1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
– Знаешь, мальчики, сошедшие с ума от собственной звездности, – не моя тема.
   
– Знаешь, я сошел от тебя с ума. Это прокатит за извинение?
   
– Я просила извиняться?
   
– Нет, но... почему-то хочется.
   
– А откуда у нас, в столь юном возрасте, комплекс вины?
   
– А откуда у нас, в еще более юном возрасте, такое жестокосердие?
   
– Мне погладить тебя по голове?
   
– Лучше укачать на груди. – Я сажусь на стол.
   
– Ненавижу, когда сидят на столе. Слезь.
   
– Дай мне руку, я боюсь высоты.
   
– Ты, может, прекратишь паясничать?
   
– Ты, может, прекратишь меня убивать?
   
– Андрей, в самом деле. – Она картинно роется в сумке, перекладывая кошелек, сигареты и ключи. – Ты себе не тот объект выбрал, на меня это не действует.
   
– Ты даже не попробовала. – Я машинально хватаю ее футляр с очками и начинаю вертеть в руках.
   
– Пробовала... не с тобой. Футляр можно?
   
– Махнемся на номер телефона?
   
– Зачем? – Она искренне пожимает плечами. – Это не поможет.
   
– Хорошо, давай по-другому. Я верну тебе футляр. А ты попросишь мой номер, идет?
   
– Зачем он мне?
   
– Кто знает, вдруг захочешь отправить эсэмэс?
   
– У меня есть кому отправить! – Она закидывает ногу на ногу.
   
– В смысле? – кладу футляр на стол, достаю сигарету и мну ее в пальцах. – Ты замужем? В смысле... у тебя есть молодой человек и все такое?
   
– Все такое...
   
Я опускаю голову и упираюсь взглядом в большие пальцы на своих ногах, которые как-то особенно нелепо торчат из сандалий. Затылком чувствую, что и Наташа смотрит туда же.
   
– Ты с пляжа, что ли, приехал? Или из солярия? – последний вопрос звучит особенно презрительно.
   
– Неа, – отвечаю я, понимая, что все рушится к чертям. Рассыпается, не находит связей. – От одной знакомой. Летел к ней, хотя вначале думал прилететь к тебе. Но у нее... – поднимаю голову, смотрю на нее. – Она собиралась повеситься, это катит за уважительную причину?..
   
– Вытащил из петли или не успел?
   
– Успел. Как раз к началу спектакля. Чистый развод.
   
– Ты все еще ведешься на женские истерики? Странно, вроде большой мальчик... – Она достает сигарету, встает, подходит к окну и открывает форточку. Закуривает.
   
– Ведусь. А ты когда-нибудь вешалась? – тоже закуриваю на автомате.
   
– Неа, вены пыталась вскрыть. Он был рок-музыкант, а я дочь богатых родителей, – говорит она, выпуская дым в форточку.
   
– «Ты не стала женой, я не стал звездой», – цитирую я Науменко.
   
– «Но я часто вспоминаю те времена, когда я знал тебя совсем другой», – продолжает она.
   
– Стал? – Я смотрю на кольца дыма от сигареты и чувствую, как внутри поднимается волна каких-то давно забытых чувств и страхов.
   
– Нет, не успел. Дознулся.
   
– Счастливый! – бросаю я.
   
– Что тебе мешает? Съемки в рекламе? Неотработанный контракт? Социальный статус? – Оттого что она не оборачивается, мне кажется, что все эти вопросы она задает собственному отражению в давно не мытом школьном окне.
   
– Мне нужное подчеркнуть, или ты сама себя спрашиваешь? – Не сводя с нее глаз, я запускаю руку в ее сумочку и достаю мобильный.
   
– Себе я, кажется, уже ответила. – Она глубоко затягивается, поправляет волосы и замолкает.
   
– Ответы тебя устроили? – лихорадочно набираю свой номер с ее телефона, чувствую вибрацию айфона в кармане джинсов.
   
– Не вполне. – Она резко разворачивается, но я успеваю закинуть ее телефон обратно в сумку за секунду до того. – Ты знаешь тексты Науменко?
   
– Жизнь заставила.
   
– Нелегкая у тебя жизнь, да, Андрей Миркин?
   
– Была гораздо труднее до того...
   
– ...как ты меня встретил. Ненавижу банальности!
   
– Ты не оставляешь мне на них времени. До того, как в Голландию свалил.
   
– Ты жил в Голландии? – Ее глаза оживляются.
   
– Один ужин вдвоем, а?
   
– Правда, не стоит. – Она подходит ближе, слегка касается рукой моего плеча, по моей спине бегут мурашки.
   
– У меня руку свело любовной судорогой, – кривляюсь я и хватаюсь за плечо. – Можешь слегка помассировать, вот здесь?
   
– Могу прижечь сигаретой, чтобы не мучился. – Она улыбается, окончательно сводя меня с ума.
   
Я заваливаюсь на бок и начинаю чуть-чуть дергать левой ногой.
   
– Всего одно касание, и ты спасешь жизнь человека, или убьешь меня, не коснувшись! – Я тяну к ней руки.
   
– Если бы я могла убивать людей, не касаясь, этот город стал бы много лучше. – Ее глаза снова становятся безразличными. – Вставай, Миркин, дети могут зайти!
   
– Боишься быть скомпрометированной? – Я понимаю, что до питерского самолета около трех часов, а вот до нашего с ней ужина... Поднимаюсь со стола.
   
– Боюсь показаться навязчивой, но ты меня слегка утомил. Мне нужно идти, прости! – Она говорит абсолютно холодным тоном, но сумку со стола не убирает, оставляя мне тем самым щель в пять миллиметров, в которую я, как всякий срывающийся со скалы, всовываю палец.
   
– Три чашки кофе!
   
– Почему именно три?! – За щелью обнаруживается довольно большая полость.
   
– А почему бы, собственно, не три?
   
– Господи! – кривится она. – Одна сплошная демагогия.
   
– Нет. Это – демагогия, – говорю я, указывая на нее пальцем. – Так любила говорить Ульрика Майнхоф.
   
– Это дизайнер одежды, да? – Она хлопает ресницами, стараясь быть похожей на одну из тех... но у нее выходит неубедительно.
   
– Ага, западногерманский бренд. Фракция Красной Армии. У тебя есть что-то этой фирмы?
   
– Пудреница в форме автомата Калашникова.
   
– А у меня джинсы из кожи Баадера. Нам будет хорошо вместе, правда?
   
– Я могу попросить помощь зала? – Она прищуривается и перекладывает школьный журнал с одного края стола на другой.
   
– Боюсь, у вас больше не осталось подсказок. – Я укоризненно качаю головой.
   
– Тогда я забираю деньги.
   
– «Жан-Жак», «Кофемания», «Маяк» в конце концов!
   
– Я уже запуталась, кто здесь ведущий?
   
– Как хочешь. – Я делаю шаг вперед и беру ее за руку.
   
– Не дай тебе бог назвать меня зайкой! – Она выдергивает руку.
   
Откуда это? Слышала, как я разговаривал со школьницами? Это слово проскользнуло в начале? Навела обо мне справки? Последнее обнадеживает, ровно настолько, чтобы успеть впасть в паранойю.
   
– Я таких слов даже не знаю, – получается неуверенно.
   
– Звучит нетвердо. – Она берет сумку, журнал и начинает движение к двери.
   
– Наташ, послушай! – Я забегаю вперед. – Через четыре часа мне нужно быть в Питере. Самолет в три. Завтра – кофе, обед, ужин, завтрак?
   
– Я подумаю. – Она делает еще один шаг к двери.
   
– Когда тебе можно позвонить?
   
– Ты знаешь мой номер?
   
– Кажется да. – Я спиной открываю дверь.
   
– Кажется?
   
– Уверен! – Не оборачиваясь, делаю шаг назад, в открытую дверь, задеваю ногой за что-то металлическое. Грохот перевернутой посуды, моя нога едет по полу, пытаюсь схватиться за дверной косяк, но не успеваю и плюхаюсь на задницу.
   
– Хороший финал! – Она не удерживается, подносит журнал к лицу и начинает заразительно хохотать. Я ощущаю задом холод школьного линолеума. Верчу головой по сторонам, вижу перевернутое ведро, разлитую по полу воду, рядом швабру с тряпкой и тоже начинаю смеяться.
   
– Вам, мужчина, так эти сандалии идут! И ведро!
   
Я смотрю на нее снизу вверх. Очень стройные ноги. Юбка задирается чуть больше, чем положено, когда она приседает. У меня пересыхает во рту. Я протягиваю руку, беру ведро и надеваю на голову.
   
– Я похож на магистра Тевтонского ордена?
   
– Ты похож на идиота. Сними немедленно, сейчас нянечка придет!
   
– Не сниму!
   
– Что это еще за идиотство? – звучит сзади.
   
– Я поскользнулся и упал... – реагирую на твердую поступь уборщицы. – Помогите, пожалуйста!
   
– Он правда упал. – Наташа старается говорить серьезно, но у нее плохо получается.
   
– А кто это? – грозно спрашивает уборщица.
   
– Ведущий, с телевидения. – Опять взрыв хохота.
   
– Ой, вы извините, я думала, в кабинетах нет никого! – Шаги уборщицы ускоряются, я снимаю ведро с головы.
   
– У вас тут не пол, а каток! Представляете, попал головой в ведро!
   
– Давайте я вам подняться помогу! – мельтешит уборщица.
   
– Спасибо, я сам. – Я опираюсь руками о пол и резко встаю. – Вот попал так попал! Правда, Наталья Александровна?
   
– Не то слово! – Она снова надевает серьезное лицо.
   
– Я тут уберу сейчас. – Уборщица сгребает швабру, ведро и подтирает пол.
   
– Завтра в обед? – шепчу я на ухо Наташе. – Или вечером?
   
– Я подумаю, – тихо говорит она.
   
– У меня, кажется, давление повысилось. – Я пытаюсь обнять ее за талию.
   
– Это от перепада высот. – Она отстраняется. – Мне к завучу нужно.
   
– Каких высот? Я еще не забрался. Утром, да? – продолжаю шептать я, но она уже идет по коридору, а я семеню следом, смотрю на часы и понимаю, что опаздываю на самолет. Но ее походка слишком плавная, а линия бедра такая, что, кажется, опаздывать уже просто некуда.
   
– Увидимся! – бросает она, открывая дверь завуча.
   
– Это лучшее слово, которое я слышал за последние полтора года, – говорю я.
   
– Все может быть. – Она улыбается и скрывается за дверью. – Лицемер!
   
– Это не совсем соответствует действительности, – говорю я уже закрытой двери.
   
   
Стою в проходе самолета, наблюдаю за тем, как Олег и Женя складывают свои сумки в багажные ящики над головами и осматриваются, выбирая места. Будто они чем-то отличаются. Народу в бизнес-классе мало, тем не менее ребята садятся за Дашей. Женя достает из кармана пакет с солеными орешками и кладет его на столик, разделяющий сиденья. Олег поправляет наушники, улыбается кому-то и откидывается на спинку.
   
На сиденье рядом с Дашей лежит ее сумка, я подхожу ближе и вопросительно смотрю на нее.
   
– Интересно, будет ли хоть одно событие, на которое ты не опоздаешь? – укоризненно интересуется Даша, перемещая сумку с сиденья себе под ноги.
   
– Да, – сухо говорю я, снимая куртку.
   
– Какое, интересно? Твоя собственная свадьба?
   
– Нет.
   
– А какое?
   
В салоне прохладно. Вспоминаю, что на ногах сандалии. Снова надеваю куртку, верчу головой в поисках стюардессы.
   
– Какое?
   
– Что? – К этому моменту мысль о сандалиях вытесняет все остальные, и я успеваю забыть о Дашином вопросе.
   
– Какое событие должно...
   
– Собственные похороны. Точно в пробке не задержусь. Дай мне сесть... пожалуйста.
   
– Дурак! – кривится она.
   
«Дамы и господа! Компания “Аэрофлот” приветствует вас на борту...» – зашипело из динамика. Я высвобождаю ступни из сандалий и потираю одну о другую, боковым зрением отмечаю, что Даша пялится на мои ноги.
   
– Да, я из солярия, – говорю я, не дожидаясь вопроса.
   
– Другого времени на солярий, ты, конечно, не нашел?
   
– Дашенька, ты похожа на мою бывшую жену.
   
– Ты был женат? – В ее глазах сквозит тревога.
   
– Нет, не был. Но так вести себя могла бы только моя бывшая жена!
   
– Ты телефон отключил? – озабоченно спрашивает Даша, переводя тему разговора.
   
– Да, еще в солярии.
   
– Нет, правда?
   
– Да, – кивнул я. – А от этого что-то зависит?
   
– В каком смысле?
   
– «Мы плохо кончим все, какая разница, с кем!» – напеваю я в ответ.
   
– Ты вообще бываешь серьезен? – Даша делает глоток из пластикового стаканчика.
   
– Бываю. Там, – я показываю большим пальцем на потолок, – в небесах.
   
Поняв, что я не лучший попутчик, Даша разворачивается в полкорпуса и обращается с самым идиотским вопросом к оператору и корреспонденту, сидящим позади нас:
   
– Ну как вы?
   
– Круто! – отвечает Женя, распечатывая пакет с орешками.
   
– Это точно, – кивает Олег, за секунду до того качавший головой в такт брейк-биту, орущему в его наушниках так, что даже мне слышно.
   
– Кресла удобные, – продолжает Даша. На ее лице явно читается страх перед полетом.
   
– Здорово летать бизнес-классом! – говорит Женя и поднимает два больших пальца.
   
– Это точно, – снова кивает Олег и прикрывает глаза.
   
– Ты вообще слышишь, что я говорю? – Даша приподнимает один наушник на его голове.
   
– Теперь да, – открывает глаза Олег.
   
По проходу плывет стюардесса, предлагая нам шампанское и воду.
   
– Мне воду, – улыбается Даша.
   
– Мне тоже, – говорю я и отворачиваюсь к иллюминатору.
   
– И... и еще шампанское, – поправляется Даша.
   
Несмотря на то, что мы готовимся к взлету, Женя и Олег воткнулись в ноутбук и перманентно подхихикивают.
   
– Кто жертва? Над кем смеетесь? – говорю я, не оборачиваясь.
   
– Да так, – уклончиво отвечает Женя, – смотрим записи с сегодняшних съемок социалки.
   
– Хижняк увидел в сценарии слово «собака» и переспросил, где именно ему залаять.
   
– Он сегодня такое вытворял! – цокает Даша.
   
– Реально лаял?
   
– Нет, совсем сбрендил. Снимали ролик про наркотики, а он на репетиции курил перед камерой, придурок! – Она укоризненно качает головой.
   
– Мммм, – я закусываю губу, – иногда он все же делает что-то такое, что не дает мне окончательно списать его в агрессивные посредственности. Ну-ка дайте! – Я перелезаю через кресло и выдергиваю у Жени ноутбук, но досмотреть ролик до конца не получается, подлетает стюардесса, и мне достается только небольшой кусочек, на котором Хижняк, раскуривая здоровенный косяк, пускает дым в камеру и говорит что-то вроде:
   
– Дети, я уничтожаю килограммы марихуаны, чтобы они не достались вам!
   
Я отворачиваюсь к иллюминатору и смотрю, как выруливает на взлетную лайнер «Бритиш Эйрвейз». «Счастливые люди, летят в Лондон, а не в Питер, – думаю я. – Три сорок – и ты в лучшем городе земли, бывает же и так!»
   
– Что за музыка? – слышится Дашин голос.
   
– А?
   
– ЧТО ЗА МУЗЫКА?
   
– А! Prodigy, «Invaders must die!»
   
– Они мне не нравятся. А тебе, Жень?
   
– Ничо.
   
– А мне даже их первые альбомы как-то не того...
   
«Понимала бы чего. А еще на музыкальном канале работаешь! Продвинутом!»
   
– Андрюш, а тебе нравятся Prodigy?
   
– Нереально! – отвечаю я, не оборачиваясь. «Когда же мы наконец взлетим, и она заткнется, придушенная потным валом полетной фобии?»
   
– Странно, мне казалось, тебе нравится более романтичная музыка.
   
– Из тех, что в самолетах играет, да? – Я оборачиваюсь к Даше и пристально смотрю ей в глаза. – Говорят, больше шансов выжить при падении у тех, кто в хвосте. Как думаешь?
   
Дашины зрачки расширяются. Она пытается что-то ответить, но лишь судорожно ловит ртом воздух. Нам приносят поднос с напитками. Я хватаю стаканчик с шампанским и в три глотка приканчиваю его.
   
– Ты же... я же... – разводит руками Даша.
   
– Так бывает! – Я сминаю стаканчик и кидаю его на поднос. – Давай обнимемся у трапа!
   
«Экипаж готовится к взлету. Просим пассажиров и бортпроводников занять свои места. Капитан корабля включил табло “Пристегните ремни!”».
   
– Он мое шампанское выпил! – Даша пытается вернуть стюардессу. – Вы можете еще принести?
   
– После того как наберем высоту, девушка! – мило улыбается в ответ стюардесса.
   
Я показываю ей большой палец, поворачиваюсь к Олегу и стучу его по голове. Олег приоткрывает глаза и снимает наушники.
   
– Можешь дать послушать? Уши сильно закладывает, хоть музыкой перебью.
   
– Бери. – Он нехотя расстается с айподом. – Я все равно усну.
   
– А я все равно нет! – Я надеваю наушники и закрываю глаза. Самолет начинает разгон. Краем глаза вижу, как Даша судорожно вжимается в кресло. Чувствую ее потную ладонь на своем запястье.
   
Самолет отрывается от земли. «Чертов город, – думаю я, – давно мы не виделись!». В наушниках звучит сирена машины «скорой помощи», начинает играть «Warrior’s Dance». Я смотрю в иллюминатор на лес, деревья становятся все меньше и меньше. Самолет набирает высоту и начинает выполнять разворот, открывая моему взору большой залив на востоке. Много воды, совсем как там. Тогда все так же началось с сирены амбуланса. Я закрываю глаза и мысленно уношусь на полтора года назад. Точно. Сначала была сирена, а потом голубь...
   
   
«...Гугу-ку, гугу-ку, гугу-ку», – монотонно бухтел уличный голубь. Вообще-то эта птица не голубь, а горлинка, ну или.... короче, не знаю, как она называется. Знаете, такие крупные сизые твари с большими загнутыми клювами желтого цвета? Обычно они водятся в приморских городах и кряхтят по-особенному, не так, как наши. Помоему все-таки горлинка, хотя какая, к черту, разница?
   
Пока я размышлял, как называется птица, ее бухтение достало меня окончательно. Я встал и закрыл окно. На часах было около трех утра. Спать не хотелось совершенно. Не спать, в общем, тоже. Я выбрал промежуточное решение – информационного транса – пошел на кухню и включил все имеющиеся в доме средства связи с сатанинским миром: телевизор, компьютер и, зачем-то, мобильный телефон. Хотя допустить, что кто-то наберет тебя в три ночи по среднеевропейскому невозможно.
   
Завтра мы сдадим вечерние новости, и я поеду ужинать к родителям Хелен. Там будут папа и мама, младший брат Томас, который второй год пытается поступить в университет (не уверен). И родители расскажут о том, как планируют летний отдых в Испании. В этот раз они поедут вдвоем, а не с этими тупицами Ван Бросхортами, и хорошо бы еще взять Томаса, но у него вроде экзамены, так, может, вы с Хелен заедете на несколько дней? Рядом с нашими апартаментами есть отличная недорогая гостиница, три звезды. Там прилично кормят и варят отличный кофе, правда, Тео?
   
И папа утвердительно кивнет, чуть поморщившись, потому что накануне одолжил Томасу триста евро, которых сыну не хватало на поездку с девчонкой в Италию, взяв с него, в качестве обеспечения, слово, что сын пойдет осенью учиться ХОТЬ КУДА-НИБУДЬ! А я поверну голову к окну, чтобы они не увидели моей улыбки, потому как мне-то отлично известно, что ни в какую Италию Том не едет, что едет он на Ибицу, как и в прошлом году, а триста евро, если уж быть до конца честным, нужны ему для того, чтобы зависнуть на грядущих, следующих и следующих за следующими выходных в Роттердаме, Двельфте и Кельне и основательно изучить творчество мастеров фламандской школы... Тиесто, Ван Дайка и Майло.
   
А в субботу мы с Хелен и друзьями поедем на пляж, в воскресенье на... Стоп! Разве завтра уже пятница?
   
Дррр-дррр, дрррр-дррр, подтверждает мои опасения Скайп. Anton calling. Answer/Ignor. Значит, четверг. Антон всегда звонит в четверг. Отвечаю. На экране оживает московская квартира. Черно-белая фотография во всю стену. На фотографии старик с лицом, изборожденным морщинами, затягивающийся предположительно сигаретой. За спиной старика контуры моря. Обложка альбома The Cure «Staring at the sea. The Singles 1987– 1989». На фоне фотографии голова Антона с довольно четко наметившимися залысинами. Лицо какое-то зеленоватое, то ли из-за нездорового образа жизни, то ли из-за света монитора.
   
– Ну чё? – спрашивает Антон так, будто мы расстались двадцать минут назад.
   
– Ничё, – пожимаю я плечами.
   
– Чё не спишь, у тебя же три ночи?
   
– А у тебя пять утра, и что с того? Ты как семейный доктор, звонишь узнать, как моя ветрянка?
   
– Слушай, я все-таки бросил Шохину!
   
– Кого?
   
– Ну Светку, помнишь, я тебе рассказывал? Из страхования. Ща, погоди!
   
Антон посылает мне файл с фотографией стройной шатенки лет двадцати пяти, призывно изогнувшейся на фоне какого-то мраморного парапета.
   
– Прикольная девчонка, ты мне ее показывал! – резюмирую я, хотя совершенно не могу ее вспомнить.
   
– Ага. Понимаешь, я больше не мог, – Антон принимается энергично жестикулировать. – Она... она меня достала. Постоянный базар о том, чтобы переехать ко мне «насовсем». Можешь себе представить, она так и говорила: НАСОВСЕМ! Причем голосом судьи, который вписывает тебе пятерик за распространение. И еще, – Антон отворачивается от экрана, чтобы чихнуть, – еще она стала называть меня «милый»! Вот твоя Хелен называет тебя «милый»?
   
– Неа, она же голландка. Она таких слов не знает.
   
– Ну а... honey?
   
– Honey? – Я задумываюсь. – Пожалуй, да.
   
– Honey – это еще куда ни шло, – кивает Антон. – Это еще куда ни шло. И потом, у Светы интеллектуальный уровень... Мы любим старые советские песни и считаем, что Луи Армстронг – это боксер, зато утверждаем, что разбираемся в морском праве. В общем, сплошное хеджирование рисков головного мозга.
   
– Хед... чего головного мозга?
   
– Забей! Какие новости вообще?
   
– Бонг разбил. – Я закусываю нижнюю губу.
   
– Да? И что?
   
– В смысле? Новый купил.
   
– Жалко. Хороший был бонг.
   
– Новый такой же. Даже еще лучше... наверное, – неуверенно добавляю я.
   
– Ясно. Как Хелен?
   
– Спит.
   
– Передавай привет.
   
– Передам как проснется.
   
– Чего на работе?
   
– Я на серфинг встал. Вчера катался почти до сумерек, все тело ломит, будто вагоны разгружал.
   
– Ты никогда не разгружал вагоны. – Антон прикуривает и выпускает дым в экран.
   
– Ты, можно подумать, разгружал! – огрызаюсь я и машинально открываю ящик стола, чтобы найти, чем занять руки. Первым попадается пластиковый пакет.
   
– Ну так как у тебя на работе?
   
– Нормально. Завтра едем снимать в Зиланд, там рыбаки митинг собрали, мутят. Галдят за какие-то льготы. Или не за льготы. – Я чешу в затылке, пытаясь вспомнить, против чего все-таки митингуют рыбаки.
   
– Как интересно! – хмыкает Антон. – А у нас большие перемены.
   
– Монархию ввели? – Я достаю пакет, папиросную бумагу и принимаюсь сворачивать джойнт.
   
– Нет, не в стране.
   
– Ваня женился? – уточняю я.
   
– Ваня женился год назад.
   
– Развелся? – поправляюсь я.
   
– Короче, о Ване. – В руках Антона появляется «беломорина». – Ваня три месяца назад устроился работать на музыкальный канал М4М, знаешь такой?
   
– М4М? – Я судорожно перебираю в голове названия знакомых музыкальных каналов. – Это, должно быть, какой-то ваш?
   
– Блядь! – Антон хлопает в ладоши. – Откуда у тебя, Миркин, этот ебаный снобизм? «Ваш», «у вас»! Ты за два года голландцем стал?
   
– Чего орешь-то? – Джойнт уже почти готов. – Это у тебя снобизм. М4М, fuck! Как это я не знаю вашего местечкового телевидения?! Это что-то покруче VH1 или MTV, да, Антошка? Что-то очень элитное, державное и вместе с тем православное, да? То, о чем я не могу не знать?
   
– Очевидно, что наш диалог не пройдет сегодня в обстановке доверия. – Антон «взрывает» «беломорину».
   
– Если ты не будешь кидать понты, пройдет! – Я тоже делаю первую затяжку.
   
– Ладно, слушай. – Антон берет салфетку и принимается протирать монитор. – Ваня теперь финансовый директор этого канала.
   
– Ого, какой апгрейд! – Я присвистнул. – Надеюсь, он уже купил себе элитную квартиру с видом на исторический центр Химок?
   
– Мимо. Он купил себе право помогать друзьям. Я теперь режиссирую сериалы для канала.
   
– Надеюсь, ты уже снял русский «Х-files», да, брат? – Я щелкаю пальцами.
   
– Еще раз мимо, я работаю две недели, не в этом суть. Черт, как же мне эта рябь на мониторе надоела! – Антон так ожесточенно драит монитор, что мне начинает казаться, будто рябит уже жидкокристаллический монитор моего ноутбука. – Вчера на канале приняли решение запускать еженедельное шоу, посвященное молодежным проблемам. Идет кастинг ведущего. – Антон замолкает в ожидании моей реакции.
   
– Круто, – киваю я. – Типа регардз, и все такое.
   
– Ты дурак? – миролюбиво вопрошает Антон. – Я тебе предлагаю вернуться. У тебя есть опыт, ты пиздобол известный, а Ваня все устроит. Канал очень модный, набирает обороты. Финансирование запредельное. Охват аудитории миллионов пять. И наша компашка опять...
   
– А зачем? – вырывается у меня.
   
– Ты стал много курить!
   
– Ты не меньше, я думаю.
   
– Ты, может, не врубаешься, Дрончик? Может, я лучше завтра перезвоню? Ты вообще понимаешь, что я тебе предлагаю? – Антон говорит это таким голосом, будто протягивает мне вид на жительство в Швейцарии.
   
Я молчу. Хотя окно и закрыто, я все равно слышу голубя. За спиной, голосом Родины, бубнит телевизор. Непонятно зачем оборачиваюсь и отмечаю на экране просветленный лик дикторши, одетой так, будто на дворе все еще 1982-й, но частые загранкомандировки позволяют ей одеваться «приличненько», в дискаунтерах. Хотя ясно, что костюм ее стоит тысячи три евро, просто у девушки чудовищное дурновкусие, а может, западноевропейский дизайнер шьет для наших ведущих специальную коллекцию: «баснословно дорого и безвкусно, чтобы народ не раздражать». Идет нарезка новостей – купола, цеха, биржевые индексы, победы в спорте, опять индексы, опять купола, и ведущая снова появляется на экране, теперь уже преисполненная чувством собственной федеральности.
   
– Я не хочу возвращаться, мне и тут хорошо! – бросаю я.
   
– Хорошо?! – взрывается Антон. – А чего у тебя там хорошего? У тебя интересная работа, насыщенная жизнь, большие перспективы? Знаешь, Миркин, какие новости ты мне рассказываешь последнее время? Три недели назад breaking news твоей жизни стало усыпление старой болонки твоей девушки, две недели назад поездка куда-то в жопу мира фотографировать море, а сегодня у тебя просто шокирующие преобразования. Ты бонг разбил! Охуительные новости, правда, Дрончик? Ты совсем там башкой поехал, братик. Ты вспомни, где был два года назад и в кого превратился сегодня!!
   
– Два года назад я тупо лежал в больнице, в Питере, – напомнил я.
   
– А сегодня ты тупо лежишь на диване в Гааге, большой апгрейд, да?
   
– У меня есть профессия, – предположил я.
   
– О да! У нас отличная профессия! Мы снимаем стендапы на фоне сельских пейзажей для городского телевидения и берем яркие, содержательные интервью у коров и овец. Ларри ты наш Кинг! Я предлагаю тебе ровно то же самое, но в столице России, с зарплатой раза в два больше... Кстати, сколько тебе платят?
   
– Это неприличный вопрос для европейца, – прячусь я за бессодержательной формулировкой, понимая, что этот бес уже заронил в мою голову семя сомнения.
   
– Тут разговор пойдет от десятки в месяц. Плюс оплата командировок, представительские и всякое. Ваня решит. Если будешь нормально работать, а не тупить, конечно. И канал почти федеральный, а не этот твой... Он же кабельный, да? Чувствуешь разницу? – презрительно кривит губы Антон, чем выводит меня из себя.
   
– Знаешь, братик, – начинаю я спокойно, – говоря о разнице. Мы сидим в почти одинаковых квартирах. Я в занюханной Гааге, а ты в лучшем городе земли. Мы оба курим марихуану, которую тебе как режиссеру модного канала наверняка привозит домой дилер на глухо тонированном джипе, а я как корреспондент местечкового ТВ покупаю ее сам, в маленьком кафе-шопе на Beelkaan. Но ты при этом куришь говно, а я «Шиву», и это та самая разница, Антон! Она в качестве. Квалитаат, как говорят местные. Потом я выхожу из дома, еду пятнадцать минут на велосипеде и вижу море. А что видишь ты, брат? Солнце наших общих побед? Вот в этом и разница! Так и с ТВ, брат, так и с ТВ. – Я выпускаю клуб ядовито-зеленого дыма и откидываюсь на кресле, весьма довольный собой.
   
– Я вижу идиота, – сухо замечает Антон. – Идиота, который скоро превратится в овощ.
   
– И только одно не дает мне превратиться, Антон, это твоя насыщенная жизнь. У меня голова идет кругом, Антон, от предвкушения, кого и из-за чего ты бросишь на следующей неделе. Будет ли это Светка? Или Танька? Или Петька, в конце концов? Я не вернусь, братик! Я не хочу в вашу интересную, чумовую и прогрессивную жизнь.
   
– Ты мудак, Андрей, мне очень жаль того чувака, которого я когда-то знал. Ты полный мудак...
   
– Я тоже люблю тебя, – говорю я и отключаюсь.
   
После разговора с Антоном я долго еще таращился в телевизор, переключая подряд все программы ночного вещания Первого и Второго российских каналов. Новости, сериалы, ток-шоу, посвященное проблемам моды и стиля с главной героиней из Нечерноземья, опять новости. Я пытался доказать самому себе, что мне не надо ТУДА. Мне не стоит возвращаться. Там проблемы, которые меня не касаются, там люди, которые мне неинтересны, там обстоятельства, в которые я не хочу попадать никоим образом. И все это приправлено херовыми спецэффектами, лажовой музыкой, плохими декорациями. Одним словом – там по-прежнему КАК-ТО СЛОЖНО ВСЕ.
   
Я поставил жизнь на реверс. Это было два года назад. Теперь то время ассоциируется у меня с туалетом фешенебельного клуба. Вокруг мрамор, огромные зеркала, дорогая парфюмерия, одежда, которая будет модной только завтра, деньги, которые появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда, проникновенные беседы до утра, круговорот девчонок, которые входят и выходят, сантехника причудливой формы. И ты сидишь на троне, с закрытыми глазами, понимая, что по стилю жизни ты либо арабский шейх, наследник нефтяной империи, либо модный промоутер, и непонятно, что важнее. В любом случае, весь мир у тебя под ногами. Но потом веки непроизвольно дергаются, ты открываешь глаза и понимаешь, что сидишь все-таки в туалете, а внизу, под тобой, все-таки дерьмо.
   
Колумнист, светский хроникер, ресторанный обозреватель, обожаем женщинами и дилерами. Дружен с олигархами и селебритиз. Мне двадцать семь, и кажется, что самое интересное впереди, хотя уже в тот момент я был в центре мироздания. Но самое интересное не замедлило случиться. Будто кто-то сказал: «Стоп! Снято! Эпизод закончен, снимаем костюмы, достаем бутерброды». Хорошо хоть не «снимаем пиджаки, достаем табельное», могло бы выйти и так. Рита, Лена, кошмар ожидания анализов, fuck up на том гребаном корпоративе, погоня, какие-то быки, поезд, взрывы. Бррр... дешевый, но очень опасный триллер. И потом призрак из прошлого. Каменный, сука, гость... мумия вернулась...
   
Не знаю, каким образом отец нашел тогда номер моего телефона. Возможно, это было чудо, хотя что-то подсказывает мне, что чудотворцы теперь все сплошь с ксивами ФСО. Через три дня я впервые в жизни летел на частном джете и в моей бедной голове все играл и играл «This is Hardcore». Когда-то я думал, что мой первый полет на джете будет совмещен с концертом в воздухе, как у Джамирокуая, теперь же я летел, как бегущий от властей аферист среднего пошиба, и думал о невероятной женской мстительности, коварстве и изобретательности, которой могли позавидовать голливудские сценаристы, строители оффшорных схем и сотрудники спецслужб (теперь я понимаю, что все это одни и те же люди). Я был загнан, раздавлен, унижен и до смерти напуган.
   
Потом был аэропорт Скипхол, улыбчивые и немногословные люди в смешных свитерах, связанных крупными косами, которые посадили меня в микроавтобус и увезли в загородный дом. Пару недель домашнего ареста, приезд отца, трехдневное чтение морали с непременным «ты меня подставил», «я с серьезными людьми поругался», «ты идиот, впрочем, я всегда это знал», «ты полагаешь, что мне, серьезному интеллигентному человеку с двумя высшими образованиями (откуда взялось второе, не представляю) доставляет эстетическое удовольствие находиться в запутанном дискурсе тяжелых рамсов с такими козлами, как (далее нецензурно)... Дада. „В запутанном дискурсе“. Именно так он и сказал. Но потом случилось долгожданное: „ты все-таки мой сын“ (опять нецензурно), „хотя все это и плоды воспитания твоей мамы“ (далее почти все сплошь нецензурно). В общем, из всего изложенного отцом я понял, что если и есть какой капитал, неподвластный инфляциям и обесцениванию, то это не бумаги компании „Шелл“ или „Роснефти“, это не связи с семьей Ротшильдов. Это статус сына моего отца. Короче, я был прощен условно-досрочно и оставлен в Голландии.
   
Потом было непростое втягивание в европейскую жизнь. Первые уроки голландского, первые шаги на кабельном канале Гааги, куда меня сосватали друзья отца, первая голландская девушка, первый легальный джойнт (не обязательно в этой последовательности). Да, чуваки, у меня был, как здесь говорят, настоящий социальный стресс. Общественная реабилитация, если хотите. Залечивание душевных шрамов и моральных язв. Было не просто тяжело, а гипертяжело. Еще бы! Кто сказал, что легко там, где слово «вырубить» относится только к лесозаготовкам? Самое сложное было привыкнуть к тому, что при виде полицейского траву не надо стремительно сбрасывать. Переучиваться было тяжело, но кто сказал, что я бездарен? I’m brilliant, baby... Мой отец всегда любил коньяк и понимал слово legalise только в отношении легализации выведенных за границу активов. Мне было проще. Главным моим активом был я сам.
   
И вот теперь – предложение вернуться. Вернуться, чтобы снова попасть в эту кашу? Вернуться, чтобы получить сомнительный шанс стать телезвездой? Вернуться, чтобы вспомнить определение палева? Вернуться туда... вернуться чтобы что?
   
Часы показывали без двадцати восемь. Было уже довольно светло, голуби давно затихли, зато проснулись чайки, которые носились теперь над крышами, оглашая окрестности истеричными визгами. Я приоткрыл дверь в спальню и бросил взгляд на разметавшиеся по подушке волосы цвета льна. Хелен еще крепко спала. Отчего-то нестерпимо захотелось кофе. Я оделся, стараясь не производить лишнего шума, сунул ноги в разношенные кеды, выкатил на лестничную клетку велосипед и тихонько прикрыл за собой дверь. Через пятнадцать минут я сидел в кафе на пляже Шевенингена и делал первый глоток из маленькой белой чашки с еле заметным сколом на ободке.
   
Небо над Гаагой был серое, в разводах грязных облаков. Волны цвета пепла хорошей сигары изображали бурный прилив. Я вдохнул солоноватый воздух и потянулся за первой сигаретой. Вроде бы ничего не изменилось. Меня все устраивало.
   
Здесь все было неплохо. А главное, спокойнее, чем там. Я привык к здешнему размеренному, даже монотонному укладу, к улыбчивым людям, качественным продуктам и шаговой доступности европейских столиц. Это чем-то напоминало любимый мною Питер, минус отвратительный климат, минус гопники с окраин, плюс... плюсом было практически все.
   
У меня была работа, которую я делал с удовольствием, ритм жизни, который не заставлял нестись сломя голову, заводить тысячу знакомств, производить впечатление и ежедневно добиваться чего-то там. У меня даже было несколько друзей, с которыми иногда можно было проводить уикенды. Все было спокойно и устроено. Главное – мне несказанно повезло с девушкой. Дело было не в красоте Хелен, не в ее стройных ногах, не в глазах цвета гаагского неба и не в волосах цвета льна. Хотя, чего кривляться, мне откровенно льстило, что моя девушка – эталонная северо-европейская красотка. Главным в ней было не наличие, а отсутствие.
   
Отсутствие этой чертовой духовности русской женщины. Хелен не стремилась быть матерью-другом-соратником-любовницей-женой, она не заполняла абсолютно все мое пространство, не дышала со мной «одним глотком воздуха». Она не отличалась всепрощением. И не хотела спасать. Вообще спасение – это жизненная миссия русской женщины. Кого спасать, неважно: любимую собаку или любимого человека. Я нахожу в этом некоторое лицемерие, если хотите. Спасающая русская женщина прикрывает этой жертвенностью свою тягу к сверхобладанию объектом. Тягу сделать кого-то своей полной собственностью. Попадая в такие объятия, ты, по сценарию, должен раз и навсегда превратиться в «ее собственный штат Айдахо» (хотя большинство моих русских девушек не были знакомы с творчеством Гаса Ван Сента, они отлично воплощали его идеи в жизнь). Хелен же стремилась просто быть с тобой.
   
Поначалу мне не хватало бурных страстей русской жизни. Отношений, которые могут начаться с утра безумной страстью, к обеду перерасти в безумную любовь, а к вечеру закончиться безумной же ненавистью. Мне не хватало друзей, которые могут залететь в четыре утра, чтобы выспаться, занять денег или догнаться. Не хватало дыхания монструозной столицы, тысяч контактов, сотен встреч, десятков пустых проектов и какого-то дурного драйва. Потом я привык. Скорее, заставил себя привыкнуть. А те уголки сознания, которые привыкать не хотели, методично добивал, ставя перед выбором – спокойное, вялое времяпровождение против вечных трабблов, решая которые, ты лишь загоняешь себя еще большие.
   
Были ли у меня здесь перспективы? Я предпочитал об этом не задумываться. Рано или поздно я должен был получить повышение, хотя честолюбие во мне медленно угасало. На Хелен я женюсь – скорее рано, чем поздно. И мы родим детей, а она будет хорошей женой, равно как и я – не самым плохим мужем. Тоску по русской женщине я изредка убивал хождением в хохляцкий бордель. Все в моей жизни замедлилось. Я много читал. Стал взрослее?
   
Единственной проблемой был червяк. Он заполз ко мне в душу в том самолете. Почти каждый гребаный день он чего-то просил, сверля желудок. И вот когда, как мне казалось, он уже медленно умирал, червяк ожил. Антон подбросил ему какую-то хреновину. Он сожрал ее, набрался сил и теперь не просит. Он требует. Червяк говорит мне: нет, чувак, дело в не деньгах и статусе. Дело не в русских или голландских женщинах. Тебе не хватает другого. Твои губы, чувак. С ними проблема. Они больше не чувствуют соли. Им нужна недосказанность, и мы с тобой это знаем. Нам нужно что-то большее, чем сегодня. Мы умираем, чувак. Я и ты. Нам нужен горизонт, но его больше нет. Ты его не видишь.
   
– Ну какого черта я там буду делать? – спрашивал я червяка.
   
– А какого черта ты делаешь здесь?
   
– Я не знаю, как делать это гребаное шоу! Я даже не знаю, в чем там смысл!
   
– Там никто не знает, как делаются шоу. Все, кто знали, сидят здесь, на VH1 или MTV.
   
– Ты предлагаешь мне воровать идеи здесь и воплощать там, членистоногий ты мой?
   
– Воруют бездарности, гении заимствуют, неуверенный ты мой!
   
– Я обосрусь...
   
– Ты уже обосрался...
   
– Поехать туда и влипнуть в такой же блудняк, как с Олей?
   
– Остаться и брать содержательные интервью у овец?
   
– Даже если у меня получится, потом этот канал обанкротится, или его закроют, или что-то в этом духе обязательно случится!
   
– С твоим-то телеканалом уж точно ничего не случится.
   
– Я больше не хочу быть молодым дарованием, будущей звездой!
   
– Ты ею не был, чувак!
   
– Был!
   
– Будешь, ты хотел сказать?
   
– Я ничего не хотел тебе сказать, урод! Это ты сказал!
   
– Ты сдохнешь здесь...
   
– Скорее я сдохну там!
   
– Это верно, здесь ты сдохнешь медленнее.
   
– Я БОЮСЬ!!!
   
– Купить тебе ксанакс? Только вот у меня с наличными сейчас туго, а у тебя?
   
– Fuck you!
   
– O-o-o, please, do me a favor...
   
Я вернулся домой в одиннадцать. Через несколько минут после моего возвращения из спальни вышла Хелен.
   
– Привет! – Она поцеловала меня. – Ты давно проснулся? Ты так ворочался всю ночь!
   
– Я? – Ее губы показались мне какими-то особенно сухими. Я выдержал паузу, чтобы удостовериться в том, что Хелен в самом деле не заметила моего отсутствия. – Я... нет, не очень. Вообще-то да... в смысле, спалось плохо. Еще голуби эти...
   
– Что голуби? – Она полезла в холодильник.
   
– Ну или чайки! Одним словом, птицы очень кричали.
   
– Да? – Хелен приподняла жалюзи и посмотрела в окно. – Странно. Погода хорошая, море, скорее всего, спокойное, чего бы им кричать?
   
– Действительно странно. – Я достал сигарету, не зная, что ответить. – Может, они чувствуют шторм, или ветер поднимется и всякое такое?
   
– Тебе когда нужно быть на студии? Может, успеем выпить кофе на пляже?
   
– Кофе на пляже? – уточнил я и изобразил страдальческую гримасу. – Нет, дорогая, сегодня не получается, прости. Я бы очень хотел, но... пойду собираться.
   
– Скорее бы суббота, правда? Мы проведем на море целый день, с нами поедут...
   
– Правда! – ответил я уже из комнаты. Кто поедет с нами в субботу, я уже знал наизусть.
   
Я огляделся по сторонам и поймал себя на мысли, что чувствую себя как в гостиничном номере, из которого нужно выписываться. Достал из ящика стола российский загранпаспорт и кредитную карточку, на которой были астрономические накопления, сделанные мной за последние два года. Около пяти тысяч евро.
   
– Я вспомнила, как Ханс напился в прошлые выходные на пляже! – смеялась Хелен из кухни. – Он такой потешный, этот Ханс! Помнишь, как он изображал медведя?
   
– Конечно! – Я наигранно засмеялся. Паспорт. Кредитные карточки. Что еще?
   
– Интересно, он приедет завтра?
   
– Обязательно! – «И завтра, и через неделю, и через две. И опять будет изображать медведя». – Ханс очень смешной парень, хочешь, я ему позвоню?
   
– О, было бы здорово! А Лаура готовит всем большой сюрприз, представляешь?
   
– Какой же, милая? – Футболка с принтом из ядовито-зеленых грибов, солнцезащитные очки Cuttler & Gross в черепаховой оправе. Еще одни, такие же, но с простыми стеклами. Положил все это в рюкзак.
   
– Она обещала показать всем своего нового парня. Говорит, он футболист в каком-то клубе первого дивизиона.
   
– Ух ты, здорово! Я обожаю футбол! – Я прошел в спальню, выдвинул бельевой ящик и молниеносно собрал свое нижнее белье, потом быстро пробрался в ванную и достал еще кое-что из корзины. Ненавижу оставлять у девушек свое белье. Говорят, это портит карму.
   
– Слушай, а у русской сборной голландский тренер, да? – Хелен наконец вышла из кухни, и теперь мы стояли нос к носу. Она держала в руках чашку кофе, я – рюкзак.
   
– Ага. Может, он нас научит играть, а? – Свободной рукой я обнял Хелен за талию и прижался губами к ее шее.
   
– Не сейчас, милый. – Она наигранно отстранилась.
   
– В смысле? – не понял я.
   
– Ты опоздаешь на студию, а я – в университет.
   
– А... ну да. Конечно... – Я нырнул обратно в комнату.
   
– Ты во сколько сегодня освободишься? Как всегда в пять?
   
– Думаю, да. – Что еще? Что еще? Бонг! Конечно! Таких там точно нет. Сунул его в рюкзак и пошел в прихожую. Бросил на руку ветровку, влез в кеды. У двери стояли еще одни, черные. Повертел в руках рюкзак. Нет, не влезут.
   
– Сегодня мы ужинаем с моими родителями, милый, ага?
   
– В семь, ага? – улыбнулся я. – Но лучше приехать в половине восьмого?
   
– Точно. – Она подошла ко мне и чмокнула в губы. – Счастливо!
   
– Пока!
   
На тумбочке в прихожей остался лежать фотоаппарат. В последнее время я много снимал. Несколько секунд подумав, я стал открывать дверь. Зачем мне фотоаппарат? Надеюсь, фотографировать теперь будут меня. Часто.
   
   
Через сорок минут электричка довезла меня в Скипхол. Раза с пятого дозвонился до Антона.
   
– Алло-о-о-о, – промычала сонная скотина.
   
– Встреть меня в Москве, через четыре часа в Шереметьево.
   
– В смысле? – зевнул Антон. – Я чего-то не врубаюсь, а сколько сейчас? Ты куда в такую рань собрался?
   
– Еще довольно рано для мастеров искусств! – съязвил я. – Я лечу в Москву, врубаешься, придурок?
   
– Ты?! В Москву?! А... А!!! – дошло наконец до Антона. – Решился все-таки?
   
– Подумал, как же вы справитесь без меня, бездари!
   
– Ого!
   
– Короче, вылетаю через час.
   
– А можешь мне спейскейк привезти, и семян, там есть лавка в Амстердаме...
   
– Я не в Амстердаме, это первое. И потом, с каких это пор звезды молодежных ток-шоу стали на посылках у режиссеров второсортных сериалов? Уже было объявлено по радио? Я как всегда что-то пропустил?
   
– Э! Ты еще не звезда, придурок!
   
– Все зависит от того, как себя позиционировать!
   
– В таком случае закажи себе такси или лимузин, зайка!
   
– Короче, через четыре часа в «Шарике»!
   
– Цветы, виски, наркотики? Кто должен встречать у трапа? Блондинка или брюнетка? Или обе? – Антон давится смехом.
   
– Не надо этого московского пафоса. Все-таки я человек европейский, зайка! – растягивая слова, отвечаю я.
   
– Будет исполнено!
   
– И вот еще что, – я задумываюсь. – Сделай так, чтобы ни одного интервью по приезде. Не надо всех этих напомаженных геев с камерами и молескинами. Я должен осмотреться, прийти в себя и все такое...
   
– Узнаю брата Колю! – ржет Антон.
   
– Чао, сладкий! – смеюсь я в ответ.
   
Я стоял перед входом в аэропорт и курил свой последний легальный джойнт на этом берегу. Мне позвонил Марко, наш студийный режиссер.
   
– Ты скоро будешь в студии?
   
– Через сорок минут, – сверился я со временем вылета в билете.
   
– Как думаешь, какую заставку сделать для сюжета с рыбаками? Диаграмма с зарплатой? Темпы роста улова?
   
– Лучше много рыбы на берегу. Груда мертвой рыбы...
   
– Рыбы? Где же мы ее столько возьмем?
   
– Не знаю, Марко, где-то можно раздобыть, я думаю. – Начали объявлять посадку. – Я перезвоню, окей?
   
– Окей, – растерянно ответил Марко.
   
Я докурил, вытащил из телефона голландскую симкарту и выкинул в урну. Через пятьдесят две минуты я смотрел из иллюминатора на море, порт, бегущие по дорогам автомобили и пытался понять, видно ли отсюда Гаагу? В наушниках играл Radiohead – «Just», а стюардессы предлагали пассажирам сок и минеральную воду. Погасло табло «Пристегните ремни». Я закрыл глаза и почувствовал, что засыпаю.
   
«You do it to yourself, you do, that’s what really hurts is, – заходился Том Йорк, – you do it for yourself just you, you and noone else...»
   
Потом была посадка. Длинная очередь на паспортный контроль, пограничница с усталым лицом, которая посмотрела на отметку с датой вылета, долго соображала, сколько же я отсутствовал, потом подняла на меня глаза, будто хотела выразить соболезнования по поводу какой-то моей утраты, и с размаху влепила штамп о пересечении границы.
   
Я неспешно миновал таможенный контроль и вышел на улицу. Родина смотрела на меня глазами таксистов и нервно курящих ментов. Родина предлагала мне «в центр, недорого», и осведомлялась, не забыл ли я багаж. «Прием в Шереметьево закрывают конкретно, не успел покормить голубей», – услужливо подсказала память. Я нервно поежился, будто уже, не успев прилететь, нарушил какой-то закон.
   
Антон стоял, прислонившись к столбу, и читал книгу. Объятия. Банальные приветствия. Машина. Пробка при выезде на Ленинградку, пробка на въезде в Москву, пробка на Тверской. Я вижу себя словно со стороны, впитывающим новости, которые сообщают радио и Антон, как натуральная губка. Ничего особенного.
   
Чумазые дети все еще продают поддельные часы на перекрестках, девицы у входов в рестораны кривляются, изображая, как проститутки ловят машину. Поворот за Политехническим, афиша на стене дома сообщает, что в каком-то клубе состоится концерт группы «Наркотики».
   
«Надо же, – думаю я, – то, о чем раньше рассказывали анекдоты, теперь пишут на афишах. Что-то здесь изменилось, чувак, что-то здесь изменилось, пока тебя не было».
   
– Ты вообще меня слышишь? – перекрикивает радио Антон.
   
– Неа, – лениво отвечаю я.
   
Визг тормозов, убитая «шестерка» чуть не пропарывает нам бок. Антон орет на филинообразного кавказца, который извиняется руками. С заднего сиденья «шестерки» выпрыгивает мужчина с кейсом, в строгом костюме, перебегает дорогу и садится в припаркованный «Рейндж Ровер». Сбоку, сзади и отовсюду одновременно начинают сигналить машины. Мент, стоящий метрах в пятидесяти впереди, поворачивается спиной.
   
– Командир корабля включил табло: «Пристегните ремни», – тихо произношу я...
  
  
   
    
Flashback
   
   
    
When the men on the chessboard get up and
    
tell you where to go
    
And you’ve just had some kind of mushroom,
    
and your mind is moving low
    
Go ask Alice, I think she’ll know.
    
    Jefferson Airplane. White Rabbit
   
   
   
«...ремни. Мы начинаем посадку в аэропорту “Пулково”. Напоминаем, что ремни должны оставаться пристегнутыми до окончания торможения», – разбудил меня динамик. Я потянулся, потер занемевшую руку, глубоко вздохнул. – Ну ты даешь! – улыбнулась Даша. – Всю дорогу проспал. – А я думал, мы еще не взлетели, – пытаюсь отшутиться я. Я снимаю немые наушники, возвращаю Олегу его девайс, беру Дашин стакан с недопитым шампанским и осушаю его. Самолет начинает снижаться, заставляя все внутри меня подпрыгивать. Через несколько минут он касается колесами взлетной полосы. Раздаются жидкие аплодисменты.
   
– Я вообще-то люблю самолеты, – изрекает Даша, секунду назад хлопавшая громче всех.
   
Мы довольно быстро получаем багаж и выходим на улицу. Женя говорит по мобильному и вертит головой, видимо, пытаясь вычислить встречающую нас машину. Подъезжает серый, сильно потасканный микроавтобус «Тойота». Ребята начинают нехотя загружать камеры и сумки. Я закуриваю и с тоской смотрю на вход в здание. Почему-то неимоверно хочется обратно.
   
Практически к дверям подкатывает темно-синий БМВ, из которого вылезает высокая блондинка в платке и темных очках. Контуры фигуры кажутся мне невероятно знакомыми. Делаю два шага вперед. Блондинка заходит в здание, за ней семенит человек с чемоданом в руках. Судя по форме – гостиничный чувак. Определенно она мне знакома. Делаю еще шаг. Блондинка снимает очки и проходит к стойкам. Я провожаю ее, продвигаясь вдоль огромных окон.
   
– Андрей, ты куда? – слышится сзади.
   
Блондинка бросает быстрый взгляд в сторону, повернувшись в профиль. Ольга. Ольга. Ольга...
   
– Ты что-то забыл?
   
– Сука! – Моя слюна становится горькой. – Сука!
   
– Кто? Я? – Даша забегает вперед и кривит лицо. – Что ты сказал?
   
– Я не тебе. Так... знакомого увидел, который мне должен.
   
– И что? Он улетает?
   
– Надеюсь.
   
– Так ты в Москве его встретишь!
   
– Надеюсь, нет.
   
– А мне показалось, ты... ты так пошел, будто хотел обратно в самолет.
   
– Нет, в самолет я точно не хочу! – говорю я и ловлю себя на мысли, что определенно соскучился по Питеру.
   
– Хочется есть, – дружелюбно улыбается она.
   
– И купить кроссовки... – смотрю я на свои посиневшие ноги в сандалиях.
   
   
«Can’t get you out of my head», – поет Кайли Миноуг, и машина движется в плотном потоке Московского проспекта, а я настороженно всматриваюсь в окрестный пейзаж, будто жду, что какое-то из зданий расплывется в презрительной усмешке, мол, «опять приперся, беглец?». Да, все эти чертовы коробки помнят мой побег в Пулково. Тогда тоже был микроавтобус. Не помню, что играло в машине в тот день, впрочем, мне бы его лучше вообще забыть, да не получается. Еще и встреченная в аэропорту Ольга – как прозрачный намек на то, что и нынешняя поездка будет хреновой. Снимаю сандалии, подставляя ноги под теплый обдув снизу, закрываю глаза.
   
– Мы в гостиницу или сразу на пре-пати? – спрашивает кто-то из ребят.
   
– Может, лучше сразу? А вещи пусть в отель едут.
   
– Как думаешь, Андрюх?
   
– Да, – говорю я, не открывая глаз.
   
– Тебе плохо? – Даша кладет мне руку на плечо.
   
– Меня мутит. – Я приоткрываю глаза и вижу Невский.
   
– Странно, ты же в самолете ничего не ел! – Она пожимает плечами и кладет мне руку на лоб. – Температуры вроде нет.
   
Женя и Олег понимающе переглядываются.
   
– Это от города. – Я вытаскиваю сигареты и спрашиваю достаточно громко: – У вас курить можно?
   
– Вообще-то нежелательно, – отвечает водила.
   
– Спасибо! – Я прикуриваю, делаю глубокую затяжку и опять прикрываю глаза.
   
Дашина рука все еще лежит на моем плече, а я вспоминаю легкое прикосновение другой руки. Вскользь, не такое навязчивое. Достаю телефон и набиваю первую эсэмэску: «Привет, долетел до Питера. Потрясающий город, аж мутит. Тебе он нравится? Андрей».
   
Машина выруливает к зданию, в котором расположен «Гранд Отель Европа». Женя оборачивается ко мне с переднего сиденья:
   
– Коллеги, может, душ примем? До начала еще сорок минут.
   
– Конечно примем! – Даша выразительно стреляет глазами в мою сторону.
   
– А нам на пре-пати обязательно снимать? – лениво интересуется Олег.
   
– Там море халявной выпивки. – Я поднимаю вверх указательный палец правой руки.
   
– Тогда вопросы снимаются.
   
– Андрюш, – капризным голосом говорит Даша. – Ты мне с вещами поможешь?
   
– Конечно! Я позову носильщика, – отвечаю я, вылезая из микроавтобуса.
   
– Пре-пати – это хорошо. Танцы будут? – Олег изображает верхний брейк-данс.
   
– Я лично очень бы хотел, – киваю я, приподнимаю левую ногу и делаю некое подобие танцевального па.
   
Выходит слишком резко. Сандалия слетает с ноги и, выписав незамысловатую траекторию, ударяется в стекло двери отеля. Находящийся за ней швейцар инстинктивно приседает и больше не показывается. «I don’t feel like dancing», – несется из динамиков.
   
На стойке ресепшн я вяло флиртую с девушками, заносящими наши данные в компьютер, чем вызываю Дашино неудовольствие, получаю ключи от номера и вместе со всеми загружаюсь в лифт, везущий нас на четвертый этаж. Через пару минут я стою посреди своего джуниор-свита и нехотя раздеваюсь. Потом раздвигаю шторы и открываю окно. Надо купить кроссовки, думаю я, глядя на лежащие на полу подошвами вверх сандалии.
   
По Невскому перемещаются людские потоки. Интересно бы узнать, есть ли среди этой толпы кто-то, кто был тогда в больнице. Случайно проходил мимо. Подвозил ту пару с беременной девушкой. Я пытаюсь разглядывать лица, хотя в памяти не сохранилось ни единой приметы, которая позволила бы совместить нынешние лица с моими воспоминаниями. Да и зачем это мне? Я затягиваюсь сигаретой, аккуратно стряхиваю пепел в открытое окно и тихо шепчу городу: ну, привет. Может, в этот раз ты не будешь таким жестким?
   
Приходит эсэмэс от Наташи: «Я не люблю Питер». Быстро-быстро набиваю ответ: «Я тоже, поэтому ужинать предлагаю в Москве».
   
«Ты же говорил про кофе».
   
«Будем ужинать кофе».
   
«Странное предложение».
   
«Хорошо, что ты не пишешь латиницей».
   
«Chego xoroshego?»
   
«Fuck! Ты издеваешься?»
   
«Ненавижу мат».
   
«По-английски не считается. Во сколько завтра увидимся?»
   
«Я за рулем».
   
«В восемь нормально?»
   
«Я тебе напишу. Завтра)))»
   
Ободренный, я тороплюсь в душ, спотыкаюсь о сандалии, чуть не врубаюсь лбом в дверной косяк. Аккуратно открываю дверь ванной, захожу и включаю воду. В самом деле, на кой черт мне кроссовки? Я же из машины не вылезаю!
   
Раздается требовательный звонок гостиничного телефона. Кому я нужен? Наверное, Даша, она же чтото про помощь говорила. Звонок все больше нервирует, но я не подхожу. Даша, ты хорошая девочка, но я не хочу тебя, врубаешься? Не хочу ни минуты, зайка. А если бы хотел, все равно бы не стал. Ты знаешь почему. Включаю воду еще сильнее, залезаю под душ. Твердые струи воды сначала отодвигают звонящий телефон на второй план, а потом и вовсе заглушают его....
   
   
– А я заваливаюсь в купе, пьяный в мочекал, но чувствую, все равно догнаться надо, а главное – поговорить. – Денис Попов, владелец одноименного заведения, вальяжно развалился на диване. Он рассказывает очередную историю, ни к кому конкретно не обращаясь, обшаривает глазами зал, перманентно машет кому-то рукой или здоровается глазами. Выбеленная челка падает ему на глаза, он каждый раз поправляет ее, недовольно морщась. – И тут заходит проводница! Я ей культурно предлагаю посидеть, поговорить, выпить водки...
   
– Мне бы свет выставить, – извиняющимся тоном говорит Женя. – Когда этот Ник Кейв приедет?
   
– Скоро, – я открываю бутылку виски и глазами призываю его подставить стакан.
   
Помимо меня, Даши, Жени, Олега и Попова, за столом еще человек шесть питерских: промоутер Леша, организовавший концерт Кейва, смешной парень с ершиком редких волос, одетый в подобие военной формы; журналистка с местного телевидения, постоянно вставляющая «да ладно!», в жестком мини, ботфортах и дырявой черной кофте, из-под которой провинциально светит белый бюстгальтер; высоченная деваха в шляпе, неопределенного, скорее всего противозаконного рода деятельности; пара подружек Дениса (?) и двое парней в деловых костюмах, витиевато представившихся, но не отложившихся в моей памяти. То ли соинвесторы, то ли со-дилеры, то ли просто потребители. На всякий случай я избегаю говорить с ними, чтобы не попасть в ситуационный конфликт. По задумке, мы должны взять интервью у промоутера, а журналистка – у меня, или наоборот, это, похоже, никого не волнует и одинаково не представляется возможным, так как девушка все время глупо хохочет и пристает к Жене, а промоутер еще полчаса назад потерял кед и постоянно норовит нырнуть под стол в поисках пропажи. Я чувствую, что напьюсь, неотвратимо и пугающе, хотя не выпил еще и пятидесяти грамм. Во мне все странно напряжено, и мысль скачет между переспать/найти в себе силы не переспать с Дашей, с чего бы начать интервью с Кейвом – и съемками сериала, которые, видимо, сорвутся. Чтобы разгрузить голову, посылаю глупую эсэмэску Наташе: «Тебе нравится Ник Кейв?». Но она не отвечает.
   
– ...И вот мы минут сорок бухаем. Плотно так. И проводница мне рассказала уже и про пьющего мужа, и про болезненную дочь – практически всю свою жизнь, – продолжает Денис. – И мне бы уже спать лечь, так все надоело, а она все сидит и сидит. И тут я говорю: а давайте кокаина попробуем?
   
– Свет было бы здорово уже выставить, – слышу я жужжащий голос Жени.
   
– Пока рановато, – отмахиваюсь я от него.
   
– Да ладно! – звучит справа.
   
Раздается звук бьющегося стекла, я резко поворачиваю голову и вижу, как бутылка шампанского завалилась, разбив несколько бокалов. Их содержимое выплескивается на колени журналистки, та успевает выхватить из кучи малы свой бокал и истерично хохочет. И непонятно, что ее больше развеселило, – спасенный бокал или то, что большая часть стекол и остатков бухла очутилась у нее на коленях. Между тем стол продолжает ходить ходуном, собравшиеся резко вскакивают, схватив тарелки и стаканы, Денис замолкает, пытаясь понять, что за херня происходит, и в этот момент из-под стола вылезает гребаный промоутер с кедом в руке. Он торжественно поднимает его, демонстрируя окружающим, и изрекает:
   
– Во! К Ленкиным ногам ускакал!
   
– Малыш, может тебе хватит? – меланхолично замечает Денис.
   
– Ну, типа, – пожимает плечами промоутер, встает из-за стола и начинает зигзагообразное движение к туалетам. Один кед на ноге, второй – в руке. Компания принимается рассаживаться.
   
– И чё дальше было? – нетерпеливо спрашивает один из «костюмных».
   
– Дальше? Ну, я нарезал дорог, показал, как юзать. Она берет свернутую банкноту, прицеливается, – Денис делает характерный жест, – потом поднимает на меня свои серые глаза и тихо, но внятно говорит: «Извините, а я не привыкну?» – «Нет, говорю, – он обводит глазами восторженные лица собравшихся, – нет...»
   
– ...вам просто негде достать! – вставляю я, как мне кажется, про себя, но, как выясняется, очень громко.
   
– Да ладно! – хлопает ладонями по столу журналистка.
   
– Малыш, ну ты весь кайф сломал! – Денис достает из кармана очки Oliver people в зеленой оправе и обиженно водружает их на нос.
   
– Просто это моя любимая из твоих историй. – Я примирительно развожу руками. – Не ожидал, что так громко получится.
   
Собравшиеся, оценив, что скандала не будет, начинают хохотать. Лучше всех слышно Дашу и журналистку. Я смущенно улыбаюсь, встаю и обнимаю Дениса.
   
– Люблю этого гандона! – констатирует тот. – Всегда знает, как испортить вечеринку.
   
– Да ладно! – снова верещит эта коза.
   
– Я тоже тебя люблю, зайка! – Я сажусь обратно.
   
– А ты Попова давно знаешь? – спрашивает Даша, прильнув ко мне.
   
– Сто лет.
   
– А вы где познакомились?
   
– На съемках второй части «Страха и ненависти в Лас-Вегасе», в Питере.
   
– А... а вы там играли?
   
– Мы там жили.
   
– М-м-м, – Даша кусает губу, пытаясь осознать сказанное.
   
– Э-э-э-э-э, я не понял, мы стол заказывали! – раздается справа.
   
Я вижу троих серьезно одетых мужчин со спортивным прошлым, обступивших худющего официанта с несчастным лицом. Их девушки стоят чуть поодаль, прижав к груди сумочки, будто те живые.
   
– Что значит «вип-резерв», а мы тогда кто?
   
– Сюда музыканты сядут! – частит официант.
   
– Вась, музыканты на сцене играть должны, а не в зале сидеть! – резонно замечает самый пузатый из спортсменов.
   
– Ник Кейв же приедет! – лопочет официант, испуганно моргая.
   
– Какой, нахуй, Никеев? Он кто вообще? Денис! – Пузатый делает несколько кругообразных движений подбородком. – Нас тут у тебя обижают.
   
– Все нормально! – Денис машет официанту. – Ложитесь!
   
Официант, кивнув, исчезает.
   
– Нам бы проходку твою снять! – встревает Олег.
   
– Сделай это немедленно, зайка, – бросаю я, подхожу к Денису и говорю ему на ухо, – действительно, какой, нахуй, Никеев?
   
– Я о том же, малыш! Слушай, а это твоя девушка? – Он кивает на Дашу. – Может, мы ее это... я еще одну приглашу. Ты в «Европе» живешь?
   
– Ага. Не моя. Своя, собственная, так что нет проблем! Хочешь познакомлю? А ты – меня с кем-нибудь.
   
– Хочешь Тасю? Ну, эту, с питерского ящика? Заводная девчонка.
   
– Может и хочу. – Я оценивающе смотрю на Тасю. – Пойду сначала в туалет схожу.
   
– Тебе с собой дать чего?
   
– Бумаги, что ли? – ржу я.
   
– Ну... типа того.
   
– Нет, спасибо, я хочу напиться! – Я разворачиваюсь и протискиваюсь сквозь танцующие массы трудящихся к туалету.
   
– Мне с тобой? – спрашивает Олег.
   
– Хочешь подержать? – бросаю я через плечо.
   
«It’s not you it’s the E-talking, I’m not sure which part I’m playing», – оглушает меня из колонки, установленной прямо над баром, Soulwax. Рядом со мной подпрыгивает парень лет двадцати трех в спортивном костюме Puma, задевает локтем зазевавшуюся девчонку с бокалом какой-то красноватой дряни, она выплескивает жидкость на свою соседку, та начинает лихорадочно тереть краем шарфа место на юбке, куда попали капли спиртного, а потом и свою подругу. И тут сзади меня бьет лампа камеры, это Олег с плеча снимает вытирающихся подруг, дрыгающегося в танцевальном угаре парня, двух девиц в радужных платьях, обнимающих одного парня, лужу на барной стойке, в которой кривовато отражаются лица за ней сидящих, мажет объективом по толпе воздевших руки пьяных, счастливых или просто обдолбанных гостей, крупно берет нависшую над толпой стойку с диджеем. И я собрался было обогнуть бар, но тут входная дверь выплевывает человек десять фриков, в париках, огромных очках и кислотных майках, и мне уже не протиснуться. А из-за спины встречным курсом двигается группа страждущих выпивки, и две толпы смешиваются, образуя водоворот, который прижимает меня к барной стойке и буквально распластывает по ней. Рядом со мной на стойку бросает журналистку, уже основательно бухую, и она говорит мне: «Привет!» – а я даже не могу руки поднять, чтобы помахать ей, и вместо этого зачем-то выцеживаю:
   
– Смотри, камера! – И Олег направляет фонарь прямо на наши лица, а я инстинктивно закрываюсь ладонью.
   
– Ой, а это чья камера? MTV? – вопрошает девица.
   
– Практически. – Мне удается высвободить одну руку и достать из пачки сигарету. – Хорошо тебе отдыхается?
   
– Я на работе. – Она машет в объектив. – У меня сегодня огромное интервью.
   
– С Ником Кейвом?
   
– Нет, с Миркиным с М4М. Он на сутки приехал в Москву, а у моих фанатов – вау, привет всему Питеру! – к нему накопилось много вопросов.
   
– Вау! – корчу рожу, выдерживаю паузу. – Миркин – это я!
   
– Да ладно!
   
– Да ладно! – передразниваю я. – Так бывает, зайка!
   
– Ой, я тоже обожаю розыгрыши! Ладно, всем поцелуйки, я побежала! – Она неуклюже гребет руками и ввинчивается в толпу.
   
– Вот так проходит слава мирская! – говорю я камере. – В туалет мы сегодня не сходим.