1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Жалобным воплем своим наполняя знакомые горы.
240 И на колени склонясь, как будто моля о пощаде,
Молча вращает лицо, простирая как будто бы руки.
Порском обычным меж тем натравляют злобную стаю
Спутники; им невдомек, Актеона всё ищут глазами,
Наперебой, будто нет его там, Актеона все кличут.
245 Вот обернулся на зов, они же скорбят, что не с ними
Он и не хочет следить за успешной поимкой добычи.
Здесь не присутствовать он бы желал, но присутствует; видеть,
Но не испытывать сам расправы своих же свирепых
Псов. Обступили кругом и, в тело зубами вгрызаясь,
250 В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя.
И лишь когда его жизнь от ран столь многих пресеклась,
Молвят, — насыщен был гнев колчан носящей Дианы.
   
Разно судили о том; одни почитали богиню
Слишком жестокой, а кто и хвалил, почитая достойным
255 Девственной так поступать; по-своему все были правы.
Лишь Громовержца жена не столько ее защищала
Или винила ее, сколь рада была, что постигла
Дом Агеноров беда, и гнев свой с соперницы Тирской137
Перенесла на весь род. Но тут подоспела причина
260 Новая горести ей: тяжела от Юпитера стала
Дева Семела138. Дала языку она волю браниться.
«Много ли бранью своей я достигла? — сказала богиня, —
Надо настичь мне ее самое! — коль не тщетно Юноной
Я превеликой зовусь — погублю, если я самоцветный
265 Скиптр достойна держать, коль царствую, коль Громовержцу
Я и сестра и жена, — сестра-то наверно! Но срама,
Думаю, ей уж не скрыть: мой позор не замедлит сказаться.
Плод понесла! Одного не хватало! Открыто во чреве
Носит свой грех и матерью стать от Юпитера только
270 Хочет, что мне-то едва удалось, — в красу свою верит!
Ну так обманется в ней! Будь я не Сатурния, если
Деву любезник ее не потопит в хлябях стигийских!»
Молвив, с престола встает и, покрытая облаком бурым,
Входит в Семелин покой; облака удалила не раньше,
275 Нежель старушечий вид приняла, виски посребрила,
Коже глубоких морщин придала и дрожащей походкой
С телом согбенным пошла; старушечьим сделала голос,
Ей Бероеей представ, эпидаврской кормилицей девы;
Речь завела, и лишь только дошли, пробеседовав долго,
280 И до Юпитера, вздох издала и молвит: «Желала б,
Чтоб он Юпитером был, да всего опасаюсь; иные,
Имя присвоив богов, проникали в стыдливые спальни.
Мало Юпитером быть. Пускай он докажет любовью,
Что он Юпитер и впрямь. Проси: чтобы, в полном величье
285 Как он Юноной бывал в небесах обнимаем, таким же
Пусть обнимает тебя, предпослав и величия знаки».
Речью Юнона такой дочь Кадма, не знавшую сути,
Учит, — и просит уж та, чтобы дар он любой обещал ей.
Бог, — «Выбирай! — говорит, — ни в чем не получишь отказа,
290 И чтоб уверилась ты, божеств подземного Стикса
Я призываю, — а он и богам божество и острастка».
Рада своей же беде, от милого горя не чая,
Дерзостно так говорит Семела: «Каким обнимает
В небе Юнона тебя, приступая к союзу Венеры,
295 Мне ты отдайся таким!» Хотел он уста говорящей
Сжать, но успело уже торопливое вылететь слово.
Он застонал, но вернуть нельзя уже было желанья,
Ни заклинаний его; потому-то печальнейшим с неба
Высшего бог низошел, за ликом своим увлекая,
300 Скопища туч грозовых, к ним добавил он молнии, ливни,
С ветром в смешенье, и гром, и Перун, неизбежно разящий.
Сколько возможно, свою он уменьшить пытается силу:
Вооружился огнем не тем, которым Тифея139
Сбросил сторукого: в том уж слишком лютости много!
305 Легче молния есть, которой десница Циклопов
Меньше огня придала, свирепости меньше и гнева;
Боги «оружьем вторым» ее называют; лишь с ней он
Входит в Агенора дом; но тело земное небесных
Бурь снести не могло и сгорело от брачного дара,
310 А недоношенный плод, из лона матери вырван,
Был в отцовскую вшит — коль это достойно доверья —
Ляжку, и должный там срок, как во чреве у матери, пробыл.
Ино тайно с пелен воспитывать стала младенца, —
Тетка, Семелы сестра: потом нисейские140 нимфы
315 Приняли и молоком, в пещерах укрыв, воспоили.
   
Волей судьбы на земле так дело и шло, безопасно
Скрыта была колыбель два раза рожденного Вакха.
Нектаром, — память гласит, — меж тем Юпитер упившись,
Бремя забот отложив, со своею Юноною праздной
320 Тешился вольно и ей говорил: «Наслаждение ваше,
Женское, слаще того, что нам, мужам, достается».
Та отрицает. И вот захотели, чтоб мудрый Тиресий
Высказал мненье свое: он любовь знал и ту и другую.
Ибо в зеленом лесу однажды он тело огромных
325 Совокупившихся змей поразил ударом дубины.
И из мужчины вдруг став — удивительно! — женщиной, целых
Семь так прожил он лет; на восьмое же, снова увидев
Змей тех самых, сказал: «Коль ваши так мощны укусы,
Что пострадавший от них превращается в новую форму,
330 Вас я опять поражу!» И лишь их он ударил, как прежний
Вид возвращен был ему, и принял он образ врожденный.
Этот Тиресий, судьей привлеченный к шутливому спору,
Дал подтвержденье словам Юпитера. Дочь же Сатурна,
Как говорят, огорчилась сильней, чем стоило дело,
335 И наказала судью — очей нескончаемой ночью.
А всемогущий отец, — затем, что свершенного богом
Не уничтожит и бог, — ему за лишение света
Ведать грядущее дал, облегчив наказанье почетом.
   
После, прославлен молвой широко, в городах аонийских
340 Безукоризненно он отвечал на вопросы народу.
Опыт доверья и слов пророческих первой случилось
Лириопее узнать голубой, которую обнял
Гибким теченьем Кефис и, замкнув ее в воды, насилье
Ей учинил. Понесла красавица и разродилась
345 Милым ребенком, что был любви и тогда уж достоин;
Мальчика звали Нарцисс. Когда про него воспросили,
Много ль он лет проживет и познает ли долгую старость,
Молвил правдивый пророк: «Коль сам он себя не увидит».
Долго казалось пустым прорицанье; его разъяснила
350 Отрока гибель и род его смерти и новшество страсти.
Вот к пятнадцати год прибавить мог уж Кефисий,
Сразу и мальчиком он и юношей мог почитаться.
Юноши часто его и девушки часто желали.
Гордость большая была, однако, под внешностью нежной, —
355 Юноши вовсе его не касались и девушки вовсе.
Видела, как загонял он трепетных в сети оленей,
Звонкая нимфа, — она на слова не могла не ответить,
Но не умела начать, — отраженно звучащая Эхо.
Плотью Эхо была, не голосом только; однако
360 Так же болтливой уста служили, как служат и ныне, —
Крайние только слова повторять из многих умела,
То была месть Юноны: едва лишь богиня пыталась
Нимф застигнуть, в горах с Юпитером часто лежавших,
Бдительна, Эхо ее отвлекала предлинною речью, —
365 Те ж успевали бежать. Сатурния, это постигнув, —
«Твой, — сказала, — язык, которым меня ты проводишь,
Власть потеряет свою, и голос твой станет короток».
Делом скрепила слова: теперь она только и может,
Что удвоять голоса, повторяя лишь то, что услышит.
370 Вот Нарцисса она, бродящего в чаще пустынной,
Видит, и вот уж зажглась, и за юношей следует тайно,
Следует тайно за ним и пылает, к огню приближаясь, —
Так бывает, когда, горячею облиты серой,
Факелов смольных концы принимают огонь поднесенный.
375 О, как желала не раз приступить к нему с ласковой речью!
Нежных прибавить и просьб! Но препятствием стала природа,
Не позволяет начать; но — это дано ей! — готова
Звуков сама ожидать, чтоб словом на слово ответить.
Мальчик, отбившись меж тем от сонмища спутников верных,
380 Крикнул: «Здесь кто-нибудь есть?» И, — «Есть!» — ответила Эхо.
Он изумился, кругом глазами обводит и громким
Голосом кличет: «Сюда!» И зовет зовущего нимфа;
Он огляделся и вновь, никого не приметя, — «Зачем ты, —
Молвит, — бежишь?» И в ответ сам столько же слов получает.
385 Он же настойчив, и вновь, обманутый звуком ответов, —
«Здесь мы сойдемся!» — кричит, и, охотней всего откликаясь
Этому зову его, — «Сойдемся!» — ответствует Эхо.
Собственным нимфа словам покорна и, выйдя из леса,
Вот уж руками обнять стремится желанную шею.
390 Он убегает, кричит: «От объятий удерживай руки!
Лучше на месте умру, чем тебе на утеху достанусь!»
Та же в ответ лишь одно: «Тебе на утеху достанусь!»
После, отвергнута им, в лесах затаилась, листвою
Скрыла лицо от стыда и в пещерах живет одиноко.
395 Все же осталась любовь и в мученьях растет от обиды.
От постоянных забот истощается бедное тело;
Кожу стянула у ней худоба, телесные соки
В воздух ушли, и одни остались лишь голос да кости.
Голос живет: говорят, что кости каменьями стали.
400 Скрылась в лесу, и никто на горах уж ее не встречает,
Слышат же все; лишь звук живым у нее сохранился.
   
Так он ее и других, водой и горами рожденных
Нимф, насмехаясь, отверг, как раньше мужей домоганья.
Каждый, отринутый им, к небесам протягивал руки:
405 «Пусть же полюбит он сам, но владеть да не сможет любимым!»
Молвили все, — и вняла справедливым Рамнузия141 просьбам.
Чистый ручей протекал, серебрящийся светлой струею, —
Не прикасались к нему пастухи, ни козы с нагорных
Пастбищ, ни скот никакой, никакая его не смущала
410 Птица лесная, ни зверь, ни упавшая с дерева ветка.
Вкруг зеленела трава, соседней вспоенная влагой;
Лес же густой не давал водоему от солнца нагреться.
Там, от охоты устав и от зноя, прилег утомленный
Мальчик, ме́ста красой и потоком туда привлеченный;
415 Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая!
Воду он пьет, а меж тем — захвачен лица красотою,
Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает.
Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен,
Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский.
420 Лежа, глядит он на очи свои, — созвездье двойное, —
Вакха достойные зрит, Аполлона достойные кудри;
Щеки, без пуха еще, и шею кости слоновой,
Прелесть губ и в лице с белоснежностью слитый румянец.
Всем изумляется он, что и впрямь изумленья достойно.
425 Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий,
Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет.
Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев!
Сколько, желая обнять в струях им зримую шею,
Руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах!
430 Что увидал — не поймет, но к тому, что увидел, пылает;
Юношу снова обман возбуждает и вводит в ошибку.
О легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий?
Жаждешь того, чего нет; отвернись — и любимое сгинет.
Тень, которую зришь, — отраженный лишь образ, и только.
435 В ней — ничего своего; с тобою пришла, пребывает,
Вместе с тобой и уйдет, если только уйти ты способен.
Но ни охота к еде, ни желанье покоя не могут
С места его оторвать: на густой мураве распростершись,
Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ,
440 Сам от своих погибает очей. И, слегка приподнявшись,
Руки с мольбой протянув к окружающим темным дубравам, —
«Кто, о дубравы, — сказал, — увы, так жестоко влюблялся?
Вам то известно; не раз любви вы служили приютом.
Ежели столько веков бытие продолжается ваше, —
445 В жизни припомните ль вы, чтоб чах так сильно влюбленный?
Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, —
Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.
Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря,
Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами.
450 Струйка препятствует нам — и сам он отдаться желает!
Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным,
Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным.
Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость.
Кто бы ты ни был, — ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный?
455 Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами,
Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы.
Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным,
Руки к тебе протяну, и твои — протянуты тоже.
Я улыбаюсь, — и ты; не раз примечал я и слезы,
460 Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном
И, как могу я судить по движениям этих прелестных
Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.
Он — это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!
Страстью горю я к себе, поощряю пылать — и пылаю.
465 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?
Все, чего жажду, — со мной. От богатства я стал неимущим.
О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!
Странная воля любви, — чтоб любимое было далеко!
Силы страданье уже отнимает, немного осталось
470 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.
Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.
Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!
Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой».
Молвил и к образу вновь безрассудный вернулся тому же.
475 И замутил слезами струю, и образ неясен
Стал в колебанье волны. И увидев, что тот исчезает, —
«Ты убегаешь? Постой! Жестокий! Влюбленного друга
Не покидай! — он вскричал. До чего не дано мне касаться,
Стану хотя б созерцать, свой пыл несчастный питая!»
480 Так горевал и, одежду раскрыв у верхнего края,
Мраморно-белыми стал в грудь голую бить он руками.
И под ударами грудь подернулась алостью тонкой.
Словно у яблок, когда с одной стороны они белы,
Но заалели с другой, или как на кистях разноцветных
485 У виноградин, еще не созрелых, с багряным оттенком.
Только увидел он грудь, отраженную влагой текучей,
Дольше не мог утерпеть; как тает на пламени легком
Желтый воск иль туман поутру под действием солнца
Знойного, так же и он, истощаем своею любовью,
490 Чахнет и тайным огнем сжигается мало-помалу.
Красок в нем более нет, уж нет с белизною румянца,
Бодрости нет, ни сил, всего, что, бывало, пленяло.
Тела не стало его, которого Эхо любила,
Видя все это, она, хоть и будучи в гневе и помня,
495 Сжалилась; лишь говорил несчастный мальчик: «Увы мне!» —
Вторила тотчас она, на слова отзываясь: «Увы мне!»
Если же он начинал ломать в отчаянье руки,
Звуком таким же она отвечала унылому звуку.
Вот что молвил в конце неизменно глядевшийся в воду:
500 «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!» И слов возвратила
Столько же; и на «прости!» — «прости!» ответила Эхо.
Долго лежал он, к траве головою приникнув усталой;
Смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.
Даже и после — уже в обиталище принят Аида —
505 В воды он Стикса смотрел на себя. Сестрицы-наяды
С плачем пряди волос поднесли в дар памятный брату.
Плакали нимфы дерев — и плачущим вторила Эхо.
И уж носилки, костер и факелы приготовляли, —
Не было тела нигде. Но вместо тела шафранный
510 Ими найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками.
Весть о том принесла пророку в градах ахейских
Должную славу; греметь прорицателя начало имя.
Сын Эхиона142 один меж всеми его отвергает —
Вышних презритель, Пенфей — и смеется над вещею речью
515 Старца, корит темнотой, злополучным лишением света;
Он же, тряхнув головой, на которой белели седины, —
«Сколь бы счастливым ты был, когда бы от этого зренья
Был отрешен, — говорит, — и не видел вакхических таинств!
Ибо наступит тот день, — и пророчу, что он недалеко, —
520 День, когда юный придет — потомство Семелино — Либер143.
Если его ты почтить храмовым не захочешь служеньем,
В тысяче будешь ты мест разбросан, растерзанный; кровью
Ты осквернишь и леса, и мать, и сестер материнских.
Сбудется! Ты божеству не окажешь почета, меня же
525 В этих потемках моих поистине зрячим признаешь».
Но говорившего так вон выгнал сын Эхиона.
Подтверждены словеса, исполняются речи пророка.
Либер пришел, и шумят ликованием праздничным села.
Толпы бегут, собрались мужчины, матери, жены,
530 Весь поспешает народ к неведомым таинствам бога.
«Змеерожденные! Что за безумье, о Марсово племя,144
Вам устрашило умы? — Пенфей закричал. — Неужели
Меди удары о медь, дуда роговая, — волшебный
Этот столь мощен обман, что вас, которым не страшны
535 Меч боевой, ни труба, ни строи, сомкнувшие копья,
Женские возгласы вдруг и безумие толп непристойных
И возбужденных вином, и тимпан пустозвонный осилят?
Старцы, как вам не дивиться? Приплыв по широкому морю,
В этих местах вы восставили Тир и бежавших пенатов,145 — 
540 Сдаться ль готовы теперь без боя? Вам, возрастом крепче,
Юноши, ровни мои, которым не тирс146, а оружье
Должно держать и щитом, не листвой, прикрываться пристало?
Не забывайте, молю, от какого вы созданы корня!
И да исполнит вас дух родителя змея, который
545 Многих один погубил! Он за озеро только вступился
И за источник, а вы победите для собственной славы!
Храбрых тот умертвил, вы неженок прочь прогоните!
Честь удержите отцов! Но если судьба воспретила
Долее Фивам стоять, так воины пусть и тараны
550 Стены разрушат у них под грохот огня и железа!
Были б несчастными мы без вины; оплакивать жребий
Мы бы могли — не скрывать; не постыдными были бы слезы.
Ныне под власть подпадут безоружного мальчика Фивы,
Кто на войне не бывал, не знаком ни с мечом, ни с боями,
555 Сила которого вся в волосах, пропитанных миррой,
В гибких венках, в багреце да в узорах одежд златотканных,
Если отступитесь вы, его я заставлю признаться
Вмиг, что себе он отца сочинил и что таинства ложны.
Духа достало ж царю Акризию в Аргосе — бога
560 Ложного не признавать и замкнуть перед Вакхом ворота!
Или пришлец устрашит Пенфея и целые Фивы?
Живо ступайте, — велит он рабам, — ступайте, в оковах
Приволоките вождя! Приказ мой исполнить немедля!»
Дед, Атамант147 и толпа остальных домочадцев напрасно
565 Увещевают его, воспрепятствовать делу стараясь.
Он от советов лишь злей; раздражается, будучи сдержан,
Бешеный пыл растет; во вред ему были препоны.
Видывал я, как поток, которого путь беспрепятствен,
Вниз по наклону бежит спокойно, с умеренным шумом.
570 Если ж завалами скал иль стволами бывал он задержан,
Пенился он и кипел и сильней свирепел от преграды.
Вот возвратились в крови, на вопрос же: «Где Вакх?» — господину
Дали посланцы ответ, что они и не видели Вакха.
«Все же прислужник один, — сказали, — и таинств участник
575 Пойман». При этих словах выводят — за спину руки —
Мужа, — что к Вакху ушел вослед из Тирренского края.148
   
Глянул Пенфей на него очами, которые страшны
Стали от гнева; меж тем отложить не желал он расправы, —
«Ты, что погибнешь сейчас, — сказал, — и другим назиданье
580 Гибелью дашь, — объяви мне свое и родителей имя,
Родину и почему соучаствуешь в таинствах новых?»
Он же, ничуть не страшась, — «Акетом, — сказал, — именуюсь,
Я из Меонии сам; а родители — званья простого.
Мне не оставил отец полей, где паслись бы телята,
585 Или стада шерстоносных овец, иль иная скотина.
Был мой отец бедняком; всю жизнь крючком да лесою
Рыб вводил он в обман и удою тянул, трепетавших.
Этим искусством он жил и его мне передал, молвив:
«Ныне богатства мои, продолжатель труда и наследник,
590 Ты получай»; ничего, умирая, он мне не оставил,
Кроме воды; лишь ее от отца почитаю наследством.
Вскоре, чтоб мне не торчать все время на тех же утесах,
Я научился корабль поворачивать, киль загибая
Правой рукой; Оленской Козы149 дождевое созвездье,
595 Аркта, Тайгеты, Гиад150 в небесах различать научился.
Ветров жилища узнал и пристани, годные суднам.
Раз я, на Делос идя, приближался к Хиосскому краю,151
Вот подхожу к берегам, работая веслами справа;
Прыгаю с судна легко и на влажный песок наступаю, —
600 Там и проводим мы ночь. Заря между тем заалела
Ранняя. Вот я встаю и велю сотоварищам свежей
Влаги принесть, указую и путь, до ключей доводящий.
Сам же на холм восхожу, — узнать, что мне обещает
Ветер; сзываю своих и опять на корабль возвращаюсь.
605 «Вот мы и здесь!» — Офельт говорит, из товарищей первый,
Сам же добычей гордясь, на пустынном поле добытой,
Мальчика брегом ведет, по наружности схожего с девой.
Тот же качался, вином или сном отягченный как будто,
И подвигался с трудом. На одежду смотрю, на осанку
610 И на лицо — ничего в нем не вижу, что было бы смертным.
Понял я и говорю сотоварищам: «Кто из бессмертных
В нем, сказать не могу, но в образе этом — бессмертный.
Кто бы ты ни был, о будь к нам благ и в трудах помоги нам!
Их же, молю, извини!» — «За нас прекрати ты молитвы!» —
615 Диктид кричит, что из всех проворней наверх забирался
Мачт и скользил на руках по веревкам. Его одобряют
И белокурый Мелант, на носу сторожащий, и Либид
С Алкимедоном, затем призывающий возгласом весла
Двигаться или же стать, Эпопей, побудитель отваги,
620 Так же и все; до того ослепляет их жадность к добыче.
«Нет, чтоб был осквернен корабль святотатственным грузом,
Не потерплю, — я сказал, — я первый права тут имею!»
Вход преграждаю собой. Но меж моряками наглейший
Ярости полн Ликабант, из тускского изгнанный града,
625 Карою ссылки тогда искупавший лихое убийство.
Этот, пока я стоял, кулаком поразил молодецким
В горло меня и как раз опрокинул бы в море, когда бы
Я не застрял, хоть и чувства лишась, бечевою задержан.
И в восхищенье толпа нечестивцев! Но Вакх наконец-то —
630 Ибо тот мальчик был Вакх, — как будто от крика слетела
Сонность и после вина возвратились в грудь его чувства, —
«Что вы? И что тут за крик? — говорит. — Какою судьбою
К вам, моряки, я попал? И куда вы меня повезете?»
«Страх свой откинь! — отвечает Прорей, — скажи лишь, в какой ты
635 Гавани хочешь сойти, — остановишься, где пожелаешь».
Либер в ответ: «Корабля вы к Наксосу152 ход поверните.
Там — мой дом; и земля гостей дружелюбная примет».
Морем клялись лжецы и всеми богами, что будет
Так, мне веля паруса наставлять на раскрашенный кузов.
640 Наксос был вправо; когда я направо наставил полотна, —
«Что ты, безумец, творишь!» — Офельт говорит, про себя же
Думает каждый: «Сошел ты с ума? Поворачивай влево!»
Знаки одни подают, другие мне на ухо шепчут.
Я обомлел. «Пусть иной, — говорю, — управление примет».
645 И отошел от руля, преступленья бежав и обмана.
Все порицают меня, как один корабельщики ропщут.
Эталион между тем говорит: «Ужели же наше
Счастье в тебе лишь одном?» — подходит и сам исполняет
Труд мой: в другую корабль от Наксоса сторону правит.
650 И удивляется бог, и, как будто он только что понял
Все их лукавство, глядит на море с гнутого носа,
И, подражая слезам, — «Моряки, вы сулили не эти
Мне берега, — говорит, — и просил не об этой земле я.
Кары я чем заслужил? И велика ли слава, что ныне
655 Мальчика, юноши, вы одного, сговорясь, обманули?»
Плакал тем временем я. Нечестивцев толпа осмеяла
Слезы мои, и сильней ударяются весла о волны.
Ныне же им самим, — ибо кто из богов с нами рядом,
Если не он, — я клянусь, что буду рассказывать правду,
660 Невероятную пусть: неожиданно судно средь моря
Остановилось, корабль как будто бы суша держала.
И, изумленные, те в ударах упорствуют весел,
Ставят полотна, идти при двоякой подмоге пытаясь.
Весел уключины плющ оплетает, крученым изгибом
665 Вьется, уже с парусов повисают тяжелые кисти.
Бог между тем, увенчав чело себе лозами в гроздьях,
Сам потрясает копьем, виноградной увитым листвою.
Тигры — вокруг божества: мерещатся призраки рысей,
Дикие тут же легли с пятнистою шкурой пантеры.
670 Спрыгивать стали мужи, — их на то побуждало безумье
Или же страх? И первым Медон плавники получает
Черные; плоским он стал, и хребет у него изгибаться
Начал. И молвит ему Ликабант: «В какое же чудо
Ты превращаешься?» Рот между тем у сказавшего шире
675 Стал, и уж ноздри висят, и кожа в чешуйках чернеет.
Либид же, оборотить упорные весла желая,
Видит, что руки его короткими стали, что вовсе
Даже не руки они, что верней их назвать плавниками.
Кто-то руками хотел за обвитые взяться веревки, —
680 Не было более рук у него; и упал, как обрубок,
В воду моряк: у него появился и хвост серповидный,
Словно рога, что луна, вполовину наполнившись, кажет.
Прыгают в разных местах, обильною влагой струятся,
И возникают из волн, и вновь погружаются в волны,
685 Словно ведут хоровод, бросаются, резво играя.
Воду вбирают и вновь из ноздрей выпускают широких.
Из двадцати моряков, которые были на судне,
Я оставался один. Устрашенного, в дрожи холодной,
Бог насилу меня успокоил, промолвив: «От сердца
690 Страх отреши и на Дию153 плыви». И, причалив, затеплил
Я алтари, и с тех пор соучаствую в таинствах Вакха».
«Долго внимал я твоим, — Пенфей отвечает, — лукавым
Россказням, чтобы мое в промедлении бешенство стихло!
Слуги, скорей хватайте ж его, и казненное мукой
695 Страшною тело его в Стигийскую ночь переправьте».
Тотчас схвачен Акет-тирренец и брошен в темницу,
И, между тем как они орудья мучительной казни
Подготовляли — огонь и железо, — вдруг двери раскрылись
Сами собой, и с рук у него упадают внезапно
700 Сами собой, — говорят, — никем не раскованы, цепи.
   
Не уступает Пенфей. Не велит уж другим, — поспешает
Сам посетить Киферон, для священных избранный действий,
Где песнопенья звучат и звонкие клики вакханок.
Конь в нетерпении ржет, лишь только подаст меднозвучный
705 Знак боевая труба, и сам в сражение рвется, —
Так Пенфею и крик, и вакхических гул завываний
Дух возбудил, — сильней запылал он неистовым гневом.
Посередине горы там есть окруженный сосновым
Лесом голый пустырь, отовсюду приметное поле.
710 Там-то, пока он смотрел посторонним на таинства взором,
Первой увидев его и первой исполнясь безумья,
Первая, кинувши тирс, своего поразила Пенфея —
Мать. «Ио́! Родные, сюда, — воскликнула, — сестры!
Этот огромный кабан, бродящий по нашему полю,
715 Должен быть мной поражен!» И толпа, как один, устремилась
Дикая. Все собрались, преследовать бросились вместе.
Он же трепещет, он слов уже не бросает столь дерзких
И проклинает себя, в прегрешенье уже признается.
Раненный, все же сказал: «О сестра моей матери, помощь
720 Мне, Автоноя, подай! Да смягчит тебя тень Актеона!»
Та, кто такой Актеон, и не помнит; молящего руку
Вырвала; Ино154, схватив, растерзала и руку другую.
Рук у несчастного нет, что к матери мог протянуть бы.
Все же он, ей показав обрубок израненный тела, —
725 «Мать, посмотри!» — говорит. Но, увидев, завыла Агава
И затрясла головой, волоса разметала по ветру.
Оторвала и в перстах его голову сжала кровавых,
И восклицает: «Ио́! То наша, подруги, победа!»
Листья едва ли скорей, осеннею тронуты стужей,
730 Слабо держась на ветвях, обрываются с дерева ветром,
Нежели тело его растерзали ужасные руки.
После примеров таких соучаствуют в таинствах новых,
Жгут благовонья и чтят Исмениды священные жертвы.
  
  
   
 
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
   
Все ж Миниэева155 дочь, Алкитоя, считает, что оргий
Бога не след принимать и, дерзкая, все еще Вакха
Не признает за дитя Юпитера, неблагочестью
В сестрах сообщниц найдя. Жрец праздновать дал приказанье
5 И госпожам повелел и служанкам, работы покинув,
Грудь свою шкурой покрыв, развязать головные повязки,
И обрядиться в венки, и листвою обвитые тирсы
Взять, предрекая, что гнев божества оскорбленного будет
Страшен. Покорны ему и матери и молодицы;
10 Вот отложили тканье, корзинки, начатую пряжу,
Ладан несут и зовут Лиэя, Бромия, Вакха,
Отпрыск огня, что дважды рожден и двумя матерями,
И добавляют: Нисей, Тионей нестриженый, имя
Также дают и Леней, веселящих сеятель гроздьев,
15 Также Иакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий,
Много имен и еще, которые некогда греки
Дали, о Либер, тебе! Ибо юность твоя неистленна,
Отрок ты веки веков! Ты всех прекраснее зришься
В небе высоком! Когда предстаешь, не украшен рогами,156 — 
20 Девичий лик у тебя. Ты Восток победил до пределов
Тех, где, телом смугла, омывается Индия Гангом.
Чтимый, Пенфея разишь, с двуострой секирой Ликурга157 —
Двух святотатцев; и ты — ввергаешь в пучину тирренцев;
Рысей, впряженных четой, сжимаешь ты гордые выи
25 Силой узорных вожжей; вакханки вослед и сатиры,
С ними и пьяный старик,158 подперший дрожащее тело
Палкой. Не крепко сидит на осле с провисшей спиною.
В край ты какой ни придешь, везде клик юношей вместе
С голосом женщин звучит, ладоней удары о бубны,
30 Выпукло-гнутая медь и с отверстьями многими дудки.
«Мирен и кроток явись!» — исмеянки молят, справляя
Таинства, как повелел им жрец. Миниэиды только
Дома, Минервы трудом нарушают не вовремя праздник,
Шерсть прядут или пальцем большим веретенце вращают,
35 Или корпят за тканьем и рабынь понуждают к работе.
Пальцем проворным одна выводя свою нитку, сказала:
«Пусть побросают свой труд и к таинствам ложным стремятся,
Мы же, задержаны здесь Палладою, лучшей богиней,
Дело полезное рук облегчим, развлекаясь беседой.
40 Поочередно, чтоб нам не казалось длительным время,
Будем незанятый слух каким-нибудь тешить рассказом».
Все одобряют и ей предлагают рассказывать первой.
Та, с чего бы начать, — затем, что многое знала, —
Думает. То ль о тебе, Деркетия159, дочь Вавилона,
45 Им рассказать, как тебя, чешуей заменив тебе кожу,
В вид превратили другой палестинские — будто бы — воды.
Или, пожалуй, о том, как дочь ее, став окрыленной,
Поздние годы свои провела в белокаменных башнях?
Иль как Наяда160 волшбой и трав необорною силой
50 Юношей преобразив, обратив их в рыб бессловесных,
Преобразилась сама? Иль о дереве, чьи были белы
Ягоды, стали же черны, лишь только кровь их коснулась?
Выбрав этот рассказ — немногим известную басню —
Повесть она начала, а шерсть сучить продолжала:
55 «Жили Пирам и Фисба; он всех был юношей краше,
Предпочтена и она всем девам была на Востоке.
Смежны их были дома, где город, согласно преданью,
Семирамида стеной окружила кирпичной когда-то.
Так знакомство меж них и сближенье пошли от соседства.
60 С годами крепла любовь; и настала б законная свадьба,
Если б не мать и отец; одного запретить не умели, —
Чтобы в плену у любви их души пылать перестали.
Нет сообщников им; беседуют знаком, поклоном;
Чем они больше таят, тем глубже таимое пламя.
65 Образовалась в стене меж домами, обоим семействам
Общей, тонкая щель со времени самой постройки.
Этот порок, никому за много веков не заметный, —
Что не приметит любовь? — влюбленные, вы увидали.
Голосу дали вы путь, и нежные ваши признанья
70 Шепотом, слышным едва, безопасно до вас доходили.
Часто стояли: Пирам — по ту сторону, Фисба — по эту.
Поочередно ловя дыхание уст, говорили:
«Как же завистлива ты, о стена, что мешаешь влюбленным!
Что бы тебе разойтись и дать нам слиться всем телом, —
75 Если ж о многом прошу, позволь хоть дарить поцелуи!
Мы благодарны, за то у тебя мы в долгу, признаемся,
Что позволяешь словам доходить до милого слуха!»
Тщетно, на разных местах, такие слова повторивши,
К ночи сказали «прости!» и стене, разобщенные ею,
80 Дали они поцелуй, насквозь не могущий проникнуть.
Вот наступила заря и огни отстранила ночные,
Солнце росу на траве лучами уже осушило,
В месте обычном сошлись. И на многое шепотом тихим
В горе своем попеняв, решили, что ночью безмолвной,
85 Стражей дозор обманув, из дверей попытаются выйти
И что, из дома бежав, городские покинут пределы;
А чтобы им не блуждать по равнине обширной, сойдутся
Там, где Нин161 погребен, и спрячутся возле, под тенью
Дерева. Дерево то — шелковицей высокою было:
90 Все в белоснежных плодах, а рядом ручей был студеный.
Нравится им уговор, и кажется медленным вечер.
В воды уж свет погружен, из них ночь новая вышла.
Ловкая Фисба меж тем отомкнула дверную задвижку,
Вышла, своих обманув, с лицом закутанным; вскоре
95 И до могилы дошла и под сказанным деревом села.
Смелой была от любви. Но вот появляется с мордой
В пене кровавой, быков терзавшая только что, львица —
Жажду свою утолить из источника ближнего хочет.
Издали в свете луны ее вавилонянка Фисба
100 Видит, и к темной бежит пещере дрожащей стопою,
И на бегу со спины соскользнувший покров оставляет.
Львица, жажду меж тем утолив изобильной водою,
В лес возвращаясь, нашла не Фисбу, а наземь упавший
Тонкий покров и его растерзала кровавою пастью.
105 Вышедши позже, следы на поверхности пыли увидел
Львиные юный Пирам и лицом стал бледен смертельно;
А как одежду нашел, обагренную пятнами крови, —
«Вместе сегодня двоих, — говорит, — ночь губит влюбленных,
Но из обоих она достойней была долголетья!
110 Мне же во зло моя жизнь. И тебя погубил я, бедняжка,
В полные страха места приказав тебе ночью явиться.
Первым же сам не пришел. Мое разорвите же тело,
Эту проклятую плоть уничтожьте свирепым укусом,
Львы, которые здесь, под скалою, в укрытье живете!
115 Но ведь один только трус быть хочет убитым!» И Фисбы
Взяв покрывало, его под тень шелковицы уносит.
Там на знакомую ткань поцелуи рассыпав и слезы, —
«Ныне прими, — он сказал, — и моей ты крови потоки!»
Тут же в себя он железо вонзил, что у пояса было,
120 И, умирая, извлек тотчас из раны палящей.
Навзничь лег он, и кровь струей высокой забила, —
Так происходит, когда прохудится свинец и внезапно
Где-нибудь лопнет труба, и вода из нее, закипая,
Тонкой взлетает струей и воздух собой прорывает.
125 Тут шелковицы плоды, окропленные влагой убийства,
Переменили свой вид, а корень, пропитанный кровью,
Ярко-багряным налил висящие ягоды соком.
Вот, — хоть в испуге еще, — чтоб не был любимый обманут,
Фисба вернулась; душой и очами юношу ищет,
130 Хочет поведать, какой избежала опасности страшной.
Местность тотчас узнав, и ручей, и дерево рядом,
Цветом плодов смущена, не знает: уж дерево то ли?
Вдруг увидала: биясь о кровавую землю, трепещет
Тело, назад отступила она, и букса бледнее
135 Стала лицом, и, страха полна, взволновалась, как море,
Если поверхность его зашевелит дыхание ветра.
Но лишь, помедлив, она любимого друга признала, —
Грудь, недостойную мук, потрясла громогласным рыданьем,
Волосы рвать начала, и, обнявши любимое тело,
140 К ранам прибавила плач, и кровь со слезами смешала,
И, ледяное лицо ему беспрерывно целуя, —
«О! — восклицала, — Пирам, каким унесен ты несчастьем?
Фисбе откликнись, Пирам: тебя твоя милая Фисба
Кличет! Меня ты услышь! Подними свою голову, милый!»
145 Имя ее услыхав, уже отягченные смертью
Очи поднял Пирам, но тотчас закрылись зеницы.
А как признала она покрывало, когда увидала
Ножны пустыми, — «Своей, — говорит, — ты рукой и любовью,
Бедный, погублен. Но знай, твоим мои не уступят
150 В силе рука и любовь: нанести они рану сумеют.
Вслед за погибшим пойду, несчастливица, я, и причина
Смерти твоей и спутница. Ах, лишь смертью похищен
Мог бы ты быть у меня, но не будешь похищен и смертью!
Все же последнюю к вам, — о слишком несчастные ныне
155 Мать и отец, и его и мои, — обращаю я просьбу:
Тех, кто любовью прямой и часом связан последним,
Не откажите, молю, положить в могиле единой!
Ты же, о дерево, ты, покрывшее ныне ветвями
Горестный прах одного, как вскоре двоих ты покроешь,
160 Знаки убийства храни, твои пусть скорбны и темны
Ягоды будут вовек — двуединой погибели память!»
Молвила и, острие себе в самое сердце нацелив,
Грудью упала на меч, еще от убийства горячий.
Все ж ее просьба дошла до богов, до родителей тоже.
165 У шелковицы с тех пор плоды, созревая, чернеют;
Их же останков зола в одной успокоилась урне».
Смолкла. Краткий затем наступил перерыв. Левконоя
Стала потом говорить; и, безмолвствуя, слушали сестры.
«Даже и Солнце, чей свет лучезарный вселенною правит,
170 Было в плену у любви: про любовь вам поведаю Солнца.
Первым, — преданье гласит, — любодейство Венеры и Марса
Солнечный бог увидал. Из богов все видит он первым!
Виденным был удручен и Юноной рожденному мужу
Брачные плутни четы показал и место их плутен.
175 Дух у Вулкана упал, из правой руки и работа
Выпала. Тотчас же он незаметные медные цепи,
Сети и петли, — чтоб их обманутый взор не увидел, —
Выковал. С делом его не сравнятся тончайшие нити,
Даже и ткань паука, что с балок под кровлей свисает.
180 Делает так, чтоб они при ничтожнейшем прикосновенье
Пасть могли, и вокруг размещает их ловко над ложем.
Только в единый альков проникли жена и любовник,
Тотчас искусством его и невиданным петель устройством
Пойманы в сетку они, средь самых объятий попались!
185 Лемний162 вмиг распахнул костяные точеные створы
И созывает богов. А любовники в сети лежали
Срамно. Один из богов, не печалясь нимало, желает
Срама такого же сам! Олимпийцы смеялись, и долго
Был этот случай потом любимым на небе рассказом.
190 За указанье четы Киферея163 ответила местью
И уязвила того, кто их тайную страсть обнаружил,
Страстью такой же. К чему, о рожденный от Гипериона,164
Ныне тебе красота, и румянец, и свет лучезарный?
Ты, опаляющий всю огнем пламенеющим землю,
195 Новым огнем запылал; ты, все долженствующий видеть,
На Левкотою165 глядишь: не на мир, а на девушку только
Взор направляешь теперь; и то по восточному небу
Раньше восходишь, а то и поздний погружаешься в воды, —
Залюбовавшись красой, удлиняешь ты зимние ночи.
200 Часто тебя не видать, — переходит душевная мука
В очи твои; затемнен, сердца устрашаешь ты смертных.
И хоть не застит твой лик луна, которая ближе
К землям, — ты побледнел: у тебя от любви эта бледность.
Любишь ее лишь одну. Тебя ни Климена, ни Рода166
205 Уж не пленят, ни красавица мать Цирцеи Ээйской,167
Ни твоего, — хоть ее ты отверг, — так желавшая ложа
Клития168, в сердце как раз в то время носившая рану
Тяжкую. Многих одна Левкотоя затмила соперниц,
Дочь Эвриномы, красы того дальнего края, откуда
210 Благоуханья везут. Когда ж дочь взрослою стала, —
Как ее мать — остальных, так она свою мать победила.
Ахеменеевых царь городов169 был отец ее, Орхам,
Происходил в поколенье седьмом он от древнего Бела170.
Солнечных коней луга под небом лежат гесперийским.
215 Пищей — амброзия им, не трава; их усталые члены
После работы дневной для трудов она вновь подкрепляет.
Вот, между тем как они луговины небесные щиплют
И исполняется ночь, бог входит в желанную спальню,
Матери образ приняв, Эвриномы, и там Левкотою
220 Видит, как та при огне — а с нею двенадцать служанок —
Тонкую пряжу ведет, точеным крутя веретенцем.
По-матерински, войдя, целует он милую дочку, —
«Тайное дело у нас, — говорит, — уйдите, служанки,
Право у матери есть с глазу на глаз беседовать с дочкой».
Повиновались. А бог, без свидетелей в спальне оставшись, —
225 «Я — тот самый, — сказал, — кто длящийся год измеряет,
Зрящий все и которым земля становится зряча, —
Око мира. Поверь, тебя я люблю!» Испугалась
Девушка; веретено и гребень из рук ослабевших
230 Выпали; страх — ее украшал, и бог не помедлил,
Истинный принял он вид и блеск возвратил свой обычный.
Дева же, хоть и была нежданным испугана видом,
Блеску его покорясь, без жалоб стерпела насилье.
В Клитии ж — зависть кипит: давно необузданной страстью
235 К Солнцу пылала она, на любовницу гневаясь бога,
Всем рассказала про грех и, расславив, отцу объявила.
Немилосерден отец и грозен: молящую слезно,
Руки простершую вверх к сиянию Солнца, — «Он силой
Взял против воли любовь!» — говорившую в горе, жестокий
240 В землю глубоко зарыл и холм насыпал песчаный.
Гелиос быстро тот холм рассеял лучами и выход
Сделал тебе, чтоб могла ты выставить лик погребенный.
Но не могла уже ты, задавленной грузом песчаным,
Нимфа, поднять головы и трупом лежала бескровным.
245 И ничего, говорят, крылатых коней управитель
В мире печальней не зрел, — один лишь пожар Фаэтона.
Силой лучей между тем оживить охладелое тело
Все же пытается бог — вернуть теплоту, коль возможно!
Но увидав, что судьба противится этим попыткам,
250 Нектаром он окропил благовонным и тело и место
И, неутешен, сказал: «Ты все же достигнешь эфира».
Вскоре же тело ее, напитано нектаром неба,
Все растеклось, и его благовоние в землю проникло;
Благоуханный росток, пройдя понемногу корнями
255 В почве, поднялся и вот сквозь холм вершиной пробился.
К Клитии, — пусть оправдать тоску он и мог бы любовью,
А донесенье тоской, — с тех пор уже света даятель
Не подходил, перестав предаваться с ней играм Венеры.
Чахнуть стала она, любви до безумья предавшись,
260 Нимф перестала терпеть, дни и ночи под небом открытым
Сидя на голой земле; неприбрана, простоволоса,
Девять Клития дней ни воды, ни еды не касалась,
Голод лишь чистой росой да потоками слез утоляла.
Не привставала с земли, на лик проезжавшего бога
265 Только смотрела, за ним головой неизменно вращая.
И, говорят, к земле приросла, из окраски двоякой
Смертная бледность ее претворилась в бескровные листья,
Все же и алость при ней. В цветок, фиалке подобный,
Вдруг превратилось лицо. И так, хоть держится корнем,
270 Вертится Солнцу вослед и любовь, изменясь, сохраняет».
Кончила, и овладел удивительный случай вниманьем.
Кто отрицает его, а кто утверждает, что в силах
Все настоящих богов, — но что Вакха меж них не бывало!
Все к Алкитое тогда обратились, лишь сестры замолкли.
275 Та, челноком проводя по нитям пред нею стоящей
Пряжи, — «Смолчу, — говорит, — о любви пастуха, всем известной,
Дафниса с Иды, кого, рассердясь на соперницу, нимфа
Сделала камнем: вот как сжигает влюбленных страданье!
Не расскажу и о том, как природы закон был нарушен,
280 И двуединый бывал то мужчиной, то женщиной Ситон.
Также тебя, о алмаз, младенцу Юпитеру верный,
Бывший Цельмий, и вас, порожденные ливнем куреты,171
Ты, о Кротон со Смилакой,172 в цветы превращенные древле, — 
Всех обойду, — и сердца забавной потешу новинкой.
285 Славой известна дурной, почему, отчего расслабляет
Нас Салмакиды173 струя и томит нам негою тело, — 
Знайте. Причина темна: но источника мощь знаменита.
Тот, что Меркурию был богиней рожден Кифереей,
Мальчик174 наядами был в идейских вскормлен пещерах.
290 Было лицо у него, в котором легко узнавались
Сразу и мать и отец; и носил он родителей имя.
Вот, как только ему пятнадцать исполнилось, горы
Бросил родимые он и, оставив кормилицу Иду,
По неизвестным местам близ рек блуждать неизвестных
295 Стал, на утеху себе умеряя труды любознаньем.
В грады ликийские раз он зашел и к соседям ликийцев,
Карам. Он озеро там увидал, чьи воды прозрачны
Были до самого дна. А рядом — ни трости болотной,
Ни камыша с заостренным концом, ни бесплодной осоки.
300 В озере видно насквозь. Края же озерные свежим
Дерном одеты кругом и зеленою вечно травою.
Нимфа в том месте жила, но совсем не охотница; лука
Не напрягала, ни с кем состязаться она не хотела
В беге, одна меж наяд неизвестная резвой Диане.
305 Часто — ходила молва — говорили ей будто бы сестры:
«Дрот, Салмакида, возьми иль колчан, расписанный ярко,
Перемежи свой досуг трудами суровой охоты!»
Дрот она все ж не берет, ни колчан, расписанный ярко,
Перемежить свой досуг трудами не хочет охоты.
310 То родниковой водой обливает прекрасные члены,
Или же гребнем своим киторским175 волосы чешет;
Что ей подходит к лицу, глядясь, у воды вопрошает;
То, свой девический стан окутав прозрачным покровом,
Или на нежной листве, иль на нежных покоится травах,
315 То собирает цветы. Однажды цветы собирала
И увидала его и огнем загорелась желанья.
Быстро к нему подошла Салмакида, — однако не прежде,
Чем приосанилась, свой осмотрела убор, выраженьем
Новым смягчила черты и действительно стала красивой.
320 И начала говорить: «О мальчик прекраснейший, верю,
Ты из богов; а ежели бог, Купидон ты наверно!
Если же смертный, тогда и мать и отец твой блаженны,
Счастлив и брат, коль он есть, и также сестра, несомненно —
Благо и ей, и кормилице, грудь дававшей младенцу,
325 Все же блаженнее всех — и блаженнее много — невеста.
Если ее ты избрал и почтишь ее светочем брачным.
Если невеста уж есть, пусть тайной страсть моя будет!
Нет — я невеста тебе, войдем в нашу общую спальню!»
Молвив, замолкла она, а мальчик лицом заалелся.
330 Он и не знал про любовь. Но стыдливость его украшала.
Цвет у яблок такой на дереве, солнцу открытом,
Так слоновая кость, пропитана краской, алеет,
Так розовеет луна при тщетных меди призывах.176
Нимфе, его без конца умолявшей ей дать поцелуи,
335 Братские только, рукой уж касавшейся шеи точеной, —
«Брось, или я убегу, — он сказал, — и все здесь покину!»
Та испугалась. «Тебе это место вполне уступаю,
Гость!» — сказала, и вот как будто отходит обратно.
Но озиралась назад и, в чащу кустарника скрывшись,
340 Спряталась там и, присев, подогнула колено. А мальчик,
Не наблюдаем никем, в муравах луговины привольной
Ходит туда и сюда и в игриво текущую воду
Кончик ноги или всю до лодыжки стопу погружает.
Вот, не замедля, пленен ласкающих вод теплотою,
345 С нежного тела свою он мягкую сбросил одежду.
Остолбенела тогда Салмакида; страстью пылает
К юной его наготе; разгорелись очи у нимфы
Солнцу подобно, когда, окружностью чистой сияя,
Лик отражает оно в поверхности зеркала гладкой.
350 Дольше не в силах терпеть, через силу медлит с блаженством,
Жаждет объятий его; обезумев, сдержаться не может.
Он же, по телу себя ударив ладонями, быстро
В лоно бросается вод и руками гребет очередно,
Виден в прозрачных струях, — изваяньем из кости как будто
355 Скрытое гладким стеклом или белая лилия зрится.
«Я победила, он мой!» — закричала наяда и, сбросив
С плеч одеянья свои, в середину кидается влаги,
Силою держит его и срывает в борьбе поцелуи,
Под руки снизу берет, самовольно касается груди,
360 Плотно и этак и так прижимаясь к пловцу молодому.
Сопротивляется он и вырваться хочет, но нимфой
Он уж обвит, как змеей, которую царственной птицы177
К высям уносит крыло. Свисая, змея оплетает
Шею и лапы, хвостом обвив распростертые крылья;
365 Так плющи по древесным стволам обвиваются стройным,
Так в морской глубине осьминог, врага захвативший,
Держит его, протянув отовсюду щупалец путы.
Правнук Атлантов меж тем упирается, нимфе не хочет
Радостей чаемых дать. Та льнет, всем телом прижалась,
370 Словно впилась, говоря: «Бессовестный, как ни борись ты,
Не убежишь от меня! Прикажите же, вышние боги,
Не расставаться весь век мне с ним, ему же со мною!»
Боги ее услыхали мольбу: смешавшись, обоих
Соединились тела, и лицо у них стало едино.
375 Если две ветки возьмем и покроем корою, мы видим,
Что, в единенье растя, они равномерно мужают, —
Так, лишь члены слились в объятии тесном, как тотчас
Стали не двое они по отдельности, — двое в единстве:
То ли жена, то ли муж, не скажешь, — но то и другое.
380 Только лишь в светлой воде, куда он спустился мужчиной,
Сделался он полумуж, почувствовав, как разомлели
Члены, он руки простер и голосом, правда, не мужа, —
Гермафродит произнес: «Вы просьбу исполните сыну, —
О мой родитель и мать, чье имя ношу обоюдно:
385 Пусть, кто в этот родник войдет мужчиной, отсюда
Выйдет — уже полумуж, и сомлеет, к воде прикоснувшись».
Тронуты мать и отец; своему двоевидному сыну
Вняли и влили в поток с подобающим действием зелье».
Кончился девы рассказ. И опять Миниэя потомство
390 Дело торопит, не чтит божества и праздник позорит.
Но неожиданно вдруг зашумели незримые бубны,
Резко гремя, раздается труба из гнутого рога
И звонкозвучная медь. Пахнуло шафраном и миррой.
И, хоть поверить нет сил, — зеленеть вдруг начали ткани,
395 И, повисая, как плющ, листвою покрылась одежда.
Часть перешла в виноград; что нитями было недавно,
Стало усами лозы. Из основы повыросли листья.
Пурпур блеск придает разноцветным кистям виноградным.
День был меж тем завершен, и час приближался, который
400 Не назовешь темнотой, да и светом назвать невозможно, —
Лучше границей назвать меж днем и неявственной ночью.
Кровля вдруг сотряслась; загорелись, огнем изобильны,
Светочи; пламенем дом осветился багряным, и словно
Диких зверей раздалось свирепое вдруг завыванье.
405 Стали тут сестры в дому скрываться по дымным покоям,
Все по различным углам избегают огня и сиянья,
Все в закоулки спешат, — натянулись меж тем перепонки
Между суставов у них, и крылья связали им руки.
Как потеряли они свое былое обличье,
410 Мрак не дает угадать. От крыльев легче не стали.
Все же держались они на своих перепонках прозрачных.
А попытавшись сказать, ничтожный, сравнительно с телом,
Звук издают, выводя свои легкие жалобы свистом.
Милы им кровли, не лес. Боятся света, летают
415 Ночью и носят они в честь позднего вечера имя.178
Стала тогда уже всем действительно ведома Фивам
Вакха божественность. Всем о могуществе нового бога
Ино179 упорно твердит, что меж сестрами всеми одна лишь
Чуждой осталась беды, — кроме той, что ей сделали сестры.
420 И увидав, как гордилась она и царем Атамантом,
Мужем своим, и детьми, и богом-питомцем, Юнона
Гордости той не снесла и подумала: «Мог же блудницы
Сын изменить меонийских пловцов180 и сбросить в пучину,
Матери дать растерзать мог мясо ее же младенца,
425 Новыми мог он снабдить дочерей Миниэя крылами!
Что же, Юнона ужель лишь оплакивать может несчастье?
Это ль меня удовольствует? Власть моя в этом, и только?
Сам ты меня научил: у врага надлежит поучиться.
Сколь же безумия мощь велика, он Пенфея убийством
430 Сам сполна доказал. Нельзя ли ее подстрекнуть мне,
Чтоб по примеру родных предалась неистовству Ино?»
Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим,
К адским жилищам она по немому уводит безлюдью.
Медленный Стикс испаряет туман; и новые тени
435 Там спускаются вниз и призраки непогребенных.
Дикую местность зима охватила и бледность; прибывшим
Душам неведомо, как проникают к стигийскому граду,
Где и свирепый чертог обретается темного Дита181.
Тысячу входов и врат отовсюду открытых имеет
440 Этот вместительный град. Как море — земные все реки,
Так принимает и он все души; не может он тесным
Для населения стать, — прибавление толп не заметно.
Бродят бесплотные там и бескостные бледные тени,
Площадь избрали одни, те — сени царя преисподних,
445 Те занялись ремеслом, бытию подражая былому;
Неба покинув дворец, туда опуститься решилась, —
Столь была гнева полна, — Сатурново семя, Юнона.
Только вошла, и порог застонал, придавлен священным
Грузом, три пасти свои к ней вытянул Цербер и трижды
450 Кряду брехнул. А она призывает сестер,182 порожденных
Ночью, суровых богинь, милосердия чуждых от века.
Те у тюремных дверей, запертых адамантом183, сидели,
Гребнем черных гадюк все три из волос выбирали.
Только узнали ее меж теней в темноте преисподней,
455 Встали богини тотчас. То место зловещим зовется.
Титий свое подвергал нутро растерзанью, на девять
Пашен растянут он был. А ты не захватывал, Тантал,
Капли воды; к тебе наклонясь, отстранялися ветви.
На гору камень, Сизиф, толкаешь — он катится книзу.
460 Вертится там Иксион за собой, от себя убегая;184
И замышлявшие смерть двоюродных братьев Белиды
Возобновляют весь век — чтоб снова утратить их — струи.
После того как на них взглянула Сатурния злобным
Взором, раньше других увидав Иксиона и кинув
465 Взгляд на Сизифа опять, — «Почему лишь один он из братьев
Терпит бессрочную казнь, Атамант же надменный, — сказала, —
Знатным дворцом осенен? — а не он ли с женой презирали
Вечно меня?» Объясняет свой гнев и приход, открывает
И пожеланье свое. А желала, чтоб рушился Кадма
470 Царственный дом, чтобы в грех Атаманта впутали сестры.
Власть, обещанья, мольбы — все сливает она воедино
И убеждает богинь. Едва лишь сказала Юнона
Так, — Тисифона власы, неприбрана, тотчас встряхнула
Белые и ото рта нависших откинула гадин
475 И отвечала: «Тут нет нужды в околичностях долгих:
Все, что прикажешь, считай совершенным. Немилое царство
Брось же скорей и вернись в небесный прекраснейший воздух».
Радостно та в небеса возвратилась. Ее перед входом
Чистой росой Таумантова дочь, Ирида, умыла;
480 А Тисифона, тотчас — жестокая — смоченный кровью
Факел рукою зажав, и еще не просохший, кровавый
Плащ надела и вот, змеей извитой подвязавшись,
Из дому вышла. При ней Рыдание спутником было,
Смертный Ужас, и Страх, и Безумье с испуганным ликом.
485 Вот у порога она: косяки эолийские — молвят —
Затрепетали, бледны вдруг стали кленовые створы,
Солнце бежало тех мест. Чудесами испугана Ино,
В ужасе и Атамант. Готовились из дому выйти, —
Выход Эриния им заступила зловещей преградой:
490 Руки она развела, узлами гадюк обвитые,
Вскинула волосы, змей потревожила, те зашипели.
Часть их лежит на плечах, другие, спустившись по груди,
Свист издают, извергают свой яд, языками мелькают.