1 2 3 
   
   Словно табун лошадей! Нам надо бежать и больше ничего не остается делать! 
   
   Слышны голоса, кричащие: "Подать сюда приемщика Пфейфера!" 
   
   Фрау Дрейсигер. Пфейфер, Пфейфер! Они требуют Пфейфера! 
   
   В комнату врывается Пфейфер. 
   
   Пфейфер. Господин Дрейсигер, у задних ворот тоже стоит народ! Входная дверь 
не выдержит и трех минут... Кузнец Виттих дубасит в нее железным ведром, словно 
исступленный. 
   
   Внизу еще громче доносятся крики толпы: "Приемщика Пфейфера сюда! Подать сюда 
Фейфера!" Фрау Дрейсигер стремительно убегает, за ней бежит фрау Киттельгаус. 
   
   Пфейфер (прислушивается, меняясь в лице. На него нападает безумный ужас. 
Следующие слова он выкликивает со стоном, с плачем, жалобным, умоляющим голосом 
и чрезвычайно быстро. Он бросается к Дрейсигеру, начинает его обнимать, целует 
ему руки, хватается за него руками, словно утопающий, и таким образом мешает ему 
двигаться). Милый, милейший, прекраснейший... милостивейший господин! Ах, не 
оставляйте меня здесь! Я всегда служил вам верою и правдою... Я обращался с 
рабочими хорошо... не мог же я им давать плату выше того, что вы назначили. Не 
покидайте! Не покидайте! Они меня укокошат! Если они меня здесь найдут, то, 
наверное, мне не быть живым... Ах, господи боже ты мой! Ведь у меня жена, 
дети... 
   Дрейсигер (хочет уйти, но тщетно старается освободиться от Пфейфера). Да 
оставьте же меня, наконец, почтеннейший! Авось, все как-нибудь устроится! 
(Уходит вместе с Пфейфером.) 
   
   Несколько секунд комната остается пустой. Слышен странный шум и треск, а 
затем - громкое "ура". После этого наступает тишина. Проходит еще несколько 
секунд. Затем слышно, что кто-то тихо и осторожно поднимается во второй этаж. 
Доносятся чьи-то робкие отрывочные возгласы: "Налево! Наверх! Т-с-с-с-с. Тише, 
тише! Чего толкаешься? Эвона! Вот так штука! Теперь пир на весь мир! Да идите 
же!" Несколько молодых ткачей и ткачих появляются в дверях, ведущих в прихожую, 
и, не решаясь войти; подталкивают друг друга. Но робость их быстро исчезает. 
Жалкие, обтрепанные, болезненные фигуры постепенно наполняют комнату Дрейсигера 
и залу. Вошедшие сначала с любопытством рассматривают обстановку, а затем 
ощупывают ее руками. Девушки садятся на диваны и любуются на себя в зеркале. 
Некоторые становятся на стулья, чтобы лучше рассмотреть картины или снять их со 
стены. В это время через дверь входят все новые и новые фигуры, такие же жалкие. 

   
   Первый старый ткач. Ну, теперь уж довольно! Внизу такая штука началась, что 
того и гляди, все наше дело погибнет. Этакое сумасшествие! Ни смысла, ни толку! 
И выйдет в конце концов из всего этого очень скверная штука. Кто еще не совсем 
голову потерял? Пусть-ка тот лучше уходит по добру по здорову... Уж я-то в такие 
безобразия никогда носа не суну. 
   
   Появляются Иегер, Бекер и Виттих (последний с железным ведром в руках), 
Баумерт и несколько молодых и старых ткачей. Они врываются целой толпой, словно 
гонясь за кем-то, кричат, перебивая друг друга. 
   
   Иегер. Куда он девался? 
   Бекер. Где этот господин? 
   Баумерт. Нам плохо - пусть же ему будет еще хуже! 
   Виттих. Попадись-ка он нам. 
   Второй молодой ткач (входит). Его и след-то уж простыл! 
   Все. Про кого это говорят? 
   Второй молодой ткач. Да про Дрейсигера же! 
   Бекер. А Фейфер тоже удрал? 
   Голоса. Ищите Фейфера! Ищите Фейфера! 
   Баумерт. Эй, Фейферишка, сюда! Ты здесь ткачей можешь измором взять! 
   
   Толпа смеется. 
   
   Иегер. Все равно, братцы! Коли мы самого Дрейсигера не найдем, все же его по 
миру пустим! 
   Баумерт. Пусть сделается таким бедняком, вроде как церковная мышь. Пусть и 
вправду идет по миру. 
   
   Толпа бросается в залу с явным намерением произвести погром. Бекер становится 
перед толпой и старается ее удержать. 
   
   Старый Анзорге (входит. Сделав несколько шагов, он останавливается, 
оглядывается с недоверием вокруг, качает головой, ударяет себя по лбу, говорит): 
Кто я такой? Я - ткач, Антон Анзорге! Ты, Анзорге, не с ума ли сошел? А очень 
просто! Голова у меня кругом идет, словно колесо. Ты, Анзорге, что здесь 
делаешь? А то и делаю: где веселье, там и я. Куда же ты пошел, Анзорге? (Снова 
ударяет себя рукой по лбу несколько раз.) А я ведь и вправду рехнулся! Ни за что 
ручаться не могу! Как будто у меня в голове не совсем ладно. А ну вас ко всем 
чертям! Убирайтесь вы!.. (Пауза.) Валяй во всю! (С громким криком бросается в 
залу. Толпа бежит за ним, с гиком и хохотом.) 
   
   
   
Действие пятое 
Действующие лица 
   Бекер 
   Мориц Иегер. 
   Старый Баумерт. 
   Виттих. 
   Xоpниг. 
   Старый Хильзе, ткач. 
   Eго жена. 
   Готлиб, его сын. 
   Луиза, жена Готлиба. 
   Мильхен, их дочь. 
   Шмидт, фельдшер. 
   Молодые и старые ткачи и ткачихи. 
   
Деревня Ланген-Билау. Комната старого ткача Хильзе, низкая и тесная. Налево - 
окно, перед окном ткацкий станок; направо - кровать, к ней придвинут стол. В 
правом углу печь с окружающей её скамейкой. Вокруг стола на кровати и на 
деревянной скамье сидят: старый Хильзе, его жена - слепая и почта глухая 
старуха, его сын Готлиб с женой Луизой. Хильзе читает утреннюю молитву. Между 
столом и станком стоит мотальное колесо с мотовилом. На почерневших балках 
разные ткацкое принадлежности. С балок свешиваются длинные мотки пряжи. По всей 
комнате разбросан разный хлам. В задней стене дверь в сени. Против этой двери в 
сенях другая открытая дверь, через которую видна такая же бедная комната, как и 
первая. Сени вымощены булыжником; штукатурка стен в сенях местами обвалилась. 
Полуразвалившаяся деревянная лестница ведет из сеней на чердак. Видна часть 
корыта, пристроеиного на деревянной табуретке. Всюду разбросано старое рваное 
белье и разная нищенская домашняя утварь. 
   
   Старый Хильзе (бородатый, коренастый, но сгорбленный и одряхлевший от 
старости, работы, болезней и всяких тревог, однорукий инвалид. У него 
мертвенно-бледное лицо с заострившимся носом и характерные для ткача ввалившиеся 
воспаленные глаза; он весь - кожа, да кости, да жилы. Члены его постоянна 
трясутся. Поднимается вместе с сыном и невесткою и произносит следующую 
молитву). Всеблагой боже, как возблагодарить нам тебя за то, что ты, по великому 
милосердию твоему, сжалился над нами и сохранил нас и эту ночь? За то, что и в 
эту ночь с нами ничего не случилось? Неизреченно милосердие твое, господи, а мы 
несчастные, порочные, грешные люди; мы не достойны даже того, чтобы ты раздавил 
вас ногой своей, - вот какие мы грешные и испорченные. Но ты, отец наш небесный, 
все же не отворачиваешься от нас ради возлюбленного сына твоего, господа нашего 
и спасителя Иисуса Христа. "Кровь его и правда его - украшение и одеяние мое". И 
если мы иногда становимся малодушными под ударами карающего бича твоего, и если 
очень уж пылает горнило очищения нашего - то снизойди к нам и отпусти нам 
прегрешения наши. И дай вам терпение, отец наш небесный, дабы мы, испив до дна 
чашу страданий наших, приобщились к блаженству твоему. Аминь. 
   Старуха Хильзе. Ну, отец, и хорошие же молитвы ты всегда сочиняешь! 
   Луиза идет к корыту, Готлиб уходит в заднюю комнату. 
   Старый Хильзе. А где же девчурка? 
   Луиза. Она пошла в Петерсвальде к Дрейсигеру. Вчера вечером она ведь намотала 
еще целых два мотка. 
   Старый Хильзе (говорит очень громким голосом). Ну, мать, теперь я принесу 
тебе мотальное колесо. 
   Старый Хильзе. Принеси, принеси, старик. 
   Старый Хильзе (ставит перед ней колесо). Эх-ма! С радостью бы за тебя 
поработал я сам! 
   Старуха Хильзе. Нет, чего еще! А мне-то куда бы тогда время девать? 
   Старый Хильзе. Дай-ка я тебе пальцы оботру, а то, чего доброго, пряжу 
замаслишь. Слышишь? (Он вытирает ей тряпкой руки.) 
   Луиза (стоя у корыта). Разве мы жирное ели, что ли? 
   Старый Хильзе. Коли у нас нет сала - ешь сухой хлеб, коли нет хлеба - ешь 
картошку, а коли и картошки нет - ешь отруби. 
   Луиза (с сердцем). А если у нас муки нет, то мы сделаем так, как Венглеры 
внизу сделали, - пойдем искать, где дохлая лошадь живодером зарыта. Выкопаем ее 
и проживем падалью недельку-другую... Так хорошо будет, как думаешь? 
   Готлиб (из задней комнаты). Что ты там болтаешь? 
   Старый Хильзе. Уж ты лучше меня не трогай о своими безбожными речами. 
(Подходит к ткацкому станку и кричит). Не поможешь ли мне, Готлиб, - несколько 
ниток надо продеть! 
   Луиза (стоя у корыта). Готлиб, иди помоги отцу! 
   
   Входит Готлиб. Вместе со стариком он принимается за трудную работу 
натягивания основы. Нитки пряжи продергиваются через отверстия бедра по станку. 
Но только что они начинают, как в сенях показывается Xоpниг. 
   
   Xоpниг (в сенях). Бог в помощь! 
   Старый Хильзе и Готлиб. Спасибо, Хорниг! 
   Старый Хильзе. И когда тебе только спать приходится? Днем ты торгуешь, а 
ночью на часах стоишь... 
   Xоpниг. Уж у меня и сон пропал. 
   Луиза. Здорово, Хорниг! 
   Старый Хильзе. Ну, что скажешь хорошего? 
   Xоpниг. Добрые вести, мастер! Петерсвальденцы на такие штуки пустились - ай 
люди! Фабриканта Дрейсигера со всем его семейством на улицу вытурили! 
   Луиза (не без волнения). Ну, пошел опять городить Хорниг! 
   Xоpниг. На этот раз вы ошибаетесь, барынька. Ошибаетесь на этот раз... А у 
меня в тележке хорошие детские переднички... Нет, нет, я говорю истинную правду! 
Ей-богу, не вру, они его выгнали по всем правилам... вчера вечером он приехал в 
Рейхенбах. И, боже мой, и там не захотели оставить его у себя: ткачей боялись... 
Так он в ту же минуту и должен был уехать в Швейдниц. 
   Старый Хильзе (осторожно тянет нитки основы с мотка и подносит их к отверстию 
бедра. Готлиб подхватывает каждую нитку с другой стороны отверстия крючком и 
вытягивает). Ну, будет тебе болтать, Хорниг. 
   Xоpниг. Провались я на этом месте! Всякий ребенок уж это знает. 
   Старый Хильзе. Да кто из нас с ума сошел - ты или я? 
   Xоpниг. Да уж так это и есть. Правду говорю, как бог свят. Я уж не стал бы 
болтать, коли бы сам не был в это время... Все видел своими глазами. Своими 
глазами видел, вот как теперь тебя, Готлиб. Фабрикантов дом они разгромили от 
подвала до конька крыши. С чердака прямо на улицу фарфоровую посуду бросали - 
черепки по крыше так и катились.... А нанки-то, нанки - несколько сот кусков так 
и остались в ручье! Весь ручей ими запрудили. Вода течет выше такой запруды. 
Темно-синей совсем стала от индиговой краски. А краску-то эту так прямо из окон 
и сыпали. Тучи голубой пыли так и ходили везде!.. У-у, чего только они не 
наделали!.. И не только в хозяйском доме - то же и в красильне, и в кладовых. 
Перила на лестнице разломали, полы повыворотили, зеркала перебили, диваны, 
кресла - все изорвали, изодрали, изрезали и вышвырнули, истоптали и изрубили... 
Все прахом пошло! Ей-богу, хуже, чем на войне! 
   Старый Хильзе. И все это наши ткачи наделали? (Медленно и недоверчиво качает 
головой.) 
   
   У двери показываются любопытствующие жильцы. 
   
   Xоpниг. А кто же, кроме них? Я ведь их всех по именам знаю. Я сам водил 
следователя по дому. Со многими сам говорил. И все были такие же обходительные, 
как всегда. Они свое дело подстроили исподтишка и сделали-то его основательно... 
Следователь со многими говорил. И все были смирные, покорные, как всегда; а 
удержать их - ничем не удержишь. Самую лучшую мебель и ту разрубили, словно они 
за деньги работали. 
   Старый Хильзе. Ты водил следователя по дому? 
   Xоpниг. А мне-то чего бояться? Ведь меня все знают. И я ни с кем не ссорился 
- со всеми хорош. Пусть я не буду Хорниг, коли с ним по дому не ходил. Уж я 
говорю истинную правду. Меня даже какая-то жалость взяла; я видел, что и 
следователю не по себе. А почему? Хоть бы кто пикнул об этом, все молчали. А по 
правде сказать, у меня на душе и хорошо даже стало: ведь что ни говори, а наши 
молодцы хорошо-таки отплатили за все прошлое. 
   Луиза (дрожа от внезапно прорвавшегося волнения, вытирает себе глаза 
передником). Да, все это так и должно было быть, должно было случиться! 
   Старый Хильзе (все еще не веря). И как же все это у них вышло? 
   Xоpниг. А кто же их там знает? Один так говорит, другой этак. 
   Старый Хильзе. Ну, что же они говорят? 
   Xоpниг. Да господь их знает. Говорят, будто Дрейсигер сказал: "Пусть ткачи 
жрут траву, если они голодны". А больше я ничего не знаю. 
   
   Движение среди жильцов дома: они пересказывают друг другу только что 
услышанное с жестами негодования. 
   
   Старый Хильзе. Ну, послушай, Хорниг ! Положим, ты бы мне сказал: "Дядя 
Хильзе, завтра ты должен помереть". Я бы тебе на это ответил: "Отчего бы и нет ? 
Ничего в этом нет удивительного". Или, примерно, ты бы мне сказал: "Дядя Хильзе, 
завтра к тебе приедет в гости сам прусский король", - я и этому бы поверил. Но 
чтобы ткачи - такие же ткачи, как и мой сыи и я, - и вдруг затеяли такое дело! 
Никогда-никогда в жизни ни за что я этому не поверю. 
   Mильxeн (хорошенькая семилетняя девочка с длинными белокурыми распущенными 
волосами вбегает с корзиночкой в руках. Показывая матери серебряную ложку). 
Мама, мама, смотря, что у меня есть! Ты мне купи на это платьице ! 
   Луиза. Откуда ты прибежала, девочка? (С возрастающим напряженным волнением.) 
Что же это ты опять притащила, скажи пожалуйста? Ведь ты совсем запыхалась. И 
пряжа у тебя так и осталась в корзинке. Что же это все значит, детка? 
   Старый Хильзе. Ты откуда взяла ложку? 
   Луиза. Нашла, надо полагать. 
   Xоpниг. А ложка-то, наверное, стоит два-три талера. 
   Старый Хильзе (вне себя). Вон, девчонка, вон! Сейчас же убирайся. Слушаться у 
меня, не то я тебе всыплю! А ложку снеси туда, откуда ты ее взяла. Пошла вон! 
Или ты хочешь всех нас ославить ворами? Погодя, я тебя отучу таскать! (Ищет, чем 
бы ее ударить.) 
   Mильxeн (цепляется за юбку матери, плачет). Дедушка, не бей меня - ведь мы ее 
нашли... У всех ребят... есть... такие же ложечки! 
   Луиза (в страхе и волнении). Ну, вот видишь ли? Она эту ложку нашла. Где же 
ты ее нашла? 
   Mильxeн. В Петерсвальде... перед домом Дрейсигера... 
   Старый Хильзе. Ну, вот вам и удовольствие. Ну, теперь живее, не то я тебя... 
   Старуха Хильзе. Что здесь такое творятся? 
   Xоpниг. Слушай, что я тебе скажу, дядя Хильзе: вели Готлибу надеть сюртук, 
взять ложку и поскорее отнести ее в волицию. 
   Старый Хильзе. Готлиб, надевай сюртук! 
   Готлиб (одеваясь, говорит поспешно). Я пойду в канцелярию и скажу: так и так, 
мол, тут не что-нибудь такое, ребенок ничего не смыслит. Вот вам эта ложка. Да 
перестань же ты реветь, Мильхен! 
   
   Луиза уносит плачущую девочку в заднюю комнату, запирает дверь, а сама 
возвращается назад. 
   
   Xоpниг. А ведь ложка-то стоит по крайней мере три талера. 
   Готлиб. Дай-ка платочек, Луиза. Я хочу завернуть ее, чтобы она не 
попортилась. Ай да штучка, дорогая штучка! (Он завертывает ложку со слезами на 
глазах.) 
   Луиза. Если бы у нас была такая же ложка, мы бы могли прокормиться на нее 
несколько недель. 
   Старый Хильзе. Ну, живей-живей, пошевеливайся! Беги скорей, со всех ног. Вот 
еще что придумали! Этого еще недоставало! Скорее с глаз долой эту проклятую 
ложку! 
   
   Готлиб уходит с ложкой. 
   
   Xоpниг. Пора и мне в путь собираться. (Он направляется к выходу, 
разговаривает еще несколько минут со стоящими в сенях, затем совсем уходит.) 
   Фельдшер Шмидт (кругленький, живой человечек с хитрым, красным от вина лицом 
входит в сени). Здорово, братцы! Вот так дела, нечего сказать! Я вам задам. 
(Грозит пальцем.) Да вы себе на уме! (Стоит в дверях.) Здорово, дядя Хильзе! 
(Обращаясь к одной женщине в сенях.) Ну, бабушка, как твои дела? Что твоя боль? 
Ведь лучше, а? Ну, вот видишь ли! Дядя Хильзе, я зашел посмотреть, как вы все 
поживаете! Ах ты черт, что же это с твоей старухой приключилось? 
   Луиза. У нее световые жилы совсем высохли, господин доктор, она ничего больше 
не видит. 
   Шмидт. Это от пыли да от работы при свете. Ну, скажите вы мне теперь, что вы 
обо всем этом думаете? Все Петерсвальде на ноги поднялось. Сегодня утром сажусь 
я в свой шарабан, приезжаю и узнаю, что здесь вон какие чудеса творятся. 
Растолкуй ты мне, пожалуйста, дядя Хильзе, что это, черт возьми, случилось с 
этими людьми? Свирепствуют, словно стая волков. Ведь они затеяли настоящее 
восстание, революцию: грабят, разносят, громят! Мильхен! Где же Мильхен? 
   
   Луиза вводит Мильхен, еще заплаканную. 
   
   А ну-ка, Мильхен, пошарь-ка в моих карманах! 
   
   Мильхен засовывает руки в его карманы. 
   
   Ведь эти пряники я принес тебе! Стой, стой, нельзя же все сразу, проказница 
ты этакая! Сначала спой-ка мне песенку "Лисичка ты, лисичка..." Ну, что ж ты?.. 
"Лисичка ты, лисичка..." А знаешь ли ты, что ты наделала? Помнишь, как ты 
обругала воробьев, тех самых, что живут на заборе пасторского дома? Ведь они 
пожаловались на тебя господину пастору. Подумайте-ка! Их поднялось почти полторы 
тысячи человек! 
   
   Издали доносится звон колоколов. 
   
   Слушайте, слушайте, в Рейхенбахе бьют в набат! Полторы тысячи человек! 
Настоящее светопредставление! Даже как-то жутко становится. 
   
   Старый Хильзе. Неужели они идут сюда, в Билау? 
   Шмидт. Ну, да-да, ведь я проезжал через самую толпу. Я бы с радостью слез да 
и дал каждому по порошочку. Плетутся друг за другом, словно воплощенная нужда, и 
поют такую песню, такую песню, что от нее все нутро воротит. Даже старикашка мой 
Фридрих, и тот трясся на козлах, словно старая баба. Делать нечего, после такой 
встречи поневоле пришлось выпить по рюмочке горькой. Не хотел бы я быть на месте 
фабриканта, даже если бы мне сейчас же предложили кататься на резиновых шинах. 
   
   Издали доносится пение. 
   
   Слушайте, слушайте! Поют, словно костяшками бьют в старый треснувший котел! 
Ну, братцы, и пяти минут не пройдет, как они будут здесь. А впрочем, прощайте, 
почтенные! Не наделайте глупостей! Ведь войско идет за ними по пятам. Не теряйте 
же рассудка. Петерсвальденцы уже рехнулись. 
   
   Колокола звонят вблизи. 
   
   Боже мой, и наши колокола уже зазвонили! Видно, народ с ума спятил. (Уходит 
на чердак.) 
   
   Готлиб (возвращается, сильно запыхавшись, говорит еще в сенях). Я их видел, 
видел! (Обращаясь к одной женщине в сенях.) Они здесь, тетка, уже здесь! (В 
дверях.) Они уже пришли, отец. У них дубины, колья, багры! Они уже у дома 
Дитриха и скандалят. Кажется, им там деньги выплачивают. Ох, господи, что то еще 
будет! Я уж не знаю. Столько народу, такая тьма народу! Если все они соберутся с 
духом да разойдутся во всю - плохо тогда придется фабрикантам! 
   Старый Хильзе. Что это ты так запыхался? Уж ты добегаешься опять до своей 
прежней болезни, будешь опять лежать на спине и биться руками и ногами. 
   Готлиб (в заметно радостном возбуждении). Ведь я должен же был бежать, иначе 
они бы меня схватили Да задержали. Они уж и так мне кричали, чтобы и я пристал к 
ним. Крестный Баумерт тоже с ними. Он тоже уговаривал меня: "Поди получи тоже 
пять зильбергрошей, ведь и ты натерпелся от голода, и отцу скажи..." Чтобы я 
сказал вам, отец, чтобы и вы пришли и помогли им (Страстно.) Теперь, мол, 
наступят другие времена. Теперь вся жизнь ткачей на новый лад. Мы все, мол, 
должны идти сообща добиваться этих новых порядков. Теперь, мол, у нас будет по 
воскресеньям у каждого по фунту мяса и по праздникам кровяная колбаса с 
капустой. И ты у нас, говорит он мне, совсем с виду переменишься! 
   Старый Хильзе (со сдержанным негодованием). И это говорит тебе твой крестный 
отец? И он подбивает тебя на такие преступные дела? Смотри, Готлиб, не вздумай 
его слушаться! Это дело не без помощи дьявола. Они заодно с сатаной работают. 
   Луиза (не владея собой, в порыве страстного волнения). Да-да, Готлиб, полезай 
на печь, возьми в руки ложку, поставь себе на колени миску с сывороткой, надень 
на себя юбку и бормочи какую-нибудь молитву! Вот-то ты тогда угодишь отцу! И это 
- мужчина! 
   
   Люди в сенях смеются. 
   
   Старый Хильзе (дрожит от подавленного гнева). А ты кто? Добрая жена, что ли? 
По всем правилам? Так вот послушай-ка, что я тебе скажу: ты хочешь матерью 
называться, а язык-то у тебя злющий-презлющий! Ты хочешь учить свою дочь, а сама 
подбиваешь мужа на преступные и безбожные дела. 
   Луиза (не владея собой). Да полноте вы о вашим ханжеством! От таких речей ни 
один ребенок не насытился. Все ваши четверо, небось, в грязи да в лохмотьях 
валялись. От ваших-то речей пеленки не высохнут. Так я вам вот что скажу. Да, я 
хочу быть матерью! А потому-то я и желаю от всей души, чтобы все эти фабриканты 
сквозь землю провалились. Чума их всех возьми! Да, я мать и хочу быть настоящей 
матерью! А как спасти от гибели такого ребеночка? Страдаешь-страдаешь от его 
самого рождения до тех самых пор, когда, наконец, сжалится господь и возьмет его 
к себе. А вам, небось, и горя мало! Знай, себе молитесь да поете, а я, бывало, 
бегаю, да бегаю, да обиваю себе в кровь ноги, добывая хоть каплю сыворотки для 
ребенка. А по ночам-то что бывало! А сколько бессонных ночей я ломала себе 
голову, все придумывая, как бы мне ребеночка от смерти уберечь! Дитя-то чем 
виновато, ему-то за что погибать мучительной смертью? А там напротив, у Дитриха, 
детей в вине купают да молоком моют. О, если и здесь начнется - меня и десятью 
лошадьми не удержишь. И вам так и скажу: коли они начнут дом Дитриха громить - я 
первая пойду туда, и плохо тому будет, кто вздумает меня удерживать. Нет больше 
сил моих! 
   Старый Хильзе. Ты уж пропащая, тебя уж нечто не спасет! 
   Луиза (не помня себя). Вас, вас никто не спасет, а не меня! Тряпки вы 
настоящие! Гнилые тряпки, а не мужчины! И плевать-то на вас противно! Трусы 
окаянные! Да вы даже от детских погремушек убежите. Коли вас даже драть станут, 
и то вы трижды спасибо скажете, дубины вы этакие. Из ваших жил всю кровь 
высосали - вы даже со стыда покраснеть не можете. Кнутом, бы вас хорошенечко, 
так, чтобы ваши гнилые кости затрещали. (Убегает.) 
   
   Все смущенно молчат. 
   
   Старуха Хильзе. Что же это с Луизой-то случилось, отец? 
   Старый Хильзе. Ничего, мамочка. Что же с ней могло случиться? 
   Старуха Хильзе. Что это, отец, как-будто где-то звонят колокола? Или это мне 
так кажется? 
   Старый Хильзе. Кого-то хоронят, мать. 
   Старуха Хильзе. А мне все еще конец не приходит. И почему ото мне господь 
смерти не дает, старик? 
   
   Молчание. 
   
   Старый Хильзе (оставляет работу и встает с торжественным видом). Готлиб, твоя 
жена наговорила нам множество страшных слов. Смотри сюда, Готлиб! (Он обнажает 
грудь.) Вот здесь, на этом самом месте, сидела нуля величиною с наперсток. А где 
я потерял руку, это знает король. Не мыши ее у меня отгрызли. (Он ходит взад и 
вперед.) А твоя жена... ее еще и в помине не было, когда я проливал свою кровь 
за отечество... каплю за каплей... Ona может кричать, сколько ей угодно. Меня 
это не задевает, мне на ее слова наплевать. Бояться? Чтобы я когда-нибудь 
боялся? И чего мне бояться, скажи мне, пожалуйста? Уж не кучки ли солдат, 
которая вслед идет за бунтовщиками? Господа помилуй, этого еще не доставало! Не 
беда еще, что спина у меня немножко разбита, - уж если на то пошло, то кости у 
меня еще хоть куда! 
   Голос (через окно). Эй, ткачи, выходите! 
   Старый Хильзе. По мне, что хотите, то и делайте (садится за станок), а я с 
места не сдвинусь. 
   Готлиб (после короткой внутренней борьбы). Я пойду и сяду работать. А там 
будь что будет. (Уходит.) 
   
   Слышна "Песня ткачей". Ее поют сотни голосов, и совсем близко песня звучит, 
как глухая, монотонная жалоба. 
   
   Голоса жильцов (в сенях). Ай-ай-ай, и взаправду идут, целой толпой, словно 
муравьи. И откуда взялось столько ткачей? Да ты не толкайся, дай же я мне 
взглянуть! Смотри-ка, впереди какой верзила идет! Эй, да они так и кишат! 
   Xоpниг (подходит к людям в сенях). Ну, что? Хорошее представление? Ведь 
этакую штуку не каждый день увидишь! Отчего бы и вам не пойти к верхнему 
Дитриху? Они ведь и там наделали хороших дел. У того все разгромили: и дом, и 
фабрику, и винный погреб - не осталось ничего! Все бутылки распили, какие только 
нашлись, да так и выцедили, не откупоривая, - возиться-то с ними некогда. Раз, 
два, три - отшибли горлышко, и готово дело! Рты порезали осколками - да им на 
это наплевать! Иные так и ходят в крови, словно свиньи резанные. А вот настанет 
черед и здешнего Дитриха. 
   
   Пение замолкает. 
   
   Голоса жильцов. Да они на вид совсем уж не такие злые. 
   Xоpниг. Ладно-ладно, еще подожди, что будет! Глянь-ка, они ведь высматривают, 
с какой стороны лучше начать. Вон со всех сторон оглядывают Дитрихов дворец. 
Видишь, видишь, вон маленький толстяк с ведром. Это кузнец из Петерсвальде, 
ловкий малый! Он самые толстые двери высаживает как ни в чем не бывало, - просто 
поверить трудно. 
   Голоса жильцов. Гляди-гляди, бросили камень в окошко! Ну и натерпится же 
страху старый Дитрих! Э, да он вывешивает какую-то бумагу! Бумагу вывешивает? 
Что же там такое написано? Ты умеешь читать? Ну, вот, на что бы я годился, кабы 
читать не умел? Ну, читай же! Вы-вы-все-будете-удовлетворены. Вы все будете 
удовлетворены. 
   Xоpниг. Ну, этакую бумагу он мог бы и не вывешивать. Все равно она много не 
поможет. У них свое на уме. Они метят на самую фабрику, сжить со свету все 
механические станки. Ведь машины-то и разоряют ручных ткачей, это даже слепой 
видит. Ну, нет, очень уж они теперь разошлись! Никакой исправник или следователь 
их теперь не вразумит, а не то что какая-то бумажка! Кто видел, как они 
расправляются, тот уж знает, что это за расправа! 
   Голоса ткачей. Смотрите-смотрите! Толпа-то какая! И чего только они хотят? 
(Торопливо.) Да никак они идут через мост? (Со страхом.) Да неужто на нашу 
сторону? (С сильным удивлением и страхом.) Сюда идут, к нам идут! Смотри, они 
выгоняют ткачей из домов!.. 
   
   Все разбегаются. Сени пустеют. В сени вторгается толпа восставших с криками: 
"Эй, ткачи, выходите!" - и из сеней разбегается по отдельным комнатам. Видно, 
что эти люди очень утомлены ходьбой и бессонными ночами: все они грязные, 
запыленные, растрепанные, оборванные. Лица их красны от выпитого вина. В комнату 
старого Хильзе входит Бекер, за ним несколько молодых ткачей, вооруженных 
дубинами и кольями. Увидев старого Хильзе, они останавливаются как бы в 
некотором замешательстве. 
   
   Бекер. Дядя Хильзе, будет вам над работой-то корпеть! Пусть кто хочет за 
станком спину гнет! Довольно вам себя изводить! Теперь о вас другие позаботятся! 

   Первый молодой ткач. Теперь уж не придется ложиться спать с пустым брюхом. 
   Второй молодой ткач. У ткачей теперь будет и крыша над головой, и рубаха на 
теле. 
   Старый Хильзе. Откуда вас черт принес с топорами да с дубинами? 
   Бекер. А вот мы их обломаем об Дитрихову спину! 
   Второй молодой ткач. Разожжем наши дубины да засунем их фабрикантам в глотку. 
- пусть знают, как жжется голод! 
   Третий молодой ткач. Идем с нами, дядя! Мы им пощады не дадим! 
   Второй молодой ткач. Над нами-то, небось, никто не сжалился. Теперь мы за 
себя постоим! 
   Старый Баумерт (входит, он не совсем твердо стоит на ногах. В руках у него 
зарезанная курица. Он раскрывает свои объятья). Братец! Ведь все мы братья! 
Сюда, в мои объятья, братец! 
   
   Смех. 
   
   Старый Хильзе. Ну, и хорош же ты, Вильгельм! 
   Старый Баумерт. Густав, да ты ли это? (Растроганно.) На грудь мою, 
несчастный, голодный страдалец! 
   Старый Хильзе (ворчит). Оставь меня в покое. 
   Старый Баумерт. Нет, это верно, Густав. Человек должен быть счастлив. 
Взгляни-ка вот на меня, Густав. Каков я? Человеку нужно счастье. Ну, чем я не 
граф? (Хлопает себя по животу.) Отгадай-ка, что у меня в брюхе! Самая что ни на 
есть барская еда! Человеку нужно счастье - а там он раздобудет себе и 
шампанского, и жареного зайца. Вот что я тебе скажу: мы дали маху! Самим брать 
нужно, вот что. 
   Все (перебивая друг друга). Самим брать нужно, урра-а!! 
   Старый Баумерт. Стоит тебе один хороший кусок проглотить - и вдруг ты уж 
словно другим человеком стал. Фу ты, господи! Сила-то в тебе так и вырастет, 
словно в породистом быке. Так по всем жилам живчиком и разольется - даже сам не 
знаешь, куда нопадешь и что разобьешь. Вот веселье-то, черт возьми! 
   Иегер (показывается в дверях, вооруженный старой кавалерийской саблей). Мы 
сделали две прекрасных атаки ! 
   Бекер. Уж мы отлично навострились! Раз, два, три - и мы уже в доме. А там и 
пошло, словно на пожаре! Все так и трещит, так и дрожит. Только искры летят! 
   Первый молодой ткач. А недурно бы где-нибудь и огонек развести! 
   Второй молодой ткач. Идем в Рейхенбах да и подпалим там богатые дома. 
   Иегер. Это недурно. Пусть нагребают себе золотых углей. 
   Бекер. Оттуда мы пойдем во Фрейбург, к Тромтра. 
   Иегер. Нам бы до начальства добраться следовало. Я читал, что все зло от них 
идет. 
   Второй молодой ткач. Скоро мы и в Бреславль пойдем. Ведь нас становится все 
больше и больше! 
   Старый Баумерт (обращается к Хилъзе). А ну-ка, выпей, Густав! 
   Старый Хильзе. Водки я никогда не пью. 
   Старый Баумерт. То было в старые времена, а теперь у нас все по-новому, 
Густав. 
   Первый молодой ткач. Масленица-то не каждый день бывает! 
   Старый Хильзе (нетерпеливо). Чего вам от меня надо, безбожники вы этакие? 
   Старый Баумерт (немного смущенный и e чрезмерной любезностью). Да ты смотри 
только: ведь я тебе курочку принёс. А ты вот свари на нее супцу для твоей 
старушки. 
   Старый Хильзе (с удивлением смягчаясь). Ну-ну, поди скажи старушке-то. 
   Старая Хильзе (которая с напряжением прослушивалась к их разговору, приложив 
руяу к уху). Не хочу я куриного супу. Оставьте меня в покое. 
   Старый Хильзе. Верно говоришь, мать. Я тоже не хочу. А из такой курицы и 
подавно не хочу. А тебе, Баумерт, я вот что скажу: когда старики начинают 
болтать вздор, словно малые ребята, - черт от радости на голове ходит. И пусть 
вам всем будет известно: вы одна статья, а я другая. Вы здесь без моего 
согласия. И по правде и справедливости вам здесь таскать нечего. 
   Голос (из толпы). Кто не с нами, тот против нас! 
   Иегер (грубо и с угрозой). Ты, старик, что-то не то говоришь! Ведь мы не 
воры! 
   Голос (из толпы). Мы голодны, только и всего. 
   Первый ткач. Мы хотим жить и больше ничего, вот мы и перерезали верёвку, на 
которой висели. 
   Иегер. И мы имели на это полное право. (Держит кулак перед лицом старого 
Хилъзе.) Только пикни, так я вот этот самый кулак так и всажу в твой циферблат! 
   Бекер. Тяше, тише, оставьте старика! Дядя Хильзе, мы уж так решили: лучше уж 
мы умрем, а по-прежнему жить не станем! 
   Старый Хильзе. А я-то ведь больше шестидесяти лет так жил! 
   Бекер. Что там ни говори, а должна придти перемена жизни. 
   Старый Хильзе. Никогда этому не бывать! 
   Бекер. Не отдадут нам по доброй воле - мы возьмем сами. 
   Старый Хильзе. Силой! (Смеется.) Ну, так уж лучше готовьте-ка могилки на этом 
самом месте. Они вам покажут, на чьей стороне сила. Погодите, погодите, 
дождетесь кое-чего. 
   Иегер. Вот еще сказал, солдаты ! Сами мы были солдатами. С несколькими ротами 
мы отлично расправимся. 
   Старый Хильзе. Языком вы сражаться с ними будете, что ли? Разве что так! 
Одну-другую роту прогоните - десять новых придут на их место. 
   Голоса (через окно). Солдаты, солдаты идут! 
   
   Все внезапно смолкают. Издали слабо доносятся звуки военных свистулек и 
барабанный бой. Вдруг среди молчания кто-то выкрикивает: "Будь они прокляты! А я 
пока что задам стрекача!" Всеобщий хохот. 
   
   Бекер. Кто это собирается удирать? Кто это сказал? 
   Иегер. Кто это струсил перед горсточкой каиновых солдатских фуражек? Беру над 
вами команду! Я сам недавно со службы. Я знаю это дело. 
   Старый Хильзе. Из чего же вы будете стрелять? Из дубин, что ли? 
   Первый молодой ткач. Оставьте в покое этого старого хрыча! У него на чердаке 
что-то не ладно. 
   Второй молодой ткач. Он маленько свихнулся. 
   Готлиб (незаметно пробравшийся в толпу, хватает говорившего за шиворот). Как 
ты смеешь так со стариком разговаривать? 
   Первый молодой ткач. Пошел ты к черту, я ничего худого не сказал. 
   Старый Хильзе (увещевательным тоном). Пусть его болтает. Не трогай его, 
Готлиб. Он скоро и сам поймет, кто из нас с ума спятил - он или я. 
   Бекер. А ты пойдешь с нами, Готлиб? 
   Старый Хильзе. Ну, этого он не сделает. 
   Луиза (вбегает в сени и через дверь кричит в комнату). Чего вы тут толчетесь? 
Только время теряете с этими святошами! Идите на площадь! Скорее выходите на 
площадь! Крестный Баумерт, беги туда что есть силы! Офицер на площади держит 
речь к народу... уговаривает наших разойтись по домам. Если вы сейчас не 
придете, наше дело пропало! 
   Иегер (уходя). Ну, и муженек у тебя - храбрец, нечего сказать! 
   Луиза. Мой муженек? Нет у меня никакого мужа! 
   
   В сенях кто-то поет: 
   
   Жил да был человечек, маленький-маленький. 
   Эх-эх-эх-эх-эх! 
   И захотел он жениться на бабе, большой-пребольшой! 
   Дидл-дидл-дим-дим-хэ-хэ-хэ! 
   
   Старый Виттих (спускается с чердачной лестницы с ведром в руках. На мгновение 
останавливается в сенях). Вперед все, кто не собаки, вперед! Урр-а-а-а!!! (Он 
убегает.) 
   
   Несколько ткачей, в том числе Луиза и Иегер, бегут за ним с криками "ура!". 
   
   Бекер. Доброго здоровья, дядя Хильзе! Мы еще с тобой поговорим! 
   Старый Хильзе. Ну, это навряд ли. Мне пяти лет не прожить. А раньше этого 
тебя не выпустят. 
   Бекер (останавливается с удивлением). Откуда не выпустят, дядя Хильзе? 
   Старый Хильзе. Из тюрьмы, разумеется! А то откуда же? 
   Бекер (грубо хохочет). Да я бы там посидел с радостью. Там хоть досыта хлеба 
поешь, дядя Хильзе! (Уходит.) 
   Старый Баумерт (сидевший до этого времени на скамейке в тупом раздумье, 
теперь встает). Правда твоя, Густав, я маленько выпимши. Но голова у меня 
все-таки действует. Ты рассуждаешь на свой образец, а я на свой. Вот я и говорю: 
Бекер правду сказал: если нынешнее дело кончится кандалами да веревками - все же 
в тюрьме лучше, чем дома. Живи себе там на всем готовом и ни о чем не заботься. 
Я бы с радостью остался дома и не пошел с ними. Но рассуди сам, Густав: ведь 
должен же человек хоть раз в жизни подышать вольным воздухом. (Медленно идет к 
двери.) Прощай, Густав! Если со мной что случится, помолись за меня, брат. 
Слышишь? (Уходит.) 
   
   На сцене не остается ни одного ткача из числа восставших. Сени понемногу 
снова наполняются любопытными жильцами. Старый Хильзе опять принимается за 
натягиванье основы. Готлиб вытаскивает из печки топор и машинально пробует 
лезвие. И старик, как и Готлпб, в большом волнении, но оба молчат. Снаружи 
доносится ропот и гул большой толпы. 
   
   Старуха Хильзе. Скажи мне, отец, - полы как будто дрожат... И что там такое 
делается? А дальше-то что будет? 
   
   Молчание. 
   
   Старый Хильзе. Готлиб! 
   Готлиб. Что тебе? 
   Старый Хильзе. Брось топор. 
   Готлиб. А кто же будет дрова колоть? (Прислоняет топор к печи.) 
   
   Молчание. 
   
   Старуха Хильзе. Готлиб, ты слушай, что отец-то тебе говорит. 
   
   Под окном чей-то голос поет: 
   
   "Эй, ты, малый, сиди-ка да посиживай дома! 
   Эх-эх-эх-эх-эх-эх! 
   И мой себе, промывай тарелки да миски! 
   Д идл-дидл-дим-дим-хэ-хз-хэ!" 
   (Уходит.) 
   
   Готлиб (вскакивает и грозит кулаком в окно). Эй ты, стерва! Лучше меня не 
зли! 
   
   Слышен ружейный залп. 
   
   Старуха Хильзе (вздрагивает). О господа Иисусе! Неужто опять трон? 
   Старый Хильзе (невольно складывает руки, как для молитвы). Господи боже наш, 
отец наш небесный! Защити, спаси и помилуй несчастных ткачей, моих горемычных 
братьев! 
   
   Короткая пауза. Молчание. 
   
   Старый Хильзе (про себя, потрясенный). А ведь там уже льется кровь! 
   Готлиб (вскакивает, когда раздается залп. Он бледен и едва владеет собой от 
глубокого внутреннего волнения). Неужто и теперь сидеть да ждать у моря погоды? 
   Девушка-ткачиха (кричит из сеней в комнату). Дядя Хильзе, дядя Хильзе! 
Уходите от окна! К нам на чердак пуля влетела. (Исчезает.) 
   Mильxeн (просовывает в окно свою голову и улыбается). Дедушка, дедушка, они 
из ружей стреляют! Двое уже свалились! Один так и вертится волчком! А другой 
дрыгался, словно воробушек со свернутой головой! Ай-ай, а сколько кровя-то там 
натекло! (Убегает.) 
   Первая ткачиха (в сенях). Они несколько человек наших прикончили. 
   Старый ткач (в сенях). Вот посмотрите, они еще зададут солдатам! 
   Второй старый ткач (растерянно). Нет, вы только поглядите на баб-то, на 
баб-то поглядите ! Захлещут они солдат своими подолами! Заплюют они солдат! 
   Ткачиха (кричит через дверь). Готлиб, ты на жену-то взгляни! Она посмелее 
тебя будет: так и скачет перед солдатами, словно под музыку танцует! 
   
   Четверо мужчин несут через сени раненого. Тишина. Явственно раздается чей-то 
голос: "Это ткач из Ульбриха". 
   
   Тот же голос (через несколько минут снова). Теперь уж ему крышка: пуля попала 
ему прямо в ухо. 
   
   Слышно, как раненого несут по деревянной лестнице. Снаружи вдруг раздается 
громкое "ура!". 
   
   Голоса (в сенях). И откуда они камней-то набрали? Ну, теперь спасайся кто 
может. Камни потаскали оттуда, где шоссе прокладывают. Ну, теперь солдатам 
плохо. Камни-то так и летят, что твой дождь. 
   
   Слышны крики ужаса и рев, которые все приближаются и доходит до сеней. Кто-то 
захлопывает дверь в сени с криком ужаса. 
   
   Голоса (в сенях). Они опять заряжают. Сейчас опять дадут залп. Дядя Хильзе, 
уходи же ты от окошка. 
   Готлиб. Что? что? что? Что мы им бешеные собаки, что ли? Порох да пули нам 
жрать вместо хлеба? (Берет топор в руки, после короткого молчания обращается к 
старику.) Смотреть мне, как жену расстреливать будут, что ли? Ну, нет, этому не 
бывать. (Убегает.) 
   Старый Хильзе. Готлиб! Готлиб! 
   Старуха Хильзе. Куда же пошел Готлиб? 
   Старый Хильзе. Прямо к черту. 
   Голос (из сеней). Да отодвинься ты от окошка, дядя Хильзе! 
   Старый Хильзе. Я ни за что не тронусь с места! Хоть бы вы все там с ума 
спятили. (Обращается к старухе Хильзе с все возрастающим подъемом духа.) Меня 
господь поставил на это место. Правду я говорю, мать? Мы с тобой должны 
оставаться здесь, хоть бы там провалился весь мир! (Снова принимается за 
работу.) 
   
   Раздается оружейный залп. Смертельно раненный, старый Хильзе выпрямляется во 
весь рост и сразу валится вперед на ткацкий станок. В ту же самую минуту 
раздаются усиленные крики "ура!". С криками "ура!" люди из сеней также бросаются 
на улицу. 
   
   Старуха (несколько раз повторяет вопросительным гоном). Отец, а отец, что же 
это с тобой? 
   
   Несмолкаемне крики "ура!" все больше и больше удаляются. Вдруг Мильхен 
поспешно вбегает в комнату. 
   
   Mильxeн. Дедушка, дедушка, они гонят солдат из деревни вон! Они разгромили 
Дитрихов дом, они там сделали то же самое, что и у Дрейсигера. Дедушка?! (Дитя 
испуганно смолкает, внимательно всматривается, засовывает в рот палец и 
осторожно подходит к убитому.) Дедушкаа, а дедушка? 
   Старуха Хильзе. Да полно же тебе молчать-то, сгарик! Скажи хоть слово. А то, 
право, даже жутко становится... 
   
Конец 
   
   
Примечания 
   
   Впервые опубликовано: Г. Гауптман. Ткачи. Драма из сороковых годов в 5-ти 
действиях. Перевод с немецкого Л. К. Издание Н. Парамонова "Донская речь" в 
Ростове-на-Дону. Дозволено цензурою 29 июня 1905 г. Ростов-на-Дону. Типография 
Бусселя, СПб., Мытнинская наб., 9. 96 с. 
   
   В незавершенной статье "Новейшая общественная драма", написанной в конце 1900 
- начале 1901 года, Леся Украинка писала: 
   
   "В драме "Ткачи" сказывается веяние новоромантизма с его стремлением к 
освобождению личности. Старый романтизм стремился освободить личность, - но 
только исключительную, героическую, - от толпы; натурализм считал ее безнадежно 
подчиненной толпе, которая управляется законом необходимости и темп, кто лучше 
всего умеет извлекать себе пользу из этого закона, т. е. опять-таки толпой в 
виде класса буржуазии; новоромантизм стремится освободить личность в самой 
толпе, расширить ее права, дать ей возможность находить себе подобных или, если 
она исключительна и при том активна, дать ей случай возвышать к своему уровню 
других, а не понижаться до их уровня, не быть в альтернативе вечного 
нравственного одиночества или нравственной казармы. В драме "Ткачи" это веяние 
сказывается в том, что личность в толпе освобождается отвлеченным образом, т. е. 
признаются ее права в литературе; личность, какова бы она ни была и какую бы 
скромную роль ни играла, не стоит уже в новейшей общественной драме на степени 
аксессуара, бутафорской принадлежности или декоративного эффекта; как бы ни была 
она связана окружающими условиями и зависима от других личностей, она все же 
наделена своим, личным характером и имеет интерес сама по себе; ей не надо ни 
ходуль, ни магниева света, чтобы быть заметной; таким образом уничтожается толпа 
как стихия и на место ее становится общество, т. е. союз самостоятельных 
личностей. С этого момента начинается общественная драма в полном смысле этого 
слова. Драма "Ткачи" послужила не только эрой, но и, до значительной степени, 
прямым образцом для большинства новейших общественных драм". 
   
   


        Оставить комментарий 
        Гауптман Герхарт (yes@lib.ru) 
        Год: 1892 
        Обновлено: 27/01/2009. 180k. Статистика.
        Пьеса: Драматургия 
         Ваша оценка:  шедевр замечательно очень хорошо хорошо нормально Не 
        читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать  


Связаться с программистом сайта. 

      Дешево: типография специальная печать