1 2 3 4 5 

Владимир отпил несколько глотков из своей огромной чашки, причем сделал это с видимым удовольствием, и я снова удивился: как можно пить остывший сладкий чай? По-моему, ужасная гадость. Чай должен быть горячим и несладким.

– Я не просто так начал этот разговор, у меня есть одна идея, но я хотел сначала обсудить ее с тобой. Знаешь, я не стал соваться к Мишке с этим, потому что у меня нет своих детей и, следовательно, нет морального права учить его, как воспитывать Дану. Ты что-нибудь знаешь о спортинге?

– Само собой, – с облегчением ответил я.

О спортинге я знал много, знал, где находится элитный стрелковый клуб, ездил туда неоднократно с компанией друзей и сам с удовольствием пулял из охотничьего ружья по тарелочкам, имитирующим движение различной дичи – фазанов, гусей, уток, зайцев, вальдшнепов. Не стану хвастать, что у меня здорово получалось, я больше промазывал, чем попадал, но удовольствия, помнится, было море. И еще я вспомнил свое удивление, когда обнаруживал, что за день, проведенный в клубе, сбрасывал почти килограмм живого веса. Казалось бы, чего там такого особенного: вскинул ружье – выстрелил, вскинул – выстрелил. А вес уходил. Спортинг, как мне объяснили тогда же в клубе, очень энергозатратный, хотя на первый взгляд и совершенно неутомительный вид спорта.

Инструктор меня тогда ругал за резкость движений, за то, что тороплюсь, что «рву» рукой, вместо того чтобы плавно двигать корпусом. А Дана очень пластична, и у нее должно хорошо получиться. Кроме того, она будет проводить как минимум час на свежем воздухе и в движении, а это хорошо для активизации обмена. Плюс положительные эмоции. Плюс абсолютная независимость результата от веса. Как только у Даны хоть что-нибудь получится, как только ее похвалит хоть кто-нибудь посторонний – жизнь сразу заиграет новыми красками.

Одним словом, идея показалась мне супергениальной. Но… возникало два препятствия, и оба показались мне непреодолимыми. Первое: Дана никуда не ходит, кроме соседнего дома, где живет Владимир и его замухрышка-жена. И второе, куда более существенное: где взять время на поездки в клуб? Дорога в один конец займет часа полтора-два, столько же – обратный путь, да час тренировки. Что на это скажет Михаил Олегович, у которого жизнь всех членов семьи расписана по минутам?

– Об этом даже не беспокойся, – развеял мои сомнения Владимир, – я своего брата знаю. Если ты скажешь, что так нужно, – он это примет. Его хлебом не корми – дай принять решение, чтобы другие его выполняли. Обожает быть главным и всеми командовать, а потом проверять, как его команду выполнили. Такой, знаешь ли, гипертрофированный комплекс задавленного строгими родителями мальчика. Мной столько лет помыкали – теперь я буду всеми помыкать.

Круто. Даже, я бы сказал, крутовато для родного-то брата. И не слишком ли откровенно для первой встречи с новым представителем домашнего персонала? Я проглотил свои сомнения и промолчал.

– Так что, если ты выступишь с инициативой возить Дану на занятия спортингом и скажешь, что это абсолютно необходимо для достижения заданного результата, Михаил с удовольствием возьмется перекраивать весь график ее жизни.

– Ну хорошо, допустим. А Дана? Она ни за что не согласится.

– А Миша ее и не спросит. Скажет – поедет. Другое дело, что она будет страшно бояться и нервничать. А это, Паша, уже твоя задача – сделать так, чтобы она не боялась. Ты что, маленький? Тебя учить надо?

Нет, в этом вопросе меня учить не надо. Сам все знаю. Ё-моё, ну и работенка мне подвалила!
* * *
На следующее утро, в воскресенье, я явился к месту службы на полчаса раньше, в шесть тридцать. Мне нужно было поговорить с папаней, который, как известно, встает ни свет ни заря и в шесть утра уже на ногах.

– Что так рано? – удивился он, открыв мне дверь. – Бессонница? Дана еще спит.

– Мне нужно с вами поговорить, – решительно начал я.

– Да? Ну пошли, позавтракаем, заодно и поговорим.

За горячими, истекающими маслом блинчиками я изложил хозяину якобы свою идею о поездках в стрелковый клуб. Конечно, я здорово рисковал, ведь если брату не позволено вмешиваться в воспитание племянницы, то мне – тем более. Но, с другой стороны, меня наняли для решения конкретной задачи, и я имею право говорить обо всем, что с этим связано. По крайней мере, я так думал, но существовала опасность, что папаня придерживается другого мнения.

– Почему ты решил, что это будет полезно?

Я выложил все: и насчет движения, и насчет свежего воздуха, и насчет того, что нельзя заниматься ежедневно одинаковыми нагрузками, это не приносит пользы и быстро надоедает, что нужно разнообразие, и насчет повышения самооценки и, следовательно, самоуважения, что само по себе должно привести к снижению страха, который не дает Дане жить полноценной жизнью.

– Проблема Даны не в том, что она толстая, – заявил я напрямик, – а в том, что она из-за этого не выходит из дома и превратилась в затворницу, она лишена общения со сверстниками и вообще…

Накануне Володя говорил какие-то хитромудрые слова про социализацию и адаптацию, но за ночь я их все позабыл и очень об этом сожалел. Мне казалось, что наукообразие придало бы моим речам больше убедительности. Пришлось излагать свои доводы простыми словами, как говорится, на пальцах.

– Если бы она продолжала ходить в свою гимназию и дружить со сверстниками, вы бы меня не позвали, правда? Сколько бы она ни весила. Поймите, Михаил Олегович, дело не в весе, не в килограммах, а в страхах, в комплексах.

Хозяин задумался о чем-то, потом кинул на меня быстрый взгляд, в котором мне почудилось одобрение. Или только почудилось?

– А ты не дурак. – Он подцепил вилкой еще один блин и засунул в рот целиком.

Значит, не почудилось. Гора с плеч. Кажется, пронесло.

– Ты этот клуб знаешь?

– Конечно, я там бывал много раз.

– Публика приличная?

– Ну что вы, Михаил Олегович! Элитная! Там такие цены – не каждому по карману.

Я назвал несколько имен известных артистов, телеведущих и журналистов, которых видел в клубе собственными глазами.

– Что надо, чтобы туда ездить? Взнос какой-нибудь вступительный?

– Ничего не нужно. Только позвонить заранее и записаться к определенному инструктору и на определенное время. Кто угодно может приехать и стрелять. Правда, это недешево: надо платить за работу инструктора, за прокат ружья, за патроны.

– Одежда нужна специальная? Форма там или что?

– Ничего не нужно, просто удобная куртка или теплый свитер.

– Ты знаешь, какой инструктор там самый лучший? – продолжал допрос папаня.

Ну конечно, ему же все самое лучшее подавай! Странно, что для работы с Даной он нанял меня, а не олимпийского чемпиона.

– Я знаю, какой тренер нужен конкретно Дане с учетом ее особенностей, – твердо ответил я.

Я действительно знал. В этом клубе работал совершенно потрясающий инструктор Николаев. Сколько раз мы ни приезжали с компанией – инструкторы у нас все время были разные, и я не помнил никого из них, кроме этого Анатолия Викторовича Николаева. Сделав под его руководством всего двадцать пять выстрелов (именно столько патронов в одной коробке), я почувствовал себя способным стать чемпионом мира. Я совершенно не понимал, как у него это получается. Он просто стоял рядом, держался рукой за цевье моего ружья, в какой-то момент быстро говорил:

– Выстрел!

Я послушно нажимал спусковой крючок, не понимая, почему это надо было делать именно в то мгновение, и с изумлением и восторгом видел разлетающиеся осколки разбитой мишени и слышал его ласковый голос:

– Вот и нет тарелочки. Вот как ты ее сделал, Пашенька.

Ясно было, что «сделал» летящую тарелочку не я, а он, инструктор Николаев, но – видит бог! – я так и не понял, как он это делает. Ведь мушку на мишень навожу я, а он стоит рядом, он же не может видеть, совместил я мушку с мишенью или еще нет и вообще где находится эта самая мушка по отношению к двигающейся мишени.

Дане нужен был именно такой инструктор.

– Ну что ж, – Михаил Олегович решительно отодвинул тарелку и налил себе кофе, – я подумаю, как это организовать. Пока занимайтесь по прежнему графику. Я скажу тебе, когда приму решение.

Черт возьми, кажется, Володя действительно хорошо знает своего брата. Все как по нотам расписал. И вообще, я в этот момент почувствовал себя полным идиотом. То Нана дает мне советы – и они оказываются правильными, то Владимир. Все всё знают, все кругом умные, один я дурак.

– И еще одно, – не глядя на меня, добавил Руденко, когда я уже собрался идти переодеваться. – Я тебя предупреждал, что все вопросы ты должен решать только со мной.

Он не спрашивал, он утверждал, и я как-то не понимал, какой реплики он от меня ждет, поэтому просто кивнул.

– Вчера брат мне сказал насчет твоей встречи с участковым. Еще раз позволишь себе передавать мне что-то через третьих лиц – уволю. Всё. Свободен.

Тьфу ты! А я-то уж подумал было, что папаня – приличный человек. Никакой он не приличный. Обыкновенный самодур.

– Извините, – пробормотал я и метнулся в сторону коридора.

– Постой.

Я замер на пороге, решая, обернуться или так и стоять спиной к нему, изображая гордость.

– За то, что бабам ничего не сказал, – хвалю. Молодец. Голова есть на плечах.

Или все-таки не очень самодур? Когда-то в детстве, когда я еще читал книги (по настоянию педагогически подкованных родителей), меня совершенно потряс один эпизод из романа Гюго «Девяносто третий год». Матрос на корабле плохо закрепил пушку, и она начала кататься по палубе, угрожая передавить все живое, что попадется на ее пути. Этот же матрос, рискуя жизнью, сумел ее остановить, и капитан вынес решение: за героический поступок матроса наградить, а за халатность – расстрелять. Я тогда никак не мог понять, как это можно одновременно награждать и наказывать. Оказывается, можно.
* * *
Ждать решения Михаила Олеговича пришлось целую неделю. Дане я ничего пока не говорил, и мы продолжали заниматься два раза в день, разбавляя спортивные нагрузки танцевальными элементами. Дважды за эту неделю я провожал Дану в «соседний» дом и заставлял подниматься на шестой этаж без лифта, и каждый раз, открывая мне дверь, Владимир глазами спрашивал: «Ну как?», а я едва заметно качал головой, дескать, пока никак, решение еще не принято. Замухрышка Муза приглашала меня выпить чаю, но я отказывался и убегал: надо было ездить смотреть квартиры, кроме того, понемногу начала налаживаться моя привычная тусовочная жизнь, я нашел кое-каких знакомых и даже замутил с одной миленькой девчушкой, которая уже оставалась у меня ночевать.

После первой встречи с Владимиром Руденко я доложил о своих впечатлениях Нане Ким, не преминув заметить, что среди книг в его квартире я не заметил никаких стихов.

– У него однокомнатная квартира? – иронично осведомилась Нана.

– Да нет, я же сказал тебе: «двушка».

– А во второй комнате ты был?

– Нет.

Я уже понял свой промах и начал злиться, причем больше на Нану, чем на себя самого.

– Почему ты уверен, что социологией занимается Владимир Олегович, а не его жена? Ты его спрашивал? Почему ты уверен, что никто из них не увлекается поэзией?

Ну дурак я, дурак, согласен, зачем же сыпать соль на рану?

Но личное знакомство с братом хозяина дало мне все основания говорить об этом с Даной, что я и принялся делать во время массажа. Девочка разговор о дяде поддерживала с удовольствием и сообщила мне, что Владимир Олегович, оказывается, действительно социолог, доктор наук, а Муза Станиславовна – тоже доктор, только искусствоведения. В общем, такая научная парочка.

– У них есть дети? – спросил я, не особо доверяя собственной памяти.

Вроде бы Владимир что-то такое брякнул о том, что у него детей нет, но, может, мне показалось?

– Нет.

– А что так?

– Тетя Муза очень болеет, она совсем слабенькая, – ответила Дана.

Я в медицине, тем более в женских делах, разбираюсь слабо, и ответ меня более чем удовлетворил. Тем паче жена Владимира действительно производила впечатление слабенькой и болезненной.

– Твоя тетя Муза, наверное, стихи любит, – заметил я.

– Да что вам дались эти стихи! То вы про папу спрашивали, то про тетю Музу, – сердито проговорила Дана. – Тетя Муза занимается живописью эпохи Возрождения. Стихи тут совершенно ни при чем.

Ну да, ну да… Лучше поощрять молодых поэтов и немногочисленных ценителей их творчества, чем переводить деньги в больницы и детские дома, где есть опасность, что все украдут. Помню, как же. Когда я передал эти объяснения Нане Ким, она долго хохотала, а потом стала серьезной и сказала:

– Пашенька, это все для дураков. Для подростка пятнадцати лет подобные резоны вполне годятся, но не для меня. У серьезных людей за принятием тех или иных решений, особенно решений финансовых, решений о том, куда вкладывать деньги, всегда стоят очень серьезные аргументы и мотивы. А Михаил Руденко – человек весьма и весьма серьезный. Постарайся все-таки узнать, не корешится ли он с криминальными авторитетами.

Легко сказать… А как сделать? Но вариант подсказала все та же Нана, когда я отчитывался о субботнем дне и знакомстве с семьей папаниного брата.

– Значит, говоришь, Михаил Олегович с супругой и племянницей отправились на открытие клуба в Никольском? – задумчиво проговорила она. – Мой шеф тоже поехал. А ты поговори с племянницей, порасспрашивай ее, как там все было, кто был, с кем она познакомилась. Давай, Паша, давай, шевелись, проявляй здоровую инициативу.

Разговаривать с очаровашкой Юлей мне не хотелось. Я уже понял, что даже намек на возможное нарушение указаний воспринимается папаней очень болезненно, и с утра пораньше я успел получить по шапке. А ведь он предупредил меня, чтобы я с Юлей – ни-ни. Начну заводить с ней задушевные разговоры, а он подумает невесть что. И уволит. Мне оно надо?

Но день, начавшийся с утреннего, я бы даже сказал – рассветного нагоняя, все-таки был воскресеньем, и встреча с Юлей оказалась неизбежной. К этому времени мне удалось перевести Дану на пятиразовое питание, как и советовала моя бывшая подружка Светочка, поднаторевшая в тяжком похудательном искусстве, так что между завтраком и обедом ей полагался стакан обезжиренного кефира, который моя ученица должна была не выпивать, а медленно съедать чайной ложечкой (тоже Светкина рекомендация, на которой она особо настаивала). Учитывая катастрофический недосып, я после утреннего занятия подремал в своей конурке и в половине двенадцатого выполз в столовую, надеясь на легкий перекус, где и застал страдающую над кефиром Дану в обществе завтракающей Юли. Ничего себе спит красавица! У нее даже глаза, по-моему, еще не полностью открылись.

– Поздновато встаете, мадемуазель, – пошутил я. – Некоторые уже с семи утра на ногах.

Я с одобрительной улыбкой кивнул на Дану, но девочка на мой позитивный посыл не ответила и еще ниже склонилась к своему диетпродукту.

– Конечно, – выразительно протянула Юля, – некоторые имеют возможность сидеть дома, жить по графику и вовремя ложиться спать. А другие должны за них отдуваться. Мы вчера в два часа ночи вернулись. Я устала на этом приеме – просто ужас! Думаешь, много радости там толкаться? Я бы тоже, может, с удовольствием дома посидела, кино бы посмотрела, или завалилась бы куда-нибудь с друзьями, где поинтереснее. А приемы эти – полный отстой, скукотища. Все из-за тебя, Данка. Не была бы такой коровой – сама бы ездила с родителями и мучилась там.

Любопытный взгляд на вещи… Если я что-то понимаю в светской жизни, на приемах «по случаю открытия» скучно никогда не бывает, всегда есть какая-то программа, и чем богаче принимающая сторона, тем программа ярче и тем больше звезд приглашается для выступлений. Не говоря уже о всяческих розыгрышах, где в качестве призов фигурируют отнюдь не дешевые штучки вроде пятизвездочных круизных путевок или даже автомобилей. Почему же Юленьке было скучно? Может, никто не клюнул на ее красоту, никто не ухаживал, внимания не оказывал?

– Ты там, наверное, была самая красивая, – уверенно заявил я. – Ну, признавайся, скольким кавалерам телефончик дала?

– Да ну-у-у, – вяло протянула она, – какие там кавалеры? Все приличные – с женами, а кто один, тот зеленый молодняк. Несерьезно.

Зеленый молодняк ей, видите ли, не годится. А кого ж ей надо-то? Столетнего деда-миллионера? Между прочим, молодняк на таких тусовках тоже не с улицы, а исключительно из домов богатеньких родителей. Она что, такая тупая, что не понимает элементарных вещей? Не похоже.

– Да ладно тебе, – я изобразил на физиономии живейший интерес, – расскажи поподробнее, кто там был, кого видела.

Томно попивая кофеек, Юля равнодушным голосом перечисляла фамилии, которые я судорожно старался запомнить. Правда, многие имена были знакомыми, уже легче. То есть лично я этих людей не знал, но фамилии на слуху, известные.

– Фотоаппарат брала с собой?

– Ну… да. А что?

– Показала бы. Все-таки интересно, как там и что.

– Ладно, сейчас принесу.

Через несколько минут Юля вернулась с цифровой камерой и села рядом со мной, при этом ее бедро оказалось плотно притиснутым ко мне. Ну-ну. Нет, я нормальный здоровый молодой мужик, и в других обстоятельствах уже через три секунды мы бы никакие снимки уже не разглядывали, но папанино слово – закон. Сказано: «Не смей», значит, сметь не буду.

– Вот, смотри, – теперь уже и ее плечо жгло меня через мою футболку и ее шелковую, почти прозрачную пижамку, – это я танцую… ну, с одним…

Да ясно, что не с двумя.

– А снимал кто? Михаил Олегович?

– Нет, я там одного попросила…

Господи, да у нее что, с именами плохо? Первый – один, второй – тоже один. Я тут же осек себя: а сам-то я что, лучше? Это здесь, стараясь выглядеть интеллигентным и воспитанным, я слежу за речью и всячески выпендриваюсь, а в нормальной жизни тоже подбором слов не утруждаюсь и, говоря о малознакомых людях, пользуюсь определениями типа «один кекс», «один перец», «одна куколка» и тому подобное. В той среде, в которой я привык крутиться, все так разговаривают. Так что никакого права критиковать Юлю у меня нет, просто мне нужны имена, потому что над душой стоит Нана Ким с ее патологической недоверчивостью и подозрительностью.

– О, там и лошадки есть! Хороший клуб.

На снимке Юля в специальном костюме сидела верхом на гнедой кобыле и улыбалась. То есть, вероятнее всего, она думала, что улыбается, а на самом деле ее хорошенькое личико было искажено напряжением и мучительным страхом. При этом она ужасно сутулилась, и шея от такой позы совсем исчезла, как будто ее у Юли и вовсе не было. Одним словом, видок у девушки был весьма комичный и неказистый. Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Надо же, а наша очаровашка, оказывается, бывает откровенно некрасивой. Негативные эмоции ей явно не к лицу. На следующем снимке она уже не сидела верхом, а стояла, держа кобылу за повод, и у меня появилась возможность оценить фигуру девушки в костюме для верховой езды. Костюм этот сидел на ней, как на корове седло. Почему-то ноги ее казались коротковатыми, и стало особенно заметно, что у нее слишком маленькая грудь. Мне такие не нравятся.

– Ты в первый раз каталась? – спросил я.

– Угу.

– Ну и как? Очень страшно было?

– Чего там страшного? Отлично было. Мне все аплодировали и говорили, что никогда не видели, чтобы человек впервые сел на лошадь и так ловко ездил.

Ну конечно, не страшно. А то я не видел твою перекошенную от ужаса витрину. Я отлично помню свои ощущения, когда в таком же загородном клубе впервые сел в седло. Земля далеко, конь под тобой шевелится, ты никак не можешь поймать движение, чтобы приподниматься и опускаться в синхрон с ходом животного, внутренняя сторона бедер болит просто отчаянно, и все время кажется, что ты вот-вот упадешь и свернешь себе башню. Одним словом, у меня, рослого тренированного парня, первое знакомство с верховой ездой не было украшено розами, так чего уж о девушке Юле говорить… Аплодировали ей, как же, жди. И хвалили. Ну, может, и хвалили, и аплодировали, но только те, кто заинтересован в поддержании хороших отношений с твоим дядей. А ты в свои девятнадцать лет так и не научилась отличать грубую лесть от правды. Впрочем, может быть, ничего этого и не было – ни похвал, ни аплодисментов, просто ты все выдумала. Врушка ты, Юленька, и хочешь произвести на меня впечатление. Зачем тебе это нужно? Зачем вообще я тебе сдался? Неужели Артем прав, и ты все эти игрища затеваешь исключительно из вредности, чтобы помучить Дану?

Я добросовестно смотрел на экран дисплея, обращая особое внимание на групповые кадры, где присутствовал папаня, и истязал Юлю дотошными вопросами, мол, а это кто, а это что. В конце концов кое-какую информацию получить все-таки удалось, теперь главная задача – донести ее до Наны, не растеряв по дороге.

– Определенно, ты была там самой красивой, – лицемерно констатировал я. – И прикид у тебя потрясный, тебе очень идет.

Я безбожно кривил душой. Судя по тому, что я увидел на дисплее, красотки на этом приеме были высококлассные, наша Юленька им не чета. И платье на ней сидело не очень… То есть оно было, конечно, по фигуре, но нам, мужикам, всегда заметно, носит девушка одежду как вторую кожу, потому что эта одежда предназначена именно ей и именно для этого случая, или девочка просто нарядилась в то, чего носить не умеет. Мне было очевидно, что платье такого класса девушка Юля надела впервые в жизни и все время чувствовала его на себе. Наверное, ей действительно не особо везло вчера с кавалерами, потому что она больше думала о том, как выглядит, чем о том, чтобы быть милой и обаятельной.

– Спасибо. – Девушка скромно улыбнулась, и мне показалось, что она прижалась ко мне еще сильнее. – Это дядя Миша мне купил, специально для приема. Очень дорогое. Ужасно жалко, что ему приходится тратить такие деньги ради одного дня. А все из-за тебя, Данка. Куда мне теперь это платье девать? В институт в нем не пойдешь, оно только для шикарных мероприятий годится. Будет теперь в шкафу висеть без дела. Данка все равно никогда в него не влезет.

– Ну почему же, – я вежливо отодвинул прильнувшую ко мне Юлю и встал, – пройдет время – и влезет.

– Да ну, перестань! У нее никогда не будет такой фигуры, как у меня.

Дана смотрела в сторону и молча глотала свой кефир, словно не видела нас и не слышала. Но она определенно все слышала, потому что при последних Юлиных словах сделалась пунцовой.

У меня на языке вертелся резкий ответ, но я одернул себя и промолчал. Артем предупреждал: не связывайся с Юлькой, она жуткая стерва, и если что не по ней – может напакостить так, что костей не соберешь. Вот интересно, как мне расценивать ее явные заигрывания? Если я на них не отвечу, это будет «не по ней»? И тогда мне грозят неприятности? А если отвечу, то получится, что мне грозят неприятности от папани. Само собой, папаня главнее, но он прост и понятен, как чугунная гиря: бьет больно, но траектория и сила удара очевидны и хорошо прогнозируются. А вот чего ждать от очаровашки Юленьки и в какой момент – предсказать невозможно.

Оставив сестер наедине, я ринулся в свою комнату записывать названные Юлей имена, которые уже с трудом удерживал в памяти.

После этого прошла неделя, в течение которой не случилось ничего интересного. Во всяком случае, я ничего не запомнил, кроме того приятного факта, что я наконец нашел квартиру, которая показалась мне приемлемой и по месту расположения, и по деньгам. Не самый центр, конечно, но и не окраина, то есть все вполне прилично. Я немедленно заключил договор аренды и переехал.

Отражение 1

Дана

Я очень виновата перед Юлей. Она права, все из-за меня. И папа тратит лишние деньги, потому что я такая… И Юле приходится ездить по всяким скучным местам. Все мучаются из-за меня, я всех раздражаю.

Юля меня не любит, я все время это чувствую. Конечно, за что меня любить? Я толстая, ужасная и создаю всем только проблемы. От меня никому никакой радости. А Юлька такая красавица, у нее полно ухажеров, она, наверное, хотела вчера на свидание пойти, а вместо этого ей пришлось с моими родителями ехать на этот скучный прием. Она там устала, поздно легла, сегодня проспала до полудня – и считай, что воскресенье уже кончилось. И получается, что из-за меня она потеряла оба выходных дня. Я во всем виновата.

Юля меня не любит, а я ее боюсь. Она такая… змеючая. Все время меня поддевает, подкалывает. Ну что ж делать, она права, я действительно ужасная и не заслуживаю ничего, кроме издевательств и презрения. Я даже не могу обижаться на нее, потому что она права.

Как бы я хотела быть такой красивой, как Юля! Она такая изящная, тонкая, она… просто волшебная! А я – толстая и неуклюжая. И папа вынужден из-за этого тратить деньги на зарплату Артему и Павлу. Он думает, что я ничего не понимаю, а я все вижу и все понимаю. Он же для них даже комнаты обставляет! И тренажеры купил для меня. А я знаю, сколько это все стоит, я цены в каталогах посмотрела. У папы денег много, он не обеднеет от этих трат, но Артем мне объяснял, когда мы говорили об экономике, что деньги надо не тратить, а инвестировать, то есть вкладывать так, чтобы они, во-первых, создавали новый продукт, а во-вторых, приносили прибыль. Получается, что папа вкладывает в меня деньги, а прибыли никакой не получает, потому что я такая ужасная и бессмысленная, и толку от меня никакого. Я ничего не создаю.

Артем такой чудесный, и я так его люблю! А он любит Юлю. Я точно знаю. Я знаю, что у них было, и Юля мне часто рассказывает, как он теперь подкарауливает ее при каждом удобном случае и умоляет прийти к нему в комнату… А она его больше не любит. Она теперь, кажется, интересуется Павлом, все время с ним заигрывает. Не понимаю, как можно разлюбить Артема. Он такой необыкновенный, такой умный, добрый, красивый, так много всего знает. Он чудесный, он лучше всех на свете. Почему она его разлюбила? Неужели Павел ей больше нравится? Нет, Павел тоже хороший, но Артем… Он в тысячу, в миллион раз лучше. Я буду любить его всю жизнь, пока не умру. Господи, если бы я была такой же красавицей, как Юлька! Когда она начинает говорить об Артеме, я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу!!! Я убить ее готова. Почему-то я совершенно не злюсь на Артема за то, что он ее любит. Это ведь так естественно – любить красивую девушку. Не могу его в этом обвинять. Было бы даже странно, если бы из нас двоих он выбрал меня. Юлю всегда все любят. Даже мой папа любит ее больше, чем меня.

А я ее ненавижу.

Отражение 2

Юля

Вот она, моя жизнь! Да, да, да!!! Именно для этой жизни я и создана! И я ее получу, чего бы это мне ни стоило.

Боже мой, как вчера было хорошо! Я была такой красивой, все мужчины на меня засматривались. Я видела, как они сравнивают меня со своими телками и кошелками, с которыми пришли, и слюни пускают. Понимают, что я намного лучше.

А платье мне дядя Миша купил просто отпадное! Супер! И туфли и сумочку к нему, очень дорогие. Жалко, конечно, что на брюлики не разорился, тетя Лара свои дала надеть на один вечер, у нее много всяких. Ничего, все впереди, и еще платье купит, и не одно, и на брюлики я его раскручу. Лучшие друзья девушек – это бриллианты, истина всем известна. Лиха беда начало! Главное – он понял, что меня можно и нужно возить с собой, что я не опозорю его, наоборот, все меня хвалят и восторгаются. И с лошадьми я вчера так удачно выступила! В этом клубе целая конюшня, и всем желающим предлагали покататься. Я, конечно, вызвалась одной из первых. Лошади мне по барабану, я их боюсь, и вообще, они вонючие какие-то, огромные, но там же давали костюмы для верховой езды, и мне ужасно хотелось надеть узкие бриджи, облегающую курточку и высокие сапоги. Я такие костюмы видела в журналах и всегда представляла, как сексуально я могла бы в них выглядеть. Так неужели мне упускать такой случай? Само собой, я первой помчалась переодеваться. Выглядела я просто кульно! Все обалдели. Талия тонкая, ноги длинные, стройные, волосы развеваются на ветру, глаза сверкают. Настоящая амазонка.

И прокатилась я классно! Конечно, не совсем самостоятельно, инструктор вел лошадь на корде, но это и понятно, я же в первый раз… Но я уверенно сидела в седле, держала спину прямо и ослепительно улыбалась, и народ от такой картины просто припух. Я потом слышала, как один старбон сказал дяде Мише, что для первого раза я держалась вполне достойно.

И мальчики-мажоры вокруг меня так и вились, друг у друга отбивали, телефончик просили. Посмотрим, как дальше будет. С каждым буду встречаться, а потом выберу. Тут главное – не спешить, потому что дядя Миша наверняка меня еще куда-нибудь возьмет, и там тоже появятся новые знакомые. Надо будет только обязательно другое платье попросить, а то ведь на этих тусняках одни и те же люди бывают, увидят меня в том же платье и черт знает что подумают.

А Данка, дура, поверила, что мне вчерашнее мероприятие сто лет не нужно было и я весь день промаялась от скуки. Ничего, это правильно, пусть чувствует себя виноватой. Я две недели ей мозги канифолила, что из-за нее вынуждена ехать, хотя мне совсем не хочется, и еще сегодня утром добавила, для профилактики. Жалко, конечно, что с Павлом не удалось посидеть наедине, Данка прямо-таки приросла к стулу с этим своим кефиром, так что, когда он спросил про прием, пришлось продолжать ныть и изображать страдание. Если бы Данки не было, я бы ему рассказала, какая я там была классная и как все от меня тащились. Пусть призадумается. А то строит из себя недотрогу. Я уж специально к нему прижималась так, что мертвый бы запрыгал от радости, а он сидит с каменной рожей, словно не чувствует ничего и не понимает. Цену себе набивает, хочет, чтобы я за ним побегала. Не дождется. Сам первый приползет.

Но как же я вчера была хороша! Даже дядя Володя это оценил. Мы вчера очень поздно вернулись, а он у нас сидел, они с бабушкой телевизор в гостиной смотрели. Я влетела в комнату как на крыльях, вся такая возбужденная, счастливая, глаза горят, волосы по плечам струятся, платье переливается. Он в кресле сидел, я к нему подлетела, наклонилась поцеловать и так хитро повернулась, чтобы грудь в вырезе было видно. Как он на меня посмотрел! Это что-то. Теперь я совершенно уверена: если бы я не была его племянницей…

Отражение 3

Михаил

Чтобы я еще хоть раз взял Юльку в приличное место? Да никогда в жизни! Она совершенно не умеет себя вести. Вешалась на всех подряд, строила глазки, навязывала свой номер телефона. Просто как дешевая проститутка. Ужас. Стыдобища. Хорошо, что я, когда представлял ее, сразу говорил, что это моя племянница. Не хватало еще, чтобы все подумали, будто у меня такая дочь. Ларка чуть не умерла от стыда и вчера, когда мы вернулись, устроила мне скандал. Все-таки Юля – МОЯ племянница, и я выполнял просьбу МОЕЙ матери. Ларка шипела, что если я буду продолжать идти на поводу у своих родственников, то наша жизнь превратится в полное дерьмо, и что мои родственники руководят всей нашей жизнью, и что ей надоело это терпеть, и что я должен, наконец, научиться жить собственным умом, а не маминым и не Володькиным, и мне нужно начать говорить им всем «нет». Я понимал, что она права, и пообещал. Первое, что я сделал, – не поехал с матерью на кладбище. Встал, как обычно, в шесть утра, хотя поспать удалось всего часа три и голова была тяжелая, но все равно встал и в восемь уже был в офисе. Без меня мать Ларису не тронет, ехать не заставит. Юлька небось до обеда проспит. А Валентина пусть сама выкручивается как хочет. Не сможет выкрутиться – пусть едет с матерью. Нет, лично я эти еженедельные поездки к отцу и Ване прекращаю. И Юльку никуда больше не повезу.

Но это я сейчас такой решительный, а что будет, если мать снова скажет: «Возьми с собой Юлечку, раз Дана все равно не едет»? Как сказать ей «нет»? Как можно отказать матери, если она просит? У меня не хватит смелости объяснить ей, что ее обожаемая внучка – набитая дура. Можно было бы поговорить с Валентиной, но и ей я этого сказать не смогу. Нельзя обижать родственников, нельзя говорить им неприятные вещи и нельзя им отказывать в просьбах. Тем более родственникам «несчастным и обиженным жизнью». И еще одно «нельзя»: никогда нельзя высказывать родителям критические замечания в адрес их детей. Все эти «нельзя» – правила хорошего тона, правила общепринятые и незыблемые. И что же делать, если соблюдение таких правил портит твою собственную жизнь? Если я посмею заикнуться о том, что Юля не умеет себя вести, Валька обидится, матери нажалуется, мать впадет в истерику, начнет демонстративно пить сердечные лекарства, они обе побегут к Володьке рассказывать, какой я плохой и неродственный, и Володька припрется меня учить и читать мне мораль. И я ничего не смогу ему возразить. Почему-то он всегда ухитряется находить такие слова, такие аргументы, против которых возразить невозможно.

Черт, просто мышеловка какая-то. Скорее бы Павлу удалось что-нибудь сделать с Даной, чтобы я мог брать ее с собой. Тогда вопрос о Юльке отпадет автоматически. Вообще-то этот Павел совсем не дурак, и насчет того, что Дану надо вытаскивать из дома и приучать жить нормальной жизнью, он, безусловно, прав. Мне это как-то в голову не приходило, а когда он сказал – я понял, что это правильно. И выговор я ему утром устроил больше для острастки, чтобы не забывал, кто в доме хозяин. Мы действительно очень поздно вернулись, не мог же он сидеть у нас и ждать до двух часов ночи, ему к семи утра на работу. Я не садист, я все понимаю. Он проводил Дану до Володькиной квартиры, и ему пришлось как-то объяснять брату, почему он вдруг ее проводил, вот и сказал ему про маньяка. Не стал ничего скрывать или придумывать. Это говорит в его пользу: не хитрый, не скользкий, достаточно простодушный. Мне такие нравятся. И никому, кроме Володьки, ничего не сказал, понимает, что все бабы – дуры и паникерши. Валентина – на сто процентов уверен – тут же начала бы требовать, чтобы я дал Юльке охранника и машину с водителем, мать стала бы целыми днями квохтать и поджидать любимую внучку с часами в руках. А с Леной что делать? Одна Лариска оставалась бы спокойной: Юлю она терпеть не может и за нее переживать не собирается, Ленку ненавидит, а Дана и без того никуда не выходит, если не считать Володьки, но без присмотра она не останется, это уж мы с братом обговорили. Определенно, у Павла есть голова на плечах. Если у него с Даной все получится, я о нем позабочусь, подыщу ему такую работу, чтобы был доволен и деньги хорошие зарабатывал.

Отражение 4

Владимир

День большого смеха. Началось все в тот момент, когда Павел впервые вошел в мой дом и увидел Музу. Мою Музу. Какое у него было лицо! Жаль, у меня под рукой не оказалось фотоаппарата. Удивительно открытый парень этот Павел, все, что думает, написано на лице, читай – не хочу. Я и прочел, причем с большим удовольствием. Написано там было примерно следующее: «Ну и заморыш, и как у такого видного мужика может быть такая страхолюдная жена? Наверное, он с ней живет из какой-то корысти, а трахаться бегает на сторону, потому что невозможно даже представить себе, чтобы кто-то мог лечь с ней в постель. Интересно, какая у него корысть? Деньги? Не похоже, квартирка небогатая, маленькая, достатка не наблюдается. Дети? Их нет. Может, она его шантажирует, знает о нем что-нибудь неблаговидное и угрожает всем рассказать, если он ее бросит? Или не о нем, а о его брате, Михаиле Олеговиче? У бизнесменов всегда есть секреты и тайные темные делишки».

Я от души повеселился, представляя себе, какие мысли бродят в голове у этого спортсмена. Не такой уж я проницательный, просто люди очень похожи друг на друга и, когда знакомятся с моей женой, думают примерно одно и то же. Но далеко не все думают молча, многие делают это вслух и облекают свои размышления в форму вопросов, которые не стесняются мне задавать. Поэтому мне теперь несложно угадывать траекторию полета их бедной фантазии. Головы забиты стереотипами, вдолбленными с раннего детства, эти стереотипы выстраивают мозговые извилины в строго определенном порядке, и в результате продукт мыслительной деятельности получается тоже типовым. Скучно… Но из этого я умею создавать для себя постоянный источник всяческих развлечений. Меня это забавляет.

А потом, когда я привел Дануську домой и остался ждать Михаила, мне пришлось коротать время с мамой, и я снова начал веселиться, потому что у мамы только и разговоров было, что о приеме, на который ей удалось отправить Юлю. На самом-то деле мама думала, что рассказывает мне, какая добрая и заботливая у нас с Мишей сестра, как она печется о Мишеньке, о том, чтобы он полноценно отдыхал и имел возможность поддерживать нужные знакомства и заводить связи, и о том, чтобы у него была репутация достойного семьянина, которая нынче очень ценится в бизнесе как признак стабильности. Я давно уже знал о том, что Миша с Ларисой возьмут Юльку с собой в Никольское, мне Дана сразу рассказала, но я усердно делал вид, что слышу об этом впервые, поддакивал матери и восхищался добросердечностью Валентины. Чуть не умер от смеха. Валька – и добросердечность? Даже в пьяном сне такое не приснится. Валька всю жизнь была эгоисткой и думала только о себе, она вообще любить никого не умеет, ей это от природы не дано. Каждого человека она расценивает с единственной точки зрения: какие выгоды от него можно поиметь. И Юля точно такая же, в мать пошла, просто клон какой-то, ей-богу. Но наблюдать за ними крайне занятно. Обе думают, что все кругом дураки и можно вертеть окружающими как угодно. Совершенно очевидно, что Валентина старается выпихнуть дочку «в свет», чтобы та нашла себе богатенького мужичка, но разве она может напрямую заявить об этом маме? Мама у нас правильная, идеологически подкованная, советской властью выпестованная, мама у нас человек строгой морали и четких нравственных принципов, и в разговорах с ней нельзя апеллировать к современным понятиям и ценностям, она этого просто не поймет и ужасно рассердится. С мамой надо аккуратно. И Валька придумала песенку о Мише и с успехом пропела ее маме. Она всю жизнь пользовалась тем, что мама никогда ничего не выясняет и не проверяет, она слепо верит всему, что ей говорят ее дети, ибо ЕЕ дети не могут оказаться лжецами просто по определению. Это же ЕЕ дети. Как они могут обмануть мать? Невозможно.

Во мне нет ненависти к Валентине, она глупая и склочная баба, и я отношусь к ней со снисходительной иронией. Но я все помню. И никогда ее не прощу. Из-за нее я потерял друга. И хотя произошло это много лет назад, мне по-прежнему больно. Конечно, рядом со мной Муза, которая – спасибо судьбе – заменяет мне всех, она для меня и друг, от которого нет тайн, и ребенок, о котором нужно постоянно заботиться и которого можно баловать, и мать, которая погладит горячий лоб, даст таблетку и принесет горячего чая в постель. У меня много знакомых, я активно общаюсь с сослуживцами, с коллегами по научной работе, с пациентами, которых консультирую по выходным дням (по первому образованию я социолог, по второму – психотерапевт, и это приносит мне дополнительный заработок), но близкого друга-мужчины у меня с тех пор нет. Мне отчего-то кажется, что по-настоящему близкие отношения могут сложиться только с тем, кто знает тебя с детства или хотя бы со студенческой юности, и мы со Славкой, безусловно, стали бы именно такими друзьями. Но я его потерял.

Мы с ним учились тогда в десятом классе. Славка был тихим домашним мальчиком из интеллигентной семьи, с раннего детства занимался музыкой, играл на рояле, а в нашей общеобразовательной школе шел на золотую медаль. Мы дружили с первого класса, всегда сидели за одной партой и понимали друг друга без слов. Мы даже никогда не ссорились, потому что думали и чувствовали совершенно одинаково, и у нас просто не бывало поводов для разногласий. Славка был музыкантом, а я занимался боксом, и это было единственным, что нас отличало друг от друга.

Когда Славка влюбился в девочку из параллельного класса, начались неприятности. Девочка оказалась с «богатой» биографией (почему-то тихие домашние мальчики часто ухитряются выбирать в качестве объекта сердечной привязанности откровенных шлюх), и на моего друга стали наезжать здоровенные бугаи, считавшие, что у них на Славкину возлюбленную есть свои права. Он не сдавался, открыто дерзил обидчикам и продолжал ухаживания. Дело дошло от открытого противостояния, и Славку вызвали на разборку. Как теперь говорят, забили стрелку. Было понятно, что его собираются бить. И точно так же было понятно, что вместе со Славкой пойду я. Иначе и быть не могло, мы же друзья, а я к тому же еще и боксер.

Встречу назначили на десять вечера. После школы я вернулся домой и добропорядочно делал уроки, то и дело поглядывая на часы: мне нужно было успеть не только добить эти коварные задачки по физике и выучить основные положения работы В.И. Ленина «Отчет о революции 1905 года», но и съездить к бабушке, маминой маме, которая приболела. Я должен был купить продукты и лекарства по списку, еще утром составленному мамой.

Около пяти часов в комнату, где я делал уроки, заглянула Валя, которая уже давно вернулась из института и валялась на диване с книжкой.

– Мама звонила, напоминала, что ты должен съездить к бабушке. Она очень удивилась, когда узнала, что ты до сих пор дома.

Задачка по физике никак не решалась, и я злился и нервничал, поэтому буркнул сквозь зубы, не поднимая головы от учебника:

– Ну.

– Что – ну? Ты к бабушке собираешься или нет?

– Отстань. Доделаю физику, выучу историю и поеду.

Я был невежлив, признаю. Но больше меня упрекнуть не в чем. Валентина загадочно хмыкнула и вышла. Я услышал, как она звонит маме на работу и что-то вполголоса говорит, и решил, что все в порядке, она успокаивает маму и объясняет ей, что я через некоторое время закончу делать уроки и поеду к бабушке.

Ох, как же я ошибся! Буквально через пару минут она вернулась и холодно бросила:

– Можешь не торопиться, делай свои неотложные дела. Мама сама поедет к бабушке после работы.

В тот момент ничто во мне не дрогнуло от дурного предчувствия. Я – вот дурак-то! – даже обрадовался, что все так мирно и просто разрешилось. Не тут-то было.

Около половины девятого вернулась домой мама и сразу отправилась на кухню, готовить ужин, вскоре пришел с работы отец, а еще минут через десять началось страшное. Отец влетел в комнату разъяренный и накинулся на меня.

– Ты что себе позволяешь, негодяй?! Ты как себя ведешь?! Почему мать, усталая, измученная, после рабочего дня должна ехать к бабушке вместо тебя? Совсем совесть потерял!

Я ничего не понимал и глупо пытался оправдываться, дескать, я не отказывался ехать, я был готов, мама сама сказала, что поедет… Но отец продолжать кричать, и из того, что он произносил, нарисовалась следующая картина: мои родители целый день на работе, трудятся на благо общества, а мама, кроме всего прочего, должна вести дом и кормить и обстирывать нас, троих детей. Михаил работает и учится на вечернем отделении, у него нет ни минуты свободной, у Вали болит горло, и она не может ехать к бабушке, чтобы не занести инфекцию пожилой женщине, один я бездельничаю и, кроме школы, никаких забот не знаю, к тому же я утром пообещал отвезти бабушке лекарства и продукты, и вот в такой ситуации я посмел сказать сестре:

– Отстань, у меня других дел полно. Некогда мне к бабушке ездить.

Конечно, Валя тут же перезвонила маме. Вообще-то, насколько я помнил, говорил я совсем не это. То есть я действительно произнес слово «отстань», но дальше все было совершенно не так. Я сказал, что доделаю уроки и поеду. Но Валя преподнесла маме наш разговор в несколько ином свете, к тому же наврала, что у нее болит горло. Никакое горло у нее не болело, просто ей хотелось и меня подставить, мелко напакостить, и самой к бабушке не ехать. Мама, как обычно, ничего не перепроверяя и не выясняя, рассердилась и сказала, что раз так, раз Володя ехать отказывается, то она сама поедет. Как я мог так поступить в отношении родной бабушки?! Как я мог заставить мать… и так далее.

Я ничего не понимал. Я совершенно не чувствовал себя виноватым, ибо был полностью уверен, что мама просто передумала и решила поехать сама. Я же не отказывался, я просто сказал сестре, что поеду чуть позже, но поеду обязательно.

– Ты не человек! – продолжал бушевать отец. – У тебя нет сердца, нет совести, нет чести, нет уважения к старшим, нет любви к родственникам. Ты думаешь, когда ты был маленьким, у нас всех не было других забот и интересных занятий, и мы все только и мечтали о том, как бы посидеть с тобой, повытирать тебе задницу, когда ты обделаешься, послушать твои крики и капризы? Думаешь, нам очень нравилось не спать ночами, без конца вставать к тебе, менять тебе пеленки и ползунки? Думаешь, мы с твоей матерью не хотели сходить в гости или в театр, не хотели съездить в отпуск и отдохнуть? Но мы не могли, потому что нужно было заниматься тобой, сидеть с тобой, кормить тебя. И бабушка постоянно помогала нам, чтобы мама могла хотя бы в магазин сходить или в поликлинику. Никто не считался со своими интересами, никто не думал о своих важных делах, потому что был долг перед тобой, и этот долг мы стремились выполнить. А теперь, когда ты вырос, ты не хочешь долги отдавать, ты не думаешь ни о чем, кроме собственных интересов. Ты холодный, бесчувственный эгоист! Я давно это знал, еще с того дня, когда умер Ванечка, но я надеялся, что с годами ты поумнел и подобрел. Я ошибся в тебе! Ты – негодяй, ты – злобное ничтожество, ты мерзавец, из которого никогда не получится настоящий человек. Посиди и подумай над тем, что я сказал. Сегодня ты останешься без ужина и без телевизора.

Он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью, и я услышал, как снаружи в замке повернулся ключ. Меня заперли. Первые несколько минут я пребывал в шоке от сказанного отцом, я был раздавлен несправедливостью обвинений и не понимал, за что. То есть я понимал, что произошло, фокусы Валентины не были внове, но я не понимал, зачем она это сделала. Она всегда подставляла и меня, и старшего брата Михаила тогда, когда ей это было нужно, выгодно. А сегодня-то зачем? Чтобы самой не ехать к бабушке? Да ее никто и не просил, никто от нее этого не ждал, это должен был и собирался сделать я. Неужели просто из вредности, из пакостности натуры?

В переживаниях я даже не сразу сообразил, что меня заперли, и весь ужас положения дошел до меня только тогда, когда я в очередной раз взглянул на часы и понял, что уже половина десятого и минут через пять мне надо выйти из дому, чтобы встретиться со Славкой и отправляться на разборку. Я подергал дверь, все еще не веря в то, что не могу выйти из комнаты. Я стучал в нее, потом начал кричать. Услышав шаги отца, я торопливо заговорил:

– Папа, выпусти меня, пожалуйста, мне обязательно нужно пойти к Славику! Это очень важно!

– Для того чтобы навестить больную бабушку, у тебя времени не нашлось, – холодно ответил отец. – Ты был занят более важными делами. Теперь ты никуда не пойдешь, пока не осознаешь всю глубину своей безнравственности.

– Я все осознал, папа! Прости меня, пожалуйста, я все понял. Мне очень нужно, это вопрос жизни и смерти! Пожалуйста!

– Когда болеет твоя старенькая бабушка – это тоже вопрос жизни и смерти. Ты, очевидно, так ничего и не понял. Будешь сидеть дома.

Как ни странно, но мне даже в голову не пришло обвинить Валентину во лжи. Я уже тогда понимал, что это бессмысленно: Валечка была умницей и красавицей, Мишенька – тружеником, одновременно работавшим и учившимся, а я – изгоем, от которого ничего хорошего ждать не приходилось.

Шум удаляющихся шагов. Меня не выпускают. А как же Славка? Как он, тихий домашний мальчик-музыкант, будет драться с этими отпетыми хулиганами? Это же получится не честная драка, а избиение. И я не смогу его защитить. Может быть, он испугается и один не пойдет? Не дождется меня и просто не пойдет. Нет, я хорошо знал своего друга Славика, ему чувство собственного достоинства не позволит струсить и не пойти.

– Дайте позвонить! – завопил я, снова молотя в дверь кулаками. – Хотя бы позвонить дайте! Выпустите меня!

– Перебьешься, – раздался ехидный голосок сестры Вали. – Занимайся своими важными делами, времени у тебя теперь – вагон, все успеешь.

Распахнув окно, я всерьез прикидывал, можно ли удрать таким способом, но сразу убедился, что ничего не выйдет. Двенадцатый этаж. В той комнате, где я находился, не было балкона, и, таким образом, все возможности выбраться, например, через соседей обрубались.

И тут я услышал звонок в дверь. Славка! Как хорошо! Он не дождался меня в условленном месте и пришел сам, думая, что я забыл или перепутал время. Я с новой силой принялся стучать и орать, но тот, кто вышел на Славкин звонок, оказался более предусмотрительным и разговаривал с ним на лестничной площадке, закрыв за собой дверь в квартиру. Все пропало.

Снова хлопнула дверь.

– Это Славик приходил? – проорал я осипшим от крика голосом.

– Да, – ответила Валя. – Я ему сказала, что ты плохо себя чувствуешь и лег спать пораньше.

– А он? Что он сказал? Он домой пошел?

Я все еще надеялся…

– Он сказал, что, раз ты болеешь, он пойдет без тебя. И перестань орать как резаный, от твоего визга уши закладывает.

Я плохо помнил, как прошла ночь, но у меня было ощущение, что я не заснул ни на минуту. Перед сном меня выпустили в туалет и в ванную и больше уже не запирали: вернулся после вечерних занятий в институте Миша, с которым мы делили одну комнату.

Утро оказалось еще ужаснее. Не пройдя и полпути до школы, я встретил парня из нашего класса и узнал, что Славку здорово побили и, что хуже всего, повредили ему руки.

– А чего ты спрашиваешь? – удивился одноклассник, шагая рядом со мной. – Ты разве не был с ним? Вы же должны были вместе идти.

Что я мог ему ответить? Что меня, как маленького, наказали и не пустили гулять во двор? Или что я «плохо себя почувствовал и лег спать пораньше»?

От меня все отвернулись. В глазах ребят я оказался трусом и подлецом. Слава ничего не скрывал и рассказал, как было: не дождавшись меня в условленном месте, он зашел за мной, и ему сказали… Все это выглядело отвратительно, но во всем этом не было ни капли неправды. Мы действительно договорились, и он действительно ждал, и я действительно не пришел, не предупредил его, не позвонил, не поговорил с ним, и ему действительно сказали то, что сказали.

Доучивался до выпускных экзаменов я в положении изгоя. Со мной никто не разговаривал. И я потерял своего единственного друга. В последний раз я видел Славку на экзамене, на выпускной вечер не пошел, сказавшись больным, но, поскольку мама работала в роно, мой аттестат ей принесли на работу. Больше мы со Славой не встречались, но я узнавал о нем, следил за его судьбой, которая сложилась чудовищно. После избиения у него начались большие проблемы с руками, он больше не мог играть на рояле так виртуозно, как должен был, и с карьерой музыканта-исполнителя ему пришлось проститься. Он, получивший свою золотую медаль, мог бы поступить без экзаменов в любой институт, но ему нужна была только музыка. И не абстрактно, а вполне конкретно: рояль и сцена. А эту возможность он потерял навсегда. Сначала он долго лечился, пытаясь что-нибудь сделать с руками, но с врачами ему не повезло, все стало только хуже, мало того, что подвижность пальцев не восстановилась, так еще они начали постоянно болеть. Он подался в лабухи, их группа играла в ресторанах и кафе, постепенно Славка спивался, и хотя возле него всегда находилась какая-нибудь очередная жена, ни одна не смогла отвадить его от выпивки. Он умер, не дожив до тридцати пяти лет.

Я пришел на его похороны. Мама Славика меня узнала и отвернулась, а отец сказал:

– Уходи, Володя. Славка часто тебя вспоминал, особенно в последние дни, когда понимал, что… это конец. Он знал, что ты захочешь прийти, и просил, чтобы тебя на похоронах не было.

Он так и не простил меня. А я не простил Валентину.

Кстати, спустя буквально пару недель после того случая с моим наказанием я понял, зачем она это сделала. Приближался Новый год, родители готовились сделать нам подарки, и, как обычно, мама потихоньку спрашивала у нас, детей, что бы мы хотели получить. Разговоры о подарках начинались задолго, еще в конце ноября, и Валя заявила, что хочет золотые сережки. Мама объяснила ей, что это очень дорого, потому что, по нашим семейным правилам, новогодние подарки всем детям должны быть равноценными и нельзя подарить одному золотые сережки, а другому книжку за рубль двадцать. А на три дорогих подарка в семейном бюджете нет денег.

Поскольку я оказался строго наказан и подвергнут остракизму (за отказ ехать к бабушке родители не разговаривали со мной полтора месяца), то мне подарок не полагался. Так что вышла чистая экономия, которая пошла на благо моей сестре. Она получила свои сережки.

Какие-то глупые, дурацкие сережки, которые она через год потеряла где-то на пляже. И целая человеческая жизнь. Славкина жизнь. Никогда не прощу.

…Я снова и снова вспоминал эту историю, слушая, как мама поет Валентине дифирамбы за ее неусыпную заботу о брате и его душевном покое. Уж такая она добрая, такая внимательная, и при этом такая несчастная, ведь как неудачно сложилась ее личная жизнь! Встретила человека, полюбила всем сердцем, честно все рассказала мужу и ушла от него, забрав дочь и отказавшись от раздела имущества, кто ж мог знать, что он окажется недостойным такой большой любви и бросит ее! И снова меня стал разбирать хохот. Знала бы она…

Но самый большой смех, просто-таки гомерический, напал на меня, когда пришли Михаил, Лариса и Юля. Моя глуповатая племянница считает себя первой красавицей и ведет себя соответственно, хотя выглядит это порой безумно потешно. У всех людей глаз лукавый, и видят они в большинстве случаев не то, что есть на самом деле, а то, что хотят видеть. Это нормально. Но у людей вроде Юльки или моей сестры Валентины, впрочем, как и у нашей матушки, сия особенность развита чрезвычайно. Судя по всему, Юля, наряженная в дорогое платье и украшенная Ларкиными бриллиантами, видела себя просто-таки принцессой, впорхнула в комнату и кинулась ко мне. Якобы поцеловать. На самом деле – продемонстрировать мне свое декольте и дать возможность вдохнуть аромат ее духов. Я же видел перед собой плохо накрашенную девицу в плохо сидящем наряде. Наверное, выходя из дома, Юля сделала хороший макияж, но нужно ведь уметь делать его так, чтобы он сохранял пристойный вид через несколько часов. Юлька, что очевидно, этого не умеет, и лицо ее после десяти часов безудержного веселья на приеме выглядело просто неумытым. И когда она наклонилась, чтобы меня поцеловать, на меня резко пахнуло потом, а вовсе не дорогими духами. То есть запах духов там присутствовал, но в смеси с потом, ароматом чесночных креветок и перегаром от выпитого шампанского получилось просто-таки тошнотворно.

Во мне нет ненависти к Валентине, я просто ее не люблю. И Юльку не люблю. И Михаила. Я люблю только Музу и Дануську. И еще одного человека…

Глава 4

Павел

– Ну и что сказала эта твоя Нана Ким, когда ты описал ей контакты господина Руденко?

Следователь Галина Сергеевна вооружилась очками, открыла блокнот и приготовилась записывать. Я с недоумением посмотрел на нее, не понимая, какое значение это может иметь в деле расследования убийства. Тем не менее честно напряг память и постарался воспроизвести наш с Наной тогдашний разговор.

– Ничего особенного, – я пожал плечами. – Сказала, что подумает, соберет какую-нибудь информацию об этих людях.

– Но хоть какие-то имена показались ей знакомыми?

– Да, конечно. Даже я их знал, а уж она-то… Про кого-то она сказала, что это в прошлом криминальный авторитет, который изо всех сил стремится отмыть свою репутацию и пробиться в светское общество в качестве полноправного члена.

– Что, именно так и сказала? – Галина Сергеевна приподняла очки и с любопытством посмотрела на меня. – Вот конкретно такими словами?

– Такими, – подтвердил я. – Я точно помню.

– И о ком же она так высказалась?

– Вот этого не помню. Галина Сергеевна, столько времени прошло, вы поймите…

– И никаких фамилий ты тоже не помнишь? Я имею в виду тех, кого назвала вам эта девочка, Юля.

– Нет, не помню. Я тогда все записал и передал Нане, а через полчаса забыл. Неужели это так важно?

– Как знать, Павлуша, как знать. – Следователь Парфенюк вздохнула. – Придется мне все-таки побеседовать с госпожой Ким. Надеюсь, у нее память получше. До сих пор я смотрела на это дело как на чисто семейное, потому что возможность совершить отравление была только у членов семьи и совместно проживающих. Но теперь я подумываю и о другом варианте. Ведь заинтересованные партнеры или соперники по бизнесу вполне могли вступить в контакт с кем-нибудь из семьи, заплатить деньги или пообещать некие блага… Все может быть. Один человек убит, вся семья под подозрением, счета замораживаются, репутация фирмы шатается. Что может быть лучше для разваливания бизнеса?

– Но…

– Павлуша, – она строго посмотрела на меня, – тебе кажется, что я говорю глупости? Что так не бывает? Уверяю тебя, при наличии опытных и изворотливых юристов можно загубить любой бизнес и уничтожить любую фирму, имея в активе только лишь невнятные слухи о том, что у владельца в прошлом были нелады с законом. Наше официальное правосудие демонстрирует эти выверты постоянно, вся страна уже потешается. А уж тут-то! Наличие криминального трупа – это не просто нелады, и не в далеком прошлом, а в настоящем. Ну ладно, я уже поняла, что в этом вопросе ты мне не помощник. Тут я буду сама разбираться. А ты давай-ка продолжай рассказывать про членов семьи. Что там и как, кто кого ненавидел и за что. Вот тут у меня записано, послушай: Валентина Олеговна плохо относилась к Ларисе Анатольевне. Анна Алексеевна тоже. Правильно?

– Правильно.

– Владимир Олегович недолюбливал Юлю. Так?

– Так.

– Сама Юля не любила Богдану.

– Да она вообще никого не любила, – вырвалось у меня в сердцах. – Кроме, может быть, Владимира. Она на него так смотрела, что даже мне стыдно становилось. Все-таки он ее дядя, а она с ним заигрывала, как будто он посторонний мужик. Но Михаила Олеговича она тоже любила, ластилась к нему, подлизывалась, называла дядей Мишенькой.

– Ну, это как раз понятно, она рассматривала богатого дядю как источник финансирования. А что у нас с Музой Станиславовной? По твоим словам выходит, что она существо абсолютно безобидное и беззлобное, к тому же с членами семьи она не очень-то контактировала. Как к ней относились? Что о ней говорили за глаза? И потом, из твоего рассказа совершенно выпала Елена Тарасова. Ты только упомянул, что на нее никто не обращал внимания, а сама она старалась быть как можно более незаметной.

– Ну… – я отвел глаза, – она же старалась быть незаметной. Вот я мало что и заметил.

– Павел, не крути. – В голосе следователя зазвучали недобрые нотки. – Во-первых, «мало что» – это все-таки больше, чем просто «ничего». А во-вторых, за два года ты должен был много чего увидеть и понять.

Разумеется, Галина Сергеевна была права. Но мне так не хотелось говорить о Лене! Я старательно избегал даже упоминания о ней и глупо надеялся, что так оно и обойдется. Ан не обошлось. Значит, Муза Станиславовна и Елена. Ну ладно, тогда все по порядку. То есть рассказывать следователю я буду избирательно, ни к чему ее грузить мелочами и подробностями, но воспоминаниям ведь не прикажешь, они текут свободно и разрешения у меня не спрашивают…
* * *
Как я уже говорил, прошла неделя, пока хозяин думал над моим (на самом деле – Володиным) предложением возить Дану в стрелковый клуб. За эту неделю я прислушался к себе и понял, что решения этого жду не дождусь, причем страшно хочу, чтобы оно оказалось положительным. Все-таки хоть какое-то разнообразие, а то я уже завял. Работа-то оказалась унылой и скучной, каждый день одно и то же, и ни малейшего просвета, на развлечения и личную жизнь времени не хватает. То есть время, конечно, есть – вечер и целая ночь, но вставать-то рано! Себя жалко.

Поэтому я несказанно обрадовался, когда Михаил Олегович заявил:

– Будете ездить. Три раза в неделю. Я переделал график занятий Даны с Артемом. У него теперь тоже выходных не будет.

Оп-па! На это я не рассчитывал. Артему-то за что страдать? Черт возьми, похоже, я парня подставил. Неловко вышло.

– Я говорил с руководством клуба, – продолжал между тем папаня, – тренер, которого ты назвал, будет закреплен за Даной постоянно. Ездить будете по вторникам, четвергам и воскресеньям, с утра, пораньше.

– Но они работают с десяти, – возразил я робко.

– Я договорился, с Даной будут заниматься с половины девятого. Выезжать будете в семь утра, как раз твой рабочий день начинается.

Н-да, здесь я ничего не выгадал. А ведь так надеялся, что пересмотр графика позволит мне хотя бы иногда вставать попозже! За три недели я уже запарился подниматься в шесть часов, все-таки это не мой режим, я привык к другой жизни, и такой солдатский ритм мне порядком надоел. Но папаня-то каков, а? С руководством клуба переговорил, сам все выяснил, мои слова перепроверил, для своей дочки особые условия выторговал.

– Вот, – он протянул мне пластиковый прямоугольник кредитной карты, – это твоя карта. Не забудь на обороте расписаться. Я перевел на нее деньги, чтобы ты расплачивался в клубе. Но только в клубе, ты понял? На себя лично ты оттуда не возьмешь ни копейки. Надеюсь, ты понимаешь, что это проверяется в пять секунд, банк дает мне выписку, и я четко вижу, откуда пришел счет. Если хоть один счет придет не из клуба – уволю. Воров не терплю.

– А кофе попить после стрельбы? – нахально спросил я. – Я-то перебьюсь, не маленький, а у Даны пятиразовое питание, ее в клубе придется чем-то покормить.

– Само собой, – кивнул Михаил Олегович. – И Данку корми, и сам ешь. Ты меня за кого держишь? Что за странные вопросы?

– Я вас держу за хозяина.

По-моему, я обнаглел в тот момент окончательно, но я был так рад разрешению ездить в стрелковый клуб, что временно утратил чувство меры и дистанции. Просто голова от восторга закружилась и мозги стали мутными. Но папаня отреагировал вполне адекватно, видно, пребывал в хорошем настроении.

– Вот это правильно. Лучше лишний раз спросить, чем делать наобум и потом рвать на себе волосы. Еще вопросы есть?

Ну, коль пошла такая пьянка… Ладно, где наша не пропадала.

– Есть. Из каких денег мне платить за бензин? Концы-то немаленькие.

– При чем тут бензин? – удивился папаня. – Неужели ты думаешь, что я позволю тебе самому возить Дану? Я вам дам машину с опытным водителем. Не обижайся, Павел, но я не могу доверить свою дочь человеку, который попал в серьезную аварию.

– Но я же не виноват! Я могу все документы показать из милиции, виновником аварии признан тот козел! Я ничего не нарушал.

– Это не имеет значения. Есть люди, которые притягивают к себе неприятности, а есть люди, которые притягивают травмы и опасные для жизни и здоровья ситуации. От них ничего не зависит. Они такие от рождения, от природы. Ты, может, и не виноват, но ты притягиваешь. А Даной я рисковать не могу. Все, это не обсуждается.

Вот спасибо, обрадовал. Конечно, приятного мало, но на фоне предстоящей поездки обида быстро рассосалась.

Однако я не учел самого главного – моей подопечной Богданы Руденко. Ее реакция оказалась вполне предсказуемой, просто я – дурак! – об этом не подумал.

– Я никуда не поеду, – резко заявила она, как только я сообщил ей о занятиях спортингом.

– Почему?

– Не поеду – и все.

– А ты это своему папе скажи, – коварно посоветовал я.

– Я говорила. И вам говорю.

Говорила, значит… А папаня все равно решил по-своему. Ну ладно, будем прорываться вперед с боями.

– Дана, – мягко заговорил я, – ты пойми, это нужно. Это необходимо, если мы с тобой хотим получить результат. В условиях твоей тренажерной комнаты мы не можем обеспечить весь комплекс мер, которые нам нужны. Тебе надо не только делать упражнения, но и просто ходить. Ходить нужно обязательно.

– Но я хожу! Я же два раза в день по полчаса хожу по дорожке! Мало, что ли?

– Ты ходишь в комнате. Да, мы открываем окна, но все равно это не то. Ходить и двигаться надо на свежем воздухе, за городом, чтобы твой организм получал хоть какой-то кислород, тогда обменные процессы заработают. Без кислорода у нас ничего не получится. В центре Москвы его просто нет, здесь же все загазовано.

– Я не буду ездить, – твердо сказала Дана и отвернулась.

Н-да, поздновато до меня доходит. Но хорошо, что все-таки доходит. Я подошел к ней, одной рукой взял за плечо, другой повернул голову Даны так, чтобы она смотрела мне в глаза.

– Я тебе обещаю, – тихо произнес я, – если кто-нибудь посмеет хоть что-нибудь вякнуть, я его порву. Сразу и в клочья. Но если я буду рядом, никто и не посмеет.

С этими словами я поднес к ее глазам бицепс и картинно поиграл обтянутыми майкой мышцами, скроив при этом страшную рожу. Расчет оправдался: Дана слабо улыбнулась. Еще полчаса из отведенного на занятия времени ушло на уговоры, но в конце концов я девчонку уломал.

И вот настал долгожданный вторник. Паркуя без пяти семь утра машину у дома Руденко, я заметил незнакомый белый «Рейнджровер». Вроде я уже наизусть выучил все автомобили, которые стоят здесь по утрам, а этого внедорожника никогда прежде не видел. Неужели это та самая «машина с опытным водителем», которую грозился прислать папаня? Ну, круто! Такая штучка под сто тысяч долларов тянет.

Так и оказалось. Из «ровера» вылез папаня собственной персоной и направился прямо ко мне.

– Дана уже в машине, – хмуро сообщил он. – Поезжайте.

Что-то мне в его голосе не понравилось, но стоило залезть в роскошный салон – и я сразу понял, в чем дело. На заднем сиденье, забившись в угол, скрючилась рыдающая Богдана. Все ясно. Она дала себя уговорить, но как только дошло до дела – испугалась. И ведь ничего страшного ей не предстояло, девочку везли не в гимназию, где ее оскорбили и обидели. Она испугалась просто потому, что давно уже никуда не ездила. Она отвыкла от чужих людей, от машины, от дороги. Она утратила навык существования где бы то ни было, кроме своей квартиры. У Даны началась обыкновенная паника. Ой, как прав оказался ее дядюшка Володя! Если сейчас поездка в машине вместе с хорошо знакомым человеком вызывает у нее такой ужас, то что будет, если она просидит дома еще какое-то время? Даже представить страшно.

Ну хорошо, паника-то обыкновенная, а вот как с ней справляться? Я что, врач-психиатр? Чего мне делать-то?

– Поехали? – обернувшись ко мне, спросил водитель.

– Да-да, поехали, – торопливо ответил я, опасаясь, что Дана может выскочить из машины и пойти домой. Как тогда быть? Волоком ее тащить? В охапку хватать? Вот картинка-то выйдет – чистое загляденье! Надо отъезжать, пока она бьется в рыданиях и ничего не видит. И еще вопрос: пытаться ее успокоить или сидеть молча и ждать, пока она выплачется и затихнет? В таких делах у меня опыта маловато.

Я притянул девочку к себе и начал гладить по голове, приговаривая:

– Это ничего, что тебе страшно. Это нормально. Любому человеку было бы страшно в такой ситуации, даже мне. Знаешь, я хорошо помню, как мне было плохо, когда я вышел из больницы. Я там полгода провалялся, и когда меня выписали, я шел по городу и ничего не понимал. Голова кружится, ноги ватные, соображаю плохо. За полгода совсем отвык. Ты тоже отвыкла. Но ты не бойся, я все время буду рядом, и я тебе обещаю, что ничего плохого с тобой не произойдет. Тебя никто не обидит, я этого просто не допущу.

– Я нелепая, – всхлипывала в ответ Дана, – я неуклюжая и толстая, у меня ничего не получится. Надо мной все будут смеяться. Зачем вы меня туда везете? Чтобы я опозорилась?

Я улыбался в душе. Она не представляет себе пока, как проходят тренировки в спортинге. Ты стоишь на площадке вдвоем с инструктором, и больше никого рядом нет, ни одного постороннего человека, и никто не видит, как ты стреляешь. Даже лица твоего никто не видит, только спину, потому что лицо обращено к летящим мишеням, то есть к зоне стрельбы, а там, как вполне понятно, люди не ходят. Но я-то все это знал. И потом, у меня хватило ума (все-таки я не полный идиот!) позвонить накануне в клуб, связаться с Анатолием Викторовичем Николаевым и обрисовать ему проблему. Тренер заверил меня, что все понял и чтобы я ни о чем не беспокоился.

Примерно полпути мы проделали с рыданиями, но вторая половина прошла спокойнее. Очередной виток мучений начался, когда мы въехали на территорию клуба и водитель Василий поставил машину на парковочной площадке. Выходить из салона Дана отказалась.

– Дана, надо выйти, – терпеливо уговаривал я.

– Я знаю, – соглашалась она сквозь зубы.

– Тогда выходи.

– Я не могу.

– Почему?

– Я боюсь.

– Но я же с тобой. Чего ты боишься? Тебя здесь никто не знает, никому нет до тебя никакого дела. И вообще, клуб официально работает с десяти часов, сейчас только двадцать минут девятого, здесь нет никого, кроме сотрудников. Выходи.

– Не могу. Не пойду. Поехали домой.

Не знаю, чем бы все закончилось, но мне повезло. На парковку въехала машина, из которой вышел тренер Николаев. Меня он, конечно, не помнил, что и неудивительно, много нас таких, приезжающих развлечься и пострелять. Но я его помнил отлично и сразу узнал. Здоровенный дядька, за полтинник, плечистый, с необыкновенно добрыми глазами и ласковой улыбкой. Я приветственно помахал ему. Николаев, видно, сразу понял, что мы и есть те самые гости, ради которых ему велено было начинать работу в восемь тридцать, а не в десять. Он подошел, пожал мне руку и заглянул в салон.

– Ну как, красавица моя, ты готова?

Не знаю, чего в Дане оказалось больше, паники или хорошего воспитания. Вероятно, второго, потому что терять лицо перед посторонним она не захотела и стала неуклюже вылезать из машины. Смотреть на нее без сердечной боли было невозможно: бледная до синевы, трясется, глаза опухшие от слез. Я крепко ухватил ее под руку, прижал локоть к своему боку и повел вслед за тренером к клубному зданию, где нам нужно было записаться в специальный журнал и взять ружье и патроны.

– Дана, это твой тренер, его зовут Анатолием Викторовичем.

– Очень приятно, – пробормотала она.

Господи, у нее ноги заплетались от страха, и она все время спотыкалась. Надо отдать должное Николаеву – он все увидел, все понял и заговорил. Не спеша, размеренно, с шуточками-прибауточками он рассказывал, как тут, в клубе, все устроено, показывал площадки, мимо которых мы проходили, вспоминал какие-то охотничьи байки. Мне показалось, что рука Даны, прижатая к моему боку, чуть-чуть расслабилась, да и спотыкаться она стала пореже. С погодой в этот октябрьский день нам повезло, воздух был пронзительно вкусным и прохладным, а небо – безоблачным, и солнышко, которого Дана не видела столько времени, гарантировано. А для активизации обменных процессов солнце и вообще яркий дневной свет – первейшее условие, это мне объяснила моя всезнающая подружка Света.

В клубном здании я подвел Дану к стойке, за которой сидела симпатичная черноволосая девушка, и подвинул ей раскрытый журнал регистрации стрелков.

– Напиши фамилию, имя и отчество полностью, а вот здесь поставь подпись.

Дана послушно взяла ручку, и, судя по тому, что дважды уронила ее, успокоилась она пока не окончательно. Да и запись в журнале оказалась на диво корявой, хотя почерк у девчонки отменный, сам видел. Николаев выбрал для нее ружье, получил патроны, я прихватил пару наушников для себя и для Даны, и мы отправились на учебную площадку.

– Ты в тире никогда не стреляла? – спросил ее тренер. – Пулевой стрельбой не занималась?

– Нет.

– Это хорошо. Учить всегда легче, чем переучивать. Ну, вставай, красавица, вот сюда, на третий номер.

Дана обернулась ко мне, и я весело подмигнул, с удовлетворением заметив на ее личике удивление: а ты думала, я врал, когда говорил тебе, что учиться легче, чем переучиваться? Вот и знающий человек это подтверждает.

Я с некоторым даже волнением ждал чуда, потому что помнил, как Николаев учил меня, и верил, что он не подведет. И чудо произошло. Прямо на моих глазах. Он стоял рядом, держался рукой за цевье ружья и приговаривал:

– Не спеши, посмотри на мишеньку, полюбуйся тем, как она летит, теперь найди ее мушечкой, обласкай, пойми ее траекторию, а теперь уйди дальше по этой траектории – и выстрел!

И тарелка разлеталась в пыль.

– Вот и нет мишеньки, – журчал ласковый голос тренера, – вот ты ее и сделала. Умница ты моя! Пластика у тебя обалденная. Отличный выстрел. Классика.

После каждого второго выстрела я подскакивал и помогал Дане перезарядить ружье, у нее пока еще не хватало силенок, чтобы переломить ствол. После двадцать четвертого выстрела, когда я открывал вторую коробку патронов, она вдруг сказала:

– Я сама попробую.

И попробовала. Далеко не с первой попытки, но Дана сумела самостоятельно перезарядить ружье и посмотрела на меня с такой гордостью, и столько счастья было в ее глазах, что я понял: дело сделано. Она будет ездить в клуб. И будет стрелять.

Но, как оказалось, я рано радовался. Еще не все испытания закончились.

Дана отстрелялась, и мы вернулись в клубное здание. Я должен был расплатиться, после чего (согласно графику) следовало Дану покормить. Да и мне, честно признаться, ужасно хотелось есть, позавтракать я, как водится, не успел. То есть чашку кофе я дома выхлестал, практически на ходу, между бритьем и натягиванием джинсов, а мне, молодому здоровому мужику, всегда требовался завтрак плотный и калорийный. Однако Дана перспективу оказаться в клубном ресторане, видимо, не рассматривала и, когда вместо выхода я повел ее совсем в другую сторону, снова запаниковала. В ресторане сидели люди. Гости. Их было немного, всего трое, но они были, и это повергло девочку в очередной приступ страха.

– Зачем мы туда идем? – в ужасе прошептала она, дергая меня за рукав.

– Второй завтрак, – коротко пояснил я.

– Давайте дома поедим, – взмолилась Дана. – Ну пожалуйста. Поехали домой.

Но я был непреклонен. И дело не только в том, что моя работа заключалась в строгом соблюдении ее режима. Я успел вспомнить вкус прошлой жизни, когда я ходил по дорогим клубам и чувствовал себя богачом. Мне здесь все нравилось, здесь пахло состоятельностью, респектабельностью, престижностью, и мне хотелось побыть здесь подольше. Сесть на мягкий диванчик, вытянуть ноги, выпить хорошего кофе, съесть красиво сервированный завтрак. Потом расплатиться кредиткой (все как у больших!) и только после этого красиво отчалить на дорогой тачке с водителем. И пусть пока еще эта жизнь – не совсем моя, она оплачена папаней, но придет время – и я в нее вернусь. Обязательно вернусь.

– Дома ты будешь обедать. А сейчас надо съесть что-нибудь совсем легкое. Выбирай место.

Дана выбрала диванчик в углу (кто бы сомневался!) и уселась с видом обреченной на смерть жертвы. Трое гостей не обращали на нас ни малейшего внимания, никто не оборачивался, не показывал на нее пальцем, не качал укоризненно или изумленно головой. Короче, небо пока не рухнуло. Себе я заказал омлет и эспрессо, Дане – зеленый чай и свежую голубику.

– Может быть, десерт? – предложила улыбчивая официантка. – У нас очень вкусные десерты, а также сладкие блинчики с ванильной начинкой.

Ну, Богдана Руденко, сдавай экзамен. Я буду молчать, как партизан. Отвечать придется тебе. Наверное, это жестоко с моей стороны, но я хочу, чтобы ты показала мне, чего достигла за три недели наших занятий и за сегодняшнее утро. Я хочу, чтобы ты начала разговаривать с незнакомым человеком, и не с таким заведомо добрым и ласковым, как Анатолий Николаев, а с любым, с первым попавшимся. Ну и, разумеется, чтобы ты нашла в себе силы отказаться от сладкого.

Дана смотрела на меня и ждала. А я, в свою очередь, смотрел на нее и тоже ждал. Она поняла, что отступать некуда, и выдавила:

– Нет, спасибо, мне только ягоды.

А вот мне жуть как хотелось сладких блинчиков, которые я всегда здесь ел и которые мне очень нравились. Но поедать их на глазах у Даны было бы, пожалуй, бесчеловечным. Может быть, попозже, месяца через два-три, когда она окончательно забудет вкус десертов и перестанет их хотеть, я и начну их снова заказывать. Пока еще рано.

Нам принесли заказ, и я с жадностью набросился на огромный омлет. Появился Анатолий Викторович, подошел к тем троим, которые уже здесь сидели, поздоровался с ними за руку, и гости встали и начали собираться. Я понял, что они приехали на тренировку к Николаеву. Заметив нас, он сделал шаг в нашу сторону.

– Ну как, умница моя? Устала? Отдыхаешь? Ты сегодня стреляла просто великолепно, красавица моя! Жду тебя в четверг.

Гости – упакованные в «фирму» молодые мужики с навороченными мобильниками в руках – принялись оглядываться и с интересом рассматривать Дану. Девочка залилась пунцовым румянцем и низко опустила голову. Я застыл. Черт возьми, как же дать ей понять, что ее рассматривают не потому, что она слишком толстая, а потому, что тренер ее похвалил? Надо срочно что-то предпринимать.

Глаза у Николаева стали внезапно строгими и даже как будто потемнели, он заметил реакцию Даны и, наверное, понял, что что-то не так.

– Смотрите, господа, – обратился он к тем троим, – смотрите и запоминайте эту девушку, она скоро вас всех за пояс заткнет. Данные просто потрясающие. Будущая чемпионка.

Слава богу, пронесло! Нет, но я-то какой молодец, я-то какая умница, как с тренером угадал! Просто гений! Я точно знал, что Анатолий Викторович – тот, кто нужен Дане. И не ошибся.

– Они хорошо стреляют? – спросила Дана, наблюдая в окно, как трое мужчин во главе с тренером идут к площадке.

– Не знаю. Но, судя по тому, что Анатолий повел их не на учебную, а на красную-три, наверное, хорошо. На красной-три мишени летят очень быстро, и не на фоне неба, где их хорошо видно, а на фоне склона. Их там очень трудно разглядеть.

– Он что, правда считает, что я буду стрелять лучше, чем они?

– Конечно, – улыбнулся я. – Он же сказал, что у тебя обалденная пластика и потрясающие данные. Если будешь упорно тренироваться – станешь чемпионкой.

– А Анатолий Викторович – хороший тренер?

– Очень хороший. Он хороший тренер и отличный стрелок. Он был чемпионом Европы и занял четвертое место на Олимпийских играх. А его ученик стал олимпийским чемпионом.

– Да-а-а? – протянула Дана с восхищением. – Честно?

– Зачем мне врать? Ты у него сама спроси, он тебе скажет. Или посмотри в Интернете, там есть эти сведения.

Я действительно не врал. И если совсем откровенно, то именно из Интернета я все это и узнал про тренера Николаева.

– Офигеть можно. Папа мне говорил, что у меня будет самый лучший тренер, но я не думала, что такой знаменитый. А с виду и не скажешь.

– Чего не скажешь? – не понял я.

– Ну, что он такой… Чемпион и все такое. Он такой добрый, спокойный.

Я рассмеялся.

– Что ж, по-твоему, чемпионы должны быть злые и нервные?

– Но они же все время в напряжении, борьба, конкуренция и все такое. Соревнования.

– Соревнования, Дана, это в первую очередь спокойствие и выдержка. Нервные и злые всегда проигрывают, запомни.

Я собирался начать очередную лекцию на тему спортивной психологии, когда прямо над ухом раздалось:

– Пашка! Фролов! Ты?! Живой?!

Обернувшись, я увидел Стаса, завсегдатая платных боев, постоянно делавшего ставки на меня.

– А мне сказали, что ты разбился на машине, – продолжал бушевать Стас. – Наврали, что ли?

– Разбился, – подтвердил я. – Но, как видишь, не окончательно.

Я встал, и мы со Стасом вышли в галерею, соединяющую ресторан с помещением ресепшена.

– Слушай, ты что, на малолеток переключился?

Стас никогда не был образцом деликатности, как, впрочем, и все те, в компании кого я привык проводить время. Мне не хотелось рассказывать, что и как, а к вранью я не приготовился, потому что не ожидал в такую рань встретить в клубе знакомых, поэтому промолчал, а мой приятель между тем продолжал:

– Нет, я всегда знал, что ты тащишься от пышных телочек, но чтобы до такой степени! Она же тонны полторы весит, не меньше. Ей хоть восемнадцать-то есть?

– Слушай, заткнись, а? – миролюбиво предложил я. – Чего ты лезешь?

Никакого более вразумительного ответа у меня на тот момент не нашлось. Но, как оказалось, Стас им вполне удовлетворился.

– И где ты сейчас? Выступаешь где-нибудь?

– Нет, – я жестом указал на ногу, – пока долечиваюсь.

– А, ну ладно. – Его интерес ко мне моментально угас.

Ну понятное дело, что с меня взять, если нельзя делать на меня ставки. Услышав, что я нигде не выступаю, Стас как-то быстро свернул разговор и распрощался со мной, и, хотя мы оба вернулись в ресторан, он сел за столик подальше от нас с Даной. В тот момент, когда мне принесли счет, я поймал его взгляд и со злорадным чувством протянул официантке кредитную карту. Пусть видит. Пусть знает, что у меня все в порядке. Рано меня похоронили.

Наверное, кое-что из прочувствованного было написано на моем лице, потому что Дана спросила:

– Он вас расстроил?

– Кто? – нахмурился я.

– Этот ваш знакомый, с которым вы выходили. Он сказал что-то неприятное?

И я решил не врать. Пусть девочка знает, что тягостные чувства бывают не у нее одной.

– Да, он меня очень обидел. Во-первых, он считал, что я давно умер, а слышать такое не очень-то приятно. Во-вторых, он дал понять, что я ему неинтересен, потому что он не может делать на мне деньги. И это тоже не очень приятно. Ну что, пойдем? Нам пора ехать, а то из графика выбьемся, и твой папа будет меня ругать.

Дана послушно поднялась, и я подал ей куртку. Нет, ей-богу, я ничего такого в виду не имел, просто какие-то крохи приличных манер родителям все-таки удалось мне привить. Что может быть естественнее, чем подать даме пальто? Я сделал это не думая, совершенно автоматически. Но Дане, по-видимому, никто никогда не помогал одеваться, и она растерялась. Я стоял, держа в руках ее куртку, а она стояла передо мной и не знала, что с этим делать. А Стас сидел через несколько столиков от нас и со злорадной ухмылкой наблюдал за нами. Совершенно дурацкая ситуация.

– Повернись ко мне спиной, – едва разжимая губы, прошептал я, – я помогу тебе надеть куртку. Так положено. Мы в приличном обществе. Дама не должна надевать куртку сама, если с ней мужчина.

С надеванием куртки мы с грехом пополам справились, хотя попасть в рукава Дане с первой попытки не удалось. Едва мы вышли из здания, как на нее снова напал колотун: народу прибавилось, и теперь ей предстояло пройти метров триста до парковки отнюдь не по пустым аллеям, как рано утром. Для препирательств не было ни времени, ни возможности, ибо я понимал, что Стас наверняка смотрит в окно, оценивая мой выбор и прикидывая, есть моей даме восемнадцать или все-таки нет и сколько она весит. Дана же стояла, как примороженная к крыльцу, и не делала ни шагу. Прихватив правой рукой свою палку покрепче, для устойчивости, левой я ухватил Дану и, снова прижав к себе ее локоть, буквально стащил с крыльца.

– Пойдем походим минут десять, – сказал я приказным тоном.

– Зачем?

Голосок слабенький, еле слышный. Господи, как же она боится, бедняжка! Еще бы, давно она не ходила белым днем по улицам, среди чужих людей.

– Подышим. Нам сейчас придется в машине как минимум полтора часа провести, а то и все два, если пробки. И вообще, когда расстроен чем-нибудь – очень полезно походить по воздуху. Тем более погода такая замечательная. Ты солнца небось сто лет не видела.

Я говорил и упорно тащил Дану за собой. Пройдя метров двадцать, она убедилась, что никто не оборачивается нам вслед, не смеется и вообще народ никак не реагирует на ее полноту, и зашагала чуть увереннее. Но я вел ее не абы куда, а к лошадям. В клубе, помимо всяческих стрелковых радостей, была конюшня и инструкторы для любителей конного спорта. Если я хоть что-нибудь понимаю в девичьей психологии, это должно было сработать безотказно.

– Смотри, – я показал ей девочку лет восьми, едущую верхом на лошади, которую вел тренер. – Не хочешь попробовать?

– Да вы что! Я свалюсь сразу же. И вообще, она меня не выдержит.

– Что за бред! – я искренне рассмеялся. – Ты что же думаешь, средневековый рыцарь в металлических доспехах и с оружием весил меньше тебя, что ли? И не мечтай. И почему ты должна свалиться? Смотри, какая девочка маленькая катается – и ничего, не падает. Помнишь, Юля показывала фотографии, как она на лошади катается? Я тогда еще подумал, что у тебя должно получиться.

– И я буду, как Юля? – робко спросила Дана, замедляя шаг, чтобы внимательнее присмотреться к маленькой наезднице.

– Да лучше ты будешь! Ты будешь в сто, в тысячу раз лучше, чем твоя Юля! Почему ты должна быть «как Юля»? Зачем тебе на нее равняться? Она далеко не самая красивая девочка на свете, можешь мне поверить. Ты не Юля, ты – Богдана, и ты будешь сама по себе, такая, какая есть. Замечательная. Умная. Добрая. Красивая. Чемпионка по стрельбе и верховой езде.

– Да ну вас. – Она улыбнулась, кажется, впервые за это утро. – Что вы, издеваетесь, что ли? Какая из меня чемпионка по верховой езде?

– Обыкновенная. Ты похудеешь немножко, потренируешься – и будешь тем, кем захочешь быть. Не захочешь быть чемпионкой – не будешь. Ты кем хочешь быть, кстати?

– Искусствоведом, как тетя Муза.

– Значит, будешь искусствоведом.

– А почему вы сказали, что я похудею немножко? – вдруг озабоченно спросила Дана. – Вы же обещали, что… ну, много.

– Ты похудеешь на столько, на сколько сама захочешь, все в твоих руках. Просто для того, чтобы садиться на лошадь, тебе надо сбросить совсем немножко, и дело тут не в лошади, а в тебе самой. Лошадь высокая, ты сама видишь, и, чтобы сесть в седло, надо сделать определенное движение, которое у тебя пока не получится. Если ты готова начать заниматься верховой ездой, мы будем дома делать специальные упражнения, чтобы укрепить нужные мышцы.

Мне казалось, я ее почти уговорил, и сама идея показалась мне просто блестящей, но в этот момент выяснилось, что не мы одни смотрим на девочку и лошадь. Рядом с входом в конюшню стояла пара – по-видимому, родители, а по меньшей мере человек пять остановились на аллее и тоже с умилением рассматривали юную амазонку.

– Нет, – решительно сказала Дана, – я не буду кататься верхом.

Мне и так было понятно почему, но я на всякий случай спросил.

– Смотреть будут. И смеяться надо мной. Поедем домой, ну пожалуйста.

Когда мы садились в машину, я краем глаза углядел все того же Стаса, вытаскивавшего из своего «Форда» ружье в кожаном чехле. Вот и замечательно, пусть видит, на какой машине я приехал. Пусть знает, что я в полном шоколаде.

Весь обратный путь Дана проспала, привалившись к моему плечу. Еще бы, столько свежего воздуха с непривычки! Кислород – превосходное снотворное, это всем известно. Да еще переволновалась, перепсиховала, наревелась – короче, полный комплект, необходимый для крепкого здорового сна. А вот я не спал и предавался невеселым размышлениям о собственной репутации в глазах знакомых. Стас, конечно, сегодня же сообщит всем, кому сможет, не только о том, что я жив, но и о том, что я спутался с малолеткой, да не с Лолитой какой-нибудь (что было бы если не простительно, то хотя бы понятно), а с ужасающе толстой, некрасивой девицей. Ну что мне теперь, всем подряд объяснять, в каком бедственном положении я оказался из-за аварии и из-за коварства своей возлюбленной? И что именно из-за этого я взялся за совершенно непрестижную работу домашнего тренера, да еще не при спортивно одаренном подростке, а при толстой девочке, которой надо худеть? Засмеют. Жалеть будут. Не сочувствовать, а именно жалеть, как бездомного калеку, которому и в голову никому не придет реально помочь чем-нибудь и мимо которого стараются пройти побыстрее, чтобы его страдальческий вид не превратился в немой укор твоей сытой и беззаботной жизни. По поводу моей якобы связи с малолеткой станут отпускать сальные шуточки. Одним словом, ничего хорошего. И как меня угораздило так лопухнуться со Стасом? Я ведь знал, что мои знакомые ездят в этот клуб, сам вместе с ними приезжал туда, так почему же я совершенно не подумал о возможности столкнуться с кем-нибудь из них? Почему не приготовил заранее красивую легенду?
* * *
Мы стали жить по новому графику, и я повеселел. Все-таки не так скучно, да и движение вперед наметилось отчетливо. К концу первого месяца ушли три с половиной килограмма, и хотя Дана по-прежнему закрывала глаза, вставая на весы, она проявляла к оглашаемым мною цифрам ежедневного «минуса» живейший интерес. К тому же она оказалась действительно способной ученицей и делала быстрые успехи в спортинге. Каждый раз дорога в клуб проходила в условиях, приближенных к боевым: Дана сидела в машине, напрягшаяся и молчаливая, хрустела пальцами и буквально в клочья разрывала носовые платки, из машины в клубе выходила после длительных уговоров, а по окончании тренировки и кормления стремилась побыстрее уехать. Но! С каждым разом уговоров требовалось все меньше, а прогулка, которую я заставлял ее делать перед обратной дорогой, становилась хоть на минутку, но длиннее. Одним словом, успехи были налицо. Даже мои горестные похороны собственной репутации как-то подзабылись. Сперва я решил, что если встречу еще кого-нибудь, то скажу, что Дана – младшая сестра моей нынешней подружки. Или что она моя собственная сестра, например троюродная. Или что я работаю в крупной фирме в службе безопасности и Дана – дочь моего шефа или даже самого хозяина, которую мне доверили сопровождать на тренировки. Короче, варианты были, но все они спотыкались об один и тот же камень: как быть, если об этом заговорят при Дане? Обман сразу же раскроется. Но это не самое страшное. Страшно другое: Дана поймет, что я соврал, потому что стесняюсь говорить правду, и ее искалеченное сознание повернет это таким образом, что я стесняюсь не своего статуса, а конкретно ее, Дану Руденко, потому что она безобразно толстая и неуклюжая. И все мои старания пойдут псу под хвост.

Мы ездили в клуб, и поскольку никого из знакомых я пока больше не встречал, то и усилия по придумыванию легенды быстро сошли на нет. Однако расслабился я рановато. Нашлись среди людей, знавших меня, такие, которые зачем-то встали рано и приехали стрелять к десяти утра.

Ко второму столкновению я оказался готов если не материально (в том смысле, что не имел в запасе легенды), то морально, решив из неприятной ситуации извлечь максимум пользы хотя бы для Даны. И когда во время завтрака в ресторане ко мне подошли двое из моей бывшей тусы, я не стал уходить с ними подальше, чтобы поговорить наедине. Наоборот, я сказал:

– Знакомьтесь, это Богдана.

Ну да, я садист. Сам знаю. Но знаю и другое: без боли и без травм не бывает результата. Хочешь чего-то добиться – будь готов к тому, что будет больно, страшно и тяжело. Сладкими бывают только пряники, от которых толстеют, а бесплатным – сыр в мышеловке. За все надо платить. И если моя задача состоит в том, чтобы вернуть Дану к полноценной жизни, то платить по счету мы должны вместе, а не я один.

Дана совершенно растерялась, такого поворота она не ожидала и не знала, как себя вести. Ребята гнусно улыбались (или мне казалось, что гнусно?) и в упор смотрели на девочку, видно, успели пообщаться со Стасом, и похабное любопытство так и сочилось из их мерзких глазенок. Странно, я поймал себя на мысли, что раньше очень хорошо к ним относился, они казались мне неглупыми и веселыми парнями, и я с удовольствием проводил время в их компании, а сейчас думал о них такими вот нехорошими словами.

Наконец она пробормотала:

– Здравствуйте.

Я приободрился и решил продолжить:

– А это Алексей и Федор. Алексей, по-моему, ничем не занимается, живет на деньги своего папы. А Федор у нас – катала. Знаешь, Дана, кто такой катала? Это тот, кто умеет мошенничать в картах и зарабатывает деньги тем, что обманывает доверчивых людей. Понимаешь, Дана, человек верит в его порядочность и садится с ним играть, а он обманывает. Ловко так, красиво. Большие бабки гребет.

Короче, меня понесло. Наверное, я был не прав, и в головах у Лешки и Федора никаких гадких мыслей по поводу меня и Даны не было, и обижал я их совершенно незаслуженно. Впрочем, почему обижал? Я же ничего не выдумал, говорил чистую правду. Лешка действительно был мальчиком-мажором, нигде не работал и красиво прожигал родительские денежки, а Федор и в самом деле был каталой. Просто полгода назад, да какие полгода – еще месяц назад мне это казалось нормальным, и я готов был с ними общаться. А сегодня, заметив, как они смотрят на Дану, и вспоминая скабрезные шуточки Стаса, не мог справиться с отвращением. Вероятно, я плохо воспитан и не умею скрывать эмоции и делать хорошую мину. В общем, из дипломатов меня сразу поперли бы.

Но так приятно было смотреть, как вытягиваются у них рожи!

– Ну ты вообще… – только и смог выдавить из себя Лешка. – У тебя что, после аварии крышу снесло?

– Ага, – радостно подтвердил я. – Вот и Богдана тебе подтвердит. Ну-ка скажи, Дана, я похож на психа?

– Да вы что? – От изумления она, похоже, забыла стесняться. – Вы совершенно нормальный.

– Ну вот видите, – я победоносно улыбнулся. – Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Ребята быстренько ретировались, на прощание посоветовав мне лечиться у мозгоправа, а я, попивая свой эспрессо, подсчитывал, скольких зайцев сумел убить одним выстрелом. Во-первых, я заставил Дану принять участие в разговоре с незнакомыми мужчинами. Пусть всего лишь несколькими словами, но все-таки. Во-вторых, я избежал вопросов о том, кто такая Дана и почему я связался с малолеткой. В-третьих, я избавил себя от необходимости врать. В-четвертых, я ускользнул от риска быть разоблаченным и тем самым нанести Дане травму, которую практически невозможно будет потом залечить. И в-пятых, я, похоже, навсегда пресек желание части своих знакомых подходить ко мне здесь, в клубе, и вынуждать снова убивать первых четырех зайцев. В итоге выстрел удался на славу и принес мне чувство, как говорили во времена моего детства, глубокого удовлетворения.

От анализа результатов охоты меня оторвал робкий голос Даны:

– Это ваши друзья?

– Да что ты! Разве я стал бы с друзьями так разговаривать?

– Значит, они – ваши враги?

– Ну какие у меня могут быть враги, Дана?

– Тогда кто они вам?

Действительно, кто они мне, эти Лешка и Федор? Зачем они мне? Почему я так рвусь вернуться туда, где все сплошь такие вот Лешки и полукриминальные Федоры?

– Так, никто. Просто знакомые.

– Они сделали вам что-то плохое?

Ну конечно, я должен как-то объяснить Дане свою хамскую выходку. Но как объяснить, почему я сорвался? Где найти слова?

– Понимаешь, Дана, есть люди, которые считают, что деньги надо заработать, а есть другие люди, которые думают, что деньги нужно просто иметь. Не имеет значения, откуда они берутся, важно, чтобы они были и их можно было тратить. И эти вторые люди очень не любят первых, они их презирают и считают недоумками и слабаками. Они вообще презирают всех, кто работает, и уважают только тех, кто тратит. А первые люди, соответственно, не любят вторых. Такое вот неразрешимое противоречие. Я работаю, они – нет, поэтому они не любят меня, а я не люблю их.

– Тогда зачем они к вам подошли, если они вас не любят?

Ну вот, пожалуйста, дообъяснялся. Я ведь и раньше зарабатывал деньги собственными потом и кровью, бои без правил бескровными не бывают, но недостатка в неработающих приятелях не было никогда. Если бы я сказал, что они меня недолюбливали, я бы соврал. Просто есть разные работы, и в клубной тусовке это очень четко разделяют. Биржевой брокер – одна песня, а домашний тренер – совсем другая. Но этого я Дане объяснять не стану.

– Так просто, – я пожал плечами, – поздороваться.
* * *
Прошло еще несколько дней, и когда я в очередной раз привел Дану к дяде, Владимир попросил меня зайти. Его жены Музы дома не было, и он провел меня на кухню и предложил чаю.

– Сделай описание «Крытой повозки на узкой тропе» Коллинза, тетя Муза тебе оставила альбом, – сказал он Дане.

Девочка кивнула и скрылась в комнате.

– Я не понял, что она должна сделать? – спросил я.

– Описать картину. Дана хочет быть искусствоведом, и Муза понемногу приобщает ее к профессии.

Володя налил мне чай, как и в прошлый раз, в красивую чашку, сам же прихлебывал давно остывшее пойло из огромной керамической бадьи. Странные все-таки у него привычки.

– Как дела у Даны? Есть успехи?

Успехи, безусловно, были, и я с удовольствием о них поведал. Володя внимательно слушал, кивал и то и дело вставлял:

– Ну да, ну да, Дана мне говорила.

Я не понимал, зачем он у меня спрашивает, если Дана и так все ему рассказывает. В какой-то момент я не выдержал и сердито спросил:

– Чего ты спрашиваешь, если сам все знаешь?

– У Даны свой взгляд, у тебя – свой. Она не может быть объективной.

– А я, выходит, могу?

– И ты не можешь. И я не могу. Мы все смотрим на ситуацию с разных сторон. Но если соединить три наших взгляда, то получится более или менее приближенная к истине картина.

– А сколько взглядов нужно, чтобы полностью приблизиться к этой самой истине? – пошутил я.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Нисколько. Истина недостижима в принципе, если говорить об истине в полном объеме. К ней можно только приблизиться. Ты что, не проходил этого в школе?

– Скорее, это в школе прошло мимо меня. Ну и что ты понял, соединив три наших взгляда?

– Что Дане повезло с тобой, – улыбнулся Володя. – Я только не понял, три с половиной килограмма за месяц – это много или мало?

– Вообще-то мало, могло бы быть и больше.

– Тогда почему не больше? Дана что-то нарушает? Или тебе что-то мешает?

– Если терять вес слишком быстро, это опасно для здоровья. Например, почка может опуститься, сердце засбоит от нагрузок, и вообще всякие неприятности начнутся. В принципе я элементарно мог бы сделать килограммов шесть в минусе, но, если здоровье Даны пострадает, меня уволят. В общем, я пока побаиваюсь рисковать. Дальше посмотрим, как будет. Чтобы сжигать жир, нужно набирать объем нагрузок, а Дана совсем нетренированная, и я боюсь ее нагружать, мы входим в режим постепенно, медленно. Например, она двадцать минут ходит, потом десять минут отдыхает, потом снова ходит. И на велоэргометре так же, с перерывами. В общем, если мы занимаемся два часа, то не надо думать, что все два часа она работает как лошадь. Половину времени она отдыхает, чтобы пульс и давление пришли в норму, иначе рискованно.

– Нет-нет, – он замахал руками, – рисковать не надо ни в коем случае, здоровье дороже. Скажи мне, сколько, по твоим расчетам, тебе придется заниматься с ней? Год? Два?

– Не знаю, как фишка ляжет. Смотря каких кондиций она хочет достичь. Лично я считаю, что ей вполне достаточно сбросить килограммов двадцать пять, на это и года хватит. Но она же вбила себе в голову, что хочет быть, как Юля! А это может вообще никогда не получиться. У них разное сложение, разный тип. У Юли высокий рост, тонкая кость, узкие бедра, она весит килограммов, наверное, пятьдесят. Чтобы стать такой, как она, Дане нужно избавиться от сорока пяти килограммов, то есть фактически вдвое уменьшить свой вес. Это очень трудно. А в ее возрасте – даже опасно, если стараться уложиться в сжатые сроки.

– Я понял, – кивнул Владимир. – Знаешь, я хотел сказать тебе «спасибо» за твой разговор с Даной.

– Какой? – удивился я.

– Когда вы смотрели, как девочка на лошади катается. Не удивляйся ты так, – он лучезарно улыбнулся, – Дана мне все рассказывает, так что я полностью в курсе. Ты совершенно прав, нужно пресекать ее стремление быть «как кто-то», в данном случае – как Юля или еще какая-нибудь стройная красавица. Быть на кого-то похожим означает пожертвовать своей индивидуальностью, неповторимостью. Это глупо и неправильно, это полное неуважение к себе, пренебрежение к собственной личности, а мы с тобой договорились, что Дане, наоборот, нужно прививать чувство любви и уважения к себе самой, к такой, какая она есть. Потому что на самом деле она чудесная. Правда?

– Ну да, – неуверенно согласился я.

Володю опять понесло в дебри туманной зауми, и я не очень отчетливо понимал, чего он хочет и о чем говорит. Видимо, выражение тупой скуки проступило на моей роже, потому что он вдруг запнулся и внимательно посмотрел на меня.

– Тебе непонятно то, о чем я говорю?

– Если честно, то нет, – признался я.

– Но ведь ты все делаешь в точном соответствии с моими словами. Ты все делаешь правильно, умно. Я был уверен, что ты все понимаешь.

– Да нет, – рассмеялся я, – наверное, это чисто интуитивно получается. Ну, просто я так чувствую.

– Поня-ятно, – задумчиво протянул он. – Ты случаем не голоден? Может, поедим чего-нибудь? Муза еще не скоро вернется, давай сами сообразим перекусить. Ты как?

Насчет перекусить я всегда с удовольствием, на аппетит не жалуюсь. Мы вдвоем быстренько соорудили нехитрый ужин, состоящий из разжаренной на сковороде отварной картошки, залитой яйцами. Момент показался мне благоприятным, и, хотя Нана Ким к тому времени почти окончательно отстала от меня, поняв, что толку от моих изысканий все равно никакого нет, я все-таки решил завести разговор на интересующую меня тему.

– Володя, а почему твой брат живет в городе? Люди с такими деньгами обычно строятся в Подмосковье, особняками обзаводятся.

– Потому что жизнь за городом ведет к неправильному воспитанию детей, – спокойно ответил Володя.

Вот это завороты! В первый раз слышу такую бредятину.

– Это почему же?

– Да потому, что в Подмосковье инфраструктура пока не развита, и вся жизнь все равно протекает в городе. Гимназия, в которой учился Тарас, – в Москве, гимназия Даны – тоже, работа Михаила, Юлькин институт, салоны, в которые без конца ездит Лариса, всякие там косметологи и фитнесы, мамины театры и концерты – все в Москве. Это означает, что всех нужно обеспечить машинами и водителями. Ну, мама и Лариса – ладно, это святое, но дети? И Тарас, пока в Англию не уехал, и Дануська, когда еще выходила из дома, оба ездили в свои школы на метро. И Юлька в институт на метро ездит. И это правильно. Они пока еще ничего не сделали в жизни такого, чтобы разъезжать на машинах с водителями. Они эти машины не заработали и не заслужили. Человек должен с детства точно понимать свое место в социальной иерархии и принципы построения этой самой иерархии, потому как неточное или неправильное понимание впоследствии помешает его адекватной адаптации в социуме.

Ну вот, начиналось все так хорошо, все слова были понятны, а теперь его снова занесло. Однако общий смысл я все-таки уловил и немало подивился тому, что, оказывается, папаня – человек с педагогическими понятиями. А не скажешь… Скорее всего, это бабкины идеи, она же школами руководила. Подумать только, такой крутой бизнесмен – и полностью у старой матери под каблуком. Обхохочешься! Наверное, поэтому Лариса так не любит свою свекровь. Я не великий человековед, но даже мне это заметно.

– Мне показалось, что Лариса Анатольевна этим не очень довольна, – осторожно поделился я своими наблюдениями.

– Конечно, – усмехнулся Володя. – Не очень – это еще мягко сказано. Она же прекрасно знает, сколько денег у ее мужа, и хочет жить так же, как все богатые дамы. Большой дом с бассейном, участок с садом, прислуги немерено и так далее. А у нее городская квартира и одна домработница. Фи!

Он смешно наморщил нос и фыркнул.

– Лариса моего брата постоянно за это пилит, – продолжал он, – а мама его защищает, она полностью разделяет его позицию.

– Наверное, Лариса Анатольевна вашу мать за это не любит?

– Терпеть не может, – весело согласился он. – И Мишка это прекрасно знает. Вот и мечется между матерью и женой. Но сделал все равно так, как хотела мать, а не так, как хочет Лариса. Знаешь, что забавно? Большинство наших проблем выросло из совковой жизни. Улавливаешь?

– Нет. «Совок»-то тут при чем? И вообще, это когда было? Сто лет назад.

– И даже больше, – кивнул Володя. – Еще Булгаков в тридцатые годы написал, что нас квартирный вопрос испортил. Ни в одной приличной стране не существует проблемы выбора между родителями и супругами. То есть эта проблема может иметь место в единичном случае, а у нас-то она была массовой. И осталась таковой. На Западе человек оканчивает школу, уезжает учиться дальше или работать – и все, он больше никогда не живет с родителями, он живет один или делит жилье с друзьями, потом обзаводится собственной семьей и, выбирая мужа или жену, никогда не думает о том, как его избранник или избранница уживется с его родителями на одной кухне. Они просто никогда не окажутся на одной кухне в качестве двух равноправных хозяев. Или неравноправных. Они будут ездить друг к другу в гости, но жить вместе не будут никогда. А у нас что происходило? Чтобы отделиться от родителей, надо было иметь огромные связи и возможности, молодые супруги вынуждены были жить с родителями, и крайне редко получалось, чтобы зять с тещей или невестка со свекровью жили душа в душу. Эксклюзивные случаи. Чаще всего начинались трения, взаимное недовольство, вот тебе и необходимость выбора. Мужик должен постоянно думать, на чью сторону встать, кого от кого защищать, жену от мамы или наоборот. И женщины тоже все время выбирали между мамочкой и мужем. А на них, бедных, со всех сторон наседают: «Или я, или он! Или я – или она!» Совковой жизни давно уже нет, а проблема осталась. И мой брат имеет эту проблему по полной программе. Никому даже в голову не приходит вся абсурдность ситуации, никто не пытается с этим бороться. Все привыкли, что проблема есть, и считают ее совершенно естественной и мирятся с ней. А ведь ничего естественного в ней нет, она противна природе, она ненормальна.

– Так как же с ней бороться? – с любопытством спросил я. – У тебя есть рецепт?

Я в этот момент вспомнил, как моя мамуля восприняла одну мою знакомую. А ведь я всерьез собирался жениться на этой девушке. Вот я поимел бы на свою голову геморрой!

– С ней бороться бесполезно. Чтобы проблема не возникала, у родителей и детей должен быть другой менталитет, не такой, как сейчас. Родители должны перестать цепляться за детей и бояться отпустить их от себя, а для этого им надо перестать рассматривать детей как свою собственность, свою неотъемлемую часть.

Это точно. Мама до сих пор требует, чтобы я вернулся, хотя я уже восемь лет живу в Москве. Она так и не примирилась с мыслью, что я не буду больше жить рядом с ней.

– Вся трагедия начинается с мысли: а заведу-ка я себе ребеночка. Чувствуешь нюанс? СЕБЕ. Ну а коль себе, то это – мое, и не моги у меня отнимать. Далее – по тексту.

– Ладно, а дети? Ты сказал, что у детей тоже должен быть другой менталитет.

Эта часть меня интересовала куда больше.

– А дети должны понять, что не обязаны угождать родителям и оправдывать их ожидания. Человек не может и не должен ломать собственную жизнь в угоду родителям. Супруг – это твое будущее, потому что в семье появляются дети, а дети – это движение вперед. Выбирая между родителями и супругами, следует выбирать будущее. Это же элементарно! Но почему-то мало кто это понимает.

Звучало все замечательно, но как это применить на практике? Все-таки с учеными нельзя иметь дело, заболтают вусмерть, умных слов наговорят, а толку – чуть.

Я доел яичницу с картошкой, старательно подобрал остатки желтка кусочком хлеба и снова налил себе чаю. Володя продолжал прихлебывать свое совершенно холодное неизвестно что. Не понимаю, как можно это пить? Холодный сладкий чай. Бр-р-р!

– Паша, а что ты будешь делать потом?

Вопрос застал меня врасплох, и вообще я его как-то плохо понял. Когда это – потом? Когда чай допью, что ли?

– Я имею в виду: когда ты закончишь заниматься с Дануськой. Что ты будешь делать? В профессиональный спорт ты ведь не вернешься, правда?

– Почему это? – возмутился я. – С чего ты взял? Очень даже вернусь. Вот восстановлюсь полностью – и вернусь. Нога уже почти совсем не болит, еще буквально месяц – и я начну тренироваться понемножку, форму набирать.

Володя посмотрел на меня удивленно и немного грустно.

– Паша, не обольщайся. После таких травм в профессиональный спорт не возвращаются. Если врачи пообещали тебе другое – они тебя обманули. Я понимаю, тебе неприятно это слышать, но придется это признать. Тебе нужно будет чем-то заниматься, зарабатывать на жизнь. Чем? Ты об этом думал?

Ну прямо-таки, обманули меня врачи! Много он понимает. Он что, медик? Социолог паршивый. Но не вдаваться же в споры по этому поводу. Лучше сделать вид, что меня это мало волнует. И вообще, я в полном порядке.

– А, – я беззаботно махнул рукой, – прокормлюсь как-нибудь. Буду группы тренировать в школах охранников или еще что-нибудь в этом роде.

Я надеялся, что он отстанет, но не тут-то было. Присосался, как пиявка.

– Или будешь готовить таких же, как ты сам? Бойцов для закрытых клубов?

В его голосе мне послышался некий скепсис. Он что, учить меня вздумал? Братца своего пусть учит, педагог недоделанный. А то у себя на кухне он рассуждать горазд, такой умный, так все знает-понимает, а на деле что получается? У брата проблемы, сам признает, у племянницы проблемы, и что-то я не вижу, чтобы он, такой умный и понимающий, эти проблемы разруливал.

– А хотя бы и так. – Я с вызовом посмотрел на него. – Что в этом плохого? Ладно, Володя, спасибо за ужин, я пойду.

Я решительно поднялся, но он жестом остановил меня:

– Подожди, Паша. Не обижайся на меня, не сердись. Я, конечно, лезу не в свое дело, но… Я вот что хотел тебе сказать. Эти парни, с которыми ты в клубе пособачился…

Ё-моё, ему Дана и об этом донесла! Она что, действительно рассказывает ему ВСЁ? Может, докладывает, сколько раз в туалет сходила?

– Они просто придурки, – сердито буркнул я. – И получили то, что заслужили.

– Не сомневаюсь. Но это твоя прежняя компания. Это тот круг, в котором ты вращался. Ты хочешь в него вернуться? Хочешь общаться с придурками? С богатыми бездельниками и карточными шулерами?

– Там же не все такие. Есть нормальные ребята, – ответил я, не особенно, впрочем, уверенно.

Честно говоря, после той встречи в стрелковом клубе меня начали посещать некоторые сомнения на этот счет.

– Не спорю. Но что-то, я смотрю, у тебя с ними дружбы-то не получается. Или они тебе не особенно нравятся, или – ты уж прости – ты им не особенно нужен.

– Да с чего ты взял?

– Тебе никто никогда не звонит. Или звонят, но редко. Разве не так? Они не ищут тебя, не созваниваются с тобой, не договариваются о встречах. Тебе это ни о чем не говорит?

Он был прав, чего уж скрывать. Но Дана-то, Дана-то какова! Донесла дядюшке даже о том, что мой мобильный молчит, как полудохлая змея. Змеи и живые-то не особенно шумные, а уж полудохлые… А она, оказывается, наблюдательная девчонка. Браво!

Однако слушать все это было совершенно не по кайфу.

– Не пойму я, к чему ты клонишь. К чему весь этот базар? Чего тебе дались мои друзья? – я с трудом скрывал злость.

– Да в том и дело, что нет у тебя никаких друзей, – спокойно ответил он. – Паш, пойми: это не твоя тусовка. Это не твоя жизнь. Это не твои люди. Поэтому и не ищет тебя никто, поэтому и друзей нет.

Я обалдел настолько, что машинально налил себе еще чаю. Ну что ж, раз налил – придется выпить. Его слова вогнали меня в ступор полного непонимания.

– А какая связь? – только и спросил я. – Какое отношение одно имеет к другому?

– Самое прямое. Вот смотри, я объясню. К каждому делу имеют склонности люди определенного склада ума и характера. Хирург – это один тип личности, театральный актер – совершенно другой. То же самое относится и к образу жизни. Жизнь отшельников ведут люди одного типа, жизнь активную и светскую – совсем другие люди. Это понятно?

– Ну.

– Но есть еще и такое понятие, как предназначение. Если человек понял свое предназначение и ему следует, то есть с удовольствием занимается тем, что ему на роду написано, то рядом с ним всегда будут находиться люди, занимающиеся таким же делом и поэтому похожие на него по менталитету, с похожим характером, с такими же жизненными ценностями и установками. С такими людьми ему легко и комфортно, с ними быстро находится общий язык и завязываются отношения, которые не порвутся только из-за того, что он угодил в больницу на полгода и временно выпал из профессии. Если твоя болезнь привела к разрыву и утрате связей, значит, это не те связи, которые тебе нужны, и, значит, ты общался не с теми людьми и жил не той жизнью. Теперь понятно?

Ого! Вот уже и до предназначения дошли. Мистикой запахло. Что дальше? Да он просто ненормальный! Господи, я-то, дурак, собрался было на него обижаться, а он – обыкновенный псих, свернутый на предсказаниях, предназначениях и прочей ерунде. Ну и семейка! Я уж обрадовался, что хоть один нормальный человек в ней есть, но, видать, ошибся.

– Слушай, – вполне мирно произнес я, – не морочь мне голову, а? Я в предназначения не верю, я вообще крутой атеист. И мне нравится та жизнь, которой я жил до аварии. Мне нравится ходить по пафосным местам, проводить время с денежными мальчиками, ездить на дорогой машинке и крутить с красивыми девками. Мне нравится, ты понял? Правда, для всего этого надо что-то собой представлять и иметь достаточно денег. Пока я работаю у твоего братца, я ничего собой не представляю, но настанет время – и я вернусь в эту жизнь, чего бы мне это ни стоило. Я в нее вернусь, слышишь? И не надо мне петь про предназначение, я сам про себя все знаю.

Володя некоторое время молчал, водя пальцем по черенку мельхиоровой чайной ложечки, потом поднял на меня очень серьезные глаза.

– У тебя ничего не выйдет.