1 2 3 4 5 

– А что у тебя не сходится? По-моему, вполне правдоподобно.

– Нет, в этой гипотезе дыр больше, чем связок. В одну дыру у меня провалился автореферат диссертации Павлова, который Филатова искала по названию, а не по фамилии автора. В другой дыре торчит голова какого-то Владимира Николаевича. И вообще это не вяжется с ее характером: написать кому-то работу, получить за это деньги, а потом пытаться при помощи этой же работы пролезть в докторантуру. Мошенническим путем собрать два урожая с одного посева. Нет, не вяжется. Если бы она написала диссертацию за деньги, то не стала бы публиковать книгу. И наоборот, она опубликовала бы книгу только в том случае, если бы не было этой истории с диссертацией. Или – или. И анализ статистики по Энской области никак сюда не приклеивается. Ирина искала компромат на Павлова, это совершенно очевидно. Зачем?

– Может быть, чтобы он не возникал, когда она опубликует книгу?

– Слишком сложно, – покачала головой Настя. – Ей незачем было бояться этого. Любая филологическая экспертиза подтвердит ее авторство. И потом, заткнуть рот Павлову – вовсе не решение вопроса. Кто угодно может прочитать и диссертацию, и монографию, тем более что они посвящены одной проблеме. Нет, тут что-то другое. Но самое главное – непонятно, какое отношение все эти научные дела имеют к убийству. Пойдем-ка спать, Димуля. В постели лучше думается.

– Женщина, у которой постель ассоциируется с местом для размышлений, совершенно безнадежна, – шутливо вздохнул Захаров.

Но Дима Захаров ошибался, Настя вовсе не была так уж безнадежна. Просто она привыкла решать задачи последовательно, по мере их возникновения.

Лежа в постели в маленькой комнате квартиры Гордеева-младшего, она снова и снова пыталась составить такое уравнение, при решении которого в ответе получились бы два идентичных текста и один труп. Было почти четыре часа утра, когда уравнение наконец составилось.

Настя встала, накинула халат и на цыпочках подошла к комнате, в которой спал Дима. Дверь была распахнута настежь, Настя осторожно заглянула в комнату.

– Дима, – шепотом позвала она.

Тот мгновенно открыл глаза, словно и не спал.

– Ты чего не спишь? – спросил он тоже шепотом.

– Я решила.

– Что ты решила?

– Задачку. Я все поняла. У меня возникли новые вопросы, но зато не осталось ни одной дыры.

Дима включил лампу у изголовья и посмотрел на Настино сияющее лицо и сверкающие от радости ярко-голубые глаза.

– Сумасшедшая! – тихо проговорил он с улыбкой. – Для тебя решенная задачка слаще шоколадной конфеты. Иди сюда.

Настя вытянулась рядом с ним на диване, обняла за шею и возбужденно зашептала:

– Скорей бы утро! Тогда я смогу кое-что выяснить…

– Замолчи, – одними губами произнес Дима, крепко прижимая ее к себе и целуя. – Хватит быть умницей. Побудь хоть немного просто женщиной…
* * *
– Я думаю, произошло следующее, – рассказывала на другой день Настя приехавшему к ней Гордееву. – В 1986 году Павлов, став начальником следственного отдела УВД области, решает, что неплохо бы ему стать кандидатом наук, для дальнейшего продвижения. О том, чтобы написать работу самому, речь не идет. Он обращается к некоему лицу, назовем его условно посредником, чтобы тот нашел «рабочую лошадку», желающую заработать десять тысяч. В то время именно столько стоила диссертация «под ключ», то есть с введением, заключением, списком литературы и авторефератом. Посредник находит Филатову, которая остро нуждается в деньгах, потому что из-за жилищных условий не может устроить свою личную жизнь. У нее в разгаре роман с хирургом Корецким, и роман этот наверняка закончился бы разводом Корецкого и браком с Филатовой, если бы решился квартирный вопрос. Ирина берется за диссертацию и занимается кооперативом, рассчитывая на обещанный гонорар. Но Павлов – человек осторожный. Он ставит посреднику условие: «рабочая лошадка» ни в коем случае не должна знать, на кого она работает. Ни имени, ни должности, ни даже города, в котором живет заказчик. Он известен Ирине под вымышленным именем «Владимир Николаевич», она не знает даже его телефона. Она имеет дело только с посредником, который передает заказчику ее координаты. Связь, таким образом, у них односторонняя, «Владимир Николаевич» сам звонит Ирине, согласовывает с ней тему, содержание глав и параграфов, а когда она сообщает, что работа готова, присылает посредника за текстом. И исчезает, не заплатив. Вот они, те десять тысяч, которых Ирина ждала, но не дождалась. Где искать недобросовестного заказчика, она не знает. Связи с посредником у нее нет. Она понимает, что ее обманули. Будучи человеком одновременно обидчивым и гордым, она не пытается искать обманщика. И историю эту, по вполне понятным причинам, никому не рассказывает. На том этапе она ее похоронила в душе.

Проходит четыре года, начальник все настойчивее рекомендует ей заняться докторской диссертацией, чтобы номинально соответствовать занимаемой должности ведущего научного сотрудника. Филатова раздумывает, можно ли использовать написанную ею работу. Может быть, заказчик не стал защищать диссертацию? Передумал, обстоятельства изменились, текст не понравился – да мало ли по каким причинам. Если диссертация не защищена, то рукопись готова к использованию. Она обращается к своему адъюнкту, и он приносит ей ответ: диссертация защищена в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году, автор – Александр Евгеньевич Павлов из Энска. По-видимому, она наводит о нем справки и узнает, где и кем он работает. В ней поднимается прошлая обида, на которую наслаивается и неудавшаяся личная жизнь, и пренебрежительное отношение к науке со стороны руководителей-управленцев. Замкнутая, трудолюбивая, безотказная, Ирина Филатова испытывает к Павлову такую жгучую ненависть, которую трудно было даже заподозрить в ней. Она понимает, что человек, «нагревший» ее на десять тысяч, наверняка нечестен в работе. Опытный аналитик, она знает, где искать. Но она ищет не просто компромат на Павлова, она не собирается его шантажировать и тем более не собирается ничего доказывать. Она ищет, чем его можно напугать, смертельно напугать, а еще лучше – уничтожить как личность, заставив жить в вечном ожидании неприятностей. И она находит. Она находит фамилии людей, которые не простят Павлову, если вокруг него поднимется скандал, который может вывести на их прошлые грешки. А скандал обязательно возникнет, если она опубликует свою книгу и найдется хоть один человек, который сравнит ее с диссертацией Павлова. Тогда она ставит книгу в план НИР института.

Павлов тем временем объявляется в Москве, в Штабе МВД России. Ирина никогда не видела его в лицо, фамилия у него достаточно распространенная, услыхав, что в министерстве появился новый главный эксперт Павлов, она еще ни в чем не уверена. Она «примеряет» его, думает о нем, даже записывает его служебный телефон. Но их очное знакомство происходит позже, зимой. Начальник Филатовой помнит, что он лично знакомил их у себя в кабинете, представляя новому главному эксперту своего ведущего сотрудника. Павлов понимает, кто перед ним. Некоторое время Ирина держит его в напряжении, потом дает понять, что узнала в нем своего заказчика. По-видимому, это произошло в марте, потому что как раз тогда Павлов начал наезжать в институт, как говорит Семенова, «с цветами и подарками». Можно предполагать, что он узнал о замысле Ирины и пытался уломать ее, как говорится, добром. Убедившись, что она не поддается, принял более жесткий тон. С середины апреля начались вызовы в министерство и морока с переработкой документов. На самом деле Павлов использует любой повод повидаться с Ириной и уговорить при помощи денег, угроз или еще чего-нибудь, он пробует взять ее измором. Та же Семенова утверждает, что Ирина не умела никому говорить «нет», была очень мягкой и уступчивой. Один бог знает, чего ей стоило не уступить Павлову. После этих разговоров она приезжает в институт измученная и разбитая. Видно, уж очень сильна была обида. Мошенничества она никогда не прощала.

Но Ирина чего-то не учла, где-то просчиталась, потому что Павлов испугался этого скандала гораздо сильнее, чем она предполагала. Настолько, что стал бояться за свою жизнь. Что-то в этой ситуации есть такое, чего Ирина не знала и не могла знать, а сказать ей это Павлов не мог или не имел права. Это и послужило причиной ее гибели.

Когда Павлов попал в поле нашего зрения, он начал отчаянно врать про любовь, про то, что давно знает Ирину. Казалось бы, зачем? Все имеющиеся в наличии экземпляры рукописи исчезли, надо думать, не без его помощи. Про четвертый экземпляр он и знать не знал. Никто никогда не связал бы имя Ирины с его диссертацией. Могу предположить, что дело здесь в посреднике. Павлов ему не доверяет. У него нет никаких гарантий, что посредник еще тогда, в 1986 году, не «сдал» его Филатовой. А вдруг Ирина кому-нибудь об этом сказала? Он начнет отрицать их знакомство, а кто-то станет утверждать обратное, ссылаясь на Ирину.Он решил подстраховаться, но сделал это крайне неумело и топорно. Это влетело ему в копеечку, а нас заставило приглядеться к нему повнимательнее. Я думаю, все было именно так. И возникают два вопроса: чем конкретно Филатова думала испугать Павлова и чего он так сильно испугался на самом деле? Понятно, что убийство совершил не он. Убийство «заказное», это значит, что повод для него был очень и очень серьезный…

– Складно выходит. – Гордеев задумчиво постучал ложечкой о край чашки, из которой пил чай. – И все, что мы на сегодняшний день знаем, вроде бы в эту картинку укладывается. А вдруг все было не так? А, Анастасия? Может такое быть?

– Может, конечно. Просто я пока ничего другого не придумала.

– Ну что ж, раз нет пока ничего другого, будем работать с этой версией. Давайте определимся, что мы можем и чего не можем. Мы можем пойти по тому же пути, по которому шла Филатова, поехать в Энск, поднять карточки и архивные уголовные дела, восстановить полностью список фамилий, развернуть мощную проверочную деятельность и попытаться выяснить, чем она напугала нашего друга Павлова. Допустим, мы это выяснили. Что нам это дает? В нашу задачу не входит обвинение Павлова во взяточничестве, тем более что доказать здесь практически ничего невозможно. Сами для себя мы сделаем вывод о том, что Александр Евгеньевич нечист на руку. Ну и что? Это ни на миллиметр не приблизит нас к убийце Филатовой. Более того, Павлов меньше года как уехал из Энска, у него там полно своих людей, и, если мы начнем проявлять активность, он узнает об этом через два часа. А нам этого не нужно.

«Да, папуля, – подумала Настя, – круг и вправду тесный. Не зря ты говорил, что хуже нет – работать среди своих».

– Если предположить, что Анастасия права и Павлов является инициатором убийства, потому что есть некоторое обстоятельство, представляющее для него смертельную опасность, – продолжал между тем Гордеев, – то пугать его ни в коем случае нельзя. Нельзя по двум причинам. Во-первых, убийство Филатовой произошло потому, что она была единственным источником опасности. Ее устранили, и Павлов спокойно сидит на месте. Если напугать его суетой вокруг Энска, то что он сделает? Не сбросит же бомбу на УВД в Энске, а заодно и на Петровку. Сбежит куда-нибудь, застрелится, но в любом случае к убийце он нас не приведет. В этой ситуации убийца ему не поможет, слишком много людей вовлечено в оборот. Во-вторых, пугать Павлова нельзя, потому что его самоуверенность – наш козырь. Я надеюсь, ты его во лжи не уличала? – обратился он к Насте.

– Ни в одном глазу, – заверила она. – Все приняла за чистую монету, и Филатову, и диссертацию.

– Очень хорошо. Павлов достаточно осторожен, но не очень профессионален, зато весьма самонадеян. Он успел наделать массу ошибок, но не подозревает об этом. И не должен подозревать. Нам удалось создать у него иллюзию, что «научная» версия проработана и закрыта. Каменская ушла в отпуск, а убийство мы пытаемся раскрыть со стороны Интерпола и Идзиковского. С другой стороны, мы создали у него впечатление о самом себе как о человеке ловком, умном и хитром. Это впечатление мы должны всячески поддерживать.Тогда мы сможем заставить его действовать так, как нужно нам. А напуганный человек, хотя со страху и совершает много ошибок, непредсказуем, им невозможно управлять. Пусть Павлов думает, что он все делает правильно. Дмитрий, – он посмотрел на Захарова, – ты как? Умываешь руки или будем работать дальше?

– Виктор Алексеевич, я же говорил вам, вы можете на меня рассчитывать полностью.

– Спасибо. С этим все. Теперь Ковалев, вернее Рудник. Рудник хорошо знаком с Павловым, это я уже выяснил. Анастасия, начинаешь работать с Рудником. Попроси Павлова составить тебе протекцию. Таким образом мы убьем двух зайцев. Отвлечем внимание Павлова, дадим ему понять, что ты как журналистка интересуешься не только его гениальной диссертацией и не только проблемой коррупции. И к Руднику ты придешь не «с улицы». Уточним легенду. Ты Павлову что-нибудь о себе рассказывала?

– Муж – работник МИДа, долго жила с ним на Востоке, мать – азербайджанская турчанка. Больше ничего.

– Откуда это все взялось? – изумленно спросил Гордеев. – Ну и фантазия у тебя, деточка. А почему не внебрачная дочь короля Норвегии?

– Тип не тот, – засмеялась Настя. – Темно-рыжая, кареглазая и темпераментная не может быть норвежкой. На самом деле я копировала вполне реальную женщину, которую видела своими глазами. У нее был легкий акцент, который я сохранила, чтобы не выпадать из образа. Когда Павлов его заметил, нужно же было что-то сказать, сказала первое, что в голову пришло. А в голову пришла Турция, потому что как раз перед этим я говорила с Доценко о турецко-карабахской версии. Вот и все.

– И что Павлов? Удовлетворился твоими объяснениями?

– Я, кажется, сумела довольно натурально смутиться, так что он вполне может подозревать во мне иностранку. По-моему, для работы с Рудником это будет неплохо.

– Будет неплохо, – согласился Гордеев. И добавил: – Если ты грамотно сработаешь. И имей в виду, Рудник, по моим сведениям, в плохом состоянии. Подавлен, нервничает, отправил жену в Энск, встретился со своей девицей и напился до невменяемого состояния, хотя это за ним не водится. Продумай это. И завтра приступай.

Гордеев ушел вместе с Захаровым, который вызвался его подвезти. У порога Дима обернулся, стараясь поймать взгляд Насти и прочитать в нем приглашение на вечер. Но в ее глазах он не видел ничего, никакого следа предрассветной вспышки. Она решила одну задачу и принялась за решение следующей.

Глава 8

А следующей задачей для Насти Каменской была подготовка к очередной встрече с Павловым. К этой встрече должен быть готов текст статьи с изложением концепции борьбы с коррупцией, а результатом встречи должен явиться звонок Павлова Руднику и согласие последнего принять для беседы журналистку Лебедеву. Над этой задачей Настя трудилась до позднего вечера, используя в качестве подспорья монографию Филатовой, которая вполне заменяла диссертацию Павлова и избавляла от необходимости сидеть в Ленинке. Закончив печатать текст, она придирчиво пересмотрела свой гардероб и остановила выбор на темно-синем комбинезоне из тонкой синтетики. Конечно, в этом году комбинезоны уже вышли из моды, а по нынешней жаре в синтетике ей будет не очень комфортно, но зато такая ткань легко отстирывается. Сняв халат, Настя вышла на кухню и несколько раз прорепетировала. Получилось нормально. На случай, если Павлов окажется не очень внимательным, она продумала еще пару домашних заготовок, которые при необходимости можно будет пустить в дело.

Закончив работу, Настя привычно подвела итоги. Ну что, подруга, сказала она себе, посмотрим, какие выводы можно сделать из вчерашнего дня. Первое. Когда интерес мужчины к тебе является результатом твоих собственных целенаправленных усилий, это не вызывает волнения или, как выразился Дима, не будоражит, но оставляет чувство удовлетворения, как от хорошо выполненной работы. Второе. Интерес, проявленный Захаровым, был спровоцирован образом красотки-журналистки и скорее всего не распространялся на Настю как таковую. Она прекрасно это понимала, но Димке удалось подловить ее в тот момент, когда она была радостно возбуждена, решив трудную задачу. С этим все. Теперь Энск. Терпеливый и дотошный Доценко сумел «выжать» из Антона около трех десятков фамилий подследственных, но ни одна из них не бросалась в глаза. Статьи же, по утверждению Антона, были в основном «хозяйственно-должностные» – присвоения, растраты, взятки и только несколько общеуголовных. Любопытно, нет ли в этом списке фамилии Рудника? Антон ее не вспомнил. Если только…

Настя схватила телефонную трубку. Ей везло не часто, но сегодня был именно тот случай. Антон оказался в гостях у Доценко.

– Рудник? – переспросил он. – Был. Точно был. Статья сто двадцатая.

– Какая?! – Настя чуть не уронила телефон.

– Сто двадцатая. Я потому и запомнил, что статья редкая, а в тех карточках вообще единственная. Я еще тогда подумал, что он однофамилец нашего начальника типографии. Нет, имени и отчества, конечно, не помню.

Однофамилец? Родственник? Или сам лично Борис Васильевич Рудник оказался любителем несовершеннолетних девочек? Черт возьми, ну и в положение она попала. Хорошо, если это однофамилец. А если нет? Тогда ни с какими просьбами о Руднике к Павлову обращаться нельзя. Придется переписывать весь сценарий. Ах, как некстати, если речь идет о том самом Руднике! То есть для дела Филатовой, конечно, хорошо, а для борьбы с Ковалевым – не очень. Если Павлов заметит, что Лебедева крутится около Рудника, он забеспокоится, а тревожить его нельзя. Но это только при условии, что Рудник – тот самый… Если же не трогать Рудника, то придется искать другой источник информации о Ковалеве, и опять время уйдет. Придется сыграть с Павловым в открытую…

– Уже готово? – не скрыл своего восхищения Павлов, пролистывая принесенный журналисткой текст интервью. – Вы очень быстро работаете, Лариса. Красивая женщина должна себя щадить, – многозначительно добавил он.

– У меня нет возможности щадить себя. Чтобы зарабатывать деньги, надо быстро поворачиваться.

Павлову показалось, что она сказала это раздраженно и сухо. И вообще сегодня Лариса была другая, чем-то недовольная, все время озабоченно поглядывала на часы. Кажется, только и ждет, когда можно будет вскочить и уйти. Но Александр Евгеньевич так легко завоеванные позиции не сдавал. Он слишком хорошо помнил, какая она была всего два дня назад, в субботу. Нет, в таком настроении он ее не отпустит.

– Что с вами, Лариса? – мягко спросил он. – Чем вы расстроены?

Она уклонилась от ответа, сделав вид, что не слышит.

– Прочитайте, пожалуйста, текст, Александр Евгеньевич. Если вас устраивает, будем ставить в номер через две недели.

– А если меня что-то не устраивает? Вы будете переделывать и опять придете ко мне? Или бросите эту затею?

Она молча курила, всем своим видом выдавая нетерпение. Павлов поднялся со своего места, подошел к приставному столику, за которым сидела Лариса, подвинул себе стул, сел рядом с ней. Ласково взял ее за руку, тихо заговорил:

– Лариса, вы должны понять, я не хочу, чтобы наша сегодняшняя встреча оказалась последней. Но от моего желания мало что зависит, решение принимаете вы. И если ваше решение будет таково, что мы больше не увидимся, я не могу допустить, чтобы расстались мы вот так – сухо, по-деловому, взаимно недовольные. Согласитесь, у нас нет повода сердиться друг на друга.

Не отнимая руки, Лариса подняла на него темные глаза и горько усмехнулась:

– Я бы хотела, чтобы вы были правы. Но, к сожалению, это не так.

– Что именно не так?

– Решение принимаю не я. Мне его навязывают и ставят в такие условия, что отказаться я не могу.

Павлов понял, что она вот-вот расскажет, поделится с ним своими неприятностями, а там, глядишь, и разговор станет более задушевным, и Лариса смягчится. Он быстро прикинул, что лучше: остаться сидеть, держа ее за руку, или предложить кофе. Он осторожно поднес ее пальцы к губам, поцеловал.

– Давайте-ка я сделаю вам кофе, а вы мне расскажете, как можно поставить вас в такие условия, чтобы вы не могли отказаться. Может быть, я смогу этому научиться, – лукаво улыбнулся он.

Оказалось, Ларисе заказали материал о предсъездовской борьбе в парламенте, причем ясно дали понять, что акценты должны быть расставлены в пользу нынешнего премьер-министра и резко против его конкурента. Она, Лариса, человек независимый по натуре и не терпит, когда ей делают такие заказы, она привыкла писать так, как сама думает. Это во-первых. А во-вторых, она слишком долго жила за границей, в России сравнительно недавно, в парламентских кругах у нее никого нет, и она ума не приложит, как ей собрать информацию. Она решила было отказаться от материала, но дело в том, что заказчик – не та газета, в которой она работает, а совсем другая, и с просьбой они обратились к ней через мужа, который от них сильно зависит и очень просил ее взяться за работу. Особенно ее смущает невероятно высокий гонорар, который ей обещали, но, с другой стороны, деньги так нужны!..

– И вы из-за этого переживаете? – посочувствовал Павлов, подавая ей чашку.

Лариса молча кивнула, каштановые пряди упали ей на лицо. Она резко тряхнула головой, убирая волосы, рука ее непроизвольно дернулась. На темно-синей ткани расплылось кофейное пятно. Павлов явственно услышал, как она с досадой пробормотала что-то вполголоса, но не понял ни слова, разобрал только гортанные звуки. Лариса закусила губу, быстро глянула исподлобья, но Павлов сделал вид, что ничего не заметил.

– Ошпарились? – кинулся он к ней. – Как же вы так неосторожно!

Лариса, казалось, полностью овладела собой, достала носовой платок и аккуратно промокнула пятно на комбинезоне.

– Ничего страшного, на темном не будет заметно, когда высохнет, – спокойно сказала она.

«Так-так, голубушка, – подумал Александр Евгеньевич, – похоже, ты слишком долго жила на Востоке, в своей тюркоязычной среде. Учитель русского у тебя был первоклассный, но внезапный испуг – классическая ситуация, при которой вылезло твое настоящее происхождение. Ты какая же Лебедева, как я – Саддам Хусейн. И никакая газета тебе ничего не заказывала. Ты собираешь информацию для каких-то промышленных кругов, которые хотят поддержать премьера и не допустить его смены. Может, ты, конечно, и Лебедева, но по мужу, а не по рождению. Вот подарок-то я сделаю Борису! Пусть знает, что я своих в беде не бросаю. Жаль, что нельзя тебя в постель уложить, уж больно ты хороша! Но – опасно. Вовремя я тебя раскусил. А впрочем, может, и не опасно. Ладно, посмотрим».

– Давайте будем считать, что это пятно – самая большая ваша неприятность на сегодняшний день, – торжественно произнес Павлов. – Потому что в решении другой проблемы я, кажется, могу вам помочь. Мой старинный приятель – сотрудник аппарата парламента. Он как раз примыкает к той группировке, которая поддерживает премьер-министра и борется с его конкурентами. И он, если я его попрошу, будет рад побеседовать с вами.

Глаза Ларисы радостно загорелись, на скулах выступил румянец.

– Вы не шутите, Александр Евгеньевич? Вы в самом деле можете мне помочь? А этот ваш приятель, он достаточно информирован? Вы ведь понимаете, какого рода сведения мне нужны… – Лариса замялась.

– Я понимаю, – очень серьезно сказал Павлов, – что большие деньги не платят за то, что можно прочесть в любой газете. Вы можете быть уверены, Лариса, что я рекомендую вам того, кто вам нужен. Его фамилия Рудник. Не слыхали?

– Нет. А кроме него, у вас там нет больше знакомых?

– Заверяю вас, Лариса, Рудника вам будет более чем достаточно. Он очень, – Павлов подчеркнул это слово, – много может рассказать. Вам никто другой и не понадобится. Ну так как, звонить?

– Конечно. Спасибо вам огромное. – Лариса облегченно улыбнулась. – Вы прямо камень с моей души сняли.
* * *
Позвонив Руднику и отправив к нему журналистку, Александр Евгеньевич снова снял телефонную трубку.

– Это опять я. Послушай, та девица, которую я к тебе направил… Одним словом, ты можешь сделать хорошую игру. Информация уйдет за кордон, это сто процентов. А ты чист, как ангел, по документам она – наша журналистка. Так что расскажи ей все, что знаешь. Хватит каштаны из огня своими руками таскать, пусть миллионеры на тебя поработают. И не раскисай, Борис, ты понял меня?

Павлов брезгливо поморщился, вспоминая унылый голос своего собеседника. Тряпка! Чуть запахло паленым, еще и близко огня нет, а он уже растаял, растекся мокрой лужицей. Его и хватило-то только на то, чтобы найти «заказника», и то из последних сил держался. А когда дело было сделано, совсем расклеился. Больше ни на что не годен. Надо, надо поддержать его, пусть воспрянет духом, немного удачи ему не повредит. А то если все кругом будет плохо, так, не приведи господь, еще с повинной побежит. И как такие слюнтяи наверх пробиваются – уму непостижимо! Трус. Нашел, чего бояться. Знал бы он…

Павлов поежился. Эта мерзавка Ирина была права только наполовину, если будет скандал – ему всегда можно слинять из органов. Подумаешь, карьера! Гроши. Но на вторую половину она не была права, потому что вторая половина… Ох, лучше об этом не думать. Он в живых не оставит. Я ведь ему поклялся, что в Энске за ним ничего не осталось, все стерильно, никто не докопается. И он мне поверил. Но предупредил, что если по моей вине что-нибудь случится, то мне не жить. За обман и непослушание он наказывает беспощадно. За ним – такая сила, что думать страшно. Международная наркомафия. Посадила его генеральным директором СП, через которое деньги отмывают. И условие поставила: в России ты должен быть кристально безупречен, на твое СП не то что тень, намек на тень не должен попасть. И он дал им гарантию, а под этой гарантией – его, Павлова, честное слово. А он допустил такой промах с этими дурацкими карточками! Разве пойдешь сейчас к нему признаваться? Следующего утра уже не увидишь. У них дисциплина жесткая. Поэтому и «заказника» пришлось искать через Бориса, хотя и понимал Павлов, как это рискованно. Лучше было бы через него, конечно, но ведь пришлось бы объяснять, в чем дело, а это все равно что приговор себе подписать. Нет, в сравнении с ним никакой скандал не страшен. Хорошо, что Борис ничего не знает, а то со страху бы уже на Петровку побежал. Или к нему…

От этой мысли Александр Евгеньевич вмиг похолодел. «Да нет, – успокаивал он себя, – не может быть, Борис его не знает. Борис вообще не знает, что в этом деле есть кто-то второй. Может догадываться, что не один он такой у меня, но кто конкретно – не знает. Но он-то знает, от него я не посмел скрыть. Лучше не думать об этом.

В конце концов пока еще ничего не случилось. Ариф был на похоронах, послушал разговоры. Ничего опасного, все думают, что ее убили из-за любовника. То ли из ревности, то ли из-за этого, из Интерпола. Наша цыпочка-то монашкой не была, вот и пусть крутятся теперь. Удачно он придумал с этой любовной историей, проглотили и не поморщились. Зато теперь думают, если она роман с ним сумела скрыть, так, может, у нее еще какие-нибудь мужики есть, про которых никто не знает. Пусть раскапывают. Главная опасность была в этой Каменской, про нее прямо легенды рассказывают. Если бы у Ирины хоть одна бумажка завалялась, эта мышь бесцветная ее тут же зубами бы ухватила. Но, видно, не нашлось такой бумажки. Да и в отпуске Каменская. Так что проехали. Можно вздохнуть свободно. Завтра же наведаюсь к Гордееву, спрошу, как дела. А то в глаза бросится: к Каменской ходил, даже два раза, и вдруг перестал. Будем поддерживать реноме безутешного вдовца.

Интересно, как все-таки эта девка меня вычислила? Неужели Ариф? Сколько раз спрашивал ее – так и не сказала. Фамилию мою нашла по автореферату, но это я только сейчас сообразил. Я же тогда, пять лет назад, и представления не имел, что эти авторефераты рассылаются чуть не по всей стране, во все юридические вузы. Принес девочкам в ученый совет коробку конфет и бутылку коньяка, они все без меня сделали. Но фамилия – ладно, а вот как она про остальное узнала? Наверное, все-таки Ариф, больше некому. Клянется, сволочь, что не говорил ей ничего, но как проверишь. Правду говорят, Восток – дело тонкое. Когда я ему в Баку звонил, просил диссертацию в Москве забрать, он все ждал, что я про деньги заговорю, сам не спрашивал. По голосу слышно было, не одобрял. Да кто он такой, чтобы меня одобрять? Попался у меня в области на золоте, еле-еле я его отмотал. Вечный мой должник. Правильно я тогда сделал, что денег с него не взял, как чувствовал, что пригодится еще. Вот и пригодился. Не верю я ему, ох не верю, но выхода-то нет, опереться больше не на кого. Борис не в счет, за ним самим глаз да глаз нужен. Трудно работать, когда кругом все чужие. Вот в области меня каждая собака знала, любой вопрос мог решить, не отходя от телефона. А здесь… Зачем мне нужна была Москва? Зачем соглашался? Дурак. Да разве ж меня спрашивали? Согласился, потому что он велел…»
* * *
Борис Васильевич Рудник серьезного сопротивления не оказал. Настя не переставала удивляться тому, как легко у нее все получилось, как быстро, поддаваясь малейшему нажиму, он выкладывал ей все, что она хотела услышать. Похоже было, что Павлов звонил ему еще раз и провел подготовительную работу. Несмотря на то что Колобок предупреждал о нервозности Рудника, реальная картина превзошла все ожидания. Он был не просто нервозен, не просто расстроен. Настя, добираясь до своего нового дома, пыталась найти слова, наиболее точно описавшие бы состояние ее собеседника. Угнетен – да, подавлен – да, но это не совсем то… В голову пришли строчки: «Безнадежный, будто путь на плаху, день завтрашний уже вам ни к чему». Вот это похоже. Да-да, это как раз те самые слова. Рудник – человек, ожидающий развязки, причем он не ждет с любопытством, чем кончится, как бывает, когда смотришь хорошо сделанный детектив. Он знает, какой будет конец, и покорно ждет его. У него нет интереса к жизни, потому что он знает, что его жизнь вот-вот закончится. У него нет надежды. Одна тоска, безысходная, отупляющая, лишающая человека способности сопротивляться. Насте порой казалось, что если она спросит его про Энск, то он и об этом расскажет. Но она не спросила. Во-первых, Колобок категорически запретил произносить слово «Энск», дабы не спугнуть Павлова. А во-вторых, ей и без того было понятно, что Рудник – тот самый, статья сто двадцатая.

С каждым днем Настя все глубже постигала смысл предупреждения Леонида Петровича, своего отчима, о тесноте круга. Дело не только в том, что все время натыкаешься на своих. Еще большую трудность составляла ограниченность источников информации. Не был бы Павлов сотрудником министерства, не служил бы в органах МВД – да разве мучились бы они сейчас от недостатка нужных сведений, восполняя пробелы гипотезами и предположениями? То, что смогла узнать Филатова, они бы тоже узнали. Наверняка, кроме перечня фамилий, она знала еще что-то, но поскольку сама в Энск не ездила, значит, эти сведения ей кто-то раздобыл. Кто-то опять же из своих, кто ездил туда в командировку, может быть, даже в составе бригады, проводящей инспекторскую проверку. Узнать в министерстве, была ли такая проверка, попросить список бригады, выяснить, нет ли среди выезжавших знакомых Филатовой, – работы на два часа. Но прежде чем истекут эти два часа, о нашем интересе узнает Павлов. Инспекторские проверки – прерогатива Штаба.

Хватит мечтать, оборвала сама себя Настя, что было бы, если бы… Как сказал Колобок, будем работать с тем, что есть. Попробуем восстановить цепочку.

Придя домой, она начала смывать с себя Ларису Лебедеву, не прерывая своих размышлений. Вчера она остановилась на том, что Павлов чего-то смертельно боится. Или кого-то. И Филатова об этом не догадывалась. Продолжим с этого места. Павлов боится не Рудника, это очевидно. И точно так же очевидно, что Рудник замешан в убийстве и покорно ждет разоблачения. Если есть кто-то более опасный и, следовательно, более могущественный, то почему Павлов связался с Рудником, чтобы убрать Филатову, а не с этим всемогущим неизвестным? Ответ был настолько прост, что Настя не сдержала улыбку.
* * *
Виктор Алексеевич Гордеев оторвался от бумаг, лежащих перед ним на рабочем столе. Что ж, этого вполне достаточно, чтобы объясниться с Ковалевым на понятном ему языке. Гордеев вздохнул, сложил материалы в папочку и, удовлетворенно улыбнувшись, запер их в сейф.

Через полчаса в его кабинете собрались Доценко, Ларцев, Коротков, Селуянов и Дмитрий Захаров.

– Наступил переломный момент, – начал полковник. – По делу Филатовой теоретическая часть окончена. Нам кажется, что мы знаем, почему она была убита. Мы уверены, что убийство это заказное, и мы думаем, что заказчиком или, если хотите, инициатором убийства был Александр Евгеньевич Павлов. Есть среди вас кто-то, кто думает по-другому?

Гордеев обвел глазами присутствующих.

– Хорошо, продолжим. Возможности проверки наших теоретических изысканий крайне ограничены. У нас пока есть только идеи и несколько косвенных, я подчеркиваю, косвенных, улик. Мы располагаем двумя идентичными текстами и очевидной ложью полковника Павлова. На этом, как вы понимаете, обвинения в убийстве не построишь. Кроме того, не исключено, что все мы ошибаемся и Павлов к убийству Филатовой непричастен. Тем не менее теоретическая часть, как я уже сказал, окончена, и мы приступаем к практическому этапу. Цель его – попытаться выманить наемного убийцу из норы. Никаким другим способом мы его не найдем. Судя по его почерку, это не случайный киллер, к услугам которого прибегают при разборках между преступными группировками. Это человек, надежно защищенный хорошо продуманной системой безопасности и контроля. И даже если случится невероятное и Павлов отдаст нам связь, при помощи которой он вызывал «заказника», дальше первого звена мы не уйдем. Остальные звенья мгновенно рассыплются, и конца этой цепочки мы никогда не найдем. С этим все согласны?

И снова молчание было ему ответом.

– Нам с вами выпал редчайший шанс – возможность поимки «заказника», работающего на верхние эшелоны. Такого случая в нашей практике еще не было, поэтому умениями и навыками в этом деле мы похвастаться не можем. Риск совершить ошибку чрезвычайно велик, а шанс добиться успеха чрезвычайно мал. Я хочу, чтобы все вы об этом помнили.

Виктор Алексеевич замолчал, привычно сунул в зубы дужку очков и задумался. Внезапно он хитро усмехнулся и спросил:

– Кто из вас заядлый рыболов?

Вопрос был настолько неожиданным, так резко выпадал из общего настроя разговора, что оперативники даже не улыбнулись.

– Я, – чуть помедлив, откликнулся Коля Селуянов.

– Эх вы, молодое поколение, – шутливо вздохнул Гордеев, – простые радости вам недоступны. Ну хотя бы разницу между блесной и живцом вы знаете?

Все дружно закивали, расслабившись.

– Так вот. В деле Ковалева мы использовали Каменскую как блесну, на которую потянулся сначала Павлов, а потом, с его подачи, Рудник. А теперь мы будем делать то, чего в рыбацкой жизни не бывает, – мы будем делать из блесны живца. Ваша задача – обеспечить максимальный контроль за ситуацией. Павлов является сотрудником Штаба нашего министерства, поэтому использовать наружное наблюдение мы не имеем права. Я имею в виду, что мы не можем обращаться за помощью к соответствующей службе. Но делать это своими силами нам придется. Не забывайте, что Павлов здесь бывал и может опять появиться в любой момент. Каждого из вас он мог видеть в лицо и запомнить. Захаров? – Гордеев вопросительно взглянул на Диму.

– Сделаем, Виктор Алексеевич. Друзья еще не перевелись, – отозвался Дима.

– Хорошо. Нужна подробная психологическая характеристика Павлова и его стиль мышления. Ларцев? – полковник кинул взгляд на Володю, который славился своим умением разбираться в людях, за что его ценили коллеги и, надо заметить, пользовались его талантом порой совершенно беззастенчиво.

– К завтрашнему утру сделаю, – сказал Ларцев.

Гордеев отрицательно покачал головой.

– Сегодня к вечеру. Часам к девяти, не позже, – категорически отрезал он.

Володя покорно вздохнул.

– Еще одна задача. Подстраховать установление личности журналистки Лебедевой. Здесь не должно быть никаких осечек. Коротков.

Юра молча кивнул.

– И последнее. В нашей схеме есть одно слабое звено – Борис Васильевич Рудник. Мы предполагаем, что при организации убийства Филатовой Павлов действовал через него. Если история повторится и Павлов попытается выйти на убийцу опять через Рудника, весь наш замысел развалится. Рудник нервничает, он, как сказали бы психиатры, неадекватен. Как только он пойдет по цепочке, это сразу же будет замечено и сработает система безопасности. На убийцу он не выйдет. Таким образом, наша цель не будет достигнута. Нам нужно, чтобы Павлов к Руднику не обратился. Но это мы взять под контроль не можем. Остается надеяться только на то, что Павлов будет думать так же, как и мы. Он побоится пугать Рудника вторым убийством.

Совещание у полковника Гордеева длилось еще полтора часа. Отпустив сотрудников, Виктор Алексеевич еще раз обдумал все детали. Кажется, сделано все возможное, ничего не упущено. Но риск велик, очень велик. Вся операция построена на домыслах, на том анализе, который сделала Каменская. Голова у нее, конечно, светлая, но возможность ошибки исключать нельзя.

Он припомнил недавний визит Павлова к нему. Тогда план операции еще был в зародыше, ясности – никакой, но Виктор Алексеевич все-таки сделал первый шаг, сказал Павлову, что нашелся свидетель, который видел убийцу, выходящего из дома, где жила Филатова, так что теперь они располагают приметами преступника. Это должно сыграть свою роль, если они все верно рассчитали. Если верно… А если нет?

Гордеев подсел к телефону, набрал номер. Мысленно упрекнул себя за то, что злоупотребляет хорошим отношением человека, который помогает ему «отделять правду от истины». За время, прошедшее со дня убийства Филатовой, он звонит ему уже в третий раз, а раньше, бывало, месяцами не объявлялся. Нехорошо это.

– Как здоровье, Степан Игнатьевич? – бодро спросил он, когда на другом конце сняли трубку.

– Видать, крепко тебя прихватило, Витюша, – раздался в ответ скрипучий старческий смех. – Помереть спокойно не дашь. Чего опять стряслось?

– Бог с вами, Степан Игнатьевич, ничего не стряслось, просто проведать решил, – солгал Гордеев и с ужасом почувствовал, что краснеет.

– Ты как, по телефону проведывать будешь или на чашку чаю попросишься? – ехидно поинтересовался Степан Игнатьевич.

– Попрошусь, если нальете.

– Чаю-то? Чаю налью, чего ж не налить. Так что, поджигать газ под чайником или в другой раз проведывать будешь?

– Поджигайте, – решительно сказал Гордеев, посмотрев на часы. – Сейчас приеду.

Степан Игнатьевич Голубович был когда-то учителем Гордеева, его наставником и ангелом-хранителем. Ему было под восемьдесят, сердце не то что пошаливало, а буянило вовсю, порой и ноги подводили, и руки тряслись. Жил он один, в уютной комнатке огромной коммунальной квартиры, которые еще сохранились в центре Москвы. У Голубовича были заботливые дети, почтительные зятья и невестки, любящие внуки, но старик ни в какую не соглашался жить с ними, несмотря на их настойчивые просьбы. Оно и понятно, жили дети со своими семьями далеко от центра, часто навещать отца у них времени не было, а редко – стыдно было, да и душа за него болела, они и в самом деле любили его. Характер у Степана Игнатьевича был вполне уживчивый, и если бы он переселился к сыну или к дочкам, все бы облегченно вздохнули. Но он был неумолим.

– Я к вашим порядкам не привыкну, – говорил он, – а вы мне мешать будете.

В чем дети и внуки будут ему мешать, никто не знал, а сам Голубович никогда не объяснял.

По дороге к дому Голубовича Виктор Алексеевич купил в коммерческой палатке несколько шоколадок «Марс» и «Сникерс». Он знал, чем угодить ворчливому старику, который, сохранив цепкую память и ясность ума, в своих гастрономических пристрастиях, как говорится, впадал в детство.

Неторопливо шагая по раскаленным июньской жарой улицам, Колобок-Гордеев мысленно благодарил судьбу за то, что есть такой вот Степан Игнатьевич, который не просто много чего знает всякого разного, но и подскажет, где и как можно раздобыть сведения, которых нет у него самого. Когда Гордеев обратился к нему с вопросом о Ковалеве и Виноградове, старик сказал:

– А помнишь, Витюшка, я когда-то просил тебя помочь одному человеку с пропиской? Я-то уже на пенсии тогда был, а человек только-только из зоны вернулся. Ты помог, за что я тебе благодарен. Но человек этот тебе, конечно, благодарен еще больше. Ты уж прости, не стал я от него скрывать, кто именно ему ту прописку пробил. А память у него длинная, он добро ценить умеет. Так вот, работает он сейчас в пивнухе, где водители служебных машин частенько околачиваются. Он там кружки собирает и моет, одним словом, для посетителей – вроде мебели. Я думаю, он много чего интересного там слышит. Водитель – он ведь для своего шефа тоже навроде мебели, при нем не больно-то стесняются и настроение показывать, и разговоры разговаривать. Сходи к нему, скажи, что ты – Гордеев, от меня привет передай. Сходи, не поленись. Толк будет.

Толк действительно был. Но сегодня Виктор Алексеевич шел к Голубовичу с вопросом деликатным, тонким и зыбким, как блики на воде. Но если ответа на этот вопрос у Степана Игнатьевича он не получит, думал Гордеев, то он не получит его нигде. Голубович был поистине кладезем информации, но источники, из которых он ее черпал, были весьма специфическими. Когда-то, много лет назад, он спросил Гордеева:

– К тебе часто твои «бывшие», выйдя из зоны, с бутылкой коньяка приходят?

– Случается, – улыбнулся тогда Колобок.

– Вот видишь. Если бы этого не случалось, ты бы у меня сейчас не сидел тут и чай не пил бы. Потому что, если бы этого не случалось, ты был бы плохой сыщик и говорить мне с тобой было бы не о чем. А коль приходят – значит, не напрасно я тебя натаскивал и жизни учил. И ко мне приходят. Только я намного дольше тебя в милиции работаю, стало быть, больше людей поймал и посадил, поэтому ко мне и ходят чаще. Но это – пока. Вот выйду на пенсию, не буду никому нужен, а ты станешь опытным и старым, тогда к тебе будут ходить чаще, чем ко мне.

Но Голубович ошибался. То ли он недооценивал людей, то ли в самом деле был человеком выдающимся, но и после выхода на пенсию приходили к нему его «бывшие»…

Степан Игнатьевич открыл дверь, едва Гордеев успел прикоснуться к звонку. У полковника даже сердце заныло: он понял, как тоскует старик, как ждет, что к нему придут, как радуется каждому гостю, даже если гость этот пришел не от доброты душевной, а по делу.

– Быстро ты добрался, – пряча усмешку, проворчал Голубович. – И не вздумай мне врать, что без дела пришел. Я не обидчивый. Мне, может, приятней даже, что ко мне по делу ходят, значит, нужен еще, польза от меня есть. А когда просто так начнут навещать, из жалости или из благородства, тогда мне и жить незачем, обузой стану.

Голубович принес чайник из кухни, тщательно соблюдая все процедурные тонкости, заварил чай, разлил его по чашкам.

– Давай, Витюшка, излагай. Не томи старика.

Он аккуратно развернул обертку, откусил шоколад и приготовился слушать.

– Степан Игнатьевич, расскажите мне об убийцах-заказниках. Не о нынешних, с пистолетами и прочими пукалками, а о тех, других… Ну, вы понимаете.

– Ишь ты… – Голубович задумчиво пожевал губами. – Про них я мало что знаю. Но это и понятно. Кабы про них много знали, их бы не было. Они все специалисты по несчастным случаям. Или все обставляют так, чтобы было похоже на естественную смерть, если человек уже в годах или чем-то болеет. Короче, работают они так чисто, что уголовные дела практически никогда не возбуждаются. Поэтому их и не ищет никто. И никто не знает их настоящих имен и фамилий. Только клички.

– Много их, как вы думаете?

– Да откуда, – махнул рукой старик. – На всю страну – по пальцам пересчитать. Профессионалы высокого класса. Есть один такой, насколько я знаю, в Ростове, кличка Бурят. Потом еще где-то в Приморье не то в Хабаровске – Хирург. Потом еще, дай бог памяти, Карден, наш, московский. В Сочи – Блэк. Больше никого не припомню. Может, еще несколько человек есть, но их всех не больше десятка. Это уж точно.

– А они как, специалисты широкого профиля?

– Да кто как. Бурят, например, с техникой любит возиться. Поэтому он автомобильные аварии устраивает. Это его конек. Хирург море любит, курорты. Его вызывают, когда нужно несчастный случай на воде устроить. Опытный аквалангист, говорят. Галл – тот, наоборот, простора не любит, он все больше в домах и квартирах работает. Про Итальянца говорят, что он занимается пищевыми отравлениями. Карден и сочинский этот, как его, Блэк, – универсалы, они действуют по обстановке, поэтому они – самые дорогие.

– Как вы думаете, Степан Игнатьевич, кто бы мог устроить смерть от электротравмы?

– Практически любой из них. Кроме, пожалуй, Хирурга. Если мы говорим, что они на чем-то специализируются, так это ведь не значит, что они только таким образом и действуют. Они делают так чаще всего, но все-таки не всегда. Это первое. А второе – я же не всех тебе назвал. Я, Витюшка, конечно, больше тебя знаю, но и я не господь бог. И мои сведения могут быть неточными или неполными. Они хороши для общей, так сказать, ориентировки.

– Я понял, Степан Игнатьевич. Спасибо вам.

Гордеев заметил, как при этих словах болезненно дернулась щека старика Голубовича. Раз «спасибо вам», значит, все, визит окончен. Он снова остается один. Украдкой глянув на часы, Гордеев виновато улыбнулся.

– Давайте-ка еще чайку согреем, а, Степан Игнатьевич? Этот остыл уже.

– Давай, давай, – радостно подхватил старик и пошел на кухню.

Гордеев с грустью думал о том, сколько же таких вот стариков живет на свете, стариков, воспитавших и обучивших десятки и сотни сыщиков и следователей, стариков, обладающих уникальными знаниями и опытом. К ним продолжают приходить бывшие преступники, с которыми когда-то обошлись по-человечески, кого-то вовремя остановили, кому-то помогли сохранить семью. А вот те, кто занял их место в служебном кабинете, к ним почему-то не приходят. Неужели их советы никому не нужны? Обидно это. Несправедливо.
* * *
Удобно устроившись в кресле, Александр Евгеньевич Павлов с вялым любопытством наблюдал за перипетиями интриги, развивающейся в шикарном доме красавца Антонио. Отвратительный Макс строил грязные козни против своего братца, Ракель страдала, а ее родственники совершали глупые поступки… Супруга Александра Евгеньевича искренне переживала за героев и, когда на самом интересном месте серия закончилась, от досады стукнула кулачком по столу.

– Опять ждать до завтра! Как ты думаешь, чем все кончится?

– Да ну тебя, – отмахнулся Павлов. – Нельзя же всерьез воспринимать эти глупости.

– Это не глупости, Сашенька, это очень правильный фильм.

– Ты еще скажи, что твои рыдающие «Богатые» – тоже правильный фильм.

– И скажу. Ты ничего не понимаешь. – Жена начала сердиться. – Это, конечно же, не высокое искусство, кто спорит. Но такие фильмы учат людей, как правильно поступать в сложных с морально-этической точки зрения ситуациях. Они учат простой истине: если любишь, не считай своего любимого хуже или глупее себя.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Павлов. – Послушаем.

– Не иронизируй, пожалуйста. Отчего все неприятности у Ракель? Оттого, что она боится сказать правду Антонио, считая, что он ее неправильно поймет. В точности то же самое происходит у Марианны. Она тоже скрывает от мужа правду не потому, что эта правда ее порочит, а потому, что боится, что Луис Альберто не так подумает о ней. Они обе, понимаешь ли, такие умные и проницательные, что уже заранее знают, кто и что о них подумает, хотя сами в аналогичной ситуации подумали бы совершенно иначе. То есть за собой они доброту и благородство признают, а за своими любимыми мужьями – нет. А это неправильно. Вот оба эти фильма и объясняют нам, что это неправильно. Людей надо судить по себе, а не приписывать им бог знает какие побуждения. Не зря же в Писании сказано: какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет…

– А еще говорят, между прочим, – вставил Павлов, потягиваясь, – что все люди разные и что на вкус и цвет товарища нет.

– Но, Саша, это же совершенно не о том, – возмутилась жена. – Я тебе толкую о том, что нельзя считать человека, которого уважаешь, глупее себя. Неужели это не понятно?

– Понятно, понятно, – успокоил ее Александр Евгеньевич. – Пойду пса выгуляю, пока «Вести» не начались.

Взяв на поводок белесого красноглазого бультерьера, он вышел на улицу. Медленно прогуливаясь в прохладных сумерках по скверу, Павлов предавался неспешным размышлениям и не сразу услышал торопливые шаги за спиной.

– Александр Евгеньевич!

Павлов с удивлением узнал голос Лебедевой.

– Откуда вы, Лариса? Что вы здесь делаете?

– Вас ищу. – Лебедева засмеялась. – Зашла к вам домой, жена сказала, что вы гуляете с собакой в сквере. Все просто. Я хотела поблагодарить вас за Рудника. И, как полагается между деловыми людьми, материализовала свою благодарность.

Она вытащила из сумки обернутую в папиросную бумагу бутылку.

– Что вы, Лариса, не стоит, право… Мне даже неловко, – запротестовал Павлов.

– Стоит, Александр Евгеньевич, стоит. Вы извините, что побеспокоила вас в нерабочее время, но так будет лучше.

Что-то в ее голосе заставило Павлова насторожиться. От недоброго предчувствия закололо в боку. Он протянул руку и молча взял бутылку.

– У меня для вас есть еще один подарок, – продолжала Лебедева. – Он вот в этом конверте. Вы посмотрите на досуге, может быть, вам будет интересно. А может быть, и нет. Но если содержимое конверта вас заинтересует, мы сможем завтра поужинать. Я вам позвоню, а вы мне дадите ответ. В котором часу мне позвонить?

– В пять, – растерянно произнес Павлов, но тут же спохватился: – Нет, подождите, в пять я могу быть не у себя. В половине шестого.

– Договорились, Александр Евгеньевич, – весело сказала Лариса. – Я позвоню завтра в семнадцать тридцать. Спокойной ночи.

Она исчезла так же стремительно, как и появилась. Павлов услышал, как хлопнула дверца машины и заработал двигатель.

Оправившись от неожиданности, он сообразил, что не давал Ларисе своего адреса. Как она его нашла? Да еще домой заходила. Нахалка! Теперь перед женой придется оправдываться. Интересно, что в конверте? Он собрался было вскрыть его тут же, на улице, но сумерки сгустились настолько, что он не смог бы ничего разобрать. Придется потерпеть до дома.

Жена, к удивлению Александра Евгеньевича, ни словом не обмолвилась о Ларисе.

– Никто мне не звонил? – осторожно спросил Павлов.

– Никто, – спокойно ответила жена. – А ты ждешь звонка?

«Странно», – подумал Александр Евгеньевич и, пройдя в комнату, надел очки и вскрыл конверт. Сначала он не понял, что это за листы, отметил только, что бумага не очень хорошая, текст виден плохо, а на полях – рукописные, черной шариковой ручкой пометки. Всего листов было четыре, сверху на каждом проставлены номера страниц: 24, 97 и 153. На последнем листе номера не было. Это был титульный лист монографии «Криминология. Коррупция. Власть», автор – Филатова Ирина Сергеевна. До завтрашнего звонка Лебедевой оставалось двадцать часов.

Глава 9

За эти двадцать часов Александр Евгеньевич Павлов постарался по возможности объективно оценить ситуацию. Вариантов было два. Либо Лебедева работает на Петровку, стало быть, они его подозревают и провоцируют. Либо она – обычная шантажистка. Как к ней попала рукопись? Скорее всего тот, кто был нанят искать ее в кабинете Филатовой, нашел все четыре экземпляра, три отдал, а один придержал, чтобы вымогать деньги у Павлова. Если это так, то все нормально, рукопись можно выкупить и поставить на этом точку. Тот, кто ее продает, истинную цену ей не знает. Если же Лариса получила экземпляр другим путем, если она действует не от имени того типа, а сама по себе, если она эту рукопись прочла, то ситуация осложняется. Она – третий человек, который хорошо знает текст диссертации Павлова, после самого Павлова и, разумеется, Филатовой. Кто знает, к каким выводам она пришла. Собственно, если эта девица не с Петровки, то ни к каким особым выводам она прийти не могла. Всегда можно ей сказать, что Филатова была его любовницей, он хотел ей помочь с монографией и позволил воспользоваться своей диссертацией, – все равно диссертации эти никто никогда не читает, пусть у любимой женщины хотя бы публикация будет. Он же не виноват, что она воспользовалась его благородством столь недобросовестно, переписала все дословно. Конечно, плагиат, но покойников не судят. Таким образом, задача решалась просто: выяснить, не связана ли Лебедева с расследованием убийства. Если нет, то не платить ни в коем случае, она не опасна. Если да – то придется еще подумать.

У Павлова был на Петровке свой человек, к нему-то он и обратился, попросив выяснить, кто такая Лариса Лебедева, журналистка, примерно тридцати пяти лет, замужем за работником МИДа, уроженка Азербайджана. Через час «свой человек» позвонил и сообщил, что Ларисы Лебедевой с такими биографическими данными в Москве не обнаружено. То есть Лебедевых этих тьма-тьмущая, но все они не подходят либо по возрасту, либо по роду занятий, либо по месту рождения. Первый этап проверки был завершен, теперь Павлов собирался сделать довольно хитрый маневр. Он поедет в ГУВД к Гордееву, якобы поинтересоваться, как идет дело с поиском убийцы, и между прочим попросит его выяснить личность Лебедевой. Если она работает вместе с ними и действует по их указке, то Гордеев обязательно скажет, что такая Лебедева существует, и повторит слово в слово ее легенду. Александр Евгеньевич был доволен своей находчивостью. Он мог в случае удачи убить двух зайцев сразу: не только выяснить личность шантажистки, но и, в случае ее связи с Гордеевым, показать, что он ничуть ее не испугался, что ему скрывать нечего, что все подозрения в его адрес совершенно беспочвенны, ибо он не побоялся обратиться к Гордееву со своими неприятностями.

Несмотря на то что Александр Евгеньевич позвонил Гордееву и предупредил, что приедет, того на месте не оказалось. Павлов подергал запертую дверь кабинета и нерешительно отошел к окну, раздумывая, ждать ли ему возвращения Виктора Алексеевича или приехать еще раз попозже. Откладывать визит не хотелось, было уже почти двенадцать, в половине шестого позвонит Лариса, и к этому времени нужно быть готовым к разговору с ней. Услышав торопливые шаги по коридору, он обернулся и увидел Игоря Лесникова.

– Вы к Гордееву? Он у генерала, зайдите часа через два, – бросил тот на ходу.

Два часа! Это Павлова никак не устраивало. Он решительно шагнул навстречу и уверенным жестом протянул руку в приветствии.

– Полковник Павлов. Штаб МВД России, – представился он.

– Капитан Лесников, отдел борьбы с тяжкими преступлениями, – улыбнулся Игорь, крепко пожимая протянутую руку. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Думаю, да.

– Пойдемте ко мне в кабинет.

Игорь провел Павлова по коридору, открыл дверь и вежливо пропустил гостя вперед.

– Меня зовут Игорь Валентинович. Какие у вас проблемы?

– Видите ли, Игорь Валентинович, меня очень интересует одна женщина… – Павлов чуть замялся. – Красивая женщина, но она несколько странно себя ведет. Она была на брифинге в министерстве, брала у меня интервью по проблеме борьбы с коррупцией, но кое-что в ней меня настораживает. Одним словом…

– Я понял, товарищ полковник. Вы хотите, чтобы я проверил ее личность через центральное адресное бюро? Сейчас сделаем. – Игорь открыл блокнот, приготовившись записывать. – Диктуйте.

Павлов продиктовал ему все, что знал о Ларисе Лебедевой.

– А отчество?

– Отчества не знаю, – развел руками Павлов.

Лесников набрал номер телефона, долго что-то выяснял, делая пометки в блокноте, уточнял, просил проверить, наконец положил трубку и с огорчением сказал:

– Вынужден вас разочаровать, товарищ полковник. Или вы что-то не так поняли, или она сказала вам неправду. Такая Лариса Лебедева среди жителей Москвы не числится.

– Я так и думал, – облегченно вздохнул Павлов. – Большое вам спасибо. Не буду вас задерживать, Игорь Валентинович, вы передайте Гордееву, что я был, но не дождался его.

– Передам. Всего доброго.

Игорь долго стоял у окна, ожидая, пока фигура Павлова не покажется во внутреннем дворе. Убедившись, что он прошел мимо постового и направился к машине, Лесников снял трубку и позвонил по внутреннему телефону.

– Порядок, Виктор Алексеевич. Ушел.

– Молодец, – коротко ответили ему.
* * *
Ровно в 17.30 в кабинете главного эксперта Павлова раздался телефонный звонок. Александр Евгеньевич не торопясь снял трубку, любезно поприветствовал Ларису Лебедеву и, тщательно избегая упоминаний о предмете их взаимного интереса, предложил поужинать в тихом ресторане «Таджикистан», расположенном в переулке неподалеку от метро «Войковская». Если шантажистку Лебедеву тон разговора и его результат вполне устраивали, то майору милиции Каменской это не очень понравилось. Она знала, что рядом с «Войковской» находится Академия МВД, в здании которой располагаются и несколько подразделений института, в том числе и тот отдел, в котором работала Филатова. Павлов явно пытался спровоцировать ее на боязнь быть узнанной кем-нибудь из сотрудников, которые идут примерно в это время с работы в сторону метро и как раз мимо ресторана. Это говорило о том, что разыгранная Гордеевым и Лесниковым комбинация не до конца убедила Павлова. В эту минуту Настя с благодарностью подумала о своем начальнике, не позволившем ей опрашивать в институте коллег Филатовой. Впрочем, Ларису Лебедеву они все равно не узнали бы.

С начала делового ужина прошел почти час, а собеседники все не приступали к главному вопросу. Каждый из них ждал первого шага противника, чтобы по характеру этого шага сориентироваться в его намерениях. Павлов злорадно предвкушал, как он будет разоблачать эту лгунью с ее байками о тюркоязычном детстве и липовыми документами. У Насти на этот счет были свои соображения. Составленная Володей Ларцевым психологическая характеристика Павлова позволила ей построить план разговора, опираясь на тезис: «Как правило, не старается думать на ход вперед. Имея на руках один козырь, уверен, что возьмет все взятки. Если обнаруживает, что это вообще не козырь, теряется и долго не может найти правильную линию. Некритичен по отношению к себе».

За соседним столиком обсуждали свои проблемы двое мужчин ярко выраженного скандинавского типа. Один из них, красивый флегматичный блондин, то и дело поглядывал на Ларису, что не укрылось от настороженного внимания Павлова.

– Швед за соседним столом смотрит на вас, как кот на сметану, – усмехнулся он.

– Датчанин, – машинально поправила она.

– Откуда вы знаете?

– Я не знаю. Я слышу, как он говорит.

– Вы знаете датский язык? – не скрыл удивления Павлов.

– И датский тоже. Я много чего знаю, Александр Евгеньевич.

Итак, первый шаг был сделан. В этот момент Павлов вдруг понял, что его так беспокоило с самого начала их сегодняшней встречи.

– Лариса, а куда делся ваш акцент?

– Ну наконец-то, – рассмеялась она. – Вы или не слишком наблюдательны, или очень терпеливы. Акцент я положила в шкаф до следующего раза. Пока он мне не нужен…

– Вы хотите сказать, что…

– Именно, Александр Евгеньевич. Уловка дешевая, но вы на нее попались. И вместе с собой потянули вашего приятеля Рудника. За все, что он мне рассказал, я получу хорошие деньги. Так что огромное вам спасибо.

– А жизнь с мужем на Востоке? Тоже выдумка?

– Разумеется.

– И мама-турчанка?

– Александр Евгеньевич, – терпеливо объяснила Лебедева, – я никогда ничего не добилась бы, если бы всем рассказывала о себе правду. Неужели это не понятно?

«Жизнь полна причуд, – подумала про себя Настя. – За последние пять минут я ни разу не солгала. Я говорю ему чистую правду. И в то же время все это – отчаянное вранье. Умом можно тронуться».

– Я могу взглянуть на ваши документы?

– Не можете, – спокойно ответила она, глядя Павлову в глаза.

– Понятно.

Павлов залпом допил коньяк из рюмки и потянулся за сигаретами. Бессмысленно допытываться, подумал он. Сцена с разоблачением с треском провалилась. Лебедева была на брифинге, значит, какой-то документ у нее есть. В последующем он сам ее встречал у входа в министерство и проводил мимо постового.

– Но хотя бы имя у вас настоящее? Вас в самом деле зовут Ларисой? Про фамилию не спрашиваю, но ведь я должен как-то к вам обращаться.

– К чему эти вопросы, Александр Евгеньевич? Вы же не собираетесь на мне жениться.

– Я не могу вести серьезный разговор с человеком, о котором ничего не знаю, – настаивал Павлов.

– Что поделать, придется. Значит, вы все-таки решили поговорить? Это меня радует. Чтобы наш разговор был деловым и содержательным, я предварительно кое-что поясню. Не возражаете?

– Слушаю вас.

– Александр Евгеньевич, я отношусь к своей деятельности очень серьезно. И я бы попросила вас не называть меня шантажисткой даже в мыслях. Я добываю информацию, анализирую ее и продаю результат этого анализа. К каждой операции я готовлюсь тщательно и скрупулезно. Кроме того, я правильно себя веду. Именно поэтому по поводу моих, скажем так, сделок нет ни одного заявления в милицию. Так что надежду меня испугать отбросьте сразу. Судя по тому, что мы с вами здесь ужинаем, мое предложение вас заинтересовало. Во избежание лишних вопросов с вашей стороны скажу сразу: текст я продаю отдельно от информации. Может быть, вам нужна только рукопись? Это стоит сто тысяч. Возможно, рукопись вам не нужна, но вы хотите знать, как она ко мне попала и кто еще знает об этом. Это стоит пятьдесят тысяч. То и другое вместе – сто сорок. Делаю скидку. Теперь я хотела бы послушать вас.

– Честно признаться, я не готов к такой прямолинейности. С чего вы решили, что я буду вам платить? Откуда такая уверенность, что я вас боюсь?

«Действительно, откуда, – подумала Настя. – Из пустых домыслов, ничем не опровергнутых, но и ничем не подтвержденных. Черт возьми, неужели я ошиблась? Нет, даже если он непричастен к убийству, все равно история с диссертацией темная».

Пока Настю Каменскую грызли сомнения, Лариса Лебедева говорила:

– Вы и не должны меня бояться, это совершенно не входит в мои планы. Я не люблю запуганных людей. Предпочитаю иметь дело с равноправными партнерами, а не с жертвами. Вы не будете мне платить? Не надо. Я найду другого покупателя. Усвойте же наконец: я на вас не давлю и ничего не требую. Я предлагаю вам товар. Он вас не интересует? Тогда почему вы здесь?

– Меня интересуете вы, Лариса, и я просто воспользовался поводом вас увидеть. Вам это не приходило в голову?

– Нет. Если вы с готовностью отправили меня к Руднику, следовательно, вы пришли к определенным выводам в отношении меня. Сам характер этих выводов исключает ваш личный интерес ко мне. Вы – ответственный работник МВД, я – закамуфлированная иностранка, занимающаяся сбором политической информации. Неужели вы до такой степени легкомысленны? Только не надо мне рассказывать, что вы потеряли голову, поддавшись моим роковым чарам. Итак, почему вы здесь?

– Из любопытства. Никогда не был в подобной ситуации.

– Захотелось поэкспериментировать?

– Допустим.

– Тогда пойдите к администратору, покажите ему ваше удостоверение полковника милиции, вызовите по телефону наряд и сдайте меня как шантажистку. Что вам мешает? Я не буду на вас в обиде. Если вы так поступите, я буду знать, что в своем анализе допустила ошибку и вы невинны, как младенец. Это мой промах, я за него и отвечу. Только имейте в виду, мне это ничем не грозит. Вы им скажете, что я вас шантажирую, а я воспользуюсь вашим же оружием: что влюбилась в вас без памяти и придумывала повод для свиданий. Вы моих документов не видели, но, уверяю вас, они в полном порядке. Меня доставят в отделение, пожурят и отпустят. Да, я переживу несколько неприятных минут, но это и есть плата за ошибку в анализе. Профессиональный риск.

«Боже мой, я правдива до безобразия. Ведь я говорю абсолютно искренне, особенно про ошибку в анализе. И про профессиональный риск. Ну и ситуация!»

– И не забудьте, Александр Евгеньевич, вас непременно спросят, кто я такая. А вдруг в моих документах написано совсем не то? И что о вас подумают рядовые работники милиции? Главный эксперт Штаба МВД ходит на свидания неизвестно с кем. Еще, не дай бог, выяснится, что я стою на учете как проститутка или наркоманка. Не боитесь? Некрасиво получится. И еще вас обязательно спросят, чем я вас шантажирую. Так что неприятные минуты придется пережить не только мне.

Павлов молчал, не сводя глаз с тлеющего конца сигареты. Он был вынужден признать, что она права. Нужно было принимать какое-то решение, но для этого необходимо выяснить, как много она знает. Заплатить? А что дальше? Сто сорок тысяч он найдет, но где гарантия, что на этом все кончится? Не зря же существует правило: не платить шантажистам. Дашь слабину, заплатишь один раз – и повесишь себе на шею ярмо на долгие годы. Не платить? Если бы знать, кому она собирается показать рукопись, если он откажется ее купить. Можно попробовать заплатить только за информацию, а потом решить, исходя из того, как далеко зашло дело. А если она обманет? Как проверить то, что она расскажет?

– Я не могу верить вам на слово, – глухо произнес Павлов, не поднимая глаз. – Мне нужны гарантии. Во-первых, я должен быть уверен, что у вас – последний и единственный экземпляр рукописи, что вы не наделали ксерокопий и не будете в дальнейшем вымогать у меня деньги. Во-вторых, если я заплачу вам за рассказ о том, как к вам попала рукопись, я хочу быть уверен, что вы расскажете мне правду. И в-третьих, я хочу иметь гарантии, что эту правду вы расскажете только мне.

– У вас высокие запросы, Александр Евгеньевич, – улыбнулась Лебедева. – Отвечу по порядку. Вы видели листы из рукописи и могли убедиться, что экземпляр почти «слепой». С него невозможно сделать копию даже на самом лучшем ксероксе. Что же касается гарантий моей правдивости, то здесь я взываю к вашему здравому смыслу. Я уже говорила вам, что веду себя правильно. Если бы я была нечестна со своими контрагентами, если бы я нарушала условия сделки, то давно уже была бы в тюрьме или на том свете. К счастью, я пока еще жива и свободна. Вы удовлетворены?

– Не знаю. – Павлов вздохнул. – Я не привык разговаривать на подобные темы. Мне нужно подумать.

– Подумайте, – легко согласилась она. – Сколько времени вам нужно? День? Два?

– Пять, – попросил Павлов. – Лучше – неделю. Ведь если я решусь на эту… м-м-м… сделку, мне нужно будет утрясти вопрос с деньгами.

– Иду вам навстречу. Пусть будет неделя. Но это – максимум того, что я могу вам предоставить. Или вы платите, или товар уходит к другому покупателю.

– К кому? – не выдержал он.

– Голубчик, да вы мошенник! – от души расхохоталась Лариса. – Если я скажу вам, кому предложу свой товар, вы моментально вычислите добрую половину, если не всю целиком информацию, которую я оцениваю в пятьдесят тысяч. Вы что же, собрались получить ее бесплатно? Знаете, – добавила она серьезно, – мне кажется, мы – подходящая пара и стоим друг друга. После завершения наших с вами переговоров я, вполне возможно, сделаю вам деловое предложение, касающееся совместной работы.

– Как вы смеете! – Павлов задохнулся от негодования.

– Не нужно, Александр Евгеньевич, – мягко сказала Лариса, положив ладонь поверх его руки, лежащей на столе. – Я ведь предупреждала, что отношусь к своей деятельности очень серьезно. Я не блефую. Никогда. И если я говорю, что мы стоим друг друга, значит, у меня есть для этого основания. А об уровне моего профессионализма вы можете судить по эпизоду с Рудником.

Павлов резко высвободил руку.

– Как я вас найду?

– Я вам позвоню через неделю.

– А если я приму решение раньше?

– Хорошо, я позвоню через три дня. Я могу звонить каждый день, если хотите. Только не устраивайте детский сад, своего телефона я вам все равно не дам. И не надрывайтесь в поисках телефонного аппарата с определителем номера, я буду звонить вам из автомата.

Лариса говорила по-прежнему мягко, голос ее был низким и вкрадчивым, а улыбка – нежной и теплой. Но у Павлова было такое чувство, что его держат за горло ледяной железной рукой.
* * *
И потянулась неделя, самая, наверное, трудная в жизни Насти Каменской. Живя в чужой квартире и не имея возможности вести привычный образ жизни, она маялась от съедавшей ее тревоги и неуверенности, умирая от страха, выходя на улицу. Они с Гордеевым разыгрывали комбинацию, результатом которой должно стать появление на свет убийцы возле Ларисы Лебедевой или ее квартиры. С места убийства Филатовой эксперт Зубов изъял кое-какие следы, которые ничего не давали для поиска убийцы, но позволили бы его идентифицировать. Иными словами, поймай они этого «заказника», при помощи изъятых Зубовым следов можно было точно сказать, этот ли человек был в квартире Филатовой, когда она погибла. Несмотря на задержание Димы Захарова прямо у трупа Филатовой, Зубов, человек хмурый, неразговорчивый и невероятно упрямый, не поддающийся ни внушению, ни уговорам, отреагировал на теплый чайник единственно правильным образом: если убитую здесь ждали, надо попытаться найти следы этого ожидания. Форточки в квартире были распахнуты настежь, но времени прошло очень мало с того момента, как убийца покинул квартиру. Зубов опытным взглядом окинул комнаты, многолетняя практика подсказала ему, что если что и есть, то скорее всего – запах, микрочастицы кожи и волосы, оставшиеся в верхней части спинки кресла, на мягкой ворсистой ткани. Эти микрочастицы не принадлежали ни Ирине, ни ее отцу. Найти преступника среди многомиллионного населения страны по таким следам невозможно, но если бы появился конкретный подозреваемый… Вот этого самого подозреваемого и приманивал Гордеев на «живца»-Лебедеву.

Расчет был на то, что Павлов вынужден будет воспользоваться услугами того же человека, который убил Филатову. Для того чтобы расчет оправдался, необходимо было сконструировать ряд условий: Павлов должен по-настоящему испугаться Ларису Лебедеву, но при этом он не должен обращаться ни к кому с просьбой дать ему выход на платного исполнителя. Он должен воспользоваться той связью, которая у него уже есть. Судя по тому, что Павлов смог прибегнуть к услугам «заказника» самого высокого класса, в числе его близких знакомых есть представитель (а может, и не один) преступной элиты, который и дал ему эту связь. Либо это и есть тот человек, которого Александр Евгеньевич так панически боится, что вынужден был убирать Филатову, либо нет. Шансы – пятьдесят на пятьдесят. Если это разные люди, то надежды на то, что Павлов обратится к тому же убийце, почти нет. Он просто попросит другую связь, это было бы во всех отношениях грамотно. Но если это все-таки один и тот же человек, то Павлов должен побояться просить его о помощи, иначе пришлось бы признаваться в каких-то своих грехах. В этом случае вполне реальна возможность выявить убийцу Филатовой. Либо пан, либо пропал.

В такой постановке задача предстала перед сотрудниками отдела по борьбе с тяжкими преступлениями против личности. Но сам Колобок-Гордеев собирался вести игру гораздо более тонкую и хитрую. Для этого ему пришлось воспользоваться Настей, с которой с момента выхода ее из ресторана «Таджикистан» общаться можно было только по телефону.

– Анастасия, я тебе кое-что продиктую, только ты ничего не записывай. Хирург, Бурят, Галл, Итальянец, Карден, Блэк. Запомнила? Вот тебе развлечение, чтобы мозги не застаивались. Примерь каждую кличку к возможному убийце Филатовой.

– Ладно, – растерянно сказала Настя. – Я попробую.

Она с раздражением посмотрела на свое отражение в зеркале. Образ Лебедевой был ей противен до оскомины. От толстого слоя грима, да еще в такую жару, у Насти испортилась кожа, покрывшись пятнами и прыщами. Она боялась пользоваться снотворным, чтобы не потерять ночью реакцию и ясность мышления, но от бессонницы болела голова и одолевала слабость. Затихшая, казалось, на мертвой точке ситуация могла взорваться в любой момент, поэтому даже в квартире Настя обязана была быть Лебедевой и каждое утро подолгу сидеть перед зеркалом, завивая крашеные волосы и рисуя лицо. Даже на ночь часть грима нужно было оставлять, на случай, если придется открывать дверь какому-нибудь «визитеру». По поводу этих случайностей Настя пыталась поговорить с Гордеевым, но так ничего и не добилась. Ей казалось, что куда проще было бы «подсунуть» Павлову ее адрес и спокойно ждать, когда появится «заказник». Однако Гордеев упорно делал из Лебедевой человека-невидимку, а вернее – неуловимку, женщину без имени и адреса. Если их план срабатывает, это доставит Павлову или нанятому им убийце дополнительные хлопоты по установлению если не личности шантажистки, то, по крайней мере, ее местожительства. А это означает, что каждую минуту в дверь может позвонить «слесарь», «столяр» или «юноша, который ищет Катю. Здесь не живет? Извините». Это вовсе не обязательно будет убийца, это может быть кто угодно, кому заплатили за то, чтобы он выяснил, в какой квартире живет длинноногая красотка с рыже-каштановыми волосами и карими глазами. Конечно, это причиняло Насте множество неудобств, заставляя ее двадцать четыре часа в сутки жить в образе Лебедевой, но, позлившись на Колобка полдня, она оценила его замысел, вернее – другую задачу, которую он пытался таким образом решить.

Получив от начальника шесть кличек, она несколько минут побродила бесцельно по квартире, потом принялась за обустройство рабочего места. Чистый стол на кухне, крепкий кофе, сигареты, шесть листов бумаги, на каждом – ничего не значащий для постороннего взгляда заголовок. Настя отхлебнула кофе, прикрыла глаза. Хирург… Карден… Любит модно одеваться? Или сам художник-модельер? Бурят… По месту рождения? По внешности? Блэк. Ничего в голову не приходит. Набор звуков или в переводе с какого-нибудь языка имеет смысловую нагрузку? Итальянец… Похож на известного киноактера? Изучал итальянский язык? Темпераментный брюнет, но не кавказского типа?

Настя методично повторяла про себя непонятные слова-клички, снимая слой за слоем возможные объяснения и привязки, начиная с самых поверхностных и кончая абсолютно алогичными, не имеющими никакого смысла. В какой-то момент она почувствовала знакомый холодок в желудке, но не успела заметить, в ответ на какую мысль он возник. Через несколько минут все повторилось, и опять Настя не успела зафиксировать мысль, не мысль даже, а мимолетное движение на уровне подсознания. Она начала раздражаться. Чужая квартира, этот вынужденный переезд нарушили ей все планы. Побаливает спина, но нет привычного уютного Лешки, который знает, как ей помочь. Она не высыпается, нервничает, она плохо себя чувствует – и вот результат. Она не в состоянии решить аналитическую задачу. То есть дело, конечно, не в том, что она не может ее решить, на свете множество задач, решить которые Настя Каменская не в состоянии. Дело в том, что решение есть, она в этом уверена, она это чувствует по знакомым спазмам в животе, но впервые в жизни ей не удается «вытащить» это решение на уровень сознания и сформулировать его. Видимо, она и в самом деле не годится для оперативной работы, если в условиях физического дискомфорта у нее в буквальном смысле слова отказывают мозги. Не зря за ее спиной коллеги насмехаются и злятся. Наверное, сидя в спокойном кабинете, каждый сумел бы работать, как Каменская. А вот когда ей пришлось впервые поработать так, как все оперативники, оказалось, что она ничего не может. Все бессмысленно. Все зря. Она провалит всю операцию. Сколько усилий затрачено впустую…

Настя подтянула колени к груди, уткнулась в них лицом и горько заплакала. Майор милиции Каменская, сидя на чужой кухне в чрезвычайно легкомысленном неглиже, которое в случае появления «визитеров» должно подчеркнуть ее длинноногость, оплакивала свою службу в уголовном розыске, готовясь завтра же признаться в профессиональной несостоятельности. Внезапно слезы волшебным образом высохли. Размазывая по лицу потекшую тушь, Настя быстро прошла в комнату и молча уставилась на развешанные по стенам полки. Она внимательно и последовательно оглядела все, что на этих полках стояло: книги, безделушки, фотографии – обычный набор. Потом нахмурилась, несколько раз глубоко вздохнула, резко выдыхая воздух, чтобы унять дрожь в руках и сердцебиение. Подошла к телефону.

– Виктор Алексеевич, мои ключи у вас? Пусть кто-нибудь откроет мой сейф, на нижней полке лежат фотографии из квартиры Филатовой.

Ожидая звонка, она еще раз осмотрела библиотеку Гордеева-младшего в поисках энциклопедий. Ничего подходящего не было, но, на ее счастье, нашлось много книг по древней истории. Быстро пролистав их, Настя остановила выбор на первом томе «Истории Франции», открыла нужную страницу и уселась возле телефона. Когда позвонил Миша Доценко, Настя задала ему всего несколько вопросов, на которые тот ответил, глядя на одну из фотографий. Теперь она знала, кто из тех шестерых мог побывать в квартире у Филатовой. Она была уверена, что не ошиблась. Сняла трубку и позвонила Гордееву.
* * *
От платформы Трудовая Гордеев пошел не по гравиевой дорожке, полукольцом опоясывающей дачный поселок, а направился ближней дорогой по едва заметной тропочке, утонувшей в траве. Дачи на Трудовой были известными, «генеральскими», на обширных территориях которых умещались не только огороды, но и рощицы, и теннисные площадки.

Виктор Алексеевич отворил калитку и покорно остановился, ожидая появления хозяина. Он хорошо знал эту дачу и помнил, что пройди он без ведома и разрешения хозяина еще три-четыре шага – и объясняться ему придется сначала с породистым доберманом, а потом – с врачами, а то и с самим господом богом. Увидев показавшуюся на веранде знакомую седую голову, Гордеев вовремя одернул себя, чтобы не замахать рукой (этого собака тоже не любила), и негромко (опять же учитывая нрав добермана) позвал:

– Евсей Ильич! Это я, Гордеев!

Седой человек не спеша спустился с крыльца и двинулся в сторону гостя. Подойдя почти вплотную, он удивленно протянул:

– Ты смотри, и в самом деле Гордеев. Ты зачем пришел, Гордеев? Я тебе ясно сказал: пока пуд доказательств против меня не принесешь, ноги твоей чтобы здесь не было. Принес?

– Нет, – признался Колобок.

– Тогда убирайся, – твердо сказал Евсей Ильич, собираясь уйти обратно в дом.

– Я долг пришел вернуть, – тихо сказал Гордеев ему в спину.

Евсей Ильич остановился и медленно, очень медленно повернулся.

– Я тебе, Гордеев, в долг не давал. Сказано – убирайся.

– Вы мне парня спасли.

– Так это я ему, считай, в долг дал, он пусть мне и отдает. А с тобой, Колобок, у меня никаких дел нет. И быть не может.

Это небрежное «Колобок» из уст Евсея Ильича хлестануло по Гордееву, словно пощечина вымазанной в дерьме рукой. Прозвище это прилипло к нему много лет назад, но даже старый Голубович никогда не называл его так в глаза. А вот статный, на голову выше Гордеева, крепкий, несмотря на годы, профессиональный преступник Евсей Ильич Дорман, в молодости неоднократно судимый, а последние десять лет официально находящийся на заслуженном отдыхе, – он мог себе это позволить. Ибо, понаделав в юные годы много глупостей, совершив много ошибок, Дорман научился годам к шестидесяти не пересекаться с правоохранительными органами. Это была его как бы официальная доктрина, но он никому не пояснял, означала ли она, что он научился жить, не нарушая закон, или что он научился нарушать закон так, чтобы продолжать спокойно жить. В прошлом году на даче у Евсея Ильича гордеевские ребята брали двух вооруженных преступников, и Дорман, поддавшись внезапному и необъяснимому порыву, спас Юру Короткова от верной гибели. Руководивший задержанием Гордеев уже мысленно простился с Юрой, понимая, что живым тому не выбраться. В этот раз Дорман с легкостью доказал свою неосведомленность о преступной деятельности задержанных, укрывательство ему вменить не удалось, да и не очень, честно признаться, старались, учитывая его помощь в спасении Короткова.

Знакомство Гордеева с Дорманом было многолетним, отношения – сложными, больше напоминающими добрую ссору, нежели худой мир.

– Подождите, Евсей Ильич, – почти безнадежно окликнул его Гордеев. – Это нечестно.

– Да? – Дорман снова подошел к Гордееву. – Это интересно. Ты приехал подискутировать на философско-этические темы?

– Вы связываете мне руки, – твердо и уверенно сказал Гордеев. Это был шанс заинтересовать Дормана, к вопросам чести он относился с какой-то болезненной щепетильностью. – Вы прекрасно понимаете, что парень, который вам жизнью обязан, никогда против вас ничего не найдет. Он еще молод, хватка у него слабовата. А я смогу найти, если, конечно, будет что искать. Но как я смогу это сделать, если я вам обязан жизнью мальчишки? План задержания разрабатывал я, руководил я, то, что он чуть не погиб, – моя вина, моя ошибка, мой недосмотр. Случись несчастье – я бы себе до могилы не простил, всю жизнь казнился бы. Вы меня избавили от этого, вы мне помогли, и я чувствую себя вашим должником. Вы не хотите со мной разговаривать? Это значит, что я никогда не смогу прийти сюда, к вам, с пудом доказательств. Мне совесть не позволит. Может быть, она у меня неправильно устроена, но уж какая есть. Что же получается? Раньше мы с вами всегда воевали честно: ваше мастерство против моего. А сейчас? Ваша хитрость против моей совести?

Монолог получился убедительным, Евсей Ильич смягчился. Щелкнул пальцами, успокаивая собаку, которую Гордеев не видел и не слышал, сделал приглашающий жест и повел гостя к дому мимо роскошных клумб с цветами. Дорман не любил физический труд, не признавал «копания в земле», денег у него было достаточно, чтобы покупать фрукты и овощи на рынке, и на даче, где он жил круглый год, разводил только цветы, к которым был с детства неравнодушен. Правда, ухаживать за ними приходилось женщине из поселка. Дорман был ленив, но красоту любил и готов был за нее платить.

Усевшись на просторной веранде за большой круглый стол, Дорман сухо произнес:

– Я тебя в гости не звал, поэтому чаю не предлагаю. Говори.

– В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня в Москве убита женщина, сотрудник милиции. Убийство было замаскировано под несчастный случай, смерть от электротравмы. Но замаскировано очень неумело, грубо, вся фальшь прямо в глаза бросалась. Убийца оставил много следов. Более того, он забыл об осторожности и позволил себя увидеть. У нас есть свидетель, который готов его опознать. Но самое главное – он стал болтлив, этот убийца. Он стареет, нервы сдают. И теперь мы знаем его кличку – Галл. Он живет в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Я не знаю, кому эта информация может оказаться полезной, да и не хочу знать. Но я уверен, что найдутся люди, которые будут вам благодарны за то, что вы их предупредите: Галл выработался, он теряет квалификацию и осмотрительность. Впервые за все годы по совершенному им убийству возбуждено уголовное дело, поэтому его будут искать, пока не найдут, и будут примерять на него все то, что он оставил на месте преступления. Я вижу здесь только два выхода. Или дать нам возможность закрыть дело, имея на руках убийцу с крепкими доказательствами, и таким образом спасти Галла. Либо отдать нам Галла с наименьшими для себя потерями. Это все.

Евсей Ильич молчал так долго, что Гордеев испугался. Наконец Дорман расцепил пальцы, на которые опирался подбородком, постучал ими по столу, куснул зубами нижнюю губу. Его влажные выпуклые глаза медленно прошлись по лицу Гордеева, по его круглой упитанной фигуре. Губы, даже в старости не потерявшие четких очертаний, дрогнули в усмешке.

– Ладно, Гордеев, на чай ты заработал. Посиди, сейчас вернусь.

Оставшись один, Виктор Алексеевич почувствовал, как внутри отпустило. Он даже не подозревал, до какой степени напряжен.

За чаем разговор пошел легче.

– Жаль мне тебя, Гордеев, – говорил Евсей Ильич, помешивая ложечкой варенье в хрустальной розетке. – Таким, как ты, система руки выкручивает, кислород перекрывает и при этом требует работы, результатов, успехов. Ты никогда не задумывался, какая хитрая сволочь придумала вашу милицейскую систему? Да ей наверняка миллионные взятки давали, сволочи этой, чтобы она придумала те самые правила, по которым вы сейчас живете. Вы же о каждом своем шаге обязаны докладывать. Чтобы за мной, всесоюзно известным преступником Евсеем Дорманом, наружное наблюдение пустить, тебе придется килограмм бумаги извести на рапорта да справки всякие. Пока ты их сочинять будешь да пока они до адресата дойдут, я в Австралию успею улететь. Какой дурак придумал, что вы должны быть коротко стрижены и прилично одеты? Если милиционер в форме на улице патрулирует – тогда согласен, пусть стрижется. А если он – опер, сыскарь, ты же на него ярлык метровыми буквами вешаешь, мол, имейте в виду, граждане, я из легавки. Кто милиционеру зарплату установил такую, что на нее ни квартиру, ни машину не купишь? Не знаешь? А я знаю. Все это специально было сделано, чтобы обеспечить утечку информации. Чтобы всегда быть в курсе, кто чем занимается, кто куда поехал, кто за кем слежку установил. Чтобы держать вас всех под контролем и вовремя вам рты затыкать, если не туда полезете. Чтобы ты не мог себе жилье сам купить, а целиком от доброго дяди зависел. Чтобы ты не мог на своей машине по городу мотаться и преступления раскрывать, а чтобы служебную попросил, тогда они знать будут, куда и зачем ты ехал. А заодно и поунижаться заставят, когда просить машину будешь, чтобы, значит, место свое не забывал. А сейчас тебя вообще страшная жизнь ожидает.

– Почему? Страшнее, кажется, уже некуда.

– У-у, голуба моя, есть куда, еще как есть. На смену той сволочи хитроумной новая пришла, которая придумала строить правовое государство одновременно с рыночными отношениями. Это же абсурд, а вы молча глотаете и терпите. Как ты работать-то будешь теперь, Гордеев? Под эти рыночные отношения, под коммерцию и прочие большие деньги твои сыщики все разбегутся, им на нищенских милицейских харчах ловить нечего. Кто останется? Кто поглупее, кто нерасторопный, ленивый, одним словом – балласт. Еще останутся те, кто или на нас работает, или научился взятки брать, то есть те, кому и у вас сытно и тепло. Ну и молодая поросль из институтов, которые ничего не умеют, а как только научатся – так либо в первую группу попадут, в коммерсанты, либо в третью – во взяточники. А не научатся – во второй группе останутся, с двоечниками и второгодниками. Вот такой естественный отбор у вас грядет, Гордеев. И параллельно с такой радостной перспективой вы затеваете строительство правового государства. Прокуроры надзирают, блюдут, арестовывать не дают. Адвокаты защищают с момента задержания. Судьи дела на доследование не отправляют, а выносят оправдательные приговоры. Райская жизнь! Для нас. А для вас – цепь мучительных кошмаров. Чтобы в этот райский сад войти, надо уметь работать. А кто у вас будет уметь работать, учитывая описанный выше процесс рассредоточения сил? Если бы кто и захотел вызвать в нашей стране криминальную катастрофу, лучше бы не смог придумать. Вот поэтому мне и жалко тебя. Хороший ты мужик, Колобок, грамотный и честный. Такое сочетание редко встречается. Съедят тебя. Тебе сколько до пенсии?

– Да выслужил уже. Могу уходить.

– И не уходишь? Что ж, уважаю. Хотя мне, как ты понимаешь, было бы спокойнее, если б ушел. Хочешь правду, Гордеев? Боюсь я тебя. Из всех ментов, что я в жизни встречал, такой, как теперь, я только тебе по зубам. Уйдешь – вздохну свободно. Может, успею еще на старости лет преступление века совершить, громкое, красивое, изящное. Что ты смеешься? – Дорман лукаво улыбнулся, положил себе еще варенья. – Думаешь, совсем спятил старый Евсей? А может, мне славы хочется. Чтобы все говорили: нам со стариком Дорманом не тягаться. Ладно, шучу. Буду доживать свой век тихо.

– Сделайте одолжение, – шутливо попросил Виктор Алексеевич.

Возвращаясь в Москву в грязной полутемной электричке с разбитыми стеклами и ободранными сиденьями, Гордеев думал о том, что говорил Дорман. Если следовать его логике, то он, Гордеев, может поймать только того преступника, которого ему позволят поймать. А разве на самом деле это не так? Звучит чудовищно, но в то же время ничем не опровергнуто. Примеров тому – множество. И еще думал Виктор Алексеевич о том, что он правильно сделал тогда, в 1987 году, когда начал вырабатывать свой стиль руководства отделом. Когда только пошли первые разговоры о правовом государстве, он уже знал точно, во что это выльется. Идеи умами овладеть не успеют, а практику будут под эти идеи подстраивать. Времени наращивать профессионализм не было. Для этого нужно как минимум вырастить поколение учителей и дать им время выпестовать учеников, а это – не меньше двадцати лет. И он решил, что если нельзя иметь пятнадцать опытных сыщиков, пусть будут пятнадцать талантливых людей, но талантливых по-разному. Чтобы в итоге получился один хороший профессионал.

Полковник Гордеев терпеть не мог слова «универсал». Он полагал, что слову этому грош цена и вообще все универсальное – обман. С другой стороны, он был твердо убежден, что хороший начальник не тот, у кого все работают одинаково хорошо, а тот, у кого каждый занимается тем, что у него лучше всего получается, и при этом приносит пользу общему делу. За этот лозунг его в свое время нещадно бранили и подвергали всяческим гонениям, но Гордеев, в точности как резиновый колобок, больно ударившись о землю, подскакивал тем выше, чем сильнее его били. Все сотрудники, которых набирал он сам, имели добротную школу и еще какой-нибудь талант, который работал на благо всего отдела. Коля Селуянов, например, обладал удивительной зрительной памятью, запоминал лица и маршруты мгновенно и на долгие годы. Кроме того, в детстве он хотел стать градостроителем (почему-то именно градостроителем, а не архитектором), знал Москву, как свою квартиру, каждый закоулок, каждый проходной двор. Миша Доценко, по общему признанию, был незаменим в работе со свидетелями, особенно когда нужно было заставить человека что-то вспомнить или отделить то, что было, от того, что показалось. Володя Ларцев по образованию был психологом, причем весьма квалифицированным, а милицейскую науку постигал уже по ходу дела.

Такой своеобразный подход к комплектованию отдела позволил Гордееву начать учиться, как он выражался, «жить в условиях правового государства», то есть искать преступников и добывать доказательства без применения старых испытанных методов, к коим относились и физическое воздействие, и содержание в камере, чье устрашающее воздействие хорошо известно, и многое другое. Без применения таких методов работать стало невероятно трудно, но зато ребята Гордеева прекрасно ладили со следователями и прокурорами, которым не к чему было придраться. Гордеев знал, что в глазах многих он смешон, что его усилия вызывают у людей лишь раздражение и недоумение. Он понимал, что сегодня он – рыжий на манеже, которого не трогают только потому, что он, непонятно каким образом, обеспечивает хорошие результаты и раскрывает преступления. Такое отношение было оскорбительным, Колобок нередко переживал минуты глубочайшего унижения и отчаяния. Но он был уверен, что наступит завтра, и его идеи себя оправдают. И пусть это завтра состоится через три года, через пять лет, пусть даже через десять, но его ребята, его сотрудники, которых он любовно и тщательно отбирал, будут уметь работать и не потеряют лицо в таких условиях, когда за каждым фигурантом по пятам будет ходить адвокат. Только бы они выдержали, только бы не разбежались, как предрекал Дорман. Еще год-два – и он сможет оставить отдел на своего зама, есть еще две кандидатуры, кто смог бы его заменить. Лишь бы у них хватило терпения переждать нынешний голодный период отчаяния и безнадежности. Им бы еще чуть-чуть подучиться…
* * *
Эта неделя была мучительной и для Юры Короткова, безуспешно старавшегося привести свои эмоции в соответствие с реальной жизнью. Пока получалось плохо. Десятое июля надвигалось с каждым днем все быстрее, а пожар, бушевавший в его душе, погасить никак не удавалось. Юра по уши увяз в своей влюбленности и ничего не мог с этим поделать. Надо заметить, что Людмила Семенова была далеко не первым увлечением Короткова за все годы его супружеской жизни, но раньше все как-то обходилось без тумана в голове и смещения акцентов. Из кинофильмов и книг он вынес твердое убеждение, что нельзя путать любовь с наваждением, что наваждение рано или поздно проходит, надо только набраться терпения и постараться не наделать глупостей в этот период. Однако на практике бороться с таким наваждением оказалось вовсе не просто. И надо же было этому случиться как раз тогда, когда они работали на таком сложном деле! У Юры все валилось из рук.

Если бы сама Людмила вела себя как-нибудь иначе – провоцировала бы ссоры или хотя бы размолвки, демонстрировала недовольство ну хоть чем-нибудь! Но нет. Она была именно такой женщиной, о какой втайне мечтает каждый сыщик.

– Я не всегда была такой, – говорила она Короткову. – Пока работала следователем, нахлебалась от мужа всякого. Потом поняла, что состояние в браке с работником милиции – это профессия, которой далеко не каждый может овладеть. Ваша работа грязная, да-да, грязная, она вся построена на обмане, недоверии, хитрости, компромиссах. Иначе и быть не может, кто же ходит на преступников с поднятым забралом. Но и жены вам нужны особые, такие, которые помогали бы вам не ложиться в постель во всей этой грязи.

После решающего разговора Насти с Павловым в ресторане объединенными силами Гордеева и Захарова велось постоянное наблюдение как за квартирой, где пребывала Лебедева-Настя, так и за главным экспертом. Настя добросовестно звонила каждый день в министерство и голосом Ларисы вежливо осведомлялась, не надумал ли Александр Евгеньевич согласиться на ее предложение. Павлов пока не надумал, но тем не менее как-то вечером встретился со смуглым невысоким человеком в очках. Когда перед Коротковым положили фотографию, запечатлевшую момент их встречи, Юра вспомнил, что видел его на похоронах Филатовой. Установить незнакомца в очках было несложно, он ни от кого не прятался и личность свою не скрывал.

Возле дома, где находилась Настя, никаких посторонних наблюдателей отмечено не было. Когда до окончания недельного срока осталось дня два, все упали духом. Похоже, их ловушка не сработала. У Павлова не было возможности установить адрес Лебедевой, если только от ресторана ее не «проводил» кто-то из его людей. Ответственный за маршрут «ресторан – квартира» Селуянов готов был дать голову на отсечение, что в тот момент за Лебедевой не следили, а уж в этих вопросах Коля был надежен. Если Павлов станет действовать по предусмотренной Гордеевым схеме, он должен будет показать шантажистку убийце. Другим способом ее не найти. Эти смотрины и должны, по замыслу Колобка, сыграть роль сигнала: Галл в Москве. Дальше работа предстояла чисто техническая: из всей массы людей, находящихся вблизи от места «показа», а также от дома Лебедевой, вычислить Галла и задержать его. Это казалось несложным лишь на первый взгляд. Никто из оперативников представления не имел о том, как организована система связи и вызова «заказников». Никто не мог бы поручиться, что устанавливать личность и адрес будущей жертвы станет сам исполнитель, а не специальные помощники, выполняющие для «маэстро» черновую работу. Если поспешишь, ошибешься и задержишь не того человека, настоящий убийца тут же исчезнет, растворится, как призрак на рассвете. И второй раз выманить его уже не удастся.

В этой плоскости как раз и лежала одна из задумок Гордеева, о которой догадалась Настя. Подсунув Павлову адрес Ларисы, они существенно упростили бы ему задачу. А Гордееву хотелось посмотреть, как будут проходить поиски рыжей журналистки. Ему было интересно, существует ли в этой хитрой системе распределение работ и кто и как эти работы выполняет. Даже если они не смогут взять убийцу, операция даром не пройдет, они получат новые знания о той криминальной сфере, с которой им пока сталкиваться напрямую не приходилось. А знания эти впоследствии очень пригодятся. Конечно, Гордеев не говорил этого вслух, чтобы не расхолаживать ребят и не выглядеть посмешищем в недобрых глазах. Это же надо, затеял комбинацию в научно-исследовательских целях! Курам на смех. Но Виктор Алексеевич знал в глубине души, что эта познавательная задача не менее важна, чем поимка Галла. Прежде чем объявлять войну, врага надо изучить, об этой старой истине многие позабыли. Только один человек на свете мог понять Гордеева. Только она, Стасенька, предпочла бы информацию о системе элитарных «заказников», даже с риском упустить убийцу Филатовой. Только она умеет смотреть вперед так же далеко, как сам полковник Гордеев.

На шестой день Павлов все еще «не созрел».

– Завтра я позвоню вам в последний раз, Александр Евгеньевич, имейте это в виду. Я не люблю испуганных людей, но еще меньше мне нравятся люди нерешительные. Вы украли у меня неделю, которую я могла бы провести более плодотворно.

Павлов колебался.

– Может быть, в качестве компенсации за потерянное время вы согласитесь завтра пообедать со мной? Независимо от того решения, которое я приму.

– Ну уж нет, – холодно усмехнулась в трубку Лариса. – Обед состоится только в случае вашего согласия. Я и так потратила на вас слишком много времени.

– Хорошо, – внезапно отвердевшим голосом сказал Павлов. – Считайте, что я решился. Жду вас завтра в три часа возле «Елисеевского».

– В пять, – промурлыкала довольная Лариса. – На два часа я записана к парикмахеру, к трем никак не успею.

– Ладно, в пять. До завтра.

Настя осторожно положила трубку и задумчиво посмотрела на телефонный аппарат. Неужели приехал?

Глава 10

Он и в самом деле приехал. И с первой же минуты почувствовал неладное. Все в этот раз шло не так, как обычно. Не было условленной встречи с передачей задатка и четко сформулированным заданием. Был только номер телефона, по которому следовало позвонить в определенный день и час. Галл позвонил. Мужчина, с которым он разговаривал, цедил слова приказным тоном. Адреса и фамилии он не знает, он может только показать того человека. Галл попробовал возразить: на таких условиях он не работает. Он – одиночка, у него нет подручных, а заниматься всем самому – опасно. Тут надменный заказчик начал на него орать, дескать, он, Галл, вообще работать не умеет, по прошлому эпизоду возбудили дело, у милиции есть его приметы, а он тут строит из себя, понимаете ли, великого мастера. Пусть делает, что ему велят, он за это деньги получает. Девку надо выследить и убрать. И обязательно забрать у нее четвертый экземпляр рукописи. Да-да, милый мой, той самой рукописи, которую ты в прошлый раз не нашел. Плохо, стало быть, искал. А может, нашел? А? И теперь вместе с этой девкой хочешь деньги из меня выкачать? Я пока еще никому об этом не сообщал, но я тебя очень сильно подозреваю. Будешь мне условия диктовать, скажу кому следует, что ты своевольничаешь и ставишь всех под угрозу. Да к тому же и работаешь ты грязно. Так что давай-ка не ерепенься, а исправляй свои ошибки.

Такого поворота Галл не ожидал.

– Это какое-то недоразумение, – спокойно сказал он.

– В общем, так, – чуть сбавил тон собеседник. – Завтра с семи тридцати до восьми ноль-ноль я буду гулять с собакой в сквере возле метро «Красные Ворота». Посмотришь на меня. В пять часов я встречаюсь с ней возле «Елисеевского», потом поведу ее в ресторан. Дальше – твоя забота. Когда все подготовишь, позвони по этому же номеру, договоримся о задатке. Все.

Галла душил гнев. Никому и никогда не позволял он кричать на себя, разговаривать таким хамским тоном. Все рушится, вот и в верхние эшелоны пролезло такое руководящее быдло. Раньше заказчики были уверенные в себе, спокойные, немногословные, не то что этот истерик. Но если отбросить эмоции, то что остается? Упреки в неквалифицированной работе. Их Галл отмел сразу. Он понял, что нарвался на человека, который всю жизнь был начальником. Такие приемчики давления на подчиненных он хорошо знал. Нет, Галл был в себе уверен. Он прекрасно помнил свои расчеты по последнему эпизоду. Он ушел из квартиры в ночь с пятницы на субботу. Филатова должна была выйти на работу в понедельник, но в понедельник ее не стали бы искать, списали бы на прогул, среди научных работников это дело обычное. На квартиру к ней поехали бы в крайнем случае во вторник, к этому времени все запахи уйдут без следа. Он помнил, как оставил форточки открытыми. Любовник тоже вряд ли появился бы, не подходит к телефону – значит, не приехала. Почему же возбудили дело? Должна быть какая-то другая причина, но вины его, Галла, здесь нет. Может, дело в заказчике? Под него копают? Может быть, он на подозрении у милиции, а убитая с ним связана? Да, скорее всего так. Но если так, то зачем он делает второй заказ, да еще меньше чем через месяц? Он что, сумасшедший? Вызвать «заказника» в город, где идет работа по совершенному им убийству, – непозволительно. Более того, новый заказ явно связан с предыдущим, коль речь идет об одной и той же рукописи. В квартире этой рукописи не было, он мог бы поручиться. И карточек, которые ему велели найти, не было тоже. Зато было кое-что другое…

Утром Галл приехал на «Красные Ворота», без труда углядел в сквере мужчину с бультерьером, но вместо того, чтобы уйти, задержался. Он на почтительном расстоянии проследовал с ним до дома, а спустя несколько минут отправился провожать его на работу. И хотя в прошлый раз заказ делал другой человек, Галл не сомневался: истинным заказчиком в обоих случаях был тот самый холеный, хорошо одетый мужчина, который уверенно взбежал по ступенькам и, предъявив служебное удостоверение, вошел в Министерство внутренних дел. Это было неприятно. Но главный удар ждал его впереди.

Поразмыслив, Галл решил воспользоваться связью для экстренных случаев. Он не имел права самостоятельно бросить дело и уехать из Москвы, дисциплина в организации была железная. А то, что браться за этот заказ ни в коем случае нельзя, было для него очевидным.

Экстренная связь была сложной, но срабатывала быстро, и уже через полтора часа Галл разговаривал с человеком, который должен был разрешить ему уехать. Но все получилось совсем не так.

– Заказ должен быть выполнен, – сухо сказали ему. – Ты допустил много промахов, дело следует поправить. Пока не исправишь – из Москвы ни шагу. За некачественную работу надо расплачиваться. И придержи язык. Сумеешь все сделать – ляжешь на дно. Не сумеешь – сам знаешь, что тебя ждет. Это твои проблемы.

Его проблемы… Вот он и попал между двух огней. С одной стороны, заведомо провальный заказ. С другой – система отказала ему в помощи и в защите. Почему? Он стал не нужен? Ерунда, такие, как он, всегда нужны. Таких, как он, слишком мало, чтобы можно было ими разбрасываться. Тогда в чем же дело? Они думают, что он выработался, стал допускать промахи и его теперь ищет ментура. С чего они это взяли? Ведь не может быть, чтобы они пели с голоса этого истеричного заказчика, плясали под его дудку. А если все же… Он работает в МВД, сведения у него точные. Значит, это может быть правдой. Выходит, этот подонок пользуется его, Галла, услугами, а потом поливает его грязью вместо того, чтобы попытаться помочь. Ну и дерьмо!

А они? Почти двадцать лет он у них на службе, ни одного прокола, безупречная репутация. Он свято соблюдал все их условия: не иметь семьи, постоянных женщин, близких друзей. Не поддерживать отношений с родственниками. Работать только там, где они скажут, где начальник – их человек и можно без лишнего шума уезжать в командировки, когда потребуется. И еще много всяких ограничений, которых он ни разу не нарушил. И за все это хорошую же благодарность он получил: чуть что – пошел вон, выкручивайся сам. Ясно, что он их не сдаст легавым, – самому пришлось бы признаваться, а только один эпизод с Филатовой тянет на «вышку», она же работник милиции. Да и доказать он ничего не сможет, против них у него ничего нет, кроме слов.

Ну что ж, подумал Галл, будем исправлять свои ошибки.
* * *
От назойливого грохота музыки и тяжелой духоты Настя была близка к обмороку. «Странно, – думала она, – я совсем не чувствую, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал. А сколько разговоров всегда о сверлящих взглядах, которые прямо затылком чувствуешь, которые якобы спину тебе жгут. Наверное, я просто неопытная еще, – решила она, – или бесчувственная».

Когда бороться с дурнотой не осталось сил, она взяла сумочку и, извинившись, вышла в туалет. Павлов в первый момент испугался, что она просто-напросто сбежит, потом сообразил, что теперь его это не должно беспокоить. Он передал шантажистку Галлу, а уж от него ей не уйти.

В туалете Настя вынула из сумки ампулу с нашатырным спиртом, резким движением пальцев вскрыла ее и, обильно смочив жидкостью носовой платок, приложила его к вискам и ко лбу. По комнате растекся резкий запах.

Она присела на банкетку и закрыла глаза. Проклятые сосуды! Здоровья нет, а туда же, в сыщики записалась. Сидела бы дома, занималась репетиторством, натаскивала бы великовозрастных оболтусов по математике или иностранным языкам. Денежно и спокойно.

– Все в порядке? – раздался прямо у нее над ухом тихий голос.

Настя открыла глаза и увидела рядом красивую брюнетку в переливающемся платье и роскошных колготках-дольчиках – писк моды!

– У вас все в порядке? – настойчиво повторила брюнетка.

– Голова немного закружилась, – пробормотала Настя.

– Помощь нужна?

– Нет, спасибо. Мне нашатырь хорошо помогает. Отсижусь и пойду.

Брюнетка ласково улыбнулась.

– Если хочешь, могу сделать укол – глюкоза плюс стимулятор. У меня в сумке целая аптека.

– В другой раз.

Настя сделала попытку улыбнуться в ответ, но губы ее не слушались.

– Эй, подруга, – забеспокоилась женщина, – да ты бледная как смерть. Так не пойдет. Давай-ка руку.

Настя покорно протянула ей руку. В голове четко высветилась мысль о том, что, пожелай Галл убрать ее прямо сейчас, лучшего случая не придумаешь. Пузырек воздуха легко перекочует из шприца в вену, оттуда – в сердце, и конец. Ее найдут в женском туалете, рядом валяется шприц с сердечным стимулятором. Простая небрежность, никто не виноват.

Женщина между тем быстро вскрыла пакет с одноразовым шприцем, набрала по очереди из двух ампул. Держа готовый шприц одной рукой, другой перетянула жгут, ловко продезинфицировала место укола. Настя закрыла глаза. Ей было так плохо, что уже не было сил бояться. «Что это со мной сегодня?» – вяло удивилась она. Такой сильный приступ был у нее раньше только один раз, тогда ее «Скорая» увезла прямо с улицы. Прежде чем игла проникла в вену, она успела подумать: «Это не может быть Галл. Ему нужна рукопись, а где я живу, он не знает. Или все-таки знает?» Поршень плавно пошел вниз. Женщина склонилась над Настей, ее лицо было совсем близко.

– Потерпи, миленькая, – прошептала брюнетка, – через пять минут будешь как новенькая.

Она вытащила иглу из вены, аккуратно сложила шприц в надорванный пакет, сунула туда же пустые ампулы и положила все это в Настину сумочку.

– Ты меня слышишь, рыжая? Я все тебе в сумочку положила. Если твой кавалер заметит след от укола, будет чем оправдываться. А то ты что-то подзадержалась в сортире, как бы он не занервничал.

– Спасибо вам.

Настя явственно ощущала прилив сил. Уже, пожалуй, можно встать.

– Мне с вами повезло. Если бы не вы, я бы тут свалилась, – благодарно сказала она.

– Тебе не со мной повезло, а с начальником. Поняла, рыжая? – усмехнулась брюнетка. – Ну, я пошла.

Стоя на улице, Галл увидел через стеклянные двери, как из зала ресторана вышла женщина, которая была с заказчиком, и скрылась в женском туалете. Через две-три минуты туда же зашла эффектная яркая брюнетка, до этого курившая в холле в компании рослого мужика. По мнению Галла, рожа у мужика была откровенно бандитская, поэтому и женщину в переливающемся платье он определил для себя как дешевую ресторанную шлюху.

Брюнетка вышла из туалета первой и, подхватив «бандитскую рожу» под руку, направилась на улицу. Парочка остановилась неподалеку от Галла. Парень вульгарным жестом притиснул к себе женщину.

– Ну что?

– Да ничего. Не тот случай.

– А что же она там так долго делает?

– Сердечный приступ пережидает. Бледная такая – смотреть страшно. Ладно, еще не вечер. Ближе к ночи наша клиентура пойдет косяком. Между прочим, я сама сглупила. Могла бы сразу сообразить, что она не возьмет.

– Почему?

– Тот тип, с которым она пришла, – это полковник Павлов из МВД. Мне его Ариф показывал.

– Ну ты и дура, – разозлился парень. – Какого же черта ты за ней поперлась? Ты хоть что-нибудь соображаешь?

– А что, по-твоему, полковники милиции со шлюхами не путаются? – огрызнулась брюнетка. – Тоже мне, идеал советской морали.

«Значит, его фамилия Павлов. И даже полковник. Учтем, – отметил про себя Галл. – И еще какой-то Ариф. Это тоже учтем. Интересно, что эта девица ей предлагала? Наркотики? Вряд ли, сбытчики стараются иметь дело только с проверенной клиентурой. Скорее всего что-нибудь противозачаточное, презервативы или таблетки».
* * *
Телефонный звонок раздался, едва Настя переступила порог квартиры. Звонил Гордеев, сильно встревоженный.

– Как ты, деточка? Оклемалась?

– Более или менее.

Настя взяла аппарат и прошла с ним в кухню, плотно притворив за собой дверь. Она опасалась, что на лестнице возле квартиры могут оказаться любопытные уши.

– Все сработало. Тебя провожали. Трудно пока сказать, кто это – сам или подручный. Но до подъезда он тебя довел. Так что с этим порядок, все идет по плану.

– Слава богу, не зря мучилась.

– Теперь вот что, Анастасия. Одну я тебя на ночь не оставлю. Не хватало еще, чтобы тебя «неотложка» увезла. Возражений не принимаю, но имеешь право выбирать. Кого к тебе прислать?

– Не надо никого, Виктор Алексеевич. Обойдусь.

– Ты плохо слышишь, Анастасия? Я сказал, ты имеешь право выбирать, а не решать. Решаю я. Так кого?

– А эту, из ресторана, нельзя? Она в вену с первого раза попадает.

– Эту нельзя. Ее видели. Может, Захарова?

– Только не Захарова, – поспешно, даже чересчур поспешно, ответила Настя.

– Коротков тебя устроит?

– Устроит. Только жалко его дергать. У него страстный, но ограниченный во времени роман.

Колобок, похоже, рассердился.

– Знаешь что, дорогая, ты эту благотворительность прекрати. У меня романы нашего Тристана в одном пикантном месте уже сидят. Всех денег, как говорят, не заработаешь, всех женщин не перелюбишь. Так что не валяй дурака.

Коротков приехал грустный, его массивная фигура словно уменьшилась в размерах, широкие, обычно развернутые плечи поникли.

– Неужели так серьезно? – сочувственно спросила Настя.

– Очень. Не знаю, что с этим делать. Просто болезнь какая-то.

Для влюбчивого Юры Настя всегда была наперсницей, плакательной жилеткой и спасательным кругом одновременно. Если роман заканчивался неудачно, она буквально за уши вытаскивала Короткова из депрессивной ямы, в которую он каждый раз собирался сваливаться. Настя и сама видела, что случай с Семеновой – особенный. Обычно Юра в разгар очередного увлечения бывал радостно воодушевлен, глаза горели, работа спорилась, у него словно крылья вырастали. А в этот раз он был подавлен и разбит, будто тащил неподъемную ношу. Настя не смогла бы точно определить, какое чувство в ней берет верх – сочувствие или белая зависть. Ей были недоступны любовные переживания ни в виде окрыленности, ни в виде тоски. Нежная привязанность – самое большое, на что она считала себя способной. Может быть, когда-нибудь, думала она, это случится и с ней. Ведь случилось же в юности, но только однажды, больше десяти лет назад. И с тех пор ни разу не повторилось. Наверное, у компьютера на двух ногах не может быть сильных эмоций. Такая, видно, у нее судьба.

– Как себя чувствует сердечный друг Александр Евгеньевич? – поинтересовался Юра.

– Резину тянет. Ни да, ни нет, а гораздо сложнее. Принципиальное согласие дал, но просил еще несколько дней, чтобы собрать деньги.

– Судя по его передвижениям, он и не пытается их собрать. Не по служебному же телефону он решает свои вопросы. Разве что из дома звонит. Но скорее всего просто поручил кому-то. От руководящих замашек так просто не отвыкнешь.

– Хорошо, значит, схема пока работает. Будем ждать, когда Галл явится по мою душу и за рукописью.

– Не боишься?

– Боюсь. Ужасно боюсь. Особенно после сегодняшнего укола. Где вы такую медсестру выкопали?

– Колобок постарался. Он знает про твои хворобы.

– Все-таки трудно играть вслепую. Одни догадки. Просто удивительно, как это мы ухитряемся «в цвет» попадать. Ой, не сглазить бы. – Она торопливо постучала по деревянной табуретке.

– Ася, можно нескромный вопрос?

– Валяй.

– Когда Захаров здесь ночевал…

– Ну?

– У вас было что-нибудь?

– Почему тебя это интересует?

– Колобок сказал, что ты просила на сегодняшнюю ночь кого угодно, только не Захарова.

– Колобок – старый болтун и сплетник. Поставь чайник, пожалуйста.

– Так было или нет? – Юра зажег газ на плите.

– Что ты пристал? Было. И не было.

– То есть?

– Тебе не понять, у тебя сердце очень нежное. А у меня – деревянное. Сколько ни стучи – одни глухие звуки. Да, мы спали вместе. Но это – все.

– Ничего себе! А что еще должно быть?

– Перестань, Коротков. Неужели ты думаешь, что я должна влюбляться в каждого, кто переспит со мной из спортивного интереса?

– Но ведь не только он с тобой переспал, но и ты с ним. Тоже из интереса?

– Тебе это так важно? Сахар мне не клади.

– Важно. Я в себе пытаюсь разобраться. Не сердись, Ася. Поговори со мной об этом, пожалуйста.

– В таком случае давай будем говорить о тебе.

Но поговорить им не удалось. Снова позвонил Гордеев.

– Анастасия, тебя предупредили, что вся квартира нашпигована микрофонами?

– Нет. Зачем?

– Затем, чтобы не нестись, ломая ноги, задерживать каждого, кто порог переступит. Может, тебя сначала проверять будут. Поняла?

– Да.

Настя не торопясь допила чай, поставила чашку на блюдце, громко и отчетливо произнесла:

– Спасибо вам, товарищи, за благородство. Обещаю больше вас не смущать.

– Ты что? – удивился Коротков. – Крыша поехала?

Настя расхохоталась.

– Они нас слушают. Ты представляешь? Тут же Колобку донесли про наши альковные разговоры. А я его старым болтуном и сплетником обозвала! Вообще-то зря он меня предупредил. Теперь за каждым словом придется следить.

– Ерунда. Он прав, так лучше для дела.

– Для какого дела? Если Галл явится меня убивать, он устных комментариев давать не будет. Молча сделает свое дело и уйдет.

– Молчание – тоже сигнал. Не считай всех дураками.

– Я не считаю. – Настя вдруг всхлипнула. – Я боюсь, Юрка, я смертельно боюсь. Господи, если бы ты только знал, как мне страшно.

Ночь они провели без сна, прислушиваясь к звукам на лестнице, вздрагивая каждый раз, когда начинал гудеть лифт. Утром Коротков ушел. В течение дня никто не звонил в квартиру, никто не пытался выяснить у жильцов, где живет Лариса Лебедева. Настя вышла в магазин, купила молока и хлеба и сразу вернулась. Гордеев строго-настрого приказал как можно меньше бывать на улице – кто знает, какой несчастный случай придумает убийца. Квартиру они подстраховали крепко, но обеспечить Настину безопасность на улице у них не хватало возможностей. Когда Настя вернулась из магазина, Гордееву сообщили, что «хвоста» за ней нет.

Никто не появился ни в этот день, ни на следующий. Галл не проявлял интереса к шантажистке. Операция оказалась под угрозой срыва. Похоже было, что «в цвет» они не попали.
* * *
Галл был достаточно сообразителен, чтобы понять, что номер телефона, по которому он звонил заказчику, не был ни его домашним, ни служебным. Он зашел в два-три магазина около дома Павлова и убедился, что это совсем другая АТС. На какие цифры начинаются телефоны в Министерстве внутренних дел, он знал и без того.

Галл позвонил, услышал автоответчик, коротко произнес:

– Я буду звонить в 22.15, – и повесил трубку.

Дальнейшее было делом техники – отследить заказчика с места работы до дома и квартиры, где установлен телефон. С этим Галл справился легко. Павлов позвонил в дверь, а не открыл ее своим ключом, и это вселило в убийцу уверенность, что он действует правильно. Ровно в 22.15 он позвонил из ближайшего автомата, сообщил, что все готово, договорился о передаче задатка, дождался, когда Павлов уйдет. Внимательно огляделся вокруг. Дом, куда он собирался зайти, стоял прямо на Садовом кольце, возле Курского вокзала. Шумное место, и в квартире наверняка тоже нет тишины. Что ж, тем лучше.

Галл бесшумно поднялся по лестнице, он терпеть не мог в ответственные моменты пользоваться лифтами: вдруг застрянет, и это нарушит все его планы. Он постоял перед дверью, еще немного подумал, потом решительно нажал кнопку звонка.

– Кто там? – почти сразу же откликнулся голос из-за двери. По-видимому, хозяин еще не ложился.

– Я от полковника Павлова.

– Что вы хотите?

Голос хозяина был с легким кавказским акцентом. «Видно, это и есть Ариф», – подумал Галл.

– Откройте, пожалуйста. Мой голос есть у вас на автоответчике, вы можете проверить. В 22.15 я разговаривал с полковником. Он дал мне ваш адрес и просил обговорить кое-какие детали.

– Подождите.

Шаги хозяина удалились от двери. Через некоторое время щелкнул замок. Молниеносным движением Галл втолкнул Арифа в прихожую и захлопнул дверь. Тот опомниться не успел, как одна рука гостя оказалась у него на горле, другая крепко держала его сзади за волосы.

– Ты – Ариф?

– Да, – выдавил он.

– Знаешь, кто я такой?

– Да.

– Тем лучше. Рассказывай, быстро.

– Что рассказывать? – прохрипел Ариф.

– В какую игру играет твой полковник? Я тебя пока так подержу, но могу и больно сделать. Хочешь, чтобы было больно?

– Отпустите меня, я же задыхаюсь…

– Потерпишь. Ну?

– Я ничего не знаю. Отпустите.

– Слушай меня внимательно, Ариф. Ты знаешь, кто я такой. Поэтому у нас с тобой два варианта. Или ты умрешь прямо сейчас, или я избавлю тебя от полковника, а ты за это поможешь мне исчезнуть. Уедем туда, где война, у тебя там наверняка друзья есть или родственники. Там нас не найдут. Будешь говорить?

– Буду, только отпустите.

– Нет. Говори.

Ариф Муртазов хотел жить. И приходилось выбирать – жить ему в спокойной Москве, но рядом с Павловым, или в воюющем Карабахе, но без него. Павлов становился для Арифа с каждым днем все обременительнее и опаснее, он требовал все больше денег, а теперь затевал уже второе убийство, и Арифу это совсем не нравилось. В последние два дня он много думал об этом. Его дело – бизнес, в прошлом незаконный, в нынешнее время вполне легальный, но именно бизнес, а не «мокрые» дела. Связываться с убийствами он не хотел категорически.

Великий грех – жадность, часто думал Ариф. Павлов пожалел денег, обманул девочку – и вот какие теперь из-за этого неприятности. Разве несчастные десять тысяч стоят того? И он, Ариф, поддался этому непростительному греху, обрадовался, когда Павлов сказал ему, что за прекращение уголовного дела не обязательно платить деньгами, а можно отслужить верой и правдой, расплатиться преданностью и взаимовыручкой, а деньги – что ж, они всегда деньги, если понадобится – заплатит потом. Сколько уже Павлов из него высосал? На десяток уголовных дел хватило бы, не то что на одно. И гоняет его, как мальчика на побегушках.

Ариф, собственно говоря, уже принял решение, остался лишь последний шаг. Он не сомневался, что гость выполнит свою угрозу, но тогда он не доберется до Павлова, даже если все ему рассказать. Смерть Арифа, даже случайная, будет Павлову сигналом об опасности, и он сразу же примет меры. Значит, есть шанс остаться в живых, по крайней мере пока.

И Ариф выложил все: про диссертацию, про Филатову, про Энск, про карточки.

– Зачем нужно убирать журналистку?

– Она что-то знает. Она его шантажирует рукописью.

– Рукопись – не признание в убийстве. Что конкретно она знает? Почему твой полковник ее боится?

– Я не знаю. Правда, не знаю. Он думает, что она знает все.

– А что думаешь ты? Насколько она опасна?

– Клянусь, не знаю больше ничего! Он мне не рассказывает. Дает поручения – я выполняю. Я у него в долгу.

– Мы все друг у друга в долгу. Он тебя от одного срока спас, а под другой подставил. За соучастие в двух убийствах дадут больше, чем за твое вонючее золото. Согласен?

– Да. Отпустите меня.

– Рано. Ты еще не все сказал. Какие поручения он тебе давал после убийства Филатовой?

– На похороны сходить, послушать, что говорят.

– Еще что?

– Сведения о Филатовой собрать.

– До убийства?

– И до, и после, когда уже дело возбудили.

– Зачем?

– Хотел ее давним любовником прикинуться.

– Получилось?

– Да.

– Что еще?

– За бабой из уголовки последить. На всякий случай.

– Что за баба?

– Каменская Анастасия Павловна. Про нее говорят, что хваткая очень, хорошо соображает. Павлов ее боялся, хотел выяснить, нельзя ли ее на чем-нибудь зацепить.

– Зацепили?

– Она в отпуск уехала.

– Выходит, ничего не нашла. Если бы заподозрила что-нибудь, не уехала бы.

– Мы тоже так решили.

– Но она как уехала, так и вернется. Как раз ко второму убийству поспеет. Об этом вы подумали?

– Нет. Тогда шантажистки не было. Мы думали, она обычная журналистка.

– Ладно. Так что эта Каменская?

– Ничего особенного. Обыкновенная, незаметная. Ни кожи ни рожи. С мужиками не путается. На такую никто не позарится.

– Замужем?

– Нет, и не была. Детей нет. Живет одна.

– Выгодная невеста, – хмыкнул Галл. – Еще раз повтори, почему Павлов ее боялся.

– У него на Петровке свои люди есть, они рассказывали, что она – уникум, распутывает самые хитрые дела.

– Что ж она это дело не распутала, если она такой уникум?

– Павлов ей мозги запудрил. Сам лично к ней ходил.

Галл нутром почуял несостыковки. Если Каменская такая умная, то Павлов никогда не смог бы запудрить ей мозги. Для этого Павлов должен быть на порядок умнее ее. А Павлов – дурак, очень хитрый и самоуверенный, но дурак, в этом Галл уже убедился. Так, может быть, нет никакой феноменальной Каменской, все это сказочки про белого бычка, неясно, правда, с какой целью. Следовательно, Павлов чего-то недоговаривает своему дружку Арифу. Любопытно, кто кого обманул? Павлов – Арифа? Или самого Павлова ловко обманула эта Каменская? Но так или иначе дело об убийстве Филатовой должно быть закрыто. Любым способом. Нельзя допустить, чтобы его, Галла, искали. А если полковник Павлов так глуп, что дал себя провести какой-то бабе из уголовки, так пусть за это поплатится. Начальничек, мать его!

Он чуть ослабил хватку, дав Арифу возможность повернуть голову.

– Предупреждать тебя не буду, сам все понимаешь. Запомни: вы с полковником меня не достанете. А я вас – в шесть секунд. Ты знаешь, что я не шучу. У него есть оружие?

– Кажется, есть.