1 2 3 
О нет, прекрасное созданье,    

К иному ты присуждена;    

Тебя иное ждет страданье.    

Иных восторгов глубина;    

Оставь же прежние желанья    

И жалкий свет его судьбе:    

Пучину гордого познанья    

Взамен открою я тебе.    

Толпу духов моих служебных    

Я приведу к твоим стопам;    

Прислужниц легких и волшебных    

Тебе, красавица, я дам;    

И для тебя с звезды восточной    

Сорву венец я золотой;    

Возьму с цветов росы полночной;    

Его усыплю той росой;    

Лучом румяного заката    

Твой стан, как лентой, обовью,    

Дыханьем чистым аромата    

Окрестный воздух напою;    

Всечасно дивною игрою    

Твои слух лелеять буду я;    

Чертоги пышные построю    

Из бирюзы и янтаря;    

Я опущусь на дно морское,    

Я полечу за облака,    

Я дам тебе все, все земное –    

Люби меня!..    

     

 XI    

     

И он слегка    

Коснулся жаркими устами    

Ее трепещущим губам;    

Соблазна полными речами    

Он отвечал ее мольбам.    

Могучий взор смотрел ей в очи!    

Он жег ее. Во мраке ночи    

Над нею прямо он сверкал,    

Неотразимый, как кинжал.    

Увы! злой дух торжествовал!    

Смертельный яд его лобзанья    

Мгновенно в грудь ее проник.    

Мучительный, ужасный крик    

Ночное возмутил молчанье.    

В нем было все: любовь, страданье.    

Упрек с последнею мольбой    

И безнадежное прощанье –    

Прощанье с жизнью молодой.    

     

     

XII    

     

В то время сторож полуночный,    

Один вокруг стены крутой    

Свершая тихо путь урочный.    

Бродил с чугунною доской,    

И возле кельи девы юной    

Он шаг свой мерный укротил    

И руку над доской чугунной,    

Смутясь душой, остановил.    

И сквозь окрестное молчанье,    

Ему казалось, слышал он    

Двух уст согласное лобзанье,    

Минутный крик и слабый стон.    

И нечестивое сомненье    

Проникло в сердце старика…    

Но пронеслось еще мгновенье,    

И стихло все; издалека    

Лишь дуновенье ветерка    

Роптанье листьев приносило,    

Да с темным берегом уныло    

Шепталась горная река.    

Канон угодника святого    

Спешит он в страхе прочитать,    

Чтоб наважденье духа злого    

От грешной мысли отогнать;    

Крестит дрожащими перстами    

Мечтой взволнованную грудь    

И молча скорыми шагами    

Обычный продолжает путь.    

…………….    

     

 XIII    

     

Как пери спящая мила,    

Она в гробу своем лежала,    

Белей и чище покрывала    

Был томный цвет ее чела.    

Навек опущены ресницы…    

Но кто б, о небо! не сказал,    

Что взор под ними лишь дремал    

И, чудный, только ожидал    

Иль поцелуя, иль денницы?    

Но бесполезно луч дневной    

Скользил по ним струей златой,    

Напрасно их в немой печали    

Уста родные целовали….    

Нет! смерти вечную печать    

Ничто не в силах уж сорвать!    

     

     

XIV    

     

Ни разу не был в дни веселья    

Так разноцветен и богат    

Тамары праздничный наряд.    

Цветы родимого ущелья    

(Так древний требует обряд)    

Над нею льют свой аромат    

И, сжаты мертвою рукою.    

Как бы прощаются с землею!    

И ничего в ее лице    

Не намекало о конце    

В пылу страстей и упоенья;    

И были все ее черты    

Исполнены той красоты,    

Как мрамор, чуждой выраженья.    

Лишенной чувства и ума,    

Таинственной, как смерть сама.    

Улыбка странная застыла,    

Мелькнувши по ее устам.    

О многом грустном говорила    

Она внимательным глазам:    

В ней было хладное презренье    

Души, готовой отцвести,    

Последней мысли выраженье,    

Земле беззвучное прости.    

Напрасный отблеск жизни прежней,    

Она была еще мертвей,    

Еще для сердца безнадежней    

Навек угаснувших очей.    

Так в час торжественный заката,    

Когда, растаяв в море злата,    

Уж скрылась колесница дня,    

Снега Кавказа, на мгновенье    

Отлив румяный сохраня,    

Сияют в темном отдаленье.    

Но этот луч полуживой    

В пустыне отблеска не встретит,    

И путь ничей он не осветит    

С своей вершины ледяной!..    

     

 XV    

     

Толпой соседи и родные    

Уж собрались в печальный путь.    

Терзая локоны седые,    

Безмолвно поражая грудь,    

В последний раз Гудал садится    

На белогривого коня,    

И поезд тронулся. Три дня.    

Три ночи путь их будет длиться:    

Меж старых дедовских костей    

Приют покойный вырыт ей.    

Один из праотцев Гудала,    

Грабитель странников и сел,    

Когда болезнь его сковала    

И час раскаянья пришел,    

Грехов минувших в искупленье    

Построить церковь обещал    

На вышине гранитных скал,    

Где только вьюги слышно пенье,    

Куда лишь коршун залетал.    

И скоро меж снегов Казбека    

Поднялся одинокий храм,    

И кости злого человека    

Вновь успокоилися там;    

И превратилася в кладбище    

Скала, родная облакам:    

Как будто ближе к небесам    

Теплей посмертное жилище?..    

Как будто дальше от людей    

Последний сон не возмутится…    

Напрасно! мертвым не приснится    

Ни грусть, ни радость прошлых дней.    

     

     

XVI    

     

В пространстве синего эфира    

Один из ангелов святых    

Летел на крыльях золотых,    

И душу грешную от мира    

Он нес в объятиях своих.    

И сладкой речью упованья    

Ее сомненья разгонял,    

И след проступка и страданья    

С нее слезами он смывал.    

Издалека уж звуки рая    

К ним доносилися – как вдруг,    

Свободный путь пересекая,    

Взвился из бездны адский дух.    

Он был могущ, как вихорь шумный,    

Блистал, как молнии струя,    

И гордо в дерзости безумной    

Он говорит: «Она моя!»    

     

     

К груди хранительной прижалась,    

Молитвой ужас заглуша,    

Тамары грешная душа –    

Судьба грядущего решалась,    

Пред нею снова он стоял,    

Но, боже! – кто б его узнал?    

Каким смотрел он злобным взглядом,    

Как полон был смертельным ядом    

Вражды, не знающей конца, –    

И веяло могильным хладом    

От неподвижного лица.    

«Исчезни, мрачный дух сомненья! –    

Посланник неба отвечал: –    

Довольно ты торжествовал;    

Но час суда теперь настал –    

И благо божие решенье!    

Дни испытания прошли;    

С одеждой бренною земли    

Оковы зла с нее ниспали.    

Узнай! давно ее мы ждали!    

Ее душа была из тех,    

Которых жизнь – одно мгновенье    

Невыносимого мученья,    

Недосягаемых утех:    

Творец из лучшего эфира    

Соткал живые струны их,    

Они не созданы для мира,    

И мир был создан не для них!    

Ценой жестокой искупила    

Она сомнения свои…    

Она страдала и любила –    

И рай открылся для любви!»    

     

     

И Ангел строгими очами    

На искусителя взглянул    

И, радостно взмахнув крылами,    

В сиянье неба потонул.    

И проклял Демон побежденный    

Мечты безумные свой,    

И вновь остался он, надменный,    

Один, как прежде, во вселенной    

Без упованья и любви!..    

     

 ______    

     

На склоне каменной горы    

Над Койшаурскою долиной    

Еще стоят до сей поры    

Зубцы развалины старинной.    

Рассказов, страшных для детей,    

О них еще преданья полны…    

Как призрак, памятник безмолвный,    

Свидетель тех волшебных дней.    

Между деревьями чернеет.    

Внизу рассыпался аул.    

Земля цветет и зеленеет;    

И голосов нестройный гул    

Теряется, и караваны    

Идут, звеня, издалека,    

И, низвергаясь сквозь туманы,    

Блестит и пенится река.    

И жизнью вечно молодою.    

Прохладой, солнцем и весною    

Природа тешится шутя,    

Как беззаботная дитя.    

     

     

Но грустен замок, отслуживший    

Года во очередь свою,    

Как бедный старец, переживший    

Друзей и милую семью.    

И только ждут луны восхода    

Его незримые жильцы:    

Тогда им праздник и свобода!    

Жужжат, бегут во все концы.    

Седой паук, отшельник новый,    

Прядет сетей своих основы;    

Зеленых ящериц семья    

На кровле весело играет;    

И осторожная змея    

Из темной щели выползает    

На плиту старого крыльца,    

То вдруг совьется в три кольца,    

То ляжет длинной полосою    

И блещет, как булатный меч,    

Забытый в поле давних сеч,    

Ненужный падшему герою!..    

Все дико; нет нигде следов    

Минувших лет: рука веков    

Прилежно, долго их сметала,    

И не напомнит ничего    

О славном имени Гудала,    

О милой дочери его!    

     

     

Но церковь на крутой вершине,    

Где взяты кости их землей,    

Хранима властию святой,    

Видна меж туч еще поныне.    

И у ворот ее стоят    

На страже черные граниты,    

Плащами снежными покрыты;    

И на груди их вместо лат    

Льды вековечные горят.    

Обвалов сонные громады    

С уступов, будто водопады,    

Морозом схваченные вдруг,    

Висят, нахмурившись, вокруг.    

И там метель дозором ходит,    

Сдувая пыль со стен седых,    

То песню долгую заводит,    

То окликает часовых;    

Услыша вести в отдаленье    

О чудном храме, в той стране,    

С востока облака одне    

Спешат толпой на поклоненье;    

Но над семьей могильных плит    

Давно никто уж не грустит.    

Скала угрюмого Казбека    

Добычу жадно сторожит,    

И вечный ропот человека    

Их вечный мир не возмутит.