1 2 3 4 
     
      
       
Ночною темнотою
       
Покрылись небеса,
       
Все люди для покою
       
Сомкнули уж глаза.
       
Внезапно постучался
       
У двери Купидон,
       
Приятной перервался
       
В начале самом сон.
       
«Кто так стучится смело?» —
       
Со гневом я вскричал.
       
«Согрей обмерзло тело, —
       
Сквозь дверь он отвечал, —
       
Чего ты устрашился?
       
Я мальчик, чуть дышу,
       
Я ночью заблудился,
       
Обмок и весь дрожу».
       
Тогда мне жалко стало,
       
Я свечку засветил,
       
Не медливши нимало,
       
К себе его пустил.
       
Увидел, что крилами
       
Он машет за спиной,
       
Колчан набит стрелами,
       
Лук стянут тетивой.
       
Жалея о несчастье,
       
Огонь я разложил
       
И при таком ненастье
       
К камину посадил.
       
Я теплыми руками
       
Холодны руки мял,
       
Я крылья и с кудрями
       
Досу́ха выжимал.
       
Он чуть лишь ободрился,
       
«Каков-то, молвил, лук,
       
В дожде, чать, повредился».
       
И с словом стрéлил вдруг.
       
Тут грудь мою пронзила
       
Преострая стрела
       
И сильно уязвила,
       
Как злобная пчела.
       
Он громко рассмеялся
       
И тотчас заплясал.
       
«Чего ты испугался? —
       
С насмешкою сказал. —
       
Мой лук еще годится,
       
И цел и с тетивой;
       
Ты будешь век крушиться
       
Отнынь, хозяин мой».
      
     
     
1747
    
    
     
      
«Послушайте, прошу, что старому случилось…»[59]
     
     
      
       
Послушайте, прошу, что старому случилось,
       
Когда ему гулять за благо рассудилось.
       
Он ехал на осле, а следом парень шел;
       
И только лишь с горы они спустились в дол,
       
Прохожей осудил тотчас его на встрече:
       
«Ах, как ты малому даешь бресть толь далече?»
       
Старик сошел с осла и сына посадил,
       
И только лишь за ним десяток раз ступил,
       
То люди начали указывать перстами:
       
«Такими вот весь свет наполнен дураками:
       
Не можно ль на осле им ехать обои́м?»
       
Старик к ребенку сел и едет вместе с ним.
       
Однако, чуть минул местечка половину,
       
Весь рынок закричал: «Что мучишь так скотину?»
       
Тогда старик осла домой поворотил
       
И, скуки не стерпя, себе проговорил:
       
«Как стану я смотреть на все людские речи,
       
То будет и осла взвалить к себе на плечи».
      
     
     
1747
    
    
     
      
«Женился Стил, старик без мочи…» [60]
     
     
      
       
Женился Стил, старик без мочи,
       
На Стелле, что в пятнадцать лет,
       
И, не дождавшись первой ночи,
       
Закашлявшись, оставил свет.
       
Тут Стелла бедная вздыхала,
       
Что на супружню смерть не тронута взирала.
      
     
     
1748
    
    
     
      
«Бугристы берега, благоприятны влаги…»[61]
     
     
      
       
Бугристы берега, благоприятны влаги,
       
О горы с гроздами, где греет юг ягнят.
       
О грады, где торги, где мозгокружны браги,
       
И деньги, и гостей, и годы их губят.
       
Драгие ангелы, пригожие богини,
       
Бегущие всегда от гадкия гордыни,
       
Пугливы голуби из мягкого гнезда.
       
Угодность с негою, огромные чертоги,
       
Недуги наглые и гнусные остроги,
       
Богатство, нагота, слуги и господа.
       
Угрюмы взглядами, игрени[62], пеги, смуглы,
       
Багровые глаза, продолговаты, круглы.
       
И кто горазд гадать и лгать, да не мигать,
       
Играть, гулять, рыгать и ногти огрызать,
       
Ногаи, бóлгары, гуроны[63], геты[64], гунны,
       
Тугие головы, о и́готи[65] чугунны,
       
Гневливые враги и гладкословный друг,
       
Толпыги[66], щеголи, когда вам есть досуг.
       
От вас совета жду, я вам даю на волю:
       
Скажите, где быть га и где стоять глаголю?
      
     
     
Между 1748 и 1754
    
    
     
      
Гимн бороде[67]
     
     
      
       
Не роскошной я Венере,
       
Не уродливой Химере
       
В имнах жертву воздаю:
       
Я похвальну песнь пою
       
Волосам, от всех почтенным,
       
По груди распространенным,
       
Что под старость наших лет
       
Уважают наш совет.
      
      
       
Борода предорогая!
       
Жаль, что ты не крещена
       
И что тела часть срамная
       
Тем тебе предпочтена.
      
      
       
Попечительна природа
       
О блаженстве смертных рода
       
Несравненной красотой
       
Окружает — бородой
       
Путь, которым в мир приходим
       
И наш первый взор возводим.
       
Не явится борода,
       
Не открыты ворота.
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
Борода в казне доходы
       
Умножает по вся годы[68]:
       
Керженцам[69] любезный брат
       
С радостью двойной оклад
       
В сбор за оную приносит
       
И с поклоном низким просит
       
В вечный пропустить покой
       
Безголовым с бородой.[70]
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
Не напрасно он дерзает,
       
Верно свой прибыток знает:
       
Лишь разгладит он усы,
       
Смертной но боясь грозы,
       
Скачут в пламень суеверы[71];
       
Сколько с Оби и Печеры
       
После них богатств домой
       
Достает он бородой.
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
О коль в свете ты блаженна,
       
Борода — глазам замена!
       
Люди обще говорят
       
И по правде то твердят:
       
Дураки, врали, проказы[72]
       
Были бы без ней безглазы,
       
Им в глаза плевал бы всяк;
       
Ею цел и здрав их зрак.
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
Если правда, что планеты —
       
Нашему подобны светы,
       
Конче в оных мудрецы
       
И всех пуще там жрецы
       
Уверяют бородою,
       
Что нас нет здесь головою.
       
Скажет кто: мы вправду тут, —
       
В струбе там того сожгут.
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
Если кто невзрачен телом
       
Или в разуме незрелом;
       
Если в скудости рожден
       
Либо чином не почтен, —
       
Будет взрачен и рассуден,
       
Знатен чином и не скуден
       
Для великой бороды:
       
Таковы ее плоды!
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
О прикраса золотая,
       
О прикраса дорогая,
       
Мать дородства и умов,
       
Мать достатков и чинов,
       
Корень действий невозможных,
       
О завеса мнении ложных!
       
Чем могу тебя почтить,
       
Чем заслуги заплатить?
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
Через многие расчесы
       
Заплету тебя я в косы,
       
И всю хитрость покажу,
       
По всем модам наряжу.
       
Через разные затеи
       
Завивать хочу тупеи[73]:
       
Дайте ленты, кошельки[74]
       
И крупичатой муки.[75]
      
      
       
Борода предорогая… и т. д.
      
      
       
Ах, куда с добром деваться?
       
Все уборы не вместятся:
       
Для их многого числа
       
Борода не доросла.
       
Я крестьянам подражаю
       
И как пашню удобряю.
       
Борода, теперь прости,
       
В жирной влажности расти.
      
      
       
Борода предорогая!
       
Жаль, что ты не крещена
       
И что тела часть срамная
       
Тем тебе предпочтена.
      
     
     
Между концом 1756 и февралем 1757
    
    
     
      
Разговором с Анакреоном[76]
     
     
Анакреон
     
Ода 1
     
      
       
Мне петь было о Трое,
       
О Кадме мне бы петь,
       
Да гусли мне в покое
       
Любовь велят звенеть.
       
Я гусли со струнами
       
Вчера переменил
       
И славными делами
       
Алкида возносил;
       
Да гусли поневоле
       
Любовь мне петь велят,
       
О вас, герои, боле,
       
Прощайте, не хотят.
      
     
     
Ломоносов
     
Ответ.
     
      
       
Мне петь было о нежной,
       
Анакреон, любви;
       
Я чувствовал жар прежней
       
В согревшейся крови,
       
Я бегать стал перстами
       
По тоненьким струнам
       
И сладкими словами
       
Последовать стопам.
       
Мне струны поневоле
       
Звучат геройский шум.
       
Не возмущайте боле,
       
Любовны мысли, ум;
       
Хоть нежности сердечной
       
В любви я не лишен,
       
Героев славой вечной
       
Я больше восхищен.
      
     
     
Анакреон
     
Ода XXIII
     
      
       
Когда бы нам возможно
       
Жизнь было продолжить,
       
То стал бы я не ложно
       
Сокровища копить,
       
Чтоб смерть в мою годину,
       
Взяв деньги, отошла
       
И, за откуп кончину
       
Отсрочив, жить дала;
       
Когда же я то знаю,
       
Что жить положен срок,
       
На что крушусь, вздыхаю,
       
Что мзды скопить не мог;
       
Не лучше ль без терзанья
       
С приятельми гулять
       
И нежны воздыханья
       
К любезной посылать.
      
     
     
Ломоносов
     
Ответ
     
      
       
Анакреон, ты верно
       
Великой философ,
       
Ты делом равномерно
       
Своих держался слов,
       
Ты жил по тем законам,
       
Которые писал,
       
Смеялся забобонам,
       
Ты петь любил, плясал;
       
Хоть в вечность ты глубоку
       
Не чаял больше быть,
       
Но славой после року
       
Ты мог до нас дожить;
       
Возьмите прочь Сенеку[77],
       
Он правила сложил
       
Не в силу человеку,
       
И кто по оным жил?
      
     
     
Анакреон
     
Ода XI
     
      
       
Мне девушки сказали:
       
«Ты дожил старых лет»,
       
И зеркало мне дали:
       
«Смотри, ты лыс и сед»;
       
Я не тужу ни мало,
       
Еще ль мой волос цел,
       
Иль темя гладко стало,
       
И весь я побелел;
       
Лишь в том могу божиться,
       
Что должен старичок
       
Тем больше веселиться,
       
Чем ближе видит рок.
      
     
     
Ломоносов
     
Ответ
     
      
       
От зеркала сюда взгляни, Анакреон,
       
И слушай, что ворчит, нахмурившись, Катон[78]:
       
«Какую вижу я седую обезьяну?
       
Не злость ли адская, такой оставя шум,
       
От ревности на смех склонить мой хочет ум?
       
Однако я за Рим, за вольность твердо стану,
       
Мечтаниями я такими не смущусь
       
И сим от Кесаря кинжалом свобожусь».
       
Анакреон, ты был роскошен, весел, сладок,
       
Катон старался ввесть в республику порядок,
       
Ты век в забавах жил и взял свое с собой,
       
Его угрюмством в Рим не возвращен покой;
       
Ты жизнь употреблял как временну утеху,
       
Он жизнь пренебрегал к республики успеху;
       
Зерном твой отнял дух приятной виноград,[79]
       
Ножен он сам себе был смертный супостат;
       
Беззлобна роскошь в том была тебе причина,
       
Упрямка славная была ему судьбина;
       
Несходства чудны вдруг и сходства понял я,
       
Умнее кто из вас, другой будь в том судья.
      
     
     
Анакреон
     
Ода XXVIII
     
      
       
Мастер в живопистве первой,[80]
       
Первой в Родской стороне,
       
Мастер, научен Минервой,
       
Напиши любезну мне.
       
Напиши ей кудри черны,
       
Без искусных рук уборны,
       
С благовонием духов,
       
Буде способ есть таков.
      
      
       
Дай из роз в лице ей крови
       
И как снег представь белу,
       
Проведи дугами брови
       
По высокому челу,
       
Не сведи одну с другою,
       
Не расставь их меж собою,
       
Сделай хитростью своей,
       
Как у девушки моей;
      
      
       
Цвет в очах ея небесной,
       
Как Минервин, покажи
       
И Венерин взор прелестной
       
С тихим пламенем вложи,
       
Чтоб уста без слов вещали
       
И приятством привлекали
       
И чтоб их безгласна речь
       
Показалась медом течь;
      
      
       
Всех приятностей затеи
       
В подбородок умести
       
И кругом прекрасной шеи
       
Дай лилеям расцвести,
       
В коих нежности дыхают,
       
В коих прелести играют
       
И по множеству отрад
       
Водят усумненной взгляд;
      
      
       
Надевай же платье ало
       
И не тщись всю грудь закрыть,
       
Чтоб, ее увидев мало,
       
И о прочем рассудить.
       
Коль изображенье мочно,
       
Вижу здесь тебя заочно,
       
Вижу здесь тебя, мой свет;
       
Молви ж, дорогой портрет.
      
     
     
Ломоносов
     
Ответ
     
      
       
Ты счастлив сею красотою
       
И мастером, Анакреон,
       
Но счастливей ты собою
       
Чрез приятной лиры звон;
       
Тебе я ныне подражаю
       
И живописца избираю,
       
Дабы потщился написать
       
Мою возлюбленную Мать.
      
      
       
О мастер в живопистве первой,
       
Ты первой в нашей стороне,
       
Достоин быть рожден Минервой,
       
Изобрази Россию мне,
       
Изобрази ей возраст зрелой
       
И вид в довольствии веселой,
       
Отрады ясность по челу
       
И вознесенную главу;
      
      
       
Потщись представить члены здравы,
       
Как должны у богини быть,
       
По плечам волосы кудрявы
       
Призна́ком бодрости завить,
       
Огонь вложи в небесны очи
       
Горящих звезд в средине ночи,
       
И брови выведи дугой,
       
Что кажет после туч покой;
      
      
       
Возвысь сосцы, млеком обильны,
       
И чтоб созревша красота
       
Являла мышцы, руки сильны,
       
И полны живости уста
       
В беседе важность обещали
       
И так бы слух наш ободряли,
       
Как чистой голос лебедей,
       
Коль можно хитростью твоей;
      
      
       
Одень, одень ее в порфиру,
       
Дай скипетр, возложи венец,
       
Как должно ей законы миру
       
И распрям предписать конец;
       
О коль изображенье сходно,
       
Красно, любезно, благородно,
       
Великая промолви Мать,
       
И повели войнам престать.[81]
      
     
     
Между 1756 и 1761
    
    
     
      
«Случились вместе два Астро́нома в пиру…»[82]
     
     
      
       
Случились вместе два Астро́нома в пиру
       
И спорили весьма между собой в жару.
       
Один твердил: земля, вертясь, круг Солнца ходит;
       
Другой, что Солнце все с собой планеты водит
       
Один Коперник был, другой слыл Птоломей.
       
Тут повар спор решил усмешкою своей.
       
Хозяин спрашивал: «Ты звезд теченье знаешь?
       
Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь?»
       
Он дал такой ответ: «Что в том Коперник прав,
       
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
       
Кто видел простака из поваров такова,
       
Которой бы вертел очаг кругом жаркова?»
      
     
     
1761
    
    
     
      
«Кузнечик дорогой, коль много ты блажен…»[83]
     
     
      
       
Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
       
Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!
       
Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
       
И наслаждаешься медвяною росою.
       
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
       
Но в самой истине ты перед нами царь;
       
Ты ангел во плоти, иль лучше — ты бесплотен!
       
Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,
       
Что видишь, все твое; везде в своем дому,
       
Не просишь ни о чем, не должен никому.
      
     
     
1761
    
    
     
      
«Мышь некогда, любя святыню…»[84]
     
     
      
       
Мышь некогда, любя святыню,
       
Оставила прелестной мир,
       
Ушла в глубокую пустыню,
       
Засевшись вся в голланской сыр.
      
     
     
1762 (?)
    
   
   
    
     
ПРИМЕЧАНИЯ
    
    
Михайло Васильевич Ломоносов (1711–1765) — гениальный ученый, поэт. Родился на Севере в деревне Мишанинской Архангельской губернии в семье государственного крестьянина-помора. Грамматика Мелетия Смотрицкого, арифметика Магницкого и «Псалтырь рифмотворная» Симеона Полоцкого стали для Ломоносова «вратами учености» В 1730 году, против воли отца, девятнадцатилетний Ломоносов пешком добирается до Москвы и поступает в Славяно-греко-латинскую академию, видав себя за дворянского сына.
    
Изучает здесь древние языки, труды античных автор, ораторское искусство, виршевое стихосложение. В 1735 году был направлен в числе лучших учеников в Петербург для обучения в университете при Академии наук. В следующем году был послан в Германию, в город Марбург, для изучения горного дела и химии. Одновременно продолжаются филологические занятия Ломоносова. В 1739 году он присылает в Россию «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором завершает начатую Тредиаковским реформу русского стихосложения. Вместе с письмом была прислана «Ода на взятие Хотина».