1 2 3 4 
  Дети ушли в школу, а тетя Полли отправилась навестить  миссис Гарпер с целью побороть ее неверие удивительным сном Тома. Уходя из  дому, Сид, однако, остерегся и не высказал вслух ту мысль, которая была у него  на уме. Вот что он думал: "Что-то уж очень чудно - запомнил такой длинный сон  и ни разу ни в чем не ошибся! " Каким героем чувствовал себя Том! Он не  скакал и не прыгал, а выступал не спеша и с достоинством, как подобает пирату,  который знает, что на него устремлены глаза всего общества. И действительно,  все на него глядели. Он старался делать вид, будто не замечает обращенных на  него взглядов и не слышит, что про него говорят, когда он проходит мимо, зато  про себя упивался этим. Малыши бегали за ним хвостом и гордились тем, что их  видят вместе с ним, а он их не гонит от себя: для них он был чем-то вроде  барабанщика во главе процессии или слона во главе входящего в город зверинца.  Его ровесники делали вид, будто он вовсе никуда не убегал, и все-таки их  терзала зависть. Они отдали бы все на свете за такой темный загар и за такую громкую  славу, а Том не расстался бы ни с тем, ни с другим, даже если бы ему предложили  взамен стать хозяином цирка.    

  В школе все дети так носились и с ним и с Джо Гарпером и  смотрели на них такими восторженными глазами, что оба героя в самом скором  времени заважничали невыносимо. Они начали рассказывать свои приключения  сгоравшим от любопытства слушателям, - но только начали: не такая это была  вещь, чтобы скоро кончить, когда неистощимая фантазия подавала им все новый и  новый материал. А когда, наконец, Том и Джо достали трубки и принялись  преспокойно попыхивать, их слава поднялась на недосягаемую высоту.    

  Том решил, что теперь он может не обращать на Бекки Тэтчер  никакого внимания и обойтись без нее. Достаточно ему одной славы. Он будет жить  для славы. Теперь, когда он так отличился, Бекки, может быть, захочет  помириться с ним. Что ж, пускай, - она увидит, что он тоже умеет быть  равнодушным, как некоторые другие. Скоро пришла и Бекки. Том притворился, будто  не видит ее. Он подошел к кучке мальчиков и девочек и завел с ними разговор. Он  заметил, что Бекки, вся раскрасневшаяся, блестя глазами, весело бегает взад и  вперед, притворяясь, будто гоняется за подругами, и вскрикивая от радости,  когда поймает кого-нибудь: однако он заметил, что если она кого-нибудь ловит,  то всегда рядом с ним, а поймав, непременно поглядит на него украдкой. Это  очень польстило его тщеславию, и Том еще сильнее заупрямился, вместо того чтобы  сдаться. Он решил ни за что не уступать, понимая, чего хочется Бекки. Теперь  она перестала бегать и нерешительно прохаживалась неподалеку, с грустью  поглядывая украдкой на Тома, и даже вздохнула раза два. Потом она заметила, что  Том больше разговаривает с Эми Лоуренс, чем с другими. Сердце у нее заныло, она  встревожилась, и ей стало не по себе. Она хотела отойти подальше, а вместо того  непослушные ноги несли ее все ближе и ближе к той группе, где был Том. Она  заговорила с одной девочкой, которая стояла рядом с Томом:    

  - Ах, Мэри Остин! Гадкая девчонка, почему ты не была в  воскресной школе?    

  - Я была, как же ты меня не видела?    

  - Разве ты была? Где ты сидела?    

  - В классе мисс Питере; там же, где и всегда. Я тебя  видела.    

  - Неужели? Странно, как это я тебя не заметила. Мне  хотелось поговорить с тобой о пикнике.    

  - Вот хорошо! А кто его устраивает?    

  - Моя мама.    

  - Как это мило! А меня она пригласит?    

  - Конечно, пригласит. Ведь пикник для меня. Она позовет  всех, кого я захочу, а тебя я непременно хочу позвать.    

  - Я так рада. А когда это будет?    

  - Очень скоро. Может быть, на каникулах.    

  - Вот будет весело! Ты пригласишь всех мальчиков и  девочек?    

  - Да, всех моих друзей... или тех, кто хочет со мной  дружить. - И она украдкой посмотрела на Тома, но он в эту минуту рассказывал  Эми Лоуренс про грозу на острове и про то, как молния разбила большой платан  "в мелкие щепки", когда он стоял "всего в трех шагах"...    

  - А мне можно прийти? - спросила Грэси Миллер.    

  - Да.    

  - А мне? - спросила Салли Роджерс.    

  - Да.    

  - И мне тоже можно? - спросила Сюзи Гарпер. - И Джо?    

  - Да.    

  И все, кроме Тома и Эми, один за другим, радостно хлопая в  ладоши, напросились на приглашение. Тогда Том спокойно повернулся к Бекки  спиной и, продолжая разговаривать, увел с собой Эми Лоуренс. У Бекки задрожали  губы и слезы навернулись на глаза; она постаралась это скрыть, притворяясь  веселой, и продолжала болтать по-прежнему, но пикник потерял для нее всякую  прелесть, как и все остальное на свете; она постаралась поскорее уйти и  спряталась, чтобы выплакаться всласть, как принято говорить у прекрасного пола.  Она сидела одна до самого звонка, не желая показывать, как уязвлена ее  гордость. Потом встала, тряхнула длинными косами и, мстительно сверкнув  глазами, сказала себе, что теперь знает, что ей делать.    

  На перемене Том продолжал ухаживать за Эми, веселый и  очень довольный собой. Однако он все время старался разыскать Бекки и нанести  ей удар в самое сердце своим поведением. Наконец он ее увидел, и его настроение  сразу упало. Она сидела в уютном уголке за школьным домом на одной скамеечке с  Альфредом Темплом и разглядывала с ним картинки в книжке, склонившись над  страницей голова к голове. Оба они были так увлечены этим занятием, что,  казалось, вовсе не замечали, что делается на свете. Ревность огнем пробежала по  жилам Тома. Он разозлился на самого себя за то, что упустил случай помириться с  Бекки, когда она первая подошла к нему. Он ругал себя дураком и всеми бранными  словами, какие только приходили ему в голову. Он чуть не заплакал с досады. Эми  болтала без умолку, не помня себя от радости, а у Тома язык точно прилип к  гортани. Он не слышал того, что говорила ему Эми, а когда она взглядывала на  него, ожидая ответа, он бормотал бог знает что, часто даже и невпопад. Его все  тянуло за школьный дом, хотя эта возмутительная картина растравляла ему душу.  Он не мог с собой справиться. И его просто бесило, что Бекки, как ему казалось,  даже не замечает его существования. Однако она все видела, отлично понимала,  что победа на ее стороне, и была очень рада, что он теперь страдает так же, как  раньше страдала она.    

  Веселая болтовня Эми сделалась для него невыносимой. Том  намекнул, что у него есть важное дело и что ему надо спешить. Но все было  напрасно - девочка трещала по-прежнему. Том подумал: "Ах ты господи,  неужели от нее никак не отвяжешься?" Наконец он прямо сказал, что ему надо  уйти по делу, а она простодушно ответила, что подождет его "где-нибудь  тут" после уроков. И он поскорей убежал, чуть не возненавидев ее за это.    

  "Кто угодно, только бы не этот мальчишка! - думал  Том, скрежеща зубами. - Кто угодно в городе, только не этот франт из Сент-Луи.  Туда же, воображает, что он аристократ, оттого что одет с иголочки! Ну погоди,  любезный, я тебя поколотил в первый же день и еще поколочу! Дай только  добраться! Вот как возьму да... " И Том принялся колотить воображаемого  врага - лупил по воздуху кулаками, замахивался и лягался. "Ах, ты вот как?  Проси сейчас же пощады! Ну, так тебе и надо, вперед наука! " И  воображаемое побоище закончилось к полному его удовольствию.    

  Том сбежал домой в большую перемену. Совесть не позволяла  ему больше смотреть на простодушную радость Эми, а ревность стала невыносимой.  Бекки опять села рассматривать картинки вместе с Альфредом, но время шло, Том  больше не появлялся и мучить было некого, и потому ее торжество поблекло и  потеряло дня нее всякий интерес; явилась рассеянность, скука, а там и тоска;  два-три раза она настораживалась, прислушиваясь к чьим-то шагам, но это была  ложная надежда - Том все не приходил. Наконец она совсем приуныла и начала  жалеть, что завела дело так далеко. Бедняга Альфред, который видел, что ей с ним  скучно, хотя и не понимал почему, все не унимался:    

  - Глядите, какая картинка! А эта еще лучше!    

  Наконец Бекки не выдержала:    

  - Ах, отстаньте, пожалуйста! Не нужны мне ваши картинки! -  Она расплакалась, вскочила и убежала от него.    

  Альфред поплелся за ней и собирался было пристать с  утешениями, но она сказала:    

  - Да уйдите же, оставьте меня в покое! Я вас терпеть не  могу!    

  И мальчик растерянно остановился, не понимая, что же он  такого сделал, когда она сама сказала, что будет всю большую перемену смотреть  с ним картинки, а теперь с плачем убежала от него. Альфред, не зная, что и  думать, побрел обратно в пустую школу. Он рассердился и обиделся. Докопаться до  правды было нетрудно: Бекки просто воспользовалась им, чтобы досадить Тому  Сойеру. Когда он об этом догадался, то еще больше возненавидел Тома. Ему  захотелось как-нибудь насолить Тому, не подвергая себя риску. Учебник Тома  попался ему на глаза. Случай был удобный. Он с радостью открыл книжку на той  странице, где был заданный урок, и залил ее чернилами.    

  Бекки заглянула в эту минуту в окно и увидела, что он  делает, но прошла мимо, не сказав Альфреду ни слова. Она ушла домой: ей  хотелось разыскать Тома и все рассказать ему. Том, конечно, будет ей  благодарен, и они с ним помирятся. Однако на полдороге Бекки передумала. Она  вспомнила, как Том обошелся с ней, когда она рассказывала про пикник, и от  обиды ее обожгло словно огнем. Она решила не выручать Тома, а кроме того,  возненавидеть его навеки. Пускай его накажут за испорченный учебник.  ГЛАВА XIX     

  Том вернулся домой в очень мрачном настроении, но первые  же слова тетки показали ему, что он явился со своими горестями в самое  неподходящее место:    

  - Том, выдрать бы тебя как следует!    

  - Тетечка, что же я такого сделал?    

  - Да уж наделал довольно! А я-то, старая дура, бегу к  Сирини Гарпер, - думаю, сейчас она поверит в этот твой дурацкий сон. И нате  вам, пожалуйста! Она, оказывается, узнала у Джо, что ты здесь был в тот вечер и  слышал все наши "разговоры. Не знаю даже, что может выйти из мальчика,  который так себя ведет. Мне просто думать противно: как это ты мог допустить,  чтобы я пошла к миссис Гарпер и разыграла из себя такую идиотку, и ни слова не  сказал!    

  Теперь все дело представилось в ином свете. До сих пор  утренняя выдумка казалась Тому очень ловкой шуткой, поистине находкой. А теперь  это выглядело очень убого и некрасиво. Том повесил голову и с минуту не мог  ничего придумать себе в оправдание. Потом сказал:    

  - Тетечка, мне очень жалко, что я это сделал, я как-то не  подумал.    

  - Ах, милый, ты никогда не думаешь. Ты никогда ни о чем не  думаешь, только о себе самом. Ты вот не задумался проплыть такую даль с  острова, ночью, только для того, чтобы посмеяться над нашим горем, не задумался  оставить меня в дурах, сочинив этот сон; а вот пожалеть нас и избавить от  лишних слез тебе и в голову не пришло.    

  - Тетечка, сейчас я понимаю, что это было нехорошо, но  ведь это я не нарочно. Я не хотел, честное слово. А кроме того, я приходил  домой вовсе не затем, чтобы над вами смеяться.    

  - Для чего же тогда ты приходил?    

  - Мне хотелось вам сказать, чтобы вы не беспокоились о  нас, потому что мы не утонули.    

  - Ах, Том, Том, если бы я только могла поверить, что у  тебя было такое доброе намерение, я от всей души возблагодарила бы бога, но  ведь ты и сам знаешь, что так не было; и я тоже это знаю, Том.    

  - Ну, право же, тетечка, было! Вот не сойти мне с этого  места, если не было!    

  - Ах, Том, не выдумывай, это ни к чему. Только во сто раз  хуже. " - Я и не выдумываю, тетечка, это правда. Я хотел, чтобы вы не  горевали, для этого и пришел.    

  - Я бы все на свете отдала, чтобы этому поверить, - за  одно это все твои грехи можно простить, Том. Даже то, что ты убежал и вел себя  из рук вон плохо. Да поверить-то невозможно; ну отчего ты мне не сказал, а?    

  - Знаете, тетечка, когда вы заговорили про похороны, мне  вдруг ужасно захотелось вернуться и спрятаться в церкви. Как же можно было  сказать? И я взял да и положил кору обратно в карман и ничего не стал говорить.    

  - Какую кору?    

  - А на которой я написал, что мы ушли в пираты. Жалко, что  вы не проснулись, когда я вас поцеловал, право, жалко.    

  Суровые морщины на лице тети Полли разгладились, и глава  просияли нежностью.    

  - А ты меня вправду поцеловал, Том?    

  - Конечно, а то как же.    

  - Это ты правду говоришь, Том?    

  - А то как же, тетечка, конечно, правду.    

  - Почему же ты меня поцеловал, Том?    

  - Потому что я вас очень люблю, а вы стонали во сне, и мне  было вас жалко.    

  Это походило на правду. Тетя Полли сказала с дрожью в  голосе, которой не могла скрыть:    

  - Поцелуй меня еще раз, Том! А теперь убирайся в школу и  не мешай мне.    

  Как только он ушел, она бросилась в чулан и достала старую  куртку, в которой Том убежал из дому. Потом остановилась, держа куртку в руках,  и сказала сама себе:    

  - Нет, рука не поднимается. Бедный мальчик, он, наверно,  соврал мне, но это святая ложь, ложь во спасение, она меня так порадовала.  Надеюсь, что господь... нет, я знаю, что господь простит ему, ведь это он  выдумал по доброте сердечной. Даже и знать не хочу, если он соврал. Не стану  смотреть.    

  Она положила куртку и призадумалась на минуту. Дважды  протягивала она руку за курткой и дважды отдергивала ее. На третий раз она  набралась смелости, подкрепившись мыслью: "Это ложь во спасение, святая  ложь, и я не стану из-за нее расстраиваться", - и сунула руку в карман.  Минутой позже она, обливаясь слезами, читала нацарапанные на куске коры слова и  приговаривала:    

  - Теперь я ему все прощу, чего бы он ни натворил, хоть  миллион грехов!  ГЛАВА XX     

  Тетя Полли поцеловала Тома так ласково, что все его уныние  как рукой сняло и на сердце у него опять сделалось легко и весело. Он  отправился в школу, и ему так повезло, что он нагнал Бекки в самом начале  Мэдоу-лейн. Вел он себя всегда в зависимости от настроения. Не колеблясь ни  минуты, он подбежал к ней и сказал:    

  - Я очень нехорошо поступил сегодня, Бекки, и жалею об  этом. Я никогда, никогда больше не буду, никогда, пока жив. Давай помиримся,  хорошо?    

  Девочка остановилась и презрительно поглядела ему в глаза:    

  - Я буду вам очень благодарна, если вы меня оставите в  покое, мистер Томас Сойер. Я с вами больше не разговариваю.    

  Она вздернула носик и прошла мимо. Том до того растерялся,  что ему не пришло в голову даже сказать: "Ну и пожалуйста! Ишь задрала  нос!" А когда он собрался с духом, говорить что-нибудь было уже поздно.  Так он ничего и не сказал. Зато разозлился ужасно. Эх, если бы она была  мальчишкой, уж и отлупил бы он ее! На школьном дворе он опять столкнулся с ней  и послал ей вдогонку язвительное замечание. Она тоже не осталась в долгу, так  что разрыв был полный. Возмущенной Бекки казалось, что она никогда не дождется  начала уроков, так ей не терпелось, чтобы Тома отстегали за испорченную книжку.  Если у нее и оставалось хоть какое-нибудь желание изобличить Альфреда Темпла,  то после обидных слов Тома оно совсем пропало. Бедная девочка, она не знала,  что опасность грозит ей самой!    

  Учитель Доббинс дожил до седых волос, так и не добившись  своей цели. Самой заветной его мечтой было сделаться доктором, но бедность не  пустила его дальше сельской школы. Каждый день он доставал из ящика своего  стола какую-то таинственную книгу и погружался в чтение, пока ученики готовили  уроки. Книгу эту он держал под замком. Все мальчишки в школе умирали от  любопытства хоть одним глазком заглянуть в эту книгу, но удобного случая так ни  разу и не представилось. У каждого мальчика и у каждой девочки имелись свои  соображения насчет того, что это за книга, но не было никакой возможности  докопаться до правды. И вот, проходя мимо кафедры, стоявшей возле самых дверей,  Бекки заметила, что ключ торчит в ящике. Жалко было упустить такую минуту. Она  оглянулась, увидела, что никого кругом нет, - и в следующее мгновение книга уже  была у нее в руках. Заглавие на первой странице - "Анатомия"  профессора такого-то - ровно ничего ей не сказало, и она принялась листать  книгу. Ей сразу же попалась очень красивая гравюра, вся в красках, - совсем  голый человек. В это мгновение чья-то тень упала на страницу - на пороге стоял  Том Сойер, заглядывая в книжку через ее плечо. Торопясь захлопнуть книгу, Бекки  рванула ее к себе и так неудачно, что надорвала страницу до половины. Она  бросила книгу в ящик, повернула ключ в замке и расплакалась от стыда и досады.    

  - Том Сойер, от вас только и жди какой-нибудь гадости, вам  бы только подкрадываться и подсматривать.    

  - Почем же я знал, что вы тут делаете?    

  - Как вам не стыдно, Том Сойер, вы, уж наверно, на меся  пожалуетесь. Что же мне теперь делать, что делать? Меня накажут при всей школе,  а я к этому не привыкла!    

  Она топнула ножкой и сказала:    

  - Ну и отлично, жалуйтесь, если хотите! Я-то знаю, что  теперь будет. Погодите, вот увидите! Противный, противный мальчишка! - И,  выбежав из школы, она опять расплакалась.    

  Озадаченный нападением, Том не мог двинуться с места,  потом сказал себе:    

  - Ну и дура эта девчонка! Не привыкла, чтоб ее наказывали!  Чушь какая! Подумаешь, отстегают! Вот они, девчонки, - все трусихи и мокрые  курицы. Я, конечно, ничего не скажу старику Доббинсу про эту дуру, можно с ней  и по-другому разделаться, и без ябеды обойдется, да ведь что толку? Доббинс  непременно спросит, кто разорвал книжку, и ответа не получит. Тогда он сделает,  как всегда, - начнет спрашивать всех подряд, сначала одного, потом другого; а  дойдет до нее, сразу узнает, кто виноват: у девчонок всегда по лицу все видно.  Где им выдержать! Вот и выпорет ее. Да, попала Бекки в переделку, теперь уж ей  не вывернуться. - Том подумал еще немного и прибавил: - Ну и ладно! Ей  хотелось, чтобы мне влетело, - пускай теперь сама попробует.    

  Том присоединился к игравшим во дворе школьникам. Через  несколько минут пришел учитель, и уроки начались. Том не чувствовал особенного  интереса к занятиям. Каждый раз, как он взглядывал в сторону девочек, его  расстраивало лицо Бекки. Ему вовсе не хотелось жалеть ее, а выходило так, что  он никак не мог удержаться; он не чувствовал ничего хоть сколько-нибудь  похожего на торжество. Скоро открылось происшествие с учебником, и после этого  Тому пришлось думать только о своих собственных делах. Бекки очнулась от своего  горестного оцепенения и выказала живой интерес к происходящему. Том не  выпутается из беды, даже если скажет, что это не он облил чернилами книжку; и  она оказалась права: вышло только еще хуже для Тома. Бекки думала, что  обрадуется этому, старалась даже уверить себя, будто радуется, но не могла.  Когда дошло до расплаты, ей захотелось вскочить и сказать, что это сделал  Альфред Темпл, однако она удержалась и заставила себя сидеть смирно. "Ведь  Том, - говорила она себе, - непременно пожалуется учителю, что это я разорвала  картинку. Слова не скажу, даже для спасения его жизни!" Том выдержал порку  и вернулся на свое место, даже не очень огорчившись. Он думал, что, может быть,  и в самом деле, расшалившись, как-нибудь незаметно опрокинул чернильницу на  книжку, и отнекивался только для виду, потому что так было принято не отступать  от своих слов из принципа.    

  Мало-помалу прошел целый час, учитель дремал на своем  троне, клюя носом, в воздухе стояло сонное жужжание зубрежки. Скоро мистер  Доббинс потянулся, зевнул, отпер стол и протянул руку за книгой, но  нерешительно, как будто не зная, брать ее или не брать. Ученики лениво глядели  на него, и только двое из них зорко следили за каждым его движением. Мистер  Доббинс некоторое время рассеянно вертел книгу, потом взял ее в руки, уселся в  кресле поудобнее, собираясь приняться за чтение. Том оглянулся на Бекки. Ему  случалось видеть такое загнанное и беспомощное выражение у кроликов, когда в  них целятся из ружья. Он мигом забыл про свою ссору с ней. Что-то надо сделать!  Сию же минуту! Но как раз эта необходимость спешить мешала ему что-нибудь  придумать. И вдруг его осенило вдохновение. Он подбежит к учителю, выхватит у  него книгу, выскочит в дверь - и был таков. Но на одну коротенькую секунду он  замялся, и случай был упущен - учитель раскрыл толстый том. Если бы можно было  вернуть потерянное время! Слишком поздно. Теперь Бекки уже ничем не поможешь. В  следующую минуту учитель повернулся лицом к классу. Все опустили глаза. В его  взгляде было что-то такое, от чего даже невиноватые затряслись от страха.  Наступило молчание, оно длилось так долго, что можно было сосчитать до десяти;  учитель все больше и больше распалялся гневом. Наконец он заговорил:    

  - Кто разорвал эту книгу?    

  Ни звука в ответ. Можно было расслышать падение булавки.  Молчание продолжалось; учитель вглядывался в одно лицо за Другим, ища  виновного.    

  - Бенджамен Роджерс, вы разорвали эту книгу?    

  Нет, не он. Снова молчание.    

  - Джозеф Гарпер, это сделали вы?    

  И не он.    

  Тому Сойеру становилось все больше и больше не по себе,  его изводила эта медленная пытка.    

  Учитель пристально вглядывался в ряды мальчиков, подумал  некоторое время, потом обратился к девочкам:    

  - Эми Лоуренс?    

  Она только мотнула головой.    

  - Грэси Миллер?    

  Тот же знак.    

  - Сьюзен Гарпер, это вы сделали?    

  Нет, не она. Теперь настала очередь Ребекки Тэтчер.    

  Том весь дрожал от волнения, сознавая, что выхода нет  никакого.    

  - Ребекка Тэтчер (Том посмотрел на ее лицо - оно  побледнело от страха), это вы разорвали, - нет, глядите мне в глава (она  умоляюще сложила руки), - вы разорвали эту книгу?    

  Вдруг Тома словно озарило. Он вскочил на ноги и крикнул:    

  - Это я разорвал!    

  Вся школа рот разинула, удивляясь такой невероятной  глупости. Том постоял минутку, собираясь с духом, а когда выступил вперед,  чтобы принять наказание, то восхищение и благодарность, светившиеся в глазах  Бекки, вознаградили его сторицей. Воодушевленный своим великодушием, он без  единого звука выдержал жесточайшую порку, какой еще никогда не закатывал никому  мистер Доббинс, и равнодушно выслушал дополнительный строгий приказ остаться на  два часа после уроков, - он знал, кто будет ждать за воротами, пока его не  выпустят из плена, и не считал потерянными эти скучные часы.    

  В этот вечер, укладываясь в постель, Том обдумывал мщение  Альфреду Темплу. Бекки, плача от раскаяния и стыда, рассказала ему все, не  скрывая и собственной измены. Однако жажда мщения скоро уступила место более  приятным мыслям, и Том наконец уснул, но даже и во сне последние слова Бекки  все еще звучали в его ушах:    

  - Ах, Том, какой ты благородный!  ГЛАВА XXI     

  Приближались каникулы. Всегда строгий учитель стал теперь  еще строже и требовательнее: ему хотелось, чтобы его школа отличилась на  экзаменах. Розга и линейка никогда не лежали без дела, по крайней мере, в  младших классах. Только самые старшие из учеников да взрослые барышни лет  восемнадцати без двадцати были избавлены от порки. А порол мистер Доббинс очень  больно, потому что лет ему было не так уж много, и, хотя под париком у него  скрывалась совершенно лысая и блестящая, как шар, голова, его мускулы нисколько  не ослабели. С приближением великого дня обнаружилось все его тиранство: ему  как будто доставляло злорадное удовольствие наказывать за малейший проступок.  Из-за этого самые маленькие мальчики проводили целые дни в страхе и трепете, а  по ночам не спали и думали, как бы ему отомстить. Они не упускали ни одного  случая насолить учителю. Но и он тоже не отставал. Воздаяние, которое следовало  за каждой удачной местью, бывало настолько потрясающе и грозно, что мальчики  всегда отступали с поля битвы с большим уроном.    

  Наконец они сговорились между собой и придумали одну  штуку, которая сулила блестящий успех. Был принят в компанию, ученик местного  живописца вывесок: они рассказали ему свей план и просили помочь им. Мальчишка  пришел в восторг, потому что учитель столовался у них в доме и успел надоесть  ему хуже горькой редьки. Жена учителя уезжала на несколько дней погостить к  знакомым, так что некому было расстроить их планы; учитель всегда изрядно  выпивал перед такими торжественными днями, и мальчишка обещал "устроить  ему сюрприз" перед самым экзаменом, когда старик напьется и задремлет в  кресле, а потом разбудить его и спровадить в школу, В свое время наступило и  это интересное событие. К восьми часам вечера школа была ярко освещена и  украшена гирляндами и венками из зелени и цветов. Учитель восседал, как на  троне, в своем большом кресле, поставленном на возвышении, а позади него стояла  черная доска. Видно было, что он успел порядком нагрузиться. Три ряда скамеек  по сторонам возвышения и шесть рядов перед ним были заняты городскими  сановниками и родителями учеников. Слева от учительского места, позади  зрителей, возвышалась просторная эстрада, на которой сидели школьники,  участвующие в программе: маленькие мальчики, умытые, причесанные и такие  нарядные, что сидели как на иголках и маялись невыносимо; неуклюжие верзилы;  белоснежные ряды девочек и разряженные в батист и кисею взрослые барышни,  которые стеснялись своих голых рук в старинных бабушкиных браслетах, розовых и  голубых бантов и цветов в волосах. Все остальные места были заполнены  учениками, не участвовавшими в выступлениях.    

  Экзамены начались. Выступил вперед крошечный мальчик и  пролепетал испуганно: "Никто из вас, друзья, не ждал, чтобы малыш стихи  читал", сопровождая декламацию вымученными, судорожными движениями, какие  могла бы делать машина, если бы была в неисправности. Однако он благополучно  добрался до конца, еле живой от страха, и, поклонившись, как автомат, удалился  под гром рукоплесканий.    

  Сконфуженная девочка прошепелявила: "У Мэри был  барашек", - сделала достойный жалости реверанс, получила свою долю  аплодисментов и уселась на место, вся красная и счастливая.    

  На эстраду очень самоуверенно вышел Том Сойер и с  неистовым воодушевлением, бешено размахивая руками, начал декламировать  бессмертную и неистребимую тираду: "О, дайте мне свободу[3]!", но,  дойдя до середины, запнулся. На него напал страх перед публикой, ноги под ним  затряслись, и в горле перехватило дыхание. Слушатели явно жалели его, но  молчали, а молчание было еще хуже жалости. Учитель нахмурился, так что провал  был полный. Том попробовал было читать дальше, но ничего не вышло, и он с  позором удалился. Раздались жидкие хлопки, но сейчас же и смолкли. За сим  последовало "На пылающей палубе мальчик стоял"[4], а также  "Ассирияне шли"[5] и другие перлы, излюбленные декламаторами. Потом  состязались в правописании и чтении. Теперь на очереди был гвоздь вечера -  оригинальные произведения молодых девиц. Одна за другой они подходили к краю  эстрады, откашливались, развертывали рукопись, перевязанную хорошенькой ленточкой,  и начинали читать, особенно напирая на выразительность и знаки препинания. Темы  были все те же, над какими в свое время трудились их матушки, бабушки и, без  сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи крестовых походов. Тут были:  "Дружба", "Воспоминания о былом), "Роль религии в  истории", "Царство мечты", "Что нам дает просвещение",  "Сравнительный очерк политического устройства различных государств",  "Задумчивость", "Дочерняя любовь", "Задушевные  мечты" и т.д.    

  Главной особенностью этих сочинений была меланхолия,  любовно вынянченная и выпестованная, кроме того - сущее наводнение всяких  красивых слов и к тому же - манера носиться с каким-нибудь любимым выражением  до тех пор, пока оно не навязнет в зубах и не потеряет всякий смысл; а особенно  заметна и неприятна была надоедливая мораль, которая помахивала куцым хвостом в  конце каждого сочинения. Какая бы ни была тема, автор из кожи лез, чтобы  впихнуть в свое произведение что-нибудь полезное и поучительное для  добродетельного и возвышенного ума. И хотя фальшь этой морали бьет в глаза, ее  ничем не искоренишь; она до сих пор остается в силе и не выведется в наших  школах, пока свет стоит. Нет ни одной школы во всей нашей стране, где ученицы  не чувствовали бы себя обязанными заканчивать сочинение моралью; и чем легкомысленней  и маловерней ученица, тем длинней и набожней будет мораль. Но довольно об этом.  Горькая истина никому не по вкусу. Давайте вернемся к экзаменам. Первое из  прочитанных сочинений было озаглавлено: "Так это и есть жизнь?" Быть  может, читатель выдержит хоть один отрывок из него:    

  "На торных путях жизни с каким радостным волнением  предвкушает юный ум некое долгожданное празднество! Воображение живо  набрасывает розовыми красками картины веселья. В мечтах изнеженная поклонница  моды уже видит себя среди праздничной толпы, окруженною всеобщим вниманием. Ее  изящная фигура, облаченная в белоснежные одежды, кружится в вихре упоительного  танца; ее глаза сияют ярче всех; ее ножки порхают легче всех в этом веселом  сборище.    

  В таких упоительных мечтах время проходит быстро, и  наступает желанный час, когда она должна вступить в тот светлый рай, о котором  говорили ей счастливые грезы. Как волшебнопрекрасно кажется здесь все ее  очарованному взору! Каждое новое явление для нее все более пленительно. Но с  течением времени она обнаруживает, что под этой блестящей внешностью скрывается  суета сует; лесть, когда-то пленявшая ее душу, теперь только раздражает;  бальные залы потеряли для нее свое очарование; с расстроенным здоровьем и  горечью в сердце она бежит прочь, уверившись, что светские удовольствия не  могут удовлетворить стремлений ее души! " И так далее, и тому подобное.  Одобрительный гул то и дело слышался во время чтения, сопровождаемый шепотом:  "Как мило! ", "Какое красноречие! ", "Как это верно!  ", а после того, как все это закончилось особенно надоедливой моралью,  слушатели восторженно захлопали в ладоши.    

  Потом выступила стройная меланхолическая девица,  отличавшаяся интересной бледностью, происходящей от пилюль и несварения  желудка, и прочла "поэму". Довольно будет и двух строф:    

  ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ С АЛАБАМОЙ Алабама, прощай! Я  любила тебя, А теперь я тебя покидаю!    

  Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя, И навеки тебя  оставляю.    

  Алабама, тебе шлю любовь и привет.    

  О долинах твоих я горюю.    

  Пусть остынут навеки и сердце и tete, Если только тебя  разлюблю я.    

  Очень немногие из присутствующих знали, что такое  "tete", но все-таки стихи очень понравились.    

  После нее перед зрителями появилась смуглая, черноволосая  и черноглазая барышня; она выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо и  начала читать размеренно и торжественно:    

  ВИДЕНИЕ "Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного  престола не мерцала ни одна звезда, но глухие раскаты грома непрестанно  сотрясали воздух, в то время как ужасающая молния гневно сверкала в облачных  чертогах небес, как бы пренебрегая тем, что знаменитый Франклин укротил ее  свирепость[6]! Даже неистовые ветры единодушно покинули свое таинственное  убежище и забушевали над землей, словно для того, чтобы эта бурная ночь казалась  еще более ужасной.    

  В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по  человеческому участию, но вместо того - Мой друг, моя мечта - советник лучший  мой В скорбях и в радости - явилась предо мной.    

  Она приближалась, подобная одному из тех небесных созданий,  которые являются юным романтикам в мечтах о сияющем рае, - царица красоты, не  украшенная ничем, кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее  поступь, что ни одним звуком не дала знать о себе, и если бы не волшебный  трепет, сообщившийся мне при ее приближении, она проскользнула бы мимо  незамеченной, невидимой, подобно другим скромным красавицам. Странная печаль  была разлита в ее чертах, словно слезы, застывшие на одеянии Декабря, когда она  указала мне на борьбу стихий под открытым небом и обратила мое внимание на тех  двух, что присутствовали здесь".    

  Этот кошмар занимал десять рукописных страниц и  заканчивался такой суровой проповедью, предрекавшей неминуемую гибель всем, кто  не принадлежит к пресвитерианской церкви, что за него присудили первую награду.  Это сочинение, по общему мнению, было лучшим из всех, какие читали на вечере.  Городской мэр, вручая автору награду, произнес прочувствованную речь, в которой  сказал, что за всю жизнь не слышал ничего красноречивее и что сам Дэниель  Уэбстер[7] мог бы гордиться таким сочинением.    

  Заметим мимоходом, что сочинений, в которых слово  "прекрасный" повторялось без конца, а человеческий опыт назывался  "страницей жизни", было не меньше, чем всегда.    

  Наконец учитель, размякший от выпивки до полного благодушия,  отодвинул кресло и, повернувшись спиной к зрителям, начал чертить на доске  карту Америки для предстоящего экзамена по географии. Но рука у него дрожала, с  делом он справлялся плохо, и по зале волной прокатился сдавленный смешок.  Учитель понял, что над ним смеются, и захотел поправиться. Оп стер губкой  чертеж и начертил его снова, но только напортил, и хихиканье усилилось. Учитель  весь ушел в свою работу и, повидимому, решил не обращать никакого внимания на  смех. Он чувствовал, что все на него смотрят; ему казалось, что дело идет на  лад, а между тем смех не умолкал и даже становился громче. И недаром! Над самой  головой учителя приходился чердачный люк, вдруг из этого люка показалась кошка,  обвязанная веревкой; голова у нее была обмотана тряпкой, чтобы она не мяукала;  медленно спускаясь, кошка изгибалась то вверх, то вниз, хватая когтями то  веревку, то воздух. Смех раздавался все громче и громче - кошка была всего в  шести дюймах от головы учителя, поглощенного своей работой, - ниже, ниже, еще  немножко ниже, и вдруг она отчаянно вцепилась когтями ему в парик и в мгновение  ока вознеслась на чердак, не выпуская из лап своего трофея. А лысая голова  учителя засверкала под лампой ослепительным блеском - ученик живописца  позолотил ее!    

  Этим и кончился вечер. Ученики были отомщены. Наступили  каникулы.  ГЛАВА XXII     

  Том вступил в новое общество "Юных  трезвенников", привлеченный блестящим мундиром. Он дал слово не курить, не  жевать табак и не употреблять бранных слов, пока состоит в этом обществе. И тут  же сделал новое открытие, а именно: стоит только дать слово, что не будешь  чего-нибудь делать, как непременно этого захочется. Скоро Тому ужасно  захотелось курить и ругаться; до того захотелось, что только надежда  покрасоваться перед публикой в алом шарфе не позволила ему уйти из общества  "Юных трезвенников". Приближалось Четвертое июля[8]; но скоро он  перестал надеяться на этот праздник - перестал, не проносив своих цепей и два  дня, - и возложил все свои надежды на старого судью Фрэзера, который был при  смерти. Хоронить его должны были очень торжественно, раз он занимал такое  важное место. Дня три Том усиленно интересовался здоровьем судьи Фрэзера и  жадно ловил каждый слух о нем. Иногда судья подавал надежды - и настолько, что  Том вытаскивал все свои регалии и любовался на себя в зеркало. Но на судью  никак нельзя было положиться - то ему становилось лучше, то хуже. Наконец  объявили, что дело пошло на поправку, а потом - что судья выздоравливает. Том  был очень недоволен и, чувствуя себя обиженным, сейчас же подал в отставку. В  ту же ночь судье опять стало хуже, и он скончался. Том решил никогда никому  больше не верить.    

  Похороны были великолепные. Юные трезвенники участвовали в  церемонии с таким блеском, что бывший член общества чуть не умер от зависти.  Все-таки Том был опять свободен и в этом находил некоторое утешение. Теперь он  мог и курить и ругаться, но, к его удивлению, оказалось, что ему этого не  хочется. От одной мысли, что это можно, пропадала всякая охота и всякий  интерес.    

  Скоро Том неожиданно для себя почувствовал, что желанные  каникулы ему в тягость и время тянется без конца.    

  Он начал вести дневник, но за три дня ровно ничего не  случилось, и дневник пришлось бросить.    

  В город приехал негритянский оркестр и произвел на всех  сильное впечатление. Том и Джо Гарпер тоже набрали себе команду музыкантов и  два дня были счастливы. Даже славное Четвертое июля вышло не совсем удачным,  потому что дождик лил как из ведра, процессия не состоялась, а величайший  человек в мире, как полагал Том, настоящий сенатор Соединенных Штатов Бентон  ужасно разочаровал его, потому что оказался не в двадцать пять футов ростом, а  много меньше.    

  Приехал цирк. Мальчики после этого играли в цирк целых три  дня, устроив палатку из рваных ковров. За вход брали три булавки с мальчика и  две с девочки, а потом забросили и цирк.    

  Приехал гипнотизер и френолог, потом опять уехал, и в  городишке стало еще хуже и скучней. У мальчиков и девочек несколько раз бывали  вечеринки, но так редко, что после веселья еще трудней становилось переносить  зияющую пустоту от одной вечеринки до другой.    

  Бекки Тэтчер уехала на каникулы с родителями в  Константинополь, и в жизни совсем не осталось ничего хорошего.    

  Страшная тайна убийства постоянно тяготела над мальчиком.  Она изводила его, как язва, непрестанно и мучительно.    

  Потом он заболел корью.    

  Две долгие недели Том пролежал в заключении, отрезанный от  мира, от всего, что в нем происходит. Он был очень болен и ничем не  интересовался. Когда он наконец встал с постели и, едва передвигая ноги, побрел  в центр города, то нашел решительно во всех грустную перемену. В городе  началось "религиозное обновление", и все "уверовали", не  только взрослые, но даже мальчики и девочки. Том долго ходил по городу, надеясь  увидеть хотя бы одного грешника, но везде его ждало разочарование. Джо Гарпера  он застал за чтением Евангелия и с огорчением отвернулся от этой печальной  картины. Он разыскал Бена Роджерса, и оказалось, что тот навещает бедных с  корзиночкой душеспасительных брошюр. Джим Холлис, которого он долго разыскивал,  сказал, что корь была ему послана от бога, как предупреждение свыше. Каждый  мальчик, с которым он встречался, прибавлял лишнюю тонну груза к тяжести,  которая лежала на душе у Тома. А когда, доведенный до отчаяния, он бросился  искать утешения у Гекльберри Финна, то был встречен текстом из Писания и,  совсем упав духом, поплелся домой и слег в постель, думая, что он один во всем  городе обречен на вечную гибель.    

  А ночью разразилась страшная гроза, с проливным дождем,  ужасными ударами грома и ослепительной молнией. Томе головой залез под одеяло  и, замирая от страха, "стал ждать собственной гибели; он ни минуты не  сомневался, что всю эту кутерьму подняли из-за него. Он был уверен, что истощил  долготерпение господне, довел его до крайности - и вот результат. Он мог бы  сообразить, что едва ли стоило палить из пушек по мухе, тратя столько грому и  пороха, но не нашел ничего невероятного в том, что для уничтожения такой  ничтожной букашки, как он, пущено в ход такое дорогостоящее средство, как  гроза.    

  Мало-помалу все стихло, и гроза прошла, не достигнув своей  цели. Первой мыслью Тома было возблагодарить бога и немедленно исправиться.  Второй - подождать немножко: может, грозы больше и не будет.    

  На другой день опять позвали доктора: у Тома начался  рецидив. На этот раз три недели, пока он болел, показались ему вечностью. Когда  он наконец вышел из дому, то нисколько не радовался тому, что остался в живых,  зная, что теперь он совершенно одинок - нет у него ни друзей, ни товарищей. Он  вяло поплелся по улице и увидел, что Джим Холлис вместе с другими мальчиками  судит кошку за убийство перед лицом убитой жертвы - птички. Дальше в переулке  он застал Джо Гарпера с Геком Финном - они ели украденную дыню.    

    

  Бедняги! У них, как и у Тома, начался рецидив.  ГЛАВА XXIII     

  Наконец стоячее болото всколыхнулось, и очень бурно: в  суде начали разбирать дело об убийстве. В городке только и было разговоров что  про это. Том не знал, куда от них деваться. От каждого намека на убийство  сердце у него замирало, нечистая совесть и страх внушали ему, что все замечания  делаются при нем нарочно, чтобы испытать его. Он понимал, что неоткуда было  взяться подозрению, будто он знает про убийство, и все-таки не мог не  тревожиться, слушая такие разговоры. Его все время бросало в озноб. Он отвел  Гека в укромное место, чтобы поговорить с ним на свободе. Ему стало бы легче,  если бы можно было развязать язык хоть ненадолго, разделить с другим мучеником  бремя своего несчастия. Кроме того, ему хотелось проверить, не проболтался ли  кому-нибудь Гек.    

  - Гек, ты кому-нибудь говорил?    

  - Это насчет чего?    

  - Сам знаешь, насчет чего.    

  - Конечно, нет.    

  - Ни слова?    

  - Ни единого словечка, вот ей-богу. А почему ты  спрашиваешь?    

  - Да так, боялся.    

  - Ну, Том Сойер, мы с тобой и двух дней не прожили бы,  если б оно вышло наружу. Сам знаешь.    

  Тому стало немножко легче. Помолчав, он спросил:    

  - Гек, ведь тебя никто не заставит проговориться?    

  - Проговориться? Если захочу, чтобы этот индейский дьявол  меня утопил, как котенка, тогда, может, и проговорюсь. А так вряд ли.    

  - Ну, тогда все в порядке. Пока мы держим язык за зубами,  нас никто не тронет. Только давай еще раз поклянемся. Все-таки верней.    

  - Ладно.    

  И они поклялись еще раз самой торжественной и страшной  клятвой.    

  - А что теперь говорят, Гек? Я много разного слышу.    

  - Что говорят? Да все одно и то же - Мэф Поттер да Мэф  Поттер, других разговоров нету. Прямо пот прошибает все время, так и хочется  сбежать куда-нибудь и спрятаться.    

  - Вот и со мной то же самое. Его дело пропащее. А тебе его  не бывает жалко?    

  - Как же не жалко! Человек он, конечно, никудышный, зато  никого не обидел. Наловит рыбы, добудет деньжонок, напьется, а потом слоняется  без дела. Да ведь мы и все так. Ну хоть не все, а очень многие, даже  проповедники и всякие другие. А он человек неплохой - один раз дал мне  полрыбины, когда там и на одного не хватало, и помогал тоже много раз, когда  мне не везло.    

  - Да, он и мне змея починил, Гек, и крючки к леске  привязывал. Хорошо бы его как-нибудь выручить.    

  - Ну, где нам его выручить! Да и что толку: все равно опять  поймают.    

  - Что поймают, это верно. Только противно слушать, как его  ругают на чем свет стоит, а он и не виноват.    

  - Мне тоже противно, Том. Боже ты мой, что плетут: и  злодей-то он, каких свет не видывал, и давно пора его повесить, и мало ли что  еще.    

  - Да, только и разговору все время. А еще я слышал; если  Мэфа выпустят из тюрьмы, то его будут линчевать.    

  - Так и сделают, понятно.    

  Мальчики говорили долго, но это их очень мало утешило. С  наступлением сумерек они начали прохаживаться неподалеку от маленькой тюрьмы,  стоявшей на пустыре, должно быть, питая смутную надежду на то, что какой-нибудь  счастливый случай еще может все уладить. Но ничего такого не случилось;  повидимому, ни ангелы, ни феи не интересовались злополучным узником.    

  Мальчики опять повторили то, что проделывали уже не раз, -  просунули Поттеру за решетку табаку и спичек. Он сидел в нижнем этаже, и никто  его не сторожил.    

  Им всегда бывало совестно, когда Поттер начинал  благодарить их за подарки, а на этот раз было так совестно, как никогда. Они  почувствовали себя последними трусами и предателями, когда Поттер сказал:    

  - Вы были очень добры ко мне, ребята, - добрее всех в  городе. И я этого не забуду, нет. Сколько раз я говорил сам себе: "Всем  ребятам я, бывало, чинил змеев и всякую там штуку, показывал, где лучше ловится  рыба, и дружил с ними, а теперь все они бросили старика Мэфа в беде, только Гек  не бросил, и Том не бросил, - они меня не забыли, говорю я себе, и я их тоже не  забуду". Да, ребята, натворил я дел, пьян был тогда, и в голове шумело -  иначе никак этого не объяснишь; а теперь меня за это вздернут, так оно и  следует. Может, оно даже и к лучшему, думается мне, то есть я так надеюсь. Ну,  да что толковать! Не хочется вас расстраивать, - ведь вы со мной дружили. Одно  только я хочу вам сказать: не пейте, ребята, никогда, чтобы вам не попасть за  решетку. Отойдите чуточку подальше - вот так; как приятно видеть дружеские  лица, когда человек попал в такую беду, - ведь ко мне никто, кроме вас, не  ходит. Добрые дружеские лица, добрые, добрые лица. Влезьте один другому на  спину, чтоб я мог до вас дотронуться. Вот так. Пожмите мне руку - ваши-то  пролезут сквозь решетку, а моя нет, слишком велика. Маленькие руки и слабые, а  ведь много помогли Мэфу Поттеру и еще больше сделали бы, если б могли.    

  Том вернулся домой очень грустный и видел в эту ночь  страшные сны. На следующий день он все время вертелся около здания суда; его  неудержимо тянуло войти в зал, но он с великим трудом удерживался от этого. Гек  переживал то же самое. Они старательно избегали друг друга. И тот и другой  иногда уходили подальше, но какая-то темная сила притягивала их обратно. Том  настораживал уши, когда из зала суда выходил какой-нибудь зевака, но каждый раз  слышал только плохие новости - петля затягивалась все туже и туже вокруг шеи  бедного Поттера. К концу второго дня весь город о том только и говорил, что  индеец Джо твердо стоит на своем и что нечего и сомневаться, какой приговор  вынесут присяжные.    

  В тот вечер Том вернулся домой очень поздно и влез в окно.  Он был очень сильно взволнован. Прошло несколько часов, прежде чем он уснул.  Наутро весь город собрался перед зданием суда. Зал был битком набит. Ждать  пришлось довольно долго, наконец один за другим вошли присяжные и заняли свои  места; вскоре после того ввели бледного, измученного Поттера в кандалах и  посадили так, чтобы все любопытные могли глазеть на него; индеец Джо,  невозмутимый, как всегда, тоже был виден отовсюду. Опять наступило молчание, а  потом явился судья, и шериф объявил, что заседание начинается. Как всегда,  адвокаты начали перешептываться между собой и собирать какието бумаги. Пока  возились со всеми этими мелочами, наступила торжественная тишина, полная  ожидания.    

  Вызвали свидетеля, который подтвердил, что в тот день,  когда было обнаружено убийство, он видел как Мэф Поттер умывался у ручья и тут  же убежал. Задав еще несколько вопросов, прокурор сказал защитнику:    

  - Можете допросить свидетеля.    

  Обвиняемый поднял глаза на минуту и опустил их снова,  когда его защитник сказал:    

  - У меня нет вопросов.    

  Следующий свидетель показал, что нож был найден возле  тела.    

  Прокурор повторил:    

  - Можете допросить свидетеля.    

  - У меня нет к нему вопросов, - ответил защитник Поттера.    

  Третий свидетель показал под присягой, что не раз видел  этот нож у Поттера.    

  - Допросите свидетеля.    

  Защитник Поттера снова не пожелал его допрашивать. На  лицах публики выразилась досада. Неужели адвокат не приложит никаких стараний,  чтобы спасти жизнь своего подзащитного?    

  Несколько свидетелей подтвердили, что Поттер вел себя  подозрительно, когда его привели на место происшествия. Их тоже отпустили без  перекрестного допроса.    

  Все, что произошло на кладбище в то памятное  присутствующим утро, было рассказано надежными свидетелями со всеми  подробностями, отягчающими вину Поттера, но ни один из свидетелей не был  допрошен защитником. Публика выразила свое недоумение и недовольство глухим  ропотом и получила за это выговор от судьи. После этого прокурор сказал:    

  - На основании свидетельских показаний, данных под  присягой и не внушающих подозрений, нами установлено, что это страшное  преступление, несомненно, совершено несчастным, который сидит на скамье  подсудимых. Мы считаем обвинение доказанным.    

  Стон вырвался у бедного Поттера, и, закрыв лицо руками, он  тихонько закачался взад и вперед среди тягостного молчания всего зала. Даже  мужчины были тронуты, а женщины заплакали от жалости. Тогда защитник поднялся  со своего места и сказал:    

  - Ваша честь, в начале заседания мы были намерены  доказать, что наш подзащитный совершил это ужасное дело бессознательно, в  пьяном виде, в припадке белой горячки. Теперь мы переменили мнение и не будем  на это ссылаться. - И, обратившись к служителю, сказал: - Вызовите Томаса  Сойера!    

  На лицах всех, не исключая и Поттера, выразилось крайнее  изумление. Все глаза с любопытством обратились на Тома, который встал и занял  свое место на свидетельской скамье. Вид у него был растерянный, потому что он  умирал от страха. Его привели к присяге.    

    

  - Томас Сойер, где вы были в ночь на семнадцатое июня,  около полуночи?    

  Том взглянул на каменное лицо индейца Джо, и язык у него  отнялся. Публика затаила дыхание и превратилась в слух. Сначала Том не мог  выговорить ни слова. Однако через некоторое время он собрался с силами и  произнес таким слабым голосом, что первые ряды в зале едва могли его  расслышать:    

  - На кладбище...    

  - Погромче, пожалуйста! Не бойтесь. Значит, вы были...    

  - На кладбище.    

  Презрительная улыбка скользнула по лицу индейца Джо.    

  - Вы были недалеко от могилы Вильямса?    

  - Да, сэр.    

  - Расказывайте, только нельзя ли погромче. Как близко вы  были от могилы?    

  - Почти так же, как от вас.    

  - Вы где-нибудь спрятались или нет?    

  - Да, я спрятался.    

  - Где?    

  - За вязами, около могилы.    

  Индеец Джо едва заметно вздрогнул.    

  - С вами кто-нибудь был?    

  - Да, сэр. Я ходил туда с...    

  - Погодите, погодите минутку. Не трудитесь называть вашего  товарища. Мы его вызовем в свое время. Вы принесли чтонибудь с собой?    

  Том колебался, и вид у него был смущенный.    

  - Говорите же, мой мальчик, не стесняйтесь. Истина всегда  почтенна. Что вы с собой принесли?    

  - Только... дохлую кошку.    

  По залу волной пробежал смех, но судья прекратил веселье.    

  - Мы представим суду скелет этой кошки. А теперь, мой  мальчик, расскажите нам все по порядку, расскажите, как умеете, не пропуская  ничего, и не бойтесь.    

  Том начал рассказывать. Сперва он запинался, но  мало-помалу оживился, и его речь лилась все свободнее и свободнее. Через  некоторое время в зале стихло все, кроме его голоса; все глава устремились на  него, слушатели ловили каждое его слово, раскрыв рот и затаив дыхание,  завороженные страшным рассказом. Сдержанное волнение публики перешло всякие  границы при следующих словах Тома:    

  - "... а когда доктор хватил Мэфа Поттера доской и он  упал, индеец Джо замахнулся ножом и..." Трах! С молниеносной быстротой  индеец бросился к окну, расшвыряв тех, кто хотел его удержать, и скрылся.  ГЛАВА XXIV     

  Том снова занял блестящее положение героя - на утешение  старшим, на зависть ровесникам. Его имя даже увековечили в печати, ибо  городская газетка превозносила его. Некоторые были уверены, что он когда-нибудь  станет президентом, если только его не повесят до тех пор.    

  Как это всегда бывает, переменчивая, легковерная публика  приняла теперь Мэфа Поттера в свои объятия и расточала ему ласки так же  неумеренно, как прежде - брань. Но такое поведение только делает публике честь,  поэтому нехорошо осуждать ее за это.    

  Свои дни Том проводил в радости и веселье, зато по ночам  изнывал от страха. Индеец Джо заполнял все его сны и всегда глядел на него  мрачно и угрожающе. После наступления темноты Тома нельзя было выманить из дома  никакими соблазнами. Несчастный Гек был тоже едва жив от страха, потому что Том  вечером, накануне того дня, когда он дал показания, рассказал всю историю  адвокату, и Гек ужасно боялся, как бы не вышло наружу его участие в деле, хотя  побег индейца Джо избавил его от мучительной обязанности выступать на суде.  Адвокат обещал бедняге держать все дело в тайне, но разве можно было этому  верить? После того как муки совести привели Тома вечером на квартиру адвоката и  вырвали из его уст рассказ об ужасной тайне, хотя на них лежала печать самой  мрачной и устрашающей клятвы, вера Гека в человечество сильно пошатнулась.    

  Каждый день, выслушивая благодарность Мэфа Поттера, Том  радовался, что сказал правду, и каждую ночь раскаивался, что не сумел держать  язык за зубами.    

  Половину времени Том боялся, что индейца Джо никогда не  поймают, а другую половину боялся, что поймают. Он твердо знал, что только  тогда вздохнет свободно, когда этот человек умрет и он своими глазами увидит  его труп.    

  За поимку преступника была назначена награда, обыскали всю  округу, но индейца Джо так и не нашли. Из Сент-Луи прибыл один из всеведущих и  внушающих изумление чудотворцев - полицейский сыщик, - прибыл, произвел  розыски, покачал головой, сделал глубокомысленное лицо и добился, разумеется,  блестящих успехов, как это водится у людей его профессии. Иными словами, он  "напал на след". Но ведь "след" не вздернешь на виселицу за  убийство; и после того как сыщик побывал у них и уехал восвояси, положение Тома  нисколько не изменилось: он чувствовал себя в такой же опасности, как и прежде.    

  Но дни шли за днями, и с каждым днем мальчики понемногу  забывали о тяготевшей над ними угрозе.  ГЛАВА XXV     

  В жизни каждого настоящего мальчишки наступает время,  когда его обуревает неистовое желание найти зарытый клад.    

  В один прекрасный день такое желание напало и на Тома. Он  отправился разыскивать Джо Гарпера, но безуспешно. Он побежал к Вену Роджерсу,  но тот ушел ловить рыбу. Случайно ему попался навстречу Гек Финн, Кровавая  Рука. Гек тоже мог пригодиться. Том отвел его в укромное место и доверил ему  свой план. Гек был не прочь. Гек всегда был не прочь участвовать в любой затее,  лишь бы она сулила развлечение и не требовала капитала, - потому что, хотя и  говорится, что время - деньги, времени у Гека было девать некуда.    

  - Где же мы будем копать? - спросил Гек.    

  - Да где угодно.    

  - Как, разве клады везде зарыты?    

  - В том-то и дело, что не везде. Они бывают зарыты в  каком-нибудь укромном месте - когда на острове, когда в гнилом сундуке под  засохшим деревом - там, куда тень от сучка падает в полночь, - а чаще всего под  полом в старых домах, где нечисто.    

  - А кто их зарывает?    

  - Разбойники, понятно. А по-твоему, кто? Учителя  воскресной школы?    

  - Я почем знаю. Если бы клад был мой, я бы его зарывать не  стал, а тратил бы денежки да поживал припеваючи.    

  - И я тоже. Только разбойники по-другому делают. Всегда  зароют клад, да так и оставят.    

  - Что же они потом за ним не приходят?    

  - Ну, все собираются прийти, а потом забудут приметы ЕЛИ  умрут. Вот он и лежит долго-долго и ржавеет, а потом ктонибудь находит старую  пожелтевшую бумагу со всеми приметами, и надо эту бумагу расшифровывать целую  неделю, потому что в ней одни значки да иероглифы.    

  - Иеро... чего?    

  - Иероглифы - такие картинки и разные закорючки, с виду  как будто бы и ничего не значат.    

  - А у тебя есть такая бумага, Том?    

  - Нет.    

  - Так как же ты найдешь приметы?    

  - А на что мне приметы! Клад всегда бывает зарыт под  старым домом, или на острове, или под сухим деревом, у которого торчит один  сучок. Мы уж пробовали копать на острове Джексона, можно и еще попробовать; а  то есть еще старый дом за речкой, и сухих деревьев там сколько хочешь.    

  - И под каждым деревом клад?    

  - Ну, что ты! Понятно, нет.    

  - А как же ты узнаешь, под которым копать?    

  - Под всеми по очереди!    

  - Да ведь этак все лето пройдет.    

  - Ну и что же из этого? А вдруг ты найдешь медный котелок  с сотней долларов, весь в ржавчине, или трухлявый сундук, полный брильянтов.  Что тогда?    

  У Гека загорелись глаза.    

  - Вот здорово! Уж чего бы лучше. Ты мне дай сотню  долларов, а брильянтов лучше не надо.    

  - Ладно. Ты не думай, брильянтами тоже бросаться нечего.  Есть такие, что стоят каждый долларов двадцать, а уж дешевле чем по доллару за штуку  и не бывает.    

  - Да ну? Быть не может!    

  - Это тебе всякий скажет. Разве ты никогда не видал  брильянтов, Гек?    

  - Что-то не припомню.    

  - У королей их целые кучи.    

  - У меня и знакомых королей тоже нет.    

  - Да, верно. А вот если бы ты поехал в Европу, так там они  на каждом шагу так и скачут.    

  - Скачут?    

  - Ах ты господи! Да нет же!    

  - А чего же ты говоришь, что скачут?    

  - Да ну тебя, это я только так сказал. Чего ради им  скакать; я просто говорю, что их там сколько хочешь. Куда ни плюнь, везде король.  Вроде этого старого горбуна Ричарда[9].    

  - Ричарда? А как его фамилия?    

  - Никакой у него нет фамилии. У королей вообще но бывает  фамилии.    

  - Да ну?    

  - Вот тебе и ну.    

  - Что ж, пускай, если им так нравится, но я бы не хотел  быть королем, раз у них даже фамилии нет, вроде как у негров. Ты вот что лучше  скажи: где ты сперва начнешь копать?    

  - Не знаю еще. Давай начнем копать под сухим деревом, что  на горе за рекой?    

  - Давай.    

  Они достали ржавую мотыгу и лопату и отправились за три  мили на речку. Добрались они до места разгоряченные, запыхавшиеся и растянулись  на земле под тенистым вязом отдохнуть и покурить.    

  - Вот это жизнь! - сказал Том.    

  - Еще бы!    

  - Скажи, Гек, если мы найдем клад, что ты будешь делать со  своей долей?    

  - Ну, каждый день буду покупать пирожок и стакан содовой  воды, и в цирк тоже буду ходить каждый раз, как цирк приедет. Да уж не  беспокойся, заживу отлично.    

  - А ты не собираешься копить деньги?    

  - Копить? Для чего это?    

  - Ну как же, чтобы были деньги на черный день.    

  - Вот уж это ни к чему. Вернется родитель и запустит лапу  в мои денежки, если я их не потрачу, а там ищи-свищи. А ты что сделаешь на свою  долю, Том?    

  - Куплю себе новый барабан, настоящую саблю, красный  галстук, щенка-бульдога, а потом женюсь.    

  - Женишься!    

  - Ну да.    

  - Том, ты, должно быть, совсем рехнулся.    

  - Погоди, вот увидишь.    

  - Ну, глупей ты ничего не мог придумать. Взять хоть моих  отца с матерью. Только и делали, что дрались. Я это отлично помню.    

  - Это ничего. Девочка, на которой я женюсь, не будет драться.    

  - Том, они все на один лад. Им бы только драться. Ты лучше  подумай сначала как следует. Подумай, тебе говорю. А как эту девчонку зовут?    

  - Она вовсе не девчонка, а девочка.    

  - По-моему, не все ли равно: кто говорит - девчонка, кто -  девочка. Что так, что эдак - один черт! Так как же всетаки ее зовут, Том?    

  - Я тебе скажу, только не сейчас.    

  - Ну ладно, дело твое. А только, когда ты женишься, я  совсем один останусь.    

  - Нет, не останешься. Ты будешь жить со мной. А теперь  хватит валяться, пойдем копать.    

  Они работали, обливаясь потом, около получаса. Никаких  результатов. Они трудились еще полчаса. И все-таки ничего.    

  Гек сказал:    

  - Неужто они всегда так глубоко зарывают?    

  - Бывает, только не всегда. Не каждый раз. По-моему, мы  просто не там роем.    

  Они выбрали другое место и начали копать снова. Работа шла  теперь медленнее, но все-таки подвигалась вперед. Некоторое время они копали  молча. Под конец Гек оперся на лопату, смахнул рукавом капельки пота со лба и  спросил:    

  - Где ты собираешься копать после этого места?    

  - Давай попробуем рыть под старым деревом на Кардифской  горе, за домом вдовы Дуглас.    

  - Что ж, я думаю, попробовать можно. А вдова не отнимет у  нас клад? Ведь дерево на ее земле.    

  - Отнимет?! Пускай только сунется. Кто нашел место, того и  клад. Это все равно, на чьей он земле.    

  Гек успокоился. Работа продолжалась. Через некоторое время  Гек сказал:    

  - Ах ты черт, должно быть, опять не там копаем. Как  потвоему?    

  - Что-то чудно, Гек. Ничего не разберу. Случается, что и  ведьмы мешают. Я думаю, уж не в этом ли все дело.    

  - Да что ты, право, какие днем ведьмы, ничего они днем  сделать не могут.    

  - Да, это верно. Я и не подумал. Ага, теперь знаю, в чем  дело! Ну и ослы же мы с тобой! Надо сперва узнать, куда падает тень от сучка в  полночь, а тогда уже и рыть в том месте!    

  - Выходит, что мы валяли дурака, целый день рыли задаром!  О, чтоб тебе, теперь вот опять тащись сюда ночью. Дальто какая! А ты сможешь  выбраться из дому?    

  - Ну еще бы! Все равно придется рыть нынче ночью, а то  если кто-нибудь увидит эти ямы, сразу поймет, в чем дело, и сам начнет рыть.    

  - Ну что ж, я тебе мяукну нынче ночью.    

  - Ладно. Давай спрячем лопаты в кустах.    

  Ночью в назначенный час мальчики опять пришли поддерево.  Они уселись в тени и стали ждать. Место было уединенное и час поздний, исстари  пользовавшийся дурной славой. В шорохе листвы слышались голоса духов,  привидения таились по темным углам, глухой лай собаки доносился откуда-то  издали, и филин отзывался на него зловещим уханьем. Мальчики разговаривали мало,  на них действовал таинственный ночной час. Скоро они решили, что полночь уже  настала; отметили, куда падает тень, и начали рыть. Надежда ожила в них.  Интерес к делу все возрастал и усердие с ним наравне. Яма становилась все  глубже и глубже, но каждый раз, как лопата обо чтонибудь ударялась, они  испытывали только новое разочарование. Наконец Том сказал:    

  - Напрасно мы стараемся, Гек. Опять не там роем.    

  - Ну как же не там? Ведь тень падала как раз в этом самом  месте.    

  - Знаю, что падала, да не в том дело.    

  - А в чем же?    

  - В том, что времени мы не знали наверно. Скорее всего  было или слишком поздно, или слишком рано.    

  Гек выронил лопату.    

  - Так и есть, - сказал он. - В этом-то и беда. Придется и  эту яму бросить. Верного времени никак не угадаешь, да и страшно уж очень,  ведьмы и привидения так везде и носятся. Я все время чувствую, что за спиной у  меня кто-то стоит, а повернуться боюсь: может, и впереди тоже кто-нибудь есть и  только того и дожидается. Как мы сюда пришли, меня все время в дрожь бросает.    

  - Ну, и со мной не лучше, Гек. Ты знаешь, когда зарывают  деньги, то сверху всегда кладут мертвеца, чтобы он их стерег.    

  - Господи!    

  - Да, да! Я сколько раз это слышал.    

  - Том, не нравится мне, что мы копаем в таком месте, где  есть мертвецы. С ними, знаешь, шутки плохи.    

  - Мне тоже не очень нравится их трогать. А вдруг из ямы  высунется череп да скажет что-нибудь!    

  - Брось, Том! И так страшно.    

  - Еще бы не страшно! Гек, меня мороз по коже дерет.    

  - Знаешь, Том, давай бросим это место и попробуем  гденибудь еще.    

  - Давай, так лучше будет.    

  - А где?    

  Том подумал немного, потом сказал:    

  - В том старом доме, где нечисто. Вот где.    

  - Ну его к черту, не люблю я таких домов. Это будет похуже  всякого мертвеца. Мертвец еще туда-сюда; ну, скажет чтонибудь, зато не станет  таскаться за тобой в саване и заглядывать через плечо и ни с того ни с сего  скрежетать зубами, как привидение. Этого я не вытерплю, Том, да никто не  вытерпит.    

  - Это верно, зато привидения ходят только по ночам. Днем  они нам копать не помешают.    

  - Положим, что так. А ты знаешь, что никто не ходит мимо  этого дома ни днем, ни ночью?    

  - Там убили кого-то, потому мимо этого дома и не любят  ходить, а так ничего особенного никто не замечал, разве только по ночам, да и  то просто синие огоньки пляшут под окнами, а не настоящие привидения.    

  - Ну уж, если где-нибудь пляшут синие огоньки, значит, и  привидение там недалеко. Ясное дело. Сам знаешь, кому они нужны, кроме  привидений.    

  - Да, это верно. Только днем они все равно не  показываются, так чего же нам бояться?    

  - Ну ладно. Давай попробуем в старом доме, коли хочешь,  только все-таки риск большой.    

  В это время они спускались под гору. Внизу, посреди  освещенной луною долины, стоял дом с привидениями, без забора, совсем на  отшибе, заросший бурьяном до самого крыльца, с обвалившейся трубой, темными  впадинами окон и рухнувшей с одного бока крышей. Мальчики долго смотрели на  окна, ожидая, не мелькнет ли в них синий огонек, потом, разговаривая тихими  голосами, как требовали время и место, они свернули направо, чтобы обойти  подальше старый дом, и вернулись домой через лес, по другой стороне Кардифской  горы.  ГЛАВА XXVI     

  На следующий день около полудня мальчики вернулись к  сухому дереву - им надо было взять мотыгу и лопату. Тому Сойеру не терпелось  поскорей бежать в дом с привидениями. Гек тоже стремился туда, хотя и не так  ретиво, и вдруг сказал:    

  - Послушай, Том, а ты знаешь, какой нынче день?    

  Том быстро перебрал в уме все дни недели и вскинул на Гека  испуганные глаза:    

  - Ой! А мне и в голову не пришло, Гек!    

  - Вот в мне тоже, а тут сразу вспомнилось, что нынче  пятница.    

  - Ох ты черт, ну как тут убережешься? Вот могли бы  влопаться, если бы начали такое дело в пятницу.    

  - Могли бы! Скажи лучше - наверняка влопались бы. Бывают,  может, счастливые дни, да только не пятница.    

  - Всякий дурак знает. Не ты первый выдумал.    

  - А я разве говорил, что я? Да мало того, что пятница, я  нынче видел препаршивый сон - крысы снились.    

  - Да что ты! Это уже обязательно к несчастью. Дрались они?    

  - Нет.    

  - Ну, тогда еще ничего, Гек. Если они не дерутся, то это  просто так, вообще не к добру. Нам только надо держать ухо востро и  остерегаться беды. Сегодня мы больше копать не станем, будем играть. Ты слыхал  про Робин Гуда?    

  - Нет. А кто такой Робин Гуд?    

  - Ну как же, он был самый замечательный человек во всей  Англии и всех главней. Он был разбойник.    

  - Ох, здорово, вот бы мне. А кого он грабил?    

  - Ну равных там богачей, королей, шерифов и епископов. А  бедных он никогда не трогал. Он их любил. Всегда с ними делился поровну.    

  - Вот, должно быть, молодец был.    

  - Ну еще бы. Он был всех на свете благородней, Гек. Таких  людей теперь нет, вот что я тебе скажу. Он мог одной левой побить кого угодно в  Англии и за полторы мили попадал из тисового лука в десятицентовую монету.    

  - А что такое тисовый лук?    

  - Не знаю. Какой-то там особенный лук. А если попадал не в  середину, а в край монетки, то садился и плакал, ругался даже. Вот мы и будем  играть в Робин Гуда - самая благородная игра. Я тебя научу.    

  - Давай.    

  И они весь день играли в Робин Гуда, время от времени с  тоской поглядывая на старый дом с привидениями и разговаривая о том, что будут  там делать завтра. Как только солнце начало склоняться к западу, они побрели  домой, пересекая длинные тени деревьев, и скоро скрылись в лесу на Кардифской  горе.    

  В субботу, вскоре после полудня, мальчики опять пришли к  сухому дереву. Они посидели в тени, куря и болтая, потом покопались немного в  последней по счету яме, без особенной надежды, только из-за того, что, по  словам Тома, бывали такие случаи, когда люди не дороются каких-нибудь шести  дюймов, бросят клад, а потом придет кто-нибудь, копнет лопатой и выроет его. На  этот раз им, однако, не повезло, и, взвалив на плечи лопаты, они ушли,  сознавая, что отнеслись к делу не как-нибудь, а добросовестно проделали все,  что полагается искателям клада.    

  Когда мальчики подошли к старому дому, то мертвая тишина,  разлитая под палящим солнцем, показалась им такой странной и жуткой, а самое  место таким заброшенным и безлюдным, что они не сразу отважились войти в дом.  Подкравшись на цыпочках к двери, они боязливо заглянули внутрь. Они увидели  заросшую сорной травой комнату без полов, с обвалившейся штукатуркой,  старый-престарый очаг, зияющие окна, развалившуюся лестницу; и везде пыльные  лохмотья паутины. Они вошли тихонько, с сильно бьющимся сердцем,  переговариваясь шепотом, ловя настороженным ухом малейший звук и напрягая  каждый мускул, - на тот случай, если вдруг понадобится отступать.    

  Через некоторое время они настолько освоились, что почти  перестали бояться. С любопытством и недоверчивостью разглядывали они все  кругом, восхищаясь собственной смелостью и удивляясь ей. Потом им захотелось  поглядеть, что делается наверху. Это затрудняло отступление, но они  подзадоривали друг друга и в конце концов, как и следовало ожидать, побросали  лопаты в угол и полезли на лестницу. Наверху было то же запустение. В одном  углу они нашли чулан, с виду очень заманчивый и таинственный, однако их надежды  были обмануты - в чулане ровно ничего не оказалось. Теперь они совсем  расхрабрились и собрались уже сойти с лестницы и приняться за работу, как  вдруг...    

  - Ш-ш! - сказал Том.    

  - Что такое? - прошептал Гек, бледнея от страха.    

  - Ш-ш!.. Вот оно!.. Слышишь?    

  - Да!.. Ой, бежим скорей!    

  - Тише! Не шевелись! Идут сюда, прямо к двери.    

  Мальчики растянулись плашмя на полу и, глядя в круглые  дырки от сучков, стали ждать, замирая от страха.    

  - Остановились... Нет, идут... Вот они. Перестань шептать,  Гек. Господи, хоть бы поскорей кончилось!    

  Вошли двое мужчин. Каждый из мальчиков подумал про себя:  "Это глухонемой старик испанец, который был раза два у нас в городе, а  другого я никогда еще не видел".    

  "Другой" был нечесаный, немытый оборванец с  очень неприятным лицом. Испанец кутался в плащ; у него были густые белые бакенбарды;  длинные седые волосы падали на плечи изпод шляпы; на нем были зеленые очки.  Когда они вошли в дом, "другой" говорил что-то испанцу тихим голосом;  они уселись на полу, лицом к двери, прислонившись к стене, и тот,  "другой", все говорил что-то. Он держался теперь не так осторожно, и  его слова доносились до мальчиков явственнее.    

  - Нет, - сказал он, - думал я об этом деле, и мне оно не  нравится. Опасно очень.    

  - Опасно! - проворчал "глухонемой" к великому  изумлению мальчиков. - Слюнтяй!    

  От этого голоса мальчиков бросило в дрожь: то был голос  индейца Джо! Некоторое время внизу молчали. Потом Джо сказал:    

  - Уж какое было опасное то, последнее дело. А ведь  обошлось.    

  - Там совсем другое. Это было дальше вверх по реке, и ни  одного дома рядом. Никто и не узнает, что мы приложили там руку, раз не вышло  ничего.    

  - Ну ладно, уж чего опаснее таскаться сюда днем. Всякий,  кто нас увидит, почует, что дело нечисто.    

  - Это я знаю. Да ведь не нашлось другого места, где  спрятаться. Я и то хочу уйти из этого сарая. Вчера еще хотел, только нечего  было и думать, - проклятые мальчишки все вертелись тут на горе, на самом виду.    

  "Проклятые мальчишки" опять затряслись от  страха, пораженные этим замечанием, и подумали: какое счастье, что они решили  подождать один день, вспомнив про пятницу. В душе они жалели, что не подождали  целый год.    

  Двое внизу достали какую-то провизию и принялись  закусывать. После долгого молчания индеец Джо сказал:    

  - Вот что, малый, ступай-ка ты, откуда пришел: вверх по  реке. Подождешь там, пока я тебя извещу. А я рискну - поброжу еще по городу,  надо же хоть поглядеть. За то опасное дело мы примемся, когда я разузнаю  побольше и обдумаю все как следует. А потом в Техас! Вместе и махнем.    

  На том и порешили. Вскоре после этого оба начали зевать, и  индеец Джо сказал:    

  - Спать хочу до смерти! Твоя очередь стеречь.    

  Он улегся в бурьяне и скоро захрапел. Товарищ потряс его  раза два, и он затих. Потом и сторож начал клевать носом; голова у него  клонилась все ниже и ниже, и вскоре они храпели оба.    

  Мальчики вздохнули долгим, облегченным вздохом. Том  прошептал:    

  - Ну, теперь пора, идем!    

  Гек ответил:    

  - Не могу - я тут же помру, если они проснутся.    

  Том настаивал, Гек упирался. Наконец Том поднялся на ноги,  медленно и осторожно, и пошел один. Но с первым же его шагом покоробленные  половицы так страшно заскрипели, что он повалился на пол едва живой от страха.  Второй раз он и пробовать не стал. Мальчики лежали, считая медленно тянувшиеся  минуты, пока им не показалось, что времени больше нет вообще и сама вечность  состарилась и поседела; но тут они с радостью заметили, что солнце садится.    

  Наконец один из бродяг перестал храпеть. Индеец Джо сел,  огляделся по сторонам, мрачно усмехнулся, глядя на своего товарища, который  спал, опустив голову на колени, толкнул его ногой и сказал:    

  - Ну вот! Хорош сторож, нечего сказать! Да ладно уж,  ничего не случилось.    

  - Ох! Неужто я заснул?    

  - Да вроде того. Пора двигаться, приятель. А что нам  делать с остальными деньгами?    

  - Не знаю, - оставить здесь, как всегда, я думаю. Брать их  с собой не стоит, пока мы не двинемся на юг. Шестьсот пятьдесят серебром,  пожалуй, и руку оттянут.    

  - Ну ладно, ничего нам не сделается, если еще раз сюда  придем.    

  - Да только, по-моему, надо прийти ночью, как мы раньше  делали, оно лучше будет.    

  - Это верно, только вот что. Может, мне еще не скоро  удастся наладить то дельце. Мало ли что может помешать. Место не очень-то  подходящее. Давай зароем как следует - и поглубже.    

  - Правильно, - одобрил его спутник и, перейдя через всю  комнату, поднял одну из плит в глубине очага и вынул мешок, в котором что-то  приятно зазвенело. Он достал долларов двадцать - тридцать для себя и столько же  для индейца Джо, потом отдал ему мешок, а тот в это время стоял на коленях в  углу и копал землю складным ножом.    

  Мальчики в один миг забыли все свои страхи и все свои  невзгоды. Горящими глазами они следили за каждым его движением. Вот повезло!  Просто нельзя было себе представить такого счастья. Шестьсот долларов - это  такая уйма денег, что десятерым мальчикам разбогатеть можно. Вот вам и клад, да  еще как все хорошо устраивается - нечего и голову ломать, в каком месте рыть  яму. Они ежеминутно толкали друг друга локтем - выразительные и очень понятные  толчки, которые значили просто: "Небось рад теперь, что мы с тобой тут!  " Нож индейца Джо наткнулся на что-то.    

  - Ого! - сказал он.    

  - Что там такое? - спросил его спутник.    

  - Гнилая доска... нет, ящик как будто. Ну-ка помоги,  сейчас узнаем, что здесь такое. Нет, не надо, я пробил ножом дыру.    

  Он запустил в ящик руку и тут же вытащил ее:    

  - Гляди-ка, это деньги!    

  Они вдвоем стали разглядывать горсть монет. Это было  золото. Мальчики наверху так же волновались и так же радовались, как и бродяги.    

  Спутник индейца Джо сказал:    

  - Сейчас мы с этим управимся. Тут где-то в углу, за  очагом, валяется ржавая мотыга, я ее только что видел.    

  Он сбегал и принес лопату и мотыгу. Индеец Джо взял  мотыгу, недоверчиво осмотрел ее со всех сторон, покачал головой, пробормотал  что-то себе под нос и начал копать землю. Скоро сундучок был вырыт. Он был  невелик, окован железом и, наверно, был необыкновенно прочен, пока не истлел от  времени. Бродяги некоторое время глядели на сундук в блаженном молчании.    

  - Ну, приятель, да тут прямо тысячи долларов, - сказал  индеец Джо.    

  - Говорили же, что в этих местах одно лето околачивалась  шайка Мэррела, - сказал другой.    

  - Это и я слышал, - сказал индеец Джо, - похоже, что это  их работа.    

  - Теперь тебе не стоит браться за то дело.    

  Индеец нахмурился и сказал:    

  - Не знаешь ты меня. То есть мало знаешь об этом деле. Тут  не один грабеж, тут еще и месть! - И злобный огонь вспыхнул в его глазах. - Мне  понадобится твоя помощь. А как покончим с этим, тогда в Техас. Ступай домой к  своей Нэнси и ребятам и дожидайся, пока я тебя извещу.    

  - Ладно, как хочешь. А что нам с этим делать - опять  зароем, что ли?    

  - Да. (Полный восторг наверху.) Нет, клянусь великим  Сахемом[10]! (Глубокое уныние  наверху.) Я чуть было не забыл. На мотыге была свежая земля! (Мальчики чуть не  умерли от страха.) Откуда взялись эта мотыга с лопатой? Откуда на них свежая  земля? Кто их принес и куда делись эти люди? Слышал ты кого-нибудь? Видел  кого-нибудь? Это как же - зарыть деньги опять, чтоб они пришли и увидели  вскопанную землю? Ну уж нет - ни за что. Отнесем-ка их в мою берлогу.    

  - Вот это верно! Как это я раньше не подумал! По-твоему, в  номер первый?    

  - Нет. В номер второй - под крестом. А первый не годится -  слишком людно.    

  - Ну, хорошо. Скоро стемнеет, пора и отправляться.    

  Индеец Джо поднялся на ноги и стал красться от окна к  окну, осторожно выглядывая наружу. Потом сказал:    

  - Кто бы это мог принести сюда мотыгу с лопатой? Как  по-твоему, может, они еще наверху?    

  Том и Гек чуть не умерли от страха. Индеец Джо схватился  за нож, постоял минутку в нерешимости, потом двинулся к лестнице. Мальчики  вспомнили про чулан, но не в силах были пошевельнуться. Заскрипели ступеньки.  Положение было такое отчаянное, что мальчики мигом очнулись от столбняка, но  только хотели броситься в чулан, как затрещало гнилое дерево и индеец Джо вместе  с подломившейся лестницей рухнул вниз. Он поднялся с земли, ругаясь на чем свет  стоит, а его спутник заметил:    

  - Ну чего ты туда полез? Если тут есть кто-нибудь и сидит  там наверху, то и пусть сидит, - нам-то что? Коли им хочется, пускай прыгают  вниз и ломают ноги, какое нам дело? Через четверть часа стемнеет, тогда пускай  догоняют нас, если угодно. На здоровье! По-моему, тот, кто принес сюда эти  лопаты, должно быть, увидел нас и принял за нечистых духов или призраков. Надо  полагать, и сейчас еще бежит без оглядки.    

  Индеец поворчал немного, потом согласился с приятелем, что  надо пользоваться временем, пока еще не совсем стемнело, и собираться в путь.  Довольно скоро они потихоньку выбрались из дома среди густеющих сумерек и  потащили к реке свой драгоценный сундук.    

  Том с Геком поднялись на ноги едва живые, зато вздохнули с  облегчением и стали смотреть им вслед сквозь щели в бревенчатых стенах. Бежать  за ними? Ну нет! Мальчики были довольны уже и тем, что слезли вниз, не сломав  себе шеи. Они пошли обратно в город по другой дороге, через гору. Разговаривали  они мало, потому что всю дорогу были заняты тем, что ругали сами себя - ругали  за неудачную мысль отнести туда мотыгу с лопатой. Если бы не это, индеец Джо не  почуял бы ничего неладного, спрятал бы серебро вместе с золотом и оставил бы  здесь, пока не "отомстит", а потом оказалось бы, к его сожалению, что  деньги пропали. Надо бы хуже, да некуда! И зачем только им вздумалось тащить  сюда лопаты!    

  Они решили не спускать глаз с испанца, когда он появится в  городе, ища случая "отомстить", и проследить за ним до "номера  второго", где бы это ни было. Вдруг у Тома мелькнула страшная мысль:    

  - Отомстить? А что, если это он про нас, Гек?    

  - Ох, молчи! - сказал Гек, чуть не падая от страха.    

  Они разговаривали об этом до самого города и решили, что  индеец, может быть, имел в виду и кого-нибудь другого, - может быть, одного  только Тома, потому что только он один давал показания на суде.    

  Для Тома было очень и очень слабым утешением, что  опасность грозит ему одному. "В компании все-таки было бы легче", -  думал он.  ГЛАВА XXVII     

  События этого дня продолжали мучить Тома и во сне. Четыре  раза он протягивал руки к сокровищу, и четыре раза оно превращалось в ничто,  уплывая из рук; сон бежал от его глаз, и вместе с явью к нему возвращалось  сознание горькой действительности и беды. Ранним утром, лежа в постели и  припоминая подробности вчерашнего приключения, он с удивлением заметил, что все  они как-то отошли от него и заволоклись туманом, - словно все это было где-то в  другом мире и очень давно. Тогда ему пришло в голову, что, может быть, и самое  приключение только приснилось ему! В пользу этого был один очень убедительный  довод, а именно, что такой кучи серебра и золота, какую он вчера видел наяву,  просто быть не могло. До сих пор он никогда не видел даже пятидесяти долларов  сразу и, так же как и другие мальчики его лет и небольших достатков, полагал,  что все разговоры насчет "сотен" и "тысяч" - это только  так, для красного словца, а на самом деле таких денег не бывает. Он никогда не  думал, что у кого-нибудь в кармане может найтись такое богатство, как сотня  долларов наличными. Если бы спросить его, как он представляет себе клад, то  оказалось бы, что для него это горсть настоящих серебряных монеток и целая гора  волшебных, блестящих, не дающихся в руки долларов. Однако подробности  приключения выступали тем яснее и резче, чем больше он о них думал, и скоро он  начал склоняться к мысли, что в конце концов, пожалуй, это был и не сон. Надо  было как-нибудь выйти из тупика. Он наскоро позавтракал, а потом пошел  разыскивать Гека.    

  Гек сидел на борту большой плоскодонки, равнодушно болтал  ногами в воде, и вид у него был мрачный. Том решил, что надо дать Геку первому  заговорить насчет вчерашнего. Если же он не заговорит, значит, все это только  приснилось Тому.    

  - Здравствуй, Гек!    

  - Здравствуй.    

  Минута молчания.    

  - Том, если бы мы оставили эту чертову лопату под сухим  деревом, денежки были бы наши. Вот не повезло!    

  - Так это не во сне, значит. А мне даже хотелось бы, чтобы  это был сон. Право, хотелось бы, Гек!    

  - Какой еще сон?    

  - Да вот, все вчерашнее. Я начал уж думать, что это был  сон.    

  - Сон! Если бы лестница не подломилась, узнал бы ты, какой  это сон. Я тоже всю ночь видел сны - и все этот кривоглазый испанский дьявол за  мной гонялся, чтоб ему провалиться!    

  - Нет, зачем ему проваливаться! А вот найти бы его!  Выследить, где деньги.    

  - Том, никогда нам его не найти. Это только раз в жизни  бывает, чтобы человеку сами давались в руки такие деньги, и то мы их упустили.  Я-то, должно быть, и на ногах не устою, если опять его увижу.    

  - Ну, и я тоже, только мне все-таки хочется его увидеть и  проследить за ним до номера второго.    

  - Номер второй - вот в том-то и загвоздка! Я уж об этом  думал. Да что-то ничего не разберу. Как по-твоему, что это такое?    

  - Не знаю. Дело темное. Послушай, Гек, а может, это номер  дома?    

  - Еще чего!.. Нет, Том, это вряд ли. Только не в нашем  городишке. Какие тут номера!    

  - Да, это верно. Дай-ка подумать. Ну, а если это номер  комнаты в каком-нибудь трактире?    

  - Вот, вот, оно самое! И трактиров у нас всего два. Живо  разыщем.    

  - Ты посиди здесь, Гек, пока я не приду.    

  Том мигом исчез. Ему не хотелось, чтобы его видели вместе  с Геком на улице. Через полчаса он вернулся. Оказалось, что в трактире получше  номер второй с давних пор занят молодым адвокатом, занят и сейчас. В другом  трактире, похуже, номер второй был какой-то таинственный; хозяйский сын сказал,  что этот номер все время на замке и он ни разу не видел, чтобы оттуда  кто-нибудь выходил или входил туда, кроме как ночью; он не знал, почему это  так, никаких особенных причин как будто не было: ему это даже показалось  любопытным, но не очень, и он решил, что в этой комнате должно быть  "нечисто". Накануне ночью он видел, что там горел свет.    

  - Вот что я узнал, Гек. Думаю, это и есть тот самый номер  второй, который нам нужен.    

  - Я тоже так думаю, Том. Что же мы теперь будем делать?    

  - Дай подумать.    

  Том думал довольно долго. Потом заговорил:    

  - Вот что я тебе скажу. Задняя дверь этого номера второго  выходит в маленький переулок между трактиром и старым кирпичным складом,  который похож на крысоловку. Ты раздобудь побольше ключей - ну сколько можешь,  а я стащу все тетины ключи, и в первую же темную ночь мы пойдем туда и  попробуем, не подойдет ли который-нибудь. Да гляди в оба, не появится ли индеец  Джо, он же хотел побывать в городе и посмотреть еще раз, не подвернется ли  удобный случай отомстить. Если увидишь, ступай за ним следом; если он не пойдет  в этот номер второй, значит, это не тот.    

  - Ей-богу, не хочется мне идти за ним одному!    

  - Да ведь это же будет ночью. Он тебя, может, и не увидит;  а если и увидит, то ничего особенного не подумает.    

  - Ну, если будет очень темно, я, так и быть, пойду за НЕМ.  Не знаю, не знаю. Попробую.    

  - Можешь быть уверен, что я бы за ним пошел, если б ночь  была темная. Почем ты знаешь, может, он сразу увидит, что отомстить не удастся,  и тогда пойдет прямо за деньгами.    

  - Верно, Том, верно. Я за ним пойду, честное слово, пойду.    

  - Ну вот, это дело! Так смотри же, Гек, не подведи, а я-то  уж не подведу.  ГЛАВА XXVIII     

  В тот вечер Том с Геком приготовились ко всему. Они до  девяти часов вечера слонялись возле трактира: один из них, стоя поодаль,  сторожил переулок, а другой - дверь трактира. Никто не входил в переулок и не  выходил из него; и в трактир не заходил никто, похожий на испанца. Ночь обещала  быть светлой, и Том отправился домой, уговорившись, что, если будет очень  темно, Гек прибежит и мяукнет, а он тогда вылезет в окно и попробует подобрать  ключи. Но было все так же светло, и Гек, постояв на страже до двенадцати, залег  спать в пустую бочку из-под сахара.    

  Во вторник мальчикам опять не повезло. В среду тоже. Зато  в четверг ночь выдалась темная. Том заблаговременно вылез в окно, захватив  теткин жестяной фонарь и широкое полотенце, чтобы закрывать свет. Он спрятал  фонарь в бочку из-под сахара, где ночевал Гек, и стал на стражу. За час до  полуночи трактир закрылся и все огни в нем погасли, а других поблизости не  было. Испанец так и не показывался. Никто не входил в переулок и не выходил из  него. Все как будто бы складывалось отлично. Темень была непроглядная, и полная  тишина нарушалась лишь изредка воркотней далекого грома.    

  Том достал фонарь, зажег его в бочке, хорошенько закутал  полотенцем, и оба искателя приключений во тьме прокрались к трактиру. Гек занял  сторожевой пост, а Том ощупью пробрался в переулок. Потом потянулось тревожное  ожидание, придавившее Гека, словно горой. Ему захотелось, чтобы перед ним  блеснул свет фонаря; он, разумеется, испугался бы, зато, по крайней мере, узнал  бы, что Том еще жив. Казалось, прошли часы, с тех пор как Том исчез во мраке.  Наверно, он лежит без чувств, а может, и умер. А может, у него сердце  разорвалось от страха и волнения? Встревоженный Гек незаметно для себя  подбирался все ближе и ближе к переулку; ему мерещились всякие ужасы, и каждую  минуту он ждал: вот-вот стрясется что-нибудь такое, что из него и дух вон.  Положим, он и так едва дышал, а сердце у него поминутно замирало, того и гляди,  совсем остановится. Вдруг блеснул свет, и Том стрелой пронесся мимо.    

  - Беги! - крикнул он. - Беги, если жизнь тебе дорога!    

  Повторять этого не пришлось, довольно было и одного раза.  Гек пустился бежать во весь дух, не дожидаясь повторения. Мальчики не  останавливались, пока не добежали до навеса возле старой бойни на другом конце  города. Как только они влетели под навес, разразилась гроза и хлынул проливной  дождь. Том, едва переводя дыхание, сказал:    

  - Гек, вот было страшно! Стал я пробовать ключи, тихонько,  как можно тише; попробовал два, а наделал такого шуму, что я даже дышать не  мог, так испугался. А в замке они все равно не поворачивались. Я уж и сам не  знал, что делаю, дернул за ручку, а дверь и отворилась! Она и заперта-то не  была! Я шмыг туда, снял с фонаря полотенце и...    

  - Ну и что? Что ты увидел, Том?    

  - Гек, я чуть не наступил на руку индейцу Джо!    

  - Быть не может!    

  - Да! Лежит на полу и спит как убитый, раскинув руки и все  с тем же пластырем на глазу.    

  - Господи! Что же ты сделал? Он проснулся?    

  - Нет, не пошевелился даже. Пьян, наверно. Я подхватил  полотенце, да бегом.    

  - Ну, я бы и думать забыл про полотенце.    

  - Да, как бы не так! Мне здорово влетит от тети Полли,  если я его потеряю.    

  - Слушай, Том, а сундук ты видел?    

  - Гек, я даже глядеть не стал. Сундука я не видел, и креста  не видел. Ничего я не видел, кроме бутылки и жестяной кружки на полу рядом с  индейцем Джо; а еще я видел в комнате два бочонка и много бутылок. Так что  видишь теперь, почему там нечисто?    

  - Ну, почему?    

  - А виски держат, вот это и значит нечисто! Может, и во  всех трактирах Общества трезвости есть такие комнаты, где виски держат, как ты  думаешь?    

  - Пожалуй, что так. Ну кто бы мог подумать? А знаешь, Том,  сейчас самое подходящее время украсть сундук, если индеец Джо валяется пьяный!    

  - Да, как же! Попробуй поди!    

  Гек вздрогнул.    

  - Ой нет, тогда не надо.    

  - И я тоже думаю, что не надо. Одна бутылка рядом с  индейцем Джо - этого мало. Было бы три, тогда другое дело, я бы попробовал.    

  Они долго молчали и думали, и наконец Том сказал:    

  - Слушай, Гек, давай больше не будем пробовать, пока не  узнаем наверно, что индеец Джо ушел. Уж очень страшно. А если мы будем стеречь  каждую ночь, то, конечно, увидим когда-нибудь, как он уходит, и мигом выхватим  сундук.    

  - Ну что ж. Я буду стеречь нынче ночью и каждую ночь потом  уже буду стеречь, если ты сделаешь все остальное.    

  - Хорошо, сделаю. Тебе только придется пробежать один  квартал по Гупер-стрит и мяукнуть, а если я сплю, то ты брось горсть песку в  окно, и я проснусь.    

  - Ладно, так и сделаю!    

  - Ну вот что, Гек, гроза прошла, я иду домой. Часа через  два и светать начнет. А ты ступай туда, постереги пока что.    

  - Сказал, что буду стеречь, значит, буду. Хоть целый год  проторчу на улице. Днем буду спать, а ночью стеречь.    

  - Вот и ладно. А где же ты будешь спать?    

  - На сеновале у Бена Роджерса. Он меня пускает, и дядя  Джек, негр, что у них работает, - тоже. Я таскаю воду, когда ему надо, а он мне  дает чего-нибудь поесть, когда попрошу, если найдется лишний кусок. Он очень  хороший негр. И меня любит за то, что я не деру нос перед неграми. Иной раз  даже обедаю с ним вместе. Только ты никому не говори. Мало ли чего не сделаешь  с голоду, когда в другое время и думать про это не захотел бы.    

  - Ну, если ты мне не понадобишься днем, спи на здоровье.  Зря будить не стану. А если ты ночью заметишь что-нибудь такое, беги прямо ко  мне и мяукай.  ГЛАВА XXIX     

  Первое, что услышал Том в пятницу утром, было радостное  известие: семья судьи Тэтчера вчера вернулась в город. И клад, и индеец Джо  сразу отошли на второй план, и Бекки заняла первое место в его мыслях. Том  побежал к ней, и вместе со своими одноклассниками они наигрались до упаду в  "палочку-выручалочку" и в другие игры. День закончился очень удачно и  весело. Бекки упросила наконец свою маму устроить завтра долгожданный пикник, и  та согласилась. Девочка сияла от радости, да и Том радовался не меньше.  Приглашения были разосланы еще до вечера, и все дети в городке, предвкушая  удовольствие, принялись впопыхах собираться на пикник. От волнения Том не мог  уснуть до поздней ночи: он очень надеялся услышать мяуканье Гека и завтра на  пикнике удивить Бекки и ее гостей, показав им клад. Но ему пришлось  разочароваться - сигнала в эту ночь не было.    

  В конце концов настало утро, и часам к десяти или  одиннадцати веселая, шумная компания собралась в доме судьи Тэтчера, чтобы  оттуда двинуться в путь. В те времена было не принято, чтобы пожилые люди  ездили на пикники и портили детям удовольствие. Считалось, что дети находятся в  безопасности под крылышками двух-трех девиц лет восемнадцати и молодых людей  немножко постарше. Для такого случая наняли старенький пароходик, и скоро  веселая толпа повалила по главной улице, таща корзинки с провизией. Сид  захворал, и ему пришлось отказаться от этого удовольствия; Мэри осталась дома  ухаживать за ним. На прощанье миссис Тэтчер сказала Бекки:    

  - Вы вернетесь, должно быть, очень поздно: Быть может,  тебе лучше переночевать у кого-нибудь из девочек, что живут поближе к пристани.    

  - Можно, я останусь ночевать у Сюзи Гарпер?    

  - Очень хорошо. Смотри же, веди себя как следует, будь  умницей.    

  Когда они шли по улице, Том сказал Бекки:    

  - Знаешь, Бекки, вот что мы с тобой сделаем. Вместо того  чтобы идти к Джо Гарперу, мы поднимемся в гору и пойдем к вдове Дуглас. У нее  бывает сливочное мороженое почти каждый день - да еще какими порциями! Она нам  обрадуется, вот увидишь.    

  - Ой, вот будет весело!    

  Бекки задумалась на минутку и сказала:    

  - А как же мама?    

  - Откуда же она узнает?