1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
    
— Богов не существует…
    
Отпер двери каземата, добавил:
    
— Кроме меня.
    * * *
    
Туман висел над Старой столицей; глядя со стены бастиона, Азан думал, что все Приозерье наполнено этим густым, черным туманом.
    
Ибо это был не просто туман. Шумаар велел выжечь сады и виноградники вокруг столицы; они мешали штурму и не годились в качестве корма для тысяч его коней.
    * * *
    
А в подземных мастерских день и ночь горел адский огонь, кузнецы отливали новые заготовки для стволов аррадатов.
    
— Металл кончается, магистр, — докладывал начальник мастерских Ферро. — Мы использовали даже те заготовки, что пролежали в хранилищах много лет. Их проела ржавчина.
    
— Если его очистить от ржавчины — останется самый прочный металл на свете, — ответил Астон. — Много лет назад мне пришлось побывать в одной далекой стране. Это страна на островах, но народ там един, и говорит на одном языке. В этой стране делают лучшие клинки на свете. И знаешь, как? Кусок металла погружают в болото на много лет. Потом вынимают. Ржавчина — это плохая часть металла. Кусок очищают от ржавчины и снова опускают в болото. Так делают много раз. И в самом конце остается сталь, самая твердая на свете… Впрочем, я думаю, аррадатов хватит.
    
— У нас больше нет запасов селитры, — сообщал Игнис, ведавший производством пороха.
    
— Надо лучше хранить тот порох, что уже сделан. Почему мне то и дело докладывают о взрывах?
    
Лицо Игниса — темное, усыпанное черными пороховыми точками, стало угрюмым. Он развел руками:
    
— Рабы не могут выполнять такую работу. Рабочие боятся. У них слишком короткая жизнь. Где мне взять новых мастеров? Приходится брать плохо обученных новичков…
    
— И новичков скоро придется отпустить. Нам нужны солдаты, а не калеки.
    * * *
    
Наконец, Астон понял, что сделать большего нельзя. Хуссарабы будут штурмовать город, а в городе полно предателей…
    * * *
    
Шумаар не повел войска на приступ. Он приказал копать длинные и узкие траншеи, которые зигзагами вели к городским стенам.
    
Траншеи начали копать утром. Со стен ударил огненный залп, но не принес успеха. Каменные ядра не попадали в цель, а когда аррадаты зарядили каменной крошкой, хуссарабы попрятались в траншеи, за груды выброшенной на поверхность земли.
    
К вечеру траншеи приблизились к городу на две сотни шагов.
    
Аррадаты снова сделали несколько залпов.
    
А утром оказалось, что траншеи подведены почти к самому городу. Азан приказал сменить прицел, воины принялись приподнимать деревянные лафеты, но все равно угол был слишком крутым, и окончание траншей, которые к тому же теперь были соединены между собой зигзагообразными ходами, оказались вне зоны обстрела.
    
А потом случилось то, чего не ожидали ни Азан, ни Астон. Снизу, из отрытых в земле позиций, ударили аррадаты врага.
    
На бастионе неожиданно появился Первый триумвир.
    
Пошамкав почти беззубым ртом, он сказал:
    
— Нечего удивляться. Эти аррадаты сделаны в наших мастерских. Я думаю, надо выслать послов…
    
— Послов? — удивился Азан.
    
— Да, послов. Надо договориться о сдаче.
    
Азан с потемневшим лицом взглянул триумвиру в глаза.
    
— Ты слишком стар, триумвир. Ты выжил из ума.
    
— А ты слишком молод, — ответил старик, — и еще не вошел в ум. Я, воевавший почти сто лет, видевший аххумов и прочих варваров с севера, говорю тебе: нынче нам не устоять. Разве ты не видишь эти траншеи? Разве не видишь, как хорошо они продумали штурм? Разве не знаешь, что армии, которая могла бы остановить их до начала осады, — такой армии у Нарронии больше нет? Подумай, и ты поймешь: надо сдаваться…
    
Азан молчал, впервые оказавшись в полной растерянности.
    
— Надо сдаваться, — повторил Триумвир. — И тогда мы сохраним этот прекрасный город. Конечно, они ограбят нас, может быть, даже заставят выплачивать дань. Но зато большая часть нарронийцев останется в живых… Азан, я очень старый человек, и давно уже не боюсь смерти, даже жду и призываю ее, — этот вечный покой, который само по себе есть блаженство. Так вот, я говорю, что граждане — самое ценное, что есть у любого государства, а жизнь подданных — самое ценное, что есть у правителя. Жизнь — она стоит больше, чем эти стены, аррадаты, и даже все золото, которое хранится в наших сокровищницах.
    
Азан покачал головой, выйдя, наконец, из оцепенения.
    
— Ты стар, и не понимаешь, что жизнь — ничто по сравнению с позором; что граждане, потерявшие свое государство, не достойны жизни. Они могут быть только рабами.
    
— А ты… Ты сед и глуп! — торжественно произнес триумвир.
    
Он развернулся и пошел к лестнице.
    
А спустя еще время Азан вдруг с изумлением увидел, что внизу, под стенами, появилась небольшая процессия — и впереди в парадном облачении выступал Первый триумвир! Он шел прямо к траншеям, шел так величаво, что никто — ни защитники города, ни хуссарабы — не посмели выпустить в него ни одной стрелы.
    
— Кто открыл ворота?? — взревел Азан и кинулся вниз по лестнице.
    
Стражники у Южных ворот уже успели закрыть засовы и опустить решетки, поэтому гнев Азана несколько остыл.
    
— Зачем вы выпустили старика? — мрачно спросил он сотника охраны.
    
— Он приказал мне.
    
Азан сверкнул на него глазами и рявкнул:
    
— Ворота может открыть только Астон! Или тот, кого он назначит командовать в городе! Сейчас командую я! И если ты еще раз откроешь ворота без моего приказа — я прикажу казнить не только тебя, но и всю твою сотню, а ваших жен и детей велю продать в рабство!
    * * *
    
Азан нашел Астона в каземате. Астон спокойно сидел в кресле, попивая свое любимое вино, рядом стоял Ваде, а в стеклянном гробу перед ними лежал варвар, привезенный в ледяном кубе с Огненных гор.
    
— Великий магистр! — вытянулся Азан.
    
Астон поднял указательный палец, приказывая молчать.
    
Перед ним на круглом столике стояла странная игра: клетчатая доска со стоявшими на ней выточенными из камня фигурками.
    
Азан застыл, приоткрыв рот. Астон глядел на игру, по-прежнему держа палец вверх.
    
Наконец он вздохнул:
    
— К сожалению, через восемь ходов эта партия завершится. Не в мою пользу. Ваде, ты слышишь? Агонию можно продлить — но лишь еще на четыре хода. И это — всё…
    
Он наконец повернулся к Азану:
    
— Говори.
    
— Первый триумвир вышел за городские ворота.
    
Астон молча ждал продолжения, хотя Азан уже готов был пасть на колени, боясь гнева магистра.
    
— Он… велел отпереть Южные ворота, вышел со своими советниками за стены и отправился прямиком к хуссарабам.
    
— Вот как? — заинтересованно спросил Астон. — И как же они его встретили?
    
Азан недоуменно пожал плечами. Второй раз в это утро его ставили в тупик.
    
— Я… не знаю. Он шел. Никто не стрелял…
    
Астон вздохнул.
    
— Надо бы подняться и поглядеть на это представление… Но я ожидаю Бога. А он все еще не вернулся.
    
Астон сдвинул фигуры с доски, побарабанил по ней пальцами.
    
— Вадемекум! Ступай на стены и посмотри, что сделают варвары с нашим почтенным триумвиром. Потом доложишь мне. Впрочем, лучше останься — ты мне можешь понадобиться.
    
Ваде дернулся, и снова замер. Азан взглянул на Ваде, снова повернулся к Астону:
    
— Магистр…
    
— Что?
    
— Триумвир сказал, что нам нужно сдаться. Он еще говорил про какую-то ценную жизнь, и про то, что повелителю нужны живые подданные…
    
— Это мудро. Очень мудро. Ты слышал, Ваде? Жаль, Азан, что ты не записал его слов. Что еще?
    
Азан широко развел руками.
    
— Ну, тогда ступай и обороняй город. Луз — твой заместитель. Пороха и ядер хватает, солдат пока тоже. В городе есть вода и запасы продовольствия, а всех подозрительных по моему приказу ловят и тут же бросают в клетки в дворцовой тюрьме… Тактика варваров — подкуп. Теперь мало кому можно верить в столице.
    
Он взглянул на Азана:
    
— Я велел закрыть двери всех хранилищ с порохом. Выставить возле них самую надежную стражу. Знаешь, почему?
    
Он в упор посмотрел на Азана и раздельно произнес:
    
— Потому, что сейчас я не верю даже тебе… Ступай!
    
Азан не поверил своим ушам, и еще мгновение медлил, потом, внезапно осененный мыслью о том, что только что получил приказ, торопливо выбежал из каземата.
   
   
    
     
Святилище Тцара
    
    
Камда выслушал все донесения о штурме, о потерях, и велел сворачивать лагерь.
    
Он должен был вернуть войско в Зеркальную Долину, а потом скакать в Арманатту для получения нового приказа. Но кто знает, что его ждет в Арманатте? Новая столица — новые нравы. Камда знал это очень хорошо. К тому же всеми делами в Арманатте заправляет сейчас Ар-Угай. Камда покосился на сопровождавшего его темника Амнака, про которого было известно, что он служит соглядатаем Ар-Угая.
    
— Есть еще один вопрос, повелитель! — сказал Амнак.
    
Камда вопросительно взглянул на него.
    
— Тот аххум, который заколол твоего советника… Тот, кого называли бессмертным.
    
— Разве он еще жив? — удивленно спросил Камда.
    
— Жив, и лежит в шатре вместе с нашими ранеными.
    
— Ну, так закопайте его живого!
    
— Где? — бесстрастно спросил Амнак.
    
Камда хмыкнул:
    
— Земля большая, и места в ней еще много — хватит всем, и бессмертным, и смертным… Коня!
    * * *
    
Даггар видел, как ему в глаза бросали землю. Он не закрывал глаз. Он ничего не боялся и знал, что выполнил главное — свой воинский долг.
    
Потом прошло время. Сквозь тьму он чувствовал, как дрожит земля от топота тысяч коней. Он даже мог различать отдельные крики.
    
Потом снова стало тихо-тихо, и так продолжалось долго.
    
А потом что-то заворчало и завозилось над ним.
    
Слой земли, которым покрыли Даггара, видимо, был невелик. Потому, что вскоре он почувствовал слабое дуновение свежего ветерка, а потом поток воздуха хлынул ему прямо в лицо. И одновременно с воздухом — тьма, но не та глухая и мертвая тьма, которая липла к нему вместе с землей — тьма ночи, ночи глухой и беззвездной, но все-таки настоящей, живой.
    
Какие-то тени мелькали над ним, грызлись, ворчали, по-собачьи отбрасывали землю. Одичавшие собаки.
    
А еще спустя короткое время Даггар почувствовал зловонное дыхание, и чьи-то осторожные зубы попытались попробовать его тело на вкус, в то время как другие зубы, ухватив за рваный хитон, потянули из ямы вверх.
    
Даггар глубоко-глубоко вздохнул. Земля выпала из его ноздрей, глаза увидели всё. Он взял за загривок особо нахальную тварь, приподнял — она только коротко взвизгнула от удивления, — и отшвырнул далеко в темноту.
    
И сейчас же другие звери отпрыгнули, прижались к черной земле, лишь светились голодные, злые глаза.
    
Даггар приподнялся, переполз от края ямы на сухую траву. Вдохнул ее запах — пряный и горький, как потерянное счастье, — и поднялся на ноги.
    
Раны не кровоточили. Он был разут и почти раздет, не считая драного хитона. Повязка на голове, которую повязали когда-то лекари-жрецы на горе Тцара, тоже оставалась на нем.
    
Даггар оглядел вселенную. Она была полна тьмы и беззакония.
    
Он знал, куда нужно идти и кого искать.
    
Идти — к вечно пылающей бездне во Рву. Искать — тех, кто сидит у Рва.
   
   
    
     
Старая столица
    
    
Хуссарабы не делали попыток идти на приступ. Днем их аррадаты поддерживали вялую дуэль, ночью лагерь, построенный в отдалении, заливал свет бесчисленных костров.
    
— Они чего-то ждут, — хмуро сказал Азан Лузу вечером, когда они вдвоем обходили караулы.
    
— Может быть, подкреплений? — сказал Луз.
    
Азан бросил на него быстрый взгляд и тихо проговорил — так, чтобы не слышали солдаты:
    
— Нет. Зачем им подкрепления?.. Я знаю, чего они ждут. Они ждут предательства.
    
Луз непонимающе взглянул на него.
    
— Магистр сказал, что теперь не верит даже мне. Он закрыл пороховые хранилища, так что войти туда теперь можно только с его разрешения.
    
— Наверное, так и нужно, — сказал Луз. — Ведь от варваров можно ожидать всего. Они могут подкупить какого-нибудь сотника, и тот откроет хранилища, подведет фитиль, и…
    
Азан остановился:
    
— Так ты думаешь, что магистр подозревает даже нас с тобой? Это просто безумие. Кто и за какие деньги может меня подкупить?.. Хотел бы я увидеть этого человека.
    
Луз внезапно повернулся к Азану. Они стояли на площадке одного из бастионов, на площадке не было света, а до стражников, вглядывавшихся во тьму, было несколько шагов. Луз взял Азана за плечи, притянул к себе и прошептал:
    
— Хочешь видеть этого человека? Так смотри!
    
Азан раскрыл рот. От тяжко забившегося сердца у него перехватило дыхание. Он потянул из ножен кинжал, но Луз опередил его: клинок кольнул Азана под кадык.
    
— Молчи, — тихо и спокойно сказал Луз. — Эти солдаты ни в чем не виноваты, но если ты закричишь — мне придется убить не только тебя, но и их.
    
Азан разевал рот, не в силах выговорить ни слова, но руки его опустились, и кинжал беззвучно вернулся в ножны.
    
— Караул! — внезапно крикнул Луз, поворачивая голову к страже. — Все спокойно?
    
— Все спокойно, господин!
    
Луз усмехнулся и почти ласково шепнул Азану:
    
— Пойдем. Нам надо проверить еще караулы у хранилищ.
    * * *
    
Солдаты, игравшие в кости у входа в одно из хранилищ, вскочили и вытянулись.
    
Азан, набычившись, шел впереди, Луз — сзади.
    
— Так-то вы исполняете службу? — грозно спросил Луз. — Здесь запрещено разжигать открытый огонь!
    
Один из солдат начал торопливо затаптывать костер, разожженный на каменных плитах.
    
— Не верьте ему… — внезапно прохрипел Азан. И, видя, что солдаты в недоумении поглядели на него, повторил громко и отчетливо:
    
— Не верьте ему! Это предатель! Его подкупили хуссарабы!
    
Он отскочил от Луза, выхватил кинжал и рявкнул:
    
— Арестовать предателя!
    
Дальше произошло немыслимое. Вместо того, чтобы кинуться на Луза, солдаты кинулись на него, Азана. Один перехватил руку с кинжалом, другой упер копье ему в грудь.
    
— Что вы делаете? Луз — предатель! — крикнул Азан; копье с силой уперлось в грудь и Азан отступил; он сделал назад несколько коротких шагов и уперся спиной в каменную стену. Солдат, выкручивавший ему руку, наконец добился своего: кинжал выпал, зазвенев.
    
— Заткните ему рот, — приказал Луз. — Иначе он поднимет на ноги все караулы.
    
Азан больше не успел ничего сказать: солдат с копьем криво усмехнулся, быстро повернул копье вперед тупым концом и с силой вонзил его в солнечное сплетение. Азан согнулся. На голову ему обрушился страшный удар, пол выскользнул из-под ног, и стена внезапно отдалилась и отъехала вбок.
    
Потом он почувствовал, как голову его туго-натуго перетягивают солдатским ремнем, руки выворачивают назад. Потом его приподняли, массивная дверь хранилища распахнулась, и Азан полетел во тьму, рухнув прямо на хумы — врытые в землю громадные керамические сосуды, набитые порохом.
    * * *
    
Раздался чуть слышный треск. Астон поднял голову, вглядываясь. На стекле появилась маленькая трещина. И вдруг она начала ветвиться, расти, и стекло побелело как молоко.
    
Астон бесшумно поднялся и скользнул к выходу, а Ваде успел лишь поднять голову — и тут с оглушительным звуком сосуд лопнул, засыпав каземат стеклянными осколками.
    
Ваде взвыл, согнулся: стекло поранило ему лицо.
    
Грудь Нгара заходила ходуном, воздух со свистом вылетал из ноздрей.
    
— Бог возвращается… — сказал Астон. Лицо его стало белым, но он не потерял присутствия духа. — Ваде!
    
Вадемекум стонал; из-под пальцев, которыми он закрыл лицо, сочилась алая кровь.
    
— Ваде! — громче позвал Астон. — Нам пора уходить.
    
Он помедлил мгновение.
    
Между тем тело Нгара выгнулось самым неестественным образом; казалось, гигант вставал одновременно на руки и на ноги, при этом суставы его с треском выворачивались из пазух.
    
Астон начал медленно пятиться к двери. Судорожно пошарил рукой позади себя, пытаясь нащупать засов.
    
А Нгар внезапно начал меняться. Он превращался в кого-то другого — быстро, на глазах у Астона. И чем быстрее и судорожней Астон шевелил рукой, тем быстрее превращался Нгар. Лицо его посветлело, волосы стали длинными и седыми, на голове появилась старая, выпачканная землей повязка. Он стал меньше ростом, а на груди появилось несколько запекшихся ран.
    
Потом Нгар упал, суставы с хрустом встали на место. Нгар открыл глаза, приподнялся на руках, подтянул ноги. И начал вставать…
    
В этот самый момент Астон нашарил наконец рукоять засова, открыл дверь и выпрыгнул в коридор. Захлопнул дверь, задвинул внешний засов — стражник, стоявший у дверей, попятился в испуге.
    
Астон мельком взглянул на него, выхватил у него из руки короткое копье и исчез в дальнем конце галереи.
    * * *
    
Он бежал, не обращая внимания на вытягивавшихся при виде его караульных; выбежал в главную галерею, и не останавливаясь, помчался вниз, туда, где под решеткой плескалась вода канала, соединявшего искусственные пруды столицы с озером Нарро.
    
По дороге он снял со стены факел. Откинув тяжелый люк, начал спускаться по осклизлой лесенке в колодец. Внизу, у самой решетки, остановился на узком — в ладонь шириной — поребрике. Поднял копье и стал выбивать железные клинья, удерживавшие решетку.
    
Когда решетка, наконец, рухнула, он глубоко вздохнул, отбросил факел и бросился в воду.
    
Там, в каменной стене, открывался лаз, обросший длинной, как волосы, тиной. Астон пробрался в него, сделал несколько гребков — и наконец вырвался из воды, очутившись в маленьком гроте. Здесь царила полная тьма, но Астону не нужен был свет — тайный подземный ход строился по его чертежам, и строителей давно уже не было в живых.
    
Он нащупал еще один лаз, влез в него и пополз. Лаз постепенно расширялся; вскоре Астон уже бежал по нему, бежал что есть силы, разбивая в кровь локти о невидимые каменные стены.
    * * *
    
Ночь на мгновение превратилась в день. Яркая вспышка озарила каменные стены и бастионы. Вздрогнула земля. Конь под Шумааром пошатнулся, едва не потеряв равновесия.
    
Шумаар обернулся к сигнальщику:
    
— Труби!
    
Яростно взревела труба, ей в ответ из тьмы отозвались другие.
    
Хуссарабы пошли на штурм.
   
   
    
     
Нуанна
    
    
Ворота давно уже были сорваны, проем полуразрушен; в проходе лежали древние битые камни, и бесконечная процессия плавно перетекала через них, выходя из города.
    
— Плохой город, — сказал Амза. — Некрасивый, слишком большой и скученный. И дома в нем похожи на норы, птичьи норы из глины… Почему же этот город называют Центром Вселенной?
    
— Наверное, потому, мой господин, что Нуанна лежит как раз посередине земли. Отсюда до Южного Полумесяца столько же миль, сколько и до Северного.
    
Лухар, тысячник и советник Амзы-баатура, стоял так, чтобы казаться ниже: Амза не любил глядеть снизу вверх. Для Амзы в центре лагеря был насыпан небольшой курган, и на кургане разбит остроконечный шатер с флагом на золоченом шпиле.
    
— Что они делают? — спросил Амза, кивая на бесконечную толпу нуаннийцев.
    
— Выносят своего бога. Их богу теперь негде жить: Дворец жрецов разрушен.
    
Амза приподнялся, вглядываясь в толпу.
    
— И где же их бог?
    
— Они его прячут, наверное.
    
Амза долго думал, шевеля широкими пухлыми губами.
    
— А! — наконец сказал он. — Они несут его в себе.
    * * *
    
Толпы нуаннийцев, сотни тысяч шаркающих босых ног. Серые балахоны, ни одного лишнего движения, взгляда или жеста.
    
Они шли с самого утра, едва поднялось солнце. Вначале стража, охранявшая руины жреческого дворца, донесла, что на площади стали собираться люди-тени в серых, до пят, плащах и в надвинутых на глаза накидках.
    
Амза не велел их трогать. Он только спросил у Лухара, не замышляют ли нуаннийцы бунта?
    
Лухар успокоил: нуаннийцы никогда не бунтуют. А сейчас, когда разрушена их главная святыня и они остались без вождя, ждать бунта тем более не приходится.
    
Лухар поведал Амзе о странной религии нуаннийцев, об их бессмертных жрецах. Теперь бессмертие прервалось, нетленные тела жрецов погрузились в пучины. Может быть, нуаннийцы хотят построить новый храм?..
    
Разговор был утром, когда уже началось шествие. Сначала по улицам прошли сотни людей в балахонах, потом к ним стали присоединяться жители.
    
— Однако надо на всякий случай взять зачинщиков, — сказал Амза.
    
Конный отряд хуссарабов врезался в толпу, отсекая балахоны. Тех, кого взяли в кольцо, погнали к ставке Амзы.
    
— Что все это значит? — сурово спросил Амза у жрецов, ткнув пальцем в сторону шествия.
    
Он сидел, скрестив ноги, на простом ковре, запыленном и обтрепанном по краям. Ожидал ответа, положив руки на колени, широко расставив их в локтях.
    
Жрецы опускали головы, прятали глаза.
    
— Не хотят говорить?.. — удивленно спросил Амза у Лухара.
    
Лухар подозвал толмача, спустился к жрецам. Стал задавать вопросы. Толмач переводил.
    
Жрецы молчали.
    
Лухар вопросительно взглянул на Амзу. Амза кивнул.
    
Лухар отдал приказ всадникам.
    
Засвистели в воздухе камчи; удары были такими, что рассекали серые балахоны, и из прорех начинала сочиться кровь. Кто-то падал, кто-то оставался стоять на ногах, но ни один не вскрикнул, не взмолился о пощаде.
    
Лухар повернулся к Амзе, который, совершив омовение, приступал к завтраку: перед ним на блюде лежал бараний бок.
    
Амза сердито плюнул и махнул рукой, блестевшей от жира.
    
Тогда всадники погнали жрецов за курган, вывели из лагеря и в ближайшей роще порубили всех саблями; им даже не пришлось покидать седел; казалось, жрецы сами подставляли шеи так, чтобы рубить было удобнее.
    
Вечером поток людей иссяк. В городе было спокойно, но Лухар все же усилил стражу.
    
А те, что ушли на юг, все еще пробирались вдоль одной из проток Желтой реки; наблюдатели докладывали, что толпа втянулась в тростниковые заросли, тянувшиеся на много миль по болотистой местности.
    
— Ладно, — сказал Амза; его уже перенесли в шатер, он зевал и прогнал рабынь, которые перед сном чесали ему пятки. — Я хочу спать. Подождем до завтра.
    
А ночью далеко с юга до лагеря донесся жутковатый рев — жалобный и одновременно угрожающий. Амза не проснулся, а Лухар, выйдя из своего шатра, долго стоял на кургане, вглядываясь во тьму.
   
   
    
     
Долина Тобарры
    
    
Угда был недоволен. Он ругался и бил камчой всякого, до кого мог дотянуться.
    
Палило солнце. Плавучий дворец Угды плыл вниз по течению великой реки. Это был прекрасный дворец, выстроенный на широкой палубе плоскодонки. Затейливая резьба украшала золоченые крыши со шпилями, балкончики и лесенки.
    
Угда сидел в башенке, открытой с трех сторон, для прохлады: шелковые стены сдвигались и раздвигались — это придумали строители плавучего дворца, хитроумные таосцы.
    
И все же в башенке было жарко. Погода была почти безветренной, Угда обливался потом и бранился.
    
Позавчера, когда Ар-Угай сказал ему, что Тауатта осиротела, он его не понял. Тауатта — родовая столица Богды, лежавшая в Голубой степи, у слияния Тобарры и Авестры, неподалеку от озера Макканай.
    
— Надо, — сказал Ар-Угай, — чтобы в каждом улусе был хозяин. В империи хуссарабов теперь много улусов. Аххум, Арли, Киатта, Тао, Нуан, Намут. Но главный улус — земля отцов, Тауатта.
    
Угда мычал. Его вытирали и одевали полуголые рабыни — наложницы, он подставлял то руку, то ногу, глядел на Ар-Угая бессмысленными глазами и время от времени пускал губами пузыри.
    
— Тауатта — старший улус, — продолжал, как ни в чем ни бывало, Ар-Угай. — Там должен сидеть Великий каан. Арманатта — средний улус. Здесь сидит Младший каан. Зеркальные озера — самый младший улус. Там ставка Камды.
    
Угда вдруг кивнул и сказал:
    
— А ты, Ар-Угай?
    
— Я служу младшему каану, — неторопливо ответил Ар-Угай. — Он еще мальчик, и кому, как не мне, позаботиться о нем?
    
— Твой улус — Арманатта, — утвердительно сказал Угда.
    
Ар-Угай мгновение смотрел на него, потом вздохнул и покачал головой.
    
— У меня нет улуса. Я буду оберегать каана, пока он не войдет в разум. Когда каану исполнится двенадцать зим, он выберет себе старшую жену, и станет править всем поднебесным миром. Тогда я буду делать то, что он прикажет.
    
Угду, казалось, заинтересовали слова Ар-Угая. Он озабоченно осмотрелся, оттолкнул наложницу, которая растирала ему грудь, и сказал:
    
— У меня тоже должна быть старшая жена!
    
Ар-Угай снова вздохнул.
    
— Ты так и не выбрал ее. Помнишь, что сказал Богда, твой отец? Он сказал, что ты — его главная надежда, но у тебя не будет детей.
    
— Он так сказал? — удивился Угда. — Я не слышал.
    
Он подумал и вдруг закричал:
    
— Мне трижды по двенадцать зим! А старшей жены у меня все еще нет! Я тоже хочу жениться!
    
— Если хочешь — женись, — сказал Ар-Угай, начиная раздражаться. — Но все знают, что ни одна женщина, с которой ты спал, не смогла понести от тебя.
    
— Я хочу жениться на Айгуз! — внезапно выпалил Угда.
    
Ар-Угай до того опешил, что на мгновение потерял дар речи. Наконец сказал:
    
— Айгуз — мать младшего каана. Ее муж погиб в Нуанне…
    
— Вот и хорошо, что погиб! — радостно кивнул Угда. — Теперь ее снова можно взять в жены! И у меня будет свой сын — настоящий сын!
    
— Ты говоришь о младшем каане? — не веря ушам, спросил Ар-Угай.
    
— Конечно! Ты угадал!
    
Ар-Угай хлопнул себя по коленям и прошипел:
    
— Ты дурак, Угда. Кому нужен такой муж, который не владеет мужской силой? Ты порченный, Угда! Твой отец так говорил!
    
Лицо Угды стало красным от гнева, а обвисшая, как у женщины, грудь затряслась.
    
— Это не я, это они порченые! — Он схватил наложницу за волосы, развернул лицом к Ар-Угаю. — Разве не видишь? Они все порченые!
    
Он повернул женщину к себе и смачно плюнул в искаженное от боли лицо.
    
Женщина взвыла и вцепилась двумя руками в лицо и грудь Угды. Угда завизжал, как резаный, и повалился на спину. Перепуганная рабыня отскочила, в ужасе взглянула на Ар-Угая, завыла в голос и исчезла.
    
Ар-Угай шевельнул бровью — остальные женщины тоже исчезли.
    
Тогда он наклонился к Угде. Угда хлюпал носом, размазывая кровь; кровью набухали и царапины на груди.
    
— Порченые! Видишь? Порченые! — Проговорил он сквозь слезы.
    
— Угда! Ты великий каан, а ведешь себя, как мальчишка-недоумок!
    
Ар-Угай схватил Угду за жирный загривок и, запрокинув ему голову, прорычал:
    
— Твой улус — Тауатта! Запомни! Корабль уже снаряжен. Сегодня же ты отправишься на север!
    
Угда вытаращил глаза от страха, лепеча что-то нечленораздельное.
    
Ар-Угай отпустил его, выпрямился.
    
— Ты понял меня, великий каан?
    
Угда несколько раз судорожно кивнул.
    
Ар-Угай вышел из покоев; за занавесом, служившим дверью, плакала наложница, а две других ее утешали. При виде Ар-Угая они затихли.
    
— Идите к нему, — приказал Ар-Угай. — Умойте ему лицо. Сегодня он уплывает домой, в Тауатту.
    
— А мы, господин? — срывающимся голосом спросила та, что расцарапала каана.
    
Ар-Угай несильно ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Голова ее откинулась, но она, не обращая внимания на боль, повалилась на пол, обхватив обеими руками ноги Ар-Угая.
    
— Пощади! — чуть не в голос завопила она. Обе других, как по команде, завыли. — Оставь нас здесь! Мы будем служить тебе или твоим слугам! Не отдавай нас Угде!..
    
— О чем ты говоришь, женщина? — грозно спросил Ар-Угай. — Или хочешь, чтобы тебя закопали живой на границе заката?..
    
— Я не жена ему, чтобы меня закапывать! Я ничего не сделала ему плохого! Пощади! Отпусти нас, великий каан!..
    
Ар-Угай вздрогнул, присел, посмотрел ей прямо в глаза.
    
— Как тебя зовут?
    
— Кенже, господин! Я из рода Кенет-бея…
    
Ар-Угай помедлил.
    
— Хорошо… — проговорил он наконец, — Я оставлю вас здесь. Будете служить мне. А сейчас…
    
Они зарыдали в голос, но он топнул ногой:
    
— А сейчас — идите к нему. Пока еще он — ваш каан!..
    * * *
    
И вот теперь плавучий дворец медленно двигался вдоль серых от зноя и пыли берегов, мимо крутых синих хребтов, которые постепенно приближались, тесня долину великой реки, а потом так же медленно отступали, исчезая в расплавленном мареве.
    
Угда терпел. Он с утра не пил забродившего кумыса. Он думал, он вспоминал разговор с Ар-Угаем, но так и не смог ничего придумать.
    
Ар-Угай прав. Старший каан должен сидеть в Тауатте. Тауатта — главный улус. В этот улус входит вся Голубая степь, все нижнее течение Тобарры, северный берег Ноккарда. И в подчинении у Тауатты столицы родов — Данабатта, Махамбетта, Алаш.
    
И все-таки…
    
Угда по привычке хлопнул в ладоши. На лестнице послышались легкие шаги и в башенку вошла молодая женщина, тоненькая, с круглым, как луна, белым лицом и черными, как смоль, волосами, заплетенными в сотню косичек.
    
Угда в недоумении взглянул на нее.
    
— А где Кенже?
    
— Не знаю, мой господин, — ответила девушка. — Меня зовут Айгуль. Разве тебе это имя нравится меньше?
    
— Причем тут имя! — рассердился Угда. — Где мои рабыни?
    
— Остались там.
    
— Там? В Арманатте?
    
— Да, мой господин.
    
— А кто им разрешил?
    
— Не знаю, мой господин. Мне сказали, что теперь я — твоя рабыня. Я умею разводить кумыс и делать баурсаки, и варить жирный плов, и чесать пятки…
    
Угда тупо смотрел на нее. Она наклонилась, и стала щекотать его ухо губами.
    
Угда сказал:
    
— Пыф!.. Мне жарко…
    
— Я велела наполнить бассейн, мой господин!
    
— А разве здесь есть бассейн?
    
— Есть! Прикажи — я покажу его тебе. Там, внизу, прекрасный бассейн, я могу поплавать с тобой…
    
— Да… — Угда задумчиво пожевал губами. — Только сначала принеси мне разбавленного кумыса…
    * * *
    
Ночью трех женщин, со связанными руками и завязанными ртами, вывели за город. Там Ар-Угай приказал воинам оставить его с ними наедине.
    
Ар-Угай никому не доверил этого дела, даже верному Тухте, начальнику его телохранителей.
    
Он велел связать всех троих одним ремнем. Ремень затянул на луке и поехал к берегу реки.
    
Женщины молча бежали за ним. Он ехал не слишком быстро, и они не падали, лишь суетливо перебирали ногами.
    
Он подъехал к самой воде. Река была тиха и пустынна, и лунная дорожка бежала по ней — казалось, что у реки нет другого берега, потому что дорожка вдали просто сходила на нет.
    
Ар-Угай послушал, как шепчутся неторопливые волны, и, не оглядываясь, направил коня прямо вперед.
    
Вода плескалась внизу, постепенно поднимаясь все выше. Когда она скрыла ступни Ар-Угая, конь всхрапнул, выгнул шею, и поплыл. Ремень натянулся, задергался. Конь фыркал от неподъемной тяжести, но все-таки плыл.
    
Когда коню стало невмоготу, Ар-Угай вынул нож и перерезал ремень.
    
Коню сразу же стало легче, и Ар-Угай стал поворачивать его по течению, сначала понемногу, потом все круче и круче.
    
Выбравшись, наконец, на берег, Ар-Угай повернулся и долго вглядывался в реку. Лунная дорожка была недвижима, и ничто не нарушало покоя, кроме тихого плеска волн.
   
   
    
     
Наррония
    
    
В конце подземного туннеля была еще одна лестница, и тяжелая, обитая стальными полосами, дверь.
    
Астон присел отдохнуть на небольшой выступ в стене. Он прошел много миль по туннелю. И хотя на пути, в тайниках, были запасы вина, меда, орехов, которыми он несколько раз подкреплялся, — все равно он устал.
    
Подземелье почти внушало ему ужас. Первые часы он шел быстро, не обращая внимания на тьму, время от времени касаясь руками стен. Потом ему стало не хватать воздуха. Он убеждал себя, что этого не может быть, туннель достаточно просторен, и хитроумные мастера, строившие его, предусмотрели воздушные отводы, по которым поступал свежий воздух, но страх сжал его сердце и стеснил дыхание.
    
Он едва не пропустил первый поворот. Остановился, задыхаясь. Торопливо ощупал стену, нашел нишу, а в ней с трудом нашарил светильник. Руки его тряслись, он едва не выронил светильник, но все же справился с собой: поставил светильник на пол, вытащил пробку из горлышка; пробка потянула за собой фитиль. Фитиль на ощупь был скользким, и Астон немного успокоился. Он высек огонь с помощью огнива, которое прихватил с собой из столицы, раздул огонек и зажег светильник. Фитиль затрещал, но занялся, и вскоре Астон смог оглядеться.
    
Туннель был почти таким, каким он помнил его: почти полвека прошло с тех пор, как он побывал здесь, пройдя с Вадемекумом и Паиром от начала и до конца. Паир был начальником строительства, и он ручался, что подземелье будет сухим, несмотря на то, что часть пути проходила под дном великого озера Нарро.
    
Действительно, тогда стены были сухими, и с потолка не капало.
    
Не то, что теперь. Теперь стены были влажными, а в иных местах с потолка сочилась вода.
    
Астон внимательно огляделся. Первый поворот не так далеко от столицы, и туннель еще не спустился под дно. Что же будет впереди?
    
Он вытащил из ниши несколько кувшинов, отыскал тот, в котором было старое вино из виноградников Первого триумвира, хорошо приложился. Потом достал из поясной сумки склянку с желтоватой жидкостью, запрокинул голову и капнул на язык несколько капель.
    
Когда кувшин наполовину опорожнился, Астон почувствовал себя увереннее. Он вспомнил, как наградил Паира. Достаточно было двоих, кто хорошо знал все тайны туннеля. Что знает третий, — знает и свинья; так говаривал когда-то Альбертус Магнус, Альберт Великий, а он знал, что говорил. Впрочем, кажется, это была народная поговорка.
    
Паира хорошо наградили, очень хорошо. И отправили в Новую столицу, где тоже требовалось проложить подземный ход.
    
Только Паир не доехал до столицы. Он плыл туда на маленьком паруснике с двумя слугами, с женой и детьми. А посреди озера в днище парусника обнаружилась течь. Корабль очень быстро пошел ко дну. Дело было утром, в тумане: по утрам в это время года над озером всегда клубился густой туман…
    
Пожевав горсть изюма, насыпав орехи в карманы и прихватив оплетенную фляжку с легким вином, Астон отправился дальше. Светильник он нес с собой, но в туннеле был слабый сквозняк, и приходилось защищать пламя рукой. Тогда Астон погасил его, и продолжил путь в абсолютной тьме.
    
До второго поворота он дошел быстро. Здесь уже пахло сыростью, и он с трудом разжег новый светильник, подумав, что все-таки следует прихватить его с собой.
    
Он отдохнул, и двинулся дальше.
    
А потом ему стало страшно. Ему казалось, что пол и потолок поменялись местами, и какие-то подозрительные шорохи наполнили тьму.
    
Астон зажег светильник, в ужасе озираясь. И увидел, что потолок явственно прогнулся, а по стенам струится вода. Ее было немного, и отводная дренажная система, устроенная Паиром (все же умный был человек) пока справлялась с потоком. Но что будет, когда она переполнится?..
    
Астон присел прямо на пол. Камни отсырели, но он не замечал неудобств. Он жадно приложился к фляжке, почти опустошив ее. Снова капнул на язык из склянки.
    
Светильник погас. Пошатываясь, Астон продолжил путь.
    
После третьего поворота стало совсем легко. Он добавил еще несколько глотков, и почти развеселился. Он даже помочился на струи воды, стекавшие по стене, и разбил светильник.
    
Горящее масло с шипением разлилось, Астон засмеялся, и отправился дальше.
    
Оставалось пройти совсем немного. Жаль, что он не успел обследовать туннель перед нападением хуссарабов. Но кто же знал, что варвары окажутся так сообразительны и быстры…
    
Впрочем, ведь он, Астон, смутно подозревал опасность. Кому, как не ему, знать силу и напор кочующих орд? За время своих скитаний он видел творков и тартар, намунов и хиндан. Эти народы умели воевать, и умели штурмовать крепости. И войска их насчитывали много десятков тысяч воинов, в сравнении с ними орда Шумаара — жалкая горсть.
    
— Я отомщу тебе, грязный варвар, — прошептал Астон. — Я, Гастон де Ре, Гастон Проклятый, как сказано обо мне в папском эдикте…
    
Он шел, держась рукой за стену, иногда спотыкаясь. Ему уже захотелось запеть, как вдруг, запнувшись, он упал и растянулся в грязи. Он в недоумении попытался подняться, но снова упал. Казалось, он провалился сквозь каменные плиты. Под руками был слой мокрой грязи, и руки проваливались в него все больше. Астон с трудом поднялся на четвереньки, пополз вперед, пока не уткнулся головой во что-то мокрое и мягкое.
    
Он пощупал рукой.
    
Это был завал. Вода всё же размыла кирпичную кладку, потолок просел, приоткрывая туннель, — и внутрь хлынули глина, песок, мелкие камни…
    
Астон повернулся и лег спиной прямо на глинистый склон. Вот когда ему понадобятся все силы. Волшебный эликсир альрауна удвоит их.
    
Он достал склянку и сделал целый глоток. Ему показалось, что волшебная сила приподняла его. Руки и ноги сделались невесомыми, и больше не скользили по грязи. Одним движением Астон разбил о стену фляжку, содрал с нее оплетку. Зажал в ладони горлышко осколка и воткнул его в глину.
    
Сколько времени он отбрасывал грязь, он не знал. Руки его не ведали усталости, глаза, казалось, начали видеть в темноте, а мысли в голове оставались совершенно ясными.
    
Если он не пробьется сквозь завал — ему просто придется вернуться. Сил у него вполне достаточно, чтобы совершить обратный путь и добраться до города. Нет, не до города — там уже наверняка хозяйничают хуссарабы, — а в подземелья, в тайные лаборатории, где когда-то Астон проводил многие часы, занимаясь алхимией.
    
Но земли не становилось меньше. Она плыла откуда-то спереди и сверху, становясь все жиже.
    
Это было хорошим признаком. Это значило, что промоина оказалось небольшой, и ее, видимо, закрыли крупные камни. Правда, бежит вода, но это уже пустяки.
    
Астон сделал еще несколько трудных шагов вперед. Потом задержал дыхание и просто нырнул вперед.
    
Он то ли плыл, то ли полз сквозь пробку из жидкой грязи, барахтался, не дыша, упорно продвигаясь вперед.
    
Потом ползти стало легче. Он сделал еще несколько судорожных гребков — и скользнул вниз.
    
Сверху лилась вода почти непрерывным потоком, туннель был заполнен водой чуть не на треть. Но выше — выше был воздух. И если вода прибывала — значит, воздуху было куда уходить.
    
Астон допил эликсир, отшвырнул склянку, и, раздвигая воду руками, ринулся вперед.
    * * *
    
Дальнейший путь казался ему сном. Он не помнил, как добрался до первой лестницы, разбил камнем задвижку и открыл дверь. Дверь рухнула, едва он вошел: проржавевшие петли не выдержали тяжести.
    
Но Астон был уже вне опасности. Коридор полого поднимался вверх, и здесь было сухо, лишь пахло водорослями и мокрой землей. Или этот запах принес сюда он сам?
    
Вторая дверь запиралась на замок. Астон постучал по нему камнем, сбивая ржавчину, вставил ключ в скважину. Благодарение всем богам — ключ повернулся. Дверь открылась не без труда, но за дверью — за дверью было светло.
    
Свет пробивался из дальнего конца подземелья, где горел настенный светильник. Астон подошел к светильнику, ослепленный и оглушенный. Стал ощупывать руками последнюю дверь — и внезапно повалился вперед, не встретив препятствия.
    
Кто-то вскрикнул — и принял Астона в свои объятия.
    
Раздались голоса. Астон почувствовал, что его берут под руки и тащат наверх. Но ему нельзя было наверх — глаза отвыкли от света, и он видел лишь плясавший во тьме сдвоенный огонек светильника. Поэтому то, что хлынуло сверху, было подобно взрыву заряда; Астон мгновенно ослеп и лишился чувств.
    * * *
    
По стенам комнаты, где он лежал, тянулись бесконечные полки, заполненные самыми разными предметами. Тут были стрелочные весы, стеклянные сосуды всех форм и размеров, ступки и пестики, песочные и водяные часы, деревянные сундуки, футляры со свитками, непонятные инструменты.
    
В комнате царил полумрак — окон здесь не было, свет давали несколько светильников, от которых разило гнилой рыбой: для светильников использовался вытопленный рыбий жир.
    
Астон шевельнулся, из-за плотной занавески показалось лицо подростка. Подросток улыбнулся и исчез, и через некоторое время в комнату вошел его отец.
    
— Кто ты? — спросил Астон.
    
— Рыбак. Я живу на этом острове много лет, а до меня здесь жил мой отец, а до него дед…
    
— Я знаю твоего деда, — проговорил Астон; рыбак приставил к его губам глиняную кружку, наполненную водой. Вода показалась Астону восхитительной, хотя на самом деле была чуть солоноватой на вкус, теплой и затхлой. — Твоего деда звали Хранителем, так?
    
— Так, — согласился рыбак. — И моего отца тоже звали Хранителем. А теперь и меня так зовут.
    
Астон приподнялся и сел.
    
— Я — тот, кто пришел из-под озера. Я — Астон, нарронийский бог.
    
Рыбак кивнул:
    
— Я знаю. Отец говорил мне, что ты можешь прийти в годы бедствий.
    * * *
    
Рыбак помог ему встать, вывел из комнаты, помог подняться по лестнице. Вверху был открыт лаз, который вел в одну из двух комнат простой, сложенной из камней и глины, хижины. Астон выбрался наверх, рыбак закрыл крышку лаза и прикрыл ее старой циновкой, сплетенной из озерного тростника.
    
Астон прошел во вторую комнату и сел за стол, на который хозяйка выставила нехитрую снедь — соленую рыбу, кувшин козьего молока, брынзу.
    * * *
    
Поев, Астон вышел из хижины. Был вечер, солнце закатывалось за далекие Мерахские горы. Островок был мал — всего-то шагов сто в поперечнике. Астон окинул его одним взглядом — хижина, лодочный сарай, растянутые для просушки сети, кусты колючки и маленький огород.
    
— Мне нужно попасть на плавучий остров, — сказал Астон, вернувшись в хижину.
    
— Сегодня уже слишком поздно, — ответил рыбак.
    
— Хорошо, — сказал Астон, — тогда завтра, еще до рассвета…
    * * *
    
Туман стлался над великим озером Нарро, великим и безбрежным, как океан. Корабль в тумане казался призраком — темным силуэтом с размытыми краями.
    
Это был большой корабль, с великолепной парусной оснасткой, с сильно приподнятой кормой, в которой находились каюты.
    
Лодка, которой управлял рыбак, выплыла из тумана и оказалась возле самого корабля — это и был плавучий остров: на озере Нарро не знали больших кораблей.
    
На борту сыграли зорю, показались матросы. В воду сбросили веревочный трап.
    * * *
    
Астон поднялся на борт. Человек, встретивший его, был ему знаком, но он смотрел на Астона во все глаза, будто увидел его впервые.
    
— В чем дело, Вальб?
    
— Э-э… Это вы, магистр? — спросил Вальб и почему-то покосился на матросов, выстроенных на шканцах.
    
— А кто же еще? — не понимая, буркнул Астон. — Мы виделись с тобой не так давно, когда ты приплывал в Кут, чтобы пополнить запасы…
    
— Да, но…
    
Вальб замолчал, по-прежнему разглядывая Астона.
    
— Я устал, — сказал Астон. — Я очень устал, и хотел бы для начала отдохнуть и смыть с себя всю эту грязь…
    
— Да, конечно, — ответил Вальб. — Я сейчас распоряжусь. Мраморная ванна, если вы помните, стоит в трюмной каюте…
    
— Я помню! — оборвал его Астон. — Я даже помню, где моя собственная каюта.
    
Он отстранил Вальба, прошел к кормовой надстройке. Еще несколько шагов, и он оказался в достаточно просторной каюте, обставленной изящной мебелью, с круглыми окнами в двух переборках.
    
Он шагнул вперед и что-то остановило его. Он похолодел, и, не веря себе, еще раз взглянул в круглое зеркало, прикрепленное над столом.
    
Астон пересилил себя. Не чувствуя ног, он подошел к столу, сел в кресло и медленно-медленно поднял взгляд.
    
Перед зеркалом сидел угрюмый старец с невесомой бородой и могучим черепом. Астон вгляделся в свое отражение, потрогал морщины, машинально попробовав их разгладить. Это было бесполезно.
    
Силы внезапно изменили ему. Астон уронил голову на руки.
    
Потом поднял ее. В блеклых старческих глазах стояли слезы. Они текли сами, и он не мог их остановить.
    
— Дьявол… — прошептал он. — Альраун отнял у моей бессмертной ауры слишком много сил. Проклятый корень, похожий на сморщенного человечка!..
   
   
    
     
Старая столица
    
    
Шумаар въехал в город, когда его конница уже захватила ворота, мост и предмостные укрепления, и сбила защитников города со стен.
    
Но в тот момент, когда он проехал под аркой, он вдруг вспомнил, что давно уже не слышит голоса.
    
Он пришпорил коня, помчавшись прямо ко дворцу триумвиров, расположенному на возвышенности. Там, он знал, располагается тюрьма.
    
Площадь перед дворцом была выстроена в торжественном стиле: громадные колоннады украшали ее по периметру, а чтобы попасть на нее с главной улицы, надо было пройти через тетрапил — и Шумаар удивился, что это красивое и огромное здание построено вовсе не для того, чтобы в нем жили люди.
    
С площади к главному входу во дворец вела многоступенчатая лестница. Шумаар погнал коня прямо по ступеням.
    
— Здесь может быть опасно, — сказал кто-то позади, и Шумаар обернулся: обогнав толпу телохранителей, по пятам за Шумааром следовал Занн. Он прятал лицо с помощью наррийской головной повязки — клетчатого ашмага.
    
— Хорошо, что ты здесь, Занн, — сказал Шумаар. — Мне потребуется твоя помощь. Нужно проверить все тюрьмы и казематы. Найти одного человека…
    
— Я покажу, где прятал здешний каан — они называют его богом, а еще — менгисту, — своих самых важных пленников. Но сначала позволь сотне солдат прочесать все эти дворцы. Возможно, там прячется засада.
    * * *
    
Некоторое время спустя, когда непродолжительный бой в городе уже затих, Шумаар вошел во дворец бога Нарронии — менгисту Асатуна.
    
Он не замечал мраморных лестниц, колонн из голубого агата, мозаичных полов. Он двигался, как во сне, обогнав Занна, как будто точно знал, куда идти.
    
И он пришел к каземату, у дверей которого лежал труп стражника-наррийца. Он остановился так внезапно, что спешивший за ним Занн налетел на него.
    
— Останься здесь, — сквозь зубы сказал, не оборачиваясь, Шумаар, и голос его стал низким и странным.
    
Занн замер с открытым ртом, и замерли охранники, столпившиеся за спиной Занна.
    
Шумаар открыл тяжелую дверь.
    
В каземат через небольшое оконце под потолком падали солнечные лучи. В пятне света на полу лежал человек, который не был похож на человека.
    
Шумаар вгляделся до боли в глазах. Сделал несколько шагов вперед. И все-таки ничего не понимал. Лишь подойдя совсем близко и задержав дыхание, чтобы пляска пылинок в солнечном потоке не мешала смотреть, он вдруг все разглядел.
    
Шумаар глядел долго, нахмурившись и низко опустив голову в хуссарабском шлеме с меховой опушкой. Потом нагнулся, протянул руку. Ему стало страшно, но он никогда не знал этого чувства, и поэтому просто не понял, что с ним происходит.
    
Он покосился по сторонам. Стол, нелепое кресло, топчан, Какие-то осколки на полу, какая-то труха, клочья одежды, и еще — пятна засохшей крови.
    
Наконец Шумаар тяжело перевел дух, разогнулся, и крикнул:
    
— Занн!
    
Занн влетел в каземат.
    
— Ты знаешь этого человека? — прогудел Шумаар.
    
— Кажется, да… Но надо уточнить. Разреши позвать кого-нибудь из наррийцев, чтобы опознать его.
    
— Позови.
    
Шумаар повернулся и хмуро взглянул на солдат, заглядывавших в каземат. Занн отдал приказ, и через несколько минут появился Луз. Он был без шлема, лицо его было пунцовым. Выкатив глаза, он взглянул на громадную фигуру Шумаара и неловко, но низко, поклонился.
    
— Это тот, кто помог нам овладеть столицей, — негромко сказал Занн. — Командир гарнизона, тысячник. Его зовут Луз.
    
Шумаар мрачно кивнул. Занн подбежал к Лузу и что-то быстро спросил на неизвестном Шумаару языке. Выслушал ответ. Повернулся.
    
— Луз говорит, что здесь, в этой темнице, был заключен аххум, которого привезли с перевала, когда в горах начал таять снег. Аххум был во льду…
    
Занн прервал сам себя, быстро что-то спросил у Луза, выслушал ответ, кивнул.
    
— Да, ледяной человек — так он говорит. Его привезли с перевала неживого, в кубе льда. А когда выставили в музее, лед растаял и этот человек вдруг ожил…
    
Шумаар вздрогнул. Тяжело перевел дыхание, но промолчал.
    
— Но тот, что лежит здесь, на него не похож, — продолжал Занн. — Он похож на Ваде — секретаря и верного слугу менгисту Асатуна.
    
Помолчав, Шумаар кивнул.
    
— Хорошо. Несите его наружу, передайте похоронной команде.
    
Он повернулся, чтобы идти, но в этот момент заметил на полу, среди осколков стекла, что-то еще — до боли знакомое. Он быстро нагнулся, поднял его и зажал в кулаке. И стремительно вышел.
    
Он шел по коридорам и залам, по мраморным лестницам и мозаичным полам, мимо колонн и витражей, шел, чувствуя, как ладонь его жжет нагрудный знак аххумского темника. Ему казалось, что эмалевый орел ожил в его кулаке и начал яростно клевать ладонь, расклевывая ее до крови.
   
  
  
   
    
Часть вторая
    
Намухха
   
   
    
     
Арманатта
    
    
Ар-Угай спешился, поднялся по узкой лестнице заднего крыльца, обходя занятых работой строителей. Они, перепачканные гипсом, выкладывали стену глазурованной плиткой. Это было помещение для прислуги: парадный вход еще не был готов, и Ар-Угай входил в собственный дворец со стороны внутреннего двора.
    
Дворец еще строился, но Ар-Угай, подавая пример подданным, первым велел свернуть свой шатер в лагере на берегу Тобарры и переехал в недостроенное здание. Жить здесь было невозможно. Но Ар-Угай терпел. По ночам, когда ему не спалось, когда в темных и пустых комнатах чудились шаги и шорохи, он поднимался со своей почти царской постели, поднимал с пола шкуру барса и пробирался на крышу.
    
Крыша была плоская, на ней, по замыслу начальника строительства, в будущем должен был быть разбит цветник, устроен фонтан и установлены удобные низкие скамьи для отдыха. Но пока еще ничего этого не было. Крыша была абсолютно пустой, и Ар-Угай бросал шкуру прямо на сланцевые плиты и ложился. Здесь ему было спокойно, ему казалось, будто он просто заночевал в степи — как бывало когда-то в юности, во время бесконечных кочевок. Ветер приносил горький запах степной полыни, и Ар-Угай, глядя на звезды, чувствовал себя маленьким мальчиком, который наконец-то вернулся домой.
    
На рассвете Ар-Угай просыпался: его будили вопли петухов, плеск воды, шум пробуждающегося города. Тогда он, пригибаясь, торопился покинуть крышу и спускался вниз, в опочивальню, чтобы позвать раба, который приносил таз и кувшин с водой.
    
Рядом с дворцом Ар-Угая строился дом Верной Собаки. Это было приземистое двухэтажное здание, с массивными стенами безо всяких украшений. Ар-Угаю докладывали, что Верная Собака тоже плохо привыкает к своему новому жилищу. Он разбивает маленькую палатку прямо в своей спальне, и спит внутри, выставив ноги наружу.
    
Дальше, за домом Собаки, был дворец младшего каана. Его крыша была вровень с крышей дворца Ар-Угая, и однажды рано утром, замешкавшись, Ар-Угай увидел Айгуз. Она стояла на крыше у самого края и глядела на восток — на Гемские горы.
    
Там, за горами, были земли аххумов, и как раз оттуда всходило солнце.
    
Ар-Угай, приподнявшись, долго смотрел на темный силуэт Айгуз. А когда она ушла, он спустился вниз, и вместо того, чтобы позвать раба, лег на громадное ложе и долго думал, глядя в высокий потолок.
    * * *
    
Женщины хлопотали во внутреннем дворе. Здесь был устроен хуссарабский очаг — углубление, выложенное камнями. В очаге пекли плоские длинные лепешки из муки, разведенной скисшим молоком.
    
Айгуз вздохнула. Эти лепешки считались очень вкусными, и предназначались для царской кухни. Люди попроще разводили муку водой.
    
Несколько дней назад Айгуз переселилась из шатра в недостроенный дворец. Она думала, что в каменных стенах, привычных ей с детства, будет спокойней. Но запахи сырого войлока, кумыса и лошадиной мочи не оставляли ее и здесь. В шатре, по крайней мере, можно было раскурить благовония, и их аромат долго не выветривался, если не откидывать полога. Во дворце вечно гулял сквозняк, поскольку во многих помещениях еще не было дверей, а в окнах — стекол.
    
Впрочем, каан-бол в первое время носился по бесконечным анфиладам, скакал мячиком по лестницам, радуя себя громкими воплями. Но потом поскучнел, и сказал матери, что в шатре ему спалось лучше.
    
— Сын, — сказала Айгуз однажды вечером, когда они вернулись с прогулки по реке. — Ты помнишь, как мы жили в Ушагане?
    
— Нет, мама.
    
— Ты родился в Ушагане, и прожил там первые два с половиной года. Неужели не помнишь золотые крыши и старый сад, по которому мы гуляли?
    
Каан-бол упрямо поджал губы и покачал головой.
    
— Почему ты спрашиваешь? — подозрительно спросил он.
    
— Так. Я думала, ты соскучился по Ушагану…
    
— Это не я, это ты соскучилась, — рассудительно сказал мальчик. — Я знаю, ты давно скучаешь. И Ар-Угай знает…
    
Айгуз вздрогнула.
    
— Он не знает.
    
— Знает, он сам мне говорил об этом.
    
Айгуз помедлила и сказала:
    
— Тебе нравятся степи, лошади, реки. А мне — горы и море.
    
— Ты хочешь уехать? — обиженно спросил каан-бол.
    
Айгуз вздохнула, привлекла к себе мальчика, обняла его — хотя он разрешал ей подобные вольности все реже, — и заговорила:
    
— Вспомни. На каком языке мы говорим с тобой?.. Это язык моего детства, я не знаю никакого другого, и не хочу знать. Тот язык, на котором говорят хуссарабы, я почти не понимаю. Я не Айгуз, хотя теперь меня так называют. Я Домелла, царица Аххума.
    
— Ты — Айгуз, дочь Великого каана! — с вызовом перебил мальчик, вывернулся из объятий и, отбежав, встал, уперев руки в боки — точно так же, как это делал Ар-Угай, когда разговаривал с подчиненными.
    
Айгуз с удивлением взглянула на него.
    
— Да, я дочь каана… Но еще я дочь Ахха… Его называли Аххом Мудрейшим, потому, что он не делал зла…
    
— Замолчи! — крикнул каан-бол, топнув ногой.
    
Его губы запрыгали и он выговорил:
    
— Когда умрет Угда, и я стану великим кааном, я тоже не буду делать зла…
    
Домелла покачала головой.
    
— Сын, ты еще слишком мал, чтобы делать зло. Но если ты желаешь смерти другому человеку, — это зло, которому тебя уже успели научить.
    
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — каан-бол снова приосанился, мелькнувшие было слезы мгновенно высохли. — Я никому не желаю смерти.
    
— Вот видишь, — укоризненно сказала Домелла. — Ты говоришь чужими словами… А Угда?
    
— Угда — глупый. Он никому не нужен. Никто не заплачет, если он умрет.
    
Неслышно ступая, в комнату вошел Ар-Угай. Он был в своей лисьей шапке, с камчой в руке, которой он похлопывал по голенищу мягкого сапога.
    
— Прости, каан, — сказал он, улыбаясь. — Я еду на охоту. Не желаешь ли поехать со мной?
    * * *
    
В самый знойный час, когда строители прекратили работу и ушли под навесы, когда замерла жизнь в громадном полупустом городе, и даже пыль, вечно клубившаяся на дороге, прилегла в поникшие травы, Домелла услышала слабое треньканье.
    
С сильно забившимся сердцем она перешла через внутреннюю галерею и вышла на балкон, глядевший на улицу.
    
Вдали, в кипящем мареве полуденного солнца, показалась процессия. Доносился легкий перезвон бубенчиков и шарканье усталых ног.
    
Когда процессия приблизилась, Домелла разглядела группу людей в запыленных дорожных плащах, с походными мешками за плечами. Пеших сопровождали два конных городских стражника.
    
Звон, тревоживший Домеллу, становился ближе и ближе… Процессия остановилась у дворца Ар-Угая. Под ленивый лай разбуженных собак произошли переговоры у входа, потом процессия повернула к дому Верной Собаки.
    
Верная Собака с кряхтеньем спустился с лестницы, которая, прилепившись к наружной стене, вела сразу в спальные покои. Собака был в драном халате, его синий череп в складках жира блестел от пота.
    
Еще минута-другая переговоров. Верная Собака поднял голову и посмотрел на балкон, где, замерев, стояла Домелла. Потом он перевел взгляд на гостей, кивнул, и что-то коротко буркнул.
    
Прибежали рабыни. Одна постелила коврик, на который Верная Собака сел, другая стала натягивать ему на ноги короткие мягкие сапожки.
    
Рабыни помогли ему встать, и он двинулся к балкону.
    
Процессия последовала за ним, позванивая бубенцами, укрепленными на щиколотках. Домелла вглядывалась, надеясь разглядеть знакомые лица, но не находила их; лица жрецов были одинаковыми — уставшими, землистого цвета.
    
Верная Собака, стоя под балконом, попытался задрать голову, чтобы взглянуть на Домеллу. Это ему не удалось, и он, фыркнув, прошел мимо склонившегося стражника, и исчез под козырьком портика. Жрецы потянулись за ним.
    
Домелла вернулась в дом, прошла в приемную залу.
    
Наконец, с сопением вошел Верная Собака. Он сделал какое-то движение головой, словно пытался поклониться, и, глядя исподлобья на Домеллу, сказал по-хуссарабски:
    
— Госпожа, к тебе просятся какие-то люди. Говорят, что пришли из Аххума, из города, называемого Хат-Тура. Кажется, они служат аххумским богам.
    
Домелла понимала хуссарабский язык, но в последнее время предпочитала не говорить на нем. Она ответила на языке Гор:
    
— Если это служители храмов, пусть войдут.
    
Верная Собака проворчал что-то, повернулся и вышел. За пологом, служившим дверью, послышалась возня и треньканье бубенчиков: жрецов обыскивали.
    * * *
    
Жрец, выступивший вперед, был еще молод, хотя его волосы уже тронула седина. Он сделал глубокий поклон и проговорил надтреснутым голосом:
    
— Мы, посланники храмов Хатуары, приветствуем тебя, прекрасная царица Домелла.
    
Верная Собака, стоявший сбоку, дернулся при звуках аххумской речи. Открыл было рот, но потом передумал — шепнул что-то стражнику, и вскоре возле Верной Собаки появилась фигура толмача.
    
— Наши храмы долгое время стояли пустыми, — сказал молодой жрец. — После того, как хуссарабы… — он покосился на Верную Собаку, — После того, как погиб верховный жрец Маттуахаг, мы долгое время не совершали обрядов; потом в Хатуару снова стали возвращаться паломники. Мы служили, каждый в своем храме, но не было у нас единого владыки, и подворье Великого жреца заросло травой, там стали пастись козы. Теперь наместник Хатуары Камда разрешил нам избрать нового верховного жреца. Благодарение богам, наши недруги, ставшие нам друзьями, не преследуют обычаи и веру. Через сорок четыре дня начнется священный месяц Третьей Луны. В первый день месяца в Храме Краеугольного камня состоится посвящение в верховные жрецы. Мы пришли к тебе, великая царица Домелла, с нижайшей просьбой — посетить Хатуару и Хатабатму, освятив своим присутствием предстоящее событие.
    
— Домел-Ла? — рявкнул внезапно услышавший знакомое слово Верная Собака. — Её зовут Айгуз!
    
Он ткнул пальцем в сторону Домеллы и грозно уставился на жреца.
    
— Как прикажешь, мой господин, — на языке гор ответил жрец. — Прости, но в Аххуме госпожу знают под другим именем.
    
— Никогда его больше не произноси! — Верная Собака затрясся от гнева и, не зная, как выразить обуревавших его чувств, сильно толкнул толмача. Худосочный толмач отлетел к стене, безропотно кивая и улыбаясь.
    
Домелла сделала шаг вперед. Не глядя на Верную Собаку, спросила жреца:
    
— Как тебя зовут?
    
— Харрум, госпожа. Я жрец повелителя морей бога Амма.
    
— Я знала тебя?