1 2 3 4 
       

«Во всём мире 52 000   кинотеатров,  имеющих 21 миллион мест.      

Капиталы,  вложенные в эти   театры: 11 миллиардов золотых марок, 60 % этой суммы приходится на   Америку.      

Инвестиции  (вложения капиталов)   в киноиндустрию Америки достигают двух миллиардов долларов.      

Стоимость фильмов  от   200 000 до 40 миллионов долларов и выше каждая.      

В год изготовляется 700 художественных   фильмов.      

       

       Расходы и издержки   производства в процентах:      

Оклады артистов ………25      

Плата за помещение и пр. ………20      

Декорации ………19      

Оклады режиссёров, ассистентов и операторов …10      

Сценарий ………10      

Расходы по натурной съёмке …8      

Плёнка ……………5      

Костюмы …………5      

__________      

…………………… 100      

       

Расход одной кинофабрики в неделю  (Голливуд) — несколько   миллионов долларов в неделю. На жаловании — 71 писатель, 31 директор, 49   «звёзд», армия актёров, технические служащие…      

Стоимость кинотеатра  — миллион и больше долларов.      

Банк  — хозяин над всеми студиями, над Голливудом, над   двадцатью семью тысячами кинотеатров. Цензура фильмов банком.       

Посещаемость  кино в Америке — до 10 миллионов человек в   день. Цены от 25 центов до 2 долларов и дороже; первый экран — от 2 долларов.      

Реклама  — только газетная — 5 миллионов долларов.      

P.S.  Некоторые цифры устарели. Проверить новыми данными…»      

       

Читать   дальше у Эллен не было времени, да и не интересно. Мистер Смит, очевидно, пишет   какую-то работу по кино.      

В другой   раз Эллен нашла на столе случайно забытый Тонио конверт. На конверте стоял   адрес местной почтовой конторы, а адресовано оно было до востребования мистеру   Антонио Престо.      

Это   поразило Эллен. Значит, знаменитый Тонио Престо ещё существует и, очевидно,   живёт где-то поблизости. Но почему вскрытый конверт оказался на столе мистера   Смита? Это была загадка. Может быть, Смит — близкий родственник или друг Тонио   Престо. Что же, это возможно. Но почему мистер Смит никогда не говорил ей, что   лично знает Престо? Эллен уже не раз приходила мысль о том, что между Тонио   Престо, которого она великолепно знала по экрану, и их жильцом есть какое-то   неуловимое сходство, несмотря на то, что Смит здоровый, нормальный молодой   человек, а Престо урод. Эллен была чрезвычайно заинтересована своим открытием.   Но ни с жильцом, ни даже со своим дядей она не решилась поговорить об этом.   Нельзя же было признаться в своём нескромном любопытстве — чтении чужих бумаг.   Ореол тайны придал мистеру Смиту в глазах Эллен новый интерес. До сих пор она   считала Смита скромным журналистом, неудачником, который не имеет средств даже   остановиться в отеле. И вот, оказывается, что он имеет какие-то очень близкие и   таинственные отношения с самим Тонио Престо. И, быть может, только по этим   причинам Смит поселился в скромном доме сторожа. Она стала с усиленным   вниманием наблюдать за жильцом, так что он в конце концов это заметил и однажды   спросил её:      

— За   последнее время, Эллен, вы не спускаете с меня глаз. Уж не влюблены ли?      

Девушка   смутилась, потом как будто даже рассердилась и ответила:      

— И   не думала. Это вам только кажется.      

— Что   кажется? Что вы влюблены в меня? Этого я и не утверждаю. Но что вы как-то   особенно поглядываете на меня, это факт.      

«Ну,   подожди же, я тебе отвечу!» — подумала Эллен и сказала:      

— В   этом, может быть, вы и правы. Дело в том, что вы чем-то напоминаете мне Тонио   Престо.      

Престо   смутился в свою очередь. «Не прочитала ли она адреса на конверте? Кажется, я   забыл однажды на столе. Нет, она этого не сделает. Эллен слишком мало   интересуется мною, чтобы читать мои бумаги».      

— Вот   как! — воскликнул Престо, уже овладев собою. — А вы напоминаете мне,   как две капли воды, одну знакомую… У вас большое воображение. Этак вы, пожалуй,   вообразите, что я и есть Тонио Престо.      

Эллен   рассмеялась и воскликнула:      

— Ну,   моё воображение не столь велико. Таких чудес не бывает.      

Престо   вздохнул с облегчением, но после этого разговора стал как-то более задумчив и   осторожен в разговорах с Эллен.      

Настроение   его снова изменилось. Он, видимо, нервничал. Ещё чаще ходил в почтовую контору.   Часто Эллен слышала его нетерпеливые шаги по комнате. В сад он почти не   выходил.      

В эти   дни он ожидал окончательного ответа по своему делу от адвоката Пирса. Пирс уже   сообщил Престо, что после того, как губернатор, прокурор и прочие участники   прощального ужина прибегли к помощи доктора Цорна, чтобы изменить свою   внешность, проект закона о лишении подобных лиц имущественных прав был взят   обратно. Вся эта история была придумана хитроумным Пирсом. Его же агенты   доставили Тонио и чудодейственные порошки Цорна, получив их каким-то неведомым   путём, — вероятно, через подкупленных слуг Цорна.      

«Я не   сомневался в том, что законопроект будет взят обратно, — писал   Пирс. — Таким образом, главное препятствие устранено, и остаётся лишь   формальное установление идентичности вашей новой личности с прежним Престо.   Доказать это будет не трудно. Победой является уже то, что суд признал вашу   доверенность на ведение судебных дел и этим самым как бы признал вашу   дееспособность и правоспособность…»      

Теперь   Пирс употреблял своё влияние и связи на то, чтобы суд скорее назначил дело к   слушанию и чтобы «всё сошло гладко».      

И вот   настал день, который остался памятным для Престо и Эллен.      

 ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ      

       

Утром в   кухню, где была Эллен, вошёл почтальон и сказал:      

— Примите   телеграмму мистеру Антонио Престо.      

Эллен с   изумлением посмотрела на почтальона и ответила:      

— У   нас не живёт Антонио Престо.      

Почтальон   пожал плечами, посмотрел на телеграмму и протянул её Эллен.      

— Адрес   указан точно. Смотрите сами.      

Эллен   прочитала адрес.      

— Да, —   сказала она, — адрес наш, но Антонио Престо у нас не живёт. Очевидно,   телеграфная ошибка. — И протянула телеграмму почтальону.      

Почтальон   взял, ещё раз пожал плечами и вышел.      

Через   окно его увидел Престо и окликнул:      

— Алло!   Кому телеграмма?      

— Антонио   Престо, — ответил почтальон.      

— Давайте   сюда. Я Антонио Престо.      

       

       

       

Почтальон   подошёл к окну с озадаченным видом.      

— Да… —   замялся он. — Но мне сказали, что в этом доме не проживает Антонио Престо.   И потом… если это тот Антонио Престо, которого знает вся Америка, то вы,   мистер, не очень-то похожи на него. — И почтальон в нерешительности вертел   телеграмму в руке.      

— Давайте,   давайте! — с нетерпением воскликнул Престо, протягивая руку. — Вы   доставили телеграмму по адресу, адресат принимает её, чего же вам ещё нужно?      

— Но   вот мисс сказала… — всё ещё колебался почтальон.      

Престо   выхватил у него телеграмму, моментально вскрыл и прочёл:      

«Решение   суда вашу пользу поздравляю Пирс».      

— Отлично, —   весело сказал Престо. — Не беспокойтесь. Телеграмму вы вручили адресату.   Сейчас распишусь… Вот вам за доставку на дом и за хорошие вести.      

И Престо   протянул почтальону вместе с распиской десять долларов.      

Почтальон   расцвёл улыбкой, поблагодарил, пожелал всяческих благ и бодро зашагал в   обратный путь.      

— Победа! —   не удержавшись, воскликнул Престо, потряс телеграммой над головой, сделал   пируэт, повернулся и увидел Эллен, стоявшую в дверях его комнаты с расширенными   от удивления глазами и побледневшим лицом.      

— Зачем   вы это сделали? — глухо спросила она.      

— А   вы всё видели и слышали? Что я такое сделал, мисс Эллен?      

— Зачем   вы приняли телеграмму на имя Антонио Престо? Зачем вы обманули почтальона?      

— Я   не обманул его и принял телеграмму потому, что я и есть Антонио Престо.      

— Этого   не может быть.      

— А   между тем это факт! — весело воскликнул Престо.      

— Тогда,   значит, вы обманули нас, меня и дядю, называя себя мистером Смитом?      

— Да,   в этом я виноват. Особенные обстоятельства вынудили меня к подобному поступку.   Не осуждайте меня, пока не выслушаете моих объяснении. Когда вернётся из обхода   мистер Барри, я расскажу вам всё.      

Эллен   ушла в кухню с хмурым лицом, не сказав больше ни слова. Всё это было слишком   необычно, переворачивало все представления о жильце. Многое из того, что она   говорила мистеру Смиту, не решилась бы сказать Престо Она вспоминала все свои   разговоры с ним, вспоминала, как иногда сурово обходилась с неудачным журналистом.   Потом она начала успокаивать себя: «Нет, это же не тот знаменитый Антонио   Престо, которого она знала по экрану. Вероятно, однофамилец, быть может,   родственник…» Сомнения и любопытство одолевали её так, что в этот день у неё   работа валилась из рук.      

Когда   она с тряпками и швабрами в одной руке и ведром воды в другой явилась в комнату   Престо, то вид её был очень смущённый. Как теперь обходиться с этим   новоявленным Престо? Она уже не сказала ему, как обычно: «Теперь уходите-ка, не   мешайте!», а посмотрела на него почти с виноватым видом и пролепетала:      

— Мистер…   Престо! Пройдите, пожалуйста, в сад…      

— Сейчас! —   ответил Престо. — Одну минутку… — Он что-то быстро строчил на   телеграфном бланке.      

Эта   случайная задержка рассердила Эллен. Ей показалось, что Престо нарочно   задерживает её, важничает. И она хороша! Словно заискивает! И, уже с обычной   суровостью, она сказала:      

— Мне   же надо убирать!      

— Вот   и всё! — сказал Престо. — Простите, что задержал вас. Пойду я не в   сад под сосну, а, с вашего разрешения, на почту. Пил! — окликнул он   собаку. — Идём гулять!      

Сенбернар,   давно заглядывавший в комнату, весело залаял и запрыгал.      

Престо   вышел.      

— Мистер   См… Мистер Престо! — окликнула его Эллен неожиданно для себя. Любопытство   оказалось сильнее её.      

Престо   повернулся.      

— Простите… —   промолвила она, и щёки её заалели. — Скажите мне только, пока придёт дядя,   вы… тот или не тот Тонио Престо?      

— И   тот, и не тот, — отвечал он. — Извините, я очень спешу на почту.   Наберитесь терпения.      

И он   ушёл, сопровождаемый Пипом.      

Опершись   на палку швабры, Эллен несколько минут стояла в раздумье, а потом с   ожесточением взялась за уборку.      

Но   события памятного дня на этом не кончились.      

Адвокат   Пирс обычно посылал всю корреспонденцию Престо на вымышленное имя Смита в   почтовое отделение, как они условились. Последнюю же телеграмму Пирс послал на   имя Антонио Престо, в дом лесника, полагая, что Престо больше нет нужды   сохранять своё инкогнито. Эта телеграмма с полным адресом и настоящей фамилией   сама должна была символизировать, что Престо-новый уже является полным и   признанным правопреемником Престо-урода. Такая телеграмма не могла не доставить   удовольствия клиенту, — думал Пирс. И он не ошибся. Но адвокат не подумал   о всех последствиях своего поступка.      

Журналисты   крупнейших газетных трестов уже давно старались обнаружить местопребывание   столь нежданно исчезнувшего нового Престо. Для журналистов это был своего рода   спорт. Каждому хотелось первым найти его. На почте, на телеграфе у журналистов   имелись свои платные агенты из служащих, которые были обязаны немедленно   сообщать им обо всём, что их интересовало.      

И вот,   не успел Престо вернуться из почтовой конторы, как к дому Барри подкатил   автомобиль с одним из вездесущих журналистов. Он жил в ближайшем отеле и   получил на час раньше Престо телеграмму своего агента, служившего в   нью-йоркском главном телеграфе, о посылке телеграммы на имя Антонио Престо по   адресу Иолстоунского национального парка. И журналист немедленно выехал.      

Он имел   вид солидного коммерсанта. Его можно было принять за туриста. На ремнях,   перекрещивающихся на груди, висели два фотоаппарата — маленькая кинема и   зеркалка. Ещё не выходя из автомобиля, он успел снять домик лесника и Эллен,   выглядывавшую из окна, со шваброй в руке. За несколько минут своего пребывания   он нащёлкал несколько десятков снимков, с любезной бесцеремонностью вторгаясь   всюду. Он обрушился на горевшую от смущения Эллен лавиной вопросов. Девушка так   растерялась, что отвечала одними междометиями, и, тем не менее, журналист   заполнял страницу за страницей стенографическими иероглифами. Но когда   нежданный гость подошёл к письменному столу Престо с явным намерением   просмотреть лежащие там бумаги, Эллен вышла из себя. Весь гнев, который   накопился в ней против назойливого посетителя, вдруг прорвался. Она, как   часовой, заслонила собою стол, угрожающе взяла швабру наперевес и сказала   прерывающимся от волнения голосом:      

— Мистер!   Хозяина нет дома. Извольте сейчас же оставить комнату!      

— Хе-хе!   Вот вы какая гордячка! — И, принимая Эллен за дочь или служанку бедного   лесника, он вынул толстый бумажник и зашелестел долларами, — Может быть,   вы подо бреете, если…      

— Вон! —   крикнула Эллен, махнув шваброй перед самым лицом журналиста.      

Он   опешил, проворчал: «Ну, ну» — и под натиском Эллен, пятясь, вышел из комнаты.      

«Что-то   теперь будет?..» — подумала Эллен, чувствуя, что зашла далеко. Если журналист   пожалуется Престо, как он посмотрит на её поступок?      

И вдруг   она услыхала лай Пипа и вздохнула так, словно сбросила со спины тяжёлый мешок.      

«Пусть   теперь мистер Престо сам расправляется с ним как хочет».      

А мистер   Престо расправился очень просто.      

— Никаких   интервью, и поворачивайте обратно! — сказал он решительно. Престо привык   обращаться с этой братией.      

Журналист   сразу понял, что здесь с интервью дело безнадёжно. Он мог только сердито   щёлкнуть три раза аппаратом, чтобы заснять найденного Престо, но тот с   быстротой ящерицы повернулся спиной, прежде чем щёлкнул затвор.      

Машина   уехала. Престо застал Эллен в застывшей позе со шваброй в руках.      

— Этот   нахал, кажется, причинил вам беспокойство? — участливо спросил Престо.      

— Да,   но и я ему, кажется, тоже… — ответила Эллен и, под влиянием возбуждения,   рассказала Престо обо всём.      

Тонио   рассмеялся и низко поклонился.      

— Вы   прекрасно защищали мои интересы, мисс. Однако досадно! Теперь журналисты   налетят, как саранча. Я отчитаю этого Пирса за его неосторожность… Хоть из дому   беги… Я, впрочем, скоро уеду, но до отъезда мне ещё о многом надо поговорить с   вами и вашим дядюшкой. Так вот что: как только сюда кто-нибудь явится,   говорите, что я уехал в Канаду. Не церемоньтесь, если понадобится, ещё раз   пустите в ход и вашу победоносную швабру.      

В этот   день, действительно, было ещё несколько налётов журналистов, но Эллен энергично   выпроводила их, умышленно напустив на себя роль грубой, неотёсанной,   бестолковой женщины. И Престо, скрывавшийся в саду, с интересом наблюдал эти   сцены и шептал: «Эх, Гофмана бы сюда с аппаратом!.. Ну, ничего! Мы ещё заснимем   её в этой роли!»      

Вечером,   когда вернулся Барри, Престо за ужином рассказал леснику-учёному и его   племяннице свою необычную историю, из которой Эллен не пропустила ни слова.      

— Что   же вы думаете делать дальше? — спросил Барри, когда Престо окончил свой   рассказ.      

— У   меня уже готовый план, который я создал под вашей кровлей. О нём ещё никто не   знает, и пусть это пока и останется между нами… Из моего рассказа вы видите,   что даже крупные артисты всецело зависят от предпринимателей, — продолжал   Престо. — Мистер Питч отверг меня. Ну, что же! Хорошо смеётся тот, кто   смеётся последним. Постараюсь обойтись и без мистеров Питчей.      

— Вы   хотите вступить в Ассоциацию киноартистов, организовавших, как я слышал,   собственное кинопредприятие? — спросил Барри.      

— Ассоциация   киноартистов — только первая попытка киноработников коллективной защиты своих   интересов, — ответил Престо. — Но, по существу, это объединение   кинозвёзд. Ассоциация сильно пропитана коммерческим душком, и средним актёрам,   не говоря уж о статистах, там живётся нелегко. Притом и творчески в этой   Ассоциации я не был бы вполне свободен, а мне нужна полная свобода — свобода   составлять сценарии, режиссировать, играть. То, что я затеваю в этой   области, — заранее можно сказать, — совсем не понравится заправилам   Ассоциации.      

— Отсюда   можно сделать вывод, что вы хотите организовать собственное предприятие? —   спросил Барри.      

— Именно.      

Барри   ничего не ответил, только повёл бровью и, затянувшись трубкой, пустил струю   дыма.      

— Вы   сомневаетесь в успехе? — спросил Престо и, не ожидая ответа, продолжал: —   А я верю в успех. Иск мистера Питча, лечение и, главное, судебный процесс очень   истощили мой капитал. Но всё же у меня осталась достаточная сумма, чтобы начать   дело. По крайней мере, её хватит на то, чтобы выпустить на экран первую   картину. А что дальше? На займы я, конечно, не могу рассчитывать. Банки по   чувствуют опасность в моём предприятии и не только не дадут мне денег, но и   всячески будут вредить мне. Это я предвижу. Но я рассчитываю на другое. Моё   предприятие не будет строго коммерческим, хотя, конечно, оно не должно быть и   убыточным, иначе я не выдержу борьбы. Оно должно носить кооперативный характер   в гораздо большей степени, чем Ассоциация киноартистов. Это будет не только   объединение артистов, но и всех, без исключения, работников, вплоть до   плотников и уборщиков. В одном Голливуде всегда имеется больше сотни   безработных режиссёров, тысячи киноартистов. Они охотно согласятся в первое   время получать даже меньше обычного, пока предприятие не начнёт давать доход,   участниками которого они станут. Но такого ограничения, я думаю, и не   понадобится. Наоборот, я постараюсь поставить средних и низших работников сравнительно   в лучшие условия. Спайка на почве солидарности интересов поможет нам выдержать   борьбу даже с левиафанами-киноконцернами. По крайней мере, я надеюсь на это.      

— Вам   виднее, — сказал Барри.      

— Я   делаю ставку на людей, — с воодушевлением продолжал Престо. — Мне   нужны верные помощники, которые понимали бы меня и на которых я мог бы   положиться. И вот… я подумал о вас, мистер Барри…      

— Обо   мне? — с удивлением отозвался тот.      

— Да,   о вас и мисс Эллен. Эта дыра, хотя бы и самая живописная в мире, совсем не   место для вас, образованного и умного человека. Не место и для мисс Эллен. И я   предлагаю вам бросить сторожку и перейти ко мне на работу. Я гарантирую вам,   что первый же оклад будет превышать вдвое содержание учителя, которое вы   получали.      

— Но   я полный профан в кинематографии! — возразил Барри.      

— Только   поэтому вас и удивляет моё предложение. Кинопромышленность — ведь огромная и   сложнейшая индустрия с самыми разнообразными специальностями. Для вас на первое   время найдётся работа, с которой справится каждый грамотный человек. Ну,   скажем, в договорном, счётном отделе. Когда же вы лучше познакомитесь с   кинопроизводством, сможете занять и более ответственный пост, вплоть до   управляющего, который получает весьма солидный оклад. Найдётся работа и для   мисс Эллен.      

— Только   не сниматься! — поспешно сказала девушка.      

— Выбор   работы всецело будет зависеть от вас, — постарался успокоить её Тонио.      

— Всё   это так неожиданно, — сказал Барри, видимо, колеблясь дать согласие.      

Престо   понял его сомнения: перед ним был человек, уже запуганный жизненными неудачами.   Он боялся потерять то немногое, что имел.      

— Я   откровенно сообщил вам, — начал убеждать его Престо, — что для меня   лично это начинание сопряжено с риском. И рискую я большим, чем вы. Ваш же риск   я не считаю большим. Ведь за год-два вы заработаете у меня столько, сколько не   заработаете и за десять лет в этом парке. Вы приобретёте новые специальности,   значит у вас расширятся и возможности устроиться помимо меня…      

Барри   всё ещё колебался. Тогда Тонио решил затронуть его слабую сторону. Тонио уже   хорошо знал, как старый Джон любит свою племянницу и как огорчается, что эта   неглупая, способная девушка пропадает здесь, в глуши, без образования и   будущего.      

— Подумайте   о мисс Эллен! — воскликнул Престо. — Не век же ей возиться с тряпками   и горшками!      

— Обо   мне не беспокойтесь! — вспыхнула Эллен. — Я не жалуюсь и вполне   довольна судьбой.      

— Но   вы можете быть ею довольны ещё больше, — возразил Престо. — Вы   попадёте в другое общество, будете встречаться с интересными, образованными   людьми…      

— Мне   и здесь хорошо, — хмуро ответила девушка.      

«Вот   упрямая девчонка! Как бы она всё не испортила!» — с досадой подумал Престо.   Если бы она и её дядюшка знали о причине горячего красноречия Престо! Если бы   Эллен догадалась, что всё дело было в ней, что на неё Тонио возлагал столько   надежд в своей новой работе!      

Слова   Престо об Эллен и её последний ответ, в котором прозвучала невольная грусть,   видимо, произвели впечатление на старого Барри. Уже сдаваясь, он сказал:      

— Вы   сами должны понять, мистер Престо, что мне трудно сдвинуться с места, если бы и   хотел. Что же от вас скрывать? У меня нет никаких сбережений, даже на проезд и   наём квартиры…      

— Всё   это пустяки! — уже весело воскликнул Престо, предвидя победу. — Вы   получите аванс хоть сегодня же. Хватит и на переезд, и на квартиру, и на   обзаведение… Да вам и не нужно будет нанимать квартиру. Ведь я получил от   прежнего Престо неплохую, просторную виллу, а живу в ней один. Весь верхний   этаж пустует. Вы прекрасно можете устроиться в нём с вашей племянницей. Для   меня это будет только приятно. Я так привык к вам и сдружился с вами.      

— Благодарю   вас за вашу любезность, но это неудобно. Совершенно неудобно, — ответил   Барри.      

— Почему? —   спросил Престо, но тотчас догадался. — Да, конечно. Общественное мнение… я   холостяк, в моём доме нет женщин. Но ведь это глупости, мистер Барри!   Во-первых, мисс Эллен будет жить не одна, а с вами, и даже не в одном этаже со   мною. Мог же я сдать внаём верхнюю часть дома! А во-вторых… Мы можем найти для   мисс Эллен компаньонку, этакую почтенную старушку. И тогда даже все наши ханжи,   лицемеры и фарисеи не найдут, к чему придраться. Итак, по рукам?      

— По   рукам! — ответил Барри.      

У Эллен   сквозь густой загар проступил румянец. Глаза её засверкали. Она уже не могла   сдерживать свою радость и с детским нетерпением спросила, обращаясь и к Престо   и к дядюшке:      

— Когда   едем?      

 ОПЯТЬ ДОМА      

       

Престо   приехал в свою виллу раньше Барри и Эллен: сторож-педагог задержался на   несколько дней, чтобы ликвидировать свои дела с управлением парка и распродать   ненужные вещи.      

Возвращение   Престо произошло при довольно торжественной обстановке. При «вводе во владение»   присутствовали судебный чиновник и адвокат, помощник Пирса.      

Указывая   на Престо, чиновник сказал Себастьяну, открывавшему им дверь:      

— Этот   молодой человек — ваш хозяин, Антонио Престо, изменивший свой вид. Он является   собственником виллы, и вы должны подобающим образом относиться к нему и   исполнять его приказания.      

Себастьян   хмуро поклонился и пропустил посетителей.      

Чиновник   и адвокат прошли по всем комнатам, удивляясь художественным сокровищам, которые   собрал Престо со строгим, изысканным вкусом знатока. После оживлённого завтрака   чиновник и адвокат ушли.      

— Вот   я и опять дома! — воскликнул Престо, с удовольствием потягиваясь в кресле.   У ног стояла знакомая скамеечка, но теперь она не была нужна.      

В дверь   постучались.      

— Войдите!      

На   пороге показался Себастьян. Он был очень смущён. Его седые брови хмурились, а   губы запавшего рта шевелились Престо решил прийти ему на помощь и весело   спросил:      

— Ну,   как вы тут без меня жили, Себастьян?      

Старый   слуга только вздохнул, но продолжал молчать Престо рассмеялся.      

— Я   вижу, вы никак не можете привыкнуть к моему новому виду.      

— Мистер   Престо! — наконец заговорил Себастьян и замолк, словно ему не хватило   дыхания.      

— Ну?      

— Позвольте   мне уйти от вас.      

— Как   уйти? Почему? Вы хотите меня оставить? — удивился Престо. — Вы, мой   старый верный слуга, который столько лет ухаживал за мной, как за ребёнком?      

Себастьян   пожал плечами и ответил с печальной улыбкой:      

— Да   вы и были ребёнок. Всё равно, что ребёнок… А теперь вы выросли, и вам не нужна   больше нянька.      

В сердце   сурового на вид старика было много нежности. Он смотрел на Престо, как на   ребёнка, привязался к нему и действительно ухаживал за ним, как заботливая   нянька. Престо знал об этом и в свою очередь был очень привязан к старику.      

— Но,   дорогой мой! — воскликнул Престо, вставая с кресла и подходя к   Себастьяну. — Разве я нуждался только в том, чтобы мне подставляли под   ноги скамеечки и доставали вещи, которые я не мог сам достать из-за своего   малого роста? Ведь вы вели всё моё хозяйство, были в доме моей правой рукой…      

Себастьян   снова вздохнул и ещё больше нахмурился.      

— Но   я не могу оставаться в этом доме после того, что произошло, — ответил он.      

— Что   же такое произошло? — спросил Престо. — Уж не то ли, что вы не хотели   меня пустить в дом?      

— И   устроил засаду, и предал в руки полиции, и оскорблял, — продолжал   Себастьян. — Такие вещи не забываются, и я не хочу, чтобы вы рано или   поздно за это уволили меня. Уж лучше я уйду сам.      

— Вот   чудак! — горячо заговорил Престо, — Послушайте, Себастьян! Даю вам   честное слово, что я нисколько не обвиняю вас и не сержусь. Конечно, мне было   неприятно. Но вы поступили так, как должен был поступить всякий честный слуга.   Я сам на вашем месте поступил бы так же. Забудем эту историю и станем друзьями   по-прежнему.      

Морщинистое   лицо Себастьяна немного просветлело, но седые брови всё ещё хмурились.      

— Вам   только кажется, что вы можете забыть, — сказал он.      

— Совсем   нет! — возразил Престо и ласково положил руки на плечи Себастьяна. Теперь   их лица были на одном уровне. А когда-то Престо смотрел на слугу снизу вверх.   На всех людей ему приходилось смотреть, закинув назад голову.      

«А,   пожалуй, в этом лице есть что-то, действительно напоминающее моего маленького   Престо…» — подумал старик, впервые внимательно рассматривая новое лицо Престо.      

— Так   вы… действительно Престо? — спросил Себастьян.      

— Ну   разумеется, — улыбаясь, ответил Тонио. — Неужто вы до сих пор   сомневаетесь в этом?      

— Простите,   но я человек простой, и у меня заходит ум за разум, когда я думаю обо всём   этом. А вдруг, думаю я, моего мальчика убил какой-нибудь бандит, похожий на   него, и объявил себя Престо. И я буду служить ему…      

— Вот   в чём дело! Ну, теперь, кажется, вы договорили всё до конца! Идите скорее за   мною!      

Престо   подошёл к письменному столу, показал Себастьяну целую серию фотографических   карточек, на которых последовательно изображались все фазы превращения старого   Престо в нового, объяснил, почему и как это произошло. Себастьян был ошеломлён,   качал головой, перебирал карточки, сверяя с живым лицом Престо.      

— Чудеса! —   наконец воскликнул он.      

— Да,   чудеса науки, — сказал Престо. — Ну, теперь вы верите, что я не бандит,   убивший вашего мальчика? А если ещё не верите, я могу рассказать вам всё, всё,   что произошло с тех пор, как вы вошли в мой дом, все наши разговоры, все мелочи   жизни. Ни один бандит, как бы он ни был ловок, не может знать этого! — И   Престо, действительно, напомнил некоторые эпизоды, о которых никто не знал,   кроме него и Себастьяна. И только тогда старик улыбнулся открытой улыбкой и   воскликнул:      

— Значит,   и в самом деле мои мальчик подрос!      

— Ну   вот! Давно бы так, старина! — в свою очередь воскликнул Престо. — Значит,   живём по-прежнему?      

Себастьян   закивал головой.      

«Я   одержал самую трудную победу» — подумал Престо и продолжал:      

— А   то выдумали уходить, когда вы мне сейчас так нужны. Больше, чем прежде. Ведь я   начинаю новую жизнь, Себастьян… Кстати, как вы думаете, какая мебель   потребуется, чтобы обставить комнату молодой девушки? Туалетные столики, трюмо,   трельяжи?..      

Себастьян   усмехнулся одними глазами. «Вот оно куда повернула новая жизнь! Ну что ж, на то   и вырос!..»      

От   наблюдательного Престо не ускользнул весёлый огонёк, сверкнувший в глазах   старого слуги.      

— Вы   не думайте, что я собираюсь привести жену в дом, — поспешил сказать   Престо. — Нет, я просто решил сдать внаём несколько комнат верхнего этажа.   Зачем мне столько? Там поселится один джентльмен со своей племянницей. Я сдаю   квартиру с обстановкой…      

— Неужели   до этого дело дошло? — с заботой спросил Себастьян.      

— До   чего, старина?      

— До   того, что эти суды и адвокаты так общипали вас, что приходится уж сдавать внаём   комнаты. Ведь я тоже газеты читаю…      

— Нет,   Себастьян, наши дела ещё не так плохи. Но квартирант, видите ли, будет работать   у меня секретарём. Личным секретарём… Я открываю собственное предприятие.   Нужно, чтобы он всегда был под рукой. А у него племянница…      

— Понимаю! —   многозначительно сказал Себастьян. И мысленно прибавил: «А всё-таки, если тут   замешалась племянница, дело нечисто». И, с откровенностью старой няни, он   спросил: — А кто она, племянница? Девушка? Молодая?      

— Да.      

— Так   удобно ли ей, хоть и с дядей, в квартире холостяка…      

«И он о   том же! Второй и, наверно, не последний!» — подумал Престо, проклиная в душе   лицемерные нравы общества. Поселение Эллен в его доме может дать пищу клевете.   Но он не отступит, а Эллен не из тех девушек, которые придают всему этому   значение!      

— Вы   правы, Себастьян. Но я подумал обо всём. Нам надо будет найти даму-компаньонку.   Пожилую женщину из приличного общества. И тогда всё будет в порядке.      

Себастьян   кивнул головой, и они начали составлять список мебели и необходимых вещей для   новых жильцов.      

 НОВЫЙ САНЧО-ПАНСО      

       

— Повернитесь!   Ещё! Пройдитесь! Присядьте! Поднимитесь! Жест удивления… ужаса… внезапной   радости.      

Престо   стоял посредине большой комнаты, выходящей на север. Стена и часть крыши были   застеклены. Другие стены задрапированы чёрным бархатом. На паркетном полу   выложен чёрный квадрат — поле фокуса киноаппарата. Это было домашнее ателье   Тонио. В нескольких метрах от него, наклонившись к видоискателю киноаппарата,   стоял Гофман. Сколько удачных поз, жестов Престо запечатлел Гофман в этом   ателье, изо дня в день наблюдая уникального урода-карлика! Теперь Гофман изучал   нового Престо.      

— На   сегодня довольно. Нам ещё много о чём надо поговорить, Гофман! — сказал   Престо и, выйдя из «магического» квадрата, прошёл к стеклянной стене, где стоял   стол с двумя креслами. На столе лежали папки с бумагами, сигарный ящик,   папиросы, электрическая зажигалка, пепельница.      

Тонио   закурил папиросу.      

— Ну   как? — спросил он у Гофмана с некоторым волнением.      

Гофман   не спеша обрезал сигару автоматическим ножичком, закурил, выпустил струю дыма   и, наконец, ответил, глядя куда-то в сторону.      

— Я   ещё не вижу вашего нового лица, Престо. Вы много приобрели, но много и   потеряли. Ваши движения стали более медленными, плавными. Это хорошее   приобретение. Помните, сколько хлопот причиняли вы мне своими быстрыми,   суетливыми движениями? Для вас было сделано исключение, во-первых, потому, что   иначе вы не могли, и, во-вторых, потому, что в этом и заключалась одна из   характерных особенностей вашего артистического лица. И всё же мне нередко   приходилось прибегать к замедленной съёмке, в то же время заставляя ваших   партнёров несколько ускорять движения, чтобы найти какую-то равнодействующую.   Это была адски сложная работа. Теперь этой трудности нет. Но что есть нового?   Пока я как-то не чувствую его… И, откровенно говоря, если бы вы пришли в   киноателье на испытание как никому не известный молодой человек, который хочет   попробовать себя в кино, я не уверен, что заинтересовались бы вами директор,   кинооператор, режиссёр.      

Престо   бросил папиросу, как будто она была очень горька, и закурил сигару.      

— Вы   простите меня, что я так откровенно… — немного смутился Гофман.      

— Откровенность   лучше всего, — ответил Престо. — Ваши слова, не скрою, немного   огорчают меня, но не удивляют. Я этого ожидал. Иначе и быть не могло. Но я верю   в себя. Моё новое лицо! Чтобы его увидеть, мало повертеться перед вами… Вы   знаете мой творческий метод. Мне нужно войти в роль, перевоплотиться в героя,   зажить его жизнью, всеми его чувствами, тогда сами собою придут нужные жесты,   мимика, позы и раскроют лицо. Вот, подождите. Я уже работаю над сценарием. И   когда я явлюсь вам в роли нового героя, вы увидите моё новое лицо.      

— Что   же это за сценарий? — заинтересовался Гофман.      

Престо   нахмурился, а Гофман рассмеялся.      

— Вижу,   что у вас многое осталось от старого Престо! — воскликнул он. — Новый   сценарий всегда был тайной для окружающих, пока вы не поставите последней   точки. У, какой вы бывали сердитый во время этой работы! Словно одержимый. С   вами и разговаривать в это время трудно было. Вы или раздражались, или   непонимающими глазами смотрели на собеседника. Вы теряли сон и аппетит, словно   тяжелобольной. Но вот наступал день, и вы являлись с весёлой улыбкой,   становились добрым и общительным. И все в киностудии, начиная от звёзд и кончая   плотниками, знали: новый сценарий родился!      

Престо   улыбнулся и ответил:      

— Да,   это правда. И в этом я, кажется, не изменился.      

— Но   если вы не хотите рассказать содержание нового сценария, то, может быть,   познакомите меня хоть с общими вашими планами? Ведь новое лицо, насколько я   понимаю, должно создать и новое направление в вашем творчестве.      

— Иначе   и быть не может, — сказал Престо и протянул руку к папке. — Об этом я   и хотел побеседовать с вами.      

Тонио   порылся в папке и вынул исписанный листок.      

— Вот,   как вам нравится этот отрывок из Уолта Уитмена: «…Признайтесь, что для острого   глаза все эти города, кишащие ничтожными гротесками, калеками, бессмысленно   кривляющимися шутами и уродами, представляются какой-то безрадостной Сахарой. В   лавках, на улицах, в церквах, в пивных, в присутственных местах — всюду   легкомыслие, пошлость, лукавство и ложь; всюду фатоватая, хилая, чваная,   преждевременно созревшая юность, всюду чрезмерная похоть, нездоровые тела,   мужские, женские, подкрашенные, подмалеванные, в шиньонах, грязного цвета лица,   испорченная кровь; способность к материнству прекращается или уже прекратилась,   вульгарные понятия о красоте, низменные нравы или, вернее, полное отсутствие   нравов, какого, пожалуй, не найти во всём мире…» Так Уитмен писал о современной   ему американской демократии. Согласитесь, что в настоящее время картина не   лучше, а хуже, — заключил Престо.      

Гофман   слушал внимательно, сначала с удивлением, потом со всё возрастающим   беспокойством и, наконец, с возмущением.      

— Что   вы на это скажете? — спросил Престо.      

— Вы   хотите вступить на этот гибельный путь? — уже с ужасом спросил Гофман.      

— Почему   же гибельный?      

— На   путь обличения социальной несправедливости? Путь политики? Хотите бросить вызов   национальному самолюбию? Вас растопчут ногами! Против вас вооружатся все,   имеющие власть и деньги. Но и зрители отвернутся от вас — зрителю не очень-то   нравится быть в положении оперируемого больного под ножом злого хирурга.      

— Не   горячитесь, Гофман! Выслушайте меня.      

Но   Гофман продолжал, как проповедник, обличающий великого грешника:      

— Вспомните   судьбу картин режиссёра Эрика фон Строгеим. Он не хотел давать «счастливых»   картин. И что же? Их принимали холодно, несмотря на все художественные   достоинства.      

— Надо   сделать так, чтобы их принимали восторженно, — возразил Престо. — Вы   не думайте, что я собираюсь ставить грубо-агитационные картины, показывать одни   чердаки и подвалы, ужасы эксплуатации и безработицы. Я хочу создать такие   картины, чтобы зритель смеялся не меньше, а даже, может быть, больше, чем   раньше. Я хочу показать и красоту и величие души, но там, где её раньше никто   не видел. Мы с вами многое просмотрели, Гофман. Вы и не подозреваете, сколько   может быть грации, изящества в простых трудовых движениях девушки, убирающей   комнату или развешивающей бельё… Мы слишком много снимали дворцов и   аристократов… Не бойтесь. На моих новых картинах смех не будет умолкать. Будет   смех, будут и слёзы. Ведь публика любит и поплакать. Вы это тоже знаете.   Зритель выйдет из кино очарованный. А через день-два он задумается. И незаметно   для себя придёт к выводу, что наш мир, наша прославленная демократия не так-то   уж хороши, что надо искать какой-то выход, а не только упрямо верить в   возвращение золотого века процветания, который ушёл и не вернётся больше… Вот   моя цель!      

— Это   я вам так откровенно обо всём говорю, Гофман, — сказал Престо после   паузы. — Но зритель, да и всё наше так называемое общество, пожалуй, не   так скоро разберётся в «социальной коварности» моих новых фильмов.      

— Разберутся!   И скорее, чем вы думаете! — возразил Гофман. — Мистер Питч первый   отвергнет ваши сценарии. А если не он, то цензура нью-йоркского банка, от   которого он сам зависит, в лучшем случае изрежет, искромсает, исправит… или скорее   же всего не даст «релиз».      

— Мне   не надо никакого релиза, — возразил Престо.      

— Я   не понимаю вас.      

— А   понять, казалось бы, нетрудно. Я организую собственное кинопредприятие.      

Гофман   откинулся на спинку кресла и воскликнул:      

— Час   от часу не легче! Но это просто безумие! Я знаю, что вы имеете кое-какой   капитал. Но ваши средства — дубинка против пушки. На вас пойдут войной все силы   банкового капитала, его лёгкая кавалерия — пресса, прокатные фирмы, владельцы   кинотеатров. Питч расходует несколько миллионов в неделю, а его предприятие ещё   не самое богатое в Голливуде. Вы просто идёте на верное разорение, Престо, и   мне очень жаль вас. Кажется, карлик Престо был практичным человеком.      

Тонио   улыбнулся.      

— Время   покажет, кто из нас практичнее, старый или новый Престо. Не думайте, Гофман,   что я поступаю опрометчиво. — Он хлопнул рукою по папкам. — Мы с вами   ещё займёмся этим материалом, и вы увидите, что я всё предусмотрел. Как бы то   ни было, весь риск падёт на одного меня. Я приглашу очень немногих крупных   артистов. Если разорюсь, они всегда найдут другую работу. Всю остальную массу   артистов и служащих я предполагаю навербовать из безработных членов   профессиональных союзов. Для них, на худой конец, это будет, по крайней мере,   передышка.      

— А   если крупные артисты не пойдут к вам? Не станет же мисс Люкс играть роль   прачки!      

— Обойдусь   и без них, — ответил Престо. — Мне трудно было бы обойтись только без   опытного, талантливого оператора. Но я рассчитываю на вас, Гофман. Неужели и   вы, мой старый друг, отречётесь от меня и скажете. «Я не знаю этого человека»?      

Наступило   напряжённое молчание. Гофман пускал кольца дыма, глубоко задумавшись. Потом он   начал, как бы рассуждая вслух:      

— Моё   дело маленькое — вертеть ручку аппарата. И всё же мне не безразлично, что я   наверчу. Работая с вами, я перейду во враждебный банкам лагерь, составлю себе   репутацию «красного». И банки будут мстить мне. Если вы разоритесь, мне трудно   будет найти другую работу.      

Престо   не мог не согласиться с этим доводом, поэтому не возражал, с волнением ожидая   отказа. Гофман вновь замолчал, следя за дымными кольцами.      

— Но   мне не хочется оставлять и вас, старина, в тяжёлое время. Вы делаете большую   глупость. Для меня это совершенно очевидно. И ещё просите меня помочь вам   скорее разориться…      

— Без   вас я могу разориться ещё скорее, Гофман. Но не в этом дело. Поймите же, что я   начал эту неравную борьбу прежде всего в интересах самих киноработников.      

И Престо   начал горячо говорить о беспощадной эксплуатации предпринимателями   киноработников, об их бесправии, о подавлении личности, о бездарных «звёздах»,   раздутых рекламой, о безвыходном положении талантливой молодёжи.      

Всё это   было хорошо известно Гофману, который и сам прошёл тяжёлую жизненную школу.      

— Пора   изменить это невыносимое положение, — закончил Престо. — Я мечтаю о   кооперации, о коллективном отстаивании интересов киноработников. Мы сами не   знаем своей силы"      

— Зато   хорошо знаем силу врага, — меланхолично отозвался Гофман.      

«Откажется»   — с тоской подумал Престо Но Гофман всё ещё пускал кольца дыма.      

Престо —   друг, но своя рубашка ближе к телу. Именно потому, что Гофман прошёл тяжёлую   жизненную школу, ему не хотелось рисковать тем, что он уже имеет. Но так ли уж   велик риск? Если новый Престо окажется плохим артистом и его сценарии будет   иметь «опасные мысли», Гофман узнает об этом прежде, чем картина появится на   экране, и он сумеет уйти вовремя. Этому можно будет даже придать вид протеста,   и его репутация будет сохранена…      

Гофман   улыбнулся и сказал.      

— Вы   Дон-Кихот, Престо. А у каждого Дон-Кихота должен быть свои Санчо-Пансо. Ну, что   же, берите меня оруженосцем, благородный рыцарь Ламанчский, хотя воевать нам   придётся далеко не с ветряными мельницами!      

Престо   крепко пожал руку своему другу.      

— С   вами вместе мы победим всех великанов, дорогой Гофман, и я заранее назначаю вас   губернатором острова! — воскликнул он.      

— Ох,   уж эти Дон-Кихоты — вздохнул новый Санчо-Пансо — Благодарю за честь. Не   знаю, завоюем ли мы остров, но палочных ударов определённо немало падёт на наши   головы.      

— Мы   ответим на них встречными ударами, Гофман. А теперь давайте готовиться к бою.      

И,   раскрыв папки, наполненные выписками и расчётами, сделанными на берегу   Изумрудного озера, он начал посвящать Гофмана в свои планы      

 БОРЬБА НАЧИНАЕТСЯ      

       

Престо   развивал кипучую энергию. Он нанял большой дом, где устроил временную контору.   С утра до вечера здесь стояла толчея: нанимались служащие, актёры, заключались   всяческие договоры. Весть о новом кинопредприятии быстро разнеслась среди армии   безработных Голливуда. Артисты, статисты, работники всех специальностей   приходили толпами, становились в большие очереди. Престо сам принимал каждого   кандидата, не исключая статистов, беседовал с ними, заставлял позировать,   разыгрывать импровизированные сцены. В чём другом, но в людях недостатка не   было. В четыре часа приём артистов и служащих прекращался, и, поспешно   пообедав. Престо переходил к другим делам: говорил с комиссионерами о покупке   или аренде земельного участка для постройки на нём киностудии, с подрядчиками,   поставщиками, архитекторами.      

Эта   вторая половина дня проходила для Престо гораздо труднее, чем первая. О новом   предприятии уже знали не только безработные, но и кинопредприниматели.   Появление нового конкурента не могло не волновать их. Особенно озабочен был   мистер Питч: Тонио, который долгое время был козырем в его игре, теперь   становился опаснейшим соперником Питч и другие кинопредприниматели открыли   против Престо военные действия. Под видом безработных, которые приходили   наниматься, Питч подсылал к Престо своих шпионов и лазутчиков, переманивал наиболее   талантливых артистов, вставлял палки в колёса где только можно.      

Ко всему   этому Тонио был подготовлен. Но ему было нелегко. Комиссионеры, например, нашли   подходящий участок, все переговоры с собственником успешно закончили,   оставалось только оформить сделку. Но в последний момент Питч узнал об этом и   перехватил участок, не поскупившись уплатить вдвое больше.      

Престо   приходилось самому прибегать к хитростям и уловкам.      

«Вот   приедет Барри, его здесь ещё никто не знает, и он купит какой-нибудь участок на   своё имя, как будто под плантацию или огород. Барри довериться можно», —   думал Престо.      

Конкуренты   интересовались особенно тем, какие картины будет ставить Престо. Но, несмотря   на все ухищрения, этого они никак не могли узнать. С журналистами Тонио или   отказывался разговаривать, или же начинал нести такую околесицу, что даже у   привыкших ко всему разбойников пера глаза лезли на лоб, и эти профессиональные   лгуны не решались печатать подобные интервью. Нанятым артистам, которые   проявляли слишком большое и подозрительное любопытство, Престо отвечал:      

— Дойдёт   до съёмок — узнаете.      

Раздосадованный   Питч пригласил к себе Люкс и сказал ей.      

— Я   рассчитываю на вашу помощь, мисс.      

— В   чём дело? — спросила она.      

— Дело   в том, — ответил Питч, — что этот Тонио Престо не даёт мне покоя. Он   решительно не хочет снять маску и показать нам своё новое лицо. Что он   замышляет? Какие картины будет ставить? Для меня крайне важно знать.   Исторических картин со всякими замками, пирамидами и тысячами статистов он,   конечно, не поставит. Для него это слишком дорогое удовольствие. Да и раньше не   на внешних эффектах он делал ставку. По всей вероятности, Престо будет   прибегать к дешёвым натурным съёмках или обыгрывать неглубокие интерьеры. Но   содержание! Содержание!      

Питч   задумался.      

— Что   же вы хотите от меня? — спросила Люкс, которой надоело ждать.      

Питч не   обратил внимания на её вопрос и продолжал, как бы рассуждая вслух.      

— Мне   хотелось бы иметь достоверные сведения от самого Престо. Я засылал к нему   кое-кого, намекая на то, что если он придёт ко мне, то получит очень интересные   предложения. Мы хотели не только узнать о его планах, но, если можно, и купить   его. Банки отпускают на это очень значительные суммы, перед которыми он, может   быть, не устоял бы.      

— Что   же вы сделали бы с ним, если бы такая купля-продажа состоялась?      

— На   худой конец хотя бы законсервировал его, как консервируют новые изобретения,   угрожающие старым предприятиям.      

— Платить   большие деньги и не давать играть? На это он не пойдёт.      

— Ради   больших денег люди на всё пойдут, — убеждённо ответил Питч — Впрочем, если   бы он, сверх ожидания, оказался по-новому интересен, мы смогли бы прибрать его   к рукам, заставить играть в тех ролях и сценариях, которые мы создадим.      

— И   что же Престо?      

— Этот   упрямец отказался идти ко мне. Остаётся, по крайней мере, узнать его планы, и   вы должны мне помочь выпытать их у него. Ведь он вас любил и, наверно, ещё   любит. Ко мне он не пошёл, но к вам, наверно, пойдёт, если вы пригласите его.   Правда, между вами, кажется, произошло что-то вроде ссоры. Но женщины умеют,   когда захотят, вертеть нашим братом, — со вздохом произнёс Питч, вспомнив,   во сколько обошлось ему это женское уменье.      

— Наконец, —   продолжал он, — вы можете пригласить его по делу. Напишите ему письмо,   намекните, что вы интересуетесь его начинанием. Ого! Если бы он заполучил вас,   артистку с мировым именем. Для него вы были бы кладом. Ведь у него всё безликая   посредственность, мелочь, никому не известная молодёжь, серая масса, я знаю   это. Только кликните, и он прибежит к вам.      

Люкс   задумалась. Она сама не прочь была повидаться с Престо. Правда, она дважды   отвергала его и в его старом, и в новом виде. Но с тех пор многое изменилось.   Ведь и Питч отверг нового Престо, а вот теперь сам засылает к нему   парламентёров.      

Люкс   окончательно поссорилась со своим женихом, когда узнала его поближе, он слишком   рано и круто начал предъявлять свои права в качестве будущего мужа, явно   подбираясь к капиталам Люкс, а она умела крепко держать их в руках. Затем Люкс   не могла не признать, что новый Престо очень интересный мужчина, нисколько не   уступающий Лоренцо. И, наконец, он начинал собственное предприятие, которое, в   случае удачи, могло принести большие барыши. Он снова становился человеком с   будущим. Правда, ещё неизвестным будущим, а Люкс была человеком осторожным и   расчётливым. И она была ещё далека от того, чтобы связать себя хотя бы деловыми   связями с Престо. Но его не следует выпускать из виду.      

Чтобы   придать большую цену своему поступку, Люкс сказала Питчу:      

— Вы   меня ставите в несколько затруднительное положение, мистер Питч После того, что   произошло между мною и Престо, который едва не убил меня, мне нелегко   обращаться к нему. Но всё же я постараюсь повидаться с ним и выполнить ваше   поручение.      

— Вы   же умница и прекрасно справитесь с этим делом! — воскликнул Питч.      

И эти слова   ещё выше подняли Престо в глазах Люкс: Питч был скуп на похвалы и комплименты и   делал это только в исключительных случаях.      

 ПОТЕРЯННЫЙ ПОКЛОННИК      

       

Когда   человек окружён врагами, он поневоле становится подозрительным и осторожным.   Получив и прочитав письмо Люкс, Тонио тотчас догадался, что это манёвр Питча.   Однако и он был не прочь повидаться с Люкс. Она всё ещё интересовала его. Тем   осторожнее надо быть с нею. Люкс, конечно, будет спрашивать о планах. Нужно ли   дольше скрывать их? Скоро начнутся репетиции, и тайна всё равно всем станет   известной.      

«Пусть   Люкс воображает, что я не устоял перед её очарованием, как Самсон перед   Далилой. Посмотрим, как она примет мой план!» — подумал Престо.      

В   назначенный день и час Престо вошёл в знакомый будуар, устланный коврами и   уставленный оттоманками, пуфами, раздвижными креслами. Пёстро и разностильно.   Но у хозяйки, подбиравшей эту мебель, был свой расчёт: садясь и ложась на   кресла и кушетки самой разнообразной формы, можно было показать наиболее   выгодные позы, — показать товар лицом, — а это было очень важно, так   как поднимало цену товара в глазах кинопредпринимателей и режиссёров, которые   посещали «звезду». Красота тела для неё была главным богатством.      

Люкс   приняла Престо в костюме Клеопатры, лёжа на длинном египетском диване с кривыми   ножками. Клеопатра — была её новая роль, а Люкс имела обыкновение «входить в   новые роли», преображаясь и дома в новую героиню.      

— Мне   надо почувствовать себя царицей Египта, — говорила она, иногда заставляя   даже свою камеристку одеваться в костюм египетской рабыни и подавать ей шоколад   в египетской чашке. Впрочем, это была скорее причуда, расчёт на лишний эффект,   чем серьёзная творческая работа.      

Престо,   взглянув на новоявленную Клеопатру, не почувствовал прежнего волнения. Несмотря   на то, что Люкс была изумительно красива в этом экзотическом наряде, он всё же   оставался холоден. Ему даже показалось, что перед ним не живой человек, а   статуя из музея восковых фигур.      

Люкс   улыбнулась гостю одною из своих самых неотразимых улыбок, а в её арсенале их   были дюжины, на все случаи жизни и артистической практики.      

— Я   очень рада вас видеть, Тонио, — певуче сказала она, в то же время   внимательно наблюдая, какое произвела действие.      

По-видимому,   она ожидала большего эффекта. Мимолётная озабоченность мелькнула на её лице, но   она тотчас придала ему беззаботное выражение.      

— Садитесь.   Мы так давно не виделись. Загорели и как будто немного похудели. У вас усталый   вид. Много работаете? — спросила она его и в то же время подумала. «Почему   он сегодня такой деревянный? Ни одного комплимента, не вздыхает, не смотрит на   меня с тоской. Неужели я потеряла власть над ним?»      

— Да,   я много работаю, — ответил Престо, усаживаясь на низенький мягкий пуф.      

— Слыхала.   Вы начинаете собственное дело. Наверно, это будет что-нибудь оригинальное, как   всё, что исходит из рук Тонио Престо.      

Престо   пропустил мимо ушей комплимент, — только кивнул головой.      

— Очень   оригинальное, мисс Люкс.      

— И,   наверно, вы придумали чудесные роли?      

— О,   да. Роль героини, кажется, удалась мне.      

— Это   очень интересно. Расскажите, расскажите скорее.      

— Вы   так живо интересуетесь, словно не прочь были бы и сами принять участие в моей   работе? — спросил Престо, едва заметно улыбаясь.      

Люкс   медлила с ответом. Она именно этого и хотела, — дать Престо понять, что,   быть может, не откажется перейти к нему на работу, если её об этом очень   попросят и если сценарий и роль будут по её вкусу, но вместе с тем Люкс хотела   избежать определённого ответа, который связал бы её.      

— Какой   же артист не мечтает о выигрышной роли, — ответила она.      

Теперь   она ожидали, что Престо начнёт расхваливать роль героини, чтобы ещё больше   заинтересовать её. Но Тонио неожиданно сказал.      

— Боюсь,   что эта роль не для вас. — И прибавил: — Вы не справитесь с нею.      

Это был   вызов, почти оскорбление.      

— Роль   может мне не понравиться, — возразила она ледяным тоном, — но чтобы я   не справилась с нею!.. Вы, кажется, знаете меня не один день, Тонио, — уже   более мягко, с дружеским упрёком закончила она.      

— Я   знаю, какая вы артистка!      

«Даже не   сказал гениальная или хотя бы талантливая», — с неудовольствием отметила   Люкс.      

— Дочь   короля, графиня, молодая вдова миллионера, знаменитая артистка… — начал   Престо перечислять лучшие роли Люкс. — Изумительные костюмы: шелка,   золото, драгоценные камни, роскошные причёски… Но это не то, совсем не то, что   у меня, мисс Люкс.      

— Что   же у вас? — спросила обиженным тоном Люкс. — Кто же ваша героиня?      

— Прачка.      

— Прач-ка? —   скорее прошептала, чем проговорила она, глядя на Тонио расширенными глазами. Уж   не издевается ли он над нею?      

— Да,   самая обыкновенная прачка, впрочем, молодая и симпатичная, — спокойно   ответил Престо. — А герой… герой — безработный в рубище, который ходит по   мусорным ящикам и собирает крючком кости и тряпки. Место действия — подвалы,   чердаки и задние дворы.      

Люкс   несколько овладела собой, улыбнулась.      

— Вы   шутите, Тонио.      

— Я   говорю совершенно серьёзно. Мне, конечно, было бы очень приятно, если бы моя   прачка обладала вашей внешностью. Контраст между богатством, которым природа   наделила героиню, и тем, что дала ей жизнь, был бы очень эффектен, но, мне   кажется, вам нелегко было бы войти в такую роль.      

Лицо   Люкс вдруг потеряло всё своё очарование. Оно сделалось холодным и почти злым. И   Гедда сразу потеряла весь интерес к Престо. В её глазах он был конченый   человек. Питч может быть спокоен: Престо сам свернёт себе шею.      

— Так   как же, мисс, вы думаете о новой роли? — спросил он, почти не скрывая   иронии.      

— Поищите   вашу героиню среди прачек, мистер Престо, — ответила она ледяным тоном.      

— Я   так и сделаю, мисс, — вызывающе весело ответил Престо и подумал:   «Простенькая Эллен — жемчужина по сравнению с этой мишурой».      

Говорить   им больше было не о чём. Престо раскланялся и вышел.      

Люкс   неподвижно лежала на египетском диване. Теперь она действительно походила на   Клеопатру, которую только что ужалила в грудь змея. Пусть Престо сломает себе   шею, — для неё это безразлично. Но как он мог так легко разлюбить её?   Неужели она начала терять женское обаяние?.. Эта мысль заставила её похолодеть.   Её обаяние — её капитал… «Нет, нет, — успокаивала она себя, — ни одно   зеркало не говорит мне о том, что я начинаю увядать. Тут что-то другое. Быть   может, последствие метаморфозы, которую перенёс Престо, а может быть, он   увлёкся… какой-нибудь прачкой. Тем хуже для него! И он смел ещё мечтать обо   мне!..»      

А   Престо, возвращаясь к себе на автомобиле, в свою очередь думал о Люкс:      

«Она   остаётся одною из самых очаровательных женщин. Это неоспоримо. Но чем ближе   узнаёшь её как человека, тем больше разочаровываешься. У неё нет другой цели в   жизни, как деньги, нажива… Нет, всё это звёзды не моего небосклона. Новое дело   надо делать с новыми людьми, и я найду их среди талантливой молодёжи!»      

На   пороге виллы Престо встретил Себастьяна, чем-то смущённого.      

— У   нас гости, — сказал он.      

— Кто? —   небрежно спросил Тонио, предполагая, что кто-нибудь пришёл по делу.      

— Жильцы   приехали. Пожилой мистер и с ним молодая мисс. — И Себастьян хитро   посмотрел на Престо.      

— Это   Барри! — воскликнул Престо. — Наконец-то! Где они?      

— У   себя, наверху. Раскладываются, приводят себя в порядок с дороги. Миссис Ирвин   помогает им.      

Миссис   Ирвин, переселившаяся уже несколько дней тому назад на виллу Престо, была   почтенная вдова, приглашённая на роль компаньонки Эллен.      

— Отлично!   Отлично! — оживлённо воскликнул Тонио. — Прикажите накрыть завтрак в   голубой гостиной. Четыре прибора!      

 ЭЛЛЕН НАЧИНАЕТ НОВУЮ   ЖИЗНЬ      

       

— Как   я рад вас видеть, дорогой Барри, — говорил Престо за завтраком. — Я с   нетерпением ожидал вас. Дела по горло.      

— Меня   задержала администрация парка, пока был найден подходящий заместитель. Они ведь   очень разборчивы и о каждом новом служащем собирают предварительные справки —   не член ли профсоюза, не участвовал ли в забастовках и прочее.      

— Теперь   мне будет легче, — сказал Престо и начал знакомить Барри с положением дел,   в то же время поглядывая на Эллен и миссис Ирвин.      

Почтенная   дама, полная, флегматичная женщина с седеющими волосами, была поглощена едой.   Больше всего она любила плотно покушать и подремать в кресле. И новая должность   вполне удовлетворяла её. От неё ничего не требовали, кроме того, чтобы она жила   в доме и ни во что не вмешивалась. Приятная служба!      

Эллен   поглощала завтрак с аппетитом молодого здорового человека, в то же время   внимательно прислушивалась к разговору и время от времени поглядывала на   Престо. Она была одета в простенькое, хорошо выстиранное и выглаженное   собственными руками платье из светлой холстинки.      

После   завтрака миссис Ирвин удалилась в свою комнату, — смежную с комнатой   Эллен, — подремать под болтовню своего старого друга — зелёного попугая, а   Престо повёл Барри и Эллен показывать виллу.      

Он   ожидал, что дикарка Эллен будет себя чувствовать неловко в новой обстановке, но   Эллен не проявляла ни малейшего смущения. Её не ослепили невиданная красота и   богатство виллы, хотя она и проявляла живейший интерес к собранным Престо   произведениям искусства. Престо, показывая на картины и скульптуры, называл   имена художников, а Эллен часто дополняла его пояснения. Видимо, дядюшка немало   потрудился над её образованием.      

Огромная,   отделанная резным дубом, библиотека привела Эллен в восторг.      

— Сколько   книг, — воскликнула она.      

Девушка   с жадным любопытством перебегала от шкафа к шкафу, от стеллажа к стеллажу,   ловко влезала по лесенкам, вынимала то одну, то другую книгу. Очень   заинтересовался библиотекой и Барри. Словно руководимый каким-то чутьём, он   быстро нашёл обширный отдел биологии, взглядом знатока пробежал по полкам,   увидал прекрасные издания классиков естествознания, роскошные альбомы и   воскликнул:      

— Вот   не ожидал, что киноартист проявляет такой интерес к научной книге!      

— Наверное,   не всякий артист, а настоящий, большой артист, — неожиданно для себя самой   воскликнула Эллен, стоя наверху лесенки.      

Эти   искренние похвалы были очень приятны Престо.      

— Кто   хочет работать серьёзно, тот должен многое знать, — сказал он. — Один   справочный отдел этой библиотеки заключает в себе более пяти тысяч томов. Там   вы найдёте и историю костюмов всех времён и народов, и альбомы по архитектуре,   и рисунки мебели, предметов домашнего обихода.      

— Не   ушла бы из этой библиотеки! — простодушно воскликнула Эллен.      

— А   вы и не уходите! — отозвался Престо, следя за каждым движением девушки,   которая продолжала подниматься и спускаться по приставным лестницам.      

Показав   на огромную нишу, выходившую стеклянными окнами на север, — чтобы   солнечные лучи не мешали заниматься, — он спросил:      

— Как   вам нравится этот уголок?      

Пол был   застлан ковром. На круглых столах стояли лампы с шёлковыми абажурами и лежали   кипы новых американских и европейских журналов и газет. У оконного простенка,   среди живых цветов, стоял бюст Афины.      

— Очень   нравится, — ответила Эллен.      

— Ну   вот, если хотите, вы здесь и будете заниматься. Я вас зачислю в сценарный   департамент.      

— В   департа-а-мент! — протянула Эллен. — А что надо делать?      

— Вы   будете следить за газетами и журналами и делать вырезки. Что и как, я покажу   вам. Работа интересная. В свободное же время — вся библиотека в вашем   распоряжении. Согласны?      

— Попробую,   если справлюсь.      

— Справитесь! —   уверенно ответил Престо.      

Но он   совсем не думал оставить девушку на этой работе. Ещё там, на берегу Изумрудного   озера, он решил, что Эллен должна быть артисткой на новые роли новых сценариев.   У неё для этого все данные. Осторожно и исподволь он будет добиваться цели. А   пока надо дать Эллен какую-нибудь работу, чтобы она не скучала. Притом для неё   будет приятно, что она сама зарабатывает.      

Однако   Престо понимал, сколько трудностей стоит на его пути. Тонио помнил, с каким   недоверием и предубеждением отнеслась Эллен к его предложению попробовать себя   в кино. «Я и ступить-то не умею!» — ответила она. А между тем всё, что хотел он   от неё, — это то, чтобы она и перед аппаратом только оставалась сама   собой. Но тут планам Престо грозила опасность. Он знал, как быстро женщины   ассимилируются в новой среде, какою они обладают мимикрией-способностью   подделываться под окружающую обстановку. Простенькое платье, в котором он   встретил её, в первую минуту успокоило его, но потом он подумал: у Изумрудного   озера Эллен и не могла сделать другое. Не было материала, хорошей портнихи,   модных журналов да, наверно, и денег. Но что будет с нею, когда она войдёт в   артистический круг? Ни одна женщина, тем более молодая, не захочет быть   золушкой среди других. Эллен начнёт наряжаться и, что ещё хуже, подражать   жестам, манере держаться, начнёт перенимать худшее у этих изломанных кукол. А   нет ничего более ужасного, безвкусного, вульгарного, как подделка, неудачное   подражание аристократическим манерам. Тогда Эллен пропала для экрана… Но Престо   надеялся, что здоровая простота, которую ей привили условия жизни и разумное   воспитание старика Барри, сохранят её от разлагающего пути.      

В   библиотеке появился Себастьян и сказал:      

— Вас   вызывают в контору, мистер!      

Престо   тяжело вздохнул. Ему не хотелось уходить, но сегодня он ещё не был в конторе, а   там, вероятно, уж десятки человек ждут его.      

— Хорошо.   Передайте по телефону, что сейчас выезжаю, — ответил он и обратился к   Барри. — Ну, что же, мистер, если вы не устали с дороги, едем со мною. Я   познакомлю вас с моими ближайшими помощниками.      

 НЕОЖИДАННЫЙ УСПЕХ      

       

Чем   дальше подвигалось дело, тем больше препятствий приходилось преодолевать   Престо. На него ополчились все силы американской реакции и капитала. Газеты   были полны самыми грязными инсинуациями и клеветой по адресу недавнего любимца   всей страны, «продавшегося красным». Вновь поднялась кампания против «человека,   потерявшего лицо». Газеты требовали пересмотра дела и лишения Престо   имущественных прав. Чтобы отбиваться, Престо приходилось подписывать всё новые   крупные чеки на имя изворотливого, но жадного Пирса. Нависла угроза и   уголовного обвинения в краже у Цорна медикаментов, и в «отравлении» целой   группы киноработников и государственных служащих: прокурора, губернатора…      

Несколько   дней подряд газеты печатали с комментариями интервью, которое дала журналистам   Люкс: женщины умеют мстить!      

Она   рассказывала, как Престо «на коленях умолял её принять участие в его   предприятии, чтобы спасти его от неминуемого краха. Но она с негодованием   отвергла его предложение, не желая пятнать своё имя в этом грязном,   антиобщественном, преступном деле, направленном против американского народа и   чести американской демократии…»      

Эллен,   выискивая в газетах и журналах нужные статьи, читала эти заметки. Встречаясь с   Престо, она бурно выражала своё негодование. Престо был уж не рад, что дал ей   такую работу, хотя искреннее возмущение Эллен и трогало его. В этой горячности   было нечто большее, чем чувство возмущённой справедливости, и он с новым   интересом приглядывался к девушке.      

— Ничего,   мисс Эллен! Всё это в порядке вещей и для меня в этом нет ничего неожиданного.   Борьба на жизнь и смерть — незыблемая основа нашей прославленной демократии. И   мы будем бороться. А вы поможете мне?      

— Я   готова сделать всё, чтобы помочь вам! — горячо и искренне воскликнула   Эллен.      

Престо   был растроган. Он взял её руку и сказал:      

— Быть   может, эта помощь очень скоро понадобится мне. Не забудьте же вашего обещания!      

Он решил   воспользоваться её настроением и со временем добиться согласия на участие в   фильме. Дело с героиней-прачкой у Престо не ладилось. Известные и опытные   артистки отказывались играть прачку, а молодые, находившиеся под влиянием   условных штампов кинозвёзд, не справлялись с ролью. Их прачки напоминали   танцовщиц из мюзик-холла или графинь, занимающихся стиркой, но очень далеки   были от образа настоящей труженицы. И поэтому репетиции пока шли без съёмок.      

Чтобы   отвлечь Эллен от расстраивавших её газет и скорее достигнуть цели. Престо   нередко говорил ей:      

— Довольно   о газетах. Поедемте лучше со мной в киностудию.      

Девушка   охотно соглашалась. Таинственный закулисный мир кино интересовал её. А Престо   тонко вёл свою линию. В её присутствии он умышленно поручал роль героини самым   неподходящим артисткам. И когда они, как бы танцуя фокстрот, начинали топтаться   возле корыта или вынимали бельё двумя пальчиками с приподнятыми мизинцами, как   конфету из бомбоньерки, — Эллен не могла удержаться от улыбки и   насмешливых замечаний и иногда возмущённо восклицала:      

— Вот   чудачка! Да разве это так делается? Она никогда не видела, как бельё стирают,   полощут, развешивают!      

— А   вы ей покажите! — с невинным видом однажды сказал Престо. Эллен смутилась,   но он продолжал: — Вы только окажете ей хорошую услугу. Надеюсь, вы не   стесняетесь того, что умеете стирать бельё?      

Престо   попал в цель.      

— Нисколько, —   ответила она. — Я считаю, что никакая чёрная работа не унижает человека.   Позвольте мне! — обратилась Эллен к артистке и принялась за работу с такой   непринуждённостью, как будто находилась в сторожке на берегу Изумрудного озера.      

К   счастью, опасения Престо не оправдались: Эллен не утратила простоты и   естественности своих движений. Тонио, видя её работу, затаил дыхание, а Гофман,   который, не снимая, по обыкновению находился на посту возле аппарата, как-то   крякнул и вдруг с ожесточением завертел ручкой.      

«Даже   Гофмана проняло!» — с радостью подумал Престо.      

Артисты   с вниманием и некоторым изумлением смотрели на Эллен. В студии стало совсем   тихо. Эту напряжённую тишину нарушал только сухой треск аппарата. А Эллен, как   ни в чём не бывало, продолжала заниматься стиркой. Когда, наконец, она кончила,   Гофман перестал крутить ручку и взревел на всю киностудию:      

— Нашли!   Нашли, чёрт возьми! Да ведь это же дьявольски хорошо вышло!      

И   артисты, в большинстве молодёжь, ещё не заражённая духом зависти, дружно   зааплодировали. Эллен, сама того не сознавая, показала всем предельную высоту   всякого искусства: простоту.      

И только   теперь, видя неожиданный эффект своего выступления, она смутилась и покраснела.   Все поздравляли её, Гофман безумствовал. Он тряс Эллен руки и кричал:      

— Теперь   мы победим! Вы прирождённая…      

— Прачка! —   добавила Эллен.      

— Прирождённая   артистка! Поверьте мне, старому волку! То, что другим даётся с величайшим   трудом, годами учения, вам даром идёт в руки.      

— Это,   может быть, потому, что артисты играют, — возражала Эллен, — а я даже   не думала об игре.      

— Вы   жили. Это-то и нужно, — горячился Гофман. — Чем больше игры,   искусственности, тем хуже. Вы же сами не раз слышали, как мистер Престо просит   артистов: «Только, пожалуйста, не играйте!»      

Так   Эллен, прежде чем дала своё согласие, стала артисткой по общему приговору   видевших её первое выступление.      

Но сама   она ещё не верила этому и сомневалась.      

Возвращаясь   в автомобиле вместе с Престо на его виллу, она долго молчала. Престо искоса   поглядывал на неё и тоже молчал. Пусть перебродится первое волнение. И только   когда они проехали полпути, он спросил её:      

— Ну   как?      

— А   всё-таки я не буду артисткой, — ответила она.      

— Почему?      

— Ваше   заключение слишком поспешно, — отвечала она. — Что я делала? Только   работала, как всегда. Это каждый может, если делает своё обычное дело. Столяр   точно так же строгал бы, землекоп копал, и у него это, конечно, вышло бы лучше,   чем у артиста, который впервые берётся за рубанок или лопату. Но ведь ваша   героиня в фильме не только стирает бельё. Она и радуется, и страдает, плачет и   смеётся, разговаривает и молчит, а это уж не то, что бельё стирать. Нет, я не   стану играть. Сама осрамлюсь и фильм испорчу.      

— Отчасти   вы правы, — сказал Престо, — но только отчасти. Конечно, с вами ещё   предстоит большая работа. Но ведь и с артистами, которые берутся впервые за   рубанок или лопату, тоже надо немало повозиться, чтобы, глядя на экран, над   ними не смеялись профессионалы. Главное то, что у вас прирождённый талант,   бесспорные задатки. Это я заметил ещё у Изумрудного озера, когда вы изображали   безумие Офелии. Поверьте моей опытности и опытности Гофмана, который имел дело   с сотнями новичков и умеет оценить человека по одному движению, по одному   жесту.      

Эллен   всё ещё не сдавалась и возражала:      

— Но   ведь это были только мои привычные жесты.      

— Поймите   же, — продолжал убеждать её Престо, — что одно дело — стирать бельё в   хижине сторожа и другое — перед аппаратом. Самая лучшая прачка забывает свои   привычные движения, как только её начинают снимать. Она или смущается, и у неё   всё летит из рук, или начинает стирать так, как ей кажется нужно для экрана. И   только по-настоящему талантливые люди могут устоять перед этим испытанием —   съёмкой.      

В душе   Престо и сам ещё не был вполне уверен, но Эллен безусловно представляла собой   самый подходящий сырой материал, обещала больше других. Неведомым для Эллен   осталось и то, что Престо заранее сговорился с Гофманом поддержать, поощрить   Эллен, если и он найдёт, что из неё выйдет толк. И Эллен, видимо, не на шутку   заинтересовала Гофмана, судя по искренней горячности, с которой он принял её   первый дебют. Что же касается остальных артистов, то они были восхищены не   только естественностью, но и красотой, гармоничностью её движений. Даже для   более опытных артистов было откровением то, что подметил Престо ещё на берегу   Изумрудного озера: трудовые движения могут быть так же красивы и изящны, как   художественная пластика, что самые хитроумные изощрения не могут лучше показать   красоту форм, линий, динамику живого человеческого тела, чем эти трудовые позы   и жесты.      

Видя,   что Эллен всё ещё колеблется. Престо сказал:      

— Послушайте,   мисс Эллен, совсем недавно вы сказали мне, что готовы сделать всё, чтобы помочь   мне. И эту помощь теперь вы можете оказать мне. Вы знаете, что я переживаю   нелёгкое время. Больше того, всё висит на волоске. В случае неудачи я разорён,   моя карьера кончена. Но в своём падении я увлеку и других, — всех, кто   связал свою судьбу с моею. Ведь, начиная это дело, я думал не только о себе. Об   этом я говорил вам ещё в сторожке парка. Не отказывайтесь, Эллен. Поймите, что   и я, и Гофман не поведём вас и себя на провал. В успехе мы так же   заинтересованы, как и вы, и мы сделаем всё возможное, чтобы обеспечить этот   успех. Дайте только ваше согласие!      

— Если   дело обстоит так, то я согласна, — сдалась, наконец, Эллен.      

Престо,   вздохнув с облегчением, воскликнул:      

— Давно   бы так! — и, улыбаясь, докончил: — Теперь и ваша судьба связана с моею.   Вместе победить или вместе принять поражение!      

 НОВОЕ ЛИЦО ПРЕСТО   ПРОЯВЛЯЕТСЯ      

       

Это была   большая победа и первая большая радость, которую испытал Престо с тех пор, как   принялся за неравную борьбу.      

Работа в   киностудии над постановкой приобрела для него новый интерес. Престо был   чрезвычайно строгим и требовательным режиссёром. Экономя плёнку, он не снимал   десятки раз один и тот же кадр, как это обычно делалось в Голливуде. Только   после бесконечных репетиций, когда игра артистов вполне удовлетворяла его,   Гофман начинал съёмку, и редкий кадр приходилось снимать вторично. Одну   неудачливую молодую артистку Престо довёл до слёз, пока не добился того, чего   хотел. Он сам перевоплощался во все роли, показывая, как надо играть.   Волновался, сердился, иногда даже бранил артистов, или в отчаянии бросался на   диван с видом полного изнеможения, чтобы через несколько минут вновь взяться за   муштровку. К счастью, теперь ему не мешал смех, который он неизбежно возбуждал,   когда был уродом. Артисты терпеливо переносили всё. Они видели полезность этой   суровой школы и росли на глазах.      

Не делал   Престо исключения и для Эллен. Он был с нею строг не меньше, чем с другими. К   его радости, он не обманулся в своих ожиданиях. Эллен была чрезвычайно   понятлива. Стало совершенно очевидно, что она прекрасно справится с ролью   героини.      

Когда же   дело доходило до съёмки, — артисты были уже в костюмах и гриме, являлся и   Престо, тоже готовый к съёмке, — он становился неузнаваемым: добродушный,   весёлый, как будто он явился не для ответственной работы, а для игры в поло.   Это сразу поднимало настроение. Не было больше строгого, придирчивого учителя,   был весёлый участник в игре, и игра начиналась.      

Вертя   ручку аппарата, Гофман ни за одним артистом никогда не следил с таким   вниманием, как за Престо в его новом облике и новой роли.      

Первые   впечатления Гофмана были неопределенны. Новое лицо проявлялось не сразу, словно   на плёнке с слабым проявителем. Облик Престо не имел характерных черт знакомой   маски, по которой зритель сразу узнавал любимых комиков. Это был не   человек-маска, а скорее — человек массы. Его лицо могло напомнить тысячи лиц,   его ветхий костюм ничем не отличался от тысячи таких же ветхих костюмов   безработных. Но началась игра, и новое лицо Престо стало постепенно   проявляться. Тонио уже не был игрушечным уродцем, механизированным человеком,   который пассивно принимает на себя удары судьбы, падает, поднимается и вновь   падает, даже не возбуждая жалости, а только смех, как неодушевлённый предмет.      

Новый   Престо так же принимал удары, наносимые судьбой, он так же попадал в самые   неприятные и нелепые положения. Но он не только неизменно поднимался, но и   неизменно вновь бросался в бой со своими угнетателями, как бы они ни   превосходили его в силе. Это и смешило и вызывало к нему человеческую симпатию.   Игра нового Престо затрагивала более глубокие человеческие чувства.   Несправедливость, удары, оскорбления, которые претерпевал Престо, за взрывом   смеха тотчас будили чувства негодования, протеста, желания помочь.      

Чем   дальше подвигалась съёмка, тем больше удивлялся и поражался Гофман. Вместе с   физической метаморфозой в существе Престо произошла и чудесная интеллектуальная   метаморфоза. От старого Престо новый сумел получить в наследство всю силу   юмора, несмотря на то, что новый его физический облик не имел никакого   комического уродства. В новом Престо выявилось ещё одно драгоценное качество,   которым, быть может, и обладал старый Престо, но оно не доходило до зрителя,   поглощаемое и заслоняемое его физическим уродством: глубокая человечность.      

Однажды,   во время перерыва, Гофман подошёл к Престо и, крепко пожав ему руку, сказал:      

— Вы   превзошли все мои ожидания, Тонио. Я больше не сомневаюсь, что вы действительно   обрели новое лицо. И с этим лицом нельзя не победить.      

Престо   улыбнулся радостно, но ответил печально:      

— А   между тем никогда я не был так далёк от победы, как теперь. Зайдите ко мне   сегодня вечером, Гофман. Мне нужно о многом с вами поговорить.      

       

ВЕРНЫЙ ДРУГ ДО ЧЁРНОГО   ДНЯ      

       

В тот же   вечер Гофман сидел в кабинете Престо.      

— Работа   над фильмом приближается к концу, но ещё быстрее подходят к концу мои   сбережения. Я разорён, Гофман, и нам не удастся окончить картину, — мрачно   сказал Престо.      

Гофман,   нахмурясь, молчал.      

— Деньги   плывут, как вода, — продолжал Престо. — Каждую неделю я подписываю   чеки на несколько миллионов долларов. У меня осталось денег всего на неделю, но   и для этого мне пришлось уже заложить мою виллу со всей обстановкой. Я уже не   хозяин в доме…      

— Этого   можно было ожидать, — сказал Гофман.      

— Да,   я ошибся в расчётах, — склонив голову, ответил Престо. — В   производственных расходах на постановку фильма я не ошибся. Постановка   обходится даже дешевле, чем я предполагал. Мы экономим на ленте, на натурных   съёмках, почти совершенно обходимся без декораций, экономим на свете, на   статистах, на костюмах, которые нам стоят гроши. Я не имею сценарного   департамента с десятками писателей, сценаристов, литературных референтов. Вы   знаете, я сам писал сценарий ночами, после бешеной работы днём. Я работал, как   одержимый, без сна и отдыха, экономил, где только мог. И если бы дело шло   только о расходах на постановку, денег хватило бы с избытком. Но, признаюсь, я   недооценил силы сопротивления и, главное, коварства наших врагов. Вы знаете, к   каким только подлостям и каверзам не прибегали они, чтобы уничтожить   меня, — борьба происходила на ваших глазах. Всюду чувствовали мы   всесильную руку мощных концернов и банков, субсидирующих и монополизировавших   кинопромышленность. Нам отказывались продавать киноаппаратуру, даже плёнку.   Приходилось прибегать к подставным лицам, посредникам, комиссионерам и за всё   платить втридорога. Прокатные конторы и владельцы кинотеатров заранее объявили   о том, что они не допустят на экраны мой фильм. Надо было строить собственные   кинотеатры. Каждый из них стоил не меньше миллиона, кроме одного, возле   Сан-Франциско, построенного по вашей идее.      

Гофман   кивнул головой. В своё время он, действительно, подал Престо мысль —   заарендовать возле Сан-Франциско участок старого военного аэродрома и построить   кино, вернее только проекционную будку и гигантский экран для демонстрации   картин не только вечером, но и при дневном свете. В этом своеобразном театре   под открытым небом не было зрительного зала, не было кресел и стульев. Зрители   могли въезжать в «зал» — на большую площадь аэродрома — прямо в автомобилях и   смотреть картину, не выходя их них.      

— Эта   новинка, — продолжал Престо, — должна привлечь публику и сделать   рекламу. Но она не спасёт положения. Притом такой театр доступен только   владельцам автомобилей, а вы знаете, что я делаю ставку на малообеспеченный,   трудовой люд. Пришлось строить обширные закрытые кинотеатры в главнейших городах   Америки…      

Да, всё   это было известно Гофману, и Престо говорил ему о своих затруднениях только   потому, что подводил итоги и ещё раз проверял себя, где им была допущена   ошибка.      

— И   вот, баланс подведён. Сальдо — нуль, а работа не кончена, — меланхолически   заключил он и вопросительно посмотрел на Гофмана, ожидая его ответа.      

— Я   предчувствовал, — сказал Гофман. — Что же теперь делать? Банки нам не   придут на помощь, об этом, конечно, нечего и думать. Не найдётся и столь   легкомысленного частного кредитора, который дал бы деньги, хотя бы и на   ростовщических процентах, под разоряющееся и явно безнадёжное, с его точки   зрения, предприятие. Значит, если мы хотим продолжать борьбу, нам надо   изыскивать какие-то внутренние ресурсы. У меня, конечно, есть личные сбережения,   но они вряд ли спасут положение.      

— Ни   одного цента я не взял бы из ваших сбережений, Гофман, если бы они и спасли   положение, — возразил Престо. — Довольно того, что вы согласились   работать в этаком одиозном предприятии.      

Гофман   не мог скрыть радость и начал торопливо объяснять свою позицию:      

— Вы   правы, дорогой друг, правы больше, чем думаете. Участием в вашем предприятии я   действительно скомпрометировал себя…      

— И   если оно лопнет, что весьма вероятно, вас могут не принять на другую работу, и   тогда ваши сбережения понадобятся вам, как никогда, — помогал Престо   своему другу, видя, как тот ёрзает в кресле.      

— Да,   да… — торопился Гофман окончить этот неприятный разговор. — И они мне   могут понадобиться скорее, чем мне хотелось бы.      

— Вот   как? Что вы хотите этим сказать?      

Гофман   развёл руками, вздохнул и ответил:      

— Дело   в том, что мне уже намекали… даже ставили в некотором роде ультиматум…      

— Оставить   меня? — догадался Престо.      

— Да,   разойтись с вами. А если я не сделаю этого, то все предприниматели подвергнут   меня бойкоту, и работа в кино для меня будет потеряна…      

— И   вы решили?..      

— Что   вы на меня смотрите. Престо, как Цезарь на Брута? — смущённо спросил   Гофман.      

— Жду   последнего удара, мой Брут, — холодно ответил Престо.      

— Я   ещё ничего не решил, мой Цезарь, — так же холодно возразил Гофман. —   Я считал нужным только предупредить… — Неловкость положения вдруг   разозлила его, и он резко воскликнул: — Ну что я могу поделать? Один в поле не   воин.      

— Я   от вас ничего и не требую, Гофман, — печально сказал Престо. — И не   волнуйтесь. Всё это понятно, и всё это в порядке вещей.      

Наступила   тягостная пауза.      

— Проклятая   жизнь! — проворчал Гофман. — Поверьте, если бы я был в силах помочь   вам…      

— Вы   бы и помогли, и нечего больше об этом говорить. Вы вольны поступать, как   хотите, а я… может быть, вывернусь как-нибудь, — сказал Престо, поднялся и   протянул руку. Гофман пожал её и вышел тяжёлой поступью.      

Престо   долго стоял, опустив голову. Потом прошептал с горькой улыбкой:      

— Верный   друг… до чёрного дня… Ну что ж? Теперь только добрый волшебник мог бы помочь   мне спасти дело. Но, к сожалению, в жизни таких случаев не бывает…      

 ФЛЁР Д'ОРАНЖ      

       

Престо   проснулся в шестом часу утра в своей большой белой спальне, где окна были   закрыты, а чистый, охлаждённый воздух подавался кондиционной установкой. Окинув   взглядом комнату, Престо подумал: «Скоро со всем этим придётся   расстаться», — вздохнул, посмотрел на часы. «Можно ещё полежать минут   пятнадцать», — и протянул руку к ночному столику, на котором лежала стопка   вечерних газет. Вчера он так устал, что не успел их прочитать.      

Развернув   первую газету, он начал быстро просматривать её. Одна статья привлекла его   внимание. Престо читал и хмурился всё больше. Потом вдруг смял газету, бросил   на пол и воскликнул с негодованием:      

— Какая   гадость! — откинувшись на подушку, он словно замер. Лежал неподвижно, с   окаменевшим лицом. Только сдвинутые брови и учащённое дыхание говорили о   внутреннем волнении и напряжённой работе мозга. Прошло уже двадцать минут, а он   всё ещё лежал в той же позе.      

И вдруг,   как человек, решивший трудную задачу, он ожил и резким движением протянул руку   к кнопке электрического звонка.      

— Себастьян!   Скорее горячей воды для бритья! Приготовьте костюм! — сказал он вошедшему   старому слуге, а сам в ночной полосатой пижаме и туфлях на босу ногу устремился   в ванную комнату, стены которой были облицованы розовым мрамором.      

— Не   знаете, мисс Эллен встала? — спросил он через открытую дверь, когда   Себастьян принёс воду.      

— Мисс   всегда с птицами встаёт, — отвечал старик.      

«Не   изменила своим привычкам», — подумал Тонио, улыбаясь, и сказал:      

— Отлично!   Приготовьте скорее кофе на веранде и скажите Джеффри, чтобы подал машину.      

Через   несколько минут он взбежал на второй этаж, быстро прошёл длинный коридор и   замедлил шаги, приближаясь к комнате Эллен. Постоял возле двери, из-за которой   слышалось пение девушки, перевёл дыхание, согнал последние следы озабоченности   с своего лица и постучался.      

Эллен   открыла дверь. Косые лучи утреннего солнца золотили её волосы и белое платье.      

— Мистер   Престо! — с удивлением, в котором не было ни тени неудовольствия,   воскликнула она. — Что значит этот ранний визит?      

— Мисс   Эллен! — весело ответил Престо. — Утро чудесное, и мне пришла в   голову мысль, не совершить ли нам прогулку, прежде чем ехать в студию. У нас   сегодня большая работа, самые трудные кадры, а ничего так не освежает, как   утренний воздух.      

Беззаботное,   весёлое настроение Престо передалось и Эллен. Давно уже она не видела его таким   жизнерадостным.      

— Отличная   мысль! — ответила девушка, улыбаясь.      

— Тогда   бежим, спешим! Кофе уже готов, а пока мы будем завтракать, шофёр заправит и   подаст машину.      

Обжигаясь   кофе и перебрасываясь шутками, они вели себя как школьники, которые придумали   весёлую забаву и спешат выполнить её.      

Со   стороны подъезда послышался короткий низкий гудок, оповещавший, что машина   прибыла.      

— Слышите? —   сказал Престо. — Это судьба зовёт нас. Поспешим же навстречу нашей судьбе!      

В это   утро поведение и слова Престо были загадочными.      

Скоро   последние строения Голливуда остались позади. Гладкая дорога уходила вдаль. На   горизонте синели горы. По сторонам дороги потянулись плантации. В ветвях   деревьев щебетали птицы. Чистое калифорнийское небо простиралось над   плодородным краем. Утренний воздух был ещё свеж и наполнен запахом горьких   трав. Престо и Эллен дышали всей грудью.      

— Как   хорошо! — восклицала Эллен и жмурилась в лучах ещё низкого солнца.