1 2 3 4 5 
— Вы их слышали, — отозвался судья на превосходном английском.
   
Йемон объяснил, что никто из нас достаточно хорошо не знает испанского и не понял, что было сказано.
   
— Эти двое раньше говорили по-английски, — сказал он, указывая на полицейского и администратора. — Почему же они сейчас не могут?
   
Судья презрительно улыбнулся.
   
— Вы забываете, где находитесь, — заметил он. — Какое право вы имеете приезжать сюда и нарушать порядок, а потом еще требовать, чтобы мы говорили на вашем языке?
   
Я видел, что Йемон начинает выходить из себя, и жестом попросил Сандерсона что-нибудь предпринять. Тут я услышал, как Йемон говорит, что «ожидал бы лучшего обращения даже при Батисте».
   
В зале повисла мертвая тишина. Сверкающими от гнева глазами судья вперился в Йемона. У меня возникло чувство, будто над нами в опытных руках палача заносится топор.
   
Тут Сандерсон крикнул из своего угла:
   
— Баша честь, могу я вставить словечко? Судья перевел взгляд на него.
   
— Кто вы такой?
   
— Моя фамилия Сандерсон. Я из «Аделанте». Мужчина, которого я прежде никогда не видел, быстро подошел к судье и что-то шепнул ему на ухо. Судья кивнул, затем опять обратил взгляд на Сандерсона.
   
— Говорите, — разрешил он.
   
После диких разглагольствований полицейского и администратора голос Сандерсона зазвучал как-то странно.
   
— Эти люди — американские журналисты, — начал он. — Мистер Кемп связан с «Нью-Йорк Таймс», мистер Йемон представляет Американскую ассоциацию авторов книг о путешествиях, а мистер Сала работает для журнала «Лайф». — Он сделал паузу, и я задумался, что хорошего подобная чушь может принести. Чуть раньше наше признание себя янки-журналистами стало катастрофичным.
   
— Возможно, я ошибаюсь, — продолжил Сандерсон, — но все же думаю, что это заседание вышло несколько сумбурным, и мне бы не хотелось увидеть, как его результатом станет совершенно ненужная путаница. — Он взглянул на начальника, затем снова на судью.
   
— Господи, — прошептал Йемон. — Надеюсь, он знает, что делает.
   
Не сводя глаз с физиономии судьи, я кивнул. В тоне последнего замечания Сандерсона слышалось определенное предостережение, и у меня в голове мелькнуло, что он вполне может быть пьян. Насколько я понимал, Сандерсон должен был явиться сюда с какой-то вечеринки, где пил непрерывно чуть ли не с самого утра.
   
— Хорошо, мистер Сандерсон, — ровным голосом произнес судья. — Что вы предлагаете?
   
Сандерсон вежливо улыбнулся.
   
— Полагаю, будет весьма мудро продолжить это слушание, когда атмосфера немного разрядится.
   
Тот же самый мужчина, что обращался к судье ранее, снова оказался у него над ухом. Последовал быстрый обмен репликами, затем судья обратился к Сандерсону.
   
— Вы попали в самую точку, — сказал он. — Однако эти люди вели себя столь вызывающе — им следует уважать наши законы.
   
Лицо Сандерсона помрачнело.
   
— Что ж, ваша честь, если дело непременно должно слушаться сегодня, мне придется попросить вас сделать перерыв, пока я не свяжусь с Адольфо Кинонесом. — Он кивнул. — Разумеется, я должен буду его разбудить. Мне придется вытащить сеньора Кинонеса из постели, однако в настоящий момент я не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы и дальше действовать как адвокат.
   
Последовало еще одно торопливое совещание у судейского стола. Я отчетливо видел, что фамилия Кинонеса произвела на суд определенное впечатление. Кинонес был адвокатом «Ньюс», бывшим сенатором и одним из наиболее выдающихся людей на острове. Мы нервно наблюдали, как совещание заканчивается. Наконец судья поднял взгляд и велел нам встать.
   
— Вы будете отпущены под залог, — объявил он. — Или можете подождать в тюрьме — как вам будет угодно. — И судья чиркнул что-то на листке бумаги.
   
— Роберт Сала, — произнес он затем. Сала поднял взгляд. — Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога — одна тысяча долларов.
   
Сала что-то проворчал и отвернулся.
   
— Аддисон Йемон, — продолжил судья. — Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога — одна тысяча долларов.
   
Йемон ничего не сказал.
   
— Пол Кемп, — закончил судья. — Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога — триста долларов.
   
Шок от последней фразы был не меньше, чем от всего, что произошло за ночь. Я чувствовал себя так, будто совершил какое-то предательство. Мне казалось, я сопротивлялся вполне достойно — или так вышло из-за моих воплей? Не потому ли судья проявил ко мне снисхождение, что знал, как меня били ногами? Я все еще это обмозговывал, когда нас вывели из зала суда в коридор.
   
— И что теперь? — спросил Йемон. — Справится Сандерсон с таким залогом?
   
— Не беспокойся, — ответил я. — Справится. — Сказав это, я почувствовал себя последним кретином. Свой залог я в крайнем случае мог покрыть из собственного кармана. И знал, что кое-кто возьмет на себя залог Сады, но с Йемоном была совсем другая история. Никто не собирался заботиться о том, чтобы в понедельник Йемон вышел на работу. Чем больше я об этом думал, тем сильней убеждался, что через несколько минут нас двоих освободят, а он вернется обратно в камеру, ибо на всем острове не было никого, кто имел бы за душой тысячу долларов и хоть малейший интерес в том, чтобы избавить Йемона от тюрьмы.
   
Вдруг появился Моберг в сопровождении Сандерсона и того мужчины, что совещался с судьей. Подойдя к нам, Моберг пьяно рассмеялся.
   
— Я думал, они вас убить намылились, — сказал он.
   
— Они почти что и убили, — отозвался я. — А что с этим залогом? Можем мы столько денег достать?
   
Моберг снова рассмеялся.
   
— Все уже заплачено. Сегарра велел мне выписать чек. — Тут он понизил голос. — Правда, он сказал оплатить штрафы, если не больше сотни долларов выйдет. Ему повезло — никаких штрафов нет.
   
— Ты хочешь сказать, мы свободны? — спросил Сала.
   
Моберг ухмыльнулся.
   
— Конечно. Я уже за вас расписался.
   
— За меня тоже? — спросил Йемон.
   
— Естественно, — ответил Моберг. — Дело сделано — вы все свободны.
   
Когда мы направились к двери, Сандерсон обменялся рукопожатием со своим собеседником и поспешил следом. Был уже почти рассвет, и небо светилось светло-серым. Не считая нескольких человек у полицейского участка, улицы были пусты и спокойны. Несколько больших грузовых судов стояли на якоре в заливе, дожидаясь утра и буксиров, которые потянут их в гавань.
   
К тому времени, как мы выбрались на улицу, я успел заметить первые лучи солнца, холодный розовый румянец на восточном горизонте. Оттого, что всю ночь я провел в камере и зале суда, это утро показалось мне одним из самых красивых в жизни. Была в нем ясность и безмятежность прохладного карибского рассвета — после ночи в вонючей и грязной тюрьме. Я взглянул на корабли, затем на море — и ощутил безумную жажду свободы, желание иметь весь день в своем распоряжении.
   
Тут я понял, что большую часть дня все равно просплю, — и возбуждение исчезло. Сандерсон согласился подбросить нас до квартиры, и мы попрощались с Мобергом, который собрался поискать свою машину. Он забыл, где ее оставил, но уверял, что это не проблема.
   
— Я ее нюхом чую, — утверждал он. — Причем за много кварталов. — И он зашаркал по улице — маленькая фигурка в грязно-сером костюме в поисках своей развалюхи.
   
Позднее Сандерсон рассказал, что Моберг вначале позвонил Лоттерману, которого не было дома, затем Кинонесу, который улетел в Майами. Дальше он позвонил Сегарре, который подумал, что будут малые штрафы, и велел ему выписать за них чек. Сандерсон был у Сегарры и, когда позвонил Моберг, как раз собрался уезжать. Тогда по пути домой он остановился у здания суда.
   
— Чертовски славно, что ты подъехал, — сказал я. — Если бы не ты, нас бы обратно в эту поганую тюрьму запихнули.
   
Йемон и Сала что-то пробормотали в знак согласия. — Наслаждайтесь, пока можете, — отозвался Сандерсон. — А то вы оттуда ненадолго.
   
Оставшуюся часть пути мы проехали молча. Когда миновали Пласа-Колон, я услышал первые звуки утра — тарахтение автобуса, начинающего свой маршрут, крики ранних торговцев фруктами — а откуда-то с холма донесся тошнотворный вой полицейской сирены.
  
  
   
    
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   
   
Через несколько жалких часов сна меня разбудил жуткий шум-гам. Причиной тому оказался Сала, словно бы выпрыгнувший из кошмарного сна.
   
— Мать твою за ногу! — орал он. — Машина! Стервятники!
   
С трудом, но все же я вспомнил, что мы оставили его машину рядом с «Касса-Кабронес». Пуэрториканцев страшно интересовали брошенные машины — они набрасывались на них, как голодные волки, и буквально разрывали на части. Первым делом шли колпаки на колесах, затем сами колеса, затем бамперы и дверцы, а в последнюю очередь хищники уволакивали корпус — человек двадцать-тридцать, будто муравьи, волочащие дохлого жука, оттаскивали останки машины к какому-нибудь торговцу металлоломом за десять янки-долларов, после чего бились на ножах и розочках от бутылок за свою долю добычи.
   
Йемон просыпался медленно, постанывая от боли. Вокруг его рта была корка запекшейся крови. Наконец он сел на матрасе и тупо на нас уставился.
   
— Просыпайся, — сказал я. — Твой мотороллер тоже там.
   
Сала скинул ноги с койки.
   
— Слишком поздно. У них было двенадцать часов, а машину эти уроды могут за двенадцать минут разделать. Нам посчастливится, если мы там хоть масляное пятно найдем.
   
— Что, кранты? — прохрипел Йемон. Все еще не вполне проснувшийся, он сидел и тяжелым взглядом на нас таращился.
   
Я кивнул.
   
— Очень может быть.
   
— Черт возьми, так порыли туда! — воскликнул он, вскакивая с матраса. — Поймаем этих гадов и выбьем десяток-другой зубов.
   
— Остынь, — бросил Сала. — Теперь уже все кончено. — Он встал и расправил плечи. — Черт, такое ощущение, будто мне туда нож воткнули. — Он подошел ко мне. — Что у меня с плечом — нет там дыры от ножа?
   
— Нет, — успокоил я его. — Только царапина — похоже, от ногтя.
   
Сала выругался и пошел в ванную под душ.
   
Йемон уже сполоснул лицо и теперь торопливо одевался.
   
— Надо в темпе, — заторопил он. — Возьмем такси. — Открыв одно из окон, он впустил в жилище немного света.
   
Я с неохотой принялся одеваться. По всему телу виднелись синяки, и было больно шевелиться. Я хотел снова залечь в постель и проспать весь день, но понимал, что надежды на это нет.
   
Пройдя несколько кварталов до Пласа-Колон, мы поймали такси. Йемон сказал водителю, куда ехать.
   
Никогда прежде не доводилось мне видеть город в воскресное утро. Обычно я вставал около полудня и отправлялся к Элу на длинный завтрак. Теперь же улицы были почти пусты. Не наблюдалось никаких признаков будничного хаоса, верещания и рева целой армии торговцев, что раскатывали по городу в незастрахованных автомобилях. Берег был почти безлюден, магазины закрыты — и только церкви, казалось, занимались каким-то бизнесом. Мы проехали их несколько штук, и перед каждой толпился празднично одетый народ — загорелые мужчины и мальчики в свежевыглаженных костюмах, женщины в платьях с цветочными узорами и вуалях, маленькие девчушки в белых платьицах, а также тут и там священник в черной мантии и с высокой черной шляпой на голове.
   
Затем мы набрали обороты по длинному проезду к Кондадо. Тут все было по-другому. Никаких церквей не наблюдалось, а тротуары были полны туристов в сандалиях и цветастых бермудах. Они струились в большие отели и обратно — болтали, читали газеты, тащили чемоданы, все как один в темных очках и с предельно деловым видом.
   
Йемон вытер лицо носовым платком.
   
— Блин, — вымолвил он. — Потерю мотороллера мне уже не выдержать. И без того — избитый, уволенный, арестованный…
   
Я кивнул, а Сала ничего не сказал. Он подался вперед к водителю, в любой момент ожидая увидеть, как его драгоценную машину курочит толпа вредителей.
   
После того, что показалось несколькими часами, мы свернули с дороги в аэропорт и выехали на узкую аллею к «Каса Кабронес». Мы все еще были в сотне ярдов оттуда, когда я заметил машину Салы.
   
— Господи, — вымолвил он. — Чудо.
   
Когда мы подкатили поближе, я понял, что она стоит на двух кокосовых бревнах вместо колес. Колеса исчезли — а также мотороллер Йемона.
   
Сала воспринял все очень спокойно.
   
— Что ж — лучше, чем я думал. — Он забрался в машину и все проверил. — Надо же — ничего, кроме колес, не пропало. Чертовски повезло.
   
Йемон был в ярости.
   
— Я узнаю этот драндулет! — орал он. — В один прекрасный день я поймаю того, кто будет на нем кататься!
   
Я был уверен — если мы будем болтаться возле «Каса Кабронес», нас ждут новые неприятности. При мысли о еще одном избиении мне стало не по себе. Я прошел несколько сот футов в сторону бара, высматривая, не приближается ли кто-нибудь. Но бар был закрыт, а стоянка пуста.
   
По пути обратно к машине я заметил в кустах у дороги что-то красное. Это оказался мотороллер Йемона, накрытый пальмовыми листьями. Кто-то спрятал его, намереваясь забрать позднее.
   
Я позвал Йемона, и он выволок свой драндулет на дорогу. Ничего не пропало. Затем он подергал ногой педаль, и мотороллер превосходно завелся.
   
— Вот черт, — сказал Йемон. — Мне стоило бы посидеть здесь и подождать, пока та гнида за ним вернется. А потом малость ее удивить.
   
— Обязательно, — подхватил я. — После чего провести несколько лет в Ла-Принцесе. Идем — надо отсюда сматываться.
   
Сидя в своей машине, Сала принялся прикидывать стоимость новых шин и колес. От этого ему явно поплохело.
   
— Давайте чего-нибудь перекусим, — предложил Йемон. — Я зверски проголодался.
   
— Вы что, спятили? — возмутился Сала. — Я не могу оставить здесь машину — они ее совсем приговорят. — Он достал бумажник. — Вот, — сказал он Йемону. — Сгоняй на бензоколонку, позвони торговцу «фиатами» и скажи ему пусть пришлет четыре колеса. Здесь его домашний телефон — скажи, что это для мистера Лоттермана.
   
Йемон взял карточку и затарахтел прочь по дороге. Несколько минут спустя мы услышали, как он возвращается. Затем мы сидели еще час и ждали аварийную. К моему вящему изумлению, торговец «фиатами» железно выслал четыре колеса. Мы их смонтировали, Сала написал на квитанции фамилию Лоттермана, а потом мы подъехали к отелю «Лонг-Бич» позавтракать. Йемон последовал за нами на мотороллере.
   
В патио было так людно, что мы обосновались внутри, в закусочной. Повсюду сидели люди, которых я добрых лет десять тщательно избегал: нескладные женщины в трикотажных купальных костюмах, пузатые мужчины с безволосыми ногами, безжизненными взглядами и смущенными смешками — все как один американцы, и все ужасающе одинаковые. «Этих людей, — подумал я, — следовало бы держать дома, в Штатах, — запереть в подвале какого-нибудь „Икс-клуба“ и усмирять эротическими фильмами; если им потребуется отпуск, показать зарубежный видовой фильм; ну а если они по-прежнему будут недовольны, отправить их в пустыню и спустить на них бешеных псов».
   
Я волком на них смотрел, ожесточенно пытаясь запихнуть в себя гнусный завтрак, который поставила передо мной официантка, — склизкая яичница, жирный бекон и слабый американский кофе.
   
— Проклятье, — сказал я ей. — Это что угодно, только не «Недикс». А пуэрториканский кофе у вас есть?
   
Официантка помотала головой. Сала вышел и вернулся с номером «Майами Геральд».
   
— А мне здесь нравится, — с ухмылкой сказал он. — Мне очень нравится сидеть здесь, смотреть на пляж и думать о всех тех славных делах, которые я мог бы провернуть, будь у меня под рукой «люгер».
   
Я положил на стол два доллара и встал.
   
— Ты куда? — поинтересовался Йемон, поднимая взгляд из-за половинки газеты, которой с ним поделился Сала.
   
— Не знаю, — ответил я. — Наверное, к Сандерсону. Куда угодно — только бы от этого народа подальше.
   
Сала тоже поднял взгляд.
   
— Вы с Сандерсоном чертовски славные приятели, — с улыбкой сказал он.
   
Я слишком сосредоточился на уходе, чтобы обращать на Салу внимание, однако выбравшись на улицу, понял, что смысл его слов был оскорбительным. Я догадывался, что горечь проистекает из того, что сумма его залога оказалась намного больше моей. Черт с ним, подумал я. Сандерсон тут ни при чем.
   
Через несколько кварталов дальше по улице я зашел в кафе на открытом воздухе выпить пуэрториканского кофе. Там же я за семьдесят центов купил номер «Нью-Йорк Таймс». От газеты мне сильно полегчало. Она напомнила мне про большой знакомый мир, который занимался своим делом за горизонтом. Я заказал еще чашечку кофе, а когда уходил, взял с собой «Таймс», неся ее по улице, как драгоценный свиток мудрости, весомое заверение, что я еще не отрезан от той части мира, которая и впрямь была реальна.
   
До дома Сандерсона я добирался добрых полчаса, но путь лежал вдоль пляжа, и прогулка вышла замечательная. Сандерсона я обнаружил в саду — растянувшимся на пластиковой лежанке для принятия солнечных ванн. В раздетом виде он казался худощавее.
   
— Привет дебоширам, — бросил он. — Как тюрьма?
   
— Жуть, — сказал я.
   
— Ничего-ничего, — ободрил меня Сандерсон. — В другой раз будет куда хуже. Ты уже будешь известен.
   
Я уставился на него, раздумывая, что за извращенный юмор он на мне практикует.
   
Сандерсон приподнялся на локте и закурил сигарету.
   
— С чего все началось? — поинтересовался он. Я рассказал, стирая тут и там разные маловажные пункты, категорически отрицая все, что мне было известно об официальной версии.
   
Затем я откинулся на спинку кресла, оглядывая белый пляж, море и пальмы и думая, как же все-таки странно в таком вот местечке всерьез тревожиться о тюрьме. Казалось почти нереальным, что человек может приехать на Карибы и угодить в тюрьму за какой-то дурацкий проступок. Пуэрториканские тюрьмы существовали для пуэрториканцев — а не для американцев, которые все как один носили пестрые галстуки и рубашки на пуговицах.
   
— Почему твой залог был намного ниже? — спросил Сандерсон. — Что, заваруху эти двое начали?
   
Опять двадцать пять. Я уже всерьез желал, чтобы меня обвинили в чем-то брутальном — вроде «буйного нападения» или «избиения офицера».
   
— Черт побери, понятия не имею, — сказал я.
   
— Тебе повезло, — заметил Сандерсон. — За сопротивление аресту можно год тюрьмы схлопотать.
   
— Ладно, — начал я, пытаясь сменить тему, — пожалуй, твоя речуга спасла ситуацию. Хотя когда мы им сказали, что работаем в «Ньюс», это их не сильно впечатлило.
   
Сандерсон закурил еще сигарету.
   
— Почему же — это кого угодно впечатлит. — Он снова поднял взгляд. — Только не думай, что я лгал, чтобы тебя спасти. «Таймс» подыскивает здесь внештатного корреспондента, и они попросили меня кого-то найти. На сегодня это ты.
   
Я пожал плечами.
   
— Годится.
   
Затем я вошел в дом еще выпить. Когда я был на кухне, то услышал шум подъезжающей машины. Это оказался Сегарра, одетый как какой-нибудь жиголо на итальянской Ривьере. Проходя в дверь, он сдержанно мне кивнул.
   
— Добрый день, Пол. Что там ночью была за проблема?
   
— Не помню, — буркнул я, выливая спиртное в раковину. — Пусть тебе Хел расскажет. А мне пора.
   
Он неодобрительно на меня глянул, затем прошел прямо через дом в сад. Я подошел к двери сказать Сандерсону, что ухожу.
   
— Загляни завтра ко мне в контору, — сказал он. — Поговорим о твоей новой работе.
   
Сегарра был явно озадачен. Сандерсон ему улыбнулся.
   
— Вот, Ник, еще одного из твоих парней похищаю, — пояснил он.
   
Сегарра нахмурился и сел.
   
— Замечательно. Бери хоть всех оптом, — отозвался он.
   
Я вышел и побрел по Калле-Модесто, задумываясь, как бы убить остаток дня. Это всегда становилось проблемой. Воскресенье неизменно бывало выходным, и суббота обычно тоже. Но мне осточертело раскатывать по городу с Салой или торчать у Эла, а больше делать было нечего. Я хотел выбраться дальше по острову, посмотреть на какие-нибудь другие города, но для этого требовалась машина.
   
Машины мало, подумал я. Требовалась также и квартира. Денек был жаркий, а я устал, и все тело ныло. Я хотел поспать или просто отдохнуть, но деваться было некуда. Я миновал несколько кварталов, легкой походкой прохаживаясь в тени больших и раскидистых деревьев, думая обо всем том, что я мог бы предпринять в Нью-Йорке или Лондоне, проклиная тот извращенный импульс, что привел меня на этот тусклый и потный кусок скалы, и в конце концов остановился у аборигенского бара купить пива. Заплатив за бутылку, я взял ее с собой и стал потягивать пиво на ходу. Я прикидывал, где бы мне поспать. Квартира Салы железно отпадала. Она была жаркой, шумной и гнетущей, как склеп. Быть может, у Йемона, подумал я — но это было далеко, и туда было никак не добраться. Когда я наконец оказался лицом к лицу с тем фактом, что мне ничего не остается, кроме как бродить по улицам, то решил начать подыскивать собственную квартиру — место, где у меня был бы свой холодильник, чтобы готовить выпивку, где я мог бы расслабляться наедине или куда я даже мог бы время от времени приводить девушек. Мысль обзавестись собственной постелью в собственной квартире вдохновила меня так, что я поторопился избавиться от этого дня и перейти к следующему. Тогда я начал поиски.
   
Я понял, что прямо сейчас не готов связать себя таким обязательством, как квартира и, возможно, машина — особенно когда меня могли в любой момент бросить в тюрьму. Кроме того, газета могла прикрыться — или я мог получить от какого-нибудь старого друга весточку насчет работы, скажем, в Буэнос-Айресе. Раз уж на то пошло, не далее как вчера я готов был в Мехико отправиться.
   
Но я определенно чувствовал, что подхожу к той точке, где мне следовало определиться насчет Пуэрто-Рико. Я был здесь три месяца, но мне они показались тремя неделями. До сих пор мне здесь не за что было держаться — отсутствовали какие-то реальные за и против, которые я находил в других местах. Все то время, что я жил в Сан-Хуане, я браковал его, не испытывая к нему реальной неприязни. Я чувствовал, что рано или поздно увижу некое третье измерение, некую глубину, которая делает город реальным и которую никогда не увидишь, пока там какое-то время не поживешь. Но чем больше я здесь жил, тем больше подозревал, что впервые попал в место, где это жизненно важное измерение попросту не существовало или было слишком призрачным. Вполне могло статься, это место было именно тем, чем казалось, жутким смешением деляг, воров и обалделой голытьбы.
   
Я прошел милю с лишним — думал, курил, потел, вглядывался поверх высоких изгородей и в низкие окна на улицу, прислушивался к реву автобусов и непрестанному лаю бродячих собак, не видя почти никого, кроме людей, что проезжали мимо в переполненных авто, направляясь бог знает куда, — целых семей, втиснутых в машины, просто с гулом и криком раскатывавших по городу, — они то и дело останавливались, чтобы купить пастилы или глоток «коко-фрио», затем снова забирались в машину и двигались дальше, вечно с недоумением выглядывая из окон и дивясь всему тому замечательному, что янки проделывали с городом: вот поднималось конторское здание десяти этажей в вышину, вот новое шоссе вело в никуда — и, конечно, повсюду были новые отели, чтобы поглазеть. Поглазеть можно было также на женщин-янки на пляжах или, если приехать достаточно рано, чтобы занять хорошее место, посмотреть «телевисьон».
   
Я гулял себе дальше, но с каждым шагом все больше разочаровывался. Наконец, в отчаянии, я поймал такси и отправился в «Карибе-Хилтон», где проводился международный теннисный турнир. Воспользовавшись пресскартой, я весь оставшийся день просидел на трибуне.
   
Там хоть солнце меня не раздражало. Оно казалось воедино слито с грунтовыми кортами, джином и летающим туда-сюда белым мячиком. Я вспомнил другие теннисные корты и давно ушедшие времена, полные солнца, джина и людей, с которыми я больше никогда не увижусь, ибо, встречаясь, разговаривать мы могли лишь в тоне мрачном и разочарованном. Я сидел на главной трибуне, прислушивался к ударам пушистого мячика и знал, что удары эти уже никогда не прозвучат для меня так, как в те дни, когда я знал, кто там играет, и когда меня это хоть сколько-нибудь заботило.
   
Соревнования закончились в сумерки, и я поймал такси до Эла. За угловым столиком в одиночестве сидел Сала. По пути в патио я заприметил Гуталина и велел ему принести два рома и три гамбургера. Когда я подошел, Сала поднял взгляд.
   
— У тебя вид беглеца, — сказал он. — Вид человека, за которым погоня.
   
— Я разговаривал с Сандерсоном, — перебил я. — Он считает, что дело может и не дойти до суда. А если дойдет, то годика через три.
   
Не успел я закончить фразу, как уже о ней пожалел. Мы снова упирались в тему моего залога. Прежде чем Сала успел заговорить, я поднял руки.
   
— Проехали, — сказал я. — Давай о чем-нибудь другом.
   
Сала пожал плечами.
   
— Черт, не могу припомнить ничего, что бы не угнетало и не пугало. Меня словно в какую-то яму затянуло.
   
— Где Йемон? — спросил я.
   
— Домой поехал, — ответил он. — Почти сразу, как ты ушел, он вспомнил, что Шено все еще заперта в хижине.
   
Гуталин прибыл с едой и выпивкой, и я снял всё с подноса.
   
— По-моему, он совсем спятил! — вдруг воскликнул Сала.
   
— Точно, — согласился я. — Бог знает, как он кончит. Нельзя идти по жизни, никогда не сдавая ни дюйма — нигде и никак.
   
Тут к нашему столику с радостными восклицаниями подвалил Билл Донован, завотделом спорта.
   
— Вот вы где! — заорал он. — Господа из прессы — тайные дебоширы и пьяницы. — Он залился счастливым смехом. — Что, мудозвоны, заварили ночью кашу? Ваше счастье, ребята, что Лоттерман в Понсе свалил! — Он сел за столик, — Как там все было? Я слышал, вы с полицейскими разобрались.
   
— Угу, — буркнул я. — Они у нас здорово просрались — вот смеху-то было.
   
— Эх, ч-черт, — посетовал Донован. — Жаль, я все это пропустил. Люблю хорошую драку — особенно если с полицией.
   
Мы немного поговорили. Мне нравился Донован — но он вечно болтал о том, чтобы вернуться в Сан-Франциско, где «много всего происходит». Он так сладкозвучно рассказывал про Побережье, что, зная, что он лжет, я никогда не мог понять, где кончается правда и начинается вранье. Если даже половина его рассказов была правдой, мне бы хотелось немедленно туда отправиться; но с Донованом я не мог положиться даже на эту необходимую половину, а потому всегда слушал его с определенным разочарованием.
   
Мы ушли от Эла около полуночи и спустились на пляж. Ночь была душная, и во всем окружающем я чувствовал то же давление, то же ощущение проносящегося времени, тогда как оно, казалось, стоит на месте. Всякий раз, как я задумывался о времени в Пуэрто-Рико, я вспоминал старые магнитные часы, что висели на стенах классных комнат в школе моего детства. То и дело стрелка могла несколько минут не двигаться — я достаточно долго за ней наблюдал, уже задумываясь, не сломалась ли она наконец, — а затем меня всегда поражал ее внезапный перескок на три-четыре деления.
  
  
   
    
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   
   
Контора Сандерсона располагалась на верхнем этаже самого высокого здания в Старом городе. Сидя в кожаном кресле, я обозревал всю береговую линию, «Карибе-Хилтон» и большую часть Кондадо. Чувство было такое, будто находишься на диспетчерской вышке.
   
Сандерсон закинул ноги на подоконник.
   
— Итак, два пункта, — говорил он. — Это дельце с «Таймс» не особо значительное — всего несколько статей в год. Зато проект Зимбургера действительно крупный.
   
— Зимбургера? — переспросил я.
   
Он кивнул.
   
— Вчера я не хотел об этом упоминать, потому что он мог наведаться.
   
— Минутку, — пробормотал я. — Мы про одного и того же Зимбургера толкуем? Про «генерала»?
   
У Сандерсона сделался недовольный вид.
   
— Все верно, он один из наших клиентов.
   
— Черт возьми, — сказал я. — Наверное, с бизнесом совсем худо. Ведь этот человек просто мудак.
   
Сандерсон покатал в пальцах карандаш.
   
— Вот что, Кемп, — медленно проговорил он. — Мистер Зимбургер строит марину — и очень немалую. — Он помолчал. — Он также собирается построить один из лучших отелей на острове.
   
Рассмеявшись, я откинулся на спинку стула.
   
— Послушай, — резко произнес Сандерсон. — Ты здесь уже достаточно долго, чтобы начать кое-что для себя уяснять. И одна из первых вещей, которые тебе следует усвоить, это что деньги порой в весьма странной обертке поступают. — Он постучал карандашом по столу. — Зимбургер, известный тебе как «просто мудак», может тридцать раз купить тебя и продать. А если ты все-таки настаиваешь на том, чтобы судить по одежке, лучше тебе куда-нибудь в Техас переехать.
   
Я снова рассмеялся.
   
— Может, ты и прав. А теперь будь так любезен рассказать, что у тебя на уме. Я спешу.
   
— В один прекрасный день, — пообещал Сандерсон, — это твое дурацкое высокомерие будет стоить тебе кучу денег.
   
— Ну вот что, — отозвался я. — Я здесь не за тем, чтобы меня психоанализу подвергали.
   
Сандерсон напряженно улыбнулся.
   
— Все верно. «Таймс» нужна общая статья в раздел весеннего туризма. Миссис Людвиг соберет для тебя кое-какой материал — я скажу ей, что тебе нужно.
   
— А чего они хотят? — спросил я. — Тысячу радостных слов?
   
— Более или менее, — ответил Сандерсон. — Обработаем фотографии.
   
— Ладно, — сказал я. — Задачка не из простых. А что там насчет Зимбургера?
   
— А то, — отозвался он, — что мистеру Зимбургеру нужна брошюра. Он строит марину на острове Вьекес — это между нами и Сент-Томасом. Мы получим снимки и сделаем макет — ты напишешь текст, слов так на пятнадцать тысяч.
   
— Сколько он заплатит? — поинтересовался я.
   
— Тебе он ничего не заплатит, — ответил Сандерсон. — Нам он заплатит прямой гонорар, а мы выплатим тебе по двадцать пять долларов в день плюс расходы. Тебе придется съездить на Вьекес — скорее всего, с Зимбургером.
   
— О Господи, — простонал я.
   
Сандерсон улыбнулся.
   
— Никакой спешки. Скажем, в следующую пятницу. — Он добавил; — Брошюра будет ориентирована на инвесторов. Марина очень неслабая — два отеля, сотня коттеджей, все дела.
   
— Откуда у Зимбургера деньги? — спросил я.
   
Сандерсон покачал головой.
   
— Тут не только Зимбургер. Вместе с ним еще несколько человек работают. Откровенно говоря, он и меня просил присоединиться.
   
— Что же тебя остановило?
   
Он снова развернулся лицом к окну.
   
— Я еще не готов уволиться. Тут чертовски интересно работать.
   
— Не сомневаюсь, — сказал я. — Какая у тебя там доля — десять процентов с каждого доллара, инвестированного в остров?
   
Сандерсон ухмыльнулся.
   
— Корыстно мыслишь, Пол. Мы здесь затем, чтобы помогать колесикам крутиться.
   
Я встал, чтобы уйти.
   
— Ладно, приду завтра и заберу материал.
   
— Как насчет ленча? — спросил Сандерсон. — Самое время.
   
— Извини, — сказал я. — Надо бежать.
   
Он улыбнулся.
   
— На работу опаздываешь?
   
— Ага, — отозвался я. — Пора назад — над одной разоблачительной статейкой поработать.
   
— Не позволяй бойскаутской этике взять над собой верх, — посоветовал Сандерсон, по-прежнему улыбаясь. — Да, кстати о бойскаутах — скажи своему приятелю Йемону сюда заглянуть, когда будет возможность. У меня тут кое-что для него есть.
   
Я кивнул.
   
— Поставь его на работу с Зимбургером. Они отлично поладят.
   
   
Когда я вернулся в газету, Сала подозвал меня к столу и показал свежий номер «Эль-Диарио». На первой странице имелась живописная фотография нашей троицы. Я с трудом себя узнал — глаза как щели, взгляд наиподлейший, горблюсь на скамье, будто закоренелый преступник. Сала смотрелся пьяным, а Йемон — просто как маньяк.
   
— Когда они это дельце обтяпали? — спросил я.
   
— Не помню, — ответил он. — Но обтяпали они его классно.
   
Под фото была небольшая заметка.
   
— И что пишут? — поинтересовался я.
   
— Примерно то же, что врал начальник, — ответил Сала. — Большое будет счастье, если нас не линчуют.
   
— А Лоттерман что сказал?
   
— Он все еще в Понсе. Меня начал охватывать страх.
   
— Тебе непременно нужен пистолет, — заверил меня Моберг. — Ведь теперь они будут за тобой охотиться. Уж я-то этих свиней знаю — они наверняка постараются тебя угрохать.
   
К шести часам я стал так подавлен, что бросил все попытки поработать и отправился к Элу.
   
В тот самый момент, когда я поворачивал на Калле-О'Лири, стало слышно, как с противоположного направления приближается мотороллер Йемона. В тех узких улочках он издавал жуткий треск, и слышно его было кварталов за шесть. Мы прибыли к Элу одновременно. На заднем сиденье ехала Шено, и она соскочила, когда Йемон вырубил мотор. Оба казались пьяными. По пути в патио мы заказали гамбургеры и ром.
   
— Дела всё паршивей, — сообщил я, подтаскивая стул для Шено.
   
Йемон помрачнел.
   
— Этот ублюдок Лоттерман сегодня уклонился от слушаний. Вышла сущая чертовщина — эти хмыри из департамента труда видели нашу фотографию в «Эль-Диарио». Я даже вроде как рад, что Лоттерман не появился. Сегодня он мог бы выиграть.
   
— Ничего удивительного, — сказал я. — Картинка еще та. — Я покачал головой. — Лоттерман в Понсе — нам повезло.
   
— Будь оно все проклято, — выругался Йемон. — Мне на этой неделе до зарезу нужны деньги. Мы отправляемся на Сент-Томас — на карнавал.
   
— А, да, — отозвался я. — Я об этом слышал. Оргия ожидается жуткая.
   
— Я слышала, он чудесный! — воскликнула Шено. — Говорят, он будет не хуже того, что на Тринидаде.
   
— А поехали с нами, — предложил Йемон, — Скажи Лоттерману, что хочешь статью сделать.
   
— Вообще-то я бы не прочь, — сказал я. — А то Сан-Хуан меня совсем достал.
   
Йемон начал что-то говорить, но Шено его перебила.
   
— Сколько времени? — тревожно спросила она.
   
Я взглянул на часы.
   
— Скоро семь.
   
Она быстро встала.
   
— Мне надо идти — там в семь начинается. — Шено взяла сумочку и направилась к двери. — Вернусь через час, — крикнула она, — Не очень тут напивайтесь.
   
Я взглянул на Йемона.
   
— В большом соборе какая-то вроде как служба, — устало произнес он. — Один бог знает, что это такое, но ей непременно надо увидеть.
   
Я улыбнулся и покачал головой. Йемон кивнул.
   
— Ага, черт знает что. Будь я проклят, если знаю, что с ней делать.
   
— Что с ней делать? — переспросил я.
   
— Ну да. Я уже почти решил, что это место насквозь прогнило и пора отсюда убираться.
   
— Да, кстати, — сказал я. — Ты мне кое о чем напомнил. У Сандерсона есть для тебя работа — писать рекламные статьи. Его честность требует превратить в реальность то, что он про нас прошлой ночью наврал.
   
Йемон простонал.
   
— Блин, рекламные статьи. Как низко может пасть человек?
   
— Выясни это у Сандерсона, — посоветовал я. — Он хочет, чтобы ты с ним связался.
   
Он откинулся на спинку стула и уставился на стену, какое-то время ничего не отвечая.
   
— Его честность, — повторил он, словно препарируя это слово. — По-моему, у человека вроде Сандерсона честности не больше, чем у Иуды.
   
Я глотнул рома.
   
— Что заставляет тебя с этим типом общаться? — спросил Йемон. — Ты вечно туда ходишь — в нем есть что-то такое, чего я не вижу?
   
— Не знаю, — сказал я. — А что ты видишь?
   
— Да не так много, — ответил он. — Я знаю, что про него Сала говорит. А он говорит, что Сандерсон голубой — ну и, конечно, что он пустозвон, мерзавец и бог знает что еще. — Он помолчал. — Хотя Сала просто словами бросается: пустозвон, мерзавец, голубой — что с того? Мне любопытно, что ты, черт возьми, в этом типе видишь.
   
Теперь я понял вчерашнюю шпильку Салы за завтраком. И почувствовал, что все, сказанное мной теперь о Сандерсоне, будет иметь решающее значение — не для Сандерсона, а для меня. Ибо я знал, почему я с ним общаюсь, и большинство причин были довольно низменными: Сандерсон был внутри, а я снаружи, и он смотрелся чертовски славным каналом для массы нужных мне вещей. С другой стороны, в нем было что-то, что мне нравилось. Возможно, меня завораживала борьба Сандерсона с самим собой — как практичный делец постепенно вытеснял парнишку из Канзаса. Я вспомнил его рассказ про то, как Хел Сандерсон из Канзаса умер, когда его поезд прибыл в Нью-Йорк, а всякий человек, который подобное говорит, и пытается сделать это с гордостью, стоит того, чтобы его выслушали, — если, конечно, у тебя нет куда более лучшего способа проводить время.
   
Голос Йемона резко вывел меня из задумчивости.
   
— Ладно, — махнул он рукой. — Раз ты так над этим голову ломаешь, значит, тут что-то есть. Хотя я по-прежнему думаю, что он мразь.
   
— Слишком много думаешь, — заметил я.
   
— Приходится всю дорогу думать, — пробормотал Йемон. — Просто беда — порой я беру отпуск от размышлений. — Он кивнул. — Все точно так же, как и со всеми прочими отпусками — на две недели расслабляешься, а потом пятьдесят недель к этому готовишься.
   
— Что-то я не врубаюсь, — сказал я.
   
Он улыбнулся.
   
— Ты меня перебил. Мы говорили о Шено — и ты вдруг вытащил на свет Иуду.
   
— Ладно, — рявкнул я. — Так что насчет Шено? Уж не хочешь ли ты таким образом сказать, что думаешь мне ее оставить?
   
Йемон треснул кулаком по столу.
   
— Слушай, Кемп, лучше бы ты так не болтал. Я чертовски консервативен, когда речь идет об обмене девушками — а в особенности девушкой, которая мне нравится. — Он сказал это спокойно, и все же я почувствовал в его голосе нерв.
   
Я покачал головой.
   
— Ты мудак непоследовательный — это я в последнюю очередь ожидал от тебя услышать.
   
— Не очень ценю последовательность, — отозвался Йемон, снова обретая легкость. — Нет, я просто вслух все обдумывал — я так не слишком часто делаю.
   
— Знаю, — сказал я.
   
Йемон глотнул рома.
   
— Вчера я весь день думал, — признался он. — Я должен отсюда свалить — и я не знаю, что делать с Шено.
   
— А куда ты хочешь направиться? — спросил я.
   
Он пожал плечами.
   
— Не знаю. Может, дальше на острова, а может, в Европу.
   
— В Европе неплохо, — заметил я. — Когда есть работа.
   
— У меня не будет, — сказал Йемон.
   
— Не будет, — согласился я. — Скорее всего.
   
— Как раз об этом я и думал, — продолжил он. — И сам удивился, какого черта меня в Европу тянет — чего ради?
   
Я пожал плечами.
   
— Почему бы и нет?
   
— Знаешь, — признался Йемон, — я три года дома не был. А когда последний раз был, почти все время по лесам гулял.
   
— Я опять выпадаю, — сказал я. — Ведь я даже не знаю, откуда ты.
   
— Место называется Лондон, в штате Кентукки, — пояснил он. — «Лавровый округ» — славное местечко, чтобы исчезнуть.
   
— Исчезнуть хочешь?
   
Йемон кивнул.
   
— Возможно. Только не в Лавровом округе. — Он помолчал. — Мой отец пустился в разные игры со своей монетой — и мы потеряли ферму.
   
Я закурил сигарету.
   
— А чудное было местечко, — продолжил он. — Можно туда отправиться, весь день стрелять, гонять собак, черт знает что учинять — и ни одна душа в мире не станет тебе на нервы действовать.
   
— Угу, — буркнул я. — Мне тоже охотиться доводилось — вокруг Сент-Луиса.
   
Йемон откинулся на спинку стула и уставился в свой бокал.
   
— Над этим я тоже вчера стал раздумывать, и у меня возникло чувство, будто я по ложному следу иду.
   
— В смысле? — спросил я.
   
— Не знаю, не уверен, — ответил он, — Но у меня такое чувство, будто я следую курсом, который кто-то давным-давно проложил, — и что у меня при этом чертовски большая компания.
   
Я поднял взгляд на банановую пальму и позволил ему продолжить.
   
— И с тобой то же самое, — сказал Йемон. — Мы все проходим по одним и тем же проклятым местам, занимаемся одной и той же чертовщиной, которой люди уже пятьдесят лет маются, и все ожидаем, что вот-вот что-то случится. — Он поднял взгляд. — То есть — я бунтарь, я не прогибаюсь… и где же моя награда?
   
— Ты мудак, — пробормотал я. — Нет никакой награды. И никогда не было.
   
— Будь оно все проклято, — выругался Йемон. — Кошмар какой-то. — Он взял бутылку и допил ее из горлышка. — Мы просто алкаши, — сказал он затем. — Алкаши беспомощные. А, черт с ним — вот вернусь в какой-нибудь богом забытый городок и стану пожарным.
   
Я рассмеялся, и тут вернулась Шено. Мы еще несколько часов сидели в патио и пили, пока Йемон не встал и не сказал, что они едут домой.
   
— Подумай насчет этой ерунды на Сент-Томасе, — сказал он. — Можно и в игрушки поиграть, пока получается.
   
— Почему бы и нет? — пробормотал я. — Пожалуй, я поеду. Наверное, это будет последнее веселье в моей жизни.
   
Шено помахала на прощание и вслед за Йемоном вышла на улицу.
   
   
Я еще какое-то время там посидел, но было слишком тоскливо. Мысленно переходя от беседы с Йемоном к моей фотографии в «Эль-Диарио», я начал чувствовать, что близок к самоубийству. Кожа покрылась мурашками, и я стал задумываться, не одолевает ли меня в конце концов все это пьянство. Затем я вспомнил заметку про паразитов в местном водопроводе, напечатанную «Ньюс» на прошлой неделе, — про мелких червячков, которые разрушают внутренности. Господи, подумал я тогда, мне лучше отсюда выбраться. Я расплатился и вытряхнулся на улицу, мотая головой влево-вправо и понятия не имея, куда мне идти. Просто гулять я не желал из страха быть узнанным и избитым разгневанной толпой — но одна мысль о том, чтобы пойти домой, в самое логово мух и ядовитых мандавох, где я спал уже три месяца, наполнила меня откровенным ужасом. Наконец я поймал такси до «Карибе-Хилтона». Битый час я проторчал в баре, надеясь познакомиться с девушкой, которая пригласит меня к себе в номер, однако познакомиться удалось только с футбольным тренером из Атланты, который хотел, чтобы мы с ним прогулялись на пляж. Я заверил его, что пойду, только вот сперва позаимствую на кухне мясную плетку.
   
— Зачем? — осведомился он.
   
Я недоуменно на него уставился.
   
— Разве вы не хотите, чтобы вас выпороли?
   
Он нервно рассмеялся.
   
— Подождите здесь, — сказал я. — Я только плетку добуду. — Я встал и прошел в комнату отдыха, а когда вернулся, его уже не было.
   
Никаких девушек в баре не наблюдалось — только дамочки средних лет и лысые мужики в смокингах. Меня трясло. «Боже, — подумал я, — наверное, у меня белая горячка». Я пил в предельном темпе, стараясь совсем напиться. Все больше и больше людей, казалось, смотрели исключительно на меня. Но я не мог говорить. Я чувствовал себя одиноким и беззащитным. И слишком ошалел, чтобы снять номер в отеле. Ехать было некуда, кроме как в грязную, полную тараканов квартиру. Другого дома у меня не имелось.
   
Там я зажег свет и открыл окна, затем сделал хороший глоток и растянулся на койке, решив почитать журнал со своими заметками. Дул легкий ветерок, но шум с улицы был таким ужасающим, что я бросил всякие попытки читать и выключил свет. Люди все ходили мимо по тротуару, заглядывали в окна — и теперь, когда они не могли меня видеть, я ожидал, что в окно в любой момент могут залезть грабители. Я раскинулся на койке с бутылкой рома на пупке и прикидывал, как мне себя защитить.
   
Будь у меня «люгер», подумал я, мне бы ничего не стоило продырявить ублюдков. Приподнявшись на локте, я уставил палец в окно и представил себе, какой славный выстрел я мог бы сделать. На улице было как раз достаточно освещения, чтобы выхватить силуэт. Я знал, что все произойдет очень быстро, что у меня не будет выбора: только нажать на спусковой крючок и оглохнуть от жуткого рева, бешеных воплей и скрежета вслед за кошмарным глухим ударом сбитого с подоконника тела о тротуар. Соберется толпа, и мне, вероятно, придется из самозащиты пристрелить еще нескольких. Затем прибудет полиция — и этим все закончится. Меня узнают и, скорее всего, убьют прямо здесь, в квартире.
   
Боже, подумалось мне, я обречен. Живым мне никогда отсюда не выбраться.
   
Тут мне показалось, какие-то твари ползут по потолку, а голоса в проулке выкликают меня по имени. Я задрожал и буквально облился потом, а потом впал в тяжелый и путаный бред.
  
  
   
    
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   
   
Той ночью склеп Салы окончательно меня добил. На следующее утро я рано встал и отправился в Кондадо искать квартиру. Мне хотелось солнца, чистых простыней и холодильника, где можно держать пиво и апельсиновый сок. Хотелось продуктов в кладовке и книг на полках, хотелось, чтобы я мог время от времени оставаться дома, хотелось ветерка в окно и мирной улицы снаружи, адреса, который звучал бы по-человечески — вместо «для передачи» или «до востребования».
   
Десятилетнее накопление таких блудных адресов может давить на человека как сглаз. Начинаешь казаться себе Вечным Жидом. Именно так я себя и чувствовал. После одной ночи слишком долгого сна в вонючем гроте, где мне и на минуту оставаться не хотелось, для пребывания в котором не было никакой причины, кроме того что он чужой и дешевый, я решил послать его ко всем чертям. Если там была абсолютная свобода, значит, я досыта ею наелся и отныне намерен был искать что-то менее абсолютное и куда более комфортабельное. Мало того, что я собрался заиметь адрес, я собрался заиметь еще и машину — и если мне следовало заиметь что-то вроде обширных поддерживающих связей, я готов был и их заиметь.
   
В газете были объявления о сдаче квартир, однако первые несколько штук оказались слишком дороги. Наконец я нашел одну над чьим-то гаражом. Это было именно то, чего мне хотелось, — масса воздуха, большое раскидистое дерево с обилием тени, бамбуковая мебель и новый холодильник.
   
Женщина запросила сотню, но когда я предложил семьдесят пять, быстро согласилась. На машине перед домом я увидел широкую липкую полоску, где значилось «51», и в ответ на мой вопрос хозяйка рассказала, что они с мужем борются за статус штата для Пуэрто-Рико. Они владеют кафе «Ла-Бомба» в Сан-Хуане. Знаю ли я его? Разумеется, знаю, часто там бываю — несравненная кухня и низкие цены. Я рассказал, что работаю для «Нью-Йорк Таймс» и пробуду в Сан-Хуане около года. Напишу серию статей, направленных на то, чтобы Пуэрто-Рико признали штатом. Но для этого мне потребуется абсолютное уединение.
   
Мы понимающе друг другу улыбнулись, и я дал ей деньги за месяц вперед. Когда хозяйка попросила еще семьдесят пять в качестве задатка, я сказал, что на следующей неделе получу зарплату и тогда непременно вручу ей требуемую сумму. Она благодарно улыбнулась, и я поспешил уйти, прежде чем она успела еще с чем-то ко мне пристать.
   
Сознание того, что теперь у меня есть собственный дом, наполнило меня безмерной радостью. Даже если б меня уволили, у меня было достаточно денег в банке, чтобы малость отдохнуть, а при том, что Сандерсон собирался отшелушивать мне по двадцать пять купюр в день, никаких проблем вообще не оставалось.
   
Я дотопал до Авенида-Эшфорд и сел на автобус до редакции. На полпути туда я вспомнил, что сегодня у меня выходной, но мне хотелось проверить почту, так что все равно приехал. Пока я шел по отделу новостей к почтовым ячейкам, меня окликнул Сала.
   
— Ну, приятель, — выдохнул он, — тебе бы пораньше здесь оказаться. Лоттерман узнал, что Моберг выписал чек за наш залог, — сперва попытался заколоть его ножницами, а потом гнал, как борзая, аж до самой улицы. — Он кивнул. — Коррида, да и только. Я думал, Мобергу не жить.
   
— Боже милостивый, — пробормотал я. — А что с чеком? Он по-прежнему в силе?
   
— Думаю, да, — ответил Сала. — Лоттерман потеряет лицо, если его аннулирует.
   
Я с сомнением кивнул. Это ломало мой план обзавестись машиной. Я собирался занять у Лоттермана денег, а потом отдавать по десять-пятнадцать долларов в неделю из моего жалованья. Стоя у темной комнаты, я лихорадочно искал какие-то альтернативы, когда Лоттерман вдруг выскочил из кабинета и позвал меня к себе.
   
— Хочу тебя лицезреть, — рявкнул он. — И тебя, Сала, тоже — нечего там прятаться.
   
Нарочито его проигнорировав, Сала зашел в темную комнату. Несколько секунд спустя он появился с пачкой сигарет.
   
— Прятаться, черт возьми! — прохрипел он достаточно громко, чтобы его слышал Лоттерман и все прочие. — В тот день, когда мне придется от такого мудака прятаться, я выброшу полотенце.
   
Лоттерман сделал вид, что не расслышал. Никогда я не видел его в таком состоянии. Он пытался поддерживать гневный тон, но казался еще более смущенным, чем все остальные, и после нескольких секунд его речуги мне показалось, что он находится на грани чего-то вроде апоплексического удара.
   
Начал он с восклицаний на предмет того, каким свинством со стороны «чертова психа Йемона» было вовлекать нас в беду.
   
— И еще Моберг, — простонал он. — Этот псих, этот никчемный алканавт — ведь он у меня ворует. — Лоттерман треснул кулаком по столу. — Это пьяное ничтожество, таракан, а не человек — идет и так запросто кидает меня на двадцать три сотни долларов! — Он уставился на нас. — Можете вы, парни, понять, на что из-за этого сходит мой банковский баланс? Знаете, на что? Есть у вас представление, сколько стоит, чтобы эта газета выходила? — Он снова осел в кресле. — Боже милостивый, ведь я вложил в дело свои сбережения по той простой причине, что верю в журналистику. И вот этот позорный, гнойный таракан идет и пытается одним ударом меня свалить. — Тут Лоттерман приложил руку ко лбу.
   
— И Йемон! — вдруг завопил он. — Я все про него понял в ту самую минуту, как его увидел! Я сказал себе: Эд, избавься от этого парня — он ходячая неприятность! — Он погрозил нам пальцем. — Я хочу, чтобы вы держались от него подальше, понимаете? Какого черта он тут вообще делает? Почему не вернется туда, откуда прибыл? На что он живет?
   
Мы с Салой пожали плечами.
   
— Кажется, у него есть доверительная собственность, — сказал я. — Он как-то говорил о том, чтобы инвестировать немного денег в кегельбаны.
   
— Боже всемогущий! — воскликнул Лоттерман. — На хрен, на хрен таких инвесторов. — Он покачал головой. — И у этого типа хватило духу врать мне, что он на мели… занял сотню долларов и выбросил ее на мотоциклет! Можете вы это понять?
   
Я, разумеется, этого понять не смог, и Сала тоже.
   
— А теперь он преследует меня в судебном порядке и хочет еще денег, — продолжил Лоттерман. — Видит Бог, мы еще посмотрим, что он на самом деле получит. — Он откинулся на спинку кресла. — Такая жуть, что просто не верится, — пробормотал он. — Я только что заплатил тысячу долларов, чтобы вызволить его из тюрьмы. Этого опасного психа, который обещал открутить мне голову. Ведь он обещал мне голову открутить. И Моберг, — вспомнил он. — Откуда он вообще взялся? — Лоттерман покачал головой и махнул нам на выход. — Идите, — сказал он. — И передайте Мобергу, что я непременно его посажу.
   
Только мы пошли к двери, как Лоттерман еще кое-что припомнил.
   
— Погодите минутку, — позвал он нас. — Не хочу, парни, чтобы вы думали, будто я не вызволил бы вас из тюрьмы. Конечно, я бы вас вызволил. Ведь вы сами это знаете, правда?
   
Мы заверили его, что знаем, а потом оставили бубнить себе под нос за столом. Я прошел в библиотеку и сел подумать. Машину я все равно собирался раздобыть — независимо от тех усилий, которые бы на это ушли. Я уже приметил «фольксваген» с открывающимся верхом за пять сотен, и он казался в чертовски хорошем состоянии. Принимая во внимание фантастические цены на машины в Сан-Хуане, сделку можно было бы считать очень успешной, купи я его за четыре сотни. Я позвонил Сандерсону.
   
— Послушай, — непринужденным тоном начал я, — сколько я самое меньшее получу от этой заморочки с Зимбургером?
   
— А что? — поинтересовался он.
   
— Я хотел бы вперед. Мне нужна машина.
   
Сандерсон рассмеялся.
   
— Тебе не нужна машина — ты хочешь машину. Сколько тебе нужно?
   
— Около тысячи, — сказал я. — Я не жадный.
   
— Да ты спятил, — ответил он. — Максимум, что я могу при любых обстоятельствах сделать, это двести пятьдесят.
   
— Идет, — быстро согласился я. — Конечно, капля в море, но тоже на пользу. Когда я смогу их получить?
   
— Завтра утром, — сказал он. — Как раз придет Зимбургер — мы сможем собраться и всё уладить. Но дома я этим заниматься не хочу. — Он помолчал. — Около десяти сможешь зайти?
   
— Конечно, — сказал я. — Тогда и увидимся.
   
Положив трубку, я понял, что готовлюсь к решительному шагу. В конце недели мне предстояло переехать в собственную квартиру, а теперь я и машину почти что купил. Сан-Хуан брал меня в оборот. Пять лет мне не требовалась машина — со времен того старенького «ситроена», который я купил в Париже за двадцать пять долларов и годом позже продал за десять, исколесив на нем всю Европу. Теперь я готов был выкинуть четыре сотни за «фольксваген». Во всяком случае, это давало мне ощущение, будто я куда-то продвигаюсь — не важно, на благо или во зло.
   
На следующий день по пути к Сандерсону я заглянул на стоянку, где видел «фольксваген». Контора была пуста, а на стене над одним из столов висел любопытный лозунг: «Продавай — ничего не случится, пока кто-то что-нибудь не продаст».
   
Торговца я нашел снаружи.
   
— Подготовьте вон тот, — сказал я, указывая на «фольксваген». — В полдень я дам вам за него четыре сотни.
   
Торговец покачал головой.
   
— Пять сотен, — возразил он, поправляя табличку на ветровом стекле, словно я и так ее не видел.
   
— Бросьте, — сказал я. — Вы же знаете правило — ничего не случится, пока кто-то что-нибудь не продаст.
   
Торговец порядком удивился, однако лозунгу внял.
   
— Дело сделано, — подвел я итог и повернулся, чтобы уйти. — В полдень я вернусь и заберу его.
   
Он глазел мне вслед, пока я торопливо выходил на улицу.
   
Когда я добрался до конторы Сандерсона, Зимбургер уже был там. Одет он был в ярко-синий костюм и красную рубашку без галстука. На первый взгляд он казался восковым манекеном в витрине какого-нибудь допотопного военного магазина. После двадцати лет службы в морской пехоте Зимбургер неловко чувствовал себя в штатском.
   
— Чертовски мешковато, — объяснил он. — Дешевая работа, и материя ненадежная. — Тут он с энтузиазмом кивнул. — Теперь уже никто ни за чем не приглядывает. Закон джунглей, не иначе.
   
Сандерсон вышел из бокового кабинета. Одет он был как обычно — под губернатора Паго-Паго. На сей раз на нем был черный шелковый костюм с бабочкой.
   
Зимбургер же выглядел как оказавшийся вне дежурства тюремный охранник — потеющий толстопузый ветеран, который невесть как и невесть откуда наскреб пачку-другую денег.
   
— Отлично, — сказал он. — А теперь к делу. Этот парень — писатель? — Он указал на меня.
   
— Это Пол Кемп, — уточнил Сандерсон. — Вы уже видели его у меня дома.
   
Зимбургер кивнул.
   
— Да-да, знаю.
   
— Мистер Кемп пишет для «Нью-Йорк Таймс», — добавил Сандерсон. — Нам повезло, что мы смогли его к этому делу привлечь.
   
Зимбургер посмотрел на меня с каким-то новым интересом.
   
— Что, настоящий писатель? По-моему, от писателей одни заморочки. — Он рассмеялся. — Знавал я в морской пехоте писателей — от них одни заморочки были. Черт, да я и сам там малость пописывал. Мне шесть месяцев давали наставления по боевой подготовке писать. Ну и работенка — в жизни скучнее не бывало.
   
Сандерсон поудобнее развалился в кресле и закинул ноги на стол.
   
— Кемп поедет с вами на Вьекес, когда вам будет удобно, — сказал он. — Ему нужно осмотреть место.
   
— Да, черт возьми! — воскликнул Зимбургер. — Это место порядком его ошарашит — на всех Карибах нет побережья знатнее. — Он повернулся ко мне. — Оттуда можно извлечь настоящий материал. Никто и никогда не писал рассказа о Вьекесе — особенно в «Нью-Йорк Таймс».
   
— Звучит неплохо, — отозвался я. — Когда вы хотите отправиться?
   
— Что если завтра? — быстро предложил он.
   
— Слишком рано, — осадил его Сандерсон. — Кемп прямо сейчас занят кое-какой работенкой для «Ньюс». Почему бы не в этот уикенд?
   
— Годится, — ответил Зимбургер. — Значит, к четвергу я готовлю самолет. — Он взглянул на часы и встал. — Всё, отбываю, — сказал он. — Проклятье, уже почти полдень, а я еще никаких денег не сделал — даром полдня потратил. — Взглянув на меня, он отдал энергичный салют, а затем с ухмылкой поспешил к двери.
   
Добравшись в переполненном лифте до улицы, я поймал такси. На автостоянке меня ждал торговец. Я радушно его поприветствовал, заплатил наличными и забрал машину. Она была желтая с черным верхом, хорошими шинами и радиоприемником широкого диапазона.
   
Был уже почти час, и я не стал останавливаться у Эла на ленч, а поехал прямиком в газету.
   
   
Весь день я провел в полицейском участке, беседуя с человеком, который убил свою дочь.
   
— Почему? — спросил я у него, пока несколько полицейских наблюдали, а Сала щелкал фотоаппаратом.
   
Он что-то выкрикнул на испанском, и полицейские разъяснили мне, что, на его взгляд, от дочери «не было толку». Она хотела отправиться в Нью-Йорк. Ей было всего тринадцать, но ее отец утверждал, что она занималась проституцией, чтобы заработать на авиабилет.
   
— Ладно, — сказал я. — Мучас грасиас.
   
Для заметки у меня уже было достаточно, и полицейские утащили убийцу прочь. Я задумался, сколько он просидит в тюрьме до вынесения приговора. Вероятно, года два-три — учитывая, что он уже признался. «Черт побери, — подумал я, — что толку в приговоре, когда список судебных дел нескончаемый?»
   
Хотя, подумал я затем, лично для меня это чертовски славно. Весь день меня преследовало чувство, будто полицейские косо на нас поглядывают; впрочем, уверенности не было.
   
Мы отправились к Элу пообедать. Йемон сидел в патио, и я рассказал ему, как Лоттерман рвал и метал.
   
— Угу, — буркнул он. — Как раз об этом я по пути к юристу думал. — Он покачал головой. — Черт, я даже туда не пошел. Теперь этот гад Лоттерман взял меня с потрохами — кстати, насчет отмены моего залога он ничего не говорил?
   
— Он нипочем этого не сделает, — заверил его Сала. — Это выставит его в дурном свете. Если только он не прикинет, что ты собрался свалить.
   
— А я как раз собрался, — сообщил Йемон. — Мы в Южную Америку уезжаем.
   
— Вдвоем? — поинтересовался я.
   
Йемон кивнул.
   
— Хотя теперь придется немного подождать, — сказал он. — Я рассчитывал на деньги от выходного пособия.
   
— Ты звонил Сандерсону? — спросил я.
   
Он покачал головой.
   
— Позвони ему, — посоветовал я. — У него денег куры не клюют. Я сегодня новую машину купил.
   
Йемон рассмеялся.
   
— Будь я проклят! Она здесь?
   
— Да, черт возьми. — И мы вышли на улицу посмотреть на машину.
   
Йемон согласился, что вид у нее классный, спортивный.
   
— Но ведь ты понимаешь, что это значит, — сказал он с ухмылкой. — Ты на крючке. Сначала работа, потом машина — очень скоро ты женишься и славно здесь осядешь. — Он рассмеялся. — Станешь, как старина Роберт, всегда к завтрашнему отъезду готовиться.
   
— Не беспокойся, — парировал Сала. — Я буду знать, когда уезжать. А ты сначала стань работающим профи, а уж потом валяй учи меня жить.
   
Мы снова направились в патио.
   
— Скажи, Роберт, а кто такой «работающий профи»? — поинтересовался Йемон. — Тот, у кого есть работа?
   
— Тот, кто может найти работу, — ответил Сала. — Потому что знает, что делает.
   
Йемон немного подумал.
   
— То есть потому что он знает, что кому-то другому надо сделать?
   
Сала пожал плечами.
   
— Да, если тебе так угодно.
   
— Мне так угодно, — сказал Йемон. — И я вовсе не хотел принижать твои таланты. Но если ты такой замечательный, как говоришь, и если ты ненавидишь Сан-Хуан так, как заявляешь, тебе стоит сложить одно с другим и стать работающим профи в том месте, которое тебе нравится.
   
— Да не лезь же ты, блин, в чужие дела! — рявкнул Сала. — В том, как ты живешь, я вообще никакой логики не вижу. Разберись для начала с самим собой, и тогда я заплачу тебе за профессиональный совет, ага?
   
— Бога ради, — вмешался я. — Бросьте вы ерундой заниматься.
   
— Проехали, — бросил Сала. — Мы и так все в глубокой жопе — не считая того, что я профессионал.
   
Гуталин принес поднос с гамбургерами.
   
— Когда ты снимаешься? — спросил я у Йемона.
   
— Зависит от денег, — ответил он. — Я подумал, нам есть смысл поспрашивать в этот уикенд народ на Сент-Томасе — не сможем ли мы вписаться на один из кораблей к югу. — Он поднял взгляд. — Так едешь ты с нами на карнавал или нет?
   
— А, черт! — воскликнул я и рассказал Йемону про Зимбургера и Вьекес. — Я мог бы это дело отложить, — добавил я, — но в тот момент, кроме денег и машины, ни о чем думать не мог.
   
— Не страшно, — отозвался он. — Вьекес на полпути к Сент-Томасу. Оттуда каждый день паром ходит.
   
Наконец мы договорились, что я встречусь там с ними в пятницу. Они вылетали утром и рассчитывали вернуться в воскресенье к вечеру.
   
— Держись подальше от Сент-Томаса, — посоветовал мне Сала. — Скверные дела приключаются с людьми на том карнавале. Могу тебе кое-какие жуткие истории порассказать.
   
— Ну и что? — вмешался Йемон. — Там славная выпивка. Тебе тоже стоило бы с нами отправиться.
   
— Нет уж, спасибо — ответил Сала. — У нас тут уже получилась славная выпивка, помнишь? Без мордобоя я вполне обойдусь.
   
Мы закончили с едой и заказали еще выпить. Йемон стал рассказывать про Южную Америку, и я почувствовал, как где-то у меня внутри вспыхнуло ненужное возбуждение. Даже Сала вдохновился.
   
— Черт, хотелось бы мне туда отправиться, — то и дело повторял он. — Почему бы мне туда не отправиться? Черт возьми, да я где угодно смогу выжить.
   
Я говорил мало и в основном слушал, помня свои чувства этим утром. А кроме того, у меня была машина на улице, квартира в Кондадо и золотой краник от Зимбургера. Я все время об этом думал. Машина и квартира особенно меня не раздражали, но от того факта, что я работаю на Зимбургера, по спине бегали мурашки. Рассказы Йемона только всё бередили. Они с Шено отправлялись в Южную Америку, а я отправлялся к Зимбургеру. От таких мыслей у меня возникло странное чувство, и оставшуюся часть вечера я почти ничего не говорил, а только сидел и пил, пытаясь распознать, становлюсь я старше и мудрее или просто старше.
   
Больше всего меня доставало то, что на самом деле я не хотел отправляться в Южную Америку. Я вообще не хотел никуда отправляться. И все же, стоило Йемону заговорить об отъезде, я все равно почувствовал возбуждение. Я уже видел, как слезаю с корабля на Мартинике и шляюсь по городу в поисках дешевого отеля. Я представлял себя в Каракасе, Боготе и Рио — как я заправляю миром, которого никогда не видел, но с которым способен совладать, потому что я чемпион.
   
Впрочем, это была чистой воды мастурбация, ибо в глубине души мне не хотелось ничего, кроме чистой постели, светлой комнаты и чего-то устойчивого, что можно называть своим хотя бы до тех пор, пока я сам от этого не устану. У меня росло жуткое подозрение, что я наконец перевалил через гребень, и самым худшим во всем этом деле было то, что я не чувствовал совсем никакой трагедии, а лишь усталость и что-то вроде комфортной обособленности.
  
  
   
    
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   
   
На следующее утро я на полной скорости помчался в Фахардо. Я нацеливался на одну операцию с недвижимостью, но дело приняло скверный оборот, и мне пришлось его бросить. На обратном пути я остановился у придорожного киоска и купил ананас. По моей просьбе продавец разрезал его на маленькие кусочки, и я ел их, пробиваясь вперед в плотном потоке машин. Спокойно крутя баранку одной рукой, я для разнообразия наслаждался роскошью полного контроля над собственным передвижением. На следующий уикенд, решил я, непременно поеду в Понсе, на южное побережье.
   
Когда я тормознул у редакции, Моберг как раз выбирался из своей машины.
   
— Надеюсь, ты вооружен, — сказал я. — А то при твоем появлении у папаши Лоттермана совсем крышу снесет.
   
Моберг рассмеялся.
   
— Мы пришли к компромиссу. Он заставил меня подписать бумажку, где говорится, что я отдам ему машину, если из вас троих кто-то свалит.
   
— Черт побери, — вырвалось у меня. — Йемон уже говорит об отъезде.
   
Он снова рассмеялся.
   
— А меня не колышет. Хрен с ним, с Йемоном. Я все что угодно подпишу. Подумаешь, большое дело.
   
— Эх, Моберг, — сказал я, — псих ты ненормальный.
   
— Ага, — согласился он. — Ненормальней некуда.
   
Лоттерман весь день не показывался. Сала заявил, что он кружит по банкам, пытаясь получить ссуду и продолжить выпуск газеты. Это был всего лишь слух, но все в редакции говорили так, словно конец уже наступил.
   
Около трех позвонил Йемон и сообщил, что побывал у Сандерсона.
   
— Попросил меня несколько дерьмовых статеек сбацать, — сказал он. — И пообещал, что даст баксов по тридцать за каждую. Вперед он, впрочем, ничего не дал.
   
— Уже неплохо, — отозвался я. — Поработай с ним хорошенько и потребуй чего-нибудь покрупнее — денег у него больше, чем у Господа Бога.
   
— Угу, — пробормотал Йемон. — Пожалуй. Мне бы получить одну штуковину сотен на пять — тогда бы точно хватило, чтобы отчалить.
   
   
Примерно через час позвонил Сандерсон.
   
— Сможешь к семи утра в четверг подъехать в аэропорт? — спросил он.
   
— О Господи, — выдохнул я. — Наверное.
   
— Придется подъехать, — сказал он. — Рассчитывай, что будешь занят почти весь день. Зимбургер хочет вернуться дотемна.
   
— Я не вернусь, — сказал я. — Поеду на Сент-Томас — на карнавал.
   
Сандерсон рассмеялся.
   
— Я должен был догадаться, что тебя что-то подобное привлечет. На твоем месте я бы держался подальше от города. Местная публика совсем звереет. Лучшие вечеринки проходят на кораблях — на всех яхтах там тоже свой карнавал.
   
— Я никаких планов не строю, — ответил я. — Просто отправлюсь туда и окунусь в славное расслабляющее пьянство.
   
После работы я заехал к Сале и забрал свою одежду, а потом отправился на новую квартиру. Разговаривать с хозяйкой настроения не было, так что оставалось только положить кое-какие вещи в шкаф и поставить немного пива в холодильник. Все остальное было уже в наличии: простыни, полотенца, кухонные принадлежности — всё, кроме еды.
   
Теперь это был мой дом, и он мне нравился. Я хорошенько поспал, затем доехал до небольшого кольмадо и купил немного яиц и бекона на завтрак.
   
На следующее утро я уже готовил бекон, когда вдруг вспомнил, что забыл купить кофе. Тогда я поехал к отелю «Кондадо-Бич» и позавтракал там. Купив номер «Таймс», я поел в одиночестве за небольшим столиком на лужайке. Заведение отличалось дороговизной, и шансы встретить там кого-то из редакции были ничтожны. Те из газетчиков, которые не заявлялись к Элу, обычно торчали в ресторане «Прибой», многолюдном заведении прямо на пляже у самой окраины городка.
   
   
Весь день я провел на берегу, пытаясь выяснить, закроется в связи с забастовкой газета или нет. Перед тем как отбыть, я сказал Шварцу, что весь следующий день меня не будет; якобы я чувствовал, что заболеваю.
   
— О Господи, — пробормотал Шварц. — Вы, парни, совсем как крысы на тонущем корабле. Сала весь день занимался в темной комнате своей халтурой, а Вакдервица я застукал, когда он по международной в Вашингтон звонил. — Он покачал головой. — Ни в коем случае нельзя устраивать панику; почему бы вам, парни, не успокоиться?
   
— Я спокоен как индейский вождь, — отозвался я. — Просто мне нужен день, чтобы поправить делишки.
   
— Ладно, — устало выговорил Шварц. — В конце концов, это не мое дело. Поступайте как знаете.
   
Я подъехал к Элу и в одиночестве пообедал, а затем отправился домой и написал статью, которую Сандерсон хотел послать в «Таймс». Работа была несложная, и я в основном использовал тот материал, который он мне подбросил, — летнее снижение цен, больше молодых людей в отпусках, различные отдаленные места, которые неплохо бы навестить. Статья отняла у меня около двух часов, и когда я закончил, то решил сразу же отвезти ее к Сандерсону и немного выпить, прежде чем ложиться в постель. На следующее утро мне требовалось встать в шесть, но было еще слишком рано, и спать мне не хотелось.
   
Когда я прибыл к Сандерсону, там никого не оказалось, так что я забрел на кухню и сделал себе выпивку, а потом вышел на веранду и уселся в одно из кресел. Включив вентилятор, я положил на фонограф пластинку с популярными мелодиями.
   
Я решил, что, когда обзаведусь деньгами, непременно подыщу себе подобное местечко. Квартира, которую я снял только что, была хороша лишь для начала. Там не было ни веранды, ни сада, ни пляжа, а я не видел причины, почему бы мне все это не заиметь.
   
Сандерсон прибыл, когда я провел там уже добрый час. С ним был мужчина, который заявил, что он брат знаменитого трубача. Мы сделали свежую выпивку, а затем Сандерсон прочел мою статью и нашел ее превосходной.
   
— Надеюсь, прямо сейчас тебе деньги не нужны, — сказал он. — Может уйти неделя или около того. — Он развел руками. — Да много и так не выйдет — скажем, долларов пятьдесят.
   
— Годится, — отозвался я, поудобнее устраиваясь в кресле.
   
— Посмотрю, чем бы еще тебя занять, — продолжил Сандерсон. — Прямо сейчас мы перегружены. Загляни, когда вернешься с Сент-Томаса.
   
— Славная работенка, — сказал я. — А то в газете дело совсем табак. Возможно, очень скоро придется от этого материала зависеть.
   
Сандерсон кивнул.
   
— Табак — это точно. Впрочем, насколько все плохо, выяснишь в понедельник.
   
— А что должно случиться в понедельник? — поинтересовался я.
   
— Пока не могу сказать, — ответил Сандерсон и тут же улыбнулся. — Впрочем, даже если б ты об этом знал, ничего бы не изменилось. Не бери в голову — с голодухи ты не умрешь.
   
Брат знаменитого брата по имени Тед молча пялился на берег. Затем он повернулся к Сандерсону и скучающим голосом спросил:
   
— Как там насчет понырять?
   
— Не очень, — ответил Сандерсон. — Чертовски много уже выловили.
   
Мы немного поговорили о погружении с аквалангом. Сандерсон авторитетно рассказывал про кессонную болезнь и погружение на рифе Паланкар. Тед два года прожил на юге Франции и однажды работал с Жаком Кусто.
   
Вскоре после полуночи я понял, что начинаю напиваться, и встал.
   
— Все, пойду, — сказал я. — У меня на рассвете встреча с Зимбургером — лучше немного поспать.
   
   
На следующее утро я встал поздновато. Времени на завтрак уже не оставалось, так что я торопливо оделся и схватил апельсин, который проглотил по дороге в аэропорт. Зимбургер в компании двух мужчин ждал у небольшого ангара в конце взлетно-посадочной полосы. Увидев, как я выбираюсь из машины, он кивнул. Я поспешил к ним присоединиться.
   
— Это Кемп, — представил меня Зимбургер своим спутникам. — Он наш писатель — между прочим, в «Нью-Йорк Таймс» работает. — Ухмыляясь, он наблюдал, как мы пожимаем друг другу руки.
   
Один из мужчин оказался ресторатором, а другой архитектором. Предполагалось вернуться в конце дня, как сказал мне Зимбургер, потому что мистеру Роббису, ресторатору, нужно было отправляться на вечеринку с коктейлями.
   
Мы полетели в небольшом «апаче», пилот которого походил на беглеца из «Летучих тигров».
   
Он всю дорогу молчал как рыба и словно бы не осознавал нашего присутствия. После невыразительного тридцатиминутного полета над облаками мы наконец устремились носом вниз к Вьекесу и с шумом пронеслись по небольшому коровьему выгону, который служил там аэропортом. Уверенный в том, что самолетик вот-вот треснет по швам, я ухватился за сиденье, но после нескольких бешеных скачков мы благополучно остановились.
   
Затем мы выбрались наружу, и Зимбургер представил нас дюжему мужчине по имени Мартин, который напоминал профессионального охотника на акул. На нем была аккуратно выглаженная униформа цвета хаки и мотоциклетные очки, а волосы его почти до белизны выгорели на солнце.
   
Общий план заключался в том, чтобы взять в баре у Мартина немного пива и сандвичей, а затем отправиться на другую сторону острова, чтобы взглянуть на земельный участок. Мартин отвез нас в городок на своем микроавтобусе марки «фольксваген», однако аборигены, которые должны были приготовить нам сандвичи, куда-то испарились. Мартину пришлось делать сандвичи самому; оставив нас в пустом баре, он в ярости отправился на кухню.
   
Все дело заняло около часа. У Зимбургера завязался серьезный разговор с ресторатором, так что я решил выйти на улицу и поискать кофе. Архитектор сказал, что знает неподалеку аптеку-закусочную.
   
Он пил непрерывно аж с пяти утра, когда Зимбургер неожиданно вытащил его из постели. Фамилия архитектора была Лазард, и тон его был неизменно горестным.
   
— Этот Зимбургер просто чокнутый, — признался он мне. — Из-за него я уже шесть месяцев волчком кручусь.
   
— И хрен с ним, — заметил я. — Пока он платит.
   
Лазард как-то странно на меня посмотрел.
   
— А вы первый раз с ним работаете?
   
— Угу, — отозвался я. — А что? Он не платит?
   
Вид у архитектора был явно недовольный.
   
— Не уверен. С ним хорошо выпить на халяву и все такое, но порой меня терзают сомнения.
   
Я пожал плечами.
   
— Ну, мне платит «Аделанте». Так что с Зимбургером мне дела иметь не надо — и это, наверное, к лучшему.
   
Лазард кивнул, и мы вошли в закусочную. Рекламная полоска кока-колы на стене представляла собой меню. Еще там были красные ледериновые табуреты, прилавок с верхом из «формайки» и массивные бурые кружки для кофе. Женщина за прилавком была белой, но с какой-то примесью и тяжелым южным акцентом.
   
— Валяйте, заходите, — бросила она, — Чего вам, кореша?
   
«Матерь Божья, — подумал я, — „кореша“. В какой это городок мы попали?»
   
Лазард купил за двадцать центов номер «Ньюс» и тут же увидел на первой странице мою колонку.