1 2 3 4 
– Как  тебя зовут, девушка? – запищала Гагула. – Что? Ты не желаешь  отвечать? Или ты хочешь, чтобы сын короля убил тебя сразу?    

Услышав  эти слова, Скрагга, зловеще усмехаясь, сделал шаг вперед и поднял свое копье. В  этот момент я увидел, что Гуд инстинктивно положил руку на свой револьвер. Хотя  глаза девушки были полны слез, но, увидав тусклый блеск стали, она вдруг  перестала отбиваться и теперь стояла перед нами, дрожа всем телом, судорожно  ломая руки.    

– Смотрите! –  закричал Скрагга в полном восторге. – Она содрогается от одного вида моей  маленькой игрушки, которая еще до нее не дотронулась! – И он погладил  рукой широкое лезвие своего копья.    

В это  время я вдруг услышал, как Гуд пробормотал про себя:    

– При  первом же удобном случае ты мне заплатишь за это, негодяй!    

– Ну,  а теперь, когда ты успокоилась, скажи нам, как тебя зовут, дорогая, –  ехидно улыбаясь, спросила Гагула. – Ну, говори, не бойся.    

– О  мать! – ответила дрожащим голосом несчастная девушка. – Я из дома  Суко, и зовут меня Фулатой. О мать, скажи мне, почему я должна умереть? Я  никому не сделала зла.    

– Успокойся, –  продолжала старуха со злорадной усмешкой. – Ты должна быть принесена в  жертву сидящим там Молчаливым, – и она указала своим костлявым пальцем на  вершины гор, – и поэтому тебя ждет смерть. Лучше покоиться вечным сном,  чем трудиться изо дня в день в поте лица своего. Вот почему лучше умереть, чем  жить. А ты умрешь от царственной руки самого королевского сына!    

Фулата в  отчаянии заломила руки и громко воскликнула:    

– О  жестокие! Ведь я так молода! Что я сделала? Неужели мне никогда больше не  суждено видеть, как восходит солнце из мрака ночи и как звезды одна за другой  вспыхивают вечером на небесном своде? Неужели никогда в жизни я не буду больше  собирать цветы, покрытые свежей утренней росой, и не услышу, как журчат ручьи в  яркий солнечный день? Горе мне! Не увижу я больше хижины отца своего, не  почувствую поцелуя матери своей, не буду смотреть за больным ягненком! Горе  мне! Ни один возлюбленный не обовьет стана моего и не взглянет мне в глаза, и  не быть мне матерью воина! О жестокие! Жестокие!    

И вновь  она начала ломать руки, подняв свое залитое слезами лицо к небу. Эта увенчанная  цветами красавица была прелестна в своем отчаянии, и я уверен, что менее  жестокие люди, чем те три дьявола, перед которыми она стояла, прониклись бы к  ней состраданием. Я думаю, что мольбы принца Артура, обращенные к негодяям,  которые пришли его ослепить, были не менее трогательны, чем мольбы этой дикарки.    

Но это  никак не тронуло ни Гагулу, ни ее господина, хотя я заметил выражение сочувствия  и жалости на лицах вождей и стражи, стоявшей позади короля. Что касается Гуда,  он скрежетал зубами и едва сдерживал охватившее его негодование; наконец, не  выдержав, он сделал шаг вперед, словно желая броситься к ней на помощь. С  проницательностью, столь свойственной женщинам, девушка поняла, что происходит  у него в душе. Она подбежала к нему и, бросившись перед ним на колени, обняла  его «прекрасные белые ноги».    

– О  белый отец с далеких звезд! – воскликнула она. – Набрось на меня плащ  твоей защиты, возьми меня под сень твоего могущества и спаси от этих жестоких  людей! Хорошо, моя милочка, я позабочусь о тебе! взволнованно отвечал Гуд на  английском языке. – Ну, встань, встань, детка, успокойся! – И,  наклонившись к ней, он взял ее за руку.    

Твала  обернулся, и по его знаку Скрагга выступил вперед с поднятым копьем.    

– Пора  начинать! – шепнул мне сэр Генри. – Чего вы ждете?    

– Жду  затмения, – отвечал я. – Вот уже полчаса я не свожу глаз с Луны, но в  жизни не видал, чтобы она так ярко светила!    

– Все  равно, нужно идти на риск и немедленно, иначе девушку убьют. Твала теряет  терпение.    

Я не мог  не согласиться с этим доводом и, прежде чем действовать, еще раз взглянул на  яркий диск Луны. Думаю, что никогда ни один самый ревностный астроном, желающий  доказать новую теорию, не ждал с таким волнением начала небесного явления.  Сделав шаг вперед и приняв самый торжественный вид, на какой был только  способен, я стал между распростертой девушкой и поднятым копьем Скрагги.    

– Король! –  промолвил я. – Этому не бывать! Мы не позволим тебе убивать эту девушку.  Отпусти ее с миром.    

Твала  вскочил в бешеном гневе, и шепот изумления пронесся среди вождей и сомкнутых  рядов девушек, робко окруживших нас в ожидании развязки этой трагедии.    

– Этому  не бывать? Белая собака, как смеешь ты тявкать на льва, находящегося в своей пещере?  Этому не бывать? В уме ли ты? Берегись, как бы судьба этой девчонки не постигла  и тебя и тех, с кем ты пришел! Ты думаешь, что можешь спасти и ее и себя? Кто  ты такой, что осмеливаешься становиться между мной и моими желаниями? Прочь с  дороги, говорю тебе! Скрагга, убей ее! Эй, стража! Схватить этих людей!    

Услышав  это приказание, несколько вооруженных воинов быстро выбежали из-за хижины, куда  их, очевидно, предусмотрительно спрятали до нашего прихода.    

Сэр  Генри, Гуд и Амбопа стали около меня и подняли свои винтовки.    

– Остановитесь! –  грозно закричал я, хотя, признаться, душа моя в этот момент ушла в пятки. –  Остановитесь! Мы, белые люди, спустившиеся со звезд, говорим, что этого не будет,  ибо берем девушку под свою защиту. Если вы сделаете хоть один шаг, мы погасим Луну.  Мы, живущие в ее чертогах, сделаем это и погрузим всю Землю во мрак. Осмельтесь  лишь ослушаться, и вы увидите воочию всю силу нашего колдовства.    

Моя  угроза подействовала. Стража отступила, а Скрагга остановился как вкопанный с  поднятым наготове копьем.    

– Слушайте,  слушайте этого лжеца, который хвастается, что может потушить Луну, словно  светильник! – пищала Гагула. – Пусть же он это сделает, и тогда  девушку можно будет пощадить. Да, да, пусть он это сделает или сам умрет с ней,  сам и все, кто с ним пришел!    

С  отчаянием я взглянул на Луну и, к моей невероятной радости, увидел, что  календарь Гуда нас не подвел: на краю огромного яркого диска появилась легкая  тень и поверхность луны начала заметно тускнеть.    

Я  торжественно поднял руку к небу, причем моему примеру тотчас же последовали сэр  Генри и Гуд, и с пафосом продекламировал несколько строф из легенд Инголдзби.  Сэр Генри внушительно и громко произнес несколько строк из Ветхого завета, а  Гуд обратился к царице ночи с длиннейшим потоком самых отборных классических  ругательств, на которые только он был способен.    

Тень  медленно наползала на сияющую поверхность Луны, и, но мере того как она двигалась,  в толпе начали раздаваться сдержанные возгласы изумления и страха.    

– Смотри,  о король! – вскричал я. – Смотри, Гагула! Смотрите и вы, вожди, воины  и женщины! Скажите, держат ли свое слово белые жители звезд или они пустые  лжецы? Луна темнеет на ваших глазах; скоро наступит полный мрак, да, мрак, в  час полнолуния! Вы просили чуда – вот оно! Гасни, о Луна! Потуши же свой свет,  ты, чистая и непорочная, сломи гордые сердца кукуанов, окутай глубоким мраком  весь мир!    

Вопль  ужаса вырвался у всех присутствующих. Толпа окаменела от страха; некоторые с  криками бросились на колени и начали громко причитать. Что касается Твалы, он  сидел неподвижно, оцепенев от страха, и я увидел, что, несмотря на свою темную  кожу, он побледнел. Только одна Гагула не испугалась.    

– Тень  пройдет! – кричала она. – Не боитесь, в своей жизни я видела это не  раз! Ни один человек не может погасить Луну. Не падайте духом! Все равно это  пройдет!    

– Подождите,  и вы еще не то увидите, – кричал я в ответ, подпрыгивая на месте от  волнения. – «О Луна! Луна! Луна! Почему ты так холодна и непостоянна?»    

Эта  подходящая цитата была позаимствована мною из одного весьма популярного любовного  романа, который я случайно где-то читал. Теперь, вспоминая это, я думаю, что с  моей стороны было весьма неблагодарным оскорблять владычицу небес, так как в  тот вечер она доказала, что была нашим самым верным другом, и, в сущности, меня  не должно было трогать то, как она себя вела в романе по отношению к пылкому  влюбленному. И, обращаясь к капитану, я добавил:    

– Ну,  а теперь валяйте вы. Гуд: я не помню больше никаких стихов. Прошу вас, начинайте  снова ругаться, дружище!    

Гуд с  величайшей готовностью отозвался на мой призыв к его таланту. Я никогда не  предполагал, как виртуозно может ругаться морской офицер и сколь необъятны его  способности в этой области. В течение десяти минут он ругался без передышки,  причем почти ни разу не повторился.    

Тем  временем темное кольцо все больше закрывало лунный диск, и огромная толпа в  полном молчании, как зачарованная, пристально глядела на небо, не в силах  отвести глаз от этого поразительного зрелища. Странные, жуткие тени поглощали  свет Луны. Царила зловещая тишина. Все замерло, словно скованное дыханием  смерти. Медленно текло время среди этого торжественного безмолвия. С каждой  минутой полный диск Луны все более и более входил в тень Земли, и тьма  неумолимо и величественно наплывала на лунные кратеры. Казалось, что огромный  бледный шар приблизился к земле и стал еще больше. Луна приобрела медный  оттенок, а затем та часть ее поверхности, которая не была еще охвачена мраком,  стала пепельно-серой, и, наконец, перед наступлением полного затмения сквозь  багровый туман вырисовались зловещие, мерцающие очертания лунных гор и равнин.    

Кольцо  тени все больше и больше закрывало луну – оно теперь уже заволокло более  половины ее кроваво-красного диска. Стало душно. А тень наползала все дальше и  дальше, багровая мгла сгущалась все больше и больше, и мы уже едва могли  различить свирепые лица находившихся около нас людей. Толпа безмолвствовала, и  Гуд прекратил ругаться.    

– Луна  умирает – белые волшебники убили Луну! – вдруг громко закричал  Скрагга. – Мы все теперь погибнем во мраке!    

И,  объятый не то яростью, не то ужасом, а может быть, и тем и другим, он поднял  свое копье и изо всей силы ударил дм сэра Генри в грудь. Но он забыл про  кольчуги, подаренные нам королем, которые мы носили под одеждой. Копье его  отскочило, не причинив никакого вреда, и, прежде чем он успел нанести второй  удар, Куртис вырвал у него оружие и пронзил его насквозь. Скрагга упал мертвый.    

Увидев  это, девушки, уже обезумевшие от ужаса при виде сгущающейся тьмы и зловещей  тени, которая, как они думали, поглощает Луну, пронзительно закричали и в дикой  панике бросились бежать к воротам крааля. Но паника охватила не только девушек.  Сам король в сопровождении своих телохранителей и нескольких вождей, а также  Гагула, которая умела ковылять с необычайным проворством, кинулись в хижины.    

Минуту  спустя площадь опустела, остались только мы, Фулата, Инфадус, большая часть  посетивших нас ночью военачальников и бездыханное тело Скрагги, сына Твалы.    

– Вожди! –  воскликнул я. – Мы совершили чудо, которое вы от нас требовали. Если вы  удовлетворены, нам немедленно нужно оставить Луу и бежать в то место, о котором  вы говорили. Наши чары будут продолжаться час и еще полчаса. Приостановить их  действие мы сейчас не можем. Воспользуемся же темнотой!    

– Идемте! –  сказал Инфадус и направился к воротам крааля.    

За ним  последовали в благоговейном трепете полководцы, мы сами и красавица Фулата,  которую Гуд вел за руку.    

Не  успели мы дойти до ворот, как Луна окончательно скрылась, и на черном, как чернила,  небе стали загораться звезды.    

Мы взяли  друг друга за руки и, спотыкаясь на каждом шагу, исчезли во мраке.    

 ГЛАВА XII. ПЕРЕД БОЕМ    

     

К  счастью для нас, Инфадус и другие вожди прекрасно знали каждую тропинку в городе,  так что, несмотря на непроглядную тьму, мы быстро двигались вперед.    

Мы шли  уже более часа, когда наконец затмение начало идти на убыль и тот край Луны,  который исчез первым, выглянул вновь. Внезапно мы увидели, как серебряный луч  прорвался сквозь мрак, и с его появлением возник какой-то удивительный,  красный, как пламя, отблеск, вспыхнувший, словно яркий светильник, на темном  фоне неба. Это было необычайное и поистине прекрасное зрелище. Минут пять  спустя звезды начали бледнеть и стало настолько светло, что мы могли  осмотреться вокруг. Оказалось, что мы уже вышли за пределы города Луу и  приближались к большому холму с плоской вершиной, имевшему примерно две мили в  окружности.    

Этот  холм, представляющий собой вполне обычную для Южной Африки формацию, был не  очень высок – не более двухсот футов в самой высшей своей точке, – однако  склоны его, покрытые валунами, были довольно обрывисты. Холм имел форму  подковы. Вершина его образовывала плато, покрытое травой, которое, по словам  Инфадуса, использовалось как военный лагерь для большого количества войск.  Обычно его гарнизон состоял из одного полка, то есть трех тысяч человек,  однако, с трудом поднявшись по крутому склону, мы увидели при свете вновь  показавшейся Луны, с каждой минутой сиявшей все ярче, что там собралось  несколько полков.    

Когда мы  вышли наконец на плато, оно оказалось заполненным толпами дрожащих от страха  людей. Необычайное явление природы прервало их сон, и теперь, сбившись в плотную  и оцепеневшую от ужаса массу, они наблюдали его.    

Мы молча  прошли через эту толпу и подошли к хижине, стоявшей в центре плато. К нашему  большому удивлению, там нас ожидали два человека, нагруженные нашими немногочисленными  пожитками, которые нам, конечно, пришлось оставить при поспешном бегстве.    

– Я  послал за ними, – объяснил мне Инфадус, – а также и за этой  вещью, – и он поднял давно утерянные брюки Гуда.    

С  восторженным воплем Гуд бросился к ним и немедленно начал их натягивать.    

– Неужели  мой повелитель желает скрыть от нас свои прекрасные белые ноги? – с сожалением  воскликнул Инфадус.    

Но Гуд  упорствовал в своем намерении, и его прекрасные белые ноги в последний раз мелькнули  перед восхищенными взорами кукуанов.    

Гуд  очень скромный человек. С этих пор кукуанам пришлось удовлетворять свои эстетические  запросы лишь лицезрением его единственной бакенбарды, прозрачного глаза и  движущихся зубов.    

Все еще  созерцая брюки Гуда взглядом, исполненным блаженных воспоминаний, Инфадус  сообщил нам, что он приказал с наступлением рассвета собрать полки, чтобы разъяснить  им цель восстания, которое решили поднять военачальники, а также для того,  чтобы представить им законного наследника престола – Игнози.    

Как  только взошло солнце, войско, общей численностью почти в двадцать тысяч воинов,  представлявших собой цвет кукуанской армии, было собрано на обширном плато,  куда проследовали и мы. Воины были построены в плотное каре. Зрелище было  грандиозное. Мы остановились на открытой стороне квадрата, где нас быстро  окружили главные вожди и военачальники.    

К  ним-то, после того как воцарилось молчание, и обратил свою речь Инфадус. Подобно  большинству представителей кукуанской знати, он был прирожденным оратором. Красочным  и изящным языком он поведал историю отца Игнози – как он был предательски убит  королем Твалой, как его жена и сын были изгнаны и обречены на голодную смерть.  Затем он напомнил о том, как страна стонет и страдает под жестоким игом Твалы,  приведя в пример события предыдущей ночи, когда много лучших людей страны было  предано страшной смерти под тем предлогом, что они якобы являются  преступниками. Затем он перешел к рассказу о том, как белые вожди, созерцая со  звезд землю, увидели эти страдания и решили ценою собственных лишений облегчить  участь кукуанов; как они взяли поэтому за руку законного короля этой страны,  Игнози, который томился в изгнании, и провели его через горы; как они воочию  увидели темные деяния Твалы и как, чтобы убедить колеблющихся и спасти жизнь  девушки Фулаты, они силой своего могущественного волшебства погасили Луну и  убили молодого дьявола Скраггу. Они и впредь готовы быть верными друзьями  кукуанов и помочь им свергнуть Твалу и возвести законного короля, Игнози, на  захваченный Твалой трон.    

Он  закончил свою речь среди одобрительного шепота. Затем вперед выступил Игнози и,  в свою очередь, обратился к собравшимся. Повторив все, что сказал его дядя  Инфадус, он закончил свою сильную речь следующими словами:    

– О  вожди, военачальники, воины и народ! Вы слышали мои слова. Теперь вы должны сделать  выбор между мною и тем, кто восседает на моем троне, тем, кто убил своего брата  и изгнал сына своего брата, чтобы тот умер во мраке и холоде. Они, –  указал он на вождей, – могут сказать вам, действительно ли я король, так  как они видели змею, обвивающуюся вокруг моего тела. Если бы я не был королем,  то разве эти белые люди, владеющие тайнами волшебства, были бы на моей стороне?  Трепещите, вожди, военачальники, воины и народ! Разве тьма, которой они покрыли  землю, чтобы вселить страх в душу Твалы, не находится еще перед вашими глазами?    

– Это  так, – отвечали воины.    

– Я  – ваш король. Я говорю вам, что я – король, – продолжал Игнози,  выпрямляясь во весь свой исполинский рост и поднимая над головой боевой топор с  широким лезвием. – Если есть среди вас человек, который скажет, что это не  так, пусть он выйдет вперед, и я сражу его, и кровь его будет багряным знаком  того, что я говорю вам правду. Пусть он выйдет вперед, говорю я, – и он  потряс в воздухе своим огромным топором, который засверкал на солнце.    

Так как  никто, по-видимому, не был склонен к тому, чтобы отозваться на этот героический  вариант песенки «Выходи-ка, Дилли, чтоб тебя убили», то наш бывший слуга продолжил  свою тронную речь:    

– Я  действительно ваш король, и если вы будете стоять в битве рядом со мною, то я  поведу вас к победе и к славе. Я дам вам быков и жен, и вы займете первое место  в моем войске. Если же вам суждено пасть в бою, я паду вместе с вами.  Выслушайте обет, который я даю вам. Когда я взойду на престол моих предков, я  положу конец кровопролитию в нашей стране. Вам больше не придется возмущаться  несправедливыми убийствами, и охотницы за колдунами не будут выслеживать людей  и продавать их смерти без всякой причины. Ни один человек не умрет  насильственной смертью, если он не совершил преступления. Окончится захват  ваших краалей. Каждый из вас будет спать спокойно в своей хижине, не страшась  ничего, и правосудие будет царить на всей нашей земле. Сделали ли вы выбор,  вожди, военачальники, воины и народ?    

– Наш  выбор сделан, о король! – последовал ответ.    

– Хорошо.  А теперь обернитесь и посмотрите, как посланцы Твалы спешат из великого города  на восток и на запад, на север и на юг, чтобы собрать могучую армию и предать меня,  и вас, и моих белых друзей и защитников. Завтра или, быть может, послезавтра  Твала придет сюда со всеми, кто еще верен ему. Тогда я смогу увидеть, кто из  вас действительно предан мне, кто не страшится умереть в борьбе за правое дело.  И я говорю вам, что об этих людях я не забуду, когда придет время делить  добычу. Я сказал, о вожди, военачальники, воины и народ. А теперь идите в свои  хижины и готовьтесь к бою.    

Наступило  молчание. Затем один из вождей поднял руку, и прогремел королевский салют:  «Куум!» Это был знак того, что полки признали Игнози своим королем. Затем они  разошлись, построившись в отряды.    

Полчаса спустя  мы держали военный совет, на котором присутствовали все командующие полками.  Нам было ясно, что вскоре нас атакуют численно превосходящие силы противника.  Действительно, с нашего удобного наблюдательного пункта нам было видно, как  стягиваются войска и как из Луу выходят во всех направлениях посланцы,  безусловно для того, чтобы собрать войска на помощь королю. У нас было около  двадцати тысяч воинов, составляющих семь лучших полков страны. Но подсчетам  Инфадуса и вождей, в настоящее время у Твалы было собрано в Луу по крайней мере  тридцать – тридцать пять тысяч воинов, которые оставались верными ему. Кроме  того, они полагали, что к середине следующего дня он сможет собрать еще не  менее пяти тысяч. Не исключалась возможность, что часть его войск дезертирует и  перейдет на нашу сторону, но на этом, конечно, нельзя было строить никаких  расчетов. Пока что было ясно одно: что ведутся деятельные приготовления для того,  чтобы нанести нам поражение. Большие отряды вооруженных воинов уже появились у  подножия холма. Все указывало на то, что готовится атака.    

Однако  Инфадус и другие вожди держались того мнения, что в эту ночь противник не  перейдет в наступление, так как это время будет посвящено подготовке. Кроме  того, необходимо было всеми возможными средствами рассеять тяжелое впечатление,  произведенное на воинов затмением луны, которое кукуаны считали колдовством.  Военачальники утверждали, что атака произойдет утром, и оказалось, что они были  правы.    

Тем  временем мы принялись за работу, стараясь как можно лучше укрепить свои позиции.  Почти все без исключения принимали в этом участие. Казалось, что не хватит времени,  чтобы закончить все, что нужно, но в течение дня были сделаны настоящие чудеса.  Холм, на котором мы находились, представлял собою скорее санаторий, чем крепость,  так как обычно он служил лагерем для тех военных частей, которым ранее  приходилось нести службу в районах страны, отличавшихся нездоровым климатом.  Поэтому теперь пришлось тщательно завалить грудой камней все пути, ведущие на  вершину холма, и сделать все другие возможные подступы настолько неприступными,  насколько можно было это осуществить за столь короткое время. В разных точках  были сложены груды валунов, которые предполагалось сбрасывать на наступающего  противника. Для всех полков были намечены определенные позиции. Одним словом,  мы осуществили все подготовительные мероприятия, какие нам удалось сообща  придумать.    

Перед  самым заходом солнца мы заметили небольшую группу воинов, направляющуюся к нам  из Луу. У одного из них в руке был пальмовый лист в знак того, что он идет в качестве  парламентера.    

Когда он  приблизился, Игнози, Инфадус, представители военачальников и мы сами спустились  к подножию холма, к нему навстречу. Это был человек мужественной внешности, в  форменном плаще из леопардовой шкуры.    

– Приветствую  вас! – крикнул он, когда подошел ближе. – Король приветствует тех,  кто начал святотатственную войну против него. Лев шлет приветствия шакалам,  злобно рычащим у его ног.    

– Говори! –  сказал я.    

– Вот  слова короля. Сдайтесь на его милость, или вас постигнет худшая участь. У черного  быка уже вырвано плечо, и король гоняет его, истекающего кровью, по лагерю.    

– Каковы  же условия Твалы? – осведомился я из любопытства.    

– Его  условия милосердны, как подобает великому королю. Вот слова Твалы, Одноглазого,  Великого, Мужа тысячи жен, Повелителя кукуанов, Хранителя Великого Пути, Возлюбленного  тех, что сидят в безмолвии там, в горах, Тельца Черной Коровы, Слона, чья поступь  сотрясает землю, Ужаса Злодеев, Страуса, чьи ноги пожирают пустыню.  Исполинского, Черного, Мудрого, короля по древнему праву наследования! Вот  слова Твалы: «Я буду милосерден, и для меня достаточно немного крови. Один  человек из каждого десятка должен будет умереть, остальным будет предоставлена  свобода. Но белый человек, по имени Инкубу, который убил моего сына Скраггу, и  черный человек, его слуга, заявляющий притязания на мой трон, и Инфадус, мой  брат, который затевает мятеж против меня,    

– эти  люди должны умереть в мучениях – их принесут в жертву Молчаливым». Таковы  милосердные слова Твалы.    

После  краткого совещания с остальными я ответил ему очень громким голосом, чтобы меня  могли услышать все воины:    

– Возвращайся,  пес, к Твале, который послал тебя, и скажи ему, что мы – Игнози, законный  король кукуанов, Инкубу, Бугван и Макумазан – белые мудрецы, спустившиеся со  звезд, колдуны, которые могут гасить луну, Инфадус, родом из королевского дома,  вожди, военачальники и парод, собравшиеся здесь, – отвечаем Твале и  заявляем, что мы не покоримся и что, прежде чем дважды зайдет солнце, труп  Твалы застынет у ворот его крааля и Игнози, отца которого убил Твала, будет  царствовать вместо него. А теперь иди, пока мы не выгнали тебя плетью, и  берегись поднять руку на людей, подобных нам.    

Парламентер  громко рассмеялся.    

– Мужчину  не испугаешь напыщенными речами! – крикнул он. – Посмотрим, будете ли  вы завтра такими же храбрецами, вы, которые можете погасить луну! Сражайтесь  же, будьте отважны и веселы, пока вороны не обклюют ваши кости так, что они  станут белее, чем ваши лица. Прощайте! Быть может, мы встретимся в бою. Прошу  вас, не улетайте пока обратно на звезды, дождитесь меня, белые люди!    

И,  пустив в нас эту последнюю стрелу сарказма, он удалился. Почти сейчас же вслед  за его уходом солнце село, и на землю спустилась тьма.    

В ту  ночь у нас было много работы, несмотря на то что все были чрезвычайно утомлены.  Продолжалась подготовка к завтрашнему бою, поскольку это было возможно при  свете Лупы. Посланцы уходили, чтобы передать наши распоряжения, и вновь  возвращались туда, где сидели мы, совещаясь. Наконец, примерно в час полуночи,  мы сделали все, что было в наших силах, и весь лагерь погрузился в сон. Только  оклики часовых изредка нарушали тишину. Мы с сэром Генри в сопровождении Игнози  и одного из вождей спустились с холма и обошли передовые посты. По мере того  как мы шли, в самых неожиданных местах перед нами внезапно вырастали копья,  сверкавшие в лунном свете, и мгновенно исчезали, как только мы произносили  пароль. Ясно было, что никто не спит на своем посту. Затем мы вернулись,  осторожно пробираясь среди тысяч спящих воинов, многие из которых в последний  раз вкушали сон на этой земле.    

Лунный  свет играл на их копьях и скользил по лицам спящих, делая их похожими на  мертвецов. Холодный ночной ветер развевал их плюмажи, похожие на те, что  украшают катафалки. Они лежали в беспорядке, разметавшись во сне, и их рослые,  мужественные фигуры казались призрачными и странными при лунном свете.    

– Как  вы думаете, многим ли из них суждено дожить до завтрашней ночи? – спросил  сэр Генри.    

Я лишь  покачал головой в ответ, продолжая смотреть на спящих. Мое воображение было  возбуждено, несмотря на усталость, и мне казалось, что ледяная рука смерти уже  коснулась этих людей. Я мысленно отмечал тех, на которых лежала роковая печать,  и мною овладело ощущение великой тайны человеческой жизни и глубокая печаль от  сознания ее трагической обреченности. Сегодня ночью эти тысячи людей спят  здоровым сном, а завтра они, а может быть, и мы вместе с ними, и многие другие  погибнут, и холодное дыхание смерти скует их тела. Их жены станут вдовами, их дети  – сиротами, а их хижины никогда более не увидят своих хозяев. Только древняя  луна будет продолжать безмятежно сиять, и ночной ветер по-прежнему будет  шевелить траву, и широкие земные просторы будут вкушать счастливый отдых, так  же как и за целую вечность до того, как эти люди появились на них, так же как и  целую вечность спустя после того, как они будут забыты.    

Однако,  пока существует мир, человек не умирает. Правда, имя его забывается, но ветер,  которым он дышал, продолжает шевелить верхушки сосен в горах, эхо слов, которые  он произносил, еще звучит в пространстве, мысли, рожденные его мозгом, делаются  сегодня нашим достоянием. Его страсти вызвали нас к жизни, его радости и печали  близки и нам, а конец, от которого он пытался в ужасе бежать, ждет также  каждого из нас.    

Вселенная  действительно полна призраков – не кладбищенских привидений в погребальных  саванах, а неугасимых, бессмертных частиц жизни, которые, однажды возникнув,  никогда не умирают, хотя они незаметно сливаются одна с другой и изменяются, изменяются  вечно.    

Подобные  мысли проходили в моем сознании, пока я стоял и смотрел на мрачные,  фантастические очертания тел воинов, спящих, как сказано в их поговорке, «на  своих копьях». По мере приближения старости мною, к великому моему сожалению,  все более овладевает отвратительная привычка размышлять.    

– Куртис, –  обратился я к сэру Генри, – я нахожусь в состоянии самой постыдной паники.    

Сэр  Генри погладил свою белокурую бороду и засмеялся.    

– Мне  уже не раз приходилось от вас слышать подобные замечания, Квотермейн, –  сказал он.    

– Да,  но сейчас я говорю это всерьез. Я, знаете ли, сильно сомневаюсь, чтобы кому-нибудь  из нас удалось дожить до следующей ночи. Нас атакуют превосходящие силы противника,  и очень мало надежды, что нам удастся удержать свои позиции.    

– Во  всяком случае, мы дешево их не отдадим. Послушайте, Квотермейн, дело это  скверное, и, по правде говоря, не надо было нам в него вмешиваться, но раз уж  так вышло, мы должны сделать все, что в наших силах. Относительно же себя я  могу вам сказать, что если мне суждено умереть, то я предпочитаю быть убитым в  бою. К тому же теперь, когда осталось так мало шансов на то, что я найду моего  несчастного брата, мне легче примириться с мыслью о смерти. Но смелым  сопутствует удача, – может быть, нас еще ждет успех. Резня, конечно, будет  ужасная, и, так как мы должны поддержать свою репутацию, нам придется быть в  самых опасных местах.    

Последнее  замечание сэр Генри произнес мрачным голосом, но в глазах его вспыхивали  искорки, говорившие совсем иное. Мне даже кажется, что сэру Генри на самом деле  нравилось воевать.    

Затем мы  ушли к себе и проспали часа два. Как раз перед восходом солнца нас разбудил  Инфадус, который пришел нам сказать, что в Луу наблюдается большое оживление и  что мелкие отряды королевских войск движутся к нашим передовым постам.    

Мы  встали и оделись для боя. Все мы надели кольчуги, за которые при настоящем положении  дел мы были весьма благодарны Твале. Сэр Генри занялся этим с увлечением и  оделся, как кукуанский воин.    

– Когда  вы в Стране Кукуанов, поступайте, как кукуаны, – заметил он, натягивая кольчугу  на свои широкие плечи, которые она облегала, как перчатка.    

Но на  этом он не остановился. По его просьбе, Инфадус снабдил его полной боевой  формой. Он надел плащ из леопардовой шкуры, какой носили вожди, увенчал свое  чело плюмажем из черных страусовых перьев, который являлся привилегией высших  военачальников, и опоясался великолепной муча из белых буйволовых хвостов.  Сандалии, тяжелый боевой топор, круглый железный щит, обтянутый белой  буйволовой кожей, и положенное по уставу количество толл, или метательных  ножей, дополняли его снаряжение, к которому он все же добавил еще и свой  револьвер. Туалет был, конечно, дикарский, но я должен сказать, что никогда не  видел более внушительного зрелища, чем сэр Генри в этом одеянии, которое еще  более подчеркивало его могучее сложение. Когда же вскоре прибыл Игнози, облаченный  в такой же костюм, я подумал про себя, что впервые вижу двух столь великолепных  богатырей. Не могу похвастаться, чтобы кольчуга была так же к лицу Гуду и мне.  Дело в том, что капитан не захотел расстаться со своими брюками. Нужно  признаться, что приземистый джентльмен плотного телосложения, с моноклем в  глазу и лицом, чисто выбритым с одной стороны, облаченный в кольчугу, тщательно  заправленную в довольно-таки обтрепанные вельветовые брюки, производит  несомненно потрясающее, но отнюдь не внушительное впечатление. О себе могу  сказать, что, так как моя кольчуга была мне велика, я надел ее поверх всей  своей одежды, и она довольно неуклюже торчала во все стороны. Кроме того, я  решил идти в бой с голыми ногами, чтобы в случае, если придется стремительно  отступать, легче было бежать; поэтому я пожертвовал брюками, оставшись в одних  лишь вельдскунах. Копье и щит, которыми я не умел пользоваться, пара толл, револьвер  и, наконец, огромный плюмаж, прикрепленный мною к охотничьей шляпе, чтобы  сделать свою внешность еще более кровожадной, завершали мою скромную  экипировку. В добавление ко всему этому с нами, конечно, были наши винтовки. Но  так как у нас было очень мало патронов, они были бесполезны во время атаки,  поэтому мы распорядились, чтобы их несли воины, следовавшие за нами.    

Снарядившись  в поход, мы поспешно поели и отправились посмотреть, как идут дела. В одном  пункте горного плато был небольшой холмик из коричневого камня, который одновременно  служил штабом и наблюдательным пунктом. Здесь мы нашли Инфадуса, окруженного  его полком Серых, который был безусловно лучшим в кукуанской армии. Это был тот  полк, который мы впервые видели в пограничном краале. Полк, в настоящее время  численностью в три тысячи пятьсот человек, оставался в резерве, и воины  группами лежали на траве, наблюдая, как длинные колонны королевских войск,  подобно веренице муравьев, выползают из Луу. Казалось, этим колоннам нет конца.  Всего их было три, и каждая насчитывала не менее одиннадцати – двенадцати тысяч  человек.    

Выйдя за  пределы города, они построились в боевом порядке. Затем один отряд повернул  направо, другой – налево, а третий стал медленно приближаться к нам.    

– А-а! –  сказал Инфадус. – Они собираются атаковать нас сразу с трех сторон!    

Эта  новость была весьма серьезной, так как наша позиция на вершине горы, по крайней  мере полторы мили в окружности, была очень растянутой и важно было сконцентрировать  для обороны наши сравнительно малые силы. Но поскольку мы не могли указывать  противнику, каким образом следует нас атаковать, нам нужно было в этих сложных  условиях сделать все, что возможно. Поэтому мы отправили во все концы приказы  подготовиться к отражению отдельных атак.    

 ГЛАВА XIII. НАПАДЕНИЕ    

     

Без  малейшего признака поспешности и суеты все три колонны медленно продвигались  вперед. На расстоянии около пятисот ярдов от нас средняя – она же главная –  колонна остановилась в том месте, где начиналась та узкая полоса земли, которая  врезывалась в наш холм, имевший приблизительно форму подковы и боковые отроги  которого были обращены к Луу. Этот маневр был рассчитан на то, чтобы дать  возможность другим двум колоннам обойти холм и напасть на нас одновременно с  трех сторон.    

– Эх,  если бы у нас был гетлинг! – со вздохом сожаления сказал Гуд, смотря на сомкнутые  фаланги воинов, стоявших внизу. – Через двадцать минут я очистил бы всю  равнину!    

– Но  так как его нет, – ответил сэр Генри, – не стоит и вздыхать о нем. А  что, если вы, Квотермейн, попробуете в них выстрелить? Сможет ли ваша пуля  долететь до того рослого малого, который, как мне кажется, командует всем  отрядом? Однако полагаю, что у вас столько же шансов попасть в него, сколько и  промахнуться. Держу пари на целый соверен, который честно плачу, – если,  конечно, мы выпутаемся из этой истории, – что ваша пуля не долетит до него  по крайней мере на пять ярдов.    

Это  задело меня за живое, и, зарядив «экспресс» разрывной пулей, я стал ждать, пока  моя мишень в сопровождении ординарца не отошла ярдов на десять от отряда, чтобы  получше рассмотреть наши позиции. Я лег и, положив «экспресс» на скалу,  прицелился. Принимая в соображение траекторию и то обстоятельство, что моя  винтовка била лишь на триста пятьдесят ярдов, я прицелился в горло, рассчитав,  что пуля должна попасть воину прямо в грудь. Он стоял совершенно спокойно и  попасть в него, казалось, было легко, но оттого ли, что подул вдруг ветер, или  от волнения, или оттого, что мишень была от меня далеко, расчеты мои не  оправдались.    

Прицелившись,  как мне казалось, совершенно точно, я спустил курок, и, когда облако дыма  рассеялось, то, к своей величайшей досаде, я увидел, что мой воин стоит цел и  невредим, а ординарец, стоявший не менее чем в трех шагах левее, лежит на  земле, по-видимому убитый. Командир, в которого я целился, быстро повернулся и  в явном смятении бросился бежать к своему отряду.    

– Браво,  Квотермейн! – закричал Гуд. – Вы его здорово напугали!    

Это меня  ужасно разозлило, так как нет для меня ничего неприятнее, чем промахнуться в  присутствии свидетелей, и я по мере возможности стараюсь этого избегать. Когда  человек является знатоком лишь одного дела, он стремится поддерживать свой  авторитет своим мастерством. Эта неудача так меня взбесила, что я тут же  совершил весьма опрометчивый поступок. Поспешно прицелившись в бегущего  генерала, я послал ему вдогонку вторую пулю. На этот раз я не промахнулся –  бедняга высоко взмахнул руками и упал ничком, как подкошенный. Я же от этого  пришел в необузданный восторг, как самый настоящий зверь. Все это я привожу в  подтверждение того, как мало мы думаем о других, когда дело касается нашей  безопасности, тщеславия или репутации.    

Наши  воины, видевшие мой подвиг, приветствовали его громкими, восторженными криками,  как новое доказательство чародейства белых людей и счастливое предзнаменование  нашего успеха. Отряд же, которым командовал только что убитый военачальник (впоследствии  мы узнали, что он действительно был командиром колонны), начал в беспорядке  отступать. Сэр Генри и Гуд тотчас же схватили винтовки и принялись стрелять;  особенно усерден в этом отношении был Гуд, посылавший из своего винчестера пулю  за пулей в сплошную массу отступающих воинов; я тоже пальнул в них раза два. В  результате, насколько мы могли судить, нам удалось вывести из строя человек  шесть – восемь, прежде чем они оказались на расстоянии, где наши выстрелы не  могли причинить им вреда.    

Как  только мы прекратили стрельбу, откуда-то справа раздался угрожающий рев, тотчас  же подхваченный неприятелем с левой стороны, и обе неприятельские колонны одновременно  бросились на нас с обоих фронтов.    

Услышав  этот зловещий рев, вся сплошная масса воинов, стоявшая перед нами, немного  раздалась и, распевая какую-то дикую песню, неторопливо побежала к пашей  возвышенности, а затем – по узкой зеленой полосе, зажатой между отрогами холма.  Мы трое (Игнози лишь время от времени помогал нам) встретили их частым ружейным  огнем, но нам удалось убить лишь нескольких человек. На нас шла могучая лавина  вооруженных людей, и стрелять в нее было все равно, что бросать мелкие камушки  навстречу огромной, надвигающейся волне.    

А они,  размахивая и звеня копьями, с криком продвигались вперед и уже теснили наши  сторожевые охранения, расставленные у подножия холма. После этого наступление  несколько замедлилось, так как хотя мы еще не оказали им серьезного  сопротивления, но нападающим приходилось взбираться в гору, и они пошли  медленнее. Наша первая линия обороны была расположена примерно на полпути между  подножием холма и его вершиной, вторая линия находилась на пятьдесят ярдов  выше, а третья шла по самому краю плато.    

А враги  подходили все ближе и ближе с громким воинственным кличем:    

– Twala!  Twala! Chicle! Chiele! (Твала! Твала! Бей! Бей!)    

А наши  воины отвечали:    

– Ignosi!  Ignosi! Chiele! Chiele!    

Теперь  неприятель был совсем близко. В воздухе взад и вперед засверкали толлы, и  противники с пронзительным, диким воплем бросились друг на друга.    

Завязался  бой, и дерущиеся насмерть люди стали падать, как листья от осеннего ветра. Но  вскоре превосходящие силы противника взяли верх, и наша первая линия обороны  стала медленно отступать, пока не слилась со второй. Тут битва разгорелась с  повой силой, и вновь наши воины вынуждены были отступить выше, пока наконец  через двадцать минут после начала сражения не вступила в бой наша третья линия  обороны.    

Но так  как к этому времени нападающие были уже крайне утомлены и, кроме того, потеряли  много людей убитыми и ранеными, то прорваться сквозь сплошную стену копий им  оказалось не под силу. В течение некоторого времени битва то разгоралась, то  затихала, обезумевшие от ярости полчища дикарей то продвигались вперед, то  подавались назад, и поэтому исход сражения был еще сомнителен. Сэр Генри следил  за этой отчаянной схваткой загоревшимися глазами и вдруг, не говоря ни слова,  бросился в самый разгар боя. Гуд последовал за ним. Что касается меня, я  предпочел остаться па своем месте.    

Наши  воины увидели исполинскую фигуру сэра Генри среди сражающихся и с удвоенной  яростью бросились на врага с криком:    

– Narzia!  Inkubu! Narzia Unkungunklovo! (С нами Слон!) Chiele! Chiele!    

С этого  момента можно было не сомневаться в исходе боя. Шаг за шагом, отчаянно  сопротивляясь, воины Твалы начали отступать вниз по склону холма, пока наконец  в некотором замешательстве не соединились со своими резервами. В этот момент  явился гонец и сообщил, что атака отбита и с левого фланга. Я уже начал  поздравлять себя с тем, что хоть на некоторое время сражение прорвалось, как  вдруг, к нашему ужасу, мы увидели, что паши воины, сражавшиеся на правом  фланге, бегут к нам через плато и за ними гонится огромная толпа врагов,  которым, очевидно, удалось прорваться в этом месте.    

Игнози,  стоявший возле меня, сразу понял создавшееся положение и немедленно отдал  приказ, по которому резервный полк Серых, находившийся вокруг нас, тотчас же  построился и приготовился к бою.    

Игнози  вновь отдал приказ, который был подхвачен и передан военачальникам, и буквально  в следующее мгновение я, к своей величайшей досаде, сам но знаю как, оказался вовлеченным  в гущу бешеной атаки наших войск, бросившихся навстречу врагу. Оказавшись в  таком положении, мне ничего не оставалось делать, как бежать с ними, и я,  стараясь держаться как можно ближе к огромной фигуре Игнози, несся за ним так,  как будто очень хотел, чтобы меня убили. Минуты через две    

– мне  казалось, что время летит невероятно быстро – мы врезались в толпу наших убегающих  от врага воинов, которые тут же построились позади нас. А затем – затем я не  знаю, что произошло. Я лишь помню ужасный, оглушительный шум сталкивающихся  щитов, внезапное появление огромного бандита, глаза которого, казалось, были  готовы выскочить из орбит, и устремленное на меня окровавленное копье. Я  уверен, что от одного вида этого зрелища большинство людей тут же упали бы без  сознания, но должен с гордостью признаться, что я не растерялся, сразу  сообразив, что если останусь на месте, то мне несдобровать. Поэтому, как только  я увидел, что это страшное видение готово на меня ринуться, я бросился к нему  прямо под ноги, и так ловко, что мой бандит не смог остановиться и со всего  разбега перепрыгнул через мое распростертое тело и грохнулся на землю. Прежде  чем он смог подняться, я вскочил на ноги и тут же свел с ним счеты, выстрелив в  него из револьвера.    

Вскоре  после этого кто-то сбил меня с ног, и я упал без сознания.    

Очнувшись,  я увидел склоненное над собой лицо Гуда, державшего в руке тыквенную бутыль с  водой, и заметил, что нахожусь у каменного холма, то есть на плато, у нашего  наблюдательного пункта.    

– Как  вы себя чувствуете, старина? – спросил он меня с беспокойством.    

Я встал  и, прежде чем ответить, отряхнулся.    

– Ничего,  благодарю вас.    

– Слава  богу! Когда я увидел, что вас сюда несут, у меня подкосились ноги: я подумал,  что с вами все кончено.    

– На  этот раз обошлось благополучно, дружище.    

Думаю,  что от удара у меня просто помутилось в голове. Но скажите, чем же все кончилось?    

– Пока  что неприятель отбит со всех сторон. Потери огромные: мы потеряли целых две  тысячи убитыми и ранеными, они же, наверно, – не менее трех. Посмотрите-ка  на это зрелище! – И он указал на длинные ряды приближавшихся к нам людей.    

Они шли  группами по четыре человека и держали нечто вроде носилок, сделанных из шкур, к  которым в каждом углу были прикреплены петли, чтобы их удобнее было нести.  Между прочим, таких носилок всегда очень много в каждом отряде кукуанской  армии. На этих шкурах, число которых казалось бесконечным, лежали раненые. По  мере того как их приносили, они наспех осматривались лекарями, которых  полагалось десять на каждый полк. Если рана была не тяжелая, пострадавшего  воина уносили и тщательно лечили, поскольку, конечно, позволяли существующие  условия. Но если состояние раненого было безнадежно, то под предлогом  врачебного осмотра один из лекарей вскрывал ему острым ножом артерию, и  несчастный быстро и безболезненно умирал. Конечно, это ужасно, но, с другой  стороны, не истинное ли это проявление милосердия?    

В тот  день таких случаев было много. Обычно к этому прибегают, когда рана нанесена в  туловище, так как огромные лезвия кукуанских копий наносят такие глубокие и  страшные ранения, что лечить их невозможно. В большинстве случаев несчастные  страдальцы находились в бессознательном состоянии; тем же, которые были в  памяти, роковой надрез артерии делался так быстро и безболезненно, что они,  казалось, этого не замечали. Но эта картина была настолько жутка, что мы с  Гудом поспешили уйти. На своем веку я не помню случая, который бы произвел на  меня более удручающее впечатление, чем эта операция, когда окровавленные руки  лекаря, вскрывая жилы, избавляли храбрецов от мук таким страшным образом. Лишь  однажды в жизни мне пришлось испытать то же самое: когда после сражения я  видел, как войска племени свази закапывали в землю своих смертельно раненных  воинов живыми.    

Чтобы не  видеть этого страшного зрелища, мы поспешно направились к противоположной  стороне холма, где увидели сэра Генри, все еще державшего в руках боевой топор,  Игнози, Инфадуса и одного или двух вождей. Они очень серьезно о чем-то  совещались.    

– Слава  богу, что вы пришли, Квотермейн! Я не совсем понимаю, что хочет делать Игнози.  Хотя мы отбили нападение, но, кажется, к Твале прибывают большие подкрепления и  он намеревается окружить нас с тем, чтобы взять измором.    

– В  таком случае, дело наше плохо.    

– Несомненно.  Тем более что Инфадус говорит, что у нас кончается вода.    

– Да,  это так, мои повелители, – подтвердил старый воин. – Ручей не может  обеспечить такое огромное количество людей, и вода в нем быстро убывает. Еще до  наступления ночи мы будем страдать от жажды. Послушай, Макумазан! Ты мудр и,  разумеется, видел много войн в стране, откуда пришел, – конечно, если вы,  белые люди, вообще сражаетесь у себя на звездах. Скажи, что нам делать? Твала  собрал новых воинов, которые займут места тех, кто пал. Но мы дали Твале урок:  ястреб не думал, что цапля окажет ему сопротивление. Наш клюв пронзил его  грудь, и он боится напасть на нас вновь. Мы тоже измучены. Теперь он будет  ждать, когда мы умрем; он обовьется вокруг нас, как змея вокруг своей добычи, и  будет ждать, пока мы сами не сдадимся.    

– Понимаю, –  сказал я.    

– Итак,  Макумазан, ты видишь, что у нас нет воды и очень мало пищи, поэтому мы должны  выбрать одно из трех: либо томиться и слабеть подобно льву, умирающему от голода  в своем логове, либо пытаться проложить себе путь на север, либо, – тут он  встал и указал на тесно сомкнутые ряды наших врагов, – броситься прямо на  них и схватить Твалу за горло. Инкубу – великий воин. Сегодня он дрался, как  буйвол в сетях, и люди Твалы падали под ударами его топора, как молодые колосья  пшеницы, побитые градом. Инкубу говорит: «Нападай! «, но Слон всегда нападает.  Что скажет Макумазан, хитрая старая лиса, который столь много видел в жизни и  любит жалить своего врага сзади, исподтишка? Решающее слово будет, конечно, за  Игнози, ибо он король и это его право, но перед этим мы хотим выслушать твой  голос, о Макумазан, и голос человека с прозрачным глазом.    

– А  что скажешь ты, Игнози? – спросил я.    

– Нет,  отец мой, – ответил наш бывший слуга, облаченный в пышные дикарские военные  доспехи и имевший вид настоящего короля-воина, – говори ты и позволь мне  выслушать твои слова. Ты мудр; по сравнению с тобой я лишь неразумный ребенок.    

Выслушав  столь настоятельную просьбу Игнози и наспех посоветовавшись с Гудом и сэром  Генри, я в нескольких словах высказал ему свое мнение, сказав, что, поскольку  мы были окружены и у нас уже ощущается недостаток воды, нам нужно самим напасть  на Твалу. Я посоветовал Игнози сделать это немедленно, прежде чем «затянутся  наши раны» и пока вид превосходящих сил противника не заставит сердца наших  воинов «растопиться, подобно жиру на огне». Иначе, заметил я, некоторые  военачальники могут передумать и, помирившись с Твалой, перейти на его сторону  и даже предать нас.    

Мое  мнение было, по-видимому, выслушано с одобрением. Должен сказать, что ни до  этого, ни после мои советы не встречали нигде такого уважения, как у кукуанов.  Но последнее слово было предоставлено Игнози, который, с тех пор как был  признан законным королем, пользовался почти неограниченными правами своей  верховной власти, включая, конечно, окончательное решение в вопросах военного  руководства. Поэтому все глаза присутствующих устремились на него.    

Некоторое  время Игнози молчал, очевидно обдумывая создавшееся положение, и затем сказал:    

– Инкубу,  Макумазан и Бугван, храбрые белые люди и друзья мои! И ты, Инфадус, брат отца  моего, и вы, вожди! Я решил: я нападу на Твалу сегодня, и от этого удара будет  зависеть моя судьба и моя жизнь – да, моя жизнь и жизнь всех вас. Слушайте, что  я решил. Вы видите, что этот холм изгибается подобно полумесяцу и равнина  врезывается в его изгиб зеленым языком?    

– Мы  это знаем, – подтвердил я.    

– Так  вот, – продолжал Игнози. – Теперь полдень. Пусть паши воины утолят  свой голод и отдохнут после утомительной битвы. Когда солнце повернется и  немного пройдет по небу, приближаясь к закату, пусть твой полк, Инфадус,  спустится еще с одним на зеленый язык. Когда Твала это увидит, он бросит туда  свои полки, чтобы истребить твоих воинов. Но место это узкое, и полки врага  будут бросаться против тебя лишь по одному, и твои воины будут уничтожать их  один за другим. Глаза всей армии Твалы будут устремлены на битву, равной  которой не видел ни один живущий на земле. С тобой, Инфадус, пойдет мой друг  Инкубу. Когда Твала увидит его боевой топор, сверкающий в первом ряду Серых,  сердце его охватит волнение, и он падет духом. Я же поведу другой полк, который  будет стоять позади тебя, ибо, если Серые будут уничтожены, – что может  случиться, – останется король, за которого будут сражаться. Со мной пойдет  мудрый Макумазан.    

– Хорошо,  о король! – отвечал Инфадус, по-видимому относившийся с величайшим  хладнокровием к предстоящему истреблению своего полка.    

Действительно,  эти кукуаны удивительный народ! Их не пугает смерть, если этого требует  исполнение долга.    

– И  пока глаза всей армии Твалы будут устремлены на эту битву, – продолжал Игнози, –  одна треть наших оставшихся в живых воинов, то есть около шести тысяч человек,  спустится ползком с правого отрога нашего холма и нападет на левый фланг армии  Твалы, а другая треть так же незаметно спустится с левого отрога и нападет на  его правый фланг. И когда я увижу, что спустившиеся с отрогов воины готовы броситься  на Твалу, тогда я с моими воинами нападу на него спереди. Если счастье нам  будет сопутствовать, то победа будет за нами, и, прежде чем Ночь промчится по  горам на своих черных волах, мы уже будем спокойно сидеть в Луу. А теперь  давайте подкрепимся пищей и приготовимся к бою. А ты, Инфадус, распорядись,  чтобы мои приказания были точно выполнены. Да! Пусть мой белый отец Бугван  пойдет с правым крылом, чтобы его сверкающий глаз вселял отвагу в сердца  воинов.    

Эти  краткие распоряжения были приведены в исполнение с удивительной быстротой, что  еще лишний раз убедило меня, насколько совершенна военная организация в Стране  Кукуанов. Потребовалось всего лишь немного более часа, чтобы раздать воинам  пищу (которую они тут же уничтожили), сформировать три отряда и разъяснить  вождям план нападения. Наши войска, насчитывавшие теперь около восемнадцати  тысяч человек, были приведены в боевую готовность, за исключением стражи,  оставленной присматривать за ранеными.    

Тут  подошел Гуд и пожал руку мне и сэру Генри.    

– Прощайте,  друзья, – сказал он. – Согласно приказу, я ухожу с правым крылом и поэтому  пришел с вами проститься. Может быть, нам уж не придется больше  встретиться, – добавил он многозначительно.    

Мы молча  пожали друг другу руки, проявив при этом традиционно установленную для англичан  норму волнения.    

– Дело  наше рискованное, – сказал сэр Генри, и его звучный голос слегка  дрогнул. – Признаться, я не уверен, что увижу завтрашнее солнце. Насколько  я понимаю, Серые, с которыми мне предстоит идти, должны сражаться до тех пор,  пока не будут полностью уничтожены, чтобы дать возможность боковым отрядам  незаметно спуститься с отрогов холма, обойти полки Твалы и напасть на них  врасплох. Ну что ж, пусть будет так. Во всяком случае, это будет смерть,  достойная мужчины! Прощайте и вы, старина, – обратился он ко мне. –  Да хранит вас бог! Я надеюсь, что вы выпутаетесь из всей этой истории и  завладеете алмазами, но, если вам суждено остаться в живых, Квотермейн,  послушайтесь моего совета: никогда больше не имейте дела с претендентами на  престол!    

Гуд еще  раз крепко пожал нам руки и ушел. Затем к нам подошел Инфадус и проводил сэра  Генри в предназначенное для него место в первом ряду Серых. А я с самыми  мрачными мыслями отправился с Игнози и занял свое место в полку, который должен  был идти в атаку во вторую очередь.    

 ГЛАВА XIV. ПОСЛЕДНИЙ  БОЙ СЕРЫХ    

     

Через  несколько минут полки, которые получили задание атаковать противника с флангов,  выступили в полном молчании. Они двигались осторожно, под прикрытием холмистой  гряды, чтобы скрыть свой маневр от зорких глаз разведчиков Твалы.    

Через  полчаса полки заняли свои позиции, образовав «рога», или фланги, армии. Тем  временем Серые вместе с подкреплением в составе полка, известного под названием  Буйволов, стояли неподвижно. Это было основное ядро армии, которое должно было  принять на себя главный удар противника.    

Оба эти  полка были почти совершенно свежими и в полном составе. Утром Серые были в  резерве, а в стычке с атакующими частями, прорвавшими нашу линию обороны, когда  я, сражаясь в их рядах, получил в вознаграждение ошеломляющий удар по голове,  они потеряли очень мало людей. Что же касается Буйволов, то они утром  образовывали третью линию обороны на левом фланге, и, поскольку атакующим не  удалось прорвать в этом пункте вторую линию, им совсем не пришлось участвовать  в бою.    

Инфадус  был предусмотрительный старый военачальник. Он прекрасно знал, как важно  поднять боевой дух воинов перед такой горячей схваткой. Поэтому он воспользовался  этим получасовым затишьем, чтобы обратиться к своему полку Серых с речью.  Поэтическим языком он разъяснил воинам, какая огромная честь им оказана, что их  посылают сражаться на передовой линии, да к тому же с белым воином в их рядах,  спустившимся со звезд. В случае же, если войско Игнози одержит победу, он  обещал всем, кто уцелеет в бою, много скота, а также повышение в звании.    

Я  оглядел длинные ряды развевающихся черных плюмажей и суровые лица воинов и со  вздохом подумал, что всего лишь через один короткий час если не все, то  большинство этих замечательных воинов-ветеранов, каждому из которых было не  менее сорока лет, будут лежать мертвыми или умирающими. Иначе не могло быть –  они присутствовали при чтении своего приговора, вынесенного с тем мудрым  пренебрежением к человеческой жизни, которое отмечает великого военачальника.  Это часто помогает ему сберечь свои силы и осуществить задачу – он идет на  уничтожение известного количества людей, чтобы обеспечить остатку своей армии  успех в борьбе за достижение поставленной цели. Серые были заранее приговорены  к смерти и знали это. Задача их заключалась в том, чтобы вступать в бой с  полками армии Твалы по мере того, как они один за другим будут входить на узкую  зеленую полосу равнины, зажатую между отрогами холма. Они должны были сражаться  до полного уничтожения противника или же до тех пор, пока фланговым частям не  представится благоприятный момент для атаки. Все это было им известно, и тем не  менее они ни минуты не колебались, и я не заметил ни тени страха на их лицах.  Они стояли перед нами – люди, идущие на верную смерть, готовые вот-вот навек  расстаться с благословенным светом дня, но без трепета ожидающие свершения  своего приговора. Несмотря на напряженность момента, я не мог не сравнивать  состояние их духа с моим собственным, которое было далеко не спокойным, и у  меня вырвался невольный вздох зависти и восхищения. Никогда раньше мне не  приходилось встречать такой полной преданности идее долга и такого полного безразличия  к ее горьким плодам.    

– Вот  ваш король! – закончил свою речь старый Инфадус, указывая на Игнози. –  Идите, чтобы сражаться и пасть за него, – таков долг отважных. Да будет  навеки проклято и покрыто позором имя того, кто боится умереть за своего  короля, того, кто бежит от врага. Вот ваш король, вожди, военачальники и воины!  Теперь принесите присягу священному знаку змеи, а потом идите за нами – Инкубу  и я покажем вам путь в самое сердце войск Твалы.    

Наступило  минутное молчание. Затем внезапно среди сомкнутых фаланг, стоящих перед нами,  возник легкий шум, подобный отдаленному рокоту моря: это рукоятки шести тысяч  копий начали тихо стучать по щитам. Постепенно этот шум усиливался, как бы расширяясь,  углубляясь и нарастая, пока наконец не превратился в оглушительный грохот, эхо  которого, отражаемое горами, казалось раскатами грома и заполняло воздух  тяжелыми волнами звуков. Затем он стал затихать и наконец замер совсем. В  тишине внезапно прогремел оглушительный королевский салют.    

Я  подумал про себя, что Игнози был вправе испытывать огромную гордость в этот  день, – наверно, ни одного из римских императоров так не приветствовали  идущие на смерть гладиаторы.    

Игнози  выразил свою признательность за это грандиозное выражение почтения тем, что  поднял свой боевой топор. Затем Серые построились, образовав три колонны,  каждая численность около тысячи воинов, не считая командиров, и направились к  своей позиции. Когда последняя колонна прошла около пятисот ярдов, Игнози стал  во главе Буйволов, которые также построились в три колонны. По его команде мы  двинулись вперед. Нечего и говорить о том, что я в этот момент возносил самые  горячие молитвы, чтобы мне удалось спасти свою шкуру и выйти невредимым из этой  неприятной истории. Мне приходилось бывать в необычайных положениях, но в таком  скверном я оказался впервые. Никогда мои шансы на спасение не были так  ничтожны.    

К тому  времени, как мы достигли края плато, Серые прошли уже половину пути, спускаясь  по склону холма. У его подножия начинался покрытый травой клин, врезывавшийся в  центр подковы, которую образовывали отроги холма. Этот клип был похож на  стрелку в лошадином копыте, смыкающуюся с подковой.    

В лагере  Твалы, на равнине, было заметно большое движение. Полки один за другим выходили  быстрым шагом, переходящим в бег, торопясь достигнуть основания зеленого  треугольника прежде, чем атакующие части выйдут на равнину Луу.    

Этот  клин, примерно сотни три ярдов глубиной даже у основания, был не более трехсот  пятидесяти шагов в поперечнике, а в узкой своей части, или вершине, – едва  ли девяносто шагов. Спустившись с холма, Серые вышли на вершину зеленого  треугольника одной колонной, но, дойдя до места, где треугольник становился  достаточно широким, вновь построились в три ряда и замерли на месте.    

Тогда мы  – то есть Буйволы – также спустились па вершину треугольника и заняли позицию в  резерве, примерно на сто ярдов позади последней линии Серых и несколько выше  их. Воспользовавшись временным бездействием, мы наблюдали, как вся армия Твалы  быстро движется по направлению к нам. Очевидно, со времени утренней атаки  успели подойти подкрепления, и в настоящий момент, несмотря на понесенные  потери, армия насчитывала не менее сорока тысяч человек. По мере того как  наступающие войска приближались к основанию треугольника, они явно начали  колебаться – что предпринять дальше, так как увидели, что одновременно только  один полк может пройти в ущелье, образованное отрогами холма. Кроме того, на  расстоянии примерно семидесяти ярдов от входа в ущелье стоял знаменитый полк  Серых, краса и гордость кукуанской армии, готовый преградить им дорогу, подобно  тому как некогда трое римлян удерживали мост против тысяч атакующих. Напасть на  Серых можно было только с фронта, так как с обоих флангов их защищали высокие  склоны холма, покрытые валунами. Наступающие заколебались и наконец  остановились. Очевидно, они не очень стремились скрестить свои копья с этими  мрачными, мужественными воинами, построенными в три линии и готовыми принять  бой. Из рядов наступающих внезапно выбежал какой-то высокий военачальник в  обычном головном уборе из страусовых перьев, в сопровождении группы вождей и  ординарцев, – вероятно, это был сам Твала. Он отдал приказ, и первый полк  с криком бросился в атаку на Серых, которые продолжали в полном молчании стоять  не двигаясь, пока атакующие не оказались на расстоянии ярдов сорока от них и  град толл не обрушился со звоном на их ряды.    

Тогда  внезапным броском Серые с громким криком устремились вперед, подняв свои копья,  и оба полка смешались в стремительной рукопашной схватке. В следующее мгновение  звон сталкивающихся щитов, подобный раскатам грома, донесся до нашего слуха, и  вся равнина, казалось, запылала вспышками солнечного света, отражаемого  разящими копьями. Колеблющаяся, подобно морским волнам, масса поражающих друг  друга людей раскачивалась из стороны в сторону, по это продолжалось недолго.  Внезапно линии атакующих начали заметно редеть, и затем медленной, длинной  волной Серые прокатились по ним, совершенно так же, как морская волна нарастает  и перекатывается через подводную скалу. Цель была достигнута – полк нападающих  был полностью уничтожен, но и от Серых осталось теперь только два ряда. Они  потеряли убитыми треть полка.    

Вновь  сомкнув свои ряды, они стояли плечом к плечу в молчании, ожидая новой атаки. Я  с радостью заметил среди них белокурую бороду сэра Генри. Он ходил взад и  вперед, устанавливая порядок. Итак, он был еще жив!    

Тем  временем мы подошли к полю боя, покрытому телами убитых, раненых и умирающих.  Их было не менее четырех тысяч человек, и земля была буквально залита кровью.  Игнози отдал приказ, который был быстро передан по рядам стоявших в строю. Этот  приказ запрещал убивать раненых врагов и, насколько мы могли видеть, выполнялся  неукоснительно. В противном случае зрелище было бы ужасным. Правда, думать об  этом у нас не было времени.    

Второй  полк, у воинов которого, в отличие от других, плюмажи, короткие юбочки и щиты  были белого цвета, приближался, чтобы атаковать оставшиеся в живых две тысячи  Серых, которые стояли, как и в первый раз, в зловещем молчании. И вновь, когда  противник подошел на расстояние сорока ярдов или около того. Серые обрушились  на пего с сокрушительной силой. Вновь послышался оглушительный звон  сталкивающихся щитов, и мрачная трагедия повторилась полностью. Некоторое время  казалось почти невозможным, что Серым вновь удастся одержать верх. Атакующий  полк, состоявший из молодых воинов, сражался необычайно яростно, и сначала  казалось, что Серые подаются под напором этой массы людей. Резня была  ужасающая, сотни воинов ежеминутно падали ранеными и убитыми. Среди криков  сражающихся и стонов умирающих, сопровождаемых лязгом скрещивающихся копий,  слышался непрерывный возглас торжества «S'gee, s'gee!», который издавал победитель  в тот момент, когда он вонзал свое копье в тело павшего врага.    

Однако  превосходная дисциплина, стойкость и мужество могут совершить чудо. Кроме того,  один опытный солдат стоит двух новичков – это вскоре стало ясно. Только мы подумали,  что Серым пришел конец, и приготовились занять их место, как я услышал низкий  голос сэра Генри, покрывающий шум сражения. На мгновение я увидел его боевой  топор, которым он вращал в воздухе, высоко над своим плюмажем. Затем произошла  какая-то перемена. Серые прекратили отступление. Они стояли неподвижно, как  скала, о которую вновь и вновь разбивались яростные волны копьеносцев лишь для  того, чтобы откатиться обратно. Внезапно они двинулись вновь, и на этот раз –  вперед. Так как не было дыма от огнестрельного оружия, мы могли все ясно  видеть. Еще минута – и атака ослабела.    

– Да,  это настоящие воины! Они вновь одержат победу! – воскликнул Игнози,  который скрежетал зубами от волнения, стоя рядом со мной. – Смотри, вот  она, победа!    

Вдруг,  подобно клубам дыма, вырвавшимся из жерла пушки, атакующий полк раскололся на  отдельные группы бегущих людей, вслед за которыми летели, развеваясь по ветру,  их белые плюмажи. Их противники остались победителями, но – увы! – полка  больше не было. От тройной линии доблестных воинов численностью в три тысячи  человек, сорок минут назад вступивших в бой, осталось самое большее шесть сотен  людей, с ног до головы забрызганных кровью. Остальные лежали убитыми.  Размахивая копьями в воздухе, оставшиеся в живых воины издали победный клич. Мы  ожидали, что теперь они отойдут туда, где стояли мы, но вместо этого они  бросились вперед, преследуя бегущего противника. Пробежав около ста ярдов, они  захватили небольшой холм с пологими склонами и, вновь построившись в три ряда,  образовали вокруг пего тройное кольцо. Затем    

– о  счастье! – я на мгновение увидел сэра Генри, по всей видимости  невредимого, стоящим на вершине холма. С ним был наш старый друг Инфадус. Но  вот полки Твалы вновь атаковали обреченных на смерть смельчаков, и завязался  новый бой.    

Вероятно,  всякий, кто читает эту историю, давно уже понял, что я, честно говоря, немного  трусоват и, несомненно, совершенно не стремлюсь ввязываться в сражения. Правда,  мне приходилось часто попадать в неприятное положение и проливать человеческую  кровь, по я всегда питал к этому величайшее отвращение и старался, насколько  возможно, не терять ни капли собственной крови, иногда даже не стесняясь  удирать, если здравый смысл подсказывал мне, что это необходимо. Однако в этот  момент я впервые в жизни почувствовал боевой пыл в своей груди. Отрывки  воинственных стихов из легенд Инголдзби вместе с кровожадными строками из  Ветхого запета вырастали в моей памяти, как грибы в темноте. Кровь моя, которая  до этого момента наполовину застыла от ужаса, начала бурно пульсировать в  венах, и меня охватило дикое стремление убивать, никого не щадя. Я оглянулся на  сомкнутые ряды воинов, стоявших позади нас, и на мгновение меня заинтересовало,  такое ли у меня выражение лица, как у них. Они стояли, напряженно вытянув шеи,  их руки судорожно вздрагивали, губы были полуоткрыты, свирепые лица выражали  безумную жажду боя, глаза смотрели пристальным взглядом ищейки, заметившей свою  жертву.    

Только  сердце Игнози, если судить по его относительной способности владеть собой,  билось, очевидно, спокойно, как всегда, под плащом из леопардовой шкуры, хотя и  он непрерывно скрежетал зубами. Дальше я не мог выдержать.    

– Неужели  мы должны стоять здесь, пока мы не пустим корни, Амбопа, то есть Игнози, и  ждать, чтобы Твала уничтожил наших братьев там, у холма? – спросил я.    

– О  нет, Макумазан, – ответил он, – смотри. Настает удобный момент    

– воспользуемся  им!    

В это  время свежий полк стремительным маневром обошел кольцо Серых у небольшого холма  и, повернувшись, атаковал их с тыла.    

Тогда,  подняв свой боевой топор, Игнози дал сигнал к атаке. Прогремел боевой клич  кукуанов, и Буйволы, подобно морскому приливу, стремительно бросились в атаку.    

Я не в  силах рассказать, что за этим последовало. Я помню только яростный, но планомерный  натиск, от которого, казалось, содрогнулась земля, внезапное изменение линии  фронта, переформирование полка, против которого была направлена атака, затем  страшный удар, приглушенный гул голосов и непрерывное сверкание копий, которое  я видел сквозь кроваво-красный туман.    

Когда  мое сознание прояснилось, я увидел, что стою среди остатка полка Серых, недалеко  от вершины холма. Прямо передо мной стоял не кто иной, как сам сэр Генри. Тогда  я не имел ни малейшего представления о том, каким образом я туда попал. Сэр  Гопрн впоследствии рассказал мне, что неистовая атака Буйволов вынесла меня  почти прямо к его ногам, где я и остался, когда они подались назад. Он вырвался  из кольца, образованного Серыми, и втащил меня внутрь него.    

Что же  касается сражения, которое последовало за этим, – кто возьмется описать  его? Вновь и вновь массы воинов волнами устремлялись на наше ежеминутно  уменьшающееся кольцо, вновь и вновь мы отражали их натиск. Мне кажется, что  где-то очень красиво рассказано о подобном сражении:    

Отвагу  копьеносцев я пою!    

В  непроницаемом, как лес, строю    

Они  стояли. Тех, кто пал в бою,    

Живые  заменяли в миг один.    

Это было  великолепное зрелище. Время от времени отряды противника мужественно переходили  в наступление, преодолевая барьеры из трупов своих воинов. Иногда они шли, держа  перед собой тела убитых для защиты от ударов наших копий, по шли лишь для того,  чтобы добавить к горам мертвецов свои собственные трупы.    

Я с  восхищением наблюдал, как стойкий старый воин Инфадус совершенно спокойно, как  будто на параде, выкрикивал приказания, насмешливые замечания и даже шутил,  чтобы поднять дух своих немногочисленных уцелевших воинов. Когда же налетала  очередная волна атакующих, он направлялся туда, где завязывался самый горячий  бой, чтобы принять личное участие в отражении атаки. И все же еще более  великолепное зрелище представлял собой сэр Генри. Страусовые перья, украшавшие  его голову, были срезаны ударом копья, и его длинные белокурые волосы  развевались по ветру. Он стоял непоколебимо, этот гигант, похожий на древнего  датчанина, его руки, топор, кольчуга – все было покрыто кровью, и никто не мог  выдержать нанесенного им удара. Время от времени я видел, как он обрушивал своп  удар на какого-нибудь отважного воина, осмелившегося вступить с ним в бой.  Поражая врага, он кричал «О-хой! О-хой!» – совсем как его беркширские предки.  Его удар пробивал щит, ломал в щепки копье, обрушивался на черен врага, пока  наконец уже никто по собственной воле не решался приблизиться к великому белому  «umtagati» – то есть колдуну, который убивал, оставаясь сам невредимым.    

Но  внезапно в рядах врагов возник крик. «Твала, Твала!», и из самой гущи атакующих  выбежал не кто иной, как сам одноглазый гигант-король, также вооруженный боевым  топором, щитом и одетый в кольчугу.    

– Где  же ты, Инкубу, ты, белый человек, убийца Скрагги, моего сына? Посмотрим,  удастся ли тебе убить меня! – крикнул он, и в тот же самый момент метнул  толлу прямо в сэра Генри, который, к счастью, это заметил и подставил навстречу  ножу свой щит.    

Нож  пронзил щит и остался торчать в нем, зажатый железным каркасом.    

Затем с  воплем Твала прыгнул вперед, прямо на сэра Генри, и нанес своим боевым топором  такой удар по его щиту, что одно только сотрясение от удара заставило сэра  Генри, хоть он и был очень сильным человеком, упасть на колени.    

Однако  на этом поединок и окончился, так как в тот же момент со стороны теснящих нас  полков донесся крик ужаса, и, взглянув туда, куда они смотрели, я понял, что  произошло.    

Справа и  слева равнина была запружена развевающимися плюмажами воинов, устремившихся в  атаку. Наши отряды, зашедшие с флангов, пришли к нам на помощь. Лучшего момента  для этого нельзя было выбрать. Как и предвидел Игнози, вся армия Твалы сосредоточила  свое внимание на кровавой схватке с остатками полка Серых и на сражении с Буйволами,  которые вели бой на некотором расстоянии от Серых. Эти два полка, которые  вместе образовали основное ядро нашей армии, отвлекли, таким образом, внимание  противника, который не помышлял о возможности нападения с флангов, хотя «рога»,  образуемые фланговыми отрядами, уже почти сомкнулись. И теперь, прежде чем  полки Твалы смогли переформироваться для обороны, зашедшие с флангов воины  бросились на них, как борзые псы.    

Пять  минут спустя исход боя был решен. Полки Твалы, охваченные с обоих флангов и  измотанные страшной резней с Серыми и Буйволами, обратились в бегство. Вскоре  бегущие в панике воины рассыпались по всей равнине, простиравшейся между нами и  Луу. Что же касается тех отрядов, которые еще совсем недавно окружили нас и  Буйволов, то они внезапно растаяли, как по волшебству, и оказалось, что мы  стоим одни, как скала, от которой отхлынуло море. А что за зрелище открылось  перед нашими глазами! Вокруг нас грудами лежали мертвые и умирающие, а из числа  отважных Серых осталось в живых лишь девяносто пять человек. И этот полк потерял  более двух тысяч девятисот человек.    

Инфадус  стоял, перевязывая рану на руке и время от времени оглядывая то, что осталось  от его полка.    

– Воины, –  спокойно обратился он к ним, – вы отстояли честь своего полка. О сегодняшнем  сражении будут говорить дети ваших детей. – Затем он обернулся к сэру  Генри и пожал ему руку. – Ты великий человек, Инкубу, – просто сказал  он. – Я провел свою долгую жизнь среди воинов и знал много отважных людей,  но такого, как ты, встречаю впервые.    

В это  мгновение Буйволы начали проходить мимо нас, направляясь к Луу, и нам передали  просьбу Игнози, чтобы Инфадус, сэр Генри и я присоединились к нему. Поэтому,  отдав приказ девяти десяткам воинов, оставшимся от полка Серых, подобрать  раненых, мы подошли к Игнози. Он сообщил нам, что идет на Луу, чтобы завершить  победу и взять в плен Твалу, если это окажется возможным. Пройдя небольшую  часть пути, мы вдруг заметили Гуда. Он сидел на муравьиной куче, шагах в ста от  нас. Почти вплотную к нему лежал труп кукуанского воина.    

– Вероятно,  он ранен, – взволнованно сказал сэр Генри.    

В тот же  момент произошло нечто весьма странное. Мертвое тело кукуанского воина, вернее  то, что казалось мертвым телом, внезапно вскочило, сшибло Гуда с муравьиной  кучи, так что он полетел вверх тормашками, и начало наносить ему удары копьем.  В ужасе мы бросились туда и, подбежав, увидели, что мускулистый воин тычет  копьем в распростертого Гуда, который при каждом таком тычке задирает вверх все  свои конечности. Увидев, что мы приближаемся, кукуан в последний раз с особой  яростью пырнул копьем Гуда и с криком «Вот тебе, колдун!» – удрал. Гуд не  шевелился, и мы решили, что с нашим бедным товарищем все кончено. В большой  печали мы подошли к нему и были весьма удивлены, когда увидели, что, несмотря  на бледность и очевидную слабость, он безмятежно улыбается и даже не потерял  своего монокля.    

– Кольчуга  просто замечательная, – прошептал он, когда мы наклонились к нему. –  Здорово я его надул! – И с этими словами он потерял сознание.    

Осмотрев  его, мы обнаружили, что он был серьезно ранен в ногу толлой во время преследования,  но копье его последнего противника не причинило ему никакого вреда. Кольчуга  спасла его, и он отделался синяками, покрывавшими все его тело. Он удивительно  счастливо избежал опасности.    

Так как  в данный момент мы ничем не могли ему помочь, его положили на щиты, сплетенные  из прутьев, которые применялись для переноски раненых, и понесли вслед за нами.    

Подойдя  к ближайшим воротам города Луу, мы увидели, что один из наших полков по приказу  Игнози охраняет их. Остальные полки стояли на страже у других выходов из города.  Командир полка подошел и приветствовал Игнози как короля. Затем он доложил ему,  что армия Твалы укрылась в городе, туда же бежал и сам Твала, причем командир  полагал, что армия полностью деморализована и готова капитулировать. Выслушав  это и посоветовавшись с нами, Игнози отправил гонцов ко всем воротам города,  чтобы передать осажденным приказ открыть ворота, а также и королевское слово,  обещающее жизнь и прощение всем воинам, которые сложат оружие. Это произвело  ожидаемый эффект. Сейчас же под торжествующие крики Буйволов через ров был  спущен мост и ворота по ту его сторону распахнулись.    

Приняв  соответствующие меры предосторожности против возможного предательства, мы  вступили в город. Вдоль всех дорог стояли с мрачным и подавленным видом воины.  Головы их были опущены, щиты и копья лежали у их ног. Они приветствовали  проходящего мимо них Игнози как своего короля. Мы шли все дальше, прямо к  краалю Твалы. Когда мы достигли огромной площади, где за день или два до этого  происходил смотр войск и затем – охота ведьм, мы увидели, что она совершенно  пуста. Нет, совершенно пустой она не была – на дальнем ее конце, перед своей  хижиной, сидел сам Твала, и с ним не было никого, кроме Гагулы.    

Это было  печальное зрелище – низложенный король, сидящий, опустив голову на кольчугу,  облекающую его грудь. Его боевой топор и щит лежали рядом, и с ним оставалась  одна только старая карга. Несмотря на все жестокости и злодейства, совершенные  им, я почувствовал, что мной на мгновение овладела жалость к этому поверженному  кумиру, упавшему со своего высокого пьедестала. Ни один воин из всей его армия,  ни один придворный из числа тех, что ранее пресмыкались пород ним, ни одна из  его жен не остались с ним, чтобы разделить горечь падения. Несчастный дикарь!  Он был одним из многих, которым судьба дает жестокий урок. Человечество слепо и  глухо к тем, на чью голову пал позор; тот, кто унижен и беззащитен, остается  одиноким и не может рассчитывать на милосердие. Правду сказать, в данном случае  он и не заслуживал милосердия.    

Войдя в  ворота крааля, мы прошли прямо через площадь туда, где сидел бывший король.  Когда мы приблизились на расстояние около пятидесяти ярдов, наш полк  остановился, а мы в сопровождении лишь небольшой охраны направились к нему,  причем, когда мы шли, Гагула выкрикивала нам навстречу всевозможные  оскорбления. Когда мы приблизились, Твала впервые поднял свою украшенную  плюмажем голову, пристально глядя на своего счастливого соперника Игнози  единственным глазом, в котором сдерживаемая ярость, казалось, сверкала так же  ярко, как огромный алмаз у него на лбу.    

– Приветствую  тебя, о король! – сказал он с горькой насмешкой в голосе. – Ты, кто  ел мой хлеб, а теперь с помощью колдовства белых людей внес смуту в мои полки и  разбил мою армию, – приветствую тебя! Какую участь ты мне готовишь, о  король?    

– Такую  же, какая постигла моего отца, на тропе которого ты сидел все эти долгие годы! –  последовал суровый ответ.    

– Хорошо.  Я покажу тебе, как надо умирать, чтобы ты мог припомнить это, когда пробьет  твой час. Смотри – там, где садится солнце, небо покрыто кровью, – и он  указал своим окровавленным боевым топором на огненный диск заходящего  солнца. – Хорошо, что и мое солнце скроется вместе с ним. А теперь, о  король, я готов умереть, но я прошу тебя не лишать меня права умереть в бою,  которое даровано всем членам королевского дома кукуанов. Ты по можешь отказать  мне в этом, или даже те трусы, которые сегодня бежали с поля боя, будут  смеяться над тобой.    

– Я  разрешаю тебе это. Выбирай же, с кем ты желаешь сражаться. Сам я по могу  драться с тобой, так как король сражается только на войне.    

Мрачный  глаз Твалы оглядел наши ряды. На мгновение мне показалось, что он задержал свой  взгляд на мне, и я задрожал от ужаса. А что, если он решил начать поединок с меня?  Разве я мог рассчитывать на победу над этим неистовым дикарем ростом в шесть с  половиной футов и такого могучего телосложения? В таком случае я мог бы с  равным успехом немедленно покончить с собой. Я поспешно принял решение  отказаться от поединка, даже если бы в результате этого меня с позором выгнали  из Страны Кукуанов. По-моему, всетаки лучше, если вас с насмешками выгонят вон,  чем изрубят на части боевым топором.    

Внезапно  он заговорил:    

– Что  скажешь ты, Инкубу? Не завершить ли нам то, что мы начали сегодня, или мне  придется назвать тебя жалким трусом?    

– Нет, –  прервал его Игнози, – ты не должен сражаться с Инкубу.    

– Конечно,  нет, если он страшится этого, – сказал Твала.    

К  несчастью, сэр Генри понял это замечание, и кровь бросилась ему в лицо.    

– Я  буду с ним сражаться, – сказал он. – Он увидит, боюсь ли я его!    

– Ради  бога, – умоляюще обратился к нему я, – не рискуйте своей жизнью,  сражаясь с этим отчаянным человеком! Ведь всякий, кто видел вас сегодня во  время боя, знает, что вы не трус.    

– Я  буду с ним биться, – угрюмо ответил сэр Генри. – Никто не смеет  называть меня трусом. Я готов! – И, сделав шаг вперед, он поднял свой  топор.    

Я был в  отчаянии от этого нелепого донкихотского поступка, но, конечно, если уж он  решил сражаться, я ничего не мог с ним поделать.    

– Не  сражайся с ним, мой белый брат, – обратился к сэру Генри Игнози, дружески  положив руку на его плечо, – ты достаточно уже сделал сегодня. Если ты  пострадаешь от его руки – это рассечет надвое мое сердце.    

– Я  буду с ним биться, Игнози, – повторил сэр Генри.    

– Что  ж, тогда иди, Инкубу. Ты отважный человек. Это будет хороший бой. Смотри,  Твала, Слон готов встретить тебя в бою.    

Бывший  король дико расхохотался, шагнул вперед и стал лицом к лицу с Куртисом.  Мгновение стояли они таким образом. Лучи заходящего солнца озарили их  мужественные фигуры и одели их обоих в огненную броню. Это была подходящая  пара.    

Затем  они начали описывать круги, обходя друг друга с поднятыми боевыми топорами.    

Внезапно  сэр Генри сделал прыжок вперед и нанес своему противнику ужасающий удар, но  Твала успел отступить в сторону. Удар был так силен, что сэр Генри чуть не упал  сам. Его противник мгновенно воспользовался этим обстоятельством. Вращая над  головой свой тяжелый боевой топор, он вдруг обрушил его с такой невероятной  силой, что у меня душа ушла в пятки. Я думал, что все уже кончено. Но нет –  быстрым движением левой руки сэр Генри поднял щит и заслонился от удара топора.  В результате топор отсек край щита, и удар пришелся сэру Генри по левому плечу.  Однако щит настолько ослабил удар, что он не причинил особого вреда. Сэр Генри  сейчас же нанес новый удар противнику, по Твала также принял его на свой щит.  Затем удары последовали один за другим. Противникам пока удавалось или  уклоняться от них, или закрываться щитом. Кругом нарастало общее волнение.  Полк, который наблюдал поединок, забыл о дисциплине; воины подошли совсем  близко, и при каждом ударе у них вырывались крики радости или вздохи отчаяния.  Как раз в это время Гуд, которого, когда мы пришли, положили на землю рядом со  мной, очнулся от обморока и, сев, начал наблюдать за происходящим. Через  мгновение он вскочил на ноги и, схватив меня за руку, начал прыгать с места на  место на одной ноге, таская меня за собой и выкрикивая ободряющие замечания  сэру Генри.    

– Валяй,  старина! – орал он. – Вот это удар! Целься в центр корабля! – и  так далее.    

Сэр  Генри, загородившись щитом от очередного удара, вдруг сам ударил со всей своей  силой. Удар пробил щит противника и прочную броню, прикрытую им, и нанес Твале  глубокую рану в плечо. С воплем ярости и боли Твала вернул удар с процентами, с  такой силой, что он рассек рукоятку боевого топора сэра Генри, сделанную из  кости носорога и охваченную для прочности стальными кольцами, и ранил Куртиса в  лицо.    

Вопль  отчаяния вырвался из толпы Буйволов, когда они увидели, что широкое лезвие  топора нашего героя упало на землю. А Твала вновь поднял свое страшное оружие и  с криком бросился на своего противника. Я закрыл глаза. Когда я открыл их  вновь, я увидел, что щит сэра Генри валяется на земле, а сам он, охватив своими  мощными руками Твалу, борется с ним. Они раскачивались взад и вперед, сжимая  друг друга в медвежьих объятиях, напрягая свои могучие мускулы в отчаянной  борьбе, отстаивая жизнь, драгоценную для каждого, и еще более драгоценную честь.  Сверхчеловеческим усилием Твала заставил англичанина потерять равновесие, и оба  они упали и, продолжая бороться, покатились по известняковой мостовой. Твала  все время пытался нанести Куртису удар по голове своим боевым топором, а сэр  Генри силился пробить кольчугу Твалы своей толлой, которую вытащил из-за пояса.    

Этот  поединок гигантов представлял собой ужасающее зрелище.    

– Отнимите  у него топор! – вопил Гуд, и возможно, что наш боец услышал его.    

Во  всяком случае, бросив свою толлу, он ухватился за топор, который был прикреплен  к руке Твалы ремешком из кожи буйвола. Катаясь по земле и тяжело дыша, они  дрались за топор, как дикие кошки. Внезапно кожаный ремешок лопнул, и затем с  огромным усилием сэр Генри вырвался из объятий Твалы. Оружие осталось у него в руке.  В следующую секунду он вскочил на ноги. Из раны на его лице струилась алая  кровь. Вскочил также и Твала. Вытащив из-за пояса тяжелую толлу, он обрушился  на Куртиса и нанес ему удар в грудь. Сильный удар попал в цель, по тот, кто  сделал эту кольчугу, в совершенстве владел своим искусством, потому что она  выдержала удар стального ножа. С диким криком Твала нанес новый удар. Его  тяжелый нож вновь отскочил от стальной кольчуги, заставив сэра Генри  пошатнуться. Твала опять пошел на своего противника. В это время наш отважный  англичанин собрал все свои силы и со всего размаха обрушил на Твалу удар своего  топора. Взволнованный крик вырвался из тысячи глоток, и свершилось невероятное!  Казалось, что голова Твалы спрыгнула с плеч и, упав, покатилась, подпрыгивая,  по земле прямо к Игнози и остановилась как раз у его ног. Еще секунду труп  продолжал стоять. Кровь била фонтаном из перерезанных артерий. Затем он рухнул  на землю, и золотой обруч, соскочивший с шеи, покатился по земле. В это время  сэр Генри, ослабевший от потери крови, тяжело упал прямо на обруч.    

Через  секунду его подняли; чьи-то заботливые руки обмыли холодной водой его лицо.  Вскоре его большие серые глаза открылись.    

Он был  жив. Как раз в тот момент, когда зашло солнце, я подошел туда, где в пыли  лежала голова Твалы, снял алмаз с мертвого чела и подал его Игнози.    

– Возьми  его, законный король кукуанов! – сказал я.    

Игнози  увенчал диадемой свое чело и затем, подойдя к мертвому телу, поставил ногу на  широкую грудь своего обезглавленного врага и начал победную песнь, такую прекрасную  и одновременно такую дикую, что я не в силах передать ее великолепие. Как-то я  слышал, как один знаток греческого языка читал вслух очень красивым голосом  произведение греческого поэта Гомера, и помню, что я замер от восхищения при  звуке этих плавных, ритмических строк. Песнь Игнози на языке столь же  прекрасном и звучном, как древнегреческий, произвела на меня совершенно такое  же впечатление, несмотря на то что я был очень утомлен событиями и  переживаниями последних дней.    

– Наконец, –  начал он, – наконец наше восстание увенчано победой и зло, причиненное  нами, оправдано нашей силой!    

В это  утро наши враги поднялись и стряхнули сон. Они украсили себя перьями и приготовились  к бою.    

Они  поднялись и схватили свои копья. Воины призвали вождей: «Придите и водите пас»,  а вожди призвали короля и сказали ему: «Руководи нами в бою».    

Они  поднялись в своей гордости, эти двадцать тысяч воинов, и еще двадцать тысяч.    

Перья,  украшавшие их головы, покрыли землю, как перья птицы покрывают ее гнездо. Они  потрясали своими копьями и кричали, да, они высоко подбрасывали свои копья, сверкавшие  в солнечном свете. Они жаждали боя и были полны радости.    

Они  двинулись против меня. Сильнейшие из них бежали, чтобы сокрушить меня. Они  кричали: «Ха! Ха! Его можно считать уже мертвецом!»    

Тогда я  дохнул на них – и мое дыхание было подобно дыханию бури, и они перестали  существовать.    

Мои  молнии пронзили их. Я уничтожил их силу, поразив их молнией своих копий. Я  поверг их во прах громом моего голоса.    

Их ряды  раскололись, они рассыпались, они исчезли, как утренний туман.    

Они  пошли на корм воронам и лисицам, и поле боя пресытилось их кровью.    

Где же  те сильные, которые поднялись утром? Где же те гордые, которые кричали: «Его  можно считать уже мертвецом! «, чьи головы были украшены перьями, реявшими по  воздуху?    

Они  склоняют свои головы – по не сон клонит их. Они лежат, как спящие, – но  это не сон.    

Они  забыты. Они ушли во тьму и не вернутся вновь. Другие уведут их жен, и дети позабудут  о них.    

А я –  король! Подобно орлу, я нашел свое гнездо. Внемлите! Далеко я забрел во время  своих скитаний, когда ночь была темна, но я вернулся в свой родной дом, когда  занялась заря.    

Придите  же под сень моих крыльев, о люди, и я утешу вас, и страх и уныние уйдут.    

Настало  счастливое время, время вознаграждения. Мне принадлежит скот, который пасется в  долинах, и девы в краалях также принадлежат мне.    

Зима  прошла, наступает пора лета. Теперь Зло закроет свое лицо от стыда, и Благоденствие  расцветет в стране подобно лилии.    

Ликуй,  ликуй, мой народ! Пусть ликует вся страна, потому что во прах повергнута тирания,  потому что я король!    

Он  умолк, и из сгущающихся сумерек звучным эхом донесся ответ:    

– Ты  – наш король!    

Таким  образом, слова, сказанные мною посланцу Твалы, оказались пророческими. Не  прошло с тех пор и сорока восьми часов, а обезглавленный труп Твалы уже  застывал у ворот его крааля.    

 ГЛАВА XV. БОЛЕЗНЬ ГУДА    

     

Когда  поединок окончился, сэра Генри и Гуда отнесли в хижину Твалы, куда последовал и  я.    

Оба они  были едва живы от потери крови и крайнего утомления, да и мое состояние было  немногим лучше. Хоть я человек крепкий и выносливый и могу выдержать большее  напряжение, чем многие другие, благодаря тому что худощав, хорошо закален и  тренирован, но в тот вечер я тоже едва стоял на ногах. Когда же я бываю переутомлен,  рана, нанесенная мне львом, особенно сильно меня мучает. К тому же моя голова  буквально раскалывалась на части от полученного утром удара, после которого я  лишился чувств.    

В общем,  трудно было себе вообразить более жалкое трио, чем то, которое представляли мы  собой в тот памятный вечер. Мы утешали себя тем, что нам еще необыкновенно  повезло, так как хотя наше состояние было весьма печальным, но мы были живы,  тогда как многие тысячи храбрых воинов, еще утром полные жизни и сил, теперь  лежали мертвыми на поле битвы.    

Кое-как  с помощью прекрасной Фулаты, которая, с тех пор как мы ее спасли от неминуемой  гибели, добровольно стала нашей служанкой, и в особенности заботилась о Гуде,  нам удалось стащить с себя кольчуги, несомненно спасшие жизнь двоим из нас, и  тут увидели, что мы все покрыты ссадинами и синяками. Хотя стальные кольца  кольчуги и помешали копьям вонзиться в наше тело, но предохранить пас от этих  синяков и ссадин они, конечно, не могли. У сэра Генри и Гуда все тело было  сплошь покрыто кровоподтеками, да и у меня их было немало. Фулата принесла нам  какое-то лекарство из растертых листьев с очень приятным запахом, которое  значительно облегчило наши страдания, когда мы его приложили, как пластырь, к  больным местам. Но хотя кровоподтеки и были болезненны, они не так нас  тревожили, как раны сэра Генри и Гуда. У капитана была сквозная рана в мягкой части  его «прекрасной белой ноги», и он потерял много крови, а у сэра Генри, помимо  прочих повреждений, была глубокая рана на верхней челюсти, которую ему нанес  боевой топор Твалы.    

К  счастью, Гуд – очень недурной хирург, и, как только нам принесли его маленький  ящик с лекарствами, он тщательно промыл обе раны и затем, несмотря на тусклый  свет примитивной кукуанской лампы, находящейся в хижине, ухитрился довольно  тщательно их зашить. После этого он густо смазал раны какой-то антисептической  мазью, маленький горшочек которой находился в его аптечке, и мы перевязали их  остатками носового платка.    

Тем  временем Фулата сварила нам крепкий бульон, так как мы были слишком слабы,  чтобы есть иную пищу. Кое-как проглотив его, мы бросились на груду великолепных  каросс – ковров из звериных шкур, разбросанных по полу большой хижины убитого  короля. И вот странная ирония судьбы: на собственном ложе Твалы, под его  собственным плащом спал той ночью сэр Генри – человек, который его убил! Я  говорю «спал», но после дневного побоища спать было, конечно, трудно. Начать с  того, что воздух в буквальном смысле слова был полон «по дорогим погибшим  горького рыданья и с умирающими скорбного прощанья». Со всех сторон доносились  вопли и жалобные причитания женщин, потерявших в битве мужей, сыновей и  братьев. И неудивительно, что они так горько плакали, потому что в этом  страшном сражении было уничтожено свыше двадцати тысяч воинов, то есть третья  часть кукуанской армии. У меня сердце разрывалось на части, когда я лежал и  слушал эти стоны и рыдания по тем, кто никогда уже более не вернется. И только  тогда я особенно ясно осознал весь ужас того, что произошло в угоду  человеческому честолюбию.    

К  полуночи непрерывные крики и причитания стали понемногу стихать, и наступила  тишина, время от времени нарушаемая протяжными, пронзительными воплями, доносившимися  из хижины, стоявшей позади нашей: это Гагула выла над бездыханным телом Твалы.    

Наконец  я заснул беспокойным сном, вздрагивая и беспрестанно просыпаясь. Мне все  казалось, что я снова являюсь действующим лицом трагедии, разыгравшейся в  течение последних суток: то я видел, что воин, которого я собственной рукой  послал на смерть, вновь на меня нападает на вершине холма, то я опять находился  в славном кольце Серых, стяжавших себе бессмертие в бою против полков Твалы, то  украшенная плюмажем окровавленная голова самого Твалы катилась мимо моих ног,  скрежеща зубами и свирепо сверкая своим единственным глазом.    

Но так  или иначе, эта ночь наконец прошла. Когда же наступил рассвет, я увидел, что  мои товарищи спали не лучше меня. У Гуда была сильная лихорадка, и вскоре он  начал бредить, а также, к моей величайшей тревоге, харкать кровью. Вероятно,  это был результат какого-нибудь внутреннего кровоизлияния, вызванного  отчаянными усилиями кукуанского воина проткнуть кольчугу Гуда своим огромным  копьем. Зато сэр Генри чувствовал себя значительно лучше и был довольно свеж и  бодр, хотя все его тело и онемело до такой степени, что он едва мог двигаться,  а из-за раны на лице он не мог ни есть, ни смеяться.    

Около  восьми часов утра нас пришел навестить Инфадус. Он сказал, что не спал всю ночь  и даже еще не ложился: потрясения минувшего дня, по-видимому, мало на нем отразились  – это был старый, закаленный в боях воин. Инфадус был очень рад нас видеть и сердечно  пожал нам руки, хотя его сильно огорчило тяжелое состояние Гуда. Я заметил, что  он относится к сэру Генри с благоговением, словно он не был обыкновенным  человеком, и действительно, впоследствии мы узнали, что вся Страна Кукуанов  считала могучего англичанина сверхъестественным существом. Воины говорили, что  ни один человек не может сравниться с ним в бою, и удивлялись, как после такого  утомительного кровавого дня он смог вступить в единоборство с самим Твалой –  королем и сильнейшим в стране воином – и одним взмахом перерубить его бычью  шею. Этот удар вошел у кукуанов в пословицу, и с тех пор проявление  исключительной силы или необыкновенный военный подвиг были известны в стране  как «удар Инкубу».    

Инфадус  сообщил нам, что все полки Твалы подчинились Игнози и что такие же изъявления  покорности прибывают от военачальников всей Страны Кукуанов.    

Смерть  Твалы от руки сэра Генри положила конец всем волнениям, так как Скрагга был  единственным сыном низвергнутого короля и, таким образом, у Игнози не осталось  в живых ни одного соперника, который мог бы претендовать на королевский  престол.    

Когда я  сказал Инфадусу, что Игнози пришел к власти через потоки крови, старый воин  пожал плечами.    

– Да, –  ответил он, – только время от времени проливая кровь, можно держать в спокойствии  кукуанский народ. Да, много убито, но остались женщины, и скоро подрастут новые  воины, которые займут места тех, кто пал. Теперь страна на некоторое время  успокоится.    

После  посещения Инфадуса, в то же утро, к нам ненадолго пришел Игнози. Голова его  была увенчана королевской диадемой. Глядя на него, когда он приближался к нам с  царственным величием, окруженный подобострастной свитой, я невольно вспомнил  высокого зулуса, который всего несколько месяцев назад пришел к нам в Дурбане  просить принять его в услужение. И я невольно подумал о превратностях судьбы и  о том, как неожиданно изменяет свой ход колесо фортуны.    

– Привет,  о король! – сказал я, вставая.    

– Да,  Макумазан, наконец я король. И все по милости ваших трех правых рук!    

Игнози  сообщил нам, что у него все идет хорошо и что он надеется через две недели  устроить большое празднество, чтобы показаться на нем своему пароду.    

Я  спросил его, что он решил сделать с Гагулой.    

– Она  злой дух нашей страны, – ответил он. – Я ее убью и вместе с нею всех  охотниц за колдунами. Она столько жила, что никто не может вспомнить то время,  когда она не была стара, и это она обучала чародейству охотниц за колдунами.  Небеса, находящиеся над нами, видят, что именно Гагула сделала нашу страну  такой жестокой.    

– Однако  она многое знает, – возразил я. – Уничтожить знания легче, чем их  собрать, Игнози.    

– Это  верно, – ответил он задумчиво, – Она и только она знает тайну Трех  Колдунов, которые находятся там, где проходит Великая Дорога, где погребены  наши короли и сидят Молчаливые.    

– И  где находятся алмазы! Не забудь своего обещания, Игнози! Ты должен повести нас  в копи, даже если для этого тебе придется пощадить жизнь Гагулы, так как она  одна знает туда дорогу.    

– Я  этого не забуду, Макумазан, и подумаю над твоими словами.    

После  посещения Игнози я пошел взглянуть на Гуда и нашел его в сильнейшем бреду.  Лихорадка, вызванная рапой, крепко в нем засела, и ему с каждым часом  становилось все хуже и хуже. В течение четырех или пяти дней он был почти  безнадежен. Я совершенно уверен, что он умер бы, если бы Фулата так  самоотверженно за ним не ухаживала. Женщины остаются женщинами во всем мире,  независимо от цвета их кожи.    

Я с  удивлением наблюдал, как эта темнокожая красавица день и ночь, склонившись над  ложем человека, сжигаемого лихорадкой, исполняла все обязанности, связанные с  уходом за больным, как опытная сестра милосердия. Первые две ночи я пытался ей  помочь, так же как и сэр Генри, насколько ему позволяло его состояние, так как  он сам едва двигался, но Фулате не нравилось наше вмешательство, и она с трудом  его переносила. В конце концов она настояла на том, чтобы мы предоставили уход  за Гудом ей одной, ссылаясь на то, что наше присутствие его беспокоит.    

Думаю,  что в этом отношении она была права. День и ночь она бодрствовала и ухаживала  за ним, отгоняя от него мух и давая ему только одно лекарство – прохладительное  питье из молока, настоенного на соке луковицы из породы тюльпановых. Как  сейчас, вижу я эту картину, которую мог наблюдать ночь за ночью при свете нашей  тусклой лампы. Гуд, мечущийся из стороны в сторону, с исхудалым лицом, с  блестящими, широко открытыми глазами, беспрерывно бормочущий всякий вздор, и  сидящая близ него на полу, прислонившись к стене хижины, стройная кукуанская  красавица. Ее усталое лицо с бархатными глазами было одухотворено бесконечным  состраданием. А может быть, это было что-то большее, чем сострадание?    

В  течение двух дней мы были уверены, что Гуд умрет, и бродили по нашему краалю в  состоянии глубочайшего уныния.    

Только  одна Фулата не думала так и все время говорила, что он будет жить.    

На  расстоянии трехсот ярдов и даже больше вокруг главной хижины Твалы царила  полная тишина. По приказу короля все, кто жил в домах позади этой хижины, были  выселены, кроме сэра Генри и меня, чтобы никакой шум не долетал до ушей  больного. Однажды ночью, на пятый день болезни Гуда, перед тем как лечь спать,  я, как обычно, пошел его проведать.    

Я тихо  вошел в хижину. Лампа, поставленная на пол, освещала фигуру Гуда. Он больше не  метался, а лежал совершенно неподвижно.    

Итак,  это свершилось! Сердце мое сжалось, и из груди вырвался звук, похожий на рыдание.    

– Тсc!.. –  донеслось до меня, и я увидел какую-то неясную черную тень у изголовья Гуда.    

Тогда,  осторожно подойдя ближе, я увидел, что он не был мертв, а спал глубоким сном,  крепко сжимая своей исхудалой белой рукой точеные пальцы Фулаты. Кризис миновал,  и он должен был жить! Так он спал восемнадцать часов подряд, и боюсь сказать,  так как вряд ли кто мне поверит, но в течение всего этого времени эта преданная  девушка сидела около него, не осмеливаясь пошевельнуться и освободить свою  руку, чтобы он не проснулся.    

Никто  никогда не узнает, как она должна была страдать и как, вероятно, затекло все ее  тело, не говоря уж о том, что в течение этих восемнадцати часов она ничего не  пила и не ела. Когда же Гуд проснулся и выпустил ее руку, бедную девушку  пришлось унести – так затекли ее ноги и руки.    

Как  только в здоровье Гуда произошел этот перелом к лучшему, он стал быстро поправляться.  И только тогда сэр Генри рассказал ему, чем он обязан Фулате, как она в течение  восемнадцати часов сидела у его изголовья, боясь сделать малейшее движение,  чтобы его не разбудить. На глазах честного моряка показались слезы, он повернулся  и тотчас же пошел в хижину, где Фулата готовила нам полуденную трапезу, так как  к этому времени мы снова вернулись в свои хижины.    

Он взял  меня в качестве переводчика на тот случай, если она его не поймет, хотя должен  сказать, что Фулата обычно понимала его удивительно хорошо, несмотря на то, что  его познания в иностранных языках, в том числе и зулусском, были чрезвычайно  ограниченны.    

– Скажите  ей, – сказал Гуд, – что я обязан ей жизнью и никогда не забуду ее  доброту.    

Я  перевел эти слова и увидел, как ярко она вспыхнула, несмотря на свою темную  кожу.    

Повернувшись  к нему одним из тех быстрых и грациозных движений, которые мне всегда  напоминали полет дикой птицы, она тихо ответила, взглянув на Гуда своими большими  темными глазами:    

– Мой  господин забывает: разве не он спас мою жизнь и разве я не служанка моего  господина?    

Надо  заметить, что эта молодая леди, очевидно, совсем забыла о том, что и мы с сэром  Генри принимали участие в ее спасении из когтей Твалы. Но так уж созданы  женщины! Я помню, моя дорогая жена поступала точно так же. Надо сказать, что  после этой беседы я вернулся домой с тяжелым сердцем: мне не понравились нежные  взгляды мисс Фулат, ибо мне была знакома роковая влюбчивость моряков вообще и  Гуда в частности.    

Мною  обнаружены две вещи на свете, которых нельзя предотвратить: это удержать зулуса  от драки, а моряка – от того, чтобы он не влюбился.    

Через  несколько дней после разговора Гуда с Фулатой Игнози созвал Великий Совет,  называемый в Стране Кукуанов «индаба», на котором «индуны» – то есть старейшины  – официально признали его королем.    

Вся эта  церемония произвела сильное впечатление, так же как и последовавший за нею  величественный смотр войск. Остатки Серых принимали в этот день участие в  грандиозном параде, и перед лицом всей армии им была объявлена благодарность за  их исключительную отвагу в великой битве против Твалы. Каждого из этих воинов  король одарил большим количеством скота и всех их произвел в военачальники в  новом полку Серых, находившемся в процессе формирования. По всей Стране  Кукуанов было обнародовано, что нас троих, пока мы оказывали им честь своим  присутствием, должны приветствовать королевским салютом и воздавать нам те же  почести, что и королю. Было также провозглашено, что нам предоставлена власть  над жизнью и смертью людей. В присутствии всех собравшихся Игнози еще раз  подтвердил свои обещания, что человеческая кровь не будет проливаться без суда  и что охота за колдунами будет прекращена.    

После  окончания торжества, оставшись наедине с Игнози в его хижине, куда мы пришли  навестить его, мы сказали ему, что хотим знать тайну копей, к которым вела  Великая Дорога, и спросили его, не узнал ли он что-нибудь об этом.    

– Друзья  мои, – ответил он, – вот что я узнал. Это там сидят три огромных  изваяния, называемые у нас Молчаливыми, которым Твала хотел принести в жертву  Фулату. Это там, в огромной пещере глубоко в горах, хоронят наших королей. Там  теперь можно видеть мертвое тело Твалы, сидящее с теми, кто ушел из жизни  раньше его. Там же находится глубочайший колодец, который вырыли давно умершие  люди, чтобы добыть себе камни, о которых вы говорите. Когда я жил в Натале, я  слышал от людей, что такие колодцы есть в Кимбсрли. Там же, в Чертоге Смерти,  находится тайник, который был известен только Твале и Гагуле. Но Твала, знавший  о нем, мертв, я же не знаю ни тайника, ни того, что в нем находится. У нас в  стране существует предание о том, что много поколений назад один белый человек  перешел наши горы. Какая-то женщина повела его в этот тайник и показала ему  спрятанные там сокровища. Но прежде чем он успел их взять, она предала его, и в  тот же день король выгнал его из страны в горы, и с той поры ни один человек  туда не входил.    

– Это,  наверно, так и было, Игнози. Ведь мы нашли в горах белого человека, –  сказал я.    

– Да,  мы видели его. А теперь, поскольку я обещал вам, что, если вы найдете этот тайник  и если там действительно есть камни…    

– Алмаз  на твоем челе доказывает, что они существуют, – прервал я его, указывая на  громадный камень, который я сорвал со лба мертвого Твалы.    

– Может  быть, – сказал он. – Если камни там, вы возьмите их столько, сколько  сможете унести с собой отсюда, если вы в самом деле захотите покинуть меня,  братья мои.    

– Прежде  всего мы должны найти тайник, – сказал я.    

– Только  один человек может показать его вам – это Гагула.    

– А  если она не захочет?    

– Тогда  она умрет, – сурово ответил Игнози. – Только для этого я сохранил ей  жизнь. Погодите! Она сама должна сделать выбор – жить ей или умереть.    

И,  позвав слугу, он приказал привести Гагулу. Через несколько минут старая карга  вошла, подгоняемая двумя стражниками, которых она всю дорогу проклинала.    

– Оставьте  ее, – приказал им король.    

Как  только они вышли, эта мерзкая старая груда тряпок, ибо она была похожа именно  на узел старого тряпья, из которого горели два ярких, злых, как у змеи, глаза,  упала на пол, как бесформенная масса.    

– Что  ты хочешь со мной сделать Игнози? – запищала она. – Ты не смеешь меня  трогать. Если ты до меня дотронешься, я уничтожу тебя на месте. Берегись моих  чар!    

– Твое  колдовство не могло спасти Твалу, старая волчица, и не может причинить мне  вреда, – ответил он. – Слушай, вот что я хочу от тебя: ты покажешь  тайпик, где находятся сверкающие камни.    

– Ха-ха-ха! –  захохотала старая ведьма. – Никто этого не знает, я же ничего тебе не  скажу. Белые дьяволы уйдут отсюда с пустыми руками.    

– Ты  мне все скажешь. Я заставлю тебя сказать.    

– Каким  образом, о король? Ты велик, но может ли все твое могущество вырвать правду из  уст женщины?    

– Это  трудно, но все же я это сделаю.    

– Как  же ты это сделаешь, о король?    

– Если  ты не скажешь, ты умрешь медленной смертью.    

– Умру? –  завизжала она в ужасе и ярости. – Ты не смеешь меня трогать! Человек! Ты  не знаешь, кто я. Сколько, ты думаешь, мне лет? Я знала ваших отцов и отцов  ваших отцов. Когда страна была молода, я уже была здесь, когда страна  состарится, я все еще буду здесь. Я не могу умереть. Меня лишь могут случайно  убить, но никто не посмеет этого сделать.    

– Все  же я убью тебя. Слушай, Гагула, мать зла, ты так стара, что не можешь больше  любить жизнь. Что может дать жизнь такой ведьме, как ты, не имеющей ни  человеческого образа, ни волос, ни зубов – ничего, кроме ненависти и злых глаз?  Я окажу тебе милость, если убью тебя, Гагула.    

– Ты  глупец! – снова завизжала женщина, – Проклятый глупец! Ты думаешь,  что жизнь сладка только для молодых? В таком случае, ты ничего не знаешь о  человеческом сердце. Молодые иногда приветствуют смерть, ибо они умеют  чувствовать. Они любят и страдают, они сокрушаются, когда их возлюбленные  уходят в мир теней. Но старые лишены этих чувств, они не любят, и – ха!  ха! – они смеются, когда видят, как другие уходят во мрак. Ха-ха! Они  радуются, когда видят зло, существующее под солнцем. Все, что они любят, –  это жизнь, теплое-теплое солнце и сладкийсладкий воздух. Они боятся холода –  холода и мрака. Ха-ха-ха! – И старая ведьма корчилась и дико хохотала,  катаясь по полу.    

– Прекрати  свое злобное шипенье и отвечай мне! – гневно сказал Игнози. –  Покажешь ты место, где хранятся камни, или нет? Если нет, то ты умрешь, и  умрешь сейчас же! – И, схватив копье, он поднял его над нею.    

– Я  не покажу вам это место, ты не смеешь меня убивать, не смеешь! Тот, кто меня  убьет, будет навеки проклят!    

Игнози  медленно опустил копье, и его острие укололо груду тряпок.    

С диким  воплем Гагула вскочила на ноги, потом упала и снова начала кататься по полу.    

– Я  согласна показать это место! Согласна! Только дай мне жить! Позволь мне греться  на солнце и иметь кусок мяса, чтобы его сосать, и я все тебе покажу.    

– Хорошо.  Я знал, что найду способ образумить тебя. Завтра ты отправишься туда с  Инфадусом и моими белыми братьями. Берегись обмануть меня, потому что тогда ты  умрешь медленной смертью. Я сказал.    

– Я  не обману, Игнози. Я всегда держу свое слово. Ха! Ха! Ха! Однажды, давным-давно,  одна женщина показала этот тайник белому человеку – и что же? Горе пало на его  голову! – И при этих словах ее злые глаза загорелись. – Ее тоже звали  Гагулой. Может быть, это была я?    

– Ты  лжешь! – сказал я, – После того прошло десять поколений.    

– Может  быть, может быть. Когда живешь так долго, забываешь. Может быть, мать моей  матери мне это рассказывала, но женщину ту звали Гагулой, это я точно знаю.  Запомните! – сказала она, обращаясь к нам.    

– В  том месте, где хранятся сверкающие игрушки, вы найдете мешок из козьей шкуры,  наполненный камнями. Его наполнил белый человек, но он не мог его взять с  собой: беда пала на его голову, говорю я, беда пала на его голову! Может быть,  мать моей матери рассказывала мне об этом… Наш путь будет веселым – по дороге  мы увидим тела тех, кто погиб в битве. Их глаза уже выклеваны воронами, а ребра  обглоданы хищниками. Ха! Ха! Ха!    

 ГЛАВА XVI. ЧЕРТОГ  СМЕРТИ    

     

Шел  третий день после сцены, описанной в предыдущей главе. Было уже темно, когда  все мы расположились на отдых в нескольких хижинах у подножия Трех Колдунов –  так назывались три горы, образовывавшие треугольник, у вершины которого  оканчивалась Великая Дорога царя Соломона. Нас сопровождали Фулата, которая  последовала за нами главным образом из-за Гуда, Инфадус, Гагула и отряд слуг и  охраны. Гагулу несли на носилках, и оттуда весь день слышались ее бормотанье и  ругань.    

Горы,  или, точнее, три горные вершины, возникшие, очевидно, в результате одного и  того же геологического сдвига, как я уже сказал, были расположены в форме  треугольника, основание которого было обращено к нам. Одна вершина была справа  от нас, другая – слева, а третья – прямо перед нами. Никогда я не забуду  зрелища, которое представилось нашим глазам утром следующего дня, когда мы  увидели эти три величественные вершины, освещенные лучами солнца. Высоко-высоко  над нами вздымались в синее небо их снеговые венцы. Там, где кончался снежный  покров, горы были пурпурного цвета от сплошь покрывавшего их вереска. Такого же  цвета были и поросшие вереском торфянистые болота, которые поднимались из  долины на склоны гор.    

Прямо  перед нами, как белая лента, пролегала Великая Дорога царя Соломона, взбегая  вверх, к подножию средней вершины, находившейся от нас примерно в пяти милях.  Там дорога оканчивалась.    

Трудно  описать чувство огромного волнения, с которым мы отправились в то утро в  дальнейший путь. Пусть лучше читатель сам постарается представить себе наше  состояние. Ведь наконец мы приблизились к этим удивительным копям, которые были  причиной трагической гибели не только старого португальца три столетия назад,  по и его злополучного потомка, а также, как мы предполагали, и брата сэра  Генри, Джорджа Куртиса.    

Был ли  нам после всего, что нам пришлось перенести, уготован лучший удел? Их постигло  несчастье, как сказала эта старая ведьма Гагула. Не такова ли будет и наша  судьба? Так или иначе, когда мы проходили последний участок этой замечательной  дороги, я не мог отделаться от чувства суеверного страха и думаю, что то же  самое испытывали Гуд и сэр Генри.    

Не менее  полутора часов мы шагали вперед по окаймленной вереском дороге. От волнения мы  шли настолько быстро, что люди, которые несли Гагулу, едва поспевали за нами, а  из носилок слышался ее пронзительный голос, требовавший, чтобы мы остановились.    

– Идите  помедленнее, белые люди! – кричала она, выставляя свою жуткую сморщенную  физиономию из-за занавесок и устремив на нас пристальный взгляд своих горящих  глаз. – Зачем так спешить навстречу гибели, которая вас ожидает, искатели  сокровищ! – И она рассмеялась своим жутким смехом, от которого по моему  телу всегда пробегала холодная дрожь. На короткое время этот смех охладил наш  пыл.    

Однако  мы упорно продолжали идти вперед. Наконец мы увидели прямо перед собой большую  круглую яму с пологими склонами, не менее трехсот футов глубиной и более полумили  в окружности.    

– Вы,  конечно, догадываетесь, что это такое? – обратился я к сэру Генри и Гуду,  которые в изумлении заглядывали в это огромное воронкообразное углубление.    

Они  отрицательно покачали головой.    

– В  таком случае мне ясно, что вам никогда не приходилось видеть алмазные копи в  Кимберли. Можете быть уверены, что это и есть алмазные копи царя Соломона.  Смотрите сюда, – сказал я, указывая на твердый голубой ил, который  виднелся кое-где среди травы и кустарника, покрывавших склоны копи. – Это  типичная геологическая формация. Я уверен, что, если бы мы спустились в эту копь,  мы обнаружили бы алмазоносные трубки, заполненные кимберлитовой магмой или  алмазосодержащей брекчией. А теперь посмотрите сюда, – и я указал на  многочисленные плоские плиты из выветрившейся скальной породы на пологом склоне  копи, ниже уровня водостока, прорытого в глубокой древности. – Я не я,  если эти плиты не служили некогда для промывки породы.    

У края  этой огромной ямы, которая, конечно, представляла собой именно ту копь, которая  была нанесена на карту старого португальца, Великая Дорога разветвлялась и  огибала ее кругом. Во многих местах эта идущая по краю копи дорога была сплошь  вымощена большими каменными глыбами, очевидно для того, чтобы укрепить края  копи и предотвратить возможный обвал пустых сланцев, окружающих  алмазосодержащую брекчию. Мы быстро пошли по дороге, подгоняемые желанием  поскорее увидеть, что представляют собой три гигантские фигуры, видневшиеся на  противоположной стороне огромной ямы, у которой мы стояли. Подойдя ближе, мы  поняли, что это какие-то колоссы, и правильно угадали: это и были трое  Молчаливых, перед которыми кукуанский народ испытывал такой благоговейный  страх. Но только подойдя к ним совсем близко, мы полностью осознали царственное  величие Молчаливых.    

Там, на  колоссальных пьедесталах из темной скалы, на которых на расстоянии двадцати  шагов один от другого были высечены непонятные иероглифы, созерцая дорогу,  простирающуюся на шестьдесят миль до Луу, восседали три колоссальные фигуры –  две мужские и одна женская. Каждая из них была около восемнадцати футов высотой  от темени до пьедестала.    

Одна из  них, изображавшая обнаженную женщину, отличалась исключительной, хотя и строгой  красотой. К сожалению, черты ее лица сильно пострадали от времени, так как в  течение многих веков они подвергались влиянию погоды. По обе стороны ее головы  подымались рога полумесяца. Две мужские фигуры были, в противоположность ей,  изображены задрапированными в мантии. Лица их были ужасны, в особенности у  сидевшего справа. У него было лицо дьявола. Лицо сидевшего слева было  безмятежно-спокойно, но спокойствие это вселяло ужас. Оно выражало  бесчеловечную жестокость, ту жестокость, которой, по словам сэра Генри, в  древности фантазия человека наделяла могущественные существа, может быть  способные совершать и добрые дела, но тем не менее созерцающие страдания человечества  если не с наслаждением, то и без всяких терзаний. Три фигуры, одиноко сидящие в  вышине и веками созерцающие расстилающуюся внизу долину, действительно вселяли  благоговейный ужас. Мы смотрели на Молчаливых, как их называли кукуаны, и нами  овладело огромное желание узнать, чьи руки высекли из камня этих колоссов,  проложили дорогу и вырыли огромную копь. Когда я в изумлении смотрел на них,  мне внезапно припомнилось (так как я хорошо знал Ветхий завет), что Соломон  отрекся от своей веры и стал поклоняться иноземным богам. Имена трех из этих  богов я также вспомнил: Ашторет – богиня Сидонян, Чемош – бог Моабитов и  Мильком – бог детей Аммона. Я высказал своим спутникам предположение, что три  фигуры, сидящие перед нами в вышине, возможно, изображают именно эти три ложных  божества.    

– Может  быть, в этом и есть доля истины, – задумчиво сказал сэр Генри. Он был  очень образованный человек и, когда еще учился в колледже, достиг больших  успехов в изучении классиков. – Ведь древнееврейская Ашторет, –  продолжал он, – называлась Астартой у финикийцев, которые воли крупнейшую  торговлю во времена Соломона. Астарту же, которую греки впоследствии называли  Афродитой, изображали с рогами, напоминающими полумесяц, а на голове женской  фигуры отчетливо видны рога полумесяца. Возможно, что эти колоссы были созданы  по воле какого-нибудь финикийского должностного лица, управлявшего копями. Кто  знает!    

Мы все  еще рассматривали эти необычайные памятники глубокой древности, когда к нам  подошел Инфадус. Сначала, подняв свое копье, он отдал салют Молчаливым, а  затем, обратившись к нам, спросил, намереваемся ли мы немедленно войти в Чертог  Смерти, или же пойдем туда позднее, после полуденной трапезы. Он сказал, что  если мы готовы отправиться сейчас же, то Гагула выражает желание быть нашим  проводником. Так как не было еще одиннадцати часов, мы, обуреваемые безудержным  любопытством, заявили, что намерены идти немедленно. Я предложил на всякий  случай, если нам придется задержаться в пещере, захватить с собой немного пищи.  Принесли носилки с Гагулой, и почтенная леди наблюдала из них за нашими  сборами. Тем временем Фулата, по моей просьбе, положила в тростниковую корзину  немного билтонга и пару тыквенных бутылей, наполненных водой.    

Прямо  перед нами, на расстоянии шагов пятидесяти от спин колоссов, поднималась  отвесная стена из камня, не менее восьмидесяти футов высотой. Кверху она  постепенно сужалась и образовывала подножие величественной вершины, увенчанной  снегом, которая возвышалась над нами на три тысячи футов. Как только Гагула сошла  со своих носилок, она злобно усмехнулась в нашу сторону и, опираясь на палку,  заковыляла по направлению к отвесной каменной стене. Мы последовали за ной и  вскоре подошли к узкому порталу, окаймленному массивной аркой, похожему на вход  в галерею шахты.    

Здесь  ожидала нас Гагула. На ее ужасном лице все еще играла злобная усмешка.    

– Что  же, белые люди, спустившиеся со звезд, – пропищала она, – великие  воины Инкубу, Бугван и мудрый Макумазан, готовы ли вы? Смотрите, я здесь, чтобы  выполнить волю короля, моего господина, – показать вам сокровищницу  блестящих камней.    

– Мы  готовы, – сказал я.    

– Так!  Так! Укрепите же ваши сердца, чтобы вынести то, что вам предстоит увидеть.  Идешь ли ты с нами, Инфадус, предавший своего господина?    

Инфадус,  нахмурившись, ответил:    

– Нет,  я не иду – мне входить туда нельзя, но ты, Гагула, обуздай свой язык и берегись  причинить зло моим повелителям. Ты мне ответишь за них, и если хоть единый  волос упадет с их головы, то пусть ты, Гагула, будешь тысячу раз ведьмой, но ты  должна будешь умереть. Слышишь ли ты мои слова?    

– Я  слышу, Инфадус. И я знаю тебя хорошо – ты всегда любил хвастливые речи. Помню,  что, когда ты был еще ребенком, ты угрожал своей собственной матери. А это было  совсем недавно. Но не бойся, не бойся, я живу лишь для того, чтобы повиноваться  воле короля. Я выполняла веления многих королей, Инфадус, пока в конце концов  они не выполняли мои. Ха! Ха! Я иду туда, чтобы еще раз взглянуть на их лица, а  также и на лицо Твалы! Идемте же, идемте! Вот лампа. – И она извлекла  из-под своего мехового плаща огромную выдолбленную тыкву, наполненную маслом, с  фитилем из тростникового волокна.    

– Пойдешь  ли ты с нами, Фулата? – спросил Гуд на своем отвратительном ломаном  кукуанском языке, в котором он упорно совершенствовался под руководством этой  молодой леди.    

– Я  боюсь, мой господин, – робко ответила девушка.    

– Тогда  дай мне корзину.    

– Нет,  мой господин. Куда идешь ты, туда пойду и я.    

«И  правда ведь пойдешь, черт тебя побери! – подумал я про себя. – И это  создаст изрядные осложнения, если мы когда-нибудь отсюда выберемся».    

Без  дальнейших церемоний Гагула нырнула в совершенно темный проход, который был  достаточно широк, чтобы вместить двух идущих рядом людей. Она пропищала нам  приказание следовать за ней, и мы в некотором смятении пошли на звук ее голоса.  Внезапный шум крыльев каких-то вспугнутых нами существ несомненно не мог  успокоить наше волнение.    

– Хэлло!  Что это такое? – воскликнул Гуд. – Ктото ударил меня по лицу.    

– Летучие  мыши, – отозвался я. – Идите дальше!    

Пройдя  шагов пятьдесят, мы заметили, что проход стал немного светлее. Еще минута, и мы  оказались в совершенно необычайном месте, какого, вероятно, не приходилось  видеть ни одному человеку.    

Пусть же  читатель попытается представить себе внутренность величайшего собора, в котором  ему когдалибо случалось бывать, и тогда он получит отдаленное представление о  размерах гигантской пещеры, в которой мы очутились. Но этот храм, созданный  великим архитектором – природой, был выше и шире любого построенного людьми.  Окон не было, но откуда-то сверху лился слабый свет. Вероятно, в своде,  вздымавшемся на сотню футов над нами, были проложены шахты, по которым проникал  воздух извне. Однако огромные размеры пещеры были наименее значительным из всех  чудес, представившихся нашим глазам. По всей длине пещеры рядами стояли  гигантские колонны, которые казались сделанными из льда. В действительности же  это были огромные сталагмиты. Невозможно передать потрясающую красоту и величие  этих белых колонн. Некоторые из них были не менее двадцати футов в диаметре у  основания, и их грандиозные и вместе с тем изящные контуры уходили вверх, прямо  к далекому своду. Другие колонны были еще в процессе формирования и, по словам  сэра Генри, напоминали обломки колонн в древнегреческом храме, а высоко вверху  смутно вырисовывались острия огромных сосулек, свисавших со свода.    

Созерцая  в молчаливом изумлении все это великолепие, мы в то же время слышали, как идет  процесс формирования колонн, потому что время от времени с далекой сосульки,  свисавшей со свода, с еле слышным всплеском вдруг падала капля воды, попадая  прямо на колонну, стоявшую на каменном полу. На некоторые колонны капли падали  по одной через каждые две-три минуты. Интересно было бы подсчитать, сколько  времени при такой скорости просачивания понадобится, чтобы образовалась колонна  примерно в восемьдесят футов высотой и десять футов в диаметре. Достаточно  будет следующего примера, чтобы показать, каким неизмеримо медленным был этот  процесс. Мы обнаружили, что на одной из колонн высечено грубое подобие мумии, у  изголовья которой виднелось изображение сидящего божества. Это было явно одно  из египетских божеств, созданное рукой человека, в глубокой древности  работавшего в копях. Неизвестный художник высек это «произведение искусства» на  уровне нормального человеческого роста, то есть на высоте около пяти футов. Очевидно,  во все времена находилось достаточно бездельников – от жившего в древности финикийского  рабочего до современного английского мальчишки, – желающих во что бы то ни  стало обессмертить себя за счет шедевра, созданного природой. Однако, когда мы  рассматривали это изображение, то есть почти три тысячи лет спустя после того,  как оно было сделано, колонна была еще только восемь футов вышиной и процесс  формирования ее еще далеко не закончился, из чего следует, что скорость его  равнялась одному футу за тысячу лет, или дюйму с небольшим за столетие. Мы  высчитали это, стоя у колонны и прислушиваясь к мерному падению водяных капель.    

В  некоторых случаях сталагмиты принимали причудливые формы, в особенности там,  где капли воды, падая, не всегда попадали в одну и ту же точку. Так, одна  огромная глыба, по всей вероятности весом не менее ста тонн, имела форму  церковной кафедры и была снаружи украшена красивым резным узором, похожим на  кружево. Другие напоминали фантастических чудовищ, а на стенах пещеры виднелся  красивый веерообразный орнамент, как будто сделанный из слоновой кости, похожий  на морозный узор на оконном стекле.    

Из  огромного главного зала открывались многочисленные выходы в пещеры меньшего  размера, по словам сэра Генри, совсем как выходы, ведущие в маленькие часовни в  больших соборах. Некоторые из них были обширны, но одна или две оказались  совсем крошечными, и все они представляли собой изумительный пример того, как  природа совершает свою работу, руководствуясь теми же самыми неизменными  законами, совершенно независимо от ее масштаба. Одна крошечная пещерка была,  например, размером с большой кукольный дом, и тем не менее она могла бы сойти  за архитектурную модель огромного зала: в ней так же падали капли воды, так же свисали  крошечные сосульки и точно так же формировались белые колонны из шпата.    

К  сожалению, у нас было недостаточно времени для того, чтобы осмотреть это красивое  место так внимательно, как хотелось бы, потому что, к несчастью, Гагула  проявляла полное отсутствие интереса к сталактитам и, очевидно, стремилась  покончить с делом как можно скорее. Это ужасно меня раздражало, в особенности  потому, что мне страшно хотелось узнать, если возможно, каким образом в пещеру  проникал свет, была ли создана эта система руками человека или самой природой и  использовалась ли она каким-нибудь образом в древности – что казалось вполне  вероятным. Однако мы утешали себя мыслью, что на обратном пути осмотрим все как  следует, и последовали за нашей зловещей проводницей.    

Все  вперед и вперед вела она нас, прямо к дальнему концу огромной молчаливой пещеры.  Там мы увидели другую дверь. Она не образовывала наверху арку, как первая, а  была квадратная и напоминала вход в египетский храм.    

– Готовы  ли вы вступить в Чертог Смерти? – спросила Гагула, очевидно со специальной  целью, чтобы нам стало не по себе.    

– Веди  же пас, Макдуф, – торжественно произнес Гуд, пытаясь сделать вид, что ому  совсем не страшно.    

Мы все  притворялись спокойными, за исключением Фулаты, которая схватила Гуда за руку,  как бы в поисках защиты.    

– Становится  немного страшновато, – заметил сэр Генри, заглядывая в темный пролет  двери. – Ступайте вперед, Квотермейн: seniorcs priores. He заставляйте  ждать почтенную леди! – И он вежливо пропустил меня вперед, за что я в  душе совершенно не был ему благодарен.    

Тук-тук! –  стучала по полу палка старой Гагулы. Она ковыляла вперед по темному проходу,  зловеще посмеиваясь. Охваченный безотчетным предчувствием несчастья, я начал  отставать.    

– Ну,  идите же вперед, дружище, – сказал Гуд, – а не то мы отстанем от  пашей прекрасной проводницы.    

После  этого замечания я пошел быстрее и шагов через двадцать оказался в мрачной  пещере около сорока футов длиной, футов тридцать в ширину и высоту. Очевидно, в  глубокой древности она была высечена человеческими руками. Это помещение было  освещено гораздо хуже, чем огромная сталактитовая пещера, через которую мы  только что прошли. Единственное, что я различил в полутьме с первого взгляда,  был массивный каменный стол, простиравшийся по всей длине пещеры, во главе  которого сидела колоссальная белая фигура. Вокруг стола также сидели белые  фигуры нормальной величины. Затем мне удалось рассмотреть в центре стола  какой-то коричневый предмет, а еще через мгновение мои глаза привыкли к  полутьме, и я увидел, что представляли собой все эти фигуры, и опрометью бросился  бежать со всей скоростью, на которую были способны мои ноги. Вообще говоря, я  не из нервных людей и к тому же человек почти совсем не суеверный, так как имел  много случаев убедиться в нелепости суеверий, но я должен сознаться, что то,  что я увидел, потрясло меня до такой степени, что если бы сэр Генри не удержал  меня, ухватив за шиворот, то, честно говоря, через пять минут меня не было бы  уже в сталактитовой пещере. Даже если бы мне посулили все алмазы Кимберли, то и  это не заставило бы меня туда вернуться. Но сэр Генри держал меня так крепко,  что мне не оставалось ничего иного, как покориться своей участи. А через  секунду, когда и его глаза привыкли к темноте, он тотчас же отпустил меня и  начал вытирать со лба покрывший его холодный пот. Что касается Гуда – он тихо  ругался, а Фулата с криком бросилась ему на шею.    

Только  Гагула хихикала громко и непрерывно. Действительно, зрелище было страшное. На  дальнем конце длинного каменного стола, держа в костлявых пальцах огромное белое  копье, сидела сама Смерть в виде колоссального человеческого скелета, более  пятнадцати футов высотой. Высоко над головой она держала копье, как бы  собираясь нанести удар. Другой костлявой рукой она опиралась на каменный стол,  как человек, поднимающийся с своего сиденья, а весь скелет наклонился вперед,  так что его шейные позвонки и ухмыляющийся блестящий череп были напряженно  вытянуты в нашу сторону. Пустые глазницы скелета были устремлены на пас, а  челюсти немного разомкнуты, как будто он вот-вот заговорит.    

– Силы  небесные! – прошептал я наконец. – Что же это такое?    

– А  это что за фигуры? – спросил Гуд, указывая на белое общество, сидящее за  столом.    

– А  что же там за предмет, черт возьми? – взволнованно сказал сэр Генри,  указывая на коричневое существо, сидящее на столе.    

– Хи-хи-хи! –  смеялась Гагула. – Горе тем, кто входит в Чертог Смерти. Хн-хн хп! Ха-ха!  Приблизься же, Инкубу, столь отважный и бою, приблизься и взгляни на того, кого  ты убил! – и с этими словами старуха схватила его за рукав своими  костлявыми пальцами и потянула к столу.    

Мы  последовали за ними. Вдруг она остановилась и указала на коричневую фигуру,  сидящую на столе. Сэр Генри посмотрел туда и с восклицанием отпрянул назад.  Неудивительно, что он был так взволнован,    

– там,  на столе, сидел огромный труп Твалы, последнего короля кукуанов. Он был совершенно  обнажен, а голова его, отсеченная боевым топором сэра Генри, покоилась у него  на коленях. Вся поверхность мертвого тела была покрыта топкой стекловидной  пленкой, отчего оно казалось еще более ужасным. Сначала мы совершенно не могли  догадаться о происхождении этой пленки, но вдруг заметили, что с потолка  комнаты регулярно падают капли воды – кап! кап! кап! – прямо на шею трупа,  откуда вода сбегала, растекаясь по всей его поверхности, и наконец уходила в  скалу через крошечное отверстие, пробуравленное в столе. Тогда мне все стало  ясно: тело Твалы превращалось в сталагмит.    

Взгляд,  брошенный на белые фигуры, сидящие на каменной скале, окаймлявшей этот жуткий  стол, подтвердил правильность моей догадки. Это несомненно были человеческие  тела, вернее то, что некогда было человеческим телом, превратившимся в  сталагмиты. Таким образом кукуаны с незапамятных времен сохраняли тела своих  умерших королей: они превращали их в камень.    

Мне так  и не удалось узнать, в чем заключался весь метод петрификации, если он вообще  существовал, кроме того, что умерших сажали на много лет туда, где каплями просачивалась  вода. Так или иначе, они сидели за столом, покрытые похожей на лед оболочкой,  образовавшейся из кремниевой жидкости, которая сохраняла их на вечные времена.    

Невозможно  представить себе что-либо вселяющее больший ужас, чем зрелище этого длинного  ряда царственных мертвецов, облаченных в саваны из прозрачного, как лед, шпата,  сквозь которые можно было смутно различить их черты. Всего их было двадцать  семь, и последним был отец Игнози. Они сидели вокруг этого негостеприимного  стола, за которым председательствовала сама Смерть. По общему количеству  мертвецов можно было заключить, что этот способ сохранения трупов начал  применяться не менее четырех с четвертью веков назад. Если предположить, что  сюда помещали всех царствовавших королей, что, пожалуй, невероятно, так как  безусловно некоторые из них погибали в бою, и считать, что каждый из них  царствовал в среднем пятнадцать лет, то получится примерно эта цифра. Но  колоссальная фигура Смерти, сидящая во главе стола, несомненно была гораздо  старше этого обычая и, если я не ошибаюсь, обязана была своим происхождением  рукам того же художника, который создал трех колоссов. Она была высечена из  цельного сталактита и, если рассматривать ее как произведение искусства, была  задумана и выполнена с исключительным мастерством. Гуд, который разбирался в  анатомии, заявил, что, по его мнению, в анатомическом отношении этот скелет был  совершенным и точно воспроизводил подлинный человеческий скелет до мельчайших  косточек.    

Я  считаю, что эта ужасная фигура была плодом извращенной фантазии какого-то  древнего скульптора и что кукуанам уже впоследствии пришла мысль сажать своих царственных  мертвецов за этот стол, за которым председательствовал старший призрак Смерти.  Возможно также, что скелет был некогда помещен здесь, чтобы отпугивать  грабителей, которые могли делать попытки пробраться в сокровищницу, находящуюся  рядом. Не знаю, действительно ли это так. Единственно, что я могу  сделать, – это описать все, как оно есть, а читатель пусть делает  собственные выводы.    

Такова  была, во всяком случае, Белая Смерть, и таковы были Белые Мертвецы.    

 ГЛАВА XVII.  СОКРОВИЩНИЦА ЦАРЯ СОЛОМОНА    

     

Пока мы  осматривали наводящие ужас чудеса Чертога Смерти, пытаясь преодолеть охватившее  нас чувство страха, Гагула была занята совсем иными делами. Какимто образом,  мгновенно вскарабкавшись на громадный стол (когда ей было нужно, она была  чрезвычайно проворна), старая ведьма направилась к месту, где под регулярно  падающими каплями воды сидел наш покойный друг Твала, чтобы посмотреть, как он  там, по выражению Гуда, «маринуется», или для других, ей одной известных тайных  целей. Затем она заковыляла обратно, время от времени останавливаясь, чтобы  обратиться то к одной, то к другой облаченной в саван фигуре со словами, смысл  которых я не мог уловить. При этом вид у нее был точно такой же, как у меня или  у тебя, читатель, когда мы приветствуем доброго старого знакомого. Закончив  этот таинственный и жуткий ритуал, она уселась на корточках прямо против фигуры  Белой Смерти и начала, насколько я мог разобрать, возносить ей молитвы. Вид этого  злого старого существа, возносящего мольбы несомненно самого зловещего характера  заклятому врагу человечества, был настолько непереносим, что мы поторопились  закончить осмотр Чертога Смерти.    

– Ну,  а теперь, Гагула, – сказал я очень тихим голосом, так как в таком месте не  осмеливаешься говорить иначе чем шепотом, – веди нас в сокровищницу.    

Старуха  проворно сползла со стола.    

– Повелители  не боятся? – спросила она, покосившись на меня.    

– Веди  дальше.    

– Хорошо,  повелители. – И она, прихрамывая, обошла вокруг стола и остановилась у  задней стены пещеры, позади фигуры Смерти. – Здесь вход в тайник. Пусть  мои повелители зажгут лампу и войдут. – И, поставив выдолбленную тыкву,  наполненную маслом, на пол, она прислонилась к стене пещеры.    

Я взял  спичку (в коробке еще было несколько штук), зажег тростниковый фитиль и начал  искать глазами вход, но передо мной не было ничего, кроме сплошной стены.    

Гагула  усмехнулась:    

– Вход  здесь, повелители. Ха! Ха! Ха!    

– Не  шути с нами! – сказал я сурово.    

– Я  не шучу, повелители. Взгляните сюда! – И она указала на стену.    

Я поднял  лампу, и мы увидели, что какая-то огромная каменная глыба медленно поднимается  вверх и уходит выше, в скалу, где для нее несомненно было высечено специальное  углубление. Поднимавшийся кусок скалы был шириной с дверь большого размера,  около десяти футов высоты, не менее пяти футов толщины и весил по крайней мере  двадцать или тридцать тонн. Двигался он, конечно, по принципу простого баланса  с противовесами. Как приводилось в действие это устройство, никто из нас не  заметил, ибо Гагула постаралась сделать так, чтобы мы этого не видели. По я не сомневаюсь,  что где-то был самый простой рычаг, на который надо было слегка нажать в  секретной точке, чтобы привести в действие скрытый противовес, благодаря чему  вся каменная глыба двигалась вверх.    

Медленно  и легко поднимался кусок скалы, пока не исчез совсем, и на его месте перед  нашими глазами появилось мрачное отверстие.    

Трудно  передать охватившее нас волнение при виде широко распахнувшегося входа в  сокровищницу царя Соломона. Что касается меня, я весь затрепетал, и по моему  телу пробежала холодная дрожь.    

А вдруг  все это обман, мистификация, думал я, или, наоборот, все, что писал старый да  Сильвестра, окажется правдой? Действительно ли спрятан в этом тесном месте  огромный клад? Клад, который сделал бы нас самыми богатыми людьми на свете!  Через одну-две минуты мы должны были это узнать.    

– Входите,  белые люди со звезд! – сказала наша зловещая проводница, переступая порог. –  Но сначала послушайте служанку вашу, престарелую Гагулу. Яркие камни, которые  вы сейчас увидите, были некогда выкопаны из колодца, над которыми сидят  Молчаливые, и сложены здесь, но кем, я не знаю. Те люди, которые это сделали,  поспешно покинули это место, не взяв их с собой. С тех пор сюда входили лишь  один раз. Молва о сверкающих камнях передавалась из века в век людьми, жившими  в нашей стране, но никто не знал ни где находятся сокровища, ни тайны двери. Но  однажды в нашу страну пришел из-за гор один белый человек, – может быть,  он тоже спустился со звезд, как вы, и правивший в то время король принял его  радушно. Это вот тот, что сидит там, – и она указала на пятую с края фигуру,  сидевшую за столом Мертвых, – И случилось так, что этот белый человек и  какая-то женщина из нашего народа пришли в это место. Эта женщина случайно  узнала тайну двери, хотя вы можете искать ее тысячу лет и все равно не найдете.  Белый человек вошел сюда вместе с нею и наполнил этими камнями мешок из козьей  шкуры, в котором женщина принесла еду. А когда он уходил из сокровищницы, он  взял еще один камень, очень большой, и держал его в руке. – Тут старуха  замолчала.    

– Ну,  и что же? – спросил я, задыхаясь от волнения, так же как и мои  спутники. – Что же случилось с да Сильвестра?    

Услышав  эти слова, старая ведьма вздрогнула.    

– Откуда  ты знаешь имя человека, который давно умер? – резко спросила она и, не дожидаясь  ответа, продолжала: – Никто не знает, что случилось, но, видно, белый человек чего-то  испугался, ибо бросил наземь козью шкуру с камнями и убежал с одним лишь камнем,  тем, что был в его руке. Этот камень у него отобрал король, и это тот самый,  который ты, Макумазан, сорвал со лба Твалы.    

– И  с тех пор никто здесь не был? – спросил я, вглядываясь в темный проход.    

– Никто,  мои повелители. Но тайна двери хранилась, и все короли открывали ее, но не  входили, ибо предание гласит, что тот, кто войдет сюда, умрет не позже чем  через месяц, как умер тот белый человек в горах, в пещере, где ты его нашел,  Макумазан. Вот почему наши владыки сюда не входят. Ха! Ха! Я всегда говорю  правду!    

В эту  минуту наши глаза встретились, и я весь похолодел. Откуда старая ведьма все это  знала?    

– Входите,  мои повелители. Если я говорю правду, козья шкура с камнями должна лежать на  полу. А действительно ли правда, что тому, кто входит сюда, грозит  смерть, – это уж вы узнаете потом. Ха! Ха! Ха!    

– И,  переступив порог, она заковыляла вперед, неся с собой свет.    

Признаюсь,  я еще раз заколебался, идти ли мне за нею.    

– Будь  она проклята! – закричал Гуд. – Идем!    

Эта  старая чертовка меня не запугает! – И он тотчас же бросился в проход вслед  за Гагулой.    

За ним  шла Фулата, которой все это, очевидно, было не но душе. Бедняжка боялась и от  страха дрожала всем телом. Мы с сэром Генри немедленно последовали за ними.    

Через  несколько ярдов в узком проходе, высеченном в сплошной скале, Гагула остановилась.  Она нас ждала.    

– Видите,  повелители, – сказала она, держа перед собой лампу, – те, кто  спрятали здесь сокровища, должны были поспешно покинуть это место. Они боялись,  что кто-нибудь узнает тайну двери, и, чтобы оградить вход в тайник, решили  воздвигнуть здесь стену, но у них на это не хватило времени.    

И она  указала на преграждавшие проход уложенные друг на друга два ряда больших  квадратных каменных блоков высотой в два фута и три дюйма. Вдоль прохода лежали  такие же глыбы шлифованного камня, предназначенные для дальнейшей работы, и,  что самое любопытное, известковый раствор и пара лопат, которые, насколько мы  имели время их рассмотреть, по внешнему виду были точно такие же, какими  пользуются рабочие и по сей день.    

Тут  Фулата, которая вся тряслась от страха и волнения, вдруг почувствовала себя дурно  и сказала, что будет ждать нас в этом месте, так как дальше идти не может. Мы  усадили ее около незаконченной стены, положили около нее корзинку с провизией и  оставили одну, чтобы она успокоилась.    

Пройдя  по проходу еще шагов пятнадцать, мы вдруг оказались перед тщательно раскрашенной  деревянной дверью. Она была широко открыта. Тот, кто был здесь последним, или  забыл, или не имел времени ее закрыть.    

На  пороге этой двери лежал мешок из козьей шкуры, который, казалось, был наполнен  камнями…    

– Хи!  Хи! Белые люди, – захихикала Гагула, когда на него упал свет от  лампы. – Я говорила вам, что белый человек бежал в испуге из этого места и  бросил наземь козью шкуру, принадлежавшую женщине. Посмотрите, вот она!    

Гуд  наклонился и поднял мешок. Он был тяжел, и внутри него что-то с легким стуком  перекатывалось.    

– Клянусь  небом, мне кажется – он полон алмазами! – сказал он благоговейным шепотом.    

Действительно,  одна лишь мысль, что маленький мешок из козьего меха полон алмазами, была  достаточна, чтобы заставить кого угодно ощутить священный трепет.    

– Идем  дальше, – сказал сэр Генри с нетерпением. – Ну, почтенная леди,  дайте-ка мне лампу. – И, взяв ее из рук Гагулы, он высоко поднял лампу над  головой и переступил порог комнаты.    

Мы  поспешили за ним, забыв на время о мешке с алмазами, и очутились в сокровищнице  Соломона. При тусклом свете лампы мы прежде всего увидели высеченную в массиве  скалы комнату размером не более десяти квадратных футов, а затем – превосходную  коллекцию слоновых бивней, сложенных друг на друга до самого свода. Сколько их  тут, сказать было трудно, так как мы не могли видеть, какое пространство они  занимают до задней стены, но то, что мы могли охватить глазами, составляло  несомненно не менее четырехсот – пятисот самых отборных клыков. Одной этой  слоновой кости было бы достаточно, чтобы обогатить человека на всю жизнь.    

«Возможно, –  подумал я, – что из этого огромного запаса Соломон взял материал для  своего „великого трона из слоновой кости“, равного которому не было ни в одном  царстве».    

По  другую сторону комнаты находилось десятка два ящиков, похожих на ящики для  патронов фирмы Мартини-Генри, только несколько побольше и выкрашенных в красный  цвет.    

– Тут  алмазы! – вскричал я. – Дайте сюда свет!    

Сэр  Генри подошел с лампой и осветил верхний ящик, крышка которого, сгнившая от  времени, несмотря на то что здесь было сухо, в одном месте была взломана,  по-видимому самим да Сильвестра. Поспешно запустив руку в отверстие, я вынул  полную горсть, но не алмазов, а золотых монет очень странной формы. Мы никогда  не видели таких денег, и нам показалось, что на них были начертаны  древнееврейские письмена.    

– Во  всяком случае, – сказал я, кладя золото обратно, – мы отсюда с  пустыми руками не уйдем. В каждом ящике, должно быть, не менее двух тысяч  монет, а всего их здесь восемнадцать. Я полагаю, эти деньги предназначались для  уплаты рабочим и купцам.    

– А  я думаю, – перебил меня Гуд, – это и есть сокровище. Я что-то не вижу  алмазов, разве что старый португалец сложил их все в мешок.    

– Пусть  мои повелители посмотрят в тот темный угол, может быть, они там найдут  камни, – сказала Гагула, поняв по выражению наших лиц, о чем мы  говорим. – Там мои повелители найдут углубление, и в нем три каменных  ящика – два запечатанных и один открытый.    

Прежде  чем перевести ее слова сэру Генри, у которого в руках была лампа, я не мог  утерпеть и спросил ее, откуда она это знает, если никто сюда не входил с тех  пор, как здесь был белый человек столь много поколений назад.    

– О  Макумазан, ты, который бодрствуешь по ночам! – насмешливо ответила  Гагула, – И вы, живущие на звездах! Разве вы не знаете, что у некоторых  людей есть глаза, которые видят сквозь скалы? Ха! Ха! Ха!    

– Посмотрите  в этом углу, Куртис, – сказал я, указывая на место, о котором говорила  Гагула.    

– Хэлло,  друзья! – закричал он. – Здесь есть ниша. Силы небесные! Посмотрите-ка  сюда!    

Мы  бросились туда, где он стоял. В углублении, похожем на небольшое полукруглое  окно, было три каменных ящика, каждый площадью в два фута. Два из них были  покрыты каменными крышками, третья же крышка была прислонена к ящику, который  был открыт.    

– Взгляните! –  сказал сэр Генри сдавленным от волнения голосом, держа над ящиком лампу.    

Мы  посмотрели вниз, но сначала ничего не могли различить из-за ослепившего нас серебристого  сияния. Когда же наши глаза с ним освоились, мы увидели, что этот ящик был на  три четверти наполнен нешлифованными бриллиантами, большая часть которых была  значительной величины. Я наклонился и взял несколько штук в руку. Сомнений не  оставалось: это были алмазы. В них была та легко узнаваемая на ощупь, присущая  им одним, особая скользкость.    

Я  буквально задыхался, когда бросил их обратно в ящик.    

– Мы  самые богатые люди в мире! – вскричал я. – Монте-Кристо перед нами  бедняк.    

– Мы  наводним рынок алмазами! – воскликнул Гуд.    

– Сначала  их надо туда доставить, – спокойно возразил сэр Генри.    

С  побледневшими от волнения лицами, смотря друг на друга широко открытыми глазами,  мы стояли вокруг лампы, бросавшей свет на сверкающие драгоценные камни, словно  заговорщики, собирающиеся совершить преступление, а не самые счастливые люди в  мире, какими мы себя считали.    

– Хи!  Хи! Хи! – злорадно смеялась у нас за спиной Гагула, бесшумно носясь по  сокровищнице, как огромная летучая мышь. – Вот они, эти яркие камни,  которые вы так любите, белые люди! Их тут много, берите сколько пожелаете,  любуйтесь ими, запускайте в них свои руки! Ешьте их! Хи! Хи! Пейте их! Ха! Ха!    

В тот  момент эти последние слова показались мне столь нелепыми, что я вдруг дико  расхохотался. Сэр Генри и Гуд тоже начали неистово хохотать, не отдавая себе  отчета, над чем они смеются. Мы стояли и надрывались от смеха возле ящиков с  алмазами. Это были наши алмазы. Они были найдены для нас тысячи лет назад  терпеливыми тружениками в том огромном колодце и сложены были тоже для нас  каким-нибудь давно умершим доверенным лицом царя Соломона, чье имя, возможно,  было начертано иероглифами на еще видневшихся остатках воска, прилипшего к  крышке ящика. Они не принадлежали ни Соломону, ни Давиду, ни да Сильвестра,  никому на свете. Они принадлежали нам. Перед нами сверкали камни, стоившие  миллионы фунтов стерлингов, и лежали груды золота и слоновой кости на тысячи и  тысячи фунтов. Они только ждали, чтобы мы их унесли.    

Внезапно  наш истерический припадок прекратился, и мы перестали хохотать.    

– Откройте  другие ящики, белые люди, – закаркала Гагула. – В них камней еще больше.  Берите их, белые повелители. Ха! Ха! Берите их больше, больше!    

Под ее  выкриками мы принялись срывать каменные крышки с двух других ящиков, в глубине  души чувствуя, что конщунствуем, ломая скрепляющие их печати.    

Ура! Они  были полны тоже, полны до краев, по крайней мере второй ящик, – несчастный  да Сильвестра не взял отсюда ни одного камня в свой мешок из козьей шкуры. Что  касается третьего, он был наполнен лишь на одну четверть, но камни в нем были отборные,  не менее чем двадцать карат каждый, а некоторые величиной с голубиное яйцо.  Однако, поднеся их к лампе, мы увидели, что многие из самых крупных имели  желтоватый оттенок, то есть были «с цветом», как говорят в Кимберли.    

Но мы не  видели страшного, злорадного взгляда, брошенного на нас Гагулой, когда она  тихо-тихо, как змея, выползала из сокровищницы, чтобы направиться дальше по  проходу, к высеченной в скале потайной двери.    

Чу! Что  это такое? До нас доносятся крики, они раздаются под сводами прохода. Это голос  Фулаты!    

– О  Бугван! На помощь! На помощь!    

Камень  падает!    

– Отпусти  меня, девушка! Или…    

– Помогите,  помогите! Она ударила меня ножом!    

Мы бежим  по проходу, и вот что мы видим при свете лампы: каменная дверь медленно  опускается и уже находится футах в трех от пола. Около нее в отчаянной схватке  сцепились Фулата и Гагула. Отважная девушка обливается кровью, но, несмотря на  это, она держит старую колдунью, которая защищается, как дикая кошка. Ах! Она  вырвалась! Фулата падает, а Гагула бросается ничком на пол и, извиваясь, как  змея, протискивается сквозь щель под опускающимся камнем. Она под ним. О боже!  Слишком поздно! Огромная каменная глыба уже придавила ее, и она пронзительно  кричит от нечеловеческой боли. Все ниже и ниже опускается скала, и все ее  тридцать тонн медленно придавливают к полу уродливое тело колдуньи. Последние  отчаянные крики, такие, каких нам никогда не приходилось слышать, затем хруст  раздавливаемых костей, от которого стынет в жилах кровь, и каменная дверь  закрывается как раз в тот момент, когда мы со всего разбега ударяемся о нее.    

Все это  произошло в течение нескольких секунд. Мы кинулись к Фулате. Нож Гагулы пронзил  ее грудь, и я сразу увидел, что смерть ее близка.    

– О  Бугван! Я умираю! – задыхаясь, прошептала красавица. – Она, Гагула,  выползла… я не видела ее, мне было плохо… камень начал опускаться; потом она  вернулась и стала глядеть в проход… я видела, как она вошла через медленно  опускающуюся дверь… я схватила и стала держать ее, и тогда она ударила меня  ножом. Я умираю, Бугван!    

– Бедная,  бедная Фулата! – в отчаянии кричал Гуд и вдруг, словно он ничего другого  не мог для нее сделать, бросился к ней и стал ее целовать.    

– Бугван, –  сказала она после небольшого молчания, – здесь ли Макумазан? У меня  темнеет в глазах, я ничего не вижу.    

– Я  здесь, Фулата.    

– Макумазан,  будь моим языком, прошу тебя. Бугван не понимает моих речей, а я, прежде чем  отойду во мрак, хочу сказать ему несколько слов.    

– Говори,  Фулата, я все повторю ему.