1 2 3 
Тогда   они бросились проверять свои книги и с удивлением обнаружили, что на протяжении   тридцати дней не получили из Штальштадта ни одного ценного письма, ни одного   перевода. С этого момента все чеки и векселя, выданные за подписью Шульце на их   банк и скоплявшиеся день за днём, стали возвращаться обратно предъявителям с   пометкой: «На текущем счёту денег нет».      

В   течение четырех дней банкирский дом «Шпринг, Штраус и К°», осаждаемый телеграммами,   запросами и бесчисленными возмущёнными требованиями, осаждал в свою очередь   Штальштадт десятками депеш, с недоумением ожидая ответа.      

Наконец   ответ пришёл: герр Шульце 17 сентября бесследно исчез. Никто не имеет ни малейшего   представления, что это значит. Он не оставил никаких распоряжений. В кассах   Штальштадта денег нет.      

Теперь   уже невозможно было скрывать истинное положение дел. Наиболее крупные кредиторы   испугались и передали свои векселя в коммерческий суд. В течение каких-нибудь   двух-трех часов обнаружился полный крах, который с молниеносной быстротой   повлёк за собой целую серию крупных и мелких банкротств. В двенадцать часов дня   13 октября общая сумма пассива Шульце определялась в сорок семь миллионов   долларов. Можно было предполагать, что она дойдёт до шестидесяти миллионов, так   как опротестованные векселя все ещё продолжали поступать.      

Вот всё,   что было известно и что с более или менее живописными подробностями повторяли   все газеты. Само собой разумеется, что все они обещали сообщить на следующий   день самые достоверные сведения.      

И в   самом деле, не было ни одной газеты, которая не позаботилась бы с первой же   минуты послать своего корреспондента в Штальштадт.      

Четырнадцатого   октября вечером целая армия репортёров, вооружённых блокнотами и карандашами,   подступила к Стальному городу. Но эта армия тотчас же отхлынула, ударившись,   как волна, о крепостную стену Штальштадта. Стража, как и прежде, охраняла   ворота, и тщетно репортёры пускались на всевозможные уловки, пробовали все   средства соблазна – она оставалась неумолимой.      

Единственно,   что удалось узнать, – это что рабочие пребывали в полном неведении и что в   их повседневной рутине пока ничего не изменилось. Только накануне мастера   получили распоряжение объявить рабочим, что в цеховых кассах нет денег и в   связи с отсутствием каких бы то ни было инструкций из центрального сектора   работы будут прекращены в следующую субботу, если до тех пор не будет получено   какого-нибудь нового приказа.      

Все это   не только не разъясняло истинного положения дел, а, наоборот, ещё больше запутывало   его. То, что герр Шульце исчез около месяца тому назад, ни для кого не было   тайной. Но каковы были причины и смысл этого исчезновения, никто не мог сказать.      

Смутное   ожидание, что эта загадочная личность вот-вот снова появится, заглушало томительное   чувство тревоги.      

На   заводе первые дни все шло по инерции, как обычно, – каждый с неизменной   точностью и быстротой выполнял свои повседневные обязанности. Цеховые кассы   аккуратно каждую субботу выплачивали жалованье. Центральная касса до самых   последних дней удовлетворяла все местные нужды. Но система централизованной   власти в Штальштадте была доведена до столь высокой степени совершенства, все   так слепо повиновалось воле хозяина, что его отсутствие не замедлило   естественным образом вызвать перебои в ходе этой сложной машины.      

Так, в   промежутке с 17 сентября, с того дня, как стальной король в последний раз   подписал приказы, до 13 октября, когда, как гром с ясного неба, обрушилось   известие о прекращении платежей, тысячи писем, адресованных в Штальштадт, и   среди них, по всей вероятности, немало весьма ценных, были опущены в почтовый   ящик центрального сектора и оттуда доставлены в кабинет герра Шульце. Только он   один сохранял за собой право вскрывать эти письма, он сам делал на них пометку   красным карандашом и направлял их к главному кассиру.      

Даже   самым высокопоставленным чиновникам Штальштадта не пришло бы в голову превысить   свои полномочия. Облечённые почти неограниченной властью по отношению к своим   подчинённым, они перед лицом герра Шульце, и даже, можно сказать, призрака   герра Шульце, были совершенно безличными пешками, послушными исполнителями его   воли, лишёнными всякой инициативы и даже права голоса. Каждый из них,   замкнувшись в узком круге своих обязанностей, невозмутимо выжидал, медлил,   способствуя тем самым назреванию катастрофы. И, наконец, катастрофа   разразилась. Она назревала медленно. Крупные заинтересованные фирмы,   встревоженные прекращением платежей, посылали запросы, телеграммы, объяснительные   письма, протесты, но никто и мысли не допускал, что такое высокорентабельное   предприятие может оказаться дутым. Понадобилось довольно много времени, чтобы,   наконец, возникло подозрение, что дело обстоит неблагополучно. Тогда только   обратились в судебные инстанции, и, ко всеобщему изумлению, выяснилось с   совершенной точностью: герр Шульце скрылся от своих кредиторов.      

Это было   всё, что удалось узнать репортёрам. И даже самому знаменитому Мейклджону,   прославившемуся тем, что он ухитрился выудить кое-какие политические признания   у президента Гранта, самого скрытного политического деятеля своего века, и   неутомимому Блундербуссу, завоевавшему себе славу тем, что он, скромный   корреспондент «Уорлда», первым сообщил русскому царю о капитуляции   Плевны, – даже этим китам репортажа посчастливилось не больше, чем   остальным их собратьям. Им приходилось сознаться, что ни «Трибуна», ни «Уорлд»   не могут сообщить ничего нового о банкротстве Шульце.      

Это   зловещее событие приобретало совершенно исключительный характер благодаря особому   положению, которое занимал Штальштадт – независимый, изолированный город, где   нельзя было произвести нормального законного расследования.      

Подпись   Шульце, правда, была опротестована в Нью-Йорке, и его кредиторы имели все   основания предполагать, что имущество, оборудование и продукция завода   Штальштадта в какой-то мере удовлетворят их претензии. Но в какой суд следовало   обратиться для того, чтобы наложить на это имущество секвестр? Штальштадт   представлял собой совершенно независимую территорию, он не относился ни к   одному из Североамериканских штатов, он целиком принадлежал герру Шульце. Будь   у него хотя бы заместитель, или уполномоченный, или какой-нибудь   административный совет… Ничего подобного. В Штальштадте не было даже суда, ни   даже какого-нибудь судебного органа. Шульце был и королём, и верховным судьёй,   и главнокомандующим, и адвокатом, и нотариусом, и единственным полноправным   коммерческим судом. Он олицетворял собой идеал единовластия. И неудивительно,   что с его исчезновением Стальной город, это грандиозное здание, рухнуло, как   карточный домик.      

Во   всяком другом такого же рода случае кредиторы могли бы объединиться в синдикат,   взять управление делами в свои руки, по-своему распорядиться активом. Они могли   бы тут же установить, что при очень небольшой затрате денег и умении управлять   эту машину можно немедленно пустить в ход.      

Но здесь   это было невозможно, ибо не было никакого юридического органа, который мог бы   узаконить подобного рода операцию. И это до известной степени моральное   препятствие было, пожалуй, ещё более непреодолимо, чем крепостные стены и рвы,   окружающие Стальной город. Несчастные кредиторы видели залог, который мог   обеспечить их векселя, но не имели возможности наложить на него запрещение.      

Им не   оставалось ничего другого, как, объединившись всем вместе, устроить генеральное   совещание. На этом совещании было решено от лица всех потерпевших подать   апелляцию в конгресс, чтобы он защитил интересы американских граждан, вынес   решение присоединить Штальштадт к Североамериканским соединённым штатам и   подчинил таким образом этот чудовищный феномен законам всего цивилизованного   мира. Кое-кто из членов конгресса был лично заинтересован в этом деле; с другой   стороны, такая апелляция вполне соответствовала духу американского   законодательства, и можно было надеяться, что дело увенчается успехом.      

К   сожалению, конгресс был только что распущен, и для того, чтобы дать ход этой   апелляции, надо было ожидать следующей сессии. Между тем жизнь в Штальштадте   постепенно замирала, и гигантские печи его заводов потухали одна за другой.      

Глубокое   уныние царило в посёлках Стального города, где десять тысяч рабочих семей   лишились источника существования. Что делать? Продолжать работу в надежде на   жалованье, которое, может быть, выплатят через полгода, а может быть, и совсем   не заплатят? А где она, работа-то? Заказы перестали поступать, как только   прекратились платежи. Клиенты Шульце выжидали, чем кончится эта загадочная   история. Начальники отделов, инженеры, мастера, не получая никаких   распоряжений, ничего не могли предпринять сами.      

Рабочие   сходились, советовались, устраивали собрания, митинги, произносили речи. Но   никто не мог предложить никакого определённого плана действий, ибо никаких   возможностей действовать не было. Следом за безработицей в город вошли нужда,   отчаяние и пороки. Цехи пустели – народ повалил в кабаки; едва только ещё одна   труба переставала дымить на заводе, в селе по соседству открывался новый кабак.      

Наиболее   благоразумные из рабочих, наиболее предусмотрительные, те, что сумели припасти   кое-что на чёрный день, складывали свои пожитки, инструменты, милые сердцу   хозяйки перины и подушки и, окружённые кучей толстощёких ребятишек, восхищённых   перспективой увидеть новый мир из окна вагона, торопились покинуть Штальштадт.   Те, кто снялся с места, разбрелись по свету и нашли себе кто на западе, кто на   востоке, на севере или на юге другой завод, другую работу, новое жильё. Но   таких счастливцев оказалось немного, а сколько на каждого из них приходилось   бедняков, которых нужда приковала к месту! Они никуда не могли двинуться. С   потухшим взором, с отчаянием в сердце, они бродили по улицам, распродавали свой   жалкий скарб хищному воронью, которое, словно по инстинкту, слетается к месту   человеческих бедствий, а через несколько дней или недель, когда уже нечего было   продавать, оставались без денег, без работы, без надежд, и будущее простиралось   перед ними холодное, безотрадное и грозное, как ледяная рука надвигающейся   зимы.      

 Глава шестнадцатая

   Два француза берут приступом город      

       

Когда   известие об исчезновении Шульце дошло до Франсевилля, первые слова Марселя   были:      

– А   что, если это только военная хитрость?      

Однако,   при зрелом размышлении, он решил, что последствия этой хитрости привели к катастрофе   Штальштадта, и это само собой исключает возможность подобного предположения,   ибо оно граничит с нелепостью. Тем не менее он говорил себе, что ненависть не   рассуждает, а исступлённая ненависть такого человека, как Шульце, может сделать   его способным на все. Поэтому, что бы там ни было, Франсевиллю следует   по-прежнему держаться настороже.      

По   настоянию Марселя совет обороны выпустил воззвание к гражданам Франсевилля, в   котором он призывал их не доверять лживым слухам, распространяемым врагом с   целью усыпить их бдительность.      

Воодушевлённые   этим призывом, граждане Франсевилля удвоили своё рвение в работе и военной   подготовке, решив, что это будет наилучшим ответом на любую вылазку врага.      

Но   подробные сообщения в сан-францисских, чикагских и нью-йоркских газетах,   описания финансовых и коммерческих крахов, вызванных катастрофой в Штальштадте,   создавали такую яркую, убедительную картину, что сомневаться в истинности этого   происшествия было просто нелепо.      

В одно   прекрасное утро жители города доктора Саразена проснулись и почувствовали себя   в полной безопасности, подобно человеку, который, пробудившись и открыв глаза,   чувствует, что он избавился от страшного кошмара.      

Да,   кошмар рассеялся; никакая угроза не висит больше над Франсевиллем. Радостную   весть сообщил франсевилльцам Марсель, который, наконец, твёрдо и безоговорочно   убедился в этом.      

Чувство   несказанного облегчения охватило всех; люди пожимали друг другу руки, целовались,   поздравляли знакомых и незнакомых, устраивали званые обеды. В городе наступил   праздник: женщины нарядились в лучшие туалеты, мужчины оставили земляные   работы, прекратили военные упражнения, покинули лагеря. Все ликовали,   радовались, сияли. Город словно вернулся к жизни после тяжёлой болезни.      

Но   больше всех радовался доктор Саразен. Этот благородный человек чувствовал себя   ответственным за судьбу тех, кто с таким доверием и надеждой отдал себя под его   покровительство и обосновался в его городе. Мысль о том, что он обрёк этих   людей на гибель, он, который думал только об их благополучия и счастье, не   давала ему покоя. Наконец-то эта страшная тяжесть свалилась с его души и он   может дышать спокойно.      

Пережитая   опасность теснее сблизила граждан Франсевилля. Люди, принадлежащие к самым   различным слоям общества, почувствовали себя братьями, связанными одними и теми   же стремлениями, живущими одними и теми же интересами. Каждый ощущал, как в   душе его рождается что-то новое. Это новое было их новой отчизной. Они вместе   страдали, вместе тревожились за неё и только теперь поняли, как она дорога им.      

Словом,   работы по укреплению и обороне Франсевилля, несомненно, послужили ему на   пользу. Маленькая колония узнала, рассчитала и проверила свои силы. Она   чувствовала себя более уверенной. Теперь уже никакой враг не застанет её   врасплох. Короче говоря, никогда до сих пор детище доктора Саразена не видело   перед собой более блестящих перспектив.      

И   удивительное дело, люди не забыли, кому они обязаны своим спасением, не   остались неблагодарными. От имени всего города организатору защиты, молодому   инженеру, самоотверженная деятельность которого дала возможность Франсевиллю   приготовиться к нападению врага, была принесена публичная благодарность. Но   Марсель считал, что дело ещё не доведено до конца.      

«Тайна,   окружающая Стальной город, может ещё заключать в себе опасность, –   рассуждал он. – Я только тогда буду спокоен, когда мне удастся рассеять   этот мрак и вытащить на свет эту тайну».      

И он   решил вернуться в Штальштадт и во что бы то ни стало добиться разрешения   загадки.      

Напрасно   доктор Саразен пытался отговорить его от этой затеи; тщетно старался он убедить   Марселя, что это дело рискованное, опасное, что ему на каждом шагу может   грозить какая-нибудь страшная неожиданность, что это всё равно что самому лезть   в преисподнюю.      

– Герр   Шульце не такой человек, чтобы исчезнуть так просто. Он, даже умирая, не   забудет о том, чтобы приготовить ловушку своему врагу. Нельзя даже представить   себе, на что способно такое чудовище, – убеждал Марселя доктор.      

– Вот   именно потому, что я совершенно согласен с вами и допускаю возможность всего того,   что вы говорите, дорогой доктор, – отвечал Марсель, – я и считаю   своим долгом отправиться в Штальштадт. Это бомба, у которой нужно вынуть   фитиль, прежде чем она разорвётся, и я даже хочу просить у вас разрешения взять   с собой Октава.      

– Октава?! –   воскликнул доктор.      

– Да,   да. Вы только посмотрите, какой это молодец. На него смело можно положиться, и   я уверяю вас, что эта маленькая прогулка пойдёт ему только на пользу.      

– Ступайте,   дети мои, и да сохранит вас бог! – с волнением сказал старик доктор,   обнимая Марселя и сына.      

На   следующий день на рассвете Марсель и Октав, оставив позади пустынные рабочие посёлки,   подъехали к воротам Штальштадта. Оба были прекрасно вооружены,   предусмотрительно запаслись всем необходимым, и оба твёрдо решили не   возвращаться домой до тех пор, пока им не удастся раскрыть эту чёрную тайну.      

Они   вышли из экипажа и пошли по дороге вдоль высоких укреплений города. И тут их глазам   предстала мрачная действительность, которой так долго отказывался верить   Марсель.      

Завод   молчал. На беззвёздном небе смутно вырисовывалась тёмная громада – ни одного   освещённого окна, ни зарева огней, ни вспышек искр, разлетающихся огненным   снопом, ни газовых рожков, ни фонарей. Никаких признаков жизни. Безмолвие и   мрак. Казалось, будто смерть витает над городом, а чёрные трубы торчат, как   обугленные скелеты. Звук шагов гулко разносился в пустынной тишине.      

– Какое   уныние! – невольно вырвалось у Октава. – Точно по кладбищу идёшь.      

Было   семь часов утра, когда они подошли к главным воротам Штальштадта.      

На   крепостном валу, где раньше стояли, как столбы, часовые, не видно было ни души.   Но мост перед воротами был поднят, и Марсель с Октавом остановилась на краю   глубокого рва метров в пять-шесть шириной.      

Они   потратили не меньше часа, пока им удалось закинуть за железную перекладину   ворот захваченный с собой канат. Наконец Марселю посчастливилось удачно   закрепить петлю, и Октав поднялся по канату на высокие ворота. Марсель кинул   ему одно за другим всё, что у них было с собой, а затем и сам поднялся тем же   путём. Перебросить тот же канат по ту сторону стены, переправить «обоз» и   спуститься самим было делом нескольких минут. Они очутились теперь на окружном   шоссе, по которому некогда шествовал Марсель, направляясь в сектор «О». И тут тоже   была пустыня и тишина. Прямо перед ними высились угрюмые заводские здания. Они   глядели на них чёрными глазницами окон и точно говорили пришельцам: «Прочь   отсюда! Какое вам дело до наших тайн?»      

– Пожалуй,   лучше всего нам пройти к воротам «О», я их знаю, – сказал Марсель.      

Они   повернули налево и вскоре подошли к массивной арке, на которой посредине красовалась   буква «О». Тяжёлые дубовые ворота, окованные железом, были закрыты.      

Марсель   поднял с земли большой булыжник и, размахнувшись, ударил им в ворота.      

Ответом   ему было только эхо.      

– Ну,   марш на приступ! – крикнул Марсель.      

Они   снова принялись забрасывать канат на ворота и порядком измучились, прежде чем   им удалось прочно зацепить его. Наконец они очутились по ту сторону стены, на   главном проспекте сектора «О».      

– Стоило   трудиться! – с негодованием воскликнул Октав. – Берём приступом одну   стену – вырастает другая, третья… Что же это, так до бесконечности?      

– В   строю не рассуждать! – смеясь, крикнул Марсель. – Вон посмотри-ка   лучше – направо мой цех. Я с удовольствием загляну в него ещё раз. Кстати, мы   там захватим кое-какие инструменты и несколько динамитных шашек.      

Они   вошли в громадный литейный цех, где начал свою карьеру в Штальштадте молодой   эльзасец. Каким мрачным казался теперь этот цех, со своими потухшими печами и   покрытыми ржавчиной рельсами! Серые от пыли подъёмные краны, словно виселицы,   простирали вверх свои громадные разъятые руки! Это зловещее зрелище леденило   сердце. Марсель поспешил увести отсюда Октава.      

– Вот   этот цех, пожалуй, будет интереснее для нас, – сказал он, направляясь по   знакомой дороге к столовой, в которой когда-то обедал каждый день.      

Октав   молча кивнул, но лицо его заметно оживилось, когда он увидел деревянную стойку   и на ней целую батарею бутылок всех цветов и размеров. Тут же стояло несколько   коробок с консервами самых прославленных фирм. Молодые люди спокойно расположились   за прилавком и с удовольствием приступили к завтраку. Экспедиция ещё только   началась, и подкрепиться не мешало.      

Закусывая,   Марсель думал о том, как им проникнуть в «Башню быка». Перебраться через стену   центрального сектора нечего было и думать. Эта стена была неприступной высоты и   совершенно гладкая, без единого выступа, и при этом поблизости не было ни   одного строения, ни одного дерева. Чтобы разыскать вход в неё, и, вероятно,   единственный, надо было обойти весь сектор, что было далеки не просто. Оставалось   одно: пустить в дело динамит. Конечно, это было весьма рискованно, так как   можно было предполагать, что герр Шульце перед своим исчезновением позаботился   расставить ловушки своим врагам, заложив где-нибудь мины для пришельцев,   которые отважатся завладеть Штальштадтом. Но все эти соображения не могли   заставить Марселя отказаться от того, что он задумал.      

Когда   Октав подкрепился и отдохнул, Марсель предложил пойти прямо по улице, которая   перерезала сектор «О» в упиралась в высокую каменную стену.      

– Что   ты скажешь насчёт того, чтобы подорвать эту стенку динамитом? – спросил   он.      

– Дело   нелёгкое, да ведь мы сюда не гулять пришли, – сказал Октав, готовый на   любую попытку.      

Недолго   думая, они принялись за работу. Им пришлось немало повозиться. Надо было обнажить   фундамент стены, вложить в расщелину между двумя камнями сильный рычаг,   раскачать его, выломать один камень, пробуравить несколько небольших   параллельных отверстий и заложить в них динамит. К десяти часам все было   готово. Октав чиркнул спичкой и поджёг фитиль.      

Марсель   знал, что фитиль будет гореть пять минут. Поэтому он заранее присмотрел поблизости   небольшой кабачок в подвале с глубоким сводом и толстыми стенами. Там они и   укрылись в ожидании взрыва.      

Не без   волнения считали они минуты. Вдруг здание и самый подвал покачнулись, как от   землетрясения. Вслед за толчком раздался оглушительный взрыв, как если бы   несколько десятков пушек грянуло разом, и через две-три секунды все кругом   превратилось в груду развалин. Воздух содрогался от грохота обрушивающихся   крыш, обваливающихся стен, балок и далеко разносил звон битого стекла.      

Наконец   все стихло. Марсель и Октав вылезли из своего убежища.      

Картина,   представившаяся их глазам, потрясла даже Марселя, хотя ему и не раз приходилось   наблюдать действие взрывчатых веществ. Половина сектора «О» взлетела на воздух.   Казалось, город подвергся длительному орудийному обстрелу. Полуразрушенные   стены зданий обнажили внутренности цехов. Вывороченные балки, рамы, железные   листы, груды битого стекла и щебня покрывали землю, а густые облака пыли ещё   носились в воздухе и медленно серой пеленой оседали на горы развалин.      

Марсель   с Октавом бросились к стене; в ней зияла громадная брешь метров в пятнадцать –   двадцать шириной, а по ту сторону виднелся знакомый Марселю двор центрального   сектора.      

Двор был   окружён железной решёткой, но, так как он теперь никем не охранялся, они мигом   перемахнули через неё.      

И здесь   их встретила та же мёртвая тишина.      

Марсель   обошёл модельные мастерские, где он когда-то изо дня в день сидел над своими   чертежами. В одном из кабинетов ему случайно попался на глаза неоконченный   чертёж паровой машины. Это был тот самый чертёж, над которым он начал работать,   когда его вызвали к герру Шульце. Проходя по читальному залу, он увидел   знакомые книги, журналы…      

Все   словно говорило о том, что жизнь шла здесь своим привычным ходом и вдруг   почему-то внезапно остановилась.      

Наконец   они подошли к внутренней ограде сектора «О», и перед ними выросла стена, за   которой находился парк герра Шульце.      

– Придётся   нам, пожалуй, взорвать и этот заборчик, – сказал Октав.      

– Возможно,   только давай сначала поищем калитку, может быть, её можно будет взорвать   простой петардой.      

Они   перелезли через ограду и пошли вдоль стены. Иногда им приходилось сворачивать,   обходить какое-нибудь здание, делать небольшой крюк, но высокая каменная стена   все время была у них перед глазами. Путешествие это оказалось не напрасным.   Через некоторое время они увидели низенькую дубовую дверцу, еле заметную в   каменной кладке стены. Октав, недолго думая, достал бурав и быстро просверлил   отверстие в деревянной калитке. Марсель заглянул в него и увидел пышную   тропическую зелень цветущего, благоухающего парка.      

– Одолеть   эту дверцу, и мы у цели, – сказал он.      

– Стоит   ли тратить порох на эту деревяшку! – фыркнул Октав и, размахнувшись, стал   колотить в дверь ломом.      

Она   начала чуть-чуть подаваться, как вдруг они услышали глухой скрип отодвигаемого   засова и щёлканье ключа. Дверь немного приоткрылась, придерживаемая толстой   цепью.      

– Wer   da? Кто там? – раздался хриплый голос.      

 Глава семнадцатая

   Объяснение при помощи перестрелки      

       

Если бы   за этой стеной неожиданно грянул выстрел, друзья бы не так удивились. Все что   угодно, но этого вопроса они никак не могли ожидать. Из всех предположений   Марселя по поводу спящего города единственным, не пришедшим ему в голову было   то, что кто-то может задать ему вполне естественный вопрос, зачем он сюда   явился.      

Их   экспедиция, вполне законная в предположении, что Штальштадт покинут жителями,   приобретала совсем иной характер, если город оказывался обитаемым. То, что в   первом случае представляло собой нечто вроде археологического исследования,   становилось во втором незаконным вторжением, да ещё с оружием в руках.      

Все эти   мысли с молниеносной быстротой промелькнули в голове у Марселя, пока он стоял   не двигаясь, словно приросший к земле.      

– Wer   da? – повторил тот же голос уже нетерпеливо.      

Нетерпение   казалось, пожалуй, вполне уместным. Но каково было преодолеть столько препятствий,   перебраться через ров, через каменные стены, взорвать несколько кварталов, и   все это только для того, чтобы услышать совершенно естественный вопрос: «Кто   там?» – и не знать, что на него ответить!      

Прошло,   может быть, полминуты, прежде чем Марсель, овладев собой, понял всю двусмысленность   своего положения и, спохватившись, ответил по-немецки:      

– Друг   или враг, это вы будете судить сами. Мне надо поговорить с герром Шульце.      

Едва он   успел произнести эти слова, как из-за полураскрытой дверцы раздался изумлённый   возглас, и перед глазами Марселя мелькнули огненно-рыжие бакенбарды, щетинистый   ус и вытаращенный в тупом удивлении глаз. Это был не кто иной, как бывший   телохранитель Шульце Сигимер.      

– Иоганн   Шварц! – воскликнул ошеломлённый великан, и в его голосе послышалась радость. –   Иоганн Шварц!      

По-видимому,   неожиданное появление вверенного его попечению пленника удивило этого аргуса не   меньше, чем его таинственное исчезновение.      

– Могу   я видеть герра Шульце? – повторил Марсель.      

Сигимер   отрицательно покачал головой.      

– Нет   приказ, – сказал он. – Приказ нет, пускать нельзя.      

– Так,   может быть, вы доложите герру Шульце, что я здесь. Я хочу его видеть.      

– Нет   герр Шульце. Герр Шульце нет здесь, – уныло отвечал великан.      

– А   где же он? Когда он вернётся? – допытывался Марсель.      

– Нет   знать. Знать приказ – никого пускать.      

Кроме   этих отрывистых, невразумительных фраз, Марсель ничего не мог добиться. Рыжий   цербер с тупым упрямством бессмысленно твердил одно: нет приказа.      

– Да   что нам у него спрашивать разрешения! – не выдержал наконец Октав. –   Войдём, да и все!      

И он изо   всей силы налёг на дверцу плечом. Но цепь выдержала, а вслед за тем здоровенный   толчок с той стороны заставил его отлететь на несколько шагов, дверца   захлопнулась, звякнул железный засов, и замок защёлкнулся.      

– Должно   быть, их там делая шайка! – с досадой воскликнул Октав, несколько пристыженный   своей неудачной попыткой, и, нагнувшись, приложился глазом к отверстию. –   Смотри-ка, второй! – с удивлением вскричал он.      

– Арминий! –   подхватил Марсель и, нагнувшись в свою очередь, тоже заглянул в отверстие.      

И вдруг   откуда-то сверху, чуть ли не с неба, раздался другой голос:      

– Кто   идёт?      

Марсель   с Октавом подняли голову.      

Голос   принадлежал Арминию. Голова его торчала над стеной. По-видимому, он успел подставить   лестницу.      

– Но   ведь ты же сам видишь, Арминий, – ответил Марсель. – Долго я буду   ждать? Откроешь ты или нет?      

Не успел   он договорить, как над стеной показалось дуло ружья, раздался выстрел, и пуля   задела шляпу Октава.      

– Ах,   вот ты как! Ну получай! – крикнул Марсель и всунул петарду под дверь.      

Дверь   разлетелась в щепки, и молодые люди с оружием в руках бросились в парк.      

У стены,   давшей трещину от взрыва, ещё стояла лестница; от неё шли следы крови, но ни   Сигимера, ни Арминия не было видно. Кругом стеной поднимался тропический лес,   волшебный парк герра Шульце. Октав остановился, заворожённый.      

– Боже,   какая красота! – воскликнул он. – Но знаешь, нам лучше разделиться.   Боюсь, что эти огородные пугала подстерегают нас где-нибудь тут за деревьями.      

Они   углубились в кусты – Марсель по одну, а Октав по другую сторону аллеи.   Осторожно переходя от дерева к дереву и оглядываясь по сторонам, они медленно   подвигались вперёд.      

Не   успели друзья сделать несколько десятков шагов, как снова раздался выстрел, и   кусок коры отлетел от дерева, под которым только что стоял Марсель.      

– Хватит,   поиграли! Бросайся на землю, ползком! – тихо скомандовал Октав и тотчас   же, приникнув к земле, пополз к густому кустарнику, окаймлявшему широкую   круглую площадку, посреди которой возвышалась «Башня быка». Марсель не успел   вовремя последовать примеру товарища и едва избежал третьей пули: она просвистела   у него над головой, и, когда он бросился плашмя на землю, четвёртая пуля, прожужжав   в воздухе, вонзилась рядом с ним в ствол пальмового дерева.      

– Счастье   наше, что эти уроды стреляют, как новобранцы! – вскричал Октав, подползая   к товарищу.      

– Шш…   – остановил его Марсель, показывая глазами на дымок, поднимающийся из окна в   нижнем этаже. – Вот где они засели, разбойники! Ну, подожди, я с ними   сыграю штуку.      

И он,   быстро оглядевшись по сторонам, обломил со стоявшего рядом дерева толстый сук   длиной примерно в человеческий рост. Затем, сбросив с себя блузу, надел её на   палку, а сверху нахлобучил шляпу. Водрузив сук таким образом, чтобы видны были   шляпа и рукава блузы, Марсель подполз вплотную к Октаву и прошептал ему на ухо:      

– Займись   с ними тут немножко, переползай с места на место и постреливай, а я попробую   напасть на них с тыла.      

      

И с   этими словами он юркнул в чащу кустарника, окружавшего площадку. Прошло примерно   четверть часа, в течение которых обе стороны обменялись десятком-двумя пуль без   малейшего результата. Куртка и шляпа Марселя сильно пострадали, но на нём это   никак не отразилось. Карабин Октава превратил в щепки ставни в окне нижнего   этажа.      

Внезапно   стрельба затихла, и Октав услышал сдавленный крик:      

– Ко   мне, Октав! Он у меня в руках… Скорее сюда!      

Октав не   заставил себя ждать. Одним прыжком выскочил он из-за кустов, перебежал площадку   и с разбегу вскочил в окно. На полу, свившись клубком, как змеи, катались в   отчаянной схватке Марсель и Сигимер.      

Марсель,   которому удалось незаметно проникнуть в дом с противоположной стороны и   подкрасться к Сигимеру сзади, не дал ему времени опомниться; выбив у него ружьё   из рук, он сразу повалил его на пол, но геркулесовская сила великана, хотя и   поверженного наземь, делала его опасным противником, и Марселю приходилось   пускать в ход всю свою ловкость, чтобы не дать ему схватить себя за горло.   Октав подоспел как раз вовремя. Через минуту Сигимер, связанный по рукам и   ногам, лежал неподвижно посреди комнаты.      

– А   где другой? – спросил Октав.      

Марсель   показал рукой на диван, где, вытянувшись с запрокинутым, окровавленным лицом,   лежал Арминий.      

– Пуля   в голову, – сказал Октав, подходя к дивану.      

– Да, –   подтвердил Марсель.      

– Что   ж, сам напросился!      

– Ну,   теперь мы можем распоряжаться, как дома, – сказал Марсель. – Давай-ка   приступим к осмотру. Начнём с кабинета Шульце.      

Они   вышли из приёмной, где только что произошла решающая схватка, и, пройдя через   анфиладу роскошно убранных комнат, вступили в заповедный чертог стального   короля. Октав с восхищением оглядывался по сторонам.      

Марсель,   посмеиваясь над его изумлёнными возгласами, открывал одну за другой двери в   роскошные залы, пока они, наконец, не вошли в зелёную с золотом гостиную. Тут   глазам их предстало такое странное зрелище, что Марсель попятился от удивления.      

Можно   было подумать, что главная почтовая контора Нью-Йорка или Парижа ссыпала сюда   всю свою почту до последней бумажки. На столах, на креслах, на полу – всюду   валялись нераспечатанные пакеты, письма, депеши, бандероли. Нога тонула в них   чуть не по колено. Вся корреспонденция Шульце, как личная, так и деловая,   поступавшая изо дня в день в почтовый ящик на ограде парка, вынималась исполнительными   Сигимером и Арминием, которые аккуратно доставляли её в кабинет хозяина.      

Сколько   жадных вопросов, надежд, мучительных сомнений и слез отчаяния, ожидания и горя   скрывалось в этих безгласных пакетах, адресованных Шульце! А сколько миллионов   в ценных бумагах, в векселях, переводах, аккредитивах, чеках! И все это лежало   здесь без движения, ибо только одна рука во всем мире имела право вскрыть эти   легко доступные, но неприкосновенные конверты, и эта рука отсутствовала.      

– Теперь   все дело в том, чтобы найти потайную дверь в лабораторию, – сказал Марсель   и начал снимать книги с полок, стоящих по стенам кабинета.      

Напрасный   труд! Он обнажил все полки, но так и не нашёл потайного прохода; вооружившись каминными   щипцами, он отодрал панели, обошёл всю комнату, постукивая по стенам, пытаясь   угадать по звуку выход на лестницу. Но стена всюду звучала одинаково.      

Очевидно,   герр Шульце, узнав, что человек, проникший в его тайны, остался жив, заделал   этот проход.      

Но   тогда, значит, он сделал где-то другой. Но где? Не иначе, как здесь, в   кабинете. Здесь он работал, как и прежде; это видно было из того, что Арминнй и   Сигимер продолжали приносить сюда письма. Марсель хорошо изучил все привычки   немца и знал, что все необходимое для работы, всё, что нужно было скрыть от   нескромных взоров, Шульце любил держать у себя под рукой. Проход должен быть   здесь. Может быть, он устроил его в виде люка в полу? Марсель поднял ковёр,   осмотрел весь паркет плитку за плиткой. Нигде не было никаких следов потайного   хода или люка.      

– А   почему ты думаешь, что проход должен быть здесь? – спросил Октав.      

– Я   совершенно уверен в этом, – ответил Марсель.      

– В   таком случае надо исследовать потолок, – сказал Октав и влез на стул. Он   хотел взобраться на люстру и прощупать ружейным прикладом лепную отделку на   самой середине потолка.      

Но едва   только он ухватился за массивную золочёную подвеску, как люстра медленно поехала   вниз, барельеф на потолке раздвинулся, и из щели беззвучно спустилась вниз   лёгкая стальная лесенка.      

Их   словно приглашали подняться.      

– Вот   и отлично, идём! – невозмутимо сказал Марсель и первый ступил на лесенку.      

 Глава восемнадцатая

   Тайна раскрывается      

       

Когда   они поднялись на верхнюю ступеньку стальной лестницы, которая оказалась на   уровне паркетного пола, они очутились в большом круглом зале без дверей и окон.   Если бы не яркий молочный свет, проходивший сквозь толстое стекло иллюминатора,   вделанного в дубовый пол и напоминавшего светящийся диск полной луны, зал был   бы погружён в полную темноту.      

Мёртвая   тишина царила в этих глухих стенах, не пропускавших ни звука, ни света.      

Молодым   людям казалось, словно они вступили в склеп.      

Там, за   этим стеклом, скрывалась разгадка тайны. Они чувствовали это, но какой-то безотчётный   страх удерживал их, не позволял им приблизиться.      

Наконец,   стряхнув с себя оцепенение, они медленно подошли к иллюминатору и, опустившись   на колени, заглянули в светящийся диск. Страшное и неожиданное зрелище   открылось перед ними.      

Этот   диск представлял собой сильное увеличительное стекло наподобие линзы, и из   него, как из фонаря маяка, шёл яркий свет от двойной электрической лампы,   горевшей в стеклянном колпаке и питаемой гальваническим током мощной батареи. В   этом ослепительном свете они увидели внизу чудовищную, увеличенную человеческую   фигуру, застывшую, словно каменное изваяние. Вокруг все было усеяно мелкими   осколками снаряда.      

Да,   теперь уже можно было не сомневаться – это был стальной король в своей   секретной лаборатории, герр Шульце, с его зловещей усмешкой, обнажающей   звериные зубы, но герр Шульце, напоминающий гигантского сфинкса, герр Шульце,   превращённый в ледяную глыбу действием жидкой углекислоты, распространившейся   от взрыва снаряда.      

Он сидел   за письменным столом, зажав в руке громадное, словно копьё, перо, и казалось,   ещё продолжал писать. Если бы не эта застывшая усмешка, не этот неподвижный,   остекленевший взгляд, можно было бы подумать, что он жив. Словно ископаемые   мамонты, которых находят в зоне вечной мерзлоты в полярных широтах, этот труп,   скрытый от всех взоров, сохранялся здесь уже больше месяца. Вокруг него все   замёрзло – реактивы в банках, вода в сосудах, ртуть в чашечке барометра.      

Марсель   с ужасом смотрел на это зрелище, и у него невольно мелькнула мысль: какое счастье,   что их отделяет от лаборатории толстое стекло иллюминатора! Вот так и они   неминуемо погибли бы с Октавом, если бы не эта преграда.      

И из   щели опустилась вниз лёгкая стальная лесенка.      

Как   произошла эта катастрофа, Марселю нетрудно было угадать: в осколках,   разбросанных по всему полу, он различил осколки стеклянного снаряда. Внутренняя   оболочка снарядов герра Шульце, заряженных жидкой углекислотой, должна была   выдерживать невероятно высокое давление, её делали из стекла особой закалки, с   силой сопротивления, от десяти до двадцати раз превышающей сопротивление   обыкновенного стекла. Но оно было введено в употребление совсем недавно и, как   оказалось потом, обладало одним недостатком – в силу каких-то неведомых молекулярных   изменений и иногда без всякой видимой причины оно неожиданно лопалось.   По-видимому, это и произошло. Не исключена возможность, что чрезмерное внутреннее   давление неизбежно повлекло за собой взрыв, когда снаряд перенесли в   лабораторию.      

Внезапно   освободившаяся жидкая углекислота немедленно обратилась в газ и катастрофически   снизила температуру окружающего воздуха.      

Все это   случилось молниеносно. Герр Шульце, застигнутый внезапной смертью, мгновенно   превратился в ледяного истукана.      

Одно   обстоятельство особенно поразило Марселя: смерть настигла стального короля в то   время, когда он писал. Что заключал в себе этот лежащий перед ним на столе   листок бумаги? Какие мысли, какие слова запечатлело в последнюю минуту   застывшее в воздухе перо этого злодея? И как добраться до этого листка? Нечего   было я думать о том, чтобы проникнуть в лабораторию. Если разбить это толстое   стекло, вделанное в пол, углекислый газ вырвется наружу и ни одно живое   существо не спасётся от его смертоносного действия. Рисковать жизнью ради того,   чтобы завладеть этим листком, нет – это было по меньшей мере бессмысленно.      

Но   нельзя ли проникнуть в эту тайну, не изымая её из рук мертвеца?      

Марсель   прижался лицом к стеклу и попытался разобрать написанные знакомым почерком   строчки. Сильно увеличенные рефракцией буквы отчётливо выступали в ярком снопе   лучей. Как и всё, что исходило от герра Шульце, это письмо носило характер   приказа. Вот что удалось прочесть Марселю:      

       

«Распоряжение   Б.К.Р.Ц. Ускоритъ на две недели срок экспедиции против Франсевилля. По   получении приказа ввести в действие всё, что значится в инструкции. Операцию   провести молниеносно, не отступая ни на йоту от моих указаний. Я хочу, чтобы по   истечении пятнадцати дней Франсевилль был превращён в мёртвый город и чтобы ни   один из его жителей не остался в живых. Я хочу напомнить миру гибель Помпеи и   заставить его содрогнуться от ужаса. Точное выполнение моих инструкций   обеспечивает желаемый результат.      

Позаботьтесь   доставить сюда трупы доктора Саразена и Марселя Брукмана. Я хочу их видеть и   иметь перед своими глазами.      

Шульц…»      

       

Подпись   обрывалась. Недоставало последней буквы и обычного росчерка.      

Марсель   и Октав молча переглянулись, потрясённые всесокрушающей ненавистью, которой   полны были последние мысли этого гения зла.      

Бросив   последний взгляд на застывшее в зловещей усмешке лицо, они поднялись и направились   к выходу.      

Там, в   лаборатории, в этой могиле, которая погрузится в беспросветный мрак, когда прекратится   ток и погаснет электрическая лампа, труп стального короля сохранится подобно   мумии какого-нибудь египетского фараона, покоящейся в своём саркофаге тысячи   лет.      

Час   спустя Марсель с Октавом, освободив Сигимера, который весьма удивился этой   неожиданной для него милости, распростились со Стальным городом и вышли на   дорогу, ведущую в Франсевилль. Вечером они были дома.      

Доктор   Саразен работал у себя в кабинете, когда ему сообщили о том, что друзья вернулись.      

– Зовите   их скорей сюда! – вскричал он и бросился им навстречу.      

– Ну,   что? – только и мог вымолвить он, увидя их.      

– Доктор, –   сказал Марсель, – мы принесли вам добрую весть. Вы теперь можете быть спокойны.   Вам больше нечего опасаться. Шульце больше нет. Шульце погиб.      

– Погиб! –   вскричал доктор Саразен и, опустившись в кресло, несколько секунд сидел молча,   в глубокой задумчивости глядя на Марселя. – Дитя моё, – сказал он, наконец   овладев собой, – пойми меня, я должен был бы радоваться его смерти, потому   что она избавляет нас от страшного бедствия – от войны, которую я ненавижу   больше всего в мире, от несправедливой, бессмысленной войны. Но, как это ни   странно, твоё известие наводит меня на горькие размышления. Почему этот человек   с такими исключительными способностями стал нашим врагом? Почему не направил он   свой талант на служение добру? Сколько пользы он мог бы принести, если бы, объединив   свои усилия с нашими, посвятил себя великой доброй цели – служению   человечеству! Вот что невольно заставило сжаться моё сердце, когда я услышал   эти слова – Шульце погиб. Но расскажи мне всё, что ты знаешь о его смерти.      

Марсель   начал подробно рассказывать, как они нашли Шульце в его таинственной лаборатории,   которую он устроил так, что никто не знал о её существовании и не мог оказать   ему помощи. Он пал жертвой своего невероятного тщеславия, ибо, одержимый идеей   самовластия, хотел один управлять всем.      

Но волею   провидения могущественные силы, которые он желал один держать в руках, внезапно   обратились против него и против его адских целей.      

– Иначе   и быть не могло, – сказал доктор. – Герр Шульце построил систему,   основанную на совершенно ошибочных данных. Наилучшая система управления – это   та, в которой нет ничего секретного, и в силу этого бразды правления после   смерти одного правителя могут быть без всяких осложнений переданы другому.      

– Вы   сейчас увидите, доктор, – продолжал Марсель, – как все то, что   произошло в Штальштадте, наглядно подтверждает ваши слова. Мы застали герра   Шульце за его письменным столом – это тот центр, откуда исходили все приказы,   которым Стальной город подчинялся беспрекословно, ибо они не подлежали   обсуждению. Смерть застигла Шульце внезапно, в ту самую минуту, когда он писал   приказ. Он предстал перед нами как живой, мне в первое мгновение даже   показалось, что он вот-вот заговорит. Но этот злосчастный изобретатель стал   жертвой собственного изобретения. Он был убит одним из тех страшных снарядов,   которыми он намеревался уничтожить наш город. Этот снаряд взорвался у него в   руке в тот самый момент, когда он подписывал приказ о нашем уничтожении. Вот   слушайте.      

И   Марсель громко прочёл страшный приказ герра Шульце, который записал на память.      

– Если   до этого я мог ещё сомневаться в смерти Шульце, – сказал он, – то,   что я увидел в Штальштадте, сразу рассеяло мои сомнения: жизнь Стального города   прекратилась с того момента, как Шульце не стало. Подобно тому как в замке   спящей красавицы внезапный сон прервал течение жизни, так смерть хозяина   Штальштадта парализовала все вокруг.      

– Да, –   сказал доктор Саразен. – Это рука провидения. В тот самый момент, когда   Шульце готов был обрушить на нас всю силу своего удара, правосудие всевышнего   обратило этот удар против него.      

– Да,   так оно и случилось, – подтвердил Марсель. – Но не будем больше   думать о том, что прошло, а займёмся лучше настоящим. Смерть Шульце   обеспечивает нам мир, но вместе с тем это крах его великолепного предприятия,   его полное банкротство. Ослеплённый своим успехом и своей бешеной ненавистью к   Франции и, в частности, к вам, стальной король совершил ряд неосторожностей. В   течение долгого времени он поставлял в кредит вооружение различным странам в   надежде заставить их выступить против нас. Платежей по этому кредиту не скоро   можно дождаться. Тем не менее мне кажется, что, взявшись серьёзно за дело,   можно было бы поставить Штальштадт на ноги и употребить во благо те широкие   возможности, которые до сих пор служили ненависти и злу. У Шульце может быть   только один наследник, этот наследник – вы. Не следует обрекать на гибель такое   мощное предприятие. Люди почему-то склонны считать, что наиболее выгодный   способ действия – это полное уничтожение мощи противника. Какое заблуждение! Я   думаю, вы согласитесь со мной, что из обломков этого гигантского крушения всё,   что может служить на пользу человечеству, должно и следует спасти. И я со своей   стороны готов целиком посвятить себя этому делу.      

– Марсель   прав, – поддержал его Октав, – и если ты, папа, согласен, я готов   работать под его руководством.      

– Ну   конечно, я согласен и от всего сердца одобряю вас, дети мои, – ответил   растроганный доктор. – Мы располагаем достаточным капиталом, и с вашей   энергией и настойчивостью мы сумеем превратить Стальной город в такой арсенал,   что никто в мире не посмеет напасть на нас. И так как мы, будучи самыми   сильными, стремимся одновременно быть самыми справедливыми, – мы со   временем научим человечество ценить блага мира и справедливости. Ах, Марсель,   какие это чудные мечты! И когда я думаю, что благодаря тебе я увижу хоть часть   этой мечты осуществлённой, то мне приходит мысль: отчего у меня не два сына?   Почему ты не брат Октава? Мне кажется, для нас троих не было бы ничего   невозможного.      

 Глава девятнадцатая

   Семейное объяснение      

       

Возможно,   что в этом рассказе мы слишком мало уделяли внимания личной жизни наших героев.   Постараемся восполнить этот пробел и посвятить эту главу их сердечным делам.      

Нужно   сказать, что добрый доктор Саразен, посвятивший всю свою жизнь высокому делу   служения человечеству, не принадлежал к числу людей, которые в увлечении своим   идеалом теряют способность замечать чувства и переживания других. Фраза,   вырвавшаяся у него, заставила побледнеть молодого эльзасца. Это не ускользнуло   от внимания доктора. Пристально поглядев Марселю в лицо, он старался понять причину   этого волнения и, может быть, втайне надеялся, что молодой человек откроет ему   свои чувства. Но Марсель уже овладел собой и, устремив на доктора спокойно   вопрошающий взгляд, казалось, с интересом ждал продолжения прерванного   разговора.      

Доктор   Саразен, несколько уязвлённый этим удивительным самообладанием и уклончивостью   молодого человека, подошёл к нему поближе и, привычным жестом врача взяв его за   руку, удержал её в своей, как если бы имел дело с больным, у которого он хотел   проверить пульс. Но так как Марсель, по-видимому не догадываясь о его   намерении, продолжал стоять молча, доктор решил сам прервать молчание.      

– Марсель,   друг мой, – ласково сказал он, – мы ещё не раз успеем поговорить с   тобой о будущем Штальштадта. Но разве тем, кто посвящает себя служению на благо   человечества, запрещено заниматься судьбой своих близких? Мне хочется   рассказать тебе о том, как некая упрямая молодая девица, имя которой я потом   тебе назову, отвечала своим родителям, когда они допрашивали её, почему она   категорически отказывает всем молодым людям, пытающимся просить её руки…      

Тут   Марсель довольно резким движением выдернул свою руку, но доктор Саразен, сделав   вид, что не заметил этого, продолжал:      

– «Объясни   мне, – допытывалась мать этой юной особы, – как это надо понимать,   что ты в течение этого года отказала уже двадцати молодым людям, не пожелав   даже выслушать их. Ведь все это были люди образованные, с положением, с   капиталом и многие из них даже очень недурны собой. Почему же ты так   решительно, поспешно, не подумав, не взвесив, отвечаешь „нет“? Обычно ты не так   скора в своих решениях».      

Почувствовав   в этих словах упрёк, молодая особа пожелала оправдать себя в глазах матери, и   так как она была чиста сердцем и обладала ясным умом, вот что она ответила:      

«Дорогая   матушка, я отвечаю „нет“ так же искренне, как я ответила бы „да“, если бы такой   ответ подсказало мне моё сердце. Я не отрицаю, что вы предлагали мне очень   хорошие партии. Но, сказать вам по правде, мне кажется, что все эти молодые   люди, претендующие на мою руку, интересуются не столько мной, сколько тем, что   называют лучшей, то есть самой богатой невестой в городе, и, конечно, это не вызывает   у меня желания ответить „да“. И раз уж вы хотите услышать от меня всю правду,   признаюсь вам, что среди всех этих предложений нет того, которого я жду… И увы,   быть может, оно ещё долго заставит себя ждать, если только…»      

«Что я   слышу, сударыня?..» – воскликнула потрясённая мать и, не кончив фразы, устремила   беспомощный, умоляющий взгляд на своего супруга, призывая его прийти ей на   помощь.      

Но   супруг, видимо, хотел уклониться от этого тягостного объяснения или, может   быть, не считал нужным вмешиваться, пока они до чего-нибудь не договорятся. Он   сделал вид, что не заметил этого отчаянного призыва, и бедная девочка, вся   красная от стыда и обиды, решилась высказать все.      

«Я вам   говорю правду, дорогая матушка, – продолжала она, – предложение,   которого я жду, может заставить ждать себя очень долго, и очень может быть, что   мне никогда его не сделают. И я могу сказать, что нисколько этому не удивляюсь   и не вижу в этом ничего для себя обидного. Вся беда в том, что я, на своё   несчастье, считаюсь очень богатой, а он очень бедный. Поэтому он и не делает   мне предложения. Он ждёт…»      

«Чтобы   мы его сделали…» – поспешно сказала мать, не давая договорить дочери фразы,   которую ей больно было слышать.      

И тут   вмешался супруг. «Друг мой, – сказал он, нежно обнимая жену за   плечи, – разве мы могли ожидать чего-нибудь другого, если наша дочка,   которая привыкла уважать и слушаться тебя с тех пор, как она себя помнит,   слышит изо дня в день, как ты расточаешь похвалы мужественному, достойному   юноше, выросшему в нашей семье, как ты горячо присоединяешься к своему мужу,   когда он превозносит его исключительные способности и с умилением говорит о его   самоотверженной привязанности ко всем нам. Если бы наша дочка, видя все это,   осталась равнодушней к этому юноше, нам бы пришлось сознаться, что мы вырастили   плохую дочь».      

«Ах,   папа! – вскричала бедная крошка, пряча своё смущённое личико на груди   матери. – Но, если вы с матушкой догадываетесь сами, зачем же вы   заставляете меня признаваться?»      

«Затем,   моя душенька, – лаская её, ответил отец, – чтобы ты нас порадовала,   чтобы я мог после твоих слов убедиться, что не ошибся, и сказать тебе, что мы   оба от всего сердца одобряем твой выбор, что мы только об этом и мечтали.      

А что   касается предложения, которого этому бедному юноше не позволяет сделать достойное   чувство гордости, это предложение я сам ему сделаю… Да, да! Потому что я прочёл   в его сердце то же, что и в твоём. Будь покойна, я обещаю тебе при первом же   удобном случае спросить Марселя, не согласится ли он стать моим зятем…»      

Марсель,   который никак не ожидал, что этот длинный рассказ закончится таким прямым и   решительным вопросом, вскочил в полном смятении и беспомощно поглядел на   Октава. Октав молча сжал ему руку, а доктор Саразен взял его за плечо и привлёк   в свои объятия. Юный эльзасец был бледен как полотно. Так нежданное счастье   потрясает мужественную душу и повергает её в смятение своим внезапным приходом.      

 Глава двадцатая

   Эпилог      

       

Франсевилль,   позабыв о своих несчастьях, живёт в мире со всеми своими соседями и под мудрым   управлением достойных правителей благоденствует и процветает. У него нет   завистников, ибо он наслаждается заслуженным счастьем, а его сила внушает уважение   всем любителям бряцать оружием.      

Стальной   город, некогда представлявший собой один колоссальный завод, страшное орудие   разрушения в железной руке герра Шульце, ныне благодаря усилиям Марселя   Брукмана превратился в крупный промышленный центр, объединяющий всевозможные   отрасли полезной промышленности.      

Марсель   уже больше года наслаждается супружеским счастьем с Жанной, а недавно появившийся   на свет младенец является для них источником новых семейных радостей.      

Октав,   добровольно подчинившись руководству своего деверя, помогает ему во всех его   начинаниях. Жанна хочет во что бы то ни стало женить его на своей подруге,   очаровательной девушке с твёрдым и спокойным характером, которая сумеет   прибрать его к рукам и сделает его прекрасным семьянином.      

Мечты   доктора Саразена и его супруги сбылись. В кругу своих детей они наслаждаются   полным покоем и счастьем и, можно было бы сказать, заслуженной славой, если бы   только слава занимала какое-либо место в их благородных стремлениях.      

Ныне   можно с уверенностью сказать, что усилиями доктора Саразена и Марселя Брукмана   Франсевиллю завоёвана прекрасная будущность и что пример Франсевилля и   Штальштадта не пропадёт даром для грядущих поколений.