1 2 3 4 
Все деревья по склонам холма, окруженного частоколом, были  срублены на постройку. Судя по пням, здесь погибла превосходная роща. Верхний  слой почвы после уничтожения деревьев был смыт и снесен дождями, обнажившими  чистый песок. Только там, где ручей вытекал из котла, виднелись и мох, и папоротник,  и низкорослый кустарник. Сразу за частоколом начинался густой и высокий лес.  Это, как говорили, мешало защите. Со стороны суши лес состоял из сосен, а спереди,  со стороны пролива, – из тех же сосен и вечнозеленых дубов.    

Холодный вечерний бриз, о котором я уже говорил, дул во все  щели грубо сколоченного здания, посыпая пол непрестанным дождем мелкого песка.  Песок засорял нам глаза, песок хрустел у нас на зубах, песок попадал к нам в  еду, песок плясал в роднике на дне котла, как крупа в кипящей каше. Дымовой  трубы у нас не было – дым выходил через квадратное отверстие в крыше. Прежде  чем найти дорогу к выходу, он расползался по всему дому, заставляя нас кашлять  и плакать.    

Грей, наш новый товарищ, сидел с перевязанным лицом –  разбойники порезали ему щеку. А старый Том Редрут, все еще не похороненный,  окоченевший, лежал у стены, покрытый британским флагом.    

Если бы нам позволили сидеть сложа руки, мы скоро упали бы  духом. Но капитан Смоллетт умел найти дело для всех. Он вызвал нас к себе и  разделил на две вахты.    

В одну вошли доктор, Грей и я, в другую – сквайр, Хантер и  Джойс. За день мы очень устали, но тем не менее капитан двоих послал в лес за  дровами, а двоим велел копать могилу для Редрута. Доктор стал поваром, меня  поставили часовым у дверей, а сам капитан расхаживал от одного к другому, всех  подбодряя и всем помогая.    

Время от времени доктор подходил к двери подышать воздухом и  дать отдохнуть покрасневшим от дыма глазам и перекидывался со мной двумя-тремя  словами.    

– Этот Смоллетт, – сказал он мне как-то, –  гораздо лучше меня. Если уж это я сам признал, значит, так оно и есть, Джим.    

В другой раз он сначала помолчал, потом повернул голову и  внимательно посмотрел мне в лицо.    

– На этого Бена Ганна можно положиться? – спросил  он. – Не знаю, сэр, – ответил я. – Я не совсем уверен, что  голова у него в порядке.    

– Значит, не в порядке, – сказал доктор. –  Если человек три года грыз ногти на необитаемом острове, Джим, голова у него не  может быть в таком же порядке, как у тебя или у меня. Так уж устроены люди. Ты  говоришь, он мечтает о сыре?    

– Да, сэр, – ответил я.    

– Ладно, Джим, – сказал он. – Посмотри, как  полезно быть лакомкой. Ты, наверно, видел мою табакерку, но ни разу не видел,  чтобы я нюхал из нее табак. У меня в табакерке лежит не табак, а кусочек  пармезана – итальянского сыра. Этот сыр мы отдадим Бену Ганну!    

Перед ужином мы зарыли старого Тома в песок, потом постояли  немного с непокрытыми головами на ветру.    

Дров из лесу натаскали целую груду, но капитан был все же  недоволен.    

– Завтра я заставлю вас работать как следует, –  сказал он, качая головой.    

Поужинав копченой свининой и выпив по стакану горячего  грога, капитан, сквайр и доктор удалились на совещание.    

Но, по-видимому, ничего хорошего не приходило им в голову.  Провизии у нас было так мало, что мы должны были неизбежно умереть с голоду  задолго до прибытия помощи. Оставалось одно: убить как можно больше пиратов,  убивать их до тех пор, пока они не спустят свой черный флаг или пока не уйдут  на «Испаньоле» в открытое море. Из девятнадцати их уже осталось пятнадцать,  причем двое ранены, а один, подстреленный у пушки, если не умер, то, во всяком  случае, ранен тяжело. Каждый раз, когда нам представится возможность выстрелить  в них, мы должны стрелять. Нужно тщательно беречь наших людей и помнить, что у  нас есть два надежных союзника: ром и климат.    

Ром уже взялся за дело: полмили отделяло нас от пиратов, и  тем не менее до поздней ночи слышали мы песни и крики. А доктор клялся своим  париком, что скоро за дело возьмется и климат: лагерь пиратов возле болота,  лекарств у них нет никаких, и через неделю половина из них будет валяться в  лихорадке.    

– Итак, – говорил доктор, – если им не  удастся укокошить нас сразу, они будут рады бросить остров и вернуться на  шхуну. У них есть корабль, и они всегда могут заняться своим старым ремеслом –  морским разбоем.    

– Это первый корабль, который мне пришлось  потерять, – сказал капитан Смоллетт.    

Я смертельно устал. Долго ворочался я, перед тем как  заснуть, но потом спал как убитый.    

Все уже давно встали, позавтракали и натаскали дров, когда я  проснулся, разбуженный шумом и криками.    

– Белый флаг! – сказал кто-то.    

И тотчас же раздался удивленный возглас:    

– Сам Сильвер!    

Я вскочил, протер глаза и кинулся к бойнице в стене.    

 Глава 20. СИЛЬВЕР-ПАРЛАМЕНТЕР    

     

Действительно, к частоколу подошли два человека. Один из них  размахивал белой тряпкой, а другой – не кто иной, как сам Сильвер, –  невозмутимо стоял рядом.    

Было еще очень рано. Я не запомню такого холодного утра.  Холод пронизывал меня до костей. Небо было ясное, сияющее, верхушки деревьев  розовели в лучах восходящего солнца, но внизу, где стоял Сильвер со своим  спутником, все еще была густая тень. У их ног клубился белый туман – вот беда  этого острова. Этот остров – сырое, малярийное, нездоровое место.    

– Все по местам! – сказал капитан. – Держу  пари, что они затевают какую-то хитрость. – Затем он крикнул разбойникам:  – Кто идет? Стой, или будем стрелять!    

– Белый флаг! – крикнул Сильвер.    

Капитан вышел на крыльцо и стал под прикрытием, чтобы  предательская пуля не угрожала ему. Обернувшись к нам, он приказал:    

– Отряд доктора – на вахту к бойницам! Доктор Ливси,  прошу вас, займите северную стену. Джим – восточную, Грей – западную. Другой  вахте – заряжать мушкеты. Живее! И будьте внимательны!    

Потом снова обратился к разбойникам.    

– Чего вы хотите от нас с вашим белым флагом? –  крикнул он.    

На этот раз ответил не Сильвер, а другой пират.    

– Капитан Сильвер, сэр, хочет подняться к вам на борт,  заключить с вами договор! – прокричал он.    

– Капитан Сильвер? Я такого не знаю. Кто он? –  спросил капитан.    

Мы слышали, как он добавил вполголоса:    

– Вот как! Уже капитан! Быстрое повышение в чине!    

Долговязый Джон ответил сам:    

– Это я, сэр. Наши несчастные ребята выбрали меня  капитаном после вашего дезертирства, сэр. – Слово «дезертирство» он  произнес с особым ударением. – Мы готовы вам подчиниться опять, но,  конечно, на известных условиях: если вы согласитесь подписать с нами договор. А  пока дайте мне честное слово, капитан Смоллетт, что вы отпустите меня отсюда  живым и не начнете стрельбу, прежде чем я не отойду от частокола.    

– У меня нет никакой охоты разговаривать с вами, –  сказал капитан Смоллетт. – Но если вы хотите говорить со мной, ступайте  сюда. Однако если вы замышляете предательство, то потом пеняйте на себя.    

– Этого достаточно, капитан! – весело воскликнул  Долговязый Джон. – Одного вашего слова достаточно. Я знаю, что вы  джентльмен, капитан, и что на ваше слово можно вполне положиться.    

Мы видели, как человек с белым флагом старался удержать  Сильвера. В этом не было ничего удивительного, потому что капитан разговаривал  не слишком любезно. Но Сильвер только засмеялся в ответ и хлопнул его по плечу,  точно даже самая мысль об опасности представлялась ему нелепостью. Он подошел к  частоколу, сначала перебросил через него свой костыль, а затем перелез и сам с  необычайной быстротой и ловкостью.    

Должен признаться: я так был занят всем происходящим, что  забыл обязанности часового. Я покинул свой пост у восточной бойницы и стоял  позади капитана, который сидел на пороге, положив локти на колени, поддерживая  голову руками, и смотрел в старый железный котел, где бурлила вода и плясали  песчинки. Спокойно насвистывал он себе под нос: «За мною, юноши и девы».    

Сильверу было мучительно трудно взбираться по склону холма.  На крутизне, среди сыпучего песка и широких пней, он со своим костылем был  беспомощен, как корабль на мели. Но он мужественно и молчаливо преодолел весь  путь, остановился перед капитаном и отдал ему честь с величайшим изяществом. На  нем был его лучший наряд: длинный, до колен, синий кафтан со множеством медных  пуговиц и сдвинутая на затылок шляпа, обшитая тонкими кружевами.    

     

    

     

– Вот и вы, любезный, – сказал капитан, подняв  голову. – Садитесь.    

– Пустите меня в дом, капитан, – жалобно попросил  Долговязый Джон. – В такое холодное утро, сэр, неохота сидеть на песке.    

– Если бы вы, Сильвер, – сказал капитан, –  предпочли остаться честным человеком, вы сидели бы теперь в своем камбузе. Сами  виноваты. Либо вы мой корабельный повар – и тогда я с вами обращаюсь  по-хорошему, либо вы капитан Сильвер, бунтовщик и пират, – и тогда не  ждите от меня ничего, кроме виселицы.    

– Ладно, ладно, капитан, – сказал повар, садясь на  песок. – Только потом вам придется подать мне руку, чтобы я мог подняться…  Неплохо вы тут устроились!.. А, это Джим! Доброе утро, Джим… Доктор, мое почтение!  Да вы тут все в сборе, словно счастливое семейство, если разрешите так  выразиться…    

– К делу, любезный, – перебил капитан. –  Говорите, зачем вы пришли.    

– Правильно, капитан Смоллетт, – ответил  Сильвер. – Дело прежде всего. Должен признаться, вы ловкую штуку выкинули  сегодня ночью. Кто-то из вас умеет обращаться с ганшпугом. Кое-кто из моих  людей был прямо потрясен этим делом, да не только кое-кто, но все. Я и сам, признаться,  потрясен. Может быть, только из-за этого я и пришел сюда заключить договор. Но,  клянусь громом, капитан, второй раз эта история вам не удастся! Мы всюду  выставим часовых и уменьшим выдачу рома. Вы, верно думаете, что мы все были  пьяны мертвецки? Поверьте мне, я нисколько не был пьян, я только устал, как собака.  Если бы я проснулся на секунду раньше, вы бы от меня не ушли. Он еще был жив,  когда я добежал до него.    

– Дальше, – хладнокровно произнес капитан  Смоллетт.    

Все, что говорил Сильвер, было для капитана загадкой, но  капитан и бровью не повел. А я, признаться, смекнул кое-что. Мне пришли на  память последние слова Бена Ганна. Я понял, что ночью он пробрался в лагерь  разбойников, когда они пьяные валялись вокруг костра. Мне было весело думать,  что теперь в живых осталось только четырнадцать наших врагов.    

– Вот в чем дело, – сказал Сильвер. – Мы  хотим достать сокровища, и мы их достанем. А вы, конечно, хотите спасти свою  жизнь и имеете на это полное право. Ведь у вас есть карта, не правда ли?    

– Весьма возможно, – отвечал капитан.    

– Я наверняка знаю, что она у вас есть, –  продолжал Долговязый Джон. – И почему вы говорите со мной так сухо? Это не  принесет вам пользы. Нам нужна ваша карта, вот и все, а лично вам я не желаю ни  малейшего зла…    

– Перестаньте, любезный, – перебил его  капитан, – не на такого напали. Нам в точности известно, каковы были ваши  намерения. Но это нас нисколько не тревожит, потому что руки у вас оказались  коротки.    

Капитан спокойно взглянул на него и стал набивать свою  трубку.    

– Если бы Эйб Грей… – начал Сильвер.    

– Стоп! – закричал мистер Смоллетт. – Грей  ничего мне не говорил, и я ни о чем его не спрашивал. Скажу больше: я с  удовольствием взорвал бы на воздух и вас, и его, и весь этот дьявольский остров!  Вот что я думаю обо всей вашей шайке, любезный.    

Эта гневная вспышка, видимо, успокоила Сильвера. Он уже  начал было сердиться, но сдержался.    

– Как вам угодно, – сказал он. – Думайте, что  хотите, я запрещать вам не стану… Вы, кажется, собираетесь закурить трубку,  капитан. И я, если позволите, сделаю то же.    

Он набил табаком свою трубку и закурил. Двое мужчин долго  молча сидели, то взглядывая друг другу в лицо, то затягиваясь дымом, то  нагибаясь вперед, чтобы сплюнуть. Смотреть на них было забавно, как на  театральное представление.    

– Вот наши условия, – сказал наконец  Сильвер. – Вы нам даете карту, чтобы мы могли найти сокровища, вы  перестаете подстреливать несчастных моряков и разбивать им головы, когда они  спят. Если вы согласны на это, мы предлагаем вам на выбор два выхода. Выход  первый: погрузив сокровища, мы позволяем вам вернуться на корабль, и я даю вам  честное слово, что высажу вас где-нибудь на берег в целости. Если первый выход  вам не нравится, так как многие мои матросы издавна точат на вас зубы, вот вам  второй: мы оставим вас здесь, на острове. Провизию мы поделим с вами поровну, и  я обещаю послать за вами первый же встречный корабль. Советую вам принять эти  условия. Лучших условий вам не добиться. Надеюсь, – тут он возвысил  голос, – все ваши люди тут в доме слышат мои слова, ибо сказанное одному –  сказано для всех.    

Капитан Смоллетт поднялся и вытряхнул пепел из своей трубки  в ладонь левой руки.    

– И это все? – спросил он.    

– Это мое последнее слово, клянусь громом! –  ответил Джон. – Если вы откажетесь, вместо меня будут говорить наши ружья.    

– Отлично, – сказал капитан. – А теперь  послушайте меня. Если вы все придете ко мне сюда безоружные поодиночке, я  обязуюсь заковать вас в кандалы, отвезти в Англию и предать справедливому суду.  Но если вы не явитесь, то помните, что зовут меня Александр Смоллетт, что я  стою под этим флагом и что я всех отправлю к дьяволу. Сокровищ вам не найти.  Уплыть на корабле вам не удастся: никто из вас не умеет управлять кораблем.  Сражаться вы тоже не мастера: против одного Грея было пятеро ваших, и он ушел  от всех. Вы крепко сели на мель, капитан Сильвер, и не скоро сойдете с нее. Это  последнее доброе слово, которое вы слышите от меня. А при следующей встрече я  всажу пулю вам в спину. Убирайтесь же, любезный! Поторапливайтесь!    

Глаза Сильвера вспыхнули яростью. Он вытряхнул огонь из  своей трубки.    

– Дайте мне руку, чтобы я мог подняться! – крикнул  он.    

– Не дам, – сказал капитан.    

– Кто даст мне руку? – проревел Сильвер.    

Никто из нас не двинулся. Отвратительно ругаясь, Сильвер  прополз до крыльца, ухватился за него, и только тут ему удалось подняться. Он  плюнул в источник.    

– Вы для меня вот как этот плевок! – крикнул  он. – Через час я подогрею ваш старый блокгауз, как бочку рома. Смейтесь,  разрази вас гром, смейтесь! Через час вы будете смеяться по-иному. А те из вас,  кто останется в живых, позавидуют мертвым!    

И, снова выругавшись, он заковылял по песку. Раза четыре  принимался он перелезать через забор и падал. Наконец его перетащил человек с  белым флагом, и в одну минуту они исчезли среди деревьев.    

 Глава 21. АТАКА    

     

Как только Сильвер скрылся, капитан, все время не спускавший  с него глаз, обернулся и заметил, что на посту стоит только один Грей. Впервые  увидели мы, как капитан сердится.    

– По местам! – проревел он.    

Мы кинулись к бойницам.    

– Грей, – сказал он, – я занесу твое имя в  судовой журнал. Ты исполнял свой долг, как подобает моряку… Мистер Трелони, вы  меня удивили, сэр!.. Доктор, ведь вы носили военный мундир! Если вы так  исполняли свой долг при Фонтенуа, вы бы лучше не сходили с койки.    

Вахта доктора была уже у бойниц, а остальные заряжали  мушкеты. Мы все покраснели – нам было стыдно.    

Капитан молча следил за нами. Потом заговорил снова.    

– Друзья, – сказал он, – я Сильвера встретил,  так сказать, залпом пушек всего борта. Я нарочно привел его в бешенство. По его  словам, не пройдет и часа, как мы подвергнемся нападению. Вы знаете, что их больше,  чем нас, но зато мы находимся в крепости. Минуту назад я мог бы даже сказать,  что у нас есть дисциплина. Я не сомневаюсь, что мы можем победить их, если вы  захотите победить.    

Затем он обошел нас всех и признал, что на этот раз все в  порядке.    

В двух узких стенах сруба – в восточной и западной – было  только по две бойницы. В южной, где находилась дверь, – тоже две. А в  северной – пять. У нас было двадцать мушкетов на семерых. Дрова мы сложили в  четыре штабеля, посередине каждой стороны. Эти штабеля мы называли столами. На  каждом столе лежало по четыре заряженных мушкета, чтобы защитники крепости  всегда имели их под рукой. А между мушкетами сложены были кортики.    

– Тушите огонь, – сказал капитан. – Уже  потеплело, а дым только ест глаза.    

Мистер Трелони вынес наружу железную решетку очага и  разбросал угли по песку.    

– Хокинс еще не завтракал… Хокинс, бери свой завтрак и  ешь на посту, – продолжал капитан Смоллетт. – Пошевеливайся, дружок,  а то останешься без завтрака… Хантер, раздай всем грог.    

Пока мы возились, капитан обдумал до конца план защиты.    

– Доктор, вам поручается дверь, – проговорил  он. – Глядите хорошенько, но не слишком выставляйтесь вперед. Стойте  внутри и стреляйте из двери… Хантер, ты возьмешь восточную стену… Джойс, друг  мой, бери западную… Мистер Трелони, вы лучший стрелок, – берите вместе с  Греем северную стену, самую длинную, с пятью бойницами. Это самая опасная  сторона. Если им удастся добежать до нее и стрелять в нас через бойницы, дело  наше будет очень плохо… А мы с тобой, Хокинс, никуда не годные стрелки. Мы будем  заряжать мушкеты и помогать всем.    

Капитан был прав. Едва солнце поднялось над вершинами  деревьев, стало жарко, и туман исчез. Скоро песок начал обжигать нам пятки и на  бревнах сруба выступила растопленная смола. Мы сбросили камзолы, расстегнули  вороты у рубах, засучили до плеч рукава. Каждый стоял на своем посту,  разгоряченный жарой и тревогой.    

Так прошел час.    

– Дьявол! – сказал капитан. – Становится  скучно. Грей, засвисти какую-нибудь песню.    

В это мгновение впервые стало ясно, что на нас готовится  атака.    

– Позвольте спросить, сэр, – сказал Джойс, –  если я увижу кого-нибудь, я должен стрелять?    

– Конечно! – крикнул капитан.    

– Спасибо, сэр, – сказал Джойс все так же спокойно  и вежливо.    

Ничего не случилось, но вопрос Джойса заставил нас всех  насторожиться. Стрелки держали мушкеты наготове, а капитан стоял посреди сруба,  сжав губы и нахмурив лоб. Так прошло несколько секунд. Вдруг Джойс просунул в  бойницу свой мушкет и выстрелил. Звук его выстрела еще не успел затихнуть, как нас  стали обстреливать со всех сторон, залп за залпом. Несколько пуль ударилось в  бревна частокола. Но внутрь не залетела ни одна, и, когда дым рассеялся, вокруг  частокола и в лесу было тихо и спокойно, как прежде. Ни одна веточка не  шевелилась. Ни одно дуло не поблескивало в кустах. Наши враги как сквозь землю  провалились.    

– Попал ты в кого-нибудь? – спросил капитан.    

– Нет, сэр, – ответил Джойс. – Кажется, не  попал, сэр.    

– И то хорошо, что правду говоришь, – проворчал  капитан Смоллетт. – Заряди его ружье, Хокинс… Как вам кажется, доктор,  сколько на вашей стороне было выстрелов?    

– Я могу ответить точно, – сказал доктор  Ливси, – три выстрела. Я видел две вспышки – две рядом и одну дальше, к  западу.    

– Три! – повторил капитан. – А сколько на  вашей, мистер Трелони?    

Но тут ответить было нелегко. С севера стреляли много.  Сквайр уверял, что было всего семь выстрелов, а Грей – что их было восемь или  девять. С востока и запада выстрелили только по одному разу. Очевидно, атаки  следовало ожидать с севера, а с других сторон стреляли, только чтобы отвлечь  наше внимание. Однако капитан Смоллетт не изменил своих распоряжений.    

– Если разбойникам удастся перелезть через  частокол, – говорил он, – они могут захватить любую незащищенную  бойницу и перестрелять нас всех, как крыс, в нашей собственной крепости.    

Впрочем, времени для размышлений у нас было немного. На  севере внезапно раздался громкий крик, и небольшой отряд пиратов, выскочив из  лесу, кинулся к частоколу. В то же мгновение нас снова начали обстреливать со  всех сторон. В открытую дверь влетела пуля и раздробила мушкет доктора в щепки.  Нападающие лезли через частокол, как обезьяны. Сквайр и Грей стреляли снова и  снова. Трое свалились – один внутрь, двое наружу. Впрочем, один из них,  вероятно, напуган, а не ранен, так как сейчас же вскочил на ноги и скрылся в  лесу.    

Двое лежали на земле, один убежал, четверо благополучно  перелезли через частокол. Семеро или восьмеро остальных пиратов, имевших,  очевидно, по нескольку мушкетов каждый, непрерывно обстреливали, сидя в чаще,  наш дом. Однако обстрел этот не принес нам никакого вреда.    

Четверо проникших внутрь частокола, крича, бежали к зданию.  Засевшие в лесу тоже кричали, чтобы подбодрить товарищей. Наши стрелки стреляли  не переставая, но так торопились, что, кажется, не попали ни разу. В одно  мгновение четверо пиратов взобрались на холм и напали на нас. Голова Джоба  Эндерсона, боцмана, появилась в средней бойнице.    

– Бей их! Бей их! – ревел он громовым голосом.    

В то же мгновение другой пират, схватив за дуло мушкет  Хантера, выдернул его, просунул в бойницу и ударил Хантера прикладом с такой  силой, что несчастный без чувств повалился на пол. Тем временем третий,  благополучно обежав вокруг дома, неожиданно появился в дверях и кинулся с  кортиком на доктора.    

Мы оказались в таком положении, в каком до сих пор были наши  враги. Только что мы стреляли из-под прикрытия в незащищенных пиратов, а теперь  сами, ничем не защищенные, должны были вступить врукопашную с врагом. Сруб  заволокло пороховым дымом, но это оказалось нам на руку: благодаря дымовой  завесе мы и остались в живых. В ушах у меня гудело от криков, стонов и пистолетных  выстрелов.    

– На вылазку, вперед, врукопашную! Кортики! –  закричал капитан.    

Я схватил со штабеля кортик. Кто-то другой, тоже хватая  кортик, резнул им меня по суставам пальцев, но я даже не почувствовал боли. Я  ринулся в дверь, на солнечный свет. Кто-то выскочил за мной следом – не знаю  кто. Прямо передо мной доктор гнал вниз по склону холма напавшего на него  пирата. Я видел, как одним ударом доктор вышиб у него из рук оружие, потом  полоснул кортиком по лицу.    

– Вокруг дома! Вокруг дома! – закричал капитан.    

И, несмотря на общее смятение и шум, я подметил перемену в  его голосе.    

     

    

     

Машинально подчиняясь команде, я повернул к востоку, с  поднятым кортиком обогнул угол дома и сразу встретился лицом к лицу с  Эндерсоном. Он заревел, и его тесак взвился над моей головой, блеснув на  солнце. Я не успел даже струсить. Уклоняясь от удара, я оступился в мягком  песке и покатился вниз головой по откосу.    

Когда я во время атаки выскочил из двери, другие пираты уже  лезли через частокол, чтобы покончить с нами. Один из них, в красном ночном  колпаке, держа кортик в зубах, уже закинул ногу, готовясь спрыгнуть. Мое  падение с холма произошло так быстро, что, когда я поднялся на ноги, все  оставалось в том же положении: пират в красном колпаке сидел в той же позе, а  голова другого только высунулась из-за частокола. И все же в эти несколько  мгновений сражение окончилось, и победа осталась за нами.    

Грей, выскочивший из двери вслед за мной, уложил на месте  рослого боцмана, прежде чем тот успел вторично замахнуться ножом. Другой пират  был застрелен у бойницы в тот миг, когда он собирался выстрелить внутрь дома.  Он корчился на песке в предсмертной агонии, не выпуская из рук дымящегося  пистолета. Третьего, как я уже сказал, заколол доктор. Из четверых пиратов, перелезших  через частокол, в живых остался только один. Бросив свой кортик на поле  сражения, он, полный смертельного ужаса, карабкался на частокол, чтобы удрать,  и все время срывался.    

– Стреляйте! Стреляйте из дома! – кричал  доктор. – А вы, молодцы, под прикрытие!    

Но слова его пропали даром. Никто не выстрелил. Последний из  атакующих благополучно перелез через частокол и скрылся вместе со всеми в лесу.  Через минуту из нападающих никого не осталось, за исключением пяти человек:  четверо лежали внутри укрепления и один снаружи. Доктор, Грей и я кинулись в  дверь, под защиту толстых стен сруба. Оставшиеся в живых могли каждую минуту  добежать до своих мушкетов и опять открыть стрельбу. Пороховой дым рассеялся, и  мы сразу увидели, какой ценой досталась нам победа. Хантер лежал без чувств  возле своей бойницы. Джойс, с простреленной головой, затих навеки. Сквайр  поддерживал капитана, и лица у обоих были бледны.    

– Капитан ранен! – сказал мистер Трелони.    

– Все убежали? – спросил мистер Смоллетт.    

– Все, кто мог, – ответил доктор. – Но  пятерым уже не бегать никогда!    

– Пятерым! – вскричал капитан. – Не так  плохо. У них выбыло из строя пятеро, у нас только трое – значит, нас теперь  четверо против девяти. Это лучше, чем было вначале: семеро против девятнадцати.[61]    

     

 ЧАСТЬ ПЯТАЯ. Мои приключения на море    

     

Глава 22. КАК НАЧАЛИСЬ МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА МОРЕ    

     

Разбойники не возвращались. Ни один из них даже не выстрелил  из лесу. «Они получили свой паек на сегодня», – выразился о них капитан.  Мы могли спокойно перевязывать раненых и готовить обед. Стряпали на этот раз  сквайр и я. Несмотря на опасность, мы предпочли стряпать во дворе, но и туда до  нас доносились ужасные стоны наших раненых.    

Из восьми человек, пострадавших в бою, остались в живых  только трое: пират, подстреленный у бойницы, Хантер и капитан Смоллетт.  Положение двух первых было безнадежное. Пират вскоре умер во время операции;  Хантер, несмотря на все наши усилия, так и не пришел в сознание. Он прожил весь  день, громко дыша, как дышал после удара тот старый пират, который остановился  у нас в трактире. Но ребра у Хантера были сломаны, череп разбит при падении, и  в следующую ночь он без стона, не приходя в сознание, скончался.    

Раны капитана были мучительны, но неопасны. Ни один орган не  был сильно поврежден. Пуля Эндерсона – первым выстрелил в капитана Джоб –  пробила ему лопатку и задела легкое. Вторая пуля коснулась икры и повредила  связки.    

Доктор уверял, что капитан непременно поправится, но в  течение нескольких недель ему нельзя ходить, нельзя двигать рукой и нельзя  много разговаривать.    

Случайный порез у меня на пальце оказался пустяком. Доктор  Ливси залепил царапину пластырем и ласково потрепал меня за уши.    

После обеда сквайр и доктор уселись возле капитана и стали  совещаться. Совещание окончилось вскоре после полудня. Доктор взял шляпу и  пистолеты, сунул за пояс кортик, положил в карман карту, повесил себе на плечо  мушкет и, перебравшись через частокол с северной стороны, быстро исчез в чаще.    

Мы с Греем сидели в дальнем углу сруба, чтобы не слышать, о  чем говорят наши старшие. Грей был так потрясен странным поступком доктора, что  вынул изо рта трубку и забыл снова положить ее в рот.    

– Что за чертовщина! – сказал он. – Уж не  спятил ли доктор Ливси с ума?    

– Не думаю, – ответил я. – Из нас всех он  спятит с ума последним.    

– Пожалуй что и так, – сказал Грей. – Но если  он в здравом уме, значит, это я сумасшедший.    

– Просто у доктора есть какой-то план, – объяснил  я. – По-моему, он пошел повидаться с Беном Ганном.    

Как потом оказалось, я был прав.    

Между тем жара в срубе становилась невыносимой. Полуденное  солнце накалило песок во дворе, и в голове у меня зашевелилась дикая мысль. Я  стал завидовать доктору, который шел по прохладным лесам, слушал птичек, вдыхал  смолистый запах сосен, в то время как я жарился в этом проклятом пекле, где  одежда прилипала к горячей смоле, где все было вымазано человеческой кровью,  где вокруг валялись мертвецы.    

Отвращение, которое внушала мне наша крепость, было почти  так же велико, как и страх.    

Я мыл пол, я мыл посуду – и с каждой минутой чувствовал все  большее отвращение к этому месту и все сильнее завидовал доктору. Наконец я  случайно оказался возле мешка с сухарями. Меня никто не видел. И я стал  готовиться к бегству: набил сухарями оба кармана своего камзола.    

Вы можете назвать меня глупцом. Я поступал безрассудно, я  шел на отчаянный риск, однако я принял все предосторожности, какие были в моей  власти. Эти сухари не дадут мне умереть с голоду по крайней мере два дня.    

Затем я захватил два пистолета. Пули и порох были у меня, и  я чувствовал себя превосходно вооруженным.    

План мой, в сущности, был сам по себе не так уж плох. Я  хотел пойти на песчаную косу, отделяющую с востока нашу бухту от открытого  моря, отыскать белую скалу, которую я заметил вчера вечером, и посмотреть, не  под ней ли Бен Ганн прячет свою лодку. Дело это было, по-моему, стоящее. Но я  знал наверняка, что меня ни за что не отпустят, и решил удрать. Разумеется, это  был такой дурной путь для осуществления моих намерений, что и намерение  становилось неправильным, но не забудьте, что я был мальчишкой и уже принял  решение.    

Скоро для бегства представился удобный случай. Сквайр и Грей  делали перевязку капитану. Путь был свободен. Я перелез через частокол и  скрылся в чаще. Прежде чем мое отсутствие обнаружилось, я ушел уже так далеко,  что не мог услышать никаких окриков.    

Эта вторая моя безумная выходка была еще хуже первой, так  как в крепости осталось только двое здоровых людей. Однако, как и первая, она  помогла нам спастись.    

Я направился прямо к восточному берегу острова, так как не  хотел идти по обращенной к морю стороне косы, чтобы меня не заметили со шхуны.  День уже клонился к вечеру, хотя солнце стояло еще высоко. Идя через лес, я  слышал впереди не только беспрерывный грохот прибоя, но также шум ветвей и  шелест листьев. Это означало, что сегодня морской бриз сильнее, чем обычно. Скоро  повеяло прохладой. Еще несколько шагов – и я вышел на опушку. Передо мной до  самого горизонта простиралось озаренное солнцем море, а возле берега кипел и  пенился прибой.    

Я ни разу не видел, чтобы море около Острова Сокровищ было  спокойно. Даже в ясные дни, когда солнце сияет ослепительно и воздух  неподвижен, громадные валы с грохотом катятся на внешний берег. На острове едва  ли существует такое место, где можно было бы укрыться от шума прибоя.    

Я шел по берегу, наслаждаясь прогулкой. Наконец, решив, что  я зашел уже достаточно далеко на юг, я осторожно пополз под прикрытием густых  кустов вверх, на хребет косы.    

Позади меня было море, впереди бухта. Морской ветер, как бы  утомившись своей собственной яростью, утихал. Его сменили легкие воздушные  течения с юга и юго-востока, которые несли с собой густой туман. В проливе,  защищенном Островом Скелета, была такая же неподвижная свинцово-тусклая вода,  как в тот день, когда мы впервые его увидели. «Испаньола» вся, от вершины мачты  до ватерлинии, с повисшим черным флагом, отражалась, как в зеркале.    

Возле корабля я увидел ялик. На корме сидел Сильвер. Его я  узнал бы на любом расстоянии. Он разговаривал с двумя пиратами, перегнувшимися  к нему через борт корабля. У одного из них на голове торчал красный колпак. Это  был тот самый негодяй, который недавно перелезал через частокол. Они болтали и  смеялись, но меня отделяла от них целая миля, и, понятно, я не мог расслышать  ни слова. Потом до меня донесся страшный, нечеловеческий крик. Сначала я  испугался, но затем узнал голос Капитана Флинта, попугая. Мне даже почудилось,  что я разглядел пеструю птицу на руке у Сильвера.    

Ялик отчалил и понесся к берегу, а человек в красном колпаке  вместе со своим товарищем спустился в каюту.    

Солнце скрылось за Подзорной Трубой, туман сгустился, быстро  темнело. Я понял, что нельзя терять ни минуты, если я хочу найти лодку сегодня.    

Белая скала была хорошо видна сквозь заросли, но находилась  она довольно далеко, примерно одну восьмую мили по косе, и я потратил немало  времени, чтобы до нее добраться. Часто я полз на четвереньках в кустах. Была  уже почти ночь, когда я коснулся руками шершавых боков скалы. Под ней  находилась небольшая ложбина, поросшая зеленым мохом. Эта ложбина была скрыта  от взоров песчаными дюнами и малорослым кустарником, едва достигавшим моих  колен. В ее глубине я увидел шатер из козьих шкур. В Англии такие шатры возят с  собой цыгане.    

Я спустился в ложбину, приподнял край шатра и нашел там  лодку Бена Ганна. Из всех самодельных лодок эта была, так сказать, самая  самодельная. Бен сколотил из крепкого дерева кривобокую раму, обшил ее козьими  шкурами мехом внутрь – вот и вся лодка. Не знаю, как выдерживала она взрослого  человека – даже я помещался в ней с трудом. Внутри я нашел очень низкую скамейку,  подпорку для ног и весло с двумя лопастями.    

Никогда прежде я не видел плетеных рыбачьих челнов, на  которых плавали древние британцы. Но впоследствии мне удалось познакомиться с  ними. Чтобы вы яснее представили себе лодку Бена Ганна, скажу, что она была  похожа на самое первое и самое неудачное из этих суденышек. И все же она  обладала главными преимуществами древнего человека: была легка, и ее свободно  можно было переносить с места на место.    

Теперь, вы можете подумать, раз я нашел лодку, мне  оставалось вернуться в блокгауз. Но тем временем в голове у меня возник новый  план. Я был так доволен этим планом, что никакому капитану Смоллетту не удалось  бы заставить меня от него отказаться. Я задумал, пользуясь ночной темнотой,  подплыть к «Испаньоле» и перерезать якорный канал. Пусть течение выбросит ее на  берег где угодно. Я был убежден, что разбойники, получившие такой отпор сегодня  утром, собираются поднять якорь и уйти в море. Этому надо помешать, пока не  поздно. На корабле в распоряжении вахтенных не осталось ни одной шлюпки, и, следовательно,  эту затею можно выполнить без особого риска.    

Поджидая, когда окончательно стемнеет, я сел на песок и  принялся грызть сухари. Трудно представить себе ночь, более подходящую для задуманного  мною предприятия. Все небо заволокло густым туманов. Когда погасли последние  дневные лучи, абсолютная тьма окутала Остров Сокровищ. И когда наконец я,  взвалив на плечи челнок, вышел из лощины и, спотыкаясь, побрел к воде, среди  полного мрака светились только два огонька: в первом я узнал большой костер на  берегу, на болоте, возле которого пьянствовали пираты; другой огонек был, в  сущности, заслонен от меня: это светилось кормовое окно корабля, повернутого ко  мне носом. Я видел только световое пятно озаренного им тумана.    

Отлив уже начался, и между водой и берегом обнажился широкий  пояс мокрого песка. Много раз я по щиколотку погружался в жидкую грязь, прежде  чем нагнал отступающую воду. Пройдя несколько шагов вброд, я проворно спустил  челнок на поверхность воды, килем вниз.    

 Глава 23. ВО ВЛАСТИ ОТЛИВА    

     

Челнок, как я и предполагал, оказался вполне подходящим для  человека моего роста и веса. Был он легок и подвижен, но вместе с тем до такой  степени кривобок и вертляв, что управлять им не было возможности. Делай с ним  что хочешь, из кожи лезь, а он все кружится да кружится. Сам Бен Ганн потом  признавался, что плавать на этом челноке может лишь тот, кто «уже привык к его  норову».    

Разумеется, я еще не успел привыкнуть к «норову» челнока. Он  охотно плыл в любом направлении, кроме того, которое было мне нужно. Чаще всего  он поворачивал к берегу, и, не будь отлива, я ни за что не добрался бы до  корабля. На мое счастье, отлив подхватил меня и понес. Он нес меня прямо к  «Испаньоле».    

Сначала я заметил пятно, которое было еще чернее, чем  окружающая тьма. Потом различил очертания корпуса и мачт. И через мгновение  (потому что чем дальше я заплывал, тем быстрее гнал меня отлив) я оказался  возле якорного каната и ухватился за него.    

Якорный канат был натянут, как тетива, – с такой силой  корабль стремился сорваться с якоря. Под его днищем отлив бурлил и шумел, как  горный поток. Один удар моего ножа – и «Испаньола» помчится туда, куда ее  понесет течение.    

Однако я вовремя догадался, что туго натянутый канат, если  его перерезать сразу, ударит меня с силой лошадиного копыта. Челнок мой  перевернется, и я пойду ко дну. Я остановился и принялся ждать. Если бы не  удачный случай, я, вероятно, отказался бы в конце концов от своего намерения.  Но легкий ветерок, сначала юго-восточный, потом южный, с наступлением ночи  мало-помалу превращался в юго-западный. Пока я медлил, налетевший внезапно  шквал двинул «Испаньолу» против течения. Канат, к моей великой радости,  ослабел, и рука моя, которой я за него держался, на мгновение погрузилась в воду.    

Поняв, что нельзя терять ни секунды, я выхватил свой  складной нож, открыл его зубами и одно за другим принялся перерезать волокна  каната. Когда осталось перерезать всего два волокна, канат натянулся опять, и я  начал поджидать следующего порыва ветра.    

Из каюты давно уже доносились громкие голоса. Но, сказать по  правде, я так был поглощен своим делом, что не обращал на них никакого  внимания. Теперь от нечего делать я стал прислушиваться.    

Я узнал голос второго боцмана, Израэля Хендса, того самого,  который некогда был у Флинта канониром. Другой голос принадлежал, без сомнения,  моему приятелю в красном колпаке. Оба, судя по голосам, были вдребезги пьяны и  продолжали пить. Один из них с пьяным криком открыл кормовой иллюминатор и  что-то швырнул в воду – по всей вероятности, пустую бутылку. Впрочем, они не  только пили: они бешено ссорились. Ругательства сыпались градом, и иногда мне казалось,  что дело доходит до драки. Однако голоса стихали, и ссора прекращалась; потом  возникала снова, чтобы через несколько минут прекратиться опять.    

На берегу между стволами деревьев я видел огонь костра. Там  кто-то пел старинную скучную, однообразную матросскую песню с завывающей трелью  в конце каждой строки. Во время нашего плавания я много раз слышал эту песню.  Она была так длинна, что ни один певец не мог пропеть ее всю и тянул до тех  пор, пока у него хватало терпения. Я запомнил из нее только несколько слов:    

     

Все семьдесят пять не вернулись  домой…    

Они потонули в пучине морской.    

     

Я подумал, что эта грустная песня, вероятно, вполне  соответствует печали, охватившей пиратов, которые потеряли сегодня утром  стольких товарищей. Однако вскоре я убедился своими глазами, что в действительности  эти морские бандиты бесчувственны, как море, по которому они плавают.    

Наконец опять налетел порыв ветра. Шхуна снова двинулась ко  мне в темноте. Я почувствовал, что канат снова ослабел, и одним сильным ударом  перерезал последние волокна.    

На мой челнок ветер не оказывал никакого влияния, и я  внезапно очутился под самым бортом «Испаньолы». Шхуна медленно поворачивалась  вокруг собственной оси, увлекаемая течением.    

Я греб изо всех сил, каждое мгновение ожидая, что меня  опрокинет. Но шхуна тянула мой челнок за собой, я никак не мог расстаться с ней  и только медленно передвигался от носа к корме. Наконец она стала удаляться, и  я уже надеялся избавиться от опасного соседства. Однако тут в руки мне попался  конец висевшего на корме каната. Я тотчас же ухватился за него.    

Зачем я сделал это, не знаю. Вероятно, бессознательно. Но  когда канат оказался в моих руках и я убедился, что он привязан крепко, мною  вдруг овладело любопытство, и я решил заглянуть в иллюминатор каюты.    

Перебирая руками, я подтянулся на канате. Мне это грозило  страшной опасностью: челнок мог опрокинуться каждую секунду. Приподнявшись, я  увидел часть каюты и потолок.    

Тем временем шхуна и ее спутник, челнок, быстро неслись по  течению. Мы уже поравнялись с костром на берегу. Корабль громко «заговорил»,  как выражаются моряки, то есть начал с шумом рассекать волны, и, пока я не  заглянул в окошко, я не мог понять, почему оставленные для охраны разбойники не  поднимают тревоги. Однако одного взгляда было достаточно, чтобы понять все. А  я, стоя в своем зыбком челноке, мог действительно кинуть в каюту только один  взгляд. Хендс и его товарищи, ухватив друг друга за горло, дрались не на жизнь,  а на смерть.    

Я опустился на скамью. Еще мгновение – и челнок опрокинулся  бы. Передо мной все еще мелькали свирепые, налитые кровью лица пиратов,  озаренные тусклым светом коптящей лампы. Я зажмурился, чтобы дать глазам снова  привыкнуть к темноте.    

Бесконечная баллада наконец прекратилась, и пирующие у  костра затянули знакомую мне песню:    

     

Пятнадцать человек на сундук  мертвеца.    

Йо-хо-хо, и бутылка рому!    

Пей, и дьявол тебя доведет до конца.    

Йо-хо-хо, и бутылка рому!    

     

Размышляя о том, что сейчас вытворяют ром и дьявол в каюте  «Испаньолы», я с удивлением почувствовал внезапный толчок. Мой челнок резко  накренился и круто переменил курс. Быстрота течения до странности увеличилась.    

Я открыл глаза. Вокруг меня, искрясь легким фосфорическим  светом, шумели, пенясь гребнями, мелкие волны. «Испаньола», за которой меня  несло в нескольких ярдах, тоже, казалось, изменила свой курс. Я смутно видел ее  мачты в темном небе. Да, чем больше я вглядывался, тем тверже убеждался, что ее  теперь несет к югу.    

Я обернулся, и сердце мое чуть не разорвалось от страха:  костер горел теперь как раз у меня за спиной. Значит, течение круто повернуло  вправо, увлекая за собой и высокую шхуну, и мой легкий, танцующий челнок.  Бурный поток, шумя все громче, поднимая все более высокую рябь, тащил нас через  узкий пролив в открытое море.    

Внезапно шхуна сделала еще один поворот, на двадцать  градусов по крайней мере, и в то же мгновение я услышал сначала один крик,  потом другой. Раздался топот ног по трапу, и я понял, что пьяные перестали  драться. Беда протрезвила обоих.    

Я лег на дно моей жалкой ладьи и отдался на произвол судьбы.  Выйдя из пролива, мы попадем в неистовые буруны, которые живо избавят меня от  всех хлопот. Смерти я не боялся, но было мучительно лежать в бездействии и  ждать, когда она наступит.    

Так пролежал я несколько часов. Волны швыряли меня и  обдавали брызгами. Каждая новая волна грозила мне верной смертью. Но  мало-помалу мной овладела усталость. Несмотря на весь ужас моего положения, я  оцепенел и впал в забытье. Когда я заснул, мне приснились родные места и старый  «Адмирал Бенбоу».    

 Глава 24. В ЧЕЛНОКЕ    

     

Когда я проснулся, было уже совсем светло. Я увидел, что  меня несет вдоль юго-западного берега Острова Сокровищ. Солнце уже взошло, но  его заслоняла громада Подзорной Трубы, спускавшаяся к морю неприступными  скалами.    

Буксирная Голова и холм Бизань-мачты находились у меня под  боком. Холм был гол и темен, а Голову окружали утесы в сорок-пятьдесят футов  высотой и груды опрокинутых скал. От меня до острова было не больше четверти  мили. Я решил взять весло и грести к берегу.    

Однако я скоро принужден был отказаться от этого намерения:  между опрокинутыми скалами бесновались и ревели буруны. Огромные волны одна за  другой взвивались вверх с грохотом, в брызгах и в пене. Я видел, что,  приблизившись к берегу, я либо погибну в этих волнах, либо понапрасну истрачу  силы, пытаясь взобраться на неприступные скалы.    

Но не только это пугало меня. На плоских, как столы, скалах  ползали какие-то громадные скользкие чудовища, какие-то слизняки невероятных  размеров. Изредка они с шумом прыгали в воду и ныряли. Их было несколько дюжин.  Они лаяли, и оглушительное эхо утесов вторило их дикому лаю.    

Впоследствии я узнал, что это были морские львы, вполне  безобидные животные. Но вид у них был страшный, берег был неприступный, прибой  с неистовой силой разбивался о скалы, и у меня пропала всякая охота плыть к  острову. Уж лучше умереть с голоду в открытом море, чем встретиться лицом к  лицу с такими опасностями.    

Тем временем мне представилась другая возможность спастись.  К северу от Буксирной Головы была обнажавшаяся во время отлива длинная желтая  песчаная отмель. А еще севернее был другой мыс – тот самый, который на нашей  карте был обозначен под названием Лесистого мыса. Он весь зарос громадными  зелеными соснами, спускавшимися до самой воды.    

Я вспомнил слова Сильвера о том, что вдоль всего западного  берега Острова Сокровищ есть течение, которое направляется к северу. Я понял,  что оно уже подхватило меня, и, решил, миновав Буксирную Голову, не тратить  понапрасну сил и попытаться пристать к Лесистому мысу, который казался мне  гораздо приветливее.    

В море была крупная зыбь. С юга дул упорный ласковый ветер,  помогавший мне плыть по течению. Волны равномерно поднимались и опускались.    

Если бы ветер был порывистый, я бы давно потонул. Но и при  ровном ветре можно было только удивляться, как ловок мой крохотный, легкий  челнок. Лежа на дне и поглядывая по сторонам, я не раз видел голубую вершину  громадной волны у себя над головой. Вот она обрушится на меня… Но мой челнок,  подпрыгнув, как на пружинах, слегка пританцовывая, взлетал на гребень и плавно  опускался, словно птица.    

Мало-помалу я до того осмелел, что даже попробовал было  грести. Но малейшее нарушение равновесия сейчас же сказывалось на поведении  моего челнока. Едва только я пошевелился, как он изменил свою плавную поступь,  стремительно слетел с гребня в водяную яму, так что у меня закружилась голова,  и, подняв сноп брызг, зарылся носом в следующую волну.    

Перепуганный, мокрый, я опять лег на дно. Челнок, казалось,  сразу опомнился и с прежней осторожностью понес меня дальше меж волн.    

Мне было ясно, что грести нельзя. Но каким же образом  добраться до берега?    

Я струсил, но не потерял головы. Прежде всего стал осторожно  вычерпывать своей матросской шапкой воду, затем, наблюдая за ходом челнока, я  постарался понять, отчего он так легко скользит по волнам. Я заметил, что  каждая волна, представлявшаяся с берега или с борта корабля огромной ровной и  гладкой горой, в действительности скорее похожа на цепь неровных холмов с  остроконечными вершинами, со склонами и долинами. Челнок, предоставленный  самому себе, ловко лавировал, всякий раз выбирал долины, избегая крутых склонов  и высоких вершин.    

«Отлично, – решил я. – Главное – лежать смирно и  не нарушать равновесия. Но при случае, в ровных местах, можно изредка подгрести  к берегу».    

Так я и сделал. Лежа на локтях в самом неудобном положении,  я по временам взмахивал веслом и направлял челнок к острову.    

Это была нудная, медлительная работа, и все же я достиг  некоторого успеха. Однако, поравнявшись с Лесистым мысом, я понял, что  неминуемо пронесусь мимо, хотя действительно берег был теперь от меня всего в  нескольких сотнях ярдов. Я видел прохладные зеленые вершины деревьев. Их  раскачивал бриз. Я был уверен, что следующего мыса не пропущу.    

Время шло, и меня начала мучить жажда. Солнце сияло с  ослепительной яркостью, тысячекратно отраженное в волнах. Морская вода высыхала  у меня на лице, и даже губы мои покрылись слоем соли. Горло у меня пересохло,  голова болела. Деревья были так близко, так манили меня своей тенью! Но течение  стремительно пронесло меня мимо мыса. И то, что я увидел, снова оказавшись в  открытом море, изменило все мои планы.    

Прямо перед собой, на расстоянии полумили, а то и меньше, я  увидел «Испаньолу», плывшую под всеми парусами. Несомненно, меня увидят и  подберут. Жажда так мучила меня, что я даже не знал, радоваться этому или  огорчаться. Но долго раздумывать мне не пришлось, так как меня вскоре охватило  чувство изумления: «Испаньола» шла под гротом[62]  и двумя кливерами.[63]  Ее необыкновенной красоты снежно-белые паруса ослепительно серебрились на  солнце. Когда я впервые увидел ее, все паруса ее были надуты. Она держала курс  на северо-запад. Я подумал, что люди у нее на борту решили обойти остров кругом  и вернуться к месту прежней стоянки. Затем она все больше и больше стала  отклоняться к западу, и мне пришло в голову, что я уже замечен и что меня хотят  подобрать. Но вдруг она повернулась прямо против ветра и беспомощно остановилась  с повисшими парусами.    

«Экие медведи! – сказал я себе. – Напились, должно  быть, до бесчувствия».    

Хорошо бы влетело им от капитана Смоллетта за такое  управление судном!    

Тем временем шхуна, переходя с галса на галс, сделала полный  круг, поплыла быстрым ходом одну-две минуты, снова уставилась носом против  ветра и снова остановилась. Так повторялось несколько раз. «Испаньола» плыла то  на север, то на юг, то на восток, то на запад, хлопая парусами и беспрерывно  возвращаясь к тому курсу, который только что оставила. Мне стало ясно, что  кораблем никто не управляет. Куда же девались люди? Они либо мертвецки пьяны,  либо покинули судно. Если я попаду на борт, мне, быть может, удастся вернуть  корабль его капитану.    

Течение увлекало челнок и шхуну с одинаковой скоростью, но  шхуна так часто меняла галсы, так часто останавливалась, что почти не двигалась  вперед. Если бы только я мог усесться в челноке и начать грести, я, несомненно,  догнал бы ее. И вдруг мне действительно захотелось догнать ее. Жажда новых  приключений охватила меня, а мысль о пресной воде удвоила мою безумную решимость.    

     

    

     

Я поднялся, и меня сейчас же с ног до головы обдало волной.  Но теперь это меня не устрашило. Я сел и, собрав все силы, осторожно принялся  грести. Я пустился вдогонку за не управляемой никем «Испаньолой». Один раз  волны так швырнули меня, что сердце у меня трепыхнулось, как птица. Я  остановился и стал вычерпывать воду. Скоро, однако, я немного привык к челноку  и стал так осторожно направлять его среди бушующих волн, что только изредка  мелкие клочья пены били меня по лицу.    

Расстояние между мной и шхуной быстро уменьшалось. Я уже мог  разглядеть поблескивающую при поворотах медь румпеля.[64] На палубе не было ни души.  Разбойники, вероятно, сбежали. А если не сбежали, значит, они лежат мертвецки  пьяные в кубрике. Там я их запру и буду делать с кораблем все, что задумаю.    

Наконец мне посчастливилось: ветер на несколько мгновений  утих. Повинуясь течению, «Испаньола» медленно повернулась вокруг своей оси. Я  увидел ее корму. Иллюминатор каюты был открыт. Над столом я увидел горящую  лампу, хотя уже давным-давно наступил день. Грот повис, как флаг. Шхуна  замедлила ход, так как двигалась лишь по течению. Я несколько отстал от нее, но  теперь, удвоив усилия, мог снова догнать ее.    

Я был от нее уже в каких-нибудь ста ярдах, когда ветер снова  надул ее паруса. Она повернула на левый галс и опять, скользя, понеслась по  волнам, как ласточка.    

Сперва я пришел в отчаяние, потом обрадовался. Шхуна описала  круг и поплыла прямо на меня. Вот она покрыла половину, потом две трети, потом  три четверти расстояния, которое нас разделяло. Я видел, как пенились волны под  ее форштевнем.[65]  Из моего крохотного челночка она казалась мне громадной.    

Вдруг я понял, какая опасность мне угрожает. Шхуна быстро  приближалась ко мне. Времени для размышления у меня не оставалось. Нужно было  попытаться спастись. Я находился на вершине волны, когда нос шхуны прорезал  соседнюю. Бушприт навис у меня над головой. Я вскочил на ноги и подпрыгнул,  погрузив челнок в воду. Рукой я ухватился за утлегарь,[66] а нога моя попала между  штагом[67]  и брасом.[68]  Замирая от ужаса, я повис в воздухе. Легкий толчок снизу дал мне понять, что  шхуна потопила мой челнок и что уйти с «Испаньолы» мне уже никак невозможно.    

 Глава 25. Я СПУСКАЮ «ВЕСЕЛОГО РОДЖЕРА»    

     

Едва я взобрался на бушприт, как полощущийся кливер, щелкнув  оглушительно, словно пушечный выстрел, надулся и повернул на другой галс. Шхуна  дрогнула до самого киля. Но через мгновение, хотя остальные паруса все еще были  надуты, кливер снова щелкнул и повис.    

От неожиданного толчка я чуть не слетел в воду. Не теряя  времени, я пополз по бушприту и свалился головой вниз на палубу. Я оказался на  подветренной стороне бака. Грот скрывал от меня часть кормы. Я не видел ни  одной живой души. Палуба, не мытая со дня мятежа, была загажена следами грязных  ног. Пустая бутылка с отбитым горлышком каталась взад и вперед.    

Внезапно «Испаньола» опять пошла по ветру. Кливера громко  щелкнули у меня за спиной. Руль сделал поворот, и корабль содрогнулся. В то же  мгновение грота-гик[69]  откинулся в сторону, шкот[70]  заскрипел о блоки, и я увидел корму.    

На корме были оба пирата. «Красный колпак» непо-движно лежал  на спине. Руки его были раскинуты, как у распятого, зубы оскалены. Израэль  Хендс сидел у фальшборта,[71]  опустив голову на грудь. Руки его беспомощно висели; лицо, несмотря на загар,  было бело, как сальная свечка.    

Корабль вставал на дыбы, словно взбешенный конь. Паруса  надувались, переходя с галса на галс, гики двигались с такой силой, что мачта  громко стонала. Время от времени нос врезался в волну, и тогда тучи легких  брызг взлетали над фальшбортом. Мой самодельный вертлявый челнок, теперь  погибший, гораздо лучше справлялся с волнами, чем этот большой, оснащенный корабль.    

При каждом прыжке шхуны разбойник в красном колпаке  подскакивал. Но, к ужасу моему, выражение его лица не менялось – по-прежнему он  усмехался, скаля зубы. А Хендс при каждом толчке скользил все дальше и дальше к  корме. Мало-помалу докатился он до борта, и нога его повисла над водой. Я видел  только одно его ухо и клок курчавых бакенбард.    

Тут я заметил, что возле них на досках палубы темнеют полосы  крови, и решил, что во время пьяной схватки они закололи друг друга.    

И вдруг, когда корабль на несколько мгновений остановился,  Израэль Хендс с легким стоном продвинулся на свое прежнее место. Этот  страдальческий стон, свидетельствовавший о крайней усталости, и его отвисшая  нижняя челюсть разжалобили меня на мгновение. Но я вспомнил разговор, который  подслушал, сидя в бочке из-под яблок, и жалость моя тотчас же прошла.    

Я подошел к грот-мачте.    

– Вот я опять на шхуне, мистер Хендс, – проговорил  я насмешливо.    

Он с трудом поднял на меня глаза, но даже не выразил  удивления – до такой степени был пьян. Он произнес только одно слово:    

– Бренди!    

Я понял, что времени терять нельзя. Проскользнув под  грота-гиком, загородившим палубу, я по трапу сбежал в каюту.    

Трудно себе представить, какой там был разгром. Замки у всех  ящиков были сломаны. Разбойники, вероятно, искали карту. Пол был покрыт слоем  грязи, которую разбойники нанесли на подошвах из того болотистого места, где  они пьянствовали. На перегородках, выкрашенных белой краской и украшенных золотым  багетом, остались следы грязных пальцев. Десятки пустых бутылок, повинуясь  качке, со звоном перекатывались из угла в угол. Одна из медицинских книг  доктора лежала раскрытая на столе. В ней не хватало доброй половины листов;  вероятно, они были вырваны для раскуривания трубок. Посреди всего этого  безобразия по-прежнему чадила тусклая лампа.    

Я заглянул в погреб. Бочонков не было; невероятное  количество опорожненных бутылок валялось на полу. Я понял, что все пираты с  самого начала мятежа не протрезвлялись ни разу.    

Пошарив, я все-таки нашел одну недопитую бутылку бренди для  Хендса. Для себя я взял немного сухарей, немного сушеных фруктов, полную горсть  изюму и кусок сыру.    

Поднявшись на палубу, я сложил все это возле руля, подальше  от боцмана, чтобы он не мог достать. Я вдоволь напился воды из анкерка[72] и только затем  протянул Хендсу бутылку. Он выпил не меньше половины и лишь тогда оторвал  горлышко бутылки ото рта.    

– Клянусь громом, – сказал он, – это-то мне и  было нужно!    

Я уселся в угол и стал есть.    

– Сильно ранены? – спросил я его.    

Он сказал каким-то лающим голосом:    

– Будь здесь доктор, я бы живо поправился. Но, сам  видишь, мне не везет… А эта крыса померла, – прибавил он, кивнув в сторону  человека в красном колпаке. – Плохой был моряк… А ты откуда взялся?    

– Я прибыл сюда, чтобы командовать этим кораблем,  мистер Хендс, – сказал я. – Впредь до следующего распоряжения  считайте меня своим капитаном.    

Он угрюмо посмотрел на меня, но ничего не сказал. Щеки у  него слегка порозовели, однако вид был болезненный, и при каждом толчке корабля  он валился на бок.    

– Между прочим, – продолжал я, – мне не  нравится этот флаг, мистер Хендс. Если позволите, я спущу его. Лучше совсем без  флага, чем с этим.    

Я подбежал к мачте, опять уклоняясь от гика, дернул  соответствующую веревку и, спустив проклятый черный флаг, швырнул его за борт,  в море.    

– Боже, храни короля! Долой капитана Сильвера! –  крикнул я, размахивая шапкой.    

Он внимательно наблюдал за мной, не поднимая головы, и на  его лице было выражение лукавства.    

– Я полаю… – сказал он наконец, – я полагаю,  капитан Хокинс, что вы были бы не прочь высадиться на берег. Давайте поговорим  об этом.    

– Отчего же, – сказал я, – с большим  удовольствием, мистер Хендс. Продолжайте. – И я опять вернулся к еде и  стал уничтожать ее с большим аппетитом.    

– Этот человек… – начал он, слабо кивнув в сторону  трупа. – Его звали О'Брайен… ирландец… Мы с ним поставили паруса и хотели  вернуться в бухту. Но он умер и смердит, как гнилая вода в трюме. Не знаю, кто  теперь будет управлять кораблем. Без моих указаний тебе с этой шхуной не справиться.  Послушай, дай мне поесть и попить, перевяжи рану старым шарфом или платком, и  за это я покажу тебе, как управлять кораблем. Согласен?    

– Только имейте в виду, – сказал я, – на  стоянку капитана Кидда я возвращаться не собираюсь. Я хочу ввести корабль в  Северную стоянку и там спокойно пристать к берегу.    

– Ладно! – воскликнул он. – Разве я такой  идиот? Разве я не понимаю? Отлично понимаю, что я сделал свой ход и проиграл, промахнулся  и что выигрыш твой. Ну что же? Ты хочешь в Северную стоянку? Изволь. У меня  ведь выбора нет. Клянусь громом, я помогу тебе вести корабль хоть к самому  помосту моей виселицы.    

Его слова показались мне не лишенными смысла. Мы заключили  сделку. Через три минуты «Испаньола» уже шла по ветру вдоль берега Острова  Сокровищ. Я надеялся обогнуть Северный мыс еще до полудня, чтобы войти в  Северную стоянку до прилива. Тогда мы, ничем не рискуя, подведем «Испаньолу» к  берегу, дождемся спада воды и высадимся. Я укрепил румпель, сошел вниз,  разыскал свой собственный сундучок и достал из него мягкий шелковый носовой  платок, подаренный мне матерью. С моей помощью Хендс перевязал этим платком  глубокую колотую кровоточащую рану в бедре. Немного закусив и хлебнув два-три  глотка бренди, он заметно приободрился, сел прямее, стал говорить громче и  отчетливее, сделался другим человеком.    

Дул попутный бриз. Корабль несся, как птица. Мелькали  берега. Вид их менялся с каждой минутой. Высокая часть острова осталась позади.  Мы мчались вдоль низкого песчаного берега, усеянного редкими карликовыми  соснами. Но кончилась и она. Мы обогнули скалистый холм – самый северный край  острова.    

Мне нравилось управлять кораблем. Я наслаждался прекрасной  солнечной погодой и живописными берегами. Еды и питья было у меня вдоволь,  совесть больше не укоряла меня за то, что я дезертировал из крепости, потому  что я одержал такую большую победу. Я был бы всем доволен, если бы не глаза  боцмана. Он с самым издевательским видом неотступно следил за мной, и на лице  его время от времени появлялась странная улыбка. В этой улыбке было что-то  бессильное и страдальческое – мрачная улыбка старика. И в то же время было  в ней что-то насмешливое, что-то предательское. Я работал, а он ухмылялся  лукаво и следил, следил, следил за мной.    

 Глава 26. ИЗРАЭЛЬ ХЕНДС    

     

Ветер, как бы стараясь нам угодить, из южного превратился в  западный. Мы без всяких затруднений прошли от северо-восточной оконечности  острова до входа в Северную стоянку. Однако мы боялись войти в бухту, прежде  чем прилив поднимется выше, так как у нас не было якоря. Нужно было ждать.  Боцман учил меня, как положить корабль в дрейф, и скоро я сделал большие  успехи. Потом мы оба молча уселись и принялись есть.    

– Капитан, – сказал он наконец все с той же  недоброй усмешкой, – здесь валяется мой старый товарищ О'Брайен. Не  выбросишь ли ты его за борт? Я человек не слишком щепетильный и не чувствую  угрызений совести, что отправил его на тот свет. Но, по-моему, он мало украшает  наш корабль. А как по-твоему?    

– У меня не хватит силы. Да, кроме того, такая работа  мне не по вкусу. По-моему, пускай лежит, – сказал я.    

– Что за несчастный корабль эта «Испаньола»,  Джим! – продолжал он, подмигнув. – Сколько людей убито на этой  «Испаньоле» и сколько бедных моряков погибло с тех пор, как мы с тобой покинули  Бристоль! Никогда я не видел такого неудачного плавания. Вот и О'Брайен умер –  ведь он и взаправду умер? Я человек неученый, а ты умеешь читать и считать.  Скажи мне без обиняков, напрямик: мертвый так и останется мертвым или когда-нибудь  воскреснет?    

– Вы можете убить тело, мистер Хендс, но не дух, –  сказал я. – Знайте: О'Брайен сейчас жив и следит за нами с того света.    

– Ах! – сказал он. – Как это обидно! Значит,  я только даром потратил время. А впрочем, духи, по-моему, большого вреда  принести не могут. Я не боюсь духов, Джим. Слушай, я хочу попросить тебя  спуститься в каюту и принести мне… черт подери, я забыл, что мне нужно… да,  принеси мне бутылочку вина, Джим. Это бренди слишком крепко для меня.    

Колебания боцмана показались мне подозрительными, и,  признаться, я не поверил, что вино нравится ему больше, чем бренди. Все это  только предлог. Дело ясное: он хочет, чтобы я ушел с палубы. Но зачем ему это  нужно? Он избегает смотреть мне в глаза. Взор все время блуждает по сторонам:  то он поглядит на небо, то на мертвого О'Брайена. Он все время улыбается, даже  кончик языка изо рта высовывает от избытка хитрости. Тут и младенец догадался  бы, что он что-то замышляет. Однако я и вида не подал, что я хоть что-нибудь  подозреваю.    

– Вина? – спросил я. – Отлично. Но какого –  белого или красного?    

– Все равно, приятель, – ответил он. – Лишь  бы покрепче да побольше.    

– Хорошо… Я принесу вам портвейну, мистер Хендс. Но  придется его поискать.    

Я сбежал вниз, стараясь стучать башмаками как можно громче.  Потом снял башмаки, бесшумно прокрался по запасному коридору в кубрик, там  поднялся по трапу и тихонько высунул голову из переднего сходного тамбура.  Хендс никогда не догадался бы, что я наблюдаю за ним. И все же я принял все  меры, чтобы не привлечь к себе его внимания. И с первого же взгляда убедился,  что самые худшие мои подозрения были вполне справедливы.    

Он поднялся на четвереньки и довольно проворно пополз по  палубе, хотя его раненая нога, очевидно, сильно болела, так как при каждом  движении он приглушенно стонал. В полминуты дополз он до водосточного желоба, у  которого лежал корабельный канат, сложенный кольцом, и вытащил оттуда длинны  нож, или, вернее, короткий кинжал, по самую рукоятку окрашенный кровью. Он  осмотрел его, выпятив нижнюю челюсть, потрогал рукой острие и, стремительно  сунув его себе за пазуху, пополз обратно на прежнее место у фальшборта.    

Я узнал все, что мне было нужно. Израэль может двигаться, он  вооружен. Раз он старался спровадить меня с палубы, значит, именно я буду его  жертвой. Что он собирался делать после моей смерти – тащиться ли через весь  остров от Северной стоянки к лагерю пиратов на болоте или палить из пушки,  призывая товарищей на помощь, – этого, конечно, я не знал.    

Я мог доверять Хендсу в том, в чем наши интересы совпадали:  мы оба хотели привести шхуну в безопасное место, откуда ее можно было бы  вывести без особого труда и риска. Пока это еще не сделано, жизнь моя в  безопасности. Размышляя, я не терял времени: прокрался назад в каюту, надел  башмаки, схватил бутылку вина и вернулся на палубу.    

Хендс лежал в том самом положении, в каком я его оставил,  словно тюк. Глаза его были прищурены, будто он был так слаб, что не мог  выносить слишком яркого света. Он поглядел на меня, привычным жестом отбил  горлышко бутылки и разом выпил ее почти до дна, сказав, как обычно говорится:    

– За твое здоровье!    

Потом, передохнув, достал из кармана плитку жевательного  табаку и попросил меня отрезать небольшую частицу.    

– Будь добр, отрежь, – сказал он, – а то у  меня нет ножа, да и сил не хватит. Ах, Джим, Джим, я совсем развалился! Отрежь  мне кусочек. Это последняя порция, которую мне доведется пожевать в моей жизни.  Долго я не протяну. Скоро, скоро мне быть на том свете…    

– Ладно, – сказал я. – Отрежу. Но на вашем  месте… чувствуя себя так плохо, я постарался бы покаяться перед смертью.    

– Покаяться? – спросил он. – В чем?    

– Как – в чем? – воскликнул я. – Вы не  знаете, в чем вам каяться? Вы изменили своему долгу. Вы всю жизнь прожили в  грехе, во лжи и в крови. Вон у ног ваших лежит человек, только что убитый вами.  И вы спрашиваете меня, в чем вам каяться! Вот в чем, мистер Хендс!    

Я говорил горячее, чем следовало, так как думал о кровавом  кинжале, спрятанном у него за пазухой, и о том, что он задумал убить меня. А он  выпил слишком много вина и потому отвечал мне с необыкновенной  торжественностью.    

– Тридцать лет я плавал по морям, – сказал  он. – Видел и плохое и хорошее, и штили и штормы, и голод, и поножовщину,  и мало ли что еще, но поверь мне: ни разу не видел я, чтобы добродетель  приносила человеку хоть какую-нибудь пользу. Прав тот, кто ударит первый.  Мертвые не кусаются. Вот и вся моя вера. Аминь!.. Послушай, – сказал он  вдруг совсем другим голосом, – довольно болтать чепуху. Прилив поднялся  уже высоко. Слушай мою команду, капитан Хокинс, и мы с тобой поставим шхуну в  бухту.    

Действительно, нам оставалось пройти не больше двух миль. Но  плавание было трудное. Вход в Северную стоянку оказался не только узким и  мелководным, но и очень извилистым. Понадобилось все наше внимание и умение. Но  я был толковый исполнитель, а Хендс – превосходный командир. Мы так искусно лавировали,  так ловко обходили все мели, что любо было смотреть.    

Как только мы миновали оба мыса, нас со всех сторон окружила  земля. Берега Северной стоянки так же густо заросли лесом, как берега Южной. Но  сама бухта была длиннее, уже и, по правде говоря, скорее напоминала устье реки,  чем бухту. Прямо перед нами в южном углу мы увидели полусгнивший остов разбитого  корабля. Это было большое трехмачтовое судно. Оно так долго простояло здесь,  что водоросли облепили его со всех сторон. На палубе рос кустарник, густо усеянный  яркими цветами. Зрелище было печальное, но оно доказало нам, что эта бухта  вполне пригодна для нашей стоянки.    

– Погляди, – сказал Хендс, – вон хорошее  местечко, чтобы причалить к берегу. Чистый, гладкий песок, никогда никаких  волн, кругом лес, цветы цветут на том корабле, как в саду.    

– А шхуна не застрянет на мели, если мы причалим к  берегу? – спросил я.    

– С мели ее нетрудно будет снять, – ответил  он. – Во время отлива протяни канат на тот берег, оберни его вокруг одной  из тех больших сосен, конец тащи сюда назад и намотай на шпиль. Потом жди  прилива. Когда будет прилив, прикажи всей команде разом ухватиться за канат и тянуть.  И шхуна сама сойдет с мели, как молодая красавица. А теперь, сынок, не зевай.  Правее немного… так… прямо… правей… чуть-чуть левей… прямо… прямо!..    

Он отдавал приказания, которые я торопливо и четко исполнял.  Внезапно он крикнул:    

– Правь к ветру, друг сердечный!    

Я изо всей силы налег на руль. «Испаньола» круто повернулась  и стремительно подошла к берегу, заросшему низким лесом.    

     

    

     

Я был так увлечен всеми этими маневрами, что совсем позабыл  о своем намерении внимательно следить за боцманом. Меня интересовало только  одно: когда шхуна днищем коснется песка. Я забыл, какая мне угрожает опасность,  и, перегнувшись через правый фальшборт, смотрел, как под носом пенится вода. И  пропал бы я без всякой борьбы, если бы внезапное беспокойство не заставило меня  обернуться. Быть может, я услышал шорох или краем глаза заметил движущуюся  тень, быть может, во мне проснулся какой-то инстинкт, вроде кошачьего, но,  обернувшись, я увидел Хендса. Он был уже совсем недалеко от меня, с кинжалом в  правой руке.    

Наши взгляды встретились, и мы оба громко закричали. Я  закричал от ужаса. Он, как разъяренный бык, заревел от ярости и кинулся вперед,  на меня. Я отскочил к носу и выпустил из рук румпель, который сразу выпрямился.  Этот румпель спас мне жизнь: он ударил Хендса в грудь, и Хендс упал.    

Прежде чем Хендс успел встать на ноги, я выскочил из того  угла, в который он меня загнал. Теперь в моем распоряжении была вся палуба, и я  мог увертываться от него сколько угодно. Перед грот-мачтой я остановился, вынул  из кармана пистолет, прицелился и нажал собачку. Хендс шел прямо на меня. Курок  щелкнул, но выстрела не последовало. Оказалось, что порох на затравке подмочен.  Я проклял себя за свою небрежность. Почему я не перезарядил свое оружие? Ведь  времени у меня было достаточно! Тогда я не стоял бы безоружный, как овца перед  мясником.    

Несмотря на свою рану, Хендс двигался удивительно быстро.  Седоватые волосы упали на его красное от бешенства и усилий лицо. У меня не  было времени доставать свой второй пистолет. Кроме того, я был уверен, что и  тот подмочен, как этот. Одно было ясно: мне надо не прямо отступать, а  увертываться от Хендса, а то он загонит меня на нос, как недавно загнал на  корму. Если это удастся ему, все девять или десять вершков окровавленного  кинжала вонзятся в мое тело. Я обхватил руками грот-мачту, которая была  достаточно толста, и ждал, напрягая каждый мускул.    

Увидев, что я собираюсь увертываться, Хендс остановился.  Несколько секунд он притворялся, что сейчас кинется на меня то справа, то  слева. И я чуть-чуть поворачивался то влево, то вправо. Борьба была похожа на  игру, в которую я столько раз играл дома среди скал близ бухты Черного Холма.  Но, конечно, во время игры у меня сердце никогда не стучало так дико. И все же  легче было играть в эту игру мальчишке, чем старому моряку с глубокой раной в  бедре. Я несколько осмелел и стал даже раздумывать, чем кончится наша игра.  «Конечно, – думал я, – я могу продержаться долго, но рано или поздно  он все же прикончит меня…»    

Пока мы стояли друг против друга, «Испаньола» внезапно  врезалась в песок. От толчка она сильно накренилась на левый бок. Палуба встала  под углом в сорок пять градусов, через желоба хлынул поток воды, образовав на  палубе возле фальшборта широкую лужу.    

Мы оба потеряли равновесие и покатились, почти обнявшись,  прямо к желобам. Мертвец в красном колпаке, с раскинутыми, как прежде, руками, тяжело  покатился туда же. Я с такой силой ударился головой о ногу боцмана, что зубы у  меня лязгнули. Но, несмотря на ушиб, мне первому удалось вскочить – на Хендса  навалился мертвец. Внезапный крен корабля сделал дальнейшую беготню по палубе  невозможной. Нужно изобрести другой способ спасения, изобрести, не теряя ни  секунды, потому что мой враг сейчас кинется на меня. Ванты бизань-мачты висели  у меня над головой. Я уцепился за них, полез вверх и ни разу не перевел  дыхания, пока не уселся на салинге.[73]    

Моя стремительность спасла меня: подо мной, на расстоянии  полуфута от моих ног, блеснул кинжал. Раздосадованный неудачей, Израэль Хендс  смотрел на меня снизу с широко открытым от изумления ртом.    

Я получил небольшую передышку. Не теряя времени, я вновь  зарядил пистолет. Затем для большей верности я перезарядил и второй пистолет.    

Хендс наблюдал за мной с бессильной злостью. Он начал  понимать, что положение его значительно ухудшилось. После некоторого  размышления он с трудом ухватился за ванты и, держа кинжал в зубах, медленно  пополз вверх, с громкими стонами волоча за собой раненую ногу. Я успел  перезарядить оба пистолета, прежде чем он продвинулся на треть отделявшего нас  расстояния. И тогда, держа по пистолету в руке, я заговорил с ним.    

– Еще один шаг, мистер Хендс, – сказал я, – и  я вышибу ваши мозги! Мертвые, как вам известно, не кусаются, – прибавил я  усмехаясь.    

Он сразу остановился. По лицу его я заметил, что он что-то  обдумывает. Но думал он так тяжело и так медленно, что я, радуясь своей  безопасности, громко расхохотался. Наконец, несколько раз проглотив слюну, он  заговорил. На лице его по-прежнему было выражение полнейшей растерянности. Он  вынул изо рта мешающий ему говорить нож, но с места не двинулся.    

– Джим, – сказал он, – мы оба натворили много  лишнего, и ты и я. И нам нужно заключить перемирие. Я бы прикончил тебя, если  бы не этот толчок. Но мне никогда не везет, никогда! Делать нечего, мне, старому  моряку, придется уступить тебе, корабельному юнге.    

Я упивался его словами и радостно посмеивался, надувшись,  словно петух, взлетевший на забор, но вдруг он взмахнул правой рукой. Что-то  просвистело в воздухе, как стрела. Я почувствовал удар и резкую боль. Плечо мое  было пригвождено к мачте. От ужасной боли и от неожиданности – не знаю,  обдуманно ли или бессознательно, – я нажал оба курка. Мои пистолеты  выстрелили и выпали у меня из рук. Но они упали не одни: с приглушенным криком  боцман выпустил ванты и вниз головой полетел прямо в воду.    

 Глава 27. «ПИАСТРЫ!»    

     

Судно накренилось так сильно, что мачты повисли прямо над  водой. Я сидел на салинге, как на насесте, и подо мной была вода залива. Хендс,  взобравшийся не так высоко, как я, находился ближе к палубе и упал в воду между  мной и фальшбортом. Всего один раз вынырнул он на поверхность в окровавленной  пене и погрузился навеки. Когда вода успокоилась, я увидел его. Он лежал на  чистом, светлом песке в тени судна. Две рыбки проплыли над его телом. Иногда  благодаря колебанию воды казалось, что он шевелится и пытается встать. Впрочем,  он был вдвойне мертвецом: и прострелен пулей, и захлебнулся в воде. Он стал  пищей для рыб на том самом месте, где собирался прикончить меня.    

Я чувствовал тошноту, головокружение, испуг. Горячие струйки  крови текли у меня по спине и груди. Кинжал, пригвоздивший мое плечо к мачте,  жег меня, как раскаленное железо. Но не боль страшила меня – такую боль я мог  бы вынести без стона, – меня ужасала мысль, что я могу сорваться с салинга  в эту спокойную зеленую воду, туда, где лежит мертвый боцман.    

Я с такой силой обеими руками вцепился в салинг, что стало  больно пальцам. Я закрыл глаза, чтобы не видеть опасности. Мало-помалу голова  моя прояснилась, сердце стало биться спокойнее и ко мне вернулось  самообладание.    

Прежде всего я попытался вытащить кинжал. Однако либо он  слишком глубоко вонзился в мачту, либо нервы мои были слишком расстроены, но  вытащить его мне никак не удавалось. Дрожь охватила меня. И, как ни странно,  именно эта дрожь помогла мне. Кинжал задел меня только чуть-чуть, зацепив лишь  клочок кожи, и, когда я задрожал, кожа порвалась. Кровь потекла сильнее  прежнего, но зато я стал свободен. Впрочем, мой камзол и рубашка все еще были  пригвождены к мачте.    

Рванувшись, я освободился совсем. На палубу я вернулся по  вантам правого борта. Никакая сила не заставила бы меня спуститься по тем самым  вантам, с которых только что сорвался Израэль.    

Я сошел в каюту и попытался перевязать себе рану. Она  причиняла мне сильную боль. Кровь все еще текла. Но рана была не глубока и не  опасна и не мешала мне двигать рукой. Я осмотрелся вокруг. Теперь корабль  принадлежал мне одному, и я стал подумывать, как бы избавиться от последнего  пассажира – от мертвого О'Брайена.    

Я уже говорил, что он скатился к самому фальшборту. Он лежал  там, как страшная, неуклюжая кукла. Огромная кукла, такого же роста, как живой  человек, но лишенная всех красок и обаяния жизни. Справиться с ним мне было  нетрудно – за время моих трагических приключений я уже привык к мертвецам и  почти перестал их бояться. Я поднял его за пояс, как мешок с отрубями, и одним  взмахом швырнул через борт. Он упал с громким всплеском. Красный колпак слетел  у него с головы и поплыл. Когда муть, поднятая падением трупа, улеглась, я  отчетливо увидел их обоих: О'Брайена и Израэля. Они лежали рядом. Вода,  двигаясь, покачивала их. О'Брайен, несмотря на свою молодость, был совершенно  плешив. Он лежал, положив плешивую голову на колени своего убийцы. Быстрые  рыбки проносились над ними обоими.    

Я остался на корабле один. Только что начался отлив. Солнце  стояло уже так низко, что тени сосен западного берега пересекли бухту и достигли  палубы. Подул вечерний бриз, и, хотя с востока бухту защищал холм с двумя  вершинами, снасти начали гудеть, а паруса – раскачиваться и хлопать.    

Я увидел, что судну грозит опасность. Быстро свернул я  кливера и опустил их на палубу. Но опустить грот было куда труднее. Когда шхуна  накренилась, гик перекинулся за борт, и конец его с двумя-тремя футами паруса  оказался даже под водой. От этого положение стало еще опаснее. Но задача была  столь трудна, что я ни к чему не решился прикоснуться. Наконец я вынул нож и  перерезал фалы.[74]  Гафель[75]  сразу опустился, и большое брюхо повисшего паруса поплыло по водяной  поверхности. Как я ни бился, я не мог ничего сделать с ниралом.[76] Это было выше моих сил. Ну  что же, приходилось кинуть «Испаньолу» на произвол судьбы. Я ведь и сам был  кинут на произвол судьбы.    

Тем временем бухту окутали сумерки. Последние солнечные  лучи, пробившись через лесную прогалину, сияли на парусах корабля, как  драгоценные камни на королевской мантии. Становилось холодно. Вода, увлекаемая  отливом, уходила, и шхуна все больше ложилась на бок.    

Я пробрался на нос и глянул вниз. Под носом было очень  мелко, и я, на всякий случай обеими руками уцепившись за канат, осторожно  перелез через борт. Вода едва доходила мне до пояса. Песок был плотный, изрытый  волнами, и я бодро вышел на берег, оставив «Испаньолу» лежать на боку и  полоскать свой парус в воде. Солнце зашло, и в соснах шумел ветер.    

Итак, морские мои похождения кончились. И кончились  несомненной удачей: шхуна вырвана из рук бандитов, и мы можем хоть сейчас  отправиться на ней в океан. Я мечтал поскорее вернуться домой, в нашу крепость,  и похвастать своими подвигами. Вероятно, меня слегка пожурят за самовольную  отлучку, но захват «Испаньолы» загладит все, и даже сам капитан Смоллетт должен  будет признать мои заслуги.    

Размышляя таким образом, в прекрасном состоянии духа, я  пустился в путь и направился к частоколу, за которым, как я полагал, меня  поджидали друзья. Я хорошо помнил, что самая восточная из речушек, впадающих в  бухту капитана Кидда, начинается у двуглавого холма. И я свернул налево, к  этому холму, рассчитывая перейти речку в самом узком месте. Лес был довольно редкий.  Шагая по косогору, я вскоре обогнул край холма и перешел речку вброд.    

Это было как раз то место, где я встретил Бена Ганна. Я стал  пробираться осторожнее, зорко посматривая по сторонам. Стало совсем темно.  Пройдя через расселину между двумя вершинами холма, я увидел на небе  колеблющийся отблеск костра. Я решил, что, вероятно, Бен Ганн готовит себе на  пылающем костре ужин, и в глубине души подивился его неосторожности. Если этот  отблеск вижу я, его может увидеть и Сильвер из своего лагеря на болоте.    

Ночь становилась все темнее. Я с трудом находил дорогу.  Двуглавый холм позади и вершина Подзорной Трубы справа служили мне  единственными вехами, но очертания их все больше расплывались во мраке. Тускло  мерцали редкие звезды. В темноте я натыкался на кусты и сваливался в песчаные  ямы.    

Вдруг стало немного светлее. Я глянул вверх. Бледное сияние  озарило вершину Подзорной Трубы. Внизу, сквозь чащу деревьев, я увидел что-то  большое, серебряное и понял, что это взошла луна.    

Идти стало гораздо легче, и я ускорил шаги. По временам я  даже бежал – так не терпелось мне поскорее добраться до частокола. Но, вступив  в рощу, окружающую нашу крепость, я вспомнил об осторожности и пошел немного  медленнее. Печально кончились бы мои похождения, если бы я, принятый по ошибке  за врага, был застрелен своими друзьями.    

Луна плыла все выше и выше. Все лесные полянки были залиты  ее светом. Но прямо перед собой между деревьями я заметил какое-то сияние,  совсем не похожее на лунное. Оно было горячее, краснее, а по временам как будто  становилось темнее. Очевидно, это был костер, который дымился и покрывался золой.    

Что же там такое, черт возьми?    

Наконец я добрался до опушки. Западный край частокола был  озарен луной. Весь остальной частокол и самый дом находились во мраке, кое-где  прорезанном длинными серебристыми полосами. А за домом пылал громадный костер.  Его багряные отсветы ярко выделялись среди нежных и бледных отсветов луны.  Нигде ни души. Ни звука. Только ветер шумит в ветвях.    

Я остановился, удивленный и, пожалуй, немного испуганный. Мы  никогда не разводили больших костров. По приказанию капитана мы всегда берегли  топливо. И я стал опасаться, не случилось ли чего-нибудь с моими друзьями, пока  меня не было здесь.    

Я пробрался к восточному краю укрепления, все время держась  в тени, и перелез через частокол в том месте, где темнота была гуще всего.    

Чтобы не поднимать тревоги, я опустился на четвереньки и  беззвучно пополз к углу дома. И вдруг облегченно вздохнул. Я терпеть не могу  храпа; меня мучат люди, которые храпят во сне. Но на этот раз громкий и мирный  храп моих друзей показался мне музыкой. Он успокоил меня, как успокаивает на  море восхитительный ночной крик вахтенного: «Все в порядке!»    

Одно мне было ясно: они спят без всякой охраны. Если бы  вместо меня к ним подкрадывался сейчас Сильвер со своей шайкой, ни один из них  не увидел бы рассвета. Вероятно, думал я, все это оттого, что капитан ранен. И  опять я упрекнул себя за то, что покинул друзей в такой опасности, когда им  некого даже поставит на страже.    

Я подошел к двери и заглянул внутрь. Там было так темно, что  я ничего не мог рассмотреть. Кроме храпа, слышался еще какой-то странный звук:  не то хлопанье крыльев, не то постукиванье. Вытянув вперед руки, я вошел в дом.  «Я лягу на свое обычное место, – подумал я улыбнувшись, – а утром  потешусь, глядя на их удивленные лица».    

Я споткнулся о чью-то ногу. Спящий перевернулся на другой  бок, простонал, но не проснулся.    

И тогда в темноте раздался внезапно резкий крик: «Пиастры!  Пиастры! Пиастры! Пиастры! Пиастры!» И так дальше, без передышки, без всякого  изменения голоса, как заведенные часы.    

Это Капитан Флинт, зеленый попугай Сильвера! Это он хлопал  крыльями и стучал клювом, долбя обломок древесной коры. Вот кто охранял спящих  лучше всякого часового, вот кто своим однообразным, надоедливым криком  возвестил о моем появлении!    

У меня не было времени скрыться. Услышав резкий, звонкий  крик попугая, спящие проснулись и вскочили. Я услышал голос Сильвера. Он  выругался и закричал:    

– Кто идет?    

Я бросился бежать, но налетел на кого-то. Оттолкнув одного,  я попал в руки другого. Тот крепко схватил меня.    

– Ну-ка, Дик, принеси сюда факел, – сказал  Сильвер.    

Один разбойник выбежал из дома и вернулся с горящей  головней.    

     

 ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. Капитан Сильвер    

     

Глава 28. В ЛАГЕРЕ ВРАГОВ    

     

Багровый свет головни озарил внутренность дома и подтвердил  все самые худшие мои опасения. Пираты овладели блокгаузом и всеми нашими  запасами. И бочонок с коньяком, и свинина, и мешки с сухарями находились на  прежних местах. К ужасу моему, я не заметил ни одного пленника. Очевидно, все  друзья мои погибли. Сердце мое сжалось от горя. Почему я не погиб вместе с  ними!..    

Только шестеро пиратов остались в живых, и они все были тут,  предо мною. Пятеро, с красными, опухшими лицами, пробудившись от пьяного сна,  быстро вскочили на ноги. Шестой только приподнялся на локте. Он был  мертвенно-бледен. Голова его была перевязана окровавленной тряпкой. Значит, он  ранен, и ранен недавно. Я вспомнил, что во время атаки мы подстрелили одного из  пиратов, который затем скрылся в лесу. Вероятно, это он и был.    

Попугай сидел на плече у Долговязого Джона и чистил клювом  перья. Сам Сильвер был бледнее и угрюмее, чем прежде. На нем все еще красовался  нарядный кафтан, в котором он приходил к нам для переговоров, но теперь кафтан  этот был перепачкан глиной и изодран шипами колючих кустов.    

– Эге, – сказал он, – да это Джим Хокинс,  черт меня подери! Зашел в гости, а? Заходи, заходи, я всегда рад старому другу.    

Он уселся на бочонок с бренди и стал набивать табаком свою  трубку.    

– Дай-ка мне огонька, Дик, – попросил он. И,  закурив, добавил:    

– Спасибо, друг. Можешь положить головню. А вы,  джентльмены, ложитесь, не стесняйтесь. Вы вовсе не обязаны стоять перед мистером  Хокинсом навытяжку. Уж он извинит нас, накажи меня бог! Итак, Джим, –  продолжал он затянувшись, – ты здесь. Какой приятный сюрприз для бедного  старого Джона! Я с первого взгляда увидел, что ты ловкий малый, но теперь я  вижу, что ты прямо герой.    

     

    

     

Разумеется, я ни слова не сказал в ответ. Они поставили меня  у самой стены, и я стоял прямо, стараясь как можно спокойнее глядеть Сильверу в  лицо. Но в сердце моем было отчаяние.    

Сильвер невозмутимо затянулся раза два и заговорил снова.    

– Раз уж ты забрел к нам в гости, Джим, – сказал  он, – я расскажу тебе все, что у меня на уме. Ты мне всегда был по сердцу,  потому что у тебя голова на плечах. Глядя на тебя, я вспоминаю то время, когда  я был такой же молодой и красивый. Я всегда хотел, чтобы ты присоединился к  нам, получил свою долю сокровищ и умер в роскоши, богатым джентльменом. И вот,  сынок, ты пришел наконец. Капитан Смоллетт хороший моряк, я это всегда  утверждал, но уж очень требователен насчет дисциплины. Долг прежде всего,  говорит он, – и совершенно прав. А ты убежал от него, ты бросил своего  капитана. Даже доктор недоволен тобой. «Неблагодарный негодяй» – называл он  тебя. Словом, к своим тебе уже нельзя воротиться, они тебя не желают принять. И  если ты не хочешь создавать третью команду, тебе придется присоединиться к  капитану Сильверу.    

Ну, не так еще плохо: значит, мои друзья живы. И хотя я  готов был поверить утверждению Сильвера, что они сердиты на меня за мое  дезертирство, я очень обрадовался.    

– Я уж не говорю о том, что ты в нашей власти, –  продолжал Сильвер, – ты сам это видишь. Я люблю разумные доводы. Я никогда  не видел никакой пользы в угрозах. Если тебе нравится служба у нас, становись в  наши ряды добровольно. Но если не нравится, Джим, ты можешь свободно сказать:  нет. Свободно, ничего не боясь. Видишь, я говорю с тобой начистоту, без всякой  хитрости.    

– Вы хотите, чтобы я отвечал? – спросил я дрожащим  голосом.    

В его насмешливой болтовне я чувствовал смертельную угрозу.  Щеки мои пылали, сердце отчаянно колотилось.    

– Никто тебя не принуждает, дружок, – сказал  Сильвер. – Обдумай хорошенько. Торопиться нам некуда: ведь в твоем  обществе никогда не соскучишься.    

– Ну что ж, – сказал я, несколько осмелев, –  раз вы хотите, чтобы я решил, на чью сторону мне перейти, вы должны объяснить  мне, что тут у вас происходит. Почему вы здесь и где мои друзья?    

– Что происходит? – угрюмо повторил один из  пиратов. – Много бы я дал, чтобы понять, что тут у нас происходит.    

– Заткнись, пока тебя не спрашивают! – сердито  оборвал его Сильвер и затем с прежней учтивостью снова обратился ко мне. –  Вчера утром, мистер Хокинс, – сказал он, – к нам явился доктор Ливси  с белым флагом. «Вы остались на мели, капитан Сильвер, – сказал он, –  корабль ушел». Пока мы пили ром и пели песни, мы прозевали корабль. Я этого не  отрицаю. Никто из нас не глядел за кораблем. Мы выбежали на берег, и, клянусь  громом, наш старый корабль исчез. Мы просто чуть не повалились на месте. «Что  ж, – сказал доктор, – давайте заключать договор». Мы заключили  договор – я да он, – и вот мы получили ваши припасы, ваше бренди, вашу  крепость, ваши дрова, которые вы так предусмотрительно нарубили, всю, так  сказать, вашу лодку, от салинга до кильсона.[77]  А сами они ушли. И где они теперь, я не знаю.    

Он снова спокойно затянулся.    

– А если ты думаешь, что тебя включили в договор, –  продолжал он, – так вот последние слова доктора. «Сколько вас осталось?» –  спросил я.»Четверо, – ответил он. – Четверо и один из них раненый. А  где этот проклятый мальчишка, не знаю и знать не желаю, – сказал  он. – Нам противно о нем вспоминать». Вот его собственные слова.    

– Это все? – спросил я.    

– Все, что тебе следует знать, сынок, – ответил  Сильвер.    

– А теперь я должен выбирать?    

– Да, теперь ты должен выбирать, – сказал Сильвер.    

– Ладно, – сказал я. – Я не так глуп и знаю,  на что иду. Делайте со мной что хотите, мне все равно. С тех пор как я  встретился с вами, я привык смотреть смерти в лицо. Но прежде я хочу вам кое о  чем рассказать, – продолжал я, все больше волнуясь. – Положение ваше  скверное: корабль вы потеряли, сокровища вы потеряли, людей своих потеряли.  Ваше дело пропащее. И если вы хотите знать, кто виноват во всем этом, знайте:  виноват я, и больше никто. Я сидел в бочке из-под яблок в ту ночь, когда мы  подплывали к острову, и я слышал все, что говорили вы, Джон, и ты, Дик Джонсон,  и что говорил Хендс, который теперь на дне моря. И все, что я подслушал, я в  тот же час рассказал. Это я перерезал у шхуны якорный канат, это я убил людей,  которых вы оставили на борту, это я отвел шхуну в такое потайное место, где вы  никогда не найдете ее. Вы в дураках, а не я, и я боюсь вас не больше, чем мухи.  Можете убить меня или пощадить, как вам угодно. Но я скажу еще кое-что, и  хватит. Если вы пощадите меня, я забуду все прошлое и, когда вас будут судить  за пиратство, попытаюсь спасти вас от петли. Теперь ваш черед выбирать. Моя  смерть не принесет вам никакой пользы. Если же вы оставите меня в живых, я  постараюсь, чтобы вы не попали на виселицу.    

Я умолк. Я задыхался. К моему изумлению, никто из них даже  не двинулся с места. Они глядели на меня, как овцы. Не дождавшись ответа, я  продолжал:    

– Мне сдается, мистер Сильвер, что вы здесь самый  лучший человек. И если мне доведется погибнуть, расскажите доктору, что я умер  не бесславною смертью.    

– Буду иметь это в виду, – сказал Сильвер таким  странным тоном, что я не мог понять, насмехается он надо мной или ему пришлось  по душе мое мужество.    

– Не забудьте… – крикнул старый моряк с темным от  загара лицом, по имени Морган, тот самый, которого я видел в таверне  Долговязого Джона в Бристольском порту, – не забудьте, что это он узнал  тогда Черного Пса!    

– Это еще не все, – добавил Сильвер. – Он,  клянусь громом, тот самый мальчишка, который вытащил карту из сундука Билли  Бонса. Наконец-то Джим Хокинс попал нам в руки!    

– Пустить ему кровь! – крикнул Морган и выругался.    

И, выхватив нож, он вскочил с такой легкостью, будто ему  было двадцать лет.    

– На место! – крикнул Сильвер. – Кто ты  такой, Том Морган? Быть может, ты думаешь, что ты здесь капитан? Клянусь, я  научу тебя слушаться. Только посмей мне перечить! За последние тридцать лет  всякий, кто становился у меня на дороге, попадал либо на рею, либо за борт,  рыбам на закуску. Да! Запомни, Том Морган: не было еще человека, который  остался бы жить на земле после того, как не поладил со мной.    

Том замолк, но остальные продолжали ворчать.    

– Том верно говорит, – сказал один.    

– Довольно было надо мной командиров, – прибавил  другой, – и, клянусь виселицей, Джон Сильвер, я не позволю тебе водить  меня за нос!    

– Джентльмены, кто из вас хочет иметь дело со  мной? – проревел Сильвер.    

Он сидел на бочонке и теперь подался вперед. В правой руке у  него была горящая трубка.    

– Ну, чего же вам надо? Говорите прямо. Или вы онемели?  Выходи, кто хочет, я жду. Я не для того прожил столько лет на земле, чтобы  какой-нибудь пьяный индюк становился мне поперек дороги. Вы знаете наш обычай.  Вы считаете себя джентльменами удачи. Ну что же, выходите, я готов. Пусть тот,  у кого хватит духу, вынет свой кортик, и я, хоть и на костыле, увижу, какого цвета  у него потроха, прежде чем погаснет эта трубка!    

Никто не двинулся. Никто не ответил ни слова.    

– Вот так вы всегда, – продолжал Сильвер, сунув  трубку в рот.    

– Молодцы, нечего сказать! Не слишком-то храбры в бою.  Или вы не способны понять простую человеческую речь? Ведь я здесь капитан, я  выбран вами. Я ваш капитан, потому что я на целую морскую милю умнее вас всех.  Вы не хотите драться со мной, как подобает джентльменам удачи. Тогда, клянусь  громом, вы должны меня слушаться! Мне по сердцу этот мальчишка. Лучше его я  никого не видел. Он вдвое больше похож на мужчину, чем такие крысы, как вы. Так  слушайте: кто тронет его, будет иметь дело со мной.    

Наступило долгое молчание.    

Я, выпрямившись, стоял у стены. Сердце мое все еще стучало,  как молот, но у меня зародилась надежда. Сильвер сидел, скрестив руки и  прислонившись к стене. Он сосал трубку и был спокоен, как в церкви. Только  глаза его бегали. Он наблюдал украдкой за своей буйной командой. Пираты отошли  в дальний угол и начали перешептываться. Их шипенье звучало у меня в ушах,  словно шум реки. Иногда они оборачивались, и багряный свет головни падал на их  взволнованные лица. Однако поглядывали они не на меня, а на Сильвера.    

– Вы, кажется, собираетесь что-то сказать? –  проговорил Сильвер и плюнул далеко перед собой. – Ну что ж, говорите, я  слушаю.    

– Прошу прощения, сэр, – начал один из  пиратов. – Вы часто нарушаете наши обычаи. Но есть обычай, который даже  вам не нарушить. Команда недовольна, а между тем, разрешите сказать, у этой  команды есть такие же права, как и у всякой другой. Мы имеем право собраться и  поговорить. Прошу прощения, сэр, так как вы все же у нас капитан, но я хочу  воспользоваться своим правом и уйти на совет.    

Изысканно отдав Сильверу честь, этот высокий болезненный  желтоглазый матрос лет тридцати пяти спокойно пошел к выходу и скрылся за  дверью. Остальные вышли вслед за ним. Каждый отдавал Сильверу честь и бормотал  что-нибудь в свое оправдание.    

– Согласно обычаю, – сказал один.    

– На матросскую сходку, – сказал Морган.    

Мы с Сильвером остались вдвоем у горящей головни.    

Повар сразу же вынул изо рта свою трубку.    

– Слушай, Джим Хокинс, – проговорил он еле слышным  настойчивым шепотом, – ты на волосок от смерти и, что хуже всего, от  пытки. Они хотят разжаловать меня. Ты видел, как я за тебя заступался. Сначала  мне не хотелось тебя защищать, но ты сказал несколько слов, и я переменил мои  планы. Я был в отчаянии от своих неудач, от мысли о виселице, которая мне  угрожает. Услыхав твои слова, я сказал себе: заступись за Хокинса, Джон, и  Хокинс заступится за тебя. Ты – его последняя карта, Джон, а он, клянусь  громом, твоя последняя карта! Услуга за услугу, решил я. Ты спасешь себе  свидетеля, когда дело дойдет до суда, а он спасет твою шею.    

Я смутно начал понимать, в чем дело.    

– Вы хотите сказать, что ваша игра проиграна? –  спросил я.    

– Да, клянусь дьяволом! – ответил он. – Раз  нет корабля, значит, остается одна только виселица. Я упрям, Джим Хокинс, но,  когда я увидел, что в бухте уже нет корабля, я понял: игра наша кончена. А эти  пускай совещаются, все они безмозглые трусы. Я постараюсь спасти твою шкуру. Но  слушай, Джим, услуга за услугу: ты спасешь Долговязого Джона от петли.    

Я был поражен. За какую жалкую соломинку хватается он,  старый пират, атаман!    

– Я сделаю все, что могу, – сказал я.    

– Значит, по рукам! – воскликнул он. – Ты  дешево отделался, да и я, клянусь громом, получил надежду на спасение.    

Он проковылял к головне, горевшей возле дров, и снова  закурил свою трубку.    

– Пойми меня, Джим, – продолжал он  вернувшись. – У меня еще есть голова на плечах, и я решил перейти на  сторону сквайра. Я знаю, что ты спрятал корабль где-нибудь в безопасном месте.  Как ты это сделал, я не знаю, но я уверен, что корабль цел и невредим. Хендс и  О'Брайен оказались глупцами. На них я никогда не надеялся. Заметь: я у тебя  ничего не спрашиваю и другим не позволю спрашивать. Я знаю правила игры и  понимаю, что проиграл. А ты такой молодой, такой храбрый, и, если мы будем  держаться друг за друга, мы многого с тобой добьемся.    

Он нацедил в жестяную кружку коньяку из бочонка.    

– Не хочешь ли выпить, приятель? – спросил он.    

Я отказался.    

– А я выпью немного, Джим, – сказал он. –  Впереди у меня столько хлопот, нужно же мне пришпорить себя. Кстати о хлопотах.  Зачем было доктору отдавать мне эту карту, милый Джим?    

На лице моем выразилось такое неподдельное изумление, что он  понял бесполезность дальнейших вопросов.    

– Да, он дал мне свою карту… И тут, без сомнения,  что-то не так. Тут что-то кроется, Джим… плохое или хорошее.    

Он снова хлебнул коньяку и покачал своей большой головой с  видом человека, ожидающего неминуемых бед.    

 Глава 29. ЧЕРНАЯ МЕТКА ОПЯТЬ    

     

Сходка пиратов продолжалась уже много времени, когда один из  них воротился в блокгауз и, с насмешливым видом отдав Сильверу честь, попросил  разрешения взять головню. Сильвер изъявил свое согласие, и посланный удалился,  оставив нас обоих в темноте.    

– Приближается буря, Джим, – сказал Сильвер.    

Он стал обращаться со мной по-приятельски.    

Я подошел к ближайшей бойнице и глянул во двор. Костер почти  догорел. Света он уже не давал никакого; немудрено, что заговорщикам  понадобилась головня. Они собрались в кружок на склоне холма между домом и  частоколом. Один из них держал головню. Другой стоял посередине на коленях. В  руке у него был открытый нож, лезвие которого поблескивало, озаренное то луной,  то факелом. Остальные немного согнулись, как будто глядя, что он делает. У него  в руках появилась какая-то книга. И не успел я подумать, откуда у него такая  неподходящая для разбойника вещь, как он поднялся с колен, и все гурьбой направились  к дому.    

– Они идут сюда, – сказал я.    

Я стал на прежнее место. Не желая уронить свое достоинство,  я не хотел, чтобы пираты заметили, что я наблюдаю за ними.    

– Милости просим, дружок, пусть идут! – весело  сказал Сильвер.    

– У меня еще есть чем их встретить.    

Дверь распахнулась, и пятеро пиратов нерешительно столпились  у порога, проталкивая вперед одного.    

При других обстоятельствах было бы забавно смотреть, как  медленно и боязливо подходит выборный, останавливаясь на каждом шагу и вытянув  правую руку, сжатую крепко в кулак.    

– Подойди ближе, приятель, – сказал  Сильвер, – и не бойся: я тебя не съем. Давай, увалень, – что там у  тебя? Я знаю обычаи. Я депутата не трону.    

Ободренный этими словами, разбойник ускорил шаг и, сунув  что-то Сильверу в руку, торопливо отбежал назад к товарищам.    

Повар глянул на свою ладонь.    

– Черная метка! Так я и думал, – проговорил  он. – Где вы достали бумагу?.. Но что это? Ах вы, несчастные! Вырезали из  Библии! Ну, будет уж вам за это! И какой дурак разрезал Библию?    

– Вот видите! – сказал Морган. – Что я  говорил? Ничего хорошего не выйдет из этого.    

– Ну, теперь уж вам не отвертеться от виселицы, –  продолжал Сильвер. – У какого дурака вы взяли эту Библию?    

– У Дика, – сказал кто-то.    

– У Дика? Ну, Дик, молись богу, – проговорил  Сильвер, – потому что твоя песенка спета. Уж я верно тебе говорю. Пропало  твое дело, накажи меня бог!    

Но тут вмешался желтоглазый верзила.    

– Довольно болтать, Джон Сильвер, – сказал  он. – Команда, собравшись на сходку, как велит обычай джентльменов удачи,  вынесла решение послать тебе черную метку. Переверни ее, как велит наш обычай,  и прочти, что на ней написано. Тогда ты заговоришь по-иному.    

– Спасибо, Джордж, – отозвался Сильвер. – Ты  у нас деловой человек и знаешь наизусть наши обычаи. Что ж тут написано? Ага!  «Низложен». Так вот в чем дело! И какой хороший почерк! Точно в книге. Это у  тебя такой почерк, Джордж? Ты первый человек во всей команде. Я нисколько не  удивлюсь, если теперь выберут капитаном тебя. Дай мне, пожалуйста, головню, а  то трубка у меня никак не раскуривается.    

– Ну-ну! – сказал Джордж. – Нечего тебе  морочить команду. Послушать тебя – ты и такой и сякой, но все же слезай с этой  бочки. Ты уже у нас не капитан. Слезай с бочки и не мешай нашим выборам!    

– А я думал, ты и вправду знаешь обычаи, –  презрительно возразил Сильвер. – Тебе придется еще малость подождать,  потому что я покуда все еще ваш капитан. Вы должны предъявить мне свои  обвинения и выслушать мой ответ. А до той поры ваша черная метка будет стоить  не дороже сухаря. Посмотрим, что из этого выйдет.    

– Не бойся, обычаев мы не нарушим, – ответил  Джордж. – Мы хотим действовать честно. Вот тебе наши обвинения. Во-первых,  ты провалил все дело. У тебя не хватит дерзости возражать против этого.  Во-вторых, ты позволил нашим врагам уйти, хотя здесь они были в настоящей  ловушке. Зачем они хотели уйти? Не знаю. Но ясно, что они зачем-то хотели уйти.  В-третьих, ты запретил нам преследовать их. О, мы тебя видим насквозь, Джон  Сильвер! Ты ведешь двойную игру. В-четвертых, ты заступился за этого мальчишку.    

– Это все? – спокойно спросил Сильвер.    

– Вполне достаточно, – ответил Джордж. – Нас  из-за твоего ротозейства повесят сушиться на солнышке.    

– Теперь послушайте, что я отвечу на эти четыре пункта.  Я буду отвечать по порядку. Вы говорите, что я провалил все дело? Но ведь вы  знаете, чего я хотел. Если бы вы послушались меня, мы все теперь находились бы  на «Испаньоле», целые и невредимые, и золото лежало бы в трюме, клянусь громом!  А кто мне помешал? Кто меня торопил и подталкивал – меня, вашего законного капитана?  Кто прислал мне черную метку в первый же день нашего прибытия на остров и начал  всю эту дьявольскую пляску? Прекрасная пляска – я пляшу вместе с вами, – в  ней такие же коленца, какие выкидывают те плясуны, что болтаются в лондонской  петле. А кто все начал? Эндерсон, Хенд и ты, Джордж Мерри. Из этих смутьянов ты  один остался в живых. И у тебя хватает наглости лезть в капитаны! У тебя,  погубившего чуть не всю нашу шайку! Нет, из этого не выйдет ни черта!    

Сильвер умолк. По лицу Джорджа и остальных я видел, что  слова его не пропали даром.    

– Это пункт первый! – воскликнул Сильвер, вытирая  вспотевший лоб. – Клянусь, мне тошно разговаривать с вами. У вас нет ни  рассудка, ни памяти. Удивляюсь, как это ваши мамаши отпустили вас в море! В  море! Это вы-то джентльмены удачи? Уж лучше бы вы стали портными…    

– Перестань ругаться, – сказал Морган. –  Отвечай на остальные обвинения.    

– А, на остальные! – крикнул Джон. –  Остальные тоже хороши. Вы говорите, что наше дело пропащее. Клянусь громом, вы  даже не подозреваете, как оно плохо! Мы так близко от виселицы, что шея моя уже  коченеет от петли. Так и вижу, как болтаемся мы в железных оковах, а над нами  кружат вороны. Моряки показывают на нас пальцами во время прилива. «Кто это?» –  спрашивает один.»Это Джон Сильвер. Я хорошо его знал», – отвечает другой.  Ветер качает повешенных и разносит звон цепей. Вот что грозит каждому из нас  из-за Джорджа Мерри, Хендса, Эндерсона и других идиотов! Затем, черт подери,  вас интересует пункт четвертый – вот этот мальчишка. Да ведь он заложник,  понимаете? Неужели мы должны уничтожить заложника? Он, быть может, последняя  наша надежда. Убить этого мальчишку? Нет, мои милые, не стану его убивать.  Впрочем, я еще не ответил по третьему пункту. Отлично, извольте, отвечу. Может  быть, вы ни во что не ставите ежедневные визиты доктора, доктора, окончившего  колледж? Твоему продырявленному черепу, Джон, уже не надобен доктор? А ты,  Джордж Мерри, которого каждые шесть часов трясет лихорадка, у которого глаза  желтые, как лимон, – ты не хочешь лечиться у доктора? Быть может, вы не  знаете, что сюда скоро должен прийти второй корабль на помощь? Однако он скоро  придет. Вот когда вам пригодится заложник. Затем пункт второй: вы обвиняете  меня в том, что я заключил договор. Да ведь вы сами на коленях умоляли меня  заключить его. Вы ползали на коленях, вы малодушничали, вы боялись умереть с голоду…  Но все это пустяки. Поглядите – вот ради чего я заключил договор!    

И он бросил на пол лист бумаги. Я сразу узнал его. Это была  та самая карта на желтой бумаге, с тремя красными крестиками, которую я нашел  когда-то на дне сундука Билли Бонса.    

Я никак не мог уразуметь, почему доктор отдал ее Сильверу.    

Разбойников вид этой карты поразил еще сильнее, чем меня.  Они накинусь на нее, как коты на мышь. Они вырывали ее друг у друга из рук с  руганью, с криками, с детским смехом. Можно было подумать, что они не только  уже трогают золото пальцами, но везут его в полной сохранности на корабле.    

– Да, – сказал один, – это подпись Флинта,  можете не сомневаться. «Д.Ф.», а внизу мертвый узел. Он всегда подписывался  так.    

– Все это хорошо, – сказал Джордж, – но как  мы увезем сокровища, если у нас нет корабля?    

Сильвер внезапно вскочил, держась рукой за стену.    

– Предупреждаю тебя в последний раз, Джордж! –  крикнул он. – Еще одно слово, и я буду драться с тобой… Как? Почем я знаю  как! Это ты должен мне сказать, ты и другие, которые проворонили мою шхуну, с  твоей помощью, черт возьми! Но нет, мне незачем ждать от тебя умного слова – ум  у тебя тараканий. Но разговаривать учтиво ты должен, или я научу тебя  вежливости!    

– Правильно, – сказал старик Морган.    

– Еще бы! Конечно, правильно! – подхватил корабельный  повар. – Ты потерял наш корабль. Я нашел вам сокровища. Кто же из нас  стоит большего? Но, клянусь, я больше не желаю быть у вас капитаном. Выбирайте,  кого хотите. С меня довольно!    

– Сильвера! – заорали все. – Окорок на веки  веков! Окорока в капитаны!    

– Так вот что вы теперь запели! – крикнул  повар. – Джордж, милый друг, придется тебе подождать до другого случая.  Счастье твое, что я не помню худого. Сердце у меня отходчивое. Что же делать с  этой черной меткой, приятели? Теперь она как будто ни к чему. Дик загубил свою  душу, изгадил свою Библию, и все понапрасну.    

– А может быть, она еще годится для присяги? –  спросил Дик, которого, видимо, сильно тревожило совершенное им кощунство.    

– Библия с отрезанной страницей! – ужаснулся  Сильвер. – Ни за что! В ней не больше святости, чем в песеннике.    

– И все же на всякий случай лучше ее сохранить, –  сказал Дик.    

– А вот это, Джим, возьми себе на память, – сказал  Сильвер, подавая мне черную метку.    

Величиной она была с крону.[78]  Одна сторона белая – Дик разрезал самую последнюю страницу Библии, – на  другой стороне были напечатаны стиха два из Апокалипсиса. Я помню, между прочим,  два слова: «псы и убийцы». Сторона с текстом была вымазана сажей, которая  перепачкала мне пальцы. А на чистой стороне углем было выведено одно слово:  «Низложен».    

Сейчас эта черная метка лежит предо мною, но от надписи  углем остались только следы царапин, как от когтя.    

Так окончились события этой ночи. Выпив рому, мы улеглись  спать. Сильвер в отместку назначил Джорджа Мерри в часовые, пригрозив ему смертью,  если он недоглядит чего-нибудь.    

Я долго не мог сомкнуть глаз. Я думал о человеке, которого  убил, о своем опасном положении и прежде всего о той замечательной игре,  которую вел Сильвер, одной рукой удерживавший шайку разбойников, а другой  хватавшийся за всякое возможное и невозможное средство, чтобы спасти свою  ничтожную жизнь. Он мирно спал и громко храпел. И все же сердце у меня сжималось  от жалости, когда я глядел на него и думал, какими опасностями он окружен и  какая позорная смерть ожидает его.    

 Глава 30. НА ЧЕСТНОЕ СЛОВО    

     

Меня разбудил, вернее – всех нас разбудил, потому что  вскочил даже часовой, задремавший у двери, ясный, громкий голос, прозвучавший  на опушке леса:    

– Эй, гарнизон, вставай! Доктор идет!    

Действительно, это был доктор. Я обрадовался, услышав его  голос, но к радости моей примешивались смущение и стыд. Я вспомнил о своем  неповиновении, о том, как я тайком убежал от товарищей. И к чему это все  привело? К тому, что я сижу в плену у разбойников, которые могут каждую минуту  лишить меня жизни. Мне было стыдно взглянуть доктору в лицо. Доктор, вероятно,  поднялся еще до света, потому что день только начинался. Я подбежал к бойнице и  выглянул. Он стоял внизу, по колено в ползучем тумане, как некогда стоял у  этого же блокгауза Сильвер.    

– Здравствуйте, доктор! С добрым утром, сэр! –  воскликнул Сильвер, уже протерев как следует глаза и сияя приветливой  улыбкой. – Рано же вы поднялись! Ранняя птица больше корма клюет, как  говорит поговорка… Джордж, очнись, сын мой, и помоги доктору Ливси взойти на корабль…  Все в порядке, доктор. Ваши пациенты куда веселей и бодрей!    

Так он балагурил, стоя на вершине холма с костылем под  мышкой, опираясь рукой о стену, – совсем прежний Джон и по голосу, и по  ухваткам, и по смеху.    

– У нас есть сюрприз для вас, сэр, – продолжал  он. – Один маленький приезжий, хе-хе! Новый жилец, сэр, жилец хоть куда!  Спит как сурок, ей-богу. Всю ночь проспал рядом с Джоном, борт о борт.    

Доктор Ливси тем временем перелез через частокол и подошел к  повару. И я услышал, как дрогнул его голос, когда он спросил: