1 2 3 4 
— Войдем! — решительно сказал брат.      

И оба они — одна со стесненным сердцем, другой, дрожащий от   нетерпения и гнева — оказались в большом зале, отворив тщательно прикрытую   дверь.      

Сандгоист сидел в кресле и даже не потрудился встать при   виде брата и сестры. Он только повернул голову и взглянул на них поверх очков.      

— Ага, вот и прелестная Гульда, если не   ошибаюсь! — провозгласил он тоном, который очень не понравился Жоэлю.      

Фру Хансен стояла перед этим человеком в униженной позе   просительницы. Но, увидев детей, она резко выпрямилась и, по-видимому, пришла в   сильное замешательство.      

— А это, вероятно, ее брат? — добавил мужчина.      

— Да, ее брат! — ответил тот.      

И, шагнув к креслу, в котором сидел гость, спросил:      

— Чем могу служить?      

Сандгоист бросил на него недобрый взгляд и, по-прежнему не   вставая, заявил, грубо и бесцеремонно:      

— Сейчас узнаете, юноша! По правде говоря, вы явились   вовремя. Мне не терпелось увидеть вас, и, думаю, мы сговоримся, если только   сестрица ваша не вздумает капризничать. А ну-ка, садитесь, и вы тоже, девушка!      

Невежа приглашал их сесть, словно находился у себя в доме, и   Жоэль вслух отметил это.      

— Ах, ах, какие мы обидчивые! Черт подери, да этот   парень на рожон лезет!      

— Жоэль! — воскликнула фру Хансен.      

— Братец… братец! — взмолилась и Гульда, взглядом   упрашивая брата сдержаться.      

Молодой человек величайшим усилием воли овладел собою и,   подавив желание вышвырнуть грубияна за дверь, отошел в угол зала.      

— Ну, могу я, наконец, говорить? — спросил   Сандгоист.      

В ответ последовал лишь кивок фру Хансен, но этого ему   оказалось достаточно.      

— Итак, я изложу дело и прошу всех вас слушать   внимательно, я повторяться не люблю.      

Судя по этим словам, он чувствовал себя полным хозяином   положения.      

— Из газет я узнал о происшествии с неким Оле Кампом,   молодым моряком из Бергена, пославшим лотерейный билет своей невесте Гульде в   тот момент, когда его судно «Викен» терпело крушение. Я узнал также, что   большинство людей считает этот билет чуть ли не волшебным, в силу   обстоятельств, при коих он был найден. Кроме того, я узнал, что все приписывают   ему особые шансы на выигрыш в лотерее. И наконец, я узнал, что Гульде Хансен   были сделаны предложения о продаже билета, и предложения наивыгоднейшие.      

Он на мгновение смолк, затем спросил:      

— Это все правда?      

Ответ последовал далеко не сразу.      

— Да, правда, — сказал наконец Жоэль. — Что   дальше?      

— Дальше? — переспросил Сандгоист. — А дальше   вот что: разумеется, все эти предположения основаны на глупейших суевериях, вот   каково мое мнение на сей счет. Но от этого цена на билет не упадет, а будет   подниматься, как я полагаю, все выше и выше, по мере приближения дня розыгрыша.   Я же коммерсант и намерен заняться этим делом самолично. Вот почему я выехал   вчера из Драммена в Дааль и желаю взять на себя куплю-продажу этого билета, а   фру Хансен должна уступить мне право первенства среди прочих желающих   приобрести его.      

Первым порывом девушки было желание сообщить Сандгоисту, как   она отнеслась ко всем сделанным ей предложениям, хотя тот обращался не прямо к   ней, однако Жоэль опередил ее.      

— Перед тем как дать ответ господину Сандгоисту, —   сказал он, — я хотел бы спросить: знает ли он, кому принадлежит билет?      

— Ну разумеется, Гульде Хансен.      

— Так, стало быть, у Гульды Хансен и надобно спросить,   намерена ли она продать его.      

— Жоэль! — вмешалась фру Хансен.      

— Позвольте мне договорить, матушка, — продолжал   ее сын. — Разве билет не принадлежал на вполне законных основаниях нашему   кузену Оле Кампу, и разве он не имел права завещать его своей невесте?      

— Несомненно! — отвечал Сандгоист.      

— Значит, для того, чтобы приобрести его, следует   обращаться к Гульде Хансен, и только к ней!      

— Согласен, господин формалист,[95] — сказал гость. — Итак, я прошу Гульду   продать мне билет за номером девять тысяч шестьсот семьдесят два, полученный ею   от Оле Кампа.      

— Господин Сандгоист, — твердо объявила   девушка, — мне было сделано множество таких предложений, но я все их   отклонила. И вам я отвечу то же, что ответила другим. Если мой жених послал мне   билет со своим последним «прости», значит, он хотел, чтобы я сохранила его, а   не продавала. Поэтому я не расстанусь с ним ни за какие деньги.      

С этими словами Гульда собралась покинуть зал, полагая, что   разговор, — по крайней мере, в том, что касалось ее лично, — исчерпан   этим отказом. Но по знаку матери ей пришлось остановиться.      

Фру Хансен невольным жестом выдала свое разочарование, а   нахмуренные брови и сверкнувшие глаза Сандгоиста явно свидетельствовали о   закипавшем в нем гневе.      

— Да, Гульда, останьтесь! — приказал он. — Вы   еще не сказали последнего слова, и, если я настаиваю на продаже билета, то,   поверьте, имею на это право. Впрочем, я вижу, что неясно выразился или, скорее,   что вы меня плохо поняли. Очевидно, что шансы билета на выигрыш не могли   возрасти в силу того факта, что он был закупорен в бутылку рукою терпящего   бедствие и что бутылку эту столь удачно выловили в море. Но разве можно спорить   с безумцами? Они готовы на все, лишь бы завладеть этим волшебным билетом. Они   жаждут купить его и не успокоятся, пока не добьются своего. И вот я повторяю:   это выгодное дело, и я приехал предложить вам прибыльную сделку.      

— Трудновато же вам будет договориться с моей сестрой,   сударь, — иронически ответил ему Жоэль. — Вы ей толкуете о сделке, а   она вам — о чувствах, вы говорите на разных языках.      

— Все это пустая болтовня, молодой человек, —   отрезал Сандгоист, — и когда я закончу объяснения, вы убедитесь, что дело   это выгодно сколько для меня, столько и для нее самой. Добавлю, что оно в   равной мере окажется выгодным и для ее матери, которая прямо в нем   заинтересована.      

Жоэль и Гульда переглянулись. Неужели они наконец узнают то,   что фру Хансен так упорно скрывала?      

— Итак, я продолжаю, — сказал Сандгоист. — Я   не претендую на покупку билета по той цене, которую заплатил за него Оле Камп.   Отнюдь! Разумно это или неразумно, ныне стоимость его возросла. И я готов   понести некоторые расходы, чтобы стать его обладателем.      

— Но ведь вам же сказали, — возразил Жоэль, —   что Гульда отвергла предложения наверняка более выгодные, чем ваше.      

— Да неужто?! — воскликнул наглый визитер. —   Более выгодные предложения! Скажите на милость! А разве вам известны мои?      

— Каковы бы они ни были, моя сестра отказывает вам, и я   ее одобряю.      

— Но с кем же я все-таки имею дело, с Жоэлем или с   Гульдой Хансен?      

— Моя сестра и я — одно целое, — ответил   юноша. — Вы, может быть, не знали этого, ну так узнайте сейчас!      

Ничуть не обескураженный, Сандгоист только пожал плечами.   Потом он продолжил, как человек, абсолютно уверенный в своих доводах:      

— Когда я говорил о цене билета, мне следовало   разъяснить, что я готов предложить вам такие условия, какие Гульда, в интересах   своей семьи, не сможет отвергнуть, как бы ей этого ни хотелось.      

— Ах, вот как?!      

— Да! А теперь, мой милый, объявляю вам, что я приехал   в Дааль вовсе не для того, чтобы умолять вашу сестрицу уступить мне этот билет.   Нет, тысяча чертей, нет и нет!      

— Тогда зачем же?      

— Я не просить приехал, а требовать! Да-да, я требую!      

— А по какому праву? — вскричал Жоэль. — По   какому праву вы, чужак, осмеливаетесь говорить таким тоном в доме моей матери?      

— А по такому праву, — ответил Сандгоист, —   по которому каждый человек может говорить все, что хочет и когда хочет, в своем   собственном доме!      

— В собственном доме?!      

И Жоэль, вне себя от возмущения, бросился к Сандгоисту,   который, не будучи пугливого нрава, все же торопливо выбрался из кресла. Но   Гульда удержала брата; тем временем фру Хансен, спрятав лицо в ладонях,   медленно отошла на другой конец зала.      

— Братец!.. Взгляни на нее! — крикнула девушка.      

Жоэль резко обернулся, и при виде матери вся его ярость вмиг   угасла. Одного взгляда на фру Хансен было достаточно, чтобы понять: она   находится в полной власти негодяя.      

А тот, заметив колебания юноши, сразу воспрянул духом и   вернулся на свое место.      

— Да, я у себя в доме! — еще более угрожающе   объявил он. — После смерти своего супруга фру Хансен пускалась в различные   аферы,[96] которые кончились крахом,   и потеряла те немногие деньги, что он оставил ей. Пришлось занимать у одного   банкира в Христиании. А в залог она предложила вот этот дом, оцененный в   пятнадцать тысяч марок, и получила заем под обязательство, оформленное по всем правилам,   которое я, Сандгоист, и выкупил у ее заимодавца. И теперь гостиница принадлежит   мне или, вернее, будет принадлежать очень скоро, если долг не будет возвращен в   срок.      

— Какой же это срок? — спросил Жоэль.      

— Двадцатое июля, через восемнадцать дней, —   ответил гость. — И в указанный день, понравится вам это или нет, я стану   здесь хозяином!      

— Вы станете здесь хозяином только тогда, когда вам не   уплатят в срок! — возразил молодой человек. — А до тех пор я запрещаю   вам говорить таким тоном в присутствии моей матери и сестры!      

— Он мне запрещает! Мне! — заорал   Сандгоист. — А вот осмелится ли его мать запретить мне что бы то ни было?      

— Да говорите же, матушка! — взмолился Жоэль,   подойдя к матери и пытаясь развести руки, которыми она закрывала лицо.      

— Братец, братец! — вскричала Гульда. —   Пожалей ее… прошу тебя, успокойся!      

Фру Хансен, в отчаянии склонившая голову, не осмеливалась   взглянуть на сына. Увы! Все сказанное было правдой: в течение нескольких лет   после смерти мужа она пускалась в разные сомнительные предприятия, надеясь   таким образом приумножить свое скромное состояние. Но малая толика денег,   которыми она располагала, быстро обратилась в ничто, и вскоре ей пришлось   решиться на разорительный заем. А теперь залоговое обязательство попало в лапы   Сандгоиста из Драммена, известного всей стране бессердечного, жестокого   ростовщика.[97] Фру Хансен впервые увидела   его в тот день, когда он явился в Дааль, желая воочию оценить стоимость   гостиницы.      

Так вот она — тайна, довлевшая над жизнью фру Хансен! Вот   чем объяснялось ее поведение, ее неприступная замкнутость и нежелание   довериться своим детям! Вот отчего она чуждалась их: ей было стыдно признаться   в том, что она разрушила их будущее.      

Гульде даже страшно было представить, что их теперь ждет.   Да, Сандгоист вполне мог командовать и навязывать им свою волю. Ведь через две   недели билет, который он намерен купить, потеряет свою ценность, и, если она не   уступит его, их ожидает разорение, дом будет продан, а семья Хансен останется   на улице без гроша. Им грозит нищета.      

Девушка боялась взглянуть на брата. Но тот, исполненный   гнева, не думал о предстоящем несчастье. Он видел перед собою только   Сандгоиста: если этот человек опять заговорит таким наглым тоном, он, Жоэль, не   сможет больше владеть собой.      

А ростовщик, вообразив себя хозяином положения, дал волю   грубой бесцеремонности.      

— Я желаю получить этот билет, и я его получу! —   повторил он. — А в обмен я предлагаю не деньги, разумеется, да и кто   определит истинную стоимость билета? — но отсрочку платежа по   обязательству, подписанному фру Хансен, на год… даже на два!.. Ладно, Гульда,   так и быть, назовите срок сами!      

Девушка, чье сердце разрывалось от боли, не в силах была   ответить. Это сделал за нее брат, воскликнув:      

— Билет Оле Кампа не может быть продан Гульдой Хансен!   На что бы вы ни замахивались, чем бы ни грозили, моя сестра отказывается это   сделать! А теперь уходите!      

— Уйти! — закричал негодяй. — Ну нет, я   отсюда не уйду! Если вам этого мало… я предложу больше!.. Да, да!.. Я предложу   за билет… предложу… предложу…      

Похоже было, что Сандгоист и впрямь жаждал завладеть   билетом, — вероятно, он истово верил в то, что дело это крайне выгодное.   Он бросился к столу, где стояла чернильница с пером, схватил лист бумаги и миг   спустя объявил:      

— Вот что я предлагаю!      

Это была расписка на сумму, которую задолжала фру Хансен и в   обмен на которую он возвращал ей дом в Даале.      

Умоляюще стиснув руки, почти коленопреклоненная, фру Хансен   взглядом заклинала дочь.      

— А теперь давайте билет! — заключил   Сандгоист. — Я хочу получить его… немедленно… сейчас же!.. Я не уеду без   него из Дааля! Я хочу его, Гульда!.. Я хочу его!      

И он двинулся к бедной девушке с таким видом, словно   намеревался обыскать ее, чтобы вырвать билет Оле.      

Этого Жоэль стерпеть не мог, тем более что он услышал   возглас сестры:      

— Братец!.. Братец!..      

— Да уберетесь ли вы наконец! — закричал он.      

И, поскольку Сандгоист не останавливался, Жоэль было кинулся   на него, как вдруг Гульда сказала:      

— Матушка, вот билет!      

И пока фру Хансен, проворно схватив его, обменивала на   расписку Сандгоиста, Гульда в полуобмороке упала в кресло.      

— Гульда, Гульда! — воскликнул Жоэль. —   Опомнись! Ах, сестра, что ты наделала!      

— Что она наделала? — отозвалась фру   Хансен. — Не упрекай ее, Жоэль! Это я во всем виновата! Да, я одна! Я   хотела умножить деньги вашего отца в ваших интересах, а вместо этого разорила   вас, навлекла нищету на этот дом… Но Гульда спасла всю семью… Вот что она   сделала… Благодарю тебя, Гульда… благодарю!      

Сандгоист все еще стоял рядом. Жоэль оглянулся на него.      

— Вы еще здесь?! — вскричал он.      

Подбежав к ростовщику, он схватил его, приподнял и, не   обращая внимания на вопли и сопротивление, вышвырнул прочь, за дверь.      

 Глава XV      

       

Вечером следующего дня Сильвиус Хог вернулся в Дааль. Он ни   словом не обмолвился о своей поездке в Берген, и никто так и не узнал, что он   побывал там. Пока розыски не дадут каких-нибудь результатов, профессор не хотел   сообщать о них семье Хансен. Он попросил адресовать все письма и депеши[98] из Бергена и Христиании   ему лично, в гостиницу, где собирался следить за дальнейшим ходом событий.   Надеялся ли он на благоприятный исход? Да, надеялся, но теперь приходилось   признать, что это было лишь смутное предчувствие, и ничего более.      

Едва переступив порог гостиницы, профессор заметил, что в   его отсутствие случилось нечто серьезное. Поведение Гульды и Жоэля явно   свидетельствовало о том, что между ними и их матерью произошло решительное   объяснение. Какое же новое несчастье обрушилось на семью Хансен?      

Молчание брата и сестры тяжко удручало Сильвиуса Хога. Он   проникся к ним столь искренними отеческими чувствами, что не смог бы   привязаться сильнее и к собственным детям. Ему очень не хватало их во время   короткой отлучки, как, вероятно, и им не хватало его.      

«Они расскажут мне, в чем дело, — думал он. —   Непременно расскажут! Ведь я — член их семьи!»      

Да, теперь Сильвиус Хог полагал, что обрел право вмешиваться   в личную жизнь своих юных друзей, знать, отчего Жоэль и Гульда выглядят еще   более несчастными, чем до его отъезда. И он не замедлил выяснить это.      

В самом деле, брат и сестра собирались поведать о своей беде   этому добрейшему человеку, которого полюбили как отца. Они только ждали, чтобы   он сам начал разговор. В течение последних двух дней они чувствовали себя   одинокими и покинутыми, тем более что Сильвиус Хог не сообщил, куда едет.   Никогда еще время не тянулось так невыносимо медленно! Им и в голову не   приходило, что отлучка была связана с поисками «Викена» и что Сильвиус Хог   скрыл от них цель поездки, боясь причинить лишнюю боль в случае неудачи.      

И каким необходимым стало для них теперь присутствие профессора!   Как нужно было им видеть его, советоваться с ним, да просто слышать его   успокаивающий, уверенный, бодрый голос! Но, с другой стороны, как осмелиться   описать ему сцену, произошедшую между ними и ростовщиком из Драммена,   признаться в том, что фру Хансен разорила их семью?! Что подумает их старший   друг, узнав, что Гульда рассталась с билетом и что мать использовала его, чтобы   избавиться от мертвой хватки безжалостного кредитора?![99]      

И все же Сильвиус Хог узнал все. Неизвестно, кто заговорил   первым — сам он, Жоэль или его сестра. Да это и не важно! Главное, профессор   был посвящен в курс дела, в положение фру Хансен и ее детей. Через две недели   ростовщик выбросил бы их из гостиницы на улицу, если бы они не погасили долг   ценою этого билета.      

Итак, Сильвиус Хог выслушал грустный рассказ Жоэля.      

— Нельзя было отдавать билет! — вырвалось у него   сперва. — Нет, ни в коем случае нельзя было!      

— Но как я могла не отдать, господин Сильвиус?.. —   ответила глубоко взволнованная девушка.      

— Да… да, конечно!.. Вы не могли поступить иначе!.. И,   однако… Ах, если бы я был при этом!..      

Как поступил бы профессор Сильвиус Хог, будь он при этом? Он   ничем не объяснил свои слова и лишь добавил:      

— Да, милые мои Гульда и Жоэль, в сущности, вы лишь   исполнили свой долг! Но меня просто бесит, что этот Сандгоист воспользуется   суеверными ожиданиями людей и выжмет из билета бедняги Оле максимальный барыш   для себя. И все же смешно, глупо, нелепо верить в то, что именно этот номер   обязательно будет отмечен благосклонностью судьбы! Нет, если хорошенько   подумать, я на вашем месте не отдал бы билета. Если уж Гульда отказала в нем   Сандгоисту, то не должна была отдавать его и своей матушке.      

Брат и сестра не нашлись что ответить на эти упреки. Уступая   билет фру Хансен, Гульда следовала велению дочернего долга, — можно ли   было порицать ее за такой поступок?! И ведь пожертвовала она не билетом, чьи   шансы на выигрыш представлялись более чем сомнительными, нет! — она   пожертвовала последней реликвией,[100] напоминающей   о женихе, и тем самым нарушила его волю.      

Но теперь делать было уже нечего. Билетом завладел   Сандгоист. Он принадлежал ему. А ростовщик, конечно, продаст его с аукциона.[101] Подумать только: этот   алчный скряга набьет свою мошну с помощью трогательного прощального привета   погибшего моряка! Нет, Сильвиус Хог не мог мириться с этим!      

Вот почему в тот же день он пожелал переговорить по этому   поводу с фру Хансен: конечно, разговор этот ничего уже не мог изменить, но   необходимость в нем назрела давно. Впрочем, фру Хансен показала себя весьма   практичной женщиной, несомненно, наделенной в большей степени здравым смыслом,   нежели материнской любовью.      

— Вы, верно, осуждаете меня, господин Хог? —   спросила она, дав сперва профессору выговориться вволю.      

— Разумеется, фру Хансен.      

— Если вы порицаете ту опрометчивость, с какою я   бросилась в спекуляции, разорив своих детей, то вы правы. Но если вы упрекаете   меня в том, каким образом я избавилась от угрозы разорения, то вы неправы. Что   вы на это скажете?      

— Ничего.      

— Посудите сами, можно ли было отказаться от   предложения Сандгоиста. Ведь он в конечном счете уплатил пятнадцать тысяч марок   за ничего не стоящую бумажку. Я еще раз спрашиваю вас, можно ли было   отказаться?      

— И да и нет, фру Хансен.      

— Двух ответов быть не может, только «нет»! Не будь   положение столь безнадежным — по моей вине, я это признаю! — я поняла бы   отказ Гульды!.. Да, я поняла бы, почему она не хочет расставаться с билетом,   полученным из рук Оле Кампа. Но ведь через несколько дней нас выгнали бы из   дома, где родились мои дети, где умер мой муж, так неужто же вы, господин Хог,   поступили бы на моем месте иначе?      

— Да, фру Хансен, да!      

— Как же вы поступили бы?      

— Я бы испробовал все возможное, лишь бы не жертвовать   билетом, который попал к моей дочери при подобных обстоятельствах!      

— Разве обстоятельства эти помогут делу?      

— Это никому не известно, ни вам, ни мне.      

— Да нет, господин Хог, напротив, очень даже хорошо   известно. Билет этот — всего лишь билет, у которого всего лишь один шанс из   миллиона выиграть что-либо. И оттого, что он побывал в бутылке, подобранной в   море, шансов этих больше не станет.      

Сильвиус Хог не нашелся с ответом на этот вполне разумный   довод. Поэтому он обратился к сентиментальной[102] стороне дела, сказав:      

— Положение таково: в момент кораблекрушения Оле Камп   завещал Гульде единственное свое достояние. И даже просил присутствовать на   розыгрыше с билетом в руке, если тот каким-нибудь чудом попадет к ней. А теперь   у нее нет этого билета.      

— Если бы Оле Камп вернулся, — ответила фру   Хансен, — он, не колеблясь, уступил бы билет Сандгоисту.      

— Возможно, — согласился ее собеседник, — но   только он один имел бы право решать это. Что же вы ответите ему, если он не   погиб, если он спасся от смерти, если он вернется… завтра… или сегодня?      

— Оле не вернется, — глухо произнесла фру   Хансен. — Он погиб, господин Хог, и погиб безвозвратно.      

— Этого пока утверждать нельзя, фру Хансен! —   вскричал профессор с необычайной силой убеждения. — Начаты весьма   серьезные поиски потерпевших бедствие! И они могут увенчаться успехом, да-да,   успехом, еще до того, как состоится тираж лотереи. Стало быть, вы не имеете   права говорить о смерти Оле Кампа, пока мы не получим неопровержимых   доказательств тому, что он погиб, утонув вместе с «Викеном». И если я сейчас не   сообщаю об этом вашим детям, то лишь потому, что не хочу подавать им надежду, которая   может вылиться в тяжкое разочарование. Но вам, фру Хансен, я скажу все, что   думаю. Я не верю, что Оле мертв, нет, я не могу в это поверить!.. Не могу и не   хочу!..      

В области чувств фру Хансен нелегко было тягаться с   профессором. Она смолчала и, хотя была нетипичной норвежкой во всем, что   касалось суеверий, все же испуганно вздрогнула и втянула голову в плечи, словно   Оле Камп и впрямь вот-вот должен был предстать перед нею.      

— Во всяком случае, — продолжал Сильвиус   Хог, — до того, как распорядиться билетом Гульды, вы обязаны были сделать   одну очень простую вещь, фру Хансен, а вы ее не сделали.      

— Что же это за вещь, господин Хог?      

— Вам следовало сперва обратиться за помощью к друзьям   — друзьям вашей семьи. Они, верно, не отказали бы в помощи, либо перекупив у   Сандгоиста ваше обязательство, либо предоставив вам необходимую сумму для   уплаты по нему.      

— Господин Хог, у меня нет друзей, к которым я могла бы   обратиться с такой просьбой.      

— Нет, есть, фру Хансен, по крайней мере, я знаю   одного, и он сделал бы это не раздумывая, да притом в знак признательности.      

— Кто же это?      

— Депутат стортинга, некий Сильвиус Хог.      

Бедная женщина даже не смогла ответить: она лишь низко   склонилась перед профессором.      

— Но, к сожалению, все уже потеряно, — продолжал   тот. — Прошу вас, фру Хансен, ничего не говорить детям о нашем разговоре и   никогда более не возвращаться к нему.      

И они разошлись.      

Профессор вернулся к обычному образу жизни, возобновив   ежедневные экскурсии. Вместе с Жоэлем и Гульдой он совершал многочасовые   прогулки в окрестностях Дааля, не забираясь, впрочем, слишком далеко, чтобы не   утомлять молодую девушку. А вернувшись в гостиницу, принимался за свою   корреспонденцию, поток которой все еще не иссякал. Сам он писал письмо за   письмом в Берген и в Христианию, подстегивая собственной энергией усердие тех,   кто соревновался теперь в благородном деле поисков «Викена». Все его   существование свелось к одной-единственной задаче — найти Оле, разыскать Оле!      

Ему даже пришлось на сутки отлучиться из Дааля по мотивам,   несомненно, имевшим прямое отношение к делам семьи Хансен. Но он, как и в   прошлый раз, ни словом не обмолвился о том, чем занимался — сам или с помощью   других — во время отсутствия.      

А здоровье Гульды, так сильно подорванное тяжкими   испытаниями, восстанавливалось крайне медленно. Бедняжка жила теперь лишь   воспоминаниями об Оле; надежда на его спасение все реже посещала ее и слабела   день ото дня. Хорошо хоть, что возле нее постоянно находились два самых близких   ей в этом мире человека, и один из них не уставал ободрять ее. Но разве этого   было достаточно?! И как отвлечь Гульду от скорбных мыслей, на которых   сосредоточилась вся ее душа и которые словно тяжелыми цепями приковали ее к   погибшему жениху.      

Так наступило двенадцатое июля.      

Через четыре дня должен был состояться тираж Школьной   лотереи Христиании.      

Само собой разумеется, что выгодное дельце, которое   Сандгоист обстряпал с билетом, стало достоянием широкой общественности. По его   наущению все газеты объявили, что «знаменитый и чудесный билет за номером 9672»   находится ныне у господина Сандгоиста из Драммена и может быть продан тому, кто   предложит за него наивысшую цену. Откуда следовало, что, если ростовщик   завладел этим билетом, значит, он купил его за немалые деньги у Гульды Хансен.      

Вполне понятно, что подобное объявление могло сильно уронить   репутацию девушки в общественном мнении. Как! Она соблазнилась высокой ценой и   продала билет погибшего, билет своего жениха Оле Кампа! Она обратила в деньги   последнее воспоминание о нем! Какой позор!      

Но вот в «Morgen Blad» весьма кстати появилась статья,   разъяснявшая читателям, что произошло на самом деле. Все узнали, чем вызвано   вмешательство Сандгоиста в эту историю и каким образом билет попал к нему в   руки. И теперь уже всеобщее негодование обрушилось на драмменского ростовщика,   на этого алчного бессердечного процентщика, который не постыдился обратить себе   на пользу несчастья семьи Хансен. Вот почему произошла удивительная вещь:   словно по внезапному общему сговору, к новому владельцу билета перестали   поступать предложения о продаже. Казалось, билет, обладавший в руках Гульды   волшебными свойствами, разом утратил их, будучи осквернен прикосновением   грязного дельца. Итак, Сандгоист заключил весьма убыточную сделку и ему грозило   остаться ни с чем, имея в качестве утешения лишь знаменитый билет за номером   9672.      

Разумеется, ни Гульда, ни Жоэль не были в курсе всего   происходившего. И слава Богу! Им было бы тяжко сознавать себя замешанными во   все перипетии[103] этого   дела, принявшего, со вмешательством ростовщика, столь грязный оборот.      

Вечером восемнадцатого июля на имя профессора Сильвиуса Хога   пришло письмо.      

В пакете с печатями Министерства морского флота лежало,   кроме официального послания, еще и другое, отправленное из Кристиансанна —   небольшого порта, расположенного у входа в залив Христиании. По всей видимости,   оно не содержало ничего нового для депутата, ибо он сунул его в карман, ничего   не сказав ни Жоэлю, ни его сестре.      

Но, пожелав им доброй ночи и уходя к себе в комнату, он   заметил:      

— Знаете, дети мои, ведь тираж лотереи состоится через   три дня. Вы не хотели бы присутствовать на нем?      

— Зачем, господин Сильвиус? — промолвила Гульда.      

— И все же, — продолжал профессор, — Оле ведь   просил, чтобы его невеста приехала на розыгрыш, он специально упомянул об этом   в своем письме, и я думаю, следует уважать его последнюю волю.      

— Но ведь у Гульды больше нет билета, — ответил   Жоэль. — И один Бог знает, в чьи руки он теперь угодил.      

— Это не важно, — возразил профессор. — Я тем   не менее прошу вас обоих сопровождать меня в Христианию.      

— Вам этого хочется, господин Сильвиус? — спросила   девушка.      

— Это не я, а Оле так хотел, и нужно выполнить его   просьбу.      

— Господин Сильвиус прав, сестра, — сказал   Жоэль. — Да, мы должны сделать это. Когда вы думаете ехать?      

— Завтра на рассвете, и да поможет нам Святой Олаф!      

 Глава XVI      

       

На следующее утро повозка мастера Ленглинга увезла из Дааля   Сильвиуса Хога и Гульду, усевшихся рядом в тесном пестром кузове. Как уже   известно, для Жоэля места не хватало, вот почему этот славный парень шагал   впереди лошади, весело потряхивающей на ходу гривой.      

Четырнадцать километров, отделяющие Дааль от Мела, были для   этого неутомимого ходока пустячной прогулкой.      

Повозка ехала левым берегом Маана по живописнейшей долине   Вестфьорддааля, представлявшей собою узкое мрачноватое ущелье с тысячами   небольших, но бурных водопадов, что низвергались в реку с разной высоты. При   каждом повороте прихотливо вьющейся дороги в небе то возникала, то исчезала   двойная макушка горы Геусты, увенчанная сверкающей снежной шапкой.      

Небо очистилось, погода установилась великолепная: воздух   был не слишком холодным, солнце — не слишком жарким.      

Интересная подробность: с той минуты, как Сильвиус Хог   покинул гостиницу, лицо его как бы прояснилось. Без сомнения, он заставил себя   «повеселеть», чтобы поездка хоть немного развеяла Гульду и Жоэля.      

Им понадобилось не более двух с половиной часов, чтобы   достичь Мела, стоявшего на дальнем берегу озера Тинн. Здесь лошадь пришлось   остановить — дальше пути не было, разве что повозка поплыла бы по воде. В этом   месте начинались так называемые «озерные подставы» или, по-норвежски,   «vand-skyde». Путников ждали легкие суденышки, бороздящие вдоль и поперек озеро   Тинн.      

Повозка остановилась подле маленькой церквушки селения, у   подножия водопада высотою в пятьсот футов. Водопад этот, видимый лишь на одну   пятую, теряется в глубочайшей горной расщелине и прямо оттуда низвергается в   озеро.      

У крайнего причала стояли двое перевозчиков, а на воде   покачивалась готовая к переправе легонькая лодка из березовой коры, из тех   неустойчивых суденышек, которые грозят опрокинуться при каждом неосторожном   движении пассажиров.      

Озеро сияло во всем своем утреннем великолепии. Едва   выглянув из-за горизонта, солнце прогнало ночной туман, и теперь путников ждал   редкий по красоте летний день.      

— Вы не слишком устали, милый Жоэль? — спросил   профессор, едва сойдя с повозки.      

— Что вы, господин Сильвиус, я ведь привык к долгим   переходам по Телемарку!      

— Да, верно. Скажите-ка, известен ли вам самый короткий   путь от Мела до Христиании?      

— Конечно. Нужно сперва добраться до противоположного   берега, в Тиннусет. Вот только не уверен, что мы достанем там повозку, —   жаль, не послали вперед «forbud», чтобы он предупредил о нашем прибытии, как   это обычно делают в здешних местах…      

— Не беспокойтесь, мой мальчик, я это предвидел, —   ответил профессор. — Я вовсе не намерен заставлять вас шагать пешком от   Дааля до самой Христиании.      

— Ну, если бы нужно было!.. — воскликнул Жоэль.      

— Нет-нет, это не понадобится! Но вернемся к нашему   маршруту: расскажите-ка мне дальнейший путь.      

— Дальше, господин Сильвиус, мы выедем из Тиннусета,   обогнем озеро Фоль, минуем Вик и Болькесьон, доберемся до Месы, а оттуда — до   Конгсберга, Хангсунда и Драммена. Если будем ехать и днем и ночью, то не позже   завтрашнего полудня попадем в Христианию.      

— Прекрасно, Жоэль! Я вижу, вы хорошо знаете страну, и   к тому же ваш маршрут включает в себя самые живописные места.      

— И он самый короткий из всех.      

— Ну, это как раз не важно! — заметил   профессор. — Но послушайте, Жоэль, мне известен другой путь, который   удлинит нашу поездку всего на несколько часов. И вы, мой мальчик, отлично его   знаете, хотя на сей раз скромно умолчали о нем.      

— Какой же это путь?      

— А тот, что проходит через Бамбле.      

— Через Бамбле?      

— Да-да, через Бамбле! И не притворяйтесь глухим!   Именно через Бамбле, где живут фермер Хельмбе и его дочь Зигфрид.      

— Ах, господин Сильвиус!..      

— И мы поедем именно по этому маршруту: ведь если,   огибая озеро Фоль, свернуть не к северу, а к югу, мы все равно доберемся до   Конгсберга, не так ли?      

— Конечно, доберемся, и даже с большими   удобствами, — отвечал улыбаясь Жоэль.      

— Спасибо вам за брата, господин Сильвиус! —   сказала Гульда.      

— Надеюсь, вы благодарите также и за себя, милая   Гульда, — ведь вам приятно будет увидеться с вашей подругой Зигфрид!      

Тем временем лодку подготовили к переправе. Трое путников   уселись ближе к корме, на охапку зеленых веток. Лодочники выгребли на середину   озера, и водное путешествие началось.      

Стоит отплыть подальше от берега, как становится видно, что   озеро Тинн постепенно закругляется сразу же после Хекеноеса — крошечного поселка   в два-три домика, угнездившегося на скалистом выступе, омываемом водами узкого   фьорда, в который свободно изливаются воды Маана. Здесь озеро все еще зажато   крутыми берегами, которые, однако, мало-помалу расступаются, давая путникам   возможность оценить высоту окружающих гор: их величавая красота радует взгляд,   когда суденышко, крошечное, как скорлупка, плывет вдоль их мощных гранитных   подножий.      

Повсюду на пути встречается множество островов и островков —   то бесплодных, каменистых, то заросших пышной зеленью; на некоторых виднеются   рыбачьи избушки. По волнам плывут стволы деревьев и бревенчатые плоты,   спущенные на воду с близлежащих лесопилен.      

Последнее обстоятельство заставило Сильвиуса Хога   пошутить, — верно, ему уж очень хотелось развлечь своих спутников:      

— Если, по словам наших норвежских поэтов, озера — это   глаза Норвегии, то нужно признать, что у Норвегии в каждом глазу по бревну,   подобно тому, что говорится в Библии.      

К четырем часам дня лодка прибыла в Тиннусет, заштатное   селеньице, где туристам не приходилось рассчитывать на особые удобства.   Впрочем, это было не важно: Сильвиус Хог и не намеревался останавливаться здесь   хотя бы на час. Как он и сообщил Жоэлю, на берегу их уже ждала подстава. Ибо   профессор в предвидении этой поездки, давным-давно уже им задуманной, написал в   Христианию господину Бенетту, прося обеспечить ему средства передвижения, не   грозящие задержками или неудобствами в пути. Вот почему в условленный день в   Тиннусете их ожидала старинная коляска с поставцом,[104] полным припасов. Итак, нашим   путешественникам был обеспечен транспорт до самого места назначения и еда на   все время поездки, что избавляло их от печальной необходимости питаться в пути   полусваренными яйцами, кислым молоком и пустой похлебкой — этой спартанской   пищей[105] селений Телемарка.      

Тиннусет расположен едва ли не в самой дальней точке озера   Тинн. Оттуда Маан низвергается довольно красивым водопадом в нижнюю долину, где   возобновляет свой обычный бег. Лошади, приведенные с почтовой станции, были уже   запряжены в коляску, и путники тотчас покатили в сторону Бамбле.      

В те времена передвижение такого рода было единственным   способом путешествий по Норвегии вообще и по Телемарку в частности. Что ж, быть   может, когда-нибудь железные дороги заставят туристов пожалеть о типично   норвежской повозке и старинных колясках господина Бенетта!      

Само собой разумеется, что Жоэль как бывалый гид прекрасно   знал эту часть страны, — ведь он нередко курсировал между Даалем и Бамбле.      

Было восемь часов вечера, когда Сильвиус Хог, Гульда и Жоэль   прибыли в это небольшое селение.      

Там их не ждали, но от этого прием фермера Хельмбе не   оказался менее радушным. Зигфрид нежно обняла подругу, отметив про себя, как та   побледнела и поникла от горя. Молодые девушки на несколько минут остались одни   и смогли поделиться друг с дружкой своими переживаниями.      

— Прошу тебя, милая Гульда, не поддавайся   печали! — сказала Зигфрид. — Я все еще надеюсь. Зачем же отчаиваться   и ставить крест на бедном Оле! Мы недавно узнали из газет, что опять проводятся   поиски «Викена». И они будут успешны, вот увидишь!.. Да и господин Сильвиус, я   уверена, не теряет надежды!.. Гульда, милая, умоляю тебя… не горюй так!      

Но та в ответ лишь заплакала, приникнув к плечу подруги.      

Ах, какая радость воцарилась бы в доме фермера Хельмбе, в   душах всех этих славных, добрых, простых людей, если бы судьба распорядилась   иначе!      

— Значит, вы едете прямиком в Христианию? —   спросил фермер у Сильвиуса Хога.      

— Да, господин Хельмбе.      

— Хотите присутствовать на розыгрыше?      

— Разумеется.      

— К чему это теперь, — ведь билет Оле Кампа попал   в лапы негодяя Сандгоиста!      

— Оле хотел, чтобы Гульда присутствовала на   тираже, — ответил профессор. — Нужно уважать его последнюю волю.      

— Говорят, драмменский ростовщик купил этот билет   задорого, а вот покупателя-то на него не нашел.      

— Да, так говорят, господин Хельмбе.      

— Ну, что ж, по заслугам ему и честь, этому мерзавцу,   этому жулику… Да-да, жулику, господин Хог! Так ему и надо!      

— Верно, господин Хельмбе, так ему и надо!      

Разумеется, им пришлось задержаться на ферме, чтобы   поужинать. Зигфрид и ее отец ни за что не отпустили бы своих друзей, не   приветив и не угостив их. Но и тянуть с отъездом тоже не следовало, ведь   путникам необходимо было наверстать за ночь те несколько часов, что они провели   в Бамбле. Вот почему к девяти часам вечера один из местных парней привел   лошадей с почтовой станции и запряг их в коляску.      

— Ну, до следующего свидания, господин Хельмбе, —   сказал Сильвиус Хог фермеру. — В другой раз я не стану спешить и просижу с   вами за столом хоть шесть часов, коли захотите. Но сегодня давайте-ка заменим   десерт добрым крепким рукопожатием между нами и дружеским поцелуем между вашей   прелестной Зигфрид и моей милой Гульдой.      

С тем путешественники и отбыли.      

На этой северной широте в июле долго не темнеет, вот почему   ночь еще не спустилась на землю и горизонт был ясно виден еще в течение   нескольких часов после заката.      

От Бамбле к Конгсбергу ведет живописная, хотя и довольно   ухабистая дорога, проходящая через Хаттердааль и южную оконечность озера Фоль.   Она пересекает также значительную часть южного Телемарка, являясь связующим   звеном между поселками, фермами и селениями этого района.      

Спустя час Сильвиус Хог и его спутники проехали мимо церкви   Хаттердааля, старинного, довольно любопытного строения, увенчанного множеством   остроконечных шпилей,[106] теснящихся   там, наверху, с полным пренебрежением к чистоте архитектурного стиля. Все было   сделано из дерева, начиная со сруба из толстых бревен, обшитых сверху досками   внахлест, и кончая флюгером[107] самой   высокой колоколенки. Эта церковь, являющая собой целое скопление разновысоких   башенок, известна как весьма почтенный и почитаемый памятник скандинавской   архитектуры XIII века.      

Постепенно наступила ночь — одна из тех ночей, что еще   пронизаны последними отблесками дня и, не успев окончательно победить его,   почти сразу после полуночи вновь растворяются в забрезжившей заре.      

Жоэль о чем-то хмуро размышлял на передней скамье экипажа,   Гульда забилась в глубь коляски и молчала. Один Сильвиус Хог заговорил, да и то   всего лишь попросил возницу подстегнуть лошадей. А потом тишина нарушалась лишь   звоном бубенчиков на сбруе, щелканьем кнута да скрипом колес на разбитой   дороге.      

Так они ехали всю ночь, не сменяя лошадей. Решено было не   останавливаться в Листьюсе — на весьма неудобной почтовой станции, затерянной в   котловине среди поросших ельником гор, которые, в свою очередь, окружены вторым   кольцом каменистых хребтов, голых и диких. Также, без остановки, они миновали   Тунесс, красивое селение, где некоторые дома стоят на деревянных сваях. Коляска   неслась вперед, громыхая и звеня всеми своими железными частями —   незакрепленными болтами, ослабленными рессорами; зато кучера упрекнуть было не   в чем: этот добродушный старикан, полудремлющий на облучке, исправно, хотя и   беззлобно, нахлестывал лошадей, отдавая притом особое предпочтение левой. Дело   в том, что правая лошадь принадлежала ему лично, а левая — соседу.      

В пять часов утра Сильвиус Хог открыл глаза, потянулся и с   наслаждением вдохнул свежий, напоенный хвойным ароматом, утренний воздух.      

Они прибыли в Конгсберг. Коляска проехала по мосту через   Лааген и, миновав церковь, остановилась неподалеку от водопада Ларбре.      

— Друзья мои, — сказал Сильвиус Хог, — с   вашего позволения, мы здесь только сменим лошадей. Обедать все равно еще рано.   Лучше сделаем остановку в Драммене и там уж как следует угостимся, чтобы   сэкономить припасы господина Бенетта.      

Так и решили. Профессор и Жоэль пропустили по стаканчику   водки в гостинице «Рудники». Четверть часа спустя им привели свежих лошадей, и   поездка продолжилась.      

При выезде из города экипажу пришлось одолеть довольно   крутой подъем дороги, дерзко вырубленной прямо по склону горы. Вскоре вдали   зачернели силуэты высоких терриконов[108] —   то были серебряные рудники Конгсберга. Но минуту спустя их заслонил густой   ельник; под его темные, холодные, как погреб, своды не проникали ни летнее   тепло, ни солнечные лучи.      

В городке сплошных деревянных домиков Хангсунде путников   ждала новая подстава. Дальше коляска помчалась по нескончаемо длинным дорогам,   кое-где перегороженным шлагбаумами: здесь полагалось уплатить дорожную пошлину   — пять-шесть скиллингов. Это был район плодородных земель, со множеством   фруктовых деревьев, походивших на плакучие ивы, — так низко склонились их   отягощенные плодами ветви. Ближе к Драммену местность опять вздыбилась холмами.      

В полдень они завидели расположенный в одном из рукавов   фьорда город с двумя бесконечно длинными улицами, ярко раскрашенными домами и   всегда оживленной гаванью, где между плотами сплавного леса, заполонившего   почти всю акваторию, с трудом пробирались прибывшие за рыбой суда.      

Коляска остановилась перед гостиницей «Скандинавия». На   пороге появился хозяин заведения, важный седобородый толстяк.      

При виде новоприбывших он тут же заявил с тонкой   проницательностью, свойственной всем рестораторам мира:      

— Не удивлюсь, если господа, равно как и юная фрекен,   пожелают отобедать у меня!      

— Вот именно, не удивляйтесь, — отвечал Сильвиус   Хог, — и велите поскорее подавать на стол.      

— Сию минуту, сударь.      

Обед и в самом деле был скоро подан; он оказался выше   всяческих похвал, особенно одно блюдо — рыба из фьорда, начиненная душистыми   травами, которую профессор отведал с явным удовольствием.      

В половине первого экипаж, запряженный свежими лошадьми,   забрал путников у гостиницы «Скандинавия» и неторопливо покатил вверх по   главной улице Драммена.      

Когда он поравнялся с неказистым, приземистым строением,   угрюмо стоящим среди веселых соседних домиков, Жоэль вдруг гадливо передернулся   и невольно вскрикнул:      

— Сандгоист!      

— Ага, стало быть, вот он каков, этот господин   Сандгоист! — заметил Сильвиус Хог. — Физиономия у него и впрямь   злобная.      

Действительно, то был Сандгоист; он курил, стоя в дверях   своего дома. Неизвестно, успел ли он узнать Жоэля, сидевшего на передней   скамейке экипажа, который быстро скрылся за штабелями бревен и досок.      

Промчавшись по дороге, обсаженной рябинами с тяжелыми   кистями коралловых ягод, коляска въехала в густой сосняк, обрамляющий так   называемую Райскую долину — величественную, необычайной красоты впадину, идущую   уступами вниз до самого горизонта. В глаза путникам бросились сотни холмов и   пригорков; чуть ли не у каждого на вершине красовалась либо вилла, либо   хуторок. С наступлением вечера, когда экипаж, минуя обширные заливные луга,   начал спускаться к морю, на его пути стали попадаться фермы; их ярко-красные   стены резко выделялись на черно-зеленом фоне леса. И наконец путники увидели   сам фьорд Христиании, в окружении живописных холмов, с его бесчисленными   бухтами и заливами, миниатюрными портами, деревянными причалами, куда подходили   и легкие лодки, и пассажирские пароходы.      

В девять часов вечера — время, когда на этой широте еще   совершенно светло, — старинная коляска въехала в город, будя грохотом   колес уже дремлющие улицы.      

Следуя указаниям Сильвиуса Хога, кучер остановился у   гостиницы «Виктория». Там предстояло заночевать Гульде и Жоэлю. Комнаты им были   сняты заранее. Сердечно попрощавшись с ними, профессор направился в свой дом,   где его старые слуги Кэт и Финк с нетерпением ожидали хозяина.      

 Глава XVII      

       

Христиания, которая считается крупнейшим городом Норвегии,   выглядела бы в Англии или во Франции совсем небольшим городком. Если бы не   частые пожары, она и доныне сохранила бы свой облик XI века. Свое современное   летосчисление она ведет с 1624 года, когда король Кристиан полностью перестроил   ее, дав городу вместо женского имени Опселе свое собственное. С тех пор   Христиания и носит имя своего царственного зодчего. Ныне это аккуратно   распланированный город с широкими прямыми улицами и ровными рядами домов,   сложенных из белого камня или красного кирпича. Посреди довольно красивого   парка возвышается королевский дворец Оскарслот — обширное квадратное здание без   определенного стиля. Там и сям высятся церкви, чье скромное внутреннее   убранство вряд ли способно отвлечь верующих от их благочестивых мыслей. И   наконец, здесь имеется несколько общественных зданий и заведений, а кроме того,   огромный рынок под купольной крышей, куда свозятся все иностранные и местные   продукты питания.      

В целом городской ансамбль не вызывает особого интереса.   Зато беспредельного восхищения заслуживает его местоположение в котловине,   окруженной горными хребтами, столь разнообразными по красоте, что они являют   собой поистине роскошную оправу для города. Если центральная часть Христиании с   современными богатыми кварталами расположена на почти плоской равнине, то   окраины, образующие род касбы,[109] карабкаются   вверх по взгорьям; здесь обитает народ победнее, и домишки, деревянные либо   кирпичные, отличаются грубой, кричащей раскраскою, скорее тревожащей, нежели   чарующей взгляд.      

Не следует думать, что слово «касба», привычное для   африканских городов, не может быть приложимо к северной Европе. Взять   Христианию: разве не походят ее портовые кварталы на тунисские, марокканские,   алжирские? И хотя здесь не сыщешь тунисцев, марокканцев и алжирцев, все-таки   местное пестрое, постоянно меняющееся население вполне стоит того, что обитает   на севере Африки.      

Одним словом, как и всякий город, чье подножие омывается   морем, а голова высится над изумрудно-зелеными холмами, Христиания   необыкновенно красочна. Не будет преувеличением сравнить ее залив с Неаполитанскою   бухтой. Так же, как и берега Сорренто и Кастелламаре, ее побережье усеяно   виллами и шале, полускрытыми темной зеленью ельников и той легкой дымкой, что   придает им типичный «туманный» характер гиперборейских[110] краев.      

Итак, Сильвиус Хог вернулся в родную Христианию. Правда,   возвращение это произошло в условиях, которые он и предвидеть не мог, начиная   свое путешествие. Ну что ж, не беда, если оно и прервалось столь необычным   образом, — он довершит его в следующем году! А сейчас нужно было заняться   делами Жоэля и Гульды Хансен. Он не поселил их у себя в доме, по его словам,   лишь потому, что для этого требовалось подготовить две комнаты. Разумеется, его   старые слуги Финк и Кэт оказали бы гостям самый радушный прием. Но для этого   нужно было много времени. Вот почему профессор предпочел поселить их в   гостинице «Виктория», особо рекомендовав хозяину этих постояльцев. А   рекомендация депутата стортинга Сильвиуса Хога стоила того, чтобы оказать им   исключительное внимание.      

Однако, прося о таком обслуживании, какое предоставили бы   ему самому, профессор поостерегся назвать в «Виктории» имена своих гостей.   Сохранить их инкогнито казалось ему вполне благоразумным и в отношении Жоэля,   и, главное, Гульды Хансен. Известно, какая шумиха поднялась вокруг девушки и   как она могла досадить ей здесь, в городе. Лучше было никому не знать о ее   приезде в Христианию.      

Они договорились встретиться назавтра к обеду, иначе говоря,   между одиннадцатью и двенадцатью часами дня.      

Дело в том, что Сильвиусу Хогу предстояло уладить кой-какие   проблемы, обещавшие занять все утреннее время, и он должен был прийти за своими   юными друзьями, как только все закончит. После чего они уже не расстанутся до   самого тиража, который состоится в три часа пополудни.      

Проснувшись, Жоэль тотчас поспешил к сестре. Она уже оделась   и ждала его в своей комнате. Решив отвлечь сестру от тягостных мыслей, которые   нынче должны были особенно печалить ее, он предложил прогуляться по городу.   Гульда, в свою очередь, не желая огорчать брата, согласилась, и они побрели   наугад по улицам.      

Было воскресенье. В противоположность чинной тишине,   типичной для северных городов по воскресным дням, когда гуляющих почти не   видно, нынче на улицах царило необычное оживление. Их заполняли горожане,   отказавшиеся сегодня от поездки в деревню, и деревенские жители, хлынувшие в   столицу из окрестных селений. По местной железной дороге, обслуживающей район   Христиании, пустили даже дополнительные поезда, столько любопытных и прямо   заинтересованных лиц привлекла популярная в народе Школьная лотерея.      

Вот отчего люди шли по улицам города целыми семьями, даже   целыми деревнями, — все с тайной надеждой, что поездка их не окажется   бесплодной. Подумать только! Ведь распродан был миллион билетов: сколько же   славных людей могли выиграть хотя бы сто или двести марок и, благословляя   судьбу, вернуться обратно в свои жалкие домишки или на бедные хутора!      

Покинув гостиницу «Виктория», Жоэль и Гульда первым делом   спустились к набережной, которая полукружием огибала восточную оконечность   бухты. Здесь, у воды, народу было поменьше, люди теснились главным образом в   кабачках, где пиво и водка, подаваемые полными кружками и не менее полными   стаканами, освежали пересохшие от постоянной жажды глотки.      

Пока брат с сестрой пробирались между лавками, грудами бочек   и штабелями ящиков самого различного назначения, глаза их были прикованы к   кораблям, стоящим у причала и на рейде. Наверняка какие-нибудь из них приписаны   к бергенскому порту, куда «Викену» уже не суждено вернуться.      

— Оле!.. Бедный мой Оле!.. — прошептала Гульда.      

Жоэль поспешил увести сестру подальше от гавани, в верхние   кварталы города. Но там, на улицах и на площадях, посреди оживленно толкующих   групп людей, им пришлось выслушать немало слов, прямо их касающихся.      

— Ну как же! — заявлял один из беседующих. —   За этот номер девять тысяч шестьсот семьдесят два им ведь предложили целых   десять тысяч марок!      

— Десять тысяч? — восклицал другой. — А я   слыхал, будто давали не меньше двадцати!      

— А господин Вандербильд из Нью-Йорка дошел аж до   тридцати!      

— Господа Беринги из Лондона — до сорока!      

— А господа Ротшильды из Парижа покупали за шестьдесят   тысяч!      

Читатели знают, насколько достоверны все эти преувеличения,   столь охотно распространяемые толпой. Еще немного, и цена билета превзошла бы   размеры главного выигрыша!      

Но если авторы новостей не сходились в вопросе о   предложенных Гульде суммах, то все они вполне единодушно оценивали козни   ростовщика из Драммена.      

— Ну и гнусный же мошенник Сандгоист! Как было не   пожалеть таких славных людей!      

— Да его уж давно знает весь Телемарк, это ведь не   первая его проделка!      

— Говорят, он выложил за билет кругленькую сумму, а   покупателя-то на него и не нашлось.      

— Верно! Никто не захотел с ним якшаться.      

— И неудивительно! Билет был хорош, только пока им   владела Гульда Хансен!      

— Ясное дело! В лапах Сандгоиста он и гроша ломаного не   стоит!      

— Так ему и надо! Пускай потеряет те пятнадцать тысяч,   что выложил за него!      

— А вдруг этому негодяю достанется главный выигрыш!      

— Ему-то!.. Ну уж вы скажете!      

— Такое было бы совсем несправедливо! Во всяком случае,   пусть поостережется соваться нам на глаза!      

— Верно, уж мы его встретим по-свойски!      

Вот каково было всеобщее мнение о Сандгоисте. Впрочем, по   этой ли, по другой ли причине, ростовщик как будто не намеревался приезжать на   розыгрыш лотереи: мы уже знаем, что накануне он еще находился у себя дома, в   Драммене.      

Гульда пришла в крайнее замешательство, она тяжело опиралась   на руку брата, который старался побыстрее миновать беседующих и не вслушиваться   в их речи; оба вдруг испугались, что многочисленные доброжелатели из толпы   узнают их и, чего доброго, вздумают приветствовать.      

Они питали смутную надежду повстречать где-нибудь на улице   Сильвиуса Хога. Но этого не случилось. Однако по нескольким замечаниям,   оброненным в толпе на площади, они поняли, что о возвращении профессора в   Христианию уже стало известно. С утра его видели шагающим по городу с   озабоченным видом человека, у которого нет ни минуты свободной ни для   расспросов, ни для ответов; путь его лежал то в сторону порта, то в   Министерство морского флота.      

Конечно, Жоэлю достаточно было спросить у любого прохожего,   где живет профессор Сильвиус Хог, и ему тотчас поспешили бы указать его дом или   даже проводили бы. Но он побоялся проявить назойливость и, поскольку встреча их   была назначена в гостинице, решил вернуться именно туда.      

Да и Гульда в половине одиннадцатого попросила брата о том   же. Она чувствовала себя усталой и разбитой, к тому же пересуды толпы, где то и   дело звучало ее имя, сильно расстроили ее.      

Вернувшись в «Викторию», она тотчас поднялась в свою   комнату, чтобы дождаться там прихода Сильвиуса Хога.      

Что же касается Жоэля, то он остался в вестибюле гостиницы.   Зайдя в читальный салон, он машинально принялся перелистывать газеты   Христиании.      

Вдруг лицо его покрылось бледностью, взгляд помутился и   газета выпала из рук.      

В «Morgen Blad», среди новостей с моря, он прочел следующее   сообщение, поступившее с Ньюфаундленда:      

       

«Сторожевой корабль «Телеграф», прибыв   в предполагаемый район кораблекрушения шхуны «Викен», не обнаружил там никаких   следов бедствия. Поиски на Гренландском побережье также не дали никаких   результатов. Следовательно, можно утверждать с полной уверенностью, что ни   одному члену экипажа «Викена» спастись не удалось».      

       

 Глава XVIII      

       

— Здравствуйте, господин Бенетт! Мне всегда приятно   пожать вам руку, когда представляется такой случай!      

— А для меня это всегда почетно, господин Хог!      

— Приятно, почетно, почетно, приятно… что ж, одно стоит   другого, не правда ли? — весело отвечал профессор.      

— Я вижу, ваше путешествие по Норвегии завершилось   благополучно?      

— Оно еще не завершено, оно лишь окончено в нынешнем   году, вот так-то, господин Бенетт.      

— Ну что ж, господин Хог, расскажите мне о тех славных   людях, с которыми вы свели знакомство в Даале.      

— Они и в самом деле славные, славные и мужественные, и   то и другое.      

— Судя по тому, что пишут в газетах, они достойны   всяческого сожаления.      

— Это правда. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы   несчастья столь упорно преследовали одну и ту же семью.      

— Да, вы правы, господин Хог. Сперва эта беда с   «Викеном», потом дело с мошенником Сандгоистом.      

— Вот именно, с гнусным мошенником, господин Бенетт.      

— В конечном счете Гульда Хансен поступила правильно,   обменяв свой билет на закладную под дом.      

— Вы находите? А почему вы так думаете, господин   Бенетт?      

— Ну как же — получить пятнадцать тысяч марок за почти   несбыточный шанс…      

— Ах, вы рассуждаете как практичный человек и   негоциант! — возразил профессор. — Но можно ведь взглянуть на эту   сделку и с другой стороны, а именно, со стороны сентиментальной, а чувства не   поддаются трезвому расчету.      

— Разумеется, господин Хог, но позвольте мне заметить,   что ваша протеже, вероятно, получила за свои чувства сполна!      

— Откуда вы знаете?      

— Да вы прикиньте сами! Что представлял из себя этот   билет? Один шанс на выигрыш из миллиона.      

— Вы правы, это очень мало, это ничтожно мало!      

— Вот люди очнулись от своей горячки и пораскинули   мозгами. А теперь говорят, что Сандгоист, который купил билет, надеясь   разбогатеть на нем, не может найти покупателя.      

— Похоже на то, господин Бенетт.      

— Вот выйдет скандал, если этот чертов ростовщик   все-таки сорвет главный выигрыш!      

— Да, вы не преувеличили, выйдет именно скандал, и   прегромкий!      

Говоря это, Сильвиус Хог прохаживался по магазину или,   вернее, по базару господина Бенетта, столь известному и в Христиании, и по всей   Норвегии. И в самом деле, чего только здесь не было! Коляски и повозки — целыми   дюжинами, сундучки и поставцы для провизии, корзины с винами, штабеля ящиков с   консервами, одежда и снаряжение для туристов, даже путеводители, описывающие   всевозможные маршруты — от самых затерянных селений Финмарка до Лапландии, да   что там! — даже до Северного полюса! И это еще далеко не все! Знайте, что   господин Бенетт предлагал любителям естествознания различные образцы минералов   и руд, чучела любых птиц, пресмыкающихся и прочих представителей норвежской   фауны.[111] И нелишним будет сообщить   также, что именно здесь вы могли бы увидеть самую полную коллекцию   драгоценностей и безделушек в национальном стиле.      

Так что этот господин был добрым гением[112] туристов, желавших посетить   Норвегию, — гением поистине универсальным, без которого Христиании трудно   было бы обойтись.      

— А кстати, господин Хог, — сказал он, —   надеюсь, вы нашли в Тиннусете коляску, которую заказывали у меня?      

— Поскольку я ее заказывал, господин Бенетт, я был   совершенно уверен, что найду ее там, и действительно нашел точно в условленное   время!      

— Ну, вы мне льстите. Однако, судя по вашему письму, вы   путешествовали втроем…      

— Верно, втроем.      

— И эти люди… ваши спутники…      

— Они прибыли вчера вечером вместе со мною, в добром   здравии, и теперь ждут меня в гостинице «Виктория», куда я сейчас и отправлюсь.      

— Это уж не они ли?..      

— Именно, именно… Но, прошу вас, не говорите никому. Я   не хотел бы, чтобы из-за их приезда поднялся шум, по крайней мере, сейчас.      

— Бедная девушка!      

— Да… она много выстрадала.      

— И вам захотелось, чтобы она присутствовала на   розыгрыше, хотя у нее уже нет билета, завещанного женихом?      

— Это не мое желание, господин Бенетт, — так   захотел Оле Камп, и я скажу вам то же, что и всем остальным: нужно уважать   последнюю волю погибшего.      

— О, я уверен: все, что вы делаете, разумно и   правильно, дорогой господин Хог!      

— Теперь вы мне льстите, дорогой господин Бенетт?      

— Нет, но какое счастье, что семья Хансен повстречала   вас на своем пути.      

— Ба! Для меня еще большее счастье, что я повстречал   семью Хансен на своем!      

— Я вижу, у вас по-прежнему доброе, великодушное   сердце.      

— Господин Бенетт, коли у человека есть сердце, пусть   лучше оно будет добрым и великодушным, чем наоборот, вы согласны?      

И Сильвиус Хог сопроводил сей ответ почтенному торговцу   сияющей улыбкой.      

— Надеюсь, — продолжал он, — вы не думаете,   что я сюда явился в поисках комплиментов?[113] Меня   привело к вам одно дело.      

— К вашим услугам, господин Хог.      

— Вам известно, что без помощи Жоэля и Гульды Хансен   Рьюканфос вернул бы меня на свет Божий в виде трупа, не так ли? И я сейчас не   имел бы удовольствия беседовать с вами.      

— Да-да, я все знаю! — ответил господин   Бенетт. — Газеты описывали ваше приключение… По правде сказать, эти   храбрые молодые люди сполна заслужили, чтобы им достался главный выигрыш   лотереи!      

— Я держусь того же мнения, — согласился   профессор. — Но, поскольку теперь это невозможно, мне хотелось бы, чтобы   моя маленькая Гульда вернулась в Дааль с подарком… на память…      

— Вот это прекрасная мысль, господин Хог!      

— И, стало быть, я прошу помочь мне выбрать среди ваших   сокровищ какую-нибудь вещицу из тех, что нравятся молодым девушкам.      

— Охотно! — воскликнул господин Бенетт.      

И он пригласил покупателя пройти к витринам с национальными   норвежскими украшениями. Не правда ли, такая безделушка — прелестный памятный   подарок, лучший из всех, что можно увезти из Христиании, а именно из   великолепных магазинов господина Бенетта?!      

Так подумал Сильвиус Хог, когда любезный торговец поспешил   открыть перед ним все витрины.      

— Признаться, я не разбираюсь в подобных вещах и   полагаюсь на ваш собственный вкус.      

— О, мы с вами поладим, господин Хог!      

Перед ними лежали всевозможные ювелирные изделия шведских и   норвежских мастеров, украшения тончайшей работы, которая иногда стоят дороже,   чем драгоценный металл, из которого они сделаны.      

— Что это такое? — спросил профессор.      

— Это кольцо из накладного золота с висюльками, —   послушайте, как они мелодично звенят!      

— Очень красиво! — подтвердил Сильвиус Хог,   примеряя кольцо на кончик мизинца. — Отложите-ка его, господин Бенетт, и   покажите мне еще что-нибудь.      

— Браслеты, ожерелья?      

— И то и другое, с вашего позволения, и то и другое… А   вот это что?      

— Парные медные пуговицы для корсажа. Поглядите, как   сияет медь на пурпурной[114] плиссированной[115] шерсти! С большим вкусом   сделаны, и притом совсем недорого стоят!      

— В самом деле, прелестно, господин Бенетт, отложим-ка   и их.      

— Однако, позволю себе заметить, господин Хог, что   такие пуговицы предназначены исключительно для наряда невесты… в день свадьбы…   а вы же знаете…      

— Клянусь Святым Олафом, вы правы, господин Бенетт, вы   совершенно правы! Бедняжка Гульда! К несчастью, не Оле делает ей этот подарок,   а я, и преподношу я его не невесте!      

— Вот именно, господин Хог.      

— Что ж, давайте поглядим другие украшения для молодых   девушек. Ага! Что это за крестик?      

— Это шейный крестик с подвесками, что звенят при   каждом движении.      

— Очень красиво, просто прелестно!.. Отложите-ка и его   тоже, господин Бенетт. Сейчас осмотрим то, что лежит в остальных витринах, и   тогда выберем окончательно.      

— Да, но…      

— Что «но»?      

— Такие крестики у нас, в Скандинавии, надевают только   невесты… на венчании в церкви…      

— Вот тебе на!.. Признайте, господин Бенетт, что мне   чертовски не везет!      

— Видите ли, господин Хог, это потому, что я в основном   торгую свадебными украшениями, и в больших количествах. Так что не удивляйтесь…      

— О, я ничуть не удивляюсь, просто я слегка озадачен.      

— Мой вам совет: возьмите то золотое кольцо, что вы   попросили отложить вначале.      

— Гм… золотое кольцо… И все же мне хотелось бы   подобрать у вас еще какое-нибудь украшение… как бы это выразиться… более   декоративное, что ли…      

— Ну, тогда смело берите вот эту серебряную филигранную   нагрудную пластину, ее цепочки в четыре ряда так прекрасно смотрятся на шейках   молодых девушек! Поглядите-ка: она вся усыпана искусственными бриллиантиками,   блестящими латунными шариками и цветными гранеными бусинками. Это один из самых   интересных образцов норвежского ювелирного искусства.      

— Да-да, понимаю, — отозвался Сильвиус Хог. —   Чудесная вещица, но, мне кажется, слишком уж претенциозная[116] для такой скромной девушки, как моя Гульда.   По правде говоря, я все же предпочел бы те пуговицы и крестик, что вы мне   показали. Неужто они предназначены только для невест и их нельзя подарить   девушке по другому случаю?      

— Господин Хог! — заявил Бенетт. — Насколько   мне известно, стортинг не принимал закона, запрещающего делать подобные   подарки… Конечно, это его упущение…      

— Хорошо, хорошо, господин Бенетт, мы примем это к   сведению. А пока я все-таки возьму и пуговицы и крестик… И потом, разве моей милой   Гульде навсегда заказано замужество?.. Она хороша собою, она очаровательна, и,   я думаю, ей еще представится случай надеть эти украшения! Итак, решено, я беру   их и уношу с собой!      

— Как вам угодно.      

— Будем ли мы иметь удовольствие видеть вас на розыгрыше   лотереи, господин Бенетт?      

— Ну разумеется!      

— Я думаю, это будет очень интересно.      

— Уверен, что так!      

— Значит, до скорого свидания!      

— До скорого свидания, господин Хог!      

— Ага! — воскликнул профессор, склоняясь над   очередной витриной. — Вот еще два красивых кольца, которые я не заметил.      

— О, они вам не подойдут. Это обручальные кольца,   которые пастор надевает брачующимся во время венчания.      

— Вот как? Ба! Я все же возьму и их. До свидания,   господин Бенетт, скоро увидимся.      

И Сильвиус Хог, выйдя из лавки легкой, как у двадцатилетнего   юноши, поступью, направился к гостинице «Виктория».      

Войдя в вестибюль, он сразу же заметил надпись «Fiat lux»,[117] красовавшуюся на виду у   всех, над газовым рожком.[118]      

«Ага! — сказал он себе. — Вот изречение, весьма   подходящее к случаю! Да-да, весьма! Fiat lux! Fiat lux!..»      

Гульда сидела в своей комнате у окна и ждала. Профессор   постучался в дверь и приоткрыл ее.      

— Ах, господин Сильвиус! — воскликнула она,   вставая.      

— Да, это я! Это я собственной персоной! Но речь сейчас   не обо мне, милая Гульда, а об обеде. Я голоден как волк! Где Жоэль?      

— Он в читальном салоне.      

— Прекрасно! Я иду за ним. А вы одевайтесь, милое дитя,   и поскорее спускайтесь к нам!      

И Сильвиус Хог, выйдя из комнаты девушки, пошел разыскивать   Жоэля, который ждал его в полном отчаянии.      

Бедный парень показал ему злополучный номер «Morgen Blad».   Сообщение капитана «Телеграфа» не оставляло никаких сомнений в гибели «Викена»   со всем его экипажем.      

— Гульда не читала эту статью? — живо спросил   профессор.      

— Нет, господин Сильвиус, нет! И чем позже она об этом   узнает, тем будет лучше!      

— Вы правильно рассуждаете, мой мальчик!.. А теперь   идемте обедать.      

Минуту спустя все трое сидели в ресторане за отдельным   столом. Сильвиус Хог ел с большим аппетитом.      

Впрочем, обед — вкусный и обильный — вполне того заслуживал.   Судите сами: холодный суп с пивом, лимонными дольками, корицей и гренками из   ситного хлеба, лососина под сладким белым соусом, панированная телятина,   бифштекс с кровью, салат — без приправы, но с пряностями, ванильное мороженое, конфитюр   из картофеля, малины, вишен и орехов; все это запивалось выдержанным   французским Сен-Жюльеном.      

— Превосходно! Превосходно! — восхищенно повторял   большой гурман. — Можно подумать, что мы обедаем в Даале, в гостинице фру   Хансен!      

И, поскольку рот у него был набит, он улыбался глазами так   радостно, как только могут смеяться глаза.      

Жоэль и Гульда пытались разделить с профессором его   ликование, но это им никак не удавалось, особенно молодой девушке, которая едва   притронулась к блюдам. Когда с обедом было покончено, Сильвиус Хог сказал:      

— Дети мои, напрасно вы не отдали должное этой   замечательной стряпне. Но принуждать я не могу. В конце концов, если вы сейчас   не доели, сможете взять свое за ужином. И я уверен, что смогу соревноваться с   вами за столом нынче вечером! А теперь пора отправляться.      

Профессор уже стоял, собираясь надеть шляпу, которую   протянул ему Жоэль, когда Гульда спросила:      

— Господин Сильвиус, вы по-прежнему хотите, чтобы я   пошла вместе с вами на розыгрыш лотереи?      

— Ну разумеется, дорогое мое дитя, очень хочу!      

— Мне будет тяжело!      

— Согласен, милая, крайне тяжело. Но Оле хотел, чтобы   вы присутствовали, на розыгрыше, и нужно уважать его волю, Гульда!      

Решительно, эта последняя фраза стала постоянным рефреном в   устах Сильвиуса Хога.      

 Глава XIX      

       

Невозможно описать, какая толпа заполонила большой зал   университета Христиании, где должен был состояться тираж лотереи; конечно, не   все смогли вместиться в него и теснились во дворе и даже на прилегающих улицах,   поскольку двор также оказался слишком мал для желающих присутствовать на этом   действе.      

Поистине, в тот день пятнадцатого июля трудно было бы   назвать норвежцев спокойными и невозмутимыми, — сегодня их охватило   необычное возбуждение. Чем оно объяснялось? Интересом ли к розыгрышу или летней   жарой? Вероятнее всего, и тем и другим. Во всяком случае, возбуждение не   удавалось погасить даже теми освежающими фруктами «multers», великое множество   которых потребляется летом в Скандинавии.      

Тираж должен был начаться ровно в три часа дня.   Разыгрывалось сто лотов, поделенных на три серии: первая — девяносто лотов от   ста до тысячи марок каждый, на общую сумму в сорок пять тысяч марок: вторая —   девять лотов от тысячи до девяти тысяч марок каждый, на ту же общую сумму; и   третья — единственный лот на сто тысяч.      

В противоположность тому, что творится обычно на лотереях   такого рода, главный эффект устроители приберегли к самому концу. Самый большой   выигрыш должен был пасть не на первый, а на последний номер, то есть на сотый.   Отсюда и должен был идти постепенный накал страстей, впечатлений, волнений   участников. Само собой разумеется, что каждый выигравший номер не мог   участвовать вторично и в этом случае аннулировался.      

Все это было заранее объявлено публике, и теперь оставалось   лишь дожидаться назначенного часа. Стараясь сократить томительное время   ожидания, присутствующие беседовали друг с другом, — конечно, большей   частью о печальном положении Гульды Хансен. Сохрани она билет Оле Кампа, каждый   из находящихся здесь искренне желал бы ей выиграть… во вторую очередь, разумеется, —   после себя.      

К атому часу несколько человек уже прочли сообщение,   опубликованное в «Morgen Blad», и теперь пересказывали его окружающим. Вскоре   все собравшиеся знали, что поиски сторожевика окончились неудачей и,   следовательно, приходилось отказаться от надежды разыскать хотя бы обломки   «Викена». Никто из его команды не спасся. И, значит, Гульда никогда больше не   увидит своего жениха.      

И еще одно сообщение взволновало толпу. Распространился слух   о том, что Сандгоист решился-таки покинуть Драммен: кое-кто утверждал, будто   его видели на улицах Христиании. Стало быть, он все-таки осмелится заявиться на   розыгрыш? Если так, то злодею придется туго пред лицом разгневанной толпы! Как!   Сандгоист придет на лотерею?! Да нет, этого не может быть просто потому, что не   может быть никогда! В общем, скорее всего, ложная тревога, и не более!      

В четверть третьего толпа взволнованно всколыхнулась.      

Во дворе университета показался Сильвиус Хог. Все знали,   какое участие принимал он во всем этом деле и как стремился заплатить долг признательности   спасшим его детям фру Хансен.      

Люди тотчас расступились. Благожелательное перешептывание,   на которое Сильвиус Хог отвечал любезными кивками, быстро Переросло в   оглушительные приветственные крики.      

Однако профессор был не один. Когда народ потеснился, чтобы   пропустить его к дверям, все увидели, что он ведет под руку какую-то девушку, а   за ними следует неизвестный молодой человек.      

Девушка… Молодой человек!.. По толпе словно пробежал   электрический ток. Одна и та же мысль, словно искра, вспыхнула в мозгу у всех   собравшихся.      

— Гульда! Гульда Хансен!      

Это имя разом слетело со всех уст.      

Да, то была Гульда, смущенная до того, что, не поддерживай   ее рука Сильвиуса Хога, она наверняка упала бы. Но он крепко держал ее —   трогательную героиню этого празднества, на котором, увы, отсутствовал Оле Камп.   О, как Гульде хотелось бы сейчас оказаться в своей скромной комнатке в Даале!   Каким тяжким испытанием было для нее жадное любопытство толпы, пусть даже   исполненной симпатии и сочувствия! Но профессор захотел, чтобы девушка пришла   сюда, и она пришла.      

— Дайте им место! Дайте место! — кричали со всех   сторон.      

Люди протискивались к Сильвиусу Хогу, Гульде и Жоэлю.   Десятки рук тянулись к ним для рукопожатия. Десятки приветствий и утешений   звучали на их пути. И как же радостно Сильвиус Хог принимал все эти проявления   симпатии!      

— Да-да, это она, друзья мои… Это моя маленькая Гульда,   которую я привез из Дааля, — повторял он.      

И, обернувшись, добавлял:      

— А это ее брат Жоэль!      

Потом шутливо просил:      

— Смотрите не задушите их!      

И он тряс рукою, онемевшей от множества крепких рукопожатий,   поскольку она не была такой крепкой, как у Жоэля, которому тоже пришлось   потрудиться на славу. Глаза профессора ярко блестели, хотя их и застилали   легкие слезы волнения. Но вот факт, достойный внимания офтальмологов:[119] даже и слезы в его глазах   излучали свет.      

Депутату и его спутникам понадобилась добрая четверть часа и   немало усилий, чтобы пересечь двор университета, войти в зал и разыскать   стулья, приготовленные для них заранее. Наконец профессор уселся между своими   юными друзьями.      

В половине третьего на эстраде в глубине зала открылась   дверь и оттуда вышел председатель бюро лотерей — внушительный, серьезный   господин с типичной властной осанкой человека, призванного именно к   председательству. Его сопровождали двое не менее серьезных ассистентов.[120] Вслед за ними появились   шесть девочек, — все они были румяные, белокурые, голубоглазые, с пышными   бантами в волосах и с теми красивыми руками невинных отроковиц, какими и   подобает вытаскивать номера на розыгрыше лотереи.      

Их появление вызвало гул в толпе, выразившей таким образом   свое удовольствие при виде руководителей лотереи, а затем нетерпение от того,   что они заставили себя ждать.      

Девочек было шесть по числу урн, стоящих на столе, — из   них-то и предстояло извлекать шесть номеров при каждом очередном розыгрыше.      

Каждая из этих урн содержала номера с цифрами от нуля до   девяти, представляющие собою единицы, десятки, сотни, тысячи, десятки и сотни   тысяч, входящие в общее число миллион. Седьмая же урна отсутствовала, поскольку   в этом тираже было принято следующее правило: если из всех шести урн   одновременно вынимают нули, то они и означают этот миллион, — иными   словами, выигрыш распределяется равномерно на все номера билетов.      

Кроме того, решено было, что номера вынимаются по очереди из   всех урн, начиная с крайней левой — ближайшей к публике. Таким образом,   выигрышное число будет составляться на глазах у зрителей, начиная с самых   крупных цифр, то есть с сотен тысяч, затем десятков и так далее, вплоть до   единиц. Можете себе представить, с каким трепетом каждый участник станет   следить за увеличением своих шансов с появлением очередной цифры!      

Ровно в три часа председатель махнул рукой, давая знак к   началу тиража.      

Толпа встретила объявление взволнованным гулом, который через   несколько мгновений стих, уступив место относительной тишине.      

Тогда председатель встал и произнес краткую, но   прочувствованную торжественную речь, где выразил сожаление, что главный выигрыш   не падает на каждый билет. Вслед за тем он приказал приступить к тиражу первой   серии. Как вы уже знаете, она включала в себя девяносто лотов и обещала поэтому   быть довольно продолжительной.      

Итак, шесть девочек начали действовать с размеренностью   автоматов при напряженном, ни на миг не ослабевающем внимании публики. Действительно,   поскольку размер выигрыша возрастал с каждым новым номером, соответственно   росло и волнение присутствующих, и никому в голову не пришло бы покинуть свое   место, даже тем, чьи номера уже не могли претендовать на выигрыш.      

Тираж длился уже целый час, но ничего серьезного пока не   произошло. Замечено было, однако, что номер 9672 еще не вышел, что лишило бы   его всяких шансов на главный выигрыш в сто тысяч марок.      

— Вот хорошенькое предзнаменование для негодяя   Сандгоиста, — сказал один из соседей профессора.      

— Ба! Странно, если на него свалится главный   выигрыш! — отозвался другой. — Пусть даже он и владеет знаменитым   билетом.      

— Да, и в самом деле знаменитым! — согласился   Сильвиус Хог. — Но только не спрашивайте меня, почему это так!.. Я не смог   бы вам объяснить.      

Тут начался тираж второй серии, включающей в себя девять   лотов. Этот тираж обещал стать весьма интересным, поскольку девяносто первый   номер падал на выигрыш в тысячу марок, девяносто второй — в две тысячи и так   вплоть до девяносто девятого, равнявшегося девяти тысячам. Третья же серия, как   вы помните, состояла из одного-единственного лота.      

Номер 72521 выиграл пять тысяч марок. Билет этот принадлежал   одному бравому моряку здешнего порта; присутствующие удостоили его бурными   аплодисментами и возгласами, которые счастливец принял с подобающим   достоинством.      

Следующий номер — 823752 — выиграл шесть тысяч марок. Какова   же была радость Сильвиуса Хога, когда Жоэль сообщил ему, что билет принадлежит   очаровательной Зигфрид из Бамбле!      

И вот тут-то произошел инцидент,[121] ввергший публику в волнение, вылившееся в   глухой ропот. Когда вытащили номер 97, тот, что выигрывал семь тысяч марок, все   на мгновение решили, будто судьба наградила Сандгоиста хотя бы этим лотом.      

Ибо выигрышный номер оказался 9627! Стоило лишь поменять   местами две последние цифры, и он оказался бы билетом Оле Кампа.      

Два следующих номера вышли совсем далекими от упомянутого   выше: 775 и 76287.      

На этом вторая серия завершилась. Оставалось разыграть   последнюю — в сто тысяч марок.      

Волнение зрителей к этому моменту достигло апогея,[122] — трудно было представить   себе весь накал страстей в зале.      

Сперва он заполнился приглушенным гулом голосов, который   захватил двор и прилегающие улицы. Прошло несколько минут, пока присутствующие   не утихомирились; наконец воцарилось глубокое молчание. Публика буквально   застыла в напряжении. В этой тишине таилось нечто вроде страха, если нам   позволено сделать такое сравнение: того страха, который охватывает толпу в тот   миг, когда приговоренный к смертной казни показывается на эшафоте. Только на   сей раз кто-то неизвестный приговаривался к выигрышу в сто тысяч марок, а не к   тому, чтобы потерять голову, — разве что от счастья.      

Жоэль, скрестив руки на груди, рассеянно смотрел на объятую   трепетом толпу и, по всей видимости, оставался самым спокойным в зале.      

Гульда же сидела, склонив голову на грудь, и думала только о   своем бедном Оле. Временами она машинально искала его взглядом в толпе, словно   он мог появиться здесь в последний момент.      

Что же до Сильвиуса Хога… Нет, мы не в состоянии описать   чувства, владевшие им в ту минуту!      

— Тираж выигрыша в сто тысяч марок! — объявил   председатель.      

Какой голос! Казалось, он исходил из самой глубины сердца   этого напыщенного господина. Объяснялось все очень просто: он обладал большим   количеством билетов, которые еще не вышли в тираж и, стало быть, могли   претендовать на главный приз.      

Первая девочка вынула номер из левой крайней урны и показала   его собравшимся.      

— Нуль! — провозгласил председатель.      

Этот номер не произвел большого впечатления, —   казалось, все присутствующие были готовы к тому.      

— Нуль! — опять выкрикнул председатель, сообщая   следующую вынутую цифру.      

Два нуля! Это означало, что теперь шансы увеличиваются для   всех номеров от одного до девяти тысяч девятисот девяноста девяти. А билет Оле   Кампа, как мы уже говорили, носил номер 9672.      

Странное явление: Сильвиус Хог начал ерзать на своем стуле,   двигая его так, словно тот был на колесиках.      

— Девять! — назвал председатель номер, вынутый   третьей девочкой из третьей урны.      

Девять!.. То была первая цифра на билете Оле Кампа!      

— Шесть! — продолжал председатель.      

И действительно, четвертая девочка показала шестерку   собравшимся, чьи застывшие взгляды были направлены на бедняжку подобно   заряженным пистолетам и ввергли ее в крайнее смущение.      

Теперь шансы на выигрыш сократились до одного из ста, то   есть падали на номера от одного до девяноста девяти.      

Неужто билет Оле Кампа доставит выигрыш в сто тысяч марок   этому презренному Сандгоисту?! Вот уж когда придется усомниться в милости   Господней!      

Пятая девочка опустила руку в урну и вынула пятый номер.      

— Семь! — сказал председатель таким сдавленным   голосом, что его едва расслышали в первых рядах.      

Но если его и не услыхали, то цифру-то увидели все, и теперь   пять девочек показывали публике сложившийся номер:      

       00967      

       

После этого выигрышный номер должен был прийтись на одну из   цифр между 9670 и 9679, иными словами, на одну из десяти.      

Напряжение присутствующих достигло предела.      

Сильвиус Хог вскочил с места, схватив за руку Гульду Хансен.   Все взгляды устремились на несчастную девушку. Она пожертвовала последними   воспоминаниями о своем женихе, неужто тем самым она лишилась состояния, которое   он мечтал получить для них обоих?!      

Шестая девочка никак не могла засунуть руку в урну, так   сильно она дрожала, бедная малышка. Наконец номер был вынут.      

— Два! — вскричал председатель и рухнул на стул,   сраженный пережитым волнением.      

— Девять тысяч шестьсот семьдесят два! —   провозгласил один из его помощников звонким голосом, слышным во всем зале.      

Это был номер билета Оле Кампа — билета, находившегося   теперь в руках Сандгоиста! Все это знали, и все слышали, при каких   обстоятельствах ростовщик завладел им. Вот почему гробовая тишина встретила это   объявление вместо громового «ура!», от которого зазвенели бы стекла   университета, находись билет в руках Гульды Хансен.      

Неужто этот жулик Сандгоист сейчас заявится сюда, чтобы   получить главный выигрыш?      

— Номер девять тысяч шестьсот семьдесят два выиграл сто   тысяч марок! — повторил помощник. — Кто претендует на этот выигрыш?      

— Я!      

Чей голос откликнулся на вызов? Уж не ростовщика ли из   Драммена?      

Нет! Он принадлежал молодому человеку — исхудавшему, с   бледным лицом, носящим следы долгих страданий, но живому, да-да, живому.      

Услышав этот голос, Гульда вскочила с места и издала   душераздирающий крик, разнесшийся по всему залу. Потом начала падать…      

Но молодой человек, растолкав толпу, бросился к Гульде и   успел подхватить на руки потерявшую сознание девушку.      

Это был Оле Камп!