1 2 3 4 5 6 7 8 
Вечером  я читал, писал, размышлял. Когда же меня начало клонить ко сну, я лег на свое  ложе из морской травы и крепко заснул, меж тем как «Наутилус» скользил по  быстрому течению «Черной реки».    

 15. ПИСЬМЕННОЕ  ПРИГЛАШЕНИЕ    

     

На  следующий день, 9 ноября, я проснулся после глубокого двенадцатичасового сна.  Консель, по обыкновению, пришел узнать, «хорошо ли хозяин почивал», и  предложить свои услуги. Его друг, канадец, все еще спал так безмятежно, как  будто другого занятия у Него и не было.    

Я не  мешал славному малому болтать, но отвечал невпопад. Меня тревожило, что капитан  не присутствовал на вчерашнем зрелище, и я надеялся увидеть его нынешним днем.    

Я  облачился в свои виссоновые одеяния. Качество ткани вызвало у Конселя целый ряд  замечаний. Пришлось ему объяснить, что ткань эта вырабатывается из шелковистых  прочных нитей биссуса, посредством которых прикрепляется к скалам раковина, так  называемая «пинна», которая встречается во множестве у берегов Средиземного  моря. В старину из биссуса выделывали прекрасные ткани – виссоны, а позже  чулки, перчатки, чрезвычайно мягкие и теплые. И экипаж «Наутилуса» не нуждался  ни в хлопке, ни в овечьей шерсти, ни в шелковичных червях, потому что материал  для одежды ему доставляло море!    

Одевшись,  я вошел в салон. Там было пусто.    

Я  занялся изучением конхиологических сокровищ, хранившихся в витринах. Я рылся в  гербариях, наполненных редкостными морскими растениями, хотя и засушенными, но  не утратившими пленительной яркости красок. Среди этих изящных морских растений  я заметил кольчатые кладостефы, пластинчатые падины, каулерпы, похожие на  виноградные листья, бугорчатые каллитамнионы, нежные церамиумы ярко-красных  расцветок, хрупкие алые веерообразные агариумы и другие различные водоросли.    

День  прошел, а капитан Немо не удостоил меня своим посещением. Железные створы на  окнах в салоне не раскрывались. Не желали ли охранить нас от пресыщения столь  дивным зрелищем?    

«Наутилус»  держал курс на восток-северо-восток и шел на глубине пятидесяти – шестидесяти  метров со скоростью двенадцати миль в час.    

Следующий  день, 10 ноября, прошел как и остальные: по-прежнему не показался ни один  человек из команды «Наутилуса». Нед и Консель провели большую часть дня со  мною. Отсутствие капитана удивляло их. Может быть, этот странный человек  заболел? А может быть, он переменил свое решение в отношении нас?    

Впрочем,  как правильно заметил Консель, у нас не было причины жаловаться: мы пользовались  полной свободой, нас вкусно и сытно кормили. Наш хозяин строго соблюдал условия  договора. И к тому же самая необычность нашего положения представляла такой  интерес, что мы не вправе были сетовать на судьбу.    

С этого  дня я стал аккуратно вести запись текущих событий, и поэтому могу восстановить  все наши приключения с величайшей точностью. И любопытная подробность! Свои  записи я вел на бумаге, изготовленной из морской травы.    

Итак, 11  ноября, проснувшись ранним утром, я догадался по притоку свежего воздуха, что  мы всплыли на поверхность океана, чтобы возобновить запасы кислорода. Я  направился к трапу и вышел на палубу.    

Было  шесть часов утра. Погода стояла пасмурная, море было серое, но спокойное. Лишь  легкая зыбь пробегала по водной глади. Появится ли нынче капитан Немо? Я так  надеялся встретить его тут. Но, кроме рулевого, заключенного в свою стеклянную  будку, на палубе никого не было. Сидя на возвышении, образуемом корпусом  шлюпки, я жадно вдыхал насыщенный солью морской воздух.    

Понемногу,  под действием солнечных лучей, туман рассеялся. На восточной части горизонта  показался лучезарный диск. Море вспыхнуло, как порох. Высокие, рассеянные  облака окрасились в удивительно нежные тона, а обрамлявшие их, точно кружевом,  перистые облачка, так называемые «кошачьи языки», предвещали ветреный день.    

Но что  значит ветер для «Наутилуса», который не страшился бурь!    

Я  радостно встречал восход солнца – такое животворящее, исполненное ликования  явление природы, – как вдруг послышались чьи-то шаги.    

Я  собрался было приветствовать капитана Немо, но это был только его помощник – я  видел его уже раньше, при первой встрече с капитаном. Он взошел на палубу,  казалось, не замечая моего присутствия. Приставив к глазам подзорную трубу, он  с величайшим вниманием стал исследовать горизонт. Окончив свои наблюдения, он  подошел к люку и произнес несколько слов. Я точно запомнил их, потому что впоследствии  слышал эти слова каждодневно при подобных же условиях.    

Фраза  звучала так:    

     

«Nautron  respoc lorni virch!»    

     

Что  означала фраза, не знаю!    

Произнеся  эти слова, помощник капитана сошел вниз. Я подумал, что «Наутилус» начнет снова  погружаться в морские глубины. Поэтому я в свою очередь поспешил сойти вниз.    

Прошло  пять дней без каких-либо перемен. Каждое утро я выходил на палубу. Каждое утро  тот же человек произносил ту же фразу. Капитан Немо не появлялся.    

Я решил,  что больше уже не увижу его, и покорился своей участи; но 16 ноября, войдя  вместе с Недом и Конселем в свою каюту, я нашел на столе адресованную мне  записку.    

Я  поспешил вскрыть ее. Записка была написана по-французски, но готическим  шрифтом, напоминавшим буквы немецкого алфавита.    

     

«Господину  профессору Аронаксу.    

На  борту «Наутилуса», 16 ноября 1867 года.    

Капитан  Немо просит господина профессора Аронакса принять участие в охоте, которая  состоится завтра утром в его лесах на острове Креспо. Капитан Немо надеется,  что ничто не помешает господину профессору воспользоваться его приглашением, и  притом он будет очень рад, если спутники господина профессора пожелают присоединиться  к нашей экскурсии.    

Командир  «Наутилуса» капитан Немо».    

     

– На  охоту? – вскричал Нед.    

– Да  еще в его лесах на острове Креспо! – прибавил Консель.    

– Стало  быть, этот человек иногда высаживается на берег? – спросил Нед Ленд.    

– Сказано,  кажется, совершенно ясно, – ответил я, перечитывая письмо.    

– Ну,  что ж! Надо принять приглашение, – заявил канадец. – А попав на сушу,  мы уж обдумаем, как нам поступить. Помимо всего, я не прочь съесть кусок свежей  дичи.    

Не  пытаясь установить связь между ненавистью капитана Немо к континентам и  островам и его приглашением охотиться в лесах Креспо, я ограничился ответом:    

– Посмотрим-ка  сперва, что представляет собою остров Креспо!    

И тут же  на карте я нашел под 32° 40’ северной широты и 167° 50’ западной  долготы этот островок, открытый в 1801 году капитаном Креспо и значившийся на  старинных испанских картах под названием Rocca de la Plata, что по-французски  означает «Серебряный утес». Итак, мы находились в тысяча восьмистах милях от  точки нашего отправления, и «Наутилус» несколько изменил курс, повернув к  юго-востоку.    

Я указал  моим спутникам на скалистый островок, затерянный в северной части Тихого  океана.    

– Ну  если уж капитан Немо порою и выходит на сушу, – сказал я, – то,  конечно, он выбирает самые необитаемые острова!    

Нед Ленд  ничего не ответил, только лишь покачал головой; затем они оба ушли. После  ужина, поданного безмолвным и невозмутимым стюардом, я лег спать несколько  озабоченный.    

Поутру  17 ноября, проснувшись, я почувствовал, что «Наутилус» стоит на месте. Наскоро  одевшись, я вышел в салон.    

Капитан  Немо был там. Он ожидал меня. Когда я вошел, он встал, поздоровался и спросил,  согласен ли я сопровождать его на охоту.    

Поскольку  он не сделал ни малейшего намека насчет своего восьмидневного отсутствия, я  воздержался заговорить на эту тему и коротко ответил, что я и мои спутники  готовы сопутствовать ему.    

– Но  позвольте, сударь, – прибавил я, – задать вам один вопрос.    

– Пожалуйста,  господин Аронакс. Если смогу, я вам отвечу.    

– Как  случилось, капитан, что вы, порвав всякие связи с землей, владеете лесами на  острове Креспо?    

– Господин  профессор, – отвечал капитан, – леса в моих владениях не нуждаются ни  в солнечном свете, ни в теплоте. В них не водятся ни львы, ни тигры, ни  пантеры, ни какие-либо другие четвероногие. Об их существовании знаю лишь я  один. Растут они лишь для одного меня. Это не земные леса, а подводные.    

– Подводные  леса? – вскричал я.    

– Да,  господин профессор.    

– И  вы предлагаете мне побывать в этих лесах?    

– Совершенно  верно.    

– Идти  туда пешком?    

– Даже  не замочив ног.    

– И  охотиться там?    

– И  охотиться.    

– И  взять ружье?    

– И  взять ружье.    

Я кинул  на капитана Немо взгляд, в котором не было ничего лестного для его особы.    

«Несомненно,  у него голова не в порядке, – подумал я. – Видимо, у него был приступ  болезни, длившийся восемь дней, и, как знать, здоров ли он теперь? А жаль! Все  же лучше иметь дело с чудаком, чем с сумасшедшим!»    

Мысли  эти были ясно написаны на моем лице, но капитан Немо жестом пригласил меня следовать  за собою, и я безропотно повиновался ему.    

Мы вошли  в столовую, где был уже подан завтрак.    

– Господин  Аронакс, – сказал капитан, – прошу вас позавтракать со мною без  церемоний. За столом мы продолжим наш разговор. Ведь я обещал вам прогулку в  лес, но не в ресторан! Поэтому рекомендую вам завтракать поплотнее; обедать,  видимо, мы будем очень поздно.    

Я отдал  должное завтраку. Меню состояло из рыбных кушаний, ломтиков голотурий, превосходных  зоофитов, приправленных весьма пикантным соусом из морских водорослей, так  называемых порфир и лауренсий. Пили мы чистую воду, прибавляя в нее, по примеру  капитана, несколько капель перебродившего настоя, приготовленного,  по-камчатски, из водоросли, известной под названием «лапчатой родимении».    

Вначале  капитан Немо завтракал молча. Потом он сказал:    

– Господин  профессор, совершенно очевидно, что, получив мое приглашение на охоту в лесах  острова Креспо, вы сочли меня непоследовательным. Когда же вы узнали, что я  приглашаю вас в подводные леса, вы решили, что я просто сумасшедший. Никогда не  следует, господин профессор, поверхностно судить о людях.    

– Но,  капитан, поверьте, что…    

– Благоволите  выслушать меня, а после судите, можно ли обвинять меня в непоследовательности  или в сумасшествии.    

– Я  слушаю вас.    

– Господин  «профессор, вы, как и я, знаете, что человек может находиться под водой, если  при нем будет достаточный запас воздуха, нужного для дыхания. При подводных  работах водолазы, одетые в водонепроницаемый костюм, с защитным металлическим  шлемом на голове, получают воздух с поверхности через специальный шланг,  соединенный с насосом.    

– Это  так называемые скафандры, – сказал я.    

– Совершенно  верно! Но человек, одетый в скафандр, стеснен в своих действиях. Его связывает  резиновый шланг, через который насосы подают ему воздух. Это настоящая цепь,  которой он прикован к земле; и если бы мы были так прикованы к «Наутилусу», мы  не далеко бы ушли.    

– Каким  же способом можно избежать такой скованности? – спросил я.    

– Пользуясь  прибором Рукейроля-Денейруза, изобретенного вашим соотечественником и усовершенствованного  мною, вы можете без всякого ущерба для здоровья погрузиться в среду с совершенно  иными физиологическими условиями. Прибор этот представляет собою резервуар из  толстого листового железа, в который нагнетается воздух под давлением в  пятьдесят атмосфер. Резервуар укрепляется на спине водолаза ремнями, как  солдатский ранец. Верхняя часть резервуара заключает в себе некое подобие  кузнечных мехов, регулирующих давление воздуха, доводя его до нормального. В  обычном приборе Рукейроля две резиновые трубки соединяют резервуар со  специальной маской, которая накладывается на лицо водолаза; одна трубка служит  для вдыхания свежего воздуха, другая для удаления воздуха отработанного, и  водолаз по мере надобности нажимает языком клапан той или другой трубки. Но  мне, чтобы выдерживать на дне моря значительное давление верхних слоев воды,  пришлось вместо маски надеть на голову, как в скафандре, медный шлем с двумя  трубками – вдыхательной и выдыхательной.    

– Превосходно,  капитан Немо! Но ведь запас воздуха быстро иссякает, и как только процент  кислорода падет до пятнадцати, он становится непригоден для дыхания?    

– Разумеется.  Но я уже сказал вам, господин Аронакс, что насосы «Наутилуса» позволяют мне  нагнетать воздух в резервуар под значительным давлением, а при этих условиях  можно обеспечить водолаза кислородом на девять-десять часов.    

– Оспаривать  это не приходится, – отвечал я. – Хотелось бы только знать, капитан,  каким способом вы освещаете себе путь на дне океана?    

– Аппаратом  Румкорфа, господин Аронакс. Резервуар со сжатым воздухом укрепляется на спине,  а этот привязывают к поясу. Он состоит из элемента Бунзена, который я заряжаю  натрием, а не двухромистым калием, как обычно. Индукционная катушка вбирает в  себя электрический ток и направляет его к фонарю особой конструкции. Фонарь состоит  из змеевидной, полой, стеклянной трубки, наполненной углекислым газом. Когда  аппарат вырабатывает, электрический ток, газ светится достаточно ярко. Таким  образом я могу дышать и видеть под водой.    

– Капитан  Немо, вы на все мои возражения даете такие исчерпывающие ответы, что я не смею  больше сомневаться. Однако, признав себя побежденным касательно аппаратов  Рукейроля и Румкорфа, я все же надеюсь взять реванш на ружьях, которыми вы  обещали меня снабдить.    

– Но  ведь это не огнестрельное оружие, – отвечал капитан.    

– Стало  быть, ружья действуют сжатым воздухом?    

– Само  собою! И как мог бы я изготовлять порох на борту моего судна, не имея ни селитры,  ни серы, ни угля?    

– И  притом, какое огромное сопротивление пришлось бы преодолевать пуле, если бы пользоваться  огнестрельным оружием под водой, в среде, которая в восемьсот пятьдесят пять  раз плотнее воздуха! – прибавил я.    

– Ну,  это не причина! Существует оружие, усовершенствованное после Фультона англичанами  Филиппом Кольтом и Бурлеем, французом Фюрси и итальянцем Ланди, снабженное особыми  затворами и способное стрелять в таких условиях. Но, повторяю, не имея пороха,  я воспользовался сжатым воздухом, которым меня снабжают в неограниченном  количестве насосы «Наутилуса».    

– Но  нагнетенный воздух быстро расходуется.    

– Ну  что ж! Разве не при мне резервуар Рукейроля? Ведь в случае нужды он выручит  меня. А посему достаточно повернуть кран! Впрочем, вы сами увидите,  господин Аронакс, что подводные охотники скромно расходуют и кислород и пули.    

– Все  же мне кажется, что в полутьме, какая царит на дне моря, и при чрезвычайной плотности  жидкой среды ружейные пули не попадают в цель на большом расстоянии и не могут  быть смертоносными.    

– Напротив,  сударь! Каждый выстрел из такого ружья несет смерть. И как бы легко не было ранено  животное, оно падает, как пораженное молнией.    

– Почему  же?    

– Потому  что эти ружья заряжены не обычными пулями, а снарядом, изобретенным австрийским  химиком Лениброком. У меня имеется изрядный запас таких снарядов. Эти стеклянные  капсюли, заключенные в стальную, оболочку с тяжелым свинцовым дном, –  настоящие лейденские банки в миниатюре! Они содержат в себе электрический заряд  высокого напряжения. При самом легком толчке они разряжаются, и животное, каким  бы могучим оно ни было, падает замертво. Прибавлю, что эти капсюли не крупнее  дроби номер четыре и что обойма ружья вмещает не менее десяти зарядок.    

– Сдаюсь! –  отвечал я, вставая из-за стола. – Мне остается только взять ружье. Словом,  куда вы, капитан, туда и я!    

Капитан  Немо повел меня на корму «Наутилуса». Проходя мимо каюты Неда и Конселя, я  окликнул их, и они тотчас же присоединились к нам.    

Затем мы  все вошли в камеру рядом с машинным отделением, где нам надлежало обрядиться в  водонепроницаемые костюмы для предстоящей подводной прогулки.    

 16. ПРОГУЛКА ПО ПОДВОДНОЙ  РАВНИНЕ    

     

Камера  служила одновременно и арсеналом и гардеробной «Наутилуса». На стенах, в ожидании  любителей прогулок, висело около дюжины скафандров.    

При виде  скафандров Нед Ленд выразил явное нежелание в них облачиться.    

– Послушай,  Нед, – сказал я, – ведь леса на острове Креспо – подводные леса!    

– Пусть  так, – отвечал обманутый в своих ожиданиях гарпунер, поняв, что его мечты  о свежей говядине рассыпаются в прах. – А вы, господин Аронакс, неужто вы  эту штуку нацепите на себя?    

– Придется,  Нед!    

– Как  вам угодно! – сказал гарпунер, пожимая плечами. – Что касается меня,  по своей воле я в нее не влезу, разве что поневоле придется!    

– Вас  никто не неволит, господин Нед, – заметил капитан Немо.    

– А  Консель рискнет прогуляться? – спросил Нед.    

– Куда  господин профессор, туда и я, – отвечал Консель.    

На зов  капитана пришли два матроса и помогли нам одеться в тяжелые непромокаемые  скафандры, скроенные из цельных-кусков резины. Водолазная аппаратура,  рассчитанная на высокое давление, напоминала броню средневекового рыцаря, но  отличалась от нее своей эластичностью. Скафандр состоял из головного шлема,  куртки, штанов и сапог на толстой свинцовой подошве. Ткань куртки  поддерживалась изнутри подобием кирасы из медных пластинок, которая защищала  грудь от давления воды и позволяла свободно дышать; рукава куртки оканчивались  мягкими перчатками, не стеснявшими движений пальцев.    

Эти  усовершенствованные скафандры были гораздо лучше изобретенных в XVIII веке лат  из пробкового дерева, камзолов без рукавов, разных морских подводных одеяний –  «сундуков» и прочее, столь высоко в свое время превознесенных.    

Капитан  Немо, богатырского сложения матрос из команды «Наутилуса», Консель и я быстро  облеклись в скафандры. Оставалось только надеть на голову металлический шлем.  Но, прежде чем совершить эту операцию, я попросил у капитана разрешения  осмотреть наши ружья.    

Мне  подали обыкновенное ружье, стальной приклад которого, полый внутри, был несколько  больше, чем у огнестрельного оружия. Приклад служил резервуаром для сжатого  воздуха, врывавшегося в дуло, как только спущенный курок открывал клапан  резервуара. В обойме помещалось штук двадцать электрических пуль, которые  особой пружиной механически вставлялись в дуло. После каждого выстрела ружье  автоматически заряжалось.    

– Капитан  Немо, – сказал я, – ружье ваше замечательно и притом чрезвычайно  простой конструкции. Мне не терпится испробовать его на деле. Но каким способом  мы опустимся на дно?    

– В  данную минуту, господин профессор, «Наутилус» стоит на мели, на глубине десяти  метров, и мы можем выйти наружу.    

– Но  как же мы выйдем?    

– А  вот увидите!    

И  капитан Немо надел на голову шлем. Консель и я последовали его примеру, причем  канадец иронически пожелал нам «удачной охоты». Ворот куртки был снабжен медным  кольцом с винтовой нарезкой, на которую навинчивался шарообразный металлический  шлем. Сквозь три толстых смотровых стекла в шлеме можно было, поворачивая  голову, глядеть во все стороны. Открыв кран аппарата Рукейроля, висевшего на  спине, я прицепил к поясу лампу Румкорфа и взял в руки ружье.    

Тяжелый  скафандр и особенно подбитые свинцом сапоги буквально пригвождали меня к полу:  казалось, я не смогу сделать ни шагу.    

Однако  все было предусмотрено: меня втолкнули в маленькую кабинку, смежную с гардеробной.  Мои спутники последовали за мной таким же способом. Я слышал, как за нами захлопнулась  дверь, и нас объяла глубокая тьма.    

Спустя  несколько минут до моего слуха донесся пронзительный свист, и я почувствовал  пронизывающий холод снизу. Видимо, в машинном отделении открыли кран и в кабину  впустили воду. Как только вода заполнила все помещение, отворилась вторая дверь  в самом борту «Наутилуса». Снаружи стоял полумрак. Минуту спустя мы нащупали  ногами морское дно.    

Как  описать впечатления этой подводной прогулки? Слова бессильны воссоздать чудеса  океанических глубин. Если кисть живописца не в состоянии передать всю прелесть  водной стихии, как же изобразить это пером?    

Капитан  Немо шел впереди, его товарищ следовал за нами на расстоянии нескольких шагов.  Я и Консель держались рядом, как будто можно было перекинуться словом в наших  металлических шлемах! Я уже не чувствовал тяжести скафандра, сапог, резервуара  со сжатым воздухом, металлического шлема, в котором моя голова болталась, как  миндаль в скорлупе! Все эти предметы, погруженные в воду, теряли в весе ровно  столько, сколько и вытесненная ими вода. Я готов был благословлять этот  физический закон, открытый Архимедом. Благодаря ему я не был более инертной  массой: я обрел относительную подвижность.    

Свет,  проникавший в толщу воды на тридцать футов, освещал дно океана с поразительной  яркостью. Ясно были видны все предметы на расстоянии ста метров. А дальше  ультрамариновые краски морских глубин постепенно угасали, сгущались и, наконец,  растворялись в туманной беспредельности. Среда, окружавшая меня, казалась тем  же воздухом, только более плотным, чем земная атмосфера, но не менее прозрачным.  Надо мной была спокойная поверхность моря.    

Мы шли  по мелкому, плотно слежавшемуся песку, на котором приливы и отливы, избороздившие  приморские пляжи, не оставили и следа. Ослепительный песчаный ковер служил благодатным  рефлектором для солнечных лучей. Вот откуда исходит сила этого отраженного  сияния, которым пронизана каждая частица воды! Поверят ли мне, что на глубине  тридцати футов под поверхностью океана так же светло, как на земле в ясный  день?    

Вот уже  четверть часа идем мы по пламенеющему песку, усеянному неосязаемой пылью  ракушек. Контуры корпуса «Наутилуса», рисовавшегося каким-то подводным рифом,  постепенно стушевывались, но яркий свет его прожектора, с наступлением темноты  в глубине вод, укажет нам путь на борт судна. Трудно представить себе силу  отражения солнечных лучей в морских водоемах тому, кто привык к рассеянному,  холодному электрическому свету земных городов. Там электрический свет,  пронизывая воздух, насыщенный пылью, создает впечатление светящегося тумана; но  на море, равно и в морских глубинах, электрические лучи обретают большую  мощность.    

А мы все  шли и шли по бескрайной песчаной равнине. Я раздвигал руками водную завесу,  смыкавшуюся за моей спиной, и давление воды мгновенно стирало следы моих ног на  песке.    

Вскоре  стали смутно вырисовываться вдали очертания предметов. Я различил величественные  силуэты подводных утесов, густо унизанных прелестнейшими зоофитами; и тут я был  ослеплен световым эффектом, свойственным только жидкой среде.    

Было  десять часов утра. Косые лучи солнца преломлялись в воде, словно в призме, и  окрашивали ребра утесов, водоросли, раковины, полипы всеми семью цветами  солнечного спектра. Какой праздник для глаз был в этом причудливом сочетании  красок, в этой непрестанной смене зеленого, желтого, оранжевого, фиолетового,  синего, голубого, красного, как на палитре вдохновенного живописца! Зачем я не  мог поделиться с Конселем впечатлениями, взволновавшими мое воображение,  восторгаться и радоваться вместе с ним! Зачем я не знал языка знаков, подобно  капитану Немо и его спутнику, чтобы обмениваться мыслями! Не находя иного  выхода, я говорил сам с собою, я выкрикивал какие-то слова, расточительно и  попусту расходуя драгоценный запас воздуха.    

Полипы и  иглокожие устилали песчаное дно. Разновидности изид, трубчатые кораллы – корнулярии,  живущие особняком, гроздья первобытных глазчат, прежде именуемых «белыми кораллами»,  грибовидные фунгии, ветряницы, приросшие к почве своей мускулистой подошвой,  представляли собою настоящий цветник, разукрашенный сифонофорами – порпитами в  венчике лазоревых щупальцев, целыми созвездиями морских звезд; и, словно тонкие  кружева, сплетенные руками наяд, трепетали при каждом нашем шаге гирлянды  бугорчатых астерофитонов. Как жаль было ступать ногами по этим блистающим  моллюскам, устилавшим землю тысячами морских гребешков, морских молотков,  донаксов, настоящих прыгающих ракушек, трохусов, красных шлемов, крылатиков,  петушков, сердцевидок и множеством других созданий неисчерпаемого в своей  фантазии океана. Но надо было идти, и мы шли дальше. Над нашими головами плыли  отряды физалий с колыхающимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми  или нежно-розовыми зонтиками с лазоревой окраиной защищали нас от солнечных  лучей, а фосфоресцирующие медузы – пелагии освещали б дорогу, если бы нас  настигла ночь!    

Все эти  чудеса я наблюдал мимоходом, на коротком пути, не больше четверти мили, и всякий  раз, как я останавливался, капитан Немо жестом приглашал меня следовать за ним.  Вскоре характер почвы изменился. Песчаное плато сменилось вязким илом, который  американцы называют ооз и который состоит из множества кремнеземовых или  известковых раковинок. Затем мы прошли луга водорослей, поражавших своей  мощностью. Подводные лужайки по мягкости могли соперничать с самыми пушистыми  коврами, вытканными руками искуснейших мастеров. Водоросли не только стлались  под ногами, но и раскидывались над головой. Морские растения, сплетаясь своими  стеблями, воздвигали зеленые своды на поверхности вод. Над нами развевались  длинные космы фукусов, то шарообразные, то трубчатые, лауренсии, тонколистые  кладостефы, лапчатые родимении, похожие на кактусы. Я заметил, что зеленые  водоросли тянулись к поверхности вод, а красные предпочитали срединные слои,  предоставляя черным и бурым водорослям создавать сады и цветники в океанических  глубинах.    

Водоросли  – подлинный перл творения, одно из чудес царства растений. К ним относятся и  самые мелкие и самые крупные растительные организмы земли. И наряду с  крохотными растеньицами, сорок тысяч которых могут уместиться на площади в пять  квадратных миллиметров, встречаются бурые водоросли длиною до сотни метров.    

Прошло  полтора часа, как мы покинули «Наутилус». Было около полудня. Я заметил это по  солнечным лучам, которые, падая отвесно, уже не преломлялись в воде. Волшебство  красок пропало, изумрудные и сапфировые цвета потускнели и вовсе исчезли с  нашего небосвода. Мы шли, и каждый наш шаг гулко отдавался в жидкой среде.  Малейший шум распространялся со скоростью, непривычной для нашего слуха. И  действительно, вода лучший проводник звука, нежели воздух: звук распространяется  в жидкой среде в четыре раза быстрее.    

А между  тем дорога шла под уклон. Солнечные лучи утрачивали свою силу. Мы находились на  глубине ста метров, выдерживая давление в десять атмосфер. Но скафандр был,  видимо, так хорошо приспособлен к этим условиям, что я не страдал от  повышенного давления. Все же в суставах пальцев я испытывал несколько  болезненное ощущение, которое, впрочем, вскоре прошло. Усталости от двухчасовой  ходьбы в непривычном для меня снаряжении я не чувствовал. При поддержке воды я  двигался с поразительной легкостью.    

На  глубине в триста футов я все же ловил последние отблески заходящего солнца.  Дневное светило уступало место предвечерним сумеркам. Но мы все еще обходились  без аппарата Румкорфа.    

Вдруг  капитан Немо остановился. И когда я к нему подошел, он указал мне на какую-то  темную массу, выступавшую из полутьмы, невдалеке от нас.    

«Остров  Креспо», – подумал я и не ошибся.    

 17. ПОДВОДНЫЙ ЛЕС    

     

Мы  подошли, наконец, к опушке леса, несомненно одного из красивейших мест в обширных  владениях капитана Немо. Он считал их своей собственностью и имел на это такое  же право, какое присвоил себе первый человек в первые дни существования мира. И  кто мог оспаривать у него права на подводные владения? Какой смельчак дерзнул  бы проникнуть в эти глубины и с топором в руках расчищать себе путь сквозь  дремучие заросли?    

Подводный  лес состоял из гигантских древовидных растений; и едва мы вступили под его  мощные своды, как мое внимание было привлечено своеобразным явлением природы,  еще не встречавшимся в моей научной практике.    

Ни одна  травинка не стлалась по земле, ни одна ветвь не сгибалась и не росла в горизонтальном  направлении. Все устремлялось вверх, к поверхности океана. Ни единое волоконце,  ни один стебелек, как бы тонки они ни были, не клонились к земле, а  вытягивались в струнку, как железные прутья, фукусы и ламинарии, уступая  плотности окружающей среды, тянулись вверх по прямой линии, строго перпендикулярной  к поверхности океана. Водоросли, казалось, застыли в своей неподвижности, и,  чтобы пройти, приходилось раздвигать их руками; но растение тотчас же принимало  прежнее положение. Тут было царство вертикальных линий!    

Вскоре я  освоился и с причудливым лесом и с полумраком водной среды. Песчаный грунт был  усеян острыми камнями, затруднявшими нам путь. Подводная флора показалась мне  чрезвычайно богатой, даже более богатой, нежели в арктических и тропических  зонах, где она представлена достаточно скупо. В первое время я не мог отличить  мир растительный от мира животного: зоофитов принимал за водоросли, животных –  за растения. И кто бы не ошибся на моем месте? Фауна и флора часто так сходны  по форме в подводном мире!    

     

    

     

Я  заметил, что все особи растительного мира лишь прикрепляются к грунту, а не  растут из него. Не имея корней, они требуют от земли не жизненных соков, а  только опоры; они равно произрастают на камнях, ракушках, песке или гальке. Все  нужное для их существования заключается в воде, вода их поддерживает и питает.  Большинство растений пластинчатой, весьма прихотливой формы; в окраске растений  преобладают тона розоватые, алые, зеленые, желтоватые, рыжие и бурые. Мне повстречались  тут живые образцы тех особей, которые в засушенном виде хранились в коллекции  «Наутилуса»: веерообразная падина-павония, казалось, жаждавшая дуновения  ветерка, пунцовые церамиумы, ламинарий, съедобные водоросли, простирающие вверх  свои молодые побеги, нитевидные нереоцистисы, распускавшие свои ветви на высоте  пятнадцати метров, букеты ацетобулярий – нитчатых дудчаток, стебли которых  утолщаются кверху, и множество других, лишенных цветков морских растений.  «Любопытная аномалия, причуда водной среды! – сказал один естествоиспытатель. –  Здесь животные, как цветы, а растения лишены цветов!»    

Между  древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного пояса,  виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в  цвету! Живые изгороди из зоофитов, на которых пышно распускались коралловидные  меандрины, исполосованные извилистыми бороздками, желтоватые звездчатые  кораллы-кариофиллеи с прозрачными щупальцами, пучки похожих на травы зоантарий,  и в довершение иллюзии рыбки – ильные прыгуны порхали с ветки на ветку, точно  рой колибри, а из-под наших ног, как стаи бекасов, поднимались желтые, с  ощеренной пастью и заостренной чешуей леписаканты, дактилоптеры и моноцентры.    

Около  часу дня капитан Немо дал сигнал к отдыху, чем меня весьма обрадовал. Мы расположились  под сенью аларий с лентовидным слоевищем, вздымавших свои длинные, похожие на  стрелы стебли.    

Короткий  отдых был чрезвычайно приятен. Недоставало только возможности поговорить. Но  все же я приблизил свою большую медную голову к шлему Конселя. Глаза его из-под  толстых стекол скафандра блестели от удовольствия, и в знак полного  удовлетворения он комично завертел головой в своем металлическом колпаке.    

Меня  крайне удивляло, что после четырехчасовой прогулки я не ощущал голода. Что было  тому причиной, я не знал. Но меня неодолимо клонило ко сну, как это бывает со  всеми водолазами. Веки мои смежились, и я отдался дремоте, которую преодолевал  только движением. Капитан Немо и его богатырского сложения спутник первые  подали пример, растянувшись во весь рост в лоне этой кристаллически чистой  среды.    

Не могу  определить, сколько времени я спал; но, проснувшись, я заметил, что солнце клонилось  к горизонту. Капитан Немо уже встал, и я начал было потягиваться, расправляя  члены, как одно непредвиденное обстоятельство мгновенно подняло меня на ноги.    

В  нескольких шагах от нас чудовищный краб в метр вышиной, вперив в меня взгляд  раскосых глаз, готовился наброситься на меня. Хотя скафандр служил достаточной  защитой от его клешней, все же я не мог скрыть овладевшего мной ужаса. В эту  минуту проснулись Консель и матрос с «Наутилуса». Капитан Немо указал матросу  на гнусное членистоногое, и тот, ударив его прикладом, тотчас же убил гада; и я  видел, как сводило в предсмертных конвульсиях страшные лапы чудовища.    

Случай  этот заставил меня вспомнить, что в мраке водных пучин водятся и более опасные  животные, от которых не защитит и скафандр. Удивительно, что я не подумал об  этом раньше! Впредь я решил быть настороже. Впрочем, мне казалось, что наш  привал знаменует конец прогулки. Но я ошибался. Капитан Немо и не помышлял  возвращаться к «Наутилусу», он отважно шел вперед.    

     

    

     

Дно  круто спускалось вниз, и мы все больше погружались в морские глубины. Было примерно  около трех часов дня, когда мы очутились в узкой ложбине, стиснутой отвесными  утесами, на глубине ста пятидесяти метров под уровнем моря. Благодаря  совершенству наших водолазных аппаратов мы опустились уже на девяносто метров  ниже того предела, который природа, казалось, установила для подводных  экскурсий человека.    

Я  определил глубину нашего погружения в сто пятьдесят метров, хотя никаких измерительных  приборов у меня не было. Но я знал, что даже в самых прозрачных водах солнечные  лучи не могут проникать глубже определенной толщи воды. На расстоянии десяти  шагов ничего не было видно. Я шел ощупью, как вдруг тьму прорезал довольно  яркий луч света. Капитан Немо зажег электрический фонарь. Его спутник сделал то  же. Мы с Конселем последовали их примеру. Как только мы повернули выключатель,  змеевидная стеклянная трубка, наполненная газом, засветилась от действия  электрического тока. Свет наших фонарей осветил море в радиусе двадцати пяти  метров.    

Между  тем капитан Немо вел нас все дальше, в самую глубь мрачного леса, в котором все  реже и реже встречались кустистые колонии. Растительная жизнь, как я заметил,  исчезала заметно раньше животной. На этих глубинах морские растения из-за  недостатка солнечного света почти не встречались, меж тем как множество  удивительных животных, зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб все еще кишело  вокруг нас.    

Дорогой  я подумал, что свет электрического аппарата Румкорфа должен привлечь внимание  обитателей мрачных глубинных слоев. Но если морские животные и приближались к  нам, то все же держась на почтительном расстоянии, недоступном для охотника.    

Несколько  раз капитан Немо останавливался и вскидывал ружье к плечу, но, прицелившись,  опускал ружье, не выстрелив, и шел дальше.    

Наконец,  около четырех часов дня мы достигли цели нашей чудесной прогулки. Перед нами  вдруг выросла гранитная стена, величественная громада неприступных утесов,  изрытая пещерами. Это было подножие острова Креспо. Это была земля!    

Капитан  Немо остановился. Жестом он приказал нам сделать привал, и, как я не жаждал  преодолеть эти стены, пришлось повиноваться. Здесь кончались владения капитана  Немо. Он не хотел переступить их границы. За этой чертой начинался другой мир,  в который он не желал шага ступить!    

Мы  тронулись в обратный путь. Капитан Немо снова встал во главе нашего маленького  отряда и, не колеблясь, повел нас вперед. Мне показалось, что мы возвращались к  «Наутилусу» другой дорогой. Новая дорога с чрезвычайно крутым подъемом, а  значит и очень утомительная, скоро вывела нас к поверхности океана. Впрочем,  вступление в верхние слои воды совершалось более или менее постепенно и не  могло грозить неприятными последствиями, так как резкое изменение давления  гибельно отражается на человеческом организме и является роковым для неосторожных  водолазов. Вскоре мы снова вошли в освещенные слои воды. Солнце стояло низко  над горизонтом, и его косые лучи, преломляясь в воде, окружали радужным ореолом  все предметы.    

Мы шли  на глубине десяти метров. Вокруг нас кружили стайки самых разнообразных рыбешек,  более многочисленных, чем птицы в воздухе, и более проворных, но ни одна  водяная дичь, достойная ружейного выстрела, не попалась нам на глаза.    

Внезапно  капитан Немо опять вскинул ружье к плечу и стал прицеливаться в какое-то существо,  мелькавшее в кустах. Он спустил курок. Послышался слабый свист, и сраженное  животное упало в пяти шагах от нас.    

Это была  великолепная морская выдра, калан, единственное четвероногое, обитающее только  в морях. Мех выдры, достигающей полутора метров, темно-коричневый, на кончиках  серебристо-белый и весьма нежного подшерстка, высоко ценится на русском и  китайском рынках. По тонкости и шелковистости волоса мех нашей выдры должен был  стоить по крайней мере две тысячи франков. Я с интересом рассматривал этот  любопытный образец млекопитающего с плоской головой, короткими ушами, круглыми  глазами, белыми кошачьими усами, с сильно развитой перепонкой между пальцами  лапок, с пушистым хвостом. Это ценное хищное животное, за которым охотятся,  устраивая целые облавы, становится чрезвычайно редкой добычей и встречается  чаще всего в северной части Тихого океана, где тоже, вероятно, скоро исчезнет.    

Спутник  капитана Немо взвалил убитое животное себе на плечи, и мы опять двинулись в  путь.    

Целый  час шли мы по песчаной равнине. Местами дно поднималось настолько, что каких-нибудь  два метра отделяло нас от поверхности океана. И тогда я видел, как отражение  наших фигур в воде бежало в обратном направлении, а другое отражение, повернутое  вверх ногами, плыло над нашими головами.    

Помимо  этого было еще явление, достойное внимания. Над нами непрерывно проносились  облака, мгновенно сгущавшиеся и мгновенно таявшие. Подумав, я понял, что  возникновение облаков объясняется постоянным изменением толщи водяного слоя над  нами, и, приглядевшись, заметил даже белые «барашки» на гребнях волн.  Прозрачность воды была такова, что отчетливо были видны тени крупных морских  птиц, пролетавших над океаном.    

И тут-то  я стал свидетелем самого замечательного выстрела, который когда-либо доводилось  наблюдать охотнику.    

     

    

     

Над нами  парила на широко распростертых крыльях какая-то большая птица. И когда она  летела в расстоянии нескольких метров от поверхности моря, спутник капитана  Немо прицелился и подстрелил птицу. Птица камнем упала в море, и сила падения  была так велика, что, преодолев сопротивление воды, она свалилась почти в самые  руки меткого стрелка. Это был альбатрос, великолепный представитель отряда  морских птиц.    

Импровизированная  охота нисколько не замедлила нашего походного марша. В течение двух часов мы  шли то по песчаной равнине, то среди лугов морских водорослей. Я буквально  изнемогал, как вдруг слабая полоска света рассеяла темноту вод на полумилю. Это  был прожектор «Наутилуса». Еще каких-нибудь двадцать минут – и мы на борту  судна! Наконец-то я вздохну свободно! Мне начинало казаться, что кислород в  моем резервуаре уже истощается. Но я не предвидел, что нечаянная встреча  несколько замедлит наше возвращение на «Наутилус».    

     

    

     

Я шел  шагах в двадцати от спутников. Вдруг капитан Немо круто повернулся и быстро  направился ко мне. Мощной рукой он пригнул меня к земле, его спутник поступил  так же с Конселем. В первую минуту я не знал, что и подумать об этом внезапном  нападении, но, увидев, что капитан лежит неподвижно подле меня, я успокоился.    

Я лежал  распростертый на земле, под прикрытием водорослей. Взглянув вверх, я увидел,  что над нами проносятся какие-то огромные фосфоресцирующие туши.    

Кровь  застыла в моих жилах. Я узнал страшных морских хищников. Это были две акулы,  ужасные акулы-людоеды с огромным хвостовым плавником, тусклыми стеклянными  глазами, с глазчатыми, пропитанными светящимся веществом пятнами на морде.  Чудовищная пасть, способная одним движением своей железной челюсти раздробить  человека! Не знаю, занимался ли Консель классификацией акул, что касается меня,  я глядел на их серебристое брюхо, грозную пасть, ощеренную зубами, скорее как  жертва, чем как ученый-естествоиспытатель.    

К нашему  великому счастью, у этих прожорливых животных плохое зрение. Распустив свои  темные плавники, они пронеслись мимо, не заметив нас; и мы каким-то чудом  избавились от опасности более страшной, чем встреча с тигром в глухом лесу.    

Через  полчаса мы подошли к «Наутилусу», яркий прожектор которого указывал нам путь.  Люк был открыт, и, как только мы вошли в кабину, капитан Немо захлопнул  наружную дверь. Затем он нажал кнопку. Насосы внутри судна заработали, что было  видно по тому, как спадает уровень воды вокруг нас. Через несколько секунд в  кабине не осталось и капли воды. Тогда распахнулась внутренняя дверь, и мы  попали в гардеробную.    

Не без  труда сняли мы свои скафандры, и я, измученный, полусонный, падая от усталости,  но совершенно очарованный чудесной подводной прогулкой, добрался, наконец, до  своей каюты.    

 18. ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ  ЛЬЕ ПОД ВОДАМИ ТИХОГО ОКЕАНА    

     

Проснувшись  утром, 18 ноября, я почувствовал себя вполне отдохнувшим. Выйдя на палубу «Наутилуса»,  я услыхал, как помощник капитана произносил свою традиционную фразу. И вдруг я  понял ее смысл. Речь шла, конечно, о состоянии моря, вернее, об отсутствии  опасности: «На море спокойно!»    

Необозримая  водная ширь! Ни паруса на горизонте. Ни утесов острова Креспо! За ночь они  исчезли из виду. Перед глазами синее море! Море поглотило все краски солнечного  спектра, осталась одна лишь синь! Морская гладь, вся в переливах легкой зыби,  живо напоминала муаровую ткань.    

Я  залюбовался волшебным видом океана. Но тут поднялся на палубу капитан Немо. Он  приступил к астрономическим наблюдениям, не замечая, казалось, моего  присутствия. Потом он облокотился на штурвальную рубку и погрузился взглядом в  бескрайную даль.    

Тем  временем на палубу поднялись человек двадцать матросов «Наутилуса». Они начали  выбирать сети, закинутые накануне ночью. Это были здоровые крепкие люди  различных национальностей, но все европейского типа. Я без труда узнал  ирландцев, французов, славян, одного грека, или критянина. Они были скупы на  слова и объяснялись между собой на каком-то непонятном наречии, происхождения  которого я не мог угадать. Стало быть, я не-мог говорить с ними.    

Сети  вытащили на борт судна. Они представляли собою подобие нормандского невода,  огромного мешка, который благодаря верхним поплавкам и цепи, продетой в нижние  петли, держится полуоткрытым в воде. Мешок этот, прикрепленный к корме  стальными тросами, скребет дно океана и вбирает в себя все, что попадается на  пути судна. В это утро в сети попали любопытные образчики океанской фауны:  лягва-рыба из семейства рукоперых, прозванная за свои комичные движения  клоуном, спинороги, опоясанные красными лентами, способный раздуваться ядовитый  скалозуб, оливковые миноги, среброчешуйчатые сарганы, нитехвосты с сильно развитыми  электрическими органами, не уступающими в силе органам гимнота и ската, зеленоватые  тресковые бычки различных видов и, наконец, несколько более крупных рыб: толстоголовка  с выпуклой головой, длиной в целый метр, множество отличных макрелей,  разряженных в серебро и лазурь, три великолепных тунца, которых не спасла от  невода быстрота их движений.    

Я  полагаю, что на этот раз сети принесли не менее тысячи фунтов рыбы. Удачный  улов, но отнюдь не удивительный! Сети выметываются на несколько часов и, следуя  за судном, вбирают в свои тенета всех обитателей водяного мира, какие только  встретятся на пути. И впредь у нас не будет недостатка в превосходной добыче –  порукой тому быстроходность «Наутилуса» и притягательная сила его прожектора.    

Богатые  дары океана были незамедлительно спущены в камбуз; часть улова была оставлена  впрок, другая к столу.    

Рыбная  ловля окончена, запас воздуха в резервуарах возобновлен, и я, решив, что «Наутилус»  снова пойдет под воду, хотел спуститься в свою каюту; но тут капитан Немо  обернулся в мою сторону и без всяких предисловий сказал:    

– Взгляните-ка  на океан, господин профессор, разве это не живое существо? Порою гневное, порою  нежное! Ночью он спал, как и мы, и вот просыпается в добром расположении духа  после покойного сна!    

Ни  приветствия, ни пожелания доброго утра! Казалось, этот загадочный человек продолжает  начатый разговор.    

– Посмотрите, –  говорил он, – океан пробуждается под ласкою солнечных лучей! Он начинает  дневную жизнь! Как любопытно наблюдать за проявлениями жизнедеятельности его  организма! У него есть сердце, есть артерии, и я вполне согласен с ученым Мори,  который открыл в мировом океане циркуляцию воды, столь же реальную, как  циркуляция крови в жилах живого существа.    

Капитан  Немо не ожидал ответа, а я счел лишним прерывать его речь пустыми «да», «конечно»,  «совершенно верно», «вы правы». Он говорил как бы сам с собою и после каждой  фразы надолго умолкал. Он размышлял вслух.    

– Да, –  говорил он, – в мировом океане происходит постоянная циркуляция воды,  обусловленная изменением температуры, наличием солей и микроорганизмов.  Изменение температуры предопределяет плотность воды, и, как следствие этого,  образуются течения и противотечения. Испарение воды, незначительное в полярных  областях и весьма значительное в экваториальных зонах, порождает постоянный  обмен между тропическими и полярными водами. Помимо того, я обнаружил  постоянную вертикальную циркуляцию от поверхностных вод до глубинных и от  глубинных к поверхностным, что является подлинно дыханием океана! Океанические  воды, прогретые в поверхностных слоях теплых зон океана, уносятся в холодные  зоны, где благодаря охлаждению становятся более плотными, а следовательно, и более  тяжелыми, опускаются вниз и заполняют глубины океана. Постепенно подымаясь  вверх к экваториальной зоне и прогреваясь, они вновь увлекаются в зоны высоких  широт. У полюса вам будут видны результаты этого явления, и вы оцените  предусмотрительность природы, ибо в силу этого закона вода превращается в лед  только в поверхностных слоях!    

В то  время как капитан Немо произносил последние слова, я думал: «Полюс! Неужели  этот смельчак хочет направиться к полюсу?»    

Капитан  умолк, устремив взор на водную стихию, которую он так тщательно и непрестанно  изучал. После короткого молчания он сказал:    

– Море  содержит в себе изрядное количество солей. И если бы удалось собрать всю соль,  растворенную в, мировом океане, объем ее составил бы четыре с половиной  миллиона кубических лье. И если бы рассыпать эту соль ровным слоем по всему  земному шару, образовался бы соляной покров свыше десяти метров толщиной. Не  подумайте, что наличие солей в морской воде является капризом природы. Нет!  Соль уменьшает испаряемость воды, предохраняет от выветривания водяных паров и  тем самым спасает от излишества осадков умеренные пояса нашей планеты. Важная  роль! Роль почетная – уравновешивать действие стихий на земном шаре!    

Капитан  Немо вновь умолк, выпрямился, сделал несколько шагов по палубе и опять подошел  ко мне.    

– Что  касается миллиардов мельчайших существ, населяющих миллионами каждую каплю  воды, роль их не менее значительна. Они поглощают морские соли, вбирают в себя  растворенную в воде известь и в виде полипняков и мадрепоровых кораллов являются  настоящими рифообразователями! Умирая, они снова отдают в воду различные  минеральные вещества, а частично отлагают их в виде скелетов на морском дне.  Таким образом осуществляется вечное круговое вращение, вечная жизнь! Жизнь  более напряженная, нежели на суше, более плодотворная, бесконечная,  охватывающая поистине каждую каплю воды в океане, в этой среде, как говорят,  убийственной для человека, но животворной для мириадов животных – и для меня!    

Произнося  эти слова, капитан Немо совершенно преобразился и произвел на меня сильное впечатление.    

– И  настоящая жизнь, – прибавил он, – здесь, только здесь! Я верю в  возможность создания подводных городов, построения подводных зданий, которые,  как «Наутилус», каждое утро будут подниматься на поверхность океана, чтобы  запастись свежим воздухом, городов свободных, городов независимых. И, кто знает,  если какой-нибудь деспот…    

Капитан  Немо оборвал фразу угрожающим жестом. Потом, обращаясь прямо ко мне и как бы  желая отвлечься от мрачных мыслей, спросил:    

– Господин  Аронакс, известна ли вам глубина океана?    

– Известны  результаты измерений, капитан!    

– А  каковы цифровые данные измерений? При случае я мог бы их проверить.    

– Цифровые  данные, насколько я помню, таковы… – отвечал я. – Если не ошибаюсь,  средняя глубина в северной части Атлантического океана, согласно измерениям,  достигает восьми тысяч двухсот метров, а в Средиземном море двух тысяч пятисот  метров. Самые замечательные промеры были сделаны в южной части Атлантического  океана, приблизительно на тридцать пятом градусе широты. Результаты: двенадцать  тысяч метров, четырнадцать тысяч девятьсот один метр и пятнадцать тысяч сто  сорок девять метров. Короче говоря, если бы ложе мирового океана было приведено  к одному уровню, средняя океанская глубина исчислялась бы приблизительно в семь  километров.    

– Отлично,  господин профессор, – отвечал капитан Немо. – Надеюсь дать вам более  точные показатели. Что касается средней глубины данной части Тихого океана, то  могу вам сообщить, что она не превышает четырех тысяч метров.    

Сказав  это, капитан Немо направился к люку и сошел вниз по железной лесенке. Я последовал  за ним. Винт почти в ту же минуту пришел во вращение, и лаг показал скорость  двадцать миль в час.    

Проходили  дни, проходили недели, а капитан Немо не баловал меня своими посещениями. Я  встречался с ним очень редко. Помощник капитана каждое утро аккуратнейшим  образом отмечал на карте курс корабля, и я мог с точностью определить  местонахождение «Наутилуса».    

Консель  и Ленд проводили со мной целые часы. Консель рассказывал своему другу о том,  какие чудеса довелось ему увидеть во время нашей подводной прогулки, и канадец  сожалел, что не принял в ней участия. А я утешал его, уверяя, что еще не раз  случится нам посетить океанские леса.    

Почти  каждый день на несколько часов железные створы в салоне раздвигались, и нам  предоставлялось право проникать в тайны подводного мира.    

«Наутилус»  держал курс на юго-восток и шел на глубине ста – ста пятидесяти метров под уровнем  океана. Но однажды, по прихоти капитана, судно погрузилось в глубинные воды на  две тысячи метров. Стоградусный термометр показывал 4,25° – температура,  как будто свойственная этим глубинам под всеми широтами.    

Двадцать  шестого ноября, в три часа утра, «Наутилус» пересек тропик Рака под  172° долготы. 27 ноября мы миновали Сандвичевы острова, где 14 февраля  1779 года погиб знаменитый капитан Кук. Мы прошли, стало быть, четыре тысячи  восемьсот шестьдесят лье со времени нашего путешествия. Утром, выйдя на палубу,  я увидел, в двух милях под ветром, остров Гавайи, самый большой из семи островов,  образующих Гавайский архипелаг. Я видел ясно возделанные поля, предгорья и цепи  гор вдоль побережья, вулканы, над которыми господствует Мауна-Кеа, вздымающаяся  на пять тысяч метров над уровнем моря. Сети, в числе многих образцов фауны этих  мест, выловили несколько экземпляров веерообразной павонии, полипа чрезвычайно  изящной формы, типичного обитателя этой части океана.    

«Наутилус»  по-прежнему держал курс на юго-восток. 1 декабря он пересек экватор под  142° долготы, а 4 декабря, после быстрого перехода, не отмеченного ничем  примечательным, мы подошли к Маркизским островам.    

На  расстоянии трех миль от берега, под 8° 57’ южной широты и 139° 32’  западной долготы, вырисовывался пик Мартин на Нукухива, крупнейшем из  Маркизских островов, принадлежащих Франции. Я мог разглядеть лишь очертания  лесистых гор на горизонте, так как капитан Немо не любил приближаться к земле.  В этих водах попались в сети великолепные образцы рыб: корифены с лазоревыми  плавниками и золотым хвостом, несравненные по нежности их мяса, коралловые  губаны, почти бесчешуйные, но очень вкусные, коралловые рыбки-осторинки с  костяной челюстью, желтоватые мелкие тунцы, тасары, на вкус не уступающие  макрели, – рыбы, достойные почетного места в нашем меню.    

Миновав  эти прелестные острова, охраняемые французским морским флотом, «Наутилус» с 4  по 11 декабря прошел около двух тысяч миль.    

Плавание  ознаменовалось встречей с огромным количеством кальмаров, любопытных моллюсков,  родственных каракатице. Французские рыболовы называют их «летучие волосатики». Кальмары  принадлежат к классу головоногих, подклассу двужаберных, к которому относятся и  каракатицы и аргонавт «бумажный ботик». Эти животные внимательно изучались  древними натуралистами и, занимая почетное место в метафорах античных ораторов,  пользовались не меньшим успехом за столом богатых граждан, так по крайней мере  утверждает Атеней, древнегреческий врач, предшественник знаменитого Галена.    

В ночь с  9 на 10 декабря «Наутилус» встретил на своем пути целые полчища моллюсков. С  наступлением ночи животные, поднявшись из морских пучин в верхние слои и следуя  миграционными путями сельди и сардин, перемещались из умеренной зоны в зоны  более теплые. Обычная миграция морских организмов, которая захватывает  громадные массы, исчисляемые миллионами тонн!    

Мы  наблюдали сквозь толстые хрустальные стекла, как кальмары, с силой выбрасывая воду  из своей так называемой «воронки» обратными толчками, по «ракетному» принципу,  проворно перебирая своими десятью щупальцами, развевавшимися вокруг их головы,  как живые змеи Горгоны, преследовали с удивительной скоростью рыб и  моллюсков, – пожирали мелких и в свою очередь пожирались крупными.  «Наутилус», несмотря на быстроту своего хода, в течение многих часов шел в  окружении этих животных, во множестве попадавших в сети. Я узнал представителей  девяти видов, согласно классификации д'Орбиньи, типических для тихоокеанской  фауны.    

Море  щедро развертывало перед нами картины, одна другой пленительнее! Оно разнообразило  их до бесконечности. Оно меняло без устали декорации и обстановку сцены, радуя  глаз. Оно не только развлекало нас, позволяя наблюдать живые существа в родной  им стихии, но и открывало нам свои самые сокровенные тайны.    

Днем, 11  декабря, я читал в салоне книгу из библиотеки капитана Немо. Нед Ленд и Консель  при раздвинутых ставнях любовались ярко освещенными водами. «Наутилус» стоял на  месте. Наполнив резервуары, судно держалось на глубине тысячи метров, в слоях  мало обитаемых, где крупная рыба встречается чрезвычайно редко.    

Я читал  прелестную книгу Жана Масэ «Служители желудка», восхищаясь неподражаемым остроумием  автора, как вдруг Консель позвал меня.    

– Не  угодно ли вашей милости подойти сюда на минуту? – сказал он каким-то  странным голосом.    

– Что  случилось, Консель?    

– Не  угодно ли взглянуть.    

Я встал,  подошел к окну, взглянул наружу.    

В  пространстве, ярко освещенном прожектором «Наутилуса», виднелась повисшая среди  вод какая-то черная громада. Я пристально всматривался, разглядывая это  гигантское китообразное животное. И вдруг у меня мелькнула мысль.    

– Корабль! –  вскричал я.    

– Да, –  отвечал канадец, – затонувший корабль с перебитым рангоутом!    

Нед Ленд  не ошибался. Перед нами был корабль, потерпевший крушение, с перерезанными  вантами, беспомощно висевшими на цепях. Корпус судна был еще в хорошем  состоянии; казалось, кораблекрушение произошло всего несколько часов назад.  Обломки трех мачт, выступавшие над палубой едва на два фута, свидетельствовали,  что команде судна пришлось пожертвовать рангоутом. Наполнившись водой, судно  накренилось на бакборт. Какую грусть наводило это судно! Но еще большая грусть  охватывала при виде трупов на палубе, привязанных канатами! Я насчитал шесть  трупов: четыре мужских – один так и застыл, стоя у руля, – один женский.  Женщина с ребенком на руках высунулась наполовину из решетчатого отверстия юта!    

Она была  молода. При ярком свете прожектора я мог даже различить черты ее лица, еще не  тронутого разложением. В отчаянии она подняла над головой младенца,  цеплявшегося ручонками за материнскую шею! Лица четырех моряков, пытавшихся в  последнем усилии разорвать веревки, связывающие их с тонущим судном, поистине  были ужасны. Один лишь рулевой, с прилипшими ко лбу седыми волосами и ясным  лицом, сохранял спокойствие и, сжимая штурвал рукою, казалось, по-прежнему  управлял своим трехмачтовым кораблем в его последнем пути в пучинах океана!    

Какое  страшное зрелище. Молча, с бьющимся сердцем, стояли мы, не отводя глаз от этой  картины кораблекрушения, как бы заснятого в минуту катастрофы!    

А  прожорливые акулы уже устремлялись на запах человеческого мяса!    

И пока  «Наутилус», лавируя, огибал корпус потонувшего корабля, я успел прочесть на его  корме:    

     

     «Флорида»

  Зундерланд.    

     

 19. ВАНИКОРО    

     

Трагическая  гибель «Флориды» не являлась каким-либо исключительным случаем катастрофы на море.  В дальнейшем, плавая в морях наиболее судоходных, мы все чаще встречали остовы  судов, потерпевших кораблекрушение, догнивавших в воде; а на самом дне моря  ржавели пушки, ядра, якоря, цепи и тысячи других железных обломков.    

Одиннадцатого  декабря мы приблизились к берегам архипелага Паумоту, бывшей Бугенвильской  «опасной группы островов», разбросанных на протяжении пятисот лье, с  востока-юго-востока на запад-северо-запад, под 13° 30’ – 20° 50’  южной широты и 125° 30’ – 151° 30’ западной долготы, от острова Дюси  до острова Лазарева (Матахива).    

Этот  архипелаг занимает площадь в триста семьдесят квадратных лье и состоит из шестидесяти  групп островов, в числе которых находится и группа Гамбье (Мангарева),  принадлежащая Франции. Это коралловые острова. Медленная, но неустанная работа  полипов со временем приведет к тому, что все эти острова соединятся между  собой. Затем вновь образовавшийся массив суши сплотится рано или поздно с  соседним архипелагом, и между Новой Зеландией и Новой Каледонией, простираясь  вплоть до Маркизских островов, возникнет пятый материк.    

Однажды  я заговорил на эту тему с капитаном Немо, но он сухо ответил мне:    

– Нужны  новые люди, а не новые континенты!    

Держась  намеченного курса, «Наутилус» проходил вблизи острова Клермон-Тоннер, любопытнейшего  из островов всей группы, открытой в 1822 году капитаном «Минервы» Беллом. И тут  мне представился случай наблюдать колонии мадрепоровых кораллов, которым  обязаны своим происхождением острова в этой части Тихого океана.    

Мадрепоровые  кораллы – настоящие рифообразователи, их не должно смешивать с другими видами  кораллов. Это морские животные, обладающие известковым скелетом. Различие в  структуре их скелета дало моему знаменитому учителю Мильн-Эдвардсу основание  подразделить их на пять отрядов. Миллиарды этих микроскопических животных  создают своими известковыми скелетиками мощные сооружения: береговые рифы,  острова. Тут они образуют лагуну, замыкая океанские воды в кольцо более или  менее удлиненного атолла. Там воздвигают барьерные рифы, подобные рифам,  опоясывающим берега Новой Каледонии и многих островов Паумоту. А в иных местах,  как на островах Общества и на острове Маврикия, они возводят рифовые утесы,  высокие отвесные стены, у основания которых глубина океана значительна.    

Мы шли  на расстоянии нескольких кабельтовых от подножия острова Клермон-Тоннер, и я не  мог надивиться гигантскими сооружениями, созданными столь микроскопическими  зодчими. Эти своеобразные фундаменты являются в основном творением мадрепоровых  кораллов, а также коралловых полипняков, известных под названием миллепоровых  (из гидроидных), дырчатых – поритов, звездчат – астрей и мозговиков – меандрин.  Известковые полипняки, а именно, виды, созидающие рифы и острова, придерживаются  берегов суши. Волны и ветер наносят к живым полипнякам обломки кораллов,  ракушек и прочее. Первоначально образуется береговой риф; затем полоса полипняков,  постепенно отступая от берега, образует барьерный риф; в дальнейшем происходит  погружение центрального кораллового острова ниже уровня моря, и, таким образом,  появляется атолл. Такова по крайней мере теория Дарвина, объясняющая происхождение  атолла, – теория, по моему мнению, более близкая к истине, нежели  утверждения его противников, что якобы базой для нарастания живых полипняков  служат вершины гор или вулканов, не достигающих всего нескольких футов до поверхности  океана.    

Я мог  наблюдать вблизи эти любопытные известковые цоколи, погруженные на триста  метров в морские глубины и отливающие перламутровым блеском при ярком свете  наших электрических огней.    

Консель  спросил меня, сколько времени требует возведение таких колоссальных массивов, и  был крайне удивлен, когда я ответил ему, что, по вычислениям ученых, толща  коралловых отложений за сто лет увеличивается на одну восьмую дюйма.[15]    

– Стало  быть, чтобы возвести такие стены, – сказал он, – потребовалось…    

– Сто  девяносто две тысячи лет, друг Консель! Библейское летоисчисление, видимо, слишком  омолодило Землю. Помимо того, формация каменноугольная, иначе говоря,  минерализация допотопных лесов, требовала еще более продолжительного времени.  Впрочем, должен заметить, что под библейскими днями сотворения мира следует  подразумевать целые эпохи, а не промежуток времени между восходом солнца, тем  более что, как свидетельствует библия, солнце создано не в первый день  творения.    

Когда  «Наутилус» поднялся на поверхность океана, я мог охватить глазом едва выступающий  из воды и поросший густым лесом остров Клермон-Тоннер. Морские штормы и бури  оплодотворили, видимо, известковую почву острова. Зерно, унесенное ураганом с  соседней суши, упало однажды на эту почву, удобренную разложившимися остатками  морских рыб и водорослей, и принесло богатые всходы. Волны выбросили на остров  кокосовый орех, созревший на дальнем берегу. Зерна дали ростки. Выросли  деревья. Деревья задерживали испарения воды. Возник ручей. Остров постепенно  покрылся растительностью. Морским течением, вместе со стволами деревьев,  вырванных из земли на соседних островах, были занесены различные микроорганизмы,  черви, насекомые. Черепахи стали класть тут свои яйца. Птицы свили гнезда на молодых  деревцах. Постепенно развилась жизнь мира животного. И, привлеченный свежестью  зелени и плодородием почвы, на острове появился человек. Так образовались  коралловые острова – величественное творение микроскопических животных.    

К вечеру  Клермон-Тоннер скрылся из виду, и «Наутилус» резко изменил курс. Пройдя тропик  Козерога под 135° долготы, подводный корабль направился на  запад-северо-запад и прошел всю зону между тропиками. Хотя лучи тропического  солнца и были жгучи, мы все же не страдали от жары, потому что на глубине  тридцати – сорока метров температура воды не превышала десяти – двенадцати  градусов.    

Пятнадцатого  декабря мы прошли западнее живописного архипелага Общества и прелестного  острова Таити, жемчужины Тихого океана. Утром в нескольких милях под ветром я  увидел высокие вершины этого острова. В его водах мы выловили несколько  превосходных рыб: беломясых тунцов, альбакоров и похожих на морских змей рыб  мурен.    

«Наутилус»  прошел восемь тысяч сто миль. Когда мы проходили между архипелагом Тонга-Табу,  где погибли экипажи «Арго», «Порт-о-Пренс» и «Дюк оф Портланд», и архипелагом  Мореплавателей, где был убит капитан Лангль, друг Лаперуза, лаг «Наутилуса»  отметил девять тысяч семьсот двадцать миль. Затем мы обошли архипелаг Фиджи,  где были убиты матросы из команды «Юнион» и капитан Бюро из Нанта, командир  корабля «Любезная Жозефина».    

Архипелаг  Фиджи растянулся на сто лье с севера на юг и на девяносто лье с востока на запад,  под 6° и 2° южной широты и 174° –179° западной долготы. Он  представлял собою группу островков, барьерных рифов и островов, из которых  крупнейшие – Вити-Леву, Вануа-Леву и Кандюбон.    

Острова  эти были открыты Тасманом в 1643 году; в том же году Торичелли изобрел барометр,  а Людовик XIV вступил на престол. Предоставляю судить читателю, которое из этих  событий было полезнее для человечества! В 1774 году эти острова посетил Кук, в  1793 году д'Антркасто, и, наконец, в 1827 году Дюмон д'Юрвиль, распутавший  географический хаос этого архипелага.    

«Наутилус»  шел близ бухты Вайлеа, памятной в связи с трагическими приключениями капитана  Диллона, который первый осветил тайну гибели кораблей Лаперуза.    

Мы  несколько раз закидывали драгу и извлекли множество превосходных устриц. Следуя  наставлениям Сенеки, мы вскрывали раковины тут же за столом и глотали устрицы с  жадностью. Эти моллюски принадлежат к виду, известному под названием Ostrea  lamellosa, чрезвычайно распространенному на Корсике.    

Бухта  Вайлеа, видимо, была велика; и если бы не злейшие враги устриц морские звезды и  крабы, пожирающие молодых моллюсков в громадных количествах, скопление раковин  привело бы к полному обмелению бухты, если учесть, что каждый моллюск  производит до двух миллионов яиц.    

И если  Неду Ленду на этот раз не пришлось каяться в своем обжорстве, то лишь потому,  что устрицы единственное блюдо, которое не грозит расстройством желудка. В  самом деле, нужно съесть не менее шестнадцати дюжин этих двустворчатых  моллюсков, чтобы организм человека получил триста пятнадцать граммов азотистых  веществ, необходимых для его питания в течение дня.    

Двадцать  пятого декабря «Наутилус» шел мимо островов Ново-Гебридского архипелага,  открытого Квиросом в 1606 году, исследованного Бугенвилем в 1768 году и  получившего свое нынешнее наименование от Кука в 1773 году. Группа эта состоит  в основном из девяти больших островов, следующих один за другим на протяжении  ста двадцати лье с северо-северо-запада к юго-юго-востоку, под 15° –  2° южной широты и 164° – 168° долготы. В полдень мы проходили  довольно близко от острова Ору; и у меня осталось от него впечатление сплошного  лесного массива, увенчанного высоким горным пиком.    

В тот  день было рождество, и Нед Ленд, как мне показалось, приуныл, вспоминая традиционное  «Christmas» – подлинный семейный праздник, до фанатизма почитаемый  протестантами.    

Капитан  Немо не появлялся уже целую неделю. Наконец, утром 27 декабря он вошел в салон  так непринужденно, словно мы расстались с ним каких-нибудь пять минут назад. А  я как раз искал на карте место прохождения «Наутилуса». Капитан подошел ко мне  и, указав точку на карте, коротко сказал:    

– Ваникоро.    

Название  подействовало на меня магически. Это было название островов, у которых погибли  корабли Лаперуза.    

Я  вскочил на ноги.    

– «Наутилус»  держит курс на Ваникоро? – спросил я.    

– Да,  господин профессор, – отвечал капитан.    

– И  я могу побывать на этих знаменитых островах, где потерпели кораблекрушение «Буссоль»  и «Астролябия»?    

– Если  вам будет угодно, господин профессор.    

– А  как далеко до Ваникоро?    

– А  вот и Ваникоро, господин профессор.    

Вместе с  капитаном Немо я поднялся на палубу и глазами жадно впился в горизонт.    

На  северо-востоке виднелись два острова, разные по величине, но, несомненно,  вулканического происхождения, окруженные коралловым барьером, приблизительно до  сорока миль в окружности. Мы были вблизи острова Ваникоро. Вернее, мы были у  входа в маленькую гавань Вану, расположенную под 16° 4’ южной широты и  164° 32’ восточной долготы. Остров, казалось, был сплошь покрыт зеленью,  начиная от берега до горных вершин, над которыми возвышалась вершина Капого  высотою четыреста семьдесят шесть туазов.    

«Наутилус»,  войдя через узкий пролив внутрь кораллового барьера, очутился за линией прибоя,  в гавани, глубина которой доходила до тридцати – сорока саженей. В тени мангров  виднелись фигуры дикарей, с величайшим удивлением следивших за нашим судном.  Быть может, они принимали черный веретенообразный корпус «Наутилуса» за  какое-нибудь китообразное животное, которого надо было опасаться?    

Капитан  Немо спросил меня, что мне известно о гибели Лаперуза.    

– То,  что известно всем, капитан, – отвечал я.    

– А  не можете ли вы посвятить меня в то, что известно всем? – не без иронии  спросил капитан.    

– Очень  охотно!    

И я стал  пересказывать ему содержание последних сообщений Дюмон д'Юрвиля.    

Вот  краткое изложение событий.    

     

    

     

Лаперуз  и его помощник, капитан де Лангль, в 1785 году были посланы Людовиком XVI в кругосветное  плавание на корветах «Буссоль» и «Астролябия» и бесследно пропали.    

В 1791  году французское правительство, встревоженное судьбой двух корветов Лаперуза,  снарядило спасательную экспедицию под командой Бруни д'Антркасто, в составе  двух фрегатов «Решерш» и «Эсперанс», которые вышли в плавание из Бреста 28  сентября.    

Спустя  два месяца стало известно из показаний некоего Боуэна, командира корабля «Албермель»,  что обломки каких-то судов были замечены у берегов Новой Георгии. Но  д'Антркасто, не зная об этом сообщении, – к слову сказать, довольно  сомнительном, – держал свой путь к островам Адмиралтейства, которые в  рапорте капитана Гунтера указывались как место кораблекрушения корветов  Лаперуза.    

Поиски  д'Антркасто были безуспешны. Корветы спасательной экспедиции прошли мимо Ваникоро,  не останавливаясь, и плавание для них окончилось трагически, ибо экспедиция  стоила жизни самому д'Антркасто, двум его помощникам и многим матросам из  команды корветов.    

     

    

     

Первым  на несомненные следы гибели кораблей Лаперуза напал старый морской волк, капитан  Дилон, отлично знавший Тихий океан. 15 мая 1824 года его корабль «Святой  Патрик» проходил мимо острова Тикопиа, принадлежащего к Ново-Гебридской группе.  Там один туземец, приплывший к кораблю в пироге, продал капитану серебряный  эфес шпаги, на котором сохранились следы какой-то надписи. Тот же туземец  рассказал Дилону, что шесть лет назад он видел на Ваникоро двух европейцев из  экипажа кораблей, разбившихся о рифы вблизи этого острова.    

Дилон  сообразил, что речь идет о корветах Лаперуза, исчезновение которых волновало  весь мир. Он решил идти на Ваникоро, где, по словам туземца, сохранились еще  следы кораблекрушения. Но ветры и течения не позволили Дилону осуществить его  намерение.    

Дилон  вернулся в Калькутту. Там он сумел заинтересовать своим открытием Азиатское  общество и Ост-Индскую компанию, и в его распоряжение был предоставлен корабль,  также получивший название «Решерш». 23 января 1827 года, сопровождаемый  французским представителем, Дилон отплыл из Калькутты.    

После  неоднократных остановок в различных пунктах Тихого океана, 7 июля 1827 года,  корабль «Решерш» бросил, наконец, якорь в той самой гавани Вану, где сейчас  стоял «Наутилус».    

Дилон  нашел тут множество остатков кораблекрушения: якоря, инструменты, блоковые  стропы, камнеметы, восемнадцатифунтовое ядро, обломки астрономических приборов,  кусок гакаборта и бронзовый колокол с надписью: «Отлит Базеном», с клеймом  литейной Брестского арсенала и датой «1785». Не оставалось ни малейшего  сомнения!    

Дилон,  продолжая поиски доказательств, пробыл на месте катастрофы до октября месяца.  Затем он поднял якорь и через Новую Зеландию пошел в Калькутту. 7 апреля 1828  года он воротился во Францию и был милостиво принят Карлом X.    

В то же  самое время Дюмон д'Юрвиль, ничего не зная об открытии Дилона, продолжал поиски  следов кораблекрушения в совершенно другом направлении. Со слов одного китобоя  ему стало известно, что у дикарей Луизиады и Новой Каледонии видели медаль и  крест св. Людовика.    

Дюмон  д'Юрвиль, командир «Астролябии», вышел в море и спустя два месяца после того,  как Дилон покинул Ваникоро, бросил якорь у Гобарт-Тоуна. Тут он узнал о  результатах поисков Дилона и помимо того ознакомился с показанием некоего  Джемса Гоббса, помощника капитана «Юниона» из Калькутты, который утверждал, что,  пристав к острову, лежащему под 8° 18’ южной широты и 156° 30’  восточной долготы, он якобы видел у туземцев железные брусья и куски красной  ткани.    

Дюмон  д'Юрвиль, смущенный этими противоречивыми сведениями и не зная, можно ли им верить,  решился все же идти по следам Дилона.    

Десятого  февраля 1828 года корвет «Астролябия» подошел к острову Тикопиа. Приняв на борт  в качестве лоцмана и переводчика бывшего матроса, обосновавшегося на этом  острове, судно взяло курс на Ваникоро. Подойдя к острову 12 февраля, «Астролябия»,  лавируя между его коралловыми рифами, только 20 февраля, преодолев рифовые  барьеры, вошла в гавань Вану.    

Двадцать  третьего февраля матросы «Астролябии», вернувшись из обхода острова, принесли  несколько малоценных обломков. Туземцы отказались указать им место катастрофы,  отговариваясь непониманием. Поведение туземцев было подозрительным и наводило  на мысль, что они плохо обошлись с потерпевшими кораблекрушение. Они как будто  боялись, что Дюмон д'Юрвиль явился отомстить за Лаперуза и его злосчастных  спутников.    

Наконец,  26 февраля, прельстившись подарками и поняв, что им не грозит расплата за содеянное,  туземцы указали помощнику капитана Жаконо место катастрофы.    

Там, на  глубине трех-четырех саженей под водою, между рифами Паку и Вану, лежали якоря,  пушки, железные и свинцовые чушки балласта, покрывшиеся уже известковыми отложениями.  Шлюпка и китобойное судно с «Астролябии» направились к этому месту и с большим  трудом подняли со дна якорь, весивший тысячу восемьсот фунтов, пушку,  стрелявшую восьмифунтовыми ядрами, одну свинцовую чушку и две медные  камнеметные мортиры.    

Дюмон  д'Юрвиль, опросив туземцев, узнал, что Лаперуз, потерявший оба корабля, разбившиеся  о рифовый барьер острова, выстроил из обломков небольшое суденышко и вновь  пустился в плавание, чтобы опять потерпеть кораблекрушение… Где? Этого никто не  знал.    

Командир  «Астролябии» воздвиг под сенью мангров памятник отважному мореплавателю и его  спутникам. Это была простая четырехгранная пирамида на коралловом пьедестале.  Ни кусочка металла, на который так падки туземцы, не пошло на этот памятник!    

Дюмон  д'Юрвиль хотел тут же сняться с якоря. Но команда «Астролябии» была изнурена  лихорадкой, свирепствовавшей в этих местах, да и сам он был болен. Он мог  пуститься в обратный путь только 17 марта.    

Между тем  французское правительство, полагая, что Дюмон д'Юрвиль не знает об открытии  Дилона, послало на Ваникоро корвет «Байонез», под командою Легоарана де  Тромлена, стоявший тогда у западного берега Америки. «Байонез» бросил якорь у  берегов Ваникоро спустя несколько месяцев после отплытия «Астролябии». Никаких  новых документов не было найдено, но выяснилось, что дикари не тронули мавзолея  Лаперуза.    

Вот все,  что я мог сообщить капитану Немо.    

– Итак, –  сказал он, – по сей день неизвестно, где погибло третье судно, выстроенное  потерпевшими кораблекрушение у Ваникоро?    

– Неизвестно.    

Капитан  ничего не ответил, но знаком пригласил меня следовать за ним в салон. «Наутилус»  погрузился на глубину нескольких метров, и железные створы раздвинулись.    

Я  кинулся к окну, и под коралловыми отложениями, под покровом фунгий, сифоновых,  альциониевых кораллов, кариофиллей, среди мириадов прелестных рыбок, радужниц,  глифизидонов, помферий, диакопей, жабошипов я заметил обломки, не извлеченные  экспедицией Дюмон д'Юрвиля, железные части, якоря, пушки, ядра, форштевень –  словом, части корабельного снаряжения, поросшие теперь животными, похожими на  цветы.    

В то  время как я рассматривал эти плачевные останки, капитан Немо сказал мне внушительным  тоном:    

– Капитан  Лаперуз вышел в плаванье седьмого декабря тысяча семьсот восемьдесят пятого  года на корветах «Буссоль» и «Астролябия». Сперва он базировался на Ботани-Бэй,  затем посетил архипелаг Общества, Новую Каледонию, направился к Санта-Крусу и  бросил якорь у Намука, одного из островов Гавайской группы. Наконец, корветы  Лаперуза подошли к рифовым барьерам, окружающим остров Ваникоро, в ту пору еще  неизвестным мореплавателям. «Буссоль», который шел впереди, натолкнулся на рифы  около южного берега. «Астролябия» поспешила к нему на помощь и тоже наскочила  на риф. Первый корвет затонул почти мгновенно. Второй, севший на мель под  ветром, держался еще несколько дней. Туземцы оказали довольно хороший прием  потерпевшим кораблекрушение. Лаперуз обосновался на острове и начал строить небольшое  судно из остатков двух корветов. Несколько матросов пожелали остаться на  Ваникоро. Остальные, изнуренные болезнями, слабые, отплыли с Лаперузом в  направлении Соломоновых островов и погибли все до одного у западного берега  главного острова группы, между мысами Разочарования и Удовлетворения!    

– Но  как вы об этом узнали? – вскричал я.    

– Вот  что я нашел на месте последнего кораблекрушения!    

И  капитан Немо показал мне жестяную шкатулку с французским гербом на крышке, заржавевшую  в соленой морской воде. Он раскрыл ее, и я увидел свиток пожелтевшей бумаги, но  все же текст можно было прочесть.    

Это была  инструкция морского министерства капитану Лаперузу с собственноручными пометками  Людовика XVI на полях!    

– Вот  смерть, достойная моряка! – сказал капитан Немо. – Он покоится в  коралловой могиле. Что может быть спокойнее этой могилы? Дай бог, чтобы моим  товарищам и мне выпала такая же доля!    

 20. ТОРРЕСОВ  ПРОЛИВ    

     

В ночь с  27 на 28 декабря мы оставили Ваникоро. «Наутилус» взял курс на юго-запад и,  развив большую скорость, в три дня прошел семьсот пятьдесят лье, словом,  расстояние, отделяющее группу островов Лаперуза от юго-восточной оконечности  Новой Гвинеи.    

Лишь  только мы встали, утром, первого января 1868 года, я вышел на палубу, и тут  меня встретил Консель.    

– С  вашего позволения, господин профессор, я хотел бы пожелать вам счастья в новом  году, – сказал он.    

– За  чем же стало дело, Консель? Вообрази, что мы в Париже, в моем кабинете в  Ботаническом саду! Но скажи, в чем ты видишь счастье при нынешних наших  обстоятельствах? Жаждешь ли вырваться из плена, или мечтаешь продлить наше  подводное путешествие?    

– Ей-ей,  не знаю, что и сказать! – отвечал Консель. – Много чудес довелось нам  увидеть, и, признаться, в эти два месяца у нас не было времени скучать.  Последнее чудо, говорят, всегда самое удивительное; и если впредь будет так  продолжаться, я уж и не знаю, чем все это кончится! По-моему, такого случая нам  никогда больше не представится…    

– Никогда,  Консель!    

– Да  и господин Немо вполне оправдывает свое латинское имя. Он ничуть нас не  стесняет, словно бы и вправду не существует!    

– Верно,  Консель.    

– Я  полагаю, сударь, что счастливым будет тот год, в котором мы увидим все на  свете…    

– Все  увидим, Консель? Пожалуй, это будет длинная история! А что думает Нед Ленд?    

– Нед  Ленд держится совершенно другого мнения, – отвечал Консель. – У него  положительный склад ума и требовательный желудок. Ему скучно смотреть на рыб и  есть рыбные блюда. Как истый англосакс, он привык к бифштексам и не брезгует  бренди и джином – в умеренной дозе! Понятно, что ему трудно обходиться без  мяса, хлеба и вина!    

– Что  касается меня, Консель, меньше всего я обеспокоен вопросом питания. Меня вполне  удовлетворяет режим на борту «Наутилуса».    

– И  меня тоже, – отвечал Консель. – Поэтому я так же охотно остался бы  тут, как мистер Ленд охотно бы отсюда бежал. Сложись новый год несчастливо для  меня, значит для него он сложился бы счастливо, и наоборот! Таким манером один  из нас обязательно будет доволен. Ну, а в заключение пожелаю господину  профессору всего, что он сам себе желает!    

– Благодарю,  Консель! А новогодних подарков тебе придется обождать до более удобного времени;  пока же удовольствуйся крепким пожатием руки. Вот все, что я могу тебе  предложить!    

– Господин  профессор никогда не был так щедр, – ответил Консель.    

Затем  Консель ушел.    

Второе  января. Мы прошли одиннадцать тысяч триста сорок миль, короче говоря, пять тысяч  двести пятьдесят лье с момента нашего выхода из Японского моря.    

Перед  нами расстилались опасные воды Кораллового моря, омывающие северо-восточные  берега Австралии. Наше судно шло на расстоянии нескольких миль от коварного  барьерного рифа, о который 10 июня 1770 года едва не разбились корабли Кука.  Судно, на котором находился сам Кук, наткнулось на рифовую гряду и не затонуло  лишь потому, что коралловая глыба, отломившаяся при столкновении, застряла в  пробоине корпуса корабля.    

У меня  было сильное желание осмотреть эту гряду коралловых рифов, которая тянулась по  горизонту на целые триста шестьдесят лье. Об эту каменную стену яростно билась  вода, и буруны в облаках белой пены с грохотом рассыпались в стороны.    

Но в  этот момент «Наутилус» ушел в морские пучины, и мне не удалось увидеть вблизи  высоких коралловых стен. Пришлось удовольствоваться изучением различных  образцов рыб, попавших в сети. Я сразу же приметил крупных тунцов с  серебристо-белым брюхом и темными поперечными полосами на золотисто-голубой  спине, которые исчезают, как только рыба умирает. Тунцы следовали за судном  целыми стаями; их чрезвычайно вкусное мясо приятно разнообразило наш стол. В  сети попались, тоже в большом количестве, морские караси длиной в пять  сантиметров, вкусом напоминавшие дорад, и рыбы-летучки, настоящие подводные  ласточки, которые в темные ночи бороздят то воздух, то воду своими фосфоресцирующими  телами. Среди моллюсков и зоофитов я нашел запутавшиеся в петлях сетей  различные виды альционарий, морских ежей, ракушек-молотков, церитов, башенок,  стеклушек. Флора была представлена прекрасными плавучими водорослями,  ламинариями и макроцистисами, покрытыми слизью, сочившейся сквозь их поры; и  между ними я нашел прелестный экземпляр nemastoma geliniaroide, которую я  приобщил к музейной коллекции в качестве редкого явления природы.    

Два дня  спустя, переплыв через Коралловое море, 4 января мы увидели берега Папуа. По  этому случаю капитан Немо сообщил мне о своем намерении пройти в Индийский  океан через Торресов пролив. Это было все, что он сказал. Нед Ленд с  удовлетворением отметил, что этим путем мы приближаемся к европейским берегам.    

Торресов  пролив считается опасным для мореплавателей не только из-за обилия рифов, но и  из-за того, что на его берегах часто появляются дикари.    

Пролив  этот отделяет Австралию от большого острова Новой Гвинеи, или Папуа.    

Остров  Папуа простирается на четыреста лье в длину и сто тридцать в ширину и занимает  площадь в сорок тысяч географических лье. Он лежит под 0° 19’ и  10° 2’ южной широты и 128° 23’ и 146° 15’ долготы. В полдень,  когда помощник капитана определял высоту солнца, я разглядел цепи Арфальских  гор, вздымавшиеся террасами и увенчанные остроконечными вершинами.    

Земля  эта была открыта в 1511 году португальцем Франциско Серрано. Затем тут побывали:  в 1526 году дон Хозе де Менезес, в 1527 – Грихальва, в 1528 – испанский генерал  Альвар де Сааверда, в 1545 – Хуго Ортес, в 1616 – голландец Саутен, в 1753 –  Никола Срюик, затем Тасман, Дампиер, Фюмель, Картере, Эдварде, Бугенвиль, Кук,  Форрест, Мак Клур, в 1792 – д'Антркасто, в 1823 – Дюппере и в 1827 – Дюмон  д'Юрвиль. Де Риенци сказал об этом острове: «Тут средоточие всех меланезийских  чернокожих», и я не сомневался более, что случайности плавания столкнут меня со  страшными андаменами.    

Итак,  «Наутилус» стоял у входа в опаснейший на земном шаре пролив, войти в который  едва осмеливались самые отважные мореплаватели. Пролив этот был открыт Луисом  Торресом на обратном пути из южных морей в Меланезию. В этом же проливе в 1840  году едва не погибли севшие на мель корветы экспедиции Дюмон д'Юрвиля. Сам  «Наутилус», пренебрегавший опасностями морского плавания, должен был  остерегаться коралловых рифов.    

Торресов  пролив имеет в ширину приблизительно тридцать четыре лье, но бесчисленное  множество островов, островков, бурунов и скал делают его почти непроходимым для  судов. Учитывая это, капитан Немо принял всякие предосторожности, «Наутилус»  шел на уровне воды и с малой скоростью. Лопасти винта, напоминая хвостовой  плавник кита, медленно рассекали волны.    

Воспользовавшись  случаем, я и оба мои спутника вышли на палубу, вечно пустующую. Мы стали за  штурвальной рубкой, и, если не ошибаюсь, капитан Немо находился там и сам  управлял «Наутилусом».    

Передо мной  была превосходная карта Торресова пролива, составленная инженером-гидрографом  Винценданом Дюмуленом и мичманом – впоследствии адмиралом – Купван Дебуа, состоявшим  при штабе Дюмон д'Юрвиля во время его последнего кругосветного плавания. Эта  карта, как и карта, составленная капитаном Кингом, – лучшие карты  Торресова пролива, вносящие ясность в путаницу этого рифового лабиринта. Я  изучал их с величайшим вниманием.    

Вокруг  нас бушевало разъяренное море. Взбаламученные воды, подхваченные сильным течением,  неслись с юго-востока на северо-запад со скоростью двух с половиною миль и с  грохотом разбивались о гребни коралловых рифов, выступавшие среди вспененных  волн.    

– Скверное  море! – сказал Нед Ленд.    

– Прескверное! –  отвечал я. – И вовсе непригодное для такого судна, как «Наутилус».    

– Надо  полагать, – продолжал канадец, – что проклятый капитан Немо хорошо  знает путь, иначе его посудина вдребезги разбилась бы о коралловые рога, что  высовываются из воды!    

В самом  деле, положение было опасным. Но «Наутилус», словно по волшебству, легко скользил  среди предательских рифов. Он не придерживался маршрута «Астролябии» и «Зеле»,  оказавшегося роковым для Дюмон д'Юрвиля. Он взял курс много севернее и, обогнув  остров Меррея, опять повернул на юго-запад к Кумберландскому проходу. Я думал,  что мы войдем в этот проход, по внезапно «Наутилус» изменил направление и пошел  на северо-запад, лавируя меж бесчисленных и мало исследованных островов и островков,  к острову Тунда и каналу Опасному.    

Я уже  спрашивал себя: «Неужели капитан Немо настолько безрассуден, что введет свое  судно в канал, где сели на мель оба корвета Дюмон д'Юрвиля?» Но тут «Наутилус»,  вторично переменив направление, пошел прямо на запад, к острову Гвебороар.    

Было три  часа пополудни. Морской прилив почти достиг своей высшей точки. «Наутилус» шел  близ берегов Гвебороара, который и посейчас еще живо представляется мне в  кудрявой зелени панданусов. Мы плыли вдоль его берегов на расстоянии не менее  двух миль.    

Вдруг  сильным толчком меня свалило с ног. «Наутилус» наскочил на подводный риф и стал  на месте, слегка накренившись на бакборт.    

Поднявшись,  я увидел на палубе капитана Немо и помощника капитана. Они исследовали  положение судна, обмениваясь отрывистыми фразами на своем непостижимом наречии.    

     

    

     

А вот  каково было положение. За штирбортом, в двух милях от нас, виднелся остров Гвебороар,  вытянувшийся с севера на запад, как гигантская рука. На юго-востоке уже  показывались из воды обнаженные морским отливом верхушки коралловых рифов. Мы  сели на мель в таком месте, где морские отливы довольно слабы – обстоятельство  весьма неприятное для «Наутилуса». Однако судно не пострадало при столкновении –  настолько прочным был его корпус. Но если даже в корпусе «Наутилуса» не было  изъяна, пробоины и течи, все же ему грозила опасность остаться навсегда  прикованным к подводным рифам. И тогда пришел бы конец подводному кораблю  капитана Немо!    

Мои  раздумья нарушил капитан Немо, как всегда невозмутимый, прекрасно владевший собою.  На его лице нельзя было прочесть ни волнения, ни досады.    

– Несчастный  случай? – спросил я.    

– Случайная  помеха! – ответил он.    

– Помеха, –  возразил я, – которая, возможно, принудит вас стать жителем земли, от которой  вы бежите!    

Капитан  Немо метнул на меня загадочный взгляд и отрицательно покачал головой. Жест его  говорил достаточно ясно, что ничто и никогда не заставит его ступить ногой на  сушу. Затем он сказал:    

– Впрочем,  господин Аронакс, «Наутилусу» вовсе не грозит гибель. Он еще будет знакомить  вас с чудесами океана. Наше путешествие только лишь началось, и я отнюдь не  желаю так скоро лишиться вашего общества.    

– Однако,  капитан Немо, – отвечал я, делая вид, что не понял смысла насмешливой фразы, –  мы сели на мель во время прилива. Вообще в Тихом океане сила прилива очень  незначительна, и если вы не освободите «Наутилус» от излишнего балласта, я не  вижу, каким способом судно снимется с мели?    

– Морские  приливы в Тихом океане незначительной силы, вы правы, господин профессор, –  отвечал капитан Немо, – но в Торресовом проливе разница между уровнем  прилива и отлива воды в полтора метра. Нынче четвертое января. Через пять дней  наступит полнолуние. И я буду крайне удивлен, если луна, верный спутник нашей  планеты, не поднимет водяную массу на нужную мне высоту. Тем самым она окажет  мне услугу, которую я желал бы принять единственно лишь от ночного светила!    

С этими  словами капитан Немо в сопровождении своего помощника сошел в ют. Что касается  судна, оно приросло к месту, словно коралловые полипы уже успели вмуровать его  в свой несокрушимый цемент.    

– Ну-с,  господин профессор? – сказал Нед Ленд, подойдя ко мне, едва лишь капитан  удалился с палубы.    

– Ну-с,  друг Нед! Стало быть, будем ожидать прилива девятого января? Оказывается, луна  любезно снимет нас с мели!    

– Только  всего?    

– Только  всего!    

– И  капитан в надежде на луну сложит руки? Не пустит в ход якоря, машины?    

– Хватит  и одного прилива! – простодушно ответил Консель.    

Канадец  посмотрел на Конселя и пожал плечами. В нем заговорил моряк.    

– Господин  профессор, – продолжал Нед, – помяните мое слово, никогда больше эта  посудина не будет плавать ни на воде, ни под водою! «Наутилус» годится теперь  только на слом. Полагаю, что пришло время избавиться от общества капитана Немо.    

– Друг  Нед, – отвечал я, – насчет «Наутилуса» я держусь другого мнения.  Через четыре дня мы испытаем силу тихоокеанских приливов. Ваш совет был бы  уместен в виду берегов Англии или Прованса, но у берегов Папуа – он вовсе не  кстати! Им можно воспользоваться в том случае, если «Наутилус» не снимется с  мели. И то я сочту этот поступок крайне рискованным!    

– Нельзя  ли хоть взглянуть на эту землю? – сказал Нед Ленд. – Вот остров. На  острове растут деревья. Под деревьями разгуливают животные, земные животные, из  которых изготовляются котлеты, ростбифы… Эх, охотно отведал бы я кусочек мяса!    

– На  этот раз Нед Ленд прав, – сказал Консель. – Я всецело присоединяюсь к  нему. Не может ли господин профессор попросить своего друга, капитана Немо,  высадить нас хоть ненадолго на землю. Ведь иначе мы разучимся ходить по твердой  части нашей планеты!    

– Попросить  могу, – отвечал я, – но он откажет.    

– А  если бы господин профессор все же рискнул, – сказал Консель. – По  крайней мере мы знали бы, что думать о любезности капитана.    

К моему  удивлению, капитан Немо ответил согласием на мою просьбу и был настолько деликатен,  что не потребовал обещания возвратиться на борт. Впрочем, побег через Новую  Гвинею был чрезвычайно опасен, и я бы не посоветовал Неду Ленду искушать  судьбу. Лучше быть пленником на «Наутилусе», чем попасть в руки диких папуасов.    

Я не  допытывался, поедет ли с нами капитан Немо. Я был уверен, что никто из экипажа  не будет сопровождать нас в нашей прогулке. Придется самому Неду Ленду взяться  за руль! Кстати, до берега было не более двух миль, и Нед Ленд сумеет шутя  провести утлую лодку между рифовыми барьерами, столь роковыми для больших судов.    

На  следующий день, 5 января, шлюпка была вынута из гнезда и прямо с палубы спущена  в воду. Два человека легко справились с этим делом. Весла лежали в шлюпке, и мы  заняли места на скамьях.    

В восемь  часов, вооруженные ружьями и топорами, мы отвалили от борта «Наутилуса». Море  было довольно спокойное. С берега дул легкий ветерок. Консель и я сидели на  веслах и энергично гребли. Нед, лавируя, вел шлюпку через узкие проходы,  образованные бурунами. Шлюпка, покорная рулю управления, легко преодолевала риф  за рифом.    

Нед Ленд  не мог скрыть своей радости. Он чувствовал себя узником, вырвавшимся на свободу,  и вовсе не думал о том, что придется снова вернуться в темницу.    

– Мясо! –  твердил он. – Будем есть мясо, и какое мясо! Настоящую дичь! Правда, без  хлеба! Я не говорю, что рыба плохая вещь, но нельзя же вечно питаться рыбой!  Кусочек свежего мяса, поджаренного на углях, внесет приятное разнообразие в наш  обычный стол!    

– Лакомка! –  заметил Консель. – От одного разговора у меня слюнки текут!    

– Надо  узнать, не водится ли в здешних лесах крупная дичь, – сказал я. – И  не охотится ли здешняя дичь за охотником?    

– Пусть  даже так, господин Аронакс, – ответил канадец, показывая зубы, острые, как  лезвие топора. – Я готов съесть тигра, тигровое филе, если на острове не  сыщется других четвероногих.    

– Друг  Нед внушает опасения, – заметил Консель.    

– Какое  ни попадись животное, бесперое – четвероногое или с перьями – двуногое, я отсалютую  ему выстрелом!    

– Ну  вот, – сказал я, – начинаются бесчинства мистера Ленда!    

– Не  бойтесь, господин Аронакс, – ответил канадец, – гребите вовсю! Не  пройдет и получаса, как я угощу вас блюдом собственного приготовления.    

В  половине девятого шлюпка «Наутилуса» причалила к песчаному берегу, благополучно  миновав рифовое кольцо, окружающее остров Гвебороар.    

 21. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ  НА СУШЕ    

     

Я не без  волнения ступил на берег. Нед Ленд пробовал землю ногой, точно испытывая ее  прочность. А ведь всего два месяца, как стали мы, по выражению капитана Немо,  «пассажирами» «Наутилуса», короче говоря, пленниками его командира!    

Спустя  несколько минут мы были уже на расстоянии ружейного выстрела от берега. Почва состояла  почти исключительно из кораллового известняка; но, судя по руслам высохших рек,  усеянным гранитными обломками, можно было предположить, что происхождение острова  относится к древней геологической формации.    

Горизонт  был скрыт великолепной завесой лесов. Гигантские деревья, достигавшие в вышину  двухсот футов, переплетались между собою ползучими лианами, которые  покачивались от дуновения ветерка, образуя настоящие гамаки, созданные самой  природой. Мимозы, фикусы, казуарины, тиковые деревья, гибискусы, панданусы,  пальмы в гирляндах зелени, венчающей их вершины, говорили о плодородии здешней  природы. Под их зелеными сводами у подножия гигантских древесных стволов пышно  разрастались орхидейные, бобовые растения и папоротники.    

Превосходные  образцы новогвинейской флоры не прельщали канадца: он предпочитал полезное приятному.  Кокосовая пальма привлекла его внимание. Он сбил с дерева несколько кокосов,  расколол их, и мы пили их молоко, ели кокосовую мякоть, испытывая удовольствие,  что отнюдь не говорило в пользу меню «Наутилуса».    

– Превосходно! –  восклицал Нед Ленд.    

– Вкусно! –  вторил ему Консель.    

– Полагаю,  что ваш Немо не запретит погрузить на борт кладь с кокосовыми орехами? –  спросил канадец.    

– Думаю,  что не запретит, – ответил я. – Но сам он не прикоснется к ним.    

– Тем  хуже для него, – сказал Консель.    

– Тем  лучше для нас, – поправил его Нед Ленд. – Нам больше останется!    

– Одно  лишь слово, мистер Нед! – сказал я гарпунеру, намеревавшемуся приняться за  вторую пальму. – Кокосовые орехи – отличная вещь, но, прежде чем загружать  ими лодку, не лучше ли сперва узнать, нет ли на острове продуктов не менее  полезных. Свежие овощи были бы весьма к месту в кладовых «Наутилуса».    

– Господин  профессор говорит дельно, – сказал Консель. – Я предлагаю сохранить  место для трех продуктов: одно для плодов, другое для овощей и третье для дичи,  которой, кстати сказать, и не пахнет!    

– Консель,  брось отчаиваться! – ответил ему канадец.    

– Словом,  надо идти дальше, – сказал я. – Но будьте начеку! Остров,  по-видимому, необитаем, а все же тут могут найтись охотники, не столь  щепетильные насчет дичи, как мы!    

– Хр!..  Хр!.. – прорычал Нед Ленд, выразительно ляская зубами.    

– Э-э!  Что с вами, Нед? – воскликнул Консель.    

– Честное  слово, – сказал канадец, – я начинаю понимать прелесть людоедства!    

– Нед!  Нед! Что вы говорите? – крикнул Консель. – Да вы, оказывается,  людоед? Право, жить в одной каюте с вами небезопасно. А если, проснувшись, я  вдруг увижу, что наполовину съеден?    

– Друг  Консель, я люблю вас, но не настолько, чтобы съесть без особой надобности.    

– Сомневаюсь  в этом! – отвечал Консель. – Давайте-ка лучше охотиться!  Настреляем-ка поскорее какой-нибудь дичи и насытим этого каннибала! Иначе  господин профессор рискует в одно прекрасное утро найти вместо слуги «ножки да  рожки»!    

     

    

     

Так,  обмениваясь шутками, вступили мы под темно-зеленые своды и в течение двух часов  обошли лес из конца в конец.    

Случай  благоприятствовал нам в поисках съедобного. Нам встретилось дерево – одно из  самых полезных представителей растительного мира тропиков, доставившее нам тот  драгоценный продукт, которого не хватало на борту «Наутилуса».    

Я говорю  о хлебном дереве, в изобилии произрастающем на острове Гвебороар. Особенно ценной  была его бессемянная разновидность, носящая у малайцев название «рима».    

Дерево  это отличается от других деревьев совершенно ровным прямым стволом высотою в сорок  футов. Верхушка его с большими многопластными листьями, изящно закругленная,  как бы подстриженная, ясно говорит натуралисту, что перед ним «хлебное дерево»,  которое так удачно акклиматизировалось на Маскаренских островах. Среди густой  листвы висели тяжелые шаровидные плоды величиною в дециметр, с шероховатой  кожей, представляющей собою как бы сеть шестиугольников. Это полезное дерево,  которым природа одарила страны, где нет зернового хлеба, не требует ухода и  приносит плоды в течение восьми месяцев в году.    

Неду  Ленду хорошо были знакомы плоды хлебного дерева. Ему случалось уже не раз есть  их во время своих многочисленных путешествий, и он умел приготовить питательное  блюдо из его мякоти. При виде этих плодов у него разыгрался аппетит.    

– Сударь, –  сказал он, – я умру, если не отведаю этого хлебца!    

– Отведайте,  друг Нед, отведайте на здоровье! Мы для того и высадились тут, чтобы все испробовать  на опыте. Валяйте же!    

– За  мною дело не станет, – ответил канадец.    

И,  вооружившись зажигательным стеклом, он развел костер из валежника; сухое дерево  вскоре весело затрещало. А тем временем Консель и я выбирали самые спелые плоды  хлебного дерева. Многие из них еще не вполне созрели, и толстая кожа прикрывала  белую, но все же волокнистую мякоть. Однако в большинстве сочные и желтоватые  плоды, казалось, только и ждали, чтобы их сорвали с ветки.    

Сердцевина  этих плодов не содержала в себе косточек. Консель принес их целую дюжину, и Нед  Ленд, разрезав плод на толстые ломти, положил на горячие уголья, приговаривая:    

– Вы  увидите, сударь, как вкусен этот хлеб!    

– Особенно  когда долго не видишь хлеба, – сказал Консель.    

– Это  даже не хлеб, – прибавил канадец, – а пирожное, которое тает во рту!  Вам, сударь, не доводилось пробовать его?    

– Не  доводилось, Нед.    

– Ну  вот, попробуйте – вещь питательная. Если не попросите второй порции, я больше  не король гарпунеров!    

Спустя  несколько минут наружная оболочка плодов совершенно обуглилась. Изнутри проглянула  белая мякоть, похожая на хлебный мякиш; знатоки уверяют, что вкусом она  напоминает артишоки.    

Надо  признаться, хлеб был превосходный, и я ел его с большим удовольствием.    

– К  сожалению, – сказал я, – едва ли это тесто может долго сохраниться,  и, по-моему, напрасно брать его в качестве провизии на борт.    

– Помилуйте,  сударь! – воскликнул Нед Ленд. – Вы рассуждаете как натуралист, а я  действую как булочник. Консель, припасите, да побольше, этих плодов; на  обратном пути мы возьмем их с собою.    

– А  как же вы заготовите их впрок? – спросил я канадца.    

– Приготовлю  из мякоти кислое тесто, оно долго не портится. Когда понадобится, я испеку его  в корабельной кухне. И, несмотря на несколько кисловатый привкус, хлеб  покажется вам превосходным.    

– В  таком случае, мистер Нед, я скажу, что ваш хлеб хоть куда, и желать больше  нечего…    

– А  все же, господин профессор, – отвечал канадец, – недостает овощей и  фруктов!    

– Ну,  что ж, давайте искать фрукты и овощи!    

Окончив  сбор плодов хлебного дерева, мы отправились пополнять меню нашего «земного»  обеда.    

Поиски  наши не были напрасны, и к полудню мы собрали достаточное количество бананов.  Эти нежные тропические плоды поспевают круглый год, и по-малайски они  называются «ptsang». Их едят сырыми. Кроме бананов, мы собрали множество jaks,  чрезвычайно острых на вкус, плодов мангового дерева и невероятной величины  ананасов. Хотя сбор плодов отнял много времени, мы не жалели об этом.    

Консель  глаз не спускал с Неда. Гарпунер шел впереди и, проходя мимо плодовых деревьев,  безошибочно выбирал лучшие плоды для пополнения наших запасов провизии.    

– Надеюсь,  теперь вы удовлетворены, друг Нед? – спросил Консель.    

– Гм! –  промычал канадец.    

– Как!  Вы все еще недовольны?    

– Все  эти травки не могут заменить обеда, – отвечал Нед. – Это только  приправа к обеду, десерт. А где же суп? Жаркое?    

– В  самом деле, – сказал я, – Нед обещал угостить нас отбивными  котлетами, но, видимо, это чистейшая фантазия!    

– Сударь, –  отвечал канадец, – охота еще не кончилась, охота еще впереди! Потерпите  немножко! Нам непременно встретится какая-нибудь пернатая или четвероногая  дичь, если не в этом месте, так в другом…    

– Если  не сегодня, то завтра, – прибавил Консель. – А все же не следует  удаляться от берега. Я предлагаю даже воротиться к лодке.    

– Как!  Уже? – вскричал Нед.    

– К  ночи мы должны быть на борту, – сказал я.    

– А  который теперь час? – спросил канадец.    

– Часа  два, не менее, – отвечал Консель.    

– Как  быстро бежит время на твердой земле! – воскликнул мистер Нед Ленд,  вздохнув.    

– В  путь! – сказал Консель.    

Мы шли  обратно лесом и попутно пополняли наши запасы листьями капустного дерева, за которыми  приходилось взбираться на самую верхушку, и зелеными бобами, которые малайцы  называют «абру».    

Мы были  нагружены до отказа, когда подходили к лодке. Однако Нед Ленд находил, что  провизии еще недостаточно, и судьба оказала ему свою милость. Мы уже собирались  сесть в шлюпку, как вдруг внимание канадца привлекли саговые деревья, из  семейства однодольных, достигавшие двадцати пяти – тридцати футов в вышину. Эти  деревья столь же ценны, как и хлебное дерево, и справедливо причисляются к  полезнейшим из представителей флоры Малайи.    

Это были  саговые пальмы девственных лесов, которые не нуждаются в уходе и размножаются  из отростков и семян.    

Нед Ленд  знал, как обращаться с этими пальмами. Он взял топор, размахнулся что есть силы  и в одно мгновение повалил на землю две или три пальмы. Белая пыль, осыпавшая  их листву, говорила о зрелости плодов.    

Я следил  за работой канадца скорее глазами натуралиста, нежели проголодавшегося человека.  Прежде всего Нед снял с каждого ствола кусок коры толщиной в большой палец,  причем обнажилась сеть волокон, переплетавшихся в самые запутанные узлы,  связанные неким подобием клейкой муки. Мука эта и была саго, съедобное  вещество, основной продукт питания меланезийского населения.    

Нед Ленд  разрубил ствол на куски, как рубят дрова, отложив временно добывание из него  муки, которую нужно было просеять, чтобы отделить от волокон, затем высушить на  солнце и, наконец, дать ей затвердеть в формах.    

В пять  часов вечера, погрузив в лодку все наши сокровища, мы отчалили от острова и  через полчаса пристали к борту «Наутилуса». Никто не вышел нам навстречу.  Огромный стальной цилиндр казался пустым. Освободившись от ноши, я сошел в свою  каюту. Там был для меня приготовлен ужин. Поужинав, я лег спать.    

На  другой день, 6 января, на борту ничто не изменилось. Ни малейшего шума, ни  признака жизни. Шлюпка покачивалась у борта. И мы решили вернуться на остров  Гвебороар. Нед Ленд надеялся, что на этот раз охота будет удачнее, чем  накануне, и хотел попытать счастья в другой части леса.    

С  восходом солнца мы были уже в пути. Лодка, увлекаемая морским прибоем, вскоре  пристала к берегу.    

Мы  высадились на берег и, рассудив, что вернее всего положиться на инстинкт  канадца, последовали за ним, рискуя не раз потерять из виду своего длинноногого  товарища.    

Нед Ленд  вел нас вглубь западной части острова. Пройдя вброд несколько шагов, мы вышли  на равнину, окруженную великолепным лесом. Вдоль ручейков бродили зимородки, но  при нашем приближении они улетали. Видимо, крылатые не однажды сталкивались с  двуногими нашей породы и знают, что можно ожидать от человека. Поэтому я  заключил, что если даже остров и необитаем, то все же сюда наведываются  человеческие существа.    

Миновав  довольно тучные луга, мы подошли к опушке молодого леса, откуда доносился  птичий гомон и слышалось хлопанье крыльев множества птиц.    

– Тут  одни только птицы, – сказал Консоль.    

– Но  есть же и съедобные птицы! – ответил гарпунер.    

– Едва  ли, друг Нед, – возразил Консель, – я вижу одних только попугаев.    

– Друг  Консель, – важно отвечал Нед, – и попугай сойдет за фазана, коли есть  нечего!    

– А  я скажу, – заметил я, – что, если эту птицу хорошо приготовить, она  вполне пригодна на завтрак.    

     

    

     

И в самом  деле, в густой листве деревьев гнездился целый мирок попугаев, готовых заговорить  на человеческом языке, если бы кто-нибудь занялся их обучением. Они  перепархивали, с ветки на ветку, болтали с попугайчиками всех цветов. Тут были  шлемоносные какаду, важные, казалось занятые решением какой-то философской  проблемы; тут, точно лоскутки красной материи, развеваемые ветром, мелькали  ярко окрашенные лори; тут на широко распахнутых крыльях с шумом проносились  kalaos и радовали глаз своим оперением лазоревого цвета самых тончайших  оттенков. Словом, тут были представлены все виды отряда пернатых, прелестных,  но большею частью несъедобных птиц.    

Однако в  этой коллекции недоставало одного экспоната, а именно, птицы, которая водится  только в здешних краях и никогда не покидает предела островов Ару и Папуа. Но  позже случай все же позволил мне полюбоваться этой замечательной птицей.    

Пройдя  сквозь довольно редкий лесок, мы вышли на поляну, местами густо заросшую кустарником.  Тут мне довелось увидеть великолепных птиц, которые, судя по расположению их  длинных перьев, приспособлены были к полету против ветра. Их волнообразный  полет, изящество, с которым они описывают в воздухе круги, игра красок их  оперения притягивали и чаровали взор. Я сразу же узнал этих птиц.    

– Райские  птицы! – вскричал я.    

– Отряд  воробьиных, семейство райских птиц, – ответил Консель.    

– Семейство  куропаток? – спросил Нед Ленд.    

– Не  вполне, мистер Ленд! Все же я рассчитываю на вашу ловкость и надеюсь, что вы поймаете  хотя бы одного представителя этих очаровательных созданий тропической природы.