1 2 3 4 5 6 7 8 

Спустившись с крыльца, она села в машину, но до шоссе не доехала, остановившись у коттеджа номер 12. Все семейство Якимовых было в сборе. Женя в присутствии супруги смущался, казалось, еще больше. Янина Борисовна, или просто Яна, как назвал ее Саша Каменский, подавляла мужа полностью. Ее действительно было много. Но это было только первым впечатлением, и, как часто случается, впечатлением неверным. Очень скоро Настя заметила, что взгляд Янины, когда она смотрит на своего невысокого невзрачного супруга, становится нежным и любящим, и, несмотря на громкий голос и уверенный тон, дама-бизнесменша ни разу не позволила себе ни одного пренебрежительного слова или жеста в адрес отца своих детей.

Настя вспомнила, как охарактеризовал Янину Борисовну ее брат. Красотка, но всего много. Рост, голос, шевелюра. Да, все правда. Красивое яркое лицо с правильными чертами и чистой гладкой кожей, крупное полное тело, густые вьющиеся волосы, в беспорядке рассыпанные по плечам и закрывающие лопатки. Встретила она Настю настороженно, но изо всех сил изображала приветливость.

– Проходите, пожалуйста, проходите, – говорила она. – Мне Женя рассказывал о вас, да и дети тоже.

Сам Якимов топтался рядом, то и дело посматривая на жену с откровенным испугом. Насте стало смешно. Да она же ревнует! Господи, она действительно любит Женю и оттого с подозрением воспринимает невесть откуда взявшуюся женщину, которая мало того, что, оказывается, знакома с ее мужем, так еще и является в их дом в отсутствие хозяйки. Забавная парочка.

– Я на минуту, – сказала Настя, решительно отказавшись проходить дальше прихожей, заставленной велосипедами и еще не убранными после зимнего сезона лыжами. – Помните, я говорила, что наша фирма собирается заняться страхованием индивидуальных жилых строений? Так вот, мои руководители наконец созрели, и в этой связи у меня к вам просьба. Не могли бы вы, если вас это не затруднит, поспрашивать у ваших соседей, кто из них хотел бы застраховать дом. Я ведь здесь никого не знаю, кроме вас и Соловьева, а Володя ни с кем не общается.

Настя ожидала, что Янина сама ответит за мужа: конечно, Женя спросит. Но Якимова промолчала и вопросительно посмотрела на него.

– А что конкретно я должен говорить? – неуверенно промямлил тот.

– Наши представители приедут, осмотрят дом, сделают оценку строения и имущества, установят сигнализацию и составят договор. После внесения первого страхового взноса наша фирма берет на себя полную материальную ответственность за сохранность дома. Если из двадцати коттеджей в результате окажутся застрахованными больше половины, то фирма за свой счет организует вокруг «Мечты» круглосуточную охрану. Правда, страховые взносы предполагаются довольно высокими, но мы – люди серьезные, если уж беремся за дело, то и делаем как следует, на совесть. Так как, Женя, спросите?

– Спрошу, – кивнул Якимов.

– Как ты думаешь, может, нам подать пример остальным? – вдруг сказала Янина.

Настя по достоинству оценила этот жест. Якимова не заявила о своем желании застраховать дом, а сделала вид, что советуется с мужем. А может, и не сделала вид, а на самом деле советуется. Настя все больше проникалась симпатией к этой паре.

– Хорошая мысль, – оживился Женя. – Мы – первые, ладно? Я, конечно, буду спрашивать у соседей, как только человека три-четыре желающих наберется, так и присылайте своих людей.

От Якимовых Настя вышла вполне удовлетворенной. Ее совершенно не интересовали жильцы, которые захотят страховать свой дом. Ей были нужны те, кто откажется от страховки и охраны. Потому что среди них будут люди, которые по тем или иным причинам не захотят, чтобы в дом пришли посторонние и начали его осматривать вплоть до подсобных помещений и подвалов. Как знать, не связано ли это нежелание с тем, что в доме есть что-то такое, что хозяин хотел бы скрыть от чужих глаз…

Визит к Соловьеву оставил у нее странное ощущение. Словно сошлись на ковре два опытных бойца-чемпиона, долго присматривались друг к другу, вспоминая свои былые поединки и прикидывая, в какой форме сейчас находится противник, готовились к схватке, примерялись, а потом вдруг один из них отлучился на минутку и исчез с поля боя. Без объяснений. А другой, оставшийся, так и не понял, что бой отменяется, расхаживает по ковру, разминается, греет мышцы и в уме составляет план предстоящего поединка. Настя чувствовала себя тем сбежавшим бойцом и никак не могла понять, осуждает она себя или считает, что все нормально.

На всем пути домой она так и не сумела справиться с охватившим ее чувством неловкости и вины.
* * *
В понедельник с утра Гена Свалов принес материалы по оставшимся пунктам проката. Лицо у него было уже не просто брюзгливым, а откровенно злым. Наверное, он собирался в выходные дни заниматься своими делами, зарабатывать деньги, как делает сегодня большинство молодых работников милиции, несмотря на всяческие запреты, приказы и инструкции. А вместо этого вынужден был тратить время на всякую ерунду.

После оперативного совещания Настя взяла свою дискету и отправилась в информационный центр в надежде выпросить возможность поработать на временно свободном компьютере. Место для нее нашлось, и она, разложив перед собой принесенные Сваловым записи, стала вносить в составленные дома таблицы новые данные. Название фильма, адрес пункта проката, фамилия, название, адрес, фамилия, название, адрес… Она работала быстро, мелькали на синем экране белые буквы, пальцы летали над клавиатурой. Такая работа требовала полной сосредоточенности и концентрированного внимания, чтобы ничего не перепутать, записывая очередную фамилию в нужный столбец и на нужной строке. Память у Насти Каменской была отменная, и к тому времени, когда она дошла до сведений из последнего пункта проката, она могла бы с уверенностью сказать, что ни одна фамилия не встретилась ей четырнадцать раз – в связи с четырнадцатью фильмами, копии которых были украдены.

Закончив таблицу, она посмотрела на часы и в ужасе охнула – рабочий день близился к концу. А она, кроме этой злосчастной таблицы, не сделала ни одного полезного дела. А дел этих – море. Утешала только мысль о том, что ничего срочно-пожарного за это время не случилось, иначе Гордеев непременно нашел бы ее здесь.

Настя распечатала таблицу и уныло побрела к себе. В кабинете, несмотря на теплую погоду, было почему-то сыро. Она включила кипятильник, чтобы сделать себе кофе, и только тут почувствовала, как от длительной напряженной работы заболели глаза. Подойдя к окну, Настя стала смотреть на улицу, выполняя рекомендации специалистов по гигиене труда. Ей были видны идущие по Петровке молоденькие девушки в ярких модных брюках и куртках, беззаботные, веселые, пока еще, слава богу, не знающие горя. Ей вспомнился отрывок из прочитанного накануне романа «Клинок», где один из персонажей, озабоченный массой неразрешимых проблем, тоже смотрит в окно и наблюдает за спешащими по своим делам прохожим и «с той тоской, с какой птица, посаженная в клетку, наблюдает за порхающими вокруг бабочками». И снова появилось ощущение чего-то очень знакомого, но неуловимого, как слабый аромат.

Мысли опять переключились на Соловьева. Интересно, ждет ли он ее, скучает ли по ней? И если скучает, то чем вызван его сегодняшний интерес к Насте? Просто скукой одинокого существования, когда каждый новый человек – это новое развлечение? Или он увидел и наконец оценил в ней то, чего не видел и не понимал много лет назад, когда был близок с ней из соображений, не имеющих ничего общего с чувствами? Впрочем, что толку думать об этом. Каким бы ни был ответ, он ничего не меняет ни в ее планах, ни в ее отношении к Володе. Он хороший человек, умный и добрый, но в ее сердце нет для него места. Или все-таки есть?

Впервые за долгое время Анастасия Каменская чувствовала себя в смятении. Она сейчас особенно остро понимала смысл выражения «смутить душу». Душа ее была смущена, ибо, ясно отдавая себе отчет в том, что Владимир Соловьев ей не нужен, она так же ясно осознавала, что что-то притягивает ее. И дело тут не в исчезнувших мальчиках. Ее тянет туда, в его дом, к нему. Но почему? Почему?
* * *
Оксана сладко потянулась и села на диване. Она совсем не стеснялась Вадима и даже не считала нужным вылезать из постели, когда он приходил. Их отношения были до такой степени деловыми, что мысль о чем-либо интимном казалась просто абсурдной. Ложилась она поздно, валялась в постели до полудня, и, если Вадим приходил утром, Оксана продолжала лежать, укрывшись одеялом, а когда вставала и надевала халат, то не просила его отвернуться. Но, надо отдать ему должное, он и не таращился на нее с голодным восторгом, как телохранитель Есипова мускулистый Вовчик, и не делал скользких скабрезных намеков, как Сеня Воронец.

– Ну? Ты уже достаточно проснулась, чтобы вникать? – спросил Вадим, поднося к губам чашку с кофе.

Он пришел полчаса назад, сам сварил себе кофе и сделал бутерброд, объяснив, что только что сменился с дежурства и очень голоден. Оксане нравилось, что он не требует от нее поведения хозяйки дома и никогда ничего не просит сделать или подать. Если ему нужно, вежливо извиняется и делает сам. Правильно, он же не в гости сюда ходит, а вроде как на работу.

– Давай, Вадик, излагай. Я вся внимание.

– Ты слышала про писателя по имени Эд Макбейн?

– Ну… Что-то слышала, но не помню что.

– И, конечно, не читала?

– Нет.

– Так вот, Эд Макбейн – это псевдоним. На самом деле этого человека зовут совсем по-другому. Но у него есть и второй псевдоним, Ивэн Хантер.

– А зачем два? – удивилась Оксана.

– Для сохранения читательского круга. Под псевдонимом Эд Макбейн идет серия о детективах из восемьдесят седьмого полицейского участка, а Хантер пишет книжки более серьезные, с социальной направленностью. Но если какой-то читатель хорошо знает произведения и Макбейна, и Хантера, он без труда сообразит, что это один и тот же человек. Потому что ни один писатель не может выйти за рамки самого себя, понимаешь? Он – цельная личность, со своей системой взглядов и ценностей, со своим литературным языком, с привычными приемами построения фабулы и развития интриги. Он не может быть для одних книжек – таким, а для других – другим. Поэтому пристальный взгляд опытного читателя сразу увидит, что оба автора – суть один. И вот из этого выросла моя очередная идея. Можно устроить среди читателей конкурс. Но для этого нужно, чтобы у издательства были прямые связи с авторами. Не через посредников и агентов, а прямые. Нужно, чтобы издательство получило от одного из авторов разрешение опубликовать его новую вещь под псевдонимом или вообще без указания имени.

– Зачем? – не поняла Оксана.

Она вообще не сразу понимала идеи Вадима. Когда он только начинал рассказывать, она всегда удивлялась, как на этом можно сделать деньги и зачем вообще это нужно. Но по мере того, как он объяснял, что называется, «на пальцах», его замысел приобретал в ее глазах вид простой и логичный. И ей оставалось только удивляться, почему Кирилл Есипов сам до этого не додумался.

– Представь себе, выходит книга в популярной серии, но без указания имени автора. На обложке рядом с логотипом издательства – яркие буквы: «Внимание: конкурс!» Тебе интересно будет взять такую книжку в руки и хотя бы прочитать, что это за конкурс?

– Конечно, – кивнула Оксана. – Всем будет интересно.

– Ну вот. А сзади на обложке дается объяснение. Дескать, перед вами новый роман известного писателя, книги которого выходили и продолжают выходить в данной серии. Но имя этого писателя – тайна. Временно, конечно. Объявляется конкурс среди читателей: кто правильно определит, перу какого автора принадлежит данная вещь. И не просто назовет имя наобум и случайно угадает, а представит мотивированный ответ, то есть укажет, на основании чего он сделал такой вывод. Схожесть литературных приемов, аналогии, повторяющиеся образы или идеи, язык и стиль изложения. Установить разумный срок для присылки ответов, например три-четыре месяца. И разумеется, за три первых места – грандиозные призы. Что сделает заинтересованный читатель?

– А что? – переспросила Оксана.

Она слушала его как завороженная. В такие минуты она даже утрачивала способность самостоятельно соображать, послушно следуя за его объяснениями и доводами.

– Читатель купит книжку просто в надежде на то, что угадает автора сразу и выиграет приз на халяву. Помни, дорогая, любовь к халяве – одна из характерных черт наших с тобой современников. Он не обратит внимания на слова о мотивированном развернутом ответе, самонадеянно решив, что все, что нужно, он сумеет сообразить и сделать только с этой новой книжкой в руках. Значит, первое, что мы тут имеем, – высокую раскупаемость именно этого издания. Идем дальше. Читатель книжку прочитал, репу почесал и понял, что не так все просто. Но в нем уже проснулся азарт. Во-первых, он же купил эту чертову книгу, деньги, можно сказать, вложил. А во-вторых, этот приз у него уже был в кармане, понимаешь? Он в мыслях его уже выиграл. И отдавать ни за что не хочет. И тут его берут сомнения: может, это он такой тупой, а нашлись люди более знающие и конкурс уже давно кто-то выиграл. Значит – что?

– Надо его подбодрить, – неуверенно предположила Оксана.

– Умница. Издательство «Шерхан» покупает немножко рекламного времени или печатного пространства и доводит до сведения своих постоянных читателей, что конкурс пока не выиграл никто. И с учетом этого увеличивает призовой фонд. Если с социологическим опросом твой Есипов затею не провалит, издательство будет иметь более или менее точное представление о контингенте своих читателей и, следовательно, о том, какую прессу они читают и какие передачи по радио слушают. Вот там и нужно размещать рекламу. Итак, наш с тобой любимый читатель, поняв, что шансы у него пока еще есть, начинает… Что, дорогая, он начинает делать?

Тут до нее наконец дошло, что предлагает Вадим. Какой же он все-таки умный! Кирилл, конечно, славный мужичок, но до Вадима ему…

– Он начнет покупать те книжки серии, которых у него нет, – радостно сказала она.

– Ну конечно. Только часть людей покупают все те книги, которые хотят прочесть. Остальные берут почитать у друзей и знакомых. Поэтому читатель кинется перечитывать книги, вышедшие в серии, и обнаружит, что у него дома их – раз-два и обчелся. Попросит у приятеля, а тот или уехал куда-то, или книги эти дал кому-то почитать, или сам надумал в конкурсе поучаствовать. Короче говоря, помается наш гипотетический читатель, помается да и кинется покупать те книжки, которых у него нет. А в продаже-то – только то, что издано недавно. Остальное уже все давно раскуплено. Сообразила?

– Тогда, выходит, под это дело можно сделать допечатку старых изданий, и они хорошо разойдутся, – подхватила Оксана.

За два года, проведенные рядом с Кириллом Есиповым да под руководством изобретательного Вадима, она стала неплохо разбираться в издательских делах. И понимала, что если делать допечатку тиража, не меняя старых выходных данных, то это принесет прибыль, которая укрывается от налогообложения.

– Если ты мою идею одобряешь… Одобряешь? – спросил Вадим.

– Еще бы!

– Тогда вот тебе задание на ближайшее время. Анкету для социологического опроса уже сделали?

– Что ты, Кирилл этих жлобов только в субботу уговорил.

– Но уговорил-таки?

– Вадик, Кирилл – хозяин жизни. Даже если он знает, что не прав, он все равно добьется, чтобы было как он сказал. Куда они денутся!

– Вот и славно. Постарайся вложить в голову своему Есипову, что из опроса нужно выжать все, что можно. В том числе нужно постараться получить информацию о том, где размещать рекламу, чтобы она наверняка дошла до основного круга ваших читателей. Вникла?

– Я поняла, Вадик. Я подумаю, как лучше это сделать.

– Подумай, дорогая, подумай. Нам с тобой нужно еще много работать, чтобы через три года мы с тобой стали достаточно богатыми.

– Как еще долго! – вздохнула Оксана.

– Тому, кто умеет ждать, достается все, – усмехнулся Вадим. – Вспомни, когда все начиналось, мы с тобой говорили о пяти годах. Два из них уже прошло, осталось только три. Не так уж много, если вдуматься. Зато через три года ты сможешь спокойно бросить работу манекенщицы и заняться собой. Завести мужа, рожать детей в любом количестве и есть сладкое, не думая о фигуре. Через три года у тебя будет столько денег, что никакая работа не будет нужна. Ты даже мужа сможешь выбрать по любви, а не по кошельку. Это и есть высшая свобода – свобода выбора. Ради такого и потерпеть можно.

– А ты? – вдруг спросила она.

– Что – я?

– Что ты будешь делать со своей свободой?

– Посмотрим, – усмехнулся Вадим. – Главное – я уйду со службы. С государственной службы, которая держит меня впроголодь и которая сожрала лучшие годы моей жизни. Я этой службе отдал без малого двадцать лет. Еще немножко отдам – и все, хватит. Потом я уже буду только брать. Я думаю, это будет справедливо.

Закрыв за ним дверь, Оксана приняла душ и с отвращением взялась за завтрак. Она любила вкусно поесть, и необходимость соблюдать диету постоянно раздражала. Овсяные хлопья и морковь – для кожи, укроп и петрушка – против отеков, помидоры и огурцы – потому что в них мало калорий. А ей хотелось жареного мяса с картошкой и квашеной капустой и знаменитого маминого украинского борща, наваристого и обжигающего, с перцем и плавающими на поверхности кусочками сала. И еще торт, бисквитно-кремовый. Кто-то когда-то сказал Оксане, что у нее плебейский вкус, мол, если и любить торты, то типа «Полета» – безе с орехами. Но она не любила безе, она хотела простой квадратный торт из своего обыкновенного советского детства, торт, в котором на толстом желтом бисквите лежали жирные разноцветные розочки из масляного крема. Может, конечно, это и плебейство, но Оксана любила вспоминать свое детство, которое было у нее очень счастливым и добрым, наполненным лаской и родительским теплом, и все, что было с этими годами связано, было ей дорого, даже если это и не очень аристократично. Ну и пусть. Прав Вадим, надо заработать побольше денег и жить так, как хочется, а не ломать себя каждый день и каждый час изнурительными диетами, каторжной работой и близостью с нелюбимым, хотя и симпатичным мужчиной.

«Не вздумай изменять своему Есипову, – неоднократно предупреждал ее Вадим. – Потерпи. Если он тебя поймает с другим мужиком, вся наша затея полетит псу под хвост. Я-то найду, кого ему подставить, если он тебя выгонит, а вот ты останешься без навара».

И Оксана терпела, потому что почти сразу же усвоила: Вадим всегда прав. Как клиент в магазине. Если что не так – она не получит денег. А со временем, когда идеи, подсказанные Вадимом и донесенные в той или иной форме до Кирилла, давали результат, она убеждалась в его правоте еще сильнее.

«А как ты будешь отбирать у них деньги?» – иногда спрашивала она.

Но ответ обычно бывал туманным и расплывчатым. И только один раз Вадим сказал хоть что-то определенное.

«Я хочу, чтобы они стали богатыми. Но за счет незаконной прибыли. И когда они станут крупнейшим и самым мощным издательством, когда доходы их станут поистине фантастическими, я потребую участия в прибылях. Они не смогут отказаться, потому что на каждый их незаконный рубль у меня есть документы. И с этими документами все руководители «Шерхана» пойдут по миру, если не захотят делиться».

«А вдруг они перестанут делать левые тиражи? Чем ты тогда будешь припирать их к стенке?»

«Во-первых, не перестанут. Вор не может остановиться. Это как болезнь. Деньги развращают, к ним привыкаешь, как к наркотику, и со временем требуется все больше и больше».

«А во-вторых?»

Вадим усмехнулся и тихонько щелкнул Оксану по носу.

«А про во-вторых тебе знать не обязательно. Спать плохо будешь».

Она тогда не «зависла» над этими словами, но запомнила.
* * *
От фамилий рябило в глазах. Это был один из тех моментов, когда Настя проклинала себя за неудачно выдвинутую версию, но уже не могла остановиться, не доведя дела до конца. Чем дольше она сидела, склонившись над огромной таблицей, тем больше убеждалась, что этот путь поиска вора-кинолюбителя бесперспективен. Но бросить начатое на полдороге было не в ее характере.

В кабинете уже не продохнуть от сигаретного дыма, а от бесчисленных чашек кофе на языке появился стойкий горьковатый привкус, но она все равно сидела, вперив усталые и воспаленные глаза в расстеленную на столе безразмерную таблицу, снова и снова вычитывая фамилии тех, кто брал кассеты в «дешевых» пунктах проката. Иногда ей казалось, что она увидела, даже скорее почувствовала, нечто неуловимое, какую-то закономерность, но, как только пыталась сосредоточиться на этом, ощущение исчезало. Ни одна фамилия не повторялась во всех четырнадцати столбцах. И даже не было такой фамилии, которая повторилась хотя бы десять раз. Если ее предположение все-таки верно и вор действительно до кражи брал все четырнадцать фильмов напрокат, то теперь совершенно очевидно, что свою настоящую фамилию он не называл. И если бы у Насти Каменской была твердая уверенность, что этот человек наверняка прячется за множеством вписанных в таблицу фамилий, она бы сделала невозможное, но вычислила его. Пусть на это ушло бы много времени, но она бы это сделала. Однако беда вся в том, что уверенности такой у Насти не было, и это расхолаживало, мешало работать и коварно нашептывало: «Брось, ты ошиблась, твоя версия неправильна. Выброси таблицу, порви ее на мелкие клочки и ищи другие пути».

Она встала, потирая руками затекшую от долгого сидения поясницу, распахнула настежь окно, чтобы проветрить комнату, и вышла в соседний кабинет, где обитали Юра Коротков и Коля Селуянов. Коротков висел на телефоне, а Николай сосредоточенно сочинял очередной отчет. Увидев Настю, он удивленно поднял голову.

– Ты еще здесь? Мы думали, ты давно домой ушла.

– Вместе думали или по отдельности?

Коля рассмеялся, довольный, что можно под благовидным предлогом оторваться от ненавистной бумажной работы.

– Вместе. Мы хотели у тебя кофейку стрельнуть, посмотрели на часы и решили, что уже поздно.

– А сделать два шага по коридору и проверить – это уже выше ваших сил, да?

– Ну Ася, – возмутился Селуянов, – мы с Коротковым сыщики или где? Если б мы каждое предположение ногами бегали проверять, мы бы вообще ничего не успевали. Это, между прочим, ты всегда на нас фыркала, что мы вместо того, чтобы сесть и подумать, бежим своими глазами смотреть. Твоя школа, так что нечего теперь претензии предъявлять.

– Ладно, – она махнула рукой, – вали все на меня. Я у вас всегда во всем виновата. Ты что сочиняешь? Очередную нетленку?

– Поэму о задержании гражданина Белова на улице Белова. Классно звучит, да?

– Как ты сказал? – нахмурилась Настя.

Сердце заколотилось быстро-быстро, словно она услышала что-то совершенно неожиданное.

– Так и сказал. Гражданина Белова Анатолия Петровича задерживали сегодня на улице Генерала Белова. Ну совпало так, понимаешь? Чего ты побледнела-то? Ты что, знаешь этого Белова? Твой клиент?

– Нет, я его не знаю. У тебя карта Москвы есть?

Впрочем, вопрос был чисто риторическим, все знали, что у Селуянова в столе лежит штук десять разных карт Москвы и области. Доскональное знание города было его хобби с самого детства.

– Да ты спрашивай, я тебе и без карты скажу.

– Нет, мне карта нужна.

Коля со вздохом открыл ящик стола и вытащил охапку карт, сильно истрепанных оттого, что ими постоянно пользовались, и испещренных множеством разноцветных пометок. При этом на его лице явственно читалась обида на Настю, которая не доверяет его познаниям.

– Я возьму, ладно? Завтра верну.

– Бери, – буркнул Селуянов. – Больно ты самостоятельная.

– Не ворчи. – Она ласково потрепала его по волосам. – Когда Коротков закончит трепаться по телефону, присылай его ко мне за кофе. Так и быть, отсыплю в пакетик в обмен на карту.

Она метнулась обратно в свой кабинет и разложила карту на свободном столе. Глянула в таблицу. Да, вот та строчка, при взгляде на которую у нее появлялось то неуловимое ощущение неожиданной находки, которое мгновенно исчезало. Пункт проката на улице Коновалова. И фамилия одного из клиентов, бравших там кассету, тоже Коновалов. Ну и что? Подумаешь. Фамилия распространенная, как Иванов или Кузнецов.

Нет, не подумаешь. Надо все-таки проверить. Настя нашла на карте улицу Коновалова и стала внимательно изучать названия улиц в этом районе, то и дело отходя к своему столу и сверяясь с таблицей. Так и есть. В каждой из четырнадцати колонок есть фамилия, совпадающая с названием улицы в районе Кузьминки – Перово. Полетаев. Шумилов. Михайлов. Паперник. Коновалов. Плющев. Кусков. И даже Перов и Кузьмин. Девять фамилий. Пять из них встречаются в двух колонках, еще четыре – по одному разу. Итого – четырнадцать. Господи, неужели она нашла?

Настя отошла от стола с картой и снова уселась за свой стол, обхватив голову руками. Если это так, то до чего же все просто! Когда человек хочет воспользоваться любыми фамилиями, кроме своей собственной, то как он их придумывает? Откуда они появляются в его голове? Он берет фамилии своих друзей или родственников. Вспоминает фамилии одноклассников или товарищей по институту. Коллег по работе. Соседей по дому. Открывает телефонный справочник и тычет пальцем наугад. Или называет фамилии людей, в честь которых названы улицы. Конечно, не Пушкин, Горький или Свердлов. Что-нибудь попроще. Михайлов… Коновалов… Кузьмин… Как раз то, что надо.

Но для этого надо хорошо знать район. Жить там или работать.

Настя глубоко вздохнула, стараясь справиться с рвущейся на лицо торжествующей улыбкой, схватила карту и банку с растворимым кофе и снова побежала в соседний кабинет. На этот раз по телефону разговаривал Селуянов, а Юра Коротков деловито намазывал плавленый сыр на хлеб.

– О! – радостно заявил он. – Только я собрался к тебе за обещанным коричневым порошком, а ты сама идешь.

– Ты не радуйся, я тебе вместе с кофе работу принесла.

– Ой нет, – застонал Коротков, – только не это. Скажи, что ты пошутила.

– Я пошутила, – послушно повторила Настя. – Я знаю, где психа искать.

Коротков застыл с ножом в руке.

– Шутишь?

– Ты же сам велел пошутить. – Она пожала плечами и взяла со стола один из готовых бутербродов. – Он живет или работает в районе Кузьминки – Перово.

– Колька! – заорал Коротков, бросая нож на стол.– Кончай ты разговаривать, дело есть.

Селуянов недовольно поморщился, сказал еще несколько слов и положил трубку.

– Вот и давай ей после этого карту, – проворчал он. – Сделал доброе дело, а она теперь поговорить с девушкой не даст. Садистка неблагодарная. Чего у вас стряслось-то?

Настя быстро изложила результаты своих мучительных таблично-топонимических изысканий.

– Вот это да! – восхищенно покачал головой Селуянов, уже забыв недавнюю обиду. – Но, Ася, территория, на которой расположены эти улицы, очень большая. Как искать-то?

– Надо посмотреть по карте места расположения пунктов проката, в которых мелькали эти фамилии, и примерить их к Восточному округу. Может быть, удастся локализовать круг поисков. Коленька, это твой хлеб, без тебя мы тут не справимся. Только ты навскидку можешь сказать, какие в этой части города жилые массивы и какие предприятия.

Коля выразительно посмотрел на часы.

– А жить когда?

– Ладно тебе, – вмешался неожиданно Коротков, который всегда рад был потянуть время, чтобы не идти домой, – тебя Валюшка и так дома ждет, не думай, что общественность этого не знает. Тебе на свидания бегать не надо.

Селуянов после развода долго жил один, завести стабильный, греющий душу роман у него все никак не получалось, и вот месяц назад примерно он познакомился с замечательной девушкой Валечкой из муниципального отдела милиции. Поскольку он был счастливым и единоличным обладателем отдельной квартиры, проблема «сбегать на свидание» перед ним действительно не стояла. Валентина фактически жила у него. По утрам Коля отвозил ее на работу, а по вечерам она ждала его с горячим ужином и неизменным серьезным вниманием к его милицейским заботам.

Они быстро выпили кофе с бутербродами, расстелили карту и принялись за работу. Четырнадцать фильмов брались напрокат человеком с «уличными» фамилиями в восьми разных пунктах проката. Нанеся на карту эти восемь точек, Селуянов вежливо, но непреклонно попросил коллег оставить его одного, не дышать в затылок, не советовать под руку и не стоять над душой. Настя и Юра Коротков послушно повернулись и вышли.

В Настином кабинете стоял арктический холод. Прибежав с картой под мышкой, она была так взбудоражена своей догадкой, что забыла закрыть окно, которое открывала для проветривания. С тех пор прошло достаточно времени, чтобы небольшая по размерам комната успела выстудиться до температуры промышленного холодильника. Зато воздух теперь здесь был абсолютно чистым и свежим.

Коротков торопливо закрыл окно и зябко передернул плечами. Настя достала из шкафа куртку и набросила на плечи. Время было позднее, но она знала, что не может уйти домой. Не может, пока Коля, поколдовав над картой, не скажет своего слова. Она просто умрет от нетерпения и неизвестности, если отложит разговор с ним до завтрашнего утра.

– Ася, а ты сама веришь в свою идею? – спросил Коротков.

– Не знаю. – Она вздохнула и устало прикрыла глаза. – Я уже ничего не знаю, Юрик. Мне иногда кажется, что и маньяка этого нет в природе, я просто его выдумала. Мы гоняемся за тенью, которая является плодом моего воспаленного воображения. Нет этого маньяка, он – миф. И все, что мы с тобой и Колей пытаемся сделать, неправильно с самого начала.

– Но ведь мальчики похожи, – возразил он. – Это-то не выдумка. Мы же все смотрели фотографии – и ты, и Гордеев, и мы с Коляном. Не может же всем нам померещиться одно и то же. И потом, из этих девяти человек восемь – из еврейских семей. Это установлено точно, и в этом ты можешь не сомневаться. Ты что, Асенька, совсем духом упала?

– Угу, – пробормотала она, почти не разжимая губ.

На нее навалилась вдруг такая свинцовая усталость, что даже разговаривать сил не было.

– Ну что мне для тебя сделать, чтобы ты развеселилась? Хочешь, сбегаю на улицу и принесу тебе мороженого? Или конфет. Хочешь?

Она отрицательно покачала головой и открыла глаза.

– Спасибо, Юрик. Ты настоящий друг. Не обращай внимания на мою кислую физиономию. Расскажи лучше что-нибудь.

– Ты и так про меня все знаешь, – улыбнулся Коротков. – Сын растет, теща болеет, Лялька скандалит каждый день. Вот и все мои новости.

– А Люся?

С Люсей Семеновой у Короткова был затяжной роман, перевод которого в официальные рамки был отложен до повзросления детей: один сын у Юры и двое – у нее.

– Люся сейчас в командировке. Ее на целый месяц услали куда-то в Приморье. Им там приспичило разработать прогноз преступности на пять лет. Да еще с вариантами, в зависимости от того, кто победит на президентских выборах.

– Скучаешь без нее?

– Скучаю, – признался Коротков. – Очень.

– Юр, у тебя были когда-нибудь повторные романы?

– Это как?

– Ты встречаешь женщину, с которой у тебя когда-то давно был роман, и все начинается снова. Было такое?

– Нет. А почему ты спросила?

– Так просто. Интересно.

– Аська, не крути! Признавайся, почему спросила.

– Я же сказала: просто так.

– Врешь, – убежденно констатировал Юра. – Хоть бы покраснела для приличия.

Он собрался было добавить еще что-то на тему ее бессовестной лжи, но в этот момент раздался мощный удар в стену.

– Колян зовет. Пошли. Интересно, чего он там нарыл?

Настя даже не успела удивиться, куда девалась только что сковывавшая ее усталость. Просто секунду назад она сидела, откинувшись на спинку стула, и хотела только одного: лечь и уснуть, а уже в следующий момент она поняла, что стоит в соседнем кабинете.

– Ну что, Коленька? Получилось что-нибудь? – спросила она, изо всех сил стараясь перебороть непонятно откуда появившуюся дрожь в голосе.

– Кажется, да. Вот смотрите, граждане сыщики. Я исходил из того, что пункты, где этот тип бывал чаще, являются для него наиболее удобными с точки зрения маршрута. Короче, как и что я считал и измерял, вам неинтересно, важен результат. Либо он живет вот здесь, – Коля обвел простым карандашом небольшой район, – и периодически ездит вот сюда, на север, либо он живет вот тут, а ездит – сюда, в центр. Или, соответственно, наоборот. Живет на севере или в центре, а ездит в эти два места. Но тогда у него должна быть очень специфическая работа.

– Почему? – насторожилась Настя.

– Ну-ка назови мне быстро десять улиц рядом с Петровкой, – потребовал Селуянов.

– Колобовский переулок, Тверская, Пушкинская, Чехова… – Настя запнулась.

– Не густо, – усмехнулся Коля. – А рядом со своим домом назовешь?

– Да, ты прав, – задумчиво сказала она. – Чтобы хорошо знать улицы в районе места работы, надо иметь особую профессию.

– Мастер по ремонту чего-нибудь, обслуживающий определенный участок, – подсказал Коротков.

– Точно. Или что-то в этом роде, – согласилась она. – Значит, первым делом нужно установить все такого рода организации в интересующем нас районе в Кузьминках и Перове. Прямо завтра с утра. Коленька, сделаешь?

– Выдра, – откликнулся тот нежно и почти любовно, – ты бы хоть похвалила меня за мой ударный и результативный труд. У меня дома Валюшка не спит, все глазоньки проглядела, своего сыщика с работы дожидаючись.

– Коля, – Настя посмотрела на Селуянова так серьезно, что он не выдержал и прыснул, – ты – гений сыска. Ты жертвуешь на алтарь работы свою чистую и пламенную любовь. И помни: если этот маньяк есть и если мы его найдем там, где ты обещал, тебе поставят памятник. Все, братцы, по домам.

Глава 7

Насколько помощник Андрей почему-то невзлюбил Анастасию, настолько он сразу проникся симпатией к кареглазой Марине из фирмы «Электротех». Это так бросалось в глаза Соловьеву, что он с трудом сдерживал улыбку и ехидные реплики. Вирус, поселившийся в компьютере, оказался каким-то особенно зловредным, и Марине пришлось приезжать и в понедельник, и сегодня, во вторник, с антивирусными программами, чтобы окончательно изгнать все болезни из тонкого электронного организма. Владимир Александрович злился из-за того, что компьютером нельзя пользоваться и работа застопорилась, а Андрей уговаривал его постараться извлечь пользу из сложившейся ситуации.

– Смотрите, какая погода изумительная, вам надо побольше бывать на воздухе, особенно сейчас, после зимы. И в конце концов пора уже начать общаться с соседями, – убеждал его помощник. – Мало ли что случится, когда меня нет! Используйте вынужденную передышку, чтобы хоть с кем-то познакомиться. Кроме того, у вас накопились дела, которые вы все время откладывали из-за нежелания отрываться от работы. Сейчас самое время ими заняться.

В этом Андрей был прав. Визит к стоматологу откладывался с прошлого лета. Пора было покупать новый костюм и несколько сорочек. Разумеется, Соловьев и не собирался ездить в своей инвалидной коляске по магазинам. Предполагалось, что Андрей договорится за дополнительную оплату в хорошем магазине, чтобы костюмы и сорочки погрузили в фургон и привезли в «Мечту», где Владимир Александрович все спокойно примерит и выберет. В списке отложенных дел значилось и приглашение в гости родственников покойной жены – они очень обижались на Соловьева за то, что он после гибели Светланы совсем перестал с ними общаться. Конечно, ему трудно самому приезжать к ним, но ведь он и их не приглашает! Сколько раз они звонили и говорили, что надо бы повидаться, а он все срочной работой прикрывался или плохим самочувствием. Да и новые очки подобрать не мешало бы, после травмы зрение ухудшилось, а постоянная работа на компьютере вызывала быструю утомляемость глаз.

Костюмы и сорочки привезли во вторник, когда Марина еще колдовала над стоящим в кабинете компьютером.

– Вот и хорошо, – довольным голосом заметил Андрей, – пусть она женским глазом посмотрит.

Соловьев только усмехнулся, но не стал возражать, когда она вышла в гостиную, чтобы поучаствовать в выборе пиджаков, джемперов и сорочек. Вообще ситуация его откровенно забавляла. Андрей симпатизирует Марине, а сама Марина бросает на Соловьева такие взгляды, что и слов никаких не нужно. Загадочная личность – богач, переводчик, отшельник. А то, что инвалид, придает даже некоторый шарм. Она открыто кокетничала с ним, впрочем, Соловьеву это даже нравилось. Был бы он здоровым, он еще десять раз подумал бы, прежде чем ввязываться в легкий флирт, а так… Инвалидное кресло надежно защищает его от любых посягательств и обязательств. Поэтому на взгляды и улыбки миниатюрной кареглазки он отвечал тепло и многообещающе.

– Примерьте вот это, – посоветовала Марина, оглядев привезенную из магазина одежду и выбрав пиджак из рыжевато-коричневого шелка.

Соловьев с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Пиджак сидел хорошо, по крайней мере так утверждали и Андрей, и Марина. Кресло подкатили к большому зеркалу в прихожей, Владимир Александрович придирчиво оглядел себя, но выбора не одобрил – его смущал цвет. До болезни он бы схватил этот роскошный пиджак не раздумывая, но теперь, став инвалидом, чувствовал себя постаревшим и боялся выглядеть смешным в яркой одежде. В конце концов выбор остановился на светло-сером пиджаке производства известной итальянской фирмы. После этого пришел черед сорочек. Соловьев искренне веселился, видя, с каким упорством Андрей передает пальму первенства Марине, буквально через слово подчеркивая, что у нее прекрасный вкус, которому можно полностью доверять. Помощник соглашался с ее оценками, поддерживал ее предложения и одобрял сделанный ею выбор, словно она сдавала экзамен, а он был заинтересованным членом экзаменационной комиссии, в чью задачу входило поддержать испытуемого и обеспечить ему высокий балл.

Когда с выбором одежды было покончено и представители магазина уехали, Андрей пригласил их обедать. Соловьев недоуменно хмыкнул, когда понял, что приглашение распространяется и на Марину – раньше он не замечал за помощником избыточного гостеприимства.

За столом вопреки его ожиданиям царило веселое оживление. Андрей явно был на подъеме, много шутил, рассказывал анекдоты, Марина хохотала, показывая ровные красивые зубки, и Соловьев размяк, расслабился.

– Марина, вы замужем? – спросил Андрей.

– Нет, – ответила девушка, вертя в пальцах веточку петрушки. – А это существенно?

– Я просто не понимаю, куда смотрят мужчины, – заявил помощник. – Если уж такие женщины, как вы, ходят незамужними, то, значит, нынешнее поколение мужиков состоит сплошь из идиотов.

– Андрей, вы не правы, – заметил Соловьев. – Дело не в том, что Марину замуж не берут, а в том, что среди мужчин нет того, кто ей понравился бы. Верно, Мариночка? Я уверен, что кавалеры к вам в очереди стоят.

– Увы, – она улыбнулась, но глаза ее при этом оставались серьезными, – не стоят.

– Не может быть, – не поверил Соловьев. – Должны стоять.

– Их, наверное, моя работа отпугивает. Женщина-компьютерщица – это как-то… Не знаю. – Она снова улыбнулась, на этот раз смущенно. – Они думают, что я сама как компьютер. Холодная и расчетливая.

– Так переубедите их, это нетрудно. Расплачьтесь, закатите истерику, начните капризничать.

– Некому, Владимир Александрович, истерики закатывать.

– Неужели так серьезно? – Он сочувственно покачал головой. – Или все дело в том, что вы сами замуж не хотите, только не признаетесь?

На этот раз Марина рассмеялась звонко и от души.

– Вы меня насквозь видите. Вас не обманешь.

– А почему, Мариночка? Хотите свободной любви и частой смены впечатлений? Или боитесь тягот быта и хозяйства?

– Ни то, ни другое. Тут вы не угадали.

– Так в чем же дело?

– Ни в чем. Просто один раз обожглась, больше не хочется.

– Вы побывали замужем, и неудачно? – догадался Соловьев.

– Нет. Я ухитрилась влюбиться в человека, который неправильно меня понял. Он был старше меня и решил, что мне нужны его деньги и связи. Я так и не смогла его переубедить. Моя беда в том, что мне не нравятся молодые мужчины моего возраста. А те, кто нравится, уже обычно к этому возрасту имеют деньги и положение и начинают подозревать меня в корысти. Их можно понять: у меня же ни кола ни двора. Да что мы все обо мне говорим, Владимир Александрович! Это неинтересно.

Только тут Соловьев заметил, что Андрей как бы выпал из беседы, и ему стало неловко. Парень, похоже, влюблен в Марину, а он, Соловьев, тянет одеяло на себя, перехватывая инициативу.

– Вам еще долго возиться с моей машиной? – спросил он, круто меняя тему разговора.

– Нет, совсем чуть-чуть осталось. Сегодня закончу. Правда, мне придется, наверное, заглянуть к вам через пару дней, проверить, все ли в порядке. Этот новый вирус действительно очень коварный. Мне уже несколько раз казалось, что я его вытащила полностью, а через десять минут опять что-то появляется. Но я его, кажется, перехитрила.

После обеда Марина снова скрылась в кабинете, а Соловьев устроился в гостиной с книгой. Через некоторое время из кухни вышел Андрей.

– Владимир Александрович, это жестоко, – сказал он решительно. – Зачем вы так с ней обращаетесь?

Соловьев оторвался от книги и изумленно взглянул на помощника.

– Вы о чем? С кем я обращаюсь?

– Я о Марине. Она же влюблена в вас, разве вы не видите? По уши влюблена. А вы ведете с ней такие разговоры да еще по самому больному бьете.

– Какая чушь! – возмутился он. – С чего вы это взяли?

– Да она сама сказала. Я же почти все время с ней в кабинете торчу, пока она работает. Она просто с ума сходит.

– Глупости, Андрей.

– Нет, не глупости, – упрямо возразил помощник. – Этого только слепой не увидит. Просто вы не хотите замечать.

– Ну и что теперь? – сердито сказал Соловьев. – Что я, по-вашему, должен теперь делать? Влюбилась – это ее проблемы, не мои.

– Но вы можете хотя бы быть с ней помягче. Она говорит, что о таком мужчине, как вы, она мечтала всю жизнь.

– Да? – скептически поднял брови Владимир. – Об инвалиде, передвигающемся в коляске, она мечтала? Или о богатом владельце собственного дома?

– Вот и вы туда же, – в сердцах бросил Андрей. – Она как раз об этом и говорила вам за обедом. Никто не хочет видеть в ней человека, все видят только щучку-потребительницу. А того, что вы – умный, образованный, тонкий, интеллигентный, она, по-вашему, оценить не может? Между прочим, она считает вас очень красивым.

– Что еще она считает? – сухо спросил Соловьев.

– Что в вас есть тайна, настоящая мужская тайна, скрытая сила, невероятная притягательность. Она от вас совсем голову потеряла, а вы…

– Я не намерен это обсуждать, – жестко сказал Владимир, снова открывая книгу.

Андрей ушел в кабинет, но Соловьев уже не мог сосредоточиться на том, что читал. Глупость какая! Эта статуэточка с глазами восторженного олененка влюбилась в него. Впрочем… Взгляды ее были очень выразительными. Да и возится она с его компьютером что-то очень уж долго. Время тянет? Может быть, Андрей не так уж и не прав. И этот разговор за обедом… Хотела дать понять хотя бы в такой форме? Забавно. Глупо, конечно, но забавно. Жалко девочку, если это правда. Глаза у нее изумительные. И фигурка. И улыбка.

Внимание его привлекли странные звуки, доносящиеся с кухни. Какое-то утробное рычание вперемежку с бульканьем. Соловьев развернул кресло и подъехал к двери. То, что он увидел, привело его в ужас. Из раковины на пол вытекала отвратительная черная вонючая вода.

– Андрей! – заорал он. – Срочно перекрывайте воду! У нас авария!

Андрей пулей вылетел из кабинета. Через несколько минут стало понятно, что без сантехника тут не обойтись – трубу надо прочищать специальным гибким тросом. Марина и Андрей схватили тряпки и принялись собирать с пола грязную воду, пока она не протекла на ковер в гостиной. Диспетчер сказала, что «аварийка» приедет в течение двух часов, не раньше.

– Ну как назло! – расстроился Андрей. – Вы же меня на сегодняшний вечер отпустили, вы не забыли? Теперь я не смогу уехать, пока воду не наладят.

Он действительно отпрашивался у Соловьева именно на этот вечер, причем загодя, еще два дня назад. Мать Андрея купила новую мебель и просила сына быть у нее, когда мебель привезут, чтобы помочь ее собрать и расставить. Она предварительно посоветовалась с сыном, на какой день договариваться о доставке, и после разговора с Соловьевым Андрей пообещал приехать во вторник после обеда. Отменять заказ на машину и грузчиков было поздно.

– Если хотите, я могу остаться, – робко сказала Марина, – подожду слесарей.

– Правда? – обрадовался помощник. – Вы не торопитесь?

– Нет, будем считать, что я все еще лечу ваш компьютер. Только вы мне покажите, где у вас трубы и вентили. А то вдруг сантехник не найдет.

– Спасибо, Мариночка, вы так меня выручите!

И только тут Соловьев сообразил, что волею обстоятельств он остается наедине с влюбленной (якобы?) в него молодой женщиной, да еще и на неопределенное время. Хорошо, если «аварийка» приедет через обещанные два часа, а если через четыре? Но ничего не поделаешь, он не может оставаться один, если в дом должны явиться посторонние. Непреложное правило элементарной безопасности. И потом, этим слесарям все время нужно что-нибудь: то тряпку подать, то показать, где вентиль, то ведро принести.

Что ж, давно он не оставался наедине с влюбленной женщиной. В конце концов это может даже оказаться любопытным.
* * *
Сантехники давно ушли, а Марина все еще была в доме, хотя работа по уничтожению упрямого вируса тоже была закончена. К собственному удивлению, Соловьев не тяготился ее обществом. Выполняя указание Андрея, она даже вывезла Владимира Александровича на прогулку, несмотря на его сопротивление, впрочем, довольно вялое. Ему действительно хотелось подышать воздухом, и против беседы с кареглазкой он тоже ничего не имел. После прогулки они пили чай, а теперь сидели в гостиной, залитой приятным полумраком и освещаемой только торшером возле низкого журнального столика. Соловьев маленькими глотками пил коньяк, Марина от спиртного отказалась – она за рулем, ей еще домой ехать.

– Я кажусь вам смешной, – полувопросительно сказала Марина.

Сейчас она была тихой и какой-то сосредоточенной, ничем не напоминая весело хохочущую молодую женщину, какой была всего несколько часов назад, за обедом.

– Ну почему же? – мягко возразил Соловьев.

Конечно, он не хотел ее обидеть. Но, кроме того, он и в самом деле так не думал. Если во время разговора с Андреем все это действительно казалось ему смешным и нелепым, то теперь, в эту самую минуту, он вдруг осознал, что ничего смешного и тем более нелепого тут нет. Почему он решил, что в него нельзя влюбиться? Из сорока трех прожитых лет пятнадцать пришлись на детство и отрочество, а на протяжении следующих двадцати шести лет он постоянно ощущал влюбленность в себя со стороны той или иной девушки или женщины. Уж в этом-то недостатка у него не было никогда. Красота, мужское обаяние, талант, сексуальная сила – все это привлекало противоположный пол, и Соловьев двадцать шесть лет плавно переносил себя из одного романа в другой и до женитьбы на Светлане, и во время совместной жизни с ней, и даже после ее гибели, вплоть до несчастья, сделавшего его инвалидом два года назад. А что, в сущности, изменилось? Он по-прежнему красив, и мужское обаяние, судя по всему, не иссякло, и талант все еще при нем. Сексуальность? Так это еще проверить надо. Главное – чтобы женщина была счастлива, а сделать партнершу счастливой Соловьев умел, в этом не может быть никаких сомнений. Каким путем? Это уже другой вопрос. Но при взаимном расположении людей друг к другу вопрос этот решается легко и к обоюдному удовольствию. Так почему же он решил, что Марина и в самом деле не может в него влюбиться?

– Мне очень приятно, что вы остались со мной, а не уехали домой сразу же вслед за сантехниками.

– Значит, я не кажусь вам излишне навязчивой? Я знаю, вы предпочли бы сесть за работу, вместо того чтобы развлекать меня светской беседой. Но у меня нет сил встать и уйти. Силы воли не хватает, – призналась она.

– И я этому рад, – улыбнулся Соловьев. – Поверьте, Марина, я искренне этому рад. Мне очень хорошо с вами. Легко, уютно, тепло. Вы удивительная женщина. Мне жаль, что вы так быстро починили мой компьютер.

– Неправда, вы сами говорили, что вам нужно работать и вынужденный простой выбивает вас из графика. Не утешайте меня, Владимир Александрович. Я все понимаю.

– Но если вы все понимаете, тогда почему до сих пор сидите на диване?

– А что я должна сделать? Уйти? Хорошо, я сейчас уйду.

– Вы должны меня поцеловать. А для этого вам следует как минимум встать с дивана и подойти ко мне.

Он вел свою партию привычно и уверенно, он обольщал женщин десятки раз и знал все тонкости и приемы этого приятного и щекочущего нервы действа. Марина встала и подошла к нему. Она была такая маленькая, что их головы находились почти на одном уровне. Соловьев осторожно взял ее за руку.

– Ну что же вы? Целуйте, коль подошли, – сказал он чуть наcмешливо.

Ее лицо приблизилось, ее губы коснулись его губ, и Соловьев ощутил такую мощную вспышку желания, что сам себе удивился. В следующее мгновение она уже сидела у него на коленях, накрытых мягким клетчатым пледом, ее руки исступленно гладили его плечи, спину, затылок, а он крепко прижимал ее к себе, упиваясь нежными губами и шелковистой кожей. Наконец Соловьев сделал над собой усилие и оторвался от нее.

– Ты хорошо подумала? – спросил он едва слышным шепотом.

– Да, – выдохнула она, не открывая глаз.

– Еще можно отступить.

– Я не хочу. Я не хочу отступать. Я с ума схожу.

– Ну что ж…

Он не повел ее в спальню, он даже не стал раздевать ее. Но все, что он знал и умел, чему научился за двадцать шесть лет беспрерывных романов, он сейчас положил к ногам этой миниатюрной женщины с огромными карими глазами. Он даже не думал о том, что в любой момент может вернуться Андрей, только слушал ее прерывистое дыхание и наслаждался ее стонами и сдавленными вскриками. Ему казалось, что все кончилось очень быстро, но, когда он бросил взгляд на часы, оказалось, что они занимались любовью сорок минут. Марина сидела на полу, обессиленная, стараясь справиться со слабостью в ногах.

– Вот теперь я поеду, – сказала она хрипло и поднялась. – Я должна унести это в себе, пока мы с тобой ничего не испортили.

– Но ты вернешься? – спросил Соловьев совершенно спокойно, будто ничего не произошло.

– Да. Завтра. Вечером, после работы. Не провожай меня.

Она исчезла так быстро, что ему показалось, будто он видел все это во сне.
* * *
Иногда Колю Селуянова посещало вдохновение. Случалось это не так уж часто, примерно два раза в месяц, но дни эти бывали черными для тех, кем он в тот момент занимался. Николай никогда не поклонялся логике – непременному оружию Насти Каменской, зато у него была хорошо развита интуиция, которая в такие вот исполненные сыщицкого вдохновения дни творила чудеса. Он начинал совершать поступки, которые были непонятны ему самому, но, к всеобщему изумлению, давали быстрый результат. К сожалению, на частоте прихода к нему милицейской музы сильно сказывался алкоголь, который Коля после развода с женой и разлуки с детьми стал употреблять с достойной лучшего применения регулярностью. Однако с месяц назад, после знакомства с Валентиной, количество употребляемого им спиртного резко сократилось и столь же резко возросла частота прихода вдохновения.

Ему понадобилось всего два дня, чтобы очертить круг наиболее подозрительных фигурантов, живущих либо работающих в определенных им местах Кузьминок и Перова. Всего в этот круг попали двадцать три человека. Еще два дня ушло на то, чтобы совместными усилиями Селуянова, Короткова и Гены Свалова негласно дактилоскопировать всех подозрительных мужчин, проще говоря – под тем или иным совершенно невинным предлогом получить качественные, пригодные к идентификации отпечатки их пальцев. В ход шли заранее подготовленные и бережно хранимые в карманах, кейсах и больших спортивных сумках конверты, визитные карточки, денежные купюры и множество других предметов, в том числе и давно проверенные и хорошо себя зарекомендовавшие стаканы и бутылки. В пятницу вечером все эти конверты, визитки, купюры и стеклопосуда были свезены на Петровку и аккуратной кучкой сложены у Насти на столе.

– Все, мать, теперь твой выход, – устало сказал Коротков. – С бабой Светой мне уже не справиться.

– Мне тоже, – откликнулась Настя. – Я ее боюсь до смерти.

Светлану Михайловну Касьянову боялись все за резкость суждений, острый язык и полное отсутствие деликатности. Она никогда не считала нужным скрывать то, что думает, если была уверена в своей правоте, а что по этому поводу считает ее собеседник, эксперта Касьянову совершенно не интересовало. Настя предпочитала иметь дело с Олегом Зубовым, с которым всегда могла договориться, нужно было только переждать обязательную процедуру нытья и жалоб на состояние здоровья и загруженность по работе, а потом принести из буфета какое-нибудь симпатичное подношение, которым Олег тут же и угощал самого просителя. Но Олег лежал в госпитале с язвой, и разминуться с Касьяновой не было никакой возможности. Только ее и Зубова можно было уговорить сделать что-то срочно и в нерабочее время, к остальным экспертам с такой наглой просьбой можно было даже и не подъезжать. И только Касьянову можно было еще застать на работе в девять вечера.

– Давай, Настасья, давай. – Селуянов подвинул ей телефон. – Мы свое уже отработали, теперь твоя очередь. Звони.

Настя обреченно вздохнула и набрала номер Касьяновой.

– Я! – тут же раздался в трубке ее зычный бас.

– Добрый вечер, Светлана Михайловна, – вежливо начала Настя.

– Кому неймется на ночь глядя перед выходными?

– Это Каменская из отдела Гордеева.

– Я счастлива, – саркастически ответила Светлана Михайловна. – И чего ты хочешь, Каменская из отдела Гордеева?

– Только одного: чтобы вы меня не убили.

Касьянова оглушительно расхохоталась. Смех у нее был таким заразительным, что и Настя невольно начала улыбаться.

– А есть за что? – спросила эксперт, отсмеявшись.

– Сейчас будет, – пообещала Настя, уже поняв, что, кажется, обошлось.

– Тебе как, на глазок или с заключением? – спросила Светлана Михайловна, выслушав изложенную в двух словах просьбу.

– На глазок будет достаточно.

– Тогда ладно, а то на писанину эту уйма времени уходит. Неси, – великодушно разрешила эксперт. – За мной зять через час заедет, домой повезет. Что успею – сделаю сегодня, остальное – завтра с утра.

Сыщикам не может везти постоянно. Среди образцов, которые Светлана Михайловна Касьянова успела обработать до приезда любящего зятя, следов, идентичных тем, что оставил преступник в обворованном киоске, не оказалось.

– Придется ждать до утра, – грустно констатировала Настя, надевая куртку. – А я так надеялась.

– Ты не обнадеживай себя раньше времени, – посоветовал оптимистичный Селуянов, – может, и завтрашний день нам ничего не даст. Фирма гарантий не дает, что я выявил всех, кого нужно. Но ты не огорчайся, мать, если баба Света скажет нам завтра твердое касьяновское «нет», я буду дальше искать. У меня там еще кое-какие наметки появились, пока я сегодня за «пальцами» гонялся.

– И вообще, – подхватил Коротков, – лишние надежды – лишние разочарования. Баба Света у нас женщина замужняя и к тому же бабушка. А ну как у нее завтра внучок заболеет, так она и на работу не придет, до понедельника отложит. Так что лучше приготовься к худшему.

– Да ну вас, – рассмеялась Настя. – Накаркаете.

Они вышли на улицу одновременно с Касьяновой, которая появилась из другого крыла огромного здания ГУВД на Петровке. Зять Светланы Михайловны выскочил из машины и распахнул дверцу перед необъятной, грозного вида тещей, которая по случаю проводившегося сегодня строевого смотра была в милицейской форме и при полном параде. Заметив взгляд, которым Настя проводила удаляющуюся машину, Коротков усмехнулся:

– Не страдай, я тебя отвезу. Все равно Лялька скандалить будет, когда приеду, так уж лучше оттянуть приятные мгновения. Может, она уснет раньше, чем я явлюсь.

«Жигуленок» у Короткова был стареньким и годился разве что на металлолом, но Юра ездил на нем, выжимая из дряхлого автомобиля последние жизненные соки, потому что финансовых перспектив на приобретение новой машины не было никаких. Когда-то эти «Жигули» были куплены на деньги тещи, которая собиралась помочь дочери и зятю с кооперативной квартирой. Когда внезапно появилась возможность встать в очередь на улучшение жилья, было решено в кооператив не вступать, а вместо этого купить машину. Было это давно, тогда еще не было маленького сына, теща была энергичной и полной сил женщиной с легким и уживчивым характером, и Юре казалось, что они прекрасно поживут еще какое-то время в двухкомнатной квартире, не стесняя друг друга. Потом родился сын, а через очень непродолжительное время тещу парализовало. Очередь же на жилье, в которой Коротков стоял под номером 586, двигалась сначала медленно, а потом и вовсе остановилась. Теперь он ездил на вконец раздолбанной умирающей машине, ютился в одной комнате с женой и подросшим сыном, потому что в другой комнате лежала больная Лялькина мать, и ежедневно объяснялся с супругой по поводу того, почему он не бросает службу в нищей милиции и не уходит в частный сектор, где, по ее мнению, «платят бешеные бабки».

Все сослуживцы Короткова об этом знали, и потому никого не удивляли его любовь к работе в выходные дни и нежелание по вечерам возвращаться домой.
* * *
После того что произошло во вторник, Соловьев начал чувствовать, что душа его странным образом как бы раздваивается. Марина приезжала каждый вечер, и Андрей при этом проявлял поистине чудеса деликатности, изображая гостеприимного домоправителя, который всегда точно знает, когда приходит пора тактично удалиться под благовидным предлогом, оставив хозяина наедине с гостьей. Но чем больше Соловьев погружался в нескрываемую влюбленность молодой женщины, чем искуснее и изобретательнее ласкал ее, тем чаще он думал об Анастасии.

Почему она не звонит? Почему не приезжает? Потеряла к нему всякий интерес? Неужели она действительно появлялась здесь только для того, чтобы убедиться в своем равнодушии к нему?

Он скучал по ней, и чем дальше – тем сильнее. Марина была прелестна, она согревала его своими пылкими чувствами и жаркими ласками, а Соловьев вспоминал сдержанную, холодноватую, чуть циничную Анастасию, которая никак не реагировала на его поцелуи. И с тоской понимал: он хотел бы, чтобы это она, а не Марина приезжала к нему каждый вечер. Чтобы она, а не Марина обнимала его. Чтобы она, непостижимая, непонятная, ускользающая, когда-то больно обиженная им Анастасия, а не кареглазая влюбленная Марина сидела с ним долгими вечерами в гостиной, ведя неспешный интересный для обоих разговор. С Мариной разговаривать было не о чем, она ничего не понимала ни в культуре Востока, ни в литературе, ни в искусстве перевода, а с Настей он мог говорить об этом часами.

Несколько раз он звонил ей, но к телефону все время подходил мужчина, вероятно, ее заслуженный муж-профессор, и вежливым, доброжелательным тоном сообщал, что Анастасии Павловны нет дома. Спрашивать ее служебный телефон Соловьев не осмеливался, ибо понимал: раз Настя сама не оставила ему номер, значит, его звонки к ней на работу нежелательны. Мало ли какие порядки на этой фирме? Может быть, там работают знакомые ее мужа, а все звонки, в том числе и личные, прослушиваются через коммутатор и фиксируются. Но почему же она сама не звонит?

В пятницу неожиданно заглянул сосед Женя Якимов.

– Владимир Александрович, а куда же ваша знакомая пропала? – спросил он. – Она просила меня узнать, не хочет ли кто-нибудь застраховать дом. Мы договорились, что как только наберется несколько желающих, приедут представители ее фирмы. Я для нее все узнал, а она не звонит.

– А вы позвоните ей, – посоветовал Соловьев.

– Но… Она свой телефон не оставила, – растерялся Женя. – Я так понял, что она собиралась сама мне позвонить, даже номер записала.

– Я дам вам ее домашний телефон. Звоните, не стесняйтесь. Может быть, она думает, что вы еще не успели ни с кем поговорить. Позвоните прямо сейчас, отсюда. Заодно и я с ней поговорю.

Но Анастасии снова не было дома. Женя попросил ее мужа передать, что он звонил, и на всякий случай оставил свой телефон – вдруг она потеряла бумажку с записанным номером. После его ухода Соловьев вдруг почувствовал, что у него дрожат руки, как у влюбленного юнца, который при помощи разных дурацких ухищрений пытается дозвониться до избегающей его девушки.

– Это какая Анастасия? – ревниво спросила Марина, когда за Якимовым закрылась дверь. – Та, что была здесь, когда я в первый раз приезжала?

– Да, та самая, – сухо ответил Владимир Александрович.

Он вовсе не намеревался обсуждать Анастасию с Мариной, но та проявила довольно настойчивый интерес.

– Ты давно ее знаешь?

– Давно. Я был аспирантом у ее матери.

– И у вас был роман?

– Марина, ну какое это имеет значение?

– Имеет. Был?

– Ну был. Но с тех пор прошло много лет.

– А зачем она сейчас приезжает к тебе?

– По старой дружбе. Ты что, ревнуешь?

– Конечно.

Она сказала это так просто и искренне, что Соловьев уже не мог на нее сердиться. С высоты прожитых лет и пережитых трагедий Марина казалась ему совсем юной и очень наивной и трогательной. Тем более она такая маленькая, хрупкая, миниатюрная…

Но перед глазами упорно вставал образ совсем другой женщины. И Соловьев ничего не мог с этим поделать, как ни старался.
* * *
Это была одна из идей Вадима – запустить серию книг российских авторов на темы, так или иначе связанные с Востоком. И делать это нужно было не сразу, а только после того, как «Шерхан» раскрутится и прочно завоюет доверие читателей. По сложившейся традиции зарубежные авторы ценились больше отечественных, их книги охотнее покупали. Во времена жесточайшей цензуры на книжные прилавки практически не попадали произведения с политической подоплекой и прозрачными аллюзиями, а также такие, где описывались бы механизмы совершения преступлений и специфические детали их раскрытия. Все это, но тоже в очень ограниченных пределах, можно было прочесть только у зарубежных авторов, но беда в том, что издавать «свежак» было трудно. Страна присоединилась к конвенции о защите авторских прав только в 1973 году, и произведения, написанные до 1973 года, в СССР переводили и издавали без согласия авторов и без выплаты им гонораров. А вот за то, что было написано позже, нужно было платить, да не жалкие копейки, а доллары, причем много. Гонорар автора прямо зависит от доходов издательства, а доходы эти, в свою очередь, – от цен на книжную продукцию. В Англии, например, книжечка карманного формата «покет-бук» в мягкой обложке стоит 5 фунтов, что по российским меркам означает примерно 40 000 рублей. Ну купит ли у нас кто-нибудь такую книжечку да за такие деньги? Нет, конечно. На российских прилавках «покет-бук» стоит 5–7 тысяч. Соответственно и доходы издателя неизмеримо меньше, и гонорар автора – тоже. А ведь зарубежного автора совершенно не волнуют наши цены, и он не захочет отдавать российскому издателю свой новый роман фактически даром только лишь потому, что в России, видите ли, книги дешевые. Плевать он хотел на наши порядки. И он требует такой гонорар, который равен всему доходу от издания его книги у нас. Поэтому издавать не устаревшие, до 1973 года написанные, а новые произведения может себе позволить только вставшее на ноги богатое издательство. Однако встать на ноги и разбогатеть без этих самых зарубежных детективов, фантастики и триллеров не так-то просто. Для того чтобы раскрутиться на отечественных авторах, которые до последнего времени большой популярностью не пользовались, нужны были особые приемы.

Кирилл Есипов в свое время пошел по другому пути, начав с издания книг зарубежных писателей. Зато сегодня, когда народ «накушался» Чейзом, Роббинсом, Гарднером и Спиллейном и стал с удовольствием читать российских романистов, пришло время вспахивать и это поле. Во всяком случае, так считал Вадим. И значит, так должен был считать и генеральный директор издательства «Шерхан».

Ставя задачу перед Оксаной, Вадим объяснял:

– Есть вещи, связанные с восточной культурой и цивилизацией в нашей российской жизни. Самый простой пример – восточные единоборства. И вокруг этого можно навертеть что-нибудь остросюжетное о нравах в среде спортсменов или об использовании специальных приемов при совершении преступлений. Нужно обязательно давать много профессиональной специфики, например, методики тренировок, особенности образа жизни и так далее. Читателю будет интересно, он же в основной своей массе этого не знает. Другой пример – религиозные секты, пришедшие с Востока. Тоже можно хороший остросюжетный роман сделать. Японские предприниматели в России: с одной стороны, их психология, с другой – наш криминальный бизнес. А китайцы и вьетнамцы, которыми наши рынки забиты! Их жизнь в России показать, детектив какой-нибудь в их среде развернуть – конфетка может получиться. Весь вопрос в том, кто это сможет написать. Судя по всему – никто.

– Почему ты так думаешь? – удивилась Оксана.

– Потому что если бы кто-то мог, уже написал бы. Ты думаешь, легко книги писать, да еще такие, чтобы читались на одном дыхании? Это только единицы умеют. Им от бога дано.

– Как же быть? Выходит, ничего не получится? – огорчилась она.

– Получится, – уверенно ответил Вадим. – Просто для этого нужны два человека. Один – который знает фактуру и может придумать конфликт с «восточной» окраской, другой – который умеет писать. Задание у тебя получается сложное, трехступенчатое. Сначала ты должна внушить своему Есипову идею о российских авторах. Потом, поскольку нельзя терять «лицо» серии, подскажешь, о чем могут быть эти книги. И в третью очередь – о двух соавторах. Справишься?

– Я постараюсь, – пообещала Оксана, в очередной раз приходя в восхищение от его изобретательности.

С тех пор прошел почти год, русская серия «Восточного бестселлера» была представлена на прилавках тремя книгами, первая из которых расходилась, как и следовало ожидать, с большим трудом, зато третья уже шла на ура. Есипов, уверенный в том, что все находки принадлежат лично ему и придуманы им самим, нашел неплохую парочку: бывшего хиппи, прошедшего через множество религиозно-идеологических увлечений и даже прожившего целых два года рядом с ламой где-то в Бурят-Монголии, и некую дамочку с весьма небогатой фантазией, но прытким пером и умением выстроить интригу так, чтобы держать читателя в напряжении. Дамочка пыталась подвизаться в других издательствах со своими любовными романами из жизни российских Золушек, но неудачно. Первую вещь у нее взяли и издали, но вторая была похожа на нее как две капли воды, да и третья тоже. Она совершенно не умела придумывать факты, зато из уже имеющихся лихо и даже с блеском пекла вкусные пирожки в виде рукописей. Престарелый хиппи же, не пренебрегающий наркотиками, факты продуцировал из своей головы с такой же легкостью и быстротой, с какой опытный банкомет сдает карты игрокам. У хиппи и дамы-писательницы завязался роман, они жили вместе и успешно творили «восточно-российские» бестселлеры под общим псевдонимом. Есипов по настоянию скупого Гриши Автаева установил им довольно скромный гонорар, но поскольку эта сумма втрое превышала то, что писательнице заплатили за первый и единственный опубликованный ею роман, а бывший хиппи вообще влачил нищенское существование, то авторы были более чем довольны. В «Шерхане» уже решили было предложить им долгосрочный договор на два года с тем, чтобы авторы гарантировали им написание восьми книг – по четыре в год, тогда как «Шерхан» брал на себя обязательство эти книги издать и выплатить гонорар за каждую даже чуть побольше, чем платил до сих пор, как произошло неожиданное.

Семен Воронец, в чьи обязанности входило поддерживать постоянные контакты с авторами и отслеживать творческий процесс, позвонил литературной парочке со ставшим уже привычным вопросом:

– Ну как? Пишете сейчас что-нибудь?

И, к своему ужасу, услышал:

– Пишем. Но не для вас.

– А для кого? – спросил он, не веря своим ушам.

– Для «Сантаны».

«Сантана» – довольно известное издательство, не такое, конечно, мощное, как «Шерхан», но тоже очень приличное.

– Но как?.. Почему?.. – задохнулся от негодования Воронец.

– Они предложили более выгодные условия, – спокойно ответили ему.

– Какие?

– Более выгодные.

– Ну какие? Какие? Сколько они вам заплатят? – допытывался Семен.

– В два раза больше, чем вы.

– Я спрашиваю: сколько?

– Я же сказала вам: в два раза больше. Вы что, на два умножить не можете? – насмешливо спросила дама-литераторша.

– Я не помню, сколько мы вам платим, – огрызнулся Воронец.

– Очень жаль, – вздохнула она. – Поднимите издательский договор и посмотрите, если не помните.

– И вы уже договор заключили? – спросил он, все еще надеясь на то, что ничего страшного не случилось.

Может быть, никакого договора нет, есть только обещания заплатить в два раза больше, тогда еще не все потеряно. Он быстро объяснит этим самонадеянным идиотам, что их обманывают, что «Сантана» никогда и никому не платила таких больших гонораров.

– Заключили, – сказала писательница.

Тут Семен Воронец, главный редактор издательства «Шерхан», потерял над собой контроль и сорвался.

– Вы понимаете, что вы наделали? – заорал он в трубку. – Есипов же убьет меня! Вы так меня подвели! Ну почему вы не сняли трубку и не позвонили мне, когда с вами связались люди из «Сантаны»? Почему вы не посоветовались со мной?

– А почему мы должны были с вами советоваться? – недоуменно вопросила дама. – Ну, предположим, я бы позвонила вам, и что? Вы бы сказали мне, что в два раза больше – это плохо, а в два раза меньше – хорошо?

– Есипов меня убьет, – в отчаянии повторил Воронец. – Да если бы вы сказали, что вам предлагают такие деньги, мы бы тоже повысили вам гонорар. Конечно, ваша работа столько не стоит, но мы заплатили бы из принципа, лишь бы книга не ушла в другое издательство.

– Если вы считаете, что наша работа столько не стоит, то вы бы не стали платить за нее больше, чем платите, – хладнокровно возразила дама. – А если вы готовы заплатить за нее больше, значит, она действительно стоит дороже, а вы нам просто-напросто недоплачивали.

После этого разговора Семен был сам не свой. Не случайно он, не сдержавшись, брякнул, что Есипов его убьет. Кирилл несколько раз спрашивал его как человека, постоянно контактирующего с авторами:

– Как они? Не сорвутся? Может, прибавить им гонорар?

– Никуда не денутся, – самоуверенно отвечал Воронец. – Я же вижу, они счастливы до посинения, что мы берем у них рукописи и платим. Для них это огромные деньги, они столько за всю жизнь не видели.

– Точно? – недоверчиво переспрашивал Кирилл. – Ты уверен?

– Уверен. Достаточно посмотреть, как они одеваются, чтобы понять, к каким деньгам они привыкли. Не сорвутся, не волнуйся. И потом, никто и никогда не заплатит им больше нас. Нет таких издательств.

Гриша Автаев при этом всегда кивал с важным видом. Ему, коммерческому директору, было хорошо известно, какие издательства какими средствами располагают и какие гонорары платят. Больше «Шерхана» в Москве платили только два издательства, но эти авторы были совершенно не по их профилю. И, разумеется, какая-то «Сантана» в число этих двоих не входила. И вдруг такой удар!

Есипов не убил Семена по единственной причине: он не хотел садиться в тюрьму за «мокрое» дело. Если бы не это здравое рассуждение, жизнь Семена Воронца могла бы бесславно закончиться. Авторов пригласили на беседу.

Дама-писательница приехала одна, ее соавтор-хиппи плохо себя чувствовал и остался дома.

– Мы с вами сотрудничаем уже почти год, – начал издалека Есипов, – и мне хотелось бы услышать от вас, довольны ли вы этим сотрудничеством или, может быть, вас что-то не устраивает в том, как мы построили наши отношения. Может быть, вас не устраивает ваш редактор?

Воронец сидел белый как полотно. Парочка не знала в издательстве никаких редакторов, кроме него самого, и смысл вопроса был ему предельно ясен. Сейчас мадам покатит на него бочку, припомнив все мелкие огрехи, даже те, которых не было.

– Нет, нас все устраивает, – мило улыбаясь, ответила она. – И с Семеном Аркадьевичем у нас сложились прекрасные отношения.

– Тогда чем же можно объяснить ваш поступок?

– Поступок? – вздернула брови дама. – А чем вы, собственно, недовольны? Вы оцениваете нашу работу определенной суммой, и это ваше право. Вы – издатели, и вам виднее, сколько стоят наши рукописи. У нас к вам не было и нет никаких претензий в этой части. Мы же не просили увеличить нам гонорар, полагая, что вы платите за нашу работу столько, сколько она стоит. Но если нашлись издатели, которые считают, что наша работа стоит в два раза дороже, то почему мы должны от этого отказываться? Я не понимаю.

– Мы вложили в вас деньги, – вступил в разговор Гриша Автаев. – Первая ваша книга расходилась очень плохо, мы на ней практически ничего не заработали. Но мы все-таки взяли у вас вторую вещь, потом третью, мы вас раскрутили как авторов, а вы теперь уходите к другим издателям. Эта «Сантана» пришла на готовенькое – читатели теперь вас знают и будут хорошо раскупать ваши книги. Мы вкладывали деньги в вашу рекламу. Вы что же думаете, тот факт, что ваши книги теперь хорошо идут на рынке, – это ваша заслуга? Ничего бы этого не было, если бы мы за это не платили. Подумайте о том, что будет дальше. Сейчас «Сантана» заключила с вами договор и готова заплатить вам в два раза больше. Я уверен, что книга будет расходиться плохо, потому что читатели привыкли находить ваши книги у нас, в нашей серии, а среди изданий «Сантаны» те, кто вас знает, не будут вас искать. Допустим, «Сантана» даже заключит с вами еще один договор. Вы напишете для них еще одну книгу, но и она будет расходиться плохо. И все. «Сантана» больше не будет с вами сотрудничать. А у нас, в нашей серии ваших книг нет уже долго. Пока вы будете писать эту книгу и следующую, пройдет месяцев семь-восемь, если не больше, и наши читатели вас забудут. Тогда и нам станет невыгодно вас издавать. Да, мы не скрываем, сейчас мы на вас зарабатываем, но мы с таким же успехом можем зарабатывать и на других авторах. Мы от ваших книг спокойно откажемся. А что будете делать вы? Больше ни одно издательство вам ничего не предложит…
* * *
Оксана сидела в «комнате отдыха» – маленьком уютном помещении, в котором было две двери: одна – прямо из кабинета Есипова, другая выходила в коридор. До нее отчетливо доносилось каждое слово, и она внимательно прислушивалась к разговору, чтобы потом пересказать все Вадиму. Руководители издательства давно уже перестали ее стесняться и обсуждали свои дела в ее присутствии, почти ничего не скрывая. К встрече с дамой-писательницей они готовились, заранее расписав сценарий и распределив роли. Кирилл должен был мягко начать, затем в атаку бросался Гриша Автаев, которому предписывалось объяснить авторам, какие они твари неблагодарные. После этого Гриша, по замыслу, станет критиковать их книги, расписывая, что в них не так и что надо бы улучшить, а Семен, которому до этого момента предписывалось молчать, кинется их защищать и говорить, что в их книгах все как надо. Авторам следовало дать понять, что никакие они не писатели и уж тем более не гениальные. «Много об себе понимают». Если их книги издаются и продаются, то в этом заслуга исключительно работников издательства «Шерхан», которые из добрых побуждений пожалели бедняг-неудачников, обогрели и платят им деньги за их дерьмовые книжки из чистой благотворительности и себе в убыток. А если эти твари неблагодарные таких вещей не понимают, то пусть знают, что больше их никто и нигде печатать не будет. И подохнут они под забором.

Сломив сопротивление и растоптав авторское самолюбие, можно будет навязать им свои условия, совершенно кабальные, чтобы уж точно никуда не делись. А Семен должен быть в их глазах хорошим и добрым, чтобы они во всем с ним соглашались в дальнейшем, помня, как он их защищал от нападок Автаева.

Все развивалось по сценарию, но, слушая разговор в кабинете Кирилла, Оксана понимала, что все делается неправильно. Сценарий был плох. То есть он был рассчитан на кого угодно, только не на эту дамочку. Оксана это чувствовала, но при этом ясно видела, что никто – ни Кирилл, ни Гриша Автаев, ни Воронец – этого не понимает. У дамы был другой характер, другой склад ума, совсем не такой, на который они рассчитывали. Женщина почти ничего не говорила, только внимательно слушала, и Оксана почти наяву увидела, как писательница молча усмехается и загибает пальцы, подсчитывая промахи, которые издатели допускают в беседе с ней. Видение было таким ярким, что Оксана невольно зажмурилась и тряхнула головой. Видение исчезло.

– Если вы все-таки хотите, чтобы мы продолжали сотрудничество, – раздался наконец женский голос, – то я не совсем понимаю вашу позицию. Если мы пишем плохие книги, то вы должны испытывать облегчение оттого, что мы уйдем в другое издательство.

– Мы не говорили, что ваши книги – плохие, – быстро ответил Есипов.

– Но я же не глухая. Вы только что сказали, что наша работа не стоит тех денег, которые вы за нее платите. Что в наших романах множество недостатков. Что вы с легкостью можете отказаться от наших рукописей, это не принесет вам ущерба. Тогда зачем весь этот разговор? Зачем вы меня сюда пригласили? Поверьте, я не в обиде за критику и низкую оценку нашей работы. Вы имеете право на собственное мнение, и оспаривать его я не собираюсь. Но если вы хотите, чтобы наши отношения продолжались, вам не следует говорить такие вещи авторам. Любой уважающий себя человек после таких слов просто встанет и уйдет.

– Ну, вы слишком хорошо думаете об авторах, – усмехнулся Есипов.

«Идиот! – со злостью подумала Оксана. – Какой идиот! Как же можно так себя вести! Он же фактически в лицо ей сказал, как относится к авторам. Как к нищим придуркам, готовым на брюхе ползти к миске, в которую издатели плеснули теплого супа с барского стола. Он ничего не понял. Он не понял, что эта дама не так проста, как он думал. Кретин безмозглый. Самоуверенный тупица».

Она нервно схватилась за сигарету. Вадим прав. Кирилл пока еще не акула издательского бизнеса. Он не понимает, что главное – люди. Потому что если автор не напишет книгу, то издателю нечего будет издавать. Пусть издательство будет самое лучшее, самое престижное, самое богатое, но если авторы не будут сочинять и приносить им свои сочинения, то ничего и не будет вообще. Издательство превратится в мыльный пузырь. Поэтому с авторами надо дружить. Их надо любить, их надо привечать, лелеять, задницы им лизать и заискивающе в глаза смотреть. Издательство кормится от автора, а не наоборот, и, пока Есипов и его компания этого не поймут, ничего у них не выйдет по-настоящему. Так, по мелочи. А Вадиму не нужна мелочь. Ему нужен монстр, приносящий гигантские прибыли. А коль это нужно Вадиму, то и ей, Оксане, нужно.

Глава 8

Коротков как в воду глядел. Правда, внуки у Светланы Михайловны, слава богу, были здоровы, как и прочие члены семьи, зато в ночь с пятницы на субботу произошла авария на электростанции, и в субботу с утра электричества в здании Главного управления внутренних дел Москвы не было. Ни в одной розетке и ни в одном шнуре. Касьянову это, правда, совершенно не смутило. Пусть нельзя делать тонкую работу, но льющегося в окна дневного света вполне достаточно для того, чтобы заняться писаниной.

– Не плачь, – заявила она Насте, которая расстроилась в самом деле чуть не до слез, – я пока справки и заключения буду писать, а как только свет дадут, займусь твоими «пальцами».

– А если света до вечера не будет?

– Ну, когда-нибудь его починят, в конце концов. Не сегодня – так завтра. Не завтра – так в понедельник. Да ты не отчаивайся, сейчас наше руководство всех на уши поставит с этим электричеством. У нас же в дежурной части все остановилось. Так что максимум через час все наладят.

И оказалась права. Около одиннадцати утра радостно засветились лампочки и экраны компьютеров, а в половине второго в Настином кабинете раздался звонок внутреннего телефона.

– Образец номер восемнадцать, – сообщила Касьянова.

Настя тут же стукнула в стенку, и через пару секунд на пороге возник Юра Коротков, который тоже с нетерпением дожидался результатов.

– Кто у нас под номером восемнадцать?

Юра открыл список и быстро пробежал его глазами.

– Черкасов Михаил Ефимович, тридцати шести лет, проживает на улице Муранова, недалеко от станции метро «Бибирево», работает в Перово, в фирме «Домовой».

– Чем занимается фирма?

– Это что-то типа фирмы «Заря». Помнишь, были такие при советской власти. Выполняли любые домашние работы: мыли окна, убирали квартиры, вешали новые светильники и книжные полки, сидели с детьми.

– Ясно, – кивнула Настя. – Как раз то, что надо, чтобы хорошо знать район и знакомиться с людьми в семьях, куда его приглашают. У него какой профиль?

– Черкасов – мастер на все руки, по крайней мере так утверждает наш друг Селуянов. Окна моет, люстры и полки вешает. Даже на уборку квартир его посылают.

– Ладно, тогда сделаем так. Сейчас закажем справку по этому Михаилу Ефимовичу, а сами поедем посмотрим на него.

Она вынула из сейфа огромную, сантиметров семьдесят в длину, нарядную коробку конфет.

– Пошли, отнесем бабе Свете. Она же из-за нас сегодня на работу притащилась.

– Откуда коробка? – спросил Коротков.

– Купила, откуда ж ей иначе взяться, – усмехнулась Настя.

– Сколько с меня?

– Да ладно, Юр, не бери в голову. Не надо.

– Ася!

Никто никогда не подсчитывал, сколько у оперативников уходит денег на то, чтобы выполнять служебный долг. А зря не считали. Потому что оказалось бы, что по тем или иным причинам работник уголовного розыска должен лезть в свой кошелек так часто, что вообще непонятно, на какие деньги он живет. За любую экспертизу или исследование, сделанные «побыстрей», без очереди или в нерабочее время, – бутылку или коробку конфет, в зависимости от количества экспертов и их половозрастных характеристик. Секретарши в приемных, водители персональных машин, бабушки-соседки, работники РЭУ и многие другие, с кем по ходу работы приходится вступать в контакт сыщикам, – все они требовали затрат. Потому что никто из них не станет тратить на тебя время и тереть мозги, что-то припоминая, рассказывая и отвечая на вопросы, если ты пришел к ним с пустыми руками. Без розы и шоколадки «Кэдберри» с изюмом и орехами секретарша на тебя даже не посмотрит, а без торта и неторопливого чаепития никакого доверительного разговора с бабулей-пенсионеркой у тебя не сложится, и не мечтай, дружок. Не говоря уж о том, что собственный автомобиль есть далеко не у всех оперативников, и, чтобы хоть что-то успевать по работе, им частенько приходится пользоваться услугами такси и частников, которые, естественно, возят их не бесплатно. И столь же естественно, что никому никогда и в голову не приходило эти затраты сыщикам компенсировать.

Настя всегда брала подобные траты на себя, даже если заинтересованной в деле была не только она одна. Но Коротков, узнавая об этом, начинал сердиться, кричать, стучать кулаком по столу, топать ногами и требовать, чтобы Настя приняла от него хотя бы половину затраченной суммы.

– Да ладно, Юрик, не обеднею, – говорила она в таких случаях.

– А меня это не касается, – отвечал он. – Я хочу отдать тебе деньги не потому, что ты бедная и тебе нечего будет кушать, а исключительно ради самого себя. Мне неприятно, что я как бы живу за твой счет. Понимаешь? Мне. И я хочу ради собственного спокойствия отдать тебе деньги и знать, что не сижу на твоей шее.

Но Насте все равно было неудобно брать у него деньги. Она понимала, что ее кабинетный стиль работы фактически освобождает ее от множества трат, на которые вынуждены идти сыщики, собирая информацию по крупицам и вступая в контакты со множеством людей по всему городу. Однако Коротков бывал в таких случаях непреклонен, как, впрочем, и Коля Селуянов. Они всегда возвращали Насте свою часть денег. Были среди сотрудников отдела и такие, кто и не думал об этих глупостях, считая само собой разумеющимся, что коль они тратят деньги, работая за пределами здания на Петровке, то Каменская не переломится, покупая спиртное и конфеты для экспертов, дознавателей и сотрудников информационного центра.

Отдав Касьяновой конфеты, Настя и Коротков уселись в его ветхое транспортное средство и отправились на север, на улицу Муранова.
* * *
Найти Черкасова оказалось несложно. Более того, если бы Настя и Юра хотели избежать встречи с ним, это было бы крайне затруднительным. Михаил Ефимович Черкасов был любимцем всего дома, поскольку умел делать абсолютно все и никогда не отказывал соседям в просьбах починить любую технику, от кофемолки до автомобиля.

Машина Короткова «сломалась» в аккурат перед подъездом, где жил Черкасов. Юра полез под капот, а Настя, усиленно делая злое лицо, стояла, облокотившись на дерево, и курила. Неподалеку выстроился целый ряд металлических гаражей, почти все они были открыты: автовладельцы в субботний день готовили машины к летнему сезону. Через некоторое время Юра подошел к одному из возившихся в гараже мужиков. Они перекинулись парой слов, после чего мужик вместе с Юрой подошел к его машине и начал задумчиво разглядывать ее дряхлое нутро.

– Как же ты ездишь, парень? – сочувственно покачал он головой.

– С трудом, десять минут еду – час стою. Ничем не поможешь?

– Я – вряд ли. Тут надо Мишу звать.

– Какого Мишу? – невинно спросил Коротков.

– Да есть тут у нас мужичок, в этом подъезде как раз живет. Он все может. Если уж Миша не сделает, тогда – хана. Не сделает никто, никакой автосервис. Поднимись в сорок первую квартиру, попроси его спуститься.

– Неудобно, – замялся Коротков, – он меня не знает. Человек отдыхает, субботний день, а я со своей машиной лезу.

На самом деле такая скорая встреча с Черкасовым вовсе не входила в их планы. Машина «сломалась» неподалеку от открытых гаражей как раз для того, чтобы познакомиться с соседями Черкасова, разговорить их, узнать самые необходимые сведения, заодно осмотреться на местности, изучить подходы и пути отхода на тот случай, если преступника придется задерживать дома.

– Да брось ты! Чего неудобного-то? Мы все к нему бегаем и днем, и ночью, он никому не отказывает. Нормальный мужик. И берет недорого.

– Нет, – решительно отказался Коротков, – неудобно. Вам он не отказывает, потому что вы его соседи, а я?

– Да брось ты, – снова заявил дружелюбный автовладелец и уже сделал шаг в сторону подъезда, явно намереваясь вызвать на улицу рукодельного Мишу.

Настя поняла, что пора вмешаться. Встречаться с Михаилом Черкасовым лицом к лицу было еще рано. Конечно, если он ко всей этой истории отношения не имеет и сыщики ошиблись, тогда ничего страшного не случится, если он поможет Короткову устранить неисправность. Но если Черкасов – тот самый маньяк, который увозит и неизвестно где держит мальчиков и юношей, то ушки у него двадцать четыре часа в сутки стоят на макушке торчком и оперативников он может учуять за полкилометра. И что тогда делать? К задержанию они не готовы, и если Черкасов начнет совершать резкие телодвижения, Настя и Коротков его наверняка упустят. Не задерживать? В таком случае надо быть готовым к тому, что Черкасов, почуяв опасность, уничтожит все следы. И что самое страшное – он может быстренько избавиться от мальчиков, которые еще живы. И в данном случае под словом «избавиться» подразумевается отнюдь не отправка несчастных домой к маме.

– Послушайте, – сказала она мерзким голосом сварливой жены. От такого голоса у нормальных мужчин обычно начинается аллергия. – Не нужен нам никакой Миша. Мы вполне можем справиться сами. Поломка не настолько серьезная, чтобы платить деньги за ее устранение. А вы, я вижу, у этого Миши рекламщиком работаете? Поставляете ему клиентов, а он вам за это отстегивает от заработанного, да?

Автовладелец настолько оторопел от таких наглых беспочвенных обвинений, что даже не сразу высказался в Настин адрес. Придя в себя, он сказал все, что думает, правда, вполголоса, но зато от всего сердца, и отошел к своему гаражу.

В это время дверь подъезда открылась и на улице появился мужчина странного возраста. Расплывшаяся фигура, весьма заметное брюшко, рыхлые ягодицы, второй подбородок, отступающая со лба в сторону темени линия волос – все это «тянуло» на сорок и чуть больше. Однако длинные, до лопаток, волосы, схваченные на затылке резинкой, «бандано» – лента из черной кожи, опоясывающая лоб, модные джинсы цвета чернил, очки в тонкой оправе каплевидной формы – это уже было из стиля «тех, кому до тридцати».

– Миш! – тут же раздалось со стороны самого дальнего из гаражей. – Не посмотришь? Или ты торопишься?

– Да я вообще-то в магазин собрался, – ответил разновозрастный мужчина приятным высоким тенорком.

– Петька сбегает. Петр, а ну-ка быстро в магазин и обратно, купишь все, что дяде Мише нужно, – скомандовал владелец дальнего гаража своему отпрыску, который с деловым видом крутился у него под ногами, изображая участие в ремонте машины.

Черкасов стоял так близко от Насти, что ей понадобилось значительное усилие, чтобы удержаться и не посмотреть на него. Она изо всех сил делала вид, что следит за действиями Короткова, заглядывая через его плечо в раскуроченное нутро автомобиля. Краешком глаза Настя все-таки видела Черкасова, и что-то в его облике показалось ей смутно знакомым. Причем ощущение было такое же неясное и неуловимое, как и то, которое возникало у нее во время чтения переведенного Соловьевым романа «Клинок».

Через несколько минут, когда Черкасов дал все указания шустрому Пете и с головой ушел в починку автомобиля Петиного папы, Коротков «починил» машину, и они быстро уехали, не дожидаясь того светлого момента, когда молодящийся Миша обратит на них внимание.

– Странно, правда? – задумчиво сказал Юра, когда они отъехали подальше от улицы Муранова. – Нормальный компанейский мужик, ходит в магазин за продуктами, помогает соседям чинить технику. Такой, как мы. Один из нас. И вдруг оказывается, что он – маньяк. В голове не укладывается.

– Во-первых, пока еще не оказывается. Это мы только проверяем и прикидываем. Может быть, я ошиблась, полагая, что маньяк и вор – один и тот же человек.

– Но уж то, что Черкасов – вор, это совершенно точно. «Пальцы»-то совпали. Ты что, бабе Свете не доверяешь?

– Бабе Свете доверяю на двести пятьдесят процентов. Но ведь вы с Селуяновым могли ошибиться. Перепутали конверты с образцами, ошиблись, когда составляли список. Да мало ли… Вот и окажется, что те отпечатки, которые совпали с оставленными на месте кражи, принадлежат, конечно же, вору, но вовсе не Черкасову.

– Типун тебе на язык, – рассердился Коротков. – Не кличь беду, она сама знает, когда приходить.

– Не буду, – послушно согласилась Настя. – И потом, человек не может быть кровавым убийцей двадцать четыре часа в сутки. Правда же? Даже если он такой жуткий монстр, который убивает каждый день по человеку, то все равно у него остается от этих убийств масса свободного времени. И это свободное время он проводит так же, как и все. Ему нужно питаться? Значит, он ходит в магазин и готовит себе еду. Он не ходит по улице голым? Значит, ему приходится покупать себе одежду, чистить ее и стирать, пришивать пуговицы, зашивать разошедшиеся швы. У него обыкновенный человеческий организм, который хотя бы иногда болеет, и ему приходится обращаться к врачам. За пределами того времени, когда он убивает, он выглядит абсолютно таким же, как мы все. У него есть соседи, с которыми он мило здоровается, у многих из них есть сослуживцы, и почти у всех есть родственники. Опроси их, и ты узнаешь, что многие этого человека уважают за такие-то и такие-то качества, а некоторые даже любят. Для кого-то он – любимый ребенок, для кого-то любимый и единственный мужчина, для детей – любимый папа. И на лбу у него не написан огненными буквами перечень его кровавых подвигов. И все-таки у меня такое ощущение, что я этого Черкасова откуда-то знаю, – неожиданно закончила она философское обобщение, переходя на конкретику.

– Я понял, – засмеялся Коротков, – ты намекаешь на то, что нам надо поесть. Без дополнительных калорий ты не сможешь вспомнить, откуда ты его знаешь. Повезу тебя в одно симпатичное место. Там дорого, зато абсолютно тихо и безлюдно.

– Но ведь дорого, – осторожно возразила Настя.

– Я тебя приглашаю.

– С чего это?

– А мне сегодня утром долг вернули, на который я уже давно рукой махнул. Думал, никогда не вернут. И потом, три года прошло, инфляция-то будь здоров какая. То, что у меня тогда взяли, казалось мне солидной суммой, а сегодня об этом даже говорить смешно. Представляешь, отдали все в пересчете на курс доллара, да еще с процентами, как если бы я эту сумму в валюте держал в банке. Есть еще на свете приличные люди! Жалко только, что их мало.

– Юр, но ведь если это дорогое место, то я одета не для него. Разве туда можно идти в джинсах, кроссовках и куртке?

– Туда можно в любом виде. В этом вся прелесть.

Они выехали с Алтуфьевского шоссе на Дмитровское, проехали высокое голубое здание гостиницы, через некоторое время свернули направо, и очень скоро Юра остановил машину, найдя удобное место для парковки.

– Заходи, – он кивком указал на деревянную, покрытую лаком дверь.

На двери красовалось название «Аленький цветочек», и она выглядела так, словно вела в детское кафе-мороженое, а отнюдь не в ресторан, к тому же дорогой. За дверью начинались ступеньки вверх, где была еще одна дверь, правда, открытая настежь. Поднявшись по лесенке, Настя сразу поняла, что это далеко не кафе-мороженое. Вежливый гардеробщик, мягкое кресло рядом со столиком, на котором стоит телефон, меню в большой красивой папке из натуральной мягкой кожи.

Гардеробщик, судя по всему, Юру знал, уж очень приветливо улыбался. Не снимая куртки, Настя открыла меню. Да, выбор отличный. Трудно найти блюдо, которого здесь не было бы. И цены солидные.

– Ну как? – насмешливо осведомился Коротков. – Устраивает меню?

– Вполне, – спокойно ответила она, снимая куртку и бросая ее на барьер гардероба.

Зал был крошечным, два сдвоенных стола на шесть-восемь человек, три обычных столика на четыре человека и еще два столика, поставленные в углы и обнесенные невысокой балюстрадой. За ними могли сидеть только по два человека. Коротков уверенно повел Настю к одному из этих столиков. В зале они были одни. Больше ни одного посетителя.

– Что это? – тихонько спросила Настя, оглядываясь и закуривая. – Почему здесь пусто?

– А здесь до пяти часов всегда пусто. Потом начинает собираться околомафиозный народ. Но не каждый день. Тут порядки четкие: у каждого иерархического слоя свои дни и часы, в основном после восьми вечера и до полуночи. А днем – пожалуйста, для всех желающих. Обслуживают быстро, готовят вкусно, продукты сюда завозят высококачественные, официантки вежливые.

Настя даже и не подозревала, как сильно проголодалась. Она смела все с тарелки с такой скоростью, что Коротков только рот открыл от изумления.

– Такое впечатление, что тебя неделю не кормили, – заметил он. – Куда смотрит твой любимый муж?

– Он-то кормил, – объяснила Настя, – только я плохо ела. Нервничала сильно, а когда я нервничаю, мне кусок в горло не лезет.

– А теперь что же, успокоилась?

– Не то чтобы… – Она сделала неопределенный жест рукой с зажатой в пальцах сигаретой. – Но сейчас наступила хоть какая-то ясность. По крайней мере мне понятно, что и как нужно делать дальше. Нужно собрать все возможные сведения о Черкасове, в том числе и выяснить, есть ли у него дача или вторая квартира. Если маньяк – он и если к нему соседи обращаются в любое время суток с разными ремонтными просьбами, то совершенно точно, он мальчиков держит не в квартире на улице Муранова. Если мы найдем его дачу или загородную хату, надо будет подключать экспертов. У погибших мальчиков с обуви брали образцы земли, теперь придется сравнивать их с образцами, взятыми с места расположения этой хаты. Кстати, с улицы Муранова тоже надо образцы взять. Потом встает вопрос с транспортом. Есть ли у него машина? Где он ее держит? Короче, что делать дальше – мне понятно, потому и аппетит появился.

Поскольку они были единственными посетителями, обслуживали их быстро, и обед не занял много времени. Около пяти часов вечера они уже снова были на Петровке. Влюбленный Селуянов, который в связи с присутствием Валентины стал спать крепче и дольше, явился на работу, когда они уже уехали в Бибирево. Поскольку на столе его ждала угрожающего содержания записка от Короткова, к пяти часам он был готов представить коллегам довольно много сведений о Михаиле Ефимовиче Черкасове.

Образование у Черкасова оказалось незаконченным высшим техническим, но по специальности он уже не работал года четыре, с тех самых пор, как ликвидировали его КБ. Был женат, но недолго, детей нет. Бывшая жена ныне, как ни странно, проживает вместе с матерью Черкасова. Причем обе они не хотят даже слышать о нем.

– А почему они живут вместе? – спросила Настя.

– Квартирный вопрос, замешанный на жгучей ненависти, – усмехнулся в ответ Селуянов. – Когда молодые поженились, обе семьи произвели целую серию обменов-разменов с доплатами, чтобы Мишенька и Оленька жили отдельно. А когда Мишенька и Оленька рассорились вдрызг, оказалось, что обратно уже ничего не разменивается. Родители жены переехали в другой город, поближе к многочисленным родственникам, в Москве осталась только мать Черкасова. В итоге у матери – однокомнатная квартира, которая ни на что не меняется, и у молодых однокомнатная. Квартира матери на окраине Москвы, в панельном доме, последний этаж, кухня крошечная, прихожая практически отсутствует. Из этого роскошного жилья можно получить только две плохонькие комнатки в коммуналке, больше ничего тут не выкроишь. Вот и встал вопрос: Мишенька после развода должен возвращаться в эту квартиру к маме. А мама родная и слышать не хочет про любимого сына. Пусть хоть чужой человек живет, говорит, только не Михаил. Посему Михаил Ефимович остался в однокомнатной квартире на улице Муранова, а его жена Ольга живет теперь с бывшей свекровью.

– Господи, да чем же он так свою мать обидел?

– Сказать? – хитро прищурился Николай. – А что ты мне за это дашь?

– Щелбан, – беззлобно пообещала Настя. – Не истощай мою нервную систему.

– Жена Оля застала мужа Мишу. Да не с кем-нибудь, а со своим младшим братом. Поскольку брат был совершеннолетним и предавался любовным утехам с Мишей с нескрываемым удовольствием, милицию в это дело впутывать не стали, хотя статья за гомосексуализм в то время еще существовала. Между прочим, младший брат жены Оли – очень симпатичный молодой человек. Как раз в твоем вкусе.

– В моем? – Настя нахмурилась, потом сообразила: – Ты хочешь сказать, что он смуглый и темноглазый?

– Ага. Хорошенький такой – прямо картинка.

– Когда же ты все успел? – поразился Коротков.

– Все тебе расскажи! – фыркнул Селуянов.

– И где теперь этот брат?

– Ну, это все давно было. Шесть лет назад. Между прочим, родители с той и с другой стороны оказались на редкость консервативными и отреагировали на поступок своих сыновей совершенно одинаково, только с разными последствиями. Миша Черкасов остался в однокомнатной картире, а Олиного брата Славика просто выгнали из дома, швырнув ему вслед чемодан с одеждой и не дав ни копейки. А Славик в ту пору был студентом, собственного дохода никакого не имел, даже стипендии, поскольку учился на тройки. Славик куда побрел? Правильно, к Мише. Несколько месяцев они жили душа в душу, но долго так продолжаться не могло, поскольку Мишиной зарплаты на двоих никак не хватало. Славик начал требовать, чтобы Миша оставил его в покое со своими глупыми финансовыми претензиями, дескать, это Миша его соблазнил, это из-за Миши бедного честного Славика выгнали из дома, так что пусть теперь Миша его содержит. Миша очень старался. Но силенок не хватило. И Славик нашел себе покровителя побогаче. Черкасов страшно переживал, как утверждают осведомленные товарищи. Ну вот, а Славик сделал свой выбор крайне неудачно, его новый возлюбленный оказался по уши в криминальном дерьме, и начали Славика таскать в ментовку чуть ли не ежедневно, то по одному поводу, то по другому, то по третьему. А кроме ментовки у богатого любовника была еще целая куча доброжелателей, в том смысле, что они очень сильно желали захапать себе то добро, которым тот располагал. Разборки шли постоянно, причем со стрельбой, мордобоем и прочими ужасами капитализма. В итоге наш Славик влачит сегодня жалкое существование, поскольку его покровителя давно уже отправили на тот свет, а следующего, которого он тоже выбрал неудачно, вскорости посадили. Он пытался вернуться к Черкасову, но тот проявил недюжинную гордость и силу воли и отверг изменника и предателя. Так что Славик Мишу теперь люто ненавидит и считает его виновником своей разрушенной жизни. Образования он не получил, жилья у него нет, денег нет, нормальной семьи тоже нет. Перебивается мужской проституцией и проклинает свою жестокую судьбу. Вот такая сказка, милые мои.

– Колян, ты врешь, – с сомнением протянул Юра. – Не мог ты все это узнать, пока мы с Аськой в Бибирево ездили. Признавайся, ты все это на ходу сочинил?

– Да нет, – засмеялся Селуянов, – все проще гораздо. Сперва я действительно помчался к матери Черкасова, обнаружил там его бывшую жену, взял ее в оборот, она, естественно, про позорное поведение мужа и брата молчит, несет какой-то бред про то, что Михаил оказался подонком, каких земля носить не должна. Мамаша поддакивает, но фактуры никакой. Чувствую – дело глохнет на ходу. Прошу показать свадебные фотографии и на групповом снимке вижу Славика, которого давно знаю. То есть так давно, что все его жизненные коллизии наизусть выучил. И про то, что он с мужем сестры спутался, из-за чего и погорел. Просто я до того момента мужа Славкиной сестры с нашим фигурантом не отождествлял. А тут мне все сразу стало понятно. Помните двойное убийство на улице летчика Бабушкина?

– Девяносто первый год? – уточнила Настя.

– Именно. Это как раз была одна из разборок с участием Славкиного богатого любовника. Вот тогда он мне в первый раз и попался. Больше уж я его не отпускал, сами понимаете. С его помощью я потом еще не одно убийство раскрыл. Ну а он с моей помощью до сих пор на свободе. Если б я за ним не надзирал в шесть глаз, он бы уж давно сел.

– Ну что, недоверчивая ты моя? – торжествующе вопросил Коротков. – Ты убедилась, что мы ничего не напутали? Теперь ты наконец поняла, что Черкасов – тот, кто нам нужен?

– Да, – рассеянно ответила Настя, рисуя на чистом листе бумаги какие-то непонятные закорючки. – Да. Да. А где же он их держит?

– Найдем, – оптимистично заявил Юра. – Можешь не сомневаться.
* * *
На следующий день вышла из строя коллективная телевизионная антенна, установленная на крыше дома по улице Муранова. Почти сразу же подъехала «техничка», специалисты-телевизионщики поработали минут тридцать на крыше, после чего заявили, что где-то самовольно подключено кабельное телевидение и это создает помехи для приема сигнала на коллективную антенну. Чтобы понять, где сделано подключение и каков характер помех, нужно идти по квартирам. И, естественно, пошли. Времени это заняло много, зато после их ухода все телевизоры в доме заработали как новенькие.

Через десять минут после того, как мастера покинули дом на улице Муранова, Настя Каменская узнала, что у жильца квартиры номер 41 имеется простенький видеоплейер из самых дешевых, а также все четырнадцать искомых кассет, аккуратно стоящих на полке под телевизором.

Еще через два часа стало известно, что ни дачи, ни второй квартиры у Михаила Ефимовича Черкасова нет и никогда не было. В связи с этим было решено несколько дней вести за Черкасовым плотное наблюдение. Мало ли что официально считается! Где-то же есть это проклятое место, где он держал взаперти несчастных заложников своих сексуальных пристрастий, где они умирали и откуда он их вывозил. Место, где, может быть, до сих пор находятся еще живые мальчики.

Наблюдение велось постоянно, но прошло пять дней, а результатов никаких не было. Черкасов по утрам ездил на работу в Перово, целый день ходил по адресам, выполняя заказы, вечером возвращался домой. Заходил в магазины. Заглядывал в пункты проката видеокассет, интересовался новинками, один раз нашел фильм, который его заинтересовал, и взял его напрокат. Фамилию при этом назвал снова «уличную»: Владимиров. 1-я Владимирская улица проходила неподалеку от станции метро «Перово», так что Черкасов был по-прежнему в своем репертуаре.

Чем еще занимался Михаил Черкасов? Чинил соседские кофемолки и магнитофоны, смотрел видак. Два раза за эти пять дней встречался со своим знакомым партнером у того на квартире и, уходя, платил по таксе. И больше ничего. Он не слонялся по улицам, высматривая смуглых темноволосых юношей с семитским типом лица. Он не посещал никаких заброшенных домов, дожидающихся сноса, или подвалов. Он не сделал за пять дней ничего такого, что позволило бы утверждать: да, он похищает юношей и держит их взаперти.

– Ну что ж, – констатировал полковник Гордеев через пять дней наблюдения, – по крайней мере мы можем быть уверены, что за эти пять дней он никого не похитил и не убил. Что будем делать дальше? Есть предложения?

– Я бы его задержал, – сказал Селуянов. – А чего? По краже-то у нас доказательств достаточно. Вот за кражу и задержим. А там посмотрим, подумаем, как его раскалывать.

– А ты что скажешь? – обратился Гордеев к Насте. – Согласна с Николаем?

– Нет, – твердо ответила она. – Ни в коем случае. А вдруг он не расколется? Вы только представьте себе: где-то сидят эти несчастные мальчишки, может быть, умирают, может быть, им нужна помощь, но мы же не знаем, где они. А Черкасов будет молчать. И что мы будем делать? Он признает кражу, покается, пойдет под суд. И вполне возможно, суд отправит его в зону. А мальчики? О них ты подумал?

– Ну прямо-таки, будет он молчать, – презрительно протянул Селуянов. – Он кто? Джеймс Бонд? Иоганн Вайс? Обыкновенный педераст, который настоящего страха вообще не нюхал никогда. Вон Славка, про которого я рассказывал, через столько передряг прошел, а и то в глухую защиту уходить не умеет. Ты не думай, что это так просто: молчать на допросах. Это только в книжках легко. Молчит и молчит, честь ему и хвала. На самом деле для этого нужна мощная психологическая подготовка. А откуда она у Черкасова? Он в разведшколе не учился.

– Ты прав, Коля, – тихо сказала Настя. – Я знаю, что молчать очень трудно и не каждый это умеет. Но я все время думаю о самом плохом. А вдруг Черкасов умрет?

– То есть как умрет? – не понял Селуянов. – Зачем ему умирать?

– Ни за чем. Умрет – и все. Сердце не выдержит. Или у него какой-нибудь врожденный порок, о котором он и сам не знает. В один прекрасный момент перегородочка тоненькая лопается – и конец. Мгновенная смерть. И сделать ничего нельзя. И профилактики никакой для таких случаев не существует. Представь себе: мы Черкасова задерживаем по подозрению в совершении кражи, так и не узнав, где находятся мальчики. А Черкасов умирает у нас на руках. И если, когда мы все-таки их найдем, окажется, что кто-то из них умер, потому что мы слишком долго искали и не пришли вовремя на помощь, как ты будешь дальше жить? Что ты будешь делать со своим чувством вины? Пока он на свободе, у нас есть шанс. Когда мы его упрячем в камеру, мы рискуем этот шанс потерять безвозвратно.

– Согласен, – кивнул лысой головой Виктор Алексеевич. – А кстати, у вас есть версия, почему он за пять дней ни разу не навестил своих пленников, если таковые у него имеются?

– Два варианта, – откликнулась Настя. – Либо он почуял слежку, либо в настоящее время пленников у него нет. На сегодняшний день в розыске числятся четыре мальчика-москвича с подходящим типом внешности, но побывали ли они в руках именно Черкасова, можно будет утверждать только после того, как их найдут. Если он почуял слежку и поэтому не навещает их, то это тоже плохо. Мы ведь не знаем, какой режим он сам себе организовал. Может быть, он завозит туда продукты на две-три недели и наркоты побольше, тогда все не так страшно. Но если мальчики полностью беспомощны и у них нет еды, а Черкасов не едет к ним, потому что увидел за собой «хвост», тогда мы опять кругом виноваты.

– Что же получается? – подал голос Коротков. – Если у него в настоящий момент пленников нет, то наблюдение бессмысленно. Мы можем таскаться за ним до второго пришествия, но к месту он нас все равно не приведет. Ему просто незачем там бывать. А ведь в этом месте должны быть улики, без которых нам не о чем будет с ним разговаривать.

– Ты прав, Юра, но ты и не прав, – ответил Гордеев. – Он – маньяк. И рано или поздно он сорвется. Даже если он заметил слежку. Даже если у него никого сейчас нет. Он все равно сорвется, потому что обязательно наступит момент, когда он не в состоянии будет справиться со своими чувствами. И тогда он выйдет на охоту. Но в том, что ждать мы можем до второго пришествия, ты, конечно, прав. И даже дольше. Настасья, завтра возьми у следователя все заключения экспертов по исследованию одежды девяти трупов, посмотри, что там есть интересного с точки зрения привязки конкретно к Черкасову. Коротков, ты за Черкасовым не следишь, он тебя, балбеса, теперь в лицо может узнать, займись вплотную теми четырьмя пацанами, о которых говорила Анастасия. Может быть, нам удастся установить точно, что они не у Черкасова, тогда мы по крайней мере не будем бояться, что они погибнут исключительно из-за того, что мы установили наблюдение и Черкасов нас заметил. Селуянов, тебе и Свалову – самая черная работа.

– Как всегда, – буркнул Николай.

– Не огрызайся. Вы должны придумать мощную легенду для «наружников». Слава богу, Черкасов у нас вполне официально подозревается в краже, и за ним в соответствии с рапортом наблюдают «наружники», но никто не поймет, какого рожна за ним надо столько времени по пятам ходить, вместо того чтобы арестовывать. Ваша задача – сделать так, чтобы это никого не удивляло. Настасья, что-то ты про «Мечту» давно ничего не рассказывала. Ты что, забросила эту линию?

– Забросила, – призналась Настя. – Другой работы много. И потом, коль мы нашли Черкасова, то в «Мечте» надобность как-то отпала.

– Это ты зря, – укоризненно покачал головой Гордеев. – Не пренебрегай запасными вариантами, мало ли как жизнь обернется.

Настя понимала, что начальник прав. Уже неделя прошла с тех пор, как Леша передал ей, что звонил Якимов. Не годится так исчезать, выдала легенду – будь любезна следовать ей. Отпала надобность – аккуратно выйди, не заставляя людей мучиться догадками и подозрениями.
* * *
Геннадий Свалов работать по субботам не любил, это было совершенно очевидно. Настя с удивлением думала, как же он ухитряется работать в уголовном розыске, устраивая себе по два выходных в неделю. Да этого ни один начальник не потерпит. Наверное, Гена умел делать вид, что работает, а сам в это время занимался своими делами, деньги зарабатывал. Поэтому, когда ему объявили, что в субботу он должен ехать вместе с Настей в «Мечту», молодой оперативник не сумел скрыть недовольство.

– Оденься соответственно, – попросила Настя, – ты должен выглядеть как сотрудник достойной доверия фирмы. И ехать нам придется на твоей машине, она все-таки поприличнее.

Из двадцати семей, живших в коттеджах «Мечты», воспользоваться услугами по страхованию выразили желание почти все. Отказавшихся было всего трое, в их числе – Соловьев. Настю это удивило. Ей казалось, что Владимир должен чувствовать себя особенно уязвимым.

– Почему ты не хочешь застраховать дом? – спросила она, отправив Свалова осматривать коттеджи и знакомиться с жильцами.

– Я тебе уже говорил: у меня брать нечего. Мой дом для грабителей никакого интереса не представляет.

– Ну, грабители не всегда бывают достаточно осведомленными, – заметила Настя. – Они могут подумать, что ты – человек состоятельный и у тебя есть чем поживиться. А когда обнаружится, что они ошиблись, уже будет поздно. Двери и окна повреждены, мебель сломана, ты сам напуган до смерти. Ничего не найдя, они могут начать тебя пытать в надежде, что ты им скажешь, где прячешь деньги. Не боишься?

– А ты не пугай, – усмехнулся Соловьев, – тогда и бояться не буду.

Настя предупредила его о своем визите заранее, вероятно поэтому в доме не было ни Марины, ни помощника Андрея. И вообще все в этот раз было как-то по-другому. Сначала Настя подумала, что такое ощущение возникло у нее из-за отсутствия помощника, чье плохо скрываемое негативное отношение было весьма явственным. Но потом она поняла: дело не в помощнике, а в самом Соловьеве. Он был каким-то потерянным, удрученным и ужасно одиноким.

– Что с тобой, Володя? – спросила она, когда поняла, что разговор не клеится, за какие бы темы они ни брались. – Чем ты так расстроен?

Он поднял на Настю измученные глаза и напряженно улыбнулся.

– Все в порядке. Не обращай внимания.

– Но я же вижу, что не в порядке. Тебя раздражает мое присутствие? Извини, но мне придется побыть у тебя, пока наш сотрудник осматривает коттеджи.

– Я тосковал без тебя, – выпалил он неожиданно. – Я даже представить себе не мог, что буду так тосковать.

Он взял ее руку и поднес к губам, потом прижал ее прохладные пальцы к пылающей щеке.

– Смешно, да? Ты стала мне нужна как раз тогда, когда я тебе уже не нужен.

– Если бы это было так, я бы не приезжала к тебе, – мягко возразила она.

Каким-то сторонним, оценивающим взглядом она видела себя и его и думала о том, что двенадцать лет назад умерла бы от счастья, если бы он сделал то, что сделал сейчас, и сказал то, что сказал. Раньше он никогда не целовал ей руки и не говорил, что тоскует, он милостиво и снисходительно позволял любить себя. Он всего лишь терпел ее любовь. А теперь? Неужели влюбился? Настя пыталась заглянуть в глубь себя и понять, что она сама чувствует. Торжествует? Мстительно злорадствует? Или просто радуется тому, что давнее и болезненное чувство наконец встретило взаимность? Но, к своему удивлению, она не видела в своем сердце ничего. Даже его теплый взгляд уже не имел над ней той власти. А ведь две недели назад она все еще поддавалась его обаянию…

– Ты обманываешь меня, – сказал Соловьев, не отпуская ее руки. – Я тебе не нужен. Я не знаю, зачем ты приезжаешь ко мне. Очень хотелось бы верить, что не из жалости, но другого объяснения я не нахожу. Не нужно меня жалеть, Настюша. У меня все в порядке.

– А теперь ты меня обманываешь. Если бы у тебя было все в порядке, ты бы не тосковал. Может быть, тебе просто нужна женщина? Все равно какая, совсем не обязательно именно я.

– У меня есть женщина. Но мне нужна ты. Впрочем, это тебя ни к чему не обязывает. Мало ли кто мне нужен? Это вовсе не означает, что ты должна немедленно бросать мужа.

Настя с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Даже в такой непростой ситуации Соловьев остается самим собой – самоуверенным самцом. С чего он взял, что она захочет бросить мужа, поверив в чувства своего бывшего возлюбленного? Да еще немедленно. Не был бы он инвалидом, она, конечно, сказала бы ему все, что думает, не особо выбирая выражения и не стесняясь. Интересно, о какой женщине он говорит? Две недели назад Соловьев уверял, что дамы сердца у него нет. Лгал? Или она появилась за эти две недели? Уж не прелестная ли Марина?..

– А та женщина, которая у тебя есть, тебя не устраивает? Зачем тебе я?

– Я не буду обсуждать ее с тобой, – решительно ответил Владимир Александрович. – Но я хочу, чтобы ты знала: я могу в любой момент расстаться с ней.

– Ради меня?

– Да. Ради тебя.

– Соловьев, я не стою таких жертв.

Настя осторожно высвободила руку и полезла в сумку за сигаретами.

– Я скучная деловая женщина, начисто лишенная романтизма, как ты сам справедливо заметил. Тебе не будет хорошо со мной. Я всегда была немного суховатой, а теперь стала просто жесткой, как кусок хлеба двухнедельной давности. Тебе нужна женщина, которая будет тебя обожать, а я уже разучилась это делать.