1 2 3 
— Понимаю, —   сказал я.      

— Этот   случай был именно таким — мы знали результат и должны были сами найти все,   что к нему привело. Я попытаюсь показать вам различные стадии моих рассуждений.   Начнем с самого начала. Вам известно, что я, не внушая себе заранее никаких   идей, подошел к дому пешком. Естественно, я прежде всего исследовал мостовую и,   как я уже говорил вам, обнаружил отчетливые следы колес, а из расспросов выяснилось,   что кэб мог подъехать сюда только ночью. По небольшому расстоянию между   колесами я убедился, что это был наемный кэб, а не частный экипаж — обыкновенный   лондонский кэб гораздо уже господской коляски.      

Это   было, так сказать, первое звено, Затем я медленно пошел через палисадник по   дорожке; она была глинистая, то есть такая, на которой особенно заметно   отпечатываются следы. Вам, конечно, эта дорожка представлялась просто полоской   истоптанной грязи, но для моего натренированного глаза имела значение каждая   отметина на ее поверхности. В сыскном деле нет ничего важнее, чем искусство   читать следы, хотя именно ему у нас почти не уделяют внимания. К счастью, я   много занимался этим, и благодаря долгой практике умение распознавать следы   стало моей второй натурой. Я увидел глубоко вдавленные следы констеблей, но   разглядел и следы двух человек, проходивших по садику до того, как явилась   полиция. Определить, что эти двое проходили раньше, было нетрудно: кое-где их   следы были совершенно затоптаны констеблями. Так появилось второе звено. Я уже   знал, что ночью сюда приехали двое — один, судя по ширине его шага, очень   высокого роста, а второй был щегольски одет: об этом свидетельствовали изящные   очертания его узких подошв.      

Когда я   вошел в дом, мои выводы подтвердились. Передо мной лежал человек в щегольских   ботинках. Значит, если это было убийством, то убийца должен быть высокого   роста. На мертвом не оказалось ран, но по ужасу, застывшему на его лице, я   убедился, что он предвидел свою участь. У людей, внезапно умерших от разрыва   сердца или от других болезней, не бывает ужаса на лице. Понюхав губы мертвого,   я почувствовал чуть кисловатый запах и понял, что его заставили принять яд. Это   подтверждалось еще и выражением ненависти и страха на его лице. Я убедился в   этом с помощью метода исключения — известные мне факты не укладывались ни   в какую другую гипотезу. Не воображайте, что тут произошло нечто неслыханное.   Насильственное отравление ядом вовсе не новость в уголовной хронике. Каждый   токсиколог тотчас вспомнил бы дело Дольского в Одессе или Летюрье в Монпелье.      

Теперь   передо мной встал главный вопрос: каковы мотивы преступления? Явно не грабеж:   все, что имел убитый, осталось при нем. Быть может, это политическое убийство   или тут замешана женщина? Я склонялся скорее ко второму предположению.   Политические убийцы, сделав свое дело, стремятся как можно скорее скрыться. Это   убийство, наоборот, было совершено без спешки, следы преступника видны по всей   комнате, значит, он пробыл там довольно долго. Причины, по-видимому, были   частного, а не политического характера и требовали обдуманной, жестокой мести.   Когда на стене была обнаружена надпись, я еще больше утвердился в своем мнении.   Надпись была сделана для отвода глаз. Когда же нашли кольцо, вопрос для меня   был окончательно решен. Ясно, что убийца хотел напомнить своей жертве о   какой-то умершей или находящейся где-то далеко женщине. Тут-то я испросил   Грегсона, не поинтересовался ли он, посылая телеграмму в Кливленд, каким-либо   особым обстоятельством в жизни Дреббера. Как вы помните, он ответил   отрицательно.      

Затем я   принялся тщательно исследовать комнату, нашел подтверждение моих догадок о   росте убийцы, а заодно узнал о трихинопольской сигаре и о длине его ногтей. Так   как следов борьбы не оказалось, я заключил, что у убийцы от волнения хлынула из   носа кровь. Кровяные пятна на полу совпадали с его шагами. Редко бывает, чтобы   у человека шла носом кровь от сильных эмоций — разве только он очень полнокровен,   поэтому я рискнул сказать, что преступник, вероятно, дюжий и краснолицый.   События доказали, что я рассуждал правильно.      

Выйдя из   дома, я прежде всего исправил промах Грегсона. Я отправил телеграмму начальнику   кливлендской полиции с просьбой сообщить факты, относящиеся к браку Еноха   Дреббера. Ответ был исчерпывающим. Я узнал, что Дреббер уже просил у закона   защиты от своего старого соперника, некоего Джефферсона Хоупа, и что этот Хоуп   сейчас находится в Европе. Теперь ключ к тайне был в моих руках —   оставалось только поймать убийцу.      

Я уже   решил про себя, что человек, вошедший в дом вместе с Дреббером, был не кто   иной, как кэбмен. Следы говорили о том, что лошадь бродила по мостовой, чего не   могло быть, если бы за ней кто-то присматривал. Где же, спрашивается, был   кэбмен, если не в доме? К тому же нелепо предполагать, будто человек в здравом   уме станет совершать задуманное преступление на глазах третьего лица, которое   наверняка его выдало бы. И, наконец, представим себе, что человек хочет   выследить кого-то в Лондоне — можно ли придумать что-либо лучше, чем   сделаться кэбменом? Все эта соображения привели меня к выводу, что Джефферсона   Хоупа надо искать среди столичных кэбменов.      

Но если   он кэбмен, вряд ли он бросил бы сейчас это занятие, рассуждал я. Наоборот, с   его точки зрения, внезапная перемена ремесла привлекла бы к нему внимание.   Вернее всего, он какое-то время еще будет заниматься своим делом. И вряд ли он   живет под другим именем. Зачем ему менять свое имя в стране, где его никто не   знает? Поэтому я составил из уличных мальчишек отряд сыскной полиции и гонял их   по всем конторам наемных кэбов, пока они не разыскали нужного мне человека. Как   они его доставили и как быстро я этим воспользовался, вы знаете. Убийство   Стэнджерсона было для меня полной неожиданностью, но, во всяком случае, я не   смог бы его предотвратить. В результате, как вам известно, я получил пилюли, в   существовании которых не сомневался. Вот видите, все расследование представляет   собою цепь непрерывных и безошибочных логических заключений.      

— Просто   чудеса! — воскликнул я. — Ваши заслуги должны быть признаны публично.   Вам нужно написать статью об этом деле. Если вы не напишите, это сделаю я!      

— Делайте   что хотите, доктор, — ответил Холмс. — Но сначала прочтите-ка вот   это.      

Он   протянул мне свежую газету «Эхо». Статейка, на которую он указал, была   посвящена делу Джефферсона Хоупа.      

«Публика   лишилась возможности испытать острые ощущения, — говорилось в ней, —   из-за скоропостижной смерти некоего Хоупа, обвинявшегося в убийстве мистера   Еноха Дреббера и мистера Джозефа Стэнджерсона. Теперь, наверное, нам никогда не   удастся узнать все подробности этого дела, хотя мы располагаем сведениями из   авторитетных источников, что преступление совершено на почве старинной романтической   вражды, в которой немалую роль сыграли любовь и мормонизм. Говорят, будто обе   жертвы в молодые годы принадлежали к секте „Святых последних дней“, а скончавшийся   в тюрьме Хоуп тоже жил в Солт-Лейк-Сити. Если этому делу и не суждено иметь   другого воздействия, то, во всяком случае, оно является блистательным   доказательством энергии нашей сыскной полиции, а также послужит уроком для всех   иностранцев: пусть они сводят свои счеты у себя на родине, а не на британской   земле. Уже ни для кого не секрет, что честь ловкого разоблачения убийцы всецело   принадлежит известным сыщикам из Скотленд-Ярда, мистеру Грегсону и мистеру   Лестрейду. Преступник был схвачен в квартире некоего мистера Шерлока Холмса,   сыщика-любителя, который обнаружил некоторые способности в сыскном деле; будем   надеяться, что, имея таких учителей, он со временем приобретет навыки в   искусстве раскрытия преступлений. Говорят, что оба сыщика в качестве признания   их заслуг получат достойную награду».      

— Ну,   что я вам говорил с самого начала? — смеясь, воскликнул Шерлок   Холмс. — Вот для чего мы с вами создали этот этюд в багровых тонах, —   чтобы обеспечить им достойную награду!      

— Ничего, —   ответил я, — все факты записаны у меня в дневнике, и публика о них узнает.   А пока довольствуйтесь сознанием, что вы победили, и повторите вслед за римским   скрягой:      

       

«Populus me sibilat, at mihi plaudo. Ipse domi   sirnul ac nummos contemplar in arca».      

       

       

      

       

      

First   published in Nov. 1887 as the main part of Beeton’s Christmas Annual.      

First   book edition by Ward, Lock & Co. in July 1888 with illustrations by   Charles Doyle, father of ACD.      

The   second edition (1889) was illustrated by George Hutchinson.