разноречивыми чувствами. Мысли ее точно шквалом отнесло от маленького причала логики, которой все же не был лишен ее разум. Ее тревожило одно, сердило другое, она терзалась собственной несправедливостью, и несправедливостью Герствуда и Друэ к ней, и воспоминанием о доброте обоих, и мыслью о том, что за стенами этой комнаты лежит холодный мир, в котором она уже однажды потерпела поражение, и тем, что она больше не имеет права оставаться здесь. Все это вместе превратило ее в клубок трепещущих нервов, в потерявшее якорь, исхлестанное штормом утлое суденышко, способное лишь беспомощно нестись по волнам.
— Послушай, Керри! — сказал вдруг Друэ, которого, видимо, осенила какая-то новая мысль.
— Не трогай меня! — прошептала Керри, отшатываясь, но не отнимая платка от заплаканных глаз.
— Не огорчайся из-за нашей ссоры, Керри, ну ее! — снова начал Друэ. — Оставайся здесь до конца месяца, а тем временем ты решишь, как быть дальше. Ладно?
Керри не отвечала.
— Право, так будет лучше, — продолжал Друэ. — Какой смысл сейчас укладываться? Тебе же некуда идти!
Его слова по-прежнему остались без ответа.
— Если ты сделаешь, как я говорю, мы больше не будем толковать об этом, и я уйду.
Керри отняла от глаз платок и посмотрела в окно.
— Ты согласна? — снова спросил он.
По-прежнему никакого ответа.
— Согласна? — повторил он.
Керри молчала и только рассеянно смотрела на улицу.
— Да полно, Керри! — настаивал Друэ. — Ну, скажи, ты согласна?
— Я не знаю, — тихо произнесла она, вынужденная что-то ответить.
— Обещай мне, что ты так и сделаешь, и бросим об этом говорить, — снова сказал Друэ. — Ведь лучшего сейчас не придумаешь.
Керри слушала его, но не могла собраться с мыслями, чтобы дать разумный ответ. Этот человек был ласков с нею, его привязанность к ней нисколько не ослабела, и ее стали мучить угрызения совести. Она была в состоянии полной беспомощности.
Что касается Друэ, то он сейчас переживал то, что переживает ревнивый любовник. В чувствах его царил полнейший сумбур — тут была и ярость обманутого, и боль утраты, и горькое чувство поражения. Ему хотелось так или иначе отстоять свои права, но для этого он должен был удержать Керри и заставить ее понять свою ошибку.
— Ну что, обещаешь? — торопил он ее.
— Я подумаю, — ответила Керри.
Вопрос, таким образом, остался открытым, но и это было уже кое-что. Казалось, буря пронесется мимо, лишь бы только им снова найти общий язык. Керри стало стыдно, а Друэ был огорчен. Он сделал вид, будто принимается укладывать свои вещи в чемодан.
Керри исподтишка следила за ним, и в голове у нее начали зарождаться трезвые мысли. Правда, этот человек совершил ошибку, но разве не была виновата и она? При всем своем эгоизме Друэ был добр и ласков. Во время их ссоры он не сказал ей ни одного оскорбительного слова.
С другой стороны, Герствуд оказался еще большим обманщиком, чем Друэ. Он делал вид, будто влюблен в нее, он разыгрывал страсть и все время лгал и притворялся. О, коварство мужчин! Она любила его!.. Но теперь с ним все кончено. Она никогда больше не увидит Герствуда. Она напишет ему и выложит все, что о нем думает… Ну, а потом что она будет делать? Тут у нее, по крайней мере, есть квартира, Друэ, умоляющий ее остаться. Очевидно, все может идти по-старому, если только как-то уладить все дело. Во всяком случае, это лучше, чем улица, лучше, чем остаться без крова.
А пока она размышляла, Друэ рылся в ящиках, собирая сорочки и воротнички, потом долго и усердно искал запонку. Он, по-видимому, не особенно торопился. Влечение к Керри у него не исчезло. Он не мог себе представить, что вот он уйдет, и все будет кончено. Должно же найтись какое-то иное решение, какое-то средство заставить Керри признать, что он прав, а она не права! Тогда можно было бы заключить мир и навсегда захлопнуть двери перед носом Герствуда… Друэ был возмущен бесстыдной двуличностью этого человека.
— А ты не думаешь попытать счастья на сцене? — спросил Друэ после продолжительного молчания.
Его интересовало, что она намеревается делать.
— Я еще ничего не решила, — сказала Керри.
— Если хочешь попытаться, я помогу тебе. У меня много друзей в театральном мире.
Керри ничего не ответила.
— Не вздумай только уходить без денег, — сказал он. — Позволь мне помочь тебе. Здесь, в Чикаго, на свои силы нечего полагаться.
Керри сидела в качалке и молча раскачивалась взад и вперед.
— Я бы не хотел, чтобы тебе снова пришлось тяжко, — продолжал Друэ.
Он опять принялся возиться с вещами, а Керри все продолжала раскачиваться.
— Ты бы взяла да рассказала мне все, как есть, — немного погодя начал Друэ. — И больше мы к этому не возвращались бы. Ты что, в самом деле любишь Герствуда?
— Зачем ты опять начинаешь сначала? — сказала Керри. — Ты сам во всем виноват.
— Ничего подобного! — запротестовал Друэ.
— Нет, именно ты виноват, — стояла она на своем. — И ты не должен был передавать мне эти сплетни.
— Надеюсь, ты не зашла с ним слишком далеко? — продолжал Друэ, горя желанием успокоиться, получив отрицательный ответ.
— Я не желаю говорить об этом, — заявила Керри, удрученная тем, что их примирение приняло такой комический оборот.
— Что толку вести себя так, Кэд? — не унимался Друэ. Он даже перестал собираться и выразительным жестом поднял руку. — Ты могла бы, по крайней мере, внести какую-то ясность в мое положение.
— Не хочу! — буркнула Керри, видя в гневе единственное свое прибежище. — Что бы там ни было, во всем виноват только ты.
— Значит, ты в самом деле любишь его? — произнес Друэ.
В приливе негодования он бросил упаковывать чемодан.
— Ах, перестань! — воскликнула Керри.
— Нет, не перестану! — рассвирепел Друэ. — Я не позволю тебе дурачить меня! Ты можешь сколько угодно играть им, но себя я не дам водить за нос! Хочешь говорить — говори, не хочешь — не надо, как тебе угодно, но я не желаю, чтобы ты делала из меня дурака!
Друэ запихал последние вещи в чемодан и захлопнул его, словно вымещая на нем свою злость. Потом он схватил пиджак, который снял, чтобы удобнее было собираться, взял перчатки и двинулся к выходу.
— Можешь отправляться ко всем чертям! — крикнул он, подойдя к двери. — Я тебе не мальчишка.
Он с силой рванул дверь и шумно захлопнул ее за собой.
Керри продолжала сидеть у окна, скорее пораженная, нежели оскорбленная этим внезапным взрывом ярости. Она не верила своим ушам: Друэ всегда был такой добродушный и покладистый. Где ей было разбираться в источниках человеческих страстей! Истинная любовь — вещь очень тонкая. Ее пламя мерцает, как блуждающий болотный огонек, и, танцуя, уносится в сказочные царства радостей. Оно же бушует, как огонь в печи. Увы, как часто оно питается ревностью!

24. Остывшая зола. Лицо в окне

В эту ночь Герствуд не ночевал дома. Вместо того, чтобы после закрытия бара вернуться к себе, он отправился в отель «Палмер», где снял номер. Его мозг работал с лихорадочной быстротой; поведение жены ставило под удар все его будущее. Он точно не знал, какую силу имеют ее угрозы, но в то же время нисколько не сомневался, что жена способна причинить ему множество неприятностей, если она будет продолжать свою линию. Очевидно, она приняла какое-то твердое решение и к тому же в стычке с ним сумела одержать весьма серьезную победу. Что будет дальше? Об этом-то и размышлял Герствуд, шагая взад и вперед сперва по своей маленькой конторе, а потом по комнате в отеле, и не мог прийти ни к какому выводу.
А миссис Герствуд, наоборот, решила не уступать выигранных позиций и не сидеть сложа руки. Теперь, когда она как следует запугала мужа, ей легко будет диктовать ему условия, а это, в свою очередь, приведет к тому, что ее слово станет законом. Отныне он вынужден будет давать ей столько, сколько она потребует, не то — берегись! Как Герствуд будет себя вести, — до этого ей не было никакого дела. Ее очень мало интересовало, вернется ли он домой. Жизнь в доме будет протекать без него даже более приятно. Она, миссис Герствуд, может теперь поступать как ей угодно, ни у кого не спрашивая совета. Вместе с тем она решила повидаться с адвокатом, а также нанять сыщика. Она должна, не мешкая, выяснить, каких преимуществ она может добиться.
Герствуд шагал из угла в угол, обдумывая свое положение. «Все имущество записано на имя жены!» — не переставал он твердить себе. Как это было глупо с его стороны, черт возьми! Как он мог быть таким ослом?
Подумал он и о том, как все это отразится на его положении управляющего баром.
«Если жена затеет скандал, я лишусь места. Владельцы бара не станут держать меня, если мое имя попадет в газеты. А друзья… ох!»
Герствуда охватил новый прилив злобы при мысли о том, какие пересуды вызовет поведение его жены. Что будут печатать газеты? Все знакомые будут любопытствовать. Он должен будет что-то объяснять, отрицать, — словом, станет центром всеобщего внимания. А потом явится мистер Мой, выразит желание «побеседовать» с ним, и черт знает во что это выльется.
От этих беспокойных мыслей на лице Герствуда появилось много мелких морщинок, а на лбу выступила холодная испарина. Он не мог себе представить, чем кончится эта передряга, и не видел для себя ни малейшей лазейки.
Среди этих тревог Герствуд вдруг вспомнил о Керри и об их уговоре на субботу. Как ни запутаны были теперь его дела, обещание, данное Керри, нисколько не тревожило его. Свидание с ней было единственным просветом на темном фоне неприятностей. Вопрос об их отъезде он уладит к обоюдному удовлетворению — ведь она охотно подождет, если ему понадобится. Посмотрим, что покажет завтра, а там можно будет и поговорить с нею… Они условились встретиться в обычном месте. Герствуд видел перед собой хорошенькое личико Керри, ее изящную фигурку и с горечью спрашивал себя, почему так нелепо устроена жизнь, что радость, которую он испытывает в присутствии этой женщины, не может длиться вечно. Насколько приятнее было бы тогда жить!.. Но тут же он снова вспоминал об угрозе жены, и лоб его опять покрывался испариной, и около глаз появлялись морщинки.
Утром он пришел на службу прямо из отеля и тотчас сел просматривать корреспонденцию, но почта не принесла ему ничего необычного. Почему-то у него было предчувствие, что он должен получить что-то с этой почтой, и он облегченно вздохнул, не найдя ничего подозрительного. К нему даже вернулся аппетит, которого не было, когда он встал, и он решил перед встречей с Керри зайти в кафе «Гранд-Пасифик» и выпить кофе со сдобными булочками. Опасность, правда, не миновала, но она и не приняла пока что никакой определенной формы, а для Герствуда отсутствие новостей было равносильно хорошим новостям. Если бы только у него было время как следует все обдумать, тогда, несомненно, нашелся бы какой-то выход. Нет, нет, не может быть, чтобы все это вылилось в катастрофу и чтобы он так и не нашел пути к спасению!
Однако он пал духом, когда, явившись в парк, он ждал бесконечно долго, а Керри так и не пришла. Час с лишним сидел он на обычном месте, потом встал и принялся нервно расхаживать по аллее. Что могло задержать Керри? А вдруг его жена добралась до нее? Нет, этого не может быть! Что касается Друэ, то Герствуд не принимал его в расчет; ему даже в голову не пришло, что тот может что-нибудь узнать. Чем больше думал Герствуд, тем сильнее нервничал, но в конце концов решил, что ничего, вероятно, не случилось, а просто Керри почему-либо неудобно было уйти сегодня из дому. Поэтому от нее и письма не было утром. Но письмо, наверное, еще будет, возможно даже, что оно уже ждет его в конторе. Надо сейчас же сходить туда.
Герствуд подождал еще немного, потом решил, что ждать больше не стоит, и уныло поплелся к конке на Медисон-стрит. Вдобавок ко всему ясное до сих пор небо покрылось пухлыми облаками, скрывшими солнце. Ветер изменил направление, и к тому времени, когда Герствуд достиг бара, уже собрался дождь, угрожавший затянуться на весь день.
Герствуд тщательно просмотрел все письма, но от Керри не было ничего, хорошо еще, что не нашлось ничего и от жены.
Управляющий баром мысленно возблагодарил судьбу за то, что ему не приходилось ничего решать сейчас, когда нужно было о стольком подумать. Он снова заходил взад и вперед по комнате, внешне спокойный, но в душе чрезвычайно встревоженный.
В половине второго он отправился завтракать в ресторан «Ректор», а вернувшись, застал мальчика-посыльного, дожидавшегося его в конторе.
С тяжелым предчувствием взглянул Герствуд на мальчугана.
Тот протянул ему письмо и сказал:
— Мне приказано ждать ответа.
Герствуд узнал почерк жены. Он быстро вскрыл конверт и принялся читать, ничем не выказывая своих чувств. Письмо было написано самым официальным тоном и притом в крайне холодных и резких выражениях.

«Прошу немедленно прислать деньги, о которых я говорила. Они нужны мне для выполнения моих планов. Можешь, если хочешь, не жить дома, — это меня нимало не интересует. Но деньги мне нужны немедленно. Поэтому не откладывай и пришли с мальчиком».

Герствуд прочел письмо и стоял, держа его в руках. От этой наглости у него перехватило дыхание. Он был разгневан и глубоко возмущен. Первым его порывом было написать в ответ лишь четыре слова: «Убирайся ко всем чертям!» Но он вовремя овладел собой и, избрав полумеру, сказал мальчику, что ответа не будет. Затем он опустился на стул и, глядя перед собой невидящим взглядом, стал думать о том, к чему приведет этот шаг. Что теперь сделает жена? Какая гадина! Неужели она думает, что ей удастся запугать его и добиться полной покорности? Он сейчас же поедет домой и объяснится с ней, да! Слишком уж она зазналась!
Таковы были первые мысли Герствуда.
Однако вскоре к нему вернулась былая осторожность. Необходимо что-то предпринять. Близится минута развязки: жена, надо полагать, не будет сидеть сложа руки. Он достаточно хорошо знал ее и не сомневался, что, задумав что-либо, она уже ни перед чем не остановится. Возможно даже, что она сразу передаст дело в руки адвоката.
— Будь она проклята! — пробормотал Герствуд, стиснув зубы. — Я проучу ее, если только она вздумает мне вредить. Пусть даже силой, но я заставлю ее заговорить другим тоном!
Герствуд встал и, подойдя к двери, принялся глядеть на улицу. Заморосил дождь и, очевидно, затяжной. Пешеходы подняли воротники пальто, некоторые подвернули брюки. У тех, кто шел без зонтов, руки были засунуты в карманы. Над головами остальных реяли зонты, и улица напоминала собой колышущуюся, извивающуюся реку круглых черных матерчатых крыш. По мостовой с грохотом тянулась вереница телег и фургонов; и всюду люди старались возможно лучше укрыться от дождя. Но Герствуд почти не замечал этой картины. Перед его глазами неотступно стояла сцена его будущего разговора с женой. Он мысленно требовал, чтобы она изменила свое поведение, угрожая в противном случае переломать ей все кости.
В четыре часа снова пришло письмо, в котором просто говорилось, что, если до вечера деньги не будут доставлены, она, миссис Герствуд, завтра же обо всем расскажет мистеру Фицджеральду и мистеру Мою, а помимо того, предпримет еще и другие шаги. Герствуд чуть не взвыл от злости, до такой степени разъярила его настойчивость жены. Ладно, он пошлет ей деньги! Он сам отвезет их ей… Он немедленно отправится к ней и как следует поговорит.
Герствуд надел шляпу и стал искать зонтик. Сейчас он покончит с этим делом!
Он кликнул кэб и под унылый шум дождя отправился домой, на Северную сторону. По дороге, обдумывая все подробности дела, он несколько остыл. Что знает его жена? Неужели она уже что-то предприняла? Может быть, ей удалось найти Керри или… или… Друэ? Что если у нее есть какие-нибудь улики и она готовится нанести удар из-за угла? О, эта женщина хитра! Она не стала бы его пугать, если бы не была уверена в своих силах.
Герствуд уже начал жалеть о том, что он не пошел на какой-нибудь компромисс, что не послал ей требуемых денег. Но, может быть, еще не поздно? Он увидит, что можно сделать. Скандала она не хочет.
К тому времени, когда Герствуд доехал до своего дома, он успел прочувствовать всю серьезность этой ситуации и мучительно надеялся, что решение придет само собой и он найдет выход. Он вышел из кэба и поднялся по ступенькам подъезда, но сердце его билось учащенно.
Герствуд достал ключ и хотел было сунуть его в замочную скважину, но изнутри торчал другой ключ. Герствуд несколько раз дернул ручку, но дверь была на запоре. Он позвонил — ответа не последовало. Герствуд позвонил вторично, на этот раз настойчивее, — никто не отзывался. Он несколько раз бешено дернул звонок, но безуспешно.
Тогда он спустился вниз.
В доме, под лестницей, была еще одна дверь, которая вела на кухню. От воров она была защищена железной решеткой. Герствуд, подойдя к этой двери, тотчас же убедился, что она заперта изнутри, а окна кухни закрыты. Что это могло значить? Он позвонил и стал дожидаться. Наконец, убедившись, что никто не идет открывать, он отошел и вернулся к кэбу.
— По всей вероятности, никого нет дома, — сказал он, словно извиняясь перед возницей, который сидел, спрятав красное лицо в просторный брезентовый дождевик.
— Я видел молодую девушку вон в том окне, — заметил тот.
Герствуд посмотрел вверх, но в окне уже никого не было. Он угрюмо уселся в кэб, испытывая одновременно и облегчение и досаду.
Так вот в чем их игра! Выгнать его из дому и заставить платить! Поистине это уже переходит все границы.

25. Остывшая зола. Почва уходит из-под ног

Герствуд вернулся в контору в еще большем смятении, чем раньше. Боже, в какую историю он попал! Как случилось, что дело приняло такой ужасный оборот, да еще так быстро! Он не мог толком уяснить себе, как все это произошло. Положение казалось ему чудовищным, неестественным, ничем не оправданным, и сложилось как-то вдруг само собой, помимо него.
То и дело он вспоминал о Керри. Что могло там стрястись? Ни слова, ни записки от нее, и сейчас уже поздний вечер, а ведь они условились встретиться утром. Завтра они должны были встретиться вновь и уехать. Куда? Только теперь он осознал, что среди тревог и волнений последних дней забыл обдумать, как быть дальше с Керри. Он был безгранично влюблен и при обычных обстоятельствах охотно пошел бы на большой риск, лишь бы добиться взаимности. Но теперь… что же будет теперь? Вдруг и она что-нибудь узнала? Вдруг она тоже напишет ему, что ей все известно и она с ним порывает. Судя по тому, как все складывалось, можно было ожидать и этого.
Время шло, а денег жене он все не посылал.
Герствуд шагал взад и вперед по ярко натертому паркету своей конторы, засунув руки в карманы, нахмурив лоб и стиснув зубы. Хорошая сигара немного утешила его, но отнюдь не была панацеей против всех бед, обрушившихся на его голову. Время от времени он сжимал кулаки и принимался постукивать носком ботинка по полу, что было признаком волнения и напряженной работы мысли. Все это явилось для него чудовищным потрясением, и он только дивился, где же предел выносливости человеческого сердца. В тот вечер он выпил коньяку с содовой больше, чем когда-либо позволял себе раньше. Словом, Герствуд мог бы сейчас служить олицетворением тяжелого душевного кризиса.
Сколько Герствуд ни размышлял в тот вечер, ни к какому выводу он не сумел прийти. Он сделал лишь одно: отправил жене деньги. После продолжительной душевной борьбы, после двух или трех часов мучительных пререканий с самим собой он в конце концов достал конверт, вложил в него необходимую сумму и медленно запечатал его.
Затем Герствуд позвал Гарри, мальчика при баре.
— Отнеси вот это по указанному здесь адресу, — сказал он, подавая ему конверт, — и передай лично миссис Герствуд.
— Слушаю, сэр.
— Если ее не будет, принеси назад.
— Слушаю, сэр.
— Ты когда-нибудь видел мою жену? — из осторожности спросил Герствуд, когда мальчик уже собрался идти.
— О да, сэр. Я знаю ее.
— Ну ладно. Возвращайся скорее!
— Ответ будет?
— Не думаю.
Мальчик ушел, а управляющий баром снова вернулся к своим невеселым думам.
Ну вот, дело сделано. Не стоило столько времени ломать над этим голову! Он потерпел сегодня полный крах, и ему остается только примириться с этим. Но как отвратительно стать жертвой подобного вымогательства! Он рисовал себе, как его жена встречает мальчика у дверей и ехидно улыбается. Она возьмет в руки конверт, торжествуя свою победу. Если б можно было вернуть этот конверт, он бы вернул и оставил его у себя. Тяжело дыша, он вытер со лба пот.
Чтобы хоть немного отвлечься, Герствуд присоединился к группе приятелей, беседовавших у стойки за стаканчиком виски. Он прилагал все усилия, чтобы заинтересоваться тем, что происходило вокруг, но это ему не удавалось. Его мысли то и дело возвращались к дому, и он воображал разыгравшиеся там сцены. Из головы у него не выходил вопрос: что сказала его жена, когда мальчик-посыльный вручил ей конверт с деньгами.
Часа через полтора мальчик вернулся. Очевидно, он передал конверт по назначению, так как, входя, он не полез за ним в карман.
— Ну? — спросил Герствуд.
— Передал, сэр.
— Моей жене?
— Да, сэр.
— Она что-нибудь сказала?
— Она сказала: «Давно пора!»
Герствуд гневно сдвинул брови.
В этот вечер больше ничего сделать было нельзя. Герствуд до полуночи ломал голову над тем, как ему теперь быть, а потом, как и накануне, отправился в отель «Палмер».
«Что принесет с собою утро?» — думал он.
Эта мысль долго не давала ему уснуть.
На следующий день он снова отправился в бар и стал рассматривать почту, томимый опасениями и надеждами.
От Керри — ни слова. Ни слова и от жены, что было очень приятно.
То, что он уже отправил деньги и что миссис Герствуд приняла их, почти успокоило его: дело сделано, гнев постепенно утихал, и появились даже надежды на мир. Сидя за столом у себя в кабинете, он размышлял о том, что в ближайшую неделю-две его жена, вероятно, ничего не предпримет, а он тем временем успеет все обдумать.
«Обдумывание» началось с того, что мысли его снова вернулись к Керри и к тому плану, который ему предстояло разработать, чтобы увезти ее от Друэ. Как же теперь быть? Чем больше он старался угадать, почему она не пришла на свидание и даже не написала ему ни слова, тем больше это огорчало его. Он решил сам написать ей «до востребования» на почтамт Западной стороны, попросить у нее объяснений и назначить новое свидание. Но мысль, что это письмо едва ли дойдет до Керри раньше понедельника, чрезвычайно беспокоила его. Надо придумать какой-то более быстрый способ, но какой?
Не менее получаса Герствуд размышлял только об этом. Отправить к ней посыльного? Или самому съездить? Нет, этим он только разоблачит себя. Видя, что время уходит зря, он набросал письмо и вновь предался своим мыслям.
Час шел за часом, и постепенно таяли надежды на соединение с Керри, к чему он так стремился. Еще так недавно он надеялся, что в это время будет радостно помогать ей устраивать новую жизнь, а тут уже близится вечер, и еще ничего не сделано. Часы пробили три, четыре, пять, шесть, — письма все не было. Управляющий баром мрачно шагал по кабинету, переживая свое жестокое поражение. Миновала хлопотливая суббота, наступило воскресенье, а он все еще ничего не сделал. По воскресеньям бар был закрыт, и Герствуд весь день пробыл наедине со своими мыслями, вдали от дома, лишенный возбуждающего шума бара, разлученный с Керри и бессильный хоть сколько-нибудь изменить свое положение. Так скверно он не проводил еще ни одного воскресенья в своей жизни.
В понедельник со второй почтой пришел конверт весьма официального вида, и Герствуд некоторое время с любопытством разглядывал его. На конверте был штемпель конторы юристов «Мак-Грегор, Джеймс и Гэй». Письмо начиналось холодным «Милостивый государь, настоящим доводим до Вашего сведения», и так далее. Из письмо явствовало, что миссис Джулия Герствуд обратилась в контору с просьбой урегулировать некоторые вопросы, касающиеся ее содержания и права на собственность, и его, мистера Герствуда, просят срочно зайти для переговоров по этому поводу.
Герствуд несколько раз подряд внимательно прочел письмо и только покачал головой. Похоже было на то, что его семейные неурядицы только еще начинаются!
— Да-а! — вслух произнес он некоторое время спустя. — Только этого недоставало!
Сложив письмо, он спрятал его в карман.
В довершение неприятностей от Керри по-прежнему ничего не было. Теперь у Герствуда не оставалось никаких сомнений. Она узнала, что он женат, и возмущена его обманом. Утрата была тем мучительнее, что именно теперь он больше всего нуждается в Керри. Он подумывал о том, чтобы пойти к ней и настоять на свидании, если в самом скором времени она не пришлет ему письма. Мысль, что Керри покинула его, глубоко угнетала Герствуда. Он страстно любил ее, и теперь, когда ему грозила опасность потерять ее, она казалась ему еще более желанной. Ему мучительно хотелось услышать хотя бы одно ее слово. Он с грустью вызывал в воображении лицо Керри. Что бы она ни думала, он не может, да и не хочет терять ее, он не позволит ей ускользнуть: что бы ни случилось, он должен уладить этот вопрос как можно скорее. Да, он пойдет к ней и расскажет о разладе в своей семье. Он скажет ей, как нуждается в ее любви. Не может быть, чтобы она отвернулась от него в такую минуту. Нет, это невозможно! Он будет умолять ее, пока ему удастся смягчить ее гнев, пока она не простит его. И вдруг он подумал: «А если ее там нет? Если окажется, что она ушла оттуда?» Он вскочил на ноги. Было невыносимо сидеть сложа руки и думать.
Тем не менее его волнение не повлекло за собой никаких действий.
Во вторник продолжалось то же самое. Ему удалось уговорить себя пойти к Керри, но, когда он дошел до Огден-сквер, ему показалось, что за ним следят, и он немедленно повернул обратно. Он не дошел целого квартала до дома Керри.
Однако дорога доставила Герствуду неприятные минуты. Он сел в вагон конки, которая повезла его обратно по Рэндолф-стрит, и неожиданно очутился перед зданием фирмы, в которой работал его сын. Сердце его болезненно сжалось: он неоднократно заходил сюда проведать Джорджа. А теперь тот и не подумает повидаться с ним. Очевидно, никто из детей даже не заметил его отсутствия. Да, таковы превратности судьбы. Герствуд вернулся в бар и, присоединившись к группе приятелей, принял участие в общей беседе. Ему казалось, что праздная болтовня притупляет душевную боль.
Пообедав в этот вечер в ресторане «Ректор», Герствуд поспешил обратно в бар. Только там, среди блеска и суеты, он находил некоторое облегчение. Он занимался всякими мелочами и останавливался поболтать с каждым знакомым.
Еще долго после того, как все разошлись, Герствуд продолжал сидеть у себя в кабинете и покинул его, лишь когда ночной сторож, совершая обход своего участка, дернул с улицы дверь, проверяя, хорошо ли она заперта.
В среду Герствуд снова получил вежливое письмо от фирмы «Мак-Грегор, Джеймс и Гэй». Оно гласило:

«Милостивый государь!
Настоящим сообщаем, что нам предложено ждать Вашего ответа до завтра (четверг), до часа дня, прежде чем подавать в суд о разводе и о назначении содержания Вашей жене. Если до того времени мы не получим от Вас ответа, мы будем считать, что Вы не желаете идти на какое-либо соглашение, и будем вынуждены принять соответствующие меры. С глубоким почтением…»

— Идти на соглашение! — с горечью воскликнул Герствуд. — Идти на соглашение!
Он снова скорбно покачал головой.
Теперь все стало ясно. По крайней мере он знал, чего ему ждать. Если он не пойдет к адвокатам, те сейчас же начнут бракоразводный процесс. Если же он пойдет к ним, ему предложат такие условия, от которых вся кровь закипит у него в жилах. Герствуд сложил письмо и присоединил его к первому, уже лежавшему у него в кармане. Затем он надел шляпу и вышел на улицу, чтобы немного освежиться.

26. Павший посланник судьбы. В поисках выхода

Друэ ушел, и Керри долго прислушивалась к его удалявшимся шагам, еще как следует не отдавая себе отчета в том, что случилось. Она только сознавала, что он ушел разъяренный, и прошло некоторое время, прежде чем она задалась вопросом, вернется ли Друэ, — если не сейчас, то вообще. Она медленно обвела взглядом утопавшую в сумерках комнату и подумала о том, что чувствует себя здесь совсем не так, как раньше. Затем она встала, подошла к туалету и, чиркнув спичкой, зажгла газ. Потом вернулась к своей качалке и принялась размышлять…
Прошло немало времени, прежде чем молодой женщине удалось собраться с мыслями, и тогда одна непреложная истина предстала перед нею: она, Керри, осталась совсем одна. Что, если Друэ больше не вернется? Что, если больше не даст даже знать о себе? Ведь тогда конец этим уютным комнатам! Ей придется уйти отсюда.
Надо отдать Керри справедливость — ей ни разу даже в голову не пришло искать помощи у Герствуда. О нем она могла думать лишь с болью в душе, глубоко сожалея о случившемся. По правде сказать, Керри была потрясена и изрядно напугана подобным проявлением человеческой лживости и коварства. Человек этот обманул бы ее и глазом не моргнув. Она могла бы очутиться в еще худшем положении, чем теперь! И, несмотря на все это, она не в силах была отогнать от себя образ Герствуда, забыть его облик, и манеры… Только один этот поступок казался таким странным и гадким! Он так резко противоречил всему, что она умом и сердцем знала об этом человеке.
Итак, она совсем одна. Сейчас эта мысль занимала ее больше всего. Как же ей теперь быть? Снова искать работу? Снова блуждать по торговой части города? А если на сцену?.. Да, да! Друэ говорил ей об этом. Но есть ли там для нее хоть какая-нибудь надежда? Керри покачивалась в качалке взад-вперед, углубившись в свои мысли, перескакивавшие с одного на другое, минута бежала за минутой, и вскоре наступила ночь. Керри еще ничего не ела; тем не менее она сидела и все думала и думала.
Наконец она вспомнила, что давно уже голодна, и, поднявшись с качалки, направилась к буфету в задней комнате, где еще оставалось кое-что от завтрака. С каким-то странным чувством смотрела Керри на эти остатки: еда значила для нее сегодня больше, чем обычно.
Керри принялась за ужин, и тут у нее внезапно возникла мысль: сколько у нее денег? Эта мысль показалась ей очень важной, и, не медля ни минуты, она встала и пошла за сумочкой, которая лежала на туалете. В ней оказалось семь долларов и немного мелочи. Сердце Керри болезненно сжалось, как только она убедилась, какой ничтожной суммой она располагает. В то же время она порадовалась, что за квартиру уплачено до конца месяца.
Невольно задумалась она и над тем, что стала бы делать, если бы, поддавшись порыву, ушла на улицу в самом начале ссоры с Друэ. Если вообразить, в каком положении она могла бы оказаться, то действительность казалась даже приятной. Сейчас, по крайней мере, у нее еще было впереди немного времени, а потом — кто знает? Может быть, все еще уладится в конце концов.
Правда, Друэ ушел, но что ж из этого? Судя по всему, едва ли он серьезно рассердился. Скорее всего, он просто вспылил. Он еще вернется, о, он, без сомнения, вернется! Вон там, в углу, стоит его трость, а вот валяется один из его воротничков. В шкафу висит его летнее пальто.
Керри окинула взглядом комнату и, увидев другие вещи Друэ, попыталась убедить себя, что он вернется, но, увы, то и дело мелькала прежняя мысль: ну, положим, он придет, а что дальше?
Вот тут-то возникала еще одна проблема, почти столь же для нее тревожная. Ведь ей придется говорить с ним и что-то ему объяснять. Он захочет, чтобы она признала его правоту. Нет, жить с ним она не сможет.
В пятницу Керри вспомнила о свидании с Герствудом, которое было назначено на этот день. В тот час, когда, согласно своему обещанию, Керри должна была встретиться с ним, она особенно ясно и остро почувствовала всю тяжесть постигшего ее несчастья. Она была в таком нервном напряжении, что ей казалось необходимым что-то делать, что-то предпринять. В одиннадцать часов утра, надев скромное коричневое платье, она отправилась в деловую часть города. Она должна найти себе работу.
Дождь, собиравшийся уже с полудня, полил в час дня и заставил Керри вернуться домой и выждать лучшей погоды, а Герствуду на весь остаток дня вконец испортил настроение.
На следующий день была суббота, и многие предприятия заканчивали работу в двенадцать часов. Утро выдалось ясное, воздух благоухал, а деревья и трава сверкали яркой зеленью после прошедшего накануне дождя. Керри вышла из дому; ее встретил веселый хор чирикающих воробьев. Глядя на чудесный парк, она невольно подумала о том, как радостна жизнь для тех, кого не гнетут заботы, и ей мучительно захотелось, чтобы какой-нибудь непредвиденный случай дал ей возможность сохранить прежнее обеспеченное положение. Ей вовсе не нужен ни Друэ, ни его деньги, она не желает также встречаться с Герствудом. Только бы на душе у нее было так же спокойно, как до сих пор, — ведь в конце концов она все же была счастлива, во всяком случае, счастливее, чем теперь, когда перед нею встала необходимость самой пробивать себе путь в жизни.
Было одиннадцать часов, когда Керри очутилась в торговой части города, и до окончания рабочего дня оставалось уже немного времени. Она не сразу подумала об этом, подавленная суровой, изнуряющей атмосферой этих мест, воспоминаниями о злоключениях, пережитых когда-то. Она шла медленно, стараясь уверить себя, что ищет работу, но в то же время думала, что, пожалуй, и нет особой необходимости так спешить. Свободные места попадаются не очень-то часто, да она могла и обождать несколько дней. Она далеко еще не была уверена, что ей и впрямь придется стать лицом к лицу с ненавистной проблемой заботы о куске хлеба. Так или иначе, — вдруг подумала Керри, — хоть одно изменилось к лучшему: она знала, что много выиграла в смысле внешности. Ее манеры значительно изменились. Одета она была к лицу, и мужчины — которые раньше с равнодушным видом оглядывали ее из-за полированных стоек и внушительных перегородок, — теперь смотрели на нее ласково, и в глазах у них вспыхивали огоньки. Конечно, это придавало ей сознание своей силы и радовало, но не успокаивало окончательно. Впрочем, — размышляла Керри, — она ищет только того, что может достаться ей прямым и законным путем, и не примет ничего, похожего на личное одолжение. Да, ей нужен заработок, но ни один мужчина не купит ее подачками и лживыми уверениями. Она будет честно зарабатывать на жизнь.
«Магазин закрывается по субботам в час дня» — гласила надпись на одной из дверей, возле которой Керри остановилась с намерением войти и справиться о работе. Эта надпись доставила молодой женщине большое удовольствие, так как несколько оправдывала ее перед самой собой. Заметив целый ряд подобных надписей на дверях различных предприятий, Керри решила, что на этот раз нет никакого смысла продолжать поиски, так как часы показывали уже четверть первого. Она села в конку и отправилась в Линкольн-парк. Там всегда было на что посмотреть — цветы, зверюшки, маленькое озеро. Она успокаивала себя мыслью, что в понедельник встанет рано и как следует займется поисками работы. До понедельника многое еще может случиться…
Воскресный день прошел в таких же сомнениях, тревогах, надеждах и невесть каких еще, сменявших одно другое, настроениях. Каждые полчаса Керри вновь и вновь вспоминала, что нужно действовать, действовать немедленно, и эта мысль была для нее точно жгучий удар бича. Порою же, глядя вокруг, она пыталась уверить себя, что положение не так уж скверно, что так или иначе все кончится благополучно. В такие минуты она задумывалась над советом Друэ идти на сцену, и ей начинало казаться, что на этом поприще ее ждет успех. Она твердо решила на следующий день отправиться на поиски работы именно в театры.
Итак, в понедельник Керри встала рано и тщательно оделась. Она не имела ни малейшего представления о том, куда нужно обращаться, чтобы поступить на сцену, но решила, что скорей всего следует обратиться прямо в театр. Нужно войти в какой-нибудь театр, узнать, где принимает директор, и спросить насчет работы. Если свободное место есть, она, возможно, получит его, в противном случае директор, до крайней мере, скажет ей, где искать.
Керри никогда не сталкивалась с театральной средой и не имела понятия о чудачествах актерской богемы и о свободе царящих там нравов. Она знала, что мистер Гейл занимал видный пост в театре, но, будучи в дружбе с его женой, ни за что не хотела обращаться к нему с просьбой.
В то время особое одобрение публики снискала Чикагская опера, и о директоре ее, Дэвиде Гендерсоне, шла хорошая слава. Керри видела там две-три эффектных постановки, слышала и о других. Она не знала, кто такой Гендерсон, не имела понятия о том, как следует обращаться с подобной просьбой, но инстинктивно чувствовала, что у него может найтись для нее что-нибудь подходящее. Поэтому она и отправилась туда. Керри храбро вошла в подъезд, оттуда — в роскошный, раззолоченный вестибюль, где висели в рамках фотографии сцен из последних спектаклей, и уже направилась было к тихой билетной кассе, но вдруг решимость покинула ее, и она не могла заставить себя идти дальше. Известный опереточный комик служил в ту неделю приманкой для публики, и театр был так разукрашен широковещательными афишами, что Керри вдруг прониклась благоговейным ужасом, очутившись в этой атмосфере величия и блеска. Что тут может быть для нее? Она даже вздрогнула при мысли о своей дерзости, за которую ее могли просто выгнать. У нее хватило духу лишь на то, чтобы постоять и посмотреть броские фотографии. Потом она поспешила уйти. Ей казалось, что она счастливо избегла опасности, и она решила, что приходить с улицы в театр и надеяться на работу — сущее безумие.
В тот день этим маленьким испытанием и закончились ее поиски. Она еще немного побродила по улицам, оглядывая небольшие театрики, — но только снаружи, — потом постояла возле запомнившихся ей театров Мак-Викера и Большой оперы, которые пользовались тогда большим успехом, — и пошла прочь. Она сильно упала духом, ее снова стало мучить сознание величия недоступной ей жизни и ничтожность ее попыток соприкоснуться с тем, что в ее понимании было «обществом».
Вечером зашла миссис Гейл, и завязавшаяся между ними болтовня помешала Керри поразмыслить над тем, что готовила ей судьба. Но, перед тем как лечь спать, она снова очутилась во власти самых мрачных дум и предчувствий. Друэ не показывался. Ни от него, ни от Герствуда не было никаких известий. Она истратила из своего драгоценного запаса целый доллар на еду и конку. Ясно, что так долго тянуться не может, тем более что работы она никакой не нашла.
Невольно ее мысли перенеслись на Ван-Бьюрен-стрит, к сестре, которую она не видела ни разу со дня своего бегства, и к родному дому в Колумбия-сити, куда, казалось, ей уже нет возврата. Впрочем, она не собиралась искать там пристанища. О Герствуде она вспоминала беспрестанно, но мысли эти не приносили ей ничего, кроме горя. Как жестоко было с его стороны так обмануть ее!
Наступил вторник, а с ним — опять нерешительность и раздумье. После неудачи, которую она потерпела накануне, Керри не особенно торопилась снова пускаться на поиски работы. Тем не менее она горько упрекала себя в малодушии и в конце концов вышла из дому с целью еще раз заглянуть в Чикагскую оперу.
У нее едва хватило смелости войти в вестибюль театра. Все же она заставила себя подойти к кассе и спросить, где можно видеть директора?
— Директора труппы или директора театра? — переспросил франтоватый молодой кассир, которому, видно, понравилась внешность Керри.
— Я и сама не знаю, — ответила Керри, озадаченная его вопросом.
— Директора театра вы сегодня уже не увидите, — сообщил ей молодой человек. — Его нет в городе.
Заметив растерянность Керри, он добавил:
— А зачем вам директор?
— Я хотела спросить его, не найдется ли для меня какой-нибудь работы, — ответила Керри.
— В таком случае вам следует обратиться к директору труппы, — посоветовал кассир. — Но и его сейчас нет.
— Когда же он будет? — спросила Керри, несколько ободренная добытыми сведениями.
— Пожалуй, вы застанете его между одиннадцатью и двенадцатью. Иногда он бывает также и после двух.
Керри поблагодарила и быстро вышла из вестибюля, а молодой человек посмотрел ей вслед из окошечка своей золоченой клетки.
— Недурна! — решил он, и воображение начало рисовать ему весьма лестные знаки внимания, которые могла бы оказать ему молодая посетительница.
В Большой опере гастролировала одна из известных опереточных трупп того времени. Здесь Керри хотела поговорить с директором труппы. Она не имела понятия о том, как узки полномочия этой персоны, не знала и того, что на вакантное место в труппе сейчас же прислали бы кого-нибудь из Нью-Йорка.
— Его кабинет наверху, — сказал ей кассир.
В кабинете директора оказалось несколько человек. Двое стояли у окна, третий беседовал с кем-то, сидевшим за шведским бюро. Это и был директор. Сильно волнуясь, Керри обвела взглядом комнату, и ей стало страшно при мысли, что придется изложить свою просьбу в присутствии стольких людей, тем более что двое у окна уже внимательно разглядывали ее.
— Ничего не могу поделать! — услышала она слова директора. — Мистер Фроман установил твердое правило — посторонних за кулисы не пускать. Нет, нет!
Керри робко стояла в ожидании. В кабинете были стулья, но никто и не подумал предложить ей сесть. Посетитель, с которым разговаривал директор, ушел с унылым видом. Театральный сановник углубился в какие-то лежавшие перед ним бумаги, точно это были документы необычайной важности.
— Читал сегодня в «Геральде» про Ната Гудвина, Геррис? — обратился один актер к другому.
— Нет, — ответил тот. — А что такое?
— Вчера в театре Гулли он обратился к публике с целой речью. Вот посмотри сам!
Геррис подошел к столу и стал рыться в газетах, разыскивая упомянутый номер «Геральда».
— В чем дело? — спросил директор, поднимая глаза на Керри и, очевидно, впервые заметив ее.
Он подумал, что она пришла просить контрамарку.
Керри собрала все свое мужество, которого осталось совсем немного. Она понимала, что ее, совсем неопытную в этом деле, неизбежно ждет отказ. Она была настолько уверена в этом, что сделала вид, будто пришла лишь за советом.
— Не можете ли вы мне сказать, как можно поступить на сцену?
В конце концов это был, пожалуй, самый лучший подход к делу. Своим вопросом Керри до некоторой степени заинтересовала важную персону, восседавшую в кресле за столом. Наивная просьба и манеры молодой женщины понравились директору. Он улыбнулся. Улыбнулись и остальные двое, стараясь, впрочем, скрыть, что им смешно.
— Не знаю, право, что вам сказать, — отозвался директор, бесцеремонно разглядывая стоявшую перед ним посетительницу. — А у вас есть какой-нибудь сценический опыт?
— Очень маленький, — ответила Керри. — Я участвовала лишь в любительских спектаклях.
Своим ответом Керри хотела как-нибудь поддержать интерес, который ей удалось пробудить в директоре.
— И вы никогда не обучались драматическому искусству? — продолжал тот, напуская на себя важный вид с целью произвести должное впечатление как на Керри, так и на своих приятелей.
— Нет, сэр!
— Гм! В таком случае я, право, не знаю, — ответил он, лениво откидываясь назад вместе с креслом и не смущаясь тем, что Керри продолжает стоять. — А почему вам так хочется попасть на сцену?
Керри растерялась от дерзости этого человека. Все же она улыбнулась в ответ на его наглую, но не лишенную приветливости усмешку и ответила:
— Должна же я как-то существовать?
— Ах, вот что! — отозвался тот, заинтересованный красивой просительницей, и тут же подумал о возможности завязать многообещающее знакомство. — Конечно, это вполне уважительная причина, но Чикаго, видите ли, не место для начинающих. Вам нужно ехать в Нью-Йорк, там больше возможностей. Здесь нечего и надеяться на то, что вам дадут ход.
Керри улыбнулась в знак благодарности за то, что он снизошел до разговора с нею. Директор, заметивший улыбку, истолковал ее несколько иначе. Он решил, что ему представляется удобный случай для маленького флирта.
— Присядьте, пожалуйста, — сказал он, придвигая стул поближе к своему креслу и еле заметно понижая голос, чтобы другие присутствующие не могли расслышать его.
Двое у окна перемигнулись.
— Ну, я ухожу, Барни! — сказал один из них, обращаясь к директору. — Увидимся после обеда.
— Ладно, — отозвался директор.
Актер, оставшийся в кабинете, взял газету и сделал вид, будто читает ее.
— И вы уже решили, какие роли хотели бы играть? — вкрадчиво спросил директор.
— Нет, — созналась Керри, — но я согласилась бы для начала на что угодно.
— Понимаю! — произнес директор. — Вы живете здесь, в городе?
— Да, сэр.
Директор улыбнулся любезнейшей улыбкой.
— А вы не пытались поступить в статистки? — с конфиденциальным видом спросил он.
Керри начинала ощущать неприятную слащавость в манерах этого человека.
— Нет, — ответила она.
— С этого начинает большинство актрис, — продолжал директор. — Прекрасный способ приобрести сценический опыт.
Произнося эти слова, он ласково и убеждающе глядел на Керри.
— Я этого не знала, — сказала она.
— Попасть в статистки тоже трудно, — продолжал директор. — Но иногда может помочь случай. — Потом, как будто что-то вспомнив, он вытащил часы и взглянул на них. — У меня в два часа деловое свидание, — сказал он, — а потому мне нужно идти, чтобы успеть позавтракать. Может быть, вы составите мне компанию? Закусим и поговорим о деле.
— Ах, нет! — воскликнула Керри, которой стало сразу ясно поведение этого человека. — Мне самой нужно кое-кого повидать.
— Очень жаль! — сказал директор, поняв, что действовал чересчур поспешно и что теперь Керри, по всей вероятности, уйдет. — Заходите в другой раз. Возможно, я услышу о чем-нибудь подходящем для вас.
— Благодарю вас, — с дрожью в голосе отозвалась Керри и поспешно вышла.
— Хорошенькая девчонка! — заметил молодой человек, не уловивший всех подробностей разыгравшейся на его глазах сцены.
— Мм-м, ничего! — согласился директор, огорченный тем, что, видимо, игра проиграна. — Но, должен вам сказать, актрисы из нее никогда не выйдет. Разве что статистка, не больше!
Это маленькое приключение убило в Керри всякую охоту идти в Чикагскую оперу. Но в конце концов она все же решилась на это. Там директор оказался человеком более степенным и напрямик заявил, что никаких вакансий у него нет, и явно считал ее поиски глупой затеей.
— Чикаго не место для начинающих, — заявил он. — Начинать нужно в Нью-Йорке.
Однако Керри не сдавалась и побывала еще в театре Мак-Викера. Но там она никого не застала.
В этом театре шла пьеса «Старое пепелище», но режиссера, к которому направили Керри, ей так и не удалось разыскать.
Эти небольшие странствия отняли у Керри почти весь день, и было уже четыре часа, когда, почувствовав усталость, она направилась домой. Она отлично понимала, что необходимо продолжать поиски и наводить справки где только можно, но слишком уж много разочарований принесли с собою ее хлопоты. Керри села в конку и через три четверти часа была уже на Огден-сквер, однако решила доехать до почтамта на Западной стороне, где она обычно получала письма от Герствуда. Там оказалось для нее письмо, отправленное в субботу. Керри быстро вскрыла его и прочла, обуреваемая противоречивыми чувствами. В письме было столько тепла, столько сожаления и сетований на то, что Керри не пришла на свидание, а потом так долго молчала, что ей невольно стало жаль Герствуда. Он любил ее — это ясно! Вся беда в том, что он осмелился полюбить ее, будучи женатым.
Подумав, что такое письмо как-никак заслуживает ответа, она решила написать ему и сообщить, что ей все известно и что она преисполнена справедливого негодования. Она объявит ему, что отныне между ними все кончено.
Дома Керри тотчас же занялась письмом. Оно отняло у нее немало времени: задача была не из легких.

«Едва ли я должна Вам объяснять, почему я не пришла на свидание. Как могли Вы так обмануть меня? Вы понимаете, что теперь я не хочу иметь с Вами ничего общего. Нет, ни при каких обстоятельствах! О, как могли Вы так нехорошо поступить со мной? Вы причинили мне больше горя, чем можете вообразить. Надеюсь, Вы скоро преодолеете свое чувство ко мне. Мы никогда не должны больше встречаться. Прощайте!»

Наутро Керри, дойдя до первого перекрестка, нехотя опустила письмо в почтовый ящик, далеко не уверенная, что она правильно поступает. А затем снова направилась в торговую часть города.
В универсальных магазинах, куда Керри обращалась в поисках работы, была как раз полоса затишья, но изящную и привлекательную молодую женщину выслушивали более внимательно, чем других просительниц. И снова ей задавали вопросы, которые были ей так хорошо знакомы:
— Что вы умеете делать? Работали ли раньше в магазинах? Есть ли у вас опыт?
В «Базаре», как и в других крупных магазинах, было то же самое. Повсюду она слышала один и тот же ответ: сейчас мертвый сезон, пусть она наведается через некоторое время, возможно, что она им понадобится.
Когда к концу дня Керри, усталая и павшая духом, вернулась домой, она обнаружила, что Друэ в ее отсутствие побывал в квартире. Его зонтик и летнее пальто исчезли. Керри показалось, что недостает еще кое-каких его вещей, но она не была в этом уверена. Во всяком случае, Друэ не все забрал с собой.
Все же его уход, видимо, не был временным. Как же ей теперь быть? Через день-два ей снова, как раньше, придется одной бороться со всем миром. Опять ее одежда примет жалкий вид. Керри со свойственной ее жестам выразительностью сложила руки и крепко переплела пальцы. Крупные слезы навернулись ей на глаза и покатились по щекам. Она была одинока, бесконечно одинока.
Друэ действительно приходил, но совсем не с той целью, какую вообразила себе Керри. Он ожидал застать ее дома и решил объяснить свое появление тем, что пришел за вещами, а перед уходом надеялся помириться с ней.
Вполне понятно, что, не застав Керри дома, Друэ был сильно разочарован. Он долго возился в квартире, надеясь, что Керри вышла куда-нибудь недалеко и скоро вернется. Каждую минуту он прислушивался, не раздадутся ли на лестнице ее шаги.
Он хотел сделать вид, будто только что вошел и очень смущен, что его застали врасплох. А потом он сказал бы, что ему понадобились кое-какие вещи, и попутно выяснил бы, как настроена Керри.
Его ожидания были напрасны. Керри не возвращалась. Друэ перестал рыться в ящиках, подошел к окну, поглядел на улицу и, наконец, уселся в качалку. Керри все не было. Друэ начал нервничать, закурил сигару.
Немного спустя он встал и принялся ходить взад и вперед по комнате. Взглянув в окно, Друэ заметил, что на небе собираются тучи. Вспомнив, что в три часа у него деловое свидание, он решил, что больше ждать, пожалуй, не стоит.
Захватив зонтик и пальто, Друэ собрался уходить, мысленно твердя себе, что все равно он намеревался взять эти вещи. Возможно, что это испугает Керри, понадеялся он. Завтра он вернется за остальным и увидит, как она настроена.
Друэ направился к двери, искренне огорченный тем, что не дождался ее. На стене висела ее небольшая фотография: на Керри был жакет — первый его подарок. Лицо у нее было грустное — куда грустнее, чем в последнее время. Это его искренне растрогало, и он посмотрел в глаза Керри на карточке с необычной для него нежной грустью.
— Нехорошо ты со мной поступила, Кэд! — пробормотал он, словно обращаясь к ней самой.
Он подошел к двери, еще раз обвел комнату взглядом и вышел.

27. Когда нас поглощает пучина, мы тянем руки к звезде

Когда Герствуд, мрачный, расстроенный вторичным напоминанием адвоката из конторы «Мак-Грегор, Джеймс и Гэй», вернулся, побродив по улицам, в бар, там его ждало письмо Керри. Трепет прошел по его телу, едва он узнал ее почерк. Он быстро вскрыл конверт и принялся читать.
«Значит, она меня любит, — подумал он. — Иначе она не стала бы мне писать!»
Прочитав письмо, он в первые минуты был несколько подавлен его содержанием, но вскоре воспрянул духом.
«Если бы она меня не любила, то не стала бы писать!» — повторял он про себя.
Он был так угнетен, что только эта мысль и поддерживала его.
Из слов Керри мало что можно было извлечь, но Герствуду казалось, что он угадывает ее истинное настроение. Было что-то очень человеческое — если не сказать трогательное — в том, что слова упреков принесли ему такое облегчение. Он, за столько лет привыкший к внутренней независимости, теперь жаждал утешения извне — и от кого? Таинственные нити чувства, как крепко они нас опутывают!
На лице Герствуда снова заиграл румянец. Он на время забыл о письме адвоката. Если бы только Керри была с ним, возможно, ему удалось бы выпутаться из создавшегося положения, возможно, тогда это вообще перестало бы иметь для него какое-либо значение. Ему нет дела до того, что затевает его жена, лишь бы только не потерять Керри. Герствуд встал и зашагал по кабинету, рисуя себе в сладких мечтах жизнь с прелестной владычицей его сердца.
Однако заботы вскоре нахлынули вновь, и Герствуда охватила ужасная усталость. Он опять задумался о завтрашнем дне и о предстоящем бракоразводном процессе. Герствуд ничего еще не предпринял, а между тем часы приема у адвоката истекали. Теперь без четверти четыре, в пять контора «Мак-Грегор, Джеймс и Гэй» закроется, и юристы разойдутся по домам. Останется лишь завтрашнее утро до двенадцати часов. Пока Герствуд раздумывал, прошло еще четверть часа — и пробило четыре. Тогда он отказался от мысли повидаться в этот день с адвокатами и снова стал думать о Керри.
Нужно заметить, что Герствуд даже и не пытался оправдываться перед самим собой. Этот вопрос нисколько его не тревожил. Он думал лишь о том, как бы уговорить Керри уйти с ним. Что в этом плохого? Ведь он горячо любит ее. От ее «да» зависит их взаимное счастье. О, только бы Друэ не оказалось в Чикаго!
Герствуд внезапно очнулся от восторженных дум о Керри, вспомнив, что завтра ему понадобится чистое белье. Поэтому на пути в отель он купил несколько сорочек и полдюжины галстуков. Когда Герствуд входил в отель «Палмер», ему показалось, что он видит вдали Друэ, поднимающегося по лестнице с ключом в руках. Нет, не может быть! Потом он подумал, что Друэ и Керри, по всей вероятности, временно переехали из квартиры в отель. Он направился прямо к столику портье.
— Скажите, пожалуйста, не живет ли здесь некий Друэ?
— Как будто есть такой, — ответил портье, пробегая взглядом книгу записей. — Да, живет.
— Да неужели? — воскликнул Герствуд, стараясь, впрочем, по возможности скрыть свое изумление. — И один? — добавил он.
— Да, один, — подтвердил портье.
Герствуд отвернулся и сжал губы, чтобы не выдать охватившего его волнения.
«Чем же это объяснить? — размышлял он. — Очевидно, они поссорились!»
Герствуд поспешил к себе в номер уже в значительно лучшем настроении и быстро переоделся. Он решил немедленно отправиться к Керри и узнать, продолжает ли она жить одна у себя на квартире или же куда-нибудь переехала.
«Вот что я сделаю, — подумал он. — Подойду к двери, позвоню и спрошу, дома ли мистер Друэ. Таким образом я узнаю, живет ли он еще там и где находится Керри».
При мысли об этом Герствуд весь даже как-то подтянулся. Он твердо решил пойти туда тотчас же после ужина. В шесть часов вечера Герствуд вышел из своего номера, посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, нет ли поблизости Друэ, и направился в ресторан. Но ему так не терпелось скорее поехать к Керри, что он с трудом заставил себя что-то съесть.
Однако прежде чем тронуться в путь, Герствуд решил проверить, где Друэ, и вернулся в отель.
— Мистер Друэ не выходил? — спросил он у портье.
— Нет, он у себя в номере, — сообщил тот. — Вы, может быть, хотите послать ему наверх свою карточку?
— Нет, благодарю, я зайду позже, — ответил Герствуд и вышел из отеля.
На Медисон-стрит он сел в вагон конки и поехал прямо на Огден-сквер. На этот раз он смело подошел к двери. Ему открыла горничная.
— Мистер Друэ дома? — вежливо спросил он.
— Его нет в городе, — ответила девушка, слыхавшая, что Керри говорила так миссис Гейл.
— А миссис Друэ?
— Нет, она ушла в театр.
— Вот как! — Герствуд несколько растерялся, затем, сделав вид, будто пришел по важному делу, спросил:
— А вы не знаете, в какой именно?
Горничная не имела ни малейшего понятия о том, куда ушла Керри, но она недолюбливала Герствуда и рада была причинить ему какую-нибудь неприятность.
— В театр Гулли, — ответила она.
— Благодарю вас, — сказал управляющий баром и, слегка притронувшись к шляпе, удалился.
«Я загляну в театр Гулли», — решил он, но так и не заглянул.
По дороге в центр он все обдумал и пришел к заключению, что это не имеет смысла. Как ни хотелось ему видеть Керри, он понимал, что она будет в театре не одна и что нелепо вторгаться туда со своей мольбой. Лучше немного обождать — скажем, до утра. Но утром ему предстояло встретиться с адвокатами жены…
Эта мысль подействовала на радостно возбужденного Герствуда, как ушат холодной воды. Он снова весь ушел в прежние тревоги и, добравшись до бара, мечтал только о том, чтобы хоть немного забыться. В зале собралась довольно большая компания, наполнявшая помещение гулом оживленных голосов. За круглым вишневого дерева столом в глубине бара сидели группой политики из округа Кук и о чем-то совещались. У стойки столпилась компания молодых гуляк, собиравшихся, несмотря на поздний час, посетить театр. Одетый с претензией на франтоватость красноносый джентльмен в поношенном цилиндре цедил из своего стакана эль, Герствуд на ходу кивнул знакомым и прошел к себе.
Часов около десяти в кабинет заглянул один из друзей Герствуда, некий Фрэнк Тэйнтор, местный любитель скачек и всякого рода спорта, и, увидев, что у Герствуда никого нет, зашел к нему.
— Здорово, Джордж! — приветствовал он управляющего.
— Как поживаете, Фрэнк? — отозвался Герствуд, почувствовав при виде приятеля некоторое облегчение. — Присядьте! — предложил он, указывая на стул.
— Что с вами, Джордж? — спросил Тэйнтор. — Что-то вы сегодня невеселый! Уж не продулись ли на бегах?
— Нет, просто неважно себя чувствую. Должно быть, немного простудился.
— Выпейте виски, Джордж! — посоветовал Тэйнтор. — Вам-то надо бы знать, что это — прекрасное средство!
Герствуд только усмехнулся в ответ.
Пока они беседовали, в баре появилось еще несколько знакомых Герствуда, а в двенадцатом часу, после разъезда из театров, стали собираться актеры, и среди них несколько знаменитостей.
И тогда завязалась одна из тех бессодержательных бесед, которые столь обычны в американских барах и ресторанах, где те, кто жаждет проникнуть в круг избранных, стараются хотя бы потереться возле тех, кто уже причислен к нему. Если у Герствуда и была какая-то слабость, так это тяготение к «видным людям». Себя он тоже относил к их числу. Он был слишком горд, чтобы заискивать перед кем бы то ни было, слишком умен, чтобы забывать о своем месте в присутствии тех, кто недостаточно ценил его. Но в обществе, подобном сегодняшнему, он мог блистать как истый джентльмен, и сознание, что люди с громкими именами принимали его как друга и как равного, приводило Герствуда в восторг. Если и бывало, что иной раз он пропускал лишний стаканчик, то именно в таких случаях. Когда в баре собиралось интересное общество, он даже позволял себе пить наравне со всеми, причем аккуратно соблюдал свою очередь платить, точно был здесь посторонним, как прочие.
И если Герствуд когда-либо и начинал хмелеть, вернее, ощущать дурманящую теплоту и приятную разнеженность, предшествующие более возбужденному состоянию, то именно в тех случаях, когда он бывал окружен такими людьми, как сейчас, когда вокруг него весело острословили знаменитости. В тот вечер он, взволнованный и угнетенный, обрадовался этому обществу и, отогнав на время прочь все свои тревоги, примкнул к общему веселью.
Скоро вся компания была уже навеселе. Один за другим посыпались анекдоты — эти никогда не приедающиеся смешные истории, из которых главным образом состоят беседы американцев в подобной обстановке.
Но вот пробило двенадцать — час, когда закрывается бар, и гости стали прощаться с Герствудом. Он с чувством пожимал руку каждому. Физически он чувствовал себя прекрасно. Он дошел до того состояния, когда мозг еще работает ясно, но легко воспламеняется игрой воображения. Герствуду теперь казалось, что все его тревоги не так уж серьезны. Пройдя к себе в кабинет, он стал перебирать счета, дожидаясь, пока уйдут буфетчики и кассир. Вскоре все разошлись.
Управляющий обязан был осмотреть бар после ухода служащих. Это вошло у него в привычку. Прежде чем уйти, он проверял, все ли заперто. Обычно в кассе денег не оставалось, если не считать выручки, накопившейся после закрытия банков, да и это немногое кассир прятал в сейф, — секрет замка знали лишь он и владельцы бара. Тем не менее каждую ночь перед уходом Герствуд смотрел, плотно ли закрыты ящики кассы и дверцы сейфа. Затем он запирал свой маленький кабинет, зажигал специальную лампочку возле сейфа и лишь тогда отправлялся домой.
Никогда еще за все эти годы ему не случалось находить что-либо не в порядке. Но сегодня, когда Герствуд, заперев свой стол, подошел к сейфу и потянул дверцу, она легко подалась и открылась. Герствуд был удивлен. Он заглянул внутрь и заметил, что там лежат деньги. Его первой мыслью было осмотреть ящики и захлопнуть дверцу сейфа.
«Надо будет завтра сделать замечание Мэйхью», — решил он.
Кассир, уходя из бара за полчаса перед этим, не сомневался, надо полагать, что повернул ручку дверцы так, чтобы защелкнулся замок. Никогда не случалось, чтобы он делал это небрежно. Но сегодня у Мэйхью были и другие заботы, которые поглощали все его внимание. Он обдумывал план открытия собственного дела.
«Надо посмотреть, что там», — подумал Герствуд, выдвигая один из ящиков.
Он и сам не знал, почему ему захотелось заглянуть туда. Это было совсем непроизвольное движение, которого в другое время он, возможно, и не сделал бы.
Едва он открыл ящик, взгляд его упал на пачки ассигнаций, сложенных по тысяче долларов, как их выдают в банке. Герствуд сразу не мог определить, какую сумму они составляют, но он стоял и внимательно разглядывал их. Потом выдвинул второй ящик, где оказалась дневная выручка.
«Никогда не думал, что Фицджеральд и Мой оставляют такие деньги! — мелькнуло у него в уме. — По-видимому, они забыли про них».
Он заглянул в другой ящик и опять остановился.
«А ну, пересчитай!» — шепнул ему на ухо какой-то голос.
Герствуд засунул руку в первый ящик и приподнял всю стопку. Потом разжал пальцы, и пачки одна за другой упали обратно. Они были сложены из кредиток в пятьдесят и сто долларов. Он насчитал около десяти пачек.
«Почему же я не запираю сейфа? — мысленно спросил себя Герствуд. — Зачем я стою здесь?» И в ответ внутренний голос шепнул ему: «А у тебя когда-нибудь было на руках десять тысяч долларов наличными?»
И вдруг управляющий баром вспомнил, что действительно никогда у него не было на руках такой суммы. Свое состояние он накопил медленно, на это ушло много лет, и теперь всем владела его жена. В общей сложности у него было свыше сорока тысяч, но все теперь должно было достаться ей.
Эти мысли смущали Герствуда. Он вдвинул ящик назад в сейф и закрыл дверцу, но пальцы его продолжали сжимать ручку, которую так легко было повернуть, тем самым положив конец искушению:
Герствуд все еще медлил. Наконец он подошел к окнам и спустил шторы. Затем попробовал дверь, которую перед этим сам запер.
Чем объяснить, что он стал вдруг так подозрителен? Зачем он старается передвигаться так бесшумно? Герствуд подошел к концу стойки, оперся о нее рукой и задумался. Потом снова открыл дверь своего кабинета и зажег свет. Он отпер стол, сел перед ним, и странные мысли зашевелились у него в мозгу.
«Сейф открыт! — шептал ему тот же голос. — Еще осталась узкая щель. Замок не защелкнут».
От этого хаоса мыслей у Герствуда голова шла кругом. Ему снова припомнились все запутанные перипетии прошедшего дня. Неотступно преследовала мысль, что перед ним была возможность разрешить все трудности. С такими деньгами все можно сделать. О, если б у него были эти деньги и Керри!
Герствуд встал и застыл на месте, глядя себе под ноги.
«Ну так как же?» — спросил внутренний голос.
Вместо ответа управляющий баром только поднял руку и задумчиво почесал затылок.
Герствуд вовсе не был глупцом, и он не позволил бы себе слепо ринуться в столь дикую авантюру. В его крови все еще играло вино. Оно ударило в голову и в розовых тонах рисовало положение вещей. Оно делало эти десять тысяч долларов вполне досягаемыми. А имея деньги, какие он получал возможности добиться успеха! Он может завоевать Керри, да, да, вне всякого сомнения! Он избавится от жены. В кармане лежит письмо, в котором его приглашают для объяснения с адвокатом. Ему не придется возиться с ними. Герствуд вернулся к сейфу и взялся за круглую ручку. Распахнув настежь дверцу, он совсем вытащил ящик с деньгами.
Когда пачки с ассигнациями оказались перед ним, ему показалось, что оставлять деньги в сейфе просто глупо. Ну, разумеется, глупо! Ведь на эти деньги он спокойно мог бы прожить с Керри многие годы.
Боже! Что это? Герствуд весь напрягся, словно чья-то суровая рука опустилась ему на плечо. Он стал пугливо озираться. Никого! Ни единого звука. Лишь кто-то, шаркая ногами, шел по тротуару. Герствуд взял ящик с деньгами и вдвинул его назад в сейф. Затем опять прикрыл дверцу.
Тем, кто никогда не колебался, не зная, как поступить, трудно понять мучения людей менее сильных, которые, трепеща, мечутся между долгом и желанием. Те, кто никогда не слыхал жуткого тиканья призрачных часов, с ужасающей четкостью выстукивающих: «Сделай!», «Не делай!», «Сделай!», «Не делай!» — не могут судить таких людей. Подобная душевная борьба возможна не только у натур чувствительных и щепетильных. Самый толстокожий представитель рода человеческого и тот слышит голос совести в ту минуту, когда желание толкает его на дурное, и голос этот звучит тем громче, чем серьезнее преступление. Между прочим, это не всегда объясняется сознанием аморальности поступка, ибо отнюдь не это, а инстинкт побуждает и животных воздерживаться от зла. Люди тоже поступают, повинуясь прежде всего инстинкту, а уж потом доводам рассудка. Именно инстинкт останавливает преступника, именно инстинкт (в тех случаях, когда человек не может здраво рассуждать) внушает преступнику страх перед опасностью, страх перед дурным делом.
Но затем, при первой же попытке человека неискушенного совершить преступное дело, его охватывают сомнения. Мысли его мечутся вслед за призрачным маятником, отстукивающим то приказание, то запрет. Для тех, кто никогда не знал подобной дилеммы, дальнейшее представляет чисто познавательный интерес.
Едва Герствуд поставил ящик с деньгами на место, к нему снова вернулись самообладание и смелость. Никто не видел его, он был совсем один. Никто не мог сказать, что он намеревался сделать минуту назад. Он мог основательно все взвесить.
Хмель еще не прошел, и, хотя на лбу у Герствуда выступила испарина, а руки его дрожали от пережитого необъяснимого страха, винные пары продолжали еще оказывать свое действие. Он едва ли замечал, что время идет. Снова и снова обдумывал он свое положение. При этом он мысленно все время видел перед собой кучу денег, и воображение не переставало рисовать ему, что можно будет сделать с ними.
Герствуд направился было в свой кабинет, потом подошел к двери, потом опять подошел к сейфу. Пальцы его сами взялись за ручку, и дверца снова открылась. Вот они — деньги! Право же, нет ничего дурного в том, что он смотрит на них!
Он выдвинул ящик и стал перебирать пачки с деньгами. Они были такие гладкие, так плотно упакованы, их было бы так легко унести! Удивительно, право, как мало места они занимают! Герствуд вдруг решил, что должен взять их. Да, да, он возьмет их! Он положит их в карман. Но он тотчас же увидел, что все деньги не уместятся в кармане. Саквояж! Он вспомнил, что у него есть тут же, в кабинете, маленький саквояж. Туда деньги свободно войдут. Да, как это удачно, что у него есть саквояж! Деньги там вполне уместятся, и никто ничего не узнает.
Герствуд прошел в свой кабинет и достал с полки в углу саквояж. Поставив его на стол, он вышел за дверь и подошел к сейфу. Почему-то ему не хотелось класть деньги в саквояж в большом помещении бара.
Сперва он перенес в кабинет ассигнации, а потом и мелкую дневную выручку. Да, он заберет все! Пустые ящики он вдвинул назад в сейф, прикрыл почти плотно железную дверцу и остановился в раздумье.
Колебания человеческого ума при подобных обстоятельствах — явление почти необъяснимое, однако вполне достоверное. Герствуд не мог заставить себя действовать решительно. Ему хотелось без конца думать об этом, думать, и соображать, и решать, как лучше всего поступить. Его с такою силой влекло к Керри и он так запутался в своих личных делах, что настойчивая мысль взять деньги не оставляла его. И все же он колебался. Он не знал, чем все это кончится, не мог предугадать, когда настанет час расплаты. О бесчестности такого поступка он и не подумал. Это никогда ни при каких обстоятельствах не пришло бы в голову Герствуду.
После того, как Герствуд уложил все деньги в саквояж, им вдруг овладело чувство отвращения. Нет, он этого не сделает! Ни за что! Подумать только, какой он вызовет скандал!.. А полиция, которая тотчас же бросится по его следам! Он вынужден будет бежать, но куда? О, какой это ужас — бежать от правосудия!
Герствуд снова выдвинул оба ящика сейфа и быстро переложил туда деньги из саквояжа. От волнения он перепутал ящики. Он уже собирался захлопнуть дверцу, как вдруг сообразил, что положил деньги не так, как они лежали раньше, и вновь открыл сейф. Ну, конечно, он все перепутал!
Герствуд опять вынул из ящиков их содержимое, чтобы привести все в порядок, но тем временем страх исчез. Да чего, собственно говоря, ему бояться?
Когда деньги были у него в руках, он вдруг услышал, как щелкнул замок. Дверца сейфа захлопнулась! Неужели это он сам?.. Герствуд быстро схватился за ручку и стал с силой дергать дверцу. Сейф был на запоре! Боже! Теперь он попался. Кончено!
Как только он понял, что сейф захлопнулся накрепко, на лбу у него выступил холодный пот, и его бросило в дрожь. Он огляделся вокруг и немедленно принял решение. Теперь мешкать было нельзя.
«Если я даже положу деньги на сейф и уйду, — подумал Герствуд, — все догадаются, кто это сделал. Ведь я всегда ухожу последним. А кроме того, мало ли что может случиться с деньгами, если их бросить здесь!»
Он сразу ощутил острую потребность действовать.
«Ну, надо выпутываться!» — сказал он себе.
Быстро вернувшись в свой маленький кабинет, он снял с вешалки летнее пальто и шляпу, запер стол и взял саквояж. Затем погасил свет, оставив лишь одну лампочку, и открыл наружную дверь. Он старался вернуть себе прежнюю уверенность, но, увы, от нее мало что осталось. Он уже раскаивался в своем поступке.
— Напрасно я это сделал, — прошептал он. — Это было ошибкой!
Он вышел на улицу и, кивнув проверявшему двери ночному сторожу, которого знал в лицо, уверенно зашагал прочь. Надо убираться вон из города, как можно скорее!
«Первым делом необходимо узнать, какие сейчас есть поезда», — решил он.
Герствуд вынул часы и взглянул на стрелки. Было около половины второго.
У ближайшей аптеки он остановился, увидев через окно телефонную будку. Это была известная аптека, и в ней была установлена одна из первых телефонных будок общего пользования.
— Разрешите мне воспользоваться телефоном? — обратился он к дежурному фармацевту.
Тот кивнул в знак согласия.
— Шестнадцать сорок три, — попросил Герствуд, отыскав в книге абонентов вокзал Мичиган-Сентрал.
Вскоре его соединили с кассиром.
— Когда отходит поезд в Детройт? — спросил Герствуд.
Кассир стал перечислять поезда.
— Значит, сегодня поезда уже нет? — прервал его Герствуд.
— Поезда со спальным вагоном нет, — ответил тот, но тотчас же добавил: — Впрочем, есть почтовый поезд, который отходит в три часа утра.
— Очень хорошо, — сказал Герствуд. — А когда этот поезд прибывает в Детройт?
«Только бы добраться до Детройта, — подумал он, — переправиться через реку в Канаду, а там уже можно будет спокойно доехать до Монреаля!» Поэтому он облегченно вздохнул, услышав, что поезд прибывает в Детройт к полудню.
«Раньше десяти кассир не откроет сейфа, — пронеслось у него в уме. — Значит, до полудня им не удастся напасть на мой след!»
Потом он вспомнил про Керри, — чтобы увезти ее с собой, нужно действовать молниеносно. Она во что бы то ни стало должна ехать с ним!
Герствуд вскочил в стоявший поблизости кэб.
— Огден-сквер! — крикнул он. — Если поедете быстро, получите доллар на чай!
Возница хлестнул лошадь, и та изобразила галоп, то есть потрусила как могла быстро. По дороге Герствуд обдумывал, что делать дальше. Подъехав к дому, где жила Керри, он быстро взбежал по ступенькам подъезда и резким звонком поднял на ноги служанку.
— Дома миссис Друэ? — спросил он.
— Да, — ответила изумленная горничная.
— Передайте ей, пусть она быстро оденется и сойдет сюда. С ее мужем произошло несчастье. Он лежит в больнице и хочет ее видеть.
Девушка бросилась наверх. Взволнованный вид Герствуда и его тон убедили ее в том, что он говорит правду.
— Что? — воскликнула Керри, зажигая свет и протягивая руку за платьем.
— С мистером Друэ случилось несчастье. Он в больнице и хочет вас видеть, — повторила горничная. — Внизу дожидается кэб.
Керри торопливо оделась и сбежала вниз, забыв обо всем, кроме того, что сказала ей горничная.
— Друэ расшибся, — быстро проговорил Герствуд. — Он хочет видеть вас. Едем скорее!
Керри была так ошеломлена, что приняла все за чистую монету.
— Садитесь! — сказал Герствуд, подсаживая ее и вскакивая в кэб следом.
Извозчик стал поворачивать лошадь.
— Вокзал Мичиган-Сентрал! — привстав, сказал ему Герствуд так тихо, что Керри не могла его слышать. — И гоните вовсю!

28. Переселенец и беглец. Плененный дух

Кэб успел проехать лишь несколько домов, когда Керри, собравшись с мыслями и окончательно проснувшись на холодном ночном воздухе, спросила:
— Что же с ним случилось? Он сильно расшибся?
— Нет, ничего серьезного, — угрюмо ответил Герствуд.
Он был немало встревожен своим положением и теперь, когда Керри сидела рядом, думал лишь о том, чтобы поскорее оказаться подальше от цепких лап закона. У него не было ни малейшего желания разговаривать, и потому он говорил лишь то, что было необходимо для выполнения его планов.
Керри отнюдь не забыла, что в ее отношениях с Герствудом был один нерешенный вопрос, но волнение оттеснило эту мысль на задний план. Прежде всего пусть кончится это странное путешествие.
— Где он?
— Там, на Южной стороне, — неопределенно ответил Герствуд. — Нам придется ехать поездом. Так будет скорее.
Керри ничего не ответила.
Лошадь бежала быстрой рысцой.
Призрачная картина ночного города завладела вниманием Керри. Она смотрела на уходившие назад ряды фонарей и вглядывалась в безмолвные темные дома.
— Как же он все-таки расшибся? — спросила она, обеспокоенная состоянием Друэ.
Герствуд понял ее. Ему было неприятно лгать больше, чем это казалось необходимым, но в то же время лучше не допускать никаких протестов до той минуты, пока он не очутится вне опасности.
— Я точно не знаю, — ответил он. — Мне позвонили и попросили немедленно поехать за вами. Сказали, что нет оснований пугаться, но что я непременно должен доставить вас.
Серьезный тон Герствуда убедил Керри, и она, умолкнув, задумалась.
Герствуд взглянул на часы и поторопил кэбмена. Несмотря на всю щекотливость положения, он сохранял удивительное хладнокровие. Он думал только о том, чтобы поспеть на поезд и спокойно выбраться из города. Керри была послушна, и Герствуд уже поздравлял себя с успехом.
Наконец они прибыли на вокзал. Герствуд сунул кэбмену бумажку в пять долларов, помог Керри сойти и поспешил с ней вперед.
— Посидите здесь, — сказал он, проводив ее в зал ожидания. — Я схожу за билетами.
— Сколько осталось до отхода поезда в Детройт? — обратился он к дежурному кассиру.
— Четыре минуты, — последовал ответ.
Герствуд уплатил за два билета, стараясь по возможности не привлекать к себе внимания.
— Далеко нам ехать? — спросила Керри, когда Герствуд, запыхавшись, вернулся к ней.
— Нет, не очень, — ответил он. — Но нам нужно торопиться.
Когда они подошли к выходу на перрон, Герствуд пропустил Керри вперед и стал между нею и контролером, проверявшим билеты, так, чтобы она не могла увидеть их; затем они поспешили дальше.
У платформы стояла длинная вереница багажных и пассажирских вагонов. Среди последних было два обычных дневных с сидячими местами. Этот поезд стал курсировать лишь недавно, и администрация дороги не рассчитывала на большой приток пассажиров, а потому на весь поезд было только два кондуктора.
Герствуд и Керри вошли в один из дневных вагонов и сели. Почти тотчас же с платформы раздалось: «Готово!» — и поезд тронулся.
Керри казалось немного странным, что понадобилось почему-то тащиться на вокзал, но она промолчала. Все это происшествие настолько выходило из рамок обычного, что она старалась не придавать значения смущавшим ее мелочам.
— Как вы себя чувствуете? — ласково спросил Герствуд, вздохнув свободнее.
— Очень хорошо, — коротко ответила Керри.
Она была так встревожена, что еще не могла решить, как держаться с Герствудом. Она волновалась и хотела лишь одного: поскорее добраться до Друэ и узнать, что с ним. Герствуд смотрел на нее и читал ее мысли. Его нисколько не беспокоило, что сейчас она думала о Друэ. Это было естественно и вполне соответствовало ее добросердечию. А именно это свойство ее характера и нравилось ему. Его смущало лишь предстоявшее с нею объяснение. Но и это не было сейчас главным. Гораздо больше угнетало его сознание совершенного преступления и это бегство.
«Как это было глупо, как глупо! — твердил он про себя. — Какую я сделал ошибку!»
Сейчас, размышляя трезво, Герствуд с трудом мог представить себе, что оказался способным на такой шаг. В его сознании все еще никак не укладывалось, что он — беглец, скрывающийся от правосудия. Ему не раз приходилось читать о таких случаях, и он всегда ужасался про себя. Но теперь, когда такое произошло с ним самим, он мог лишь сидеть и думать о том, что было. Будущее для Герствуда связывалось с канадской границей. Он жаждал поскорее добраться до нее. Но главным образом он раздумывал о событиях минувшего вечера, считая все свои действия в целом огромной оплошностью.
«А все-таки, — говорил он себе, — что же мне было делать?»
Тут он решил, что нужно примириться со случившимся, и начинал с того, что снова и снова перебирал в памяти все события прошедшего дня. Это был бесплодный и мучительный круговорот мыслей, очень плохо подготовивший его к разговору с Керри.
Поезд с грохотом несся мимо сортировочных станций на берегу озера, затем замедлил ход у Двадцать четвертой улицы. За окном мелькали сигнальные вышки и стрелки. Паровоз издавал короткие предупредительные свистки, и часто звонил колокол.[2]
По вагону прошли проводники с фонарями в руках. Они запирали двери площадок, готовясь к продолжительному перегону.
Вскоре поезд прибавил ходу, и перед глазами Керри быстрой чередой замелькали безмолвные улицы. Паровоз все чаще и чаще подавал сигналы, предостерегавшие о приближении к опасным перекресткам.
— Это далеко? — снова спросила Керри.
— Нет, не очень, — ответил Герствуд.
Он с трудом сдерживал улыбку, думая о наивности своей спутницы. Ему хотелось скорее объясниться с нею и добиться примирения, но приходилось ждать, пока они отъедут от Чикаго.
Прошло еще полчаса, и Керри начала понимать, что Герствуд везет ее куда-то далеко.
— А это где — в Чикаго? — с беспокойством спросила она.
Поезд уже давно выбрался за черту города и мчался теперь по полям штата Индиана.
— Нет, не в Чикаго, — ответил Герствуд.
Что-то в интонации его голоса заставило Керри мгновенно насторожиться. Она нахмурила красивый лоб и спросила:
— Разве мы едем не к Чарли?
Герствуд понял, что наступил решительный момент. Рано или поздно он вынужден будет объясниться. Поэтому он нежно взглянул на Керри и еле заметно покачал головой.
— Что?! — воскликнула Керри.
Она была ошеломлена, обнаружив, что они направляются совсем не туда, куда она предполагала.
Герствуд молчал и только смотрел на нее кротким, умоляющим взглядом.
— Куда же вы меня везете? — спросила Керри, и в голосе ее послышался страх.
— Я скажу вам, Керри, если вы посидите спокойно. Я хочу увезти вас в другой город.
— О! — вырвалось у Керри. — Оставьте меня! Я не желаю ехать с вами!
Она была поражена дерзостью этого человека. Ничего подобного не могло прийти ей в голову. Единственной мыслью ее было — бежать, скорее бежать! Если бы только можно было остановить мчавшийся поезд, она расстроила бы весь этот гнусный замысел.
Керри встала и хотела было выйти в коридор. Она понимала, что должна немедленно что-то сделать. Герствуд ласково дотронулся до ее руки.
— Сидите спокойно, Керри, — сказал он. — Сидите спокойно! Вам некуда торопиться. Выслушайте меня, и я объясню вам свои намерения. Обождите минутку!
Керри все еще пыталась протиснуться мимо его колен, но Герствуд легонько потянул ее назад, и она села на место. Никто не заметил этого маленького препирательства, так как в вагоне было мало пассажиров, да и те, что были, клевали носом.
— Я не хочу! — протестовала Керри, все же подчиняясь. — Оставьте меня! — воскликнула она. — Как вы смеете!
Ее глаза наполнились слезами.
Только теперь Герствуд вполне осознал все возникшие перед ним трудности и перестал думать о себе и своем положении. Надо как-то уговорить девушку, иначе она доставит ему много неприятностей. Он призвал на помощь все свое красноречие.
— Послушайте, Керри, — начал он, — не надо так. Я вовсе не собираюсь оскорблять вас. Я не сделаю ничего такого, что было бы вам неприятно.
— О! — рыдала Керри. — О! О!
— Полно, перестаньте, — уговаривал ее Герствуд. — Не надо плакать! Отчего вы не выслушаете меня! Я вам скажу, почему я вынужден был так поступить. Иначе нельзя было. Уверяю вас! Ну, послушайте же меня! — снова и снова повторял он.
Его встревожили рыдания Керри. Она, конечно, не слышит ни одного его слова…
— Ну, послушайте же, Керри!
— Не хочу! — вспыхнула Керри. — Выпустите меня отсюда, не то я позову кондуктора! Я не желаю ехать с вами! Стыдно вам!..
И снова вызванные страхом рыдания не дали ей договорить.
Герствуд был несколько ошеломлен. Он понимал, что возмущение Керри справедливо, но все же нужно успокоить ее как можно скорее. Вот-вот придет кондуктор проверять билеты. Не надо никакого шума, никаких осложнений. Прежде всего он должен как-то уговорить ее.
— Вы все равно не выйдете отсюда, пока поезд не остановится, — сказал он. — Обождите немного, мы скоро доедем до какой-нибудь станции. Если захотите, вы там сойдете. Я не стану вас удерживать… Я только прошу вас выслушать меня. Позвольте мне объяснить, почему я это сделал.
Керри, казалось, не слушала его. Она отвернулась к окну, за которым чернела ночь. Поезд быстро и плавно скользил между полей и перелесков. Протяжно и уныло заливался паровозный свисток каждый раз, как поезд приближался к шлагбаумам на пустынных лесных дорогах.
Кондуктор вошел в вагон, выдал билеты двум пассажирам, занявшим места перед самым отходом поезда, потом стал проверять билеты у остальных. Он подошел к Герствуду, и тот протянул ему два билета. Керри, несмотря на все свое негодование, не шевельнулась. Она даже не подняла глаз.
Когда кондуктор ушел, Герствуд облегченно вздохнул.
— Вы сердитесь на меня за то, что я вас обманул, — сказал он. — Но у меня не было такого намерения, Керри! Клянусь, я этого не хотел. Я просто не мог бороться с собой. Я не могу жить без вас с той минуты, как я впервые вас увидел.
О последнем своем обмане Герствуд даже не упомянул, как о мелочи, не имевшей никакого значения. Он спешил убедить Керри, что его жена больше не может явиться препятствием для них. А что касается украденных денег, то Герствуд старался выкинуть из головы всякую мысль о них.
— Не смейте разговаривать со мной! — отозвалась Керри. — Я ненавижу вас. Оставьте меня в покое! Я сойду на ближайшей станции.
Она вся дрожала от возмущения.
— Хорошо, — сказал Герствуд. — Но только выслушайте меня. После всего, что вы говорили о вашей любви ко мне, вы могли бы меня выслушать! Я не хочу причинять вам зло. Я дам вам денег, чтобы вы могли вернуться домой, когда вы решите со мной расстаться. Я только хочу вам сказать одно, Керри: вы не можете запретить мне любить вас, что бы вы обо мне ни думали!
Он посмотрел на нее с нежностью, но она не удостоила его ответом.
— Вы, конечно, думаете, что я поступил некрасиво, обманув вас, но вы не правы. Я не хотел вас обманывать. С женою я порвал. Она не имеет никаких прав на меня. Я никогда больше не увижу ее. Вот почему я сегодня здесь, с вами. Вот почему я увез вас.
— Вы сказали мне, что Чарли расшибся! — в бешенстве крикнула Керри. — Вы снова обманули меня. Вы все время обманывали меня, а теперь еще хотите силой заставить меня бежать с вами!
Она пришла в такое возбуждение, что вскочила с места и снова попыталась пройти мимо Герствуда. На этот раз он не стал удерживать ее, и она пересела на другую скамью. Он последовал за ней.
— Не уходите от меня, Керри! — ласково сказал он, подсаживаясь к ней. — Позвольте, я объясню вам. Выслушайте меня, и вы все поймете. Повторяю вам: я окончательно порвал с женой. Мы чужие уже много лет, иначе я не стал бы искать сближения с вами. Я скоро добьюсь развода. Я больше никогда не увижу ее. У меня с ней все кончено. Вы — единственная женщина, которая мне дорога. Если только вы будете со мной, я никогда не стану думать ни о ком другом.
Керри слушала его, возбужденная и растерянная. Вопреки всему, что Герствуд сделал, его слова звучали искренне. В его голосе и жестах чувствовалась сейчас убежденность, которая не могла не подействовать на нее.
Но она не желала никакой близости с ним. Он был женат, и он однажды уже обманул ее; а теперь снова увез ее обманом. Он ужасный человек…
И все же в его смелости и силе воли было нечто такое, что чарует каждую женщину, особенно когда ей внушают, что все это только из любви к ней. Немалую роль в разрешении запутанной проблемы играло и беспрестанное движение поезда. Быстро вращались колеса — пейзаж менялся, и Чикаго все дальше и дальше уплывал назад. Керри чувствовала, что ее несет вперед непреодолимая сила, что паровоз без единой остановки мчится к какому-то далекому городу. Порой ей хотелось закричать и устроить громкий скандал, чтобы кто-нибудь прибежал к ней на помощь; потом начинало казаться, что это бесполезно… теперь никто и ничем не мог ей помочь. А Герствуд тем временем старался взывать к ее сердцу такими словами, которые могли бы найти у Керри отклик и пробудить в ней сочувствие к нему.
— Поймите же, Керри, я очутился в таком положении, что у меня не было иного пути.
Керри и виду не подала, что слушает его.
— Когда я убедился, что вы не поедете со мной, пока я не смогу жениться на вас, я решил бросить все и увезти вас. Я еду в другой город. Я рассчитываю ненадолго задержаться в Монреале, а потом мы поедем, куда только вы захотите. Если пожелаете, мы поедем в Нью-Йорк и поселимся там.
— Я не хочу никуда ехать с вами, — повторила Керри. — Я сойду на ближайшей станции. Куда идет этот поезд?
— В Детройт!
— О! — вырвалось у Керри, и она в ужасе всплеснула руками. От дальности расстояния ее положение казалось еще более трудным.
— Неужели вы не поедете со мной? — продолжал Герствуд таким тоном, будто над ним нависла страшная угроза, что она не последует за ним. — Вам не придется ничего делать, вы только будете путешествовать со мной. А я ничем не стану вам мешать. Вы увидите Монреаль и Нью-Йорк, а потом если вы не захотите остаться со мной, вернетесь назад. Это куда лучше, чем возвращаться сейчас, ночью!
Впервые Керри начала понимать, что его предложение не таит в себе никакого подвоха. В нем было много заманчивого, хотя она боялась, что все будет не так, как обещал Герствуд. Увидеть Монреаль и Нью-Йорк! Сейчас она уже на пути к этим чудесным гигантским городам, и она увидит их, если только пожелает. Она задумалась, ничем, впрочем, не выдавая своих мыслей.
Герствуду показалось, что он уловил намек на согласие, и он удвоил усилия.
— Подумайте только, что я бросил ради вас! — сказал он. — Я уже не могу больше вернуться в Чикаго. Если вы не поедете со мной, мне суждено остаться навеки одиноким. Не может быть, чтобы вы покинули меня, Керри!
— Я запрещаю вам разговаривать со мной! — с трудом произнесла она.
На некоторое время Герствуд умолк.
Вдруг Керри почувствовала, что поезд замедляет ход. Настало время действовать, если она и впрямь намерена что-то предпринять. Она сделала движение, чтобы встать.
— Не покидайте меня, Керри! — молил Герствуд. — Если вы когда-нибудь хоть немного любили меня, поезжайте со мною, и мы начнем новую жизнь. Я сделаю для вас все, что вы захотите. Я женюсь на вас или же отпущу вас обратно. Не торопитесь и хорошенько подумайте. Если бы я не любил вас, зачем понадобилось бы мне увозить вас с собой? Клянусь, Керри, я не могу жить без вас! Не могу и не хочу!
Столько решимости и отчаяния звучало в словах этого человека, что слова его глубоко проникли в душу Керри. Это был голос всепоглощающей страсти. Он слишком сильно любил Керри, чтобы отказаться от нее в такую тяжелую минуту. Он схватил ее руку и с горячей мольбой сжал ее пальцы.
Поезд медленно шел мимо вагонов, стоявших на запасном пути. За окном было темно и мрачно. Несколько капель брызнуло на стекло, — начинался дождь. Керри переживала острую душевную борьбу, то решая уйти, то снова колеблясь. Поезд остановился, а она все еще выслушивала мольбы Герствуда. Паровоз чуть-чуть осадил назад, и настала тишина.
Керри беспомощно сидела на месте. Минута проходила за минутой, она все медлила, а он все упрашивал ее.
— И вы отпустите меня обратно, если я захочу? — спросила Керри, точно она была хозяйкой положения, а ее спутник всецело зависел от нее.
— Конечно! — ответил Герствуд. — Вы же знаете, что я не посмею вас задерживать.
Керри слушала его с видом владычицы; даровавшей лишь условное помилование. Ей теперь казалось, что в дальнейшем ход событий всецело в ее руках.
Поезд тронулся и вскоре снова помчался полным ходом. Герствуд переменил тему разговора.
— Вы, наверно, очень устали? — спросил он.
— Нет, — бросила Керри.
— Разрешите мне достать вам место в спальном вагоне? — предложил Герствуд.
Керри отрицательно покачала головой. Но, несмотря на все свое смятение, несмотря на коварство Герствуда, она снова стала замечать в нем то, что всегда так ценила: его заботливость.
— Но я прошу вас! — настаивал он. — Там вам будет гораздо лучше.
Керри снова покачала головой.
— Тогда хоть позвольте положить вам под голову мое пальто, — сказал Герствуд.
Он встал и свернул свое легкое летнее пальто так, чтобы голова Керри удобно покоилась на нем.
— Ну вот, — нежно сказал он, — теперь попробуйте немного отдохнуть.
Герствуд готов был расцеловать Керри за ее уступчивость. Усевшись возле нее, он задумался.
— Вероятно, будет сильный дождь, — сказал он после паузы.
— Да, похоже на то, — отозвалась Керри, понемногу начиная успокаиваться под мягкий стук дождевых капель, бросаемых ветром в окна поезда, который бешено мчался во мгле к новому миру.
Герствуд был рад, что ему удалось до некоторой степени успокоить Керри, но для него это было лишь временной передышкой. Теперь, когда ее сопротивление было сломлено, он мог отдаться мыслям о совершенной им ошибке. На душе у него была невыносимая тяжесть. Он украл эту жалкую сумму, которая, в сущности, ему не нужна. Он не хотел быть вором. Никакие деньги — ни эта сумма, ни какая-либо иная — не могли возместить ему легкомысленную утрату прежнего положения. Никакие деньги не могли вернуть ему друзей, доброе имя, дом и семью, даже Керри — такую, какой он надеялся видеть ее рядом. Он сам изгнал себя из Чикаго, сам лишил себя положения в обществе. Он ограбил себя, он отнял у себя сознание собственного достоинства, свой приятный досуг, веселые вечера. И ради чего?
Чем больше Герствуд думал, тем нестерпимее становилась для него эта мысль. Не попытаться ли восстановить свое прежнее положение? Что, если он вернет эти несчастные несколько тысяч, украденные прошлой ночью, и все объяснит? Быть может, мистер Мой поймет. Быть может, владельцы бара простят его и позволят ему вернуться?
К полудню поезд подъехал к Детройту, и Герствуд стал нервничать. Полиция уже, наверно, ищет его. Надо полагать, что во всех больших городах полиция извещена о пропаже и теперь сыщики будут его выслеживать. Ему невольно вспомнились описания поимки преступников, и грудь его стала высоко вздыматься, а лицо побледнело. Руки Герствуда конвульсивно задергались, словно ища, за что ухватиться.
Он притворялся, будто его интересует вид за окном, и нервно постукивал ногой об пол.
Керри заметила волнение Герствуда, но ничего не сказала. Она не имела ни малейшего представления о его причине и о том, как эта причина важна.
А Герствуд вдруг спохватился, что даже не спросил, идет ли этот поезд прямо до Монреаля или до какого-нибудь другого пункта в Канаде. Возможно, что ему удастся выиграть время. Он тотчас вскочил и пошел разыскивать кондуктора.
— Скажите, пожалуйста, не идет ли часть вагонов прямо в Монреаль? — спросил он.
— Да, ближайший спальный идет в Канаду.
Герствуд хотел было продолжить расспросы, но решил, что это будет неосторожно и что правильнее навести справки на вокзале.
Поезд, пыхтя и громыхая, подкатил к станции.
— Я думаю, что нам лучше всего ехать прямо до Монреаля, — сказал он, обращаясь к Керри. — Я пойду узнаю, есть ли туда поезд и когда он отходит.
Герствуд волновался, но внешне старался казаться возможно спокойнее. А Керри только смотрела на него большими тревожными глазами. Все ее мысли перепутались, и она не могла прийти ни к какому решению.
Едва поезд остановился, Герствуд помог ей сойти и пошел вперед. Он с опаской оглядывался на каждом шагу, делая вид, что смотрит, не отстает ли Керри. Но он не заметил ничего подозрительного. Никто, очевидно, и не думал следить за ним, а потому он направился прямо к кассе.
— Когда отходит поезд в Монреаль? — спросил он.
— Через двадцать минут, — ответил кассир.
Герствуд взял два спальных места и тотчас поспешил назад к Керри.
— Мы сейчас же едем дальше, — сказал он, не обращая внимания на ее усталый, измученный вид.
— О, хоть бы все это скорее кончилось! — воскликнула она.
— В Монреале вы сразу почувствуете себя лучше, дорогая!
— У меня ничего нет с собой, — сказала Керри. — Даже носового платка!
— Вы купите все, что вам нужно, как только мы приедем на место, — успокаивал ее Герствуд. — Там вы сможете пригласить к себе портниху.
Они заняли места в поезде; вскоре дежурный по станции дал сигнал к отправлению. Когда поезд тронулся, Герствуд облегченно вздохнул. Сперва небольшой пробег до реки, потом поезд перешел на паром, а когда они очутились в Канаде, Герствуд откинулся на спинку дивана и впервые свободно перевел дыхание.
— Теперь уже недолго! — сказал он, на радостях вспомнив и об утомлении Керри. — Рано утром мы будем в Монреале.
Керри ничего не ответила.
— Я пойду узнаю, нет ли тут вагона-ресторана, — добавил Герствуд. — Мне хочется есть.

29. Путевые развлечения. Морские корабли

Для человека, который никогда не путешествовал, всякое новое место, сколько-нибудь отличающееся от родного края, выглядит очень заманчиво. Если не говорить о любви, больше всего радости и утешения приносят нам путешествия. Все новое кажется нам почему-то очень важным, и под наплывом впечатлений мы отключаемся от грустных мыслей, ведь разум наш подчинен восприятию чувств прежде всего. В пути забывается горе, разлука с любимым, уходят прочь думы о смерти. Всего в двух словах — «я уезжаю» — кроется целый мир противоречивых чувств.
Керри смотрела на мелькавший за окном пейзаж, почти забыв, что ее хитростью, против воли, заставили уехать, что у нее нет с собой и самого необходимого для долгой дороги. Иногда, с любопытством разглядывая фермерские домики и уютные коттеджи, она вовсе забывала о Герствуде. Перед ней был новый интересный мир, жизнь будто снова начиналась. Она вовсе не чувствовала себя побежденной, ее надежды не были разбиты. Большой город сулил так много! Может, она вырвется из рабства. Кто знает? Может, она еще найдет счастье! Эти мысли окрыляли ее. В оптимизме было ее спасение.
На следующее утро поезд благополучно прибыл в Монреаль, и путешественники вышли из вагона: Герствуд, радуясь, что теперь он вне опасности, а Керри, дивясь незнакомому северному городу. Герствуд бывал здесь раньше и теперь вспомнил об отеле, в котором обычно останавливался. Когда они выходили из здания вокзала, водитель автобуса как раз назвал этот отель.
— Мы поедем прямо туда и снимем номер, — сказал Герствуд. В отеле Герствуд придвинул к себе книгу для записи приезжих и стал перелистывать ее в ожидании, пока освободится портье. Он лихорадочно придумывал себе фамилию. Когда портье подошел, нельзя было медлить ни секунды. По дороге сюда Герствуд из окна экипажа увидел на вывеске фамилию, которую нашел достаточно благозвучной. И он размашисто написал «Дж.У.Мердок, с женой». Чужая фамилия — вот на что вынудили его обстоятельства! Но от своих инициалов он ни в коем случае не откажется. Когда им показали комнаты, Керри увидела, что Герствуд снял для нее прелестный номер.
— Там у вас есть ванна, — сказал он, — и вы можете сейчас же выкупаться.
Керри подошла к окну и выглянула на улицу. А Герствуд посмотрел на себя в зеркало. Он был весь в пыли, и ему хотелось поскорее вымыться. У него не было с собою ни смены белья, ни даже щетки для волос.
— Я позвоню и попрошу принести мыло и полотенце, а также пришлю вам щетку для волос, — сказал он. — Вы можете, не торопясь, купаться до завтрака. Я побреюсь и вернусь за вами, а потом мы пойдем и что-нибудь вам купим.
При последних словах он добродушно улыбнулся.
— Хорошо, — согласилась Керри.
Она уселась в качалку, а Герствуд стал дожидаться слугу, который вскоре постучал в дверь.
— Пожалуйста, мыло, полотенце и графин холодной воды.
— Слушаю, сэр!
— А теперь я пойду, — сказал Герствуд и, подойдя к Керри, протянул ей руки.
Но она не проявила ни малейшего желания взять их в свои.
— Вы все еще сердитесь на меня, Керри? — ласково спросил он.
— Нет, не сержусь, — равнодушно ответила она.
— Неужели вы меня ни капельки не любите?
Керри не отвечала, упорно глядя в окно.
— Неужели вы никогда не полюбите меня хоть немного? — молил Герствуд, беря ее за руку, но Керри попыталась вырвать ее.
— Вы когда-то говорили, что любите меня! — не сдавался он.
— Почему вы меня обманули? — спросила Керри.
— Я ничего не мог с собой поделать, — сказал Герствуд. — Я слишком люблю вас.
— Вы не имели права влюбляться в меня, — колко заметила она.
— Полно, Керри, — отозвался Герствуд. — Теперь уже поздно. Я здесь, с вами. Попробуйте немного полюбить меня!
Он стоял перед нею с таким видом, будто это он был обманутым.
Керри отрицательно покачала головой.
— Позвольте мне снова просить вас, — продолжал Герствуд. — Будьте с этого дня моей женой, Керри!
Он все еще держал ее руку. Керри встала и повернулась, словно собираясь уйти. Тогда Герствуд обнял ее за талию. Керри пыталась обороняться, но тщетно. Он крепко прижал ее к себе. И в нем тотчас вспыхнула непреодолимая страсть. Он весь пылал.
— Пустите меня, — пробормотала Керри, когда Герствуд крепко прижал ее к груди.
— Неужели вы не полюбите меня? — умолял он. — Почему вы не хотите быть моей?
Керри никогда не питала неприязни к Герствуду и всего минуту назад довольно благосклонно прислушивалась к его словам, вспоминая свое былое увлечение им. Этот человек был так красив, так смел!
Теперь это чувство сменилось постепенно нараставшим чувством протеста. Оно на миг овладело ею, но, когда Герствуд обнял ее, начало испаряться. Что-то иное заговорило в ней. Этот человек, прижавший ее к груди, был такой сильный, в нем пылала страсть, он любил ее, а она была так одинока! Если она не захочет опереться на него, не ответит на его любовь — куда же ей тогда деваться? Сопротивление ее уже наполовину растаяло под напором его сильного чувства.
Она внезапно почувствовала, как он взял ее за подбородок и, приподняв ей голову, заглянул в глаза. Керри никогда не могла понять, что за магнетическая сила была в его взгляде. В этот миг она забыла все его прегрешения.
Еще крепче прижав ее к себе, Герствуд начал страстно целовать ее, и Керри поняла, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
— Вы обвенчаетесь со мной? — спросила она, совсем не думая о том, возможно ли это.
— Сегодня же! — восторженно отозвался Герствуд.
Тут в дверь постучали, и Герствуд с большой неохотой выпустил Керри из объятий. Коридорный принес мыло, полотенце и воду.
— Вы скоро будете готовы? — спросил Герствуд; направляясь к двери.
— Да, — ответила Керри.
— Я вернусь меньше чем через час.
Герствуд спустился в вестибюль и стал оглядываться, ища глазами парикмахерскую. На душе у него было легко и радостно. Победа, только что одержанная над Керри, сулила награду за все, что он вынес в последние несколько дней. Жизнь стоила того, чтобы за нее бороться. Это бегство от всего, к чему он привык, к чему был привязан, быть может, вело к счастью. Гроза кончилась, и на небе появилась радуга, быть может, одним концом своим указывающая на золотой клад.
Герствуд собрался было подойти к двери, возле которой красовался столбик в красную и белую полоску[3], как вдруг кто-то фамильярно окликнул его. Сердце у него мгновенно сжалось.
— Здорово, Джордж, старина! — услышал он. — Что вы поделываете в этих краях?
Герствуд узнал одного из своих приятелей, биржевого маклера, по фамилии Кении.
— Я здесь по небольшому частному делу, — ответил Герствуд.
Его мозг заработал с лихорадочной быстротой: «Очевидно, Кении ничего не знает: он еще не читал утренних газет!»
— Как странно встретить вас так далеко от дома, — добродушно продолжал мистер Кенни. — Вы остановились в этом отеле?
— Да, — неохотно ответил Герствуд, вспомнив о своей записи в книге приезжих.