1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
   
Денна снова беззвучно рассмеялась. Ее тело затряслось от сдерживаемого смеха.
   
— Стой смирно! — шикнул я, осторожно беря ее за ушко.
   
Денна сделала глубокий вдох, выпустила воздух и наконец успокоилась. Я вдел серьгу ей в ухо и отступил в сторону. Она ощупала сережку, отступила назад и сделала реверанс.
   
— Покорно благодарю за помощь!
   
Я снова поклонился ей. Поклон был не такой изысканный, как в прошлый раз, зато куда более искренний.
   
— К вашим услугам, госпожа моя!
   
Денна тепло улыбнулась и пошла прочь. Глаза у нее снова смеялись.
   * * *
   
Я для проформы обошел оставшуюся часть второго яруса, но Трепе, похоже, не было. На третий этаж я решил не ходить, чтобы избежать неловкости при второй встрече с Денной и ее дворянчиком.
   
Сим сидел с оживленным видом, какой у него бывает после пятой кружки. Манет развалился на стуле, с полузакрытыми глазами, удобно пристроив кружку на выпуклом брюхе. Вил выглядел точно так же, как всегда, его темные глаза были непроницаемыми.
   
— Трепе нигде нету, — сказал я, садясь на место. — Увы.
   
— Жаль, жаль, — сказал Сим. — А что, не нашел он тебе еще покровителя?
   
Я с горечью покачал головой.
   
— Амброз запугал или подкупил всех дворян на сто километров в округе. Они не желают иметь со мной дела.
   
— А отчего Трепе не возьмет тебя себе? — спросил Вилем. — Ты же ему нравишься!
   
Я покачал головой.
   
— Трепе уже поддерживает троих музыкантов. Точнее, даже четверых, но двое из них — супружеская пара.
   
— Четверых? — в ужасе переспросил Сим. — Да как же ему на еду-то хватает?
   
Вил с любопытством склонил голову набок. Сим подался вперед и принялся объяснять:
   
— Трепе, конечно, граф. Но владения его не столь уж обширны. Содержать четверых музыкантов на его доходы — это несколько… экстравагантно.
   
Вил нахмурился.
   
— Так ли уж дорого обходятся выпивка и струны?
   
— Но ведь покровителю приходится предоставлять им не только это! — Сим принялся загибать пальцы: — Во-первых, официальный документ о покровительстве. Во-вторых, стол и кров для каждого из них, и ежегодная плата, и костюм его фамильных цветов…
   
— Два костюма, как правило, — перебил я. — Каждый год.
   
Пока я рос в труппе, я не особенно ценил ливреи, которыми обеспечивал нас лорд Грейфеллоу. Однако теперь я не мог не думать о том, насколько улучшился бы мой гардероб, если бы я каждый год получал целых два новых костюма.
   
Появился мальчишка-подавальщик. Симмон улыбнулся, не оставляя сомнений насчет того, кому мы обязаны бокалами ежевичного бренда, которые появились перед каждым из нас. Сим молча вскинул свой бокал, приветствуя нас, и отпил солидный глоток. Я приподнял свой бокал в ответ, Вилем — свой, хотя ему это далось не без труда. Манет остался неподвижен. Похоже, он задремал.
   
— И все равно, что-то не сходится, — сказал Вилем, ставя бокал обратно на стол. — А что получает покровитель, кроме опустевших карманов?
   
— Покровитель получает репутацию, — объяснил я. — Затем музыканты и носят ливреи. Кроме того, у него всегда под рукой те, кто будет забавлять гостей на приемах, на балах, во время торжественных событий. Иногда они пишут песни или пьесы по его заказу…
   
Вил по-прежнему был скептиком.
   
— И все равно, сдается мне, что покровитель мало что выигрывает.
   
— А это потому, что ты видишь только половину картины, — сказал Манет, внезапно выпрямляясь на стуле. — Ты же городской парень. Ты не представляешь, каково это — родиться и вырасти в селе, стоящем на землях какого-нибудь лорда. Вот, скажем, земли лорда Гординга, — продолжал Манет, рисуя на столе круг пролитым пивом. — А ты — добрый поселянин, живущий вот здесь.
   
Манет взял опустевший бокал Симмона и поставил его внутри круга.
   
— В один прекрасный день в ваше село является мужик в цветах лорда Гординга.
   
Манет взял свой, полный бокал бренда, проскакал им по столу и остановился рядом с пустым бокалом Сима, стоящим в кругу.
   
— Этот мужик останавливается в местном трактире и целый вечер поет для всех желающих.
   
Манет плеснул немного бренда в бокал Сима.
   
Сим, не дожидаясь приглашения, ухмыльнулся и выпил.
   
Манет объехал бокалом вокруг стола и снова въехал в круг.
   
— А в следующем месяце в село приезжают еще двое, тоже в его цветах, и устраивают представление кукольного театра.
   
Он плеснул в бокал еще бренда, и Симмон лихо опрокинул его.
   
— А через месяц приезжают бродячие актеры.
   
Все повторилось еще раз.
   
Потом Манет взял свою деревянную кружку и с грохотом простучал ею по столу и въехал в круг.
   
— И тут приезжает сборщик налогов в той же самой ливрее!
   
Манет многозначительно постучал пустой кружкой по столу.
   
Сим слегка растерялся, потом спохватился и плеснул Манету из своей кружки.
   
Манет взглянул на него и требовательно пристукнул кружкой еще раз.
   
Сим со смехом вылил в его кружку остатки своего пива.
   
— Все равно ежевичный бренд нравится мне больше!
   
— Ну вот, а лорду Гордингу нравится сполна получать все положенные ему налоги, — сказал Манет. — А людям нравится, когда их развлекают. А сборщику налогов нравится, что никому не придет в голову его отравить и зарыть по-быстрому позади заброшенной мельницы.
   
И он отхлебнул пива.
   
— Так что все остаются довольны.
   
Вил серьезно наблюдал за всем происходящим, не сводя с собравшихся своих темных глаз.
   
— Да, тогда понятно.
   
— Ну, на самом деле нельзя сказать, что все руководствуются настолько грубым расчетом, — заметил я. — Вот Трепе искренне хочет помогать музыкантам совершенствоваться в своем мастерстве. Ну а некоторые знатные люди относятся к своим артистам, как к лошадям в стойле.
   
Я вздохнул.
   
— И все равно это было бы лучше, чем теперь, — у меня-то и того нет.
   
— Ну, ты ж смотри не продавайся задешево! — усмехнулся Сим. — Дождись уж хорошего покровителя. Ты этого достоин. Ты ничем не хуже любого из музыкантов, кого я здесь слышал.
   
Я промолчал, из гордости не сказав им правды. Я был настолько нищ, что они себе этого даже представить не могли. Сим принадлежал к атуранскому дворянству, родители Вила были торговцы шерстью из Ралиена. Им всем казалось, что бедность — это когда тебе не хватает на выпивку.
   
Сейчас, когда впереди маячила оплата за обучение, я не смел потратить лишнего пенни. Я не мог себе позволить покупать ни свечи, ни чернила, ни бумагу. У меня не было ни драгоценностей, которые я мог бы заложить, ни денежного содержания, ни родителей, которым можно было бы написать и попросить денег. Ни один уважающий себя ростовщик не ссудил бы мне ни единого шима. И неудивительно: я был безродный сирота из эдема руэ, чье имущество поместилось бы в холщовый мешок. Да и мешок-то не очень большой.
   
Я поднялся на ноги прежде, чем разговор мог перейти на неловкую почву.
   
— Ну ладно, пора и мне сыграть.
   
Я взял свой футляр с лютней и отправился к углу стойки, где сидел Станчион.
   
— Так что ты приготовил нам сегодня? — спросил он, оглаживая бороду.
   
— Сюрприз.
   
Станчион, уже начавший подниматься с табурета, остановился.
   
— Надеюсь, не такой сюрприз, от которого в заведении начнутся беспорядки или пожар?
   
Я, улыбнувшись, покачал головой.
   
— Это хорошо!
   
Он улыбнулся в ответ и направился к сцене.
   
— Тогда на здоровье, сюрпризы я люблю!
  
  
   
    
ГЛАВА 6
    
ЛЮБОВЬ
   
   
Станчион вывел меня на сцену, поставил стул без подлокотников и вышел вперед, чтобы поболтать с аудиторией. Я развесил свой плащ на спинке стула. Огни начали тускнеть.
   
Я положил на пол свой потрепанный футляр с лютней. Футляр выглядел еще более жалко, чем я сам. Когда-то это был весьма недурной футляр, но с тех пор он был свидетелем многих событий и повидал немало разных дорог. Теперь кожаные петли потрескались и стали жесткими, а корпус местами износился до того, что сделался тонким, как бумага. От первоначальных пряжек осталась только одна: изящная вещица гравированного серебра. Остальные я заменил чем попало, так что теперь футляр был усеян разнокалиберными застежками из блестящей латуни и тусклого железа.
   
Но содержимое футляра было совсем не под стать ему. Внутри была она, та, что вынуждала меня добывать деньги на обучение. Я отчаянно торговался из-за нее, и все равно она обошлась мне дороже, чем любая другая вещь в моей жизни. Так дорого, что я не мог позволить себе купить футляр, который подходил по форме, и мне пришлось набить свой старый футляр тряпками.
   
Ее деревянный корпус был цвета черного кофе или свежевспаханной земли. Изгиб ее был безупречен, как женское бедро. Звонкие струны отзывались приглушенным эхом на любой звук. Моя лютня. Моя воплощенная душа.
   
Я слышал немало из того, что поэты пишут о женщинах. Они рифмуют, они витийствуют, они лгут. Я видел, как моряки, застрявшие на берегу, безмолвно взирают на вздымающуюся грудь моря. Я видел, как старые солдаты, с сердцами жесткими, точно кожаный ремень, плачут, видя, как полощется на ветру знамя их короля.
   
Так вот, слушайте: все эти люди ничего не ведают о любви.
   
Вы не найдете любви ни в речах поэтов, ни в исполненных тоски глазах моряков. Если хотите узнать, что такое любовь, взгляните на руки бродячего артиста, когда тот играет на лютне. Артист — тот знает.
   
Я окинул взглядом своих слушателей. Толпа медленно затихала. Симмон восторженно помахал мне, я улыбнулся в ответ. А вон и седая шевелюра графа Трепе, у перил второго яруса. Он о чем-то серьезно беседовал с хорошо одетой парой, указывая в мою сторону. Он по-прежнему боролся за меня, хотя оба мы знали, что это безнадежно.
   
Я достал лютню из потрепанного футляра и принялся ее настраивать. Нельзя сказать, чтобы это была лучшая лютня в «Эолиане». Далеко не лучшая. Шейка у нее была слегка изогнутая, но не выгнутая. Один из колков разболтался, и эта струна быстро расстраивалась.
   
Я негромко взял аккорд и наклонился к струнам, прислушиваясь. Подняв глаза, я увидел лицо Денны, ясное как луна. Она радостно улыбнулась мне и помахала пальчиками под столом, так чтобы ее знатный спутник не видел.
   
Я легонько подкрутил ослабевший колок, провел ладонью по теплому дереву лютни. Да, лак местами поцарапался и потерся. С нею не так уж хорошо обращались в прошлом, однако в глубине души она оставалась все такой же чудесной.
   
Ну да. У нее были свои недостатки, но в делах сердечных — какое это имеет значение? Любовь есть любовь. Разуму тут места нет. Во многих отношениях именно неразумная любовь и есть самая истинная. Любить «потому что» способен кто угодно. Это так же просто, как сунуть монету в карман. Но любить «вопреки»… Знать наизусть все недостатки и любить и их тоже… Это любовь редкая, чистая и совершенная.
   
Станчион широко взмахнул рукой, указывая на меня. Послышались короткие аплодисменты, и аудитория замерла в ожидании.
   
Я взял пару нот, ощутил, как слушатели подались в мою сторону. Я коснулся струны, еще чуть-чуть подстроил ее и, наконец, заиграл. Не успел я сыграть и двух тактов, как мелодию узнали все.
   
Это был «Барашек с бубенцом». Мотивчик, который тысячелетиями насвистывают пастухи, гонящие стадо. Простейший из простейших. Мотивчик, который можно сыграть на перевернутом ведре. Да что там, ведро даже лишнее. Его можно просто прохлопать в ладоши. Насвистеть в кулак. В два пальца.
   
Короче говоря, народная музыка как она есть.
   
На мотив «Барашка» написаны сотни песен. Песен о любви, песен о войне. Забавных, трагических, скабрезных. Я не стал петь ни одну из них. Не надо слов. Просто музыка. Просто мелодия.
   
Я поднял глаза и увидел, как лорд Морда Кирпичом подался к Денне и пренебрежительно махнул рукой. Я улыбнулся, небрежно перебирая струны.
   
Однако прошло несколько минут, и улыбка моя застыла на устах. На лбу выступил пот. Я склонился над лютней, полностью сосредоточившись на том, что делают мои руки. Мои пальцы забегали, заплясали, залетали.
   
Музыка была жесткой, точно град, точно молот, кующий медь. И мягкой, точно позднее солнце над осенней нивой, нежной, точно едва шелохнувшийся листочек. Вскоре у меня начало срываться дыхание от напряжения. Мои губы сомкнулись в тонкую бескровную нить.
   
На середине второго припева я тряхнул головой, убирая прядь волос, упавшую на глаза, и брызги пота разлетелись по дуге, усеяв пятнами деревянную сцену. Я тяжело дышал, грудь моя вздымалась как кузнечные меха, я вымотался, точно взмыленная лошадь.
   
Мелодия неслась вперед, рассыпая звонкие, отчетливые звуки. Один раз я едва не сбился. На какую-то долю секунды ритм нарушился, смялся… Но я чудом выпрямился, пробился и доиграл последнюю строку. Мелодия звучала по-прежнему чисто и нежно, несмотря на то что мои усталые пальцы, порхающие по струнам, сделались почти невидимы.
   
И когда было совершенно очевидно, что дольше я не выдержу, я извлек последний аккорд и в изнеможении откинулся на спинку стула.
   
Аудитория разразилась оглушительными аплодисментами.
   
Но не вся аудитория. Десятки людей, разбросанных по залу, вместо аплодисментов разразились хохотом. Некоторые колотили кулаками по столам и топали ногами, выражая бурное веселье.
   
Овация смялась и утихла почти тотчас же. Люди замирали с поднятыми руками, не успев хлопнуть в ладоши, и растерянно оглядывались на смеющихся. Некоторые были возмущены, другие сконфужены. Многие просто обиделись за меня, и по залу пополз возмущенный ропот.
   
Но прежде, чем успели завязаться серьезные споры, я взял одну высокую ноту и вскинул руку, снова привлекая всеобщее внимание. Я еще не закончил. Нет, я только начал!
   
Я устроился поудобнее, повел плечами. Провел рукой по струнам, подтянул ослабевший колок и непринужденно заиграл вторую песню.
   
Это была одна из песен Иллиена, «Тим-тиририм». Не думаю, что вы о ней когда-нибудь слышали. Она заметно отличается от прочих произведений Иллиена. Во-первых, она без слов. Во-вторых, хотя мелодия у нее и приятная, она все же далеко не настолько запоминающаяся или волнующая, как многие из его известных песен.
   
А главное, она славится какой-то извращенной сложностью. Отец мой, бывало, отзывался о ней как о «лучшей мелодии, написанной для пятнадцати пальцев». И всегда заставлял меня играть ее, когда видел, что я чересчур зазнался, и считал, что меня стоит осадить. Довольно будет сказать, что мне доводилось ее играть довольно регулярно, временами и по нескольку раз на дню.
   
И вот эту-то песню я и заиграл. Я откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, несколько расслабился. Пальцы мои небрежно перебирали струны. После первого припева я вздохнул и сдержанно зевнул, точно мальчишка, сидящий взаперти в солнечный денек. Взгляд мой скучающе блуждал по залу.
   
Не переставая играть, я поерзал на стуле, стараясь устроиться поудобнее, однако не преуспел. Я нахмурился, встал, пристально оглядел стул, как будто это он был во всем виноват. Потом снова опустился на сиденье и принялся устраиваться на нем с недовольным видом.
   
И все это время в воздухе плясали десять тысяч нот «Тим-тиририма». Я выбрал момент между двумя аккордами и небрежно почесался за ухом.
   
Я так вошел в роль, что меня и впрямь потянуло зевать. На этот раз я зевнул от души, так что сидящие в первом ряду без труда могли бы пересчитать все мои зубы, потом потряс головой, словно желая пробудиться, и промокнул рукавом слезящиеся глаза.
   
А «Тим-тиририм», не останавливаясь, струился дальше. Головоломная гармония и контрапункт то сплетались воедино, то рассыпались вновь множеством нитей. И все это звучало безупречно, ровно и легко. Я играл как дышал. И когда под конец десятки запутанных прядей мелодии сплелись воедино, я не стал акцентировать финал. Просто доиграл и слегка протер глаза. Никакого крещендо. Никаких поклонов. Ничего. Я рассеянно хрустнул костяшками пальцев и наклонился, чтобы убрать лютню в футляр.
   
На этот раз сначала раздался смех. Смеялись все те же люди, что и прежде, они гоготали и колотили по столам вдвое громче прежнего. Это были свои. Музыканты. Я убрал с лица скучающую мину и понимающе улыбнулся им.
   
Аплодисменты зазвучали несколько мгновений спустя, но хлопки были разрозненные и неуверенные. Еще до того, как в заведении снова вспыхнул свет, они угасли, сменившись гулом споров по всему залу.
   
Когда я спускался со сцены, навстречу мне бросилась Мари. Лицо ее лучилось смехом. Она пожала мне руку, похлопала меня по спине. И она была только первой из многих. Все они были музыканты. Пока я окончательно не утонул в толпе, Мари взяла меня под руку и отвела к моему столику.
   
— Господи помилуй, малый! — воскликнул Манет. — Да ты тут вроде короля!
   
— Э, обычно его приветствуют куда более бурно! — возразил Вилем. — Как правило, ему аплодируют до тех пор, пока он не сядет за стол. И прекрасные девы строят ему глазки и усыпают его путь цветами.
   
Сим с любопытством огляделся по сторонам.
   
— На этот раз реакция была какая-то… — он замялся, подбирая слово, — какая-то неоднозначная. Почему бы это?
   
— Потому что наш юный шестиструнник так востер, что, того гляди, сам порежется, — сказал Станчион, подходя к нашему столику.
   
— А, вы тоже это заметили? — сухо сказал Манет.
   
— Брось, — возразила Мари, — это было блестяще!
   
Станчион вздохнул и покачал головой.
   
— Лично я, — с нажимом заметил Вилем, — хотел бы знать, о чем речь.
   
— Квоут взял самую простую песенку на свете и сыграл ее так, словно прял золото из простой кудели, — объяснила Мари. — А потом взял по-настоящему серьезную пьесу, такую, которую могут сыграть разве что несколько человек во всем зале, и сделал вид, будто она такая простая, что ее мог бы сыграть ребенок на жестяной дудочке.
   
— Это было очень остроумно, не отрицаю, — сказал Станчион. — Проблема в том, как именно он это сделал. Все, кто кинулся аплодировать после первой песни, почувствовали, что их одурачили. Разыграли.
   
— Так ведь так оно и было! — возразила Мари. — Артист вертит аудиторией как хочет. В этом вся соль шутки.
   
— Людям не нравится чувствовать себя дураками, — ответил Станчион. — На самом деле их это злит. Никто не любит, когда с ним играют шутки.
   
— Ну, вообще-то он сыграл шутку не с ними, а с лютней, — ухмыляясь, вмешался Симмон.
   
Все разом уставились на него, и его улыбка несколько поувяла.
   
— Ну как же? Он ведь действительно сыграл шутку, буквально сыграл. На лютне…
   
Он потупился, лицо у него вытянулось и залилось краской.
   
— Извините…
   
Мари непринужденно рассмеялась.
   
— Короче, вся штука в том, что тут две разные аудитории, — медленно и задумчиво произнес Манет. — Те, кто достаточно разбирается в музыке, чтобы оценить шутку, и те, кому шутку надо объяснять.
   
Мари торжествующе взмахнула рукой в сторону Манета.
   
— Именно! — сказала она Станчиону. — Если ты явился сюда и не способен понять эту шутку без посторонней помощи, ты заслуживаешь того, чтобы тебе натянули нос!
   
— Ага, только большинство тех, кто не понял, знатные люди, — заметил Станчион, — а у нашего умника до сих пор нет покровителя.
   
— Как?! — удивилась Мари. — Трепе ведь всем про тебя уши прожужжал еще несколько месяцев назад. Как же тебя до сих пор никто не пригрел?
   
— Это из-за Амброза Джакиса, — объяснил я.
   
Судя по всему, это имя было ей незнакомо.
   
— Это музыкант?
   
— Баронский сынок, — пояснил Вилем.
   
Она озадаченно нахмурилась.
   
— И чем же он может помешать тебе найти покровителя?
   
— Тем, что у него прорва свободного времени и денег вдвое больше, чем у самого Господа Бога, — сухо ответил я.
   
— Его папаша — один из самых влиятельных людей во всем Винтасе, — пояснил Манет и обернулся к Симмону. — Который он в очереди престолонаследования, шестнадцатый?
   
— Тринадцатый, — угрюмо поправил Симмон. — Семья Сурфен в полном составе погибла в море два месяца тому назад. Амброз, не затыкаясь, твердит о том, что его отец всего в двенадцати шагах от трона.
   
Манет снова обернулся к Мари.
   
— Короче, у этого баронского сынка уйма возможностей, и он не стесняется ими пользоваться.
   
— Ну, справедливости ради следует заметить, что наш юный Квоут тоже не самый милый и уживчивый человек во всем Содружестве, — сказал Станчион. Он прочистил горло. — Собственно, сегодняшнее представление это наглядно продемонстрировало.
   
— Терпеть не могу, когда меня называют «юным Квоутом»! — буркнул я на ухо Симу. Он сочувственно взглянул на меня.
   
— А я все равно считаю, что это было блестяще! — Мари обернулась к Станчиону. — Самое оригинальное, что мы слышали здесь за последний месяц, и ты это прекрасно знаешь!
   
Я коснулся руки Мари.
   
— Да нет, он прав, — сказал я. — Это было глупо.
   
Я неуверенно пожал плечами.
   
— Или, по крайней мере, было бы глупо, если бы у меня оставалась хоть малейшая надежда найти себе покровителя.
   
Я посмотрел Станчиону в глаза.
   
— Но я на это уже не надеюсь. Оба мы знаем, что этот колодец отравлен Амброзом.
   
— Ну, рано или поздно вода очистится, — возразил Станчион.
   
Я снова пожал плечами.
   
— Ну, ладно, тогда скажем так: я предпочитаю играть песни, которые забавляют моих друзей, чем заискивать перед людьми, которые недолюбливают меня понаслышке.
   
Станчион хотел было что-то сказать, потом с шумом выпустил воздух.
   
— И то верно, — сказал он, слегка улыбнувшись.
   
Наступила короткая пауза. Манет многозначительно кашлянул и обвел глазами стол.
   
Я понял намек и представил собравшихся друг другу.
   
— Станчион, с моими друзьями Вилом и Симом ты уже знаком. А это Манет, мой соученик и временами наставник в Университете. Все, кто не знаком, — это Станчион: хозяин, владелец и распорядитель «Эолиана».
   
— Рад знакомству, — сказал Станчион, вежливо кивнул, потом озабоченно окинул взглядом зал. — Кстати, раз уж я здесь хозяин, пора мне браться за дело.
   
Перед тем как уйти, он хлопнул меня по спине.
   
— Поглядим, может, мне заодно удастся потушить парочку пожаров!
   
Я с благодарностью улыбнулся ему, потом сделал торжественный жест.
   
— Прошу любить и жаловать, это — Мари. Лучшая скрипачка в «Эолиане». Впрочем, это вы только что слышали своими ушами. И самая красивая женщина на тысячу километров в округе, но это вы можете видеть своими глазами. И самая умная к тому же, но это вы можете…
   
Она шутливо шлепнула меня по затылку.
   
— Будь я хоть вполовину так умна, как ты говоришь, ни за что бы не стала тебя защищать, — сказала она. — Неужто бедняга Трепе до сих пор за тебя хлопочет?
   
Я кивнул.
   
— А я ему говорил, что дело пропащее!
   
— Еще бы, если ты и дальше намерен показывать нос всем и каждому! Клянусь, я никогда еще не встречала человека, настолько лишенного такта и обходительности. Если бы не твое природное обаяние, тебя давно бы уже прирезали где-нибудь в переулке.
   
— Да ладно тебе! — буркнул я.
   
Мари обернулась к моим друзьям за столом.
   
— Рада знакомству!
   
Вил кивнул, Сим расплылся в улыбке. Манет же изящно поднялся на ноги и протянул руку. Мари ответила на рукопожатие, и Манет сердечно пожал ее ладонь, стиснув ее обеими руками.
   
— Мари, — произнес он, — я вами заинтригован. Могу ли я надеяться, что вы дозволите мне угостить вас стаканчиком вина и немного побеседовать с вами нынче вечером?
   
Я был так ошеломлен, что мог только молча пялиться на них. Рядом друг с другом они выглядели как плохо подобранные подпорки для книг. Мари была сантиметров на пятнадцать выше Манета, а в сапогах ее длинные ноги казались еще длиннее.
   
Манет же выглядел как всегда: седым и растрепанным. Вдобавок он был минимум лет на десять старше Мари.
   
Мари поморгала и склонила голову набок, словно размышляя.
   
— Вообще-то прямо сейчас я здесь с друзьями, — ответила она. — К тому времени, как я освобожусь, может быть уже поздно…
   
— О, меня это не волнует! — беспечно ответил Манет. — Я готов пожертвовать сном, если уж такое дело. Даже и не вспомню, когда мне в последний раз доводилось общаться с женщиной, которая не стесняется говорить, что думает. Таких, как вы, нынче не делают.
   
Мари снова смерила его взглядом.
   
Манет посмотрел ей в глаза и сверкнул улыбкой — такой уверенной и обаятельной, что она была бы вполне уместна на сцене.
   
— Я не собираюсь разлучать вас с друзьями, — сказал он, — но ваша скрипка — первая за десять лет, от которой мои ноги сами пошли в пляс. Должен же я хотя бы вином вас угостить!
   
Мари улыбнулась в ответ, весело и насмешливо.
   
— Я сижу на втором ярусе, — сказала она, указывая в сторону лестницы. — Я освобожусь… ну, скажем, часа через два.
   
— Вы невероятно добры, — сказал Манет. — Так я поднимусь наверх и разыщу вас?
   
— Хорошо, — ответила она. Задумчиво взглянула на него и ушла.
   
Манет плюхнулся на стул и потянулся к кружке.
   
Симмон выглядел таким же ошарашенным, как и все мы.
   
— Черт возьми, что это было? — осведомился он.
   
Манет хихикнул себе в бороду и откинулся на спинку стула, пристроив кружку у себя на пузе.
   
— А это, — самодовольно сказал он, — еще одно, что я умею, а вы, щенки, — нет. Смотрите и учитесь, пока я жив!
   * * *
   
Когда знатные люди желают продемонстрировать музыканту свое одобрение, они дают ему деньги. Когда я только начал играть в «Эолиане», я не раз получал подобные дары, и в течение некоторого времени это изрядно помогало мне платить за обучение и держаться на плаву, хотя хватало мне в обрез. Однако же Амброз провел весьма последовательную кампанию против меня, и я уже несколько месяцев не получал таких подарков.
   
Музыканты беднее дворян, но музыку любят не меньше. Так что, если им нравится твоя игра, они угощают тебя выпивкой. Собственно, ради этого я и явился в «Эолиан» нынче вечером.
   
Манет отошел к стойке за тряпкой, чтобы протереть стол и сыграть еще одну партию в уголки. Пока его не было, молодой сильдийский флейтист подошел и спросил, нельзя ли нас угостить.
   
Мы сказали, что можно. Он перехватил взгляд пробегавшей мимо подавальщицы, и мы все заказали, чего кому хотелось, и еще пива Манету.
   
Мы пили, играли в карты и слушали музыку. Нам с Манетом выпали плохие карты, и мы проиграли три сдачи подряд. Это несколько испортило мне настроение, но куда больше его портила мысль о том, что Станчион, возможно, прав.
   
Богатый покровитель помог бы мне решить большую часть моих проблем. И даже небогатый все равно дал бы мне возможность вздохнуть свободнее — в финансовом смысле. Как минимум у меня появился бы человек, у которого в безвыходной ситуации можно занять денег, вместо того чтобы связываться со всякими подозрительными личностями.
   
Поглощенный своими мыслями, я сыграл невповпад, и мы проиграли еще одну сдачу. Вышло четыре проигрыша подряд плюс штрафные.
   
Тасуя карты, Манет посмотрел на меня исподлобья.
   
— Ответь-ка сначала на вопрос для новичков.
   
Он поднял руку с тремя сердито растопыренными пальцами.
   
— Предположим, у тебя на руках три пики, а на столе — еще пять.
   
Он растопырил пальцы на второй руке, для наглядности.
   
— Сколько всего пик, а?
   
Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
   
— Не торопись, подумай хорошенько!
   
— Да он до сих пор не может прийти в себя от мысли, что Мари согласилась выпить с тобой! — сухо заметил Вилем. — Мы, между прочим, тоже.
   
— Ничего подобного! — бросил Симмон. — Я всегда знал, что ты мужик не промах!
   
Тут нас прервали: появилась Лили, одна из постоянных подавальщиц в «Эолиане».
   
— Что это у вас тут творится? — шутливо спросила она. — Пируете?
   
— Лили, — спросил Симмон, — а вот если бы я предложил тебе выпить со мной, ты бы согласилась?
   
— Согласилась бы, — беспечно ответила она. — Если только недолго.
   
Она положила руку ему на плечо.
   
— Вам, господа, повезло. Некий любитель хорошей музыки, не пожелавший себя назвать, просит угостить вас всех.
   
— Мне скаттена, — сказал Вилем.
   
— Меду, — улыбнулся Симмон.
   
— Мне саунтена, — сказал я.
   
Манет вскинул бровь.
   
— Саунтена, говоришь? — переспросил он, взглянув на меня. — Тогда и мне тоже саунтена.
   
Он многозначительно взглянул на подавальщицу и кивнул в мою сторону.
   
— На его счет, понятное дело.
   
— Да? — переспросила Лили, потом пожала плечами. — Минуточку!
   
— Ну ладно, а теперь, когда ты произвел на всех сногсшибательное впечатление, можно и повеселиться, верно? — сказал Симмон. — Как насчет песенки про ишака, а?..
   
— Нет и нет, в последний раз говорю, — ответил я. — С Амброзом покончено. Ссориться с ним бессмысленно, это ничего не даст.
   
— Ты ж ему руку сломал, — сказал Вил. — Так что вы уже в ссоре, как ни крути.
   
— А он разбил мне лютню, — сказал я. — Так что мы квиты. И я предпочитаю не поминать старого.
   
— Ага, щас! — заметил Сим. — То-то ты бросил ему в трубу фунт тухлого масла! И подпругу на седле ослабил…
   
— Обожженные руки! Заткнись!
   
Я поспешно огляделся по сторонам.
   
— Это было почти месяц назад, и никто не знает, что это сделал я, кроме вас двоих! Ну, теперь вот еще Манет знает. И все, кто мог нас слышать…
   
Сим пристыженно побагровел, и разговор затих до тех пор, пока Лили не принесла нам напитки. Вилу подали скаттен в традиционной каменной чаше, мед Сима сиял золотом в высоком бокале. Нам с Манетом подали деревянные кружки.
   
Манет улыбнулся.
   
— Я даже и не помню, когда я последний раз заказывал себе саунтен, — задумчиво произнес он. — По-моему, я себе его вообще никогда не заказывал.
   
— Да ты единственный человек, который это пьет, — сказал Сим. — Кроме Квоута, конечно. Вот Квоут его дует как воду. По три-четыре кружки за вечер.
   
Манет взглянул на меня, приподняв лохматую бровь.
   
— Так они ничего не знают?
   
Я покачал головой и отпил из кружки, не зная, смеяться мне или стыдиться.
   
Манет подвинул свою кружку к Симмону. Тот взял, отхлебнул. Потом нахмурился и отхлебнул еще раз.
   
— Да это же вода, нет?
   
Манет кивнул.
   
— Это старая уловка, ее все шлюхи знают. Вот, предположим, сидишь ты с ней в общем зале борделя и желаешь показать ей, что ты не такой, как все прочие, ты человек культурный. И ты предлагаешь ее угостить.
   
Он потянулся через стол и взял у Сима свою кружку.
   
— А она же на работе. И вина ей совсем не хочется. Она предпочла бы взять деньгами. И тогда они заказывают саунтен, или певерет, или еще что-нибудь этакое. Ты платишь за выпивку, бармен наливает ей воды, а в конце вечера она делит деньги пополам с заведением. Если девушка умеет хорошо слушать, то в баре она может заработать не меньше, чем в постели.
   
— Вообще-то мы делим деньги натрое, — вмешался я. — Треть заведению, треть бармену, треть мне.
   
— Значит, тебя надувают, — напрямик сказал Манет. — Бармен получает свою долю с заведения.
   
— Но я никогда не видел, чтобы ты заказывал саунтен у Анкера, — заметил Сим.
   
— Значит, это грейсдельский мед, — сказал Вил. — Ты его все время заказываешь.
   
— Да нет, грейсдельский мед я заказывал! — возразил Сим. — Он на вкус — как маринованные огурцы с мочой. И к тому же…
   
Он осекся.
   
— И к тому же он стоит дороже, чем ты думал? — ухмыльнулся Манет. — Не стоит пить такую дрянь по цене приличного пива, верно?
   
— Когда я заказываю у Анкера грейсдельский мед, там знают, что я имею в виду, — объяснил я Симу. — Если бы я заказал напиток, которого не существует, рано или поздно все бы догадались, что к чему.
   
— А ты про это откуда знаешь? — спросил Сим у Манета.
   
Манет хмыкнул.
   
— Я старый пес, все трюки наизусть знаю!
   
Огни начали тускнеть, и мы снова обернулись к сцене.
   * * *
   
Вечер шел своим чередом. Манет удалился на более тучные луга, а мы с Вилом и Симом не успевали опрокидывать бокалы: благодарные музыканты то и дело нас угощали. Угощали нас очень много. Куда больше, чем я смел надеяться.
   
Я заказывал по большей части саунтен, поскольку затем и явился сегодня в «Эолиан», чтобы собрать денег на оплату учебы. Вил с Симом, узнав, в чем дело, тоже несколько раз заказали саунтен. Я был им вдвойне благодарен: иначе мне пришлось бы везти их домой на тачке.
   
В конце концов мы поняли, что по уши сыты музыкой, болтовней и бесплодным ухаживанием за подавальщицами (это что касается Сима).
   
Перед уходом я задержался и втихомолку побеседовал с барменом, выторговав у него разницу между половиной и третью. В результате я заработал еще талант и шесть йот. Большую часть этого за выпивку, которой угощали меня мои товарищи-музыканты.
   
Я ссыпал монеты в кошелек. «Ровно три таланта».
   
Помимо денег, я получил еще две темно-коричневые бутылки.
   
— Это что такое? — спросил Сим, когда я принялся укладывать бутылки в футляр с лютней.
   
— Бредонское пиво.
   
Я разложил тряпки так, чтобы бутылки не терлись о корпус.
   
— Бредонское! — презрительно фыркнул Вил. — Оно больше похоже на хлеб, чем на пиво!
   
Сим кивнул и скривился.
   
— Не люблю такое густое. Его же жевать можно!
   
— Оно не такое уж плохое! — возразил я. — В Малых королевствах его пьют беременные женщины. Арвил упоминал о нем в одной из своих лекций. Его варят из цветочной пыльцы, рыбьего жира и вишневых косточек. Оно очень богато питательными веществами…
   
— Да ладно, Квоут, мы же тебя не осуждаем! — Вил сделал озабоченное лицо и положил руку мне на плечо. — Мы с Симом тебя не бросим, даже если ты окажешься беременной иллийкой!
   
Симмон фыркнул, потом заржал над собой, оттого что фыркнул.
   
Мы втроем потихоньку двинулись в обратный путь, к Университету, через высокую арку Каменного моста. На мосту, поскольку поблизости никого не было, я спел Симу песенку про ишака.
   
Вил с Симом побрели к себе в гнезда. Но я пока не был готов ложиться спать и потому отправился бродить по пустынным улочкам Университета, вдыхая прохладный ночной воздух.
   
Я проходил мимо темных витрин аптекарей, стеклодувов и переплетчиков. Я пересек аккуратно подстриженный газон, ощутив отчетливый пыльный аромат палой листвы и зеленой травы под ней. Почти все трактиры и питейные заведения уже спали, только в борделях еще горел свет.
   
Серые каменные стены Зала магистров отливали серебром в лунном свете. Там горела одна-единственная лампа, подсвечивая изнутри витражное окно с классическим изображением Теккама: босого, беседующего у входа в свою пещеру с толпой молодых студентов.
   
Я миновал тигельную. Ее бесчисленные трубы, которые сейчас не дымили, мрачно топорщились на фоне ясного неба. Даже ночью оттуда несло аммиаком и жжеными цветами, кислотой и спиртом — тысячами разнообразных запахов, которые за минувшие века впитались в каменные стены здания.
   
И вот, наконец, архивы. Пятиэтажное здание без окон напоминало мне гигантский камень-путевик. Его массивные двери были закрыты, но сквозь щели сочился красноватый свет симпатических ламп. Во время экзаменов магистр Лоррен держал архивы открытыми и по ночам, чтобы все члены арканума могли заниматься вволю. Все, кроме одного, само собой.
   
Я вернулся к Анкеру. В трактире было темно, все спали. У меня был ключ от черного хода, но, чем бродить в темноте, я предпочел свернуть в соседний проулок. Правой ногой на бочонок с дождевой водой, левой на подоконник, левой рукой за водосточную трубу… Я бесшумно вскарабкался к себе на третий этаж, подцепил задвижку проволочкой и влез в окно.
   
В комнате царила непроглядная тьма, а я слишком устал, чтобы спускаться вниз и разыскивать огонь в очаге. Поэтому я просто коснулся фитилька лампы, что стояла рядом с постелью, слегка запачкав пальцы маслом. Потом я пробормотал связывание и ощутил, как похолодела рука, отдавшая часть тепла. Поначалу ничего не произошло, и я нахмурился, сосредоточившись, чтобы преодолеть алкогольный туман в голове. Холод глубже проник в мою руку, меня пробрала дрожь, но наконец фитиль вспыхнул.
   
Поскольку мне сделалось холодно, я закрыл окно, окинул взглядом тесную каморку со скошенным потолком и узкой кроватью и с удивлением понял, что это единственное место, где мне хотелось бы сейчас находиться. Я чувствовал себя здесь почти как дома.
   
Для вас это, может быть, звучит естественно, но мне показалось странным. Ведь я вырос среди эдема руэ и никогда не чувствовал себя как дома под крышей. Домом для меня была вереница фургонов и песни у костра. И когда мою труппу перебили, я лишился не только семьи и друзей детства. Мне казалось, будто весь мой мир сгорел по самую ватерлинию.
   
И вот теперь, проведя почти год в Университете, я наконец прижился здесь. Начал чувствовать себя своим. Странное это было чувство — привязанность к месту. Отчасти оно было утешительным, однако эдема руэ во мне бунтовал и бесился при мысли, что я пустил корни, точно растение.
   
И, проваливаясь в сон, я подумал о том, что сказал бы обо мне отец.
  
  
   
    
ГЛАВА 7
    
ЭКЗАМЕН
   
   
На следующее утро я плеснул себе в лицо водой и сбежал вниз. Зал трактира Анкера только-только начинал заполняться народом, желающим перекусить с утра, да еще несколько безутешных студентов явились заливать горе с утра пораньше.
   
Все еще рассеянный с недосыпа, я уселся на свое обычное место за угловым столиком и принялся переживать из-за грядущего собеседования.
   
Килвин и Элкса Дал меня особо не тревожили. К их вопросам я был готов. В целом то же касалось и Арвила. А вот остальные магистры в той или иной степени были загадкой.
   
Каждую четверть каждый из магистров выставлял в «книгах», читальном зале архивов, набор томов. Это были основные тексты, которые полагалось освоить э'лирам, учащимся низшего ранга, и более сложные труды для ре'ларов и эл'те. В этих книгах излагалось то, что магистры считали полезным знать. И любой разумный студент считал необходимым прочитать эти книги к экзаменам.
   
Но я не мог просто взять и пойти в «книги», как другие студенты. Я был первым и единственным за последние десять лет, кого изгнали из архивов, и все об этом знали. «Книги» были единственным хорошо освещенным залом во всем здании, и во время экзаменов там постоянно кто-то сидел и читал.
   
Поэтому мне приходилось разыскивать экземпляры выложенных магистрами книг в хранилище. Вы себе просто не представляете, в скольких вариантах существует одна и та же книга! Если удача мне улыбалась, найденный мною экземпляр бывал идентичен тому, который магистр выложил в «книгах». Но куда чаще обнаруженные мною версии оказывались устаревшими, сокращенными или дурно переведенными.
   
В последние несколько ночей я читал, сколько мог, однако поиски книг отнимали драгоценное время, и я по-прежнему чувствовал себя плачевно неготовым.
   
Я сидел, поглощенный этими тревожными мыслями, как вдруг мое внимание привлек голос Анкера:
   
— Квоут? Да вон он!
   
Я поднял голову и увидел женщину, сидящую у стойки. Она не была похожа на студентку. Элегантное вишневое платье с пышными юбками и узкой талией и вишневые перчатки в тон, доходившие ей до локтей.
   
Женщина непринужденно соскользнула с табурета, ухитрившись не запутаться в юбках, и подошла к моему столику. Искусно завитые белокурые волосы, губы накрашены алым… Интересно, что она делает тут, у Анкера?
   
— Не вы ли сломали руку этому мерзавцу, Амброзу Джакису? — осведомилась она. Она говорила по-атурански с густым, певучим модеганским акцентом. Из-за этого понимать ее было не так просто, но я бы солгал, если бы сказал, что это было непривлекательно. Модеганский акцент буквально дышит обольстительностью.
   
— Да, я, — ответил я. — Не то чтобы нарочно, но я сломал ему руку.
   
— Тогда разрешите вас угостить! — произнесла она тоном женщины, которая привыкла всегда поступать так, как ей угодно.
   
Я улыбнулся ей, сожалея, что всего десять минут как проснулся и совершенно ничего не соображаю.
   
— Вы не первая, кто желает меня угостить по этому поводу, — честно ответил я. — Если вы настаиваете, то я предпочел бы грейсдельский мед.
   
Она направилась к стойке. Я проводил ее взглядом. Если это и студентка, то из новеньких. Если бы она провела тут больше оборота, я бы непременно узнал об этом от Сима — тот примечал всех самых красивых девушек в университетском городке и ухаживал за ними с безыскусным энтузиазмом.
   
Модеганка вскоре возвратилась и села напротив, подвинув ко мне деревянную кружку. Анкер, должно быть, только что помыл эту кружку: пальчики, обтянутые вишневой перчаткой, были влажные в том месте, где они сжимали ручку.
   
Она подняла свой бокал, наполненный густо-красным вином.
   
— За Амброза Джакиса! — произнесла она неожиданно страстно. — Чтоб ему свалиться в колодец и сдохнуть как собаке!
   
Я взял кружку и отхлебнул, гадая, осталась ли в пределах ста километров от Университета хоть одна женщина, которую не обидел бы Амброз. Я тайком вытер руку о штаны.
   
Женщина залпом осушила бокал и с размаху поставила его на стол. Зрачки у нее были огромные. Несмотря на ранний час, она, похоже, была уже изрядно пьяна.
   
Внезапно я почувствовал запах мускатного ореха и коринки. Я понюхал свою кружку, потом посмотрел на стол — может, там что-то пролили? Но нет, все чисто…
   
Женщина напротив внезапно разревелась. Не расплакалась, нет: именно разревелась, как будто кран открыли.
   
Она посмотрела на свои руки в перчатках, потрясла головой. Содрала с руки влажную перчатку, взглянула на меня, выдавила несколько слов на модеганском.
   
— Извините, — промямлил я, — я не понимаю…
   
Но она уже поднималась из-за стола. Вытерла глаза и бросилась к выходу.
   
Анкер уставился на меня из-за стойки, как и остальные присутствующие.
   
— Я тут ни при чем! — сказал я, указывая ей вслед. — Она сама сбрендила!
   
Я бы бросился за ней и попытался разобраться, в чем дело, но она уже выскочила за дверь, а мне оставался всего час до собеседования. К тому же, если я возьмусь утешать всех женщин, которых когда-либо обидел Амброз, мне ни есть, ни спать некогда будет!
   
Зато эта странная беседа как будто прочистила мне мозги. Я уже не чувствовал себя ни сонным, ни тупым. Что ж, надо этим воспользоваться и как можно быстрее покончить с экзаменом. Раньше возьмешься — раньше закончишь, как говаривал мой отец.
   * * *
   
По дороге в Пустоты я остановился и купил себе у разносчика поджаристый мясной пирожок. Нет, я знал, что мне понадобится каждый пенни, чтобы оплатить учебу, но ведь эти гроши меня все равно не спасут, а я хоть позавтракаю как следует… Пирожок был горячий и сытный, щедро начиненный курятиной с морковкой и шафраном. Я жевал его на ходу, наслаждаясь скромной свободой в кои-то веки съесть что-нибудь, чего хочется мне самому, а не довольствоваться тем, что найдется у Анкера.
   
Положив в рот последний кусочек теста, я почуял запах жареного миндаля в меду. Я купил себе большую порцию миндаля, насыпанную в хитро свернутый кулек из кукурузных листьев. Это обошлось мне в четыре драба, но я тыщу лет не ел миндаля в меду, а лишний сахар в крови на экзамене не помешает.
   
Через двор вилась очередь экзаменуемых. Не то чтобы особенно длинная, но все равно раздражающая. Я увидел лицо, знакомое мне по артной, и подошел к молодой девушке с зелеными глазами, которая стояла рядом с очередью.
   
— Эй ты, привет! — сказал я. — Ты ведь Амлия, верно?
   
Она нервно улыбнулась и кивнула.
   
— А я Квоут, — сказал я, слегка поклонившись.
   
— Да, я тебя знаю, — сказала она. — Я видела тебя в артефактной.
   
— В артной! — поправил я. — Надо говорить — «в артной».
   
Я протянул ей свой кулек.
   
— Миндалю хочешь?
   
Амлия покачала головой.
   
— А зря, вкусный миндаль! — я потряс кульком, орешки заманчиво загремели.
   
Она опасливо взяла один орешек.
   
— Это очередь на полдень? — спросил я.
   
Она покачала головой.
   
— Нет, это те, кто раньше. Мы пока даже в очередь вставать не можем. Надо подождать пару минут.
   
— Глупо все-таки, что нас заставляют тут толпиться, — сказал я. — Будто овец в загоне! Пустая трата времени, оскорбительная к тому же.
   
На лице Амлии отразилась тревога.
   
— В чем дело? — спросил я.
   
— Да нет, ничего, просто… ты не мог бы говорить потише? — попросила она, озираясь по сторонам.
   
— Я просто не боюсь сказать вслух то, что думают все! — возразил я. — Сама идея экзаменов изначально порочна до идиотизма. Что, магистр Килвин не знает, на что я способен? Знает, конечно. И Элкса Дал знает. Брандье все равно не отличит меня от дырки в полу. Так почему же его мнение имеет тот же вес, когда речь идет о моей плате за обучение?
   
Амлия пожала плечами, избегая встречаться со мной взглядом.
   
Я раскусил еще один орешек и тут же сплюнул его на мостовую.
   
— Тьфу ты!
   
Я протянул ей кулек.
   
— Тебе не кажется, что они отдают коринкой?
   
Она посмотрела на меня с легким отвращением, потом перевела взгляд на кого-то у меня за спиной.
   
Я обернулся и увидел, что в нашу сторону идет Амброз. Выглядел он, как всегда, великолепно: безупречно-белая рубашка, бархат, парча. На нем была шляпа с высоким белым султаном, и эта шляпа почему-то особенно меня взбесила. Против обыкновения, он был один, без своей обычной свиты прихвостней и лизоблюдов.
   
— Чудесно! — воскликнул я, как только он подошел достаточно близко, чтобы меня услышать. — Амброз, твое присутствие — это та самая дерьмовая вишенка на дерьмовом тортике, который представляет собой весь процесс экзаменов!
   
Амброз, на удивление, только улыбнулся.
   
— А, Квоут! Я тоже рад тебя видеть.
   
— Виделся сегодня с одной из твоих бывших пассий, — продолжал я. — Бедняжка в шоке — видимо, глубоко травмирована тем, что видела тебя голым.
   
Тут физиономия у него несколько вытянулась. А я склонился к Амлии и театральным шепотом произнес:
   
— Мне из верных источников известно, что у Амброза крошечный пенис, но мало этого: возбудиться он способен лишь в присутствии дохлого пса, портрета герцога Гибеи и галерного барабанщика, голого по пояс.
   
Лицо Амлии окаменело.
   
Амброз взглянул на нее.
   
— Тебе лучше уйти. Совсем ни к чему слушать подобные вещи.
   
Амлия практически сбежала.
   
— Надо отдать тебе должное, — заметил я, провожая ее взглядом. — Когда надо заставить женщину сбежать, тут тебе равных нет.
   
Я приподнял воображаемую шляпу.
   
— Ты мог бы давать уроки. Мог бы читать лекции!
   
Амброз просто стоял, кивал и смотрел на меня с каким-то довольным видом, как будто я был у него в руках.
   
— В этой шляпе у тебя такой вид, как будто ты увлекаешься мальчиками, — заметил я. — Мне охота сшибить ее с тебя, если ты не слиняешь.
   
Я взглянул на него.
   
— Кстати, как рука?
   
— Теперь уже гораздо лучше, — вежливо ответил он. Рассеянно потер сломанную руку и улыбнулся.
   
Я сунул в рот еще один орешек, скривился и снова его выплюнул.
   
— В чем дело? — поинтересовался Амброз. — Коринка не нравится?
   
И, не дожидаясь ответа, развернулся и зашагал прочь. Он улыбался.
   
Можете себе представить, что творилось в моей голове, если я просто растерянно проводил его взглядом. Я поднес кулек к лицу и принюхался. Я ощутил пыльный запах кукурузных листьев, аромат меда и корицы. Ни коринкой, ни мускатным орехом не пахло ничуть. Откуда же Амброз может знать?..
   
И тут мои мозги с грохотом встали на место. Одновременно с этим пробило полдень, и все, у кого был тот же жребий, что у меня, поспешно встали в длинную очередь, тянущуюся через двор. Наступило время моего экзамена.
   
Я опрометью бросился прочь.
   * * *
   
Я отчаянно колотил в дверь, задыхаясь оттого, что взбежал бегом на третий этаж гнезд.
   
— Симмон! — орал я. — Симмон, открой, поговорить надо!
   
Дальше по коридору открывались другие двери, студенты выглядывали на шум. Одним из них как раз и был Симмон. Его песочно-рыжие волосы были растрепаны.
   
— Квоут, ты чего? — спросил он. — Это же даже не моя дверь!
   
Я подошел, втолкнул его в комнату и захлопнул за собой дверь.
   
— Симмон. Амброз меня чем-то опоил. Мне кажется, что у меня не все в порядке с головой, но я не могу понять, в чем дело.
   
Симмон ухмыльнулся.
   
— Знаешь, мне уже давно казалось, что…
   
Он осекся, глаза у него вылезли на лоб.
   
— Ты чего делаешь? Ты зачем плюешься?!
   
— У меня во рту какой-то странный привкус, — объяснил я.
   
— А мне какое дело? — сердито и растерянно отрезал он. — Ты чего, вообще? В сарае, что ль, родился?
   
Я залепил ему увесистую пощечину, он отлетел и впечатался в стену.
   
— Ну да, я родился в сарае, — мрачно ответил я. — И что такого?
   
Сим стоял, одной рукой упираясь в стену, другую прижав к медленно багровеющей щеке. Лицо у него было совершенно ошеломленное.
   
— Господи помилуй, да что с тобой такое?!
   
— Со мной-то все нормально, — ответил я, — а ты бы лучше последил за своим тоном. Вообще-то ты мне нравишься, но, если у меня нет богатеньких родителей, это не значит, что ты меня чем-то лучше.
   
Я нахмурился и снова сплюнул на пол.
   
— Господи, какая мерзость! Терпеть не могу мускатный орех. С детства его терпеть не мог!
   
Тут Сима, похоже, осенило.
   
— Что за вкус у тебя во рту? — спросил он. — Коринка и пряности, да?
   
Я кивнул.
   
— Гадость страшная.
   
— Прах Господень… — сказал Сим тихо и серьезно. — Понятно. Да, ты прав. Тебя опоили. И я даже знаю чем…
   
Он осекся. Я развернулся и взялся за ручку двери.
   
— Ты куда?
   
— Пойду убью Амброза, — ответил я. — Он меня отравил.
   
— Это не яд. Это…
   
Он вдруг умолк, затем продолжал очень ровным, спокойным тоном:
   
— Откуда у тебя этот нож?
   
— Я всегда его ношу на ноге, под штанами, — объяснил я. — На всякий случай.
   
Сим набрал воздуха в грудь, потом с шумом выдохнул.
   
— Можешь выслушать меня в течение минуты, прежде чем пойдешь убивать Амброза? Я тебе все объясню.
   
Я пожал плечами.
   
— Ладно.
   
— Можно попросить тебя сесть, пока мы будем разговаривать?
   
Он указал на стул.
   
Я вздохнул и сел.
   
— Ну, хорошо. Только давай побыстрее. У меня ведь еще экзамен сегодня.
   
Сим спокойно кивнул и сел на край своей кровати напротив меня.
   
— Короче, знаешь, как бывает, когда человек напьется и вобьет себе в голову, что ему непременно надо сделать какую-нибудь глупость? И отговорить его нет никакой возможности, хотя делать этого явно не стоит?
   
Я расхохотался.
   
— Как в тот раз, когда ты непременно захотел поговорить с той арфисткой возле «Эолиана» и облевал ей всю лошадь?
   
Сим кивнул.
   
— Ну да, именно так. Так вот, алхимик может изготовить вещество, которое заставит человека поступать подобным образом, только гораздо хуже.
   
Я покачал головой.
   
— Я совершенно не чувствую себя пьяным. Голова у меня ясная, как стеклышко.
   
Сим кивнул.
   
— Это не похоже на опьянение, — сказал он. — Это всего лишь часть опьянения. От этого вещества не кружится голова, не убавляется сил. От него человеку только становится проще делать глупости.
   
Я немного поразмыслил.
   
— Да нет, не думаю, что дело в этом, — сказал я. — Мне совершенно не хочется делать никаких глупостей.
   
— Есть способ это проверить, — сказал Сим. — Вот ты сейчас можешь придумать что-нибудь, чего делать явно не стоит?
   
Я снова поразмыслил, рассеянно постукивая кончиком ножа по голенищу своего башмака.
   
— Ну вот, например, явно не стоит…
   
Я осекся. И задумался, теперь уже надолго. Сим выжидающе глядел на меня.
   
— Прыгать с крыши? — интонация вышла вопросительная.
   
Сим молчал. И по-прежнему смотрел на меня.
   
— Да, теперь я вижу, в чем проблема, — медленно произнес я. — Похоже, у меня начисто отказали все сдерживающие механизмы.
   
Симмон улыбнулся с облегчением и одобрительно кивнул.
   
— Именно. Все имевшиеся у тебя запреты обрезало начисто, так что ты даже не замечаешь, чего лишился. А все остальное на месте. Ты ходишь ровно, говоришь четко, мыслишь разумно.
   
— Ты говоришь со мной покровительственным тоном, — заявил я, ткнув в его сторону кончиком ножа. — Не надо так делать!
   
Он моргнул.
   
— Хорошо, не буду. Так ты можешь придумать, как решить эту проблему?
   
— Разумеется. Мне нужно что-то вроде пробного камня. Тебе придется меня направлять, у тебя-то все сдерживающие механизмы в порядке.
   
— Вот и я думал об этом, — сказал Сим. — Так ты готов довериться мне?
   
Я кивнул.
   
— Во всем, кроме женщин. С женщинами ты себя ведешь по-дурацки.
   
Я взял с соседнего столика стакан с водой, прополоскал рот и выплюнул воду на пол.
   
Сим слабо улыбнулся.
   
— Ну хорошо. Итак, во-первых, Амброза убивать нельзя.
   
Я заколебался.
   
— Ты уверен?
   
— Абсолютно. На самом деле почти всего, что ты собираешься делать с этим ножом, делать наверняка не стоит. Отдай-ка его лучше мне.
   
Я пожал плечами, подкинул нож, перехватил его лезвием к себе и протянул Симу самодельную кожаную рукоятку.
   
Сима это, похоже, удивило, но нож он взял.
   
— Тейлу милосердный! — он перевел дух и положил нож на кровать. — Спасибо тебе большое!
   
— Что, это было настолько серьезно? — спросил я и еще раз прополоскал рот. — Знаешь, наверно, надо придумать какую-то систему оценок. Какую-нибудь десятибалльную шкалу.
   
— Сплевывать воду на пол — это один балл, — сказал Сим.
   
— Ой, извини.
   
Я поставил стакан обратно на стол.
   
— Да нет, ничего! — он махнул рукой.
   
— Один балл — это минимум или максимум? — уточнил я.
   
— Минимум, — ответил Сим. — А убить Амброза — это десять…
   
Он поколебался.
   
— Нет, пожалуй, восемь…
   
Он поерзал на кровати.
   
— Или даже семь.
   
— Что, правда? — переспросил я. — Так много? Ну, тогда ладно.
   
Я подался вперед.
   
— Ты мне, главное, подскажи, как вести себя на экзамене! А то ведь мне скоро пора будет возвращаться в очередь.
   
Симмон твердо покачал головой.
   
— Нет. Вот этого делать точно не стоит. Это восемь.
   
— Что, правда?
   
— Правда не стоит, — сказал он. — Слишком щекотливая ситуация. И слишком многое может пойти не так.
   
— Но если, предположим…
   
Сим вздохнул, убрал рыжеватую челку, упавшую ему на глаза.
   
— Кто тут пробный камень, ты или я? Если мне придется тебе все повторять по три раза, это будет крайне утомительно!
   
Я поразмыслил.
   
— Да, ты прав. Особенно если я собираюсь сделать что-то потенциально опасное…
   
Я огляделся.
   
— И долго это продлится?
   
— Не больше восьми часов.
   
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, и снова закрыл его.
   
— Чего? — спросил я.
   
Сим вздохнул.
   
— Могут еще быть побочные эффекты. Вещество жирорастворимое, поэтому в организме оно задержится надолго. И ты потом еще некоторое время будешь испытывать небольшие рецидивы под влиянием стресса, сильного волнения, физического напряжения…
   
Он виновато посмотрел на меня.
   
— Но это все будет слабое эхо того, что сейчас.
   
— Ну, об этом я побеспокоюсь после, — сказал я. И протянул руку. — Давай твой жребий. Ты пойдешь на экзамен сейчас, а я потом, вместо тебя.
   
Сим беспомощно развел руками.
   
— Я уже отстрелялся.
   
— Ах, Тейловы сиськи! — выругался я. — Ладно. Ступай разыщи Фелу.
   
Он отчаянно замахал руками.
   
— Нет! Нет-нет-нет! Десять баллов!
   
Я расхохотался.
   
— Да не за этим! У нее жребий на вечер возжиганья!
   
— А ты думаешь, она с тобой поменяется?
   
— Она уже предлагала.
   
Сим вскочил.
   
— Я схожу за ней!
   
— А я посижу здесь, — сказал я.
   
Сим энергично закивал и нервно огляделся.
   
— И, пожалуй, лучше ничего не делай, пока меня не будет, — сказал он, открывая дверь. — Сунь руки под задницу и так сиди, пока я не вернусь.
   * * *