1 2 3 4 
— Сам прибежал.
    
— А откуда он прибежал? — спросил директор у Серпокрылова, предполагая, что Вера замолчала надолго.
    
Но теперь умолк неожиданно дошкольник. Насчет того, откуда прибежал песец, у него было свое мнение, и он решил больше не навязывать его другим.
    
Дошкольник молчал, а брови директорские летали над ним, как чернокрылая ворона над ковылкинским оврагом.
    
Когда камень срывается с горы, он на эту гору уже никогда не заберется, если только не найдется человек, который втащит его обратно. И вот неожиданно такой человек нашелся. Взвалил камень на плечи и потащил на вершину.
    
— Как откуда взялся? — сказала Вера. — Прибежал с Северного полюса.
    
Услыхав такие слова, ворона изумленно сложила крылья и уселась директору точно на переносицу.
    
Директор задумался, ушел в себя, прикидывая, очевидно, расстояние от полюса до деревни Ковылкино. На лбу его нарисовались параллели и меридианы.
    
— С добрым утром! — закричал Павел Сергеевич, вбегая на школьный двор. — Видели, кого мы поймали? Это ведь голубой песец!
    
— Голубой песец?! — повторил директор и сомнительно покачал головой.
    
Нет, никак не увязывался в его голове песец с пришкольным участком. Взять, например, песца и взять пришкольный участок — нет, это никак не вязалось. Но с другой стороны, вот школа, вот пришкольный участок, а вот в клетке какая-то (верно сказано) «сикимора».
    
— Откуда ж он взялся?
    
— Со зверофермы сбежал, — ответил Павел Сергеевич. — Тут недалеко звероферма — семь километров.
    
— Ах, вот оно что!
    
— Ничего подобного, — сказала Вера. — Вовсе не с фермы. Он прибежал с Северного полюса.
    
— Вера! — изумился Павел Сергеевич. — Что с тобой?
    
— Он прибежал с полюса, — ясно повторила Вера, — Серпокрылыч прав.
    
— Меринова, в класс! — коротко скомандовал директор, увязавши наконец песца с пришкольным участком.
    
На крыльцо высунулась техничка Амбарова.
    
— Движок барахлит! — крикнула она и выхватила откуда-то из-под полы поддужный колокольчик работы валдайских мастеров.
    
Хорош был колокольчик, а на ободе его отлиты были такие слова:
    
Купи — не скупись, ездий — веселись!
    
Техничка щедро взмахнула рукой — веселым серебром залился валдайский колокольчик, и, как лихие кони, вскачь, под звон его понеслись школьные уроки.
   
   
    
     
Три телефонограммы
    
    
Горячий выдался в школе денек — последний день четверти. Вспыхивали в журналах четвертные отметки, а за ними кумачом горел завтрашний праздник.
    
Хлопотливый был сегодня денек, сегодня двойку можно было исправить на тройку, четверку на пятерку. Сегодня можно было стать отличником, а можно и хорошистом.
    
Директор Губернаторов сидел в учительской и, как говорится, подбивал итоги. К сожалению, итоги не слишком радовали его, уж очень много высыпало в этот день троек, никак не меньше, чем веснушек на носу дошкольника Серпокрылова. Тройки огорчали директора, ему хотелось, чтоб побольше было в школе отличников.
    
«А тут еще этот песец, — раздраженно думал директор. — Оставлять его в школе никак нельзя. За праздники сдохнет. Надо звонить на звероферму».
    
Но телефона в школе не было, а оторваться от школьных дел директор Губернаторов не мог, как не может мудрый извозчик бросить на произвол судьбы своих коней.
    
— Пошлю телефонограмму, — решил директор.
    
На первой же переменке красным карандашом набросал он на листочке несколько слов, и техничка Амбарова помчалась в сельсовет.
    
Председатель сельсовета дядя Федя как раз в этот момент разговаривал по телефону с райцентром.
    
— Тысячу штук яиц уже собрали! — кричал он. — Але! Собрали тысячу!
    
Из телефонной трубки слышалось грозное шипение и выстрелы, будто где-то на линии топили печь очень сырыми дровами, а то и баловались пистолетом.
    
— По яйцу? — кричал дядя Федя. — По яйцу больше не могу! Могу по маслу.
    
Но в райцентре долго его не понимали, и Амбарова сидела скромно на лавке, поджидая своей очереди. От нечего делать она разглядывала плакат, на котором акварельными красками была нарисована большая муха с изумрудными глазами. Под мухой написаны были стихи:
    
     
      
Муха на лапках разносит заразу.
      
Увидишь муху — прибей ее сразу!
     
    
    
По стихам лениво ползала настоящая живая муха.
    
— Ну давай, чего там у тебя, — сказал наконец дядя Федя и потер упревший лоб, как бы стараясь выкинуть яйца из головы.
    
    
Техничка протянула листок, дядя Федя развернул его и бодро начал читать:
    
— «Пойман зверь неизвестной породы…» Что? Что такое?
    
— Пес его знает, что это такое, — бойко ответила техничка. — Право слово, какая-то Сикимора!
    
— И где ж она?
    
— Да в ящике сидит.
    
— Маленькая, что ли?
    
— Здоровенная. Хвост эвон какой! — И техничка развела руками так широко, что охватила ими и председательский стол, и самого председателя. — Давай звони, мне бежать надо.
    
Дядя Федя снял трубку, снова телефонный треск наполнил комнату, и в треск этот председатель смело вклинил слова телефонограммы:
    
     
ПОЙМАН ЗВЕРЬ НЕИЗВЕСТНОЙ ПОРОДЫ
     
ПОХОЖ ПЕСЦА
     
СОДЕРЖИТСЯ КОВЫЛКИНСКОЙ
     
НЕПОЛНОЙ
     
СРЕДНЕЙ
     
ШКОЛЕ
     
ТОЧКА
     
ДИРЕКТОР ГУБЕРНАТОРОВ
    
    
Добиться зверофермы дядя Федя долго не мог: то попадал на молокозавод, то в ремонтные мастерские, но наконец телефонограмму кто-то принял, кому-то передал, и скоро загремел в ковылкинском эфире ответ зверофермы:
    
     
ПРОПАЛ ПЕСЕЦ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ
     
НАШЕДШЕМУ ПРЕМИЯ
     
ДВАДЦАТЬ РУБЛЕЙ
     
БЕРЕГИТЕ ПЕСЦА
     
НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЮ
     
ТОЧКА
     
ДИРЕКТОР НЕКРАСОВ
    
    
Подхватив телефонограмму, техничка поспешила в школу и как раз успела грянуть валдайским колокольчиком.
    
— Премия! — ахнул директор Губернаторов. — Чрезвычайной важности!
    
Он схватил красный карандаш, и снова техничка Амбарова мчалась в сельсовет, и новая гремела под сводами сельсовета телефонограмма:
    
     
ПЕСЕЦ НАДЕЖНЫХ РУКАХ
     
ТОЧКА
     
ДИРЕКТОР ГУБЕРНАТОРОВ
     
ЧТО ДЕЛАТЬ?
    
    
Уже на первом уроке диковинные слухи поползли по Ковылкинской неполной средней школе. Будто Верке Мериновой с полюса прислали песца и песец этот дрессированный: если привязать его на веревочку, он, как собака-поводырь, приведет на Северный полюс. В четвертом классе стала собираться группа полярников, которые хотели бежать за песцом и добраться хотя бы до полуострова Канин Нос, пока про это дело не пронюхали родители. Белов и Быкодоров составили на промокашке список походных продуктов.
    
«Тушонки раз», — написал Белов. «Згущенки два», — добавил Быкодоров.
    
Всешкольная громкая слава навалилась на Веру Меринову и Колю Калинина. Неприметные второклассники стали героями, за ручку, за ручку здоровались с ними лбы из пятого класса.
    
Голова Коли Калинина отяжелела от славы, он ничего не видел вокруг себя — ни доски, ни учителя, огненная слава пылала у него на ушах.
    
На первой же переменке вся школа валом повалила глядеть песца, но тут на крыльцо вышел директор и взглядом разогнал народ по классам. На второй переменке приступил народ к Вере Мериновой, требуя ответа на свои вопросы. Вера и Коля сбивчиво и наперебой рассказывали, как было дело; но слишком уж большая собралась у печки толпа, все кричали, гомонили, и никто ничего не понял. Поняли только, что был овраг, была стрельба, был человек с зеленым сундучком и что в деле этом странным образом замешан дошкольник Серпокрылов.
    
Куцые сведения еще больше разожгли фантазию, и слухи сделались еще чудесней и странней.
    
Жил будто на свете полярник с зеленым сундучком, и был у него песец. Погиб полярник, а песца подобрала Верка Меринова. Вопрос: где теперь сундучок, в котором хранились царские червонцы и почтовые марки Оранжевых островов?
    
На третьем уроке начала сколачиваться группа изыскателей зеленого сундучка, но тут в дело решительным образом вмешались учителя, вызвали к доске с десяток кладоискателей, и постепенно, под стук мела, под лепет книжных страниц, стали забываться песец и полярник, стрельба и зеленый сундучок. Последний день четверти сделал свое дело.
    
И только во втором классе о песце не забывали ни на секунду, хотя и здесь был ответственный день, и здесь тройки сыпались, как семечки. Коля, к примеру, Калинин нахватал столько троек, сколько не съесть ему за все праздники пирожков с капустой.
    
Второклассники волновались, и на втором уроке волнение достигло наивысшей точки. Кто-то видел, как техничка Амбарова бегала в сельсовет, кто-то слышал, что ей наказывал директор, и все поняли, что песца немедленно вернут на ферму.
    
В конце второго урока Вера разослала по классу секретнейшие записки, и все тридцать три второклассные головы слились в одну большую думающую голову, частично обритую наголо.
    
«Что делать? — думала эта гигантская голова. — Отдавать песца на ферму? Так ведь там из него воротник сделают!»
    
«Как чего делать! — решила наконец Вера Меринова. — Надо его так спрятать, чтоб не нашли».
   
   
    
     
Каша, заваренная на большой переменке
    
    
Отзвенел валдайский колокольчик, кончился урок. Вынимай бутерброды, баранки, яблоки — началась большая переменка. А большая переменка — это десять минут. За десять минут можно столько каши наварить, что потом и за двадцать не расхлебаешь.
    
— Как чего делать! — крикнула Вера, как только учитель вышел из класса. — Надо так его спрятать, чтоб не нашли!
    
Второклассники окаменели. Но ненадолго. Всего лишь на секунду. И за эту секунду сразу поняли, что другого выхода нет.
    
— Куда?
    
— Я знаю такое место, — сказал хорошист Миша Чашин. — Только закройте дверь, чтоб никто не слыхал.
    
Дверь заперли учительским стулом, и весь класс столпился вокруг хорошиста.
    
— Я знаю такое место, — шептал Миша так, чтоб всем было слышно. — Там его никто не найдет. А нас все-таки тридцать три человека — вырастим, воспитаем. Важно только, чтоб среди нас не было предателя.
    
— Верно, верно! — подхватили второклассники. — Важно, чтоб не было предателя.
    
Тут все переглянулись и поняли, что предателя среди них нет.
    
— Ну давай, давай, не тяни! Что за место? — нетерпеливо спросил Коля Калинин, немного огорченный тем, что его отодвинули на второй план.
    
Миша приложил палец к губам, огляделся тревожно — не слышит ли его посторонний. Но посторонних в классе не было, разве только знаменитый химик Менделеев, который выглядывал из рамы над классной доской.
    
И все-таки Миша не решался так просто брякнуть, куда надо спрятать песца. Он выдрал листок из тетради по математике и быстро начеркал:
    
     
В баню колдуна Карасева.
    
    
— Место хорошее, — шепотом решили все. — Там его никто не найдет!
    
— Надо поскорей увести песца из школы, — сказала Вера. — А то будет поздно.
    
— Давайте я сбегу с уроков, — предложил Сашка Самолетов, вылезая неожиданно на первый план.
    
— Ладно тебе, — сказала Вера, возвращая Самолетова на его место. — Ты лучше двойку по русскому исправь.
    
— Может, я сбегу? — неуверенно сказал Коля Калинин.
    
— Не надо никому бегать, — ответила Вера и подошла к окну. — Есть один человек. Он сделает.
    
Вера стукнула пальцем в стекло, и за окном сразу же появилась круглая голова в офицерской фуражке. Лязгнули шпингалеты, окно распахнулось, и дошкольника Серпокрылова за руки втянули в класс. Отряхнувши снег с валенок, он прислонился к печке.
    
— Серпокрылыч, — прошептала Вера, — ты был прав. Тишку надо спрятать. Бери веревку и, как только начнется урок, отведи его…
    
— Стоп! — многозначительно оборвал ее Миша Чашин и, таинственно подмигнув, подал дошкольнику записку.
    
— «Бэ», — напряженно прочел Серпокрылов, повертел записку, причитался как следует и добавил: — «А-а… Ба…»
    
— Да он читать не умеет! — восхищенно загомонили второклассники, а Вера наклонилась к дошкольникову уху и что-то щекотно и горячо зашептала.
    
— Сделаю, — согласно кивнул дошкольник.
    
— А записку уничтожь, — добавил Миша.
    
Дошкольник хотел разорвать записку, но тут зазвенел поддужный колокольчик, загремела дверь, зашатался стул, просунутый в дверную ручку.
    
Дошкольник прощально помахал запиской и вдруг засунул ее в рот. Под огнем шестидесяти шести глаз с тревожным хрустом он сжевал творчество Миши Чашина.
    
    
— Дайте чем-нибудь зажевать, — сказал дошкольник, направляясь к окну.
    
Кто-то кинул ему кособокое яблоко, и со звоном откусил Серпокрылов половину косого бока, вылезая в окно.
    
Уже будучи ногами на улице, он обернулся, поглядел Вере в глаза и повторил:
    
— Сделаю.
    
И ведь сделал, все сделал дошкольник Серпокрылов, и как раз вовремя.
   
   
    
     
Интересные задумки директора Губернаторова
    
    
Ни минуты покоя не было сегодня у директора Губернаторова. То набегали в кабинет совещаться учителя, то приставал с какими-то лопатами завхоз, то сам директор торопился навести в пятом классе необходимый порядок.
    
Особо много хлопот доставили директору двоечники. На третьей переменке директор устроил в своем кабинете настоящее собрание двоечников.
    
Двоечники выстроились по росту у книжного шкафа, и первую минуту директор просто прохаживался перед ними.
    
Испачканные мелом двоечники бестолково переминались с ноги на ногу, сильно чем-то напоминая маляров или штукатуров.
    
    
Всю эту бригаду возглавляли отпетые Белов и Быкодоров, которых, впрочем, даже нельзя было назвать двоечниками. Не было в школьном словаре такого слова, чтоб обозначить Белова и Быкодорова. И директор нашел такое слово — «коловики».
    
С них-то и начал директор и сразу взял Белова и Быкодорова за рога.
    
— А вы, голуби, — сказал он и ткнул правой рукой в грубую грудь Белова, а левой — в бодрую Быкодорова, — а вы, голуби, доколе позорить будете нашу школу? Вы, наверно, думаете, что я собираюсь хиханьки-хаханьки разводить? Ошибаетесь! Я сделаю из вас настоящих людей! Прямо здесь, в этом кабинете, вы дадите обещание учиться только на «хорошо» и «удовлетворительно».
    
Припертые к стенке коловики вяло грянули:
    
— Прямо здесь, в этом кабинете, даем обещание учиться только на «хорошо» и «удовлетворительно»!
    
После коловиков директор занялся рядовыми двоечниками. Он буквально перепахал их души и засеял перепаханное разумными семенами. Двоечники, как гуси, вытягивали шеи, уши их загорались от слов директора, а прически вскулдычивались. Особенно сильное впечатление произвел на двоечников рассказ о том, как поступали с такими, как они, в старое время. Некоторые двоечники плакали навзрыд.
    
Отделав двоечников по первое число, директор отутюжил каждого в отдельности и только после этого распустил их по классам.
    
Мысли директора побежали по новой дороге и натолкнулись на премию, которая полагалась за чрезвычайного зверя.
    
«Кто же ее получит? — размышлял директор. — Неужели Меринова? Да зачем же второкласснице деньги! К тому же здесь замешан Калинин, потом Павел Сергеич да еще какой-то дошкольник. А если премию поделить на четверых, что получается? По пятерке на брата. Ну, это чепуха. Пускай Меринова и Калинин пятерки на уроках получают!»
    
В этом месте своих размышлений директор остановился, прервал размышления на минутку и улыбнулся. Ему понравилась собственная шутка, и он повторил ее вслух, щелкнув ногтем по глобусу:
    
— Да-да, пускай лучше пятерки на уроках получают.
    
Повизгивая, крутился глобус, мелькали океаны и материки. Крутящийся глобус навел директора на мысли глобального масштаба. Он взглядом остановил глобус и продолжил размышления:
    
«А что, если получить премию и послать ее в какой-нибудь город, пострадавший от землетрясения? Вот это интересная задумка!»
    
Директор Губернаторов заволновался, снова щелканул по глобусу и внимательно теперь разглядывал мелькающие части света, как бы выискивая город, пострадавший от землетрясения.
    
Директор Губернаторов вообще любил интересные задумки и частенько сам задумывал их.
    
«Ладно, — решил директор. — Получим премию сами и купим на нее десяток глобусов, а Мериновой и Калинину объявим благодарность. Вот это задумка так задумка! Остается дошкольник Серпокрылов. Но тут дело проще пареной репы. На будущий год, когда он поступит в школу, посадим на первую парту — это будет хорошая награда. Да-да! Сегодня же после уроков надо собрать во втором классе собрание и объявить благодарность. Вот настоящая праздничная задумка!»
    
Директор Губернаторов посмотрел на часы. Через три минуты должен был кончиться последний урок, и, наверно, подъезжал уже к школе «газик» со зверофермы.
    
Директор Губернаторов решил глянуть еще раз на чрезвычайного зверя и вышел на крыльцо, повторяя про себя:
    
«Хорошая, интересная задумка!»
    
Он пересек пришкольный участок, заглянул в кроличью клетку, и, как вспугнутые с дороги грачи, поднялись на крыло директорские брови и вовсе улетели со лба — дверца клетки была распахнута, пропал зверь чрезвычайной важности, исчез, растаял.
    
И тут залился-заклокотал за спиной директора валдайский колокольчик: кончился, кончился последний урок первой четверти, а завтра каникулы — свобода и веселье. Завтра зазвенят и сбудутся слова, отлитые на колокольчике: «Купи — не скупись, ездий — веселись!»
   
   
    
     
Второй класс глядит на Менделеева
    
    
Барабанной россыпью, пулеметной дробью простучали крышки парт, ученики подхватили портфели, кое-как покидали туда учебники и, как пехотинцы с криком в атаку, бросились из школы на улицу.
    
Кончился последний урок первой четверти!
    
Гуляй, двоечники и троечники, отличники и хорошисты, веселись, неслыханные коловики!
    
Только во втором классе не слышно было криков и веселья. Здесь стояла та самая тишина, которую называют мертвой. Выпрямив спины, сидели второклассники на своих местах, и сидели так ровно, так чисто и хорошо, что даже самый придирчивый человек не мог бы сказать, что вот, дескать, они «плохо сидят».
    
От окна смотрел на них Павел Сергеевич, покачивал печально головой, а у доски, прямо перед ребятами, как великан перед карликами, возвышался директор Губернаторов.
    
Во второй класс директор заходил редко, и всем было ясно, что явился он неспроста, что сейчас начнется нехороший разговор.
    
Огромный, как гора, стоял директор под портретом Менделеева и на плечах своих, казалось, держал грозовую тучу.
    
Тишина становилась все тише, она нагнеталась, нагнеталась и наконец сгустилась до такого состояния, что ее можно было уж разливать в банки, как сгущенное молоко. Тишину пора было разрядить, и директор сделал это.
    
— Так, — сказал директор.
    
Это простейшее слово он произнес настолько сильно, что оно врезалось в головы второклассников, как гвоздь в липовую доску. Во втором ряду кто-то тихо, но явственно задрожал.
    
— Значит, вы не знаете, куда девался песец. А кто ж тогда знает?
    
Директор Губернаторов прекрасно понимал, что знает об этом весь класс. Ни секунды не думал он, что песца увел посторонний. Как только увидел пустую клетку, сразу вспомнил разговор с Верой Мериновой и понял, что без нее тут не обошлось. Знал директор, что Веру ребята уважали и, скорей всего, поддались на ее агитацию и спрятали песца. Директор Губернаторов был мудрый человек и всех своих учеников видел насквозь. Одного только не мог он понять: как им удалось спрятать песца, не выходя из школы? Но этот вопрос он надеялся прояснить в самое короткое время.
    
— Меринова! И ты не знаешь, где песец? Вера вскочила из-за парты и молча уставилась в портрет Менделеева.
    
— Что ж ты молчишь?
    
Вера не отвечала. В тишине слышно было, как колотится ее сердце.
    
— Меринова, как видно, онемела, — сказал директор.
    
Он пригляделся, посмотрел на Веру повнимательней, как дровосек, который хочет расколоть полено и выбирает, с какого бока ударить, но решил пока ее оставить и выбрать чурбанчик помягче.
    
— Калинин!
    
Коля с громом вскочил из-за парты. С таким громом в лесной тишине вдруг в кустах подымается тетерев.
    
— А ты что скажешь?
    
Коля открыл рот, глянул в окно и осекся.
    
— И этот онемел, — заключил директор. — Ты куда смотришь? Воробья увидал?
    
— А чего он рожи строит?! — неожиданно и плаксиво сказал Коля.
    
Директор Губернаторов кинул взгляд в окно и увидел за стеклом дошкольника Серпокрылова, который действительно строил рожи в глубину класса. Тут директор так посмотрел на дошкольника, что состроенная рожа мигом превратилась в симпатичное и милое лицо и скромно скрылась куда-то вниз.
    
— Ну, Калинин, так куда же пропал песец?
    
Коля молчал, его заинтересовал портрет Менделеева. Пышная борода знаменитого химика буквально приковывала взор.
    
— Так, — сказал директор. — Ну что ж, продолжим! Чашин!
    
Миша Чашин неторопливо встал из-за парты, хотел поглядеть в глаза директору, но не тут-то было. Менделеев притягивал, как магнит.
    
Минуты через три весь класс стоял уже на ногах и рассматривал портрет великого ученого. Даже дошкольник Серпокрылов, вновь появившийся в окне, тоже глядел на Менделеева.
    
Опять установилась в классе неприятная тишина. С минуту была она мертвой, но скоро стала превращаться в гробовую. В тишине грозовою тучей темнело лицо директора Губернаторова, задумчивы были ребята, и печально глядел на них Павел Сергеевич.
    
Только лишь знаменитый химик Дмитрий Иванович Менделеев ласково улыбался, распустив свою великую бороду над головой директора.
    
— Павел Сергеевич, — сказал неожиданно директор, — приведите дошкольника Серпокрылова.
    
Легкий шелест прошел по классу, и директор Губернаторов понял, что он попал в точку. Директор Губернаторов был мудрый человек, он умел связывать концы с концами.
    
О мудрый директор Губернаторов!
    
Как опытный капитан, обходя подводные рифы, ведете вы школьный корабль и без подзорной трубы видите, что творится в душах и сердцах двоечников, троечников и коловиков. Как плотник Меринов видит насквозь стакан с лимонадом, как мамаша Меринова видит насквозь самого плотника, так точно и вы видите насквозь их дочку, а с нею вместе всех своих учеников и даже дошкольника Серпокрылова, вводимого в эту минуту в класс. Страшно человеку, случайно разбившему стекло, подходить к двери вашего кабинета, страшно лентяю, нарочно забывшему дома тетрадку по математике, встретиться с вами в коридоре, плохо придется ему, одним взглядом пронизанному насквозь. Лишь человек с чистой душой, с чистыми ногтями и тетрадями, отличник и хорошист может спокойно пройти мимо вас, да и то, наверно, вздрогнет и подумает про себя: а так ли уж я чист, а не я ли на прошлой неделе обманул самым бессовестным образом классного руководителя?
    
— Ну вот, — сказал директор. — Явился главный свидетель. Ну-с, гражданин дошкольник, как вы поживаете?
    
Дошкольник Серпокрылов почтительно отряхнул на пороге валенки и прислонился к печке. Он стоял так скромно, тихо и неподвижно, что можно было усомниться: да Леша ли это, дошкольник ли, не еловый ли это пенек? И директор понял, что наконец-то попалось ему полешко послабже. Директор уж взмахнул топором, чтоб расколоть его, как вдруг зафырчал у ворот школы «газик», взревел белугой и заглох. Открылась дверца, и высунулась из машины знаменитая пыжиковая шапка.
   
   
    
     
Два директора
    
    
Очень и очень постным да пресным сделалось лицо директора Губернаторова. В глупое, в неприятное положение попал директор. Посылал телефонограммы про надежные руки, а получилась чепуха. Неодобрительно осмотрев свои руки, оказавшиеся не такими уж надежными, он убрал их в пиджачные карманы.
    
— Садитесь, — сказал директор ученикам, а Павлу Сергеевичу шепнул два слова, и тот побежал на крыльцо встречать представителя зверофермы.
    
В окно видно было, как пыжиковая шапка пересекла школьный двор, поднялась на крыльцо, а тут перехватил ее Павел Сергеевич и стал что-то объяснять, горячо размахивая руками. Что говорил Павел Сергеевич, слышно не было, но пыжиковая шапка недовольно шевелилась в ответ.
    
Наконец объяснения кончились, простучали по коридору неслыханные еще в школе полуботинки, приоткрылась дверь, и директор Некрасов вошел в класс, длинный, сухопарый, в пыжиковой шапке.
    
Второклассники с громом вскочили из-за парт, приветствуя директора зверофермы.
    
— Во жердина-то! — восхищенно шепнул Коля Калинин. — Во журавель, во сушеный лещок!
    
— Сядьте, дети, — мягко сказал Губернаторов. — А ты, Калинин, встань столбом и постой пока!
    
— За что? — заныл Коля. — Я больше не буду.
    
Но директор Губернаторов знал за что. Он имел чуткое ухо, которое сразу ухватило и «журавля» и «лещка сушеного». Только лишь «жердину» проморгало оно. Директор Некрасов прошел между парт к доске и протянул руку директору Губернаторову. Встретились два директора и поглядели друг другу в глаза.
    
Властным был взгляд директора Некрасова, волевым — директора Губернаторова.
    
Встретились два директора — и тесно стало во втором классе, захотелось чуть-чуть раздвинуть стены, распахнуть окна.
    
Директора крепко пожали друг другу руки. Некрасов после рукопожатия руку положил в карман и уселся, а директор Губернаторов свою руку, на которой написано было «Таня», поднял в воздух и грозно покачал пальцем.
    
    
— Так, значит, вы не знаете, куда девался песец? — сказал он, не глядя на директора Некрасова. — Весь день сидел в клетке, а теперь, когда приехал ответственный товарищ, он вдруг пропал… Так-так, но мне известно, что песца вы спрятали. Его надо вернуть на ферму — и никаких разговоров.
    
Директор закончил короткую речь и в конце ее поставил яростную точку.
    
После точки тишина в классе сделалась еще более тягостной и опасной. Никто не шевелился. Попробовал шевельнуться неопытный дошкольник, но тут же устремились на него директорские взгляды, и дошкольник замер.
    
Наконец у окна зашевелился Павел Сергеевич. Он решил, как видно, спасти положение.
    
— Ребята, — начал он, — песца надо вернуть. Это не наш песец. Он стоит больших денег и принадлежит государству. А если вам хочется выращивать зверей — пожалуйста. У нас есть кролики, можно завести черно-бурых лисиц.
    
Павел Сергеевич перевел дыхание и, заметив, что второй класс не подает признаков разговора, продолжал:
    
— Я просто не понимаю, почему вы не хотите его отдавать? Ну объясните мне.
    
Павел Сергеевич остановился и попытался заглянуть ребятам в глаза. Но взгляды второклассников блуждали по классу и по проторенной дорожке устремлялись понемногу к Менделееву.
    
— Вера, — ласково сказал Павел Сергеевич, — я не спрашиваю, где песец. Скажи, почему вы не хотите его отдавать?
    
Вера любила рисование и очень уважала Павла Сергеевича. К тому же он был замешан в этом деле, и, если б не он, неизвестно, чем бы кончилось приключение в ковылкинском овраге. Павел Сергеевич имел право на ответ.
    
Вера собралась с духом и выпалила несколько фраз. Однако она так разволновалась, что разобраться в ее словах никто не смог.
    
— Что такое? Что?
    
— Что ты сказала? Повтори! — сказал и директор Губернаторов.
    
И долго еще упрашивали Веру повторить, прежде чем она снова собралась с силами и ясно высказалась.
    
— Мы Тишку на ферму не отдадим, — сказала она, — Из него там воротник сделают.
    
— Воротник? — изумился Павел Сергеевич и руками развел от неожиданности. Он хотел было сказать что-то в ответ, но никак не мог подобрать подходящие слова.
    
Павел Сергеевич замялся, а ребята оторвались от Менделеева и глядели на учителя.
    
Вот теперь Павел Сергеевич имел возможность посмотреть ребятам в глаза, но взгляд его побрел по классу, уперся на миг в пыжиковую шапку и нашел наконец-таки интересное местечко. Павел Сергеевич смотрел на Менделеева.
    
Затейливым был все-таки портрет знаменитого химика: багетовая рамка, пышная борода и подпись печатными буквами — «Дмитрий Иванович Менделеев». «А вот вы, Дмитрий Иванович, как бы вы поступили в таком случае? Что бы вы сказали насчет воротника? Сделают ведь, а?»
    
Но не успел ответить Дмитрий Иванович — вдруг раздался в классе неожиданный грохот. Это ударился об стол кулак директора Некрасова, и второклассники все, как один, вскочили из-за парт и встали по стойке «смирно».
    
Директор Некрасов вытянулся во весь рост и снял с головы пыжиковую шапку.
    
Второклассники, конечно, не знали, что директор Некрасов делает это очень редко. Только в самых ответственных случаях.
   
   
    
     
Речь директора Некрасова
    
    
Собралась наконец-таки над вторым классом туча. Нависла, нависла над партами грозная пыжиковая шапка, зарницами засверкали сухие некрасовские глаза, и взгляд директора Губернаторова потускнел в сравнении с этим стихийным огнем.
    
Один только лишь вид директора Некрасова вызывал чувство огромной ответственности, и слова, которые он готовился произнести, должны были прозвучать вулканически. И вот послышался отдаленный гром, который все нарастал, нарастал и взорвался наконец над головами. Это был просто кашель, но, схожий с землетрясением, он вызвал уважение и трепет.
    
У Веры Мериновой сам собою развязался на косе бант, сполз на плечо голубой змейкой.
    
— Садись! — медвежьим голосом рявкнул Некрасов и махнул своей шапкой справа налево.
    
И пока шапка была еще справа — второй класс стоял, а когда уехала она влево — все уже сидели на своих местах. И даже дошкольник Серпокрылов присел на корточки у печки.
    
— Скажите-ка, ребята, — сказал Некрасов, — разве похож я на негодяя?
    
Пауза, только пауза могла появиться на свете после такого вопроса, пауза и полная тишина. Все, что угодно, ожидали ребята, они ожидали крика: «Где песец?», ожидали чего-нибудь вроде: «Ну, берегитесь!», но такого вопроса они никак не могли ожидать. Общее и пугливое недоумение охватило второклассников. Ошеломленно глядели они на директора Некрасова. Ни Павел Сергеевич, ни директор Губернаторов тоже не ожидали такой постановки вопроса.
    
Однако вопрос был поставлен и требовал ответа.
    
— Я вас спрашиваю: похож я на негодяя или нет?
    
Ребята слегка зашевелились, стали переглядываться, но никто не решался, конечно, открыть рот и ответить — слишком уж необычным и опасным казалось такое дело.
    
— Вот ты, девочка, — сказал Некрасов и ткнул пальцем в Веру. — Ответь, пожалуйста.
    
В который уж раз вскочила Вера из-за парты и молча уставилась на директора Некрасова, как будто изучала, что в самом деле — похож или не похож.
    
— Что ты молчишь, будто в рот воды набрала? — подал голос директор Губернаторов. — Отвечай.
    
Вера окостенела, и неизвестно, чем бы все кончилось, если б в дело не вмешался дошкольник Серпокрылов.
    
— Ну, не похож, не похож, — сказал он, спасая Веру.
    
— Вот и хорошо, — обрадовался директор Некрасов. — На негодяя я не похож и на живодера тоже. Так вот, я вам говорю, а мое слово — закон. Я говорю вам, а вы слушайте: этого песца на ферме никто пальцем не тронет! Понятно? Ах, не понятно? Ну, так я объясню. Этого песца звать Наполеон Третий! Понятно?
    
Вздох удивленного облегчения прошел по классу, обстановка немного разрядилась, ребята стали даже перешептываться и подталкивать друг друга под бока.
    
— Наполеон! Вот здорово!
    
— Да-да, Наполеон Третий! — подтвердил директор Некрасов, чувствуя, что ледок начал таять. — Его дед был Наполеон Первый, а отец — Наполеон Второй. Так вот, слушайте дальше. Наполеон Третий еще недопесок, щенок, но он очень драгоценный зверь. Вы ведь заметили, какой у него прекрасный мех. Таких песцов, как он, на свете больше нет. Поэтому никто не станет делать из него воротник. Этого песца мы будем беречь как зеницу ока, потому что собираемся вывести от него новую породу. Ясно вам? Это говорю вам я, директор Некрасов, а мое слово — закон.
    
Директор выждал некоторую паузу, давая второклассникам переварить сказанное, а когда решил, что все переварено, продолжал:
    
— Я не мастер много говорить. Я мастер много делать. Поэтому я добавлю вот что: все ребята, которых интересует звероводство, могут приходить на ферму. Мы организуем кружок звероводов, а вот эту девочку, которая здесь, кажется, главная, мы изберем старостой. Вы сами будете ухаживать за Наполеоном и другими песцами, а также норками. Больше я говорить ничего не буду. Решайте. Все.
    
Директор Некрасов махнул своей шапкой, с размаху нахлобучил ее на голову и сел. Внутри у него щелкнул какой-то выключатель, и глаза потухли.
   
   
    
     
Наполеон пятнадцатый
    
    
Мудр был директор Губернаторов, но и директор Некрасов ни в чем ему не уступал. Два метких выстрела — и второй класс, как подбитый рябчик, лежал в охотничьей сумке директора и только лишь взволнованно трепыхался.
    
Слова Некрасова разворошили мысли второклассников, как ветер ворошит плохо сметанный стог. Разлетелись мысли во все стороны и только минуты через две снова собрались в стаю и потекли по новому руслу. А русло это оказалось весьма широким: Тишка-то был не Тишка, а Наполеон! Вот это новость! И никто не собирался делать из него воротник. Но самое главное — это ворота, которые распахнулись перед ребятами, ворота в новый мир — на звериную ферму! Это действительно здорово!
    
— Забирайте Наполеона! — крикнул Миша Чашин.
    
— Он в бане сидит!
    
— Парится!
    
— Да здравствует Наполеон Третий!
    
Хорошо сразу и светло стало в классе, прояснились лица, раздвинулись стены и свободно уже умещали двух директоров.
    
— Кто хочет записаться в кружок? — крикнул Коля Калинин, и сразу поднялся над партами лес рук, будто кавалерийский эскадрон выхватил сабли наголо.
    
Коля достал клочок бумаги и с видом ученого секретаря стал записывать желающих записаться.
    
— Меня, меня запиши! — теребил Колю Миша Чашин. — Я буду ухаживать за песцами.
    
— И меня за песцами! За Наполеоном!
    
— Меня за Наполеоном!
    
— Да нельзя же всем за Наполеоном, — возражал Коля. — Надо бросить силы и на чернобурок.
    
Но всем хотелось ухаживать за Наполеоном, кормить Наполеона, выращивать Наполеона и будущих его наполеончиков. В глазах второклассников горела мечта о новой породе, о Наполеоне Четвертом, Наполеоне Пятом и даже, если дело пойдет хорошо, о Наполеоне Пятнадцатом.
    
Гвалт и вороний грай раздались в классе, засиял у окна Павел Сергеевич, с гордостью поглядывая на любимый им второй класс, улыбнулся директор Некрасов, и даже в бровях у директора Губернаторова потеплело. И вот в этот самый момент раздался хрипловатый голос:
    
— Чепуха!
    
— Что чепуха? — переспросил Павел Сергеевич.
    
— Все это чепуха, — повторил дошкольник.
    
— Почему чепуха? Какая чепуха? — зашумел народ, а дошкольник Серпокрылов снял с головы офицерскую фуражку. Надо сказать, что он делал это в исключительно редких случаях. Когда ложился спать.
   
   
    
     
Зуб дошкольника Серпокрылова
    
    
Все-таки сегодня выдался удивительный денек. Скучать не приходилось.
    
Дошкольник помахивал рукой, успокаивая народ. Он явно собирался произнести речь, но не знал, как ее начать. Слова типа «ребя» или «пацаны» для такого случая не годились.
    
Когда класс немного затих, дошкольник простер ладонь свою к Менделееву и сказал:
    
— Товарищи!
    
Второклассники опешили.
    
    
Директор Губернаторов нахмурился. Дошкольник понял, что попал в глупое положение. Ему захотелось тут же провалиться на месте, но крепок был школьный пол, который перестилал плотник Меринов.
    
— Филька бежит на Северный полюс, — упавшим голосом продолжал дошкольник. — Чего ж ему в клетке сидеть?
    
Он снова растерянно замолчал, как будто ожидая аплодисментов, но не дождался их. Стало страшно. Но деваться было некуда, и дошкольник ринулся в бой.
    
— Он сбежал с фермы и теперь бежит на полюс, потому что он сам северный. На полюсе ему будет хорошо, хоть и холодно. У него там и дети народятся. Пускай он бежит на север, кому ж охота в клетке сидеть? А потом все песцы изберут его атаманом.
    
Дошкольник остановился. Хотелось чего-то добавить, но что именно добавить, он не знал. Второклассники почему-то не смеялись — то ли они задумались, то ли, стыдно сказать, немного оробели и решили не связываться с человеком, который городит про Северный полюс. Второклассники оглядывались на директоров.
    
— Это что еще такое? — изумленно сказал директор Губернаторов и взмахнул бровями.
    
Но тут директор Некрасов положил руку на плечо директору Губернаторову, успокаивая его. Директору Губернаторову такое потрепывание никак не понравилось. Не родился еще на земле человек, которому позволил бы директор Губернаторов трепать себя по плечу. Но директор Некрасов тоже был директор, и поэтому директор Губернаторов не стал скидывать с плеча его руку, но просто-напросто взял да и положил свою руку на плечо директору Некрасову. Потрепавши друг друга по плечам, директора успокоились, а потом директор Некрасов улыбнулся и пошел через весь класс прямо к дошкольнику Серпокрылову.
    
Директор Некрасов приближался и с каждым шагом улыбался все шире и веселей. Когда Серпокрылову улыбались, он тоже обычно не оставался в долгу. Лицо его, похожее все-таки на заварной чайничек, засияло, заискрилось ответной улыбкой.
    
— А ты откуда взялся, такой маленький? — ласково спросил директор Некрасов.
    
— Я, дяденька, тутошний, — ответил дошкольник, сияя.
    
Он улыбался так широко, что директор Некрасов сумел сосчитать все зубы, которые имелись у дошкольника в резерве.
    
— Семь штук, — сказал директор Некрасов. — Что ж это ты, парень, так обеззубел? Страшно небось к врачу-то ходить, зубы выдирать?
    
— А я, дяденька, к врачу не хожу, — ответил дошкольник, не оробевши ни на секунду. — Я свои зубы сам вынимаю.
    
— Хе-хе, — снисходительно сказал директор Некрасов и подмигнул вдруг всему классу. — А ну-ка вынь для меня зубок. На память.
    
В классе кое-кто слегка засмеялся.
    
— Ну что ж, — солидно ответил дошкольник, — это можно.
    
Тут он вдруг поглядел тоскливо на Менделеева, а потом щелкнул пальцами да и выхватил изо рта у себя зуб.
    
Класс ахнул, а директор Некрасов побледнел.
    
— Берите, берите, — успокаивал его дошкольник, — у меня новые отрастут.
    
Директор Некрасов засуетился, снял для чего-то пыжиковую шапку, снова нахлобучил ее и осторожно принял зуб из рук дошкольника.
    
— Грррыхм, — кашлянул он и сунул зуб в нагрудный карман, из которого торчала золоченая китайская авторучка.
    
— Нет-нет, — сказал дошкольник, — его надо бросить за печку и сказать:
    
     
      
Мышка, мышка!
      
На тебе зуб репяной,
      
А дай мне костяной.
     
    
    
— Ладно, ладно, — сказал директор Некрасов, приходя немного в себя. — Не учи ученого. Знаю что делаю. Ты скажи, парень, как тебя зовут?
    
— Леша.
    
— Так вот, Леша, откуда же это у тебя такие сведения? С чего ты взял, что Наполеон бежит на север?
    
— А куда же? — не растерялся дошкольник.
    
— Не знаю, не знаю, — сказал директор и недоверчиво покачал головой. — Но если он рвется на полюс, чего он тогда делает в деревне Ковылкино? Не знаешь? Не можешь ответить? А я знаю. Потому он и крутится возле деревни, что ему кушать хочется. А сам он себе пропитание добыть не может. Он родился в клетке и вырос в ней, и он просто не добежит до полюса, пропадет. Его разорвут собаки, или подстрелят охотники, или задавит машина, или просто он сам помрет от голода. Так что у Наполеона единственный выход — жить на ферме. А что зуб подарил — так за это спасибо.
   
   
    
     
Последнее убежище Наполеона
    
    
Вот так все и кончилось, все разрешилось. Директор Некрасов поставил дошкольника на место да еще и зуб его унес в нагрудном кармане.
    
Откуда вообще-то взялся этот дошкольник? И что это он берется рассуждать за Наполеона? С чего взял он, что Наполеон рвется на Северный полюс? А зачем он тогда болтался в деревне Ковылкино? Ночь провел у Пальмы, топтался у магазина. Нет, не прав дошкольник, ни капли не прав.
    
— Долой дошкольника! — крикнул Коля Калинин, и все охотно засмеялись. Устали второклассники, и пора было кончать затянувшееся собрание.
    
Кончился последний день четверти. Гуляй, ребята, кончай рассуждать! А после праздников все пойдем на ферму, будем кормить песцов, воспитывать норок и серебристых лис!
    
— Пойдемте, товарищ директор! Пойдемте в баню! Пойдемте, мы вам покажем! — кричали второклассники, собирая портфели.
    
Развеселились ребята. Целый день держались они молодцами и теперь заслужили веселье. И Вера Меринова заслужила. Уж она-то сделала все по справедливости, честно тащила камень на вершину горы.
    
— Леш, — сказала она, подходя к дошкольнику, — а ты пойдешь на ферму?
    
— На ферму? — переспросил дошкольник, не слишком слушая Веру, а только лишь наблюдая за тем, как директора жмут друг другу руки. — Не знаю… Если меня возьмут…
    
— Вот и хорошо! — обрадовалась Вера. — Ты не сердись.
    
Вслед за директорами весь народ повалил на улицу. Все знали, где находится баня старика Карасева, и все хотели показать к ней дорогу.
    
Впереди, рядом с директорами, шагал Коля Калинин и шофер со зверофермы, который нес на вытянутых руках походную клетку. В самом конце отряда шагали Павел Сергеевич, Вера Меринова и дошкольник Серпокрылов.
    
— Эх, брат, — говорил дошкольнику Павел Сергеевич, — не всегда так получается, как хочется.
    
— Это верно, — солидно соглашался дошкольник.
    
— Взять, к примеру, меня, — продолжал Павел Сергеевич. — Всю жизнь мечтал быть художником, а не получилось.
    
— Ну уж нет, — возразил дошкольник. — Вы здорово рисуете. И корову можете, и быка.
    
— Ха-ха, рисую я и правда неплохо, а Репин из меня не получился. Не я написал картину «Иван Грозный убивает своего сына». Мне только баню карасевскую рисовать.
    
Карасевская баня между тем действительно заслуживала рисования. Она так скособочилась, что никакой художник из головы придумать такого не мог.
    
За всю свою долгую жаркую жизнь не видала баня старика Карасева такого скопления народу. Шум, смех, громкие голоса перепугали ее, баня еще сильней скособочилась, а заприметив двух директоров, от страха осела в землю. Нет, баня сегодня была именинница — и одного-то директора сроду не видала она, а тут сразу двое, да еще какие директора — отборные, матерые, крепкие, как белые грибы.
    
— Так вот в какую тюрьму спрятали вы Наполеона! — засмеялся директор Некрасов. — Ну, у нас на ферме ему получше. В такой квартире его крысы загрызут.
    
Смеясь, директор Некрасов распахнул со скрипом щелястую дверь и влез в предбанник, из которого пахло дегтем и березовыми вениками. Директор Губернаторов решил не отставать от своего сотоварища и тоже влез для чего-то в предбанник, проломивши головою низенький потолок.
    
Перевертывая ушата и громыхая листовым ржавым железом, неведомо для чего наваленным в бане, директора потолкались внутри и вылезли наружу.
    
— Черт знает что такое, — растерянно сказал Некрасов и развел руками. — Пусто.
    
    
— Это что за шутки! — грозно сказал Губернаторов, одним взглядом охватив всех второклассников. — Это что за шутки! Где песец?!
    
— Там, там! — зашумели ребята. — Он там, в бане! Он должен быть там!
    
Заволновались второклассники, замахали портфелями, и тридцать три руки схватили за шиворот дошкольника Серпокрылова.
    
— Где песец?
    
— Где Наполеон? — ревели возмущенные второклассники.
    
— Какой еще Наполеон? — отбивался дошкольник. — Не знаю никакого Наполеона!
    
— Говори, где песец? Где Наполеон?!
    
— Сейчас сколько время? — спросил дошкольник, стряхивая с себя чужие руки.
    
— Половина третьего, — сказал Павел Сергеевич.
    
— Ну что ж, — сказал дошкольник, — я думаю, он уже на полюсе.
   
   
    
     
Окружение и погоня
    
    
Верно сказано, что человеческое терпение имеет границы. Оно похоже на яичную скорлупу, внутри которой зреет усталость, отчаяние, гнев.
    
И вот лопнула скорлупа терпения, и страшный цыпленок гнева выскочил на свет и кинулся клевать дошкольника.
    
— Где Наполеон? Куда ты его дел?
    
— Да чего вы пристали? — отвечал дошкольник. — Нет Наполеона! Я его отпустил! На полюс!
    
— Он его отпустил! — кричали второклассники, обманутые нагло и бесповоротно.
    
От грозных криков еще больше съежилась карасевская баня, переползла от греха подальше на новое место.
    
— Товарищи директора! Мы ему доверили! А он отпустил!
    
— Прекратить базар! — рявкнул директор Некрасов, и даже пыжиковая его шапка побледнела от злости. Он выхватил из кармана зуб дошкольника Серпокрылова и растоптал его.
    
Дошкольник отошел немного в сторону, независимо, впрочем, выглядывая из-под офицерской фуражки. Он был готов ко всему. А Вера растерялась — никак не могла понять, что же случилось.
    
Да неужели и вправду Леша отпустил песца? Неужели серьезно толковал он о полюсе и можно ли верить в такую ерунду?
    
Вера поглядела на дошкольника и поняла раз и навсегда, что сомневаться не приходится. По глазам его было видно, что он верил в ерунду и сделал черное дело — отпустил Наполеона.
    
— Это Верка виновата, — сказал Коля Калинин. — Она за него ручалась.
    
— Мы доверились.
    
— А ты, Меринова, — сказал директор Губернаторов, — придешь в школу с родителями.
    
Локтями, портфелями вытолкали второклассники Веру из своих рядов по направлению к дошкольнику, а сами сплотились вокруг директоров.
    
Недолго продержалась Вера на вершине славы. Все делала по справедливости, а все-таки пал на ее голову гнев второго класса, и бывший помощник Коля Калинин вышел на первое место, да еще и обвинял ее во всем. Как быстро, как неожиданно меняется все в жизни!
    
— Окружить деревню! — зычно скомандовал Некрасов.
    
— Закрыть все входы и выходы! — поддержал его директор Губернаторов.
    
Размахивая портфелями, бросились второклассники, как воробьи, врассыпную, помчались выполнять приказ директоров. В мгновение ока деревня Ковылкино была окружена. Из-за каждого кустика, баньки, стожка выглядывали второклассники, и не то что Наполеон Третий — мельчайшая курица не вышла бы из деревни незамеченной.
    
Взявши друг друга под руки, директора посовещались и решили сами взять деревню в кольцо, оглядеть все входы и выходы дозорным взглядом.
    
Директор Некрасов пошел на север, директор Губернаторов на юг, и минут через десять они уже встретились на востоке. Следов Наполеона они не нашли. Наверно, ушел Наполеон по дороге, которая так была перепахана, что на ней и сам слон не оставил бы следов.
    
— Надо расспросить местных жителей, — предложил Некрасов.
    
— Интересная задумка, — поддержал директор Губернаторов.
    
Около магазина директора сразу наткнулись на местного жителя. Это была соседка Нефедова, которая тащила очередной десяток хлебных кирпичей.
    
— Здравствуйте, тетушка, — почтительно сказал Некрасов. — Вы не видали маленькую такую собачонку?
    
— А на кой же мне пес маленькая собачонка?
    
— Погоди, не ругайся, — остановил ее Губернаторов. — Это не простая собачонка, а вроде лисы. Хвост пушистый.
    
— С хвостом видала.
    
— Где?
    
— Да эвон на дороге.
    
— Ну так и есть! — воскликнул директор Некрасов. — Ушел по дороге! Скорей к машине.
    
Директора добежали до школы, повскакивали в «газик», который мгновенно же взревел и помчался вслед за Наполеоном.
    
Ковылкинская дорога бессовестно подкидывала «газик», хватала за колеса, стараясь их оторвать, швыряла в чудовищные бездны — колдобины, вытряхивала из «газика» душу.
    
Гайки с автомобиля сыпались на дорогу, как чешуя с плотвы.
    
Минут через десять они увидели на дороге какое-то низкорослое пятно. Это был зверек неясного цвета, кажется, и вовсе без хвоста.
    
— Наполеон! — закричал директор Некрасов, и в голове его мелькнула ужасная мысль, что хвост чрезвычайному зверю отгрызли дворняжки.
    
Заслышав рев «газика», бесхвостое существо соскочило в кювет и злобно затявкало.
    
    
Это была незабываемая Полтабуретка, которая рассорилась со всей деревней и решила покинуть ее навсегда.
   
   
    
     
Два дерева в чистом поле
    
    
Разбежались второклассники ловить Наполеона, ушли директора. Только Вера и дошкольник Серпокрылов остались у бани.
    
Они стояли поодаль друг от друга, и каждый глядел себе под ноги.
    
На два дерева были сейчас похожи дошкольник и Вера, на два дерева, которые оторвались от родного леса и стоят посреди поля. Вроде бы вместе растут, недалеко друг от друга, а все-таки поодиночке, и каждое само справляется с ветрами и непогодой.
    
Павел Сергеевич хотел вначале бежать вместе с директорами, но, увидев такие деревья, задержался.
    
— Леш, — сказал Павел Сергеевич, подходя к дошкольнику, — объясни все-таки, что случилось? Зачем ты отпустил Наполеона?
    
Дошкольник молчал.
    
— Упорный парень, — вздохнул Павел Сергеевич, — но нам-то с Верой ты можешь сказать. Ведь мы тебе друзья.
    
При слове «друзья» Вера передернула плечами, а дошкольник, увидев такое презрение, совсем одеревенел. Потом вдруг вспомнил что-то, достал из кармана веревку, на которой водили Наполеона, и отдал Вере. Она равнодушно сунула веревку в портфель.
    
И снова два дерева стояли посреди поля, чуть ближе друг к другу, а все-таки совсем чужие и, наверное, разных пород.
    
Павел Сергеевич хотел было сказать им какие-то правильные слова, но слов таких не нашел.
    
— А я, пожалуй, схожу за красками, — задумчиво сказал он, — да баню нарисую. Вы подождите меня, вместе рисовать будем.
    
Павел Сергеевич похлопал дошкольника по плечу, махнул рукой и скрылся за сараями.
    
— А тебе нравится баня? — тихо сказал дошкольник.
    
Вера молчала. Ей даже глядеть не хотелось на человека, который так бессовестно ее подвел, обманул, бросил тень на честное до сих пор имя. Она ушла бы сейчас домой, но почему-то не уходила.
    
Прошло минуты две. Дошкольник вздохнул и тронул Веру за рукав.
    
— Вер, — сказал он.
    
Как противную гусеницу, сбросила Вера дошкольникову руку со своего рукава.
    
— Ну ладно тебе.
    
Вера молчала из последних сил. Наконец она не выдержала, окинула дошкольника ледяным голубым взглядом:
    
— Зачем ты это сделал, Серпокрылов?
    
— Сама знаешь — ему надо на полюс.
    
— Какой полюс?! Ты мне-то зубы не заговаривай.
    
— Я точно знаю.
    
— Что он, сам тебе рассказал?
    
— Я проверил. По компасу.
    
— Ну что ты врешь? Откуда у тебя компас?
    
— Откуда надо, — ответил дошкольник и достал из кармана плоский и круглый предмет, сильно смахивающий на ручные часы. — Отцовский.
    
А ведь это и верно был компас, настоящий компас с красной стрелкой, на кончике которой виднелись остатки фосфора.
    
Дошкольник дернул рычажок, и стрелка подскочила на месте, закрутилась, выискивая север.
    
— Он бежал на север, — сказал дошкольник, — от магазина — до вашего дома — точно на север. От вашего дома к сосне — тоже.
    
— Ну и что?
    
— Значит, Наполеон бежал на север. Тогда я взял да и отпустил его.
    
Вера недоверчиво покачала головой, взяла компас и положила на ладонь — стрелка указала на ковылкинскую одинокую сосну. Там, где-то далеко за сосною, лежал Северный полюс — макушка земли — и над ним полыхало полярное сияние.
    
Вера осторожно шагнула на север. Дошкольник потянулся за ней.
    
Когда Павел Сергеевич вернулся к бане, он не застал здесь ни Веры, ни дошкольника.
    
Учитель раскрыл альбом, хотел начать набросок — и раздумал. И баня показалась ему неприглядной, серым, скучным — небо над нею, и обидно вдруг стало, что ребята его не дождались.
   
   
    
     
Гора с плеч
    
    
Дорога на полюс шла, оказывается, точно через деревню Ковылкино, мимо магазина, школы, силосной ямы, мимо дома старика Карасева. И Вера шла по ней, глядя на стрелку компаса, и удивлялась, что никто не видит этой дороги и не ходит-то ней.
    
Старик Карасев, который сидел на лавочке у калитки, заприметил ребят, хотел достать из кармана очки, но раздумал.
    
Слишком ярко, наверно, сияли колеса вокруг ребят, и старик улыбнулся, залюбовался ими, как будто букетом полевых цветов.
    
— Как думаешь, поймают они Наполеона? — спросила Вера.
    
— Наполеон уже тю-тю, — свистнул дошкольник, — мчится на север!
    
Дошкольник подпрыгнул и бешено задвигал локтями, показывая, с какой именно скоростью мчится Наполеон. Тут он и сам не выдержал, схватил компас, сорвался с места и помчался прямо на полюс.
    
— Постой! — крикнула Вера, но дошкольник уже скрылся за углом.
    
Вера поглядела ему вслед и пошла домой.
    
Разные мысли крутились у нее в голове, и главное — решала она сейчас, что сделала в жизни правильно, а что неправильно.
    
Как только увидела Наполеона — сразу его покормила. Это, конечно, правильно. Потом привязала на веревку. Тоже правильно. Чтоб не убежал. Но если он спешил на полюс, тогда это неправильно. Но ведь она ничего про полюс не знала. Ладно, пускай веревка неправильно. Сажать на веревку всегда неправильно. Но зато в овраге все было правильно, и Вера хорошо сделала, что позвала Павла Сергеевича. Потом Наполеона посадили в клетку. И вот тут уже не поймешь, правильно это или нет. Как государственную собственность его надо было посадить в клетку, но, если он рвался на полюс, его надо было отпустить. И тут Вера сплоховала. Но зато исправилась — решила спрятать Наполеона. В общем, кое-что сделала она правильно, кое-что неправильно.
    
Были в жизни ошибки, были удачи. «Но зато теперь, — думала Вера, — теперь я за него не отвечаю».
    
И Вера вдруг почувствовала, что с плеч ее свалилась гора. Все! Больше она за песца не отвечает.
    
Оказывается, целый день Вера таскала гору на плечах, а даже и не заметила. Нелегкий выпал для нее денек: не только камень тащила она в гору, а еще и другую гору держала на плечах.
    
Вера распахнула калитку и тут почувствовала, что здорово проголодалась. Долго тянулось классное собрание, наверное, обед уж в печке остыл. Ну ладно, главное — гора свалилась с плеч.
    
Больше Вера ни за что не отвечает. Только за себя. Как это все-таки хорошо и легко — ни за что, ни за кого не отвечать. А обед можно разогреть на плитке.
    
Услыхав стук калитки, из конуры вылезла Пальма, ласково заворчала. Вера наклонилась погладить ее и вздрогнула.
    
Утомленно потягиваясь, из конуры вышел недопесок Наполеон Третий с мотоциклетной перчаткой в зубах.
   
   
    
     
Гора залезает обратно
    
    
Когда камень срывается с горы, а потом его тащат обратно — это еще куда ни шло. Но когда гора валится с плеч и вдруг опять залезает на плечи — это уже никуда не годится. Это может человека подкосить.
    
Царственное появление Наполеона буквально сшибло Веру с ног. Она уронила портфель, пала на крыльцо. Ужасную усталость почувствовала Вера, и гора, хихикая, залезла на плечи второклассницы, навалилась так, что заболели лопатки.
    
Гордый, независимый стоял Наполеон у входа в конуру. Как мантия, стелился по земле его императорский хвост, и, как символ власти, держал он в зубах мотоциклетную перчатку.
    
    
Редкая выпала доля этой мотоциклетной перчатке. Пропахшая бензином, раньше она только и знала, что хвататься за рогульки мотоцикла, накачивать шины, и каждую минуту чувствовала, что зависит от руки, на которую надета.
    
Удивительная судьба свела ее с Наполеоном — закружилась перчатка в вихре событий, попала в переплеты, какие не снились варежкам и рукавицам.
    
Но, наверно, страсть к приключениям заложена была в перчатке с детства, и хоть потрепали ее, покусали — она прожила яркую жизнь и, если б пришлось начать сначала, снова пошла бы тем же путем.
    
Редко, очень редко рождаются на земле перчатки, у которых есть в жизни своя собственная, верная, постоянная линия. О мотоциклетная!
    
Наполеон на Веру внимания не обратил, снова направился в конуру, легким кивком головы пригласив туда и Пальму.
    
Нет, жизненные передряги никак не повлияли на его характер — все те же благородные манеры, та же глубокая внутренняя культура чувствовались в нем. А шуба Наполеона выглядела теперь чистой, ухоженной. Видно, Пальма постаралась, выбила из нее пыль да грязь, помыла недопеска, причесала. Белей сахарина блестела полоска на его носу черного бархата.
    
«Опять он здесь, — растерянно думала Вера. — Опять!»
    
Гора наваливалась на плечи, давила, тянула на дно, погружала в болото размышлений.
    
Как только вылез Наполеон из конуры, Вера сразу поняла, что теперь ей некуда деться, что судьба Наполеона только лишь в ее руках и нужно немедленно, сию минуту решать, что с ним делать.
    
«Серпокрылыч», — подумала Вера и хотела уж бежать за дошкольником, но остановилась.
    
Она ясно представила себе, что скажет дошкольник. У него была своя верная линия, которая вела прямо на Северный полюс.
    
Надо было самой решать, что делать: хватать Наполеона или отпустить на полюс.
    
«Надо отпустить, — думала Вера. — Пусть живет на полюсе. У него будут детки. А как блестит полоска на носу! Отпущу. Пусть бежит на полюс».
    
На минутку стало легче.
    
«От него разведутся самые красивые песцы. Только не в клетке, а на воле».
    
Вера улыбнулась, успокоилась, только какая-то маленькая трещинка мешала успокоиться окончательно.
    
«Постой, — подумала Вера. — А ведь я его не держу. Если он бежит на полюс — зачем в конуру забился?»
    
У Веры закружилась голова, от волнения так заколотилось сердце, что Наполеон даже выглянул из конуры: что это, дескать, колотится?
    
Он пристально глядел на Веру, будто соображал, что ж она за человек — хороший или плохой, почему так странно смотрит и что собирается сделать.
    
А ты что делаешь здесь, свободный зверь? Зачем забрался в собачью конуру? Беги, если хочешь бежать, живи в клетке, если устал. Видно, не нужен тебе Северный полюс, тебя манит теплая конура, вчерашние щи. Если так, то Вера Меринова ничем не может помочь. Наполеон Третий — государственная собственность и пусть тогда возвращается на ферму. В конуре, быть может, лучше, чем в клетке, но такой уж большой разницы в этом нет.
    
— Ладно, — сказала Вера. — Подожду еще пять минут. Если уйдет — пусть уходит.
    
Она подождала пять минут, а потом расстегнула портфель и вынула из него веревку.
   
   
    
     
Друзья звероводства
    
    
«Надо мне тоже завести пыжиковую шапку, — думал директор Губернаторов. — Это настоящий директорский головной убор. И солидно, и красиво».
    
«Газик» возвращался в деревню, безрассудно подпрыгивая на ковылкинской дороге. Директора рядышком сидели на заднем сиденье и туго толкались плечами над самыми заковыристыми колдобинами.
    
Директору Губернаторову очень хотелось примерить шапку, но он не решался попросить.
    
— А то бывают еще шапки из ондатры, — сказал директор Некрасов, будто угадавши мысли своего спутника, — но самые лучшие — из песца.
    
— Лично мне нравится пыжик, — мягко подчеркнул директор Губернаторов.
    
— Нет, серьезно? — воскликнул Некрасов. — Мне тоже!
    
Директора улыбнулись друг другу, радуясь такому чудесному совпадению.
    
Кстати сказать, директор Некрасов давно уже замечал, что директору Губернаторову чего-то не хватает, и только сейчас понял чего. У директора Губернаторова не было пыжиковой шапки. А что такое директор без пыжиковой шапки? Это все равно что генерал без погон и лампасов. Директору Некрасову стало на миг неловко, что у него есть такая шапка, а у спутника нету. Но в то же время он чувствовал и некоторую гордость, понимая, что такие шапки бывают только у важных директоров.
    
У ковылкинского оврага «газик» остановился. В кустах бузины директора заметили фигуру с удивительной сосновою головой. Это был Коля Калинин, несущий дозорную службу. Для пущей маскировки он натыкал себе за шиворот сосновых веток и, как белочка, выглядывал теперь из них.
    
— Разрешите доложить! — по-солдатски рявкнул Коля Калинин.