1 2 3 
    
Впоследствии я не раз вспоминал тот вечер и жалел, что даже не попытался что-нибудь предпринять. Потому что тогда-то все и началось, какой-то механизм дал сбой, и с каждым витком все шло лишь больше и больше наперекосяк. Дезире пару раз об этом заговаривала, рассказывала, как все было, как она лежала на каталке, а медсестры орали через ее голову: «Тут еще одна на добровольное прерывание!» — но я просто не мог ответить, будто в голове переклинило какое-то реле и я лишился дара речи. Мне казалось, что она пытается переложить вину на меня, а этого я допустить не мог, даже ради нее.
    
К тому же мне и без того было несладко: каждый раз, когда приходилось давать задний ход на тракторе, у меня сосало под ложечкой, и это было невыносимо, потому что во время весеннего сева без этого не обойтись. В мае Дезире взяла пару недель отпуска и уехала к Мэрте с детьми, и мне немного полегчало, — по крайней мере, я был уверен, что не задавлю никого из близких. Я извернулся и нанял в помощь соседского мальчишку, ну и Бенгт-Йоран, как всегда, подставил плечо.
    
И все равно я снова чувствовал себя холостяком. Только хуже. Потому что теперь я знал, что теряю.
   
   
    
     
43. Дезире
    
    
Если бы кто-то мне сказал об этом в день нашей свадьбы, я бы рассмеялась ему в лицо. Да чтобы мы с Бенни?!.
    
Чтобы мы стали друг другу совершенно чужими людьми?
    
Мы, прошедшие огонь, воду и медные трубы, перепрыгнувшие через столько канав, преодолевшие столько заборов! Мы, изучившие друг друга, как свои пять пальцев, которые столько смеялись вместе и растили двух обожаемых детей? Мы, которые чуть было друг друга не потеряли и поняли, что жизнь порознь лишена всякого смысла?!
    
Сейчас же, уложив детей, мы молча усаживались на диван смотреть какую-нибудь дребедень, обычно скучную, по крайней мере, для одного из нас — я тупо пялилась в экран во время его хоккейных матчей и детективов, а он клевал носом под все остальное. В конце концов один из нас начинал зевать и со словами: «Ну что ж, пора и на боковую» — брел в ванную чистить зубы. Спать мы не перестали, но все происходило поспешно и неловко, как правило, ближе к утру, когда мы случайно натыкались друг на друга в постели.
    
Представить себе, что когда-то мы сидели долгими пятничными вечерами и хихикали над «Рябиновым листком», было сложно. Нам даже не о чем было поговорить. Мне казалось, я уже сто раз слышала все его местные байки, а его вечное нытье и жалобы на правительство и руководство Евросоюза нагоняли на меня скуку. Одно упоминание слова «крестьяне» вызывало у меня рвотный рефлекс. «Крестьяне у нас всегда между молотом и наковальней!» «А расплачиваться-то за это крестьянам!» «Вечно все на крестьян валят!» «И куда только смотрит Союз работников сельского хозяйства?!» При этом не то чтобы я с ним не соглашалась, но меня раздражало, что я служила ему бачком, куда он сливал все свое недовольство, даже не задумываясь, в силах ли я это выслушивать или нет. Просто принимал это как должное.
    
Бенни мог часами трепаться про то, как понизилась окупаемость и как скоро все полетит к чертям, хотя на самом деле и мысли такой не допускал. Я же, считавшая, что через двадцать лет шведские фермеры исчезнут как класс, даже заикнуться об этом не смела, это была запретная тема.
    
В те же редкие разы, когда я пыталась пожаловаться на свою работу — например, после очередной стычки с Лилиан, — он тут же начинал зевать, косился на спортивный раздел в газете и отделывался ничего не значащими замечаниями вроде: «Ну ты ей там покажи!»
    
Так что со временем я привыкла звонить Мэрте, когда мне хотелось выговориться. Бенни же все это время с кислой миной ходил кругами вокруг телефона и шипел: «Сколько можно трепаться, а вдруг нам кто-то пытается дозвониться?!» Он считал, что я должна предоставить свои уши в его распоряжение, заняв привычное место в углу дивана, вместо того чтобы трепаться с другими.
    
Заинтересовать его какими-либо вычитанными, услышанными или увиденными событиями культурной жизни было немыслимо. В такие моменты он строил из себя тупого фермера: «Нурен? Нурен? Это кто-то из Управления сельского хозяйства, да?»
    
Иногда ко мне забегала Вайолет с толстенной пачкой прочитанных женских журналов — в знак благодарности за то, что время от времени я приносила ей детские книжки для Курта-Ингвара. Из писем читательниц следовало, что большинство женщин жалуются на своих мужей по одному и тому же поводу. Он рассказывает о своих делах — она слушает и сочувствует. Она пытается заговорить о своих — он идет в гараж. Но до чего же неприятно осознавать себя частью общего социокультурного феномена! Ведь у нас с Бенни все должно быть по-другому!
    
В сентябре мы пошли на крайние меры — видимо, слишком устали от одиночества и испугались, что теряем друг друга. Решили провести четырехдневный отпуск без детей после осенней страды. Нильса мы оставили на Бенгта-Йорана с Вайолет, а Арвида — с Мэртой и Магнусом. Бенни смотался в город и приобрел по дешевке турпутевку на солнечный берег Испании. Его, видимо, подкупили слова «солнечный берег», хотя рассчитывать на солнце в Европе в конце октября не приходится. Первые два дня шел проливной дождь, а оставшиеся два стоял непроглядный туман. Мы пытались гулять по побережью в наших летних нарядах, с опаской пробуя воду пальцами ног, а испанцы пробегали мимо в куртках, окидывая нас недоуменными взглядами. И вообще курорт Коста-дель-Соль показался мне довольно тоскливым местом, каким-то засиженным и захоженным многолетними толпами туристов.
    
В последний вечер мы сидели в нашем высотном гостиничном гетто с коктейлями, из которых торчали бумажные зонтики. Несмотря на погоду, мы все равно уселись на открытой террасе ресторана, вытащив туда два стула. Вокруг не было ни души. И вдруг опять ливанул дождь. Волосы Бенни мгновенно намокли, я машинально протянула руку и убрала их с его лба. Раньше я и не замечала, какие у него появились залысины!
    
— Да уж, Дезире! Вдобавок ко всему твой мужик еще и лысеет! — сказал он. И такая горечь послышалась в этих словах, что у меня внутри все перевернулось.
    
— Я всегда считала, что лысина украшает мужчину! — слукавила я. — Я где-то читала, будто она свидетельствует о переизбытке тестостерона и чаще всего встречается у самых сильных представителей мужского пола.
    
Он посмотрел на меня с подозрением.
    
— А поцелуй в лысину?! — продолжала я. — Это же так эротично! Жду не дождусь!
    
На этот раз он чуть улыбнулся:
    
— Да ну, ты это небось всем парням говоришь!
    
Мы посмотрели друг на друга и вдруг расхохотались. Дождь все лил, наши коктейли превратились в подслащенную водичку, промокли мы до нитки, но все смеялись и никак не могли остановиться. А потом вернулись в наш номер, стащили друг с друга мокрую одежду, залезли в душ и занялись любовью, как раньше.
    
Так появилась Клара.
   
  
  
   
    
ГОД ШЕСТОЙ
    
ОБЛАЧНО С ПРОЯСНЕНИЯМИ
   
   
    
     
44. Бенни
    
    
Ну надо же, еще один! Прямо в яблочко, хоть и ненароком.
    
Может, хоть на этот раз будет девчушка в платочке? Эдакая бледно-розовая креветочка со светлой головкой Дезире и с моими… хм… с моими мускулистыми икрами? Говорят, они у меня ничего.
    
Когда мы вернулись домой из Испании, встреченные с распростертыми объятьями нашими сорванцами, жизнь как-то снова наладилась. Я, бывало, расхаживал по коровнику с улыбкой от уха до уха, такие они были забавные. Арвиду привелось увидеть свой первый в жизни отел, вот уж радости было. Когда теленок родился и, мокрый и дрожащий, улегся в своем боксе, мальчонка тут же снова встал позади коровы и стал терпеливо ждать — должно быть, решил, что сейчас оттуда еще телята посыплются.
    
Осенний забой он перенес спокойно, хотя прекрасно понимал, что к чему. Этой осенью мы забили Улле, бычка, к которому он особенно привязался. Мы, конечно, провернули это дело ночью, когда он спал, но на следующее утро на колоде все еще оставались следы крови и обрезки мяса. Арвид только грустно покачал головой и произнес: «Нету больше бедного У-улле…» Но, как истинный крестьянский ребенок, он не стал вдаваться в философские рассуждения, что такое смерть, вроде той тягомотины, которую с ними разводят в садике. Сначала читают слезливую детскую книжку про какую-нибудь бабульку, отбросившую коньки, а потом давай рассуждать, что значит «умереть». Арвид только фыркал и пожимал плечами, когда к нему приставали. «Подумаешь, как помрут — подвесить их и съесть!» — только и отвечал он. Он небось думал, что и с бабушками поступают так же…
    
Но где-то в глубине души меня грызло беспокойство. Я знал, что так продолжаться не может. В сельском хозяйстве без окупаемости никуда, один фермер с тридцатью коровами долго не протянет, повсюду то и дело закрывались фермы, цены все время падали — и куда при таком раскладе прикажете деваться? Отец, бывало, ходил на собрания Союза молочных предприятий и возвращался оттуда с новыми силами, высказав правлению все, что думал. Ну а сейчас-то что делать, когда молокозавод расположен на другом конце страны, а в правлении сидят одни бюрократы и решают, не инвестировать ли им в Англию или Данию, даже не спросив моего мнения, хотя налоги-то плачу именно я?!
    
Мне стоило, наверное, вложить шесть-семь миллионов в бесстойловое содержание и купить роботов-дояров, но, черт побери, я ведь единственный оставшийся фермер во всей округе, а ну как они перестанут гонять сюда молоковоз — и останусь я со своими роботами по уши в долгах! А что до мясного хозяйства… Да, стадо из ста пятидесяти мясных коров, которых не надо доить, возможно, спасло бы мое колено, но первое время на это не проживешь — и чем же мне тогда на жизнь зарабатывать? Расфасовывать коровье дерьмо по аккуратным ведеркам и развозить по загородным участкам? Расчищать снег для… хм, тех немногочисленных соседей, которые у меня есть? Торговать телом, предлагая себя дачникам? Уж можете мне поверить, я перебрал все варианты! Свиньи? Тогда нужно заводить сразу штук пятьсот, чтобы они окупились. Пятьсот свиней, черт побери! Чтобы хозяйство приносило прибыль, во всем нужен размах — и, положа руку на сердце, если б мы с Дезире работали на пару, я бы, может, и подумал об инвестициях. Но этому не бывать, сколько бы она ни помогала мне по коровнику. Потому что она делает это нехотя и через силу, я же не дурак, что я, не понимаю, что ли? А я не могу ждать десять — пятнадцать лет, пока Арвид вырастет и, может быть, проявит желание.
    
Так что я все откладывал решение о новых инвестициях и старался, как мог, продержаться на плаву. Я — человек старого времени, когда крестьяне всегда протягивали друг другу руку помощи, устраивали демонстрации протеста, сообща являлись реальной силой и контролировали все этапы производства. А тут я на днях прочитал в газете, что взаимопомощь среди крестьян практически исчезла, во всем нужен рыночный подход! За все нужно брать деньги! Требовать поденную плату за стравливание участка скотом. Оно, может, и верно, да только не по мне все это. И ни к чему нам, крестьянам, собственная техника, слишком уж это дорого, нужно устраивать коллективное хозяйство! А я бы, может, и рад был объединиться с местными крестьянами, да только где их взять — или прикажете делить пресс-подборщик с Бергстремами из Норрбюна? И мотаться туда-сюда за десятки миль в разгар сенокоса?
    
А еще они нудят, что нужно предоставить всем желающим открытый доступ к нашим землям, устраивать экскурсии для школ и детсадов, развлекать туристов, — и это говорят люди, которые жалуются на высокие цены на молоко и в то же время не задумываясь выкладывают в два раза больше за подслащенную газированную водичку, черт их подери!
   
   
    
     
45. Дезире
    
    
Бенни все время беспокоился, что у нас так мало денег, особенно сейчас, когда дети стали подрастать. Арвид хотел настоящий велосипед с боковыми колесиками, как у остальных детей в садике. Нам он это сообщил, воинственно выпятив челюсть, из чего мы сделали вывод, что на успех он особо не рассчитывал. Нильс хотел трехколесный велик. Старый велосипед Арвида мы одолжили моей сослуживице, а она щедрой рукой взяла и отдала его кому-то, а кому — забыла. Ни я, ни Бенни вот уже несколько лет не были у зубного.
    
Короче, сводить концы с концами было нелегко. Даже по мобильному лишний раз не позвонишь — я старалась по возможности звонить с работы и таскала домой газеты из библиотеки, хотя сама раньше косилась на коллег, которые так делали. Парикмахерская нам тоже была не по карману, поэтому пришлось мне самой стричь все семейство, при этом видок у Бенни и детей был такой, словно по их головам прошлись тупой газонокосилкой, — парикмахерское дело было явно не моим призванием. Правда, себя саму я еще стричь не научилась. Тогда Бенни взял ножницы и сообщил, что всю свою жизнь подстригает коровьи хвосты и уж как-никак справится и с моей прической. Я решила, что терять мне все равно нечего, и согласилась.
    
Что ж, стричь коровьи хвосты Бенни и правда умел. Когда он закончил, голова моя выглядела будто обстриженный коровий хвост. После этого я отрастила волосы и где-то раз в два месяца подравнивала их, как могла. Не сказать, чтобы это было очень красиво, но зато я экономила на стрижке пару сотен в месяц, а в нашей семье каждая крона была на счету.
    
Хуже было то, что у нас не имелось никаких сбережений на крайний случай. Не мог же Бенни перестать покупать коровам корм, он и так уже сократил все свои расходы до минимума. Да и у меня возможности подзаработать не было, при моей-то специальности. Сверхурочную работу я взять не могла — не привязывать же детей к мебели, а я что-то не слышала, чтобы библиотекари выдавали книжки из-под полы халтуры ради. Была бы я врачом, может, смогла бы сделать лишнюю операцию или открыть частную практику после работы. Была бы учителем — могла бы давать вечерние уроки после того, как Бенни закончит дойку. Однако на что я-то годилась?
    
Встречались среди местных и такие умелицы, которые проводили вечера за вязанием прихваток и игрушек из остатков пряжи, а потом продавали их на базаре. Но: а) это были в основном пенсионерки, которым нужно было как-то убить время, и б) деньги они жертвовали в какой-нибудь эстонский детский дом. Даже умей я вязать крючком, было бы по меньшей мере странно, если б я вдруг заявила: вы там отправляйте свои деньги нуждающимся детям, а я, пожалуй, оставлю свои на коронку для Бенни. Да и потом, сколько уж они там зарабатывали — полагаю, жалкие гроши по сравнению с тем, сколько тратили их мужья, каждый год меняя машину.
    
Так мы и жили — вечно на грани, то и дело рискуя очутиться за чертой. Забытый счет за электричество, повлекший за собой немалый штраф, серьезно подорвал наш семейный бюджет — пришлось на полгода забыть о французских десертных сырах. Когда же Бенни заявился домой без трех зубов, выбитых отскочившим рычагом, катастрофа стала фактом. Нужно было делать мост, а это стоило целое состояние.
    
Вдобавок ко всему умер старик Бренлюнд, который все эти годы покупал у нас бычков на откорм, и мы потеряли важную точку сбыта — все местные бойни давно позакрывались, лишние несколько миль за парой телят никто не поедет, а о том, чтобы откармливать их самим, и речи быть не могло — даже если б мы нашли, где их разместить, это принесло бы сплошные убытки.
    
Так что наш семейный бюджет трещал по швам. Мы экономили, на чем могли, разглядывая цены под увеличительным стеклом, а это неминуемо приводит к тому, что рано или поздно ты оказываешься жертвой всяческих надувательств. Как в тот раз, когда мы купили здоровенную упаковку «шампуня для всей семьи» на сельскохозяйственной ярмарке, — по всей видимости, продавец просто разлил обезжиривающее средство для тракторов по пластиковым флаконам и переклеил этикетки. Выглядели мы после этого, как одуванчики, волосы стояли дыбом и стреляли электричеством, стоило нам приблизиться друг к другу, — страшно вспомнить! Правда, нам редко удавалось закупить что-то впрок — мы и так сосали лапу, особенно ближе к концу месяца. Да, бедность тоже дорого обходится! Я уже и не знала, плакать мне или смеяться: порой вся морозилка была забита лосиным мясом или говядиной с прошлого забоя, в то время как у нас не хватало денег, даже чтобы купить рыбные палочки для разнообразия… Зато в доме всегда водились молоко, картошка и мясо, тут мы нужды не знали, хотя иногда я с тоской вспоминала мои девичьи годы, когда я запросто могла купить целое блюдо экзотических фруктов или наесться до отвала голландской спаржи! Я, конечно, пыталась выращивать овощи, но, судя по всему, руки у меня росли не из того места. Морковь была тощей, как спички, и к тому же на четырех ногах, улитки добирались до салата куда быстрее, чем я, а зеленый лук то рос анорексично хилым, а то вдруг зацветал буйным цветом. Единственное, что мне удавалось, так это редиска! Вот она у меня была потрясающей — правда, одной редиской семью не прокормишь.
    
Походы в магазин занимали все больше и больше времени. Теперь я ходила и сравнивала цены буквально на все — от маринованных огурцов до стирального порошка, причем обычно кто-нибудь из детей в это время елозил по продуктовой тележке, громогласно требуя конфет.
    
А тут еще и третье чадо на подходе…
   
   
    
     
46. Бенни
    
    
Не стану отрицать, что я давно уже ждал кризиса среднего возраста. В марте мне должно было стукнуть сорок, и я начал втихаря проглядывать объявления о всяких там средствах от облысения, при помощи которых мне удалось бы сохранить свои волосья хоть еще на пару лет. Неужели нельзя что-нибудь придумать? Вон, в сельском хозяйстве то и дело изобретают всякие штуки — удлиняют, учащают и ускоряют рост шерстяного покрова, как хотят! А иногда я с опаской ощупывал бока, проверяя, не становятся ли они похожи на грушу. Что-то вроде я слегка поднабрал…
    
Я пытался себе представить, когда и как он нагрянет, этот кризис. Это что же, значит, проснусь я в один прекрасный день, сменю трактор на мотоцикл, повяжу бандану и помчусь навстречу закату в поисках утраченной молодости? Говорят, такое случается. Желательно с какой-нибудь девицей на заднем сиденье. Я и Креветке так сказал:
    
— Чую я, того и гляди, кризис накатит! Хорошо бы до весенней страды управиться, там-то у меня времени не будет! Может, составишь мне компанию, чтоб лишний раз кого нового не искать?
    
— Ну вот еще! — решительно возразила Креветка. — У меня тут собственный кризис назревает: Что Я Сделала Со Своей Жизнью и все такое. Мне еще твоего не хватало! Может, приурочишь свой к периоду непослушания у Нильса, чтобы уж сразу всем отстреляться и вздохнуть спокойно?
    
Но, по правде говоря, никакого особого кризиса я не чувствовал. После нашего примирения под проливным дождем в Торремолиносе я был совершенно доволен существованием, по крайней мере, пока не садился за счета. Мне казалось, что я неплохо распорядился своей жизнью. Ферма еще не обанкротилась, одно это чего стоило! Как подумаю, что мог бы сидеть бобылем ни Креветки, ни пацанов, на одних сосисках из микроволновки да растворимом кофе, залитом водой из-под крана, с порнухой по кабельному заместо компании!.. Каждый раз, когда я заходил в коровник с Арвидом, таскающимся за мной по пятам со своей игрушечной тележкой, или засыпал, положив руку Креветке на живот, я думал, как мне все-таки повезло. И тут же начинал думать о чем-то другом, не веря своему счастью, словно боялся, что в любой момент могу проснуться.
    
А ведь мог бы остаться с Анитой… Я тут недавно встретил ее в городе, когда заходил в налоговую. Она только коротко кивнула и попыталась было пройти мимо, но я загородил ей дорогу и завел светский разговор. Причем, как последний идиот, пригласил ее на свое сорокалетие, затеянное Дезире вроде бы по секрету. Так Анита лишь зыркнула на меня. «Что, посуду мыть некому?» — прошипела она, отпихнув меня в сторону.
    
А день-то удался на славу. Проснулся я от такого грохота, будто крыша обрушилась, — я так и подскочил. Оказалось, что под домом собралась вся моя охотничья команда и устроила салют в мою честь. Потом они зашли выпить кофе, Креветка приготовила бутербродный торт, бегала, смеялась, одаривала всех улыбками, и все в один голос шутили, что мне теперь пора дарить виагру или еще чего для улучшения потенции. А Креветка им на это: только чек не забудьте приложить, чтобы сдать можно было, моему мужику ваше средство без надобности! Разве что вы его промеж собой поделите! Я только горделиво улыбался, пока они ржали и похлопывали ее по спине, умеет она все же иногда ввернуть что-нибудь этакое!
    
Потом пришли Бенгт-Йоран с Вайолет. Он взял отгул и подменил меня в коровнике, а Вайолет с Креветкой выставили меня из кухни. Я взял причесанных, умытых мальчишек и повел их гулять на весеннем солнцепеке. У меня аж сердце екнуло, когда я вдруг сообразил, что такое у нас впервые. Днем приехали Мэрта с Магнусом и Консуэлой на своей инвалидной машине. И что они там затеяли? Креветка только выдала мне корзину с едой, велев посидеть пока с мальцами где-нибудь на солнышке. В дом меня даже не впустили.
    
Часов около пяти меня наконец позвали. Кухня была заставлена корзинами и пакетами с едой, наготовленной за целый день. Креветка затолкала меня в душ, а когда я вышел, выложила чистую одежду — потрясный кожаный пиджак, который она откопала в каком-то секонд-хэнде, и ковбойскую шляпу! Потом мы направились в местный клуб со всеми нашими баулами, и на ступеньках нас встретили буквально все, кого я знаю, — все как один в ковбойских нарядах! Приглашенная группа заиграла кантри — и тут пошло веселье: и тебе контрданс, и кадриль, и полька, и все, вместе взятое, со всякими там буги-вуги… Креветка со своим пузом отплясывала в широком клетчатом платье с воланами и в деревянных башмаках. Скинувшись всей деревней, они вручили мне в подарок увеличенную фотографию Рябиновой усадьбы с высоты птичьего полета — в золотой рамочке, все дела, я чуть не прослезился.
    
Еда была — пальчики оближешь, видать, Вайолет, как заправский командир, взяла дело в свои руки, только под конец обиделась на Бенгта-Йорана, когда тот при виде нарезки из копченого оленьего сердца спросил: «Ну ты даешь, кровяной пудинг — и на праздничный стол?!» То-то она рассердилась.
   
   
    
     
47. Дезире
    
    
По-моему, этот злосчастный кризис несколько ошибся адресом и вместо Бенни достался мне, хотя мне-то еще нет сорока. В основном, конечно, все упиралось в работу.
    
Я вышла из декрета по уходу за Нильсом, закусив удила, словно скаковая лошадь, предвкушая, как приступлю к воплощению всех наших грандиозных планов: пещеры сказок, кинофестиваля и прочих замыслов. Первую неделю все вроде шло как по маслу. Мы с Улофом снова засели за работу, идеи текли рекой. Но потом у Нильса началось воспаление уха. Мне все чаще приходилось брать больничный. А потом приключилась та история с Арвидом. Я не появлялась на работе несколько недель подряд, и это, можно сказать, подрубило проект на корню. Улоф как можно деликатнее сообщил мне, что перекладывает свою часть работы на молоденькую библиотекаршу, которую к нам перевели из филиала.
    
Я вздохнула, но все поняла и попыталась подключить ее к работе. Ее звали Диана, она была румяной, худой как щепка, глупой и совершенно непригодной к сотрудничеству. У нее не было ни единой собственной мысли, она страшно ленилась, являлась на работу позже всех и всегда находила повод уйти пораньше, а бежать жаловаться начальству мне как-то не хотелось. При этом стоило Улофу оказаться поблизости, как она тут же начинала изображать бурную деятельность и громко повторяла мои предложения, выдавая их за свои. К своему удивлению, я обнаружила, что он на это велся и более чем охотно ворковал с ней во время перерывов за чашечкой кофе. То был первый камень в фундаменте моего кризиса — ведь это я всегда была его любимицей. И тут я вдруг представила, как, должно быть, выгляжу со стороны: эдакая солидная матрона с двумя детьми и третьим на подходе. А ворковать я и раньше не умела.
    
С каждым днем ситуация становилась все хуже и хуже. Я вкалывала как проклятая, видимо страдая синдромом отличницы. Мне хотелось чего-то добиться, несмотря на свое долгое отсутствие. Диана только вздыхала и закатывала глаза каждый раз, когда я сообщала ей, что беру очередной отгул, словно вся ноша теперь ложилась на ее анорексичные плечи. На самом же деле подозреваю, что она вообще ничего не делала в мое отсутствие, разве что отдыхала вволю.
    
Я подготовила красивую презентацию в «Пауэр-пойнте» для работников горуправления, которые должны были выделить средства. В ней я представила тщательно продуманный план из трех этапов. Первый был рассчитан на местные школы: неделя декламации, неделя кино и неделя чтения, просто и дешево для затравки. Затем покупка оборудования из бывшего кинотеатра «Рокси», всевозможные соревнования — на выполнение одной этой программы ушло бы несколько лет; а в завершение всего — настоящий кинофестиваль! Я безумно гордилась своими планами, но совершила одну ошибку.
    
Я не подписала презентацию своим именем.
    
Так что когда Нильс и Арвид подхватили ветрянку и мне пришлось просидеть дома целых две недели, Диана взяла и присвоила все себе. Улоф даже позволил ей войти в мой компьютер и скопировать мою презентацию. Он вместе с ней присутствовал на встрече с культурным отделом и уверяет, будто упомянул, что я оказала Диане «содействие» в проделанной работе. Правда, свидетелей не было, так что поручиться за это некому… Диану взяли в штат и выделили отдельный кабинет больше моего собственного, с тех пор она палец о палец не ударила. Проект забуксовал, и Улоф то и дело спрашивал меня с недовольной миной, не могу ли я наконец тоже взяться за работу, раз уж Диана столько на себе вытянула.
    
Несколько месяцев спустя они поженились.
    
А у меня отпало всякое желание что-то придумывать. Поток идей иссяк, я тоже стала отлынивать от работы. Трудилась вполсилы, чем быстро вызвала неудовольствие коллег, особенно учитывая, сколько времени я проводила на больничном. Диана нередко громко выступала по этому поводу в нашей столовой: «Неужели ты не можешь попросить мужа хоть иногда посидеть с детьми, ты же должна понимать, как тяжело приходится нам, остальным, — считай, целое рабочее место пропадает!..»
    
Вот тут-то меня и настиг кризис среднего возраста… Я тяготилась работой, которую так любила. Да и что я вообще нажила за сорок лет своей жизни? Хороший кабинет для Дианы, двоих детей, которые высасывали из меня все соки, и несколько тысяч литров молока? Об этом я могла размышлять целыми ночами, пока Бенни спал, положив руку мне на живот.
    
Как-то раз я разревелась в школьной столовой после репетиции хора. Одна приветливая мамаша, сопрано по имени Карин, спросила, как идут дела с моим фестивалем ролевых игр — ее дети так обрадовались, узнав про него, и теперь ждут не дождутся, когда же он начнется. Ну я ей все и выложила.
    
— Из моей работы никогда ничего не выйдет! — рыдала я. — Ну нельзя-я-я вкладывать душу в проект, обслуживая целое семейство и сидя с детьми! То один болен, то другой! А у нас ведь третий на подходе! И зачем я только залезала в долги, получала образование?! А Бенни мою работу и вовсе ни в грош не ставит!
    
Карин ободряюще похлопала меня по спине.
    
— Ну они же когда-нибудь вырастут! — сказала она. — Сейчас в это сложно поверить. Когда у тебя на шее трое беспомощных сосунков, кажется, что и через десять лет все будет так же. А потом глядь, а вместо них уже трое несносных подростков, отвергающих любую заботу, а еще через какое-то время и того не будет! Вот тогда-то и пригодятся твои проекты! Главное, оставаться в седле, не соскочить с карусели, потому что запрыгнуть потом на нее будет ой как нелегко — на полном-то ходу! Бенни — человек прошлого. Для него любая тяжелая работа в поле всегда будет значить больше, чем все остальное. Можешь попробовать отправить его на курсы собачьей дрессуры, глядишь, научится команде «апорт»…
    
Какая мудрая женщина! Сама она в сорок лет пошла учиться на инспектора здравоохранения, успев родить пятерых детей. Я решила, что постараюсь как-нибудь удержаться на карусели, пока снова не обрету бойцовскую форму. Так что погоди, Диана, я еще вернусь — лет эдак в шестьдесят!..
   
   
    
     
48. Бенни
    
    
Иногда мне казалось, будто я снова стал холостяком. Последнее время Креветка редко появлялась в коровнике, и я целыми днями слонялся один, слушая местное радио и думая о своем. Был бы у меня брат, с которым можно было бы разделить общее дело… Хоть кто-нибудь, кто мог бы оценить мои маленькие победы: смотрите-ка, Линда и Амерсфурт стали давать больше молока, у нас уже сто лет, как не было мастита, да и силос нынче в цене — ну и тому подобное. Иногда за ужином я пытался хоть как-то заинтересовать всем этим Дезире, но это было все равно что разговор слепого с глухим.
    
— М-м-м… мастит? Нильс, осторожнее со стаканом!.. Хорошо, что они стали давать… больше… молока… Нет, Арвид, я кому сказала, не надо класть ноги на стол!.. Так что там, говоришь, в цене?..
    
И все равно я понимал, как мне повезло, не подумайте чего. Хотя бы после того, как прошлой весной я повстречал Рогера из нашей охотничьей команды в местном сельпо. Он тоже держал коров, но жил в местечке Норрокер, поэтому виделись мы, считай, только во время охоты. Он всегда отличался веселым нравом, любил поболтать, похвастать своим мальчонкой, который в одиннадцать лет уже отлично стрелял из дробовика. На этот же раз он ничего не сказал, даже головы не поднял. Я решил, что он заболел, и предложил выпить кофе с миндальными пирожными в местной кондитерской. Он молча кивнул, мы вошли, сели за столик и сделали заказ. Он все болтал ложкой в своей чашке, будто сливки взбивал. Наконец я не выдержал:
    
— Что-нибудь случилось?
    
— Она меня бросила! — чуть ли не злобно процедил он.
    
— Кто?
    
— Кто, кто, Анн-Софи конечно же. Свалила в Стокгольм. Их ведь не привяжешь!
    
— А ты… знаешь почему?
    
— Да нет. Никого другого у нее вроде не было. По крайней мере, по ее словам.
    
— А… у тебя?
    
— Когда бы я, интересно, успел?
    
— И что же… она совсем ничего не сказала?
    
— Не-а. Да и я тоже, как выяснилось. На это-то она и жаловалась. Что я с ней совсем не говорю. Ну или что-то в этом роде.
    
Мы немного помолчали.
    
— Знаешь, я больше всего по парню скучаю! — произнес наконец он. — Она его с собой забрала, я его теперь почти не вижу.
    
— Ну так, может, съездишь навестить?
    
— Ага, а за коровами моими ты присматривать будешь? Да и жить мне там негде, я тут обзвонил пару гостиниц, так они в день стоят столько, сколько я за неделю зарабатываю…
    
И он разрыдался. По-настоящему, захлебываясь слезами, капающими прямо в кофе.
    
Тут мне вспомнилось, как мы с Дезире ходили и молчали целый год до той поездки в Испанию. Меня аж дрожь пробила, словно мне за шиворот вылили ледяной воды. А ну как это повторится? Я призадумался, а затем взялся за дело и пристроил к дому веранду с солнечной стороны — будем там сидеть, я, Дезире, пацаны и малышка, греться на солнышке и трепаться обо всем на свете. Так я ей и сказал, и ей это явно понравилось. Кстати, вообще-то это она первая придумала. Я даже ящики для цветочных горшков сколотил.
    
А осенью во время охоты он застрелился, Рогер-то. В газетах писали, что это был несчастный случай — вроде как ружье заклинило, а он решил его проверить…
   
  
  
   
    
ГОД СЕДЬМОЙ
    
ПАСМУРНО, ТУМАН. ВИДИМОСТЬ ОГРАНИЧЕННАЯ
   
   
    
     
49. Дезире
    
    
Воспоминания о том, как я рожала Нильса в окружении толпы аспирантов и практикантов, были еще свежи, поэтому когда в конце июля я оказалась в родильной с Кларой, то сразу заявила, что не хочу, чтобы в палате находился лишний персонал. Прямо так бесцеремонно и выразилась — лишний персонал. Неудивительно, что акушерка на меня окрысилась! Она отомстила мне, причислив и себя к категории «лишних», — за первые несколько часов, пока я там лежала, ко мне почти никто не заглядывал. В конце концов пришлось отправить Бенни отлавливать акушерку в коридоре, пока сама я корчилась в схватках. Все прошло хорошо, если не считать, что на этот раз цирк начался после родов. В прошлые разы можно было, по крайней мере, несколько дней отлежаться в палате, отоспаться, пока специально обученный персонал заботился о ребенке — еда на подносике, цветы, посетители, радио…
    
На этот же раз меня выставили практически сразу. Продержали пару ночей в гостиничном корпусе при больнице, приглядывая за мной и Кларой, пока я не оклемалась настолько, чтобы самостоятельно доковылять домой. Бенни же все это время сутками напролет закатывал сено, чтобы все успеть, — прогноз погоды обещал проливные дожди несколько дней подряд. Детей он просто-напросто свалил на меня.
    
Так я и лежала в холодном гостиничном номере, только что после родов, со свежими швами, приучая Клару к груди, одновременно читая Нильсу сказки и следя, чтобы Арвид, не дай Бог, не открыл окно и не вывалился с седьмого этажа. Пару раз в день мы спускались в столовую, чтобы перекусить, Клара лежала в детской кроватке на колесиках, которую Арвид тут же принялся гонять по коридорам, пока Нильс с завистью семенил за ним, умоляя дать ему порулить. Чего удивляться, что после всего этого врач не хотел меня выписывать из-за повышенного давления — тоже мне, сюрприз!
    
Чувствовала я себя, надо сказать, гораздо хуже, чем с первыми детьми. Голова от давления просто раскалывалась, к тому же у меня случилось нагрубание груди, и я целыми днями сидела и со стиснутыми зубами сцеживала молоко, постанывая от боли. Я вдруг прониклась искренним сочувствием к нашим коровам, страдавшим маститом, о которых заботилась все эти годы, — бедолаги, так вот, значит, каково им приходится! А потом вдобавок ко всему у меня воспалились швы и подскочила температура!
    
Тут уж я не выдержала и позвонила Мэрте.
    
Я родила троих детей и сделала один аборт — и все это менее чем за четыре года. С тех пор как я переехала в Рябиновую усадьбу, я почти непрерывно носила детей или кормила грудью. Это смахивало на репортаж из какой-нибудь страны третьего мира. А если со мной случится инфаркт? Вдруг я возьму и умру?! Кто позаботится о наших детях? Не то чтобы я боялась, что Бенни загонит их на сельском аукционе, но как же он справится один? И на что они будут жить, если ему придется закрыть ферму?
    
Видимо, я задавала все эти вопросы вслух, пока лежала в жару, потому что Мэрта вдруг сказала:
    
— Уж я как-нибудь позабочусь, чтобы они получили христианское воспитание и были приучены к труду и дисциплине. И в один прекрасный день мы непременно встретимся у небесных врат. А пока возьми себя в руки и не дергайся, если хочешь, чтобы из тебя вышла красивая покойница!
    
Затем она позвонила на сестринский пост и наорала на них, после чего за мной тут же примчались с креслом-каталкой, а дальше я ничего не помню, потому что потеряла сознание.
    
После всех этих событий я несколько недель приходила в себя, кормление шло туго, и поначалу Клара никак не хотела набирать вес. Бенни суетился вокруг нас, заламывая руки, как только ему выдавалась свободная минута, — правда, это случалось нечасто. Мне впору было обзаводиться кружевным пеньюаром и, откинувшись на подушки, помыкать мужем-подкаблучником, да только как это сделаешь, если мужа толком и дома не бывает?
    
Вайолет, эта поразительная женщина, каждый Божий день таскала нам еду ведрами, так что я горько пожалела о каждой желчной мысли в ее адрес. На таких, как она, земля держится, это уж точно! Заодно она сообщала мне обо всем, что Курт-Ингвар сказал или сделал за последние несколько недель.
    
Я улыбалась в душе, вспоминая встречу, которую они мне устроили по возвращении из роддома, — заодно и конец сенокоса отметили.
    
Бенни натянул брезентовый навес над верандой, твердо решив провести застолье там, невзирая на дождь. Мэрта соорудила большие гирлянды из кипрея, папоротника и лабазника и развесила их между столбов веранды. Торт Вайолет, увенчанный марципановым младенцем, производил поистине неизгладимое впечатление, а Магнус сыграл на баяне «Oh baby, baby, it's a wild world!».[11] Бенгт-Йоран с Бенни изобразили некое подобие кадрили в ковбойских шляпах, явно успев приложиться к чему-то горячительному, но порыв я оценила. Клара очаровала всех присутствующих, вышибив из них слезу, — даже Арвид, похоже, смирился с периодическим появлением новых членов семьи. Первые несколько недель Бенни то и дело бегал вокруг нее с фотоаппаратом, пока я осторожно не спросила, где он раздобыл такую длинную пленку. Он что-то смущенно пробормотал в ответ, из чего я сделала вывод, что он втихаря купил цифровик. Ну надо же, какой милый…
   
   
    
     
50. Бенни
    
    
Первое время после появления Клары я был просто на седьмом небе от счастья. Единственное, что немного омрачило мою радость, так это то, что я забыл вставить пленку в фотоаппарат, так что со снимками ничего не вышло… Но в остальном все было прекрасно. Да и Дезире вроде поначалу ходила радостная, много смеялась и жила сегодняшним днем, не тревожась почем зря.
    
Но хотя она сидела дома и дети были здоровы — ни тебе колик, ни другой какой напасти, — со временем она становилась все более беспокойной, нервной, что ли. Как-то раз она устало посмотрела на меня и с горечью произнесла, что, видно, ей одной приходится за все расплачиваться. А потом вышла, хлопнув дверью.
    
Расплачиваться? За что? За наших маленьких чертенят, за спокойную сельскую жизнь в Рябиновой усадьбе, за хлеб с молоком, за наши ночи, когда вроде и знаешь, что надо спать, но все не можешь отлепиться друг от друга?..
    
И что значит расплачиваться? Я ведь даже не требую от нее, чтобы она помогала мне в коровнике, как это делала моя мать, — ну разве что при пробной дойке, тут уж одному сложно управиться. И по выходным — могу я тоже когда-нибудь отдохнуть и в кои-то веки выспаться с утра? Так нет же, и тут ей не угодишь. «А мне когда отдыхать?» — говорит. «Да ты же целыми днями дома сидишь!» — отвечаю я. Она-то уже полгода в декрете, даже в город ездить не надо, как раньше, три с половиной дня в неделю. Три с половиной из семи! А коров, между прочим, каждый день доить надо!
    
На последних месяцах она перешла на три четверти ставки, так что особенно надрываться не приходилось, — к тому же она часто начинала после обеда. Правда, приходилось отвозить детей в детский сад, но, Господи ты Боже мой, ей даже завтрак готовить не надо было, их в садике кормят! Мне же приходилось каждый день вставать в полшестого и ходить на цыпочках, словно тень, чтобы, не дай Бог, их не разбудить. Иногда она задерживалась до восьми вечера, и тогда мне самому приходилось забирать их из садика и завозить к Вайолет. Мне это было не по душе — я считаю, каждый должен сам заботиться о собственных детях. И сдалась ей эта чертова работа! Вот бы ей туда не возвращаться! Она, правда, уверяет, что мы не можем себе этого позволить, — но ведь садик тоже денег стоит, да и на бензин уходит немало, уж и не знаю, сколько там остается чистыми… Она говорит, мол, работа — моя единственная отдушина, там я, по крайней мере, могу заниматься тем, что мне интересно! В туалет одной сходить!
    
Да я думаю, она и сама понимает, какая у нее спокойная жизнь по сравнению со мной. Хотя, черт его знает, она ведь все равно нет-нет да и ввернет что-нибудь эдакое, стоит мне лишний часок засидеться у Бенгта-Йорана или собраться на охоту. Я, говорит, в кино уже три года не была, а ты-то вон каждое воскресенье на хоккей ходишь! Подумаешь, я, между прочим, иногда и Арвида с собой беру, Бенгту-Йорану такое небось и в голову не пришло бы!
    
Она жаловалась, что не успевает обстирывать всех пятерых, поэтому мне пришлось тоже подключиться к стирке, и я сам стирал свои комбинезоны и даже иногда носки с трусами! Представляю, какие большие глаза сделала бы мать. Стиральной машинкой я давно пользоваться научился, еще когда один жил, да и невелик труд. А она только смотрит на меня и говорит: «Значит, ты у нас стираешь свое белье, а все остальное — детская одежка, простыни, полотенца, скатерти, занавески — мое?!»
    
Правда, еду я не готовлю, всему есть предел. Мать, конечно, не работала, зато воспитывала меня и все равно каждый день ходила с отцом в коровник. Вслух я такого больше не говорю — ну или, по крайней мере, редко — бесполезно. Креветке палец в рот не клади, она тут как-то возразила, что, мол, готовила-то вам при этом бабка, к тому же из своих продуктов, не из магазинных, да и за тобой приглядывала — единственным ребенком в семье. А тетка твоя стирала-убирала. Да при такой наземной службе я бы успевала работать в библиотеке, ходить с тобой в коровник да еще губернатором подхалтуривать!
    
Она ведь в жизни не признает главной, на мой взгляд, проблемы: что хозяйка из нее никудышная. Что она не умеет планировать. Парит себе в облаках да оперы напевает.
    
Вчера, после того как мы с ветеринаром все утро бились с Розамундой, которая никак не могла разродиться двойней, я пригласил его в дом на чашку кофе. Причем специально предупредил Дезире, чтобы она хоть раз в жизни успела все приготовить вовремя — ну, булку там какую разогреть или пару бутербродов соорудить. Приходим — в кухне бардак, Нильс сидит один и разрисовывает обои, которые я только что поклеил, и даже кофе не готов — у нее, видите ли, кофе закончился, а новый она купить забыла. Стыдобища, да и только!
    
Не было б со мной ветеринара, я бы ей сказал все, что думаю, — я еще голодный был, как собака. А она только сердито на меня взглянула и спросила, не могу ли я посидеть часок с детьми! Да Анита бы никогда…
    
Стоп, нет, я ведь дал себе зарок даже мыслей таких не допускать — я бы свою Креветку ни на кого не променял, будь там хоть Джулия Робертс. Как бы то ни было, она моя невозможная любовь, моя безнадежная Креветка в стоптанных башмаках, с детской отрыжкой на плече и с всклокоченными волосами, торчащими во все стороны, как растаманские патлы…[12] Она и раньше-то собой не очень занималась, а после свадьбы уж и подавно. На днях она так на меня взъелась только за то, что я вошел в кухню за клещами, что даже что-то вякнула про семейную терапию, но я про себя сказал: ну уж нет, моя Креветочка, я тебя в лодку посадил, я и до берега довезу, даже если для этого мне придется привязать тебя к скамье. И когда это тебе, интересно, ходить к терапевту, если ты и в кино не успеваешь?
    
— Не знаю, любил ли ты меня вообще когда-нибудь… — всхлипнула она, когда я позволил себе выразить неудовольствие ее нерасторопностью в этот день. — А если и любил, то сейчас уж точно перестал. Смотришь на меня, как на какую-нибудь бестолковую практикантку, которая метит в фермерши!
    
Что значит «любил», о чем это она? Женщины вечно разглагольствуют о любви, помнят день свадьбы и святого Валентина, вешаются на шею и спрашивают, любишь ли ты их. А вот Бенгт-Йоран, тот, к примеру, купил Вайолет новые диски на машину, а я же, черт возьми, отгрохал целую веранду!
    
По-моему, мужская любовь — это как женский инфаркт. Сложно обнаружить, потому как другие симптомы.
   
   
    
     
51. Дезире
    
    
Я скована цепями по рукам и ногам. Цепями событий.
    
Кладу кусок масла в сковородку, чтобы приготовить Бенни на завтрак омлет. Вдруг слышу — крик, Нильс упал, опрокинув на себя полку, и нужно бежать его вызволять. Моя любимая чашка разбита, я осторожно подбираю осколки и иду прятать подальше от детей до поры до времени, пока не доеду до города, чтобы купить клей для фарфора. Тут Бенни просовывает голову в дверь и просит медицинскую карту, которая лежит на кухне, — слава Богу, хоть научился не переться в дом в своих сапожищах.
    
Я меняю курс, кладу осколки на ближайшую полку и иду рыться в его помойке из писем, сельскохозяйственных журналов и рекламы, наваленных горой в секретере. Карту я не нахожу, зато обнаруживаю счет за электричество, завалявшийся среди бумаг, который надо было оплатить еще три недели назад. Бросаюсь к телефону, чтобы объяснить недоразумение и избежать штрафа. Пока я вишу на телефоне, вбегает Арвид, которому срочно понадобились коньки. Он за три секунды выкидывает все из гардероба, оставив барахло валяться на полу. Все еще вися на телефоне — «Спасибо за ваш звонок, в настоящее время все операторы заняты…» — я, чертыхаясь, пытаюсь одной ногой запихнуть обратно сапоги, хоккейные клюшки и спальники в гардероб, а другой — закрыть за Арвидом дверь. Тут из кухни доносится шипение — это горит масло в сковородке, в которой я собралась готовить омлет. Первый круг замыкается, я возвращаюсь на исходную позицию, проветриваю кухню и пытаюсь заткнуть сработавшую пожарную сигнализацию. На шкафу в коридоре валяются осколки чашки, в повисшей на проводе трубке орут: «Алло?» — а с крыльца раздается недовольный голос: «Да дождусь я сегодня этой чертовой карты или нет?!»
    
Не успевает карусель замедлить ход, как я уже вовлечена в новую цепь событий. С диким ревом просыпается Клара, которая успела напрудить целое озеро, я беру ее на руки, чтобы закинуть мокрые пеленки в стиральную машину, она умудряется еще раз написать в корзину с чистым бельем, я надеваю на нее последний памперс и иду составлять список покупок. Не нахожу ни блокнота, ни ручки, дети постоянно их куда-то утаскивают, беру детский карандаш и начинаю писать на обороте какого-то конверта, но не успеваю я вспомнить, чего же хотела купить, как слышу душераздирающий крик Клары. Она нашла завалявшийся осколок чашки и исхитрилась порезать об него язык. У меня замирает сердце, я в панике смотрю на капли крови на ее крошечных губах, и в этот момент Бенни снова просовывает голову в дверь и сообщает, что пригласил ветеринара на чашку кофе. Клара орет еще громче, Бенни тут же втягивает голову, словно черепаха, я что-то шиплю ему вдогонку, несясь в ванную с Кларой на руках. Пока я пытаюсь сообразить, как заклеить язык лейкопластырем, я слышу, как в дом вламывается Арвид в своих старых коньках после катания на замерзшем пруду возле дома. Как всегда, он оставляет дверь открытой в десятиградусный мороз и топает прямо на кухню, не снимая коньков. «Я е-е-есть хочу!» — голосит он. Закидываю кенгурушку с икающей от слез Кларой за спину, хотя только-только ее от нее отучила, уж слишком спина разламывалась. Снова бегу с ней на кухню, чтобы поставить кофе, наливаю Арвиду тарелку кефира, вклеив ему за коньки, чувствую, как начинает болеть спина. Отправляюсь в коридор, чтобы закрыть входную дверь, хлопающую на ледяном ветру, и вижу идущего мне навстречу почтальона, доставившего Бенни посылку, за которую надо расписаться, моя подпись тоже устроит. Прошу его подождать, бегу искать неоплаченный счет за электричество, захожу в кухню и вижу, что Арвид, похоже, ел кефир локтями, а потом хорошенько повозил ими по всей скатерти. В окне мелькают Бенни с ветеринаром, ах да, кофе, быстренько вытираю скатерть, ставлю на стол чашки и достаю кофеварку. Почтальон раздраженно кричит, что не может больше ждать, и уходит, я слышу, как Бенни с ветеринаром на крыльце отряхивают снег с обуви, ах ты, черт, опять кофе закончился, Бенни выпивает по пятнадцать чашек в день, а потом ставит пустую банку обратно, хоть бы раз сказал! Я отыскиваю конверт, на котором записала список необходимых покупок, чтобы приписать кофе, однако на этот раз не нахожу и карандашей, Нильс раскидал их по всем полу и теперь сидит и разукрашивает новые обои оранжевыми утками. Бенни входит в кухню, сердито морщит лоб и ядовито замечает: могла бы хоть кофе поставить, раз уж целый день дома, мы, между прочим, все утро работали, у Розамунды двойня, еле отелилась. Клара сучит ногами и тянет руки к папе, он с укором спрашивает, видела ли я, что у нее с языком. Нильс начинает ревновать и тянет папу за руку, чтобы показать, каких он нарисовал красивых уток, Бенни переводит взгляд на меня, лицо — темнее тучи: что ж, придется, видно, самому ставить чай. Спина разламывается все больше, и, судя по запаху, Клара только что наложила в последний памперс.
    
Второй круг замкнулся, счет по-прежнему не оплачен, белье, описанное Кларой, нужно стирать заново, ветеринар остался без кофе, Бенни недоволен. Арвид своими коньками поцарапал весь пол, на кухонных обоях появился новый узор, цветок в окне прихожей успел замерзнуть за то время, пока дверь стояла открытой, спина болит так, что не распрямиться. Нужно ехать в магазин, пока меня окончательно не разбил радикулит, — и хорошо бы мне не надо было одевать и тащить с собой троих детей, но не могу же я оставить их одних, без Бенни! Прошу Бенни разгрести снег у гаража, чтобы можно было проехать, он тяжело вздыхает со страдальческим выражением лица и спрашивает, нельзя ли ему сперва поесть, я же вроде обещала приготовить омлет? И нет, он не может посидеть с детьми, какого черта, я же все-таки в декретном отпуске!
    
Меня начинает мутить от запаха, исходящего от памперса… и месячных что-то давно не было…
    
Боже, неужели климакс?!