1 2 3 4 
– Эндрью   Шейхцер.      

– Сколько   вам лет?      

– Не   знаю. Хотите иметь моложавый вид? Носите корсет Либелла.      

– Какой   сегодня день?      

– Понедельник.   Отличная погода, сэр. В эту субботу на скачках в Ипсоме побежит Гибралтар.      

– Сколько   будет трижды пять?      

– Для   чего это?      

– Считать   умеете?      

– Да,   сэр. Сколько будет двадцать девять на семнадцать?      

– Предоставьте   спрашивать нам, Эндрью. Назовите английские реки.      

– Темза.      

– А   еще?      

– Темза.      

– Других   не знаете? Кто царствует в Англии?      

– Король   Георг. Да хранит его бог!      

– Хорошо,   Энди! Кто величайший английский писатель?      

– Киплинг.      

– Очень   хорошо. Вы читали что-нибудь из его произведений?      

– Нет.   Как вам нравится Мэй Уэст [51]?      

– Лучше   мы будем спрашивать вас, Энди. Что вы знаете из английской истории?      

– "Генриха   Восьмого" [52]      

– Что   вы о нем знаете?      

– Наилучший   фильм последних лет. Феерическая постановка. Изумительное зрелище.      

– Вы   видели этот фильм?      

– Не   видел. Хотите узнать Англию? Купите форд-малютку.      

– Что   вы больше всего хотели бы видеть, Энди?      

– Гребные   гонки Кэмбридж-Оксфорд, сэр.      

– Сколько   есть частей света?      

– Пять.      

– Очень   хорошо. Назовите их.      

– Англия   и остальные.      

– Назовите   остальные.      

– Это   большевики и немцы. И Италия.      

– Где   находятся острова Джильберта?      

– В   Англии. Англия не станет связывать себе руки на континенте. Англии необходимы десять   тысяч самолетов.   Посетите южный берег Англии.      

– Разрешите   осмотреть ваш язык, Энди?      

– Да,   сэр. Чистите зубы пастой «Флит». Самая экономная. Наилучшая из всех. Английская   продукция. Хотите, чтобы у вас хорошо пахло изо рта? Пользуйтесь пастой «Флит».      

– Спасибо.   Хватит. А теперь скажите нам, Энди…"      

И так   далее. Стенограмма беседы с Andrias'ом Scheuchzeri занимала шестнадцать полных   страниц и была опубликована «Нэчурэл Сайнс».      

В конце   стенограммы комиссия экспертов следующим образом формулировала результаты   произведенного ею освидетельствования:      

"1.   Andrias Scheuchzen, саламандра, содержащаяся в лондонском зоологическом саду,   умеет говорить, хотя и несколько скрипучим голосом; располагает приблизительно   четырьмястами слов; говорит только то, что слышала или читала. Само собой   разумеется, что о самостоятельном мышлении у нее не может быть и речи. Язык у   нее достаточно подвижный; голосовые связки мы при данных обстоятельствах не   могли исследовать более подробно.      

2.   Названная саламандра умеет читать, но только вечерние газеты. Интересуется теми   же вопросами, что и средний англичанин, и реагирует на них подобным же образом,   то есть в соответствии с общепринятыми, традиционными взглядами. Ее духовная   жизнь – поскольку можно говорить о таковой – ограничивается мнениями и   представлениями, распространенными в настоящий момент среди широкой публики.      

3.   «Ни в коем случае не следует переоценивать ее интеллект, так как он ни в чем не   превосходит интеллекта среднего человека наших дней».      

Несмотря   на этот трезвый вывод экспертов, Говорящая Саламандра сделалась сенсацией   лондонского зоологического сада. «Душку Энди» осаждали толпы людей, жаждущих   побеседовать с ним на всевозможнейшие темы, начиная от погоды и кончая   экономическим кризисом и политической ситуацией. При этом Энди получал от своих   посетителей столько конфет и шоколада, что заболел тяжелой формой желудочного и   кишечного катара. В конце концов пришлось закрыть доступ в отделение саламандр,   но было уже поздно. Andrias Scheuchzeri, известный под именем Энди, пал жертвой   своей популярности. Как видно, слава деморализует даже саламандр.      

 10. Праздник в Новом   Страшеце      

       

Пан   Повондра, швейцар в доме Бонди, на сей раз проводил отпуск в своем родном   городе. Завтра должен был быть храмовой праздник, и когда пан Повондра вышел из   дому, держа за руку своего восьмилетнего Франтика, то по всему Новому Страшецу   пахло свежевыпеченными сдобными пирогами, а на улицах мелькали женщины и   девушки, спешившие отнести к пекарю приготовленное тесто. На площади уже   поставили свои ларьки два кондитера, торговец стеклянными и фарфоровыми   изделиями и голосистая дама, продававшая всевозможные галантерейные товары. Был   там еще балаган, закрытый со всех сторон брезентовыми полотнищами. Маленький   человечек, стоя на лесенке, как раз прикреплял вывеску.      

Пан   Повондра остановился, желая посмотреть, что это будет.      

Тощий   человечек слез с лесенки и удовлетворенно взглянул на прибитую вывеску. И пан   Повондра с изумлением прочитал:      

       

      

       

Пан   Повондра вспомнил большого толстого человека в капитанской фуражке, которого он   когда-то впустил к пану Бонди. «До чего докатился бедняга, – участливо   подумал пан Повондра, – капитан, и вот разъезжает по свету с таким дрянным   цирком. А ведь был крепкий, здоровый человек! Надо бы повидаться с ним», –   расчувствовался пан Повондра.      

Тем   временем маленький человечек повесил у входа в балаган другую вывеску:      

       

      

       

Пан   Повондра заколебался. Две кроны да еще крону за мальчугана – это, конечно,   дороговато, но Франтик хорошо учится, а знакомство с животным миром далеких   стран полезно для образования Пан Повондра готов был на некоторые жертвы ради   образования и потому подошел к маленькому тощему человечку.      

– Вот   что, приятель, – сказал он, – я хотел бы поговорить с капитаном   Вантохом.      

Человечек   выпятил грудь, обтянутую полосатым трико.      

– Это   я, сударь.      

– Вы   капитан Вантох? – удивился пан Повондра.      

– Да, –   сказал человечек и показал якорь, вытатуированный на его запястье.      

Пан   Повондра растерянно моргал глазами. Чтобы капитан так ссохся? Нет, это невозможно…      

– Дело   в том, что я лично знаком с капитаном, – пояснил он. – Моя фамилия   Повондра.      

– Ну,   тогда другое дело, – ответил человечек. – Но эти саламандры в самом   деле от капитана ван Тоха. Гарантированные, настоящие австралийские ящеры,   сударь. Будьте любезны, заходите внутрь. Сейчас как раз начнется большое   представление, – кудахтал он, приподнимая полотнище у входа.      

– Пойдем,   Франтик, – сказал Повондра-отец и вошел внутрь.      

Необычайно   высокая и толстая дама поспешно уселась за маленький столик «Странная парочка!»   – удивленно подумал пан Повондра, выкладывая свои три кроны. Внутри балагана не   было ничего, кроме довольно неприятного запаха и железного бака.      

– Где   же ваши саламандры? – спросил пан Повондра.      

– В   той ванне, – равнодушным голосом ответила гигантская дама.      

– Не   бойся, Франтик, – сказал Повондра-отец и подошел к баку.      

Что– то   черное, напоминающее по величине старого сома, безжизненно лежало в воде, только   кожа на затылке немного подымалась и снова опадала.      

– Вот   это и есть та допотопная саламандра, о которой столько писали газеты!… – назидательно   произнес Повондра-отец, ничем не выдавая своего разочарования. (Опять дал себя   надуть, – подумал он, – но мальчику незачем об этом знать Эх, жалко   трех крон!)      

– Папа,   почему она в воде? – спросил Франтик.      

– Потому   что саламандры живут в воде, понимаешь?      

– Папа,   а что она ест?      

– Рыбу   и тому подобное, – сказал Повондра-отец. (Должно же оно чем-нибудь   питаться!)      

– А   почему она такая уродливая? – приставал Франтик.      

Пан   Повондра не знал, что отвечать, но в это время в балаган вошел маленький   человечек.      

– Итак,   прошу вас, дамы и господа, – начал он осипшим голосом.      

– У   вас только одна саламандра? – укоризненным тоном осведомился пан Повондра.   (Были бы хоть две, – мелькнула у него мысль, – а то на одну такие   деньги ухлопал!)      

– Вторая   издохла, – ответил человечек. – Итак, дамы и господа, перед вами   знаменитый Андриаш, редкий и ядовитый ящер с австралийских островов. У себя на   родине он достигает человеческого роста и ходит на двух ногах. Ну-ка! –   сказал он ткнул в то черное и безжизненное, что неподвижно лежало в воде.      

Черное   зашевелилось и с трудом поднялось Франтик подался назад, но пан Повондра крепко   сжал его руку: не бойся, мол, я здесь, с тобой.      

Теперь   оно стояло на задних ногах, опираясь передними о кран бака. На затылке   судорожно трепетали жабры, раскрытая черная пасть ловила воздух. Обвисшая кожа   была ободрана до крови и усеяна бородавками; круглые лягушечьи глаза временами   как-то болезненно закрывались, исчезая под пленкой нижних век.      

– Как   видите, дамы и господа, – продолжал человечек хриплым голосом, – это   животное обитает в воде; поэтому оно снабжено жабрами и легкими, чтобы могло   дышать, когда выходит на берег. На задних ногах у него по пяти пальцев, а на   передних по четыре, и оно умеет брать ими разные предметы. На!      

Животное   зажало в пальцах прут и держало его перед собой, словно шутовской скипетр.      

– Умеет   также завязывать веревку узлом, – объявил человечек, взял у животного прут   и дал ему грязную бечевку.      

Животное   с минуту подержало ее в пальцах и в самом деле завязало узелок.      

– Умеет   также бить в барабан и танцевать, – прокудахтал человечек и дал животному   детский барабанчик и палочку.      

Животное   несколько раз ударило в барабан и повертело верхней половиной чудовища; при   этом оно уронило палочку в воду.      

– Я   т-тебя, гадина!… – выругался человечек и выловил палочку из воды. – Это   животное, – продолжал он затем, торжественно повышая голос, –   обладает таким умом и способностями, что умеет говорить, как человек.      

И он   хлопнул в ладоши.      

– Guten   Moigen! – проскрипело животное, болезненно подергивая нижними веками –   Добрый день!…      

Пан   Повондра был почти испуган, но на Франтика это не произвело особенного   впечатления.      

– Что   надо сказать почтенным господам? – строго спросил человечек.      

– Добро   пожаловать, – поклонилась саламандра; края ее жаберных щелей судорожно   сжимались. – Willkommen. Ben venuti [53].      

– Считать   умеешь?      

– Умею.      

– Сколько   будет шестью семь?      

– Сорок   два, – с усилием проквакала саламандра.      

– Видишь,   Франтик, – наставительно заметил Повондра-отец, – как она хорошо   считает.      

– Дамы   и господа, – кукарекал человечек, – вы можете сами задавать вопросы.      

– Ну,   спроси ее о чем-нибудь, Франтик, – предложил пан Повондра.      

Франтик   сконфуженно замялся.      

– Сколько   будет восемью девять? – выдавил он наконец; по его мнению, видимо, это был   самый трудный из всех возможных вопросов.      

Саламандра   медленно закрыла и вновь открыла глаза.      

– Семьдесят   два.      

– Какой   сегодня день? – спросил пан Повондра.      

– Суббота      

Пан   Повондра изумленно покачал головой      

– И   вправду, как человек? Как называется этот город?      

Саламандра   открыла пасть и закрыла глаза.      

– Она   уже устала, – поспешно объявил человек. – Что надо сказать господам?      

Саламандра   поклонилась.      

– Мое   почтение. Покорнейше благодарю. Всего хорошего. До свидания.      

– Это.   Это особенное животное!… – удивлялся пан Повондра; но так как три кроны все   таки большие деньги, то он добавил. – А больше у вас ничего нет такого,   что можно было бы показать ребенку?      

Человечек   в раздумье пощипывал подбородок.      

– Это   все, – сказал он – Раньше я держал обезьянок, но с ними получилась такая   история… – пояснил он. – Разве показать вам жену? Она была прежде самой   толстой женщиной в мире Марушка, иди сюда!…      

Марушка   с трудом поднялась с места.      

– В   чем дело?      

– Покажись   господам, Марушка!      

Самая   толстая женщина в мире кокетливо склонила голову набок, выставила одну ногу вперед   и подняла юбку выше колена. Под юбкой оказался красный шерстяной чулок,   облекавший нечто разбухшее, массивное, как окорок.      

– Объем   ноги вверху – восемьдесят четыре сантиметра, – объяснил тощий человечек –   но при теперешней конкуренции Марушка уже не самая толстая женщина в мире.      

Пан   Повондра потянул потрясенного Франтика из балагана.      

– Покорный   слуга, – заскрипело из бака, – заходите опять Auf Wiedersehen!      

– Ну   как, Франтик, – спросил пан Повондра. Когда они вышли. – Понял все?      

– Понял, –   сказал Франтик. – Папа, а почему у этой тети красные чулки?      

 11. О человекоящерах      

       

Было бы   явной натяжкой утверждать, что в ту пору ни о чем другом не говорили и не писали,   кроме как о говорящих саламандрах Говорили и писали также о будущей войне, об   экономическом кризисе, о футбольных матчах, о витаминах и о новых модах. И   все-таки о говорящих саламандрах писали очень много и главное – очень ненаучно.   Именно поэтому один из выдающихся ученых, профессор др Владимир Угер (из   университета в Брно), написал для газеты «Лидове новины» [54] статью, в которой   отметил, что мнимая способность Andnas'a Scheuchzen к членораздельной речи, то   есть строго говоря, способность повторять, как попугай произнесенные другими слова,   с научной точки зрения далеко не так интересна, как некоторые другие вопросы,   касающиеся этого своеобразного земноводного. Hayчная загадка, представляемая   Andnas'ом Scheuchzen, заключается совсем в другом, как, например откуда он   взялся, где его первоначальная родина, в пределах которой он пережил целые   геологические периоды, почему он так долго оставался неизвестным, тогда как   теперь выясняется, что он чрезвычайно распространен почти во всей экваториальной   области Тихого океана? По видимому, в последнее время он размножается   необычайно быстро, откуда же взялась эта изумительная жизненная сила у   первобытного существа третичного периода, если до недавнего времени его   существование носило совершенно скрытый, то есть, по видимому, крайне   спорадический характер, причем, вероятнее всего, в топографически изолированных   местах? Изменились ли в благоприятную сторону жизненные условия этой доисторической   саламандры, вследствие чего для редкостного пережитка миоценовой эпохи настал   новый период необычайно высокого развития? В таком случае не исключено, что   Andrias будет не только количественно размножаться, но и эволюционировать в   своем качественном развитии и что нашей науке представится единственная в своем   роде возможность наблюдать мощный мутационный процесс хотя бы одного из   животных видов. То что Andrias может проскрипеть несколько десятков слов и   научиться нескольким штукам, в чем профаны видят проявление какого то интеллекта, –   это с научной точки зрения вовсе не чудо, действительным чудом является тот   могучий жизненный порыв, который столь внезапно и полно возродил застывшее на   низком уровне развития и почти совершенно вымершее семейство земноводных Здесь   есть некоторые особенные обстоятельства Andrias Scheuchzen – единственная   саламандра, живущая в море, и (что еще более очевидно) единственная саламандра,   которая водится в эфиопско-австралийской области, в мифической Лемурии [55]. Разве не   хочется сказать, что природа как бы стремится поспешно наверстать одну из   упущенных жизненных возможностей и осуществить завершение развития одной из   форм, которую она в этом районе оставила в забвении или не могла прокормить? И   далее, было бы странно, если бы во всей океанской области, отделяющей японских   исполинских саламандр от аллеганских, не оказалось ни одного связующего звена   между ними Если бы Andrias'a не было, то мы должны были бы предположить его   существование как раз в тех местах, где он действительно обнаружен, можно   сказать, что он просто-напросто заполнил теперь то свободное пространство, в   котором он, в силу географических и эволюционных взаимозависимостей, должен   был водиться издавна. Но как бы то ни было, – писал в заключение ученый   профессор, – на примере этого эволюционного воскрешения миоценовой   саламандры мы с благоговейным изумлением убеждаемся, что Гений Развития на   нашей планете еще далеко не завершил своей созидательной работы.      

Эта   статья появилась, несмотря на молчаливое, но твердое убеждение редакции, что   такие ученые рассуждения не годятся, в сущности, для газеты. Вскоре после этого   профессор Угер получил следующее письмо от одного из читателей.      

«Милостивый   государь!      

В   прошлом году я купил в Чаславле дом на площади. При осмотре дома я нашел на   чердаке ящик со старыми редкими научными книгами, как то: Гыбловский журнал   «Гиллос» [56]   за 1821 – 1822 годы, «Млекопитающие» Яна Сватоплука Пресла [57].   "Основы природоведения или физики Войтеха Седлачка [58], девятнадцать   томов общедоступного энциклопедического сборника "Крок [59]" и   тринадцать Ежегодников Чешского музея. В пресловском переводе «Рассуждений о   катаклизмах земной коры» Кювье (1834) я нашел вложенную туда в виде закладки   вырезку из старой газеты, где было напечатано сообщение о каких-то странных   ящерах. Когда я прочел Вашу статью о загадочных саламандрах, я вспомнил об этой   закладке и отыскал ее. Думаю, она могла бы Вас заинтересовать, а потому, будучи   горячим другом природы и Вашим усердным читателем, посылаю ее Вам.      

С   совершенным почтением      

И. В.   Найман»      

На   приложенной в письме вырезке не было ни названия газеты, ни даты; судя по   правописанию и шрифту, она относилась к двадцатым или тридцатым годам прошлого   столетия; бумага так пожелтела и истерлась, что трудно было читать. Профессор   Угер чуть было не бросил ее в корзину, на ветхость этого листочка почему-то   растрогала его; он начал читать. Через минуту он пробормотал" «Дьявол!» –   и взволнованно поправил очки. Текст вырезки гласил:      

       

      

[60]      

       

В   одной иноземной газете мы прочитали, что некий капитан (командир) английского   военного корабля, возвратившийся из далеких стран, представил донесение о   странных пресмыкающихся, которых он встретил на одном маленьком островке в   Австралийском море. На этом острове есть озеро с соленой водой, отделенное,   впрочем, от моря и весьма малодоступное, означенный капитан и корабельный   лекарь отдыхали здесь: вдруг из озера вышли животные вроде ящериц, величиной с   морскую собаку или тюленя, ступающие на двух ногах, как люди, и начали   презабавно и на особенный лад, словно танцуя, вертеться на берегу. Командир и   лекарь, выстрелив из ружей, уложили двоих из этих животных. Тело у них   скользкое, без шерсти и без какой-либо чешуи, так что в этом они похожи на   саламандр. Явившись назавтра за ними, капитан и лекарь вынуждены были из-за   сильного зловония оставить их на месте и приказали макросам обшарить озеро   неводом и доставить на корабль живьем несколько этих страшилищ Обшарив озерце,   моряки перебили всех ящериц (в огромном количестве) а доставили на корабль   только двух, заявив, что тело у них ядовитое и жжется, как крапива. После этого   животных поместили в бочки с морской водой, чтобы доставить их до Англии   живыми. Но не тут-то было! Когда корабль проходил в виду острова Суматры,   пленные ящерицы, вылезши из бочек и отворивши сами оконце подпалубного   помещения, выпрыгнули ночью в море и скрылись. По свидетельству командира и   корабельного хирурга, эти животные очень забавны и хитры, ходят на двух ногах и   как-то странно лают и чмокают, однако для человека вовсе не опасны. А посему их   с полным правом можно было бы назвать человекоящерами.      

На этом   вырезка кончалась. «Дьявол!» – в волнении повторил профессор Угер. Почему здесь   нет ни даты, ни названия газеты, из которой кто-то когда-то вырезал это? И что   это за «иноземная газета», как имя того «некоего командира», что это за   «английский корабль»? И что за островок в Австралийском море? Неужели люди   тогда не могли выражаться несколько точнее и… ну, скажем, чуточку научнее? Ведь   это исторический документ, которому цены нет!…      

Островок   в Австралийском море – ладно. Озерцо с соленой водой. По-видимому, это был   коралловый остров, атолл с малодоступной соленой лагуной – как раз подходящее   место, где могло бы сохраниться ископаемое животное в естественной резервации,   изолированное от среды, стоящей на более высокой ступени развития Конечно, оно   не могло особенно размножаться, так как не находило в озере достаточно пищи.   Это ясно, сказал себе профессор. Животное, похожее на ящерицу, но без чешуи, и   ходящее на двух ногах, как люди, значит – или Andrias Scheuchzeri, или другая   саламандра, находящаяся в близком родстве с ним. Допустим, что это был наш   Andrias. Допустим, проклятые матросы истребили его в том озере, а одна пара   была доставлена живьем на корабль; пара, которая – не тут-то было! –   удрала в море у острова Суматры. То есть на самом экваторе, где биологические   условия в высшей мере благоприятны, а пищи неограниченное количество! Возможно   ли, чтобы эта перемена среды дала миоценовой саламандре такой мощный толчок к   развитию? Допустим, она привыкла к соленой воде; представим себе ее новое место   расселения в виде спокойной закрытой бухты с большим обилием корма; что тогда?   Саламандра, попав в оптимальные условия, начнет стремительно развиваться с   изумительной жизненной энергией. Это так! – ликовал ученый. Отныне   саламандра с неукротимой стихийной силой движется по пути развития, она   цепляется за жизнь, как сумасшедшая; она размножается в страшном количестве,   потому что в новой среде ее яйцам и головастикам не угрожают больше   специфические враги. Она населяет остров за островом; впрочем, странно, что в   своем шествии она как бы перепрыгивает через некоторые острова. В остальном же   это типичный случай миграции в поисках пищи. Теперь вопрос; почему она не   развивалась раньше? Не связано ли с этим то, что в эфиопско-австралийской   области неизвестны, или не были до сих пор известны, какие-либо саламандры? Не   происходило ли в этой области в миоценовую эпоху каких-либо перемен,   биологически неблагоприятных для саламандр? Это возможно. Мог, например,   появиться какой-нибудь специфический враг, который полностью истребил саламандр   И только на одном островке, в закрытом озерце миоценовая саламандра удержалась –   впрочем, ценой остановки в своем развитии, процесс ее эволюции был прерван   получилось нечто вроде скрученной пружины, которая не могла распрямиться. Не   исключено, что природа имела большие виды на эту саламандру и ей предстояло   развиваться все дальше и дальше, все выше и выше – кто знает, до каких   пределов… (Профессор Угер почувствовал, как при этой мысли у него забегали по   спине мурашки; кто знает, не должен ли был Andrias Scheuchzeri стать человеком   миоценовой эпохи!…)      

Но   впрочем, погодите! Это недоразвившееся животное внезапно попадает в   новую, несравненно более благоприятную для него среду, скрученная пружина распрямляется…   С каким жизненным порывом, с каким миоценовым размахом и рвением устремляется   Andrias по пути развития! С какой лихорадочной поспешностью наверстывает он   сотни тысяч и миллионы лет, упущенные в его эволюции! Мыслимо ли, чтобы он   удовольствовался той стадией развития, на которой находится сейчас? И кто может   ныне сказать, каких высот достигнет он при том мощном размахе своей эволюции,   свидетелями которой мы являемся, – ибо он стоит еще только на пороге этой   эволюции и лишь готовится устремиться вверх!      

Таковы   были мысли и предположения, которые профессор Владимир Угер набрасывал на   бумагу, сидя над пожелтевшей вырезкой из старой газеты, трепеща от восторга   первооткрывателя. "Пошлю это в газету, – решил он, – потому что   научной периодики никто не читает. Пусть все знают, к какому великому процессу   в природе мы приближаемся! И назову это:      

       

       «Есть ли будущее у   саламандр?»      

       

Однако в   редакции «Лиловых новин» взглянули на статью профессора Угера и только покачали   головой. Опять саламандры! Мне кажется, наши читатели уже по горло сыты   саламандрами. Пора перейти к чему-нибудь другому. К тому же такие ученые   рассуждения не годятся для газеты. В результате статья о развитии и будущем   саламандр так и не увидела света.      

 12. Синдикат   «САЛАМАНДРА»      

       

Председатель   Г. X. Бонди позвонил в колокольчик и поднялся с места.      

– Милостивые   государи, – начал он, – имею честь объявить чрезвычайное общее   собрание акционеров Тихоокеанской Экспортной Компании открытым. Приветствую   всех присутствующих и благодарю их за участие в нашем многолюдном собрании.      

– Господа, –   продолжал он взволнованно, – на мою долю выпала тяжелая обязанность сообщить   вам печальное известие. Капитана Яна ван Тоха больше нет. Умер наш, если можно   так выразиться, основатель, отец счастливой идеи завязать торговые сношения с   тысячами островов далекого Тихого океана, наш первый капитан и самый преданный   сотрудник. Он скончался в начале этого года на борту нашего парохода «Шарка»,   недалеко от острова Фаннинга, скончался от апоплексического удара при   исполнении служебных обязанностей. (Видно, какой-нибудь скандал устроил, –   подумал Бонди.) Прошу вас почтить его светлую память вставанием.      

Присутствующие   поднялись, гремя стульями, и застыли в торжественном молчании, обеспокоенные   одной и той же мыслью: как бы общее собрание не слишком затянулось (Бедный мой   товарищ Вантох, – с искренним огорчением думал Г. X. Бонди. – Что-то   с ним теперь? Скорее всего, спустили в море на доске. Вот, должно быть,   плюхнулся! Н-да, славный был малый, и глаза такие голубые…)      

– Благодарю   вас, господа, – коротко добавил Г. X. Бонди, – что вы с таким   чувством воздали должное памяти моего личного друга, капитана ван Тоха. Прошу   господина директора Волавку доложить нам, к каким хозяйственным итогам пришла   ТЭК в текущем году. Цифры еще не окончательны, но не следует ожидать, чтобы они   могли существенно измениться к концу года. Итак, пожалуйста!…      

– Милостивейшие   государи, – зажурчал г-н директор Волавка, и пошел и пошел: – Положение со   сбытом жемчуга в высшей степени неудовлетворительно. Когда в прошлом году   добыча жемчуга возросла почти в двадцать раз по сравнению с благоприятным для   нас тысяча девятьсот двадцать пятым годом, жемчуг начал катастрофически падать   в цене, и это падение дошло до шестидесяти пяти процентов. Правление решило   поэтому не выпускать на рынок добычу нынешнего года, а держать ее на складе,   пока не повысится спрос. К сожалению, с осени прошлого года жемчуг вышел из   моды, очевидно потому, что он так подешевел. В настоящий момент в нашем амстердамском   отделении находится на складе свыше двухсот тысяч жемчужин, которые сейчас почти   невозможно сбыть.      

– Наоборот,   в текущем году, – продолжал журчать директор Волавка, – добыча   жемчуга значительно понизилась. Пришлось отказаться от ряда месторождений,   потому что доходы от них не окупают стоимости рейсов в эти места. По видимому,   месторождения, открытые два или три года назад, в большей или меньшей степени   исчерпаны. Правление решило поэтому обратить внимание на другие продукты   морских глубин, как то: кораллы, раковины и губки. И действительно, рынок   кораллов и других украшений удалось оживить, но пока эта конъюнктура пошла на   пользу больше итальянским, чем тихоокеанским кораллам.      

Правление   изучает также вопрос о возможности интенсивного рыболовства в водах Тихого   океана. Главный вопрос заключается в том, как доставлять тамошнюю рыбу на   европейские рынки, имеющаяся пока информация не слишком благоприятна.      

– В   противоположность этому, – читал дальше директор, слегка повысив   голос, – несколько возросли обороты по торговле разными побочными товарами,   а именно: вывоз на Тихоокеанские острова текстильных изделий, эмалированной   посуды, радиоаппаратуры и перчаток. Эта торговля имеет тенденцию к дальнейшему   расширению и развитию; уже в текущем году ее баланс будет сведен со   сравнительно ничтожным дефицитом. Однако совершенно исключено, чтобы Компания   выплатила в конце года какие-либо дивиденды по своим акциям. В связи с этим   правление заранее оповещает, что на этот раз оно отказывается от всяких тантьем   и вознаграждений.      

Наступило   длительное и тягостное молчание. (Как он выглядит, этот остров Фаннинга? –   думал Г. X. Бонди. – Бедняга Вантох умер как настоящий моряк. Жалко его,   славный был парень. И не такой уж старый… не старше меня…) Наконец слова   попросил д-р Губка. Дальше мы приводим протокол чрезвычайного общего собрания   акционеров Тихоокеанской Экспортной Компании.      

"Д–   р Губка спрашивает, не имеется ли в виду   ликвидация ТЭК?      

Г.   Х Бонди отвечает, что по этому вопросу   правление решило выждать дальнейших предложений.      

Луи   Бонанфан выразил упрек, что у Компании не   было на местах постоянных представителей для приемки жемчуга, которые   контролировали бы, производится ли добыча жемчуга достаточно интенсивно и   технически правильно.      

Директор   Волавка указывает, что этот вопрос   подвергался обсуждению, но было признано, что такая мера слишком увеличила бы   административные расходы предприятия. Потребовалось бы не меньше трехсот   постоянно оплачиваемых агентов; благоволите также принять в соображение   невозможность контролировать, сдают ли эти агенты весь найденный жемчуг.      

М.   X. Бринкелер   спрашивает,   можно ли полагаться на то, что саламандры действительно сдают весь жемчуг,   который находят, и не отдают ли они его еще кому-нибудь, кроме доверенных лиц   Компании.      

Г.   X. Бонди констатирует, что это первое   публичное упоминание о саламандрах. До сих пор Компания придерживалась правила   не приводить подробностей о том, каким способом производится добыча жемчуга. Он   подчеркивает, что именно поэтому было выбрано скромное название – Тихоокеанская   Экспортная Компания.      

М.   X. Бринкелер   задает вопрос,   воспрещается ли здесь говорить о вещах, затрагивающих интересы Компании,   которые к тому же давно известны самой широкой общественности.      

Г.   Х Бонди отвечает, что это не   воспрещается, но является новшеством. Он рад, что отныне можно говорить об этом   открыто. На первый вопрос г-на Бринкелера он может ответить, что, по его   сведениям, нет никаких оснований сомневаться в полнейшей честности и   работоспособности саламандр, занятых на добыче жемчуга и кораллов. Надо,   однако, считаться с тем, что известные нам до сих пор месторождения жемчуга в   значительной мере исчерпаны или будут исчерпаны в более или менее близком   будущем. Именно в поисках новых месторождений умер наш незабвенный сотрудник   капитан ван Тох на пути к островам, не эксплуатировавшимся до сих пор Пока что   мы не можем заменить его человеком, который обладал бы таким же опытом, такой   же безупречной честностью и любовью к делу.      

Полковник   Д. У. Брайт   полностью   признает заслуги покойного капитана ван Тоха Однако он отмечает, что капитан, о   кончине которого мы глубоко скорбим, слишком нянчился с упомянутыми саламандрами.   (Возгласы одобрения.) Не было никакой надобности снабжать саламандр ножами   и другими инструментами такого первоклассного качества, как это делал покойный   ван Тох. Не было никакой надобности так много тратить на их кормежку. Можно   было бы значительно снизить расходы, связанные с содержанием саламандр, и тем   самым повысить доходность наших предприятий. (Шумные аплодисменты.)      

Вице–   председатель Дж Джильберт   соглашается с   полковником Брайтом, но подчеркивает, что при жизни капитана ван Тоха это было   неосуществимо. Капитан ван Тох уверял, что у него имеются личные обязательства   по отношению к саламандрам. По разным причинам было невозможно и нежелательно   оставлять без внимания требования старика.      

Курт   фон Фриш спрашивает, нельзя ли   использовать саламандр как-нибудь иначе, в частности, более выгодно, чем на   добыче жемчуга. Следовало бы подумать об их прирожденных, так сказать,   «бобровых способностях» к постройке плотин и прочих сооружений под водой. Можно   было бы использовать их для углубления гаваней, постройки молов и для других   технических работ под водой.      

Г.   X. Бонди сообщает, что правление тщательно   рассматривает этот вопрос; в этом направлении, бесспорно, открываются огромные   возможности. Он указывает, что число саламандр, находящихся в собственности   Компании, составляет в настоящее время приблизительно шесть миллионов; если   учесть, что пара саламандр дает в год около ста головастиков, то в будущем году   мы будем иметь в своем распоряжении до трехсот миллионов саламандр; через   десять лет численность их достигнет прямо астрономической цифры.      

Г.   X. Бонди спрашивает, что Компания намерена   делать с этим необычным множеством саламандр, которых уже сейчас за недостатком   естественного корма – приходится подкармливать на саламандровых фермах копрой,   картофелем, кукурузой и т.п.      

Курт   фон Фриш спрашивает, съедобны ли   саламандры.      

Дж.   Джильберт.   Ни в коем   случае. Точно так же их кожа ни на что не годится.      

Бонанфан задает правлению вопрос, что же в   таком случае оно намерено предпринять.      

Г.   X. Бонди (встает). Милостивые государи! Мы созвали   настоящее чрезвычайное общее собрание для того, чтобы открыто заявить о крайне   неблагоприятных перспективах нашей Компании, которая – позвольте мне с   гордостью напомнить это – в прошлые годы приносила дивиденды в размере от   двадцати до двадцати трех процентов, помимо прочно консолидированных резервных   фондов и различных отчислений. Теперь мы стоим на распутье: тот способ ведения   дел, который оправдывал наши ожидания в прошлые годы, на практике изжит; нам   остается лишь искать новые пути. (Возгласы: «Превосходно!»)      

Я   усмотрел бы, господа, веление судьбы в том факте, что именно в этот момент нас   покинул наш замечательный капитан и преданный друг И. ван Тох. С его личностью   была связана романтическая, красивая и – скажу прямо – довольно сумасбродная   идея торговли жемчугом. Я считаю ее уже законченной главой нашей деятельности;   она имела свое" так сказать, экзотическое очарование, но не годилась для   современной эпохи. Милостивые государи! Жемчуг не может быть объектом   грандиозного вертикально и горизонтально разветвленного предприятия. Лично для   меня это дело с жемчугом служило только небольшим развлечением. (Движение в   зале.) Да, господа, развлечением, которое и вам и мне принесло порядочно   денег. Кроме того, на первых порах нашей деятельности саламандры обладали, я   сказал бы, некоторой прелестью новизны. Триста миллионов саламандр не будут уже   обладать такой прелестью. (Смех.)      

Я сказал   «новые пути». Пока был жив мой добрый друг, капитан ван Тох, исключена была   всякая возможность придать нашему предприятию иной характер, чем тот, который я   назвал бы стилем капитана ван Тоха. (С места: «Почему?») Потому что у   меня слишком много вкуса, чтобы смешивать различные стили. Стиль капитана ван   Тоха – это был, я сказал бы, стиль приключенческих романов. Это был стиль Джека   Лондона, Джозефа Конрада и т. п. Старый экзотический, колониальный, почти   героический стиль. Не отрицаю, он по-своему увлекал меня. Но после смерти   капитана ван Тоха мы не имеем права продолжать эту авантюрную, ребяческую   эпопею. Перед нами, господа, не новая глава, а новая концепция, задача для   нового и притом существенно иного творческого замысла. (С места: «Вы   говорите об этом, как о романе!») Да, милостивый государь, вы правы!   Торговля интересует меня как художника. Без известного творческого воображения   вы никогда не выдумаете ничего нового. Мы должны быть поэтами, если не хотим,   чтобы мир остановился (Аплодисменты. Г. X. Бонди кланяется.)      

Я,   господа, с сожалением подвожу черту под этой, так сказать, вантоховской главой:   в ней мы изжили то, что было авантюрного и детского в нас самих. Пора кончить   сказку о жемчугах и кораллах Синдбад-Мореход умер, господа. Вопрос о том, что   предпринять теперь? (С места: «Об этой мы вас и спрашиваем!») Ну, так   вот, господа: – благоволите взять карандаши и пишите. Шесть миллионов.   Написали? Помножьте на пятьдесят. Получается триста миллионов, не так ли?   Помножьте опять на пятьдесят. Это пятнадцать миллиардов, правда? А теперь, господа,   будьте так добры, посоветуйте, что нам делать через три года с пятнадцатью   миллиардами саламандр? Как мы их используем, как мы их прокормим и так далее… (С   места: «Ну и пусть передохнут!») Да, но разве не жалко! Разве вы не   учитываете, что каждая саламандра представляет собою некоторую экономическую   ценность, ценность рабочей силы, которая ждет своего применения? Господа, с   шестью миллионами саламандр мы еще можем кое-как управиться. С тремястами   миллионами это будет потруднее. Но пятнадцать миллиардов саламандр,   господа, – это уже просто захлестнет нас с головой. Саламандры съедят   Компанию. Вот так (С места: «Вы будете отвечать за это! Вы затеяли все дело   с саламандрами!»)      

Г.   X. Бонди (поднял голову). Я полностью принимаю на себя   ответственность, господа! Кто хочет, может немедленно избавиться от акций   Тихоокеанской Экспортной Компании. Я готов заплатить за каждую акцию… (С   места: «Сколько?») Полную стоимость, милостивый государь! (Общий шум   Президиум объявляет перерыв на десять минут).      

По   возобновлении заседания слово просит М. X. Бринкелер. Он выражает   свое удовлетворение по поводу того, что саламандры столь бурно размножаются,   тем самым увеличивая имущество Компании. Однако, господа, было бы явной   нелепостью разводить их даром: если у нас самих нет для них подходящей работы,   то я от имени группы акционеров предлагаю просто-напросто продавать саламандр   как рабочую силу всякому, кто собирается предпринять какие-либо работы в воде   или под водой. (Аплодисменты.) Прокормление саламандры обходится в   несколько сантимов в день; если продавать пару саламандр, скажем, за сто   франков и если рабочая саламандра может выжить, допустим, хотя бы один год, то   любой предприниматель шутя окупит такое капиталовложение. (Возгласы   одобрения.)      

Дж.   Джильберт   отмечает, что   саламандры достигают значительно большего возраста, чем один год; за   отсутствием достаточно продолжительных наблюдений срок их жизни вообще еще не   установлен.      

М.   X. Бринклер   вносит после   этого поправку к своему проекту, предлагая, чтобы цена одной пары саламандр   была в таком случае повышена до трехсот франков с доставкой в порт.      

С.   Вейсбергер   спрашивает,   какие, собственно, работы могли бы выполнять саламандры.      

Директор   Волавка. По своим врожденным инстинктам и   по необычайной технической сметке саламандры годятся для строительства плотин,   дамб и волнорезов, для углубления гаваней и каналов, для удаления мелей и   илистых наносов, для очистки водных путей сообщения; они могут укреплять и   регулировать морские побережья, расширять пространство, занятое сушей, и тому подобное.   Во всех этих случаях речь идет о колоссальных работах, требующих сотни и тысячи   рабочих рук, о работах, настолько обширных, что даже современная техника   никогда не отважится взяться за них, пока не будет иметь в своем распоряжении   неслыханно дешевую рабочую силу. (Возгласы: «Правильно!», «Превосходно!»)      

Д–   р Губка высказывает предположение, что,   продавая саламандр, которые смогут, вероятно, размножаться и у новых   владельцев. Компания потеряет монополию на саламандр. Он предлагает не   продавать, а только отдавать внаем предпринимателям водных сооружений рабочие   колонны надлежащим образом выдрессированных саламандр, ставя условием, чтобы их   возможное потомство поступало в собственность Компании.      

Директор   Волавка указывает, что невозможно   уследить в воде за миллионами или даже миллиардами саламандр, а тем паче за их   пометом: к сожалению, много саламандр было уже украдено для зоологических садов   и зверинцев.      

Полковник   Д. У. Брайт.   Следовало бы   продавать или отдавать внаем только саламандр-самцов, чтобы они не могли   размножаться нигде, кроме саламандровых инкубаторов и ферм, составляющих   собственность Компании.      

Директор   Волавка. Мы не можем утверждать, что   саламандровые фермы составляют собственность Компании. Нельзя приобрести в   собственность или в исключительное пользование участок морского дна.   Юридический вопрос-кому, собственно, принадлежат саламандры, живущие, например,   в территориальных водах ее величества королевы нидерландской, очень неясен и   может вызвать много споров. (Волнение в зале.) В большинстве случаев за   ними не обеспечено даже право рыболовства: мы, господа, устраивали свои   саламандровые фермы на Тихоокеанских островах, так сказать, нелегально. (Волнение   усиливается.)      

Дж.   Джильберт   отвечает   полковнику Брайту, что по имеющимся наблюдениям изолированные саламандры-самцы   через некоторое время утрачивают свою бодрость и работоспособность: они   становятся вялыми, безжизненными и гибнут от тоски.      

Курт   фон Фриш спрашивает, нельзя ли перед   продажей охолощать или стерилизовать саламандр.      

Дж.   Джильберт.   Это было бы   слишком дорого; короче, мы не можем помешать дальнейшему размножению проданных   саламандр.      

С.   Вейсбергер,   как член   Общества покровительства животным, просит, чтобы намечаемая продажа саламандр   производилась гуманным способом, не оскорбляющим человеческих чувств.      

Дж.   Джильберт   благодарит за   это указание: само собой разумеется, что поимка и перевозка саламандр будут   поручены обученному персоналу и подчинены соответствующему надзору. Однако мы   не можем отвечать за то, как будут обращаться с саламандрами предприниматели,   которые их купят.      

С.   Вейсбергер   заявляет, что он   удовлетворен разъяснениями вице-председателя Дж. Джильберта. (Аплодисменты…)      

Г.   X. Бонди.   Прежде всего,   господа, откажемся от мысли сохранить в будущем монополию на саламандр. К сожалению,   согласно действующему законодательству, мы не можем получить на них патент. (Смех.)   Свое привилегированное положение в области торговли саламандрами мы можем и   должны закрепить другим способом. Но в качестве необходимой предпосылки для   этого мы должны взяться за дело – в ином стиле и в гораздо более обширном   масштабе, чем до сих пор. (Возгласы: «Слушайте!») Передо мной, господа,   лежит полая пачка предварительных соглашений, и правление предлагает создать   новый вертикальный трест под, названием синдикат, «Саламандра». Членами   синдиката, кроме нашей Компании, стали бы определенные крупные предприятия и   мощные финансовые группы; например, один известный концерн, который будет   изготовлять специальные металлические инструменты для саламандр… (С места:   «Вы – имеете в виду МЕАС?») Да, милостивый государь, я говорю о МЕАС. Затем   – химический и пищевой картель, который будет изготовлять дешевый патентованный   корм для саламандр; группа транспортных компаний, которая берется на основании   имеющегося опыта сконструировать и запатентовать специальные гигиенические   резервуары для перевозки саламандр; блок страховых обществ, который займется   страхованием купленных животных на случай увечья или гибели как при перевозке,   так и на месте их работы; наконец, разные лица, которые связаны с   промышленностью, экспортом и банками и которых пока, по весьма серьезным   соображениям, мы называть не будем. Достаточно, если я скажу вам, господа, что   этот синдикат будет располагать на первых порах четырьмястами миллионами фунтов   стерлингов. (Волнение.) В этой папке, друзья мои, находятся соглашения,   которые достаточно только подписать, чтобы возникла одна из величайших   экономических организаций наших дней. Правление просит вас, господа,   предоставить ему полномочия, необходимые для создания этого исполинского   концерна, задачей которого будет рациональное разведение и эксплуатация   саламандр. (Аплодисменты и возгласы протеста.)      

Благоволите,   господа, учесть выгоды такого объединения. Синдикат «Саламандра» будет поставлять   не только саламандр, но также все инструменты и корм для саламандр, то есть   кукурузу, крахмалистые вещества, говяжье сало и сахар для миллиардов   подкармливаемых животных; далее синдикат берет на себя перевозку, страхование   ветеринарный надзор и прочее, причем все это по самым низким тарифам, обеспечивающим   нам если не монополию, то, во всяком случае, абсолютный перевес над любым   конкурирующим предприятием, которое захотело бы продавать саламандр. Пусть   кто-нибудь попробует, господа; недолго он будет соперничать с нами. (Возгласы:   «Браво!») Но это не все. Синдикат «Саламандра» будет поставлять все   материалы для подводных работ, производимых саламандрами; вот почему за нами   стоит также тяжелая промышленность, стоят цемент, строевой лес и кирпич… (С   места: «Еще неизвестно, как саламандры будут работать!») Господа, в   настоящий момент двенадцать тысяч саламандр заняты в Сайгонском порту на   работах по сооружению новых доков, пристаней и молов. (С места: «Этого вы   нам не говорили!») Не говорил. Это первый опыт в большом масштабе. Этот опыт,   господа, дал в высшей степени удовлетворительные результаты. Сейчас уже не   приходится сомневаться в будущности саламандр. (Шумные аплодисменты.)      

Но и это   не все. Этим далеко еще не исчерпываются задачи синдиката. Синдикат будет   подыскивать на всем. земном шаре работу для миллионов саламандр. Он будет   разрабатывать идеи и общие планы покорения моря. Будет пропагандировать утопию   и грандиозные мечты. Будет поставлять проекты новых берегов и каналов, плотин,   связывающих между собой целые континенты, искусственных островов для трансокеанской   авиации, новых материков, воздвигаемых среди океана. В этом – будущее   человечества. Господа, четыре пятых земной поверхности покрыты морем; это,   бесспорно, слишком много; карта распределения суши и моря на нашей планете должна   быть исправлена. Мы дадим миру рабочих моря, господа. Это будет уже не стиль   капитана ван Тоха; приключенческую сказку о жемчугах мы заменим гимном труда.   Одно из двух: либо мы останемся мелкими лавочниками, либо будем творить; но   если мы не сумеем мыслить в масштабе материков и океанов – значит, мы не   доросли до своих возможностей. Здесь рассуждали о том, за сколько надо   продавать пару саламандр. Я хотел бы, чтобы мы мыслили в масштабах миллиардов   саламандр, десятков миллионов рабочих рук, преобразований земной коры, нового   сотворения мира и новых геологических эпох. Мы можем теперь говорить о будущих   Атлантидах, о старых континентах, все далее наступающих на всемирный океан, о   новых материках, которые создаст само человечество. Простите, господа, возможно,   это звучит для вас как утопия. Да, мы действительно вступаем в царство Утопии.   Да, друзья мои, мы уже находимся в нем! Нам остается лишь обдумать техническую   сторону вопроса о будущности саламандр… (С места: «И экономическую!»)      

Да!   Особенно экономическую. Господа, наша Компания слишком мала для того, чтобы она   сама сумела эксплуатировать миллиарды саламандр. Для этого у нас не хватит ни   финансовых, ни политических возможностей. Если мы начнем менять карту суши и   моря, то этим, господа, заинтересуются и великие державы. Не будем говорить об   этом; не станем упоминать о высокопоставленных лицах, которые уже сейчас весьма   благосклонно относятся к синдикату. Но прошу вас, господа, не упускайте из виду   беспредельный размах того дела, за или против которого вы будете сейчас   голосовать. (Продолжительные восторженные аплодисменты. Возгласы: «Браво!»,   «Превосходно!»)"      

Перед   голосованием пришлось, однако, обещать, что по акциям Тихоокеанской Экспортной   Компании в этом году будет выплачен по крайней мере десятипроцентный дивиденд   за счет резервных фондов. После этого за предложение правления проголосовало   восемьдесят семь процентов акций, и только тринадцать было против. Таким   образом, предложение было принято. Синдикат «Саламандра» вступил в жизнь. Г. X.   Бонди поздравляли.      

– Вы   очень красиво говорили, господин Бонди, – похвалил его старый Сиги   Вейсбергер. – Очень красиво. Но, скажите, как пришла вам в голову эта   идея?      

– Как? –   рассеянно ответил Г. X. Бонди. – По совести говоря, господин Вейсбергер, я   сделал это в память старика ван Тоха. Он так носился со своими саламандрами…   Что он, бедняга, сказал бы, если бы его tapa-boys дали подохнуть или истребили   их!      

– Каких   tapa-boys?      

– А   этих чудовищ саламандр. Теперь, когда они представляют собой какую-то ценность,   с ними будут по крайней мере прилично обращаться. Больше эти твари ни на что не   годятся, господин Вейсбергер, разве только для какого-нибудь фантастического   предприятия.      

– Не   понимаю, – сказал Вейсбергер. – А вы видели уже когда-нибудь   саламандру, господин Бонди? Я, собственно, не знаю, что это такое. Скажите,   пожалуйста, как они выглядят?      

– Этого,   господин Вейсбергер, я вам не скажу. Знаю ли я, что такое саламандра? А зачем   мне это знать? Разве есть у меня время заниматься вопросом о том, как они   выглядят? Я должен радоваться, что мы сколотили этот синдикат.      

 ПРИЛОЖЕНИЕ      

       

       О половой жизни   саламандр      

       

Одно из   излюбленных занятий человеческого духа – представлять себе, как когда-нибудь в   далеком будущем будет выглядеть мир и человечество, какие чудеса техники   воплотятся в жизнь, какие социальные проблемы будут решены, как далеко шагнет   наука, организация общества и так далее. Однако большинство из этих утопий не   упускают случая весьма живо интересоваться вопросом о том, как в этом лучшем,   более прогрессивном или по крайней мере технически более совершенном мире будет   обстоять дело со столь древним, хотя и по прежнему популярным институтом, как   половая жизнь, размножение, любовь, брак, семья, женский вопрос и тому   подобное. Сошлемся на соответствующих литераторов, таких, как Поль Адам [61], Г. Дж.   Уэллс, Олдс Хэксли [62]   и многие другие.      

       

Ссылаясь   на эти примеры, автор считает своей обязанностью, раз уж он решил заглянуть в   будущее земного шара, рассмотреть и вопрос о том, как в этом будущем мире   саламандр будет складываться сексуальный порядок Он делает это уже здесь, чтобы   не возвращаться к этой теме позднее.      

Половая   жизнь Андриаса Шейхцери в основных чертах, естественно, соответствует принципу   размножения прочих хвостатых земноводных, это – не в полном смысле слова   совокупление самка откладывает яйца в несколько приемов, оплодотворенные   зародыши развиваются в воде, становясь головастиками, и так далее; об этом   можно прочитать в любом учебнике естествознания. Упомянем лишь о некоторых особенностях,   подмеченных в этой области у Андриаса Шейхцери.      

В начале   апреля, как пишет Г Вольте, самцы избирают себе самок, в каждом сексуальном   периоде самец, как правило, держится одной и той же самки, не отступая от нее   ни на шаг в течение нескольких дней В эту пору он почти совсем не принимает   пищи, в то время как самка проявляет значительную прожорливость. Самец гоняется   за ней под водой, стараясь плотно прижаться головой к ее голове. Когда это ему   удается, он прикладывает свою пасть к ее носу – быть может, для того, чтобы не   дать ей убежать от себя – и застывает в оцепенении. Так, соприкасаясь только   головами, тогда как тела их составляют угол почти в тридцать градусов, оба   животных как бы парят в воде без малейшего движения. Временами самец начинает   так сильно извиваться, что боками своими сталкивается с боками самки; затем он   снова цепенеет с широко расставленными ногами, не отрывая пасти от головы своей   подруги, которая между тем равнодушно пожирает все, что ей попадается на пути.   Этот, если можно так выразиться, поцелуй продолжается несколько дней: иной раз   самки отделяется от самца в погоне за пищей и он преследует ее в явном волнении   и даже в ярости. Наконец– самка отказывается от дальнейшего сопротивления, уже   не стремится убежать, и обе саламандры висят в воде неподвижно, похожие на два   черных связанных полена. Тогда по телу самца пробегают волна судороги, и он   выпускает в воду обильную, несколько липкую молоку. Тотчас после этого он   покидает самку и прячется под камнями в крайнем изнеможении; в это время ему   можно отрезать ногу или хвост – он даже не попытается защищаться.      

Самка же   остается после этого в течение некоторого времени в состоянии неподвижного   оцепенения, затем она резко прогибается и начинает извергать из клоаки   соединенные цепочкой яйца, окутанные слизью. При этом она нередко помогает себе   задними ногами, как это делают жабы. Количество яиц колеблется от сорока до   пятидесяти, и они комком висят на теле самки. Самка отплывает в защищенное   место и прикрепляет яйца к водорослям или даже просто к камням. Через десять   дней она откладывает вторую серию яиц, в количестве от двадцати до тридцати,   совсем не встречаясь с caмцом между первой и второй кладкой; эти яйца, видимо,   оплодотворяются прямо у нее в клоаке. Как правило, еще через семь-восемь дней   происходит третья и четвертая очередь откладывания яиц, также уже   оплодотворенных; на этом третьем этапе количество яиц колеблется от пятнадцати   до двадцати. Через промежуток времени от одной до трех недель из яиц   вылупливаются подвижные маленькие головастики с ветвеобразными жабрами. Уже через   год эти головастики становятся взрослыми саламандрами, способными к   размножению.      

Рассмотрим   теперь наблюдение мисс Бланш Кистемекерс над двумя самками и   одним самцом Андриаса Шейхцери, содержащимися в неволе. В период спаривания   самец выбрал себе лишь одну из двух самок и преследовал ее достаточно жестоким   образом: когда она от него уплывала, он бил ее сильными ударами хвоста. Ему не   нравилось, что она принимала пищу, и он стремился оттеснить ее от корма; он   явно желал полностью завладеть ее вниманием и прямо терроризировал ее. Выпустив   молоку, он набросился на вторую самку с намерением сожрать ее; пришлось удалить   его из резервуара и поместить отдельно. Несмотря на это, вторая самка тоже   отложила в общем счете шестьдесят три оплодотворенных яйца. Мисс Кистемекерс   отметила, однако, что в течение всего периода у всех троих животных края клоак   значительно опухали. Итак, можно прийти к выводу, пишет мисс Кистемекерс, что   оплодотворение у Андриаса происходит не путем совокупления и даже не путем   излияния молок на яйца, а посредством того, что можно назвать половой средой.      

Как   видно, не требуется даже временного сближения животных, чтобы оплодотворить   яйца. Это привело молодую исследовательницу к целому ряду интересных опытов она   поместила самца и самок отдельно, когда наступила пора спаривания, она выдавила   молоки из самца и бросила их в воду самкам. После этого самки начали класть   оплодотворенные яйца. В ходе дальнейших экспериментов мисс Кистемекерс   профильтровала молоки, а фильтрат, из которого были удалены сперматозоиды   (получилась прозрачная, со слабой кислотностью, жидкость), вылила в резервуар,   где жили самки. И в этом случае самки отложили яйца, каждая примерно по   пятидесяти штук, причем большинство из них оказались оплодотворенными и   развились в нормальных головастиков. Именно это привело мисс Кистемекерс к   важному открытию половой среды, представляющей собой самостоятельное   звено между партеногенезом и размножением путем половых сношений.   Оплодотворение яиц происходит попросту вследствие химического изменения среды   (определенного рода окисления, причем нужную кислоту до сих пор не удалось   получить искусственным путем). Это изменение каким-то образом связано с половой   функцией самца, но в самой этой функции, собственно говоря, нет никакой   надобности. Тот факт, что самец соединяется с самкой, представляет собой,   видимо, пережиток более древнего этапа развития, когда оплодотворение у   Андриаса происходило так же, как и у других земноводных. Это соединение, как   правильно подчеркивает мисс Кистемекерс, лишь своего рода унаследованная   иллюзия отцовства; в действительности же самец не является отцом головастиков,   а всего-навсего совершенно безличным химическим фактором, создающим половую   среду, которая и есть единственная оплодотворяющая сила. Если поместить в один   резервуар сто пар саламандр Андриас Шейхцери, мы могли бы вообразить, что туг   имеет место сто индивидуальных половых актов; в действительности же это – единый   акт, а именно – коллективная сексуализация данной среды, или, если выразиться   точнее, – определенное окисление воды, на которое созревшие яйца Андриаса   реагируют развитием в головастиков. Составьте искусственным путем этот   неизвестный нам кислотный агент, я самцы будут не нужны.      

Итак,   половая жизнь удивительного Андриаса является нам как Великая Иллюзия; его эротическая   страстность, его брачные устремления и половая тирания, его временная верность,   его неуклюжее и медлительное наслаждение – все это, строго говоря, лишние,   изжившие себя, почти символические действия, сопровождающие или, гак сказать,   украшающие на самом деле безличный акт оплодотворения, каковым является   создание оплодотворяющей половой среды. Странное безразличие, с которым самки   принимают это бесцельное, френетическое индивидуальное ухаживание самцов, явно   свидетельствует о том, что самки инстинктивно чувствуют в этих брачных церемониях   всего лишь формальный обряд или вступление к подлинному брачному акту, в ходе которого   они, то есть самки, взаимодействуют в половом отношении с оплодотворяющей   средой, мы бы сказали, что самка Андриаса яснее понимает это обстоятельство и   относится к нему более трезво, без эротических иллюзий.      

(Эксперименты   мисс Кистемекерс дополнил своими интересными опытами ученый аббат Бонтемпелли.   Он высушил и размолол молоку Андриаса и пустил ее в воду, где содержались   самки; и в этом случае самки начали откладывать оплодотворенные яйца. Тот же   результат получился, когда он высушил и размолол половые органы Андриаса-самца,   и тогда, когда он выдержал их в спирте, и когда выварил их, а экстракт влил в   воду к самкам. Тем же самым увенчался и его опыт, когда он ввел в резервуар к   самкам вытяжку гипофиза самца и – даже выделения подкожных желез самца, взятых   в период течки. Во всех этих случаях самки сначала никак не реагировали на   примеси, но постепенно они прекращали поиски пищи и застывали без движения,   буквально оцепенев, а через несколько часов начинали извергать из себя студенистые   яйца, величиной примерно с фасоль)      

В этой   связи следует упомянуть и о странном обряде – так называемой пляске   саламандр (имеется в виду не «Саламандр-данс», вошедший за последнее время   в моду, особенно в высшем обществе, и названный епископом Хирамом «самым   непристойным танцем, о котором ему когда-либо приходилось слышать»). Сущность   пляски саламандр заключается в следующем: вечерами в полнолуние (за исключением   периода спаривания) на берег выходят Андриасы, причем только самцы, усаживаются   в круг и начинают извиваться верхней половиной туловища, извиваться особым,   волнообразным движением. Это движение вообще характерно для крупных саламандр,   во время названной «пляски» они отдаются ему со страстью, исступленно, до   полного изнеможения, подобно пляшущим дервишам. Некоторые ученые считали это бешеное   кружение и топтание неким культом Луны и, следовательно, принимали его за   религиозный обряд; другие, в противоположность первым, усматривали в нем танец,   в сущности своей эротический, и объясняли его именно той организацией половой   жизни, о которой мы уже говорили. Мы сказали, что у Андриаса Шейхцери   оплодотворяющей силой является так называемая половая среда, представляющая   собой массового и безличного посредника между самцами и самками. Мы сказали   также, что самки воспринимают эти безличные половые отношения куда более   реалистично и просто, чем самцы, которые по-видимому, из свойственного им инстинктивного   тщеславия и воинственности – хотят по крайней мере сохранить видимость полового   триумфа и потому разыгрывают роли влюбленных и супругов – собственников.   Это – одна из величайших эротических иллюзий, любопытным образом опровергаемая   именно этими плясками, этими большими праздниками самцов, которые есть не что   иное, как инстинктивное стремление осознать себя Коллективом Самцов. Существуют   мнения, что с помощью этого массового танца саламандры подавляют атавистичную и   бессмысленную иллюзию полового индивидуализма самцов; извивающаяся, опьяненная,   толпа – не более не менее как Массовый Самец, Коллективный Жених и Великий   Оплодотворитель, который вершит свой торжественный брачный танец и предается   великому свадебному обряду при странном исключении самок, которые тем временем   равнодушно чавкают, пожирая разных рыб и сепий. Известный ученый Чарльз   Дж. Пауэлл, назвавший эти саламандровые торжества Пляской   Мужского Принципа, пишет: "Разве не видим мы в этих всеобщих обрядах   самцов самый корень и источник странного коллективизма саламандр? Ведь если   подумать, то подлинную общность в животном мире мы найдем только там, где жизнь   и развитие вида опираются не на принцип брачной пары у пчел, у муравьев и   термитов Общность пчел можно выразить словами: «Я, Материнский Улей». Общность   же саламандр выражается совсем иначе «Мы, Мужской Принцип». Только все самцы   сообща, которые в данный момент чуть ли не всеми своими порами выделяют плодоносную   половую среду, и являются Великим Самцом, проникающим в лона самок и щедро воспроизводящим   жизнь. Их отцовство – коллективное; поэтому и все естество их – коллективное и   проявляется в совместных действиях, в то время как самки, кончив класть яйца,   до следующей весны ведут более или менее разобщенную и уединенную жизнь. Община   состоит из одних самцов. Только самцы выполняют общие задачи. Нет другого вида   животных, где бы самки играли столь второстепенную роль, как у Андриаса; они   исключены из жизни общины, да и не проявляют к ней ни малейшего интереса. Их   время придет, когда Мужской Принцип насытит среду кислотой, едва ли поддающейся   изучению химии, но настолько жизненосной, что она, растворенная в морской воде,   воздействует на организм самок даже в бесконечно малых дозах. Кажется, сам   Океан становится самцом, оплодотворяя на берегах миллионы зародышей.      

Если не   считать петушиной горделивости, – продолжает Чарльз Дж. Пауэлл, –   природа у большинства животных видов наделила превосходством жизненных сил   именно самок. Самцы существуют для собственного удовольствия и для того, чтобы   убивать; это – надменные и хвастливые одиночки, тогда как самки представляют   сам род во всей его силе и со всеми свойственными ему добродетелями У Андриаса   (и частично у человека) соотношение в корне иное; образование общности самцов и   мужской солидарности сообщает самцу явное биологическое превосходство; и самцы   определяют развитие этих видов в гораздо большей степени, чем самки. Быть может,   именно благодаря такому исключительно мужскому направлению развития у Андриаса   столь сильно проявляются технические, то есть типично мужские   способности. Андриас – прирожденный техник со склонностью к массовому труду,   эти вторичные мужские половые признаки, го есть технический талант и   склонность к организации, развиваются в нем на наших глазах так быстро и   успешно, что можно было бы говорить о чудесах природы, если бы мы не знали,   сколь могучим жизненным фактором являются именно половые детерминанты. Andrias   Scheuclizeri – это animal faber [63],   и, возможно, уже в ближайшее время он превзойдет в области техники самого человека   – причем исключительно в силу лото природного факта, что он создал сообщество   самцов в чистом виде".      

 Книга вторая. ПО   СТУПЕНЯМ ЦИВИЛИЗАЦИИ      

       

1. Пан Повондра читает   газеты      

       

Одни   собирают почтовые марки, другие – первопечатные книги. Пан Повондра, швейцар в особняке   Г. X. Бонди, долго не мог найти смысла жизни; много лет он колебался между   увлечением древними гробницами и страстью к международной политике; и вдруг   однажды вечером ему неожиданно открылось, чего именно недоставало ему до сих   пор для полноты жизни. Великие открытия обычно приходят неожиданно…      

В тот   вечер пан Повондра читал газеты, пани Повондрова штопала Франтику носки, а Франтик   делал вид, будто зубрит левые притоки Дуная. Было уютно и тихо.      

– С   ума сойти можно!… – проворчал пан Повондра.      

– Что   случилось? – спросила его пани Повондрова, вдевая нитку в иглу.      

– Да   все эти саламандры, – ответил Повондра-отец. – Вот здесь напечатано,   что за последний квартал их было продано семьдесят миллионов штук.      

– Это   много, правда? – сказала пани Повондрова.      

– Еще   бы! Это, матушка, потрясающая цифра. Подумай только – семьдесят   миллионов! – Пан Повондра покачал головой. – Люди, наверное,   заработали на этом бешеные деньги. А какие работы затеваются! – прибавил   он после минутного раздумья. – Вот здесь рассказывается, как повсюду   лихорадочно строят новые земли и острова. Я тебе говорю, что теперь люди могут   понаделать столько материков, сколько им заблагорассудится. Это, матушка,   великое дело. Это, я тебе скажу, больший прогресс, чем открытие Америки.      

Пан   Повондра с минуту обдумывал свои слова.      

– Новая   историческая эпоха, понимаешь? – сказал он. – Да, матушка, мы живем в   великие времена.      

Снова   наступило продолжительное молчание. Внезапно Повондра-отец энергичнее задымил   своей трубкой.      

– И   подумать, что без меня ничего бы не было!      

– Чего   не было бы?      

– Да   торговли саламандрами. И «нового века». Если поразмыслить, то не кто иной, как   я, пустил в ход все это дело.      

Пани   Повондрова подняла глаза от дырявого носка.      

– Это   как же понимать?      

– А   так, что я пустил тогда этого капитана к пану Бонди. Если бы я о нем не   доложил, капитан в жизни не встретился бы с паном Бонди. Если бы не я, матушка,   не вышло бы ничего. Ровно ничего.      

– Капитан   мог найти кого-нибудь другого, – заметила пани Повондрова.      

Трубка   Повондры-отца презрительно захрипела.      

– Много   ты понимаешь! На такую вещь способен только Г.X. Бонди. Да, уж он-то видит   дальше, чем… не знаю кто. Другие увидели бы в этом только сумасбродство или   подвох. Но пан Бонди – ого! У него, голубчика, есть нюх!…      

Пан   Повондра задумался.      

– Этот   самый капитан… как его… да, Вантох… на вид был самый обыкновенный человек.   Такой добродушный толстяк… Другой швейцар сказал бы ему – куда, братец? Хозяина   нет дома, и так далее. Но у меня словно какое-то предчувствие было, что ли.   Доложу-ка я о нем, сказал я себе; мне, наверное, влетит от пана Бонди, но я   возьму на себя грех, доложу Я всегда говорю, у швейцара должно быть особое   чутье. Иной раз позвонит какой-нибудь тип, выглядит как барон, а окажется   агентом по продаже комнатных холодильников. А в другой раз явится толстяк – и   смотри-ка, что в нем сидит!      

– Надо   уметь разбираться в людях, – сказал в заключение Повондра-отец. – Ты   видишь. Франтик, что может сделать человек, даже если он занимает скромное   положение. Бери пример с меня и старайся всегда исполнять свой долг, как это   делал я.      

Пан   Повондра торжественно и с чувством подтвердил свои слова кивком головы.      

– Я   мог бы не пускать капитана дальше порога и избавить себя от беготни по   лестнице. Другой швейцар надулся бы и захлопнул дверь перед его носом И тем   самым сорвал бы такой замечательный всемирный прогресс. Помни, Франтик, если бы   каждый человек исполнял свой долг, на свете жилось бы как в раю! И слушай   внимательно, когда с тобой говорит отец!      

– Да,   папочка, – буркнул Франтик с несчастным видом.      

Повондра–   отец откашлялся.      

– Дай-ка   мне, матушка, ножницы. Надо бы вырезать это из газеты, чтобы оставить после себя   какую-нибудь память.      

Так пан   Повондра начал собирать газетные вырезки о саламандрах. Его страсти коллекционера   мы обязаны многими материалами, которые без него канули бы в бездну забвения.   Он вырезывал и сохранял все, что находил в печати о саламандрах. Не станем   скрывать, что после некоторых колебаний он научился по-мародерски расправляться   в своем излюбленном кафе с газетами, в которых было какое-либо упоминание о   саламандрах, и достиг при этой редкой, почти престидижитаторской виртуозности в   искусстве незаметно выдирать из газеты нужный лист и засовывать его в карман   под самым носом у обер-кельнера. Как известно, каждый коллекционер способен на воровство   и даже на убийство, если речь идет о том, чтобы пополнить коллекцию новым экземпляром,   и это нисколько не чернит его моральный облик.      

Теперь   его жизнь имела смысл, ибо это была жизнь коллекционера. Вечер за вечером он разбирал   и перечитывал свои вырезки под снисходительным взглядом пани Повондровой,   которая знала, что каждый мужчина – отчасти сумасшедший и отчасти ребенок;   пусть лучше забавляется своими вырезками, чем ходит в пивную и играет в карты.   Она даже очистила в комоде место для его коробок, которые он сам смастерил для   своей коллекции. Можно ли требовать большего от жены и хозяйки?      

Даже сам   Г. X. Бонди был как-то раз изумлен энциклопедическими познаниями пана Повондры   во всех вопросах, касающихся саламандр. Пан Повондра, немного стесняясь,   признался, что собирает все, что было где-либо напечатано о саламандрах, и   показал хозяину свои коробки. Г. X. Бонди добродушно похвалил его коллекцию.   Да, только большие люди могут быть такими благосклонными, и только влиятельные   люди умеют осчастливить других так, что это им не стоит ни гроша; большие   господа вообще умеют устраиваться. Пан Бонди, например, просто-напросто распорядился,   чтобы из канцелярии синдиката «Саламандра» Повондре посылали все вырезки о саламандрах,   которые не стоило хранить в архиве. И счастливый, несколько удрученный Повондра   ежедневно стал получать целые кипы документов на всех языках мира; из них особо   благоговейное почтение внушали ему газеты, напечатанные славянскими или   греческими буквами, а также еврейскими, арабскими, китайскими, бенгальскими,   тамильскими, яванскими, бирманскими или тааликскими письменами.      

– И   подумать только, – говорил он, созерцая их, – что без меня ничего   этого не было бы!      

Как мы   уже сказали, коллекция пана Повондры сохранила много исторических материалов,   относящихся ко всей затее с саламандрами. Отсюда, однако, не следует, что она   могла бы удовлетворить ученого историографа. Прежде всего пан Повондра,   которому недоставало специального образования в области вспомогательных   исторических дисциплин и методологии архивного дела, не снабжал свои вырезки ни   указанием источника, ни соответствующей датой, так что по большей части мы не   знаем, где и когда был опубликован тот или иной документ. Во-вторых, ввиду чрезмерного   обилия накоплявшихся у него материалов, пан Повондра сохранял главным образом   большие статьи, которые он считал более важными, тогда как краткие заметки и   телеграфные сообщения он попросту выбрасывал в ящик с углем, в результате чего   сохранилось чрезвычайно мало фактических данных и сведений обо всем этом   периоде. В-третьих, к делу весьма заметно приложила руку сама пани Повондрова:   когда коробки пана Повондры угрожающе переполнялись, она потихоньку вытаскивала   из них часть вырезок и сжигала их; это повторялось по нескольку раз в год. Она   щадила только те материалы, которые поступали не в таком большом   количестве, – как, например, тексты, напечатанные малабарскими, тибетскими   или коптскими письменами; эти вырезки сохранились почти в полном комплекте, но,   ввиду некоторых пробелов в нашем образовании, от них мало проку. Таким образом,   имеющийся у нас под рукой материал по истории саламандр отличается такою же   отрывочностью, как, скажем, поземельные книги XIII столетия нашей эры или   собрание сочинений поэтессы Сафо. До нас лишь случайно дошли документальные Данные,   касающиеся различных моментов того грандиозного процесса, который мы, несмотря   на все пробелы, попытаемся объединить под заголовком «По ступеням цивилизации».      

 2. По ступеням   цивилизации      

       

       (История саламандр) [64]      

       

В том   историческом периоде, который Г. X. Бонди возвестил на достопамятном общем собрании   Тихоокеанской Экспортной Компании пророческими словами о начинающейся утопии [65], мы не можем   исчислять исторические процессы веками или десятилетиями, как это делалось во   всей предшествующей мировой истории, но можем вести счет лишь по четвертям   года, измеряя время промежутками между выходом квартальных экономических обзоров   [66].      

В ту   эпоху история вырабатывалась – если можно так выразиться – в крупных масштабах;   поэтому и темпы истории необычайно (предположительно – раз в пять) ускорились.   Сейчас мы просто-напросто не можем ждать несколько сот лет, пока с нашим миром   случится что-нибудь, хорошее или дурное. Например, переселение народов, которое   когда-то тянулось несколько веков, при современной организации транспорта могло   бы быть полностью осуществлено за каких-нибудь три года; иначе на нем ничего не   заработаешь. Точно так же обстоит дело с ликвидацией Римской империи, с   колонизацией вновь открытых континентов, с истреблением индейцев и так далее.   Все это можно было бы устроить теперь несравненно быстрее, если поручить дело   финансово мощным предприятием. В этом отношении грандиозные успехи синдиката «Саламандра»   и его огромное влияние на мировую историю, несомненно, указывает путь грядущим   поколениям.      

Таким   образом, история саламандр с самого начала характеризуется хорошей и рациональной   организацией. В этом первая, но отнюдь не единственная, заслуга синдиката   «Саламандра»; вместе с тем следует признать, что наука, филантропия,   просвещение, печать и другие факторы также немало содействовали необычайному   распространению и прогрессу саламандр. Но все же именно синдикат «Саламандра»,   так сказать, день за днем открывал перед саламандрами все новые и новые берега   и страны, хотя ему и приходилось преодолевать много препятствий, тормозящих эту   экспансию [67].   По квартальным обзорам синдиката «Саламандра» можно проследить, как постепенно   заселяются саламандрами индийские и китайские, порты; как эта колонизация захватывает   африканское побережье и делает прыжок на американский континент, причем в   Мексиканском заливе создаются новые, самые усовершенствованные инкубаторы; как   наряду с этими широкими волнами колонизации в разные места посылаются небольшие   группы саламандр, играющие роль авангарда будущего экспорта. Так, например,   синдикат «Саламандра» послал в подарок голландскому Waterstaat'y тысячу   первоклассных саламандр, городу Марселю для очистки Старой Гавани он подарил   шестьсот саламандр и тому подобное. Словом, в отличие от заселения земного шара   людьми, распространение саламандр происходило планомерно и в крупном масштабе;   если бы это дело было предоставлено природе, то оно, наверное, растянулось бы   на сотни и тысячи лет; в самом деле, природа никогда не была такой   предприимчивой и расчетливой, как человеческая промышленность и торговля. Спрос   на саламандр оказал, по-видимому, влияние и на их плодовитость; средняя   производительность самки повысилась до ста пятидесяти головастиков в год.   Некоторая регулярная убыль саламандр, причиной которой были акулы, прекратилась   почти совершенно, когда саламандр вооружали подводными револьверами и пулями   дум-дум для защиты от хищных рыб [68].      

Распространение   саламандр не всюду шло одинаково гладко. Кое-где консервативные круги резко   протестовали против ввоза новой рабочей силы, усматривая в этом   недобросовестную конкуренцию с человеческим трудом [69].      

Некоторые   высказывали опасения, что саламандры, питающиеся мелкими разновидностями   морской фауны, создадут угрозу для рыболовства. Другие утверждали, что своими   подводными норами и ходами саламандры подрывают берега и острова. По правде   сказать, немало было людей, прямо предостерегавших против использования   саламандр; но так уж повелось испокон веков, что всякое новшество, все, что   служит прогрессу, наталкивается на сопротивление и недоверие; так было с   фабричными машинами, и то же самое повторилось с саламандрами.      

В   некоторых местах возникали недоразумения другого рода [70], но благодаря   энергичному содействию мировой печати, которая правильно оценила как   грандиозные перспективы торговли саламандрами, так и связанные с нею доходы от   крупных объявлений, внедрение саламандр в большинстве случаев было встречено с   одобрением и живейшим интересом, а иногда даже с воодушевлением [71].      

Торговля   саламандрами сосредоточивалась главным образом в руках синдиката «Саламандра»,   который перевозил их на своих собственных, специально для этой цели построенных   наливных судах. Центром торговли и своего рода биржей саламандр был   «Саламандровый дом» в Сингапуре.      

Приведем   подробное и объективное описание этой торговли, помеченное «E. w. 5 октября»      

       

       

      

       

"Читатель   газет может ежедневно найти подобное сообщение в экономическом отделе своей   газеты среди телеграмм о ценах на хлопок, олово или пшеницу. Вы, конечно, уже   знаете, что означают эти загадочные цифры и слова? Ну да, это торговля   саламандрами, или S-Trade. Но о том, как выглядит эта торговля в   действительности, большинство читателей имеет довольно слабое понятие. Быть   может, они представляют себе кишащий тысячами саламандр огромный базар, по которому   расхаживают купцы в тропических шлемах или чалмах, рассматривают выставленный   товар, чтобы наконец ткнуть пальцем в какую-нибудь хорошо сложенную, здоровую   молодую саламандру со словами «Давайте-ка мне эту. Сколько с меня?»      

На самом   деле торговля саламандрами выглядит совершенно по-иному В сингапурском мраморном   дворце S-Trade вы не увидите ни единой саламандры, но лишь проворных и   элегантных служащих в белых костюмах принимающих заказы по телефону "Да,   сэр! Leading идет по шестьдесят три Сколько? Двести штук? Да, сэр. Двадцать.   Heavy и сто восемьдесят Team. O'key, понимаю. Пароходом – за пять недель Right?   Thank you, sir [72]!"   Весь дворец S-Trade звенит от телефонных разговоров, он похож скорее на   какое-нибудь министерство или банк, чем на рынок, между тем это белое   изысканное здание с ионическими колоннами вдоль фасада – более крупное мировое   торжище, чем багдадский базар времен Гарун аль Рашида.      

Но   вернемся к процитированному нами торговому бюллетеню с его коммерческим жаргоном.      

Лидинг   – это   специально отобранные, интеллигентные, как правило, трехлетние саламандры, тщательно   выдрессированные для исполнения обязанностей надсмотрщиков и десятников в рабочих   колоннах саламандр. Они продаются только поштучно, независимо от веса в них   ценится только интеллигентность. Сингапурские лидинги, говорящие на хорошем   английском языке, считаются наилучшими и самыми надежными. Поштучно   предлагаются к продаже и другие марки саламандр десятников, например так называемые   Капитаны, Инженеры, Malaian Chiefs [73],   Foremanders [74]   и т. д., но лидинги ценятся выше, чем кто бы то ни было. Сейчас цена на них   колеблется около шестидесяти долларов за штуку.      

Хэви   – это   тяжелые, атлетически сложенные, обычно двухлетние саламандры, весом от ста до   ста двадцати фунтов Они продаются только командами (так называемыми bodis), по   шести штук в каждой. Они выдрессированы для самых тяжелых физических работ,   как, например, ломка скал, выворачивание больших камней и т. д. Если в   приведенном бюллетене стоит «Хэви-317», то это значит, что за команду (body) из   шести тяжелых саламандр платят триста семнадцать долларов. На каждую такую   команду полагается, как правило, один лидинг в качестве десятника и   надсмотрщика.      

Тим – эго обыкновенные рабочие   саламандры, весом от восьмидесяти до ста фунтов, которых продают только   дружинами («тимами») по двадцать штук; они предназначаются для массовых работ и   применяются главным образом при землечерпательных работах, при сооружении   насыпей или плотин и тому подобное. На каждый такой тим полагается один лидинг.      

Одд-джобс -самостоятельная категория. Это   саламандры, у которых по тем или иным причинам, – например, потому что они   были выращены не на больших, специально оборудованных саламандровых   фермах, – нет надлежащей специальной выучки. Это, строго говоря,   полудикие, хотя нередко весьма одаренные саламандры. Их покупают поштучно или   дюжинами и ими пользуются для разных вспомогательных или более мелких работ, на   которые невыгодно посылать целые команды или дружины. Если лидинг, так сказать,   элита среди саламандр, то одд-джобс можно сравнить с мелким пролетариатом. В   последнее время их покупают по преимуществу как сырье, которое отдельные   предприниматели сами дрессируют, сортируя его на лидинг, хэви, тим и трэш.      

Трэш,   или брак (отбросы, отходы),   – что   неполноценные, слабые или страдающие каким-нибудь физическим недостатком   саламандры; их продают не поштучно и не определенными партиями, а лишь оптом,   на вес – обычно по нескольку десятков тонн; килограмм живого веса стоит сейчас   от семи до десяти центов. Собственно говоря, неизвестно, на что они годны и для   каких целей их покупают – очевидно, для каких-нибудь более легких работ в воде –   во избежание недоразумений, напомним, что саламандры не съедобны для людей.   Трэш покупают почти исключительно китайские перекупщики; куда именно они их   отправляют – остается не выясненным.      

Спаун – это просто-напросто   саламандровый помет, точнее – головастики в возрасте до одного года. Их   покупают сотнями, и они имеют очень хороший сбыт, главным образом благодаря   своей дешевизне и тому, что их перевозка требует минимальных издержек; их   обучают уже на месте, вплоть до того, когда они становятся пригодными к работе.   Спаун перевозят в бочках, так как головастики не покидают воды, – в   противоположность взрослым саламандрам, которым необходимо выходить из воды   каждый день. Часто в спауне попадаются необычайно одаренные особи, которые   стоят даже выше стандартизованного типа лидингов; это придает своеобразный   интерес сделкам, касающимся спауна. Высоко одаренных саламандр продают потом по   нескольку coт долларов за штуку, американский миллионер Дерикер заплатил даже   две тысячи долларов за саламандру, бегло говорящую на девяти языках, и отправил   ее в Майами на специальном пароходе, перевозка сама по себе обошлась ему почти   в двадцать тысяч долларов. В последнее время саламандровый помет покупают   главным образом для так называемых саламандровых конюшен, в которых   производится отбор и тренировка резвых спортивных саламандр; их запрягают – по   три штуки – в плоскодонные лодки, построенные в виде раковин. Гонки саламандр,   запряженных в раковины, сейчас в большой моде и являются любимейшим   развлечением молодых американок на Палм-Бич, в Гонолулу и на Кубе, их называют   «гонки тритонов», или «регата Венеры». В легкой разукрашенной раковине,   скользящей по морской глади, стоит гонщица в чрезвычайно коротеньком и   чрезвычайно роскошном купальном костюме, держа в руках шелковые вожжи саламандровой   тройки, призом служит титул Венеры Мистер Дж. С. Тинкер, прозванный «консервным   королем», купил для своей дочери тройку гоночных саламандр Посейдона, Хенгиста и   Короля Эдуарда, затратив за них свыше тридцати шести тысяч долларов. По все это   выходит уже за рамки настоящей S-Trade, которая ограничивается тем, что   поставляет всему миру солидных лидингов, хэви и тим".      

       

       * * *      

       

"Выше   мы упоминали уже о саламандровых фермах. Пусть читатель не представляет себе   огромных питомников и обнесенных оградой дворов, это – всего лишь несколько   километров пустынного побережья, где разбросано с полдюжины домиков из   гофрированного железа: один для управляющего, один для ветеринара, остальные –   для персонала Лишь во время отлива можно заметить, что с берега спускаются в   море длинные плотины. разделяющие прибрежную полосу на несколько бассейнов один   для помета, другой для категории «лидинг» и т. д., каждую категорию кормят и   дрессируют отдельно И то и другое делается ночью.      

С   наступлением сумерек саламандры вылезают из подводных нор на берег и собираются   вокруг своих преподавателей, обычно отставных солдат. Первый урок – это урок   языка, преподаватель произносит перед саламандрами разные слова, например,   «копать», и наглядно объясняет их смысл. Потом он выстраивает их по четыре в   ряд и учит маршировать, затем следует полчаса гимнастики и отдых в воде. После   перерыва саламандр обучают обращению с разными инструментами и оружием, а затем   в течение трех часов под наблюдением преподавателей они занимаются практикой,   выполняя соответствующие подводные работы. По окончании занятий саламандры   возвращаются в воду и получают саламандровые сухари, которые изготовляются   главным образом из кукурузной муки и сала; лидингов и тяжечых саламандр   подкармливают еще мясом. Лень и непослушание наказываются лишением пищи,   телесных наказаний нет, впрочем саламандры не очень чувствительны к физической   боли. С восходом солнца на саламандровых фермах наступает мертвая тишина люди   отправляются спать, а саламандры исчезают в море.      

Этот   порядок нарушается только два раза в год. Один раз – в период спаривания, когда   саламандр на две недели предоставляют самим себе, а второй – когда на ферму   прибывает наливное судно синдиката «Саламандра» и привозит управляющему приказы   относительно того, сколько саламандр и каких категорий следует отгрузить.   Погрузка производится ночью; судовой офицер, управляющий фермой и ветеринар   садятся за освещенный лампой столик, а сторожа и команда судна отрезают   саламандрам путь к морю. Саламандры одна за другой подходят к столику, где их   осматривают и решают, годны ли они к работе.      

Отобранные   саламандры влезают затем в шлюпки, которые отвозят их на судно. Они делают это   по большей части добровольно, то есть подчиняясь обычному строгому приказанию,   лишь иногда приходится применять легкие принудительные меры, как, например,   связывание. Спаун, то есть помет, просто вылавливается неводом.      

Столь же   гуманно и гигиенично производится и перевозка саламандр на наливных судах.   Через день в их резервуарах при помощи насоса меняется вода; кормят саламандр   превосходно. Смертность во время перевозка едва достигает десяти процентов. По   ходатайству Общества покровительства животным на каждом наливном судне имеется   капеллан, который следит, чтобы к саламандрам относились по– человечески, и   каждую ночь обращается к ним с проповедью, внушая им почтение к людям, а также   долг благодарности, повиновения и любви к их будущим хозяевам, не имеющим   других помыслов, кроме желания отечески заботиться об их благополучии. Надо   сказать, что саламандрам довольно трудно растолковывать, что такое «отеческие   заботы», так как понятие отцовства им незнакомо. Среди более развитых саламандр   для судовых капелланов укоренилось прозвище «Папа-Саламандра» Вполне оправдали   себя также научно-образовательные фильмы, которые во время перевозки показывают   саламандрам, с одной стороны, чудеса человеческой техники, а с другой – будущие   задачи и обязанности саламандр.      

Есть   люди, которые расшифровывают название S-Trade (торговля саламандрами) как Slave   Trade, то есть работорговля. Ну, что же! Как объективные наблюдатели, мы можем   сказать, что, если бы старая работорговля была так хорошо организована, так   безупречна с гигиенической точки зрения, как теперешняя торговля саламандрами,   мы могли бы только поздравить рабов. С более дорогими сортами саламандр обращаются   действительно очень прилично и бережно – хотя бы уже потому, что капитан и   команда судна отвечают своим жалованьем и наградными за жизнь вверенных им   саламандр. Автор этой статьи сам был свидетелем того, как на наливном судне   «С.С.14» самые бессердечные моряки глубоко огорчились, – когда в одном из   резервуаров двести сорок первосортных саламандр заболели острым поносом. Они   ходили смотреть на них чуть ли не со слезами на глазах и выражали свои истинно   гуманные чувства в грубых внешне словах: «На кой черт сдалась нам эта падаль!»      

Когда   вывоз саламандр начал разрастаться, возникла, конечно, и «дикая» торговля;   синдикат «Саламандра» не мог контролировать и эксплуатировать все те поселения   саламандр, которые покойный капитан ван Тох рассеял по мелким отдаленным   островам Микронезии, Меланезии и Полинезии, так что многие саламандровые бухты   были предоставлены самим себе. В результате; наряду с рациональным разведением   саламандр, значительные размеры приобрела также охота на диких саламандр, во   многих отношениях напоминавшая прежний тюлений промысел. Этот промысел был до   некоторой степени нелегальный, но так как законодательства об охране саламандр   не существовало, то в самом худшем случае охотников преследовали лишь за то,   что они без надлежащего разрешения вступили на территорию, находящуюся под суверенитетом   того или иного государства. Но саламандры невероятно расплодились на этих   островах и временами причиняли ущерб полям и огородам туземцев, а потому   «дикие» облавы на саламандр молчаливо рассматривались как естественное   регулирование численного роста саламандр. Вот относящееся к тому времени   описание облавы, сделанное очевидцем.      

       

       Корсары XX века      

       

       Э. Э. К.      

       

"Было   одиннадцать часов вечера, когда капитан нашего парохода приказал спустить национальный   флаг и приготовить шлюпки. Ночь была лунная, подернутая серебристым туманом. Мы   гребли к небольшому островку; это был, кажется, остров Гарднера из группы Фениксовых   островов. В такие лунные ночи саламандры выходят на берег и танцуют; вы можете   подойти к ним вплотную, – они не заметят вас, – до такой степени они   увлечены своей массовой немой пляской. Нас было двадцать человек; мы вышли на берег   и с веслами в руках, двигаясь рассыпным строем, начали оцеплять полукругом   темную толпу, копошившуюся на пляже, залитом молочным светом луны.      

Трудно   передать впечатление, производимое пляской саламандр. Около трехсот животных   сидят на задних ногах, образуя правильный круг и повернувшись лицом к центру;   внутри круг пустой. Саламандры не шевелятся: они словно оцепенели. Это похоже   на частокол вокруг какого-то таинственного алтаря; но здесь нет ни алтаря, ни   бога. Вдруг одно из животных зачмокает: «Тс-тс-тс», – и начнет волнообразно   извиваться верхней частью туловища; это колебательное движение передается по   кругу дальше, дальше, и через несколько секунд все саламандры, не двигаясь с места,   извиваются все быстрей и быстрей, без единого звука, все фантастичнее, с   каким-то бешеным упоением. Минут через пятнадцать какая-нибудь из саламандр   ослабевает; за ней другая, третья; качнувшись еще несколько раз, они застывают   в изнеможении; и снова все сидят неподвижно, как статуи. Через некоторое время   где-нибудь опять тихо прозвучит: «Тс-тс-тс», – опять какая-нибудь   саламандра начнет извиваться, и ее танец сразу передается всему кругу. Я знаю,   мое описание кажется очень механическим: но прибавьте к этому молочно– белый   свет луны я протяжный ритмический шум прибоя; во всем этом было нечто   непреодолимо магическое, я бы сказал – колдовское. Я остановился, горло у меня   сжалось от невольного чувства то ли жути, то ли восторга. «Шевели ногами, дырку   простоишь!» – крикнул мне ближайший сосед. Мы сузили свое кольцо вокруг танцующих   животных.      

Люди   держали весла наперевес и разговаривали вполголоса – скорее потому, что стояла   ночь, чем из опасения, что саламандры могут их услышать. «К центру, бегом!» –   скомандовал офицер. Мы бросились на извивающийся круг; весла с глухими ударами   обрушились на спины саламандр. Только теперь саламандры в испуге очнулись и   отпрянули к центру; некоторые пытались проскользнуть к морю, но, получив удар   веслом, отлетали назад, вопя от боли и страха. Мы загоняли их в середину; места   было мало, и они теснились, давя друг друга, как сельди в бочке, – их   копошилось тут несколько слоев. Десять человек сдерживали их в ограде из весел,   а остальные тыкали и колотили веслами тех, кто пытался проползти под оградой   или прорваться через нее. Это был сплошной клубок черного, извивающегося,   смятенно квакающего мяса, на которое сыпались глухие удары. Но вот между двумя   веслами открылся проход; одна из саламандр проскользнула туда и была оглушена   ударом дубинки по затылку; за ней другая, третья, пока их не набралось около   двадцати. «Замкнуть!» – скомандовал офицер, и проход между веслами закрылся.   Булли Бич и мулат Динго схватили оглушенных саламандр за ноги (каждый по две) и   поволокли по песку к шлюпке, словно мешки. Случалось порой, что тело саламандры   застревало между камнями; тогда матросы дергали ожесточенно и резко, и нога   отрывалась. «Не беда, – бурчал старый Майкл, стоявший возле меня, –   новая отрастет». Когда оглушенных саламандр побросали в шлюпку, офицер сухо   скомандовал: «Следующих!» И снова на затылки саламандр посыпались удары дубинки.   Этот офицер по фамилии Беллами был образованный и скромный человек,   превосходный шахматист. Но это была охота, или, точнее, промысел; какие же тут   могли быть церемонии! Так мы поймали свыше двухсот саламандр; около семидесяти   остались на месте они были, по-видимому, мертвы и не стоило перетаскивать их.      

На   пароходе пойманных саламандр швырнули в резервуар. Наш пароход был старым нефтеналивным   судном, плохо вычищенные резервуары воняли керосином, и вода в них была подернута   радужной маслянистой пленкой, только крышку резервуара удалили, чтобы открыть   доступ воздуху. Когда туда набросали саламандр, это выглядело как   отвратительная густая похлебка с лапшой; кое-где «лапша» слабо и жалко   шевелилась, но в этот день ее оставили в покое, чтобы саламандры могли прийти в   себя. Назавтра явились четыре человека с длинными шестами и стали тыкать ими в   «похлебку» (профессионалы в самом деле называют это «супом»); они перемешивали   тела, густо набившие резервуар, а высматривали те из них, которые уже не   шевелились или у которых мясо отваливалось от костей; они подцепляли их   длинными крюками и вытаскивали из резервуара. «Похлебка очищена?» – спросил   потом капитан. «Да, сэр!» – «Подлейте туда воды». – «Есть, сэр». Такую   очистку надо было повторять ежедневно; и каждый раз приходилось выбрасывать в   море от шести до десяти штук «испорченного товара», как его называют здесь; наш   пароход неотступно сопровождала целая свита огромных, откормленных на славу   акул. От резервуара несло ужасающим зловонием; хотя вода периодически менялась,   она была желтого цвета, полна нечистот и размокших сухарей; в ней вяло   шевелились или тупо лежали черные, тяжело дышащие тела. «Ну, этим еще   повезло, – твердил старый Майкл. – Я видел пароход, на котором их   перевозили в железных баках из-под бензола, они там все подохли».      

Через   шесть дней мы запасались новым товаром на острове Наномеа.      

       

       * * *      

       

Вот как   выглядит торговля саламандрами; правда, это нелегальная торговля, точнее говоря   – современное корсарство, которое расцвело чуть ли не в одну ночь. Утверждают,   что почти четверть всех продаваемых и покупаемых саламандр добыта таким путем.   Есть поселения саламандр, где синдикату «Саламандра» невыгодно содержать   постоянные фермы; а на небольших тихоокеанских островах саламандр развелось   столько, что они делаются прямо обузой; туземцы не любят их и уверяют, что   своими норами и проходами они просверливают целые острова, вот почему и   колониальные власти и сам синдикат «Саламандра» смотрят сквозь пальцы на   разбойничьи набеги на саламандр. Считают, что около четырехсот корсарских судов   занимаются исключительно похищением саламандр. Наряду с мелкими   предпринимателями этим современным корсарством занимаются и большие пароходные   компании, крупнейшая из которых – Тихоокеанская торговая компания; ее правление   находится в Дублине, а президентом состоит достоуважаемый мистер Чарльз Б.   Гарриман. Год назад положение было еще хуже; китайский бандит Тенг, располагавший   тремя судами, нападал прямо на фермы синдиката «Саламандра» и в случае   сопротивления не стеснялся убивать весь служебный персонал; в ноябре прошлого   года Тенг со своей флотилией был потоплен американской канонеркой «Миннетонка»   у острова Мидуэй. С тех пор саламандровое корсарство приобрело менее дикие   формы и стало неуклонно расширяться, после того как были достигнуты известные   соглашения, при соблюдении которых оно негласно допускалось, так, например, при   нападении на побережье, принадлежащее другому государству, следовало спускать   национальный флаг; под прикрытием саламандрового корсарства запрещалось производить   ввоз и вывоз других товаров; захваченных таким способом саламандр нельзя было   продавать по демпинговым ценам, и при торговых сделках они должны были считаться   второсортными.      

В   нелегальной торговле саламандры идут по цене от двадцати до двадцати двух долларов   за штуку; они считаются хотя и более низкосортной, зато весьма выносливой   разновидностью, хотя бы уже потому, что выдержали столь жестокое обращение на   корсарских пароходах. Считается, что после таких перевозок в живых остается от   двадцати пяти до тридцати процентов похищенных саламандр; но зато уж эти могут   перенести что угодно. На коммерческом жаргоне их называют ^Макароны", и в   последнее время сведения о них появляются в регулярных торговых бюллетенях.      

       

       * * *      

       

Через   два месяца после описанной облавы я сидел с Беллами за шахматной доской в вестибюле   «Отель де Франс» в Сайгоне; я уже не был, конечно, наемным матросом.      

– Слушайте,   Беллами, – сказал я ему, – вы порядочный человек и, как говорится,   джентльмен. Неужели вам не противно служить делу, которое по существу не что   иное, как гнуснейшая работорговля?      

Беллами   пожал плечами.      

– Саламандры   – это саламандры, – уклончиво проворчал он.      

– Двести   лет тому назад говорили, что негры – это негры.      

– А   разве это было не так? – ответил Беллами. – Шах!      

Эту партию   я проиграл. Меня вдруг охватило такое чувство, будто каждый ход на шахматной   доске не нов и был уже когда-то кем-то сыгран. Быть может, и история наша была   уже кем-то разыграна, а мы просто переставляем свои фигуры, делая те же ходы, и   стремимся к тем же поражениям, какие уже были когда-то. Возможно, что именно   такой же порядочный и скромный Беллами ловил когда-то негров на берегу Слоновой   Кости и перевозил их на Гаити или в Луизиану, предоставляя им подыхать в трюме.   И он не думал сделать ничего плохого, этот Беллами. Беллами никогда не хочет   ничего плохого. Поэтому он неисправим.      

– Черные   проиграли! – удовлетворенно сказал Беллами и встал, потягиваясь всем   телом.      

Помимо   хорошо организованной торговли саламандрами и широкой пропаганды в печати,   величайшую роль в распространении саламандр сыграла грандиозная волна   технического прожектерства, захлестнувшая в ту эпоху весь мир. Г. X. Бонди   справедливо предвидел, что человеческий ум отныне начнет работать в масштабах   новых материков и новых Атлантид. В течение всего Века Саламандр между   представителями технической мысли продолжался оживленный и плодотворный спор о   том, надо ли сооружать тяжелые континенты с железобетонными берегами, или легкую   сушу в виде насыпи из морского песка. Почти каждый день появлялись на свет   новые гигантские проекты. Итальянские инженеры предлагали, с одной стороны,   построить «Великую Италию», охватывающую почти все пространство Средиземного   моря (между Триполи, Балеарскими и Додеканесскими островами), а с другой –   создать на восток от Итальянского Сомали новый континент, так называемую   Лемурию, которая со временем покрыла бы весь Индийский океан; и действительно,   с помощью целой армии саламандр против сомалийской гавани Могдиш был насыпан   островок площадью в тринадцать с половиной акров. Япония разработала и отчасти   осуществила проект устройства нового большого острова на месте Марианских   островов, а также собиралась соединить Каролинские и Маршальские острова в два   больших острова, заранее наименованные «Новый Ниппон»; на каждом из них   предполагалось даже устроить искусственный вулкан, который напоминал бы будущим   островитянам священную Фудзияму. Ходили также слухи, будто немецкие инженеры   тайно строят в Саргассовом море тяжелый бетонный материк, то есть будущую   Атлантиду, которая могла бы угрожать Французской Западной Африке; но, по– видимому,   они успели только заложить фундамент. В Голландии приступили к осушению   Зеландии; Франция соединила Гранд-Тер, Бас-Тер и Ла-Дезирад на Гваделупе в один   благодатный остров. Соединенные Штаты начали сооружать на 37-м меридиане первый   авиационный остров (двухъярусный, с грандиозным отелем, спортивным стадионом,   луна-парком и кинотеатром на пять тысяч человек). Словом, казалось, пали   последние преграды, которыми мировой океан ограничивал размах человеческой   деятельности; настала радостная эпоха потрясающих технических замыслов; человек   осознал, что только теперь он становится Хозяином Мира – благодаря саламандрам,   которые вышли на мировую арену в нужный момент и, так сказать, по исторической   необходимости. Спора нет – саламандры не могли бы распространиться в таких   невиданных масштабах, если бы наш век, век техники, не подготовил для них   столько рабочих задач и такого обширного поля для постоянного их использования.   Будущее Рабочих Моря, качалось, было теперь обеспечено на долгие столетия.      

Видную   роль в развитии торговли саламандрами сыграла также наука, которая очень скоро   обратила свое внимание на изучение как физиологии, так и психологии саламандр.      

Приводим   здесь отчет о научном конгрессе в Париже, написанный очевидцем.      

       

       «PREMIER CONGRES   D'URODELES»      

       

"Его   называют для краткости «Конгресс хвостатых земноводных», хотя его официальное   название несколько длиннее, а именно – «Первый международный конгресс зоологов,   посвященный исследованию психологии хвостатых земноводных». Но настоящий   парижанин не любит трехсаженных названий; ученые профессора, заседающие в   аудитории Сорбонны, для него просто «messieurs les Urodeles», «господа хвостатые   земноводные», – и точка. Или еще более кратко и почтительно – «сез zoos-la»   [75].      

Мы   отправились взглянуть на ees zoos-la скорее из любопытства, чем по долгу   репортерской службы. Из любопытства, возбуждаемого, конечно, не   университетскими знаменитостями, по большей части очкастыми и пожилыми, но   теми… созданиями (почему мы никак не решаемся сказать «животными»?), о которых   написано уже так много, начиная от ученых фолиантов и кончая бульварными   песенками, и которые, по словам одних, не что иное, как газетная выдумка, а по   словам других – существа, во многих отношениях более одаренные, чем сам царь   природы и венец творения, как еще и сейчас (после мировой войны и других   исторических событий) именует себя человек. Я рассчитывал, что прославленные   господа участники конгресса, посвященного психологическому исследованию   хвостатых земноводных, дадут нам, профанам, точный и окончательный ответ на   вопрос, как обстоит дело с пресловутой понятливостью Andrias'a Scheuchzeri; что   они скажут нам: да, это существо разумное или по крайней мере столь же   восприимчивое к цивилизации, как вы и я; а поэтому на будущее время с ним надо   считаться так же, как должны мы считаться с будущностью человеческих рас,   зачислявшихся некогда в категории диких и примитивных… Сообщаю, что ни такого   ответа, ни даже такого вопроса мы на конгрессе не слыхали; современная наука   слишком специализировалась для того, чтобы заниматься подобного рода   проблемами.      

Ну что   же, займемся изучением того, что на языке науки называется душевной жизнью животных.   Вон тот высокий господин с всклокоченной бородой чернокнижника, который сейчас   свирепствует на кафедре, – это знаменитый профессор Дюбоск; по– видимому,   он громит какую-то превратную теорию какого-то уважаемого коллеги, но в этой   части его доклада мы не в состоянии разобраться как следует. Лишь немного   спустя нам становится понятным, что свирепый чернокнижник говорит о цветовых   ощущениях у Andrias'a и о его способности различать те или иные оттенки цвета.   Не знаю, правильно ли я понял, но у меня осталось впечатление, что Andrias, по–   видимому, немного страдает дальтонизмом, зато профессор Дюбоск, должно быть,   страшно близорук, судя по тому, как он подносил свои листочки к толстым, ярко поблескивающим   стеклам очков.      

После   него говорил улыбающийся японский ученый, д-р Окагава, что-то о реактивной дуге   и о признаках, которые наблюдаются, если перерезать какой-то чувствительный   нерв в мозгу Andrias'a; потом он рассказал, что делает Andrias, если разрушить   у него орган, соответствующий ушному лабиринту. Затем профессор Реман подробно   объяснил, как Andrias реагирует на раздражение электрическим током. Это вызвало   ожесточенный спор между ним и профессором Брукнером. C'est un type [76], этот   профессор Брукнер: маленький, злобный, суетливый до трагического; помимо   прочего, он утверждал, что Andrias снабжен столь же несовершенными органами   чувств, как и человек, и столь же беден инстинктами; с чисто биологической   точки зрения, он точно такое же вырождающееся животное, как и человек, и,   подобно ему, старается возместить свою биологическую неполноценность с помощью   того, что мы называем интеллектом.      

Однако   остальные специалисты, как кажется, не принимали профессора Брукнера   всерьез-вероятно потому, что он не перерезывал чувствительных нервов и не   посылал в мозг Andrias'a электрических зарядов. После Брукнера профессор ван   Диттен тихим, почти благоговейным голосом описывал, какие расстройства   появляются у Andrias'a, если удалить у него правую височную долю головного   мозга или затылочную извилину в левом мозговом полушарии. Затем американский   профессор Деврайнт сделал доклад…      

Виноват,   честное слово, я не знаю, о чем он делал доклад, так как в этот момент мне   начала сверлить голову мысль о том, какие расстройства появились бы у   профессора Деврайнта, если бы у него удалили правую височную долю головного   мозга; как реагировал бы улыбающийся д-р Окагава, если бы его раздражали   электрическим током, и как вел бы себя профессор Реман, если бы кто-нибудь   разрушил у него ушной лабиринт. Я почувствовал также, что не совсем уверен   насчет того, как обстоит у меня дело со способностью различать цвета или с   фактором t в моих моторных реакциях. Меня мучило сомнение, имеем ли мы право (в   строго научном смысле) говорить о душевной жизни нас самих (то есть людей),   пока мы не выпотрошили друг у друга различные доли головного мозга и не   перерезали один другому чувствительные нервы. Строго говоря, чтобы взаимно   изучить нашу душевную жизнь, нам следовало бы наброситься друг на друга со   скальпелем в руках. Что касается меня, то я готов был в интересах науки разбить   очки профессора Дюбоска или пустить электрический заряд в лысину профессора ван   Диттена, чтобы потом опубликовать статью о том, как они на это реагировали. По   правде сказать, я могу очень живо представить себе это. Менее живо я   представляю себе, что делалось при подобных опытах в душе Andrias'a; но я   думаю, что это – невероятно терпеливое и добродушное создание. Ведь ни одна из   выступивших с докладом знаменитостей не сообщала, чтоб бедняга Andrias   Scheuchzeri, когда-нибудь пришел в ярость.      

Не   сомневаюсь, что Первый конгресс хвостатых земноводных – замечательный успех научной   мысли; но как только у меня выберется свободный день, я отправлюсь в Jardin des   Plantes [77],   прямехонько к бассейну Andrias'a Scheuchzeri и потихоньку скажу ему:      

– Слушай,   саламандра, если когда-нибудь придет твой день, не вздумай научно исследовать   душевную жизнь людей!"      

       

Благодаря   этим научным исследованиям саламандр перестали считать каким-то чудом; под   трезвым светом науки саламандры в значительной мере утратили свой   первоначальный ореол исключительности и необычайности; в качестве объекта   психологических испытаний они проявили весьма средние и неинтересные свойства;   на основании научных выводов их высокую одаренность отнесли к области легенд.   Наука открыла Нормальную Саламандру, которая оказалась скучным и довольно   ограниченным созданием. Только газеты все еще отыскивали время от времени   какую-нибудь Чудо-Саламандру, которая умела множить в уме пятизначные числа, но   и это перестало тешить публику, особенно когда было доказано, что при надлежащей   тренировке этому может научиться и обыкновенный человек. Словом, люди начали   видеть в саламандрах нечто столь же обыденное, как арифмометр или какой-нибудь   автомат; саламандры перестали быть таинственными созданиями, вынырнувшими из   неведомых глубин, неизвестно для чего и почему. К тому же люди никогда не   считают таинственным то, что служит им и приносит пользу, но только то, что   грозит им опасностью или причиняет вред; и так как саламандры оказались   существами в высшей мере и во многих отношениях полезными, то на них теперь   смотрели просто как па составную часть рационального будничного порядка вещей.   -      

Изучением   возможностей использования саламандр занимался, в частности, гамбургский исследователь   Вурман; из его различных статей по этому вопросу приводим в сокращенном виде [78],      

       

      

       

"Эксперименты   с тихоокеанской Исполинской саламандрой (Andrias Scheuchzeri Tschudi), которые   я производил в своей гамбургской лаборатории, преследовали точно определенные   цели: установить степень сопротивляемости саламандр по отношению к перемене   среды и к другим внешним, воздействиям и тем самым выяснить их практическую   применимость в различных географических зонах и при различных условиях.      

Первая   серия экспериментов должна была установить, как долго может выдержать саламандра   пребывание вне воды. Подопытные животные были помещены в сухих бочках при температуре   в 40 – 50°С. Через несколько часов у них наблюдался очевидный упадок сил, но   после обрызгивания водой они снова оживали. По прошествии двадцати четырех   часов они лежали без движения; шевелились только веки; пульс был замедленный;   все физиологические процессы снизились до минимума. Животные явно страдали,   малейшее движение стоило им огромного труда.      

Через   три дня наступает состояние каталептического оцепенения (ксероз); животные не   реагируют, даже когда их прижигают при помощи электрокутора. При повышении   влажности воздуха они начинают подавать некоторые признаки жизни (закрывают   глаза, когда на них направляют яркий свет, и т. п.). Если такую высушенную   саламандру по прошествии семи дней вновь помещали в воду, то через продолжительное   время она оживала; при более длительном высушивании погибало большинство   подопытных животных. Саламандры, выставленные под прямые лучи солнца, гибнут   уже через несколько часов.      

Других   подопытных животных заставили вертеть вал в темноте в очень сухой атмосфере.   Через три часа их производительность стала падать, но вновь поднялась после   обильного обрызгивания. При часто повторяемом обрызгивании животные могли   вертеть вал в течение семнадцати, двадцати, а в одном случае – двадцати шести   часов без перерыва, тогда как человек, над которым производился контрольный   эксперимент, – был в значительной мере обессилен этой механической работой   уже через пять часов. Из этих экспериментов мы можем заключить, что саламандры;   вполне пригодны и для работ на суше, но при соблюдении двух условий: не   выставлять их прямо на солнце и периодически обрызгивать водой всю поверхность   их тела.      

Вторая   серия экспериментов касалась сопротивляемости саламандр – животных тропических   областей – по отношению к холоду. При быстром охлаждении воды они погибали от   катара кишок; но при постепенной акклиматизации они легко привыкали к более   холодной среде; через восемь месяцев они сохраняли бодрость даже при   температуре воды 7°С, если в их пище содержалось больше жиров (от ста пятидесяти   до двухсот граммов в день). Если температура воды опускалась ниже 5°С, они   впадали в оцепенение от замерзания (гелоз); в этом состоянии их можно было   заморозить в глыбе льда и держать так в течение нескольких месяцев; когда же   лед таял и температура воды поднималась выше 5°С, они начинали опять подавать   признаки жизни, а при 7 – 10 градусах принимались оживленно искать пищу. Отсюда   видно, что саламандры могут прекрасно приспособиться к жизненным условиям в   нашем климатическом поясе вплоть до северной Норвегии и Исландии. Для   применения саламандр в полярных условиях потребуются дальнейшие опыты.      

В   противоположность этому значительную чувствительность проявляют саламандры по отношению   к химическим примесям в воде; при опытах с весьма слабым щелочным раствором, со   сточными водами промышленных предприятий, с дубильными веществами и т. п. у   саламандры лоскута ми отпадала кожа; и подопытные животные погибали, как если   бы они были лишены жабер. Следовательно, в наших реках саламандр использовать   нельзя.      

При следующей   серии экспериментов нам удалось установить, сколько времени саламандры могут   выдержать без пищи. Они могут голодать по три недели и больше, и это не   сказывается ни в чем, кроме появления известной вялости. Одну подопытную   саламандру я заставил голодать около шести месяцев; последние три месяца она   непрерывно спала без всякого движения; когда я потом бросил ей в чан рубленую   печенку, то она была так слаба, что не реагировала на пищу, и пришлось   прибегнуть к искусственному питанию. Через несколько дней она ела уже   нормально, и ее можно было использовать для дальнейших экспериментов.      

Последняя   серия экспериментов касалась регенеративной способности саламандр. Если отрубить   у саламандры хвост, то через две недели у нее отрастет новый; с одной   саламандрой мы семь раз повторяли этот эксперимент, и всегда с одинаковым   результатом. Точно так же у саламандр вновь отрастают отрубленные ноги. У   одного подопытного животного мы ампутировали все четыре конечности и хвост;   через тридцать дней все опять было в полном порядке. Если сломать у саламандры   берцовую или плечевую кость, то у нее отпадает вся надломленная конечность и   взамен отрастает новая. Точно так же развивается новый глаз на месте удаленного   и новый язык; интересно, что саламандра, у которой я вырезал язык, разучилась   говорить и должна была учиться сначала. Если ампутировать у саламандры голову   или перерезать ей туловище где-нибудь между шеей и тазом, то животное издыхает.   Наоборот, можно удалить у саламандра желудок, часть кишок, две трети печени и   другие органы без нарушения ее жизненных функций; можно сказать, что почти   полностью выпотрошенная саламандра все еще сохраняет жизнеспособность. Ни одно   другое животное не обладает подобной сопротивляемостью по отношению к какому бы   то ни было ранению, как саламандра. В связи с этим она могла бы быть   первоклассным, почти неуничтожимым военным животным; к сожалению, этому   препятствует ее миролюбивый характер и отсутствие у нее естественного оружия.      

Наряду с   описанными экспериментами мой ассистент д-р Вальтер Кинкель исследовал возможности   использования саламандр в качестве полезного сырья. В частности, он выяснил,   что в организме саламандр содержится необычайно высокий процент йода и фосфора;   не исключено, что в случае необходимости можно было бы добывать из них эти   ценные элементы промышленным способом. Кожа саламандр – сама по себе плохая, но   ее можно размолоть и потом спрессовать под высоким давлением; полученная таким   образом искусственная кожа легка, достаточно прочна и могла бы служить заменой   бычьей коже. Саламандровый жир несъедобен из-за отвратительного вкуса, но   годится в качестве сырья для технических смазочных масел, так как замерзает   лишь при очень низких температурах. Точно так же и мясо саламандр было признано   несъедобным и даже ядовитым, при употреблении в сыром виде оно вызывает острые   боли, рвоту и галлюцинации. После многих опытов, которые д-р Хинкель производил   на самом себе, он выяснил, что эти вредные последствия отпадают, если ошпарить   нарезанное мясо кипятком (подобно тому, как это делается с некоторыми видами   мухоморов) и после основательного промывания положить его на двадцать четыpe   часа в слабый раствор марганцевого калия. Будучи потом приготовлено в вареном   или тушеном виде, оно имеет вкус плохой говядины.      

Мы съели   в таком виде саламандру по кличке Ганс; это было умное и развитое животное, отличавшееся   большими способностями к научной работе; оно работало в отделении д-ра Хинкеля   в качестве лаборанта, и ему можно было доверять самые тонкие химические   анализы. Мы подолгу беседовали с ним в свободные вечера, забавляясь его   ненасытной любознательностью. К сожалению, нам пришлось расстаться с нашим   Гансом, так как он ослеп после моих экспериментов с трепанацией черепа. Мясо у   него было темное и ноздреватое, но не вызвало никаких неприятных последствий.   Не подлежит сомнению, что в военное время саламандровое мясо может служить   желательной и дешевой заменой говядины"      

       

В конце   концов вполне естественно, что, когда на свете развелось несколько сот   миллионов саламандр, они перестали быть сенсацией, тот интерес, который они   возбуждали в публике, пока были какой то новинкой, доживал свои последние дни   лишь в киногротесках («Салли и Анди, две добрые саламандры») и на эстрадах   кабаре, где особенно безголосые куплетисты и шансонетки выступали в неотразимо   комической роли саламандр, подражая их скрипучему выговору и коверкая на все   лады грамматику. Как только саламандры сделались широко распространенным повседневным   явлением, изменилась, так сказать, их проблематика [79]. Итак, великая   сенсационность саламандр довольно скоро потускнела; ее место заняло нечто   другое, до известной степени более солидное, а именно – Саламандровый Вопрос.   Застрельщиком Саламандрового Вопроса – как это не раз случалось в истории   человеческого прогресса – оказалась женщина. Это была мадам Луиза Циммерман,   директриса пансиона для девиц в Лозанне, которая с необычайной энергией и   неостывающим пылом проповедовала по всему свету свой благородный лозунг «Дайте   саламандрам систематическое школьное образование!». Долгое время она   наталкивалась на непонимание со стороны общественности, хотя неустанно   подчеркивала, с одной стороны, прирожденную сообразительность саламандр, а с   другой – ту опасность, которая может возникнуть для человеческой цивилизации,   если саламандры не будут получать тщательного умственного и нравственного воспитания.   «Подобно тому как римская культура погибла от вторжения варваров, точно так же   погибнет и наша цивилизация, если она окажется островом среди моря духовно   угнетенных существ, которым закрыт доступ к высшим идеалам современного   человечества», – так пророчески взывала она на шести тысячах трехстах   пятидесяти семи лекциях, прочитанных ею во всех женских клубах Европы и   Америки, а также в Японии, Китае, Турции и других местах. "Чтобы сохранить   культуру, надо сделать ее всеобщим достоянием. Мы не можем спокойно   пользоваться ни благами нашей цивилизации, ни плодами нашей культуры, пока   вокруг нас прозябают миллионы и миллионы несчастных, униженных существ,   искусственно содержащихся в животном состоянии. Подобно тому как лозунгом   девятнадцатого столетия было Освобождение Женщины, так лозунгом нашего века   должно быть: «Дайте саламандрам систематическое обучение!» И так далее, и так   далее. Благодаря своему красноречию и невероятному упорству мадам Луиза   Циммерман сумела мобилизовать женщин всего мира и собрала достаточные средства   для того, чтобы учредить в Болье (возле Ниццы) первую гимназию для саламандр,   где помет саламандр, работающих в Марселе и Тулоне, обучают французскому языку   и литературе, риторике, светским манерам, математике и истории культуры [80]. Несколько   меньший успех имела женская гимназия для саламандр в Ментоне, где преподавание   основных предметов – музыки, диетической кухни и тонкого рукоделия (мадам   Циммерман настаивала на этих предметах по соображениям главным образом   педагогическим) – столкнулось с явным недостатком сообразительности, а иногда и   прямо с упорным невниманием со стороны юных гимназисток-саламандр. В   противоположность этому, первые публичные экзамены молодых саламандр мужского   пола прошли с таким поразительным успехом, что после этого (стараниями Общества   покровительства животным) был учрежден Морской политехникум для саламандр в   Каннах и Саламандровый университет в Марселе; именно здесь саламандра впервые   получила степень доктора прав.      

Отныне   вопрос воспитания саламандр вступил на путь быстрого и нормального развития   Прогрессивные педагоги выдвинули против образцовых Ecoles Zimmcimann   (циммермановских школ) много серьезнейших возражений. В частности, они   утверждали, что устарелые гуманитарные школы человеческой молодежи не годятся –   для воспитания подрастающих поколений саламандр; они решительно отвергали   преподавание литературы и истории и рекомендовали уделять побольше места и   времени практической программе, то есть таким предметам, как естественные   науки, работа в школьных мастерских, техническое обучение, физическая культура   и т.п. Эту так называемую реформированную школу, или «Школу практической   жизни», в свою очередь, яростно громили сторонники классического образования,   заявляя, что только на основе латыни можно приобщить саламандр к культурным   достижениям человечества и что мало научить их говорить, если мы не научим их   цитировать поэтов и выражаться с цицероновским красноречием. На эту тему   завязался долгий и довольно жаркий спор, который под конец разрешился тем, что   школы для саламандр взяло в свое ведение государство, а школы для человеческой   молодежи были преобразованы с тем, чтобы, по возможности, приблизить их к   идеалам реформированной школы для саламандр.      

Вполне   естественно, что и в других государствах стали раздаваться призывы к обязательному   систематическому обучению саламандр в подчиненных государственному надзору   школах. Постепенно к этому пришли во всех приморских странах (за исключением,   конечно, Великобритании); а так как саламандровые школы не были обременены   грузом старых классических традиции и могли, следовательно, воспользоваться   всеми новейшими методами психотехники, технологического воспитания, допризывной   подготовки и другими последними педагогическими достижениями, то в них вскоре   установилась та современнейшая и с научной точки зрения прогрессивнейшая   система обучения, которая справедливо сделалась предметом зависти всех педагогов   и воспитанников человеческой школы.      

Вместе   со школьным обучением саламандр появился на свет языковый вопрос. Какой из существующих   на свете языков должны прежде всего изучать саламандры? Саламандры родом с тихоокеанских   островов, естественно, говорили на «pidgin-English», который они переняли от   туземцев и матросов; многие изъяснялись по малайски или на других местных   наречиях. Саламандр, предназначенных для сингапурского рынка, приучали говорить   на «basic-English», то есть на научно-упрошенном английском языке, который   обходится несколькими сотнями выражений и опускает устарелые грамматические формы;   этот реформированный стандартный английский язык стали поэтому называть   «саламандер-инглиш» В образцовых Ecoles Zimmermann саламандры объяснялись на   языке Корнеля, однако вовсе не по националистическим соображениям, а лишь потому,   что этого требует высшее образование; наоборот, в реформированных школах их   обучали эсперанто, как языку удобопонятному. Кроме того, в то время появились   еще пять или шесть универсальных языков, которые должны были прийти на смену   вавилонской путанице и дать всему миру – как людям, так и саламандрам – единый   общий язык; конечно, было много споров о том, какой из этих универсальных   языков наиболее целесообразен, благозвучен и универсален. В конечном счете получилось,   что каждая нация пропагандировала свой собственный Универсальный Язык [81].      

Когда   саламандровые школы перешли в руки государства, все дело упростилось: в каждой   стране саламандр обучали языку соответствующей правящей нации. Хотя саламандры   изучали иностранные языки довольно легко и охотно, однако их лингвистические   способности не лишены были некоторых своеобразных недостатков, объяснявшихся   отчасти устройством их органов речи, а отчасти причинами психологического   характера так, например, они с трудом выговаривали длинные многосложные слова и   старались свести их к одному слогу, который произносили, квакая; вместо   "р" они выговаривали "л", а на свистящих звуках шепелявили;   опускали грамматические окончания, никак не могли научиться различать   "я" и «мы», и им было все равно, относится ли данное слово к мужскому   или женскому роду (по– видимому, в этом проявилось их половое бесстрастие,   покидавшее их только в период спаривания)". Словом, любой язык претерпевал   в их устах характерные изменения, своего рода рационализацию, сводившую его к   простейшим, рудиментарным формам. Достойно внимания, что их неологизмы, их   произношение и их грамматическая примитивность начали быстро   распространяться, – с одной стороны, среди портового люда, с другой – в   так называемом высшем обществе; отсюда эта разговорная манера перешла в газеты   и вскоре сделалась всеобщей. Из речи людей исчезло большинство грамматических   форм, отпали окончания, вымерли падежи; золотая молодежь упразднила   "р" и научилась шепелявить; редко кто из образованных людей мог бы   еще сказать, что значит «индетерминизм» или «трансцендентный» – по той простой   причине, что и для людей эти слова сделались слишком длинными и неудобопроизносимыми.      

Словом,   плохо ли, хорошо ли, но саламандры стали говорить почти на всех существующих   языках, в зависимости от того, на чьем побережье они жили. В чехословацкой   печати, кажется в «Народних листах» [82],   появилась тогда статья которая (вполне основательно) с горечью спрашивала,   почему саламандры не изучают также и чешский язык, если есть на свете   земноводные, говорящие по-португальски, по-голландски и на языках других малых   наций "Наша нация не имеет, к сожалению, собственных морских   берегов, – признавал автор статьи, – и потому у нас нет саламандр, но   если у нас нет своих морей, то это еще не значит, что мы не вносим в мировую   культуру такую же, а во многих отношениях даже более значительную лепту, чем   многие нации, языки которых изучаются тысячами саламандр. Было бы только справедливо,   если бы саламандры познакомились с нашей духовной жизнью, но как могут они   приобщиться к ней, если среди них нет никого, кто владел бы нашим языком. Не   будем ждать, пока кто-нибудь поймет свой культурный долг и учредит кафедру   чешского языка и чехословацкой литературы в одном из саламандровых учебных   заведений. Как говорит поэт: «не надо верить никому на свете, нет у нас там   друга – нет ни одного» [83].   Постараемся же сами исправить дело, – взывал автор статьи. – Все,   чего мы до сих пор добились в мире, сделано нашими собственными силами! Наше   право и наша обязанность – стремиться к тому, чтобы найти друзей и среди   саламандр; но, по-видимому, наше министерство иностранных дел не уделяет   должного внимания пропаганде нашей культуры и нашей продукции среди саламандр,   хотя другие малые нации жертвуют миллионы, чтобы открыть перед саламандрами   сокровищницы своей культуры и в то же время пробудить в них интерес к изделиям   своей промышленности".      

Эта   статья возбудила большое внимание главным образом в Союзе промышленников и имела   по крайней мере тот результат, что был издан краткий учебник «Чешский язык для   саламандр» с примерами из чехословацкой изящной литературы. Это звучит   неправдоподобно, но книжка действительно разошлась в количестве свыше семисот   экземпляров: следовательно, это был замечательный успех" [84].      

Вопросы   образования и языка составляли лишь одну сторону грандиозной Саламандровой   Проблемы, которая, так сказать, вырастала под боком у человечества. Так,   например, вскоре возник вопрос: как, собственно, относиться к саламандрам,   точнее – какое уделить им место в обществе. В первые, если можно их так   назвать, доисторические годы Саламандрового Века различные Общества   покровительства животным ревностно заботились о том, чтобы с саламандрами не обращались   жестоко и бесчеловечно; благодаря их неустанному вмешательству власти почти   всюду следили за тем, чтобы к саламандрам полностью применялись полицейские и   ветеринарные правила, установленные для других видов домашнего скота. Кроме   того, принципиальные противники вивисекции подписали много протестов и петиций,   требуя запрещения научных экспериментов на живых саламандрах. В ряде государств   действительно были изданы такие законы [85].   Однако по мере развития образования среди саламандр становилось все более   сомнительным, можно ли просто распространять на них общие правила   покровительства животным; по каким-то не вполне ясным причинам это казалось   неловким. Тогда была основана международная Лига покровительства саламандрам   (Salamander Protecting League) – под попечительством герцогини Хеддерсфилд. Эта   Лига, насчитывавшая свыше двухсот тысяч членов, главным образом жителей Англии,   проделала большую, достойную всяческих похвал работу; в частности, она добилась   того, что на морских побережьях были устроены специальные площадки, где, без   помех со стороны любопытствующих зрителей, саламандры могли устраивать свои «собрания   и спортивные празднества» (под этим разумелись, вероятно, лунные танцы); во   всех учебных заведениях и даже в Оксфордском университете учащимся внушали,   чтобы они не кидали камнями в саламандр; были приняты некоторые меры к тому,   чтобы молодых головастиков в саламандровых школах не слишком обременяли   уроками; и, наконец, те места, где работали и жили саламандры, были обнесены высоким   забором, который ограждал саламандр от всяких беспокойств, а главное – в   достаточной мере отделял мир саламандр от мира людей [86]. Однако этой похвальной   частной инициативы, которая стремилась построить отношения между человеческим   обществом и саламандрами на началах приличия и гуманности, вскоре оказалось   недостаточно.      

Было,   конечно, сравнительно легко «включить саламандр в производственный процесс», но   гораздо труднее и сложнее оказалось вместить их в рамки существующего   общественного порядка. Правда, люди консервативные утверждали, что здесь не   может быть и речи о каких-либо юридических или социальных проблемах;   саламандры, говорили они, являются просто собственностью своего хозяина,   который отвечает за них и, в частности, за тот вред, который они могли бы   причинить, несмотря на свою несомненную интеллигентность, саламандры – не что   иное, как объект права, вещь или имущество, и всякие специальные законодательные   постановления, касающиеся саламандр, были бы посягательством на священные права   частной собственности. Другие возражали на это, что саламандры, как существа   интеллигентные и в значительной мере способные отвечать за свои деяния, могут   по собственному умыслу и притом различнейшими способами нарушать действующие   законы. С какой же стати должен собственник саламандр нести ответственность за   те проступки, которые позволят себе его саламандры. Такой риск, несомненно, подорвал   бы частную инициативу в области работ, выполняемых саламандрами. В море ведь   нет заборов, и там нельзя запереть саламандр, чтобы держать их под надзором.   Поэтому нужно законодательным путем обязать самих саламандр уважать   человеческий правопорядок и подчиняться правилам, которые будут установлены для   них [87].      

Насколько   известно, законы о саламандрах были изданы прежде всего во Франции. Первый из   них определял обязанности саламандр в случае мобилизации и войны; второй закон   (так называемый закон Деваля) предписывал саламандрам селиться только в тех   прибрежных пунктах, которые укажет им их собственник или соответствующий орган   департаментской администрации; третий закон гласил, что саламандры обязаны   беспрекословно подчиняться всем полицейским распоряжениям; в случае   неподчинения полицейские власти имеют право карать их заключением в сухом и   светлом месте и даже долгосрочным отстранением от работы. Левые партии тотчас   внесли в парламент предложение разработать систему социальных законов для   саламандр, которые ограничили бы их трудовые повинности и возложили на работодателей   определенные обязательства по отношению к трудящимся саламандрам (например,   двухнедельный отпуск в период весеннего спаривания); в противоположность этим   партиям крайние левые потребовали вообще изгнать из общества всех саламандр,   как враждебных трудящимся массам, ибо саламандры слишком много, и притом почти   бесплатно работают на капиталистов, чем ставят под угрозу жизненный уровень рабочего   класса. В поддержку этого требования в "Бресте началась забастовка, а в   Париже произошли крупные демонстрации, в результате было много раненых, и   кабинет Деваля вынужден был подать в отставку В Италии саламандры были   подчинены специальной Саламандровой корпорации, состоящей из предпринимателей и   представителей власти, в Голландии они находились в ведении министерства водных   сооружении; словом, каждое государство решало Саламандровую Проблему по-своему,   и все по-разному. Но многочисленные правительственные распоряжения, которые   определяли гражданские обязанности и ограничивали чисто животную свободу   саламандр, были, в общем, всюду одинаковы.      

Разумеется,   тотчас вслед за изданием первых законов о саламандрах появились люди, которые   во имя юридической логики доказывали, что если человеческое общество налагает   на саламандр известные обязанности, то оно должно признать за ними и некоторые   права. Государство, издавая законы для саламандр, тем самым признает их   свободными и правомочными субъектами права и даже своими подданными; а в таком   случае надо каким-то образом упорядочить их взаимоотношения с государством, под   юрисдикцией которого они находятся. Можно, конечно, считать саламандр   иностранными иммигрантами, но тогда государство не вправе налагать на них определенные   обязанности и повинности на случай мобилизации и войны, как это сделали все цивилизованные   страны (за исключением Англии). В случае военного конфликта мы наверняка   потребуем от саламандр, чтобы они защищали наши побережья; но тогда мы не можем   отказать им в известных гражданских правах, как то: избирательное право, право   собраний, право на представительство в различных выборных органах и так далее [88]. Раздавались   даже требования о предоставлении саламандрам своего рода подводной автономии,   но все эти и другие подобные же рассуждения оставались всегда чисто   академическими; дело не дошло до каких-либо практических выводов главным   образом потому, что саламандры нигде и никогда не добивались никаких   политических прав.      

Так же,   без участия саламандр и без видимого интереса с их стороны, протекала другая   крупная дискуссия вокруг вопроса – можно ли крестить саламандр. Католическая   церковь с самого начала твердо держалась той точки зрения, что это недопустимо   ни под каким видом; поскольку саламандры не принадлежат к Адамову потомству и   не были зачаты в первородном грехе, они не могут быть очищаемы от этого греха   таинством святого крещения. Святая церковь не желает входить в обсуждение   вопроса, обладают ли саламандры бессмертной душою или какими-нибудь другими   дарами господней благодати; ее благорасположение к саламандрам может выражаться   лишь в поминаний их в особой молитве, которая будет произноситься в   определенные дни наряду с молитвой за души в чистилище и предстательством за   неверующих [89].   Не так просто было разрешить этот вопрос протестантским церквам; правда, они   признавали за саламандрами разум, а следовательно, и способность воспринять   христианское учение, но не решались принять их в лоно церкви и тем самым   сделать своими братьями во Христе. Они ограничились поэтому изданием (в сокращенном   виде) священного писания для саламандр на непромокаемой бумаге и распространили   его в миллионах экземпляров; предполагалось также сочинить для саламандр, по   аналогии с «basic-English», нечто вроде «basic-christian», то есть сведенное к   основным принципам и упрощенное христианское учение; но сделанные в этом   направлении опыты вызвали столько теологических споров, что в конце концов от   этой затеи пришлось отказаться [90].   Не столь щепетильны были некоторые религиозные секты (особенно американские),   которые посылали к саламандрам своих миссионеров, чтобы они проповедовали им   Истинную Веру и крестили их по словам писания: «Идите по всему миру, учите все   народы». Но лишь немногим миссионерам удалось проникнуть за заборы, отделявшие   саламандр от людей; предприниматели запрещали им доступ к саламандрам, чтобы   они своими проповедями не отрывали их понапрасну от дела. И поэтому то тут, то   там можно было видеть, как у просмоленного забора стоит проповедник, окруженный   собаками, и под аккомпанемент яростного лая тщетно, но горячо излагает слово   божие.      

Несколько   большим распространением пользовался среди саламандр монизм; некоторые из них   верили также в материализм, золотой стандарт и прочие научные догмы. Популярный   философ Георг Секвенц сочинил даже специальную религию для саламандр, высшим и   главнейшим догматом которой была вера в Великого Саламандра Правда, это учение   совсем не привилось у саламандр, зато нашло очень много приверженцев среди   людей, особенно в больших городах, где в короткий срок появилось множество   тайных храмов саламандрового культа [91].      

Сами   саламандры позднее приняли почти всюду иную религию, причем неизвестно, откуда   они ее взяли. Это было поклонение Молоху, которого они представляли себе в виде   исполинской саламандры с человеческой головой; по слухам, у них под водой были   огромные идолы из чугуна, которые они заказывали у Армстронга или Круппа, но   подробности их религиозных обрядов, будто бы необычайно таинственных и   жестоких, так и остались неизвестными, потому что совершались под водой. По   видимому, эта религия распространилась у них потому, что имя Молоха напоминало   им естественно-научное (molche) или немецкое (Molch) название саламандры.      

Как   видно из изложенного, Саламандровый. Вопрос в течение долгого времени сводился   к тому, в состоянии ли (и если да, то в какой мере) саламандры, будучи   существами разумными и в значительной степени цивилизованными, пользоваться   теми или иными человеческими правами, хотя бы где-то на грани человеческого   общества и человеческого порядка; иными словами, это был внутренний вопрос   каждого отдельного государства, разрешавшийся в рамках гражданского права.   Долгие годы никому не приходило в голову, что Саламандровый. Вопрос может иметь   крупнейшее международное значение и что с саламандрами придется, пожалуй, иметь   дело не только как с мыслящими существами, но и как с единым саламандровым   коллективом или саламандровой нацией.      

Строго   говоря, первый шаг к такому пониманию саламандровой проблемы сделали те эксцентричные   христианские секты, которые пытались окрестить саламандр, ссылаясь на слова писания:   «Идите по всему миру, учите все народы». Тем самым впервые было заявлено, что   саламандры нечто вроде нации [92].      

Различные   организации обратились к саламандрам с воззваниями [93].      

Саламандровой   Проблемой занялось со временем и Международное бюро труда в Женеве. Там столкнулись   два противоположных взгляда. Одни признавали саламандр новой категорией   работающих и добивались распространения на них в полном объеме социального   законодательства, касающегося рабочего времени отпусков с сохранением зарплаты,   страхования по инвалидности и старости и так далее.      

Другие,   наоборот, заявляли, что в лице саламандр растет опасная конкуренция трудящимся   людям и что использование труда саламандр просто надо запретить как   антисоциальное явление. Против этого предложения выступили, однако, не только   работодатели, но и делегаты от рабочих, которые ссылались на то, что саламандры   перестали быть только новой рабочей армией, но сделались крупным потребителем   со все возрастающим значением. Они привели данные о том, в каком небывалом   объеме возросла за последнее время занятость рабочих в металлообрабатывающей   промышленности (инструменты, машины и чугунные идолы для саламандр), военной,   химической (подводные взрывчатые вещества), бумажной (учебники для саламандр),   цементной, лесной, искусственного корма (Food) и многих других отраслей; тоннаж   торгового флота увеличился по сравнению с досаламандровыми временами на 27   процентов, добыча угля – на 18,6 процента. Косвенным путем – благодаря   повышению числа занятых рабочих и уровня благосостояния людей – увеличивается   оборот и в других отраслях промышленности. Наконец, в самое последнее время саламандры   стали заказывать разные детали машин по собственным чертежам; из них они монтируют   под водой пневматические сверла, молоты, подводные двигатели, печатные станки,   подводные радиопередатчики и другие механизмы собственной конструкции. За эти   детали саламандры платят повышением производительности труда. Уже сейчас пятая   часть всей мировой продукции тяжелой промышленности и точной механики зависит   от заказов саламандр. Уничтожьте саламандр, и вам придется закрыть одну пятую   всех предприятий; вместо нынешнего процветания миллионы людей окажутся без   работы.      

Международное   бюро труда не могло, конечно, не считаться с этими возражениями. В конечном   счете после долгих переговоров было достигнуто компромиссное решение, в котором   говорилось, что «вышеозначенные работополучатели группы S (земноводные) могут   быть заняты только в воде или под водой, а на берегу – лишь на расстоянии не   более десяти метров от наивысшей черты прилива; они не имеют права добывать   уголь или нефть на морском дне, не имеют права производить для сбыта на суше   бумагу, текстильные товары или искусственную кожу из водорослей и т.д.». Эти   ограничения саламандровой продукции были сведены в кодекс из девятнадцати   параграфов, которых мы не приводим подробно по той простой причине, что с ними,   само собой разумеется, нигде не считались; но в качестве образчика   широкомасштабного, подлинно международного решения экономической и социальной   стороны Саламандрового Вопроса этот кодекс являл собой внушительный и   интересный документ.      

Несколько   медленнее подвигалось дело с международным признанием саламандр в других   областях, в частности в области культурных взаимоотношений. Когда в специальном   журнале за подписью Джона Симэна появилась многократно цитировавшаяся потом   статья «Геологическое строение морского дна у Багамских островов», то никто не   подозревал, что это – научный труд ученой саламандры; но когда научные   конгрессы, различные академии и ученые общества стали получать от исследователей-саламандр   сообщения и работы по вопросам океанографии, географии, гидробиологии, высшей   математики и других точных наук, то это всякий раз вызывало большое смущение и   даже негодование, которое великий д-р Мартель выразил в словах: «Эта мразь   хочет нас учить?» Японский ученый, д-р Оношита, который отважился процитировать   сообщение одной саламандры о развитии желткового мешка у головастика   глубоководной морской рыбки Argyropelecus hemigymnus Cocco, подвергся бойкоту   со стороны ученого мира и сделал себе харакири; для университетской науки стало   вопросом чести и корпоративной гордости не замечать ни одной научной работы   саламандр. Тем большее внимание (если не возмущение) вызвал жест Университетского   центра в Ницце [94],   который пригласил д-ра Шарля Мерсье, высокоученую саламандру из тулонского   порта, выступить на торжественном акте, где д-р Мерсье с огромным успехом   прочел лекцию о теории сечений конусов в неэвклидовой геометрии.      

На   торжестве в Ницце в числе других присутствовала, как известно, делегатка женевской   организации, мадам Мария Диминяну. Эта замечательная и благородная дама была   так тронута скромными манерами и ученостью д-ра Мерсье («Pauvre petit, –   воскликнула она, – il est tellement laid» [95], что поставила целью   своей кипучей и деятельной жизни принятие саламандр в Лигу наций. Напрасно   политические деятели объясняли красноречивой и энергичной даме, что саламандры,   не имея нигде на свете ни суверенной государственной власти, ни собственной   территории, не могут быть членами Лиги наций. Мадам Диминяну начала   пропагандировать идею, что в таком случае саламандры должны получить где-нибудь   свободную территорию и обзавестись подводным государством. Эта идея была в   достаточной мере нежелательна, если не просто дерзка; но в конце концов нашли   счастливый выход я решили, что при Лиге наций будет учреждена специальная   «Комиссия по изучению Саламандрового Вопроса», в состав которой пригласят также   двух делегатов от саламандр, в качестве одного из делегатов, по настоянию мадам   Диминяну, пригласили д-ра Шарля Мерсье из Тулона, стал некий дон Марио, толстая   ученая саламандра с острова Куба, занимавшаяся научной работой в области   планктона и морских растений. В ту пору это был высший предел международного   признания саламандр [96].      

Итак мы   наблюдаем энергичный и непрестанный подъем в развитии саламандр. Численность их   определяют уже в семь миллиардов, хотя с ростом цивилизации плодовитость их   резко падает (до двадцати – тридцати головастиков в год на самку). Они заселили   уже свыше шестидесяти процентов всех побережий земного шара, полярные побережья   еще не заняты их поселениями, но канадские саламандры уже начинают колонизовать   берета Гренландии и даже оттесняют эскимосов внутрь страны, захватывая в свои   руки рыболовство и торговлю рыбьим жиром.      

Рука об   руку с их количественным ростом продолжается и культурный прогресс; установив   обязательное школьное обучение, они наставили себя в ряд с цивилизованными   нациями и могли уже похвастать сотнями собственных подводных газет, выходящих   миллионными тиражами, прекрасно оборудованными научными институтами и так   далее.      

Разумеется,   этот культурный подъем не всегда проходил гладко и без внутренних неурядиц. Мы,   правда, чрезвычайно мало знаем о внутренних делах саламандр, но, судя по   некоторым признакам (например, по найденным трупам саламандр с откушенными   носами и головами), под морскою гладью долгое время свирепствовал яростный и   затяжной идейный спор между старосаламандрами и младосаламандрами [97].   Младосаламандры стояли, видимо, за прогресс без всяких преград и ограничений,   заявляя, что и под водой надо перенять материковую культуру целиком со всеми ее   достижениями, не исключая футбола, флирта, фашизма и половых извращений. Наоборот,   старосаламандры, по-видимому, консервативно цеплялись за природные свойства   саламандр и не хотели отречься от старых добрых животных привычек и инстинктов;   они, несомненно, осуждали лихорадочную погоню за всякими новшествами и видели в   ней признаки упадка и измену саламандровым идеалам предков и, конечно,   возмущались также чужеродными влияниями, которым слепо подчиняется теперешняя   развращенная молодежь, и спрашивали, достойно ли гордых и самолюбивых саламандр   это обезьянье подражание людям [98].      

Мы можем   себе представить, что выдвигались громкие лозунги, вроде: «Назад к миоцену!   Долой всякое очеловечивание! На бой за нерушимую саламандренность!» – и т. д.      

Несомненно,   здесь были налицо все предпосылки для остроты идейного конфликта между поколениями   и для коренного перелома в духовном развитии саламандр. Нам очень жаль, что мы   не можем дать об этом более подробных, – сведений, но мы надеемся, что   саламандры извлекли из этого конфликта все, что могли.      

Мы видим   затем саламандр на пути к наивысшему расцвету; впрочем, и человеческий мир   переживает в то время период небывалого процветания. Лихорадочно сооружаются   новые берега континентов, на старых отмелях насыпается новая суша, среди океана   вырастают искусственные авиационные острова; но и это все – ничто по сравнению –   с грандиозными техническими проектами полной переделки земного шара, которые   ждали только, чтобы кто-нибудь их финансировал. По ночам саламандры без отдыха   работают на дне всех морей, на побережьях всех континентов; кажется, будто они   удовлетворены и не требуют для себя ничего, кроме возможности работать да   сверлить под берегами норы и переходы своих темных жилищ.      

У   саламандр есть, таким образом, свои подводные и подземные города, свои столицы   в пучине, свои Эссены и Бирмингамы на дне морском, на глубине от двадцати до   пятидесяти метров; у них есть свои перенаселенные фабричные кварталы, гавани,   транспортные магистрали и миллионные скопления населения, словом, – у них   есть свой мир, более или менее неведомый [99]   людям, но, по-видимому, высоко развитый в техническом отношении. У них нет,   правда доменных печей и металлургических заводов, но люди доставляют им металлы   в обмен на их работу. У них нет своих взрывчатых веществ, но люди продают им,   эти вещества. Источником энергии является для них море с его приливами и   отливами, с его подводными течениями и разницей температур; правда, турбины   дали им люди, но саламандры умеют ими пользоваться, а разве цивилизация не есть   просто-напросто умение пользоваться тем, что придумал кто-то другой! И если у   саламандр нет, допустим, собственных идей, то у них все же вполне может быть   собственная наука. Правда, у них нет своей музыки или литературы, но они   прекрасно обходятся и без них. И люди начинают приходить к выводу, что это   замечательно современно. Стало быть, и человек уже может кое-чему научиться у   саламандр, – и не удивительно разве не пожинают саламандры великолепных успехов?   А с чего же и брать людям пример, как не с успешных деяний?! Никогда еще в   истории человечества не производилось, не строилось и не зарабатывалось   столько, как в эту великую эпоху. Да, ничего не скажешь, вместе с саламандрами   в мир явился гигантский прогресс, некий новый идеал, именуемый Количество. «Мы   люди Саламандрового Века», – говорилось тогда с обоснованной гордостью;   куда до него обветшалому Человеческому Веку с его медлительной, мелочной,   бесполезной возней, которую называли культурой, искусством, чистой наукой или   как там еще. Подлинные сознательные люди Саламандрового Века не станут уже тратить   время на размышления о Сути Вещей; им хватит дела с одним их количеством и   массовым производством. Беспрестанное увеличение производства и потребления –   вот все будущее мира, а посему – пусть будет еще больше саламандр, чтобы еще   больше произвести продукции и еще больше сожрать! – Попросту говоря,   саламандры – это Множественность, их эпохальная заслуга в том, что их так   много. Только теперь дано человеческому разуму работать в полную силу, ибо он   работает в огромных масштабах, в условиях, когда производительная мощность   доведена до предела, а обороты капиталов достигли рекорда; короче, настала   великая эпоха.      

Так чего   же еще не хватает, чтобы действительно настал Счастливый Новый Век всеобщей   удовлетворенности и процветания? Что может помещать осуществлению желанной   Утопии, в которой объединились бы все эти победы техники, открывая все дальше и   дальше, до бесконечности, великолепные возможности еще больше увеличивать   благосостояние людей и усердие саламандр?      

Честное   слово, ничего! Ибо отныне деловые отношения с саламандрами будут увенчаны   проницательностью, достойной государственных деятелей, которые заранее   позаботятся о том, чтобы колеса Нового Века никогда не скрипели.      

В   Лондоне собралась конференция приморских государств, на которой была выработана   и принята международная конвенция о саламандрах. Высокие договаривающиеся   стороны взаимно обязались: не посылать своих саламандр в воды, находящиеся под   суверенитетом других государств; не допускать, чтобы их саламандры каким бы то   ни было способом нарушали неприкосновенность территории или признанной сферы   интересов какого-либо иного государства, никоим образом не вмешиваться в   саламандровые дела других морских держав; в случае столкновений между своими и   чужими саламандрами подчиняться решениям международного арбитража в Гааге, не   вооружать своих саламандр каким бы то ни было оружием, калибр которого   превосходит калибр обыкновенного подводного револьвера против акул (так   называемого Safranek-gun или shark-gun); не допускать, чтобы их саламандры   завязывали близкие отношения с саламандрами, подчиненными иному   государственному суверенитету, не строить новые континенты и не расширять свою   территорию с помощью саламандр без предварительного разрешения. Постоянной морской   комиссии в Женеве и т. д. (всего тридцать семь параграфов). Вместе с тем были   отвергнуты – английское предложение, чтобы морские державы не вводили   обязательного военного обучения саламандр; французское предложение –   интернационализировать саламандр и подчинить их Международному Саламандровому   Бюро по упорядочению мировых вод; немецкое предложение – выжигать на каждой   саламандре клеймо того государства, в подданстве которого она состоит; другое   немецкое предложение, чтобы каждому приморскому государству разрешалось иметь   лишь установленное в известной пропорции число, саламандр; итальянское   предложение, чтобы государствам, располагающим избытком саламандр, были   предоставлены для колонизации новые побережья или участки на дне моря; японское   предложение, чтобы над саламандрами (черными от природы) осуществляла   международный мандат японская нация, как представительница цветных рас [100].      

Обсуждение   большинства этих предложений было перенесено на следующую конференцию морских   держав, которая, однако, по разным причинам не состоялась.      

"Этот   международный акт, – писал о конвенции Жюль Зауэрштоф [101] в «Тан», –   обеспечивает будущность Саламандр и мирное развитие человечества на многие   десятки лет. Поздравим лондонскую конференцию с благополучным завершением ее   нелегких трудов; поздравим и саламандр с тем, что принятый статут дает им   охрану в лице Гаагского суда; теперь они могут спокойно и с полным доверием   заняться своей работой и своим подводным прогрессом. Следует подчеркнуть, что   лишение Саламандровой Проблемы политического содержания, отразившееся в   параграфах Лондонской конвенции, является одной из важнейших гарантий всеобщего   мира; в особенности разоружение саламандр уменьшает вероятность подводных   конфликтов между отдельными государствами. Пусть даже почти на всех континентах   продолжаются пограничные споры и распри из-за господства, несомненно одно: со   стороны моря всеобщему миру не грозит теперь никакая конкретная опасность. Но,   по-видимому, и на суше мир обеспечен лучше, чем когда бы то ни было. Приморские   государства целиком заняты строительством новых берегов и могут расширять свою   территорию за счет мирового океана, вместо того чтобы стремиться раздвинуть   свои границы на суше. Уже не нужно будет с помощью железа и газа сражаться за   каждую пядь земли; лопат и мотыг саламандр хватит, чтобы каждое государство   построило себе столько территории, сколько ему нужно; эту мирную работу   саламандр на благо мира и всех наций как раз и гарантирует Лондонская   конвенция. Еще никогда земной шар не был так близок к прочному миру и мирному,   но мощному процветанию, как именно сейчас. Вместо Саламандровой Проблемы, о   которой столько писали и говорили, отныне будут, по-видимому, с полным правом   говорить о Золотом Саламандровом Веке".      

 3. Пан Повондра опять   читает газеты      

       

Ни на   ком так не заметен бег времени, как на детях. Где маленький Франтик, которого   мы (так недавно!) оставили над левыми притоками Дуная?      

– Куда   опять запропастился этот Франтик? – ворчит пан Повондра, раскрывая свою   вечернюю газету.      

– Сам   знаешь – как всегда… – отвечает пани Повондрова, склонившись над штопкой.      

– Значит,   отправился к своей девчонке, – сердито произносит Повондра-отец –   Проклятый мальчишка! Едва тридцать лет исполнилось, а ни одного вечера дома не   посидит!      

– Одних   носков сколько изнашивает, и все из-за беготни! – вздыхает пани   Повондрова, натягивая еще один безнадежный носок на деревянный гриб. – Ну   что тут поделаешь? – задумывается она над огромнейшей дырой на пятке,   похожей своими очертаниями на остров Цейлон. – Прямо хоть выбрось! –   критически рассуждает она, но после дальнейших стратегических размышлений   решительно вонзает иглу в южное побережье Цейлона.      

Настала   уютная семейная тишина, столь дорогая сердцу Повондры-отца только газета шуршит   да отвечает ей быстро продергиваемая нитка.      

– Поймали   его? – спрашивает пани Повондрова.      

– Кого?      

– Да   того убийцу, который зарезал женщину.      

– Очень   мне нужен твой убийца, – возмущенно ворчит пан Повондра. – Вот тут   как раз пишут, что между Японией и Китаем напряженные отношения. Это серьезное   дело. Там всегда серьезные дела.      

– Я   думаю, его уже не поймают, – замечает пани Повондрова.      

– Кого?      

– Этого   убийцу Когда кто-нибудь убивает женщину, его почти никогда не могут поймать.      

– Японец-то   недоволен, что Китай регулирует Желтую реку. Тут, брат, хитрая политика! Пока   Желтая река творит всякие безобразия, в Китае то а дело бывают наводнения и   голод, а это ослабляет китайца, понимаешь? Дай-ка мне ножницы, я это вырежу.      

– Зачем?      

– А   тут написано, что в Желтой реке работает два миллиона саламандр.      

– Это   много, правда?      

– Я   думаю. Конечно, за них платит Америка; да, голубушка. И поэтому микадо хочет   насадить туда своих саламандр. Эге-ге, смотри-ка!…      

– Что   случилось?      

– Да   вот «Пти паризьен» пишет, что Франция не может этого потерпеть. И правильно. Я   бы тоже этого не потерпел.      

– Чего   бы ты не потерпел?      

– Чтобы   Италия расширяла остров Лампедузу. Это страшно важная стратегическая позиция,   понимаешь? Итальянец мог бы угрожать Тунису. Так вот, «Пти паризьен». пишет,   что итальянец хочет устроить на Лампедузе первоклассную морскую крепость.   Отсюда, говорят, шестьдесят тысяч вооруженных саламандр… Это дело нешуточное.   Шестьдесят тысяч – это, матушка, три дивизии. Я тебе говорю, на Средиземном   море в один прекрасный день что-нибудь еще произойдет. Дай-ка, я вырежу.      

Тем   временем Цейлон исчезал под усердной рукой пани Повондровой и сократился уже приблизительно   до размеров острова Родоса…      

– И   тут еще Англия, – рассуждает Повондра-отец, – у той тоже будут   хлопоты. В палате общин говорят, что Великобритания отстает, мол, от других   государств по части этих самых водных сооружений. Другие колониальные державы   строят, мол, наперегонки новые побережья и континенты, а британское правительство   из-за своего консервативного недоверия к саламандрам… Это верно, матушка.   Англичане страшно консервативны. Знавал я одного лакея из английского посольства,   так, ей– богу, он ни разу не взял в рот нашей чешской тлаченки. У них, говорит,   этого не едят, – ну, так и он не будет есть. Я нисколько не удивлюсь, если   другие государства их перегонят. – Пан Повондра с серьезным видом покачал   головой. – А Франция расширяет свои берега у Кале. Теперь английские   газеты поднимают крик, что Франция будет бомбардировать их через Ламанш, когда   пролив сузится. Во и получили! Могли сами расширить свои берега у Дувра и бомбардировать   Францию.      

– Да   зачем им обязательно бомбардировать? – спросила пани Повондрова.      

– Ну,   этого ты не поймешь. Это уж военные соображения. Я бы не удивился, если бы там   вдруг что-нибудь стряслось. Там или где-нибудь в другом месте. Ясно, теперь   через этих саламандр мировая ситуация совершенно изменилась, матушка.   Совершенно!      

– Ты   думаешь, что может быть война? – встревожилась пани Повондрова. –   Понимаешь… я насчет нашего Франтика, как бы… ему не пришлось идти.      

– Война? –   переспросил Повондра-отец. – Мировая война, обязательно будет, чтобы государства   могли поделить между собой море. Но мы останемся нейтральными. Кто-нибудь же должен   оставаться нейтральным, чтобы поставлять другим оружие и все такое. Так-то!… –   решил пан Повондра. – Но вы, бабы, ничего в этом не смыслите.      

Пани   Повондрова, сжав губы, быстрыми стежками заканчивала удаление острова Цейлона с   пятки молодого пана Франтика.      

– И   подумать только, – сказал Повондра-отец, с трудом скрывая свою гордость, –   если бы не я, не было бы и всей этой грозной ситуации! Не проведи я тогда этого   капитана к пану Бонди, вся история сложилась бы иначе. Другой швейцар не пустил   бы его в дом, а я решил – возьму-ка я это на себя. А теперь смотри сколько   хлопот у таких государств, как Англия или Франция! И еще неизвестно, что может   из этого выйти… – Пан Повондра взволнованно задымил своей трубкой. –   Так-то, золото мое! Газеты полны этими саламандрами. Тут вот опять… –   Повондра-отец отложил трубку в сторону. – Пишут, что возле города Канкесантурай   на Цейлоне саламандры напали на какую-то деревню; туземцы будто бы незадолго до   этого убили несколько саламандр. «Были вызваны полиция и взвод туземных   войск, – прочитал вслух пан Повондра, – после чего завязалась   регулярная перестрелка между саламандрами и людьми. Среди солдат было несколько   раненых…» – Повондра-отец положил газету. – Это мне не нравится, матушка.      

– Почему? –   удивилась пани Повондрова, заботливо и удовлетворенно постукивая ножницами по тому   месту, где был раньше остров Цейлон. – Тут ведь ничего такого нет!      

– Не   знаю, – произнес Повондра-отец и взволнованно заходил по комнате. –   Но это мне совсем не нравится. Нет, это мне не по душе. Перестрелка между   людьми и саламандрами – это уж слишком.      

– Наверное,   саламандры только защищались, – успокоительно сказала, пани Повондрова и   отложила носки в сторону.      

– В   том-то и загвоздка, – беспокойно проворчал пан Повондра. – Если эти   твари начнут защищаться – плохо дело. Это они первый раз такое сделали. Черт,   это мне не нравится! – Пан Повондра остановился в раздумье. – Не   знаю… но, может быть, мне все-таки не следовало пускать этого капитана к пану   Бонди!…      

 Книга третья. ВОЙНА С   САЛАМАНДРАМИ      

       

1. Бойня на кокосовых   островах      

       

Пан   Повондра ошибался в одном: перестрелка у города Канкесантурай была не первой   стычкой между людьми и саламандрами. Первый известный в истории конфликт имел   место на Кокосовых островах, за несколько лет до этого, еще в золотой век   пиратских набегов на саламандр; но и это не был самый древний из инцидентов   такого рода, и в тихоокеанских портах ходило немало рассказов о некоторых   прискорбных случаях, когда саламандры оказывали более или менее энергичное   сопротивление даже нормальной S-Trade, но такие мелочи не вписываются в книгу   истории.      

На   Кокосовых островах (называемых также островами Килинга) дело происходило так:   разбойничье судно «Монроз», принадлежавшее гарримановской Тихоокеанской   торговой компании и находившееся под командой капитана Джемса Линдлея, прибыло   туда для обычной охоты на саламандр типа «Макароны». На Кокосовых островах   имелась хорошо известная, процветавшая саламандровая бухта, заселенная еще капитаном   ван Тохом, но потом покинутая на произвол судьбы из-за, своей отдаленности.   Капитана Линдлея нельзя обвинять в какой-либо неосторожности; нельзя даже   ставить ему в упрек, что команда высадилась на берег невооруженной. (В те   времена хищническая торговля саламандрами приобрела уже определенные   упорядоченные формы. Правда, раньше пиратские суда и команды были обычно   вооружены пулеметами и даже легкими орудиями – впрочем, не против саламандр, а   против возможной конкуренции со стороны других пиратов. На острове Каракелонг   однажды произошло даже сражение между командой гарримановского парохода и   экипажем датского судна, капитан которого считал Каракелонг своим охотничьим   заповедником; обе команды свели тогда между собой старые счеты, порожденные   распрями из-за торговли и престижа: они забыли облаву на саламандр и начали   стрелять друг в друга из пушек и «гочкисов»; на суше победу одержали датчане,   бросившись в атаку с ножами в руках; но потом гарримановский пароход удачно   бомбардировал датское судно и потопил его со всеми потрохами, в том числе и с   капитаном Нильсом. Это был так называемый Каракелонгский инцидент. В дело   вынуждены были вмешаться официальные учреждения и правительства заинтересованных   государств; пиратским судам было запрещено на будущее время пользоваться пушками,   пулеметами и ручными гранатами; кроме того, флибустьерские компании разделили   между собой так называемые свободные промыслы так, что каждое саламандровое   поселение посещали только определенные грабительские суда; это джентльменское   соглашение крупных хищников действительно соблюдалось, и даже мелкие пиратские   фирмы относились к нему с уважением.)      

Но   вернемся к капитану Линдлею. Он действовал всецело в духе общепринятый тогда   торговых и морских обычаев, когда послал своих людей ловить саламандр на   Кокосовых островах, вооружив их только веслами и дубинками; последующее   официальное расследование полностью оправдало покойного капитана.      

Людьми,   которые высадились в ту лунную ночь на Кокосовые острова, командовал лейтенант   Эдди Мак-Карт, уже искушенный в облавах такого рода. Правда, стадо   саламандр" которое он обнаружил на берегу, было очень большим и   насчитывало, по-видимому, от шестисот до семисот взрослых крупных самцов, тогда   как под командой лейтенанта Мак-Карта было только шестнадцать человек; но   нельзя обвинять его в том, что он не отказался от своего предприятия, –   хотя бы уже потому, что офицерам и командам грабительских судов, по обычаю   выплачивали премию за каждую пойманную саламандру. При позднейшем расследовании   морское ведомство признало, что «лейтенант Мак-Карт несет, правда,   ответственность за прискорбный случай», но «при данных обстоятельствах никто на   его месте не поступил бы иначе». Наоборот, злополучный молодой офицер проявил   большую сообразительность, когда вместо постепенного оцепления саламандр (которое   при данном численном соотношении не могло бы быть полным) он предпочел стремительное   нападение, чтобы отрезать саламандр от моря, загнать их в глубь острова и там   поодиночке глушить ударами дубин и весел. К несчастью, при атаке рассыпным   строем цепь моряков была прорвана, и около двухсот саламандр пробилось к воде.   Пока атакующие «обрабатывали» саламандр, отрезанных от моря, в тылу у них   затрещали выстрелы подводных револьверов (shark-guns); никто не подозревал, что   «натуральные», дикие саламандры на Кокосовых островах вооружены противоакуловыми   револьверами, и так и не удалось установить, кто снабдил их оружием.      

Матрос   Майкл Келли, единственный уцелевший от катастрофы, рассказывал:      

"Когда   загремели выстрелы, мы подумали, что нас обстреливает какая-нибудь другая команда,   которая Тоже высадилась здесь для ловли саламандр. Лейтенант Мак-Карт быстро   обернулся и крикнул: «Что вы делаете, остолопы, здесь – команда „Монроз“!» Тут   он был ранен в бок, но все же выхватил свой револьвер и начал стрелять. Петой   он был вторично-ранен, в горло, и упал. Только тогда мы увидели, что это стреляют   саламандры и что они хотят отрезать нас от моря. Лонг Став поднял весло и   бросился на саламандр, громко кричат «Монроз! Монроз! Мы, остальные, тоже   закричали „Монроз“ и стали колотить этих тварей веслами что было силы. Пятеро   из нас остались на месте, но остальные пробились к морю. Лонг Стив кинулся в   воду, чтобы добраться до шлюпки вброд, но на нем повисли несколько саламандр и   потянули его на дно. Чарли тоже утопили; он кричал нам: „Ребята, ради всего   святого спасите меня!“ – а мы не могли ему помочь. Эти свиньи стреляли нам в   спину; Бодкин обернулся – и тут получил пулю в живот, крикнул только: „Да что   же это?!“ – и упал. Тогда мы попробовали скрыться в глубь острова; мы уже   разбили в щепы об эту мразь наши дубины и весла и просто бежали, как зайцы. Нас   осталось уже только четверо. Мы боялись убегать далеко от берега, опасаясь, что   не попадем тогда обратно на судно, мы спрягались за кустами и скалами и должны   были молча смотреть, как саламандры добивают наших ребят. Они топили их в воде,   как котят, а тех, кто еще всплывал, били ломом по голове. Я только тогда   почувствовал, что у меня вывихнута нога и я не могу двинуться дальше».      

По-видимому,   капитан Джеме Линдлей, который оставался на судне, услышал стрельбу на острове;   думал ли он, что заварилась какая-нибудь каша с туземцами или что на острове   оказались другие охотники на саламандр -не важно, но только он взял кока и двух   механиков, остававшихся на пароходе, велел спустить на шлюпку пулемет, который   он – вопреки строгому запрету – предусмотрительно прятал у себя на судне, и   поспешил на помощь команде Он был достаточно осторожен и не высадился на берег;   он только подвел к берегу шлюпку, на носу которой был установлен пулемет, и   выпрямился «со скрещенными на груди руками» Предоставим дальше слово матросу   Келли.      

"Мы   не хотели громко звать капитана, чтобы нас не обнаружили саламандры. Мистер Линдлей   поднялся со скрещенными на груди руками и крикнул: "Что здесь   происходит?». Тут саламандры направились к нему. На берегу их было несколько   сотен, а из моря все время выплывали новые и окружали шлюпку «Что здесь   происходит?» – спрашивает капитан, и тут одна большая саламандра подходит к   нему поближе и говорит: «Отправляйтесь обратно!» Капитан посмотрел на нее,   помолчал немного и потом спросил: «Вы саламандра?» – «Мы саламандры, –   ответила она – Отправляйтесь обратно, „cэp!“ – „Я хочу знать, что вы сделали с   моими людьми“, – говорит наш старик. „Они не должны были нападать на   нас, – сказала саламандра – Возвращайтесь на свое судно, сэр!“ Капитан   снова помолчал немного, а потом совершенно спокойно говорит: „Ну ладно.   Стреляйте, Дженкинс!“ И механик Дженкинс начал палить в саламандр из пулемета»      

(При   расследовании всего дела морское ведомство – цитируем буквально – заявило: «В   этом отношении капитан Джемс Линдлей действовал так, как и следовало ожидать от   британского моряка»)      

«Саламандры   столпились в кучу, – продолжал свои показания Келли, – и падали, под   пулеметным огнем, как скошенные колосья. Некоторые стреляли из своих   револьверов в мистера Линдлея, но он стоял со скрещенными на груди руками и   даже не пошевельнулся. В этот момент позади шлюпки вынырнула из воды черная   саламандра, державшая, в лапе что-то вроде консервной банки; другой лапой она   что-то выдернула из, банки и бросила ее в воду под шлюпку. Не успели мы   сосчитать до пяти, как на этом месте взметнулся столб воды и раздался глухой,   но такой сильный взрыв, что земля загудела у нас под ногами».      

(По   описанию Майкла Келли, власти, производившие расследование, заключали, что речь   идет о взрывчатом веществе «В-3», которое поставлялось саламандрам, занятым на   работах по укреплению Сингапура, для взрывания подводных скал. Но каким образом   эти заряды попали от тамошних саламандр на Кокосовые; острова, осталось   загадкой; одни думали, что их перевезли туда люди, по мнению других – между   саламандрами уже тогда существовали какие-то сношения, даже на далеких   расстояниях. Общественное мнение требовало тогда, чтобы власти запретили, давать   в руки саламандрам такие опасные взрывчатые вещества, но соответствующее   ведомство заявило, что пока еще нет возможности заменить «высокоэффективное и   сравнительно безопасное вещество „В-3“ каким-нибудь другим»; тем дело и кончилось.)      

«Шлюпка   взлетела на воздух, – продолжал свои показания Келли, – и рассыпалась   в щепки. Саламандры, оставшиеся в живых, кинулись к месту взрыва. Мы не могли разглядеть,   жив ли мистер Линдлей, но все трое моих товарищей – Донован, Бэрк и Кеннеди –   вскочили и побежали к нему на помощь, чтобы он не достался в руки саламандрам.   Я тоже хотел побежать с ними, но у меня была вывихнута лодыжка, и я сидел и   обеими руками тянул ступню, чтобы вправить сустав. Я не знаю поэтому, что там   произошло, но когда я поднял глаза, то увидел, что Кеннеди лежит, уткнувшись   лицом в песок, а от Донована и Бэрка не осталось уже и следа; только под водой   еще что-то билось».      

Матрос   Келли скрылся потом в глубь острова, там он набрел на туземную деревню, но туземцы   отнеслись к нему как-то странно и не хотели даже приютить его: по-видимому, они   боялись саламандр. Лишь через семь недель после этого происшествия одно   рыболовное судно нашло дочиста разграбленную, покинутую «Монроз», стоявшую на   якоре у Кокосовых островов, и подобрало Келли.      

Еще   через несколько недель к Кокосовым островам подошла канонерка его британского величества   «Файрболл» и, бросив якорь, дождалась наступления ночи. Была такая же светлая,   лунная ночь, как и в тот раз; из моря вышли саламандры; уселись на леске в   большой круг и начали свой торжественный танец. Тогда канонерка его величества   пустила в них первый снаряд. Саламандры – те, что не были разорваны на   куски, – на мгновение оцепенели, а затем бросились к воде; в этот момент   прогремел страшный залп из шести орудий, и уже только несколько раненых   саламандр ползло к воде. Тогда раздались второй и третий залпы.      

После   этого «Файрболл» отошел на полмили назад и начал стрелять в воду, медленно двигаясь   вдоль берега. Канонада продолжалась шесть часов, причем было выпущено около   восьмисот снарядов. Потом канонерка покинула острова. В течение двух суток   после этого морская гладь у Килинговых островов была сплошь усеяна тысячами   изуродованных трупов саламандр.      

В ту же   ночь голландское военное судно «Ван-Дейк» дало три выстрела по саламандрам,   столпившимся на острове Гунон-Апи; японский крейсер «Хакодате» пустил три   снаряда в саламандровый островок Айлинтлаплап, французское военное судно   «Бешамель» тремя залпами рассеяло пляшущих саламандр на острове Равайвай. Это   было предостережение саламандрам. Оно не пропало даром подобных инцидентов   (столкновение на Кокосовых островах называли «Keelmg-Killing» [102]) больше не повторялось,   и как упорядоченная, так и дикая торговля саламандрами могла процветать   безвозбранно и пышно.      

 2. Столкновение в   Нормандии      

       

Иной   характер носило столкновение в Нормандии [103],   которое произошло несколько позднее. Там саламандры, работающие главным образом   в Шербуре и живущие на окрестном побережье, невероятно пристрастились к   яблокам; но так как их хозяева не соглашались добавлять яблоки к обычному   саламандровому корму (это повысило бы стоимость строительных работ против установленной   сметы), то саламандры стали совершать воровские набеги на соседние фруктовые   сады. Крестьяне пожаловались на это в префектуру, и саламандрам было строго   запрещено шататься по берегу за пределами так называемой «саламандровой зоны»,   но это не помогло; фрукты исчезали по-прежнему, исчезали и яйца из курятников,   и каждое утро крестьяне находили все больше и больше убитых сторожевых собак.   Тогда крестьяне, вооружившись старыми ружьями, стали сами сторожить свои сады и   стрелять в мародерствующих саламандр. В конце концов все это могло бы остаться   в рамках местного инцидента, но нормандские крестьяне, раздраженные, помимо   всего прочего, повышением налогов и вздорожанием огнестрельных припасов,   воспылали к саламандрам смертельной враждой и начали целыми толпами устраивать   на них вооруженные облавы. Когда они стали массами истреблять саламандр даже на   месте их работ, с жалобой к властям обратились уже предприниматели шербурского   водного строительства, и префект распорядился, чтобы у крестьян конфисковали их   заржавелые хлопушки. Крестьяне, конечно, воспротивились, и дело дошло до   серьезных конфликтов с жандармерией; упрямые нормандцы начали, кроме саламандр,   расстреливать жандармов. В Нормандию были стянуты жандармские подкрепления, и в   деревнях из дома в дом производились обыски.      

Как раз   в это время случилось весьма неприятное происшествие: вблизи Кутанс деревенские   мальчишки напали на саламандру, которая якобы подкрадывалась с подозрительными   целями к курятнику, окружили ее, прижали к стене сарая и начали забрасывать   кирпичами. Раненая саламандра взмахнула рукой и бросила наземь нечто, по   внешнему виду похожее на яйцо; раздался взрыв, и саламандра была разорвана на   куски, но ее участь разделили и трое мальчиков: одиннадцатилетний Пьер Кажюс,   шестнадцатилетний Марсель Берар и пятнадцатилетний Луи Кермадек; кроме того,   пятеро ребят были тяжело ранены. Весть об этом быстро облетела весь край; около   семисот человек, вооруженных ружьями, вилами и цепами, съехались на автобусах   со всех концов Нормандии и напали на саламандровое поселение в заливе   Бас-Кутанс. Прежде чем жандармам удалось оттеснить разъяренную толпу, было   убито около двадцати саламандр. Саперы, вызванные из Шербура, обнесли залив   Бас-Кутанс колючей проволокой, но ночью саламандры вышли из моря, разрушили с   помощью ручных гранат проволочное заграждение и пытались проникнуть в глубь   района. Срочно мобилизовали несколько рот пехоты; они примчались на военных   грузовиках с пулеметами, и цепь войск отделила саламандр от людей. Тем временем   крестьяне громили налоговые управления и жандармские участки, а один особенно   непопулярный сборщик налогов был повешен на фонаре с надписью: «Долой   саламандр!» Газеты, особенно немецкие, писали о революции в Нормандии; однако парижское   правительство опубликовало решительное опровержение.      

Пока   кровавые столкновения между крестьянами и саламандрами распространялись по побережью   Кальвадоса, Пикардии и Па-де-Кале, из Шербура по направлению к западному берегу   Нормандии вышел старый французский крейсер «Жюль Фламбо». Как уверяли   впоследствии, крейсер был выслан только для того, чтобы одним своим   присутствием успокоить как местных жителей, так и саламандр. «Жюль Фламбо»   остановился в полутора милях от заливы Бас-Кутанс; когда наступила ночь,   командир крейсера, чтобы усилить успокоительное впечатление, приказал пускать   цветные ракеты. Много людей собралось на берегу поглазеть на красивое зрелище,   как вдруг они услышали громкое шипение, и в носовой части судна взметнулся   вверх огромный столб воды; судно накренилось, и в тот же миг раздался страшный   взрыв. Не подлежало сомнению, что крейсер тонет. Не прошло и четверти часа, как   из соседних портов примчались на помощь моторные лодки, но надобности в них не   было: кроме трех человек, убитых при взрыве, весь экипаж спасся сам; «Жюль   Фламбо» затонул через пять минут после того, как командир последняя покинул   судно с достопамятными словами: «Ничего не поделаешь».      

Официальное   сообщение, выпущенное в ту же ночь, гласило, – что «старый крейсер „Жюль   Фламбо“, который в течение ближайших недель все равно подлежал списанию,   наскочил во время ночного плавания на рифы и затонул вследствие взрыва котлов»,   но газеты этим не удовлетворились; и если полуофициозная печать утверждала,   будто судно наткнулось на недавно поставленную немецкую мину, то оппозиционные,   а также иностранные газеты поместили аршинные заголовки:      

       

       Французский крейсер   торпедирован саламандрами.      

       Загадочное событие у   нормандского побережья.      

       Бунт саламандр      

       

«Мы   требуем к ответу, – страстно взывал в своем открытом письме депутат   Бартелеми, – тех, кто вооружил саламандр против людей, тех, кто дал им в   лапы гранаты, чтобы, они убивали французских крестьян и невинных играющих   детей; тех, кто снабдил морских чудовищ современнейшими торпедами, чтобы они   могли топить французские корабли, когда им заблагорассудится. Повторяю, мы   требуем их к ответу; пусть им предъявят обвинение в убийстве, пусть их предадут   военному суду за измену родине, пусть следствие выяснит, какую мзду они   получили от фабрикантов оружия за то, что вооружают морскую нечисть против   цивилизованного судоходства!» И так далее.      

Всех   охватила паника; люди толпами собирались на улицах, кое-где начали строить баррикады;   на парижских бульварах, составив винтовки в козлы, стояли сенегальские стрелки,   а в предместьях дежурили броневики и танки.      

В эти   дни в палате депутатов поднялся со своего места морской министр Франсуа Понсо   и, бледный, но полный решимости, заявил: «Правительство принимает на себя   ответственность за то, что оно вооружило саламандр на французском побережье   винтовками, подводными пулеметами, подводными орудиями и торпедными аппаратами.   Но если у французских саламандр имеются лишь легкие малокалиберные орудия, то   германские саламандры вооружены тридцатидвухсантиметровыми подводными   мортирами; если на французском побережье один подводный склад торпед, ручных   гранат и взрывчатых веществ приходится на каждые двадцать четыре километра, то   на итальянском побережье подводные склады военного снаряжения приходятся в   среднем на каждые двадцать, а на германском побережье – на каждые восемнадцать   километров. Франция не может оставить и не оставит свои берега беззащитными.   Франция не может отказаться от вооружения своих саламандр».      

Министр,   сообщил затем, что он уже отдал распоряжение произвести строжайшее расследование   с целью выяснить, кто является виновником рокового недоразумения у нормандского   побережья. По-видимому, саламандры приняли цветные ракеты за сигнал к боевым   действиям и хотели обороняться. Командир крейсера «Жюль Фламбо» и шербурский   префект уволены; специальная комиссия выясняет, как администрация водных   сооружений обращается с саламандрами; в этом отношении впредь будет учрежден   строгий контроль. Правительство глубоко скорбит о человеческих жертвах; юные   национальные герои Пьер Кажюс, Марсель Берар и Луи Кермадек будут посмертно   награждены орденами и похоронены за счет государства, а их родителям будет   назначена почетная пенсия: В высшем военно-морском командном составе произойдут   важные перемены. Как только правительство будет: в состоянии сообщить более   подробные сведения, оно поставит в парламенте вопрос о доверии.      

После   этого было объявлено непрерывное заседание кабинета.      

Тем   временем газеты – в зависимости от политической окраски – требовали   карательного, истребительного, колонизационного или крестового похода против   саламандр, генеральную забастовку, отставку правительства, арест владельцев   саламандр, арест коммунистических лидеров и агитаторов и множество прочих   подобных спасительных мер, в связи со слухами; о возможном закрытии портов и   морских границ люди начали лихорадочно запасаться продовольствием, и цены на все   товары росли с головокружительной быстротой; в промышленных центрах на почве   дороговизны вспыхнули волнения; биржа была закрыта на три дня. Короче, это было   самое тревожное и напряженное время за последние три-четыре месяца.      

Но тут   своевременно вмешался министр, земледелия Монти [104]: он распорядился, чтобы   на французских побережьях два раза в неделю высыпали в море столько-то сотен   вагонов яблок, конечно за счет государства. Это мероприятие прекраснейшим   образом удовлетворило саламандр и успокоило садоводов в Нормандии и в других   местах. Но Монти пошел еще дальше: рост недовольства в винодельческих районах,   страдавших из-за отсутствия сбыта, давно причинял затруднения правительству, и   министр земледелия отдал распоряжение, чтобы государственная помощь саламандрам   выражалась еще и в ежедневной выдаче им белого вина, по поллитра на брата…   Сначала саламандры недоумевали, что им делать с вином, так как оно вызывало у   них сильный понос, и выливали его в море; но постепенно они как будто привыкли   к нему, и было замечено, что с этих пор французские саламандры стали   спариваться с большим пылом, хотя при этом плодовитость их сильно упала. Так   единым махом были урегулированы и аграрный вопрос и саламандровый инцидент;   грозная напряженность исчезла, и когда вскоре после этого в связи с финансовым   скандалом вокруг дела мадам Тэплер [105],   возник новый правительствевиый кризис, ловкий и дельный Монти получил в новом   кабинете портфель морского министра.      

 3. Инцидент в Ламанше      

       

Спустя   некоторое время после этих событий бельгийский пассажирский пароход «Уданбург»   направлялся из Остенде в Рэмсгейт. Когда он находился как раз да середине   Па-де-Кале, вахтенный офицер заметил, что на расстоянии полумиля к югу от   обычного курса «в воде что-то происходит». Так как он не мог разглядеть, что   случилось и не тонет ли там кто-нибудь, то он приказал повернуть к тому месту,   где волновалась и сильно бурлила вода. Около двухсот пассажиров наблюдали с   наветренного борта странное зрелище: то тут, то там взметывались фонтаны, то   тут, то там из воды вылетало что-то похожее на черное тело; при этом в радиусе   около трехсот метров море клокотало, пенились водовороты, а из глубины   доносились громовые раскаты и страшный гул. «Казалось, под водой происходит   извержение небольшого вулкана». Когда «Уденбург» медленно приблизился к этому   месту, метрах в десяти от его бушприта внезапно вырос огромный крутой вал и   раздался страшный взрыв. Пароход подбросило, а на палубу ливнем хлынула горячая,   почти кипящая вода; одновременно на носовую часть палубы шлепнулось большое   черное тело, корчившееся и пронзительно кричавшее от боли; это была раненая и   ошпаренная саламандра. Вахтенный офицер скомандовал задний ход, чтобы судно не   лопало в самый центр этого извергающегося ада; но тут взрывы начали раздаваться   со всех сторон, и поверхность моря усеяли разорванные на куски тела саламандр.   В конце концов судно удалось повернуть, и «Уденбург» на всех парах помчался к   северу. В этот момент приблизительно в шестистах метрах за кормой грохнул   ужасающий взрыв, и из моря вырвался гигантский столб воды и пара. «Уденбург»   взял курс на Гарвич и послал по всем направлениям радиограмму: «Внимание,   внимание, внимание! На линии Остенде-Рэмстейт чрезвычайно опасные подводные   взрывы. Не знаем, в чем дело. Советуем всем судам взять курс в сторону!»   По-прежнему были слышны гул и грохот – почти такие же, как во время морских   маневров; но из-за фонтанов воды и пара ничего не было видно. А из Дувра и Кале   к этому месту уже спешили на всех порах миноносцы и истребители и мчались   эскадрильи военных самолетов; но когда они прибыли туда, то увидели только   морскую гладь, мутную от желтого ила и сплошь покрытую оглушенными рыбами и   растерзанными саламандрами.      

Сначала   говорили о взрыве каких-то мин в проливе; но когда Оба берега Па-де-Кале были   оцеплены войсками, а английский премьер – это был четвертый случай в истории   человечества прервал в субботу вечером свой «уик-энд» и срочно возвратился в   Лондон, то стали догадываться, что речь идет о событии, имеющем весьма   серьезное международное значение. Газеты распространили самые, тревожные слухи,   но на сей раз, как это ни странно, далеко отстали от действительности. Никто и   не подозревал, что в течение нескольких критических дней Европа, а вместе с ней   и весь мир, была на волосок, от войны. Лишь несколько лет спустя, когда член   тогдашнего британского кабинета сэр Томас Мэльбери провалился на выборах а   парламент и поэтому опубликовал свои политические мемуары, публика получила   возможность узнать, что, собственно, тогда происходило; но в то время это уже   никого не интересовало.      

Вкратце   дело заключалось в следующем. Как Франция, так и Англия начали – каждая со своей   стороны – строить в Ламанше подводные саламандровые крепости, которые в случае   войны могли бы запереть весь пролив; обе державы потом, конечно, взаимно обвиняли   друг друга, и каждая уверяла, что начала другая; но, вероятно, обе начали   фортификационные работы, одновременно: из опасения, как бы соседнее,   дружественное, государство ее не обогнало. Одним словом, – под спокойной   гладью пролива, вырастали друг против друга две грандиозные, бетонные крепости,   оснащенные тяжелыми орудиями и торпедными аппаратами, с обширными минированными   полям и вообще всеми усовершенствованиями, до которых дошел к атому времени   человеческий прогресс а области военного искусства; крепость на английской стороне   была занята двумя дивизиями тяжелых и приблизительно тридцатью тысячами рабочих   саламандр, на французской – тремя дивизиями первоклассных военных саламандр.      

По-видимому,   в памятный день на дне моря посредине пролива, колонна, британских рабочих саламандр   встретилась с французскими саламандрами, и между ними произошла какое-то   недоразумение. Французская сторона утверждала, что на мирно работающих   французских саламандр напали британские с целью прогнать их; при этом   вооруженные британские саламандры хотели якобы увести нескольких французских   саламандр, которые, естественно, оказали сопротивление. Тогда британские   военные саламандры стали закидывать французских рабочих саламандр ручными   гранатами и обстреливать их из минометов, так что французским саламандрам   оставалось только прибегнуть к тому же оружию. Французское правительство сочло   себя поэтому вынужденным потребовать от правительства его британского   величества полного удовлетворения и эвакуации спорного подводного участка, а равно   гарантий, что подобные инциденты впредь не повторятся.      

В   противоположность этому британское правительство специальной нотой уведомило правительство   Французской республики, что французские милитаризованные саламандры проникли на   территорию английской половины пролива и начали закладывать там мин".   Британские саламандры обратили внимание на то, что здесь английская рабочая   территория; вооруженные до зубов французские саламандры ответили на это   метанием ручных гранат, причем убили нескольких британских рабочих саламандр.   Правительство его величества с сожалением считает себя вынужденным потребовать   от правительства Французской республики полного удовлетворения и гарантий, что   французские военные саламандры не будут впредь вторгаться на английскую   половину пролива.      

В ответ   на это французское правительство заявило, что оно не может более допускать,   чтобы соседнее государство сооружало подводные крепости в непосредственной   близости от французских берегов. Что же касается недоразумения на дне пролива,   то правительство республики предлагает, согласно Лондонской конвенции, передать   спорный вопрос на разрешение Гаагского арбитража.      

Британское   правительство возразило, что оно не может и не намерено ставить безопасность   британских берегов в зависимость от решения какой бы то ни было посторонней   инстанции. Как государство, подвергшееся нападению, Англия снова и самым   настоятельным образом требует извинений, возмещения убытков и гарантий на   будущее. Одновременно с этим средиземная английская эскадра, стоявшая у острова   Мальта, вышла на всех парах по направлению к западу, а атлантическая эскадра   получила приказ сосредоточиться у Портсмута и Ярмута.      

Французское   правительство издало приказ о мобилизации матросов и офицеров военного флота   пяти призывных возрастов.      

Казалось,   что ни одно из обоих государств уже не может отступить; в конце концов стало   ясно, что речь идет не больше и не меньше, как о господстве над всем проливом.   В этот критический момент сэр Томас Мэльбери установил, поразительный факт, а   именно, что на английской стороне никаких военных или рабочих саламандр вообще   не существует (по крайней мере – де-юре), так как для Британских островов до   сих пор остается в силе изданный когда-то при сэре Сэмюэле Мейдевилле закон,   запрещающий использовать хотя бы одну саламандру для каких бы то ни было целей   на побережье или в территориальных водах Британских островов. Ввиду этого   британское правительство не могло официально утверждать, что французские   саламандры напали на английских, и все дело свелось к вопросу, умышленно или по   ошибке французские саламандры вступили на дно английских территориальных вод.   Власти Французской республики обещали расследовать это, и английское   правительство даже не предложило передать, спор на рассмотрение Гаагского   международного суда. Затем британское и французское морские ведомства пришли к   соглашению о создании пятикилометровой нейтральной зоны; между подводными   укреплениями: в проливе, что в необычайной мере укрепило дружбу между обоими   государствами.      

 4. Der nordmozoh [106]      

       

Через   несколько лет после возникновения первых саламандровых колоний в Северном и   Балтийском морях немецкий исследователь д-р Ганс Тюринг установил, что   балтийская саламандра – очевидно, под влиянием среды – отличаемся некоторыми   особыми физическими признаками: она якобы несколько светлее, ходит прямее, и ее   френологический индекс свидетельствует о том, что у нее более узкий и продолговатый   череп, чем у других саламандр. Эта разновидность получила название der   Nordmolcn или der Edelniolch [107]   (Andrias Scheuchzeri varietas nobiliserecta Truringi [108]).      

Вслед за   тем и германская печать начала усердно заниматься балтийской саламандрой. Главным   образом подчеркивалось, что именно под влиянием немецкой среды эта саламандра   превратилась в особый и притом высший расовый тип, который природа, бесспорно,   поставила над всеми другими саламандрами. Германская печать с презрением писала   о дегенеративных средиземноморских саламандрах, вырождающихся физически и   морально, о диких тропических саламандрах и вообще о низших, варварских и   звероподобных саламандрах других наций. От исполинской саламандры – к немецкой   сверхсаламандре, – так звучал тогдашний крылатый лозунг. Разве не немецкая   земля была первичной родиной всех саламандр нового времени? Разве не Энинген   был их колыбелью – тот Энинген, где немецкий ученый д-р Иоганн Якоб Шейхцер   нашел величественный след саламандр еще в миоценовых отложениях? Нет ни   малейшего сомнения в том, что первичный Andrias Scheuchzeri родился на   германской территории за много геологических эр до нашего времени; и если он рассеялся   впоследствии по другим морям и климатическим зонам, то заплатил за это   вырождением и задержкой в своем развитии; но как только он вернулся на свою   прародину, он снова становится тем, чем был когда-то: благородной северной   шейхцеровской саламандрой – светлой, прямоходящей и с продолговатым черепом.   Следовательно, только на немецкой почве могут саламандры вернуться к своему   чистому наивысшему типу – тому, который был обнаружен великим Иоганном Якобом   Шейхцером на отпечатке в Энингенских каменоломнях. Германии необходимы поэтому   новые обширные берега, необходимы колонии, необходимы открытые моря, чтобы   повсюду в немецких водах могли размножаться новые поколения расово-чистых,   первичных немецких саламандр. «Нам нужны новые жизненные пространства для наших   саламандр» – писали германские газеты. А для того чтобы германский народ   никогда: не забывал эту необходимость, в Берлине был воздвигнут роскошный   памятник Иоганну Якобу Шейхцеру. Великий ученый был изображен с толстым   фолиантом в руке; у его ног сидела, выпрямившись, благородная северная   саламандра и устремляла взоры вдаль, к необъятному побережью мирового океана.      

На   открытии этого национального памятника были, конечно, произнесены торжественные   речи, возбудившие необычайное внимание в мировой печати. "Германия   снова угрожает, – констатировалось, в частности, в английских   откликах. – Правда, мы уже привыкли к этому тону, но если на официальном   торжестве нам заявляют, что в течение ближайших трех лет Германии потребуется   пять "тысяч километров новых морских побережий, – то мы вынуждены   ответить самым недвусмысленным образом: «Ну, что же! Попробуйте! О британские   берега вы обломаете себе зубы. Мм готовы, а за три года подготовимся еще лучше.   Англия должна и будет иметь флот, равный по количеству судов флотам двух   сильнейших континентальных держав; такое соотношение сил должно оставаться   незыблемым раз и на всегда. А если вы хотите развернуть безумную гонку морских   вооружений, пусть будет так; ни один британец не потерпит, чтобы мы отстали хотя   бы на шаг».      

«Мы   принимаем германский вызов, – заявил в парламенте от имени правительства   первый лорд адмиралтейства сэр Фрэнсис Дрейк. – Кто протянет руку к какому   бы то ни было морю, тот натолкнется на броню наших судов. Великобритания   достаточно сильна, чтобы отразить всякое нападение на свои острова и на берега   своих доминионов и колоний. Мы будем считать агрессией сооружение новых   континентов, островов, крепостей и авиационных баз в любом море, волны которого   омывают хотя бы самый ничтожный кусок британского побережья. Пусть это послужит   предостережением для всякого, кто захочет посягнуть хотя бы на один ярд наших   морских берегов».      

После   этого выступления парламент разрешил постройку новых военных судов и одобрил   предварительное ассигнование для этой цели пятисот миллионов фунтов стерлингов.   Это был поистине внушительный ответ на воздвижение провокационного памятника   Иоганну Якобу в Берлине; памятник обошелся, впрочем, всего в двенадцать тысяч   германских марок.      

Блестящий   французский журналист маркиз де Сад [109],   как правило всегда прекрасно осведомленный, следующим образом отвечал на все   эти демонстративные акты: "Британский лорд адмиралтейства заявил, что   Великобритания готова ко всем неожиданностям. Прекрасно! Но известна ли   высокопоставленному лорду, что в лице своих балтийских саламандр Германия имеет   постоянную, грозно вооруженную армию, насчитывающую сейчас пять миллионов   профессиональных боевых саламандр, которую она может немедленно ввести в бой в   воде или на суше? Прибавьте к этому еще каких-нибудь семнадцать миллионов саламандр,   предназначенных для технической и тыловой службы и готовых в любой момент   выступить в роли резервной или оккупационной армии. Сейчас балтийская   саламандра – лучший солдат на свете; психологически она обработана в   совершенстве и видит в войне свое подлинное а высшее призвание; она двинется в   бой с воодушевлением фанатика; холодной сообразительностью техника и   убийственной дисциплиной Истинно прусской саламандры. Известно ли также   британскому лорду адмиралтейства, что Германия лихорадочно строит транспортные   суда, каждое из которых сможет перевозить за один раз целую бригаду военных   саламандр? Известно ли ему, что Германия строит сотни небольших подводных лодок   с радиусом действия от трех до пяти тысяч километров, экипаж которых будет   состоять исключительно из балтийских саламандр? Известно ли ему, что Германия сооружает   в разных частях океана гигантские подводные резервуары для горючего? И мы еще   раз спрашиваем: уверен ли британский гражданин, что его великая страна действительно   хорошо подготовлена на случай каких-либо неожиданностей?      

Нетрудно   себе представить, какую роль в ближайшей войне будут играть саламандры, вооруженные   подводными «бертами», минометами и торпедами для блокады побережий; клянусь   честью, впервые в мировой истории никто не сможет позавидовать превосходному   островному положению Англии. Но раз уж мы начали задавать вопросы, осведомимся   еще: известно ли британскому адмиралтейству, что балтийские саламандры снабжены   в общем-то мирным инструментом под названием пневматическое сверло? Это сверло,   представляющее собой последнее слово техники, в течение часа вгрызается на   глубину десяти метров в крепчайший шведский гранит и на глубину от пятидесяти   до шестидесяти метров в английский меловые породы. (Это доказали опытные   буровые работы, тайно производившиеся по ночам немецкой технической разведкой   11-го, 12-го и 13-го числа прошлого месяца на английском побережье между Гайтом   и Фолкстоном, то есть под самым носом Дуврской крепости.) Предоставляем нашим   друзьям по ту сторону Ламанша самим подсчитать, сколько недель потребуется на   то, чтобы Кент или, Эссекс были просверлены под водой, как кусок сыра. До сих   пор британский островитянин с беспокойством поглядывал на небо, считая, что   только оттуда может; идти опасность, грозящая его прекрасным городам, его   Английскому банку и его мирным коттеджам, таким уютным в рамке из вечнозеленого   плюща. Теперь пусть он лучше приложат ухо к земле, на которой, играют его дети:   не услышит ли он, как скрипит, шаг за шагом въедаясь все глубже, неутомимый   страшный бурав саламандрового сверла, прокладывающий путь для невиданных доселе   взрывчатых веществ? Последнее слово нашего века – это уже не война в воздухе, а   война под водой и под землей Мы слышали самоуверенные слова, прозвучавшие, с   капитанского мостика надменного Альбиона; да, пока еще это мощный корабль,   который вздымается, на волнах и властвует над ними; но в один прекрасный момент   волны могут сомкнуться над разбитым и тонущим судном. Не лучше ли заблаговременно   отразить опасность? Через три года будет слишком поздно!"      

Это   предостережение знаменитого французского журналиста вызвало в Англии необычайную   тревогу; несмотря на все официальные, опровержения, люди слышали скрип   садамандровых сверл в разных концах Англии. Конечно, немецкие официальные круги   резко и категорически отрицали угрозы, содержащиеся в процитированной нами   статье, объявляя ее от начала до конца злонамеренным вымыслом и враждебной   пропагандой; одновременно в Балтийском, море, происходили, однако, большие   комбинированные маневры германского флота, сухопутных вооруженных сил и военных   саламандр. Во время этих маневров минные, роты саламандр на глазах у иностранных   военных атташе, взорвали участок просверленных снизу песчаных дюн в районе   рюгенвальде площадью в шесть квадратных километров. Это было великолепное   зрелище: с грозным гулом, вздыбилась земля, «словно ломающаяся льдина» и только   потом поднялась вверх гигантской тучей дыма, песка и камней; сделалось темно,   почти как ночью; поднятый взрывом песок сыпался на землю в радиусе почти ста километров,   а через несколько дней обрушился песчаным дождем на Варшаву. В земной атмосфере   после этого великолепного взрыва осталось так много свободно парящего мелкого   песка и пыли, что во всей Европе до конца года закаты солнца были необычайно   красивыми; таких огненных, кроваво-красных закатов в этих широтах никогда до   сих пор не наблюдали.      

Море,   залившее взорванный участок побережья, получило потом название «Шейхцерова моря»   и сделалось местом бесчисленных школьных экскурсий и походов немецких детей,   распевающих популярный саламандровый гимн [110]:      

       

      

       

 5. Вольф Мейнерт пишет   свой труд      

       

Должно   быть, именно эти трагически прекрасные солнечные закаты, о которых мы только   что говорили, вдохновили кенигсбергского философа-отшельника Вольфа Мейнерта на   создание монументального труда «Untergang der Menschheit» [111]. Мы можем живо   представить себе, как он бродит по берегу моря с непокрытой головой, в   развевающемся плаще, и смотрит восторженными глазами на потоки огня и крови,   заливающие больше половины небосвода. «Да, – шепчет он в экстазе, –   да, пришла пора писать послесловие к истории человека!» И он написал его.      

Сейчас   доигрывается трагедия человеческого рода, так начал Вольф Мейнерт. Пусть нас не   обманывает его лихорадочная предприимчивость и техническое благополучие; это   лишь чахоточный румянец на лице существа, уже отмеченного печатью смерти. Еще   никогда человечество не переживало столь высокой жизненной конъюнктуры, как   сейчас; но найдите мне хоть одного человека, который был бы счастлив; покажите   мне класс, который был бы доволен, или нацию, которая не ощущала бы угрозы   своему существованию. Среди всех даров цивилизации, среди крезовского изобилия   духовных и материальных богатств нас все больше в больше охватывает неотвязное   чувство неуверенности, гнетущей тяжести и смутного беспокойства. И Вольф   Мейнерт беспощадно анализировал душевное состояние современного мира, эту смесь   страха и ненависти, недоверия и мании величия, цинизма и малодушия. Одним   словом – отчаяние, кратко резюмировал Вольф Мейнерт. Типичные признаки конца.   Моральная агония.      

Встает   вопрос: способен ли человек быть счастливым, и был ли он когда-либо способен на   это? Человек – несомненно, как каждое живое существо; но человечество –   никогда. Все несчастье человека в том, что ему предопределено было стать   человечеством; или в том, что он стал человечеством слишком поздно, когда он   уже непоправимо дифференцировался на нации, расы, веры, сословия и классы, на   богатых и бедных, на культурных и некультурных, на поработителей и порабощенных.   Сгоните в одно стадо лошадей, волков, овец и кошек, лисиц, медведей и коз;   заприте их в одном загоне, заставьте их жить в этом неестественном соединении,   которое вы назовете Обществом, и исполнять общие для всех правила жизни; это   будет несчастное, недовольное, разобщенное, стадо, в котором ни одна божья   тварь не будет себя чувствовать на месте. Вот вам вполне точный образ огромного   и безнадежно разнородного стада, называемого человечеством. Нации, сословия,   классы не могут долго сосуществовать, не задевая друг друга и не тяготясь друг   другом до полного отвращения; они могут жить или в вечной изоляции друг от   друга, – что было возможно лишь до тех пор, пока мир был для них   достаточно велик, – или в борьбе друг с другом, в борьбе не на жизнь, а на   смерть. Для биологических человеческих групп, таких, как раса, нация или класс,   существует единственный естественный путь к блаженному состоянию ничем не   нарушаемой однородности: надо расчистить место для себя, истребив всех других.   А это и есть то, чего не успел сделать вовремя людской род. Теперь уже поздно   братьей за это. Мы обзавелись слишком многими доктринами и обязательствами, которыми   оберегаем «других», вместо того чтобы от них избавиться; мы выдумали кодекс   нравственности, права человека, договоры, законы, равенство, гуманность и   прочее; мы создали некую фикцию человечества, понятие, объединяющее я нас и   «других» в воображаемом «высшем единстве». Какая роковая ошибка! Нравственный   закон мы поставили выше биологического. Мы нарушили величайшую естественную предпосылку   всякой общности: только однородное общество может быть счастливым. И это вполне   достижимое благо мы принесли в жертву великой, но неосуществимой мечте: создать   единое человечество и установить единый строй для людей всех   наций, классов и уровней жизни. То была великодушная глупость. То была   единственная в своем роде достойная уважения попытка человека подняться над   самим собой. И за этот свой предельный идеализм род людской расплачивается ныне   неизбежным распадом.      

Процесс,   в ходе которого человек пытается как-то организовать себя в человечество, столь   же древен, как сама цивилизация, как первые, законы и первые общины; и если   человечество в итоге, после долгих тысячелетий, добилось лишь того, что   пропасти между расами, нациями, классами и мировоззрениями стали такими   глубокими, бездонными, как сейчас, то уже не стоит закрывать глаза на тот факт,   что злополучная историческая попытка сплотить всех людей в некое человечество   потерпела окончательное и трагическое крушение. В конце донцов мы уже начинаем   осознавать что отсюда эти попытки и замыслы организовать человеческое общество   иначе, с помощью радикального освобождения места для одной нации, одного   класса или одной религии. Но кто может сказать, насколько глубоко   проникли в нас микробы неизлечимой болезни дифференцирования? Рано или поздно   любое мнимо-однородное целое неизбежно расколется вновь, превратившись в   скопление разноречивых интересов, партий, сословий и так далее, которые или снова   начнут подавлять друг друга, или будут страдать от своего сосуществования. Нет никакого   выхода. Мы движемся по заколдованному кругу; но развитие не может вечно   кружиться на одном месте. Об этом позаботилась сама природа, освободив на свете   место для саламандр.      

Не   случайно, философствовал далее Вольф Мейнерт, саламандры начали осуществлять   свои жизненные возможности только тогда, когда хроническая болезнь   человечества, этого плохо сросшегося, все время распадающегося гигантского   организма, переходит в агонию. Если не считать некоторых незначительных   отклонений, саламандры представляют собой единое грандиозное и однородное   целое; они не создали до сих пор резких делений на племена, языки, нации,   государства, религии, классы или касты; среди них нет господ и рабов, свободных   и несвободных, богатых и бедных; правда, между ними существуют различия,   определяемые разделением труда, но по существу это однородная. Монолитная   масса, состоящая, так сказать, из одинаковых зерен, – масса, во всех своих   частях одинаково биологически примитивная, одинаково бедно наделенная дарами   природы, одинаково угнетенная, с одинаково низким жизненным уровнем. Последний   негр или эскимос живет в несравненно более высоких условиях, пользуясь   бесконечно большим богатством материальных и культурных ценностей, чем   миллиарды цивилизованных саламандр. И тем не менее нет никаких признаков,   которые говорили бы, что саламандры страдают от этого. Наоборот. Мы видим, что   они совершенно не нуждаются ни в одной из тех вещей, в которых человек ищет   успокоения и облегчения от метафизического ужаса и страха перед жизнью; они   обходятся без философии, без веры в загробную жизнь и без искусства; они не   знают, что такое фантазия, юмор, мистическое чувство, мечта, игра; они насквозь   проникнуты реализмом. Нам, людям, они столь же чужды, как муравьи или сельди;   они отличаются от этих существ только тем, что приспособились к другой   жизненной среде, а именно – к человеческой цивилизации. Они устроились в этой   среде так, как устраиваются собаки в человеческих жилищах; они не могут прожить   без нее, но от этого они не перестают быть тем, чем они являются: весьма   примитивным и мало дифференцированным семейством животных. Они довольствуются   тем, что живут и размножаются; они могут даже быть вполне счастливы, так как их   не тревожит ощущение какого-либо неравенства. Они совершенно однородны. Они   могут поэтому в один прекрасный день или, лучше сказать, в любой ближайший   день без всякого труда осуществить то, что оказалось не под силу человечеству:   единство своего вида во всем мире, свою всемирную общину, – словом,   всеобъемлющий мир саламандр. В этот день окончится тысячелетняя агония   человеческого рода. На нашей планете не хватит места для двух сил, каждая из   которых стремится овладеть всем миром. Одна из них должна будет уступить. Какая   именно – это мы уже знаем.      

Сейчас   на земном шаре насчитывается около двадцати миллиардов цивилизованных саламандр,   то есть приблизительно в десять раз больше, чем людей. Отсюда с биологической   необходимостью и в согласии с логикой истории вытекает, что саламандры, будучи   угнетенными, должны будут освободиться; будучи однородными, они должны будут   объединиться; превратившись, таким образом, в величайшую силу, которую   когда-либо видел мир, они неминуемо должны будут захватить мировое   господство. Думаете, они настолько безумны, чтобы пощадить тогда человека?   Думаете, они повторят историческую ошибку человека, который испокон веков   ошибался, порабощая побежденные нации и классы, вместо того чтобы их истреблять?   Который из эгоизма вечно создавал новые различия между людьми, а потом из   идеализма и великодушия пытался перекинуть через них мост? Нет, восклицал Вольф   Мейнерт, подобной исторической бессмыслицы саламандры не допустят – хотя   бы уже потому, что они извлекут предостережение из моей книги! Они станут   наследниками всей человеческой цивилизации; в их руки попадет все, что мы   делали или пытались сделать, желая покорить мир; но они действовали бы против   самих себя, если бы захотели вместе с этим наследством принять и нас. Они   должны избавиться от людей, если хотят сохранить свою однородность. Если бы они   поступили иначе, то рано или поздно мы заразили бы их своей разрушительной   двойственностью: создавать различия и страдать от них. Но на этот счет мы можем   быть спокойны; ни одно создание, которое продолжит историю человека, не станет   повторять его самоубийственных безумств.      

Нет сомнений,   что мир саламандр будет счастливее, чем был мир людей; это будет единый, гомогенный   мир, подвластный единому духу. Саламандры не будут отличаться друг от друга языком,   мировоззрением, религией или потребностями. Не будет между ними неравенства в культурном   уровне, не будет классовых противоречий – останется лишь разделение труда. У   них не будет ни господ, ни рабов, ибо все они станут служить лишь Великому   Коллективу Саламандр – вот их бог, владыка, работодатель и духовный вождь.   Будет лишь одна нация с единым уровнем. И мир этот будет лучше и совершеннее,   чем был наш. Это – единственно возможный Счастливый Новый Мир. Что ж, уступим   ему место; угасающее человечество уже не может совершить ничего иного – только   ускорить свой конец, озарив его трагической красотой, пока и это еще не поздно…      

       

Мы   изложили здесь взгляды Вольфа Мейнерта как можно более популярно; мы знаем, что   от этого много потеряла их сила и глубина, которые в свое время   загипнотизировали всю Европу и особенно молодежь, восторженно принявшую веру в   упадок и надвигающийся конец человеческого рода. Правда, некоторые политические   аналогии побудили германское правительство запретить учение «великого   пессимиста», и Вольфу Мейнерту пришлось скрыться в Швейцарию. Тем не менее весь   культурный мир с удовлетворением принял теорию Мейнерта о гибели человечества;   его книга (в 632 страницы) была переведена на все языки и во многих миллионах   экземпляров получила распространение даже среди саламандр.      

 6. Икс предостерегает      

       

Очевидно,   под влиянием пророческой книги Мейнерта литературный и художественный авангард   в культурных центрах провозгласил лозунг; «После нас хоть саламандры!» Будущее   принадлежит саламандрам. Саламандры – это культурный переворот. Пусть у них нет   своего искусства – зато они не обременены грузом идиотских идеалов, иссохших   традиций и того обветшалого, нудного школярского хлама, который назывался   поэзией, музыкой, архитектурой, философией или культурой вообще; все это   дряхлые слова, от которых нас тошнит. Саламандры еще не поддались искушению   пережевывать жвачку изжившего себя человеческого искусства – тем лучше: мы   создадим для них новое. Мы, молодые, расчищаем путь для будущего всемирного саламандризма;   мы хотим быть первыми саламандрами, мы – саламандры завтрашнего дня!      

Так   родилась в поэзии молодое направление «саламандрианцев», возникла тритоническая   (трехтональная) музыка и пелагическая живопись, которая вдохновлялась образами   медуз, морских звезд и кораллов. Работы саламандр по упорядочению побережий   были объявлены источником новой красоты и монументальности. Мы сыты природой по   горло, раздавались голоса; пусть гладкие бетонные берега придут на место старых   живописных скал! Романтика умерла. Будущие континенты будут очерчены прямыми   линиями и примут формы сферических треугольников и ромбов; старый геологический   мир должен уступить место миру геометрическому. Словом – это было опять-таки   нечто новое и футуристическое, новая сенсация духовной жизни и манифеста новой   культуры. Те же, кто не успел своевременно вступить на путь грядущего саламандризма,   с горечью чувствовали, что остались за флагом, и мстили за это, проповедуя   чистую «человечность», возврат к человеку и к природе и прочие реакционные   формулы. В Вене был освистан концерт тритонической музыки, в парижском Салоне   Независимых неизвестный злоумышленник изрезал пелагическую картину,   выставленную под названием Capriccio en bleu [112]. Одним словом, саламандризм   победоносно и неудержимо шествовал вперед.