1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
— Превосходная игра — славный спорт — полезные  упражнения — весьма!    

Эти слова поразили слух мистера Пиквика, вошедшего в  палатку, и первое, что представилось его взорам, был облаченный в зеленый фрак  спутник по рочестерской карете, разглагольствовавший в назидание избранному  кружку лучших магльтонцев и к немалому их удовольствию. В его костюме произошли  некоторые изменения к лучшему, он надел сапоги, но не узнать его было нельзя.    

Незнакомец мгновенно признал своих друзей; рванувшись  вперед, он схватил мистера Пиквика за руку и со свойственной ему порывистостью  потащил его к стулу, болтая при этом так, словно все приготовления к игре  производились под особым его покровительством и руководством.    

— Сюда — сюда — превосходная затея — море пива —  огромные бочки; горы мяса — целые туши; горчица — возами; чудесный денек —  присаживайтесь — будьте как дома — рад вас видеть — весьма!    

Мистер Пиквик сел, как было ему предложено, и мистер Уинкль  с мистером Снодграссом тоже подчинились настояниям таинственного друга. Мистер  Уордль молча смотрел и дивился.    

— Мистер Уордль — мой друг, — представил мистер  Пиквик.    

— Ваш друг! — Дорогой сэр, как поживаете? —  Друг моего друга — дайте мне вашу руку. сэр.    

И незнакомец с жаром, приличествующим многолетней дружбе,  схватил руку мистера Уордля, отступил затем на шаг, как бы желая лучше  разглядеть его лицо и фигуру, и снова пожал ему руку едва ли не с большим  пылом, чем в первый раз.    

— А как вы здесь очутились? — спросил мистер  Пиквик с улыбкой, в которой благорасположение боролось с удивлением.    

— Как? — отозвался незнакомец. — остановился  в «Короне» — «Корона» в Магльтоне — компанию — фланелевые куртки — белые штаны  — сандвичи с анчоусами — жареные почки с перцем — превосходные ребята —  чудесно!    

Мистер Пиквик, в достаточной мере изучивший стенографическую  систему незнакомца, понял из этих стремительных и бессвязных слов, что тот  каким-то образом завязал знакомство с объединенными магльтонцами и сумел  превратить его в добрые товарищеские отношения, после чего добиться приглашения  было уже легко. Удовлетворив свое любопытство и надев очки, мистер Пиквик  приготовился наблюдать игру, которая только что началась.    

Игру начинал объединенный Магльтон. Внимание напряглось,  когда мистер Дамкинс и мистер Поддер, два прославленнейших члена этого  превосходнейшего клуба, прошествовали, с битой в руке, каждый к своим воротцам.  Мистер Лаффи — лучшее украшение Дингли Делла — был избран бросать шар против  грозного Дамкинса, а мистеру Страглсу поручили исполнять ту же приятную  обязанность по отношению к доселе непобедимому Поддеру. Несколько игроков  должны были «караулить» в разных частях поля, и каждый принял соответствующую  позу опершись обеими руками о колени и наклонившись так, словно он подставлял  спину неумелому любителю чехарды. Все настоящие игроки в крикет принимают  именно такую позу, и весьма распространено мнение, что при всякой другой позе  немыслимо караулить надлежащим образом.    

Судьи поместились за воротцами; счетчики приготовились  отмечать перебежки; наступила глубокая тишина. Мистер Лаффи отступил за воротца  неподвижного Поддера и несколько секунд держал мяч у правого глаза. Дамкинс  уверенно ждал полета мяча, не отрывая глаз от Лаффи.    

— Подаю! — внезапно крикнул боулер[38].    

Мяч, вырвавшись из его руки, полетел прямо и быстро к  средней спице ворот.    

Зоркий Дамкинс был начеку, он припал на конец биты и метнул  мяч через головы скаутов, наклонившихся достаточно низко.    

— Бегите, бегите… еще раз. Ну же, отбивайте, отбивайте…  стойте еще раз — нет — да — нет — отбивайте его, отбивайте!    

Эти возгласы последовали за ударом, в результате которого  объединенный Магльтон приобрел два очка. И Поддер не зевал, увенчивая лаврами  себя и объединенный Магльтон. Он задерживал сомнительные мячи, пропускал  плохие, принимал хорошие и заставлял их летать по всему полю. Скауты изнемогали  от жары и усталости; боулеры сменяли друг друга, боулируя до боли в руках; но  Дамкинс и Поддер оставались непобедимыми. Если какой-нибудь пожилой джентльмен  старался задержать мяч, этот последний проскакивал у него между ногами или  проскальзывал сквозь пальцы. Если джентльмен худощавый пытался его поймать, мяч  ударял его по носу и, весело отскочив, развивал еще большую скорость, а глаза  худощавого джентльмена наполнялись слезами, и он корчился от боли. Когда мяч  летел прямо к воротцам, Дамкинс его опережал. Словом, когда Дамкинс был пойман  и Поддер был сбит, объединенный Магльтон насчитывал пятьдесят четыре очка, а  достижения динглиделлцев были столь же бледны, как и их физиономии. Слишком  неравны были шансы, чтобы надеяться на реванш. Тщетно неистовый Лаффи и  восторженный Страглс делали все, что подсказывали им опыт и мастерство, чтобы  отвоевать для Дингли Делла пространство, потерянное им в ходе борьбы. Ничто не  помогло, и после непродолжительного сопротивления Дингли Делл сдался и признал  превосходство объединенного Магльтона.    

Тем временем незнакомец ел, пил и болтал без устали. При  каждом хорошем ударе он выражал игроку свое удовольствие и одобрение самым  снисходительным и покровительственным тоном, который не мог не польстить  заинтересованной стороне; а при каждой неудачной попытке поймать или задержать  мяч не скрывал своей досады, бросая по адресу злополучного субъекта такие  слова: «Ах, ах! глупо!», «Дырявые руки», «Растяпа», «Хвастун» и другие подобные  же восклицания, которые, по-видимому, упрочили за ним в глазах всех присутствующих  репутацию превосходнейшего и непогрешимого судьи, посвященного во все тайны  великого искусства благородной игры в крикет.    

— Чудесная игра — прекрасно играли — великолепные  удары, — говорил незнакомец по окончании игры, когда представители обеих  команд ввалились в палатку.    

— А вы играли в крикет, сэр? — осведомился мистер  Уордль, которого очень забавляла его болтливость.    

— Играл? Ну, еще бы — сотни раз — не здесь — в  Вест-Индии — увлекательная игра — возбуждающая — весьма!    

— Должно быть, жарко играть в таком климате? —  заметил мистер Пиквик.    

— Жарко? — Как в пекле — накалено — жжет.  Участвовал однажды в матче — бессменно у ворот — с другом полковником — сэр  Томас Блезо — кто сделает больше перебежек — бросили жребий — мне начинать —  семь часов утра — шесть туземцев караульщиками — начал — держусь — жара  убийственная — туземцы падают в обморок — пришлось унести — вызвали полдюжины  новых — и эти в обмороке — Блезо боулирует — его поддерживают два туземца — не  может выбить меня — тоже в обморок — снял полковника — не хотел сдаваться —  верный слуга — Квенко Самба — остается последний — солнце припекает — бита в  пузырях — мяч почернел — пятьсот семьдесят перебежек — начинаю изнемогать —  Квенко напрягает последние силы — выбивает меня — принимаю ванну и иду обедать.    

— А что сталось с этим… как его? — осведомился  мистер Уордль.    

— Блезо?    

— Нет, с другим джентльменом.    

— Квенко Самба?    

— Да, сэр.    

— Бедняга Квенко — так и не оправился — меня выбил —  себя убил — умер, сэр!    

Тут незнакомец уткнулся носом в коричневую кружку; хотел ли  он скрыть свое волнение, или отведать се содержимое — мы судить не беремся.  Знаем только, что он вдруг оторвался от кружки, вздохнул протяжно и глубоко и с  тревогой поднял голову, когда два главнейших члена Динглиделлского клуба  приблизились к мистеру Пиквику и сказали:    

— Сэр, мы собираемся устроить скромный обед в «Синем  Льве»; надеемся, что вы с вашими друзьями присоединитесь к нам.    

— Конечно, — сказал мистер Уордль, — в число  наших друзей мы включим и мистера… — И он повернулся к незнакомцу.    

— Джингль, — сообщил этот расторопный джентльмен,  тотчас же поняв намек. — Джингль — Альфред Джингль, эсквайр, из поместья  Голое место.    

— Я буду очень рад, — сказал мистер Пикник.    

— Я тоже, — объявил мистер Альфред Джингль, одной  рукой беря под руку мистера Пиквика, а Другой — мистера Уордля и  конфиденциально нашептывая на ухо первому джентльмену: — Чертовски хороший обед  — холодный, но превосходный — утром заглянул и зал — птица и паштеты и всякая  всячина — чудесные ребята — вдобавок хороший тон — воспитанные — весьма!    

Когда все предварительные церемонии были исполнены,  компания, разбившись на маленькие группы по два-три человека, отправилась в  город, и не прошло и четверти часа, как все уже сидели в большом зале  магльтонской гостиницы «Синий Лев». Председательствовал мистер Дамкинс, а  мистер Лаффи исполнял обязанности его заместителя.    

Зал наполнился громким говором и стуком ножей, вилок и  тарелок, метались три бестолковых лакея, и быстро исчезали сытные яства; во  всем, что так или иначе способствовало суматохе, мистер Джингль принимал  участие, с успехом заменяя по крайней мере полдюжины простых смертных. Когда  каждый съел столько, сколько мог вместить, скатерть была снята, и на столе  появились стаканы, бутылки и десерт; лакеи удалились, чтобы «привести все в  порядок» — иными словами, воспользоваться в собственных своих интересах  остатками яств и напитков, какими им удалось завладеть.    

Среди последовавшего засим общего говора и смеха пребывал в  полном молчании лишь один маленький человек с одутловатой физиономией, которая  явно предупреждала: «Не говорите мне ничего, или я буду вам возражать»; когда  разговор стихал, он осматривался по сторонам, словно готовясь произнести нечто  весьма значительное, и время от времени покашливал отрывисто и с невыразимым  величием. Наконец, улучив момент, когда шум поутих, человечек произнес очень  громко и торжественно:    

— Мистер Лаффи!    

Все и каждый погрузились в глубокое молчание, когда  названный джентльмен откликнулся:    

— Сэр?    

— Я хочу обратиться к вам с несколькими словами, сэр, если  вы предложите джентльменам наполнить стаканы.    

Мистер Джингль покровительственно крикнул: «Слушайте,  слушайте», — на что откликнулись все присутствующие, и когда стаканы были  наполнены, заместитель председателя провозгласил с видом глубокомысленным:    

— Мистер Стэпл.    

— Сэр, — сказал, вставая, человечек, — с тем,  что я имею сказать, я хочу обратиться к вам, а не к нашему достойному  председателю, ибо наш достойный председатель является в некоторой мере — я бы  мог сказать: в значительной мере — объектом того, что я намерен сказать или —  если можно так сказать — что я намерен…    

— Изложить, — подсказал мистер Джингль.    

— Вот именно, изложить, — продолжал человечек.  Очень благодарен моему почтенному другу, если он разрешит мне называть его этим  именем (четыре «правильно» и одно «конечно» — из уст мистера Джингля). Сэр, я —  деллец, динглиделлец. (Одобрительные возгласы.) Я не могу претендовать на честь  почитаться жителем Магльтона, и, признаюсь откровенно, сэр, я не домогаюсь этой  чести, и я вам объясню, сэр, почему («слушайте!»): за объединенным Магльтоном я  охотно признаю все те почести и отличия, на которые он вправе  претендовать, — они слишком многочисленны и слишком хорошо известны, чтобы  нуждаться в перечислении. Но, сэр, не забывая о том, что объединенный Магльтон  породил Дамкинса и Поддера, будем помнить всегда, что Дингли Делл может  похвалиться Лаффи и Страглсом. (Овации.) Пусть не подумают, будто я хочу  умалить достоинства двух первых джентльменов. Сэр, я завидую чувствам,  обуревающим их по случаю сегодняшнего события. (Одобрение.) Вероятно, каждый  слушающий меня джентльмен знает, какой ответ дал императору Александру некий  оригинал, который, употребляя заурядный образ, ютился в бочке. «Не будь я  Диогеном, — сказал он, — я бы хотел быть Александром». И я нахожу,  что эти джентльмены могут сказать: «Не будь я Дамкинсом, я бы хотел быть Лаффи,  не будь я Поддером, я бы хотел быть Страглсом». (Общий восторг.) Но,  джентльмены Магльтона! В одном ли только крикете проявляют свое превосходство  ваши сограждане? Разве не приходилось вам слышать о Дамкинсе как об  олицетворении твердости характера? Разве вы не привыкли связывать имя Поддера с  защитою прав собственности? (Громкие аплодисменты.) Когда вы вели борьбу за  свои права, свободу и привилегии, разве не возникали у вас, хотя бы на секунду,  опасения и вы не предавались отчаянию? И когда пребывали вы в унынии, разве не  имя Дамкинса вновь раздувало в вашей груди пламя, готовое угаснуть, и разве не  достаточно было одного слова из уст этого человека, чтобы вновь запылало яркое  пламя, словно никогда оно не угасало? (Бурные овации.) Джентльмены, два имени —  Дамкинс и Поддер — я предлагаю окружить сияющим ореолом восторженных  рукоплесканий!    

Тут человечек умолк, и все присутствующие начали кричать и  стучать по столу, каковому занятию предавались с небольшими перерывами весь  остаток вечера. Тосты следовали за тостами. Мистер Лаффи и мистер Страглс,  мистер Пиквик и мистер Джингль — все по очереди служили объектами неумеренных  похвал, и каждый по установленному порядку отвечал благодарностью за честь,  которой удостоился.    

Преисполненные энтузиазма к благородному делу, которому мы  себя посвятили, мы почувствовали бы невыразимую гордость и уверенность в том,  что нами совершено нечто обеспечивающее нам бессмертие, коего в настоящее время  мы лишены, имей мы возможность предложить нашим ревностным читателям хотя бы  самый поверхностный отчет об этих речах. Мистер Снодграсс сделал, по  обыкновению, великое множество записей, которые несомненно доставили бы весьма  полезные и ценные сведения, но от пламенного ли красноречия, или от  возбуждающего действия вина рука сего джентльмена была до такой степени  нетверда, что почерк его едва можно разобрать, а содержание записей и вовсе не  вразумительно. Благодаря терпеливому исследованию нам удалось прочесть  некоторые слова, имеющие слабое сходство с именами ораторов, и мы можем также  различить запись какой-то песни (каковую пел, должно быть, мистер Джингль), где  часто и с небольшими интервалами повторяются слова: «чаша», «искрится»,  «рубин», «веселый» и «вино». Кажется нам, в самом конце заметок мы встречаем  какой-то туманный намек на «вареные кости», а затем мелькают слова: «холодный»  и «на дворе»; по поскольку все гипотезы, какие мы могли бы создать. исходя из  этих данных, будут неизбежно основаны на догадке, мы не склонны предаваться  умозаключениям, поводом к которым могут послужить эти данные.    

Вот почему мы возвращаемся к мистеру Тапмену; добавим  только, что за несколько минут до полуночи слышно было, как собрание  знаменитостей Дингли Делла и Магльтона распевало с большим чувством и  воодушевлением прекрасную и трогательную национальную песню:    

     

Не разойдемся до утра,    

Не разойдемся до утра,    

Не разойдемся до утра.    

Пока не забрезжит свет!    

     

 Глава VIII,    

     

ярко иллюстрирующая мысль, что путь истинной любви — не  гладкий рельсовый путь     

     

Мирное уединение Дингли Делла, присутствие стольких  представительниц прекрасного пола, заботы и беспокойство, ими  проявляемое, — все это благоприятствовало росту и развитию тех нежных  чувств, какие природа заложила в груди мистера Треси Тапмена и каковым,  по-видимому, суждено было ныне сосредоточиться на одном прелестном объекте.  Юные леди были миловидны, приветливы, характер их не оставлял желать лучшего,  но в этом возрасте они отнюдь не могли претендовать на то достоинство в манере  держать себя, на тo «не тронь меня» в осанке, на то величие во взоре, которые  отличали незамужнюю тетушку от всех женщин когда-либо виденных мистером  Тапменом. Ясно, что было что-то родственное в их натуре, что-то таинственно  созвучное в их сердцах. Ее имя было первым словом, сорвавшимся с уст мистера  Тапмена, когда он, раненый, лежал на траве; и ее истерический смех был первым  звуком, коснувшимся его ушей, когда его привели домой. Но проистекало ли ее  волнение из милой и женственной чувствительности, неугасимой ни при каких  обстоятельствах, или было оно порождено более пылким и страстным чувством,  которое мог пробудить только он, единственный из смертных? Эти сомнения терзали  его мозг, когда он лежал простертый на диване; эти сомнения он намерен был разрешить  немедленно и раз навсегда.    

Был вечер. Изабелла и Эмили вышли погулять с мистером  Трандлем; старая глухая леди заснула в своем кресле; из отдаленной кухни  доносилось тихо и монотонно храпенье жирного парня; шустрые служанки вертелись  у кухонной двери, наслаждаясь приятным вечером и радостями флирта, проводимого  по всем правилам с какими-то увальнями, состоявшими при ферме; а интересная  пара сидела всеми забытая, всех забывшая, мечтая лишь друг о друге; короче  говоря, они сидели, напоминая пару сложенных лайковых перчаток, прильнув друг к  другу.    

— Я позабыла о моих цветах, — сказала тетушка.    

— Полейте их сейчас, — настойчиво посоветовал  мистер Тапмен.    

— Вы простудитесь, уже вечер, — нежно возразила  незамужняя тетушка.    

— О нет! — сказал мистер Тапмен, поднимаясь с  места. — Мне это пойдет на пользу. Разрешите вас сопровождать.    

Леди поправила повязку, которая поддерживала левую руку  юного кавалера, приняла предложенную ей правую руку и повела его в сад.    

В дальнем углу сада находилась беседка, заросшая жимолостью,  жасмином и вьющимися растениями, — одно из тех приятных убежищ, которые  возводятся гуманными людьми для удобства пауков.    

Незамужняя тетушка взяла валявшуюся в углу большую лейку и  хотела выйти из беседки. Мистер Тапмен удержал ее и усадил на скамье рядом с  собою.    

— Мисс Уордль! — сказал он.    

Незамужняя тетушка затрепетала, а камешки, случайно попавшие  в большую лейку, затарахтели, как детская погремушка.    

— Мисс Уордль, — сказал мистер Тапмен, — вы —  ангел!    

— Мистер Тапмен! — воскликнула Рейчел и сделалась  такой же красной, как лейка.    

— Больше, чем ангел! — сказал красноречивый  пиквикист. — Мне это слишком хорошо известно.    

— Говорят, все женщины — ангелы, — игриво  прошептала леди.    

— Кто же в таком случае вы? И с кем могу я вас  сравнить? — возразил мистер Тапмен. — Встречал ли кто-нибудь женщину,  похожую на вас? Где еще мог бы я найти столь редкое соединение прекрасных  качеств и красоты? Где мог бы я искать… О! — Тут мистер Тапмен умолк и  пожал руку, державшую ручку счастливой лейки.    

Леди отвернулась.    

— Мужчины такие обманщики, — чуть слышно  прошептала она.    

— Верно! — подхватил мистер Тапмен. — Но не  все. На свете есть по крайней мере одно существо, которое никогда не изменится,  одно существо, которое радо было бы посвятить всю свою жизнь вашему счастью, которое  живет только ради ваших глаз, дышит только ради вашей улыбки, несет тяжкое  бремя жизни только ради вас.    

— Если бы можно было найти такого человека…начала леди.    

— Но найти его можно, — перебил пылкий мистер  Тапмен. — Он уже найден. Мисс Уордль, он здесь.    

И не успела незамужняя тетушка угадать его намерение, как  мистер Тапмеп упал на колени к ее ногам.    

— Мистер Тапмен, встаньте! — воскликнула Рейчел.    

— Никогда! — последовал доблестный ответ. — О  Рейчел! — Он схватил ее податливую руку и прижал к губам; лейка упала на  землю. — О Рейчел, скажите, что любите меня!    

— Мистер Тапмен, — отвернувшись, прошептала  незамужняя тетушка, — я едва могу выговорить эти слова, но… но… я не  совсем равнодушна к вам.    

Едва услышав это признание, мистер Тапмен приступил к совершению  того, на что его толкало восторженное чувство и что, насколько нам известно  (ибо мы мало осведомлены в такого рода вещах), всегда делают люди при данных  обстоятельствах. Он вскочил и, обвив рукой шею незамужней тетушки, запечатлел  на ее устах множество поцелуев, каковые она, после требуемых приличием борьбы и  сопротивления, принимала так спокойно, что нельзя предугадать, сколько бы еще  мог запечатлеть их мистер Тапмен, если бы леди весьма непритворно не вздрогнула  и не воскликнула испуганным голосом:    

— Мистер Тапмен, за нами следят! Нас увидели!    

Мистер Тапмен оглянулся. Перед ними, не шевелясь, стоял  жирный парень и, выпучив большие круглые глаза, смотрел в беседку, но на его  лице не отражалось и тени того, что самый опытный физиономист мог бы назвать  изумлением, любопытством или каким-либо другим чувством, волнующим человеческое  сердце. Мистер Таимся смотрел на жирного парня, а жирный парень уставился на  него, и чем дольше созерцал мистер Тапмен безучастную физиономию жирного парня,  тем тверже убеждался, что тот либо ничего не видел, либо не понял того, что  происходило.    

Находясь под этим впечатлением, он весьма решительно  спросил:    

— Что вам понадобилось здесь, сэр?    

— Ужин готов, сэр, — немедленно последовал ответ.    

— Вы только что явились сюда, сэр? — осведомился  мистер Тапмен, пронизывая его взглядом.    

— Только что, — ответил жирный парень.    

Мистер Тапмен еще раз посмотрел на него очень пристально, но  тот и глазом не моргнул, ни один мускул на его лице не дрогнул.    

Мистер Тапмен взял под руку незамужнюю тетушку и направился  к дому, жирный парень следовал за ними.    

— Он ничего не заметил! — шепнул мистер Тапмен.    

— Ничего, — отозвалась незамужняя тетушка.    

Сзади раздался какой-то звук, напоминающий приглушенное  хихиканье. Мистер Тапмен быстро оглянулся. Нет, это не мог быть жирный парень,  на его физиономии не было и признака веселья, да и вообще весь его облик  ничего, кроме упитанности, не обнаруживал.    

— Должно быть, он крепко спал, — прошептал мистер  Тапмен.    

— Я в этом нимало не сомневаюсь, — ответила  незамужняя тетушка.    

Оба весело засмеялись.    

Мистер Тапмен ошибся. Жирный парень на этот раз не спал. Он  бодрствовал, бодрствовал в полной мере и видел все, что происходило.    

За ужином никто не пробовал завязать общую беседу. Старая  леди ушла спать. Изабелла Уордль всецело посвятила себя мистеру Трандлю,  внимание незамужней тетушки было сосредоточено на мистере Тапмене, а мысли  Эмили, казалось, заняты были каким-то далеким предметом, — быть может, они  не покидали отсутствующего мистера Снодграсса.    

Пробило одиннадцать часов, двенадцать, час, а джентльмены не  возвращались. На всех лицах отражалась тревога. Что, если их подстерегли и  ограбили? Не послать ли людей с фонарями по всем дорогам, какими они могли  возвращаться домой? Или, быть может, они… Вот они! Почему они так запоздали?  Чужой голос к тому же! Кто это может быть! Все бросились в кухню, куда  ввалились гуляки, и подлинное положение дел немедленно выяснилось.    

Мистер Пиквик, засунув руки в карманы и сдвинув шляпу на  левый глаз, стоял, прислонившись к буфету, покачивал из стороны в сторону  головой и непрерывно расточал самые ласковые и благосклонные улыбки без всякой  видимой причины или повода; старый мистер Уордль с пылающим лицом пожимал руку  незнакомому джентльмену, бормоча заверения в вечной дружбе; мистер Уинкль,  прислонившись к футляру часов с недельным заводом, слабым голосом призывал кару  на голову любого члена семьи, который намекнет на то, что ему не худо бы лечь  спать, а мистер Снодграсс опустился на стул, и каждая черта его выразительного  лица выдавала самую глубокую и безнадежную печаль, какую только может  вообразить человеческий ум.    

— Что случилось? — осведомились три леди.    

— Ничего не случилось, — ответил мистер Пиквик.  Мы… мы… в порядке. Слышите, Уордль, мы в порядке, да?    

Ну, еще бы, — отозвался веселый хозяин. — Дорогие  мои, вот мой друг мистер Джингль… друг мистера Пиквика, мистер Джингль,  случайная встреча… маленький визит.    

— Сэр, с мистером Снодграссом что-то случилось? —  тревожно осведомилась Эмили.    

— Ничего не случилось, сударыня, — ответил  незнакомец. — Обед у крикетистов — чудесная компания — превосходные песни  — старый портвейн — кларет — хорошо — весьма хорошо — вино, сударыня, —  вино.    

— Вовсе не вино, — прерывающимся голосом  пробормотал мистер Снодграсс, — это семга. (Почему-то в таких случаях вино  никогда не бывает виновато.)    

— Не лучше ли им лечь в постель, сударыня? —  спросила Эмма. — Двое слуг отведут джентльменов наверх.    

— Я спать не лягу, — твердо сказал мистер Уинкль.    

— Ни один живой человек меня не поведет, —  решительно заявил мистер Пиквик все с тою же улыбкой.    

— Ура! — слабо выкрикнул мистер Уинкль.    

— Ура! — отозвался мистер Пиквик и, сняв шляпу,  бросил ее на пол, а затем словно рехнулся и швырнул очки на середину кухни.  После такой остроумной выходки он от души расхохотался.    

— Разопьем… еще… бутылочку… — провозгласил мистер  Уинкль, начав очень громко, а кончив чуть слышно. Голова его свесилась на  грудь, и, бормоча свое непреложное решение не ложиться спать, а также  кровожадно сожалея о том, что утром не «покончил со старым Тапменом», он погрузился  в сон и в таком состоянии был доставлен в свою комнату двумя молодыми  великанами, действовавшими под личным надзором жирного парня, чьим заботам  доверил свою особу и мистер Снодграсс.    

Мистер Пиквик принял предложенную ему мистером Тапменом руку  и мирно удалился, улыбаясь благодушнее, чем когда бы то ни было; мистер Уордль,  трогательно распрощавшись со всей семьей, словно ему предстояло немедленно идти  на казнь, удостоил мистера Трандля чести проводить его наверх и вышел, тщетно  пытаясь сохранить вид внушительный и торжественный.    

— Какая неприличная сцена! — промолвила незамужняя  тетушка.    

— Отвратительная! — воскликнули обе юные леди.    

— Ужасно — ужасно! — подхватил с глубокомысленной  миной мистер Джингль; своих товарищей он опередил примерно на полторы  бутылки. — Тяжелое зрелище — весьма!    

— Какой любезный мужчина! — шепнула мистеру  Тапмену незамужняя тетушка.    

— И недурен собой! — добавила Эмили Уордль.    

— О, несомненно! — согласилась незамужняя тетушка.    

Мистер Тапмен вспомнил рочестерскую вдову, и его душою  овладела тревога. Последовавший затем получасовой разговор отнюдь не мог  успокоить его смятенный дух. Новый гость оказался весьма словоохотливым и  рассказал почти столько же анекдотов, сколько отпустил комплиментов. Мистер  Тапмен чувствовал: по мере того как растет популярность Джингля, он (Тапмен)  все дальше отступает в тень. Смех его звучал принужденно, веселость была  притворной; и, когда, наконец, пылающая его голова опустилась на подушку, он  испытал злорадное наслаждение, подумав о том, как приятно было бы зажать в этот  момент голову Джингля между периной и матрацем.    

На следующее утро неутомимый незнакомец встал рано, и, в то  время как его спутники, обессиленные ночным кутежом, еще покоились в постели,  он весьма успешно старался поддержать за завтраком веселое расположение духа.  Его попытка оказалась столь удачной, что даже старая глухая леди потребовала,  чтобы две-три лучших его остроты были ей сообщены в слуховой рожок, и  снисходительно поведала незамужней тетушке, что «он (Джингль) сущий повеса».  Это мнение целиком разделяли все присутствовавшие члены ее семьи.    

Ясным летним утром старая леди имела обыкновение удаляться в  беседку, в которой отличился мистер Тапмен; ее прогулка совершалась следующим  образом: прежде всего жирный парень снимал с гвоздя за дверью, ведущей в  спальню старой леди, плотный черный атласный чепец, теплый бумажный платок и  толстую палку с массивной ручкой; затем старая леди не спеша надевала чепец и  платок, опиралась одной рукой на палку, а другой — на плечо жирного парня, и  медленно шла в беседку, где жирный парень предоставлял ей наслаждаться в  уединении свежим воздухом в течение получаса, а по прошествии этого срока  возвращался и вел ее домой.    

Старая леди была очень аккуратна и очень пунктуальна, и так  как эта церемония, вот уже три года, повторялась каждое лето без малейшего  уклонения от установленной формы, то она немало удивилась, заметив в это утро,  что жирный парень, вместо того чтобы покинуть беседку, отошел на несколько  шагов, внимательно осмотрелся по сторонам и приблизился к ней с величайшими  предосторожностями и с видом крайне таинственным.    

Старая леди была пуглива — как и большинство старых  леди, — и в первую минуту у нее мелькнула мысль, что разбухший парень  хочет нанести ей какое-нибудь тяжелое повреждение в надежде завладеть ее  наличными деньгами. Она готова была крикнуть, позвать на помощь, но старость и  недуги давно уже лишили ее возможности кричать, поэтому за каждым его движением  она следила с глубоким ужасом, который отнюдь не уменьшился, когда он подошел к  ней вплотную и заорал в ухо взволнованным и, как почудилось ей, угрожающим  голосом:    

— Хозяйка!    

Случилось так, что в этот самый момент мистер Джингль  прогуливался по саду неподалеку от беседки. Он услышал возглас; «Хозяйка!» — и  остановился, чтобы послушать, что будет дальше. У него было три основания  поступить так. Во-первых, он был любопытен, а делать ему было нечего,  во-вторых, он не отличался щепетильностью, и, в-третьих (и последних), его  заслоняли цветущие кусты. Итак, он стоял и слушал.    

— Хозяйка! — орал жирный парень.    

— В чем дело, Джо? — дрожа, спросила старая  леди. — Право же, Джо, для тебя я была хорошей хозяйкой. Кроме добра, ты  ничего от меня не видел. Тебя никогда не заставляли слишком много работать, и  всегда ты ел досыта.    

Этот последний довод затронул самую чувствительную струну в  сердце жирного парня. Казалось, он был растроган и с чувством сказал:    

— Да, это я знаю.    

— Ну, так что же ты от меня хочешь? —  приободрившись, спросила старая леди.    

— Я хочу, чтобы у вас мурашки по спине забегали, —  ответил жирный парень.    

Такая манера проявлять благодарность казалась весьма  жестокой, а так как старая леди в точности не знала, каким путем можно добиться  подобного результата, то ее опасения вернулись.    

— Как вы думаете, что я видел вчера вечером в этой самой  беседке? — осведомился парень.    

— Господи помилуй! Что же ты видел? — воскликнула  старая леди, встревоженная торжественным тоном дородного юноши.    

— Чужой джентльмен — тот, у которого рука  повреждена, — целовал и обнимал…    

— Кого, Джо? Надеюсь, не служанку?    

— Хуже! — заорал жирный парень в ухо старой леди.    

— Неужели одну из моих внучек?    

— Хуже!    

— Неужели еще хуже, Джо? — спросила старая леди,  считая, что она дошла до крайнего предела злодейства. Кто же это был, Джо? Я  должна знать.    

Жирный парень опасливо огляделся по сторонам и, закончив  свой обзор, прокричал в ухо старой леди:    

— Мисс Рейчел!    

— Что?! — взвизгнула старая леди. — Говори  громче!    

— Мисс Рейчел! — заревел жирный парень.    

— Моя дочь?    

В подтверждение своих слов парень несколько раз кивнул, и  его жирные щеки затрепетали, как бланманже.    

— И она это допустила! — воскликнула старая леди.    

Жирный парень, ухмыляясь, прокричал:    

— Я видел, как она сама его целовала. Если бы мистер  Джингль из своего укромного уголка увидел, с какой физиономией выслушала это сообщение  старая леди, весьма возможно, что неудержимый взрыв хохота выдал бы его  присутствие в непосредственной близости к беседке. Он внимательно слушал. До  него долетели отрывки гневных фраз, вроде: «Без моего разрешения!», «В ее  годы!», «Несчастная я старуха!», «Могла бы подождать моей смерти», а затем он  услышал, как заскрипели по песку башмаки жирного парня, когда тот удалялся,  оставив старую леди в одиночестве.    

Быть может, такое совпадение покажется поразительным, но  факт остается фактом: накануне вечером, через пять минут после прибытия в Менор  Фарм, мистер Джингль решил, не мешкая, повести осаду сердца незамужней тетушки.  У него хватило наблюдательности наметить, что его развязные манеры отнюдь не  были не приятны прекрасному объекту задуманной атаки, и он не без основания  подозревал, что леди обладает качеством, наиболее желанным, — располагает  маленьким независимым состоянием. Он мгновенно уловил настоятельную  необходимость тем или иным способом вытеснить соперника и решил приступить  безотлагательно к действиям, направленным для достижения этой цели. Фильдинг  говорит, что мужчина — огонь, а женщина — пучок пеньки, и князь тьмы их  соединяет. Мистер Джингль знал, что для незамужних теток молодые люди то же,  что для пороха — зажженный газ, и решил, не теряя времени. произвести взрыв.    

Обдумывая это важное решение, он выбрался из засады и под  прикрытием вышеупомянутых кустов приблизился к дому. Казалось, фортуна намерена  была покровительствовать его замыслу. Издали он увидел, что мистер Тапмен  вместе с другими джентльменами вышел из сада через боковую калитку, а юные  леди, как было ему известно, позавтракав, ушли из дому. Путь был свободен.    

Дверь в гостиную была полуоткрыта. Он заглянул туда.  Незамужняя тетушка занималась вязаньем. Он кашлянул; она подняла взор и  улыбнулась. Нерешительность была несвойственна характеру мистера Альфреда  Джингля. Он таинственно приложил палец к губам, вошел и закрыл дверь.    

— Мисс Уордль, — с притворной серьезностью начал  мистер Джингль, простите вторжение — краткое знакомство — нет времени для  церемоний — все открыто.    

— Сэр! — воскликнула незамужняя тетушка,  изумленная этим неожиданным появлением и опасаясь, не сошел ли он с ума.    

— Тише, — театральным шепотом произнес мистер  Джннгль, — здоровенный парень — лицо, как булка, — глаза круглые —  каналья!    

Тут он выразительно покачал головой, а незамужняя тетушка  затрепетала от волнения.    

— Вы, кажется, намекаете на Джозефа, сэр? —  спросила она, стараясь сохранить невозмутимый вид.    

— Да, сударыня. — черт бы побрал этого Джо! —  предатель, собака Джо! — рассказал старой леди — старая леди в бешенстве —  в диком — в ярости — вне себя — беседка — Тапмен — поцелуи и объятия — и всякое  такое — э, сударыня, — э?    

— Мистер Джингль, — сказала незамужняя  тетушка, — если вы, сэр, явились сюда для того, чтобы меня оскорблять…    

— Отнюдь — нимало, — нагло возразил мистер  Джингль, — случайно подслушал — пришел предупредить об опасности —  предложить услуги — предотвратить скандал. Все равно — считайте оскорблением —  ухожу.    

И он повернулся, словно собираясь привести угрозу в  исполнение.    

— Что же мне делать? — заливаясь слезами,  воскликнула бедная старая дева. — Брат придет в бешенство.    

— Несомненно, — приостановившись, сказал мистер  Джингль, — в неистовство…    

— О мистер Джингль, что мне сказать? — воскликнула  незамужняя тетушка, вторично отдавшись приступу отчаяния.    

— Скажите, что это ему приснилось, — спокойно  ответил мистер Джингль.    

Луч утешения проник в душу незамужней тетушки, когда она  услышала этот совет.    

Мистер Джингль заметил это и воспользовался благоприятным  моментом.    

— Вздор! — легче легкого — шалопай мальчишка —  очаровательная женщина — толстого мальчишку высекут — вам поверят — конец делу  — все уладилось.    

Возможность ли избежать последствий неудобного разоблачения  восхитила старую деву, или страдании потеряли свою остроту, когда ее назвали  «очаровательной женщиной», этого мы не знаем. Она слегка покраснела и бросила  благодарный взгляд на мистера Джингля.    

Этот пронырливый джентльмен глубоко вздохнул, минуты две не  спускал глаз с лица старой девы, мелодраматически вздрогнул и вдруг отвел  взгляд.    

— Вы, кажется, страдаете, мистер Джингль, —  жалобным тоном сказала леди. — Позвольте мне, в благодарность за ваше  великодушное вмешательство, осведомиться о причине этих страданий и попытаться  их облегчить.    

— Ха! — воскликнул мистер Джингль, снова  вздрогнув. — Облегчить! — Облегчить мои страдания, когда ваша любовь  отдана человеку, который не ценит этого блаженства — который даже сейчас строит  свои планы… воспользовался чувствами племянницы того создания, которое… но нет  — он мой друг — не буду разоблачать его пороки. — Мисс Уордль, —  прощайте!    

Закончив эту речь, самую связную из когда-либо им  произнесенных, мистер Джингль приложил к глазам остатки носового платка, о  котором мы уже упоминали, и повернулся к двери.    

— Останьтесь, мистер Джингль! — энергически  потребовала незамужняя тетушка. — Вы намекнули на мистера Тапмена,  объяснитесь!    

— Никогда! — воскликнул мистер Джингль  профессиональным (то есть театральным) тоном. — Никогда!    

И, как бы в доказательство того, что он не желает  подвергаться допросу, мистер Джингль придвинул стул вплотную к стулу незамужней  тетушки и уселся.    

— Мистер Джингль! — сказала тетушка. — Я вас  умоляю, заклинаю, если есть какая-то страшная тайна, имеющая отношение к  мистеру Тапмену, откройте ее.    

— Могу ли я, — начал мистер Джингль, устремив  взгляд на тетушку, — могу ли я видеть — прелестное создание приносится в  жертву — чудовищной жадности!    

В течение нескольких секунд он, казалось, боролся с  противоречивыми чувствами, а затем глухо произнес:    

— Тапмен добивается только ваших денег.    

— Негодяй! — энергически воскликнула старая дева.    

(Сомнения мистера Джингля рассеялись: деньги у нее были. )    

— Мало того, — продолжал Джингль, — он любит  другую.    

— Другую! — возопила старая дева. — Кого?    

— Маленького роста — черные глазки — вашу племянницу  Эмили.    

Наступило молчание.    

Если существовала на свете особа, которая могла вызвать у  незамужней тетушки чувство ревности смертельной и неискоренимой, то такой  особой была эта самая племянница. Румянец залил лицо и шею тетушки, молча и с  невыразимым презрением она тряхнула головой. Потом, закусив тонкие губы и  задрав нос, сказала:    

— Этого быть не может. Не верю.    

— Наблюдайте за ними, — предложил Джингль.    

— Буду наблюдать, — ответила тетушка.    

— Следите за его взглядами.    

— Буду следить.    

— За его нашептыванием.    

— Буду.    

— За обедом он сядет рядом с ней.    

— Пусть.    

— Будет говорить ей комплименты.    

— Пусть.    

— Будет за ней ухаживать.    

— Пусть.    

— И бросит вас.    

— Бросит меня! — взвизгнула незамужняя тетушка. Он  бросит меня! — И она затряслась от злости и разочарования.    

— И тогда вы убедитесь? — спросил Джингль.    

— Да.    

— И будете стойки?    

— Да.    

— И после этого не примиритесь с ним?    

— Никогда.    

— Изберете кого-нибудь другого?    

— Да.    

— Изберете?    

Мистер Джингль упал на колени и в этой позе оставался в  течение пяти минут; встал он признанным возлюбленным незамужней тетушки — при  условии, что вероломство мистера Тапмена будет обнаружено и доказано.    

На мистере Альфреде Джингле лежало бремя доказательств, и он  собрал улики в тот же день за обедом. Незамужняя тетушка едва могла поверить  своим глазам: мистер Треси Тапмен уселся рядом с Эмили, делал ей глазки,  нашептывал и улыбался, соперничая с мистером Снодграссом. Ни словом, ни  взглядом, ни кивком не подарил он ту, которая накануне вечером была владычицей  его сердца.    

«Черт бы побрал этого парня! — думал старый мистер  Уордль,, который узнал обо всем от матери. — Черт бы побрал этого парня!  Ну, конечно, он спал. Все это одна фантазия».    

«Предатель! — думала незамужняя тетушка. — Милый  мистер Джингль меня не обманывал. Ух, как я ненавижу этого злодея!»    

Нижеследующий разговор объяснит нашим читателям эту,  казалось бы, непостижимую перемену в поведении мистера Треси Тапмена.    

Время — вечер; место действия — сад. По боковой дорожке  прогуливались двое: один — невысокий и толстый, другой — рослый и тоший. Это  были мистер Тапмен и мистер Джингль. Разговор начал толстый.    

— Как я держал себя? — осведомился он.    

— Блистательно — замечательно — мне самому лучше не  сыграть — завтра вы должны повторить ту же роль — каждый вечер, впредь до  нового распоряжения.    

— Рейчел все еще на этом настаивает?    

— Конечно — ей это неприятно — ничего не поделаешь —  нужно рассеять подозрения — боится брата — говорит, другого выхода нет — еще  несколько дней — старики успокоятся — подарит вам блаженство.    

— Она ничего не просила мне передать?    

— Любовь — горячую любовь — нежнейшие приветы — и самую  неизменную привязанность. Может быть, я от вас могу что-нибудь передать?    

— Дорогой друг, — ответил ничего не ведавший  мистер Тапмен, с жаром пожимая руку «другу», — передайте пламенную мою  любовь, объясните, как трудно мне притворяться, передайте наилучшие пожелания.  Но не забудьте добавить, что я понимаю необходимость последовать совету,  который она сегодня утром передала мне через вас. Скажите, что я преклоняюсь  перед ее благоразумием и восхищаюсь ее осторожностью.    

— Передам. Еще что-нибудь?    

— Больше ничего. Добавьте только, что я страстно жду  того мгновения, когда назову ее своей и когда исчезнет необходимость  притворяться.    

— Конечно, конечно. Еще что?    

— О друг мой! — воскликнул бедный мистер Тапмен,  снова пожимая руку приятелю. — Примите искреннейшую мою благодарность за  вашу бескорыстную доброту и простите меня. если я когда-нибудь хотя бы мысленно  оскорбил вас подозрением, будто вы можете стать мне поперек дороги. Дорогой мой  друг, удастся ли мне когда-нибудь вас отблагодарить?    

— Не стоит об этом говорить, — отозвался мистер  Джингль. Но вдруг запнулся, словно о чем-то вспомнил, и добавил: — Кстати — не  можете ли одолжить мне десять фунтов, а? — исключительный случай, верну  через три дня.    

— Думаю, что могу, — с готовностью ответил мистер  Таимен. — На три дня, говорите вы?    

— Только на три дня — тогда все уладится — никаких  затруднений.    

Мистер Тапмен отсчитал приятелю деньги, а тот опустил их  монета за монетою в карман, после чего оба направились к дому.    

— Будьте осторожны, — сказал мистер Джингль. Ни  единого взгляда.    

— Ни единого знака, — сказал мистер Тапмен.    

— Ни слова.    

— Ни звука.    

— Все ваше внимание племяннице — с теткой скорее  грубоваты — единственный способ обмануть стариков.    

— Постараюсь, — вслух сказал мистер Тапмеп.    

«Я тоже постараюсь». — мысленно сказал мистер Джингль,  и оба вошли в дом.    

Сцена, разыгранная за обедом, повторилась и вечером, а также  в течение следующих трех дней и вечеров. На четвертый день хозяин был в  прекрасном расположении духа, ибо убедился в том, что обвинение против мистера  Тапмена ни на чем не обосновано. Доволен был мистер Тапмен, ибо мистер Джингль  сообщил ему, что решительный момент приближается. Доволен был мистер Пиквик,  ибо он редко бывал чем-нибудь недоволен. Недоволен был мистер Снодграсс, ибо он  начал ревновать к мистеру Тапмену. Довольна была старая леди, ибо она  выигрывала в вист. Довольны были мистер Джингль и мисс Уордль — в силу  оснований, достаточно важных в столь чреватой событиями истории, чтобы о них  рассказать в особой главе.    

 Глава IX    

     

Открытие и погоня     

     

Ужин был подан, стулья придвинуты к столу, бутылки, кувшины  и стаканы расставлены на буфете, и все предвещало приближение самого веселого  часа в течение всего дня.    

— Где же Рейчел? — спросил мистер Уордль.    

— И Джингль? — добавил мистер Пиквик.    

— Верно! — воскликнул хозяин. — Странно, что  я до сих пор не заметил его отсутствия. Право, я вот уже по крайней мере два  часа как не слышу его голоса. Эмили, милая, позвони.    

На звонок явился жирный парень.    

— Где мисс Рейчел?    

На это он не мог ответить.    

— Ну, а где мистер Джингль?    

Этого он не знал.    

Все с недоумением посмотрели друг на друга. Было поздно —  двенадцатый час. Мистер Тапмен посмеивался в рукав. Они где-нибудь,  задержались, беседуя о нем! Ха! Чудесная выдумка — забавно!    

— Не беда, — помолчав, сказал мистер  Уордль, — конечно, они сейчас придут. Я никогда и ни для кого не  откладываю ужина.    

— Прекрасное правило, — заметил мистер  Пиквик, — превосходное.    

— Пожалуйста, садитесь, — сказал хозяин.    

— Благодарю вас, — ответил мистер Пиквик; и они  уселись.    

На столе красовался гигантский кусок холодного ростбифа, и  мистер Пиквик получил солидную порцию. Он поднес вилку к губам и только раскрыл  рот, чтобы отправить туда кусок мяса, как из кухни долетел многоголосый гул.  Мистер Пиквик замер и положил вилку. Мистер Уордль тоже замер и машинально  разжал руку, сжимавшую нож, который так и остался вонзенным в ростбиф. Он  посмотрел на мистера Пиквика. Мистер Пиквик посмотрел на него.    

В коридоре послышались тяжелые шаги; дверь распахнулась, и в  комнату ворвался слуга, который в день прибытия мистера Пиквика чистил ему  сапоги, а вслед за ним ввалились жирный парень и остальные слуги.    

— Черт побери, что это значит? — воскликнул  хозяин.    

— Эмма, уж не показался ли огонь в кухонном  дымоходе? — осведомилась старая леди.    

— Ах, нет, бабушка! — крикнули обе юные леди.    

— Что случилось? — заревел хозяин дома.    

Слуга перевел дух и робко проговорил:    

— Они уехали, хозяин… так-таки и уехали, сэр.    

(Было замечено, что в этот момент мистер Тапмен положил нож  и вилку и очень побледнел.)    

— Кто уехал? — сердито спросил мистер Уордль.    

— Мистер Джингль и мисс Рейчел, в дорожной карете из  «Синего Льва» в Магльтоне. Я был там, но не мог их задержать. Вот я и прибежал  рассказать вам.    

— Я дал ему денег на дорогу! — закричал мистер  Тапмен, вскакивая, как сумасшедший. — Он у меня выманил десять фунтов!..  Задержите его!.. Он меня одурачил! Я этого не допущу! Я с ним расплачусь,  Пиквик! Я этого не потерплю!    

Испуская такого рода бессвязные восклицания, злополучный  джентльмен в припадке бешенства кружился по комнате.    

— Да сохранит нас бог' — воскликнул мистер Пикник, с  ужасом и изумлением наблюдая необычайные движения своего друга. — Он  помешался! Что нам делать?    

— Что делать? — подхватил дородный хозяин, который  расслышал только последние слова. — Запрягайте лошадь в двуколку! Я возьму  карету в «Синем Льве» и помчусь прямо за ними. Где этот злодей Джо? —  воскликнул он, когда слуга побежал исполнять приказание.    

— Здесь, но я не злодей, — раздался голос.    

Это был голос жирного парня.    

— Дайте мне расправиться с ним, Пиквик! — закричал  мистер Уордль, бросаясь на злополучного юношу. Его подкупил этот мошенник  Джингль, чтобы навести меня на ложный след дурацкими небылицами о моей сестре и  вашем друге Тапмене. (Тут мистер Тапмеп упал на стул.) Дайте мне расправиться с  ним!    

— Не пускайте его! — завизжали все женщины, но их  возгласы не заглушали всхлипываний жирного парня.    

— Не смейте меня удерживать! — кричал старик.  Уберите ваши руки, мистер Уинкль! Мистер Пиквик, пустите меня, сэр!    

В этом хаосе и суматохе великолепное зрелище являла  философски благодушная физиономия мистера Пикника, хотя и покрасневшая слегка  от напряжения, когда он стоял, крепко обхватив руками обширную талию дородного  хозяина, сдерживая таким образом бурное проявление его страстей, в то время как  жирного парня, царапая и теребя, выталкивали из комнаты толпившиеся там  женщины. Мистер Пиквик не разжимал рук, пока не вошел слуга, доложивший, что  двуколка подана.    

— Не отпускайте его одного! — завизжали  женщины. — Он кого-нибудь убьет!    

— Я еду с ним, — заявил мистер Пиквик.    

— Вы — славный человек, Пиквик! — воскликнул  хозяин, пожимая ему руку. Эмма, дайте мистеру Пиквику какой-нибудь шарф на шею.  Пошевеливайтесь! Позаботьтесь о бабушке, дочки, ей дурно. Ну, что, готовы?    

Рот и подбородок мистера Пиквика были поспешно обмотаны  шарфом, шляпа надета на голову, пальто переброшено через руку, и мистер Пиквик  дал утвердительный ответ.    

Они вскочили в двуколку.    

— Гони вовсю, Том! — крикнул хозяин, и они  помчались по узким проселкам, подпрыгивая на выбоинах, задевая за живые  изгороди, тянувшиеся с обеих сторон, и рискуя в любой момент разбиться.    

— На сколько они нас опередили? — крикнул Уордль,  когда они подъехали к воротам «Синего Льва», где, несмотря на позднее время,  собралась небольшая толпа.    

— Не больше чем на три четверти часа, — отвечали  все.    

— Карету и четверку! Живо! Двуколку доставите после!    

— Ну, ребята! — закричал хозяин гостиницы. —  Карету и четверку! Поторапливайтесь! Не зевать!    

Конюхи и форейторы пустились бегом. Мелькали фонари,  метались люди; копыта лошадей цокали по плохо вымощенному двору; с грохотом  выкатилась карета из сарая; шум, суета.    

— Подадут когда-нибудь карету? — кричал Уордль.    

— Она уже на дворе, сэр, — ответил конюх.    

Карету подали, лошадей впрягли, форейторы вскочили на них,  путники мигом влезли в карету.    

— Помните, перегон в семь миль — полчаса! — кричал  Уордль.    

— В путь!    

Форейторы пустили в ход хлыст и шпоры, лакеи кричали, конюхи  подбадривали, и лошади бешено помчались.    

«Недурное положение, — подумал мистер Пиквик, улучив  минутку для размышлений. — Недурное положение для президента Пиквикского  клуба. Сырая карета… бешеные лошади… пятнадцать миль в час… и вдобавок в  полночь».    

На протяжении первых трех-четырех миль оба джентльмена не  произнесли ни слова, ибо каждый был слишком поглощен своими думами, чтобы  обращаться с какими-либо замечаниями к спутнику. Но когда они проехали это  расстояние и лошади, разгорячившись, взялись за дело не на шутку, мистер  Пиквик, возбужденный быстрой ездой, не мог долее хранить мертвое молчание.    

— Мне кажется, мы непременно их настигнем, —  сказал он.    

— Надеюсь, — ответил его спутник.    

— Славная ночь, — продолжал мистер Пиквик, глядя  на ярко сиявшую луну.    

— Тем хуже, — возразил Уордль, — потому что  при лунном свете им легче удрать от нас, а нам луна не долго будет светить. Она  закатится через час.    

— Пожалуй, не очень-то будет приятно мчаться во весь  опор в темноте? осведомился мистер Пиквик.    

— Несомненно, — сухо ответил его друг.    

Возбуждение, охватившее мистера Пиквика, начало понемногу  спадать, когда он подумал о неудобствах и опасностях экспедиции, в которую  столь легкомысленно пустился. Он очнулся от громких криков переднего форейтора.    

— Ио-ой-йо-йо-йо! — кричал первый форейтор.    

— Ио-йо-йо-йо-йо! — кричал второй.    

— Ио-йо-йо-йо-йо! — бодро подхватил сам старик  Уордль, высунув из окна кареты голову и часть туловища.    

— Ио-йо-йо-йо-йо! — присоединился к хору и мистер  Пиквик, хотя понятия не имел, какой в этом смысл. И под эти «йо-йо» всех  четверых карета остановилась.    

— В чем дело? — осведомился мистер Пиквик.    

— Застава, — ответил Уордль. — Мы наведем  справки о беглецах.    

Минут через пять, потраченных на непрерывный стук и оклики,  из сторожки вышел старик в рубахе и штанах и поднял шлагбаум.    

— Давно ли проехала здесь дорожная карета? —  осведомился мистер Уордль.    

— Давно ли?    

— Да.    

— Вот уж этого я хорошенько не знаю. Не так, чтобы  очень давно, но нельзя сказать, что недавно, этак, пожалуй, середка на  половину.    

— Может быть, здесь и вовсе не проезжало никаких карет?    

— Да нет, проехала одна.    

— А давно, друг мой? — вмешался мистер Пиквик. Час  назад?    

— Да, пожалуй, что так.    

— Или два часа? — спросил форейтор, сидевший на  задней лошади.    

— А кто его знает, может и два.    

— Вперед, ребята, погоняйте! — крикнул вспыльчивый  пожилой джентльмен. — Нечего нам тратить здесь время на этого старого  идиота!    

— Идиот! — ухмыляясь, воскликнул старик, стоя  посреди дороги перед полуопущенным шлагбаумом и провожая взглядом быстро  уносившуюся карету. Э, нет, не такой уж я идиот! Вы тут десять минут потеряли и  ничего путного не узнали. Если все сторожа, получив по гинее, постараются ее  отработать не хуже, чем я, — не догнать вам, старый пузан, этой кареты до  Михайлова Дня!    

И, еще раз ухмыльнувшись, старик закрыл ворота, вошел в дом  и запер за собой дверь на засов.    

Тем временем карета, не уменьшая скорости, летела к концу  перегона. Луна, как и предсказывал мистер Уордль, скоро зашла, тяжелые, темные  гряды облаков, постепенно затягивая небо, слились над головой в сплошную темную  массу, и крупные дождевые капли, барабанившие в окна кареты, казалось,  возвещали путникам приближение ненастной ночи. Ветер, дувший им прямо в лицо,  яростно проносился вдоль узкой дороги и уныло завывал, раскачивая окаймлявшие  ее деревья. Мистер Пиквик запахнул пальто, примостился поудобнее в углу кареты  и заснул крепким сном, от которого очнулся, когда экипаж остановился, зазвенел  колокольчик конюха и раздался громкий крик:    

— Лошадей, живо!    

Но здесь снова произошла задержка. Форейторы спали таким  подозрительно крепким сном, что понадобилось пять минут на каждого, чтобы  разбудить их. Конюх затерял ключ от конюшни, а когда его, наконец, нашли, два  заспанных помощника перепутали упряжь, и пришлось заново перепрягать лошадей.  Будь мистер Пиквик здесь один, эти многочисленные препятствия заставили бы его  немедленно прекратить погоню, но не так-то легко было устрашить старого Уордля;  он с такой энергией взялся за дело, одного угощая толчком, Другого пинком, тут  застегивая пряжку, там подтягивал цепь, что карета была готова значительно  раньше, чем можно было надеяться при наличии стольких затруднений.    

Они продолжали путь, и, разумеется, перспективы были отнюдь  не утешительны. До станции оставалось пятнадцать миль, ночь была темная, ветер  — сильный, и дождь лил потоками. Невозможно было с достаточной быстротой  подвигаться вперед, одолевая столько препятствий. Был уже час ночи. Чтобы  добраться до станции, понадобилось почти два часа. Но здесь выяснилось одно  обстоятельство, которое вновь пробудило надежду и воскресило бодрость.    

— Когда приехала эта карета? — закричал старик  Уордль, выскакивая из своего экипажа и указывая на облепленную жидкой грязью  карету, стоявшую во дворе.    

— Четверти часа еще не прошло, сэр, — ответил  конюх, которому был задан этот вопрос.    

— Леди и джентльмен? — задыхаясь от нетерпения,  спросил мистер Уордль.    

— Да, сэр.    

— Высокий джентльмен во фраке, длинноногий, худой?    

— Да, сэр.    

— Пожилая леди, худое лицо, костлявая, да?    

— Да, сэр.    

— Ей-богу, это наша парочка, Пиквик! — воскликнул  пожилой джентльмен.    

— Они бы раньше здесь были, — сообщил конюх, да у  них постромки порвались.    

— Они! — заявил Уордль. — Клянусь Юпитером,  они! Живо карету и четверку! Мы их догоним еще до следующей станции. Ребята,  каждому по гинее! Живей! Пошевеливайтесь, молодцы!    

Выкрикивая такие увещания, пожилой джентльмен метался по  двору, суетился и пребывал в таком возбуждении, что оно передалось и мистеру  Пиквику; и, заразившись им, сей джентльмен бросился помочь запрягавшим в  сложных манипуляциях со сбруей и запутался между лошадьми и колесами экипажа,  твердо, веря, что этим он может существенно ускорить приготовления к  дальнейшему путешествию.    

— Влезайте, влезайте! — кричал старик Уордль,  забираясь в карету, поднимая подножку и захлопывая за собой дверцу. — Торопитесь!  Скорее!    

И не успел мистер Пиквик сообразить, в чем дело, как  почувствовал, что рывок пожилого джентльмена с одной стороны и толчок конюха —  с другой вбросили его в карету с противоположной стороны, и они снова  помчались.    

— Ну, уж теперь-то мы не стоим на одном месте! —  возликовал пожилой джентльмен.    

Они и в самом деле не стояли на одном месте, о чем мог  засвидетельствовать мистер Пиквик, ежеминутно наталкивавшийся то на твердую  стенку кареты, то на своего соседа.    

— Держитесь! — посоветовал дородный старик, когда  мистер Пиквик, нырнув, уткнулся головой в его широкую грудь.    

— Никогда еще не испытывал я такой встряски, —  сообщил мистер Пиквик.    

— Не беда, — отозвался его спутник, — скоро  это кончится. Держитесь крепче.    

Мистер Пиквик постарался устроиться поплотнее в своем углу;  карета неслась еще быстрее.    

Они проехали таким образом около трех миль, как вдруг мистер  Уордль, через каждые две-три минуты высовывавшийся из окна, повернул к мистеру  Пиквику забрызганное грязью лицо и, задыхаясь от волнения, воскликнул:    

— Вот они!    

Мистер Пиквик высунул голову из своего окна. Да, впереди на  небольшом расстоянии от них мчалась галопом четверка лошадей, запряженных в  карету!    

— Вперед, вперед! — завопил пожилой джентльмен.  Каждому по две гинеи, ребята! Не упустить их! Догоняйте, догоняйте!    

Лошади первой кареты пустились во весь опор, а лошади  мистера Уордля мчались за ними бешеным галопом.    

— Я вижу его голову! — рассвирепев, воскликнул  старик. — Черт меня возьми, я вижу его голову!    

— И я вижу, — подтвердил мистер Пиквик, — это  он!    

Мистер Пиквик не ошибся. В окне кареты ясно видна была  физиономия мистера Джингля, сплошь покрытая летевшей с колес грязью; а рука  его, которой он неистово размахивал, обращаясь к форейторам, призывала их  напрячь все силы.    

Возбуждение дошло до предела. Поля, деревья, изгороди  проносились мимо, словно подхваченные вихрем, с такою быстротой летели лошади.  Они почти поравнялись с первой каретой. Даже стук колес не мог заглушить голос  Джингля, понукавшего форейторов. Старый мистер Уордль бесился от ярости и  нетерпения. Он десятки раз выкрикивал «мошенник» и «негодяй», сжимал кулаки и  выразительно грозил ими объекту своего негодования, по мистер Джингль отвечал  только презрительной улыбкой, а на угрозы отозвался ликующим возгласом, когда  его лошади, в ответ на усиленное вмешательство хлыста и шпор, развили еще  большую скорость и опередили преследователей.    

Мистер Пиквик только что втянул голову в карету, а мистер  Уордль, устав кричать, последовал его примеру, как вдруг страшный толчок  швырнул обоих к передней стенке экипажа. Сотрясение… громкий треск… Колесо  отлетело, и карета опрокинулась.    

После нескольких секунд смятения и растерянности, когда  лошади рвались вперед, сыпались стекла и больше ничего нельзя было разобрать,  мистер Пиквик почувствовал, что его энергически вытаскивают из разбитой кареты;  и как только он встал на ноги и сбросил с головы завернувшиеся полы пальто,  которые препятствовали пользоваться очками, ему открылись во всей полноте  размеры постигшего их несчастья.    

Старый мистер Уордль без шляпы, в изорванном костюме стоял  около него, а у их ног валялись обломки кареты. Форейторы успели перерезать  постромки и стояли теперь возле своих лошадей, облеплепные грязью и  взлохмаченные от бешеной езды. Впереди, ярдах в ста, виднелась другая карета —  она остановилась, когда раздался треск. Форейторы, ухмыляясь во весь рот,  взирали на противников со своих седел, а мистер Джингль с явным удовольствием  созерцал картину крушения из окна кареты. Загорался день, и в серых лучах  рассвета можно было разглядеть все подробности.    

— Эй, вы! — крикнул бесстыжий Джингль. —  Никто не пострадал? — пожилые джентльмены — немалый вес — опасное  предприятие — весьма!    

— Негодяй! — заревел Уордль.    

— Ха-ха! — ответил Джингль; затем,  многозначительно подмигивая и указывая большим пальцем внутрь кареты, добавил:  — Послушайте — она прекрасно себя чувствует — шлет поклон — просит, чтобы вы  себя не утруждали — поцелуйте Таппи — не хотите ля влезть на запятки? —  Вперед, ребята!    

Форейторы выпрямились в седлах, и карста загрохотала; мистер  Джингль, высунувшись из окна, насмешливо махал белым носовым платочком.    

Приключение не могло смутить спокойный и уравновешенный дух  мистера Пиквика — даже опрокинувшаяся карета. Однако подлость человека, который  сначала взял деньги у верного его ученика, а затем позволил себе сократить его  фамилию в «Таппи», переполнила чашу терпения. Он с трудом перевел дыхание,  покраснел до самых очков и проговорил медленно и выразительно:    

— Если я еще когда-нибудь встречу этого человека, я…    

— Да, да, все это прекрасно, — перебил  Уордль, — но, пока мы тут стоим да разговариваем, они получат лицензию[39] и заключат брачный союз в  Лондоне.    

Мистер Пиквик умолк, а жажду мести спрятал в бутылку и  закупорил ее.    

— Далеко ли до станции? — обратился мистер Уордль  к одному из форейторов.    

— Шесть миль. Верно, Том?    

— Малость побольше.    

— Малость побольше шести миль, сэр.    

— Ничего не поделаешь, Пиквик, — сказал Уордль,  придется идти пешком.    

— Ничего не поделаешь! — отозвался сей великий  муж.    

Отправив вперед одного из форейторов верхом на лошади, чтобы  вытребовать новый экипаж и лошадей и оставив разбитую карету на попечение  второго форейтора, мистер Пиквик и мистер Уордль мужественно продолжали путь  пешком, обмотав предварительно шарф вокруг шеи и надвинув шляпу на глаза, чтобы  защититься насколько возможно от проливного дождя, который хлынул снова после  небольшого перерыва.    

 Глава X,    

     

разрешающая все сомнения (если таковые имели место)  относительно бескорыстия мистера Джингля     

     

Есть в Лондоне немало старых гостиниц — они служили приютом  для прославленных карет в те дни, когда кареты совершали свои путешествия более  торжественно и более степенно, чем в наше время; теперь эти гостиницы пришли в  упадок и служат лишь для остановок и погрузки прибывающих из провинции возов.  Читатель тщетно искал бы один из этих старинных заезжих дворов среди «Золотых  Крестов», «Быков и Пастей», которые вздымают свои величественные фасады на  парадных улицах Лондона. Чтобы натолкнуться на какое-нибудь из этих древних  пристанищ, он должен направить свои стопы в более уединенные кварталы города, и  там, в каких-нибудь глухих закоулках, найдет он несколько домов, которые  продолжают стоять с мрачным упорством, окруженные современными постройками.    

В Боро[40] еще  уцелело с полдюжины старых гостиниц, которые сохранили внешние свои черты  неизменными и спаслись от муниципальной мании благоустройства и спекулятивной  горячки. Огромные, несуразные, странные эти здания, с галереями, коридорами и  лестницами, достаточно широкими и ветхими, чтобы доставить материал для сотни  рассказов о привидениях, — в случае, если мы будем доведены до прискорбной  необходимости измышлять таковые, а мир просуществует достаточно долгий срок,  дабы исчерпать бесчисленные правдивые легенды связанные со старым Лондонским  мостом и ближайшими его окрестностями на Сарийской стороне.    

Ранним утром, наступившим вслед за событиями, изложенными в  последней главе, во дворе одной из этих славных гостиниц — а именно во дворе  знаменитой гостиницы «Белый Олень» — какой-то человек усердно занимался чисткой  сапог. На нем был полосатый жилет с синими стеклянными пуговицами и черные  коленкоровые нарукавники, серые штаны и гамаши. Ярко-красный платок, завязанный  небрежно и неискусно, обвивал его шею, а старая белая шляпа была беззаботно  сдвинута набекрень. Перед ним выстроились два ряда сапог, один ряд чистый,  другой грязный, и, пополняя первый ряд, он каждый раз отрывался от работы и с  явным удовольствием созерцал достигнутые результаты.    

Во дворе не было и следов той суеты и оживления, какие  всегда характерны для гостиницы с большим каретным двором. Три-четыре подводы,  нагруженные товарами чуть ли не до второго этажа дома, помещались под высоким  навесом, занимавшим один конец двора; да еще одна подвода, которой предстояло,  должно быть, отправиться в это же утро, стояла на открытом месте. С двух сторон  двора шли вдоль комнат для приезжих два яруса галереи с неуклюжими старыми  перилами, и два ряда колокольчиков, защищенных от непогоды маленькой покатой  крышей, болтались над дверью, ведущей в буфетную и столовую. Несколько двуколок  и дорожных карст были загнаны в маленькие сараи и под навесы; а тяжелый топот  ломовой лошади и звяканье цепи, время от времени доносившиеся из дальнего конца  двора, возвещали каждому интересующемуся этим вопросом, что именно в той  стороне находится конюшня. Если мы добавим, что несколько парней в рабочих  блузах спали на громоздких тюках, мешках с шерстью и тому подобных предметах,  валявшихся на кучах соломы, мы с достаточной полнотой изобразим общий вид двора  гостиницы «Белый Олень» на Хай-стрит в Боро в то утро, о котором идет речь.    

Громкий звон колокольчика вызвал на верхнюю галерею  кокетливую горничную, которая, постучав в дверь одной из комнат и получив  оттуда какое-то приказание, крикнула, наклонившись через перила:    

— Сэм!    

— Что? — отозвался человек в белой шляпе.    

— Номеру двадцать второму нужны сапоги.    

— Спросите номер двадцать второй, хочет он получить их  сейчас или подождет, — последовал ответ.    

— Ну, не дурите, Сэм, — заискивающе сказала  девушка. — Сапоги нужны джентльмену сию же минуту.    

— Ладно, я знаю, вы умеете сладко петь, — сказал  чистильщик сапог. Поглядите-ка на эти-вот сапоги: одиннадцать пар сапог да один  башмак из номера шестого, с деревянной ногой. Одиннадцать пар должны быть  готовы к половине девятого, башмак к девяти. Кто такой номер двадцать второй,  чтобы все ему уступали? Э, нет, в порядке очереди, как говорил Джек Кеч[41], вздергивая людей на  виселицу: простите, что заставляю вас ждать, сэр, но сейчас я вами займусь.    

С этими словами человек в белой шляпе с удвоенным рвением  принялся чистить сапог.    

Раздался другой громкий звонок — и на противоположной  галерее появилась выбежавшая впопыхах старая хозяйка «Белого Оленя».    

— Сэм! — крикнула она. — Где этот лодырь,  этот лентяй?.. Ах, вот вы где, Сэм! Почему же вы не отвечаете?    

— Было бы невежливо отвечать, пока вы не  замолчали, — проворчал Сэм.    

— Сейчас же вычистите эти башмаки для номера  семнадцатого и отнесите их в отдельную гостиную, номер пятый, второй этаж.    

Хозяйка швырнула на двор пару дамских башмаков и  улетучилась.    

— Номер пятый, — сказал Сэм, подбирая башмаки, и,  достав из кармана кусок мела, сделал отметку на подошве. — Дамские башмаки  и отдельная гостиная! Ну, уж она-то, верно, не на подводе прикатила.    

— Она приехала сегодня спозаранку! — крикнула  девушка, которая еще стояла, перегнувшись через перила галереи. — Приехала  с джентльменом в наемной карете, вот ему-то и нужны сапоги, вычистите их  поскорей, и конец делу.    

— Что же вы раньше-то не сказали! — с превеликим  негодованием воскликнул Сэм, выуживая вышеупомянутые сапоги из находившейся  перед ним кучи. — Я думал, ему регулярная цена три пенса. Отдельная  гостиная! И вдобавок леди! Если он хоть сколько-нибудь похож на джентльмена,  это ему обойдется шиллинг в день, не считая отдельных поручений.    

Подхлестываемый утешительными соображениями, мистер Сэмюел  столь рьяно работал щеткой, что через несколько минут и сапоги и башмаки,  покрытые глянцем, который преисполнил бы завистью душу любезного мистера  Уоррена (ибо в «Белом Олене» употребляли ваксу Дэя и Мартина[42]), появились у двери номера пятого.    

— Войдите! — раздался мужской голос в ответ на  стук Сэма.    

Сэм отвесил изысканнейший поклон и очутился в присутствии  леди и джентльмена, сидевших за завтраком. Услужливо расставив сапоги  джентльмена справа и слева от него, а башмаки справа и слева от леди, он  попятился к двери.    

— Коридорный! — сказал джентльмен.    

— Сэр? — отозвался Сэм, закрывая дверь и  придерживая рукой дверную ручку.    

— Не знаете ли вы — как это называется? —  Докторс-Коммонс?[43]    

— Да, сэр.    

— Где это находится?    

— Улица собора св. Павла, сэр. Вход под низкой аркой,  на одном углу книжная лавка, на другом — гостиница, а посередке — два  привратника, зазывалы.    

— Зазывалы!? — удивился джентльмен.    

— Да, зазывалы, — ответил Сэм. — Два молодца  в белых фартуках, хватаются за шляпы, когда вы входите: «За лицензиями, сэр, за  лицензиями?» Чудные ребята, сэр, да и хозяева их тоже — прокторы прямо для  Олд-Бейли… без промаха![44]    

— Что они там делают? — осведомился джентльмен.    

— Делают? Вас, сэр, обделают! А бывает и похуже. Такое  вбивают в головы старым джентльменам, что тем и не снилось. Мой отец — кучер.  Овдовел, а тучный — с какой стороны ни подойти, — до чего тучный! Умерла  его хозяйка и оставила ему четыреста фунтов. Вот он и пошел в Коммонс  посоветоваться с законником и выправить капитал, расфрантился — сапоги с  отворотами, букет в петлице, широкополая шляпа, зеленый шарф, — совсем  джентльмен. Проходит под аркой и думает, куда бы ему поместить денежки. Тут  подскакивает зазывала, хватается за шляпу: «Лицензия, сэр, лицензия?» — «Что  это такое?» спрашивает отец. «Лицензия, сэр», — отвечает тот. «Какая такая  лицензия?» «На вступление в брак», — объясняет зазывала. «Да я, черт  побери, — говорит отец, — и не думал об этом». — «А я думаю, что  вам нужна лицензия, сэр», говорит зазывала. Отец остановился и призадумался.  «Нет, говорит, черт подери, слишком я стар, да и размеры у меня неподходящие».  «Ничуть не бывало, сэр», — говорит зазывала. «Думаете, подходящие?» —  спрашивает отец. «Ясное дело, сэр, отвечает тот, — в понедельник мы женили  джентльмена вдвое против вас объемистей». — «Да ну?» — говорит отец.  «Будьте уверены, женили, — говорит тот, — вы перед ним младенец…  Сюда, сэр, сюда». Ну, мой отец и пошел за ним, как ручная обезьяна за  шарманкой, и входит в какую-то комнатку окнами во двор, кругом куча грязных бумаг  и жестянок, сидит какой-то крючок и делает вид, будто занят. «Прошу присесть,  сэр, — говорит юрист, пока я показания с вас сниму». — «Благодарю  вас, сэр», говорит отец, садится, разинул рот и таращит глаза па имена,  выписанные на ящиках. «Ваше имя, сэр?» — спрашивает юрист. «Тони  Уэллер», — отвечает отец. «Какого прихода?»[45] — спрашивает юрист. «Прекрасная  Дикарка», — отвечает отец, потому что он всегда останавливался там с  лошадьми, а в приходах он и в самом деле ничего не разумел. «А как зовут леди?»  — спрашивает юрист. Тут отца огорошило: «Черт побери, откуда же я знаю!» —  говорит он. «Не знаете!» — говорит юрист. «Не больше вас, — отвечает  отец. — А не могу я вставить это потом?» — «Никак нельзя!» — говорит  юрист. «Ну, ничего не поделаешь, — подумав минутку, говорит отец. Пишите,  мистер, Кларк». — «Какая Кларк?» — спрашивает юрист, обмакнув перо в  чернила. «Сьюзен Кларк, „Маркиз Гренби“, Доркинг, — говорит отец, —  она пойдет за меня наверняка, если я попрошу. Я ни слова ей не говорил, а знаю,  что пойдет». Выправили лицензию, а она и в самом деле пошла за него, а что еще  хуже, и теперь его обхаживает; а мне из четырехсот фунтов так ничего и не  досталось, такое невезение. Прошу прощения, сэр, добавил Сэм, окончив  рассказ, — но стоит мне натолкнуться на эту-вот обиду, и я покатился, как  новая тачка со смазанным колесом.    

Сэм подождал секунду, чтобы узнать, не нуждаются ли в его  услугах, и вышел из комнаты.    

— Половина десятого — пора идти — сразу — в  путь, — сказал джентльмен.    

Едва ли есть надобность говорить читателю, что это был  мистер Джингль.    

— Пора? Куда идти? — кокетливо спросила незамужняя  тетушка.    

— Идти за лицензией, прелестнейший ангел, —  предупредить в церкви — назвать вас завтра своей, ответил мистер Джингль,  пожимая руку тетушке.    

— Лицензия! — краснея, сказала Рейчел.    

— Лицензия! — повторил мистер Джингль. Вмиг за  лицензией помчусь, Вмиг, тили-бом, я возвращусь!    

     

— Как вы стремительны! — сказала Рейчел.    

— Моя стремительность — ничто — а вот часы, дни,  недели, месяцы, годы — когда мы соединимся — они полетят — стрелой — помчатся —  как паровоз — тысяча лошадиных сил — никакого сравнения.    

— Нельзя ли… нельзя ли нам обвенчаться до завтрашнего  дня? осведомилась Рейчел.    

— Невозможно — немыслимо — предупредить в церкви —  добыть лицензию сегодня — обряд совершается завтра.    

— Я смертельно боюсь, как бы брат не нашел нас! —  сказала Рейчел.    

— Найти — вздор — совершенно сбит крушением — кроме  того — тысяча предосторожностей — и дорожная карста брошена — пешком — наняли  городскую — доставлены в Боро — последнее место, куда заглянет — ха-ха! —  блестящая идея!    

— Не уходите надолго, — нежно сказала старая дева,  когда мистер Джингль напялил на себя свою измятую шляпу.    

— Уйти надолго от вас, жестокая чародейка! — И  мистер Джингль игриво подскочил к незамужней тетушке, запечатлел на ее устах  целомудренный поцелуй и, приплясывая, вышел из комнаты.    

— Какой милый! — сказала старая дева, когда  закрылась за ним дверь.    

— Смешная старуха, — сказал мистер Джингль, шагая  по коридору.    

Тягостно думать о вероломстве наших ближних, а посему мы не  будем распутывать клубок мыслей мистера Джингля, направившего свои стопы к  Докторс-Коммонс. Для наших целей вполне достаточно, если мы сообщим, что,  избежав западни драконов в белых фартуках, охраняющих вход в эту заколдованную  обитель, он благополучно добрался до кабинета генерального викария и, получив в  высшей степени лестное послание на пергаменте от архиепископа Кентерберийского  «с наилучшими пожеланиями своим верным и возлюбленным Альфреду Джинглю и Рейчел  Уордль», заботливо спрятал магический документ в карман и с торжеством направил  свои стопы обратно в Боро.    

Он был еще на пути к «Белому Оленю», когда два толстых  джентльмена и один тощий вошли во двор и огляделись по сторонам в поисках  заслуживающего доверия человека, у которого можно было бы навести некоторые  справки. Случилось так, что в этот самый момент мистер Сэмюел Уэллер наводил  блеск на цветные отвороты сапог, являвшихся личной собственностью фермера,  который после утомительных занятий на рынке Боро подкреплялся легким завтраком,  состоявшим из двух-трех фунтов холодного ростбифа и одной-двух кружек портера;  именно к мистеру Сэмюелу Уэллеру прямехонько подошел тощий джентльмен.    

— Друг мой, — начал тощий джентльмен.    

— Он, видно, любит получать советы на  даровщинку, — подумал Сэм, — иначе он не воспылал бы любовью ко мне».  Но вслух он сказал только:    

— Что угодно, сэр?    

— Друг мой, — миролюбивым топом заговорил тощий  джентльмен, — много у вас в гостинице сейчас постояльцев. Дела небось по  горло, а?    

Сэм украдкой посмотрел на вопрошавшего. Это был маленький  сухопарый человек со смуглым высохшим лицом и беспокойными черными глазками,  которые все время подмигивали и поблескивали по обеим сторонам пытливого  носика, словно вели с этим органом вечную игру в прятки. Он был одет в черное,  ботинки блестели у него так же, как и глаза, на нем была белоснежная рубашка с  брыжами и узкий белый галстук. Из кармана для часов спускалась золотая цепочка  с печатками. Черные лайковые перчатки он снял и держал в руках; разговаривая,  он засовывал руку под фалды фрака, с видом человека, который привык задавать  труднейшие вопросы.    

— Дела по горло, а? — спросил маленький человек.    

— Да ничего себе, сэр, — ответил Сэм. — В  трубу не вылетим, да и капитала не сколотим. Едим вареную баранину без  каперсов, а дадут жаркое — о хрене не думаем.    

— Э, да вы шутник! — сказал маленький человек.    

— У меня старший брат страдал этой болезнью, заметил  Сэм, может, она прилипчива — мы, бывало, часто спали вместе.    

— Занятный у вас старый дом, — продолжал маленький  человек, озираясь по сторонам.    

— Пришли вы нам весточку о вашем прибытии, мы бы его  отремонтировали, ответил невозмутимый Сэм.    

Казалось, маленький человек был сбит с толку такими  репликами, и между ним и двумя толстыми джентльменами состоялось краткое  совещание. В заключение этого совещания маленький человек взял понюшку табаку  из продолговатой серебряной табакерки и, видимо, собирался возобновить  разговор, но тут в дело вмешался один из толстых джентльменов, который, помимо  благодушной физиономии, обладал еще парою очков и парою черных гетр.    

— Дело вот в чем, — сказал благодушный  джентльмен, — вот этот мой друг (он указал на другого толстого  джентльмена) даст вам полгинеи, если вы ответите на два-три…    

— Ну-ну, уважаемый сэр… уважаемый сэр, — перебил  маленький человек, прошу покорно, уважаемый сэр, в делах такого рода нужно в  первую очередь соблюдать следующий принцип: если вы передаете дело в  профессиональные руки, вы никоим образом не должны вмешиваться в процесс его  ведения, вы implicite должны оказывать ему полное доверие. В самом деле, мистер  (он повернулся к другому толстому джентльмену и добавил)… я забыл фамилию  вашего друга.    

— Пиквик, — подсказал мистер Уордль, ибо это был  не кто иной, как сей жизнерадостный джентльмен.    

— Ах, Пиквик… в самом деле, мистер Пиквик, уважаемый сэр,  извините меня… я буду счастлив выслушать любое ваше приватное указание, которое  вы выскажете как amicus curiae[46],  но согласитесь, что не подобает вам вмешиваться в порученное мне дело и  вдобавок выставлять такой аргумент ad captandum[47], как предложение полугинеи. В самом деле,  уважаемый сэр, в самом деле… — И маленький человек взял солидную понюшку табаку  и принял весьма глубокомысленный вид.    

— Сэр, единственное мое желание, — сказал мистер  Пиквик, — как можно скорее покончить с этим весьма неприятным делом.    

— Совершенно верно, совершенно верно, — заметил  маленький человек.    

— И с этой целью, — продолжал мистер Пиквик, я  воспользовался аргументом, который, как подсказывает мне мое знание людей,  является наиболее убедительным во всех случаях жизни.    

— Правильно! — заговорил маленький человек.  Прекрасно, прекрасно, но вам следовало бы намекнуть об этом мне. Уважаемый сэр,  я нимало не сомневаюсь в том, что вы можете не знать, какое беспредельное  доверие надлежит оказывать человеку нашей профессии. Если необходимо в данном  случае сослаться на авторитет, то разрешите мне, уважаемый сэр, напомнить вам  небезызвестный казус у Бариуэлла…    

— Не тревожьте Джорджа Барнуэлла[48], — перебил Сэм, с недоумением  прислушивавшийся к этому краткому диалогу. — Все знают, какой это был  казус, но мое мнение, заметьте, что молодая женщина заслужила виселицу куда  больше, чем он. Ну, да все это ни туда, ни сюда. Вы хотите дать мне полгинеи.  Отлично, я согласен, лучше я не могу ответить, не так ли, сэр? (Мистер Пиквик  улыбнулся.) А следующий вопрос вот какой: какого дьявола вам от меня  нужно? — как сказал человек, когда ему явилось привидение.    

— Мы хотим знать… — начал мистер Уордль.    

— Э, нет, уважаемый сэр… уважаемый сэр, — перебил  деловой маленький человек.    

Мистер Уордль пожал плечами и умолк.    

— Мы хотим знать, — торжественно начал маленький  человек, — и с этим вопросом обращаемся к вам, чтобы не подымать тревоги в  доме… мы хотим знать, кто у вас здесь в настоящее время проживает?    

— Кто проживает в этом доме! — повторил Сэм, в  воображении которого постояльцы всегда были представлены той специальной частью  своего туалета, которая находилась под непосредственным его наблюдением. Есть у  нас деревянная нога в номере шестом, есть у нас пара ботфорт в тринадцатом,  есть у нас две пары полусапог в торговом, есть у нас эти-вот сапоги с цветными  отворотами в комнатке за буфетной да еще пять пар с отворотами в столовой.    

— И это все? — спросил маленький человек.    

— Постойте-ка минутку! — добавил Сэм, вдруг  припомнив. — Да, есть у нас к тому же пара веллингтоновских сапог, изрядно  поношенных, и пара дамских башмаков — в номере пятом.    

— Какие это башмаки? — быстро осведомился Уордль,  который, так же как и мистер Пиквик, был приведен в недоумение своеобразным  перечнем приезжих.    

— Провинциальной работы, — ответил Сэм.    

— Есть на них фамилия сапожника?    

— Браун.    

— Откуда?    

— Из Магльтона.    

— Это они! — воскликнул Уордль. — Клянусь  небом, мы их нашли.    

— Тсс! — сказал Сэм. — Веллингтоновские пошли  в Докторс-Коммонс.    

— Что вы! — сказал маленький человек.    

— Ну да, за лицензией.    

— Мы подоспели как раз вовремя! — воскликнул  Уордль. — Проводите нас в ее комнату, нельзя терять ни секунды.    

— Умоляю вас, уважаемый сэр… умоляю вас! — перебил  маленький человек. — Будьте осторожны!    

Он достал из кармана красный шелковый кошелек и, извлекая  соверен, пристально посмотрел на Сэма.    

Сэм выразительно ухмыльнулся.    

— Проводите нас без доклада, — сказал маленький  человек, — а это вам…    

Сэм бросил цветные сапоги в угол и пошел по темному  коридору, а затем вверх по широкой лестнице. В конце второго коридора он  остановился и протянул руку.    

— Получите, — прошептал поверенный[49], опуская монету в руку проводника.    

Тот прошел еще несколько шагов, за ним следовали оба друга и  их юридический советчик.    

Сэм остановился у двери.    

— Здесь? — шепотом спросил маленький джентльмен.    

Сэм утвердительно кивнул головой.    

Старый Уордль открыл дверь, и все трое вошли в комнату как  раз в тот момент, когда мистер Джингль, который только что вернулся, показывал  лицензию незамужней тетушке.    

Старая дева пронзительно взвизгнула и, упав на стул, закрыла  лицо руками. Мистер Джингль скомкал бумагу и сунул в карман.    

Непрошеные гости вышли на середину комнаты.    

— Вы… вы отъявленный негодяй, вот вы кто! —  задыхаясь от гнева, вскричал Уордль.    

— Уважаемый сэр, уважаемый сэр, — вмешался  маленький человек, кладя шляпу на стол, — умоляю, будьте благоразумны,  умоляю… Оскорбление личности… иск о возмещении убытков. Успокойтесь, уважаемый  сэр, умоляю…    

— Как вы смели увезти мою сестру из моего дома? —  спросил пожилой джентльмен.    

— Так… так… отлично, — одобрил маленький  джентльмен. — Об этом вы можете спросить. Как вы смели, сэр? А, сэр?    

— А вы тут какого дьявола, кто вы такой? —  осведомился мистер Джингль таким свирепым тоном, что маленький джентльмен  невольно попятился.    

— Вы, негодяй, спрашиваете, кто он такой? —  вмешался Уордль. — Это мой поверенный, мистер Перкер, из Грейз-Инна.  Перкер, я этого молодца буду преследовать по закону… подам в суд… я его, я… я…  я его уничтожу! А тебе, Рейчел, — продолжал мистер Уордль, резко повернувшись  к сестре, тебе, в твои годы, следовало бы быть умнее. Как это тебе взбрело в  голову бежать с бродягой, опозорить семью и обречь себя на несчастье? Надевай  шляпу и домой! Сейчас же наймите карету и принесите счет этой леди, слышите…  слышите?    

— Слушаю, сэр, — отозвался Сэм, явившийся в ответ  на неистовый звонок Уордля с быстротой, которая показалась бы чудесной всякому,  кто не знал, что в продолжение этой беседы глаз Сэма не отрывался от замочной  скважины.    

— Надевай шляпу! — повторил Уордль.