1 2 3 4 5 6 
— Хорошо, хорошо.
   
— Ты очень замерз?
   
— Нет, не очень.
   
Мальчик лежал, положив голову ему на колени. Через некоторое время:
   
— Они хотят тех людей убить, правда?
   
— Да.
   
— Почему они так делают?
   
— Не знаю.
   
— Собираются их съесть?
   
— Не знаю.
   
— Они ведь их съедят, я прав?
   
— Да.
   
— Мы не могли им помочь, потому что и нас бы тоже съели. Так?
   
— Да.
   
— Поэтому-то мы им не помогли.
   
— Правильно.
   
— Ну хорошо.
   
   
Проходили через городишки, в которых рекламные щиты надрывались, предупреждая об опасности. Щиты замазаны тонким слоем краски, чтобы можно было заново на них писать. Сквозь краску проступает текст старой рекламы исчезнувших без следа вещей. Сидели на обочине и приканчивали последние яблоки.
   
— Что с тобой?
   
— Ничего.
   
— Мы обязательно найдем что поесть. Всегда находили и теперь найдем.
   
Мальчик ничего не сказал. Отец внимательно на него смотрел.
   
— Тебя ведь не это беспокоит?
   
— Да ладно…
   
— Скажи мне.
   
Мальчик отвернулся, смотрел на дорогу.
   
— Я хочу, чтобы ты мне сказал. Не бойся.
   
Сын отрицательно помотал головой.
   
— Посмотри на меня.
   
Мальчик повернулся. Видно, что плакал.
   
— Скажи мне, пожалуйста.
   
— Мы ведь никого не съедим, правда?
   
— Нет, конечно нет.
   
— Даже если будем умирать с голоду?
   
— Мы и сейчас голодаем.
   
— А ты говорил, что нет.
   
— Я говорил, что мы еще не умираем. А что не голодаем, я не говорил.
   
— Все равно, мы никого не будем есть.
   
— Не будем.
   
— Ни за что.
   
— Ни за что.
   
— Потому что мы хорошие.
   
— Да.
   
— И еще мы несем огонь.
   
— Именно так.
   
— Ну хорошо.
   
   
В канаве нашел куски кремня, а может, сланца, но оказалось, что проще высечь искры, проводя плоскогубцами сверху вниз по валуну, только надо заранее сложить в кучу пропитанные бензином щепки прямо под валуном. Пролетели два дня. Еще три. По-настоящему голодали. Разграбленная, истерзанная местность. Все растащено. Все, до последней крошки. Студеными ночами темно как в гробу; предрассветная тишина звенит в ушах, хоть вешайся. Как утро перед битвой. У мальчика кожа на лице давно приобрела восковой оттенок и просвечивает. Огромные задумчивые глаза делают его похожим на инопланетянина.
   
   
Понимал, что смерть не за горами. Пора искать место для укрытия, где бы их никто не нашел. Бывали моменты, когда он, сидя рядом со спящим сыном, начинал безудержно рыдать. Смерть его не пугала. Не знал, отчего плакал. Может, от мыслей о красоте. Или о доброте. Про которые давно забыл и думать. Остановились в мрачном лесу, и процедили воду из лужи, и пили. Во сне привиделось, что мальчик лежит на специальной доске, на которую в прежние времена зимой клали умерших. Проснулся в холодном поту. В свете дня он легко мог справиться с этими страхами, но вот по ночам… Больше не засыпал, опасаясь, что этот ужасный сон повторится.
   
   
Прочесывали пепелища домов. А ведь раньше их избегали. В подвале среди мусора и ржавых отопительных труб покачивается в черной воде труп. Наполовину сгоревшая гостиная. Разбухшие от воды доски отошли от стен и выгибаются горбом. Пропитанные водой книги на полке. Вытащил одну, полистал, поставил обратно. Сырость. Гниль. В ящике нашел свечку. Не зажечь — нечем. Но положил свечку в карман. Вышел из развалин в сером полумраке, остановился, вдруг ясно осознал суть этого мира: неумолимое холодное движение планеты; Земля погибла, не оставив наследников; безжалостная темнота; слепые псы солнца в вечном движении; гнетущая черная пустота вселенной. И где-то там они — два загнанных зверя, дрожащих, как лисы в укрытии. Жизнь взаймы: время — в долг, мир — тоже, даже глаза, чтобы ужасаться и лить слезы, и те — в долг.
   
   
На окраине небольшого городка уселись в кабине грузовика, отдыхали, смотрели сквозь промытое недавними дождями стекло. Сами серые от пепла. Измученные. На обочине торчал еще один щит с предупреждением о смертельной опасности. Выцветшие от времени буквы. Он чуть не рассмеялся.
   
— Прочел?
   
— Да.
   
— Не бери в голову. Никого здесь нет.
   
— Умерли?
   
— Скорее всего.
   
— Жаль, что с нами нет того маленького мальчика.
   
— Пошли дальше.
   
   
Захватывающие сны. Так не хочется просыпаться! Снятся вещи, навсегда исчезнувшие с лица земли. Замерз, пришлось встать и заняться костром. В памяти сохранилась картинка, как она ранним утром идет по траве к дому в тончайшем розовом платье, обтягивающем грудь. Решил, что каждое такое воспоминание наносит вред оригиналу. Как раньше на вечеринках играли в «испорченный телефон»: скажи слово и передай дальше. Но не слишком увлекайся. Учти: каждый раз, осознанно или нет, ты изменяешь то, что вспоминаешь.
   
   
Шли по улицам, завернувшись в вонючие грязные одеяла. Держал револьвер у пояса, другой рукой — мальчика. На самом краю города вышли к одиноко стоящему посреди поля дому. Пересекли поле, вошли в дом, переходили из комнаты в комнату. Увидели свои отражения в зеркале, и он инстинктивно приготовился стрелять. Мальчик прошептал:
   
— Это же мы, папа. Это наши отражения в зеркале.
   
   
Стоя на пороге задней двери, смотрел вдаль: поля, за ними — дорога, за дорогой — печальные просторы. На веранде гриль: бочка галлонов так на пятьдесят-пятьдесят пять автогеном разрезана пополам по горизонтали и установлена на железную подставку. Несколько сухих деревьев во дворе. Забор. Металлический сарайчик для инструментов. Стянул с себя одеяло и укутал мальчика.
   
— Подожди меня здесь.
   
— Я с тобой.
   
— Я только посмотрю. Я все время буду у тебя на виду. Обещаю.
   
   
Пересек двор, рывком открыл дверь сарая, револьвер — наготове. Оказалось, что-то вроде садовой будки: земляной пол, металлические полки с пластиковыми цветочными горшками. Все покрыто толстым слоем пепла. В углу лопаты и грабли. Газонокосилка. Под окном — скамейка, рядом — железный ящик. Открыл: старые каталоги, пакетики с семенами. Бегония. Вьюнки. Положил в карман. На кой черт они ему? На верхней полке заметил две банки машинного масла. Засунул револьвер за пояс и потянулся за банками, достал и поставил на скамейку. Банки — старого образца, из картона с металлическими крышками. Картонные стенки пропитались маслом, но, похоже, банки почти полные. Он пошел к двери и выглянул на улицу. Мальчик сидел на ступеньках, закутавшись в одеяла, и внимательно за ним наблюдал. Обернувшись, обнаружил стоящую за дверью канистру. Подумал, что наверняка пустая, но, когда поддел канистру ногой и опрокинул на пол, изнутри донесся плеск. Поднял канистру, и дотащил до скамейки, и попытался отвернуть пробку — как бы не так, не поддается. Достал плоскогубцы из кармана куртки, как можно шире их развел, примерил — как раз. Отвернул пробку, и положил ее на скамейку, и понюхал канистру. Противный запах. Простояла много лет. И все же бензин есть бензин, будет гореть даже после стольких лет. Завинтил пробку и убрал плоскогубцы в карман. Огляделся, ища емкость поменьше, ничего не нашел. Зачем выбросил бутылку? Надо будет посмотреть в доме. Не забыть.
   
   
На обратном пути чуть не потерял сознание. Решил, что всему виной бензиновые пары. Мальчик не спускал с него глаз. Сколько дней осталось до смерти? Десять? Никак не больше. Не мог сосредоточиться. Почему он именно здесь остановился? Повернулся и посмотрел на траву. Пошарил ногой. Опять повернулся и вернулся в будку. Вышел с садовой лопатой и начал копать в том самом месте, где чуть не грохнулся без сознания. Воткнул лопату в землю, она вошла до середины, а потом раздался звук удара обо что-то деревянное и полое. Начал разгребать землю.
   
   
Дело идет с трудом. Боже, как он устал! Облокотился на черенок лопаты. Поднял голову и посмотрел на мальчика. Тот сидел неподвижно. Опять взялся за дело. Не прошло и получаса, как выбился из сил и стал отдыхать после каждого взмаха лопатой. Наконец показался кусок фанеры, обитой рубероидом. Отгреб землю по краям. Дверь размером приблизительно три на шесть футов, с краю — кольцо с замком, упрятаны в целлофановый пакет. Отдыхал, держась за рукоять лопаты, упершись лбом в треугольник согнутого локтя. Когда в очередной раз распрямился, увидел, что мальчик стоит рядом, всего в нескольких шагах. Испуган. Шепчет:
   
— Пап, не поднимай.
   
— Не волнуйся.
   
— Пожалуйста, пап. Ну пожалуйста.
   
— Ничего страшного.
   
— Нет, мне страшно.
   
Кулаки прижаты к груди, в страхе подпрыгивает. Отец бросил лопату, обнял его.
   
— Ну, ну, успокойся. Пошли посидим на крыльце, отдохнем.
   
— А потом пойдем дальше?
   
— Давай посидим.
   
— Хорошо.
   
Устроились в одеялах на крыльце и смотрели на улицу. Так сидели довольно долго. Пытался объяснить мальчику, что никаких трупов, закопанных во дворе, нет и быть не может, но тот не хотел слушать, заплакал. Чуть погодя сам начал верить, что страхи мальчика оправданны.
   
— Давай посидим. Даже говорить не будем.
   
— Хорошо.
   
   
Вошли в дом и заново его осмотрели. Нашел пивную бутылку и старую потрепанную занавеску, и оторвал от нее кусок, и пропихнул его в бутылку разогнутым крючком от вешалки.
   
— Ну вот, теперь у нас есть новая лампа.
   
— На чем она будет гореть?
   
— Я нашел немного бензина. В сарае. И масло. Я тебе покажу.
   
— Хорошо.
   
— Пошли. Все будет хорошо, клянусь.
   
Но когда наклонился к мальчику и заглянул под одеяло, то сильно испугался: что-то в сыне надломилось. Навсегда. И уже никак этого не исправить.
   
   
Вышли из дома и пошли к сараю. Поставил бутылку на скамейку и достал отвертку, и в одной из банок пробил отверткой дырку, а потом еще одну, чтобы масло лучше вытекало. Вытащил из бутылки фитиль и наполовину заполнил ее маслом, тяжелым, тягучим от холода и длительного хранения. Отвинтил крышку на канистре, и из пакетика с семенами свернул воронку, и долил бензина в бутылку. Пальцем ее закупорил и хорошенько встряхнул. Затем отлил немного в глиняную миску, и взял фитиль, и при помощи открывалки пропихнул его внутрь бутылки. Из кармана достал кусок кремня и плоскогубцы и стал кремнем ударять по зазубренным краям. Пару раз стукнул, а потом остановился и добавил бензина в плошку.
   
— Может вспыхнуть.
   
Мальчик кивнул.
   
Удалось высечь несколько искр, от них загорелся бензин — ш-ш-ш-у-у-у-х. Наклонился, и схватил бутылку, и слегка ее наклонил, и поджег фитиль, и затушил пламя в плошке, и протянул коптящую бутылку мальчику.
   
— На, держи.
   
— И что я должен с ней делать?
   
— Прикрывай ладонью огонь. Не дай потухнуть.
   
Он встал и вытащил револьвер из-за пояса. Сказал:
   
— Дверь в земле на первый взгляд ничем не отличается от остальных. Но это только на первый взгляд. Я знаю, тебе страшно. Это нормально. Там могут оказаться полезные вещи, поэтому надо взглянуть. Все остальные места мы проверили. Это — последнее. Мне нужна твоя помощь. Если не хочешь держать лампу, бери револьвер.
   
— Лучше подержу лампу.
   
— Пойми, хорошие люди поступают именно так. Они продолжают начатое и не сдаются.
   
— Я понимаю.
   
Пошли во двор, оставляя за собой черный шлейф дыма от коптящего светильника. Засунул револьвер за пояс, и взял лопату, и стал ковырять фанеру вокруг засова на двери. Подсунул острие лопаты под засов и наполовину его выдернул. Потом нагнулся, ухватился за замок и, хорошенько крутанув, выдернул и забросил его в траву. Глянул на сына и спросил: «Ты как, ничего?» Мальчик молча кивнул, держа светильник перед собой. Рывком поднял дверь и откинул ее на траву. Земля с шорохом посыпалась вниз по узким ступенькам из грубых неотесанных досок. Протянул руку и забрал у ребенка светильник. Начал спускаться, но вдруг развернулся, и потянулся к сыну, и поцеловал его в лоб.
   
   
Стены бункера сложены из цементных блоков. Бетонный пол выложен кафелем. Парочка кроватей с панцирными сетками — по одной у каждой стены; в ногах свернутые по-армейски матрасы. Повернулся и посмотрел на сына, застывшего на верхней ступеньке, щурящегося из-за дыма светильника. Потом спустился ниже, сел, поднял светильник.
   
— Боже! О боже!
   
— Что там, пап?
   
— Спускайся. О боже! Спускайся скорей.
   
   
Коробки, одна на другой, до самого потолка. Банки помидоров, персиков, бобов, абрикосов. С ветчиной. С тушеной говядиной. Сотни галлонов питьевой воды в десятилитровых пластиковых канистрах. Бумажные полотенца, туалетная бумага, одноразовые тарелки. Полиэтиленовые мешки для мусора, забитые одеялами. Он сжал голову руками: «О господи!» Снова посмотрел на ребенка.
   
— Все в порядке. Спускайся сюда.
   
— Пап?
   
— Да спускайся же. Спускайся и посмотри сам.
   
Он поставил светильник на ступеньку, дотянулся до мальчика и взял его за руку.
   
— Давай. Все в порядке.
   
— Что ты нашел?
   
— Все. Абсолютно все. Посмотри, сам увидишь.
   
Помог мальчику спуститься по ступенькам, поднял повыше светильник, чтобы лучше видеть.
   
— Видишь? Ты видишь?
   
— Что это такое?
   
— Еда. Можешь прочесть?
   
— Груши, здесь написано «груши».
   
— Правильно, «груши». Здесь написано «груши»!
   
   
Он почти упирался головой в потолок. Пригнулся, чтобы не удариться о металлический зеленый фонарь, висящий на крюке у них над головами. Держа мальчика за руку, пошел вдоль рядов одинаковых коробок. Бобы в остром мясном соусе, кукуруза, тушенка, суп, соус к спагетти. Богатства исчезнувшего мира.
   
— Почему здесь столько всего? — спросил мальчик. — Это все настоящее?
   
— О да. Настоящее.
   
Выдвинул одну из коробок, надорвал и достал банку персиков.
   
— Кто-то на всякий случай делал запасы.
   
— Но не смогли воспользоваться?
   
— Не смогли.
   
— Умерли?
   
— Да.
   
— А нам можно что-нибудь из этого взять?
   
— Конечно, конечно. Эти люди хотели бы, чтобы мы воспользовались их продуктами. На их месте мы поступили бы точно так же.
   
— Они были хорошие?
   
— Да, хорошие.
   
— Как мы?
   
— Точно, как мы.
   
— Значит, нам можно взять.
   
— Да, да, можно.
   
   
В пластмассовом ящике нашлись ножи и вилки и многое другое. Открывалка. Неработающие электрические фонари. Нашел коробку батареек и стал их перебирать. Большинство испорченных — потекли, покрыты липкой кислотой. Выбрал несколько целых на вид. Наконец-то наладил один из фонарей, поставил его на столе и задул их доморощенный коптящий светильник. Оторвал от коробки кусок картона и стал разгонять дым. Потом поднялся наверх и опустил дверь на место. Обернулся, посмотрел на мальчика и спросил:
   
— Что желаете на ужин?
   
— Груши.
   
— Замечательный выбор. Подать груши!
   
Взял из стопки две бумажные тарелки и поставил на стол. На кроватях расстелил матрасы, чтобы удобнее было сидеть, и вскрыл коробку с консервированными грушами. Достал одну банку, поставил ее на стол, воткнул открывалку в край и повернул колесико. Посмотрел на мальчика: сидит тихо на кровати, смотрит, даже не скинул одеяло с плеч. Подумал: «Я так до сих пор и не осознал, что с нами происходит. А вдруг это только сон и мы сейчас проснемся в темном сыром лесу?» Вслух же сказал:
   
— Это будут самые вкусные груши из всех, что ты когда-либо пробовал. Самые лучшие. Вот увидишь.
   
   
Сидели рядышком и ели груши из банки. После груш достали банку персиков. Облизали ложки и через край выпили густой сладкий сироп. Посмотрели друг на друга.
   
— Давай еще одну.
   
— Заболит живот.
   
— Не заболит.
   
— Ты слишком долго голодал.
   
— Я знаю.
   
— Ну смотри.
   
   
Уложил мальчика в кровать, пригладил его грязные волосы, накрыл одеялами. Когда выбрался наружу, было почти темно. Пошел в гараж за рюкзаком, вернулся к бункеру и напоследок внимательно осмотрел все вокруг, а потом спустился по лестнице, и захлопнул дверь, и вставил в крепкое кольцо замка плоскогубцы. Свет фонаря становился все слабее, надо срочно что-то придумать, и он порылся на полках и нашел полуторалитровые канистры очищенного бензина. Поставил одну канистру на стол, отвинтил крышку и отверткой пробил дырку в кружочке фольги. Снял фонарь с крюка и наполнил его доверху бензином. Чиркнул зажигалкой — нашел раньше целую упаковку, — отрегулировал пламя и повесил фонарь на место. Затем сел на кровать.
   
   
Пока мальчик спал, решил по порядку перебрать припасы. Постельное белье, свитера, носки. Таз из нержавейки, тут же губки и куски мыла. Тюбики зубной пасты и зубные щетки. На дне большой пластмассовой банки с болтами и винтиками и другими железяками в тряпичном мешочке обнаружил с десяток золотых крюгеррандов. Вытряхнул их, и покрутил, и посмотрел на них, а потом собрал и крюгерранды, и железки, и высыпал все вместе в банку, и поставил ее обратно на полку.
   
   
Он все-все осмотрел, передвигая коробки и ящики. В стене была небольшая стальная дверь, которая, как оказалось, вела в другую комнату. Там хранились бутылки с бензином. В углу — биотуалет. В стенах — ниши, закрытые проволочной сеткой, в них проходят вентиляционные трубы, а в полу — дренажные. В бункере стало жарковато, и он снял куртку. Перебрал все. Нашел одну упаковку патронов 45-го калибра и три коробки гильз для охотничьего ружья. Чего не нашел, так это самого ружья. Взял электрический фонарь и обшарил пол и стены в поисках тайника. Потом развалился на кровати, съел плитку шоколада. Оружия в бункере он не нашел и не найдет никогда.
   
   
Проснувшись, услышал шипение фонаря над головой. При его свете оглядел стены, коробки и ящики. Не понимал, где он. Лежит на кровати, укрыт пальто. Сел и посмотрел на сына, спящего на соседней кровати. Ботинки под кроватью, он не помнил, как и когда их снял. Достал из-под кровати, надел, поднялся по ступенькам, выдернул плоскогубцы из кольца и, приподняв дверь, выглянул наружу. Раннее утро. Посмотрел в сторону дома и на дорогу и уж было собрался захлопнуть дверь, как вдруг замер. Свет шел с запада. Значит, они проспали всю ночь и весь день. Опустил дверь, надежно запер, и спустился вниз, и сел на кровать. Оглядел коробки с продуктами. Еще пару дней назад он готовился к смерти, а теперь, когда забрезжила надежда, придется все хорошенько обдумать. Снаружи кто угодно заметит люк во дворе и сообразит, что это такое. Имей в виду. Это тебе не в лесу прятаться. Совсем наоборот. В конце концов он поднялся, подошел к столу, и наладил двухконфорочную газовую плитку, и зажег ее, и достал сковородку и чайник, и вскрыл пластиковую коробку с кухонными принадлежностями.
   
   
Мальчика разбудил шум ручной кофемолки. Он сел и стал оглядываться по сторонам:
   
— Папа?
   
— Привет. Есть хочешь?
   
— Мне в туалет. Писать.
   
Отец махнул лопаточкой в сторону низкой стальной двери. Биотуалет они оба видели впервые, и отец решил, что стоит разобраться, как им пользоваться. Надолго в бункере они не задержатся, но пока там сидят, наружную дверь лучше бы открывать пореже. Мальчик направился к двери, волосы слиплись от пота. Спросил:
   
— Что это?
   
— Кофе. Ветчина. Пресные булочки.
   
— Ух ты!
   
   
Поставил в промежутке между кроватями обувной шкафчик, постелил полотенце и расставил пластмассовые тарелки, чашки, разложил столовые приборы. Туда же — миску с хлебом, накрытую салфеткой, масло на тарелке и баночку концентрированного молока. Соль и перец. Посмотрел на сына. Заспанный, двигается еле-еле. Принес с плиты сковородку и подцепил вилкой кусок обжаренной ветчины, положил его мальчику на тарелку вместе с омлетом, и добавил полную ложку тушеных бобов, и налил кофе в чашку. Мальчик вопросительно посмотрел на отца.
   
— Начинай, а то остынет.
   
— С чего начать?
   
— Что больше нравится.
   
— Это что, кофе?
   
— Да. Смотри, намажь масло на хлеб, вот так…
   
— Хорошо.
   
— Ты ничего?
   
— Не знаю.
   
— Плохо себя чувствуешь?
   
— Нет, хорошо.
   
— А что тогда?
   
— Как ты думаешь, нам не надо этих людей поблагодарить?
   
— Каких людей?
   
— Ну, тех, которые нам все это дали.
   
— М-м-м. Ну, наверное… Стоило бы.
   
— Ты поблагодаришь??
   
— А почему не ты сам?
   
— Я не знаю как.
   
— Э-э, нет. Ты ведь знаешь, как сказать «спасибо».
   
Мальчик сидел, уставившись в тарелку. Похоже, растерялся. Отец только собрался открыть рот, как сын вдруг заговорил:
   
— Уважаемые люди, спасибо за еду и за вещи. Мы знаем, что вы приберегали их для себя, и, будь вы здесь, мы никогда бы к ним не притронулись, как бы голодны ни были. Нам очень жаль, что вы не смогли ими воспользоваться, и надеемся, что вы нашли покой в раю у Бога.
   
Посмотрел на отца снизу вверх:
   
— Так пойдет?
   
— Да, пойдет.
   
   
Мальчик ни за что не хотел оставаться в бункере один. Так и ходил за отцом взад-вперед по двору, пока тот перетаскивал пластиковые бутылки с водой в ванную комнату в глубине дома. Прихватили с собой газовую плитку и пару кастрюль, вскипятили воду, и вылили ее в ванну, и добавили туда холодной из бутылок. На все приготовления ушло много времени, но отец хотел, чтобы получилось как надо. Когда ванна наполнилась почти до краев, мальчик разделся и, дрожа, переступил бортик и лег на дно. Тощий, грязный, голый. Обхватил плечи руками. Темень, только и видно, что голубоватый щербатый круг огня на горелке плитки.
   
— Ну как?
   
— Ну вот, согрелся душой и телом.
   
— Согрелся душой и телом?!
   
— Ага.
   
— Откуда ты знаешь это выражение?
   
— Я не знаю откуда.
   
— Ну ладно. Хм, согрелся душой и телом.
   
   
Отец вымыл его засаленные спутанные волосы и хорошенько поскреб всего намыленной губкой. Спустил грязную воду, полил из ковшика, завернул дрожащего ребенка в полотенце и затем еще в одеяло. Расчесал ему волосы, посмотрел. От мальчика шел густой пар, больше похожий на дым.
   
— Ты как, ничего?
   
— Очень ноги замерзли.
   
— Я сейчас, подожди.
   
— Побыстрее.
   
Отец вымылся сам, и вылез из ванны, и насыпал в воду стирального порошка, и бросил туда их вонючие джинсы. Помешал квачом.
   
— Ты готов?
   
— Да.
   
Медленно прикрутил огонь в плитке. Погас. Включил фонарь и положил его на пол. Сели на край ванны, обулись. Отдал сыну кастрюлю и мыло, сам взял плитку, бутылочку бензина и револьвер. Закутались в одеяла и двинулись к бункеру.
   
   
Устроились на кровати в новых свитерах и носках, укутавшись в чистые одеяла, между ними — шахматная доска. Он сумел разжечь небольшой газовый обогреватель, сидели, потягивали кока-колу из пластмассовых кружек, а потом он сходил в дом, выжал джинсы, и принес их, и развесил сушиться.
   
— Сколько мы можем здесь оставаться, пап?
   
— Недолго.
   
— Сколько недолго?
   
— Точно не знаю. Может, день, может, два.
   
— Потому что опасно?
   
— Да.
   
— Ты думаешь, они нас найдут?
   
— Нет, они нас не найдут.
   
— Но могут.
   
— Нет, они нас не найдут.
   
   
После того как мальчик уснул, вернулся в дом и вытащил во двор кое-какую мебель. Затем вынес матрас, бросил его на дверь в земле и осторожно, чтобы не дай бог не сдвинуть матрас, слез вниз и опустил дверь, упираясь в нее головой. Вряд ли кого-то можно обмануть, но все же лучше, чем ничего. Пока сын спал, сидел на кровати и при свете фонаря строгал ножом из сучков фальшивые пули, примеряя то и дело, входят ли они в барабан. Ножом заточил кончик каждой пули, солью отполировал и так зачернил все сажей, что не отличишь от настоящих, свинцовых. Изготовил пять штук, и вставил в барабан, и защелкнул его, и повертел револьвер в руках, внимательно осматривая со всех сторон. Даже вблизи выглядит заряженным. Отложил и поднялся, чтобы проверить, как сохнут джинсы, развешанные над обогревателем.
   
   
Помнится, сберег несколько пустых гильз, но они пропали вместе со всеми остальными вещами. Надо было бы ему сообразить и держать их в кармане. Мало этого, он и последнюю потерял. Решил, что, пожалуй, сможет воспользоваться гильзами сорок пятого калибра. Капсюли наверняка подойдут, если, конечно, удастся их вытащить, не испортив. А пули подогнать по размеру. Поднялся и обошел бункер с последней инспекцией. Затем прикрутил фитиль, лампа погасла, поцеловал мальчика и лег — на чистое белье! — на соседней кровати, и еще раз обвел взглядом их крохотный райский уголок, освещаемый подрагивающим светом обогревателя, и провалился в сон.
   
   
Городок давно опустел, и все же они с осторожностью шагали по грязным улицам, крепко держась за руки. Прошли мимо железного мусорного контейнера, приспособленного для сжигания трупов. Обугленные мясо и кости под слоем влажного пепла, не подумаешь, что человеческие, если бы не черепа. Запах давно исчез. В конце улицы набрели на магазин и в одном из проходов нашли три металлические тележки, забитые доверху пустыми коробками. Отец внимательно их осмотрел и, выбрав одну, наклонился, и осмотрел колеса, перевернув тележку, и вернул в нормальное положение, и прокатил туда-сюда по проходу. Мальчик сказал:
   
— Можем взять две.
   
— Не надо.
   
— Я тоже могу одну везти.
   
— Ты разведчик. Мне нужно, чтобы ты смотрел по сторонам и был начеку.
   
— Что же тогда делать со всеми припасами?
   
— Возьмем столько, сколько можем увезти.
   
— Думаешь, сюда кто-то придет?
   
— Иногда мне так кажется.
   
— Но ведь ты говорил, что никто не придет.
   
— Я не говорил, что никогда.
   
— Жаль, что мы не можем здесь остаться.
   
— Мне тоже.
   
— Если ты всегда начеку, это значит, что ты все время напуган?
   
— Ну, начнем с того, что именно страх заставляет человека быть бдительным. Осторожным. И подозрительным.
   
— Но в остальное время ты не боишься?
   
— В остальное время…
   
— Ага.
   
— Я не знаю. Может, надо ежесекундно быть начеку. Не растеряться, когда тебя настигнет беда, а, наоборот, быть к ней готовым.
   
— Ты всегда ждешь неприятностей, пап?
   
— Да, но иногда теряю бдительность.
   
   
Усадив сына на ящик для обуви точно под фонарем, достал пластмассовый гребешок и ножницы и принялся за стрижку. Старался изо всех сил, а потому потратил много времени. Закончив, снял с плеч мальчика полотенце, и собрал с пола золотистые прядки, и обтер ему лицо и плечи влажной тряпкой, и поднес зеркало, чтобы тот мог на себя поглядеть.
   
— Просто замечательно, пап.
   
— Ну и хорошо.
   
— Я выгляжу очень худым.
   
— Ты и есть худой.
   
Он и себе подстриг волосы, но получилось не очень. Пока подогревалась вода, состриг ножницами бороду, а потом побрился безопасной пластмассовой бритвой. Мальчик наблюдал за его действиями. Закончив, посмотрел на себя в зеркало. Невыразительный подбородок. Сам удивился. Повернулся к сыну:
   
— Ну, как я выгляжу?
   
Мальчик вскинул голову:
   
— Не знаю… А тебе не будет холодно?
   
   
Приготовили роскошный ужин и уселись за стол при свечах: ветчина, и тушеная фасоль, и картофельное пюре с подливкой, и сдобные булочки. Нашел четыре литровых бутылки марочного виски — так и не распакованных, в бумажных пакетах из магазина, — плеснул немного в стакан, разбавил водой и выпил. Почувствовал головокружение, еще даже не успев ополовинить стакан, и больше пить не стал. На десерт поели консервированные персики с булочками и выпили кофе. Выкинули тарелки и пластмассовые приборы в мусорный пакет, а потом уселись играть в шашки, и вскоре мальчику пришло время ложиться спать.
   
   
Ночью его разбудил приглушенный стук дождевых капель по матрасу, которым он замаскировал дверь. Должно быть, настоящий ливень, раз смог услышать. Встал, с фонариком поднялся по ступенькам и приподнял дверь и посветил вокруг: весь двор уже затопило, дождь лил как из ведра. Захлопнул дверь. По краям просочилась вода и капала по ступенькам, но бункер, надо думать, выстоит. Потрогал мальчика — весь потный; стащил с него одно одеяло и стал его обмахивать, затем уменьшил пламя в обогревателе и лег спать.
   
   
Когда проснулся в следующий раз, решил, что дождь перестал. Но проснулся от другого. Ему приснились ранее не виданные существа. Они не могли говорить. Привиделось, что они крались по бокам кровати, а как только он проснулся, сразу попрятались. Повернулся и посмотрел на мальчика. Тогда-то впервые до него дошло, что для сына он сам инопланетянин. С планеты, которой больше нет. Рассказы про которую рождают подозрения. Разве можно просто для развлечения воссоздать то, что он потерял, не испытав горечь утраты? И мальчик понимал это значительно лучше, чем он сам. Попытался вспомнить сон, но не смог. От сна остались только ощущения. Подумал: а что, если они пришли его предупредить? О чем? О том, что невозможно в душе ребенка разжечь интерес к тому, что его самого давным-давно перестало волновать. Даже сейчас в дальнем уголке сознания теплилась мысль, что лучше бы им не натыкаться на этот бункер. В глубине души он желал, чтобы всему настал конец.
   
   
Убедившись, что вентиль баллона надежно закрыт, все на том же ящике для обуви принялся разбирать плитку. Отсоединил нижнюю панель, и вытащил блок конфорок, и гаечным ключом открутил две из них. Вытряхнул из пластиковой банки болты и винтики, порылся и отыскал болт подходящего размера, и вкрутил его в одно из отверстий и туго затянул. Подсоединил шланг от баллона: получилась металлическая портативная плитка — легкая, как пушинка. Положил ее на ящик, ненужные детали собрал и бросил в мусор и поднялся наверх — посмотреть, какая погода. Матрас пропитался водой, так что он еле смог приподнять дверь. Стоя на верхней ступеньке, дверца — на плечах, стал осматриваться. Моросит. Невозможно определить, какое время суток. Посмотрел на дом, посмотрел на мокрые поля вокруг, захлопнул дверь, спустился и принялся готовить завтрак.
   
   
Весь день только и делали, что ели да спали. Он планировал двинуться дальше, но в такой дождь… Хороший повод задержаться еще на какое-то время. Тележка из магазина спрятана в сарае. Вряд ли в такую погоду кому-нибудь захочется отправиться в путешествие. Они перебирали припасы, прикидывая, что можно взять с собой, откладывали нужные вещи в отдельную кучу в углу бункера. Короткий день промелькнул незаметно. К вечеру дождь стих, и тогда они вылезли наружу и стали перетаскивать в сарай коробки, и узлы, и пластиковые пакеты и укладывать все это на тележку. Слабо освещенный люк посреди темного двора с виду — точь-в-точь разверзшаяся могила со старого полотна, изображающего конец мира. Заполнив тележку доверху, отец укрыл ее куском полиэтилена и, пропустив веревки через кольца по краям получившейся накидки, крепко привязал к прутьям тележки. Отступили назад и в свете фонарика посмотрели, как получилось. Мысленно отругал себя за то, что не сообразил прихватить из магазина парочку запасных колесиков. Поздно. Зеркало со старой тележки тоже бы пригодилось, да что теперь говорить… Поужинали и легли спать. Ранним утром по очереди выкупались в ванной, помыли голову, позавтракали и с первыми лучами уже шли по дороге, в чистых масках, вырезанных из простыни. Мальчик впереди, сметает веником на обочину сучки и ветки, отец склонился над ручкой тележки и всматривается в теряющуюся вдали дорогу.
   
   
По сырому лесу перегруженную тележку не провезти. В обед остановились прямо на дороге, и вскипятили чай, и доели последнюю ветчину из банки с крекерами и горчицей. Яблочное пюре на десерт. Сидели спина к спине, следили за дорогой.
   
— Пап, ты знаешь, где мы?
   
— Приблизительно.
   
— Это как?
   
— Ну, думаю, до побережья еще миль двести. Если по прямой, как летит стая ворон.
   
— Стая ворон?
   
— Ну да, если не сворачивать и не блуждать.
   
— Мы скоро туда доберемся?
   
— Не так чтобы очень скоро, но уже немного осталось. Мы же не птицы.
   
— Потому что птицам не надо держаться дороги?
   
— Да.
   
— И они могут лететь куда хотят?
   
— Да.
   
— Как ты думаешь, есть еще где-нибудь вороны?
   
— Не знаю.
   
— Ну скажи, как ты думаешь?
   
— Думаю, вряд ли.
   
— А они могли улететь куда-нибудь, например, на Марс?
   
— Нет, не могли.
   
— Слишком далеко?
   
— Да.
   
— Даже если бы хотели.
   
— Даже тогда.
   
— А что, если они пробовали и на полпути устали. Они что, упадут вниз?
   
— Знаешь, не могли они так высоко забраться, лететь-то надо в космосе, а там воздуха нет. К тому же в космосе холодно, и они бы просто замерзли насмерть.
   
— А-а-а.
   
— Да и потом, откуда им знать, где Марс.
   
— А мы знаем, где Марс?
   
— Приблизительно знаем.
   
— А если бы у нас был космический корабль, мы могли бы туда отправиться?
   
— Ну, если бы это был действительно хороший корабль и нашлись люди, чтобы тебе помочь, то, думаю, ты бы смог.
   
— А на Марсе есть вода и продукты?
   
— Нет, там ничего нет.
   
— А-а-а.
   
Сидели долго, подстелив сложенные одеяла. Наблюдали за дорогой: один смотрел в одну сторону, второй — в другую. Тихо, безветренно. Никакого движения. Погодя мальчик пробормотал:
   
— Нет никаких ворон, да ведь?
   
— Нет.
   
— Только в книжках про них пишут.
   
— Только в книжках.
   
— Так я и думал.
   
— Ты готов идти?
   
— Да.
   
Поднялись, убрали кружки и остатки крекеров. Отец сложил одеяла на тележку, прикрыл полиэтиленом, а потом стоял, пристально смотря на мальчика.
   
— Что, пап?
   
— Я знаю: ты думал, что мы умираем.
   
— Ага.
   
— Но мы выжили.
   
— Ну да.
   
— Хорошо.
   
— Можно я кое-что у тебя спрошу?
   
— Конечно.
   
— Если бы превратиться в ворону, можно бы было полететь высоко и увидеть солнце?
   
— Да, можно.
   
— Я тоже так подумал. Вот было бы здорово.
   
— Да. Ну что, готов?
   
— Готов.
   
Отец остановился, спросил:
   
— Куда подевалась дудочка?
   
— Я ее выкинул.
   
— Выкинул?
   
— Да.
   
— Хм, ну ладно.
   
— Ладно.
   
   
В нескончаемых вечерних сумерках они пересекали реку и, опершись на парапет, разглядывали медленный поток мертвой воды под мостом. Сквозь завесу пепла ниже по течению, как черная бумажная декорация, маячил силуэт сгоревшего города. Увидели его еще раз уже в темноте, поднимаясь вверх по склону высокого холма. Толкали тяжелую тележку, остановились перевести дух, и отец развернул колесики так, чтобы тележка не покатилась вниз. Маски успели запачкаться, особенно около рта, вокруг глаз — черные круги. Сели в пепел на обочине и смотрели на восток, где силуэт города стал сливаться со сгущающейся темнотой. Не видно ни огонька.
   
— Как ты думаешь, там кто-нибудь есть, пап?
   
— Не знаю.
   
— Когда мы уже остановимся?
   
— Хочешь, прямо сейчас.
   
— На холме?
   
— Спустим тележку вон к тем камням и укроем ее ветками.
   
— А это хорошее место для стоянки?
   
— Ну, никто не любит останавливаться на вершине холма. А нам и не надо, чтобы они останавливались.
   
— Так что это место нам подойдет.
   
— Да, подойдет.
   
— Потому что мы не дураки.
   
— Ладно, ладно. Главное — не обдурить самих себя.
   
— Хорошо.
   
— Ты готов?
   
— Да.
   
Мальчик поднялся, взял веник и закинул его себе на плечо. Посмотрел на отца:
   
— Ну, какие у нас долгосрочные планы?
   
— Что?
   
— Долгосрочные планы.
   
— Где ты слышал это выражение?
   
— Не знаю.
   
— Ну правда, где?
   
— Ты сам так сказал.
   
— Когда?
   
— Давно.
   
— И каков был ответ?
   
— Я не знаю.
   
— И я тоже. Ладно, пошли. Темнеет.
   
   
На следующий день ближе к вечеру, когда они подошли к повороту дороги, мальчик вдруг остановился и положил руку на тележку. Прошептал: «Папа». Отец поднял голову. Впереди на дороге маячила фигура: человек шел, согнувшись, с трудом передвигая ноги.
   
Отец стоял, облокотившись на ручку тележки. Пробормотал:
   
— Ну, кого еще черти принесли?
   
— Что же нам делать, пап?
   
— Может, это западня.
   
— И что будем делать?
   
— Давай пойдем за ним. Посмотрим, обернется он или нет.
   
— Давай.
   
   
Путник явно не собирался оборачиваться. Какое-то время они просто шли за ним, а потом ускорили шаг и нагнали его. Старик, невысокого роста, сутулый. За плечами — армейский рюкзак с привязанным сверху одеялом. В руках очищенная от коры палка — нащупывает ей дорогу. Увидев их, отошел к самой обочине и повернулся к ним лицом. Смотрит опасливо. Челюсть подвязана грязнущим полотенцем, будто зубная боль его замучила. Воняет невыносимо. Не то чтобы от них самих уж очень хорошо пахло, и все же…
   
— У меня ничего нет. Хотите, проверьте.
   
— Мы не грабители.
   
Повернул голову так, чтобы лучше слышать:
   
— Что?
   
— Говорю, мы не грабители.
   
— Кто же вы тогда?
   
Что они могли сказать ему в ответ? Старик вытер нос рукой и стоял в ожидании. Ноги обернуты в тряпки и куски картона и перевязаны зелеными веревками, сквозь дырки и прорехи в одежде видны слои отвратительных лохмотьев. Как-то вдруг сник. Оперся на палку, и опустился на дорогу, и сел прямо в кучу пепла, закрыв одной рукой голову. Стал похож на ворох тряпья, упавший с тележки. Они подошли поближе и остановились.
   
— Эй, послушайте!
   
Мальчик нагнулся к старику и прикоснулся рукой к его плечу:
   
— Пап, он напуган. Он очень боится.
   
Отец оглядел дорогу:
   
— Если это засада, убью его первым.
   
— Пап, он просто боится.
   
— Скажи ему, что мы его не обидим.
   
Старик качал головой из стороны в сторону, вцепившись пальцами в грязные волосы. Мальчик посмотрел на отца:
   
— Может, он думает, что мы ему привиделись.
   
— И кто же мы тогда, по его мнению?
   
— Я не знаю.
   
— Нам нельзя здесь задерживаться. Надо идти дальше.
   
— Он боится, папа.
   
— Не советую тебе прикасаться к нему.
   
— А может, дадим ему поесть?
   
Стоял, смотрел на дорогу. Прошептал: «Черт побери». Посмотрел на старика. Ну что, он превратится в бога, а они — в деревья? Сказал:
   
— Ну хорошо, хорошо.
   
   
Развязал полиэтилен на тележке, откинул его в сторону и, порывшись в банках, выудил одну — с фруктовым салатом, достал открывалку из кармана, открыл банку, отогнул крышку, пошел обратно и, присев, передал банку сыну.
   
— А ложка?
   
— Ложка ему не положена.
   
Мальчик взял банку и протянул ее старику, прошептав:
   
— Возьмите. Вот.
   
Старик поднял глаза и посмотрел на мальчика. Тот совал ему банку. Похоже, будто на дороге кто-то наткнулся на раненого стервятника и пытается его накормить. Мальчик повторял:
   
— Не бойтесь.
   
Старик опустил руки. Заморгал. Серо-голубые глаза. Глубоко спрятаны в мешочках между тонких забитых грязью морщин.
   
— Да берите же.
   
Старик протянул костлявую скрюченную руку, взял банку, прижал к груди.
   
— Ешьте, это вкусно.
   
Мальчик поднес к губам воображаемый сосуд и сделал глотательное движение. Старик посмотрел на банку. Перехватил покрепче и поднял, поводя носом. Длинные желтоватые паучьи пальцы поскребли по металлу. Потом наклонил банку и отпил. Жидкость потекла вниз по немытой бороде. Опустил банку, долго, с трудом жевал. С усилием проглотил, так что голова дернулась. Ребенок прошептал:
   
— Пап, смотри, ест.
   
— Да, вижу.
   
Мальчик повернулся к отцу. Тот сказал:
   
— Я догадываюсь, о чем ты хочешь попросить. Сразу говорю: «Нет!»
   
— Ну и что я хотел спросить?
   
— Не можем ли мы его взять с собой? Нет, не можем.
   
— Я знаю.
   
— Ты знаешь?
   
— Да.
   
— Ну хорошо.
   
— Мы можем ему еще что-нибудь дать?
   
— Сначала убедимся, что он с этим справится.
   
Смотрели, как он ест. Закончив, уставился на пустую банку, может, в надежде, что она как по волшебству наполнится!
   
— Что ты хочешь ему дать?
   
— А ты как думаешь?
   
— Я-то думаю, что ничего ему давать не надо. Что бы ты хотел?
   
— Могли бы приготовить что-нибудь на плитке. А он бы с нами поел.
   
— На ночлеге?
   
— Ну да.
   
Отец посмотрел на старика и на дорогу. Сказал:
   
— Ладно. Но завтра мы идем дальше.
   
Мальчик промолчал.
   
— Это все, на что я согласен.
   
— Хорошо.
   
— «Хорошо» означает «договорились раз и навсегда». Означает, что завтра ты не начнешь канючить.
   
— Это как — канючить?
   
— Это значит, что завтра ты не заведешь об этом разговор и не примешься меня переубеждать. Никаких переговоров. Договорились, и точка.
   
— Хорошо.
   
— Вот и отлично.
   
   
Они помогли старику встать и подали ему палку. Едва ли весит больше ста фунтов. Стоит и неуверенно оглядывается. Отец забрал у него пустую банку и закинул подальше в лес. Старик попытался отдать ему палку, но отец оттолкнул его руку. Спросил:
   
— Когда вы в последний раз ели?
   
— Я не знаю.
   
— Вы не помните?
   
— Только что ел.
   
— Хотите поесть с нами?
   
— Не знаю.
   
— Не знаете?
   
— Что поесть?
   
— Может, тушеную говядину. С крекерами. Выпить кофе.
   
— Что я должен за это сделать?
   
— Сказать нам, что произошло с миром.
   
— Что?
   
— Ничего нам от вас не надо. Вы идти можете?
   
— Я могу идти.
   
Посмотрел на мальчика:
   
— Ты ведь маленький мальчик?
   
Мальчик вопросительно поглядел на отца.
   
— А на кого он похож, по-вашему?
   
— Не знаю. Я плохо вижу.
   
— А меня вы видите?
   
— Я вижу только силуэт.
   
— И то хорошо. Надо двигаться. — Посмотрел на сына: — Не держи его за руку.
   
— Он же не видит.
   
— Не держи его за руку. Пошли.
   
Старик спросил:
   
— Куда мы идем?
   
— Мы идем есть.
   
Старик кивнул, и выставил вперед палку, и начал ощупывать ею дорогу впереди себя.
   
— Сколько вам лет?
   
— Девяносто.
   
— Неправда.
   
— Пусть.
   
— Вы всем говорите, что вам девяносто?
   
— Кому всем?
   
— Кого встречаете.
   
— Ну да.
   
— Чтобы они вас не тронули?
   
— Да.
   
— Ну и как, помогает?
   
— Нет.
   
— Что в рюкзаке?
   
— Ничего. Можешь посмотреть.
   
— Посмотреть-то я могу… Что там?
   
— Ничего интересного. Барахло.
   
— Еды нет?
   
— Нет.
   
— Как вас зовут?
   
— Илай.
   
— Илай. А фамилия?
   
— Просто Илай нельзя?
   
— Можно. Пошли.
   
   
Остановились в лесу, слишком, пожалуй, близко от дороги. Пришлось волоком тащить тележку, мальчик подталкивал ее сзади. Развели костер, чтобы старик мог согреться, хотя и не стоило бы: костер мог их выдать. Ужинали. Старик, завернувшись в свое единственное одеяло, сидел у огня, держал ложку по-детски неловко. У них было всего две кружки, и гостю пришлось пить кофе из суповой миски, крепко вцепившись в края пальцами. Сидит, как изможденный оборванный будда, уставился на угли. Отец сказал:
   
— Мы вас с собой не возьмем, вы, надеюсь, это понимаете.
   
Старик утвердительно кивнул.
   
— Сколько лет вы в пути?
   
— Давно. Нельзя оставаться на одном месте.
   
— Как же вы живете?
   
— Всегда в дороге. Я знал, к чему все идет.
   
— Знали, к чему все идет?
   
— Ну да. К этому или чему-то подобному. Всегда это знал.
   
— И пытались как-то подготовиться?
   
— Нет. А ты что бы стал делать?