1 2 3 4 5 
–  Останьтесь, – настаивал Фикс, – дело касается вашего господина!    

Паспарту  при этих словах внимательно посмотрел на своего собеседника.    

Выражение  лица Фикса показалось ему странным. Он снова сел.    

– Что ж  вы хотите мне сообщить? – спросил он.    

Фикс  понизил голос и, взяв за локоть своего собеседника, сказал:    

– Вы  догадались, кто я такой?    

– Ещё  бы! – ухмыльнулся Паспарту.    

– Тогда  я вам признаюсь во всём…    

–  Теперь, когда я и так всё знаю, приятель! Вот уж совсем неумно! Ну ладно,  валяйте. Но сначала позвольте мне сказать, что ваши джентльмены напрасно  потратились.    

–  Напрасно?! – спросил Фикс. – Вам легко говорить. Сразу видно, что вы не знаете,  какая сумма…    

– Очень  хорошо знаю! – ответил Паспарту. – Двадцать тысяч фунтов.    

–  Пятьдесят пять тысяч фунтов! – поправил Фикс, сжимая руку француза.    

– Как! –  воскликнул Паспарту. – Мистер Фогг рискнул!… Пятьдесят пять тысяч фунтов!… Ну,  тогда ещё больше оснований не терять ни минуты, – добавил он, вновь поднимаясь  из-за стола.    

–  Пятьдесят пять тысяч фунтов, – повторил Фикс, насильно усаживая Паспарту на  место и приказав принести ещё бутылку бренди. – В случае успеха я получу премию  в две тысячи фунтов. Хотите пятьсот фунтов при условии, что вы мне поможете?    

– Помогу  вам? – воскликнул Паспарту, вытаращив глаза от изумления.    

– Да,  поможете мне на несколько дней задержать господина Фогга в Гонконге!    

– Это  ещё что такое?! Что за вздор вы городите! – вскричал Паспарту. – Мало того что  ваши джентльмены следят за моим господином, сомневаются в его порядочности, они  ещё вздумали чинить ему препятствия! Мне просто стыдно за них!    

– Как?  Что вы этим хотите сказать? – спросил Фикс.    

– Я хочу  сказать, что это просто неприлично. Это всё равно, что обобрать мистера Фогга и  вынуть у него деньги из кармана.    

– Именно  к этому мы и стремимся!    

– Так  это же западня! – воскликнул Паспарту, возбуждённый действием бренди, ибо Фикс  всё время наполнял его стакан и честный малый пил, не переставая. – Настоящая  западня! А ещё называются коллеги! Джентльмены!    

Фикс  ничего не понимал.    

–  Коллеги! – продолжал кричать Паспарту. – Члены Реформ-клуба! Знайте же, мистер  Фикс, мой господин – честный человек, и раз уж он заключает пари, то выполняет  его по всем правилам.    

– За  кого вы меня принимаете? – спросил Фикс, пристально вглядываясь в Паспарту.    

– Чёрт  возьми! Конечно, за агента членов Реформ-клуба, которому поручено проверять  маршрут моего господина, что в высшей степени унизительно! Вот почему, хотя я  уже давно вас разгадал, я, разумеется, ничего не сказал мистеру Фоггу!    

– Он  ничего не знает?… – живо спросил Фикс.    

–  Ничего, – ответил Паспарту, ещё раз осушая свои стакан.    

Сыщик  провёл рукой по лбу. Он не решался продолжать разговор. Что ему надлежало  предпринять? Заблуждение Паспарту казалось искренним, но это ещё более  затрудняло выполнение плана агента. Было очевидно, что француз говорил  совершенно чистосердечно и отнюдь не был соучастником своего господина, а ведь  этого соучастия Фикс и боялся больше всего.    

«Ну что  ж, – подумал сыщик, – раз он не соучастник, он мне поможет».    

И сыщик  вторично решился. Впрочем, у него больше не было времени ждать. Любой ценой  надо было задержать Фогга в Гонконге.    

–  Слушайте! – быстро заговорил Фикс. – Слушайте меня хорошенько. Я вовсе не тот,  за кого вы меня принимаете. Я не агент членов Реформ-клуба.    

– Вот  как! – протянул Паспарту, насмешливо глядя на него.    

– Я –  полицейский инспектор, у меня поручение от столичной полиции…    

– Вы…  полицейский инспектор?    

– Да, и  я это вам сейчас докажу, – продолжал Фикс. – Вот мои полномочия.    

Полицейский  агент вытащил из бумажника свои документы и показал своему собеседнику полномочия,  подписанные начальником лондонской полиции. Опешивший Паспарту, лишившись дара  речи, смотрел на Фикса.    

– Пари  мистера Фогга, – продолжал Фикс, – лишь предлог, с помощью которого он надул и  вас и своих коллег по Реформ-клубу, ибо он был заинтересован в том, чтобы  обеспечить себе ваше невольное соучастие.    

– Но в  чём? – воскликнул Паспарту.    

–  Слушайте. Двадцать девятого сентября в Английском банке была совершена кража  пятидесяти пяти тысяч фунтов стерлингов человеком, приметы которого  установлены. Так вот, смотрите, они точь-в-точь соответствуют наружности Фогга.    

– Ну вот  ещё! – закричал Паспарту, ударяя своим могучим кулаком по столу. – Мой господин  – самый честный человек на свете!    

– А  почём вы знаете? – возразил Фикс. – Он ведь вам вовсе незнаком! Поступили вы к  нему в день отъезда, а выехал он поспешно, воспользовавшись нелепым предлогом,  даже без вещей, захватив с собою лишь большую сумму денег. И вы осмеливаетесь  после этого утверждать, что он – честный человек!    

– Да!  Да! – машинально повторял бедный малый.    

– Вы что  ж, хотите быть арестованным, как его соучастник?    

Паспарту  схватился за голову. Он был неузнаваем. Он не смел взглянуть на полицейского  инспектора. Филеас Фогг – вор! Он, спаситель Ауды, смелый и великодушный  человек! А между тем какие жестокие улики выдвинуты против него! Паспарту  постарался отбросить все подозрения, возникшие в его мозгу. Нет, он но хотел  верить в виновность своего господина!    

– В  конце концов чего вы от меня хотите? – спросил он сыщика, страшным усилием воли  овладев собою.    

– Вот  чего, – ответил сыщик. – Я проследил господина Фогга до Гонконга, но этого  мало: до сих пор не получен приказ об его аресте, который я затребовал из  Лондона. Вы должны помочь мне задержать его в Гонконге…    

– Я!  Чтобы я…    

– А я  поделюсь с вами премией в две тысячи фунтов стерлингов, обещанной Английским банком.    

– Никогда!  – ответил Паспарту, который попытался подняться и снова упал на стул, чувствуя,  что и силы и разум изменяют ему. – Мистер Фикс, – произнёс он заикаясь, – если  даже всё, что вы мне говорили, правда… если даже мой господин тот самый вор,  которого вы разыскиваете… хотя я отвергаю это… я был… я у него на службе… и я  видел, что он добр и великодушен… Предать его!… никогда… ни за какие блага  мира. Я не из такого теста сделан!    

– Вы  отказываетесь?    

–  Отказываюсь.    

– Будем  считать, что я ничего не говорил, – сказал Фикс, – а теперь выпьем.    

– Да,  выпьем!    

Паспарту  чувствовал, что пьянеет всё больше и больше. Фикс, понимая, что надо любой  ценой разлучить слугу и господина, решил его доконать. На столе лежало  несколько трубок, набитых опиумом. Одну из них Фикс взял и сунул в руку  Паспарту, тот поднёс её к губам, зажёг и сделал несколько затяжек; голова его  отяжелела под действием яда и склонилась на стол.    

    

–  Наконец-то! – сказал Фикс, глядя на неподвижного Паспарту. – Наш господин Фогг  не будет предупреждён вовремя об отходе «Карнатика», а если он всё же уедет, то  по крайней мере без этого проклятого француза!    

И он  вышел из таверны, заплатив по счёту.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,    

     

     в которой Фикс  входит в непосредственные отношения с Филеасом Фоггом    

     

Во время  вышеописанной сцены, которая могла иметь столь серьёзные последствия для судьбы  мистера Фогга, этот джентльмен сопровождал миссис Ауду в прогулке по английским  кварталам города. С тех пор как миссис Ауда приняла его предложение проводить  её до Европы, ему приходилось заботиться обо всех мелочах, необходимых для  столь далёкого путешествия. Когда англичанин его склада совершает кругосветное  путешествие с одним лишь саквояжем в руках, это ещё куда ни шло! Но женщина,  конечно, не способна проделать столь долгий путь в таких условиях. Поэтому  возникла необходимость приобрести ей одежду и всё нужное для путешествия.  Мистер Фогг выполнил эту обязанность с присущим ему спокойствием и на все извинения  и протесты смущённой такой любезностью молодой вдовы неизменно отвечал:    

– Это в  интересах моего путешествия, это входит в мою программу.    

Сделав  покупки, мистер Фогг и молодая женщина вернулись в гостиницу и пообедали за  роскошно сервированным столом. Затем немного уставшая миссис Ауда поднялась к  себе в комнату, пожав на английский манер руку своему невозмутимому спасителю.    

А  почтенный джентльмен на весь вечер погрузился в чтение «Таймса» и «Иллюстрейтед  Лондон ньюс».    

Будь он  человеком, способным чему-нибудь удивляться, его, наверное, изумило бы отсутствие  Паспарту, который не появился к часу, положенному для отхода ко сну. Но, зная,  что пакетбот на Иокогаму покидает Гонконг лишь на следующий день утром, мистер  Фогг не придал этому большого значения. Утром на его звонок Паспарту тоже не  явился.    

Что  подумал почтенный джентльмен, узнав, что его слуга вообще не вернулся в  гостиницу, этого никто не может сказать. Мистер Фогг ограничился тем, что взял  свой саквояж, послал предупредить миссис Ауду и приказал нанять паланкин.    

Было ещё  только восемь часов. Полный прилив, которым должен был воспользоваться «Карнатик»,  чтобы выйти в открытое море, ожидался в половине десятого.    

Паланкин  прибыл к дверям гостиницы, мистер Фогг и миссис Ауда заняли места в этом  комфортабельном экипаже; багаж следовал за ними в тележке.    

Через  полчаса наши путешественники были уже на пристани, и там мистер Фогг узнал, что  «Карнатик» отплыл накануне.    

Мистер  Фогг, который рассчитывал найти одновременно и пакетбот и своего слугу, не  нашёл ни того, ни другого. На его лице не промелькнуло и тени досады, а в ответ  на тревожный взгляд миссис Ауды он только произнёс:    

–  Сударыня, это простая случайность, не больше.    

В эту  минуту к ним приблизился какой-то человек, внимательно наблюдавший за ними издалека.  То был полицейский инспектор Фикс. Он поклонился и сказал:    

–  Сударь, вы, верно, как и я, один из пассажиров, прибывших вчера на «Рангуне»?    

– Да, –  холодно ответил мистер Фогг. – Но я не имею чести…    

–  Извините меня, я рассчитывал найти здесь вашего слугу.    

– А вы  знаете, где он? – живо спросила молодая женщина.    

– Как!  Разве он не с вами? – с притворным удивлением сказал Фикс.    

– Нет, –  ответила миссис Ауда. – Он не появлялся со вчерашнего дня. Не уехал ли он без  нас на «Карнатике»?    

– Без  вас, сударыня?.. – протянул агент. – Но простите за нескромный вопрос: вы,  стало быть, рассчитывали отплыть на этом пакетботе?    

– Да,  сударь.    

– Я  тоже, сударыня, и теперь я в полном отчаянии. «Карнатик» закончил ремонт раньше  времени и покинул Гонконг двенадцать часов тому назад, не предупредив никого из  пассажиров. И теперь придётся ждать восемь дней до следующего парохода!    

Говоря  «восемь дней», Фикс чувствовал, как его сердце колотится от радости. Восемь  дней! Фогг задержан на восемь дней в Гонконге! За это время придёт ордер на его  арест. Наконец-то судьба улыбнулась представителю закона.    

Его  словно обухом ударили по голове, когда он услышал, как Филеас Фогг спокойно произнёс:    

– Но  ведь в Гонконге должны быть, мне кажется, и другие корабли помимо «Карнатика».    

И мистер  Фогг, предложив руку миссис Ауде, отправился к докам в поисках отплывающего  судна.    

Ошеломлённый  Фикс следовал за ним. Можно было подумать, что какая-то нить привязывала его к  этому человеку.    

Но, как  видно, судьба окончательно изменила тому, кому так исправно дотоле служила.  Филеас Фогг в продолжение трех часов исходил гавань вдоль и поперёк; он решил,  если понадобится, зафрахтовать специальное судно до Иокогамы, но видел лишь  суда, которые стояли под погрузкой или выгрузкой и, следовательно, не могли  сняться с якоря. В сердце Фикса оживала надежда.    

Однако  мистер Фогг не падал духом. Он продолжал свои поиски, готовый добраться даже до  Макао, как вдруг его остановил во внешней гавани какой-то моряк.    

– Ваша  милость ищет корабль? – сказал он, снимая шляпу.    

– У вас  есть готовый к отплытию корабль? – спросил мистер Фогг.    

– Да.  Лоцманское судно номер сорок три, лучшее во всей флотилии.    

–  Хороший ход?    

– От  восьми до девяти миль. Желаете взглянуть на него!    

– Да.    

– Ваша  милость останется довольна. Ведь дело идёт о морской прогулке?    

– Нет. О  путешествии.    

– О путешествии?    

–  Возьмётесь вы доставить меня в Иокогаму?    

При этих  словах моряк вытаращил глаза и замахал руками.    

– Ваша  милость изволит смеяться?    

– Нет! Я  опоздал к отплытию «Карнатика», а мне необходимо не позднее четырнадцатого быть  в Иокогаме, чтобы застать пароход на Сан-Франциско.    

– Очень  сожалею, но это невозможно.    

– Я вам  предлагаю сто фунтов в день и премию в двести фунтов, если вы доставите меня  вовремя.    

– Это  серьёзно? – спросил лоцман.    

–  Совершенно серьёзно, – ответил мистер Фогг.    

Лоцман  отошёл в сторону. Он смотрел на море, очевидно борясь между желанием заработать  такую громадную сумму и боязнью пуститься в столь далёкий путь. Фикс смертельно  волновался.    

В это  время мистер Фогг, обернувшись к миссис Ауде, спросил:    

– Вам не  будет страшно, сударыня?    

– С  вами, мистер Фогг, нет! – ответила молодая женщина.    

Лоцман  вновь подошёл к нашему джентльмену, вертя шапку в руках.    

– Ну,  как, лоцман? – спросил мистер Фогг.    

– Так  вот, ваша милость, – ответил лоцман, – я не могу рисковать ни моими людьми, ни  собою, ни вами, пускаясь в такое длинное путешествие в это время года на судне  водоизмещением всего в двадцать тонн. К тому же мы всё равно не попадём в срок,  так как от Гонконга до Иокогамы тысяча шестьсот пятьдесят миль.    

– Всего  тысяча шестьсот.    

– Ну,  это одно и то же.    

Фикс  глубоко перевёл дух.    

– Но, –  продолжал лоцман, – быть может, есть средство уладить это дело иным путём.    

У Фикса  перехватило дыхание.    

– Каким?  – спросил Филеас Фогг.    

–  Отправившись к южным берегам Японии – в Нагасаки; расстояние до этого порта – тысяча  сто миль. Или даже ещё лучше – в Шанхай, расположенный в восьмистах милях от  Гонконга. В этом случае мы не будем слишком сильно удаляться от китайских  берегов, что для нас весьма выгодно, тем более что морские течения направлены  здесь на север.    

– Лоцман,  – сказал Филеас Фогг, – я должен сесть на американский пароход в Иокогаме, а не  в Шанхае и не в Нагасаки.    

– Почему  это? – спросил лоцман. – Ведь пакетбот, следующий в Сан-Франциско, отправляется  именно из Шанхая, а в Иокогаме и Нагасаки он делает лишь остановки.    

– Вы  уверены в своих словах?    

– Вполне  уверен.    

– Когда  пакетбот отходит из Шанхая?    

–  Одиннадцатого в семь вечера. Так что в нашем распоряжении четверо суток.  Четверо суток – это девяносто шесть часов. При средней скорости в восемь миль в  час, если мы будем обеспечены всем необходимым, если продержится юго-восточный  ветер и если море будет спокойно, мы сможем покрыть за это время восемьсот  миль, отделяющих нас от Шанхая.    

– А  когда вы можете отплыть?    

– Через  час. Нужно успеть запастись продовольствием и сняться с якоря.    

– Вопрос  решён… Вы владелец судна?    

– Да. Я –  Джон Бэнсби, владелец «Танкадеры».    

– Хотите  задаток?    

– Если  это не затруднит вашу милость.    

– Вот  двести фунтов в счёт платы… Сударь, – продолжал Фогг, поворачиваясь к Фиксу, –  если вы желаете воспользоваться…    

–  Сударь, – не колеблясь, ответил Фикс, – я сам хотел просить вас об этом  одолжении.    

–  Хорошо. Через полчаса мы будем на борту.    

– Но как  же быть с нашим бедным Паспарту? – спросила миссис Ауда, которую очень беспокоило  исчезновение француза.    

– Я  сделаю для него всё, что можно, – ответил Филеас Фогг.    

Расстроенный,  взволнованный и взбешённый Фикс поднялся на лоцманское судно, а мистер Фогг и  его спутница направились в полицейское управление. Там Филеас Фогг указал приметы  Паспарту и оставил достаточную сумму для его отправки домой. Те же формальности  были выполнены у французского консула, и затем паланкин после краткой остановки  у гостиницы, где был взят багаж, доставил путешественников в гавань.    

Пробило  три часа. Лоцманское судно № 43 было готово к отплытию: экипаж находился на борту,  припасы были погружены.    

    

«Танкадера»  была очаровательная маленькая шхуна водоизмещением в двадцать тонн, стройная,  узкая, с острым носом. Она походила на гоночную яхту. Начищенные медные части  её блестели, железные были никелированы, палуба сверкала белизной слоновой  кости; всё указывало на то, что судовладелец Джон Бэнсби содержал своё судно в  прекрасном состоянии. Обе мачты шхуны несколько отклонялись назад. Шхуна несла  кливера, фок, грот, бизань, а также марсели, при попутном ветре она могла  поднять и добавочные паруса. При хорошем ветре шхуна развивала большую скорость  и уже выиграла несколько призов на состязаниях лоцманских судов.    

Экипаж  «Танкадеры» состоял из её хозяина Джона Бэнсби и четырех матросов. Все они были  смелыми моряками, которые в любую погоду отваживались пускаться на поиски  кораблей и прекрасно знали море. Сам Джон Бэнсби, человек лет сорока пяти,  чёрный от загара, сильный, с живым взглядом и энергичным лицом, очень уверенный  в себе и отлично знавший своё дело, был способен вселить уверенность даже в  самого робкого человека.    

Филеас  Фогг и миссис Ауда поднялись на борт шхуны. Фикс был уже там. Через люк в  задней части судна путешественники спустились в квадратную каюту с нишами в  стенах для коек. Посреди под яркой лампой стоял стол. В каюте было тесно, но  чисто.    

–  Сожалею, что не могу предложить вам ничего лучшего, – сказал мистер Фогг Фиксу,  который молча поклонился.    

Сыщик  испытывал некоторое унижение, чувствуя себя обязанным этому господину Фоггу.    

«Бесспорно,  – думал он, – этот мошенник весьма учтив, но всё же он мошенник!»    

В три  часа десять минут на шхуне подняли паруса и на гафеле зареял британский флаг.  Пассажиры находились на палубе. Мистер Фогг и миссис Ауда бросили последний  взгляд на набережную в надежде, не покажется ли там Паспарту.    

Фикс  испытывал некоторые опасения, так как случай мог привести сюда несчастного малого,  с которым он так недостойно поступил, и неизбежное объяснение окончилось бы не  в пользу сыщика. Но француз не показывался: несомненно, он находился ещё под  влиянием одуряющего наркотика.    

Наконец,  Джон Бэнсби вывел судно в открытое море, ветер наполнил все паруса, и «Танкадера»  устремилась вперёд, подпрыгивая на волнах.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,    

     

     в которой владелец  «Танкадеры» рискует потерять премию в двести фунтов    

     

Переезд  в восемьсот миль в такое время года на судне водоизмещением в двадцать тонн был  рискованным делом. Китайские моря очень неспокойны, и на них бывают ужасные  бури, особенно в дни равноденствий, – а дело происходило ещё в начале ноября.    

Конечно,  лоцману, при том огромном вознаграждении, которое он получал за каждый день пути,  было выгоднее доставить своих пассажиров до самой Иокогамы. Но подобное  путешествие было бы безрассудством, и уже сама попытка добраться до Шанхая  являлась крайне смелым, чтобы не сказать дерзким, предприятием. Однако Джон  Бэнсби твёрдо и, пожалуй, не без оснований надеялся на «Танкадеру», которая,  как чайка, покачивалась на волнах.    

В  последние часы первого дня пути «Танкадера» плыла вдоль извилистых берегов  Гонконга и при попутном ветре развивала большую скорость, превосходно держась  на волнах.    

– Мне  нет нужды, лоцман, рекомендовать вам максимальную быстроту, – сказал Филеас  Фогг, когда шхуна вышла в открытое море.    

–  Положитесь на меня, ваша милость, – ответил Джон Бэнсби. – Мы поставили все  паруса, какие ветер позволяет нести. Топсели не прибавят ничего, они могут  только помешать ходу судна.    

    

– Это  ваше дело, лоцман, а не моё. Я полагаюсь на вас.    

Филеас  Фогг, широко расставив ноги и выпрямив корпус, стоял крепко, как моряк, и  невозмутимо смотрел на бурное море. Молодая женщина, сидевшая на корме,  чувствовала себя взволнованной, глядя на потемневший в сумерках океан, с  которым боролось хрупкое судно. Над её головой развевались белые паруса,  уносившие шхуну вперёд, словно широкие крылья. Шхуна, подхваченная ветром,  казалось, летела по воздуху.    

Спустилась  ночь. Луна вступила в первую четверть, и её слабый свет вскоре должен был погаснуть  на туманном горизонте. Тучи, шедшие с востока, уже заволокли часть небосклона.    

Лоцман  засветил сигнальные огни – необходимая предосторожность в этих морях, у берегов  которых плавает столько судов. Столкновения судов здесь не редкость, а при той  скорости, какую развивала шхуна, она разбилась бы при первом ударе.    

Фикс  размышлял, стоя на носу судна. Он держался в стороне, зная, что Фогг по натуре  неразговорчив. К тому же ему было неприятно беседовать с человеком, чьими  услугами он пользовался. Он думал о будущем. Он был уверен, что Фогг не  остановится в Иокогаме, а немедленно сядет на пакетбот, идущий в Сан-Франциско,  чтобы достигнуть Америки, широкие просторы которой обещали ему безопасность и  безнаказанность. План Филеаса Фогга представлялся Фиксу необычайно простым.    

Вместо  того чтобы из Англии отплыть непосредственно в Соединённые Штаты, как это  сделал бы обыкновенный мошенник, этот Фогг проделал огромный крюк и пересёк три  четверти земного шара только для того, чтобы вернее достигнуть американского  континента и, сбив со следов полицию, спокойно проживать деньги, похищенные в  банке. Но что будет делать он, Фикс, на территории Соединённых Штатов? Оставит  ли он в покое этого человека? Нет, тысячу раз нет! До тех пор, пока не будет  вынесено постановление о выдаче вора, он не отстанет от него ни на шаг. Это его  долг, и он выполнит его до конца. Во всяком случае, ему на помощь пришло  счастливое обстоятельство: около Фогга нет больше Паспарту, а после тех  признаний, которые сделал ему Фикс, было очень важно, чтобы слуга и господин  никогда больше не встретились.    

Филеас  Фогг тоже думал о своём слуге, о его таинственном исчезновении. Перебрав все  возможности, он пришёл к заключению, что бедный малый вследствие какого-то  недоразумения в последнюю минуту, видимо, сел на «Карнатик». Такого же мнения  держалась и миссис Ауда, глубоко сожалевшая об этом честном слуге, которому она  была так обязана. Можно было надеяться встретить Паспарту в Иокогаме, и, если  «Карнатик» доставил его туда, это будет нетрудно узнать.    

К десяти  часам вечера ветер посвежел. Может быть, осторожнее было бы взять один риф, но  лоцман, внимательно посмотрев на небо, решил оставить паруса так, как есть.  Впрочем, «Танкадера», обладавшая большой осадкой, сохраняла устойчивость, идя  под развёрнутыми парусами, которые к тому же нетрудно было быстро убрать, если  бы разыгралась буря.    

В  полночь Филеас Фогг и миссис Ауда спустились в каюту. Фикс уже был там и лежал  на одной из коек. Лоцман и матросы всю ночь оставались на палубе.    

Наутро,  8 ноября, к восходу солнца шхуна уже прошла больше ста миль. Лаг, который часто  опускали в море, показывал среднюю скорость от восьми до девяти миль в час. На  «Танкадере» поставили все паруса, и при ровном боковом ветре она давала  максимум скорости. Если ветер не изменит своего направления, судну будет  обеспечена удача.    

В  течение всего дня «Танкадера» сколько-нибудь значительно не отклонялась от  берега и течения благоприятствовали её курсу. Она плыла милях в пяти от земли,  остававшейся у неё по левому борту, и временами, когда рассеивался туман, были  видны неровные очертания берега. Ветер дул с суши, и поэтому море было не так  бурно: счастливое обстоятельство для шхуны, ибо суда малого тоннажа больше  всего страдают от волн, которые уменьшают скорость, или, как говорят моряки,  «убивают» её.    

К  полудню ветер немного ослабел и подул с юго-востока. Лоцман приказал поставить  топсель, но часа через два принуждён был убрать его, так как ветер вновь  усилился.    

Мистер  Фогг и его молодая спутница, к великому счастью, оказались нечувствительными к  морской болезни и с аппетитом ели консервы и корабельные сухари. Фикс был  приглашён разделить с ними трапезу и, к крайней своей досаде, должен был  принять это предложение, ибо хорошо знал, что желудок, как и корабль,  необходимо загружать балластом. Путешествовать на средства этого человека и  вдобавок питаться за его счёт он находил не совсем порядочным; но тем не менее  он поел, правда немного.    

По  окончании завтрака Фикс почувствовал себя обязанным отвести мистера Фогга в  сторону и сказать:    

–  Сударь…    

Это  слово жгло ему губы, он сдерживал себя, чтобы не схватить этого «сударя» за шиворот!    

–  Сударь, – продолжал он, – вы были столь любезны, что предложили мне место на  этом судне. Хотя мои средства не позволяют мне жить так широко, как вы, я всё  же хотел бы заплатить свою долю…    

– Не  будем говорить об этом, сударь, – ответил мистер Фогг.    

– Но я  хотел бы…    

– Нет,  сударь, – повторил Фогг тоном, не допускавшим возражений. – Это входит в общие  расходы!    

Фикс  поклонился и замолк. Затем он отправился на нос шхуны и за весь день не сказал  больше ни слова.    

Судно  быстро мчалось вперёд. Джон Бэнсби надеялся на успех. Несколько раз он повторял  мистеру Фоггу, что к назначенному сроку они будут в Шанхае. Мистер Фогг кратко  отвечал, что он на это и рассчитывает. Впрочем, весь экипаж маленькой шхуны был  преисполнен рвения. Премия воодушевляла этих смелых людей. И поэтому – ни одной  снасти, не натянутой до предела! Ни одного плохо поставленного паруса! Ни  одного резкого поворота, в котором можно было бы обвинить рулевого! Все манёвры  производились с такой тщательностью, словно шхуна участвовала в гонках Королевского  яхт-клуба.    

К вечеру  лоцман определил по лагу, что от Гонконга шхуна прошла двести двадцать миль, и  Филеас Фогг мог надеяться, что по прибытии в Иокогаму ему не придётся  записывать в свой маршрут ни минуты опоздания. Таким образом, серьёзная  неудача, постигшая его впервые после отъезда из Лондона, не должна была,  видимо, нанести никакого ущерба его планам.    

Под утро  «Танкадера» прошла пролив Фо-Кьен, отделяющий большой остров Формозу от  китайского берега, и пересекла тропик Рака. Море в этом проливе очень опасно:  оно полно водоворотов, образуемых встречными течениями. Шхуну сильно качало.  Короткие волны пересекали ей путь. На палубе было трудно стоять.    

С  наступлением дня ветер ещё больше усилился. На небе появились предвестники шторма.  К тому же барометр предсказывал скорую перемену погоды; его суточный ход был  неправильный, и ртуть капризно колебалась в трубке. На юго-востоке море  вздымалось длинными волнами, от которых «пахло бурей». Накануне солнце зашло в  красном тумане, висевшем над фосфоресцирующими волнами океана.    

Лоцман  долго рассматривал мрачное небо и бормотал сквозь зубы что-то неразборчивое. Оказавшись  рядом со своим пассажиром, он негромко спросил:    

– Вашей  милости можно говорить всё?    

– Всё, –  ответил Филеас Фогг.    

– Нас ожидает  шторм.    

– Откуда  он идёт: с севера или с юга? – спокойно спросил мистер Фогг.    

– С юга.  Смотрите, какой собирается тайфун!    

– Ну,  так что ж! Тайфун с юга нам по пути, – ответил мистер Фогг.    

– Если  вы так на это смотрите, мне нечего больше сказать, – заметил лоцман.    

Предчувствия  не обманули Джона Бэнсби. В более раннее время года тайфун, по выражению одного  известного метеоролога, пронёсся бы всего лишь светящимся водопадом электрических  разрядов, но в дни осеннего равноденствия можно было опасаться жестокой бури.    

Лоцман  заранее принял необходимые меры предосторожности. Он приказал убрать все паруса  и спустить реи на палубу. Стеньги были также опущены. Люки наглухо задраили,  чтобы ни одна капля воды не могла проникнуть в трюм судна. Один лишь  треугольный парус из толстого полотна был оставлен на мачте, чтобы удерживать  шхуну в попутном ветре. После этого оставалось только ждать.    

Джон  Бэнсби предложил своим пассажирам спуститься в каюту, но оставаться в тесном  помещении, почти лишённом свежего воздуха и сотрясаемом волнами, было  неприятно. Ни мистер Фогг, ни миссис Ауда, ни даже Фикс не согласились покинуть  палубу.    

К восьми  часам сильный шквал с потоками дождя обрушился на шхуну. Увлекаемая своим единственным  парусом, «Танкадера», словно пёрышко, была подхвачена бешеным ветром, силу  которого невозможно точно передать. Сравнить его скорость с учетверённой  скоростью несущегося на всех парах локомотива – значило лишь приблизиться к  истине.    

В  продолжение всего дня судно, уносимое чудовищными волнами, мчалось к северу, сохраняя,  к счастью, скорость, равную скорости этих волн. Двадцать раз на него грозили  обрушиться горы воды, встававшие за его кормой. Но ловкий поворот руля, за  которым стоял сам лоцман, каждый раз спасал судно от катастрофы. Временами  пассажиров с ног до головы окатывало налетавшей волной, но они переносили это с  философским спокойствием. Фикс, конечно, ворчал, но бесстрашная Ауда, не  отрывая глаз от Филеаса Фогга, хладнокровием которого она любовалась,  выказывала себя достойной его спутницей, не обращая внимания на порывы ветра,  налетавшего с обоих бортов судна. Что касается Филеаса Фогга, то можно было  подумать, будто тайфун тоже входил в его расчёты.    

До сих  пор «Танкадера» неизменно шла к северу, но к вечеру, как и можно было  опасаться, ветер повернул на три румба и подул с северо-запада. Шхуна, шедшая  теперь бортом к волне, отчаянно сотрясалась. Море било в неё с такой силой, что  можно было бы опасаться за её целость, если бы все части судна не были так  крепко пригнаны друг к другу.    

К ночи  буря ещё больше усилилась. Видя, что наступает темнота, а с темнотою и шторм  становится сильнее, Джон Бэнсби начал тревожиться. Он спрашивал себя, не пора  ли пристать к берегу, и посовещался об этом со своими матросами.    

Затем он  подошёл к Филеасу Фоггу и сказал:    

– Мне  кажется, ваша милость, мы хорошо сделаем, если зайдём в один из ближних портов.    

– Я тоже  так думаю, – ответил мистер Фогг.    

– Вот  как! – произнёс лоцман. – Но в какой?    

– Я знаю  лишь один порт, – спокойно ответил Филеас Фогг.    

– И он  называется?…    

– Шанхай.    

Лоцман  сначала не понял смысла этого ответа, свидетельствовавшего о несокрушимой настойчивости  и решимости. Потом он воскликнул:    

– Ну что  ж, хорошо! Ваша милость правы. В Шанхай!    

И  направление «Танкадеры» неизменно поддерживалось на север.    

То была  поистине ужасная ночь! Только чудом маленькая шхуна не перевернулась. Два раза  она скрывалась под водой, и, если бы не крепкие найтовы, все было бы смыто с  палубы. Миссис Ауда чувствовала себя совсем разбитой, но не издала ни единой  жалобы. Несколько раз мистер Фогг бросался к ней, чтобы защитить её от ярости  волн.    

Наступил  день. Буря всё ещё продолжалась с прежней силой. Но ветер опять переменил  направление и дул теперь с юго-востока. Эта перемена благоприятствовала  «Танкадере», которая вновь двинулась вперёд по бушующему морю, где сталкивались  встречные волны. Будь судно построено не так прочно, эти волны разбили бы его  одним ударом.    

Время от  времени среди разорванных клочьев тумана показывался берег, но не было видно ни  единого судна. Только одна «Танкадера» боролась с морем.    

К  полудню появились первые признаки успокоения, к закату солнца они стали более  определёнными.    

Буря  стихла так же внезапно, как началась. Разбитые от усталости пассажиры могли,  наконец, закусить и немного отдохнуть.    

Ночь  прошла относительно спокойно. Лоцман вновь поставил паруса, взяв на них два рифа.  Шхуна пошла со значительной скоростью. На восходе солнца следующего дня, 11  ноября, Джон Бэнсби, определив положение судна, заявил, что до Шанхая осталось  меньше ста миль.    

Но эти  сто миль надо было пройти в один день! К вечеру мистер Фогг должен прибыть в Шанхай,  если он не хочет опоздать к отходу пакетбота на Иокогаму. Не будь этой бури,  из-за которой пропало несколько часов, шхуна была бы уже в тридцати милях от  порта.    

Ветер  заметно стихал, и с ним, к счастью, стихало и волнение. Шхуна оделась парусами.  Топсель, кливер, контрфок – всё толкало судно вперёд; море пенилось под его  форштевнем.    

К  полудню «Танкадера» была всего в сорока пяти милях от Шанхая. Оставалось шесть  часов до отхода парохода на Иокогаму.    

На борту  началось волнение. Всем хотелось во что бы то ни стало прибыть вовремя. Все –  кроме, конечно, Филеаса Фогга – чувствовали, как их сердца бьются от  нетерпения. Маленькой шхуне надо было сохранить скорость не менее девяти миль в  час, а ветер всё слабел и слабел! Это был неустойчивый бриз, капризные порывы  которого налетали откуда-то сбоку. Стоило им прекратиться, и море сейчас же  успокаивалось.    

Но всё  же судно было такое лёгкое, высокие, тонкого полотна паруса так хорошо держали  ветер, что «Танкадера», подгоняемая ещё и течением, к шести часам вечера  находилась в десяти милях от устья реки, на которой стоит Шанхай: самый город  был расположен приблизительно в двенадцати милях вверх по её течению.    

В семь  часов до Шанхая оставалось три мили. Страшное проклятие сорвалось с губ лоцмана…  Премия в двести фунтов стерлингов, видимо, ускользала от него. Он посмотрел на  мистера Фогга. Филеас Фогг оставался спокойным, хотя на карту было поставлено  всё его состояние…    

В этот  миг вдали показался длинный чёрный силуэт, увенчанный облаком дыма. То был американский  пакетбот, отходивший из порта в назначенное время.    

–  Проклятье! – вскричал Джон Бэнсби, в отчаянии выпуская из рук руль.    

–  Сигнал! – спокойно приказал Филеас Фогг.    

На носу  «Танкадеры» стояла маленькая бронзовая пушка. Она служила для подачи сигналов  во время тумана.    

Пушку  зарядили по самое жерло, но когда лоцман уже готов был поджечь фитиль, мистер  Фогг приказал:    

–  Спустить флаг!    

Флаг был  спущен до середины мачты. Это было сигналом бедствия, и можно было надеяться,  что американский пакетбот, заметив сигнал, изменит курс, чтобы подойти к шхуне.    

– Огонь!  – скомандовал мистер Фогг.    

И звук  выстрела маленькой бронзовой пушки разнёсся в воздухе.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.    

     

     где Паспарту  убеждается, что, даже находясь у антиподов, всё же следует иметь немного денег  в кармане    

     

Седьмого  ноября в половине седьмого вечера «Карнатик» покинул Гонконг и на всех парах  устремился к Японии. На нём был полный груз и множество пассажиров. Только, две  каюты первого класса оставались свободными: те самые каюты, которые были  заказаны мистером Фоггом.    

На  другой день утром пассажиры второго класса не без некоторого удивления могли увидеть  растрёпанного шатающегося человека с тусклым взглядом, который нетвёрдыми  шагами вышел из каюты и тяжело опустился на палубную скамью.    

Это был  Паспарту. Вот что с ним произошло.    

Через  несколько мгновений после того, как Фикс покинул курильню, двое слуг подняли  крепко спавшего Паспарту и положили его на кровать, предназначенную для  курильщиков. Часа через три Паспарту, преследуемый даже во сне навязчивой  идеей, поборол одуряющее действие наркотика и очнулся. Мысль о невыполненном  долге вывела его из оцепенения. Он покинул ложе пьяниц и, шатаясь, держась за  стены, падая и поднимаясь, но всё время неудержимо стремясь вперёд, словно под  властью какого-то инстинкта, вышел из курильни, крича словно во сне:  «Карнатик»! «Карнатик»!"    

Пароход  уже дымил, готовый к отплытию. Паспарту оставалось сделать лишь несколько  шагов. Он устремился через, трап, ступил на борт и свалился без сознания на  баке в ту самую минуту, когда «Карнатик» поднимал якоря.    

Матросы,  привыкшие к подобным сценам, перетащили бедного малого в одну из кают второго  класса, и Паспарту проснулся только на другой день в полуторастах милях от  китайского берега.    

Вот  почему Паспарту оказался в это утро на палубе «Карнатика» и вдыхал полной  грудью свежий морской воздух. Этот чистый воздух его окончательно протрезвил.  Он с трудом стал собирать свои мысли и, наконец, припомнил всё, что случилось  накануне: признание Фикса, курильню и т.д.    

«Очевидно,  – подумал он, – я здорово нализался! Что-то скажет мистер Фогг? Во всяком  случае, я не опоздал на пароход, а это самое главное!»    

Затем он  подумал о Фиксе.    

«Надеюсь,  – сказал он себе, – что теперь мы от него избавились: после такого предложения  он не посмеет последовать за нами на „Карнатике“. Полицейский инспектор, сыщик  гонится по пятам за моим господином, подозревая его в том, что он ограбил банк!  Этого ещё не хватало! Мистер Фогг такой же вор, как я – убийца!»    

Должен  ли Паспарту рассказать всё это своему господину? Следует ли мистеру Фоггу знать  о той роли, какую играет в этом деле Фикс? Может быть, лучше подождать  возвращения в Лондон и лишь тогда рассказать ему о том, как полицейский агент  из столицы гнался за ним вокруг света, и вместе с Филеасом Фоггом посмеяться  над этим молодчиком? Да, конечно, так будет лучше. Во всяком случае, над этим  стоит подумать. А теперь он немедленно отправится к мистеру Фоггу и извинится  перед ним за своё неприличное поведение.    

Паспарту  поднялся с места. По морю ходили волны, и пакетбот сильно качало. Честный  малый, ещё не совсем твёрдо держась на ногах, кое-как добрался до кормы, где  помещались каюты первого класса.    

На  палубе он не встретил никого, кто походил бы на его господина или миссис Ауду.    

«Ага, –  сказал сам себе Паспарту, – миссис Ауда ещё спит в этот час. А мистер Фогг, видно,  нашёл себе партнёров для виста и по своему обыкновению…»    

Рассуждая  таким образом, Паспарту спустился в салон. Мистера Фогга там не было. Паспарту  оставалось только одно: спросить у судового казначея, какую каюту занимает  мистер Фогг. Тот ответил, что не знает пассажира с такой фамилией.    

–  Простите меня, – настаивал Паспарту, – но я говорю о высоком, спокойном,  малообщительном джентльмене и о молодой женщине…    

– На  пакетботе нет ни одной молодой женщины, – ответил казначей. – Да вот вам список  пассажиров, посмотрите сами.    

Паспарту  пробежал глазами список. Фамилии его господина там не было.    

У  Паспарту потемнело в глазах. Но потом у него мелькнула новая мысль.    

– Чёрт  возьми, ведь я нахожусь на «Карнатике»? – воскликнул он.    

– Да, –  ответил казначей.    

– На  пути в Иокогаму?    

–  Совершенно верно.    

Паспарту  было испугался: уж не ошибся ли он судном? Но это оказался действительно «Карнатик»,  и всё же его господина здесь не было.    

Паспарту  упал в кресло. Это известие поразило его, как громом. Но вдруг его словно осенило.  Он вспомнил, что час отплытия «Карнатика» был перенесён и он, Паспорту, должен  был предупредить своего господина, но не сделал этого! Следовательно, по его  вине мистер Фогг и миссис Ауда опоздали к отходу пакетбота!    

Это его  вина, конечно, но в ещё большей мере – вина того предателя, который напоил Паспарту,  чтобы разлучить его с мистером Фоггом и задержать того в Гонконге. Наконец-то  он разгадал манёвр полицейского инспектора! И теперь мистер Фогг наверняка  разорён, проиграл своё пари и, может быть, уже арестован и заключён в тюрьму!…  При этой мысли Паспарту принялся рвать на себе волосы. Ах! Если только  когда-нибудь этот Фикс попадётся ему в руки, уж он сведёт с ним счёты!    

Несколько  оправившись от удара. Паспарту вновь обрёл хладнокровие и принялся обдумывать создавшееся  положение. Оно было незавидным. Наш француз был на пути в Японию. Добраться-то  он до неё доберётся, но как выбраться оттуда? В карманах у него было пусто. Ни  одного шиллинга, ни одного пенни! Во всяком случае, его проезд и питание были  заранее оплачены. Следовательно, в его распоряжении было пять или шесть дней,  чтобы принять какое-либо решение. Сколько он съел и выпил за этот переезд, не  поддаётся описанию. Он ел и за мистера Фогга, и за миссис Ауду, и за самого  себя. Он ел так, словно Япония, где он должен был высадиться, была пустыней,  лишённой каких бы то ни было съестных припасов.    

Тринадцатого  ноября с утренним приливом «Карнатик» вошёл в порт Иокогама.    

Иокогама  – важный порт на Тихом океане, куда заходят все пароходы, как почтовые, так и  пассажирские, совершающие рейсы между Северной Америкой, Китаем, Японией и  Малайским архипелагом. Иокогама находится в бухте Иеддо, неподалёку от второй  столицы японской империи – громадного города Иеддо, бывшего некогда резиденцией  сегунов в те времена, когда существовал этот гражданский император; Иеддо –  соперник Киото, где живёт микадо, божественный император, потомок богов.    

«Карнатик»  пришвартовался к набережной Иокогамы, неподалёку от мола и таможенных складов,  среди многочисленных судов разных национальностей.    

Паспарту  без всякого восторга ступил на землю столь любопытной Страны Сынов Солнца. Ему  не оставалось ничего лучшего, как довериться случаю, и он побрёл наугад по  улицам города.    

Сначала  Паспарту очутился в европейском квартале, с невысокими, окружёнными верандами  домиками, которые правильными рядами тянулись вдоль улиц, площадей, доков,  складов до самого порта. Здесь, как в Гонконге и Калькутте, население состояло  из представителей всех национальностей: американцев, англичан, китайцев,  голландцев – купцов, готовых всё продать и всё купить; среди них наш француз чувствовал  себя таким же чужим, как если бы попал к готтентотам.    

У  Паспарту, правда, была одна возможность: обратиться в Иокогаме к английскому  или французскому консулу, но его останавливала необходимость рассказать свою  историю, так тесно связанную с именем и делами его господина, и поэтому, прежде  чем прибегнуть к этому средству, он решил испробовать все другие возможности.    

Итак,  миновав европейскую часть города и не встретив по пути ничего для себя подходящего,  он попал в японскую часть, решив, если понадобится, дойти до Иеддо.    

Туземная  часть Иокогамы называется Бентен – по имени богини моря, почитаемой на соседних  островах. Здесь он увидел великолепные пихтовые и кедровые аллеи, священные  ворота причудливой архитектуры, мостики, повисшие среди зарослей тростника и  бамбука, храмы, укрывшиеся под высокими, печальными вековыми кедрами,  святилища, в глубине которых мирно существовали буддийские жрецы и  последователи Конфуция, нескончаемые улицы, полные розовых толстощёких ребят,  словно сошедших с какой-нибудь японской ширмы, играющих посреди дороги с рыжими  бесхвостыми, очень ленивыми и очень ласковыми кошками и коротконогими  собачонками.    

На  улицах – бесконечный водоворот прохожих: процессии бонз, монотонно стучащих в  тамбурины, Якунины – таможенные или полицейские офицеры в остроконечных  лакированных шапках, с двумя саблями за поясом, солдаты, одетые в синие с  белыми полосами одежды из хлопчатобумажной материи и вооружённые пистонными  ружьями, телохранители микадо в шёлковых камзолах и кольчугах и множество  других военных различных рангов, ибо в Японии профессию солдата уважают в такой  же мере, в какой её презирают в Китае. Повсюду – монахи, собирающие подаяние,  паломники в длинных одеяниях и просто прохожие – низкорослые, с гладкими  чёрными, как вороново крыло, волосами, большеголовые, узкогрудые и тонконогие;  лица их имеют все оттенки от тёмно-медного до матово-белого, но они никогда не  бывают жёлтыми, как у китайцев, от которых японцы весьма отличаются своим  внешним видом. Среди повозок, паланкинов, рикш мелкими шажками семенили  женщины, маленькие ножки которых были обуты в соломенные сандалии, полотняные  туфли или изящные деревянные башмаки: большинство женщин не отличалось  красотой, глаза у них были подведены, грудь стянута, а зубы согласно моде  начернены, но все они, не без элегантности, носили национальные костюмы  «кимоно» – нечто вроде капота, перехваченного широким шёлковым шарфом, концы  которого были завязаны сзади причудливым бантом; так что костюм современных  парижских модниц заимствован, видимо, у японок.    

Паспарту  несколько часов расхаживал среди этой пёстрой толпы, смотрел на полные любопытных  товаров лавки и базары, где продавалось множество всевозможных побрякушек, золотых  и серебряных японских изделий, видел он и закусочные, украшенные разноцветными  флажками и лентами, куда он не имел возможности зайти; встречались ему и чайные  домики, в которых посетители чашками пьют тёплую благовонную воду с «саке» –  напитком, который получают из перебродившего риса; попадались ему и курильни,  где курят тонкий табак, но не опиум, которого почти не знают в Японии.    

Затем  Паспарту очутился в поле, среди обширных рисовых плантаций. Там цвели, распространяя  свой последний осенний аромат, великолепные камелии, росшие не на кустах, а на  деревьях; огороженные бамбуковой изгородью, стояли яблони, вишни, сливы;  местные жители разводят эти плодовые деревья главным образом ради их цветов, а  не ради плодов, и с помощью гримасничающих пугал и трещоток защищают их от  полчищ воробьёв, ворон, голубей и прочих прожорливых пернатых. На  величественных кедрах обитали громадные орлы; в листве каждой плакучей ивы  гнездились цапли, печально стоявшие, поджав одну ногу; повсюду виднелись вороны,  утки, ястребы, дикие гуси и огромное количество журавлей, которых японцы  величают «господами» и считают символом счастья и долголетия.    

Бродя по  полям, Паспарту разглядел в траве несколько фиалок.    

– Вот и  хорошо, – сказал он, – они заменят мне ужин.    

Но,  понюхав фиалки, он убедился, что они уже не пахнут.    

«Не  везёт!» – подумал он.    

Правда,  честный малый, покидая «Карнатик», предусмотрительно наелся за завтраком, как  мог, но после целого дня ходьбы он чувствовал, что его желудок пуст. Он успел  заметить полное отсутствие свинины, козлятины и баранины в лавках мясников, а  так как он знал, что убой рогатого скота, предназначенного исключительно для  полевых работ, считается в Японии святотатством, то решил, что мясо там едят  крайне редко. Он не ошибся; но за отсутствием говядины он с удовольствием согласился  бы на хороший кусок кабана или лося, помирился бы на куропатке или перепеле –  словом, не отказался бы от любой живности или рыбы, которыми обычно питаются  японцы, прибавляя к ним немного риса. Но ему пришлось скрепя сердце примириться  с необходимостью отложить заботу о своём пропитании до завтрашнего дня.    

Наступила  ночь. Паспарту вернулся в туземную часть города; он брёл по улицам, увешанным  разноцветными фонариками, оглядываясь на фокусников и бродячих астрологов,  собирающих толпы вокруг своих подзорных труб. Затем он вновь увидел рейд,  освещённый огнями рыбачьих лодок, с которых ловили рыбу, приманивая её светом  пылающих факелов.    

Наконец,  улицы опустели. На смену толпе появились Якунины. Эти офицеры стражи, одетые в  великолепные костюмы и окружённые толпой солдат, походили на посланников, и Паспарту  шутливо повторял при виде каждого блистательного патруля:    

– Ну вот  ещё один японский посол отправляется в Европу!    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,    

     

     в которой нос  Паспарту чрезмерно удлиняется    

     

На  следующее утро Паспарту, изнурённый и голодный, решил, что следует во что бы то  ни стало поесть, и чем скорее, тем лучше. Правда, у него была возможность  продать свои часы, но он скорее умер бы с голоду, чем согласился бы на это.  Теперь или никогда честному малому представлялся случай использовать не  особенно мелодичный, но сильный голос, которым наградила его природа.    

Он знал  несколько французских и английских песенок и решил попробовать их спеть.  «Японцы – наверное любители музыки, так как всё у них совершается под звуки  цимбал, там-тамов и барабанов, и они не могут не оценить талант европейского  виртуоза», – думал Паспарту.    

Но не  слишком ли рано было устраивать концерт? Пожалуй, разбуженные спозаранку слушатели  не захотят отплатить певцу монетками с изображением микадо.    

Паспарту  решил обождать несколько часов; но в дороге ему пришла мысль, что он слишком  хорошо одет для бродячего певца, и он надумал обменять свою одежду на  какое-нибудь старьё, более гармонирующее с его положением. Такой обмен должен  был к тому же дать ему ещё некоторую сумму денег, которую он сможет немедленно  употребить на удовлетворение своего аппетита.    

Решение  было принято, оставалось привести его в исполнение. После долгих поисков Паспарту  разыскал местного старьёвщика, которому изложил своё желание. Европейский  костюм приглянулся старьёвщику, и вскоре Паспарту вышел от него в поношенном  японском одеянии, а на голове у него красовался сбитый на сторону, выцветший от  времени тюрбан. Но зато в его кармане позвякивало несколько серебряных монеток.    

«Ладно, –  думал он, – предположим, что сегодня карнавал».    

Первой  заботой «японизировавшегося» Паспарту было войти в скромный с виду чайный домик,  где он подкрепился куском какой-то дичи и несколькими пригоршнями риса;  завтракал он как человек, для которого вопрос об обеде всё ещё нуждается в  разрешении.    

«Теперь,  – решил он про себя, как следует подкрепившись, – не будем терять головы. У  меня нет уже больше возможности переменить это тряпьё на нечто ещё более  японское. Следовательно, надо придумать способ, как можно скорее покинуть  Страну Восходящего Солнца, о которой у меня навсегда останется самое печальное  воспоминание!»    

Паспарту  решил разыскать отплывающие в Америку пароходы. Он рассчитывал предложить свои  услуги в качестве повара или стюарда, не требуя за это ничего, кроме питания и  бесплатного проезда. Добравшись до Сан-Франциско, он уж найдёт способ  выпутаться из беды. Сейчас самое важное – преодолеть четыре тысячи семьсот миль  Тихого океана, отделяющие Японию от Нового Света.    

Паспарту  был не из тех людей, которые долго раздумывают, и он прямо направился в порт.  Но, по мере того как он приближался к докам, его проект, дотоле казавшийся  таким простым, представлялся ему всё менее и менее выполнимым. С какой стати на  американском пароходе вдруг понадобится повар или стюард и какое доверие может  внушить он. Паспарту, наряжённый в столь странный костюм? Какие рекомендации он  в состоянии представить, на кого сослаться?    

Раздумывая  таким образом. Паспарту случайно увидел громадную афишу, которую какой-то клоун  таскал по улицам Иокогамы. На этой афише было написано по-английски:    

     

     ЯПОНСКАЯ АКРОБАТИЧЕСКАЯ  ТРУППА

  ДОСТОПОЧТЕННОГО ВИЛЬЯМА БАТУЛЬКАРА

  ПОСЛЕДНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

  Перед отъездом в Соединённые Штаты Америки

  ДЛИННЫЕ НОСЫ – ДЛИННЫЕ НОСЫ

  ПОД НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ БОГА ТЕНГУ!

  ОГРОМНЫЙ УСПЕХ!    

     

–  Соединённые Штаты Америки! – воскликнул Паспарту. – Вот это-то мне и нужно!    

Он  последовал за человеком-афишей и вскоре пришёл в японский город. Четверть часа  спустя он стоял перед просторным балаганом, украшенным несколькими полосами  бумажных лент, на стенах которого была намалёвана яркими красками целая толпа  клоунов.    

Здесь  помещалось заведение достопочтенного Батулькара, своего рода американского Барнума,  директора труппы скоморохов, жонглёров, клоунов, акробатов, эквилибристов,  гимнастов, которые, если верить афише, давали последние представления перед  отъездом из Страны Восходящего Солнца в Соединённые Штаты.    

Паспарту  вошёл в преддверье балагана и спросил мистера Батулькара. Мистер Батулькар  тотчас же появился.    

– Что  вам надо? – спросил он Паспарту, которого с первого взгляда принял за туземца.    

– Не  нужен ли вам слуга? – спросил Паспарту.    

– Слуга?  – переспросил Батулькар, поглаживая густую седую бороду, которая росла у него  на шее, под подбородком. – У меня уже есть двое слуг, послушных и верных,  которые никогда меня не покинут и служат даром – только за то, что я их кормлю…  Вот они, – заключил он, вытягивая две здоровенные руки с толстыми, как струны  контрабаса, жилами.    

–  Значит, я не могу ничем вам быть полезен?    

– Ничем.    

– Эх,  чёрт побери! А мне так хотелось уехать вместе с вами!    

– Вот  что! – сказал достопочтенный Батулькар. – Вы, я вижу, такой же японец, как я  обезьяна! С какой стати вы так вырядились?    

– Всякий  одевается, как может!    

– Это  правда. Вы француз?    

– Да,  парижанин из Парижа!    

– Если  так, вы, наверное, умеете гримасничать?    

– Чёрт  возьми! – ответил Паспарту, задетый тем, что его национальность дала повод к подобному  вопросу. – Мы, французы, умеем гримасничать, но нисколько не лучше американцев.    

– Верно.  Я не могу вас взять в качестве слуги, но могу взять в клоуны. Понимаете, милейший,  во Франции любят иностранных шутов, а за границей предпочитают французских.    

– Ах,  вот как!    

– Вы,  надеюсь, сильны?    

– Да, в  особенности когда встаю из-за стола.    

– А петь  вы умеете?    

– Да, –  ответил Паспарту, который в своё время участвовал в нескольких уличных концертах.    

– Но  сможете ли вы петь стоя вниз головой, так, чтобы на подошве вашей левой ноги вертелся  волчок, а на подошве правой балансировала обнажённая сабля?    

– Ещё  бы! – ответил Паспарту, вспоминая свои упражнения в юношеские годы.    

– Ну  вот, в этом всё и дело, – заметил достопочтенный Батулькар.    

Соглашение  было подписано hic et nunc[4].    

Наконец-то  Паспарту нашёл себе занятие! Он был приглашён делать всё, что придётся, в  знаменитую японскую труппу. Правда, в этом было для него мало лестного, но зато  через неделю он уже окажется на пути к Сан-Франциско!    

Представление,  возвещённое с таким шумом достопочтенным Батулькаром, начиналось в три часа, и  вскоре грозные инструменты японского оркестра – барабаны и там-тамы – уже грохотали  у дверей балагана. Само собой понятно, что у Паспарту не было времени выучить  какую-нибудь роль, но он должен был подпирать своими здоровенными плечами  большую человеческую пирамиду, составленную «Длинными носами» бога Тенгу. Этим  «гвоздём программы» заканчивалась серия различных номеров представления.    

Задолго  до трех часов зрители заполнили просторный балаган. Европейцы и туземцы, китайцы  и японцы, мужчины, женщины и дети теснились на узких скамейках и в  расположенных против сцены ложах. Музыканты удалились вглубь балагана, и  оркестр в полном составе – гонги, там-тамы, трещотки, флейты, тамбурины и  большие барабаны – гремел вовсю.    

Спектакль  походил на все обычные представления акробатов. Но надо признать, что японцы –  лучшие эквилибристы в мире. Один из жонглёров, вооружённый веером и маленькими  клочками бумаги, изображал изящных бабочек, порхающих над цветами. Другой  благовонным дымом своей трубки быстро чертил в воздухе голубоватые слова, из  которых составлялось приветствие зрителям. Третий жонглировал зажжёнными  свечами, тушил их, когда они пролетали у его губ, снова зажигал одну о другую,  не прерывая ни на мгновение своих ловких упражнений. Наконец, ещё один проделывал  всевозможные трюки с вертящимися волчками. Казалось, эти жужжащие игрушки  начинали жить в его руках какой-то своей, особой жизнью; безостановочно  вращаясь, они бегали по чубукам трубок, по остриям сабель, по тонким, как  волосок, проволокам, протянутым от одного края сцены к другому, забирались на  большие стеклянные сосуды, прыгали по ступенькам бамбуковой лестницы и  разбегались во все углы, создавая сочетанием различных звуков самые странные  гармонические эффекты. Фокусник жонглировал ими, а они все вертелись, словно  мячики; он их подбрасывал деревянными ракетками, как воланы, а они вертелись не  переставая; он прятал волчки в карман, а когда вынимал их оттуда, они всё ещё  вертелись до той самой минуты, когда, спустив весь завод, загорались снопом  бенгальских огней.    

    

Не стоит  описывать все чудеса эквилибристики, показанные акробатами и гимнастами труппы.  Упражнения на лестнице с шестом, шаром, бочонками и т.д. были исполнены с удивительной  точностью. Но «гвоздём программы» всё же было выступление «Длинных носов», совершенно  удивительных эквилибристов, каких Европа ещё не знает.    

Эти  «Длинные носы» составляли особую корпорацию, находившуюся под непосредственным  покровительством бога Тенгу. Одетые в средневековые костюмы, они носили за  плечами по паре великолепных крыльев. Но главным их отличием был длинный нос,  укреплённый на лице, и особенно то, как они им пользовались. Эти носы были из  бамбука, длиною в пять, шесть и даже десять футов: у одних прямые, у других  изогнутые, у одних гладкие, у других покрытые бородавками. Они были крепко  привязаны, и все свои акробатические упражнения артисты производили с их  помощью. Около дюжины поклонников бога Тенгу легло на спину, а товарищи их  начали резвиться на их носах, торчавших, словно громоотводы, прыгая, перелетая  с одного на другой и выделывая самые невероятные штуки.    

В  заключение был специально объявлен особый номер – человеческая пирамида:  полсотни «Длинных носов» должны были изобразить «колесницу Джаггернаута». Но,  вместо того чтобы построить пирамиду, опираясь друг другу на плечи, артисты  достопочтенного Батулькара пользовались для этой цели своими носами. Один из  тех, кто составлял основание колесницы, недавно покинул труппу, и Паспарту, как  человек сильный и ловкий, должен был занять его место.    

Конечно,  честный малый чувствовал себя довольно уныло, когда ему пришлось, как в печальные  дни юности, облачиться в украшенный разноцветными крыльями средневековый костюм,  а к его лицу приладили шестифутовый нос! Но в конце концов этот нос доставлял  ему пропитание, и Паспарту смирился.    

Паспарту  вышел на сцену и встал в ряд вместе со своими товарищами, которые должны были  изображать основание «колесницы Джаггернаута». Затем все они растянулись на полу  и подняли носы к небу. Вторая группа эквилибристов поместилась на остриях этих  носов, затем взгромоздилась третья, ещё выше – четвёртая, и скоро живое  сооружение, державшееся только на остриё бамбуковых носов, вознеслось до самого  потолка балагана.    

Аплодисменты  публики всё усиливались, звуки оркестра нарастали подобно грому, как вдруг пирамида  зашаталась и равновесие нарушилось: один из нижних носов, видимо, допустил  какой-то промах, выбыл из игры, и всё сооружение рассыпалось, как карточный  домик…    

То была  вина Паспарту, который, покинув своё место, перелетел без помощи крыльев через  рампу и, взобравшись на галерею, упал к ногам одного из зрителей с криком:    

–  Сударь! Сударь!    

– Это  вы? – спросил тот.    

– Да, я!    

– Ну что  ж, в таком случае идём на пакетбот, мой милый.    

Мистер  Фогг, находившаяся с ним миссис Ауда и Паспарту поспешили к выходу из балагана;  но там их остановил разъярённый Батулькар, требуя возмещения убытков. Филеас  Фогг умерил гнев достопочтенного владельца балагана, бросив ему пачку банковых  билетов. И в половине седьмого, перед самым отплытием американского пакетбота,  мистер Фогг и миссис Ауда вступили на палубу судна, сопровождаемые Паспарту с  крыльями за спиной и шестифутовым носом, который он так и не успел снять!    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ  ЧЕТВЁРТАЯ,    

     

     во время которой  совершается путешествие через Тихий океан    

     

То, что  произошло неподалёку от входа в Шанхайский порт, понятно само собой. Сигналы  «Танкадеры» были замечены с пакетбота, шедшего в Иокогаму. Увидев приспущенный  флаг, капитан направил своё судно к маленькой шхуне. Несколько мгновений спустя  Филеас Фогг, оплатив свой проезд согласно уговору, передал Джону Бэнсби пятьсот  пятьдесят фунтов стерлингов. Затем достопочтенный джентльмен, миссис Ауда и  Фикс поднялись на палубу парохода, который тотчас же взял курс на Нагасаки и  Иокогаму.    

Прибыв в  Иокогаму утром 14 ноября в назначенный час, Филеас Фогг расстался с Фиксом,  который пошёл по своим делам, и отправился на «Карнатик», где узнал, к великой  радости миссис Ауды, а может быть, и своей, хотя по его виду это не было  заметно, что француз Паспарту действительно прибыл накануне в Иокогаму.    

Филеас  Фогг, который должен был в тот же вечер отплыть в Сан-Франциско, немедленно  отправился на поиски своего слуги. Его обращение к французскому и английскому  консулам не дало результата; тщетной оказалась надежда встретить Паспарту на  улицах Иокогамы. Фогг совсем уже было отчаялся найти Паспарту, как вдруг,  повинуясь какому-то инстинкту, а может быть, предчувствию, зашёл в балаган достопочтенного  Батулькара. Конечно, он не мог бы узнать Паспарту в его эксцентрическом  одеянии, но тот, лёжа на спине, заметил своего господина среди зрителей на галерее.  Увидев его, он невольно сделал своим длинным носом движение, которое нарушило  равновесие всей пирамиды. Читатель уже знает, что из этого последовало.    

Всё это  Паспарту услышал из уст миссис Ауды, которая рассказала ему также, как протекал  их переезд из Гонконга в Иокогаму в обществе некоего господина Фикса на шхуне  «Танкадера».    

Услышав  фамилию Фикса, Паспарту даже бровью не повёл. Он считал, что ещё не время  рассказать мастеру Фоггу о том, что произошло между ним, Паспарту, и сыщиком.  Поэтому, описывая свои похождения, он обвинил во всём себя и просил прощения за  то, что застрял в Гонконге, накурившись опиума до бесчувствия.    

Мистер  Фогг невозмутимо выслушал этот рассказ и ничего не сказал, потом он снабдил  своего слугу деньгами, достаточными для того, чтобы тот мог приобрести здесь  же, на судне, более подходящий костюм. Не прошло и часа, как Паспарту,  освободившись от носа и крыльев, ничем уже не напоминал поклонника бога Тенгу.    

Пакетбот,  совершавший рейсы между Иокогамой и Сан-Франциско, принадлежал Тихоокеанской  почтовой компании и назывался «Генерал Грант». Это был большой колёсный пароход  вместимостью в две тысячи пятьсот тонн; он был хорошо оснащён и мог развить  большую скорость. Громадный балансир непрерывно поднимался и опускался над  палубой судна; один его конец соединялся со штоком поршня, а другой – с  кривошипом, который преобразовывал прямолинейное движение во вращательное и  передавал его непосредственно оси колёс. «Генерал Грант» был оснащён тремя  мачтами и мог нести паруса, большая поверхность которых значительно увеличивала  скорость судна. Следуя по двенадцати миль в час, пакетбот должен был пересечь  Тихий океан за двадцать один день. Таким образом, Филеас Фогг мог рассчитывать,  что, прибыв в Сан-Франциско 2 декабря, он будет в Нью-Йорке одиннадцатого, а в  Лондоне – двадцатого, то есть на несколько часов раньше роковой даты – 21  декабря.    

На  пароходе было много пассажиров: англичане, американцы, немало китайских кули,  эмигрировавших в Америку, было также несколько офицеров индийской армии,  которые проводили свой отпуск, совершая кругосветное путешествие.    

Плавание  прошло без всяких морских приключений. Пакетбот, движимый мощными колёсами и  неся большое количество парусов, шёл ровно, без качки. Тихий океан оправдывал  своё название. Мистер Фогг был, как всегда, спокоен и малообщителен. Его  молодая спутница чувствовала, что она всё больше и больше привязывается к этому  человеку и не только узами признательности. Молчаливый, но проявивший к ней  столько великодушия, Филеас Фогг производил на неё гораздо большее впечатление,  чем она сама думала, но чувства, в которых она почти не отдавала себе отчёта,  как будто нисколько не действовали на загадочную натуру мистера Фогга.    

Миссис  Ауда была теперь всей душой заинтересована в планах нашего джентльмена. Её  тревожили все препятствия, которые могли привести к неудаче путешествия. Она  часто беседовала об этом с Паспарту, который прекрасно умел читать в её сердце.  Славный малый теперь слепо верил в своего господина и, не переставая, расточал  похвалы великодушию, благородству и самоотверженности мистера Фогга; успокаивая  Ауду относительно исхода путешествия, он убеждал её, что самая трудная часть  пути пройдена: они уже миновали экзотические страны – Китай и Японию – и вновь  вступают в пределы цивилизованного мира; чтобы закончить в срок это невероятное  путешествие вокруг света, осталось только проехать поездом от Сан-Франциско до  Нью-Йорка и океанским пароходом от Нью-Йорка до Лондона.    

Через  девять дней после отъезда из Иокогамы Филеас Фогг проехал ровно половину земного  шара.    

Действительно,  «Генерал Грант» 23 ноября пересёк сто восьмидесятый меридиан, тот самый, на котором  в Южном полушарии находятся антиподы Лондона. Правда, из восьмидесяти дней, имевшихся  в его распоряжении, мистер Фогг истратил пятьдесят два, и у него оставалось в  запасе всего двадцать восемь дней. Но здесь надо заметить, что если наш  путешественник и находился на полпути, то лишь в отношении «разности  меридианов», а в действительности он уже покрыл более двух третей всего  расстояния. В самом деле, сколько вынужденных зигзагов пришлось ему проделать  между Лондоном и Аденом, Аденом и Бомбеем, Калькуттой и Сингапуром, Сингапуром  и Иокогамой! Если двигаться вокруг земли по пятидесятой параллели, на которой  находится Лондон, то весь путь равнялся бы приблизительно двенадцати тысячам  миль, тогда как Филеасу Фоггу, вынужденному считаться с капризами средств  передвижения, предстояло проехать около двадцати шести тысяч миль, из которых к  этому дню, 23 ноября, позади осталось около семнадцати с половиной тысяч. Теперь  перед ним лежал прямой путь и не было Фикса, чтобы чинить препятствия!    

В этот  самый день, 23 ноября, Паспарту испытывал большую радость. Читатель, наверное,  помнит, что этот упрямец во что бы то ни стало пожелал сохранить на своих  знаменитых фамильных часах лондонское время, считая неверным время всех других  стран, через которые он проезжал. И вот 23 ноября, хотя он ни разу не переводил  стрелок своих часов ни вперёд, ни назад, они показали одинаковое время с  судовыми часами.    

Легко  понять, как торжествовал Паспарту. Ему очень хотелось знать, что сказал бы об  этом Фикс, если бы находился здесь.    

«Этот  мошенник наплёл мне кучу вздора про меридианы, про солнце и луну! – твердил  Паспарту. – Как бы не гак! Послушаешь этих людей, так сразу испортишь свои  часы! Я всегда был уверен, что рано или поздно солнцу придётся равняться по  моим часам!…»    

Паспарту  и не подозревал, что, будь циферблат его часов разделён на двадцать четыре  часа, как на итальянских башенных часах, он не имел бы никакого основания  торжествовать: в то время как судовые часы показывали бы девять утра, стрелки  его часов показывали бы девять вечера, то есть двадцать один час пополуночи  предыдущего дня, и разница во времени была бы как раз такая, какая существует  между Лондоном и сто-восьмидесятым меридианом.    

Но если  бы Фикс и мог объяснить это чисто физическое явление, то, несомненно, Паспарту  оказался бы не способен понять и, главное, принять его. Во всяком случае, если  бы сыщик, что было совершенно невероятно, появился в ту минуту на палубе, то  Паспарту, с полным правом сердившийся на него, наверное, заговорил бы с ним на  совсем другую тему и совершенно иным образом!    

Где же  находился, однако, в это время Фикс?.. Он как раз и находился на борту  «Генерала Гранта».    

Действительно,  прибыв в Иокогаму, полицейский инспектор оставил мистера Фогга, рассчитывая  вновь найти его днём, и немедля отправился к английскому консулу. Там он,  наконец, получил ордер на арест, который следовал за ним от самого Бомбея и был  выдан уже сорок дней назад: этот ордер был отправлен из Гонконга на том самом  «Карнатике», на котором Фикс должен был ехать сам. Можно себе представить, как  был разочарован сыщик! Ведь ордер стал теперь бесполезен! Фогг уже покинул  английские владения! Отныне для ареста преступника необходимо было  постановление о его выдаче!    

«Что ж! –  сказал себе Фикс, несколько остыв от гнева. – Если мой ордер не годится здесь,  он будет полезен в Англии. Этот мошенник, думая, что он сбил с толку полицию,  собирается, как видно, вернуться на родину. Ну что ж! Я поеду за ним. Что же  касается денег, то дай бог, чтобы хоть что-нибудь осталось! На все эти  переезды, премии, судебные процессы, штрафы, покупку слона и прочие путевые  расходы наш молодчик уже выбросил больше пяти тысяч фунтов. Но в конце концов  банк достаточно богат!..»    

Приняв  такое решение, Фикс тотчас же отправился на пароход «Генерал Грант». Он был на  палубе, когда туда поднялись мистер Фогг и миссис Ауда. К своему величайшему  удивлению. Фикс узнал и Паспарту в его одеянии вестника бога Тенгу. Фикс тотчас  же спрятался в каюту, чтобы избежать объяснения, которое могло всё испортить;  рассчитывая на большое количество пассажиров, сыщик надеялся не попасться на  глаза своему врагу, но в конце концов столкнулся с ним лицом к лицу на носу  корабля.    

Без  долгих объяснении Паспарту схватил Фикса за горло и, к великому удовольствию нескольких  американцев, которые немедленно стали биться об заклад, задал несчастному  сыщику великолепную трёпку, наглядно доказавшую полное превосходство  французского бокса над английским.    

Отведя  душу, Паспарту сразу успокоился и почувствовал большое облегчение. Фикс поднялся  в довольно плачевном состоянии и, взглянув на своего противника, холодно  спросил:    

– Вы  кончили?    

– Пока  кончил.    

– Тогда  пойдём поговорим.    

– Чтобы  я…    

– Это в  интересах вашего господина.    

Паспарту,  словно загипнотизированный хладнокровием сыщика, последовал за ним, и они уселись  на носу парохода.    

– Вы меня  поколотили, – начал Фикс. – Хорошо. А теперь выслушайте. До сих пор я был противником  господина Фогга, но теперь я на его стороне.    

–  Наконец-то! – воскликнул Паспарту. – Вы его считаете честным человеком?    

–  Ничуть, – холодно ответил Фикс, – я его считаю мошенником… Тише! Сидите  спокойно и дайте мне договорить. Пока господин Фогг находился в британских  владениях, я был заинтересован в том, чтобы задержать его до прибытия ордера на  арест. Я делал для этого всё. Я натравил на него жрецов из бомбейской пагоды, я  напоил вас в Гонконге и разлучил с вашим господином, я сделал так, что он  опоздал на пакетбот, шедший в Иокогаму…    

    

Паспарту  слушал, стиснув кулаки.    

– Теперь  же, – продолжал Фикс, – господин Фогг, по-видимому, возвращается в Англию?  Превосходно, я последую за ним. Но отныне я буду устранять с его дороги все  препятствия с таким же старанием, с каким я их до сих пор нагромождал. Вы  видите, я переменил игру, ибо этого требуют мои интересы. Прибавлю, что ваши  интересы совпадают с моими, так как лишь в Англии вы узнаете, служите ли вы у  преступника или у честного человека!    

Паспарту  очень внимательно выслушал Фикса и убедился, что тот говорит совершенно искренне.    

– Будем  друзьями? – спросил Фикс.    

–  Друзьями – нет, – ответил Паспарту. – Союзниками – пожалуй, но с одним  условием: при малейшей попытке предательства я сверну вам шею.    

– Идёт! –  спокойно ответил полицейский инспектор.    

Одиннадцать  дней спустя, 3 декабря, «Генерал Грант» вошёл в пролив Золотых Ворот и прибыл в  Сан-Франциско.    

Мистер  Фогг пока что не выиграл и не проиграл ни одного дня.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,    

     

     в которой даётся  беглый обзор города Сан-Франциско в день митинга    

     

Было  семь часов утра, когда Филеас Фогг, миссис Ауда и Паспарту ступили на американский  материк, если можно назвать так плавучую пристань, к которой они  пришвартовались. Эта пристань, поднимающаяся и опускающаяся в зависимости от  прилива и отлива, облегчает погрузку и выгрузку судов. Здесь пристают клиперы  всех размеров, пароходы всех национальностей, а также многоэтажные речные суда,  курсирующие по реке Сакраменто и её притокам. Тут же лежат груды разнообразных  товаров, отправляемых в Мексику, Перу, Чили, Бразилию, в Европу и Азию, а также  на различные острова Тихого океана.    

Обрадовавшись,  что он, наконец, попал на американскую землю. Паспарту вздумал высадиться на берег  посредством сальто-мортале самого высшего класса. Но, прыгнув на пристань, он  чуть было не провалился, так как настил её оказался гнилым. Смущённый столь  неудачным «вступлением» на новый материк, честный малый испустил отчаянный  крик, который вспугнул целую стаю бакланов и пеликанов, завсегдатаев плавучих  пристаней.    

Мистер  Фогг, сойдя на пристань, тотчас же осведомился, когда отправляется ближайший  поезд в Нью-Йорк. Он отходил в шесть часов вечера. Мистер Фогг имел таким  образом возможность провести в главном городе Калифорнии целый день. Он нанял  экипаж и сел в него вместе с миссис Аудой. Паспарту взобрался на козлы, и  экипаж – три доллара за рейс – отправился в «Международный отель».    

Со  своего высокого сиденья Паспарту с любопытством обозревал большой американский  город: широкие улицы, низкие, вытянувшиеся в правильную линию дома, церкви и  храмы в стиле англосаксонской готики, гигантские доки, склады, похожие на  дворцы, одни – деревянные, другие – кирпичные; по улицам двигались бесчисленные  экипажи, омнибусы, трамваи, а по тротуарам сновала многочисленная толпа: американцы,  европейцы, попадались также китайцы и индейцы – все те, из кого состояло  двухсоттысячное население города.    

Паспарту  удивлялся всему, что видел. Он был в том легендарном городе, который ещё в 1849  году был центром бандитов, поджигателей, убийц, стекавшихся сюда, как в  обетованную землю, на поиски золота; здесь весь этот сброд играл в карты на  золотой песок, держа в одной руке нож, а в другой – револьвер. Но это «доброе  старое время» прошло. Теперь Сан-Франциско имел вид большого торгового города.  Высокая башня городской ратуши, на которой стояли часовые, возвышалась над  всеми улицами и проспектами, пересекавшимися под прямым углом; между ними здесь  и там виднелись зеленевшие скверы, а дальше находился китайский город, казалось  перенесённый сюда в игрушечной шкатулке прямо из Небесной империи. Здесь не было  больше ни сомбреро, ни красных рубашек, которые некогда носили золотоискатели,  не было также индейцев, украшенных перьями; вместо всего этого – чёрные фраки и  шёлковые цилиндры – обязательная принадлежность многочисленных джентльменов,  снедаемых жаждой деятельности. Некоторые улицы – и среди них Монтгомери-стрит,  соответствующая по значению лондонскому Риджент-стрит, Итальянскому бульвару в  Париже и нью-йоркскому Бродвею, – изобиловали великолепными магазинами, в  витринах которых были выставлены товары, присланные со всех концов света.    

Когда  Паспарту попал в «Международный отель», ему показалось, что он и не покидал Англии.    

Весь  нижний этаж отеля был отведён под громадный бар – нечто вроде буфета, открытого  бесплатно для всех посетителей. Вяленое мясо, устричный суп, бисквит,  сыр-честер можно было получить без денег. Платили только за напитки – эль,  портвейн, херес, если кому-нибудь приходило желание освежиться. Такой порядок  показался Паспарту «вполне американским».    

Ресторан  отеля был очень комфортабелен. Мистер Фогг и миссис Ауда заняли столик и получили  обильный завтрак, который подавали на крошечных тарелочках негры-официанты.    

После  завтрака Филеас Фогг в сопровождении миссис Ауды вышел из отеля и направился к  английскому консулу, чтобы завизировать свой паспорт. На тротуаре он встретил  своего слугу, который спросил, не следует ли перед поездкой по Тихоокеанской  железной дороге запастись ради предосторожности несколькими дюжинами карабинов  Инфельда или револьверов Кольта. Паспарту слышал толки о том, что индейцы  племён сиу и поани, подобно испанским грабителям, останавливают поезда. Мистер  Фогг ответил, что это совершенно излишняя предосторожность, но предоставил  Паспарту свободу действовать, как ему заблагорассудится. Затем наш джентльмен  продолжал свой путь к английскому консульству.    

Филеас  Фогг не прошёл и двухсот шагов, как «по чистейшей случайности» встретился с  Фиксом. Сыщик изобразил крайнее удивление. Как? Он совершил вместе с мистером  Фоггом переезд через Тихий океан, и они ни разу не встретились! Во всяком  случае, Фикс почитает за честь вновь увидеть джентльмена, которому он стольким  обязан, и, так как дела призывают его в Европу, он с восторгом совершит это путешествие  в столь приятной компании.    

Мистер  Фогг ответил, что он чрезвычайно польщён, и Фикс, который не хотел терять из  виду нашего джентльмена, попросил у него разрешения вместе осмотреть этот  любопытный город. Фогг согласился.    

И вот  миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс отправились бродить по улицам Сан-Франциско.  Вскоре они очутились на Монтгомери-стрит, где собралась огромная толпа. На  тротуарах, посреди мостовой, на трамвайных рельсах, несмотря на движение  экипажей и омнибусов, на порогах лавок, в окнах квартир и даже на крышах домов  виднелось множество народа. Среди всей этой толпы сновали люди-афиши. По ветру  развевались флажки и знамёна. Со всех сторон слышались выкрики:    

– Да  здравствует Кэмерфильд!    

– Ура  Мэндибой!    

Это был  какой-то митинг: так по крайней мере решил Фикс. Он поделился своей догадкой с  мистером Фоггом и добавил:    

– Нам,  пожалуй, лучше не ввязываться в эту давку, сударь, а то ещё того и гляди  получишь удар кулаком!    

– Вы  правы, – ответил мистер Фогг, – и кулаки всегда остаются кулаками, даже если  дело идёт о политике!    

Фикс  счёл нужным улыбнуться на это замечание, и, чтобы лучше видеть всё происходящее,  но не толкаться в толпе, миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс взобрались на верхнюю площадку  лестницы, которая вела на террасу, расположенную над Монтгомери-стрит. Перед  ними, на другой стороне улицы, между складом угольщика и лавкой торговца  керосином, возвышалась под открытым небом трибуна, к которой, видно, и  стремились многочисленные потоки людей.    

По  какому же поводу, с какой целью происходил этот митинг? Филеас Фогг не имел об  этом никакого представления. Шло ли дело о назначении какого-нибудь важного  военного или гражданского чиновника, о выборах губернатора штата или члена  конгресса? Судя по необычайному возбуждению, охватившему город, можно было  предположить и то и другое.    

В эту  минуту в толпе началось заметное движение. Все руки взлетели вверх. Некоторые  из них, сжатые в кулак, быстро поднимались и опускались среди неумолчных криков,  очевидно свидетельствуя об энергии голосующих. Толпа бушевала и волновалась.  Знамёна, покачиваясь, исчезали на мгновение и появлялись вновь, изодранные в  клочья. Волнение толпы докатывалось до лестницы, и вся масса человеческих голов  подавалась то вперёд, то назад, как волны моря под ударами шквала. Количество  цилиндров уменьшалось на глазах, а те, что ещё оставались на головах, утеряли  свою нормальную высоту.    

– Как  видно, этот митинг, – заметил Фикс, – посвящён какому-то животрепещущему вопросу.  Меня не удивит, если окажется, что они вновь обсуждают Алабамское дело,  хотя оно уже решено.    

–  Возможно, – кратко ответил мистер Фогг.    

– Во  всяком случае, – продолжал Фикс, – тут налицо два вождя: достопочтенный Кэмерфильд  и достопочтенный Мэндибой.    

Опираясь  на руку Филеаса Фогга, миссис Ауда с любопытством наблюдала бурную сцену,  происходившую на улице. Фикс только было собрался узнать у соседей причину  этого народного волнения, как вдруг движение в толпе усилилось. Приветственные  крики и ругательства стали ещё громче. Древки флагов превратились в  наступательное оружие. Все руки сжались в кулаки. С крыш остановившихся карет и  прервавших движение омнибусов началась настоящая перестрелка. Сапоги и башмаки  описывали в воздухе длинные траектории, и среди выкриков послышалось несколько  револьверных выстрелов.    

Свалка  докатилась до лестницы и распространилась на нижние ступени. Как видно, одна из  партий отступала, но зрителям не было понятно, кто берёт верх: Мэндибой или  Кэмерфильд.    

– Думаю,  что благоразумнее всего нам будет уйти, – заметил Фикс, которому вовсе не хотелось,  чтобы его «подопечный» ввязался в какую-нибудь историю или стал жертвой  случайного удара. – Если здесь как-нибудь замешана Англия и в нас узнают  англичан, то обязательно втянут в драку!    

–  Английский гражданин… – начал было Филеас Фогг.    

Но наш  джентльмен не успел закончить фразу. Сзади него, на террасе, раздались ужасающие  вопли: «Гип-гип, ура! Да здравствует Мэндибой!.» То был новый отряд  избирателей, который спешил на подмогу, обходя с фланга сторонников  Кэмерфильда.    

    

Мистер  Фогг, миссис Ауда и Фикс очутились меж двух огней. Отступать было поздно. Поток  людей, вооружённых кастетами и тростями с свинцовыми набалдашниками, был  неудержим. Филеаса Фогга и Фикса, защищавших молодую женщину, сильно помяли. Как  всегда флегматичный, мистер Фогг попробовал было отбиваться с помощью того  естественного оружия, которым природа снабдила каждого англичанина, но тщетно.  Здоровенный широкоплечий мужчина с рыжей бородой и багровым лицом, как видно  предводитель этой банды, занёс свои страшные кулаки над мистером Фоггом, и  нашему джентльмену пришлось бы худо, если бы не Фикс, который самоотверженно  принял предназначенный для другого удар. Огромная шишка тотчас же вскочила у  него на голове под шёлковым цилиндром, который сразу превратился в берет.    

– Янки! –  процедил мистер Фогг, бросая на своего противника взгляд, полный презрения.    

–  Англичанин! – ответил тот.    

– Мы с  вами ещё встретимся!    

– Когда  вам будет угодно. Ваше имя?    

– Филеас  Фогг. А ваше?    

–  Полковник Стэмп В. Проктор.    

Вслед за  тем человеческая волна пронеслась дальше. Фикса сбили с ног; когда он поднялся,  вся его одежда была порвана в клочья, но серьёзных ушибов он не получил. Его  дорожное пальто оказалось разорванным на две неравные части, а брюки походили  на штаны, которые носят некоторые индейцы, выдрав предварительно, согласно  туземной моде, всю их заднюю часть. Но, главное, миссис Ауда осталась невредима,  один лишь Фикс пострадал от кулачных ударов.    

–  Благодарю вас, – сказал мистер Фогг сыщику, когда они выбрались из толпы.    

– Не за  что, – ответил Фикс, – но идёмте!    

– Куда?    

– В  магазин готового платья.    

Действительно,  подобное посещение было вполне своевременно. Костюмы Филеаса Фогга и Фикса  превратились в лохмотья, словно оба джентльмена дрались на стороне достопочтенных  Кэмерфильда или Мэндибоя.    

Час  спустя, одевшись как следует и купив новые головные уборы, они вернулись в «Международный  отель».    

Паспарту  уже ожидал там своего хозяина, вооружённый полдюжиной шестизарядных револьверов  центрального боя. Когда он заметил Фикса рядом с мистером Фоггом, лицо его омрачилось.  Но миссис Ауда кратко рассказала ему о случившемся, и Паспарту успокоился.  Очевидно, Фикс перестал быть врагом и сделался союзником. Он честно держал своё  слово.    

После  обеда вызвали экипаж, который должен был отвезти наших путешественников и их багаж  на вокзал. Садясь в экипаж, мистер Фогг спросил Фикса:    

– Вы  больше не видели этого полковника Проктора?    

– Нет, –  ответил Фикс.    

– Я  вернусь в Америку и найду его, – холодно произнёс мистер Фогг. – Не подобает, чтобы  британский гражданин позволил так с собою обращаться.    

Полицейский  инспектор улыбнулся и промолчал. Как видно, мистер Фогг относился к той  категории англичан, которые не допускают дуэли у себя на родине, но за границей  готовы драться, когда надо защитить свою честь.    

Без  четверти шесть путешественники прибыли на вокзал и застали поезд, готовый к отправлению.    

Входя в  вагон, мистер Фогг спросил у проводника:    

–  Послушайте, друг мой, что это сегодня происходило в Сан-Франциско?    

–  Митинг, сударь, – ответил проводник.    

– Но мне  показалось, что на улицах было необычайное оживление?    

– Нет,  то был обычный избирательный митинг.    

–  Вероятно, выбирали главнокомандующего? – спросил мистер Фогг.    

– Нет,  сударь, мирового судью.    

Выслушав  этот ответ, мистер Фогг молча вошёл в вагон; через мгновение поезд на всех парах  понёсся вперёд.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,    

     

     в которой  описывается путешествие в экспрессе Тихоокеанской железной дороги    

     

«От  океана до океана» – так называют американцы великий железнодорожный путь, пересекающий  Соединённые Штаты в самом широком месте их территории. Но в действительности  Тихоокеанская железная дорога разделяется на две части: Центральную  Тихоокеанскую – между Сан-Франциско и Огденом – и Объединённую Тихоокеанскую –  между Огденом и Омахой. Там сходятся пять отдельных линий, связывающих Омаху с  Нью-Йорком.    

Таким  образом, Нью-Йорк и Сан-Франциско в настоящее время соединены непрерывной  металлической лентой длиной в три тысячи семьсот восемьдесят шесть миль. Между  Омахой и Тихим океаном железнодорожный путь пересекает местность, часто ещё  посещаемую индейцами и дикими зверями, – обширную территорию, которую около  1845 года начали заселять мормоны после их изгнания из Иллинойса.    

В  прежнее время, даже при самых благоприятных обстоятельствах, на переезд между  Нью-Йорком и Сан-Франциско затрачивали шесть месяцев. Теперь же достаточно семи  дней.    

В 1862  году, несмотря на противодействие депутатов южных штатов, которые желали, чтобы  путь проходил южнее, железная дорога была намечена между сорок первой и сорок второй  параллелями. Покойный президент Линкольн лично заложил начало пути в городе  Омахе, в штате Небраска. Работы тотчас же начались и производились с чисто  американской деловитостью, не терпящей ни бюрократизма, ни бумажной переписки.  Быстрота строительства ни в коей мере не должна была вредить прочности  сооружений. В прерии укладывалось по полторы мили пути в день. По рельсам, уложенным  накануне, локомотив доставлял рельсы, нужные на завтрашний день, и двигался всё  дальше и дальше, по мере того как строилась дорога.    

От  Тихоокеанской железной дороги отходит несколько ответвлений: в штатах Айова, Канзас,  Колорадо и Орегон. От Омахи она идёт вдоль левого берега реки Платт до устья её  северного рукава, затем сворачивает к югу, пересекает земли Ларами, Уосатчский  горный хребет, огибает Солёное озеро, подходит к столице мормонов  Солт-Лейк-Сити, затем углубляется в долину Туилла, проходит пустыней, огибает  гору Седара и Гумбольдта, пересекает Гумбольдт-ривер, горы Сьерра-Невада,  Скалистые горы и долиной реки Сакраменто постепенно спускается к Тихому океану.    

Такова  была эта длинная артерия, которую поезда пробегали за семь дней, и она  позволяла мистеру Фоггу надеяться 11 декабря сесть в Нью-Йорке на пакетбот,  следующий в Ливерпуль.    

Вагон, в  котором поместился Филеас Фогг, представлял собою нечто вроде длинного омнибуса,  лежащего на двух четырехколесных платформах, подвижность которых легко  позволяла преодолевать кривые небольшого радиуса. В вагоне не было купе:  перпендикулярно его оси располагались два ряда кресел; между ними оставался  свободный проход, ведущий в туалетную комнату и уборную, которые имелись в каждом  вагоне. По всей длине поезда вагоны сообщались между собою при помощи площадок,  так что пассажиры могли свободно переходить из одного конца состава в другой; в  их распоряжении были вагоны-рестораны, вагоны-террасы, вагоны-салоны,  вагоны-кофейни. Недоставало только вагонов-театров. Но со временем появятся и  они.    

По  площадкам, соединявшим вагоны, непрестанно сновали газетчики, продавцы книг,  напитков, сигар, съестных припасов и прочих товаров; в покупателях недостатка  не было.    

Поезд  отошёл от станции Окленд в шесть часов вечера. Наступила ночь – тёмная,  холодная ночь, небо заволокло тучами, которые угрожали каждую минуту прорваться  снежной метелью. Поезд шёл со средней скоростью. Принимая в расчёт остановки,  он двигался не быстрее двадцати миль в час; тем не менее, идя таким ходом, он  мог пересечь территорию Соединённых Штатов в установленный срок.    

Пассажиры  в вагоне разговаривали мало. Все начинали понемногу дремать. Паспарту сидел рядом  с полицейским инспектором, но оба они молчали. После описанных выше событий их  отношения заметно охладели. Не чувствовалось ни прежней симпатии, ни дружбы.  Фикс ни в чём не изменил своего поведения, но зато Паспарту держался крайне  сдержанно и при малейшем подозрении готов был задушить своего бывшего друга.    

Через  час после отхода поезда пошёл снег, но, к счастью, мелкий, не мешавший движению  состава. Из окон вагона виднелась теперь лишь бескрайняя белая пелена, на фоне  которой клубы выбрасываемого локомотивом пара казались сероватыми.    

В восемь  часов в вагон вошёл проводник и объявил пассажирам, что наступило время ложиться  спать. То был «спальный» вагон, и через несколько минут он действительно  превратился в Дортуар. Спинки кресел откидывались с помощью остроумных  приспособлений, появлялись прекрасно набитые тюфяки, в несколько секунд  возникли кабинки, и каждый пассажир вскоре получил в своё распоряжение удобную  постель, защищённую плотной занавеской от нескромных взглядов. Простыни были  белоснежные, подушки мягкие. Оставалось только лечь спать, что все и сделали,  чувствуя себя, словно в каюте комфортабельного пакетбота, а поезд в это время  на всех парах мчался через штат Калифорния.    

На  территории между Сан-Франциско и Сакраменто рельеф местности довольно ровный.  Эта часть железнодорожного пути носит название Центральной Тихоокеанской  дороги; она начинается от Сакраменто и направляется на восток, где пересекается  с линией, идущей от Омахи. От Сан-Франциско до столицы Калифорнии дорога идёт  прямо на север, вдоль реки Америкэн-ривер, впадающей в залив Сан-Пабло. Расстояние  в сто двадцать миль между этими большими городами было покрыто за шесть часов,  и к полуночи, когда пассажиры ещё видели первый сон, поезд прибыл в Сакраменто.  Таким образом, им ничем не удалось полюбоваться в этом большом городе, столице  штата Калифорния; не увидели они ни его прекрасных набережных, ни широких улиц,  ни великолепных отелей, ни скверов, ни церквей.    

Покинув  Сакраменто и миновав станции Джанкшен, Роклин, Оберн, Колфакс, поезд углубился  в горный массив Сьерра-Невада. В семь часов утра он прошёл через станцию Сиско.  Час спустя спальня вновь превратилась в обыкновенный вагон, и путешественники  могли любоваться из окон прекрасной панорамой этого гористого края.  Железнодорожный путь, подчиняясь капризам Сьерры, то полз по склону гор, то  словно повисал над пропастью, то прихотливо извивался, избегая крутых  поворотов, то устремлялся в узкие ущелья, откуда, казалось, не было никакого  выхода. Паровоз с высеребренным колоколом, большим фонарём, бросавшим по сторонам  желтоватый свет, и особым предохранительным выступом, торчащим впереди, как  огромная шпора, сверкал, словно оправа очков; его свистки и гудки смешивались с  рёвом потоков и водопадов, а столбы дыма вились среди тёмных ветвей сосен и  елей.    

На пути  почти не попадалось ни мостов, ни туннелей. Железнодорожное полотно шло вдоль  склонов гор, не всегда придерживаясь кратчайшего пути и не вступая в борьбу с  природой.    

К девяти  часам, через долину Карсон, поезд вступил в пределы штата Невада, следуя всё  время в северо-восточном направлении. В полдень он отошёл от Рено, где была  двадцатиминутная остановка, во время которой пассажиры успели позавтракать.    

Начиная  от этого пункта, железнодорожный путь, следуя вдоль берега реки  Гумбольдт-ривер, несколько миль идёт к северу. Затем он поворачивает на восток  и не покидает берегов реки вплоть до гор Гумбольдта, расположенных почти у  самой восточной оконечности штата Невада, где река берёт своё начало.    

Позавтракав,  мистер Фогг, миссис Ауда и их спутники вновь заняли места в вагоне. Филеас  Фогг, молодая женщина, Фикс и Паспарту, удобно усевшись, любовались  разнообразными видами, проносившимися мимо окон: обширной прерией, на горизонте  которой вырисовывались горы, и пенистыми, бурными ручьями. По временам большие  стада бизонов, словно живая плотина, появлялись вдали. Эти нескончаемые армии  жвачных часто являются непреодолимым препятствием для движения поездов. Бывают  случаи, когда несколько тысяч бизонов плотными рядами тянутся поперёк  железнодорожного полотна много часов подряд. Паровозу приходится тогда  останавливаться и ждать, пока путь вновь освободится.    

Так  случилось и на этот раз. Около трех часов дня стадо в десять или двенадцать  тысяч голов преградило дорогу. Паровоз, замедлив скорость, попытался было при  помощи своей шпоры разбить с фланга эту громадную колонну, но был в конце  концов вынужден остановиться перед плотной массой животных.    

Бизоны,  которых американцы неправильно называют буйволами, двигались спокойным шагом,  издавая по временам громкое мычанье. Ростом они выше европейских быков; хвост и  ноги у них короткие, загривок выдаётся, образуя мускульный горб; рога этих  животных широко расставлены, с головы, шеи и плеч свисает длинная грива. Нечего  было и думать о том, чтобы остановить их шествие. Приняв то или другое  направление, бизоны следуют ему, не обращая внимания на препятствия. Никакая  плотина не смогла бы сдержать этот живой поток.    

Высыпав  на площадки, пассажиры наблюдали это любопытное зрелище. Но тот, кому, казалось,  следовало бы торопиться больше всех, – Филеас Фогг, – оставался на месте и с  философским спокойствием ожидал, пока бизоны соблаговолят освободить ему путь.  Паспарту был взбешён задержкой, вызванной скопищем животных. Он готов был  разрядить в них весь арсенал своих револьверов.    

– Что за  страна! – восклицал он. – Обыкновенные быки останавливают поезда и идут, как на  параде, не заботясь о том, что задерживают движение! Чёрт возьми! Хотел бы я  знать, предусмотрел ли мистер Фогг в своих планах эту помеху? И чего только  смотрит машинист? Пустил бы паровоз прямо на этих глупых тварей!    

Но  машинист и не пытался прорваться сквозь препятствие и действовал вполне  разумно. Конечно, паровоз раздавил бы несколько передних бизонов, но при всей  своей мощности он в конце концов сошёл бы с рельс, и поезд неминуемо потерпел  бы крушение.    

Самое  лучшее было терпеливо ждать, а потом, увеличив скорость, попытаться наверстать  потерянное время. Прохождение бизонов продолжалось долгих три часа, и путь  освободился лишь к ночи. В то время как последние ряды бизонов всё ещё  пересекали рельсы, первые уже скрылись за горизонтом.    

В восемь  часов поезд прошёл сквозь ущелье гор Гумбольдта и в половине десятого очутился  на территории штата Юта, в районе Большого Солёного озера – любопытной стране  мормонов.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,    

     

     в которой Паспарту  со скоростью двадцати миль в час изучает историю мормонов    

     

В ночь с  5 на 6 декабря поезд прошёл около пятидесяти миль в юго-восточном направлении;  затем он углубился на такое же расстояние к северо-востоку и приблизился к  Большому Солёному озеру.    

Около  девяти часов утра Паспарту вышел на площадку вагона подышать свежим воздухом. Погода  стояла холодная, небо было серое, но снег больше не шёл. Солнечный диск,  разорвавший пелену тумана, походил на огромную золотую монету, и Паспарту  занялся вычислением, сколько могло быть в нём фунтов стерлингов, как вдруг был  отвлечён от этого полезного занятия появлением весьма странного персонажа.    

Этот  субъект, севший в поезд на станции Элко, был долговязым мужчиной со смуглым лицом  и чёрными усами, на нём были чёрные чулки, чёрная шёлковая шляпа, чёрный жилет  и чёрные панталоны, белый галстук и лайковые перчатки. Он походил на  священника. Переходя из вагона в вагон вдоль поезда, он на каждой дверце  приклеивал рукописное объявление.    

Паспарту  подошёл к одному из этих объявлений и прочёл, что почтенный «старец» Уильям  Хитч, мормонский миссионер, пользуясь своим присутствием в поезде № 48, прочтёт  в вагоне № 117 между одиннадцатью часами и полуднем лекцию, посвящённую мормонизму.  Он приглашает джентльменов, желающих просветиться в вопросах таинств религии  «святых последних дней», прослушать её.    

«Что ж,  надо будет пойти», – решил про себя Паспарту, который знал о мормонах лишь то,  что в основе их общежития лежит многожёнство.    

Новость  быстро облетела поезд, в котором было около сотни пассажиров. Из этого числа  свыше тридцати человек, привлечённых Интересом к лекции, разместилось к  одиннадцати часам на скамейках вагона № 117. Паспарту восседал в первом ряду  верующих. Ни его господин, ни Фикс не обеспокоили себя посещением лекции.    

В  назначенное время «старец» Уильям Хитч встал и довольно раздражённым голосом,  как будто ему кто-то заранее противоречил, закричал:    

– Я вам  говорю, что Джо Смит – мученик, что его брат Хайрем – тоже мученик и что преследования  федеральным правительством пророков сделают также мучеником Брайама Юнга! Кто  осмелится утверждать противное?!    

Никто не  рискнул противоречить миссионеру, возбуждение которого контрастировало с его  спокойным от природы выражением лица. Но, без сомнения, гнев его объяснялся тем  обстоятельством, что мормонизм в то время подвергался преследованиям.  Действительно, правительству Соединённых Штатов не без усилий удавалось смирять  этих непокорных фанатиков. Так был подчинён федеральным законам штат Юта, после  того как по обвинению в многожёнстве и подстрекательстве к мятежу был заключён  в тюрьму Брайам Юнг. С этого времени ученики пророка удвоили свои усилия и, не  прибегая пока к открытым действиям, словесно боролись против постановлений конгресса.    

Вот  почему «старец» Уильям Хитч вербовал приверженцев даже в поездах.    

С  неистовыми жестами и завываниями он рассказывал своим слушателям историю мормонизма  с библейских времён: «Как в Израиле мормонский пророк из колена Иосифа  провозгласил положения новой религии и передал их своему сыну Морому; как много  веков спустя перевод этой драгоценной книги, начертанной египетскими  письменами, был сделан фермером из штата Вермонт, Джозефом Смитом-младшим,  который объявился как пророк, исполненный откровения, в 1825 году; как небесный  посланник предстал перед ним в блистающем лесу и передал ему послания  всевышнего».    

В эту  минуту несколько слушателей, мало интересующихся такими давними историями, покинули  вагон; но Уильям Хитч, продолжая, рассказал, «как Смит-младший, поддержанный  отцом, двумя братьями и несколькими учениками, основал религию „святых  последних дней“ – религию, которой придерживаются не только в Америке, но и в  Англии, Скандинавских странах и Германии, – религию, в числе последователей  которой встречаются не только ремесленники, но и люди свободных профессий; как  была создана колония в Огайо; как в основанном ими городе Киркланде был  воздвигнут храм стоимостью в двести тысяч долларов; как Смит стал предприимчивым  банкиром и получил от простого показывателя мумий папирус, написанный рукою  Авраама и других знаменитых египтян».    

Повествование  несколько затянулось, и ряды слушателей вновь поредели, в вагоне осталось теперь  не более двух десятков людей.