1 2 3 4 5 6 
Гёц. А когда мы прогоним архиепископа?
      
Насти. Придет время строить град господен.
      
Гёц. Что мы положим в основу?
      
Насти. То, что все люди равны, все люди братья, все люди в боге и бог в каждом. Святой дух говорит устами каждого. Все люди священники и пророки. Каждый может крестить, бракосочетать, благословлять и отпускать грехи. Каждый живет открыто на земле пред лицом всех, и каждый одинок в душе пред лицом бога.
      
Гёц. Боюсь, что в вашем городе люди разучатся смеяться.
      
Насти. Можно ли смеяться над тем, что любишь? Законом станет любовь.
      
Гёц. А кем стану я?
      
Насти. Ты будешь равен каждому.
      
Гёц. А если мне не по душе быть равным вам?
      
Насти. Выбирай — быть равным среди равных или лакеем князей.
      
Гёц. Это честное предложение, булочник. Только вот бедняки нагоняют на меня скуку. Им ненавистно все, что нравится мне.
      
Насти. А что же нравится тебе?
      
Гёц. Все, что вы хотите уничтожить: статуи, роскошь, война.
      
Насти. Ты просто одурачен. Луна ведь не твоя, а ты воюешь за то, чтобы аристократы могли ею наслаждаться.
      
Гёц (с глубоким и искренним убеждением). Но я люблю аристократов!
      
Насти. Ты? Ты их убиваешь.
      
Гёц. Да, я их понемногу убиваю, но у них плодовитые жены — рожают десятерых за каждого убитого мной. Не хочу, чтобы вы их всех перевешали. Зачем я стану помогать вам гасить и солнце и земные огни — наступит холодная ночь.
      
Насти. Значит, ты хочешь по-прежнему шуметь без толку и без пользы?
      
Гёц. Да, без пользы. Без пользы для людей. Но что мне до людей? Бог слышит меня, и я терзаю его слух, этого с меня довольно. Бог единственный достойный противник. Есть бог, я и прочие тени. Этой ночью я распну бога, убив тебя и еще двадцать тысяч; страдание господа бесконечно, а стало быть, бесконечен тот, кто заставляет страдать. Этот город будет сожжен, господь об этом знает. Ему сейчас страшно, я это чувствую. Его взгляд прикован к моим рукам, его дыхание касается моих волос, его ангелы плачут. Он, словно простой смертный, говорит себе: может быть, Гёц не осмелится. Плачьте, ангелы, плачьте — я осмелюсь! Сейчас я выступлю вопреки его страху и гневу. Этот город вспыхнет пламенем; душа господня — галерея зеркал, и отсвет пламени повторится в них миллионы раз. Вот тогда я буду знать, что стал настоящим чудовищем. (Францу.) Мою шпагу!
      
Насти (изменившимся голосом). Пощади бедняков! Архиепископ богат, ты можешь ради развлечения разорить его. Но мучить бедняков — сомнительное развлечение.
      
Гёц. О нет, это не развлечение.
      
Насти. А что же?
      
Гёц. У меня тоже есть своя миссия.
      
Насти. Молю тебя на коленях!
      
Гёц. Я думал, тебе запрещено умолять.
      
Насти. Нет никаких запретов, когда речь ждет о спасении людей.
      
Гёц. Мне кажется, пророк, что бог завлек тебя в ловушку.
      
Насти пожимает плечами.
      
Ты знаешь, что с тобой будет?
      
Насти. Знаю: пытка и виселица. Сказано тебе, я всегда знал это.
      
Гёц. Пытка и виселица... Пытка и виселица... Как это однообразно. Самое скучное в зле то, что к нему привыкаешь. Нужен талант, чтобы выдумать что-нибудь новое. Но сегодня ночью я лишен вдохновения.
      
Катерина. Дай ему исповедника!
      
Гёц. Кого?
      
Катерина. Ты не можешь послать его на смерть без отпущения грехов.
      
Гёц. Ты гений! (Насти.) Конечно, милый человек, я дам тебе исповедника! Исполню свой христианский долг. Я подготовил для тебя сюрприз. (Францу.) Пойди-ка отыщи того попа! (Насти.) Люблю, чтоб все было на самой грани... Хорошо ли, дурно ли? Не знаю... Теряешь рассудок...
      
Насти. О нет, поп меня не осквернит!
      
Гёц. Тебя будут пытать, покуда ты не исповедаешься ради твоего же блага.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
      
      
Те же и Гeнрих.
      
      
Генрих. Ты не мог причинить мне больше зла, чем уже причинил. Отпусти меня.
      
Гёц. Что он делал?
      
Франц. Сидел в темноте, качал головой.
      
Генрих. Чего ты хочешь от меня?
      
Гёц. Есть для тебя работа по специальности. Женщину нужно тотчас же выдать замуж. А этому — отпустить грехи перед смертью.
      
Генрих. Ему? (Видит Насти.) А!
      
Гёц (притворно удивлен). Вы знаете друг друга?
      
Насти. Значит, этот служитель господа дал тебе ключ?
      
Генрих. Нет! Нет! Нет!
      
Гёц. Поп, тебе не стыдно лгать?
      
Генрих. Насти!
      
Насти даже не глядит на него.
      
Я не мог допустить убийства священников.
      
Насти не отвечает.
      
(Подходит к нему ближе.) Скажи, мог я допустить, чтобы их перебили? (Пауза. Поворачивается, идет к Гёцу.) Зачем ему исповедь?
      
Гёц. Его должны повесить.
      
Генрих. Тогда давайте быстрей! Только быстрей! Поищите ему другого исповедника.
      
Гёц. Ты или никто.
      
Генрих. Значит — никто. (Хочет выйти.)
      
Гёц. Эй!
      
Генрих останавливается.
      
Неужели ты дашь ему умереть без отпущения грехов?
      
Генрих (медленно возвращается). Нет, шут, нет. Ты прав. (Насти.) Стань на колени. (Пауза.) Брат, моя вина не падает на церковь. Ее именем отпущу я твои грехи. Может, ты хочешь, чтоб я покаялся при всех? (Ко всем.) Из лукавства и злобы я предал свой город, выдал жителей его на избиение, я заслужил всеобщее презрение. Плюньте мне в лицо. Только хватит болтать.
      
Насти не пошевельнулся.
      
Ты, солдат, плюнь мне в лицо!
      
Франц (веселым тоном, Гёцу). Плюнуть?
      
Гёц (добродушно). Развлекайся, сынок.
      
Франц плюет,
      
Генрих. Теперь — конец. Генрих умер со стыда, остался священник, первый повстречавшийся тебе священник. Перед ним ты должен преклонить колена. (После минуты ожидания с силой бьет его.) Убийца! Безумие унижаться перед тобой, когда во всем повинен ты один.
      
Haсти. Я?
      
Генрих. Да, да! Все по твоей вине! Ты разыгрывал из себя пророка... Теперь ты побежден, в плену, ждешь виселицы, а все, кто тебе доверился, умрут. Все! Ха! Ха! Ха! Ты говорил, что умеешь любить бедняков, а я не умею. А теперь видишь, что вышло? Ты причинил им больше зла, чем я.
      
Насти. Больше, чем ты, мерзавец? (Кидается на Генриха.)
      
Их разнимают.
      
Кто предал, ты или я?
      
Генрих. Я! Я! Но я никогда не пошел бы на это, если бы ты не убил епископа.
      
Насти. Бог повелел мне убить его за то, что он заставлял бедняков голодать.
      
Генрих. Бог? Неужели? Как это просто! Значит, бог повелел мне предать бедняков за то, что они хотели истребить монахов.
      
Насти. Бог не мог тебе повелеть предать бедняков: он за них.
      
Генрих. Если он за них, почему же их мятежи никогда не удаются? Почему он допустил, что и твой бунт привел к отчаянию? Ну, отвечай! Отвечай же! Не можешь?
      
Гёц. Вот она! Вот эта минута!.. Вот оно, смятенье и кровавый пот. Как прекрасно смятенье! Как мне нравится твое лицо! Гляжу и вижу: двадцать тысяч умрут. Я люблю тебя. (Целует его в губы.) Слушай, брат мой! Еще не все сказано: да, я решил взять Вормс, но если бог на твоей стороне — что-нибудь еще случится, что может мне помешать.
      
Насти (глухо, с убеждением). Да, случится.
      
Генрих (кричит). Нет! Ничего не будет! Ничего не случится! Это было бы слишком несправедливо. Если бог должен был совершить чудо, почему он не совершил его прежде, чем я предал? Почему он должен был погубить меня и спасти тебя?
      
Входит офицер. Все вздрагивают.
      
Офицер. Все готово. Солдаты построены у рва, за повозками.
      
Гёц. Уже? (Пауза.) Скажи капитану Ульриху, что я сейчас буду.
      
Офицер выходит. Гёц устало садится.
      
Катерина. Вот твое чудо, мой миленький.
      
Гёц проводит рукой по лицу.
      
Иди же! Грабь и убивай! Счастливого пути!
      
Гёц (сначала устало, затем с напускной экзальтацией). Настала минута прощания. Я вернусь, забрызганный кровью, моя палатка будет пуста. Жаль, я уже привык к вам. (Насти и Генриху.) Вы проведете ночь вместе — как двое влюбленных. (Генриху.) Ты, исповедник, будешь нежно держать его за руку, когда начнется пытка калеными щипцами. (Францу, указывая на Насти.) Пытку прекратите, когда он согласится исповедаться. Повесьте его, как только ему отпустят грехи. (Как бы вспоминая о Катерине.) А, новобрачная! Франц, ты сходишь за конюхами и представишь их этой даме. Пусть делают с ней все, что хотят, лишь бы осталась жива.
      
Катерина (внезапно падает перед ним на колени). Гёц, пощади! Только не это, только не этот ужас! Пощади!
      
Гёц (отступает от нее в удивлении). Ты только что так мне дерзила! Ты не верила?
      
Катерина. Нет, Гёц, не верила.
      
Гёц. В глубине души я и сам не верил. В Зло всегда веришь потом.
      
Катерина обнимает его колени.
      
Франц, освободи меня от нее!
      
Франц хватает ее и швыряет на кровать.
      
Вот так, вот так... Я ничего не забываю. Ну, теперь все! (Пауза.) А чуда нет и нет: начинаешь верить, что бог предоставил мне свободу действий. Спасибо, господи, я так тебе признателен. Спасибо за изнасилованных женщин! Спасибо за посаженных на кол детей! Спасибо за обезглавленных мужчин! Если бы я только захотел сказать все, что знаю. Мне все известно, грязный лицемер! Послушай, Насти. Тебе я скажу без обиняков. Бог пользуется мной. Сам видишь, и этой ночью тоже! Он снова послал мне на помощь своих ангелов.
      
Генрих. Кто же эти ангелы?
      
Гёц. Все вы. Катерина, конечно, ангел. Ты — тоже. Ну и банкир. (Снова обращаясь к Насти.) А ключ?.. Разве я просил у него ключ? Я даже не подозревал об его существовании! Но ведь он сам поручил одному из своих священников вложить его мне в руки. Ты, конечно, знаешь, бог хочет, чтобы я спас его попов и монахов. Значит, он искушает меня, но на свой лад, тонко, ничем себя не запятнав. Если я попадусь, он вправе от меня отречься: в конце концов я мог бы выбросить ключ в овраг.
      
Насти. Да, конечно, мог. Ты еще и сейчас можешь.
      
Гёц. Подумай-ка лучше, мой ангел. Ты-то хорошо знаешь, что не могу.
      
Насти. Почему?
      
Гёц. Не могу стать иным, чем есть. Ладно же! Пусть будет кровавая баня во славу господню. А когда придет конец, он зажмет нос, чтобы не слышать смрада, и закричит: я не хотел этого. Ты и впрямь этого не хочешь, господи? Тогда еще не поздно вмешаться. Я не настаиваю на том, чтоб небо обрушилось мне на голову: хватит и просто плевка. Поскользнусь, сломаю ногу — и на сегодня все! Нет? Ладно, я не настаиваю. Вот, Насти, взгляни на этот ключ! Как хорошо иметь ключ, как это полезно! А вот и руки! Какая отличная работа! Воздадим господу хвалу за то, что он дал нам руки. Ключ в руке — совсем не плохо. Воздадим господу хвалу за все руки, которые в это мгновение держат ключи во всех краях света! Но господь снимает с себя всякую ответственность за то, что делает с ключом рука, его, бедняжки, это не касается. О господи, ты ведь сама невинность! Ты, ставший мерой полноты всего, как можешь ты понять, как можешь осознать Ничто? Твой взгляд есть свет, и он все превращает в свет. Как можешь ты познать потемки моей души? Как может твой всеведущий разум проникнуть в мои мысли, не нарушив их хода? Ненависть и слабость, насилие, смерть, отвращение — все это лишь от человека, все это лишь мое царство, в нем я один. За все, что в нем произойдет, в ответе только я. Хорошо, хорошо, я все беру на себя и промолчу. Даже в день последнего суда — молчок! Буду молчать как рыба. Я слишком горд — дам себя осудить, не проронив ни слова. Но неужели тебя самого нисколько не смущает, что ты осудил на вечное проклятье своего подручного? Иду, иду! Солдаты ждут, и этот добрый ключ зовет меня, он хочет вернуться в замочную скважину. (Уходя, оборачивается.) Кто равен мне? Я — человек, который смущает самого всемогущего господа. Из-за меня господь противен самому себе. Есть двадцать тысяч аристократов, есть тридцать архиепископов, есть пятнадцать королей. Люди видели трех императоров, был папа, был антипапа. Но назовите мне другого Гёца! Иногда мне кажется, что ад — пустыня, которая ждет лишь меня одного. Прощайте!
      
Хочет уйти. Генрих смеется.
      
Что такое?
      
Генрих. Дурак! Ад — это ярмарка.
      
Гёц останавливается и глядит на него.
      
(Остальным.) Вот чудак, вот фантазер: верит, что лишь он один творит Зло. Каждую ночь на землях Германии пылают живые факелы, десятки городов в пожарищах, и полководцы грабят их запросто, не задумываясь. Убивают по будним дням, по воскресеньям скромно исповедаются. А этот принял себя за дьявола во плоти лишь оттого, что выполняет свой долг солдата. (Гецу.) Ну, шут, отвечай! Если ты дьявол, то кто же я — человек, притворявшийся, что любит бедняков, и предавший их тебе?
      
Гёц (на протяжении всей этой реплики глядит на него, словно зачарованный. Под конец выпрямляется). Чего ты требуешь? Права на вечную погибель? Даю тебе его. Ад достаточно велик, чтобы мы с тобой разминулись.
      
Генрих. Ну а с другими?
      
Гёц. С кем?
      
Генрих. Со всеми. Не всем дано убивать, но все к тому стремятся.
      
Гёц. Я злобен по-иному, чем они. Они творят Зло из сластолюбия или корысти. Я творю Зло ради Зла.
      
Генрих. Причины не в счет, раз заведено, что можно творить лишь Зло.
      
Гёц. Так заведено?
      
Генрих. Да, шут. Так заведено.
      
Гёц. Кем?
      
Генрих. Самим богом. Бог пожелал, чтобы Добро стало невозможно на земле.
      
Гёц. Невозможно?
      
Генрих. Совсем невозможно. Любовь невозможна. Невозможна справедливость! Попробуй возлюби-ка своего ближнего — сам увидишь, легко ли это.
      
Гёц. А почему бы мне не полюбить ближнего, если такова моя прихоть?
      
Генрих. Потому что достаточно одному человеку возненавидеть другого, чтобы ненависть охватила все человечество.
      
Гёц (продолжая свое). А вот он любил бедняков.
      
Генрих. Ловко врал им. Возбуждал в них самые низменные страсти. Принудил их убить старца. А что я мог поделать? Ну что я мог поделать? Я был невинен, преступление набросилось на меня, как хищник. Где было тогда Добро, подлец? Где оно было? Где было меньшее Зло? (Пауза.) Ты хвастаешь своими пороками, усердствуешь ради пустяков. Если хочешь заслужить ад, достаточно не вылезать из своей кровати. Мир несправедлив; раз ты его приемлешь — значит, становишься сообщником, а захочешь изменить — станешь палачом. Ха! Земля смердит до самых звезд!
      
Гёц. Значит, все прокляты?
      
Генрих. О нет! Не все! (Пауза.) Верую, господи! Верую! Не впаду во грех отчаяния! Я заражен до мозга костей, но знаю, что ты спасешь меня, если на то будет воля твоя! (Гёцу.) Мы все в равной мере виновны, ублюдок, все в равной мере заслужили ад, но бог прощает, когда ему угодно прощать.
      
Гёц. Наперекор мне он меня не простит.
      
Генрих. Ничтожная соломинка! Не тебе восставать против его милосердия, не тебе истощить его бесконечное терпение. Он возьмет тебя в руки свои и подымет к себе в рай, если на то воля его. Одним взмахом мизинца он разобьет вдребезги твои дурные помыслы, он разомкнет твои уста, он силой вольет в тебя свою благодать, и ты почувствуешь, как станешь добрым, вопреки собственному желанию. Иди жги Вормс, иди грабь и режь! Только время и труд даром потеряешь. Как и все люди, ты окажешься в чистилище.
      
Гёц. Значит, все люди творят Зло?
      
Генрих. Все.
      
Гёц. И никто никогда не творил Добро?
      
Генрих. Никто.
      
Гёц. Превосходно. (Возвращается в палатку.) Готов поспорить с тобой: я буду делать Добро.
      
Генрих. Что?
      
Гёц. Буду делать Добро. Идешь на пари?
      
Генрих (пожимая плечами). Нет, ублюдок, никаких пари.
      
Гёц. Зря. Ты учишь меня, что Добро невозможно, а я готов поспорить, что стану делать Добро. Пожалуй, это лучший способ остаться в одиночестве. Я был преступником, теперь я изменюсь. Перелицую свои одежды, готов поспорить, что стану святым.
      
Генрих. Кто сможет об этом судить?
      
Гёц. Ты. Через год и один день. Тебе остается только принять пари.
      
Генрих. Ты уже проиграл, дурак. Добро ты станешь делать, лишь бы выиграть.
      
Гёц. Верно. Что ж, давай кинем кости. Если выиграю я — значит, Зло торжествует, если проиграю... Если проиграю, тогда мне ясно, что делать. Ну, кто станет играть против меня? Насти?
      
Насти. Нет.
      
Гёц. Почему?
      
Насти. Это дурно.
      
Гёц. Конечно, это дурно. А ты что вообразил? Послушай, булочник, я еще зол.
      
Насти. Если хочешь делать Добро, решайся и делай его попросту.
      
Гёц. Хочу прижать бога к стенке. На этот раз — да или нет. Если он даст мне выиграть, город будет сожжен, а его ответственность точно установлена. Итак, играем. Если бог на твоей стороне, тебе нечего бояться. Ты не осмеливаешься, трус? Предпочитаешь виселицу. Кто осмелится?
      
Катерина. Я!
      
Гёц. Ты, Катерина? Почему бы и нет? (Дает ей игральные кости.) Играй!
      
Катерина (играет). Два и один. (Вздрагивает.) Тебе трудно будет проиграть.
      
Гёц. А кто вам сказал, что я хочу проиграть? (Берет кости.) Боже, я зажал тебя в угол. Теперь ты должен на что-то решиться. (Играет.)
      
Катерина. Один и один... Ты проиграл!
      
Гёц. Значит, подчиняюсь воле господа. Прощай, Катерина!
      
Катерина. Обними меня! Прощай!
      
Он обнимает ее.
      
Гёц. Возьми этот кошелек и направляйся куда хочешь. (Францу.) Франц, скажи капитану Ульриху, чтоб он отправил солдат спать. Ты, Насти, возвращайся в город. Еще не поздно остановить мятеж. Если вы с рассветом откроете ворота и священники покинут Вормс невредимыми, чтобы отдаться под мою защиту, я в полдень сниму осаду. Согласен?
      
Насти. Согласен.
      
Гёц. Ты вновь обрел свою веру, пророк?
      
Насти. Я никогда не терял ее.
      
Гёц. Счастливец!
      
Генрих. Ты возвращаешь им свободу, ты возвращаешь им жизнь и надежду. А мне, собака, мне, которого ты вынудил предать, вернешь ли ты мою невинность?
      
Гёц. Твое дело самому обрести ее вновь. В конце концов ничего еще не случилось.
      
Генрих. Разве важно то, что случилось? Важно мое намерение. Я буду идти за тобой по пятам, день и ночь. Знай, я сам буду судить твои дела. Будь спокоен, ровно через год и один день я найду тебя, куда бы ты ни скрылся.
      
Гёц. Уже заря. Какая холодная! Заря вместе с Добром вошла в мою палатку. Но мы не стали веселей: эта женщина плачет, поп меня ненавидит. Будто мы на краю гибели. Может, Добро вызывает отчаяние?.. Впрочем, не важно, не мне судить о Добре — я должен его творить. Прощайте! (Уходит.)
      
Катерина (начинает хохотать, смеется до слез). Он смошенничал! Я видела! Он смошенничал, он хотел проиграть!
      
Занавес
     
    
   
   
    
     
АКТ ВТОРОЙ
    
    
     
      
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Крестьяне, Карл.
      
      
1-й крестьянин. Нелегкий орешек.
      
Карл. Это все бароны: знаешь как они взбесились!
      
1-й крестьянин. А вдруг он с перепугу откажется?
      
Карл. Не бойтесь. Он упрям как осел. Прячьтесь! Вот он.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Крестьяне в укрытии, Гёц, Карл.
      
      
Гёц. Брат мой, будь так добр, принеси нам графин вина. Хватит и трех бокалов. Я не пью. Сделай это из любви ко мне.
      
Карл. Брат мой, из любви к тебе я это сделаю.
      
Гёц уходит. Крестьяне выходят из укрытия, смеясь, хлопают себя по бедрам.
      
Голоса крестьян. Брат мой! Братик! Братишка! Слыхал? Вот тебе! Только из любви! (Шутя и смеясь, похлопывают друг друга по спине.)
      
Карл. Все слуги — его братья. Говорит, что любит нас, подлизывается, только что не целует. Вчера изволил мыть мне ноги. Любезный господин наш, добрый брат! Тьфу! (Плюет.) С души воротит от этих словечек. Скажешь — и отплевываешься каждый раз. Нет, когда-нибудь его вздернут за то, что он назвал меня братом. Когда веревка обовьет его шею, я поцелую его в губы и скажу: «Прощай, братик! Умри из любви ко мне!» (Уходит, унося бокалы на подносе.)
      
1-й крестьянин. Вот человек! Такому не соврешь.
      
2-й крестьянин. Мне сказали, что он умеет читать.
      
1-й крестьянин. Черта с два!
      
Карл (возвращаясь). Приказ! Обойдите земли Носсака и Шульгейма, донесите эту весть до каждой хижины: «Гёц отдает крестьянам земли Гейденштама». И, не дав им опомниться, добавляйте: «Если он, незаконнорожденный распутник, отдал свои земли, то почему же владетельный сеньор Шульгейма не отдает вам своих?» Обработайте их. Заставьте их взбеситься от ярости. Повсюду сейте смуту. Ступайте!
      
Крестьяне уходят.
      
О Гёц, дорогой мой брат! Ты увидишь, как я подпорчу твои добрые дела. Раздавай же свои земли, раздавай! Придет день — и ты пожалеешь, что не отдал концы прежде, чем роздал их. (Смеется.) Любовь! Ты хочешь любви. Я каждый день одеваю и раздеваю тебя, вижу твой пуп, мозоли на ногах, твою задницу, а ты хочешь, чтоб я тебя любил. Плевать мне на твою любовь! Конрад был груб и жесток, но его оскорбления меня унижали куда меньше твоей доброты.
      
Входит Насти.
      
Что тебе нужно?
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
      
      
Карл, Насти.
      
      
Насти. Гёц послал за мной.
      
Карл. Ты Насти?
      
Насти (узнавая его). Это ты?
      
Карл. Ты знаешь Гёца? Хорошее знакомство.
      
Насти. Не твое дело. (Пауза.) Знаю, что ты задумал, Карл. Ты поступил бы разумнее, если бы сидел тихо и ждал моих приказов.
      
Карл. Деревне приказы из города ни к чему.
      
Насти. Только попробуй взяться за это грязное дело, и я велю тебя повесить.
      
Карл. Как бы тебе самому на виселицу не попасть. Зачем ты здесь? Тут дело нечисто. Поговорил с Гёцом, а теперь советуешь нам отказаться от мятежа. Кто убедит меня в том, что тебя не подкупили?
      
Насти. Кто убедит меня в том, что не подкупили тебя, чтоб преждевременно поднять мятеж, который смогут подавить сеньоры?
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      
      
Гёц, Насти, бароны.
      
Гёц появляется пятясь. Бароны Шульгейм, Hоссак, Ритшeл окружают его и кричат.
      
      
Носсак. Тебе наплевать на крестьян. Тебе нужны наши головы!
      
Шульгейм. Ты хочешь смыть нашей кровью распутство своей матери!
      
Hоссак. И стать могильщиком немецкой аристократии!
      
Гёц. Братья, мои дорогие братья! Я даже не знаю, о чем вы говорите.
      
Ритшeл. Ты даже не знаешь, что своим поступком взорвешь пороховую бочку? Что наши крестьяне обезумеют от ярости, если мы не отдадим им тотчас же земли, золото — все, до последней рубашки и нашего благословения в придачу?
      
Шульгейм. Ты не знаешь, что они начнут осаду наших замков?
      
Ритшел. Что нас разорят, если мы согласимся, и убьют, если откажемся?
      
Hоссак. Ты этого не знаешь?
      
Гёц. Мои дорогие братья...
      
Шульгейм. Не болтай! Отвечай — да или нет?
      
Гёц. Мои дорогие братья! Простите меня, но я скажу вам — нет.
      
Шульгeйм. Ты убийца.
      
Гёц. Да. брат мой. Как и все на свете.
      
Шульгeйм. Ублюдок! Не знал отца!
      
Гёц. Да. Как Иисус Христос.
      
Шульгейм. Мешок с дерьмом! Грязь! (Бьет его кулаком по лицу.)
      
Гёц (пошатнулся, затем выпрямился и стал наступать на него. Внезапно кидается плашмя на землю). На помощь, ангелы! Помогите мне овладеть собой! (Дрожит всем телом.) Я больше не ударю. Я отрублю себе правую руку, если она захочет нанести удар. (Извивается на земле.)
      
Шульгейм пинает его ногой.
      
Розы! Дождь из роз! Ласки! Как любит меня бог! Все принимаю. (Встает.) Да, я незаконнорожденный, я мешок с дерьмом, предатель! Молитесь за меня!
      
Шульгейм (бьет его). Ты отказываешься?
      
Гёц. Не бей меня. Запачкаешь руки.
      
Ритшел (с угрозой в голосе). Ты отказываешься?
      
Гёц. Господи, не дай мне расхохотаться прямо ему в лицо!
      
Шульгейм. О боже!
      
Ритшел. Пошли. Только зря время теряем.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
      
      
Насти, Гёц, Карл.
      
      
Гёц (подходит к Насти, радостно). Здравствуй, Насти! Здравствуй, брат мой! Счастлив вновь видеть тебя. Два месяца назад под стенами Вормса ты предложил мне союз с бедняками. Что ж, я принимаю его. Постой, теперь мой черед говорить. У меня для тебя хорошие вести. Прежде чем делать Добро, я хотел познать его и долго думал. Что ж, Насти, я его познал. Добро есть любовь. Пусть так. Но дело в том, что люди друг друга не любят. Что им мешает любить друг друга? Неравенство, рабство и нищета. Значит, это нужно уничтожить. Тут мы с тобой согласны, не так ли? Ничего удивительного: твои уроки пошли мне на пользу. Да, Насти, в последнее время я много думал о тебе. Но только ты хочешь отложить царствие божие на более позднее время, а я похитрей тебя — придумал, как построить его тотчас же. По крайней мере здесь, вот в этом уголке земли. Во-первых, я отдаю свои земли крестьянам. Во-вторых, я тут устрою первую христианскую общину, здесь все будут равны! Да, Насти, я полководец, я веду сражение во имя Добра и намерен выиграть его тотчас же и без кровопролития. Хочешь помочь мне? Ты умеешь разговаривать с бедняками. Вдвоем построим им рай. ибо господь избрал меня, чтобы искупить наш первородный грех. Знаешь, я нашел название для моего фаланстера — назову его Городом Солнца. Что с тобой? Ах ты, ослиная голова! Ты хочешь убить мою радость. В чем еще ты хочешь упрекнуть меня?
      
Насти. Оставь свои земли себе.
      
Гёц. Оставить себе земли? И ты, Насти, требуешь этого? Черт возьми, я ждал всего, но только не такого!
      
Насти. Оставь их себе! Если ты нам желаешь добра, сиди спокойно и, главное, не затевай перемен.
      
Гёц. Ты думаешь, что крестьяне подымут мятеж?
      
Насти. Не думаю — знаю.
      
Гёц. Надо мне было догадаться. Надо было предвидеть, что это возмутит твою упрямую, косную душу. Только что — эти свиньи, теперь ты. До чего же я прав, если все вы так громко вопите. Нет, теперь я совсем осмелел: я раздам земли. Еще бы! Добро нужно делать вопреки всем.
      
Haсти. Кто просил тебя отдавать земли?
      
Гёц. Я знаю, нужно отдать.
      
Насти. Но кто просил тебя?
      
Гёц. Я знаю — слышишь? Я вижу свой путь так же ясно, как вижу тебя. Бог просветил меня.
      
Насти. Когда бог молчит, в его уста можно вложить все что угодно.
      
Гёц. О великий пророк! Тридцать тысяч крестьян подыхают с голоду, я разоряюсь, чтобы облегчить их нищету, а ты спокойно говоришь мне, что бог запрещает их спасать!
      
Насти. Ты хочешь спасти бедняков? Ты можешь их только развратить.
      
Гёц. А кто спасет их?
      
Насти. Не тревожься о них, они спасутся сами.
      
Гёц. А что будет со мной, если меня лишат возможности делать Добро?
      
Насти. У тебя свое дело — управляй собственным богатством, приумножай его. Так можно заполнить целую жизнь.
      
Гёц. Значит, чтобы угодить тебе, я должен стать плохим богачом?
      
Насти. Плохих богачей не бывает. Есть богачи — и только.
      
Гёц. Насти, я ваш.
      
Насти. Нет.
      
Гёц. Разве я не был беден всю жизнь?
      
Насти. Есть два рода бедняков: те, кто бедствует со всеми вместе, и те, кто бедствует в одиночку. Лишь первые — подлинные бедняки. Вторые — богачи, которым не повезло.
      
Гёц. А богачи, раздавшие свое богатство, это, должно быть, тоже не бедняки?
      
Насти. Нет, это бывшие богачи.
      
Гёц. Значит, все мои замыслы заранее обречены. Стыдись, Насти, ты закрываешь христианину путь к спасению. (Ходит в волнении.) Велика гордыня владельцев замков. Они ненавидят меня, но ваша гордость еще больше. Мне легче было бы войти в их касту, чем в вашу. Терпение! Благодарю тебя, господи! Значит, я буду любить бедняков без ответа. Моя любовь пробьет брешь твоей несговорчивости, обезоружит злобу. Я люблю вас, Насти, я люблю всех вас!
      
Насти (мягче). Если ты любишь нас, откажись от своего замысла.
      
Гёц. Нет.
      
Насти (иным, более настойчивым тоном). Послушай, мне нужно семь лет.
      
Гёц. Зачем?
      
Насти. Мы будем готовы к священной войне через семь лет, не раньше. Если ты теперь вовлечешь крестьян в бунт, то их изничтожат в неделю — я это знаю. Понадобится более полувека, чтобы восстановить то, что ты разрушишь за неделю.
      
Карл (входя). Крестьяне пришли, сеньор.
      
Насти. Отошли их обратно, Гёц.
      
Гёц не отвечает.
      
Послушай, ты можешь помочь нам, если захочешь.
      
Гёц (Карлу). Попроси их подождать, брат мой.
      
Карл уходит.
      
Что ты предлагаешь?
      
Насти. Ты сохранишь свои земли.
      
Гёц. Это зависит от того, что ты мне предложишь.
      
Насти. Если ты сохранишь их, они послужат нам убежищем и местом сбора. Я поселюсь в одной из твоих деревень и буду рассылать приказы по всей Германии. Отсюда через семь лет прозвучит сигнал войны. Ты можешь оказать нам услугу, которой нет цены. Согласен?
      
Гёц. Нет.
      
Насти. Ты отказываешься?
      
Гёц. Я не стану откладывать Добро в долгий ящик. Значит, ты не понял меня, Насти. Благодаря мне еще до конца года счастье, любовь и добродетель воцарятся на десяти тысячах акров земли. Я хочу построить Город Солнца в своих владениях, ты же хочешь, чтобы я превратил их в убежище для убийц.
      
Насти. Гёц, Добру нужно служить, как солдат. Какой же солдат выигрывает войну один? Сначала стань скромнее.
      
Гёц. Скромным не стану. Униженным — пускай, но скромным — нет. Скромность — добродетель слабых. Зачем я буду помогать тебе готовить войну? Бог запретил проливать кровь, а ты хочешь залить кровью всю Германию. Я не стану твоим сообщником.
      
Насти. Ты не станешь проливать кровь? Что ж, раздай свои земли, отдай свой замок и увидишь, как захлебнется в крови германская земля.
      
Гёц. Нет, не захлебнется. Добро не может породить Зло.
      
Насти. Добро не порождает Зла, пусть так, но раз твое безумное великодушие приведет к побоищу, значит, в нем нет Добра.
      
Гёц. По-твоему, Добро в том, чтобы увековечить страдания бедняков?
      
Насти. Мне надобно семь лет...
      
Гёц. А те, кто умрет за эти годы, кто, прожив всю жизнь в ненависти и страхе, умрет в отчаянии?
      
Насти. Об их душах позаботится господь.
      
Гёц. Семь лет! А через семь лет наступят семь лет войны, а потом семь лет покаяния, придется восстанавливать разрушенное, и кто знает, что наступит затем. Быть может, новая война, новое покаяние и новые пророки снова потребуют семи лет терпения. Неужели ты заставишь терпеть до самого страшного суда, ты, шарлатан? Я же говорю, что делать Добро можно повседневно, повсечасно, даже сию минуту. Я стану тем, кто сотворит Добро тотчас же. Генрих говорил: «Достаточно одному человеку возненавидеть другого, чтобы ненависть охватила все человечество». Истинно говорю тебе: если один человек безраздельно полюбит всех людей, эта любовь, переходя от человека к человеку, распространится на все человечество.
      
Насти. И ты будешь этим человеком?
      
Гёц. Да, стану им с помощью господа. Я знаю, что Добро труднее Зла. Злом был только я, а Добро — это все и вся. Но мне не страшно. Землю нужно согреть, и я ее согрею. Господь повелел мне сиять, и я буду сиять, кровью сердца источать сияние. Я — пылающий уголь, а дыхание господа раздувает пламя. Я сгораю заживо, я болен Добром и хочу, чтобы эта болезнь стала заразной. Буду свидетелем, мучеником, искусителем!
      
Насти. Самозванец!
      
Гёц. Тебе не смутить меня. Вижу, знаю, занимается заря; я стану пророком.
      
Насти. Только лжепророк, приспешник дьявола скажет: совершу то, что считаю Добром, даже если принесу погибель миру.
      
Гёц. Только лжепророк и приспешник дьявола скажет: пусть мир вначале погибнет, а потом я увижу, возможно ли Добро.
      
Насти. Гёц, если ты встанешь на моем пути, я убью тебя!
      
Гёц. Неужели ты смог бы убить меня, Насти?
      
Насти. Да, если ты станешь мне мешать.
      
Гёц. А я не мог бы. Мой удел — любовь. Я отдам им свои земли.
     
    
    
     
      
КАРТИНА ПЯТАЯ.
     
     
      
Перед входом в деревенскую церковь. У входа стоят два стула. На одном из них — барабан, на другом — флейта.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Гёц, Насти, потом крестьяне.
      
      
Гёц (входит и зовет). Эй! Эй! Ни души на тридцать миль Вокруг: они уползли в нору. Моя доброта обрушилась на них, как бедствие. Глупцы! (Резко оборачивается к Насти.) Зачем ты следуешь за мной?
      
Насти. Чтобы быть при твоем провале.
      
Гёц. Провала не будет. Сегодня я закладываю первый камень моего города. А они, должно быть, забрались в погреба. Терпение! Если удастся вытащить оттуда хоть десяток, ты увидишь, как сумею их убедить.
      
Слышны крики и звуки флейты.
      
Что это?
      
Появляется процессия полупьяных крестьян. Они несут на носилках гипсовую статую святой.
      
Ишь, какие вы веселые! Решили отпраздновать милостивый
      
дар своего бывшего сеньора?
      
Крестьянин. Нет, добрый монах. Храни нас бог!
      
Гёц. Я не монах. (Сбрасывает капюшон.)
      
Крестьянин. Гёц!
      
Крестьянин отступает в испуге. Кто-то крестится.
      
Гёц. Да, я Гёц! Пугало Гёц! Аттила Гёц, который роздал свои земли из христианского милосердия. Неужто я кажусь таким страшным? Подойдите ближе, я хочу говорить с вами. (Пауза.) Ну что же? Чего вы ждете? Подходите!
      
Упорное молчание крестьян. В голосе Гёца появляются повелительные нотки.
      
Кто здесь главный?
      
Старик (неохотно). Я.
      
Гёц. Подойди!
      
Старик отделяется от толпы и подходит к Гёцу. Крестьяне молча глядят на него.
      
Объясни мне. Я видел мешки с зерном в господских амбарах. Значит, вы меня не поняли. Больше не будет оброка с десятины, больше не будет повинностей.
      
Старик. Мы еще немного погодим Пока оставим все как есть.
      
Гёц. Зачем?
      
Старик. Чтобы поглядеть, что будет дальше.
      
Гёц. Отлично! Зерно сгниет. (Пауза.) А какие идут толки о новых порядках?
      
Старик. Мы об этом не толкуем, господин.
      
Гёц. Я больше не твой господин. Зови меня братом. Понимаешь?
      
Старик. Да, господин.
      
Гёц. Твой брат я, слышишь?
      
Старик. Нет. Вот уж нет!
      
Гёц. Я тебе прика... я прошу тебя.
      
Старик. Будьте моим братом, сколько вам угодно, но я-то вашим братом никогда не стану. У каждого свое место, господин мой.
      
Гёц. Глупости, привыкнешь. (Указывая на флейту и барабан.) Что это?
      
Старик. Флейта и барабан.
      
Гёц. Кто играет на этих инструментах?
      
Старик. Монахи.
      
Гёц. Здесь монахи?
      
Старик. Брат Тетцель прибыл из Вормса с двумя послушниками. Он тут будет торговать отпущением грехов.
      
Гёц (с горечью). Вот отчего вы так развеселились. (Резко.) К черту! Не допущу!
      
Старик молчит.
      
Индульгенциям грош цена. Неужели ты веришь, что господь станет торговать своим прощением, как барышник? (Пауза.) Будь я еще твоим господином и прикажи я прогнать этих трех жуликов, ты бы меня послушался?
      
Старик. Да, послушался.
      
Гёц. Хорошо же, в последний раз твой господин тебе велит...
      
Старик. Вы больше мне не господин.
      
Гёц. Ступай! Ты слишком стар. (Отталкивает его. Вскакивает на ступеньку лестницы, ведущей в церковь, и обращается ко всем.) Да вы хоть раз спросили себя, зачем я отдал вам свои земли? (Указывает на одного из крестьян.) Отвечай, ты!
      
Крестьянин. Не знаю.
      
Гёц (обращаясь к женщине). А ты?
      
Женщина (колеблясь). Может быть... вы хотели нас осчастливить.
      
Гёц. Хорошо сказано! Да, я именно этого хотел. Но счастье всего лишь средство. Что вы с ним станете делать?
      
Женщина (испуганно). Со счастьем? Сначала надо, чтобы оно к нам пришло.
      
Гёц. Не бойтесь, вы будете счастливы. Но что вы сделаете со своим счастьем?
      
Женщина. Об этом мы не думали. Ведь мы не знаем, что это такое.
      
Гёц. Но я подумал за вас. (Пауза.) Вы знаете, господь велит нам любить. Только вот что: до сих пор это было невозможно. Еще вчера, братья мои, вы были слишком несчастны, чтобы можно было требовать от вас любви. Я хочу, чтобы у вас не было отговорок. Я сделаю вас богатыми, жирными, вы станете любить, черт возьми! Я потребую, чтобы вы любили всех людей. Я отказываюсь повелевать вашими телами, но лишь затем, чтобы вести за собой ваши души, потому что бог просветил меня. Я — архитектор, вы — рабочие, все принадлежит всем. И земли общие, не будет больше бедняков и богачей, не будет никаких законов, кроме закона любви. Мы станем примером для всей Германии. Что ж, братцы, попробуем?
      
Молчание.
      
Не важно, что я вас поначалу пугаю: нет ничего лучше доброго черта, от ангелов, братцы, добра не ждут.
      
В толпе улыбки, вздохи, волнение.
      
Наконец! Наконец вы мне улыбаетесь.
      
Толпа. Вот они! Вот они!
      
Гёц, оборачиваясь, с неудовольствием замечает Тeтцeля.
      
А, черт бы побрал этих монахов.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Те же, Тeтцeль, два послушника и священник. Послушники берут в руки барабан и флейту, приносят стол и ставят его на верхнюю ступеньку лестницы. Тетцель кладет на стол пергаментные свитки.
      
      
Тетцель. Отцы семейств! Подходите! Подходите! Подходите ближе. Я чеснока не ел.
      
В толпе смех.
      
Как здесь у вас дела? Земля у вас хорошая?
      
Крестьяне. Да, неплохая.
      
Тетцель. А женушки по-прежнему покою не дают?
      
Крестьяне. Черт возьми, как везде.
      
Тетцель. Не жалуйтесь, они вас защищают от дьявола, потому что сами хитрее дьявола.
      
В толпе смех.
      
Ну, ладно, братцы! Об этом довольно: сейчас пойдет разговор о делах посерьезнев. Музыка!
      
Вступают барабан и флейта.
      
Всю жизнь работать — это хорошо. Но порой обопрешься о заступ, взглянешь на небеса и скажешь самому себе: «Что со мной станет после смерти? Хорошая могилка в цветах — это еще не все: душа в ней не поселится. Куда же отправится душа? В ад?
      
Барабан.
      
Или в рай?»
      
Флейта.
      
Люди добрые, само собой — господь уже подумал об этом. Боженька так ради вас хлопочет, ему и поспать не удается. Вот ты, например, как тебя звать?
      
Крестьянин. Петер.
      
Тетцель. Отлично, так вот, Петер, скажи. Ты порой выпиваешь лишнюю чарку? Ну, только не врать!
      
Крестьянин. Бывает.
      
Тетцель. И жену свою колотишь?
      
Крестьянин. Когда пьян.
      
Тетцель. Ну а бога ты боишься?
      
Крестьянин. А как же, брат мой!
      
Тетцель. Святую деву Марию любишь?
      
Крестьянин. Больше родной матери.
      
Тетцель. Вот господь бог и придет в смущение. «Этот человек не так плох, как кажется, — скажет он себе. — Не хочу, чтобы ему худо пришлось. Но он согрешил, значит, я должен его покарать».
      
Крестьянин (удрученно). Ах ты беда!
      
Тетцель. Погоди! На твое счастье, есть святые! Каждый из них заслужил право сто тысяч раз попасть на небеса, но это им ни к чему — войти-то можно всего разочек. «Что ж,— говорит господь. — Зачем пропадать неиспользованным билетам в рай? Лучше уж я их раздам тем, кто сам не заслужил... Если добрый Петер купит у брата Тетцеля индульгенцию, я впущу его в свой рай по одному из пригласительных билетов святого Мартина». А что? Недурно придумано?
      
Одобрительные возгласы.
      
Давай, Петер, вытаскивай кошелек! Братья, бог предлагает ему завидную сделку: рай за два гроша. Найдется ли такой скряга, найдется ли такой скопидом, который не отдал бы двух грошей за вечное блаженство? (Берет монету у Петера.) Спасибо. Теперь отправляйся к себе и больше не греши! Ну, кому еще? Смотрите, вот очень выгодный товар: если покажете этот свиток своему священнику, он по вашему выбору обязан будет отпустить вам один из смертных грехов. Не правда ли, священник?
      
Священник. Правда, отпущу смертный грех.
      
Тетцель. А это? (Разворачивает еще один свиток.) Просто любезность со стороны господа бога, не иначе. Это особые индульгенции — добрым людям, у кого родня в чистилище. Внесете денежки, и усопшие родственники на крыльях прямехонько унесутся к небесам. Всего два гроша за каждое перемещенное лицо — все попадают на небеса без промедления. Ну, кому, кому? Тебе? Тебе? Кто у тебя умер?
      
Крестьянин. Мать.
      
Тетцeль. Только мать? В твои-то годы только мать и похоронил?
      
Крестьянин (колеблясь). Там у меня еще дядя.
      
Тeтцeль. Неужто твоему бедному дядюшке век торчать в чистилище? Давай! Давай! Выкладывай! Всего четыре гроша. (Берет монеты, поднимает их над своим кошельком.) Гляди, ребята. Монетка падает, душа летит прямехонько в рай! (Опускает экю в кошелек.)
      
Вступает флейта.
      
Вот первая!
      
Снова флейта.
      
А вот и вторая! Вот они! Вот они! Вот они! Над вами летят, словно бабочки.
      
Флейта.
      
До скорой встречи! До скорой встречи! Молитесь там за нас! Привет всем святым! Ну, братцы, пошлем привет...
      
Аплодисменты.
      
Ну-ка, подходи живей!
      
Многие крестьяне подходят ближе.
      
За жену и бабушку? За сестру?
      
Снова и снова вступает флейта.
      
Раскошеливайтесь!
      
Гёц. Назад!
      
Шум в толпе.
      
Тeтцeль (священнику). Это еще кто?
      
Священник. Их бывший господин. Опасаться нечего.
      
Гёц. Безумцы! Вы думаете отделаться лептой? Неужели вы считаете, что мученики дали себя сжечь заживо, чтобы вы могли попасть в рай так же просто, как зайти на мельницу? Спасетесь вы лишь тогда, когда обретете добродетели святых. Вам не купить их заслуг.
      
Крестьянин. Тогда лучше сразу повеситься — и тотчас в ад. Станешь тут святым, когда работаешь в день по шестнадцать часов!
      
Тeтцeль (крестьянину). Помолчи-ка, дурак: от тебя так много и не требуют. Покупай время от времени парочку индульгенций, и бог смилостивится над тобой.
      
Гёц. Вот-вот, покупай у него гнилой товар. Он заставит тебя заплатить два гроша за право вернуться к твоим грехам. Но бог этой сделки не одобрит, и ты отправишься в ад.
      
Тетцель. Лишай их надежды, лишай их веры! Смелей! Что ты предложишь им взамен?
      
Гёц. Любовь!
      
Тетцель. Что ты о ней знаешь, о любви?
      
Гёц. А что о ней знаешь ты? Как может любить тот, кто их так презирает, что торгует доступом на небеса?
      
Тетцель (крестьянам). Милые мои ягнята, разве я вас презираю?
      
Все. О! Не-ет!
      
Тетцель. Милые мои цыплятки, разве я вас не люблю?
      
Крестьянин. Любишь, любишь!
      
Тетцель. Я — это церковь, братья мои, вне церкви нет любви. Церковь — общая наша мать, монахи и священники заботятся о всех ее сыновьях, все равно, обездоленных или богатых. Ее материнская любовь не знает пределов.
      
Звон колокольчика и звуки трещотки. Появляется прокаженный. Крестьяне отбегают на край сцены. Возгласы страха.
      
Что это?
      
Священник и монахи бегом укрываются e церкви.
      
Крестьянин (показывая ему пальцем на прокаженного). Вот он!
      
Вот он! Берегитесь! Прокаженный!
      
Тетцель (в ужасе). Господи Иисусе Христе! (Пауза.)
      
Гёц подходит к прокаженному.
      
Гёц (показывая Тетцелю на прокаженного). Поцелуй его!
      
Тетцель. Фу!
      
Гёц. Если церковь, не ведая ни брезгливости, ни отвращения, любит даже самых обездоленных своих сыновей, то отчего же ты его не поцелуешь?
      
Тетцель отрицательно мотает головой.
      
Иисус заключил бы его в объятия! Я люблю его сильней, чем ты. (Пауза. Подходит к прокаженному.)
      
Прокаженный (сквозь зубы). Еще один хочет разыграть номер с поцелуем прокаженного.
      
Гёц. Подойди ко мне, брат мой!
      
Прокаженный. Так я и знал. (Подходит к нему неохотно.) Не могу отказать, если речь идет о вашем спасении... Но только давайте быстрей... Все они на один лад. Можно подумать, что господь бог наградил меня проказой нарочно, чтобы предоставить им возможность попасть на небеса.
      
Гёц хочет расцеловать его.
      
Только не в губы.
      
Поцелуй.
      
Тьфу! (вытирает лицо.)
      
Тетцель (начинает смеяться). Ну и что? Ты доволен? Смотри, как он вытирает рот. Может быть, с него сошла проказа? Ну! Прокаженный, как жизнь?
      
Прокаженный. Жилось бы лучше, если бы на свете было поменьше здоровых и побольше прокаженных.
      
Тетцель. Где ты живешь?
      
Прокаженный. С другими прокаженными в лесу.
      
Тетцель. А чем вы заполняете свой день?
      
Прокаженный. Рассказываем друг другу истории о прокаженных.
      
Тетцель. Зачем пришел в деревню?
      
Прокаженный. Поглядеть, нельзя ли и мне подцепить индульгенцию.
      
Тетцель. В добрый час!
      
Прокаженный. А они и вправду продаются?
      
Тeтцeль. За два гроша.
      
Прокаженный. У меня ни гроша.
      
Тетцель (торжествует, обращаясь к крестьянам). Смотрите! (Прокаженному.) Вот прекрасная, совсем новехонькая индульгенция. Что тебе больше по душе? Получить индульгенцию или поцелуй?
      
Прокаженный. Черт возьми...
      
Тетцель. Я поступлю, как ты захочешь. Выбирай!
      
Прокаженный. Черт возьми, лучше дай ее мне!
      
Тeтцeль. Вот она, получай ее даром, во имя господа. Это тебе подарок от святой матери церкви. Держи!
      
Прокаженный. Да здравствует церковь!
      
Тетцель кидает ему индульгенцию. Прокаженный хватает ее на лету.
      
Тетцель. А теперь убирайся!
      
Прокаженный уходит. Звуки колокольчика и трещотки.
      
Тетцель. Что? Чья любовь сильней?
      
Все. Твоя! Твоя! Ура Тетцелю!
      
Тетцель. Ну, братья мои. Чья очередь? За сестру, умершую в дальних краях.
      
Флейта.
      
За теток, которые тебя воспитали! За отца и мать! За старшего сына! Платите! Платите! Платите!
      
Гёц. Собаки! (Ударяет кулаком по столу с такой силой, что барабан скатывается по ступенькам.) Христос изгнал торгующих из храма... (Останавливается, глядит на молчаливых и враждебных крестьян, опускает капюшон на лицо, стоя перед церковной стеной, со стоном.) О! О! О! Позор мне! Не умею с ними говорить. Господи, укажи мне путь к их сердцам!
      
Крестьяне глядят на него. Тетцель ухмыляется. Крестьяне глядят на Тетцеля. Тетцель подмигивает одним глазом, прикладывает палец к губам, повелевая молчать, и кивком указывает им на вход в церковь. Сам он входит в церковь на цыпочках.
      
Крестьяне входят в церковь, вносят туда статую святой на носилках; все исчезают. Минута молчания, затем на пороге церкви появляется Генрих в светской одежде.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ