1 2 3 4 5 6 7 
Но  начался он с самого горького разочарования. Полные надежд,  мы отправились в путь по бурой торфяной равнине, которую пересекало  множество тропинок, протоптанных овцами, и вскоре вышли  к светлозеленой заболоченной луговине, лежащей между нами  и Холдернесс-холлом. Если мальчик бежал домой, он не мог  миновать ее, и тут должны были остаться его следы или следы учителя-немца.  Но ничего такого мы не нашли. Мой друг шел вдоль кромки этой  зеленой луговины и, нахмурив брови, внимательно приглядывался к каждому  темному пятну на ее мшистой поверхности. Овечьих следов здесь было  множество, а пройдя дальше еще несколько миль, мы увидели отпечатки  коровьих копыт. И это было все.    

— Осечка, —  сказал Холмс, обводя сумрачным взглядом расстилавшуюся перед ним равнину. —  Вон там еще болота, и между ними есть узкий проход. Смотрите! Смотрите!  Что это?    

     

    

     

Мы  ступили на вьющуюся черной лентой тропинку. По самой ее середине,  на сырой земле, четко виднелись отпечатки велосипедных колес.    

— Ура! —  крикнул я. — Вот и велосипед!    

Но Холмс  покачал головой, и выражение лица у него было не столько  радостное, сколько удивленное и настороженное.    

— Велосипед-то  велосипед, да не тот, — сказал он. — Мне известны сорок два  различных отпечатка велосипедных шин. Эти, как видите, фирмы «Данлоп»,  да еще с заплатой. У Хайдеггера были палмеровские,  с продольными полосками. Это мне сказал учитель математики Эвелинг. Следовательно,  проезжал тут не Хайдеггер, а кто-то другой.    

— Значит,  мальчик?    

— Ах,  если бы мы могли доказать, что у него был велосипед! Но нас  уверяют, что велосипеда у него не было. Эти следы, как вы сами  можете убедиться, ведут от школы.    

— Или  по направлению к школе.    

— Нет,  мой дорогой Уотсон. Отпечаток заднего колеса всегда глубже, потому что  на него приходится большая тяжесть. Вот видите? В нескольких местах  он совпал с менее ясным отпечатком переднего и уничтожил его.  Нет, велосипедист несомненно ехал от школы. Может быть,  он не имеет никакого отношения к нашим розыскам, но все же  прежде, чем продолжать их, давайте пойдем обратно по этому следу.    

Так  мы и сделали, и через двести-триста ярдов там, где тропинка  свернула с заболоченного участка, отпечаток велосипедных колес исчез.  Но дальше тропинку пересекал ручеек, и за ним следы снова появились,  хотя их успели затоптать коровы. Потом тропинка углубилась в Косой  клин — рощу, которая примыкала почти к самому зданию школы.  Велосипедист, очевидно, выехал из этой рощи. Холмс сел на валун  и подпер подбородок руками. Пока он сидел так, в полной  неподвижности, я успел выкурить две сигареты.    

— Ну что  ж, — сказал наконец мой друг, — предусмотрительный человек,  разумеется, может сменить шины у своего велосипеда, чтобы запутать следы.  Но иметь дело с преступником, обладающим таким даром предвидения,  было бы для меня большой честью. Оставим этот вопрос неразрешенным  и вернемся к болоту, потому что там еще не все обследовано.    

Мы продолжили  свой тщательный осмотр заболоченного участка равнины и вскоре были вознаграждены  по заслугам. Холмс увидел еще одну грязную тропинку и, подойдя к ней,  радостно вскрикнул. По самой ее середине тянулись тонкие, как телеграфные  провода, полоски. Это были отпечатки палмеровских велосипедных шин.    

— Вот  где проезжал герр[7]  Хайдеггер! — взволнованно проговорил Холмс. — Мои умозаключения, были  не так уж плохи, Уотсон!    

— С чем  вас и поздравляю.    

— Но до конца  еще далеко. Прошу вас, не ступайте на тропинку. Пойдемте по этому  следу. Он, верно, скоро оборвется.    

Однако  в этой части равнины то и дело попадались топкие места,  и хотя велосипедный след часто терялся, мы каждый раз находили его.    

— Вы замечаете, —  сказал Холмс, — что здесь велосипедист нажал на педали? Это  совершенно очевидно. Взгляните вот сюда, где сохранились следы и переднего  и заднего колеса. Они одинаково четкие. А это можно объяснить только  тем, что велосипедист перенес центр тяжести на руль, как делают гонщики.  Боже мой, он упал!    

На  грязной тропинке был широкий длинный мазок. Дальше виднелись отпечатки  башмаков, а потом снова появился велосипедный след.    

— Колеса  скользнули? — спросил я. Холмс поднял с земли сломанный кустик дрока.  К моему ужасу, желтые цветы были забрызганы красным. На тропинке  и в зарослях дрока темнели бурые пятна запекшейся крови.    

— Плохо  дело! — сказал Холмс. — Совсем плохо! Не ступите сюда, Уотсон,  отойдите подальше. Итак, что можно прочесть здесь? Он упал раненный…  поднялся… снова сел на велосипед… двинулся дальше. По тропинке прошло  стадо. Не бык же его забодал! Но других следов здесь нет. Вперед,  вперед, Уотсон! Пятна крови, отпечатки велосипедных колес — уж по этим  следам мы его наверняка разыщем!    

Наши  поиски не затянулись. Велосипедный след начал судорожно петлять по влажно  лоснящейся тропинке. Я посмотрел вперед, и вдруг перед глазами  у меня что-то блеснуло металлическим блеском. Мы вытащили  из зарослей дрока велосипед с палмеровскими шинами. Одна педаль  у него была погнута, руль и переднее колесо сплошь залиты кровью. Чуть  подальше из травы торчал башмак. Мы кинулись туда и увидели  злосчастного велосипедиста — высокого бородатого человека в очках  с разбитым правым стеклом. Причиной его смерти был сокрушительный удар,  раскроивший ему череп. То, что он еще мог проехать несколько метров после  такого ранения, говорило о его поразительной живучести и силе духа.  Башмаки у него были надеты на босу ногу, а под пиджаком виднелась  ночная сорочка. Сомневаться не приходилось — перед нами лежал  учитель-немец.    

     

    

     

Холмс  бережно перевернул тело и осмотрел его, потом сел и задумался. И,  глядя на встревоженное лицо моего друга, я понял, что эта страшная  находка не очень-то продвинула вперед наше расследование.    

— Просто  не знаю, как нам быть, Уотсон, — сказал наконец Холмс. —  Я склонен идти дальше. Наши поиски так затянулись, что нам и часу  нельзя терять. С другой стороны, надо сообщить в полицию. Разве можно  оставлять здесь тело этого бедняги!    

— Пошлите  со мной записку.    

— Но я не могу  обойтись без вас и без вашей помощи! Стойте, вон там кто-то режет торф. Позовите  этого человека, пусть приведет сюда полицию.    

Я  исполнил просьбу Холмса, и он отправил насмерть перепуганного фермера  с запиской к доктору Хакстейблу.    

— Итак,  Уотсон, — снова заговорил мой друг, — сегодня утром  мы с вами напали на два следа. Первый оставлен велосипедом  с палмеровскими шинами, и вы видите, куда он нас привел.  Вторая наша находка — след от заплатанной данлопской шины.  До того как отправиться по этому второму следу, давайте уясним себе, что  нам известно, и отделим существенное от несущественного… Прежде всего  мне хочется подчеркнуть, что мальчик бежал по собственной воле. Он вылез  в окно и скрылся один или с сообщником. Это несомненно.  Я утвердительно наклонил голову.    

— Так.  Теперь займемся несчастным немцем. Мальчик успел одеться — следовательно,  он готовился к побегу. Но немец, видимо, одевался второпях  и потому убежал без носков.    

— Несомненно.    

— Что  его заставило выскочить в окно? То, что он увидел убегавшего  мальчика. Он хотел догнать и вернуть его. Он хватает свой велосипед,  пускается в погоню за беглецом и погибает на болотах.    

— Да,  как будто так.    

— Теперь  я подхожу к наиболее спорной части моих рассуждений. Преследуя  маленького мальчика, взрослый мужчина должен был бы просто побежать  за ним. Ведь догнать его ничего не стоило бы. Но немец, который,  по словам доктора Хакстейбла, был прекрасным велосипедистом, поступает  по-другому — то есть спешит в сарай за своим велосипедом.  Отсюда вывод: он увидел, что мальчик воспользовался более совершенным  способом передвижения, чем собственные ноги.    

— Другими  словами, взял чей-то велосипед?    

— Восстановим  картину побега до конца. Немец погибает в пяти милях  от школы — и погибает, заметьте, не от пули, которую  мог бы пустить в него и ребенок, а от безжалостного удара  по голове, нанесенного рукой сильного человека. Значит, у мальчика был  спутник, и удалялись они так быстро, что хороший велосипедист настиг  их лишь на пятой миле. При осмотре места, где разыгралась трагедия,  мы обнаружили отпечатки коровьих копыт — и только. Я сделал  более широкий круг, шагов на пятьдесят, и не увидел  ни одной тропинки. Второй велосипедист не имел никакого отношения  к убийству, а человеческих следов там не было.    

— Холмс! —  воскликнул я. — Это неправдоподобно!    

— Браво! —  сказал он. — Вывод исчерпывающий. В моем изложении событий есть  что-то неправдоподобное — следовательно, я допустил ошибку.  Но вы все время были со мной и все видели сами. Где же  я ошибаюсь?    

— Может  быть, он расшиб голову во время падения?    

— Среди  болот, Уотсон?    

— Я теряюсь.  Холмс.    

— Полно,  полно, мы разгадывали и более трудные загадки. Материала для  размышлений у нас достаточно, надо только с умом использовать его…  Итак, пойдемте дальше, Уотсон. Палмеровские шины сказали нам все что могли.  Теперь посмотрим, куда нас приведет заплатанная данлопская.    

Мы  отправились по этому следу, но вскоре перед нами потянулись пологие,  заросшие вереском холмы; ручей остался позади. Идти дальше не имело  смысла, так как отпечатки данлопских шин могли вести или  к Холдернесс-холлу, вздымавшему слева свои величавые башни, или  к приземистым серым домишкам, за которыми, судя по карте, проходило  честерфилдское шоссе.    

Когда  мы были всего в нескольких шагах от ветхой и весьма  неказистой на вид гостиницы с петухом на вывеске, Холмс вдруг  охнул и схватил меня за плечо, чтобы не упасть. У него  подвернулась нога, а, как известно, в таких случаях человек становится  совершенно беспомощным. Он кое-как доковылял до двери гостиницы, где  с трубкой в зубах сидел коренастый, смуглый человек средних лет.    

     

    

     

— Здравствуйте,  мистер Рюбен Хейз, — сказал Холмс.    

— А кто  вы такой и откуда вам известно, как меня зовут? — спросил этот  человек, смерив Холмса подозрительным и недобрым взглядом.    

— Ваше  имя написано на вывеске у вас над головой. А хозяина всегда  узнаешь. Скажите, нет ли у вас какой-нибудь таратайки в каретнике?    

— Нет.    

— Я на правую  ногу ступить не могу.    

— Не ступайте,  коли не можете.    

— А как  же мне идти?    

— Как-нибудь  на одной ножке допрыгаете.    

Ответы  мистера Рюбена Хейза не отличались чрезмерной любезностью, но Холмс  сносил его грубость с удивительным добродушием.    

— Слушайте,  любезнейший, — сказал он, — вы же видите, какая со мной  стряслась беда. Нам лишь бы до места добраться, а как  и на чем, мне все равно.    

— А мне  и подавно все равно, — ответил этот угрюмый субъект.    

— Я здесь  по важному делу. Дайте мне свой велосипед и получите соверен  за услугу.    

Хозяин  навострил уши:    

— Куда  вам ехать?    

— В Холдернесс-холл.    

— Уж  не к самому ли герцогу в гости? — сказал хозяин гостиницы,  насмешливо глядя на нашу забрызганную грязью одежду. Холмс добродушно  рассмеялся:    

— Герцог  примет нас с распростертыми объятиями.    

— Это  почему же?    

— Потому  что мы к нему с хорошими вестями о его пропавшем сыне.    

Мистер  Хейз вздрогнул: «Неужто выследили?»    

— Из Ливерпуля  дали знать, что он там. Его вот-вот найдут.    

Что-то  тенью скользнуло по этой грубой, заросшей щетиной физиономии. Мистер Хейз вдруг  подобрел.    

— У меня  на герцога зуб, — сказал он, — потому что я служил  у него в кучерах и он очень круто со мной обошелся.  Поставщик сена наврал ему на меня с три короба, и вышел мне  расчет, и даже рекомендации не дали. Но все равно я рад,  что молодой лорд отыскался в Ливерпуле. Так и быть, помогу вам доставить  эту добрую весть в Холдернесс-холл.    

— Благодарствуйте, —  сказал Холмс. — Но мы сначала поужинаем, а потом  вы дадите мне свой велосипед.    

— У меня  нет велосипеда.    

Холмс  показал ему соверен.    

— Говорю  вам, нет у меня велосипеда! На лошадях доедете.    

— Хорошо, —  сказал Холмс. — Накормите нас, а потом мы об этом  поговорим.    

Когда  мы остались одни в кухне, мощенной плитняком, нога у Холмса  вдруг, ни с того ни с сего, перестала болеть. День близился  к вечеру. Мы проголодались и не спешили вставать из-за  стола. Погруженный в свои мысли. Холмс несколько раз, не прерывая  молчания, подходил к окну. Оно смотрело во двор, заваленный мусором.  В одном его углу стояла кузница, где работал грязный, чумазый подросток,  в другом — конюшня. После одной из таких экскурсий Холмс снова  сел за стол и вдруг вскочил, громко вскрикнув.    

— Есть,  Уотсон! Нашел! — заговорил он. — Теперь все ясно. Уотсон, вы видели  отпечатки коровьих копыт сегодня утром?    

— Видел.    

— Где?    

— Да повсюду.  И на болотах, и на тропинке, и около того места, где  бедняга Хайдеггер покончил счеты с жизнью.    

— Правильно.  А теперь, Уотсон, скажите, много ли коров попалось вам на глаза?    

— Коров  я не видел.    

— Странно,  Уотсон! Повсюду отпечатки коровьих копыт, а самих коров нигде  не видно. Правда странно?    

— Да;  действительно.    

— Теперь,  Уотсон, напрягите память и постарайтесь представить, как выглядели эти  следы на тропинке.    

— Ну,  представляю.    

— Помните?  Иногда они были такие… — он стал раскладывать на столе хлебные  крошки:    

— :  : : :    

— А иногда  такие:    

— :  . : . : . : .    

— А кое-где  вот такие:    

— . .  . . . .    

— Помните?    

— Нет.    

— А я помню  и готов подтвердить это под присягой. Впрочем, мы еще вернемся туда  и проверим все на месте. Затмение, что ли, на меня нашло, что  я не сделал из этого соответствующих выводов!    

— Каких  выводов?    

— А вот  каких: удивительные это коровы, которых можно пустить любым аллюром —  и рысью, и в галоп, и шагом! Помяните мое слово, Уотсон,  такая хитрая уловка не по уму хозяину деревенской харчевни! На дворе  никого нет, кроме этого малого в кузнице. Сделаем вылазку  н посмотрим, как там обстоят дела.    

В  полуразвалившейся конюшие стояли две лохматые, нечищеные лошади. Холмс поднял  у одной из них заднюю ногу и громко рассмеялся:    

— Подковы  старые, а подковали совсем недавно. Подковы старые, а гвозди  новенькие. Это дело станет наряду с классическими — оно вполне того  заслуживает. Теперь заглянем в кузницу.    

Подросток,  занятый своим делом, не обратил на нас ни малейшего внимания.  Я увидел, как Холмс быстро оглядел всю кузницу, заваленную железным ломом  н щепками. Вдруг сзади послышались шаги, и мы увидели хозяина.  Густые брови сошлись у него в одну линию над злобно сверкающими  глазами, смуглое лицо подергивалось судорогой. Он держал в руке  короткую, окованную железом дубинку и надвигался на нас с таким  угрожающим видом, что я обрадовался, нащупав револьвер у себя  в кармане.    

— Полицейские  ищейки! — крикнул он. — Что вам здесь нужно?    

— Мистер  Рюбен Хейз, помилуйте! — преспокойно сказал Холмс. — Можно подумать,  что вы боитесь, как бы мы и на самом деле чего-нибудь здесь  не нашли.    

Огромным  усилием воли Хейз овладел собой и скривил губы в фальшивой улыбке,  которая показалась мне еще страшнее, чем его грозный вид.    

— Пожалуйста,  ищите. Что найдете — все ваше, — сказал он. —  Но я не люблю, когда посторонние люди без спросу шныряют  у меня по двору. Поэтому, мистер, чем скорее вы уплатите по счету  и уберетесь отсюда, тем будет лучше.    

— Не сердитесь  на нас, мистер Хейз, — сказал Холмс. — Мы просто хотели  взглянуть на ваших лошадей, но я, кажется, и пешком дойду. Ведь  до Холдернесс-холла недалеко?    

— Отсюда  до самых ворот мили две, не больше. Вон по той дороге, налево.    

Он  проводил нас со двора мрачным взглядом. Мы недалеко ушли по дороге,  так как Холмс остановился у первого ее поворота, зная, что теперь нас  никто не увидит.    

— Было  «горячо», как говорится в детской игре, — сказал он. —  И чем больше я удаляюсь от гостиницы, становится все холоднее  и холоднее. Нет, уходить отсюда еще рано!    

— Я убежден,  что этот Рюбен Хейз все знает. Более злодейской физиономии мне в жизни  не приходилось видеть!    

— Не правда  ли? Настоящий злодей! А лошади, а кузница? Н-да, любопытное местечко  этот «Боевой петух»! Давайте-ка понаблюдаем, что там делается, только  осторожно. Исподтишка.    

Позади  нас поднимался отлогий холм, усеянный серыми валунами. Когда мы стали  взбираться вверх по его склону, я посмотрел в сторону  Холдернесс-холла и вдруг увидел быстро мчавшегося по дороге велосипедиста.    

— Пригнитесь,  Уотсон! — крикнул Холмс, опустив мне на плечо свою тяжелую руку.    

Только  мы успели спрятаться за валун, как этот человек пронесся мимо.  В облаке пыли, поднятой велосипедом, передо мной мелькнуло бледное,  взволнованное лицо — лицо, в каждой черточке которого сквозил ужас:  открытый рот, остановившийся взгляд дико вытаращенных глаз. Это была какая-то  нелепая карикатура на щеголеватого, подтянутого Джеймса Уайлдера —  нашего вчерашнего знакомца.    

     

    

     

— Секретарь  герцога! — воскликнул Холмс. — Скорее, Уотсон! Посмотрим, что ему там  понадобилось.    

Прыгая  по камням, мы поднялись вверх по откосу и увидели оттуда дверь  гостиницы. Велосипед Уайлдера стоял у стены. В доме не было  заметно никакого движения, в окна никто не выглядывал.    

Солнце  заходило за высокие башни Холдернесс-холла, и на равнину  медленно спускались сумерки. Вскоре в сгустившейся темноте из конюшни  при гостинице выкатила двуколка с зажженными по бокам фонарями,  и через минуту-другую скачущая во весь опор лошадь промчала  ее мимо нас по направлению к Честер-Филду.    

— Как  это понимать, Уотсон? — прошептал Холмс. — Похоже на бегство.    

— Двуколка,  и в ней всего один седок, насколько мне удалось разглядеть.  Но это не мистер Джеймс Уайлдер, потому что, смотрите, вон  он стоит.    

Посреди  ярко освещенного квадрата двери чернела фигура секретаря. Вытянув шею,  он вглядывался в темноту, явно поджидая кого-то. Прошло несколько  минут, и наконец на дороге послышались шаги. В свете, падавшем  из дверей, мелькнула еще чья-то тень, дверь закрыли, и гостиница  снова погрузилась во мрак. Потом в одном из ее верхних окон  зажгли лампу.    

— Странные  посетители захаживают в «Боевой петух», — сказал Холмс.    

— Вход  в кабачок с другой стороны.    

— Правильно.  Эти двое, вероятно, не просто посетители, а хозяйские гости.  Но что понадобилось в этом логове мистеру Джеймсу Уайлдеру,  да еще в такой поздний час? И кому он назначил там встречу?  Рискнем, Уотсон, посмотрим на них поближе.    

Мы  спустились на дорогу и крадучись подошли к дверям гостиницы.  Велосипед Уайлдера по-прежнему стоял у стены. Холмс чиркнул спичкой,  поднес ее к заднему велосипедному колесу, и я услышал, как  он хмыкнул, когда огонек осветил заплату на данлопской шине. Окно,  в котором горела лампа, было как раз над нами.    

     

    

     

— Надо  заглянуть туда одним глазком. Уотсон, если вы подставите мне спину,  а сами прислонитесь к стене, я как-нибудь ухитрюсь это сделать.    

Секунду  спустя Холмс стал ногами мне на плечи и тут же соскочил вниз.    

— Пойдемте,  друг мой, — сказал он. — На сегодня хватит. Мы сделали все  что могли. Не будем терять времени, ведь до школы путь  не близкий.    

Пока мы,  оба усталые, медленно шагали по равнине, Холмс не проронил почти  ни слова и, не заходя в школу, пошел на станцию отправить  телеграммы. Потом я слышал, как он утешал доктора Хакстейбла,  сраженного трагической смертью учителя, и уже совсем поздно ночью увидел  его у себя в комнате — такого же бодрого и полного сил, как  минувшим утром.    

— Все  идет прекрасно, друг мой, — сказал он. — Обещаю вам, что завтра  к вечеру мы добьемся разгадки этой тайны.    

На  следующий день в одиннадцать часов утра мы с Холмсом шли по  знаменитой тиссовой аллее Холдер-несс-холла. Лакей встретил нас  у великолепного портала[8]  и провел в кабинет его светлости. Там пред нами предстал мистер  Джеймс Уайлдер. Он держался скромно, учтиво, но на его подергивающемся  лице, в его бегающих по сторонам глазах все еще сквозил ужас.    

— Вы хотите  повидать герцога? Увы! его светлость плохо себя чувствует. Он просто убит  этой трагедией, о которой доктор Хакстейбл известил нас вчера телеграммой.    

— Мне  необходимо повидать герцога, мистер Уайлдер.    

— Но он не выходит  из своей комнаты.    

— Тогда  я пройду к нему.    

— Он в постели.    

— И все-таки  я настаиваю на встрече. Ледяной, не допускающий возражений тон  Холмса убедил секретаря, что спорить с этим человеком бесполезно.    

— Хорошо,  мистер Холмс, я доложу о вас. Прошло не меньше часа, прежде чем  герцог появился в кабинете. Глаза у него запали еще больше, плечи  были безвольно опущены — он словно постарел со вчерашнего дня.  С изысканной вежливостью отвесив нам поклон, он сел в кресло.    

— Я слушаю  вас, мистер Холмс.    

Но мой  друг смотрел в упор на секретаря, который стоял возле своего патрона.    

— Ваша  светлость, присутствие мистера Уайлдера несколько связывает меня.    

Секретарь  побледнел и бросил злобный взгляд на Холмса.    

— Если  вашей светлости угодно…    

— Да,  да, оставьте нас… Итак, мистер Холмс, что вы имеете сказать мне?    

Мой друг  выждал, когда дверь за секретарем закрылась.    

— Ваша  светлость, — начал он, — мы с моим коллегой, доктором  Уотсоном, знаем со слов доктора Хакстейбла, что вы обещали денежное  вознаграждение за расследование интересующего вас дела. Мне бы хотелось  услышать это из ваших собственных уст.    

— Пожалуйста,  мистер Холмс.    

— Если  мне правильно сказали, вы назначили пять тысяч фунтов тому, кто укажет  вам, где находится ваш сын.    

— Совершенно  верно.    

— И еще  тысячу тому, кто назовет лицо или же лиц, которые держат его взаперти.    

— Совершенно  верно.    

— Тут,  конечно, подразумеваются не только похитители, но и те, кто  замыслил похищение.    

— Да,  Да! — нетерпеливо воскликнул герцог. — Если вы разгадаете эту  тайну, мистер Шерлок Холмс, вам не придется жаловаться на мою  скупость.    

Мой друг  жадно потер руки, что удивило меня, так как до сих пор я знал его как  человека самых скромных потребностей.    

— Это  у вас чековая книжка на столе? — спросил он. — Попрошу вашу  светлость выписать мне чек на шесть тысяч фунтов! Переводный чек  в то отделение банка на Оксфорд-стрит, где у меня открыт  текущий счет.    

Герцог  выпрямился в кресле и смерил моего друга ледяным взглядом.    

— Вы шутите,  мистер Холмс? Подходящая ли это тема для острот!    

— Что  вы, ваша светлость! Я серьезен, как никогда.    

— Что  же это значит?    

— Это  значит, что я получу вознаграждение по заслугам. Мне известно, где  находится ваш сын, и я знаю людей — вернее, человека, который  держит его у себя.    

Рыжая  борода герцога словно вспыхнула огнем на мертвенной бледности его лица.    

— Где  мой сын? — еле выговорил он.    

— В гостинице  «Боевой петух», в двух милях от ворот вашего парка. По крайней мере,  там он был вчера.    

Герцог  откинулся на спинку кресла: — Кого вы обвиняете?    

Ответ  Шерлока Холмса поразил меня. Он стремительно шагнул вперед и коснулся  рукой плеча герцога:    

— Я обвиняю  вас. А теперь, ваша светлость, будьте добры выдать мне чек на шесть  тысяч фунтов.    

Мне  никогда не забыть, как герцог вскочил с кресла и судорожно  взмахнул руками, точно стараясь удержаться на краю пропасти. Потом,  нечеловеческим усилием воли призвав на помощь свою аристократическую  выдержку, он снова сел к столу и закрыл лицо руками. Прошла  минута, другая…    

— Что  вам, собственно, известно? — спросил несчастный, не поднимая головы.    

— Я видел  вас вместе с ним вчера вечером.    

— Кто  еще знает об этом, кроме вашего друга?    

— Я никому  ничего не говорил. Трясущимися пальцами герцог взял перо и открыл  чековую книжку, — Я не нарушу своего слова, мистер Холмс.  Вы получите обещанный чек, хотя эти деньги пойдут в уплату  за вести, которые ничего, кроме горя, мне не принесли. Но мог ли  я думать, обещая вознаграждение, что события примут такой оборот! Впрочем,  надеюсь, и вы, мистер Холмс, и ваш друг — люди благоразумные?    

— Я не понимаю,  что вы хотите этим сказать, ваша светлость.    

— Хорошо,  будем говорить начистоту, мистер Холмс. Если подробности этого дела никому,  кроме вас двоих, не известны, дальнейшего хода ему можно не давать.  Я должен вам двенадцать тысяч фунтов, не правда ли?    

Но Холмс  улыбнулся и покачал головой:    

— Увы,  ваша светлость! Все это не так легко уладить, как может показаться  с первого взгляда. Кто-то должен нести ответ за убийство учителя.    

— Но Джеймс  тут ни при чем! Нельзя перекладывать всю вину на него.  Убийство — дело рук этого зверя, этого негодяя, услугами которого  он имел несчастье воспользоваться.    

— А я держусь  того взгляда, ваша светлость, что когда человек стал на путь преступления,  он должен нести моральную ответственность за все последствия своего  поступка.    

— Моральную —  да. Но не заставляйте его отвечать перед лицом закона! Человека  нельзя осуждать за убийство, при котором он даже  не присутствовал, за убийство, которое возмутило его не меньше,  чем вас. Услышав о нем, он не вынес угрызений совести  и сразу во всем мне признался. Потом, не теряя ни минуты,  порвал с убийцей. Мистер Холмс, спасите его, спасите! Умоляю вас, спасите  его!    

Куда  девалась аристократическая сдержанность герцога! Этот вельможа метался по  кабинету с искаженным лицом, судорожно взмахивая руками. Наконец  он овладел собой, снова сел к столу и сказал:    

— Я ценю,  что вы пришли ко мне к первому. Давайте, по крайней мере,  обсудим, какие надо принять меры, чтобы уберечь меня от позора. —  Давайте, — сказал Холмс. — Но тогда, ваша светлость, нам надо  быть откровенными друг с другом до конца. Я сделаю все, что  в моих силах, если буду знать точно обстоятельства этого дела. Насколько  мне удалось понять, ваши слова относились к мистеру Джеймсу Уайлдеру, —  следовательно, вы утверждаете, что убийца не он?    

— Да,  убийце удалось скрыться.    

Холмс  сдержанно улыбнулся:    

— Ваша  светлость, видимо, не осведомлены о моих скромных заслугах  в этой области, иначе вы не подумали бы, что от меня так  легко скрыться. Вчера, в одиннадцать часов вечера, мистер Рюбен Хейз  арестован в Честерфилде по моему указанию. Начальник тамошней полиции  известил меня об этом сегодня утром. Я получил его телеграмму перед  тем, как уйти из школы.    

Герцог  откинулся на спинку кресла и в изумлении воззрился на моего  друга.    

— Есть  ли пределы вашим возможностям, мистер Холмс! — воскликнул он. —  Значит, Рюбен Хейз арестован? Что ж, этому можно только радоваться.  Но не отразится ли его арест на судьбе Джеймса?    

— Вашего  секретаря?    

— Нет,  сэр, моего сына.    

     

    

     

На сей  раз удивляться пришлось Холмсу:    

— Должен  вам сказать, ваша светлость, что ничего подобного я не предполагал.  Может быть, вы объясните все подробнее?    

— Я ничего  не стану скрывать. Вы правы: только полная откровенность, хоть она  и мучительна для меня, может облегчить ужасное положение, в которое  поставил нас обоих обезумевший от зависти Джеймс. В молодые годы,  мистер Холмс, я любил так, как любят только раз в жизни.  Я предложил руку любимой женщине, но она отвергла мое предложение,  опасаясь, что такой брак испортит мне карьеру. Если б она была жива,  я не женился бы ни на ком другом. Но она умерла,  оставив мне ребенка, и я лелеял его, заботился о нем  в память о ней. Я не мог открыто признать свое отцовство,  но мой сын получил самое лучшее образование и, когда вырос, всегда жил при  мне. Он случайно узнал мою тайну и с тех пор старался всячески  использовать свои сыновние права, держа меня в страхе перед разоблачением.  Его присутствие в Холдернесс-холле до некоторой степени было причиной  моего разрыва с женой. И, что самое тяжелое, — он с первого  же дня возненавидел лютой ненавистью моего маленького сына, моего законного  наследника.    

Вы  спросите, почему же я, несмотря на все это, продолжал держать Джеймса  у себя в доме? Ответ мой будет таков: потому что я видел  в нем его мать и терпел ради нее. Не только чертами лица,  но и движениями, манерами он ежеминутно вызывал у меня  в памяти ее милый облик. Расстаться с ним мне было не под  силу. Но под конец я стал бояться, как бы он не сделал  чего-нибудь с Артуром — лордом Солтайром, и отослал мальчика  в интернат, к доктору Хакстейблу.    

Джеймс  управлял у меня делами по имению и таким образом узнал Хейза, который  был одним из моих арендаторов. Что у него могло быть общего  с этим заведомым негодяем, не знаю, но они подружились. Впрочем,  я всегда замечал за Джеймсом тяготение к дурному обществу. Решив  похитить лорда Солтайра, он сделал этого человека своим сообщником.    

Вы  помните, я написал Артуру письмо накануне его бегства? Так вот, Джеймс  вскрыл конверт и вложил туда записку, в которой просил Артура встретиться  с ним в роще Косой клин, что недалеко от школы. Мальчик пришел  на свидание, потому что записка была послана якобы по просьбе герцогини.  Джеймс приехал в рощу на велосипеде — в чем потом сам  признался мне — и уверил Артура, что мать тоскует по нему, что она  здесь неподалеку и что если он придет в рощу в полночь, там  его будет ждать провожатый с лошадью. Несчастный мальчик попался  в эту ловушку. Он пришел в рощу к назначенному часу  и увидел там Хейза, который сам был верхом и держал в поводу  пони. Артур сел в седло, и они тронулись в путь. Как выяснилось  впоследствии — Джеймс узнал об этом только вчера, — за ними  была погоня. Хейз ударил преследователя несколько раз дубинкой по голове,  и тот умер от полученных ран. Хейз привез Артура к себе  в гостиницу и запер его наверху, заставив присматривать за ним  миссис Хейэ, женщину добрую, но всецело подчиняющуюся своему свирепому  супругу…    

Вот,  мистер Холмс, как обстояли дела два дня назад, когда мы с вами  встретились. Я знал обо всем этом не больше вас. Если вы спросите  меня, что толкнуло Джеймса на такой поступок, я отвечу вам:  в его ненависти к лорду Солтайру было что-то слепое, фанатичное.  Джеймс считал, что все мои поместья должны отойти к нему,  и не мог спокойно говорить о существующих у нас законах  наследования. Впрочем, им двигала не только безрассудная ненависть,  но и тонкий расчет. Он требовал, чтобы я оставил ему  в наследство мои поместья по завещанию вопреки майорату[9], а он вернет  мне Артура. Он прекрасно знал, что я никогда не заявлю  на него в полицию. Таковы были намерения Джеймса, но они так  и остались всего лишь намерениями, ибо события разворачивались  с такой быстротой, что ему не удалось осуществить свой план.    

Вы  обнаружили тело убитого Хайдеггера и тем самым сразу положили конец этому  злодейскому замыслу. Джеймс ужаснулся, услышав о гибели учителя.  Мы узнали об этом вчера, сидя вот здесь, в кабинете, куда нам  принесли телеграмму доктора Хакстейбла. Она привела Джеймса в такое  смятение, он так сокрушался, что смутная догадка, все время мучившая меня,  превратилась в уверенность, и я бросил обвинение ему  в лицо. Он во всем чистосердечно покаялся, но тут же стал  умолять меня повременить дня три, чтобы его гнусный сообщник мог спастись.  Я уступил ему, как уступал всегда и во всем, и тогда Джеймс  кинулся в гостиницу предупредить Хейза и помочь ему бежать. Идти туда  засветло мне было невозможно, так как это возбудило бы толки. Я дождался  темноты и поспешил к моему дорогому Артуру— он был цел  и невредим, но вы не можете себе представить, какое  страшное впечатление произвело на ребенка убийство, совершенное  у него на глазах! Помня о данном слове, я скрепя сердце  оставил Артура в гостинице еще на три дня на попечении миссис  Хейз. Ведь сообщать обо всем этом в полицию, не выдавая убийцы, было  нельзя, а арест Хейза погубил бы моего несчастного Джеймса.    

Вы  настаивали на взаимной откровенности, мистер Холмс, и разрешите мне  поймать вас на слове. Я рассказал вам все, ничего не утаивая,  ничего не смягчая. Будьте и вы откровенны со мной  до конца.    

— Хорошо,  ваша светлость, — ответил Холмс. — Прежде всего я должен сказать  вам, что перед лицом закона ваше положение чрезвычайно серьезно.  Вы покрыли уголовное преступление, вы помогли убийце бежать, ибо, по  всей вероятности, деньги на его побег Джеймс Уайлдер взял у вас из кармана.    

Герцог  молча склонил голову.    

— Да,  дело крайне серьезное. Но, на мой взгляд, то, как вы поступили  со своим младшим сыном, ваша светлость, заслуживает еще большего  осуждения. Оставить его на три дня в этом притоне!    

— Меня  клятвенно заверили…    

— Разве  можно полагаться на клятвы этих людей! Вы уверены, что его  не упрячут куда-нибудь подальше? В угоду преступному старшему сыну  вы без всякой нужды подвергаете опасности ни в чем  не повинного ребенка! Нет, ваш поступок нельзя оправдать!    

Гордый  вельможа не привык выслушивать такие отповеди — я где?  в его же герцогских чертогах! Кровь бросилась ему в лицо,  но совесть заставила его смолчать.    

— Я помогу  вам, но при одном условии: вызовите слугу, и пусть он исполнит  мое распоряжение.    

Не  говоря ни слова, герцог нажал кнопку электрического звонка. В кабинет  вошел лакей.    

— Вам,  наверно, будет приятно услышать, — сказал ему Холмс, — что лорд  Солтайр нашелся. Герцог приказывает немедленно выслать за ним экипаж  в гостиницу «Боевой петух»… А теперь, — сказал Холмс, когда  просиявший от радости лакей выбежал из кабинета, — обеспечив  ближайшее будущее, мы можем более снисходительно отнестись  к недавнему прошлому. Поскольку справедливость будет восстановлена, я, как  лицо неофициальное, не вижу необходимости доводить до сведения  властей обо всем, что мне известно. Хейз — дело другое. Его ждет виселица,  и я палец о палец не ударю, чтобы спасти ему жизнь.  Разгласит он вашу тайну или нет — не знаю, не берусь  предсказывать, но вы несомненно можете внушить ему, что говорить  лишнее не в его интересах. В полиции Хейза обвинят  в похищении мальчика в расчете на выкуп. Если там не копнут  поглубже, я не вижу оснований наталкивать их на это. Однако  мне хочется сказать вашей светлости, что дальнейшее пребывание мистера Джеймса  Уайлдера у вас в доме к добру не приведет.    

— Это  я знаю сам, мистер Холмс, и у нас с ним решено:  он навсегда покинет Холдернесс-холл и отправится искать счастья  в Австралию.    

— Ваша  светлость, вы говорили, что Джеймс Уайлдер был яблоком раздора между вами  и вашей женой. А не попробовать ли вам теперь примириться  с герцогиней и снова наладить свою семейную жизнь?    

— Об этом  я тоже подумал, мистер Холмс, и сегодня утром написал герцогине.    

— В таком  случае, — сказал Холмс вставая, — и я, и мой друг можем  поздравить себя с тем, что наше недолгое пребывание в ваших местах  принесло неплохие плоды. Мне осталось выяснить только один вопрос. Лошади Хейза  было подкованы так, что их следы можно было принять за отпечатки  коровьих копыт. Кто его надоумил сделать это — уж не мистер ли Уайлдер?    

Минуту  герцог молчал, сосредоточенно сдвинув брови. Потом он открыл дверь  в соседнюю комнату, представляющую собой настоящий музей, подвел нас  к витрине в дальнем ее углу и показал на надпись под  стеклом.    

«Эти  подковы, — прочитали мы, — найдены при раскопках крепостного рва  в Холдернесс-холле. Они предназначались для лошадей,  но их выковывали в форме раздвоенного коровьего копыта.  По-видимому, магнаты Холдернесс-холла, занимавшиеся разбоем в средние  века, применяли этот способ, чтобы сбивать погоню со следа».    

Холмс  поднял стеклянную крышку и, послюнявив палец, провел им по одной  из подков. На пальце осталось темное пятно — болотная тина еще  не успела как следует засохнуть.    

— Благодарю  вас, — сказал мой друг. — Вот второе, что чрезвычайно заинтересовало  меня в ваших местах.    

— А первое?    

Холмс  перегнул чек пополам и бережно вложил его в записную книжку.    

— Я человек  небогатый, — сказал он и засунул книжку поглубже  во внутренний карман пиджака.    

 Черный Питер    

     

The  Adventure of Black Peter      

First  published in Collier’s Weekly, Feb. 1904, with 6 illustrations by Frederic Dorr  Steele,    

and in  the Strand Magazine, Mar. 1904, with 7 illustrations by Sidney Paget.    

     

Никогда  я не видел моего друга в таком расцвете духовных  и физических сил, как в 1895 году. Известность его все росла,  практика все расширялась. Из уважения к чужим тайнам  я не позволяю себе даже намекнуть на имена тех знаменитых людей,  которым случалось переступать порог нашего скромного жилища  на Бейкер-стрит. Надо сказать, что Холмс, как все великие художники,  работал только из любви к искусству. Я не слышал (кроме  единственного случая с герцогом Холдернесским), чтобы он требовал  крупного вознаграждения за свои неоценимые услуги. Он был настолько  бескорыстен — или настолько независим, — что нередко отказывал  в своей помощи богатым и знатным людям, если не находил ничего  увлекательного для себя в расследовании их тайн. В то же  время он целые недели ревностно занимался делом какого-нибудь бедняка,  если это дело было настолько загадочным и волнующим, что могло, зажечь его  воображение и давало ему возможность применить свое мастерство.    

В этом  памятном 1895 году Холмс произвел целый ряд любопытных и разнообразных  исследований, начиная с выяснения причин внезапной смерти кардинала Тоски  (по настоятельному желанию Ватикана) и кончая арестом преступника Уилсона;  этот знаменитый тренер канареек был вместе с тем истинной язвой  лондонского Ист-Энда. Вслед за этими громкими делами возникла трагедия  в Вудменс-Ли: капитан Питер Керн погиб при самых страшных и таинственных  обстоятельствах. В моих записках о деятельности Шерлока Холмса был бы  большой пробел, если бы в них отсутствовал рассказ об этом  необычайном происшествии.    

В  течение первой недели июля мой друг так часто и так надолго уходил  из дому, что я понял: он чем-то занят. За эти дни несколько  раз к нам заходили какие-то люди сурового и грубого вида. Они  спрашивали капитана Бэзила. Это убедило меня, что Холмс, скрывая под одной  из своих многочисленных масок и под вымышленной фамилией свое  собственное грозное имя, ведет какое-то новое расследование. В различных  районах Лондона у него было по меньшей мере пять укромных местечек, где  он мог изменять свой облик. Холмс ничего не рассказывал мне  об этом новом деле, и не в моем обычае было вызывать его  на откровенность. О том, в каком направлении он работает,  Холмс впервые дал мне понять довольно необычным образом.    

Как-то  раз он ушел из дому еще перед завтраком; я только что сел  за стол, как вдруг он входит в комнату, не снимая шляпы  и держа, словно зонтик, под мышкой громадный гарпун.    

     

    

     

— Черт  возьми, Холмс! — вскричал я. — Неужели вы хотите сказать, что  гуляли по Лондону с этакой штукой?    

— Нет,  я только съездил к мяснику.    

— К мяснику?    

— И вот  возвращаюсь домой с прекрасным аппетитом. Знаете, как полезны физические  упражнения перед завтраком? Но, держу пари, вам ни за что  не угадать, какие именно упражнения я проделывал.    

— И не собираюсь  угадывать.    

Холмс,  посмеиваясь, налил себе кофе.    

— Заглянули  бы вы в заднюю комнату лавки Аллардайса, так увидели бы:  с потолка свисает свиная туша, а какой-то джентльмен, сняв сюртук,  яростно старается проткнуть ее вот этим орудием. Джентльмен этот — я.  И, увы, оказалось, что мне с одного удара ее не проткнуть.  Не хотите ли попробовать сами?    

— Ни за что  на свете. Но для чего вы этим занимались?    

— Мне  кажется, что это имеет косвенное отношение к загадочной истории  в Вудменс-Ли… А, Хопкинс, я получил вашу телеграмму вчера вечером  и ждал вас. Входите, сейчас будем завтракать.    

К нам  вошел худощавый подвижный человек лет тридцати. На нем был скромный  шерстяной костюм, но его выправка свидетельствовала о том, что  он привык носить военный мундир. Я сразу узнал Стэнли Хопкинса,  молодого инспектора полиции, который, по мнению Холмса, подавал большие  надежды. Хопкинс, в свою очередь, считал себя учеником знаменитого сыщика  и восхищался его научными методами.    

Лицо  Хопкинса было хмуро; он опустился в кресло с видом глубокого  уныния.    

— Нет,  благодарю вас, сэр, я уже позавтракал. Я ночевал в городе,  потому что приехал сюда для доклада.    

— И о чем  же вам пришлось докладывать?    

— О неудаче,  сэр, о полной неудаче.    

— Вы не сдвинулись  с места?    

— Нет.    

— Неужели?  Видно, придется заняться этим делом мне.    

— Ради  бога, прошу вас, мистер Холмс! Мне в первый раз поручили важное дело,  а я не в силах выполнить его. Умоляю, помогите!    

— Ладно,  ладно. Я как раз внимательно ознакомился со всеми данными следствия.  Кстати, что вы думаете по поводу табачного кисета, найденного  на месте преступления? Не в нем ли ключ к этому делу?    

Хопкинс,  казалось, удивился:    

— Кисет  принадлежал убитому, сэр. Там внутри его инициалы. И сделан  он из тюленьей кожи, а ведь покойный много лет охотился  на тюленей.    

— Но при  нем не оказалось трубки.    

— Да,  сэр, трубки мы не нашли — он действительно курил мало.  Впрочем, мог же он держать табак для приятелей.    

— Безусловно.  Я лишь потому заговорил об этом, что если бы я сам расследовал  этот случай, то сделал бы именно кисет отправным пунктом моих поисков.  Однако мой друг, доктор Уотсон, не знает этой истории, и я тоже  не прочь еще раз послушать ее. Расскажите нам в двух словах самое  существенное.    

Стэнли  Хопкинс извлек из кармана узкую полоску бумаги:    

— В моем  распоряжении есть некоторые данные о жизни покойного капитана Питера Кери.  Он родился в 1845 году — значит, ему было пятьдесят лет.  Он считался одним из самых отважных и удачливых охотников  на тюленей и китов. В 1883 году командовал паровым охотничьим  судном «Морской единорог» из Данди. В том же году он совершил  ряд удачных рейсов, а в следующем вышел в отставку. Затем  несколько лет путешествовал и, наконец, купил себе небольшую усадьбу «Вудменс-Ли»  возле Форест-Роу, в Суссексе. Там он прожил шесть лет и там же  умер ровно неделю назад.    

Он  отличался большими странностями. В повседневном быту этот молчаливый  и мрачный человек был строгим пуританином[10].  Семья его состояла из жены и двадцатилетней дочери. Дом обслуживали  две девушки. Служанки часто менялись, ибо жить там было нелегко,  а временами становилось просто невыносимо. Кери часто пил, и, когда  у него наступал запой, он становился сущим дьяволом. Случалось, что  он среди ночи выталкивал из дому жену и дочь  и с кулаками гонялся за ними по всему парку. И они, бывало,  так кричали, что в соседней деревне жители просыпались  от их крика.    

Однажды  он был привлечен к суду за то, что избил старого священника,  который пытался образумить его. Короче, мистер Холмс, трудно сыскать человека  более опасного, чем Питер Кери. Я слышал, что таков он был  и в те времена, когда командовал судном. В среде моряков  его прозвали Черный Питер — не только за смуглое лицо  и огромную черную бороду, но и за его бешеный нрав, который  наводил ужас на окружающих. Нечего говорить, что все соседи ненавидели  и избегали его; я не слышал ни единого слова сожаления по  поводу его ужасного конца.    

Вы,  мистер Холмс, несомненно, читали в протоколе следствия о «каюте»  этого человека, но ваш друг, возможно, ничего не слышал о ней.  Неподалеку от дома капитан выстроил себе деревянный флигелек, который  всегда называл «каютой»; там проводил он каждую ночь. Это была маленькая,  однокомнатная хибарка размером шестнадцать футов на десять; ключ  от нее он держал у себя в кармане, сам стелил себе постель,  сам убирал комнату и никому не позволял переступать ее порог.  В двух стенах этого домика прорублено по небольшому окну. Оба окна были  всегда занавешены и никогда не раскрывались, одно из них выходит  на проселочную дорогу. Случалось, в домике целую ночь горел свет,  и прохожие с недоумением спрашивали, что же там делает Черный Питер?  Именно это окно, мистер Холмс, позволило нам установить во время следствия  некоторые любопытные подробности.    

Вы  помните, что каменщик, по имени Слэтер, который шел из Форест-Роу около  часа ночи за двое суток до убийства, остановился у владений  капитана и посмотрел на квадрат света, видневшийся сквозь деревья.  Он клянется, что на занавеске ясно обозначалась тень мужского  профиля, но это был не Питер Кери, которого он хорошо знал. Это  был тоже бородатый мужчина, но борода у него была короткая  и торчала она иначе, чем у капитана. Так утверждает каменщик.  Впрочем, нужно сказать, что перед этим он провел два часа в трактире,  да и расстояние от дороги до окна порядочное. Кроме того,  его показания относятся к понедельнику, а убийство совершено  в среду.    

Во  вторник Питер Кери находился в самом ужасном состоянии. Он был  совершенно пьян и, как дикий зверь, свиреп и опасен. Он бродил вокруг  дома, и женщины, заслышав его голос, закрылись в доме. Поздно вечером  он отправился к себе в хижину. Его дочь спала с открытым  окном. Около двух часов ночи страшный крик донесся со стороны «каюты».  Девушка не придала этому значения, ибо капитан в пьяном виде часто  кричал и ругался. Поднявшись в семь часов утра, одна из служанок  заметила, что дверь хижины открыта настежь, но человек этот внушал такой  страх, что до самого полудня домашние не отваживались заглянуть  к нему. Посмотрев в открытую дверь, они увидели ужасное зрелище и,  бледные от страха, пустились бежать в деревню. Через час я был  на месте и приступил к следствию.    

Нервы  у меня крепкие, вы это знаете, мистер Холмс, но даю вам  слово — меня затрясло, когда я заглянул в этот домишко.  Он весь гудел, как фисгармония, от налетевших тучами мясных мух,  а пол и стены его напоминали бойню. Капитан называл свое помещение  каютой, и вправду оно вроде каюты: войдешь туда, и кажется —  ты на борту корабля. В одном конце комнаты — койка,  рядом — корабельный сундук, на стенах — морские карты,  фотоснимок с «Морского единорога», кипа судовых журналов  на полке — все в точности, как полагается в капитанской  каюте. И посреди всего этого сам капитан — лицо искаженное, как  у грешника, терзаемого муками ада, а большая черно-седая борода стала  дыбом во время предсмертной агонии. Широкая грудь пробита стальным  гарпуном. Гарпун прошел насквозь и глубоко вонзился в деревянную  стену. Капитан был приколот к стене, словно жук, прикрепленный булавкой  к картону. Конечно, мертв он был с той самой минуты, как  испустил вопль.    

Я знаком  с вашими методами, сэр, и тотчас же стал применять их.  Не позволив что-либо трогать с места, я очень тщательно осмотрел  землю снаружи и пол в комнате. Но следов не было.    

— Вы хотите  сказать, что вы не заметили их?    

— Уверяю  вас, сэр, там не было никаких следов.    

— Дорогой  мой Хопкинс, я расследовал много преступлений, но ни разу  не встречал еще преступника с крыльями. Раз преступник стоит  на ногах, он непременно оставит какой-нибудь след, что-нибудь заденет  или сдвинет. И человек, владеющий научными методами розыска, непременно  обнаружит самую незначительную перемену в расположении окружающих вещей.  Нельзя поверить, чтоб в этой залитой кровью комнате не осталось  следов, которые могли бы помочь нам отыскать преступника… Впрочем,  из протокола следствия я вижу, что на некоторые вещи  вы даже не потрудились обратить внимания.    

Молодой  инспектор насупился; язвительное замечание Холмса задело его за живое.    

— Глупо  я сделал, мистер Холмс, что не пригласил вас тотчас же, — сказал  он. — Однако теперь уж ничем не поможешь. Да, в комнате было  несколько предметов, заслуживавших особого внимания. Начать с того  гарпуна, которым убит капитан. Кто-то снял этот гарпун со стены. Два гарпуна  висят на своих крюках, а третий крюк пустует. На ручке имеется  надпись: «Пароход „Морской единорог“, Данди». Это, по-видимому, свидетельствует  о том, что преступление было совершено в припадке ярости и что  убийца схватил первое орудие, какое попалось под руку. А то, что Кери был  вполне одет, хотя убийство произошло в два часа ночи, наводит  на мысль, что у него было свидание с убийцей. Об этом  говорит и то, что на столе оказалась бутылка рома и два грязных  стакана.    

— Да, —  сказал Холмс, — пожалуй, оба ваши вывода можно принять. А что,  в комнате нашлись и другие спиртные напитки?    

— Да,  на сундуке был поднос; там стояли графины с коньяком и виски.  Но это не имеет значения. Ведь графины были полны, значит, к ним  не притрагивались.    

— Все  равно их присутствие имеет некоторое значение, — сказал Холмс. —  Какие же еще предмету, по-вашему, имеют отношение к делу?    

— На столе  лежал тот табачный кисет.    

— Где  именно?    

— На самой  средине стола. Он сделан из грубой и жесткой тюленьей кожи  и завязан кожаным ремешком. Внутри него буквы «П. К.». В кисете было  примерно с пол-унции крепкого табака, какой курят моряки.    

— Прекрасно.  А еще?    

Стэнли  Хопкинс вытащил из кармана записную книжку в желтовато-сером  переплете. Переплет ее был шероховат и потрепан, а странички  пожелтели и выцвели. На первой странице значились инициалы «Д. X. Н.»  и дата «1883».    

     

    

     

Холмс  положил книжку на стол и начал разглядывать  ее со свойственной ему тщательностью, в то время как  Хопкинс и я смотрели из-за его плеча. На второй странице  мы увидели буквы «К. Т. Ж.», дальше на двух-трех страничках —  сплошные цифры. На иных страничках были слова: «Аргентина», «Коста-Рика»,  «Сан-Паоло», и снова столбцы цифр и каких-то значков.    

— Что  вы думаете об этих записях? — спросил Холмс.    

— По-видимому,  это опись биржевых акций. Я считаю, что «Д. X. Н.» — инициалы  маклера, а «К. Т. Ж.», возможно, его клиент.    

— Или  «Канадская Тихоокеанская железная дорога», — сказал Холмс.    

Стэнли  Хопкинс пробормотал проклятье и стукнул себя кулаком по ноге.    

— Какой  я дурак! — вскричал он. — Конечно, вы совершенно правы.  Теперь нам остается расшифровать значение букв «Д. X. Н.». Я уже  просмотрел старые биржевые реестры за 1883 год и не нашел  ни одного биржевого маклера с такими инициалами. И все же  я на верном пути. Ведь правда же, мистер Холмс, вполне возможно, что  это инициалы того человека, который приходил ночью к капитану,  то есть иными словами, убийцы? А эта книжечка, в которой  перечислено так много ценных бумаг, может быть, раскроет нам мотивы  преступления.    

По лицу  Холмса было видно, что он захвачен врасплох этим новым открытием.    

— Я должен  признать справедливость ваших выводов, — сказал он. — Пожалуй, эта  книжка, о которой ничего не сказано в протоколе следствия,  несколько меняет мои предположения. В обоснованной версии этого  преступления для нее нет места. А вы пытались разыскать владельцев  ценных бумаг, упомянутых здесь?    

— Да.  Я обратился в разные конторы с запросами, но ведь это акции  южноамериканских предприятий. Боюсь, что получу ответ лишь через несколько  недель.    

Холмс  продолжал рассматривать переплет книжки в увеличительное стекло.    

— Тут,  несомненно, пятно, — сказал он.    

— Да,  сэр, это следы крови. Я ведь сказал, что поднял книжку с пола.    

— Кровавое  пятно было сверху или снизу?    

— На стороне,  прилегавшей к полу.    

— Значит,  книжка упала на пол уже после убийства.    

— Правильно,  мистер Холмс. Я думаю, что убийца уронил ее при поспешном бегстве.  Она лежала у самой двери.    

— Вероятно,  ни одной из этих ценных бумаг не было найдено среди имущества  покойного?    

— Нет,  сэр.    

— Есть  у вас основания предполагать ограбление?    

— Нет,  сэр. По-видимому, ничего не было похищено.    

— Черт  возьми, какой интересный случай! Там был еще нож, не так ли?    

— Нож  остался в ножнах, его не успели вынуть. Он лежал у ног  убитого. Миссис Кери говорит, что это нож ее мужа.    

Холмс  задумался.    

— Ладно, —  сказал он. — Полагаю, мне придется съездить туда и посмотреть.    

Стэнли  Хопкинс вскрикнул от радости:    

— Благодарю  вас, сэр! Это снимет с меня тяжкое бремя.    

Холмс  погрозил пальцем инспектору.    

— Все  было бы гораздо проще неделю назад, — сказал он. — Но даже  и сейчас моя поездка может принести пользу. Уотсон, если вы ничем  не заняты, я был бы очень рад съездить вместе с вами. Вызовите  карету, Хопкинс, мы отправимся в Форест-Роу через четверть часа.    

Сойдя  с поезда на маленькой станции, мы ехали еще несколько миль по  перелескам, уцелевшим от того огромного дремучего бора, который некогда  сдерживал вторжение саксов; этот неприступный край в течение шестидесяти  лет служил бастионом Британии. Обширные участки его были вырублены, потому что  здесь возникли первые в стране чугуноплавильные заводы, а для плавки  руды понадобился лес. Теперь промышленность переместилась в более богатые  районы Севера, и только эти поредевшие рощи и огромные борозды  на земле напоминали о прошлом. В прогалине на зеленом  склоне холма стоял длинный дом из необтесанного камня; к дому вела  извилистая дорожка, мелькавшая среди полей. Ближе к дороге, окруженный  с трех сторон кустами, находился маленький флигель, обращенный к нам  окном и дверью. Здесь-то и произошло убийство.    

Стэнли  Хопкинс сначала повел нас в дом, где представил угрюмой седой  женщине — вдове убитого. Изможденное лицо, глубокие морщины и полный  ужаса взгляд запавших глаз с покрасневшими веками говорили о том, что  она перенесла годы страданий и горьких обид. Ее дочь, бледная белокурая  девушка, вызывающе сверкая глазами, заявила, что она радуется смерти отца  и благословляет руку, нанесшую ему смертельный удар.    

Питер  Кери создал в доме страшную, удручающую обстановку, и нам стало  легче, когда мы снова очутились на солнечном свете и пошли по  тропинке, протоптанной через поле покойным капитаном.    

Флигель  оказался простейшей деревянной постройкой с легкой кровлей и двумя  окнами: одно находилось подле двери, а другое в противоположной  стене. Стэнли Хопкинс вынул ключ из кармана и нагнулся к замку:  вдруг он остановился, и на его лице отразилось напряженное  внимание и удивление.    

     

    

     

— Замок  хотели взломать, — сказал он.    

В этом  не приходилось сомневаться. Дверь была поцарапана, и белые царапины  отчетливо выделялись на краске, как будто их только что нанесли.  Холмс осмотрел окно.    

— И окно  кто-то пробовал открыть, но не смог. Видно, неопытный взломщик.    

— Это  очень странно, — сказал инспектор. — Могу поклясться, что вчера  вечером этих царапин не было.    

— Может,  приходил из деревни какой-нибудь любопытный простак? — предположил я.    

— Нет,  не похоже. Мало кто решится ступить на двор усадьбы, а уж  взломать «каюту» — таких смельчаков нет. А вы что думаете,  мистер Холмс?    

— Я думаю,  что нам повезло.    

— Вы полагаете,  этот человек придет снова?    

— Очень  возможно. Он попробовал открыть дверь крохотным перочинным ножом. Это  не удалось. Что ему остается теперь?    

— Вернуться  следующей ночью с более подходящим инструментом.    

— Правильно.  Глупо будет, если мы не подкараулим его. А пока разрешите мне  осмотреть «каюту» внутри.    

Следы  трагедии были уже уничтожены, но мебель в маленькой комнате все еще  стояла так же, как и в ночь убийства. В течение двух часов Холмс  с огромным вниманием осматривал поочередно каждый предмет, но по его  лицу было видно, что поиски безуспешны. Только раз он прервал свое  кропотливое исследование:    

— Вы брали  что-нибудь с этой полки, Хопкинс?    

— Нет,  я не трогал ничего.    

— Здесь  что-то взято: в этом углу полки пыли меньше. Возможно, тут лежала книга,  а может быть, коробка… Пожалуй, больше мне здесь делать нечего. Пойдемте  погуляем в этих чудесных рощах, Уотсон, полюбуемся на птиц  и на цветы. Мы встретимся с вами здесь попозже, Хопкинс:  не удастся ли нам поближе познакомиться с джентльменом, который  заходил сюда нынче ночью.    

В  двенадцатом часу ночи мы устроили засаду. Хопкипс хотел оставить дверь  хижины открытой, но Холмс побоялся, что это спугнет незнакомца. Замок был  настолько несложен, что его можно было открыть любым достаточно крепким ножом.  Холмс предложил также, чтобы мы засели не внутри хижины, а снаружи,  в кустах, которые росли под вторым окном. Таким образом нам удалось бы  проследить за этим человеком, если он зажжет свет, и разузнать  цель его прихода.    

Наступило  долгое мучительное ожидание; нервная дрожь охватила нас. Так дрожит охотник,  подстерегая у водопоя томимого жаждой зверя. Какой хищник подкрадется сюда  из темноты? Лютый тигр, которого можно одолеть только в тяжкой борьбе  с его сверкающими клыками и когтями, или трусливый шакал, опасный  лишь для слабых и беззащитных?    

В полном  молчании мы притаились в кустах. Сначала до нас доносились шаги  запоздалых прохожих и голоса из деревни, но мало-помалу эти  звуки замерли. Наконец наступила полная тишина. Только бой часов  на далекой церкви извещал нас о том, что время идет, да мелкий  дождь шуршал и шептал в той листве, которая служила нам кровом.    

Пробило  половину третьего: наступил самый темный предрассветный час. Внезапно  мы вздрогнули, услышав тихий, но отчетливый скрип калитки. По дорожке  кто-то шел. Потом снова наступила долгая тишина. Я уже подумал, что это  ложная тревога, как вдруг позади, за хижиной, послышались осторожные шаги,  а через мгновение — лязг и шум металла. Человек пытался взломать  замок! На этот раз он действовал более умело или инструмент  у него был получше — вскоре послышался треск, и дверные петли  заскрипели. Затем чиркнула спичка, и в следующее мгновение ровный  свет свечи озарил внутренность хижины. Сквозь тонкие занавески мы увидели  все, что происходило внутри.    

Ночной  посетитель был худощавый, болезненного вида молодой человек. Черные усики оттеняли  мертвенную бледность его лица. Ему, наверно, было немногим больше двадцати лет.  Я еще ни разу не видел человека, находившегося в таком  жалком состоянии: зубы у него стучали от страха, он дрожал всем  телом. Он был одет как джентльмен: норфолкская куртка, короткие спортивные  штаны, на голове суконное кепи. Мы видели, как он испуганно  озирался по сторонам. Затем он поставил свечу на стол и исчез  в одном из углов. Оттуда он возвратился с большой  книгой — с одним из тех судовых журналов, целая кипа которых  стояла на полке. Наклонившись над столом, он быстро перелистывал  страницы, пока не наткнулся на запись, которую искал. Тогда  он гневно ударил кулаком по журналу, поставил его на место  и потушил свет.    

     

    

     

Не успел  он повернуться к выходу, как Хопкинс схватил его за воротник.  Я услышал громкий крик ужаса: взломщик понял, что его поймали. Свечу снова  зажгли. Несчастный пленник дрожал и корчился в объятиях сыщика.    

— Ну,  милейший, — сказал Стэнли Хопкинс, — кто же вы такой и что  вам здесь нужно?    

Юноша  овладел собой и старался казаться спокойным.    

— Вы,  наверно, сыщик? — спросил он. — И думаете, что я имею  отношение к смерти капитана Питера Кери? Уверяю вас, я к этому  непричастен.    

— Это  будет видно, — сказал Хопкинс. — Прежде всего, как вас зовут?    

— Джон  Холпи Нелиган.    

Я  заметил, как Холмс и Хопкинс обменялись взглядом.    

— Что  вы тут делаете?    

— Могу  я надеяться, что вы не выдадите моей тайны?    

— Непременно  выдадим. Еще бы!    

— В таком  случае, какой же мне резон говорить?    

— Если  вы не скажете, вам плохо придется на суде.    

Юноша  содрогнулся.    

— Ну что  же, скажу, — промолвил он. — Почему бы и не сказать?  Но как мне отвратительна мысль, что это старое позорное дело снова  всплывет на поверхность! Вы когда-нибудь слышали о Даусоне  и Нелигане?    

По лицу  Хопкинса я понял, что ему ничего не известно об этом,  но Холмс встрепенулся и сказал:    

— Вы имеете  в виду владельцев Западного банка? Они обанкротились на миллион,  разорили половину Корнуэльского графства, и Нелиган исчез.    

— Совершенно  верно. Нелиган — мой отец.    

Наконец-то  вскрылось нечто определенное. Но все же целая пропасть лежала между сбежавшим  банкиром и капитаном Питером Кери, которого пригвоздил к стене его же  собственный гарпун. И мы внимательно продолжали слушать рассказ  молодого человека.    

— Банкротство  фактически коснулось только моего отца. Даусон удалился от дел раньше. Мне  в то время исполнилось всего десять лет, но я был  достаточно взрослый и чувствовал весь позор и ужас того, что  случилось. Люди говорили, будто мой отец украл все ценные бумаги и сбежал.  Это неправда. Отец твердо верил, что если ему дадут время реализовать их, все  обойдется и он полностью расплатится со всеми вкладчиками.  Он отплыл в Норвегию на маленькой яхте, как раз перед тем, как  был отдан приказ об его аресте. Я помню последнюю ночь, когда  он прощался с моей матерью. Он оставил нам опись тех ценных  бумаг, которые взял с собой. Он клялся, что восстановит свое доброе  имя и что ни один из его доверителей не пострадает.  С тех пор мы больше не слыхали о нем. И яхта  и он исчезли. Мы с матерью были убеждены, что  он покоится на дне морском. Есть у нас один верный друг, человек  с деловыми связями, вот он-то недавно и узнал, что некоторые ценные  бумаги, бывшие у отца, снова появились на Лондонском рынке. Можете  себе представить наше изумление! Я потратил несколько месяцев на то,  чтобы проследить их путь, испытал множество неудач и наконец  установил, что продавал их капитан Питер Кери, владелец этой лачуги.    

     

    

     

Естественно,  я стал наводить справки о нем. Я узнал, что он командовал  китобойным судном, которое возвращалось из полярных морей как раз  в то время, когда мой отец следовал в Норвегию. Осень тогда была  ненастная, на море бушевали штормы. Отцовскую яхту, вероятно, отнесло  на север, где ее и встретил корабль капитана Питера Кери. Если  это так, то куда же исчез мой отец? Во всяком случае, если бы Питер  Кери помог мне выяснить, как эти ценные бумаги попали на рынок,  я доказал бы, что мой отец не продавал их и что  он взял их с собой без всякой корыстной цели.    

Я  приехал в Суссекс, чтобы повидать капитана, но как раз в это  время он погиб страшной смертью. В протоколе следствия  я прочитал описание его «каюты». Упоминалось, между прочим, что там старые  судовые журналы его корабля. Мне пришло в голову, что если бы мне  посчастливилось прочитать в одном из этих журналов, что происходило  в августе 1883 года на борту «Морского единорога», я узнал бы  загадочную судьбу моего отца. Прошлой ночью я попытался добраться  до этих журналов, но не мог открыть дверь. Сегодня моя попытка  была успешнее, но обнаружилось, что страницы, относящиеся к этому  месяцу, вырваны. Тут-то вы меня и схватили.    

— Это  все? — спросил Хопкинс.    

— Да,  все. — Глаза юноши забегали пои этих словах.    

— Вам  больше нечего сказать?    

Он  колебался:    

— Нечего.    

— Вы здесь  не были до вчерашней ночи?    

— Нет.    

— А как  же вы объясните вот это? — вскричал Хопкинс, протягивая ему  злосчастную записную книжку с инициалами нашего пленника на первой  странице и кровавым пятном на переплете.    

Несчастный  пал духом. Он закрыл лицо руками и вновь задрожал.    

— Откуда  же вы взяли ее? — простонал он. —  А я и не знал… Я думал, что потерял  ее в отеле.    

— Довольно! —  сурово произнес Хопкинс. — Если вам есть еще что сказать, вы скажете  на суде. А теперь вы пойдете со мной в полицию… Ну,  мистер Холмс, я весьма признателен вам и вашему другу за то, что  вы пришли сюда помочь мне. Как выяснилось, в вашем присутствии  не было надобности. Я довел бы дело до конца и без вас,  но тем не менее я вам очень благодарен. Для вас оставлены  комнаты в отеле «Брэмблтай», и мы можем идти в деревню  вместе.    

— Ну,  Уотсон, каково же ваше мнение обо всем этом? — спросил Холмс, когда  на следующее утро мы ехали обратно.    

— Я вижу,  что вы не удовлетворены.    

— О нет,  мой дорогой Уотсон, я совершенно удовлетворен. Но в то же  время не могу похвалить Стэнли Хопкинса. Его методы никуда  не годятся. Я разочаровался в нем. Я ожидал от него  большего. Всегда возможно второе решение задачи, и надо искать его. Это  первое правило уголовного следствия.    

— Какое  же здесь возможно второе решение?    

— То,  которое лежит в основе моего собственного расследования. Может статься,  оно ничего и не даст, не могу сказать, но пройду этот путь  до конца.    

На  Бейкер-стрит Холмса ожидало несколько писем. Он схватил одно из них,  вскрыл и торжествующе рассмеялся.    

— Чудесно,  Уотсон! Второе решение назревает. У вас есть телеграфные бланки? Напишите  для меня парочку телеграмм: «Самнеру, пароходному агенту, Рэтклифф-хайвей.  Пришлите трех человек, отправка завтра десять утра. Бэзил». Это мое имя  в тех кругах. Вторая: «Инспектору Стэнли Хопкинсу. Лорд-стрит, 46,  Брикстон. Приезжайте завтра девять тридцать завтракать. Важно. Телеграфируйте,  если не можете приехать. Шерлок Холмс»… Так вот, Уотсон, эта чертовщина  преследовала меня целых десять дней, теперь я хочу развязаться с ней.  Завтра, надеюсь, мы покончим с этим делом — и уже навсегда.    

Точно  в указанный час появился инспектор Стэнли Хопкинс, и мы все  уселись за великолепный завтрак, который приготовила миссис Хадсон.  Молодой сыщик был в восторге от своей удачи.    

— Так  вы в самом деле уверены, что ваше объяснение правильно? —  обратился к нему Холмс.    

— Еще  бы! Случай совершенно ясный.    

— А по-моему,  это дело еще не закончено.    

— Вы удивляете  меня, мистер Холмс! Чего же еще можно требовать?    

— Разве  ваше объяснение охватывает все стороны дела?    

— Несомненно.  Я узнал, что молодой Нелиган прибыл в отель «Брэмблтай» в день,  когда было совершено преступление. Он приехал якобы для игры в гольф.  Его комната находилась на первом этаже, и он мог уйти, когда ему  вздумается. В ту самую ночь он пошел в Вудмеис-Ли,  встретился в хижине с Питером Кери, повздорил с ним и убил  его гарпуном. Затем, ужаснувшись делом рук своих, он убежал из хижины  и обронил записную книжку. Принес он ее потому, что хотел расспросить  Питера Кери насчет этих ценных бумаг. Вы, наверно, заметили, что некоторые  из них в списке отмечены крестиками? Это те, что проданы  на Лондонском рынке. Но большинство их, очевидно, находилось еще  у Керн. Молодой Нелиган, по его признанию, мечтал овладеть ими, чтобы  выплатить долги отца. Некоторое время после убийства он не отваживался  подходить к хижине, но наконец решился, чтобы раздобыть нужные ему  сведения.    

Просто  и ясно, не правда ли?    

Холмс  улыбнулся и покачал головой.    

— Я вижу  в вашей версии один недостаток, Хопкинс: она абсолютно неправдоподобна.  Вы пробовали проткнуть гарпуном тело? Нет? Так вот, дорогой сэр, вам  придется обратить особое внимание на эту деталь. Мой друг Уотсон мог бы  рассказать вам, как я упражнялся в этом целое утро. Это  не так-то легко, тут нужна сильная и натренированная рука.  А удар капитану был нанесен с такой силой, что гарпун глубоко  вонзился в стену, пройдя его тело насквозь. Можно ли предположить, что  этот хилый юноша способен нанести такой страшный удар? И что это именно  он — тот человек, который глубокой ночью пил ром с Черным  Питером?    

И что  это именно его профиль видели на занавеске за два дня до того?  Нет, нет, Хопкинс, придется нам поискать кое-кого пострашнее.    

Во время  речи Холмса лицо сыщика все больше и больше вытягивалось. Его расчеты  и надежды рушились, но он не сдавался без борьбы.    

— Вы не можете  отрицать, мистер Холмс, что Нелиган был там в ту ночь. Явное  доказательство этого — книжка. По-моему, для суда этих данных достаточно,  пусть даже в них и есть, по-вашему, слабое место. А самое  главное, мистер Холмс, что мой преступник уже задержан. А вашего «человека  пострашнее» я что-то не вижу.    

— Я склонен  думать, что он сейчас поднимается по нашей лестнице, — спокойно  ответил Холмс. — Мне кажется, Уотсон, вам лучше держать этот револьвер под  рукой. — Холмс встал и положил исписанный лист бумаги на столик,  стоявший поблизости.    

— Теперь  мы готовы, — добавил он.    

Послышались  грубые голоса, а затем миссис Хадсон открыла дверь и сказала, что  трое мужчин спрашивают капитана Бэзила.    

— Впустите  их по одному, — сказал Холмс. Первым вошел маленький, круглый  человечек с румяными щеками и пышными седыми бакенбардами. Холмс  вытащил из кармана письмо.    

— Ваше  имя? — спросил он.    

— Джеймс  Ланкастер.    

— Мне  очень жаль, Ланкастер, но место уже занято.    

Вот вам  полсоверена за беспокойство. Пройдите в ту комнату и подождите  несколько минут.    

Второй  был высокий высохший человек с гладкими волосами и болезненным цветом  лица. Его звали Хью Пэттино. Он также получил отказ, полсоверена  и приказание ждать.    

У  третьего посетителя была примечательная внешность. Его свирепое, бульдожье лицо  обросло взъерошенными волосами и бородой, а из-под жестких, густо  нависших бровей сверкали смелые темные глаза. Он поздоровался и стоял  в позе моряка, теребя в руках свою кепку.    

— Ваше  имя? — спросил Холмс.    

— Патрик  Кэрис.    

— Гарпунщик?    

— Да,  сэр. Двадцать шесть рейсов.    

— Из Данди,  кажется?    

— Да,  сэр.    

— Согласны  пойти с экспедиционным судном?    

— Да,  сэр. Жалованье?    

— Восемь  фунтов в месяц. Могли бы отправиться немедленно?    

— Как  только получу снаряжение.    

— Бумаги  при вас?    

— Да,  сэр.    

Он  вытащил из кармана связку потрепанных и засаленных документов. Холмс  просмотрел их и возвратил ему.    

— Как  раз такой человек мне и нужен, — сказал он. — Вот контракт  на этом столе. Подпишите его, и дело с концом.    

Моряк  вразвалку прошел по комнате и взялся за перо.    

— Здесь  подписать? — спросил он, нагнувшись к столу.    

     

    

     

Холмс  склонился над его плечом и протянул руки поверх его шеи.    

— Теперь  все в порядке, — сказал он.    

Я  услышал лязг стали и рев разъяренного быка. В ту же минуту Холмс  и моряк, сцепившись, покатились по полу. Моряк обладал гигантской силой:  даже в наручниках, которые Холмс так ловко надел ему на руки,  он мог бы одолеть моего друга. Но мы с Хопкинсом бросились  на помощь. И только когда холодное дуло револьвера прижалась  к его виску, он наконец понял, что сопротивление бесполезно.  Мы связали ему ноги веревкой и подняли с полу, задыхаясь  от борьбы.    

— Я должен  извиниться перед вами, Хопкинс, — сказал Шерлок Холмс, — яйца  всмятку, боюсь, уже холодные. Но, я думаю, такой успешный конец следствия  придаст вам аппетит?    

Стэнли  Хопкинс онемел от изумления.    

— Что  тут скажешь, мистер Холмс! — наконец выпалил он, мучительно  покраснев. — Видно, я с самого начала свалял дурака. Нельзя было  ни на минуту забывать, что вы учитель, а я — всего  лишь ученик. Даже теперь, видя вашу работу, я все-таки не пойму, как  вы это проделали и что это значит.    

— Ладно,  ладно, — добродушно сказал Холмс, — мы все учимся на своих  ошибках. Вот теперь вы уже твердо запомните, что нельзя упускать  из виду второе решение. Вы были так поглощены молодым Нелиганом, что  даже не вспомнили о Патрике Кэрнсе. А ведь он-то и сеть  убийца Питера Кери.    

Хриплый  голос моряка перебил его:    

— Послушайте,  мистер! Я не жалуюсь, что вы так грубо обошлись со мной,  но надо все-таки называть вещи своими именами. Вы говорите: «убийца  Питера Кери». А вот я заявляю, что был вынужден убить его. Это далеко  не одно и то же. Может, вы не поверите? Может,  вы думаете, я плету небылицы?    

— Совсем  нет, — ответил Холмс. — Мы охотно выслушаем все, что  вы хотите сказать.    

— Я буду  говорить недолго, и, клянусь богом, каждое мое слово — правда. Я знал  Черного Питера, и когда он взялся за нож, я схватил гарпун,  потому что понимал, что только одному из нас быть в живых. Вот так  он и умер. Может, это и называется убийством. Мне все равно, как  умирать, только мне больше нравится испустить дух с веревкой на шее,  чем с ножом Черного Питера в сердце.    

— Как  вы очутились в его доме? — спросил Холмс.    

— Я расскажу  все по порядку. Только дайте я сяду, так легче будет говорить. Эта история  началась в августе 1883 года. Питер Кери был хозяином «Морского  единорога», а я у него — запасным гарпунщиком.  Мы выбрались из торосистых льдов и шли домой. Встречный ветер  трепал нас, а шторм не унимался целую неделю. Вдруг натыкаемся  на маленькое суденышко: оно дрейфует на север. Всего экипажа один человек,  да и тот не моряк. Остальные, бывшие в этом суденышке, решили,  что оно пойдет ко дну, уселись в шлюпку и пошли  к норвежскому берегу. И должно быть, все до одного потонули. Так  вот, мы этого человека взяли к себе на судно. Они  с капитаном долго толковали в каюте. Весь его багаж, принятый  к нам на борт, состоял из одной жестяной коробки. Насколько мне  известно, имени этого человека ни разу никто не назвал.  На вторую же ночь он исчез, будто его и вовсе не бывало.  Болтали, будто он или сам бросился в воду, или упал  за борт — в ту ночь разыгралась сильная буря. Только один  человек знал, что с ним случилось, — это был я. Потому что  в глухую темную ночь, за два дня до того, как мы миновали  маяки Шотландских островов, я собственными глазами видел, как капитан  схватил его за ноги и сбросил в море.    

Я никому  не сболтнул ни слова. Думаю — посмотрю, что будет дальше. Пришли  мы в Шотландию. Дела этого никто не поминал, да никто  ни о чем и не спрашивал. Погиб человек случайно,  и никому это не интересно. Вскоре Питер Кери вышел в отставку,  и только спустя много лет мне удалось узнать, где он поселился.  Я сообразил, что он взял грех на душу ради той жестяной коробки.  Ну, думаю, теперь он мне заплатит как следует, чтобы я держал язык  за зубами, От одного моряка, который встретил его в Лондоне,  я узнал, что он живет здесь, и приехал, чтобы выжать  из него кое-что. В первую ночь он держался благоразумно:  пообещал мне такую сумму, что я на всю жизнь был бы избавлен  от моря. Окончательно договориться мы должны были через две ночи.  Я пришел — вижу, он уже пьян и настроение у него самое  гнусное. Мы сели, выпили, поговорили о старых временах. Чем больше  он пил, тем меньше мне нравилось выражение его лица. Я заметил гарпун  на стене: пожалуй, думаю, он мне понадобится. А того наконец  прорвало: ухватил он большой складной нож и полез на меня,  изрыгая слюну и ругань. Я по всему видел, что он готов  на убийство. Но не успел он раскрыть нож, как я пригвоздил  его гарпуном к стене. Боже, как он заревел! Его лицо до сих пор  не дает мне уснуть… Кровь лилась ручьем, а я стоял и ждал.  Но кругом было тихо, и я успокоился. Огляделся — вижу:  на полке жестяная коробка. У меня на нее такое же право, как  у Питера Кери, поэтому я взял ее и вышел из хижины.  И сдуру забыл на столе свой кисет.    

     

    

     

А теперь  я расскажу вам самую диковинную часть этой истории. Только я выбрался  на воздух, как вдруг слышу чьи-то шаги. Я засел в кустах.  Смотрю, к хижине пробирается человек. Вошел в нее, закричал, как  полоумный, и пустился бежать со всех ног, пока не пропал  из виду. А я всех перехитрил: прошагал десять миль пешком,  в Танбридж-Уэллсе сел на поезд и приехал в Лондон.    

Когда  я раскрыл коробку, оказалось, что в ней ни гроша. Ничего там  не было, кроме бумаг, которые я не решился продать. Я потерял  власть над Черным Питером и очутился на мели в Лондоне без  единого шиллинга. У меня оставалось только мое ремесло. Я увидел эти  объявления о гарпунщиках и большом жалованье и отправился  к морским агентам, а они послали меня сюда. Вот все, что мне известно.  И хоть я прикончил Черного Питера, но правосудие должно  благодарить меня — я сэкономил правительству расход на пеньковую  веревку.    

— Весьма  убедительные показания, — сказал Холмс, вставая и закуривая  трубку. — Я думаю, Хопкинс, вам следует, не теряя времени,  препроводить арестованного в более надежное место. Эта комната  не совсем пригодна под камеру, мистер Патрик Кэрнс занимает слишком много  места на нашем ковре.    

— Не знаю,  как и благодарить вас, мистер Холмс, — сказал Хопкинс. —  До сих пор я не понимаю, как вы достигли такого успеха.    

— Просто  я с самого начала ухватился за верную нить. Знай я раньше  о записной книжке, она, может быть, так же сбила бы меня с толку, как  и вас. Но все, что я слышал об этом деле, вело только  в одном направления. Огромная силища, уменье пользоваться гарпуном,  бутылка рома, кисет из тюленьей кожи с крепким табаком — все это  указывало на моряка, причем на китобоя. Я был убежден, что  инициалы «П. К.» — простое совпадение. Кисет не принадлежал  Питеру Кери, потому что тот редко курил и в его «каюте» не нашли  трубки. Вы помните, я спрашивав, были ли в «каюте» виски  и коньяк. Вы ответили, что были. Но кто, кроме моряка, станет  пить ром, когда под рукой есть коньяк или виски? Да, я был уверен, что это  моряк.    

— А как  вы отыскали его?    

— Мой  дорогой сэр, ведь это же очень просто. Моряк мог быть только из числа тех,  кто плавал вместе с Кери на «Морском единороге». Насколько мне было  известно, капитан на другом судне не плавал. Я затратил три дня  на телеграммы в Данди, чтобы установить имена команды «Морского  единорога» в 1883 году. Когда я узнал, что в числе гарпунщиков  был Патрик Кэрнс, мои расследования почти закончились. Я считал, что этот  человек находится, вероятно, в Лондоне и не прочь  на некоторое время покинуть Англию. Поэтому я провел несколько дней  в Ист-Энде, выдумал арктическую экспедицию, предложил заманчивые условия  для гарпунщиков, которые будут служить под, командой капитана Бэзила, —  и вот результат.    

— Замечательно! —  воскликнул Хопкинс. — Просто замечательно!    

— Вы должны  как можно скорее добиться освобождения молодого Нелигана, — сказал  Холмс. — Думаю, вам следует извиниться перед ним. Жестяную коробку надо  ему возвратить, но, конечно, те ценные бумаги, что проданы Питером Кери,  уже пропали навсегда… Вот и кэб, Хопкинс, вы можете увезти этого  человека. Если мое присутствие понадобится на суде, дайте нам знать  в Норвегию. Точный адрес я сообщу вам позже.    

 Конец Чарльза Огастеса  Милвертона    

     

The  Adventure of Charles Augustus Milverton     

First  published in Collier’s Weekly, Mar. 1904, with 6 illustrations by Frederic Dorr  Steele,    

and in  the Strand Magazine, Apr. 1904, with 7 illustrations by Sidney Paget.    

     

Прошли  годы после событий, о которых я собираюсь говорить, а все-таки  описывать их приходится с большой осторожностью. Долго нельзя было,  даже крайне сдержанно и с недомолвками, обнародовать эти факты,  но теперь главное действующее лицо недостижимо для человеческого закона,  и с надлежащими сокращениями история эта может быть рассказана так,  чтобы никому не повредить. Она заключает в себе единственный  в своем роде случай как из деятельности Шерлока Холмса, так  и моей. Читатель извинит меня, если я скрою дату или какой-нибудь  факт, по которому он мог бы добраться до истинных участников этой  истории.    

Был  холодный, даже морозный зимний вечер. Холмс и я совершили одну  из своих вечерних прогулок и около шести часов вернулись домой. Когда  Холмс зажег лампу, свет упал на лежавшую на столе карточку. Взглянув  на нее, он с возгласом отвращения бросил ее на пол.  Я поднял ее и прочел:    

     

Чарльз  Огастес Милвертон    

Апддор  Тауэрс, Хемпстед    

Агент    

     

— Кто  это такой? — спросил я.    

— Худший  человек в Лондоне, — ответил Холмс, садясь и протягивая ноги  к огню. — Не написано ли чего-нибудь на оборотной стороне  карточки?    

Я  перевернул ее.    

— «Зайду  в 6.30 Ч. О. М.», — прочел я.    

— Гм!  Он сейчас будет здесь. Не испытывали ли вы, Уотсон, стоя перед змеями  в зоологическом саду, гадливости и омерзения при виде этих скользких,  ядовитых тварей с их ледяным взглядом и злыми плоскими мордами?  Именно такие чувства заставляет меня испытывать Милвертон. За время своей  деятельности я приходил в соприкосновение с пятьюдесятью убийцами,  и худший из них никогда не вызывал у меня такого  отвращения, как этот молодчик. А между тем я не могу  не иметь с ним дела… Впрочем, он явится по-моему приглашению.    

— Но кто  же он такой?    

— Я вам  скажу, Уотсон. Это король всех шантажистов. Да поможет небо мужчине,  а еще больше женщине, чье доброе имя окажется во власти Милвертона.  Завладев их тайной, он будет их жать и жать с улыбающейся  физиономией и каменным сердцем, пока не выжмет досуха.  Он в своем роде гений, и в честной торговле его марка  прославилась бы. Метод его следующий: он распространяет слух, что готов  уплатить очень высокие суммы за письма, компрометирующие людей богатых или  с положением. Он получает этот товар не только от лакеев  и горничных, не гнушающихся предать, но часто  и от благородных мерзавцев, которые добились доверия  и расположения женщин. Он ведет дела, не скупясь. Мне известно,  что он заплатил семьсот фунтов одному лакею за записку в две  строчки и что результатом этого было разорение знатной фамилии. Весь  подобный товар, появляющийся на рынке, идет к Милвертону,  и в этой большой столице найдутся сотни людей, которые бледнеют,  услыхав его имя. Никто не знает, кто завтра будет его жертвой, потому что  он очень богат и очень хитер и ему не нужно зарабатывать  каждый день. Он будет несколько лет держать про запас карту, чтобы пойти  ею в тот момент, когда ставки в игре будут самые высокие.  Я сказал, что он худший человек в Лондоне, и в самом  деле, спрашиваю вас, как можно сравнить разбойника, сгоряча уложившего дубиной  своего товарища, с этим человеком, который методически  и не спеша терзает душу и выматывает нервы для того, чтобы  умножить свои уже набитые золотом мешки?    

Я редко  слышал, чтобы мой друг говорил с такой горячностью.    

— Но ведь  есть же закон, — возразил я. — Так что и на этого человека  можно найти управу.    

— Теоретически —  да, практически — нет. Какая польза для женщины заключить его  на несколько месяцев в тюрьму, если за этим тотчас же последует  ее гибель? Его жертвы не смеют парировать его ударов. Если бы  он когда-нибудь занялся шантажом против невинной особы, тогда  действительно мы поймали бы его, но он хитер, как сам дьявол.  Нет, нет, надо найти другие пути для борьбы с ним.    

— А для  чего он явится сюда?    

— Одна  знатная клиентка поручила мне свое печальное дело. Это леди Ева Брэкуэл, самая  красивая из девушек, начавших выезжать в прошлый сезон.  Ее свадьба с герцогом Доверкором назначена через две недели. У этого  исчадия имеется несколько неосторожных писем — всего только неосторожных,  Уотсон, — которые были написаны ею одному бедному сквайру. Этих писем  достаточно, чтобы помешать свадьбе. Милвертон пошлет их герцогу, если ему  не будет уплачена крупная сумма. Мне поручено повидаться с ним  и по возможности договориться.    

В эту  минуту на улице послышался лошадиный топот и скрип колес. Посмотрев  в окно, я увидел великолепную карету, запряженную парой гнедых коней,  яркий свет ее верхнего фонаря отражался на блестящих крупах  благородных животных. Лакей открыл дверцы, и из кареты вышел низкого  роста толстый мужчина в пальто с каракулевым воротником. Через минуту  он был в нашей комнате.    

     

    

     

Чарльз  Огастес Милвертон был человек лет пятидесяти, с большой, умной головой,  круглым, пухлым, бритым лицом, застывшей улыбкой и острыми серыми  глазками, которые живо поблескивали-за большими очками в золотой оправе.  Он походил бы на Пиквика, если бы не фальшивая, как наклеенная,  улыбка и холодный блеск настороженных, проницательных глаз. Голос его был  мягок и приятен, как и его добродушная по виду наружность, когда он,  подходя с протянутой пухлой ручкой, выражал сожаление, что не застал  нас в первый свой визит.    

Холмс  оставил без внимания протянутую руку, его лицо стало твердым и холодным,  как гранит. Улыбка Милвертона стала еще шире; он пожал плечами, снял  пальто, тщательно сложил его и, перекинув через спинку стула, сел.    

— Этот  джентльмен? — спросил он, делая плавный жест в мою сторону. —  Не будет ли это нескромностью?    

— Доктор  Уотсон мой друг и коллега.    

— Прекрасно,  мистер Холмс. Я протестую только в интересах нашей клиентки. Дело  такое щекотливое…    

— Доктор  Уотсон уже слышал о нем.    

— Значит,  мы можем приступить к делу. Вы говорите, что действуете  от имени леди Евы. Уполномочила ли она вас принять мои условия?    

— Какие  ваши условия?    

— Семь  тысяч фунтов.    

— А в случае  несогласия?    

— Дорогой  сэр, мне тяжело обсуждать этот вопрос, но если деньги не будут  уплачены четырнадцатого, то, конечно, восемнадцатого свадьбы не будет.    

Его  нестерпимая улыбка стала еще любезнее.    

Холмс  немного подумал.