1 2 3 4 
Тот заверещал – так, как не станет верещать ни один солдат в мире, которого сквозь дубленую кожу ботинка укусил зверек весом от силы в три кило. Закрутился на месте, отбросив автомат и болтая в воздухе ногой с висящей на ней собакой. Ногу раздувало – так раздуваются мультяшки в веселом диснеевском мультике, когда кто-нибудь засунет в них насос. Но в отличие от мультяшек солдату уже ничего веселого не светило. Крик перешел в хрип, и раздутое тело рухнуло на траву.
– А зубы у крысы пропитаны цианистым калием… – прошептал я фразу из старого фильма, пытаясь выпутать ноги. – Цианистым калием, ядом…
Конечно, зубы терьеру скорее подарила какая-то змея, ставшая стараниями генетиков еще смертоноснее, чем в реальности. Но ничего, кроме этой старой фразы, в моей голове сейчас не вертелось.
– Ядом… ядом… – прошептал я.
– Они убили кардинала! – вдруг раздалось сверху. На балкончике одного из домов стояла женщина, самым натуральным образом выдирая у себя волосы. – Они убили кардинала!
И через миг события приобрели совсем другой оборот.
Жители, как бы они ни были напуганы, под кровати не забились, затаились у окон и балконов. В схватку гвардейцев и непонятных пришельцев они бы, возможно, и не стали встревать. Но вот убийство кардинала их всколыхнуло.
На головы солдат посыпались цветочные горшки, стулья, кастрюли, палки, бутылки – пустые и полные вина. Бутылок было особенно много – они рвались как гранаты, осыпая солдат стеклянной шрапнелью. Красная кровь винограда сливалась с человеческой кровью.
Все смешалось. Солдаты закрывали головы, стреляли вверх, по окнам. Я был на мгновение забыт.
И было бы предательством мертвых не воспользоваться этими мгновениями.
Прекратив вырывать из пут ноги – сеть была липкая и только спеленывала меня все больше и больше, я пополз к раздутому трупу. В падении солдат придавил свой автомат, я отпихнул тело и взял в руки оружие.
Что-то в этом автомате было от легендарного «калаша». Во всяком случае, пальцы сами нащупали предохранитель, перевели на автоматический огонь. Присев и уперев приклад в плечо, я задержал дыхание.
И повел стволом, поливая десантников свинцом.
У меня не было ни капли жалости. Никаких колебаний. Вы уже заставили меня убивать, сволочи: повстанцев в Кимгиме, акушерку на Земле. Получите и сами. Хватит, игра в прятки кончилась!
Я даже не сразу поймал тот миг, когда время вокруг замедлилось. Неспешно сыпалась из окон утварь, пули рвали бронежилеты десантников, падали изломанные очередью тела. Сердце будто замерло, а кровь в жилах, напротив, кипела. Автомат в руках подергивался неторопливо, основательно, будто гвозди вколачивал. Казалось, еще чуть-чуть – и я увижу, как вылетают из ствола пули.
Мои способности функционала вдруг снова вернулись. Без всякой башни, без функции, порожденной мной и породившей меня, без поводка энергетической пуповины – я вошел в ускоренный ритм.
Изменилось и зрение. Нет, я не видел ауру, как это называл кардинал. Я просто отчетливо понял, что среди убитых было два функционала – одного из них прикончил пес кардинала. Они были… какие-то другие. Более яркие, что ли…
Еще я увидел радужное марево, будто огромный мыльный пузырь колыхающееся на ветру. Маскировочное… поле? Пленка? Не знаю что, но это была такая же дрянь, как скрывавшая до поры до времени десантников. И в этом пузыре кто-то прятался.
Не отводя взгляда от невидимки, я нашарил на раздутом теле солдата (только бы не лопнул!) ножны, вытащил клинок. С трудом, но все же рассек липкие нити, встал. Крикнул:
– Выходи, сволочь! А ну выходи!
Я не сомневался, что там прячется функционал. Такой же ускоренный, как и я. А значит, он сумеет разобрать мои слова.
– Впечатлен! – отозвался невидимка. – Но стоит ли так нервничать? Мы же разумные люди…
Я выстрелил на голос. Автомат выпустил короткую очередь и захлебнулся. То ли я промахнулся, то ли у врага не только невидимость, но еще и какая-то защита.
Но одного я все же добился. Продолжать разговор враг не рискнул. Мелькнул в воздухе светящийся росчерк, слегка хлопнул воздух, будто лопнул пузырь. Тот, кто командовал моим неудавшимся захватом, ушел таким же путем, как перемещался между мирами Котя. И, кстати, точно так же избегая равного боя.
Куратор? На мой захват послали куратора? Или еще какую-то важную птицу из Аркана? Рядовые функционалы, кем бы они ни были, такими фокусами не владели.
В одном я был уверен – голос хоть и казался смутно знакомым, но принадлежал не Коте. По крайней мере это была не подстава с его стороны. Да и зачем, если разобраться, Коте вести двойную игру – и при этом спасать меня от польских полицейских, затем с Януса? Нет, паранойя хороша в меру…
Я подошел к кардиналу. Посмотрел в лицо Рудольфа, покачал головой. Человек, в которого попадает четыре или пять автоматных пуль, умирает очень быстро.
Девушки тоже были мертвы. Я присел на колени возле Элисы, перевернул ее на спину, вытянул руки вдоль тела. Две пули – в живот и в сердце. Можно порадоваться хоть тому, что она умерла быстро.
Если бы все это происходило в кино или книжке, то Элиса, конечно, еще была бы жива. Она прошептала бы мне что-то трогательное и воодушевляющее, вроде того напутствия Рудольфа – «найди сердце тьмы». Ну, к примеру, «все как в той книжке… один за всех и все за одного…». И я бы уходил прочь закусив губу, со слезами в глазах и жаждой мщения, весь такой одинокий, гордый и непреклонный…
По плечу мне заехал выпущенный из окна горшок. Самый натуральный ночной горшок из тяжелого фаянса. Хорошо, что вскользь, и хорошо, что пустой.
Время снова вернулось к обычному течению. И в этом времени не было места для громких фраз, красивых клятв и рыданий над павшими.
Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Уверен, что и Рудольф, и Элиса меня бы поняли.
Я бросил автомат с пустым рожком и схватил другой. За спиной у солдат были небольшие ранцы – я снял один, внимательно глянув, чтобы тот не оказался простреленным. Будем надеяться, что там найдутся патроны.
А вот теперь придется улепетывать, пока разъяренные жители не выскочили на улицы. Вряд ли мне удастся доказать толпе, что я «свой», а не пришел с налетчиками…
Вначале я побежал по улочке, ведущей к казармам. Направление каким-то чудом удержалось в памяти. Вовремя – за спиной хлопали двери и слышались голоса. Меня вроде бы не преследовали.
Метров через пятьдесят я остановился.
А туда ли я бегу?
Не примут ли меня полицейские за врага? Не напустят ли каких-нибудь боевых мальтийских мышей, не зарубят ли на всякий случай алебардами?
Да и что хорошего выйдет из попытки спрятаться за спинами местных ландскнехтов? Только новые трупы и новые потрясения…
За мной следят. Более того – могут открывать порталы прямо на моем пути. Арканцы будут давить, пока кардиналы не сочтут, что я обхожусь им слишком дорого и маленькая сделка с дьяволом – меньшая из зол. А они придут к этой мысли, когда им пообещают засунуть под собор Святого Петра термоядерную бомбу…
Не знаю, что мной двигало – отчаяние или неожиданно мелькнувшие вновь способности функционала. Я поднял руку, посмотрел на стальное колечко – последний кусочек моей башни. Нет, дело не в нем, конечно же. Это просто пять граммов железа. Но мне так проще… чтобы помнить то, что со мной сделали. Чтобы разозлиться. Чтобы стать вровень с трусливым невидимкой, устроившим побоище на мирных улицах Рима.
Вровень – или сильнее.
– Мне нужно сердце тьмы, – сказал я. – Мне нужно найти ваши корни, найти и выжечь. Никому… не позволено… так… поступать…
Я повел по воздуху рукой, выставив указательный палец, – будто писал стилусом на огромном сенсорном экране. Я не знал, что именно «пишу». Я не знал, как это должно происходить. Котя говорил, что ему нужна «наводка», что он должен побывать в том месте, куда хочет перенестись, или знать человека, за которым следит. Мне надо было что-то другое. Что-то совсем уж необычное.
Пальцы окутало синее свечение. С указательного сорвался и затрепетал в воздухе язычок пламени. Я вел руку, а надпись оставалась гореть в пространстве, написанная на языке, которого не было и не должно быть на Земле. То ли руны, то ли иероглифы, то ли затейливая арабская вязь, то ли просто узор: затягивающий, гипнотический, идущий сквозь пространство и время…
Я перехватил автомат поудобнее и шагнул в открывшийся портал.

13

Вопреки всему я убежден, что человек по природе своей – существо мирное. Глупое, жестокое, похотливое, наивное, склочное – но мирное. Никто в здравом уме и от хорошей жизни не стремится убивать. Это удел маньяков и фанатиков. Даже закоснелый вояка, скалозуб, не мыслящий одежды, кроме мундира, марширующий даже от койки до сортира и разговаривающий со своей кошкой языком уставных команд, – все равно предпочтет получать звания за выслугу лет, а ордена – за успехи на параде. Недаром у русских военных традиционный тост – «за павших», а не «за победу». За победу пьют, только когда война уже идет…
И в то же время человек – одно из самых воинственных существ, которые только можно себе представить. Грань, которую надо перейти, так тонка и призрачна, что одно лишнее слово, один лишний жест или одна лишняя рюмка способны превратить самого миролюбивого человека в жаждущего крови убийцу. Говорят, это потому, что человек – хищник поневоле. В отличие от животных, изначально созданных для убийства и потому отдающих себе отчет в своей силе, человек во многом остается загнанной в угол, оголодавшей, истеричной обезьяной, которая, не найдя в достатке привычных кореньев и бананов, схватила палку и кинулась молотить ею отбившуюся от стада антилопу.
Ну или если вы понимаете Библию буквально, то мы были совращены дьяволом и нашу душу искалечил первородный грех.
Выведи меня портал куда-нибудь на просторы Аркана, боюсь, я недолго бы сдерживался. Даже успела мелькнуть в голове кровожадная картинка: я оказываюсь в немыслимо огромном тронном зале, напоминающем не то о фильме «Властелин Колец», не то о «Звездных войнах». Повсюду выряженные в пышную форму охранники, повсюду коварные предводители функционалов… И я, прижав к животу приклад, полосую всех, не целясь, очередями, и патроны все не кончаются и не кончаются, враги с воплем падают, захлебываясь в крови, разбегаются, но мои выстрелы их догоняют, злодеи молят о пощаде, но я глух и нем…
Но стрелять было не в кого.
Степь.
Низкая колючая трава, сухо шелестящая под ногами. Живая, но уже выгорающая под солнцем. Сейчас, к счастью, был вечер, солнце почти село, но ветер дул горячий, неприятный. Я обернулся кругом – никого и нигде. Только на горизонте – горы.
Куда же меня вынесло?
Я снова поднял руку, шевельнул пальцами, пытаясь начертить в воздухе огненные письмена. Но ничего не получилось. Я иссяк.
Вместе с возможностями функционала меня оставили и обычные человеческие силы. Я сел прямо на землю. Минуту просто сидел, смотря на закат, потом принялся отковыривать от штанин остатки ловчей сети. Нити будто застыли, стали ломкими и хрупкими.
Где же я?
Главное, не впадать в панику. Я с равным успехом могу быть на Тверди, на своей Земле или в Аркане. Мало ли на планете необитаемых мест! Главное то, что я пожелал оказаться «в сердце» функционалов. В том мире, откуда их корни.
Будем исходить из того, что мое желание все-таки исполнилось.
Усилием воли я заставил себя встряхнуться. Повертел в руках и отложил подальше автомат. Открыл прихваченный с тела солдата ранец.
И от души порадовался тому, что не сбылась моя мечта о патронах. В этой степи они были бы мне нужны, как в бане пассатижи.
Я поочередно достал из ранца следующие вещи:
Пластиковая фляжка примерно на литр с выдавленной надписью «Вода».
Три запаянных в фольгу брикета с надписями «Суточный рацион».
Маленькую аптечку – внутри шприц-тюбики, пеналы с таблетками, бинты. Была, к счастью, и инструкция по применению всего этого добра.
Металлический цилиндрик фонарика. Может сгодиться и как небольшая, но увесистая дубинка…
Тугой рулончик туалетной бумаги… и нечего смеяться, смеяться будете, когда вас, избалованного цивилизацией горожанина, прихватит нужда в чистом поле, где даже лопуха не растет, а трава соперничает остротой с осокой.
Три плитки шоколада – то ли они не входили в стандартный паек, то ли были каким-то бонусом. Шоколад был до боли знакомый: «Золотая марка», и я понял, что расстрелял русский спецназ с Аркана. От этой мысли на душе стало еще гаже.
Тоненькая брошюрка, озаглавленная «Выживание на Земле-3». Ну понятно. Инструкции для взятых в плен или потерявшихся солдат о том, как вести себя на Тверди. Будем считать, что у меня прибавилось туалетной бумаги.
Пластиковая кассета, из которой торчало еще три шприц-тюбика ярко-красного цвета. Одно гнездо пустовало. Боевой коктейль? Похоже. Один тюбик солдат вколол перед боем, остальные про запас.
Большая катушка с толстой белой ниткой. Почему-то без иголки.
Компас – стрелка с готовностью указала на местный север.
И вещь, безусловно, нужная, но в степи абсолютно бесполезная, – складной ножик с несколькими лезвиями, пилкой, открывалкой. Впрочем, пакеты с пищей надо вскрывать? Не рвать же их зубами? Значит, да здравствует ножик!
На всякий случай я еще потряс ранец – и был вознагражден вывалившейся из боковых кармашков мелочёвкой: коробок спичек, смотанная колечком леска с поплавком, крючком, грузилом и упаковка презервативов. Разумеется, арканцы не собирались насиловать гражданок Тверди, презерватив в армейском снаряжении одна из самых полезных вещей – им можно защитить ствол автомата от пыли, а спички от воды, в него можно набрать воду или, скрутив, превратить в неплохую резинку для самодельной рогатки. А рогатка – это уже возможность бесшумно и не тратя патронов поохотиться на мелкую птицу и зверье.
В общем, ранец я прихватил не зря.
Еще бы спальный мешок и палатку…
Собрав вещи обратно, оставив лишь компас, я не поддался искушению выпить глоток воды. Кто знает, как долго мне придется обходиться одной литровой флягой? В худшем случае – до конца моих дней. Унылый вид местной травы не внушал особого оптимизма.
Отстегнув от автомата магазин, я выщелкнул и пересчитал патроны. Негусто. Четырнадцать патронов – это для боя как в «Звездных войнах» маловато.
Хотя для безлюдной степи в самый раз. Я отрегулировал ремень и повесил автомат на шею, повесить его за спину мешал ранец.
Теперь надо было принимать решение, куда я двинусь. По моим внутренним часам еще был полдень, в крови кипел адреналин, и, по-хорошему, его стоило бы сжечь, прежде чем наступит темнота и поневоле придется лечь спать.
У меня был один-единственный природный ориентир – горы. На границе степи и гор куда больше вероятность найти воду, растения, жизнь. Может быть, людей.
С другой стороны, чем дальше от гор, тем больше шансов дойти до моря. А море – это уже однозначно жизнь.
Я постоял в нерешительности. Солнце садится на западе, горная гряда на юге. Лето, жара. Хочу ли я идти на юг?
Синяя стрелка компаса одобрительно кивнула.
Я пошел на север.
Не могло, не должно было быть случайностью мое появление в этом мире. Я как-то разбудил свои дремлющие способности, более того, стал равным Коте и прочим особым функционалам – кураторам, акушерам… У меня нет поводка, я могу открывать порталы в пространстве… вот только когда и почему это происходит?
Ну, насчет «почему» у меня ответа нет. А вот как насчет «когда»?
Первый случай – перепугавшийся Котя пытается меня задушить. Мертвой хваткой вцепляется в горло, я уже задыхаюсь, мне не спастись… и в беспомощной попытке отмахаться я наношу куратору чудовищный по силе удар. Котя вышибает собой дверь машины и падает на снег, смятая дверца виснет на нем жестяным воротником…
Ах, какие приятные воспоминания!
Что тогда происходило? Меня пытались убить. Страх, ярость, злость? Что привело в действие мои способности? Ситуация в общем-то очень похожа на нынешнюю…
Но ведь были и другие случаи!
Я замерзаю в ледяных пустынях Януса – и способности не появляются.
Меня окружают полицейские в Эльбинге – я ничего не могу поделать.
Зато в городе Орле, убежав от арканцев, я сажусь в такси. Ситуация в общем-то уже не критическая. Но я веду непринужденный разговор с водителем о местных дорогах, а потом и вовсе откуда-то узнаю совершенно ненужные мне подробности адюльтера, которому предается его супруга.
Значит, самое первое и напрашивающееся объяснение – ложное. Дело не в ярости. Я не добродушный доктор Джекил, превращающийся в свирепого Хайда. Тут что-то другое.
Все должно быть просто.
Даже проще, чем ярость и злость!
Я взмахнул рукой, будто ловя ускользающую догадку. Казалось, что стоит мне понять механизм «включения» способностей функционала – и я пойму что-то куда более важное. Пойму основы их силы, пойму нелогичность всех параллельных миров с их многочисленными совпадениями и не менее многочисленными различиями.
Что еще было общего в трех ситуациях?
Два раза под угрозой была моя жизнь. Один раз… один раз я оказался перед выбором. Вернуться в Москву или продолжить путь в Харьков.
Теплее?
Еще как теплее!
Польские пограничники не смогли бы меня задержать, Котя следил за происходящим. И на Янусе – то же самое. Но самое главное – у меня не было никакого выбора. Я был вынужден уйти в ледяные пустыни, я не мог убежать от полицейских. Я просто следовал единственно возможному пути.
А эти три раза я выбирал.
Умолять Котю о пощаде – или попытаться дать отпор.
Вернуться в Москву – или ехать в Харьков.
Сдаться арканцам – или вступить в безнадежный бой.
Выбор. Развилка моей судьбы.
Аркан управляет мирами, направляя их развитие в том или ином направлении. Выдернут из истории Сервантес – и нет Дон Кихота с Санчо Пансой. Нет того небольшого изменения в мозгах сотен и тысяч его современников, образованных и культурных людей, что пошатнет позиции церкви, напрочь покончит с эпохой рыцарства и средними веками. Ренессанс протекал чуть иначе, церковь сохранила позиции, технический прогресс затормозился. Исчезнув из реальности, Дон Кихот все-таки победил все ветряные мельницы на свете…
Но, ирония судьбы, более сильная церковь Тверди сочла допустимыми биологические исследования!
Нет, наверное, развилка произошла не только и не столько из-за неудачливого испанского писателя. Было еще множество факторов – от Цезаря, не преданного Брутом, и до Черчилля, писавшего философские трактаты вместо политических мемуаров. Но в любом случае это метод работы функционалов – точечные изменения в истории, вмешательство в судьбы отдельных людей. И, видимо, способности функционалов тоже связаны с процессом выбора. Каждый раз, когда я оказываюсь перед выбором в своей судьбе, серьезным выбором, а не дилеммой «чай пить или кофе», я получаю назад свои силы.
Что, впрочем, вовсе не гарантия правильного выбора.
Солнце окончательно скрылось за горизонтом. Небо быстро темнело, загорались звезды. Я остановился и еще раз осмотрелся. Идти в темноте по звездам? Чтобы потом лишиться сил и упасть под палящим солнцем?
Придется остановиться на ночлег. Эта точка в степи для ночлега ничуть не лучше и не хуже любой другой.
Я снял ранец, покрутил в руках рацион, но распечатывать не стал. Съел кусок шоколада, запил водой из фляги. Вроде бы на глоток-другой приложился – а фляжка на треть опустела. Аккуратнее надо, аккуратнее…
Ранец я пристроил под голову. Автомат под правую руку. Не то чтобы я кого-то опасался, но вдруг…
В небе медленно разгорались звезды. Нигде не увидишь столько звезд, как в ночной степи. Даже море светится искрами криля, отражает слабый свет звезд. А здесь была абсолютная тьма. Меня угораздило угодить в этот мир в новолуние – словно специально чтобы полюбоваться всеми красотами местного неба.
Уже засыпая, я подумал, что мне чудится далекий шум воды. Видимо, нервное. Заранее боюсь жажды…
Бывает так, что и в самой удобной постели, в самом спокойном расположении духа не удается заснуть. Или заснешь, но ночью несколько раз проснешься. Или проспишь всю ночь, но утром встанешь разбитый и сонный.
А здесь – на поросшей сухой острой травой земле, с преследователями, способными в любой момент материализоваться рядом, после кровавой жестокой схватки – я открыл глаза с первыми лучами солнца, бодрый и готовый ко всему. И даже сон какой-то снился – приятный и умиротворяющий. Чистый воздух, что ли, тому причиной? Или в шоколаде были какие-то транквилизаторы? Или скорее обычные шутки непредсказуемой человеческой психики?
Потянувшись и походив взад-вперед для разминки, я прислушался к позывам организма. Позывов не было, зато хотелось пить. Растягивая удовольствие, я медленно достал флягу, открутил колпачок, сделал пару глотков. Потом доел шоколад. И мрачно посмотрел на встающее солнце.
Жара в пустыне убивает быстро. Я, к счастью, не в пустыне, воздух не столь сух, и этот день я еще как-нибудь продержусь. А вот завтра мне потребуется либо вода, либо… либо уже ничего не потребуется.
Ранец за спину, автомат на шею. И вперед на север. Пока не станет слишком жарко, нужно преодолеть возможно большее расстояние…
Но идти мне пришлось недолго.
Минуты через две-три я заметил впереди какую-то полоску, рассекающую степь с востока на запад. Некоторое время всматривался, ничего не понял и ускорил шаг.
А вот когда понял, что вижу, то вначале остановился, потом стал идти медленно и осторожно.
Пока не дошел до края каньона, рассекавшего степь.
Я не географ и не геолог. Я не знаю, во всяком случае, без подключения к знаниям функционала, бывают ли на нашей Земле такие каньоны. Наверное, бывают.
На Большой Каньон, излюбленный режиссерами боевиков, этот провал, конечно, не тянул. Но и на обычный овраг тоже был не похож.
Прямой как стрела. Ширина – метров пятьдесят. Глубина – тоже никак не меньше. Очень крутые стенки каньона сходились внизу в узкую расщелину, по которой стремительно неслась вода. Каньон шел откуда-то с предгорий, и, проследив взглядом поток воды, я увидел вдали клочок голубой глади.
Я шел по плато совсем недалеко от моря!
Что ж, одной проблемой меньше. От жажды я не умру.
Конечно, если спущусь вниз.
Интересно, это тоже ситуация выбора – спускаться или идти к морю вдоль каньона? Я пощелкал пальцами, пытаясь вызвать синее пламя. Нет. Похоже, у меня просто нет выбора – надо спускаться.
И почему я в юности не увлекался скалолазанием? Вот был у меня один знакомый, так он года три ходил на скалодромы, выезжал на соревнования, забирался по каким-то Каменным Столбам в Красноярске… Потом, после пятого или шестого перелома, завязал, но в целом очень доволен, хоть и ходит в двадцать пять лет прихрамывая.
Что ж, попробуем…
Первые метры были самыми пологими, но одновременно и самыми трудными – стенка каньона была из твердой сухой земли, легко крошащейся под ногами и руками. Помогали корни травы, пронизывающие землю и не дающие склону совсем уж осыпаться. Потом пошел твердый каменистый грунт, и, на удивление, стало легче – порода выветрилась слоями, образовав каждые двадцать—тридцать сантиметров удобные «полочки», куда можно было поставить ногу. Очень, очень круто. Но не отвесно, даже скатившись, есть шансы уцелеть.
Впрочем, пробовать не хотелось.
Пот заливал глаза, ноги вскоре стали подрагивать. Трудно городскому человеку покорять дикую природу. Дурацкий автомат, вначале казавшийся нетяжелым, оттягивал шею, но и бросать его я не хотел. Ранец норовил сползти с плеч, а остановиться и закрепить его надежнее я не решался. Когда половина пути вниз была пройдена, я остановился передохнуть. Посмотрел вверх – и понял, что это ошибка. Нависавший над головой склон пугал куда больше, чем пропасть под ногами. Я запоздало понял, что спуститься, пожалуй, спущусь. И даже не покалечусь. А вот вверх подняться вряд ли сумею.
Камень, на который я слишком долго опирался, начал крошиться под ногами, и я торопливо продолжил путь. Останавливаться здесь не стоит.
Метров за десять—пятнадцать до дна каньона по склону пошла трава – куда более свежая, чем на поверхности, – и мелкий кустарник. С одной стороны, это помогало цепляться. С другой – ноги скользили на траве, кустарник, хоть и неколючий, обдирал ладони. Ну что за свинство, а? Если что-то тебе помогает, то оно же тебе и вредит. Какой-то неумолимый закон природы!
Последние метры меня одолевало желание оторваться от стены и пробежать по крутому склону. Наверное, это бы получилось, но в результате я плюхнулся бы в воду. А здесь, на дне каньона, было ужасно холодно. Солнце сюда может заглядывать только в полдень.
Наконец, с подрагивающими от напряжения руками и ногами, исцарапав в кровь ладони, порвав на какой-то подлой ветке рубашку и больно ушибив о камень коленку, я оказался на дне каньона, на узенькой, метра два, береговой полоске. Стремительный поток чистой воды мчался у моих ног. Я присел на гальку, вымыл руки и лицо. Напился вволю. Вода была ледяная. Но я все-таки разделся и как мог ополоснулся, стоя у самого берега.
Хорошо…
Отойдя подальше от воды, усевшись на округлом валуне, я стал ждать, пока тело обсохнет. С самого момента перехода в этот мир мне не хотелось курить. Теперь же я нашел в ранце предусмотрительно спрятанную туда пачку (а точнее – полпачки) сигарет и с удовольствием закурил. Оделся. Потом вскрыл один из рационов.
Внутри оказался почти полноценный обед. Пластиковый мешочек с подозрительными комьями бурого цвета, едва я наполнил его водой, нагрелся и превратился в томатный суп. При некоторой фантазии его даже можно было бы назвать борщом. Смущало отсутствие миски, но потом я понял, что арканским десантникам предлагалось вначале съесть упакованное в пластиковую миску второе – сублимированное мясо с сублимированной картошкой. Оно точно так же нагрелось после заливания водой и обрело форму и вкус. Суп я вылил в освободившуюся емкость и съел. Потом вскрыл банку с нарисованным на ней яблоком и выпил сок – очень густой и сладкий. Хлеб, наглухо запаянный в пластик, тоже был на вкус почти как свежий.
Нормально. Грех жаловаться.
А вот поразмыслить, что же мне делать дальше, стоило.
Во-первых, я мог попытаться соорудить плот. Связать чахлые кустики, поискать на берегу какие-нибудь деревяшки… надуть презервативы. Да, очень многообещающе.
Во-вторых, я мог двинуться по берегу вдоль потока. Идти чуть труднее, чем по степи, зато нет проблем с дневной жарой и всегда рядом вода.
В общем, выбора особого не было. Судя по увиденному с обрыва, километров через сорок река вольется в море. Сколько я пройду за день? Да если повезет, то сорок километров и пройду. А море – это уже однозначно жизнь.
И я двинулся в путь.
Этот день я могу описывать очень, очень долго. Как шел, делая короткие привалы. Как перебирался через старый обвал, в котором вода прорыла туннель, а мне пришлось карабкаться по скользким, покрытым мхом валунам. Как в полдень я прятался от палящего с небес солнца и даже подремал часок. Как я нашел муравейник – не лесной муравейник, не кучу хвои и веток, а просто продырявленный крошечными норками склон – и умилялся, глядя на насекомых: все-таки первые увиденные мной живые существа. Как пытался понять, в какой же из миров веера меня занесло? Заповедник? Да легко. Не весь же он покрыт буйной зеленью. Янус? Тоже возможно. Где-нибудь на границе зимы и лета, просто очень удачно попал. Наша Земля? И это не исключено! Это только живущим в городах кажется, что планета необратимо изуродована цивилизацией. А на ней полным-полно мест, человеком никак не востребованных за полной неприспособленностью к жизни.
А можно сказать коротко. Я шел весь день, преодолевая не слишком страшные препятствия, ругаясь на себя за жадность, не позволяющую выкинуть автомат, и в сумерках по каньону вышел к морю.
Или к океану?
Я стоял на скале в мелких брызгах воды. Слева садилось в море солнце. Впереди плыли над морем облака. Под ногами низвергался в море со стометровой высоты водопад.
Каньон так и не спустился до уровня моря. Каньон оборвался отвесной скалой над морским берегом. И я стоял над пропастью идиот идиотом.
Вверх – все те же пятьдесят метров крутого, почти отвесного склона. Вниз – сто метров совершенно отвесного.
И куда теперь?
Я долго стоял, глядя вверх. Сумею забраться по этому склону? Ну… учитывая слоистую породу… наверное. Не сейчас, конечно, а утром, когда станет светло.
А что мне это даст? Я окажусь на скалистом плато высоко над морем.
Вниз?
К краю скалы я подполз на четвереньках. Скала поросла мхом и была склизкой. На самом краю я лег и посмотрел вниз.
Нет, невозможно. Никак не возможно. Будь у меня очень, очень длинная веревка – можно было бы закрепиться и медленно спускаться вдоль водопада. Но веревки в снаряжении арканских десантников не было, только катушка с ниткой…
С ниткой и без иголки.
Зачем, интересно знать?
Я отполз от края, достал катушку и отмотал немного нити. Осмотрел. Не хлопок и не шелк, какая-то синтетика… Подергал нить – она не рвалась.
Отмотав петлю побольше, я набросил ее на скальный выступ, свободный конец намотал обратно на катушку – и повис, поджав ноги, болтаясь на тонкой белой нитке. Я раскачивался, дергался, отталкивался ногами от скалы.
Нить не рвалась.
Ага!
Теперь предназначение нитки стало понятнее. Такой можно и пленного связать, и в качестве веревки использовать… наверное.
Вот только как спускаться на такой тонкой нити, будь даже она прочней каната? Руки разрежет через пару секунд. Если обмотать чем-то ладони – то я нить не удержу. Нужен какой-то блок.
Что используют альпинисты и скалолазы?
В памяти вдруг яркой вспышкой пронеслась фраза «полиспаст на жумарах». К сожалению, никакой вменяемой картинки за ней не стояло.
Однако это уже давало надежду! Я в ситуации выбора, раз мои способности пробуждаются!
Что у меня есть? Полиспаста точно нет. Я даже смутно вспомнил, не из базы знаний функционалов, а то ли из учебника физики, то ли из какой-то популярной литературы, что полиспаст – это система блоков, придуманная чуть ли не древними греками. Из подручных средств не сооружу никак. Жумар – вообще темный лес. Что-то совсем специфическое. Но не может же альпинистское снаряжение сплошь состоять из сложных устройств. Должно быть что-то еще. Простое. Чем проще, тем лучше.
Я покрутил нить. Мне нужен какой-то прочный металлический предмет, через который можно ее пропустить. Какое-нибудь кольцо. И потом, держась за это кольцо… Нет, это ничего не даст. Нить должна как-то перегибаться, чтобы трение тормозило мой спуск. Кольцо слишком просто.
А если два кольца? Два кольца, два конца… Гвоздика посередине нам не надо, а нужно что-то вроде восьмерки, сквозь которую будет пропущена нить.
Я повертел автомат. Вот одно кольцо – скоба, прикрывающая спусковой крючок. А вот, допустим, второе: круглый прицел.
Если я пропущу нить вот так, а потом еще так, сам возьмусь за ствол и приклад, то держаться будет удобно. А что станет с нитью?
Я продел нить и проделал эксперимент на том же выступе, предварительно сняв магазин и проверив затвор. Автомат держал нить намертво. Я болтался, держась за ствол и приклад, – довольно удобно. Но никуда не двигался.
А если теперь чуть-чуть наклонить автомат? Чтобы трение ослабло?
Автомат начал медленно проскальзывать по нити. Через мгновение мои колени коснулись скалы.
Меня начала колотить дрожь. Я понял, что спуск возможен. Теоретически.
Если на катушке хватит нити. Если не развяжется узел и не обкрошится скала. Если нить не порвется. Если я удержу автомат. Если нить не запутается в процессе спуска. Если… если… если…
За ночь я этих «если» наберу целый мешок. И нипочем не рискну спускаться.
Значит, у меня есть час, пока не стемнеет.
Дальше я старался действовать, не раздумывая.
Пропустил нить через «кольца» на автомате. Свободный конец завязал на выступе скалы, показавшемся максимально удобным – внизу на нем шел проточенный водой желобок, нить соскользнуть не могла.
Потом подошел к краю обрыва и, широко размахнувшись, отправил катушку вниз. Некоторое время я следил за ее падением, потом она исчезла из глаз.
Надеюсь, размоталась до конца.
Надеюсь, нити хватило.
Держась за автомат и позволяя ему проскальзывать по нити, я подполз к краю скалы. Спустил вниз ноги. Сердце часто бухало в груди.
Ой, мамочка, что же я делаю-то? Я псих, точно псих, камикадзе ненормальный, самоубийца, мазохист, идиот для премии Дарвина…
Собравшись с духом, я сполз по скале еще на несколько сантиметров. И еще. И еще.
Все. Мой вес приходился на нить. Ну и чуть-чуть на скалу, к которой я прижимался. Водяные брызги облаком стояли в воздухе.
Надо спускаться…
Я наклонил автомат, следя, чтобы нить не касалась пальцев. И плавно заскользил вниз.
Первый десяток метров все шло настолько хорошо, что меня даже немного отпустило напряжение. Импровизированный блок – не знаю, как бы его назвали настоящие альпинисты, – ровно и небыстро скользил вниз по нити. Будто паук, болтающийся на своей паутинке, я спускался вдоль дробящейся стены воды.
А потом спуск ускорился. Нет, все было по-прежнему, только моя конструкция почему-то стала держать нить гораздо слабее. Я выровнял автомат, надеясь, что остановлюсь. Нет. Спуск затормозился, снова стал приемлемым по скорости, но я продолжал двигаться.
Вода! Вот о чем я не подумал. Нить намокла, и сила трения, без того невысокая у тонкой нити, упала. Меня выручало лишь то, что нить еще терлась о ствол автомата.
Я стал притормаживать о скалу ногами, но это вызвало несколько сильных рывков, и я испугался уже за крепость нити. Статические нагрузки она держит, а вот рывки может и не выдержать.
Оставалось надеяться только на то, что спуск, все больше напоминающий падение, все же не приобретет убийственной скорости.
Последние метры я преодолевал уже совсем быстро, руки налились тяжестью, пальцы едва не разгибались. До поверхности моря, бьющегося о скалы, оставалось совсем немного. Метров десять. Ну, пятнадцать.
И вот тут я увидел болтающуюся под ногами катушку. Нити все-таки не хватило.
Автомат я из рук не выпустил. Так со всего размаху катушка и налетела на кольцо прицела. Нить тонко тренькнула и порвалась, а я, кувыркаясь, полетел вниз – успев лишь в последний момент оттолкнуться от скалы.
Небо, скалы, водопад – все закрутилось в дьявольской карусели. Я описал, наверное, три полных сальто, после чего по чистой случайности вошел в воду «солдатиком». Будь рядом спортивное жюри – мне бы поставили неплохой балл. Хотя, наверное, оштрафовали бы за отчаянный вопль, сопровождавший меня весь полет, летящий отдельно автомат и сорванный при ударе о воду ботинок с левой ноги.
Меня утащило куда-то очень глубоко. К падению добавилась бурлящая от водопада вода. Я буквально заставил себя открыть глаза, благо вода здесь была не слишком соленой, и стал плыть на свет – вверх. Уши болели, ужасно хотелось вдохнуть – я вошел в воду на выдохе. Но я греб, превозмогая удушье. Не может быть, чтобы это был конец. К чему тогда все? Мой бунт, погони, ледяные пустыни Януса, немыслимый спуск…
Я выплыл исключительно на этой мысли – «не может быть, чтобы это был конец…». Хотя, если уж честно, миллиарды людей в свое время успели подумать эту мысль – перед тем, как конец все-таки наступил…
Но я выплыл.
Открыл рот и издал достойное продолжение того вопля, с которым летел вниз. Молотя руками по воде, часто дышал. Ругался матом. Отплывал подальше от грохочущего водопада.
Обнаружив, что остался в одном ботинке, снял и выбросил второй. Тут же заметил первый, плавающий по поверхности, но было поздно – его правый брат почему-то камнем пошел на дно.
В первую секунду мне показалось, что отвесные скалы вырастают прямо из моря. Но потом я заметил маленький клочок берега, созданный когда-то осыпавшимися со скалы камнями. Поплыл к нему, выполз на скалы и застыл в позе датской Русалочки, подобрав под себя за неимением рыбьего хвоста ноги и пытаясь отдышаться.
Получилось! Всему назло – получилось!

14

Настоящий герой – из тех, что перегрызают цепи, плевком сбивают вертолеты и играючи управляются с десятком-другим врагов, – должен делать все это спокойно, хладнокровно и совершенно безэмоционально. То есть – походить на актера Шварценеггера, недаром в этих ролях и прославившегося. А вот если в реальной жизни спецназовец будет орать, терзаться, ругаться, красочно описывать последствия своего гнева – как персонажи другого хорошего актера, Брюса Уиллиса, – то через пару лет подвигов герой схватит от постоянных стрессов инфаркт и будет остаток дней прогуливаться по паркам, кормя пшеном голубей.
Я, наверное, на роль правильного героя не гожусь.
Сидя на морском берегу, я это понял со всей очевидностью. Мне было страшно, даже страшнее, чем при спуске. Меня колотило мелкой дрожью, и не от холода – вода оказалась теплой, а от мыслей о том, как могла и даже должна была закончиться моя авантюра.
Немного утешало то, что человек с более богатым воображением вообще бы сейчас в штаны наложил.
А какой-нибудь фантазер-профессионал вроде фантаста Мельникова сделал бы это еще до спуска…
Хорошо им, фантастам! У их героев оказался бы под рукой весь набор снаряжения, от нормальной веревки до профессиональной «восьмерки». Или карманный одноразовый антиграв. Или пропеллер, как у Карлсона, – натянул штанишки с моторчиком и лети себе, помахивая рукой, на глазах восхищенных малышей.
А тут авантюра чистой воды, экспромт, отчаянная выходка попавшего в ловушку профана… И то, расскажи о ней сотне-другой людей – математик раскритиковал бы меня за плохие расчеты, физик – за то, что не учел коэффициент трения, скалолаз – за то, что положился на руки, а не сделал хотя бы петли из поясного и автоматного ремней…
Вас бы на мое место, умники! Когда чувствуешь, что с каждой секундой утекает решимость спуститься, когда понимаешь – еще пять минут, и останешься куковать на скале, как отец Федор из «Двенадцати стульев»…
Дав мысленный отпор гипотетическим критикам, я слегка расслабился. Разделся и выжал мокрую одежду. Ночью будет холодно, бриза с берега ожидать не стоит, я сижу под клифом высотой сто семнадцать метров…
Что?
«Восьмерка»? «Клиф»?
Заработало!
Я поводил рукой в воздухе, пытаясь открыть портал. Нет, настолько сильно мои способности не восстановились. Но и прикосновение к энциклопедическим знаниям функционалов порадовало.
Возможно, я пойму, что мне делать дальше?
Прыгая с камня на камень, я пробежался по крошечному пляжу. Нахлынувшее вновь возбуждение требовало выхода.
Ночевать здесь?
Плыть вдоль берега?
Плыть от берега?
Я согласился бы на любую подсказку интуиции. Но дальше обрывочных знаний из области геологии и альпинизма дело не шло.
Не плыть.
Ждать.
Развести костер и греться.
Последняя мысль была неожиданно яркой и убедительной.
Может быть, инстинкты функционала предостерегают меня от воспаления легких?
Я открыл ранец, что, по-хорошему, стоило сделать сразу же. Стал вынимать промокшие вещи.
К моей радости, все пострадало гораздо меньше, чем я боялся. Застежка ранца, обыкновенная на вид «молния», практически не пропустила внутрь воду. Намок только рулон туалетной бумаги, безропотно выполнивший роль силикагеля. Коробок со спичками оказался сухим.
Теперь следовало найти дрова…
Веток и деревяшек на маленьком каменистом пляже оказалось до обидного мало. Зато бурых водорослей, выброшенных штормами или приливами, у берегового откоса скопились целые груды. Они были практически сухими. Я собрал их в кучу и задумался.
Согреться?
Это ли подсказывала мне интуиция?
Вряд ли.
Я безжалостно разорвал пособие по выживанию в Тверди, сделал ямку в куче водорослей и запихал туда обрывки. Поджег с первой спички. Водоросли сопротивлялись несколько секунд, а потом начали тлеть.
Нет, греться у этого костра было сложно. Вот подкоптиться – запросто. Я отошел подальше, с любопытством взирая на дело своих рук – густой столб черного дыма, встающий на фоне откоса. Слабенькое пламя вряд ли было видно издалека даже в сумерках, а вот дым… дым получился знатный.
Если посмотреть с моря в сторону берега, то идущий от самой воды столб дыма будет отчетливо виден на фоне скалы.
Я уселся на камни, вскрыл второй рацион и принялся ужинать. Суп на этот раз был картофельным, а на второе десантнику полагалось две котлеты с фасолью. Не совсем привычное сочетание, но я сейчас не склонен был привередничать.
Через полчаса, поев и закурив сигарету, я увидел на горизонте белый клочок паруса.
* * *
Наверное, в глубине души все люди – расисты.
Нет, я не о том, что любого человека можно довести до того, что он будет проклинать инородцев, восхвалять белых, желтых или черных и ненавидеть черных, белых или желтых – в зависимости от цвета собственной кожи. Можно наверняка, но не о том речь.
Я про то, что в любой кризисной ситуации мы подсознательно ожидаем встретить кого-то похожего на нас. В моем случае – я ожидал увидеть белых. Европейцев. Желательно еще и русских, хотя бы местного розлива.
Ну или что-то уж совсем немыслимое – зелененьких человечков, людей с песьими головами или прямоходящих крокодилов. Я же все-таки неизвестно в каком мире, но этот мир предположительно родина функционалов. Стоит ли уверенно предполагать, что за функционалами стоят именно люди, гомо сапиенс?
Но когда кораблик приблизился настолько, что я сумел его внимательно рассмотреть – большая, метров пятнадцать длиной яхта, вроде бы только парусная, но никакой дикости, никакой отсталости – круглые стеклянные иллюминаторы в начищенных медных ободках, на носу электрический прожектор на крутящейся, будто оружейной, турели, то я увидел – экипаж состоит не из белых, а из азиатов. Мне помахали руками – вроде как дружелюбно. Я помахал в ответ. С яхты спустили шлюпку, и два человека энергично заработали веслами.
Может, я и впрямь где-то на своей Земле? В Юго-Восточной Азии? В Новой Зеландии, там, говорят, рельеф очень затейливый, не зря там теперь фэнтези снимают фильм за фильмом…
Лодка приблизилась к самым камням. Двое моряков принялись табанить веслами, явно опасаясь пропороть днище. Я настороженно разглядывал их.
Высокие, смуглые, черноволосые, узкоглазые. В белых форменных блузах странного покроя, расстегивающихся на плече, как у детей, в белых же штанах. И отчего моряки так любят белое? Стирать же наверняка трудно.
– Прыгай! – не то приказал, не то предложил один матрос.
Гора с плеч. Язык я понимаю. Явно не русский язык, но я его понимаю.
Прыгать я не стал, лодку как раз качнуло к камням, и я просто перешагнул. Тут же сел на дно. Моряки дружно заработали веслами, отгоняя лодку от берега.
Я довольно-таки бесцеремонно продолжал их разглядывать. Японцы? Нет. Китайцы? Тоже очень не похожи, хотя, конечно, китайцы бывают разными, там народов на самом-то деле – как в России. Какие-нибудь малайцы, индонезийцы?
Я бросил сражаться со своим географическим кретинизмом. Как говорила одна моя знакомая девушка, путая Абиджан и Андижан, Исландию и Ирландию, Гамбию и Замбию: «Что ты хочешь, у меня по географии в школе была пятерка».
Во всяком случае, выглядели эти матросы дружелюбно, оружия при них никакого не было.
– Спасибо, – сказал я, чтобы хоть как-то завязать разговор. – Я уж боялся тут остаться навсегда.
– Давно сидишь? – спросил один моряк. Второй посмотрел на него неодобрительно, но промолчал.
– Часа два.
– А откуда ты тут взялся?
Вид мой, похоже, у них удивления не вызывал. Да и вообще не похоже было, что морячки изнывают от любопытства – откуда на клочке берега под отвесной стеной взялся человек.
– Спустился по веревке со скалы, – ответил я полуправдой.
– Ого, – с уважением произнес моряк. – Ты сильный.
– Ага, только на всю голову отмороженный, – пробормотал я, вспомнив анекдот про ворону, увязавшуюся лететь через море с дикими гусями.
Моряки дружно захохотали. Но мы уже подплыли к корме яхты, и нам стало не до разговоров. Лодка плясала на мелкой волне, моряки осторожно притирали ее к корме. Первым на борт поднимался я. Ухватился за поручни аккуратной металлической лесенки, свешивающейся за кормой, лодка ушла из-под ног, я поднялся на несколько ступенек, меня подхватили крепкие руки, и я оказался на палубе.
Тут было человек семь – наверное, почти весь экипаж яхты. Несколько матросов. Двое молодых мужчин, которых я мысленно окрестил пассажирами, – они были не в морской форме, а в каких-то свободных пестрых одеждах слегка арабского вида. Впрочем, тип лица и у них был скорее азиатский.
И еще один, самый пожилой, лет шестидесяти, которого я счел капитаном. Во всяком случае, на голове у него была фуражка капитанского вида с золотистой кокардой в форме кленового листа. Впрочем, к канадцам капитан имел ровно столько же отношения, как и вся команда. Вот он очень походил на китайца – менее рослый и лицо очень типичное.
Капитан не отрывал от меня глаз.
Нет, не от меня. От ранца за моей спиной. Он едва удерживался от того, чтобы подойти поближе и не рассмотреть ранец получше.
– Спасибо за спасение, – обратился я к капитану.
– Это святой долг любого моряка, – с трудом переводя взгляд на меня, сказал капитан. Зря говорят, что мимика китайцев европейцу понятна с трудом. У капитана все на лице было написано – озабоченность, сомнения, опаска, подозрение. – Есть ли еще люди, нуждающиеся в помощи?
– Все люди нуждаются в помощи, но на этом берегу людей больше нет, – дипломатично ответил я.
Капитан кивнул с таким видом, будто я изрек мудрость, достойную Конфуция. И внезапно сказал на другом языке:
– Ожидать ли нам преследования или иных неприятностей, связанных с вами?
Его не понял никто. Кроме меня. Все-таки переход в другой мир вложил в меня какие-то чужие языки. Я не понимал, в чем тут отличие, и язык, на котором я говорил с матросами, и тот, на котором заговорил капитан, не имели ничего общего ни с русским, ни с английским. Я просто знал, что это уже другой язык. Не родной для капитана.
– Я не думаю, что в ближайшее время могут произойти неприятности такого рода,– ответил я. Опять-таки на этом понятном лишь нам с капитаном языке.
Похоже, это было чем-то вроде проверки. Капитан кивнул и, обращаясь к одному из матросов, продолжил на «китайском», как я решил называть общий для команды язык:
– Проводи высокого гостя в мою каюту, помоги переодеться в сухое и накорми.
И снова, обращаясь ко мне и явно вызывая восхищение команды своим двуязычием:
– Нижайше прошу простить мое отсутствие. Берег опасен камнями в воде, и я должен пока оставаться наверху.
Кажется, я знал язык лучше него, потому что ответил:
– Долг капитана быть на палубе, если вокруг рифы. Ведите корабль, я буду ждать вас сколько потребуется. Спасибо за гостеприимство.
Капитан, обогащенный знанием слов «палуба» и «рифы», задумчиво удалился. А меня вежливо провели к надстройке на корме (не знаю, как она называется, знания функционала исчезли, а мое знакомство с морем ограничивалось книжкой «Остров сокровищ» и фильмом «Пираты Карибского моря», то есть ничем).
Невысокая дверь, короткий коридорчик. Двери по обе стороны и в торце. Меня провели в ту дверь, которая была в конце коридора, она не запиралась, но матрос толкнул ее с явной робостью.
Капитанская каюта была небольшой, да и не стоило ожидать тут княжеских хором. Три на три метра, на всю ширину суденышка – задраенные иллюминаторы выходили на оба борта. Яркие электрические лампочки под потолком. Обшитые деревом стены, развешанные по ним фотографии в рамках под стеклом и причудливые предметы, стол с четырьмя стульями, довольно широкая койка, еще один маленький письменный столик, скорее даже конторка, у стены. Еще через минуту второй матрос принес мне стопку чистой сухой одежды – такой же, как и у них, после этого меня оставили в одиночестве.
Я отодвинул от обеденного стола (интересно, кто удостоен чести обедать с капитаном? Пассажиры?) стул, обнаружил, что на случай качки его ножки вставляются в специальные пазы. Уселся. Перевел дыхание.
Вроде бы вполне дружелюбные люди. На каких-нибудь пиратов не похожи.
Итак, что мы имеем?
А имеем мы мир, который все-таки, наверное, не мой родной. Имеем уровень развития примерно как в нашем мире или в Верозе. Что там на месте Китая? Какой-нибудь Лытдыбр?
Но на роль логова функционалов мирок не тянет, Вероз это или не Вероз…
Что еще?
Здесь бывают солдаты Аркана. Капитан явно опознал ранец и счел правильным обратиться ко мне на каком-то языке, с этим ранцем ассоциирующимся. Получается, я теперь знаю язык функционалов? Какой-то особый язык, знание которого – редкость и сразу подчеркивает высокое положение говорящего, «доступ к государственным тайнам».
Любопытно…
Я переоделся – одежда пришлась мне впору, да здравствует высокий рост местного населения. И стал осматриваться внимательнее.
Следующие пять минут нанесли по всем моим теориям жесточайший удар.
Во-первых, я обнаружил источник электричества на корабле.
Над конторкой, явно служившей капитану письменным столом, был закреплен в отполированных до блеска бронзовых кольцах серый цилиндр, больше всего напоминающий здоровенный, сантиметров в пятнадцать высотой, электролитический конденсатор. Металлическая оболочка, глянцевое стеклянное донышко (почему-то казалось, что цилиндр был закреплен вверх дном) и два медных штырька, торчащие из стекла. На штырьки были нацеплены зажимы-«крокодильчики», которыми кончались уходящие в стену толстые провода. Цилиндрик едва слышно гудел и пах озоном. Снаружи всю конструкцию прикрывала прикрученная к стене шурупами бронзовая сетка, что-то вроде защитного кожуха.
Нет, возможно, я и ошибался. Возможно, это был такой очень своеобразный озонатор, и ток вовсе не уходил по проводам, а подавался к цилиндрику. Но я готов был биться о любой заклад, что передо мной именно источник энергии, питающий лампы на всей яхте. Совершенно немыслимый, учитывая размеры цилиндра. Ни на Земле, ни тем более на Верозе таких технологий не было и в помине.
Во-вторых, я обнаружил на стене пяток фотографий. Неплохого качества, но черно-белые, только одна была грубо раскрашена вручную. Как раз «цветная» меня не особо заинтересовала, судя по ней, у капитана была миниатюрная и немолодая жена, а также как минимум три взрослых сына и дочь. Или три сына, один из которых был уже женат, не столь важно. Я и без того не подозревал, что попал в мир, населенный одними мужиками.
Зато другие фотографии были куда информативнее.
На одной из них капитан, в ту пору ощутимо моложе, был запечатлен в компании нескольких мужчин европеоидной внешности. Опять же, это бы не значило ничего, встретить человечество, состоящее только из азиатов, я и не рассчитывал. Но вот фон! Мужчины стояли на пригорке, за которым высились руины города.
Очень большого города. Даже полуразвалившиеся, небоскребы смотрелись бы исполинами хоть на Манхэттене, хоть в каком-нибудь до предела урбанизированном восточном мегаполисе. Чудовищные скелеты зданий костями истлевших драконов закрывали весь горизонт. Лица у позирующих, кстати, были преисполнены сознанием торжественности момента: и горделивые, и испуганные одновременно.
Третья фотография была всего лишь пейзажем. Вот только пейзаж этот пришелся бы по душе разве что Иерониму Босху в момент работы над триптихом «Ад». Низкие темные облака закрывали небо, земля была вся перекорежена, исковеркана, вспухала буграми и была рассечена оврагами. Совсем рядом с фотографом земля горела – плясали по камням языки пламени.
Земля-шестнадцать, на которую я взглянул из польской таможни?
Это суденышко плавает между мирами?
Еще две фотографии.
На одной – красивая молодая женщина. Азиатка, но вроде бы не жена и не дочь капитана. Очень церемонно одетая. На фоне какого-то пышного зала. И сама фотография постановочная, официальная, от нее так и тянет бюрократией, властью, приемами и указами. Еще и затейливый иероглиф в уголке – дарственная подпись? Местная правительница?
И последняя фотография – капитану жмет руку мужчина средних лет. Снят вполоборота, лица не разглядеть. Зато охрана – несколько солдат в знакомом обмундировании – видна вполне отчетливо. Лица равнодушно-брезгливые, с унылой напускной свирепостью, не по необходимости, а так, по протоколу. Здания на заднем плане – невысокие, деревянные, восточной архитектуры, с загнутыми «волной» скатами крыш…
Да, капитан, похоже, вхож в какие-то высшие сферы. Это мне повезло. Или не повезло, как знать.
Остальные предметы в каюте были хоть и любопытны, но не более того. Шпага на стене – шпага как шпага, европейская, скорее спортивная, чем боевая, даже резьба для «шишечки» на конце имеется. Стопка книг – судя по названиям, любовные, если не сказать эротические, романы. «Яшмовая флейта и благоухающий зев», «Птица малиновка и струны лиры», «Трудолюбивый слуга и золотая борозда», «Верный посол и таинственная долина». Последние два названия почему-то вызвали в памяти сказки про мальчика-волшебника Гарри Поттера, и я хихикнул.
Что, капитан, трудно в море без женщин? Видимо, трудно.
Очень хотелось порыться в конторке и найти карты. Или хотя бы какие-нибудь справочники по морскому делу. Но я, конечно, на такую наглость не отважился. Заложил от искушения руки за спину и стал мерить шагами каюту, поглядывая в иллюминатор на удаляющийся берег. Уже совсем стемнело, сейчас мой дымовой сигнал никто бы и не заметил…
– Ужин вот-вот подадут.
Капитан вошел очень тихо и в тот момент, когда я стоял спиной к двери. Интересно, он как-то за мной следил и подгадывал?
– Благодарю. Я поел перед тем, как развести огонь, но с удовольствием разделю с вами трапезу, – ответил я, не оборачиваясь.
Причем ответил не на «китайском», к которому вновь прибег капитан. На том «официальном» языке, гораздо более дипломатичном и витиеватом! Почему?
Наверное, так было правильно.
– Мне давно не доводилось говорить на верхней речи, – сказал капитан.
– На высокой речи, – поправил я автоматически, потому что понял – так будет правильнее.
– На высокой, – послушно согласился капитан. – Мое имя Ван Тао. Дозволено ли мне будет узнать ваше имя?
– Кирилл, – сказал я, поворачиваясь. – Зовите меня Кирилл.
Капитан явно чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то во мне его смущало, несмотря на знакомый ранец и владение «высокой речью».
– Господин Кирилл ожидал у берега моего корабля? – спросил он, чуть склоняя голову.
– Нет, мне это было безразлично, – ответил я. – Распорядитесь, чтобы мою одежду привели в порядок. В этой одежде я чувствую себя матросом и борюсь с желанием ставить паруса.
Капитан тихонько засмеялся.
– Господин шутит… Простите скудость того, что я мог предложить. Моя одежда не будет вам впору, одежда моих пассажиров – тоже. Они уважаемые торговцы с севера… можно ли позвать их к ужину?
– Не стоит смущать их сверх необходимого, – сказал я. И сам поразился тому, как легко вошел в роль высокомерного аристократа.
Капитан послушно кивнул.
– Ваша семья? – Я посмотрел на фотографию.
– О да!
– Все ли благополучно у вас? Радуют ли вас ваши сыновья?
– Как и положено достойным детям уважаемого отца…
– Я вижу, вы немало путешествовали?
Взгляд капитана пробежал по фотографиям.
– Да. Я был молод и безрассуден. Но небо хранило меня.
– Оттуда? – рискнул я, кивнув на фотографию с небоскребами.
– Да. Мне было дозволено! – В его голосе прозвучал испуг.
– Конечно… – небрежно обронил я. В душе все пело от восторга.
Кажется, я все-таки пришел в дом функционалов.
Вот только хозяев тут давно уже нет.
– Я вижу, что вы терзаетесь мыслью о том, кто я такой, – сказал я. В этот момент дверь открылась, и двое матросов, кланяясь, внесли подносы. Я помолчал, пока они не вышли, хотя и был уверен, что они меня не поймут.
– О нет, нет, господин Кирилл!
Капитан ухитрился произнести фразу так, что в ней прозвучало и чистосердечное отрицание, и ожидание продолжения моих слов. Не так уж и плохо он владел «высокой речью»!
– Так вот, – сказал я, не имея совершенно никакого представления, как буду продолжать. Но меня уже несло. – Вам не стоит об этом думать, потому что вам совершенно не нужно этого знать. Жизнь моя слишком скучна и обыденна, чтобы засорять ею память столь уважаемого человека. Я бывал в разных мирах, любил разных женщин, дружил с многими мужчинами, многих женщин и мужчин убивал, многих спасал. Нигде в мире я не встретил совершенства, и это постоянно меня гнетет. Но вы молоды, и мои печали не должны вас касаться.
Ван Тао побледнел.
– Прошу простить… я оскорбил вас своими мыслями… мне показалось…
– Пустое. – Я махнул рукой. – К чему всем видеть, кто я и сколько мне лет?
– Меня учили… я всегда узнавал Людей-над-людьми…
Похоже, я попал в точку.
Капитана смутило не мое появление на берегу и потрепанный вид, а мой возраст. А еще больше то, что он не видел во мне функционала. Значит, и впрямь немало с ними общался, раз научился чувствовать.
– Я вижу, вы были удостоены высоких знакомств. – Я опять кивнул на спасительную стеночку с фотографиями.
– О да. – Капитан радостно ушел от скользкой темы моего происхождения. – Я дважды плавал в запретные земли и возвращался со многими ценными редкостями!
Я подумал, что недорого же ему заплатили за редкости, если на старости лет он лично вынужден возить торговцев на своей яхте, а не нанимать себе на службу молодых капитанов. Впрочем, как знать. Есть люди, которые ухитряются к старости просадить целые состояния и вновь добывать свой хлеб, как в молодости. А есть и такие, которые никак не угомонятся, тем более море крепко держит своих тружеников. В принципе про одного такого, по имени Синдбад-мореход, рассказывала сказки Шехерезада. А про другого сочинил четыре, а в некоторых мирах даже семь книг английский политик Джонатан Свифт.
– Поужинаем? – предложил я. Еда на подносах выглядела весьма аппетитно – горка маленьких пельменей в сплетенных из бамбука тарелках, густой суп в чашках, крошечные конвертики из листьев, скрывающие в себе начинку.
Капитан вдруг занервничал.
– Все успело застыть, господин Кирилл.
– Остыть, – машинально поправил я, соображая, что происходит.
– Я прикажу разогреть… сейчас… – С ловкостью подхватив оба подноса, капитан выскочил из своей каюты.
Так.
Похоже, я избежал какой-то очень экзотической приправы в супе. И хорошо, если с этой приправы я просто уснул бы крепким сном и проснулся со связанными руками и ногами. А ведь можно было и вовсе… застыть к утру.
Я дождался возвращения капитана и нарочито громко зевнул.
– Боюсь, что у меня пропал аппетит. Когда вы приходите в порт?
– На рассвете. – Капитан явно понял, что я все понял, и теперь мечтал лишь об одном – убраться от меня подальше. – Море неспокойно, я бы хотел простоять всю ночь на вахте, господин Кирилл.
Да уж, задушевного разговора у нас теперь точно не получится…
Как должен себя вести Человек-над-людьми, знающий, что его собирались отравить? Надменный функционал, против которого, пусть по незнанию, замышлял какой-то глупый хрыч? Реальная опасность функционалу не грозила, его организм переварит и нейтрализует любые яды, но сам факт…
– Пшел вон, – беззлобно сказал я. – И если кто-то ночью подойдет к двери каюты, это будет его последняя ночь!
Подобострастно кланяясь, капитан выскочил из своей каюты. Я присел на койку, посидел, успокаиваясь. Взял с конторки «Трудолюбивого слугу и золотую борозду», пролистал. Да, мальчику-волшебнику даже в пубертатном возрасте такое бы не приснилось…
После некоторых поисков я обнаружил выключатель – вычурный, бронза и эбонит. Выключил в каюте свет. Стало абсолютно темно. Яхту покачивало; судя по бьющей в борт воде, она шла довольно бодро.
На ощупь найдя кровать, я прилег с твердой мыслью не спать до самого утра.
И, разумеется, тут же уснул сном праведника.

15

Хотим мы того или нет, а принуждение и угрозы – часть повседневной человеческой жизни. И речь не о каких-нибудь суровых ультиматумах одной страны другой, не о помахивающем ножом бандите или строгом милиционере. Речь о самых простых и житейских ситуациях.
«Не доешь манную кашу – не будешь смотреть мультики!»
«Получишь тройку в четверти – не купим ролики!»
«Завалишь сессию – вылетишь из института в армию!»
«Еще раз увижу тебя с Машкой – между нами все кончено!»
«Придешь со встречи пьяным – спать будешь на диване!»
«Кто не останется на сверхурочную работу – может писать заявление по собственному!»
«Не принесете справку – пенсию не начислим!»
Боюсь, что и после конца нам предстоит услышать:
«Без арфы и нимба в рай не пускаем!»
Заставлять, убеждать, принуждать – это целое искусство. И мы, конечно, поневоле ему учимся, глотая невкусную кашу и выпрашивая у учителя четверку. Но все-таки без настоящего профессионализма угрожать не стоит.
Это я понял утром, когда оделся, вышел на палубу корабля и убедился, что остался один.
Переборщил. Придется признать горькую правду – я переборщил с угрозами. Отважный капитан Ван Тао (про отвагу я говорю без всякой иронии) благополучно привел корабль в порт, пришвартовал у причала – и смылся вместе с командой, бросив, по сути, все свое достояние. Видимо, от функционала, да еще и проштрафившись, он ничего хорошего не ожидал.
– Я вообще-то на самом-то деле добрый, – пробормотал я, стоя на палубе. Но меня никто не услышал.
Здесь тоже были горы, но уже нормальные приморские горы, не слишком высокие, как в Крыму. Со склона сползал к морю город – нормальный приморский город, которому несколько сотен лет от роду, у нас такой был бы прочно облюбован туристами. Вдоль берега шли многочисленные причалы, дальше я увидел пляж – тоже нормальный городской пляж, с самого утра заполненный людьми. Все выглядело так банально, будто я был где-то на Земле.
Впрочем, кое-что все-таки в глаза бросалось.
Во-первых, нигде не было видно антенн, проводов, электрических фонарей. Не в ходу тут было электричество.
Во-вторых, здания большей частью были типично средиземноморскими, европейскими по стилю. Но выше в горы проглядывали крыши пагод, и вообще в архитектуре появлялся уловимый азиатский колорит. Местный Чайна-Таун?
Ну и в-третьих, совсем высоко в горах, отделенное от города зеленой полоской леса, высилось здание совершенно чужеродное, напоминающее футуристический небоскреб: стекло, металл, бетон, гнутые плавными линиями вокруг невидимого центра. Что-то вроде… вроде полусложенного веера, который закрутили вокруг оси. Оно было здесь настолько несуразно, что даже не сразу бросалась в глаза, сознание словно отфильтровывало картинку за полной ее неуместностью.
Мне сразу стало легко на душе.
Это принадлежало функционалам. Это их строение, такое же живое, как моя башня.
Я нашел сердце тьмы! Сверкающее стеклянное сердце.
– Ох, как же мы повеселимся! – сказал я, скорее подбадривая себя, чем угрожая врагам.
В моей голове медленно и прочно сцеплялись меж собой кусочки паззла.
Кто сказал, что родной мир функционалов – это рай на Земле, царство высоких технологий, нетронутая природа, красота и благолепие? Может, он таким и был. Когда-то.
А теперь – это Земля-шестнадцать. Выжженная пустыня, отравленный воздух, горящая земля, радиоактивное излучение, руины великих городов. Почти везде. Только в каких-то далеких уголках планеты, на больших островах или просто у терпеливой, исцеляющей груди океана уцелели человеческие поселения. Здесь живут люди, обычные, давно забывшие прошлое своего мира. И те функционалы, что пережили планетарную катастрофу.
Что с ними случилось? Война – ядерная, а может, и пострашнее? Вышедший из-под контроля научный эксперимент? Истощение ресурсов? Падение астероида? Или все сразу?
Умирающий, агонизирующий мир. Люди, роющиеся среди руин в поисках артефактов ушедшей цивилизации. Функционалы-надсмотрщики, предпочитающие теперь экспериментировать в чужих мирах… или, возможно, ищущие путь спасения своего мира.
Не холодный безжалостный разум, ставящий эксперименты над «мышами в клеточках», как я когда-то наивно подумал. А растерянные, перепуганные Люди-над-людьми, бросившиеся из своего мира в другие.
Но в любом случае здесь их сердце. Здесь их родина.
И я вправе сделать с ними все, что захочу, – за то, что они натворили на Земле, Верозе, Тверди, Аркане. Ведь и Аркан – это всего лишь инструмент. Их главное пристанище, база. Но родина их – здесь.
И нет ничего страшнее, чем удар в спину. Удар, которого они не ждут. Сюда, вероятно, даже обычные порталы не открываются, они сумели закрыть обитаемые остатки своего мира, бросив на созерцание таможенникам радиоактивные пустыни.
Но я прошел. У меня получилось. Где-то что-то пошло не так, я получил больше силы, чем отпущено рядовому функционалу…
Я встряхнулся. Нечего торчать на палубе, вызывая любопытство аборигенов.
Спускаясь обратно в каюту, я обнаружил в коридоре свою аккуратно сложенную стопочкой одежду – чистую и даже каким-то образом выглаженную. Поверх одежды стояла пара легких парусиновых туфель вроде наших теннисных и даже подходящего размера. Смывшись с корабля, экипаж все-таки выполнил все приказы своего опасного гостя и постарался его ублажить. Вначале я колебался, стоит ли переодеваться в свою одежду. Потом все-таки решил не расхаживать по городу в костюме матроса.
Воровать я умел еще хуже, чем угрожать. Ну, если не вспоминать тот случай, когда на складе нашелся неучтенный винчестер, а у меня как раз винт начал сыпаться… Ладно, это все фигня. Не бывает менеджеров в компьютерной торговой фирме, которые не прибирают для личных нужд бесхозное добро.
А вот сейчас я, будучи в здравом уме и трезвой памяти, собирался обворовать своих спасителей.
Каюты матросов я даже проверять не стал. Чай, не идиоты, не оставят денег и ценностей на брошенном корабле. А вот капитанскую каюту обшарил. Но мне не везло. То ли предусмотрительный Ван Тао совсем не возил с собой денег, то ли я не нашел тайник. Скорее, конечно, последнее. Моей добычей стала пригоршня мелких денег, к моему удивлению – алюминиевых, и три банкнота по «5 марок». Эпоха долларов и евро уступила место долгожителям-маркам? Хотя вряд ли. К европейским маркам они никакого отношения не имели. Текст был написан на двух языках, один из которых был иероглифическим, а второй имел в основе латиницу. «Китайский» и «высокий»? Вполне возможно. На уровне числительных «высокий язык» могло знать и все население. К сожалению, я не мог сейчас воспринимать эти языки отстраненно и попытаться сравнить их с земными – способность свободно говорить и читать словно стерла из памяти другие языки.
Возможно, куда более полезной была другая находка – карта. К сожалению (впрочем, стоило ли иного ожидать?), это была не карта Земли, а местная морская карта. На ней был изображен остров – вытянутый слева направо, изрезанный бухтами с севера и более ровный с юга. Были обозначены мели, какие-то окрестные островки, трассы вдоль берега и к этим островкам. Похоже, остров был немаленький – впрочем, у меня ведь вначале и мысли не было, что я не на материке. Судя по карте, центральная часть острова представляла собой пустыню, посреди которой я материализовался, а по берегам располагались какие-то города. В самом большом из них, называющемся Айрак, посередине северного берега, я, вероятно, сейчас и находился.
Будь я посильнее в географии, может, и сумел бы предположить, в какой точке земного шара нахожусь…
Карту я некоторое время изучал, потом вернул на место. Воровать, по сути, рабочий инструмент капитана было бы уж совсем свинством, да и нужды особой в такой карте я не видел.
Наверняка самым ценным на корабле был питающий электросеть цилиндр. Явно пришедший из древних времен этого мира, он должен был стоить немалых денег. Я некоторое время колебался. Но помимо моральных соображений стоило принять во внимание и возможную реакцию капитана. Потеря такой ценной вещи могла пересилить его страх. Нужны мне проблемы с местной полицией?
Нет, не нужны. Ограничусь мелочью.
Нацепив свой ранец, я вновь вышел на палубу, подошел к пирсу. Яхта была надежно притянута к обложенной плотными вязанками камыша стене. Ну да, где им тут найти старые покрышки, играющие роль амортизатора в наших яхт-клубах… Я перепрыгнул на берег и почувствовал, как качнулся под ногами остров. Ну надо же. И впрямь после пляшущей на волнах яхты кажется, будто качается берег…
Я двинулся от пирса в сторону города. Мимо рыбачьих лодок, с которых разгружали улов. Мимо праздно фланирующей компании подростков. Мимо толстого мужика, сурово выговаривающего двум повесившим головы здоровякам.
Некоторые в толпе были азиатами. Некоторые – европеоидами. Среди подростков мелькнули негр и, если мне не почудилось, мальчишка с характерным лицом австралийского аборигена. Смешение рас и народов, новый Вавилон, построенный на обломках рухнувшего мира. Потомки тех, что спаслись… или были спасены и помещены сюда, к подножию небоскреба-веера…
Я старался не особо пялиться на окружающих. Все-таки и одежда, и мой вид должны были выдавать во мне чужака.
Впрочем, в одежде тут единообразия не наблюдалось, да и физиономии были столь разнообразными, что вряд ли мои опасения имели под собой почву.
Вон стоит, благостно щурясь на утреннее солнышко, местный алкоголик в рваных штанах и грязной кофте с чужого плеча. Его хоть на улицу Москвы, хоть в подземку Нью-Йорка помести – везде будет как свой. Да и сам, возможно, не заметит разницы…
А вот тащит тяжелый мешок светловолосый и белокожий парень с лицом таким аристократическим, что отмой его и переодень – можно смело на прием к английской королеве отправлять, затеряется в толпе лордов, сэров, пэров.
Нормально все. Сольюсь с толпой. Городок немаленький, тысяч двести—триста жителей наберется. Приезжие тут тоже встречаются, раз есть торговцы и моряки. Так что… сейчас найти приют, укрыться, отдышаться, потихонечку собрать информацию – и готовиться к походу в горы. Вряд ли к небоскребу ведут проторенные дороги, но и каких-то особых кордонов ожидать не стоит. Функционалы здесь должны чувствовать себя спокойно.
Минут через двадцать я уже слегка ориентировался в припортовой зоне. Здесь были склады (эх, хорошее место воткнуть таможенный портал, только нет на Земле-шестнадцать выходов в обитаемые города), несколько небольших рынков, где как раз шла бойкая торговля утренним уловом, и жилые кварталы – явно не слишком роскошные по причине соседства с этими самыми складами и рынками. Впрочем, с моими скромными финансами в роскошные и смысла не было соваться. Как я понял из вывесок ресторанчиков и гостиниц, периодически попадавшихся на пути, ночь в гостинице стоила, как правило, одну марку (впрочем, за оплату недели вперед предлагали заплатить всего пять), а поесть можно было за двадцать—тридцать копеек. Ну разумеется, не копеек, а их местных аналогов. Почему мой функциональный «автоперевод» превратил местную валюту в марки, а марки разделил на сто копеек, можно было только гадать. Скорее всего абсолютно случайно. И мог я сейчас читать вывески как «Одна ночь – один юань, один обед – двадцать пять сантимо».
В конце концов я остановил свой выбор на маленькой гостинице в трехэтажном, но узком доме, втиснутом между более высокими и широкими зданиями. Может, мне понравилось, что эта втиснутость слегка напоминала строения функционалов. А может, подкупило своеобразное чувство юмора владельцев, назвавших свою гостиницу «Рыжий конь без яиц».
Хотя, опять же, для местных жителей название скорее всего звучало куда менее эпатажно: «Рыжий мерин».
Я вошел в звякнувшую колокольчиками дверь, осмотрелся. Это, пожалуй, был гостиничный ресторанчик, места для отдельного вестибюля просто не нашлось. Четыре небольших стола, стулья, за ними – лестница наверх. Крепкая рыжая девица, протирающая столы, повернулась ко мне и спрятала тряпку в карман фартука. Спросила:
– Завтрак?
– Я хотел бы у вас остановиться.
– Почему бы и нет? – ответила девушка. – А почему именно у нас?
– Название понравилось.
– «Рыжий мерин»? Знакомы с папулей?
– Э… – Я растерялся. – Боюсь, что нет. А это… что… ну…
– Ну? В его честь, а вы как думали? – Девушка отправилась к шкафчику у стены, достала замусоленный блокнот и огрызок карандаша. – Знаете, сколько нас у мамы?
– Семеро? – предположил я зачем-то. Манера девушки общаться была заразительной.
– Семеро? А одиннадцать – не хотите?
– Если все такие, как вы, то почему бы и нет. – Я нахально улыбнулся.
Девушка подумала и тоже улыбнулась.
– Только при мамаше так не шутите, а то знаете что?
Я уже понял, что отвечать на вопросы не обязательно.
– На втором этаже мест нет? – спросила девушка то ли себя, то ли блокнот. – Нет? А на третьем тоже нет? А в мансарде жить будете?
– Буду.
– На день?
– На неделю.
– Пятерка.
Я молча протянул ей купюру, она была принята без всяких замечаний и тут же исчезла в кармане фартука.
– Завтрак уже кончился, знаете?
– Нет, не знаю.
– А, ладно, есть хотите?
Я кивнул.
– Мама? – Девушка повысила голос. – Мама, чего-нибудь осталось?
Открылась неприметная дверь, запахло едой.
– Чего тебе.
В отличие от дочери мать вопросительной интонацией пренебрегала. Я ее вполне понимал. Одной такой на семью вполне достаточно.
– Постоялец, согласен на мансарду, заплатил за неделю, накормим?
– Накормим.
Я уселся за тот стол, который уже был приведен в порядок. Мать-героиня так и не показалась, еду принесла девушка. Маленькие кусочки жареной рыбы, кусок хлеба, густой черный соус, чайничек и чашка, палочки. Явно не одноразовые, но хоть чисто вымытые. Да, в чем-то китайская культура одержала полную победу.
– Вкусно? – спросила девушка, глядя, как я макаю рыбу в соус. Хорошо, что в Москве расплодились японские и китайские рестораны, неумение пользоваться палочками могло бы ее и удивить.
– Угу, – ответил я. Было не то чтобы очень вкусно, я никогда не ел рыбу на завтрак. Но рыба явно была свежей, и это многое искупало.
– Вы приезжий?
– А зачем бы мне останавливаться в гостинице, если я не приезжий?
– Ну, вдруг вас жена из дома выгнала? – задумчиво произнесла девица, явно думая о чем-то своем.
Я не успел ответить на столь интересное предположение. Входная дверь чуть-чуть приоткрылась. Просунулась тощая рука, привычным движением придержала колокольчики. Вслед за рукой в гостиницу ввинтился тощий немолодой, невысокий, рыжий с глубокими залысинами мужичок. Слово «плюгавенький» передавало его образ как нельзя лучше.
– Папочка? – охнула девушка. – Ты? Мама тебя убить обещала, знаешь?
– Знаю, знаю… – просачиваясь внутрь, прошептал мужичок. – Я работал.
– Работал? – недоверчиво спросила девушка.
– Да, работал! – твердо ответил рыжий конь с анатомическими дефектами. – Вот!
Он достал из кармана и неосторожно встряхнул в ладони несколько монет. Звяканья как такового не было, все-таки алюминий.
Но и этого хватило.
Дверь на кухню приоткрылась, и послышался твердый голос:
– Иди сюда, кобель драный.
Мужчина печально посмотрел на меня и пожал плечами. Прошептал с неожиданной ласковостью:
– Женщины, ну что с них взять?
Потом чмокнул дочку в щеку – для этого ему пришлось привстать на цыпочки – и храбро пошел на кухню.
Мы с девушкой напряженно вслушивались.
Раздались тихие голоса.
Потом звук поцелуя.
Потом что-то загремело – будто выпавшая из безвольно опущенных рук сковородка.
Девушка принялась протирать уже чистый стол, бормоча:
– Вот все обещает, обещает, а ведь прибьет однажды, да?
С кухни донесся сладострастный стон. Загремела посуда. Дверь с грохотом захлопнулась.
Девушка стала пунцовой, что вместе с рыжими волосами производило неизгладимое впечатление.
– Нет, не убьет, – сказал я. – Сколько вас у мамки, ты говоришь? Одиннадцать?
У нее даже кивок получился вопросительным.
– Ну-ну, – ехидно сказал я. – Спасибо, все было очень вкусно. Проводишь меня?
Уж не знаю, что она подумала, но ответила резко:
– Сами идите, не заблудитесь.
И, словно сообразив, что говорит как-то неправильно, добавила:
– На самый верх, там одна дверь, понятно?

Мансарда и впрямь была не лучшим из мест проживания. Круто сходящаяся крыша, только в центре комнаты и можно было стоять в полный рост. Из мебели – только кровать, к счастью, довольно большая, и выполняющий роль тумбочки круглый столик возле нее. Столик, кстати, был неожиданно красив: инкрустированная перламутром поверхность, хоть и изрядно исцарапанная, радовала взгляд. Люк в полу вел на лестницу.
Да, вряд ли этот номер стоил столько же, сколько и все остальные.
Впрочем, постельное белье было чистым, матрас ровным, подушка мягкой. А еще прямо над кроватью было окно, прорезанное во фронтоне здания. Мне открывался замечательный вид вдоль улицы на горы, наползающие тучи и скрученный веер небоскреба.
Я подумал и решил не устраивать скандалов. Не умею я это делать, если честно-то.
Так, пристанище на первое время у меня есть. Местное общество при всем его своеобразии шокирующего впечатления не производит, тоталитарным не выглядит. Осталось понять самое простое – что же мне делать дальше? Это на палубе яхты я храбрился, обещая отсутствующим функционалам веселье… ага, море крови и мешок костей в придачу. А если серьезно? Я даже автомат утопил, не до автомата мне тогда было. Рожок с патронами остался в ранце, но что с него толку. Какое-нибудь оружие здесь раздобыть наверняка можно, но вряд ли оно будет огнестрельным. Да и денег у меня, можно сказать, нет.
Способности функционала?
Увы, полагаться на них было бы наивно. Даже если я прав, и способности проявляются у меня в «момент выбора». Даже если допустить, что я стану сильнее своих врагов – полноценных функционалов, часть из которых – полицейские и солдаты. Даже если у них не будет средств блокировать открывшиеся у меня способности.
Кто поручится, что «момент выбора» придется как раз на схватку с врагом? Возможно, я стану на некоторое время всесильным «по пути», когда мне проку от этой силы будет как от зонтика под водой.
Нет, нужно что-то еще.
К примеру – союзники. Практически во всех мирах существует какая-то оппозиция функционалам. Даже на моей Земле она была, пусть и в слабой форме. А уж здесь, где на вершине над городом торчит немыслимый небоскреб, где появляются арканские солдаты, где встречаются удивительные технические артефакты, тоже должно быть какое-то сопротивление. Надо только найти этих подпольщиков, предложить им действовать сообща…
В люк тихонько постучали.
– Войдите! – ответил я, хотя логичнее было бы сказать «поднимайтесь».
Люк с грохотом откинулся, показалась рыжая голова. Парнишка лет пятнадцати. Еще один из отпрысков любвеобильного мужичка?
– Я вам свечку принес, – сообщил мальчик. – Вот.
Он протянул мне керамический подсвечник с не очень-то щедрым огарком и полупустой коробок спичек. Цивилизация, однако!
– Скажи, дружок, – непринужденно спросил я. – А что это за здание?
– Где? – Парнишка с готовностью поднялся в мансарду и приник к окну.
– Ну вон, на горе…
– На горе? А! Это особняк какого-то богача. Я помнил, как его зовут, но забыл. Он еще на библиотеку городскую много денег жертвовал.
– Особняк? – тупо спросил я. И тут понял, что именно парнишка имеет в виду. На склоне гор, там, где еще не начался окружающий небоскреб лес, стояло довольно-таки большое каменное здание. Вокруг, похоже, были какие-то сады. Может, апельсиновые, может, оливковые, может, яблочные, с такого расстояния не разберешь. – А выше?
– Выше? – удивился мальчик. – А выше только горы.
Все стало понятным. Как и обычные строения функционалов, небоскреб был невидим для обычных людей. Точнее, ускользал от их взгляда. Наверное, если бы я точно указал мальчику, куда смотреть, и описал то, что он должен увидеть, – он бы увидел небоскреб. Точно так же, как подготовленные заранее люди находили мою башню и шастали через нее из мира в мир…
Впрочем, зачем вносить в голову невинного подростка такой хаос и сумятицу? Нет там никакого здания, нет и не было…
– Да, точно. Показалось, что там какая-то избушка стоит, – печально сказал я.
Мальчик оказался добрым.
– Может, и стоит, – утешил он меня. – Может, у вас глаза такие острые. У меня друг знаете как все видит? Он из рогатки голубя с тридцати шагов сбивает!
– Бедный голубь.
Парнишка смутился.
– Ну… он так… это когда мы маленькими были… Вам еще чего-то надо? Горшок под койкой, только у нас принято самим выносить. Отхожее место во дворе. Умываться тоже внизу, тут если кувшин притащить, сами же ночью расколотите. Тесно тут…
– Тесновато, – согласился я. – Скажи, а где тут у вас библиотека? Та, на которую богач жертвовал?
– А, это очень просто! Пойдете по этой улице до площади с фонтаном. Только он не работает, вы так догадайтесь, что это фонтан. Потом направо, до другой площади. Там фонтан работает, если не очень жарко. И там будет высокий дом с колоннами…

Прогулка по незнакомому городу, если вы не стерли ноги, не валитесь от усталости, имеете в кармане хоть немного денег, а в запасе несколько дней, – это одно из самых приятных на свете занятий. И можете поверить мне на слово, что если этот город находится в ином мире, по сути, на другой планете, – это делает прогулку еще интереснее.
Прежде чем я дошел до библиотеки, я смог худо-бедно оценить научный и технический потенциал этого мира.
Во-первых, тут было в ходу электричество, но оно оставалось привилегией богатых людей. Я встретил один магазин (назвать его лавкой язык не поворачивался, несмотря на скромные размеры), где продавали самые разнообразные светильники и электрические лампочки. Лампочки походили на самую простецкую лампочку накаливания с самым обыкновенным цоколем. Наверное, их можно было ввернуть в патроны моей московской квартиры – и они бы заработали. И электричество не обязательно генерировалось в самом доме, объявление на дверях обещало «прокладку надежных кабелей и контроль от незаконных подключений».
Во-вторых, я видел несколько магазинов одежды и понял, что мануфактуры в привычном понимании слова здесь не возникли. Одежда шилась и подгонялась на месте, только носки и белье можно было купить в готовом виде. Я вспомнил, что в моем мире стандартные размеры одежды возникли как ответ на потребности армий в большом количестве готовых мундиров. Только когда потребовалось быстро одевать десятки и тысячи людей, в чьи-то умные головы пришла мысль создать базу данных по габаритам новобранцев и начать шить не на конкретного человека, а на целые группы людей.
Видимо, воевать тут было особенно не с кем. Вряд ли численность населения на всем острове превышала миллион человек. И очень возможно, что это был единственный оазис жизни на планете.
В-третьих, я увидел оружейную лавку. Окна в ней были забраны решетками, а за стеклом были выставлены самые привлекательные с точки зрения продавцов товары: лук и стрелы, арбалеты и двуствольное ружье, заряжающееся с казенной части. Но после изобретения или воссоздания гладкоствольного оружия и патронов местный оружейный гений забуксовал. Не было даже намека на нарезное или автоматическое оружие.
Да и зачем оно нужно? Вряд ли здесь есть на кого с ним охотиться. Да и вообще нарезное оружие – это дитя войны, охоты людей друг на друга…
Понял я и то, что даже это примитивное ружье мне не купить дешевле тысячи марок. Значит, вообще не купить.
В-четвертых, с религией тут было как-то кисло. Я не увидел ни одной церкви, только в стороне китайского квартала проглядывала крыша здания, яркими цветными украшениями напоминающего буддийский храм.
Ну и в-пятых, тут были газеты. Один раз я встретил мальчишку-газетчика, рекламирующего свой товар. Хотел было расстаться с десятью копейками, но тут обнаружил, что на площади с неработающим фонтаном выставлен стенд с той же самой газетой, закрытой от непогоды стеклом. Граждане в большинстве своем на зазывания газетчика не реагировали, а предпочитали потолкаться у стенда и почитать бесплатно.
Я присоединился к ним и получил если не полезную информацию, то искреннее удовольствие. Местное издание на двух страницах с громким названием «Всеобщее время» (а вы замечали, что чем газета меньше, тем более звучно она называется?) сообщало в основном городские новости – ну и пару абзацев о соседних поселках.
Я узнал, что вчера поздно вечером, возвращаясь с концерта, популярная молодая певичка Хо была грязно обругана хулиганом, разочарованным ее пением, но сопровождающий певицу любовник (да, так прямо и было написано – любовник, ханжество тут было не в ходу) дал достойный отпор негодяю, усадив его в «ту самую лужу, которую наша газета уже вторую неделю предлагает засыпать».
Какие-то злоумышленники забрались ночью в ювелирный магазин господина Андреаса, но их постигло разочарование – деньги и ценности были убраны в надежный сейф, вскрыть который они не смогли. Свою обиду воры выместили на витринах, расколотив их (почему-то «каблуками»), но тут появился караульный, который хоть и не задержал преступников, но «изрядно отходил дубиной». Поиски сбежавших злодеев велись.
Скандал, вызванный обрушением недавно построенного моста, сходил на нет, так как подрядчик признал свою вину и обещал построить мост заново.
В редакционном фельетоне журналист, скрывающийся под вызвавшим у меня хохот псевдонимом Акула Пера, горько сетовал на торговцев, которые норовят нераспроданную утром рыбу положить на лед и подсунуть покупателям на следующее утро. Давались дельные советы по проверке свежести рыбы.
В большой, почти на целую страницу, и, как водится в таких случаях, нудной статье какой-то городской чиновник сетовал на падение нравов, на плохую собираемость налогов и неуважение граждан к городским властям, так героически и трепетно исполняющим свои функции.
Слово «функции» снова вызвало мой хохот. Боюсь, стоящие рядом стали принимать меня за идиота.
Ну и в завершение шли кроссворд и гороскоп.
Куда же газете без кроссворда и гороскопа!
Звезды сегодня благоволили Рыбам и Овнам, тем, кто был рожден под знаком Огненного Дракона и под сенью Голубого Тополя, а также тем, в чьем имени было три гласных и четыре согласных. Страдали Стрельцы и Деревянные Мыши, рожденные под знаком Тенистого Дуба, и несчастные, в чьем имени было три согласных и одна гласная.
Мне ничего особенного звезды не обещали.
В общем, это была обычная газета обычного маленького города.
Если бы не небоскреб на горе – вообще ничего удивительного.
Начал накрапывать дождь, и я решил закончить знакомство с прессой. В конце концов, в библиотеке утолить страсть к печатному слову будет куда комфортнее.

16

Мне давно кажется, что чтение книг миновало тот краткий период, когда оно было всеобщим развлечением. Кино при всем желании составить конкуренцию не могло – поход в кино был отдельным событием, а книга всегда была под рукой. Телевизор, даже обретя цвет и большие экраны, не мог удовлетворить всех и сразу – количество каналов пришлось бы сделать соизмеримым с числом населения.
Зато видео, а потом и компьютер нанесли свой удар. Кино – это чтение для нищих духом. Для тех, кто не способен представить себе войну миров, вообразить себя на мостике «Наутилуса» или в кабинете Ниро Вулфа. Кино – протертая кашка, обильно сдобренная сахаром спецэффектов, которую не надо жевать. Открой рот – и глотай. Почти то же самое с компьютерными играми – это ожившая книга, в которой ты волен выбрать, на чьей ты стороне – «за коммунистов али за большевиков».
А чтение вернулось к своему первоначальному состоянию. К тому времени, когда оно было развлечением умных. Книги стали дороже, тиражи стали меньше – примерно как в девятнадцатом веке. Можно по этому поводу грустить, а можно честно спросить себя – неужели сто процентов людей должны любить балет? Слушать классическую музыку? Интересоваться живописью или скульптурой? В конце концов – ходить на футбол или ездить на рыбалку?
Как по мне, так лучше признать: чтение – это удовольствие не для всех. И даже не просто удовольствие, это работа.
Судя по библиотеке Айрака, здесь к чтению относились именно так. Здание ухитрилось совмещать в себе некую помпезность – четыре этажа, колоннада у входа, бронзовая скульптура в виде огромной раскрытой книги и прильнувших к страницам детей и мрачный прагматизм завода – стены из скучного серого камня, широкие окна наглухо закрыты, двустворчатая дверь тоже ничем не украшена. Я с любопытством осмотрел скульптуру – на бронзовых листах был выбит алфавит, книга представляла собой букварь. Трое детей, двое мальчиков и девочка, изваянные из бронзы в натуральную величину, прижимались к книге так тесно, будто страдали близорукостью или учились читать между строк. Девочка стояла, подперев подбородок рукой, мальчишки согнулись, всматриваясь в строки.
Я потрогал отполированное плечо одного из юных читателей и с тоской вспомнил московское метро. Заглаженные до блеска статуи на «Площади Революции», особенно бронзовую собаку, которой сам ходил погладить нос перед экзаменом – верная примета, что сдашь сессию… Мне, впрочем, не повезло. Интересно, с этими статуями тоже связано какое-нибудь поверье? Погладил – научился читать, к примеру…
Войдя в библиотеку, я был приятно удивлен табличкой на стене: «Умеющим читать – вход свободный». Я не совсем понимал, зачем ходить в библиотеку неграмотным, но на всякий случай кивнул сидящему у входа пожилому вахтеру, указал на табличку и прошел дальше.
Библиотека на самом-то деле оказалась не очень большой. Первый этаж был отдан под какие-то административные помещения, откуда-то доносился прерывистый шум, наводящий на мысль о работающей печатной машине. Конечно, как они шумят при работе, я никогда не слышал, но было в звуке что-то такое периодическое, будто вылетали из громоздкого механизма страница за страницей. Что ж, вполне возможно. Сами печатаем, сами храним… сами и читаем, судя по пустынным коридорам.
Я поднялся на второй этаж. Ага, читальный зал. Столики, стулья, лампы на столиках – электрические, между прочим. Сидят человек пять, читают книги, один что-то конспектирует. На меня будто пахнуло ароматом студенчества.
Стараясь не шуметь, я поднялся выше. Вот здесь начиналась собственно библиотека – высокие ряды шкафов занимали весь этаж, два столика у самой лестницы пустовали, за третьим сидела хрупкая девушка. Абсолютно внемировая и вневременная девушка-библиотекарь. Такие же сидят в Новгороде и Чите, Шанхае и Бангкоке, Гамбурге и Детройте. У нее и внешность была какая-то смешанная, явно участвовали и азиатские, и европейские крови. Такие девушки остаются молодыми лет до сорока, а потом как-то сразу превращаются в библиотечных бабушек…
– Доброе утро, – тихо сказала девушка. – Вы первый раз у нас?
– Да, – честно признался я.
– На каких языках читаете?
– На любых, – поколебавшись, ответил я, решив, что не сильно погрешу против истины.
– Правда? – Девушка улыбнулась. – Как здорово. Не поможете мне прочитать эту книгу?
Судя по хрупким желтым страницам, книге было лет триста. А может, и все пятьсот. Я понял, что прихвастнул зря. Способности функционала меня бы выручили, но их я сейчас не ощущал. А при переходе я вряд ли выучил мертвые языки этого мира…
Смущенно улыбнувшись, я зашел за стол. Склонился над плечом девушки, почувствовав слабый цветочный аромат от ее волос. Уставился на страницу.
И севшим голосом спросил:
– А что именно вам непонятно?
– Ну вот. – Девушка с любопытством посмотрела на меня. – Вот.
– Не лишним будет добавить щепотку гвоздики, – прочитал я.
– Вы знаете этот язык? – восхитилась девушка. – Вы действительно его знаете?
Еще бы я не знал русский!
– Доводилось слышать… – признал я.
– Как удивительно, – тихо сказала девушка. – Я учила… по словарям. Но я думала, что никто… Скажите, а почему в книге советуют добавлять в еду маленькие гвозди? Это как-то связано с нехваткой железа в пище? Но ведь это очень опасно, их можно не заметить и проглотить…
– Это не гвозди. Пишется похоже. Гвоздика – это такая пряность… такие маленькие сухие соцветия… дайте карандаш.
На листке плотной сероватой бумаги я как мог набросал гвоздику. Честно говоря, в еду я ее никогда не добавлял, а вот варить с друзьями глинтвейн приходилось…
– Ой… – огорчилась девушка. – Я не знаю такой приправы. Наверное, она уже не растет.
– Наверное, – согласился я.
Как странно, как нелепо и смешно, что из всей великой русской литературы, из всех изданных в России книг сохранился не Толстой или Пушкин, не собрание ленинских статей или учебник физики, а кулинарная книга! Обычная кулинарная книга… Хотя если разобраться, то ничего удивительного. Именно хорошие кулинарные книги печатают на гладкой, толстой, прочной бумаге, чтобы не разбухали от влаги, меньше пачкались жирными пальцами, терпели свое пребывание на кухне среди баночек специй и полотенец. Если у вас дома есть кулинарная книга, по которой вы часто готовите, то где она лежит? В книжном шкафу? Да не смешите меня…
И я вдруг четко, со всей ясностью понял то, к чему подспудно уже был готов.
Это не просто другой мир.
Это будущее.
Это наше будущее.
Радиоактивные пустыни, горящая земля, затянутое тучами небо, руины городов, окопавшиеся на островах остатки цивилизации – это моя Земля.
Вот он какой, мир функционалов.
– У нас есть целая полка книг на этом языке, – сказала девушка. – И еще на всяких мертвых языках… в спецхране наверху.
Ей явно хотелось притащить сюда гору книг, вывалить (нет, не вывалить – бережно положить на стол) и усадить меня читать. Читать, читать и читать… переводить, объяснять, подсказывать. Что такое гвоздика, что такое сюртук, что такое гламур, что такое дефолт, что такое загрязнение окружающей среды, что такое война, что такое коррупция…
– Может быть, потом, – ответил я на невысказанный вопрос. – Мне бы хотелось… хотелось прочитать что-то по истории.
– Вы откуда? – негромко спросила девушка. Она и так говорила тихо, привыкла к этому среди библиотечных шкафов. А сейчас вообще перешла почти на шепот.
– Издалека. Очень издалека. Не спрашивайте.
Она задумчиво кивнула, словно эти слова ей все объяснили. Поднялась.
– Идите за мной…
Мы прошли рядами книжных шкафов, сквозь тихий шорох страниц – несколько человек выбирали книги, сквозь запахи старой бумаги и свежей типографской краски. Словно в храме какой-то новой религии, где книжные полки вместо икон, а бумажная пыль – вместо ладана и мирры…
– Вот, – сказала девушка.
Я задумчиво смотрел на пустой шкаф.
– У нас нет истории, – сказала девушка. – Это слово… почти и не в ходу. Вам повезло, что я вас поняла.
– Не может быть общества без истории, – сказал я. – Как давно здесь живут люди?
– С сотворения мира, наверное. – Девушка усмехнулась. – У нас тут есть древние руины… Очень древние, им много тысяч лет.
– Тогда я спрошу по-другому. Как давно люди живут только здесь?
– Я думала об этом, – серьезно ответила девушка. Будто я ее спросил, в чем смысл жизни. – Мне кажется, что сменилось много поколений. На материке никто не может жить долго. Даже… даже…
– Люди-над-людьми? – прямо спросил я.
Девушка кивнула.
– Кто вы?
– Я здесь чужак. Позвольте мне не объяснять. Это как минимум опасно.
– Для вас?
– Для меня тоже. Но в первую очередь для вас. Пусть я останусь таким… странным посетителем, задающим странные вопросы.
– Понимаю, – серьезно сказала она. – Это непривычно, но я понимаю. Наверное, потому что я люблю старые книги.
– Кто такие Люди-над-людьми? Правители?
– Нет. Правит императрица.
Она уже не удивлялась даже такому вопросу, начисто выдающему мое нездешнее происхождение.
– А Люди-над-людьми?
– Они иногда приходят. Покупают редкости с материка и учат с ними обращаться. Ничего не приказывают, никого не обижают… если вы об этом.
– Совсем никого?
– Только если пытаются обидеть их. Они… – Девушка помолчала. – Они другие. Мы им неинтересны. Вообще-то они скорее добрые. Могут вылечить любую болезнь… мне рассказывала бабушка: когда-то началась эпидемия, и они принесли лекарства. Могут дать хороший совет. Но они здесь не живут. Мне кажется, им просто неинтересно.
– А кто их пытался обидеть?
Девушка колебалась. Потом сказала:
– Если идти в горы, там будет поместье господина Дитриша. Он богатый землевладелец, меценат… это здание подарил городу он. Я думаю, вам лучше спросить у него.
– Он не любит Людей-над-людьми?
– Он любит знания. Он расскажет вам больше. Если вы ему понравитесь, конечно. Но вы понравитесь.
– Спасибо, – тихо сказал я. – Вы мне очень помогли.
Девушка кивнула и ответила именно так, как я и ожидал:
– Это моя работа. Вы еще вернетесь?
– Не знаю, – честно сказал я. – Не знаю.
– Я хотела бы… показать вам некоторые книги.
– Не знаю, – снова повторил я. – Это зависит не от меня.

Самое плохое в отсталых мирах – это не сортир в виде горшка под кроватью, свеча вместо лампочки и отвар целебных трав вместо таблетки. Самое плохое – это скорость передвижения. Цивилизация сжала нашу Землю вначале до восьмидесяти дней вокруг света, а потом и восьмидесяти часов (будем реалистами и не станем принимать в расчет сверхзвуковые истребители, космические корабли и прочие немассовые транспортные средства). Но сама возможность за десять часов перенестись из Москвы куда-нибудь в Токио, если сравнить ее с поездами, кораблями и повозками, – немыслимое чудо. Но даже если не брать в расчет кругосветных и прочих дальних перемещений. Вы представляете, сколько времени занимал раньше простой выезд семейства на дачу куда-нибудь за сотню километров от Москвы? Если не на поезде, а на повозке? То-то и оно. Так что можно ругать автомобили за ядовитые выхлопы, ужасаться пробкам, но от многих проблем мы избавлены и даже не можем их себе толком представить.
Хотя на самом деле мне повезло. Я не увидел в городе никаких признаков наемного транспорта – ни в виде кебов или карет, ни в виде рикш. Просто ничего! Даже частные повозки встречались редко, я увидел всего несколько легких двуколок. Были запряженные невысокими волами грузовые повозки, встречались люди, невозмутимо едущие на осликах и мулах. Но даже это было скорее исключением из правил. В основном все полагались на свои ноги.
Двинулся пешком и я, благо дождик прекратился, но облака давали приятную тень. За час пересек весь город и оказался на дороге, уходящей в гору, к поместью землевладельца Дитриша.
Тут моя решимость немедленно встретиться с любителем знаний дала трещину.
Я смотрел на проселочную дорогу, уходящую в горы, на полускрытый облаками небоскреб. Стоит ли вот так… резко. Не пообедав. Не отоспавшись хотя бы в снятом на неделю номере. А вдруг снова ливень пойдет? А вдруг облака сдует, и начнет печь солнце? Поговорить, разузнать, экипироваться… С библиотекаршей можно еще пообщаться, хорошая девчонка… Некстати, а может, и кстати, вспомнилось, что у Коти раза три были подруги-библиотекарши и, по его словам, все они были натурами романтичными, страстными и влюбчивыми. Наверное, соседство с книгами так сказывается…
– Далеко путь держите?
Поскрипывающая бричка, едущая из города, приблизилась как-то удивительно незаметно. Ее хотелось назвать именно бричкой, было в ней что-то польское или украинское: плетеный верх, наполовину закрывающий возок, какая-то европейская сельскость… Да и немолодой возница – крепкий, красномордый, усатый – в Восточной Европе выглядел бы своим. Правда, на нем был серый потертый сюртук, синяя рубашка с глухим воротом, широченные коричневые штаны и совсем не вяжущиеся с такой одеждой лаковые черные ботинки, но как только не одеваются люди в сельской местности.
– В гору. К господину Дитришу, – сказал я.
– А, – кивнул возница без удивления. – Так садись, подвезу.
Я колебался совсем недолго.
Я вдруг понял, что сколоченные из дерева колеса покрыты литыми шинами из синтетического каучука, которые производит мастерская дядюшки Хо в южной части города. Что водителя зовут Андре, но сходство с французским именем случайно, а полная форма – Андреас. Что он давно женат, но своих детей у него нет, это его печалит, но приемную дочь он воспитал как родную. Что до усадьбы нам придется ехать два часа семь минут. Что дождя не будет, но и солнце останется за облаками. Что мысленно Андре клянет выпитое в городе кисловатое пиво, потому что у него бурчит в животе и в пути ему дважды придется отбегать в кустики. И что ему и впрямь очень хочется меня подвезти, потому что с утра он любит ездить в город один, отвозя мандарины и виноград, а вот на обратном пути веселее с попутчиком – поболтать и посплетничать, до чего он большой охотник…
– Спасибо, – сказал я, забираясь в бричку. – Мандарины возили?
– А то, – согласился Андре. – Хорошо распродал!
Он похлопал себя по тугому карману, совершенно не беспокоясь, что хвалится деньгами незнакомцу на глухой дороге.
– Это здорово, – сказал я. Ощущение всезнания уже схлынуло. Я сделал выбор. Правильный или нет – другой вопрос.
– Закуришь?
– Спасибо. – Я искренне обрадовался. В пачке оставалась последняя сигарета, да и курить «Данхилл» при местных жителях я не рисковал.
Впрочем, возница тоже курил не махорку. Из кармана сюртука появилась картонная пачка, из пачки – две папиросы.
– О! – сказал я.
– Дерьма не держим, – гордо ответил возница.
Некоторое время мы ехали молча. Невысокая смирная лошадка терпеливо тащила бричку по дороге. Вокруг были поля – сейчас пустынные, урожай то ли собрали, то ли ждали не скоро. Мы курили. Табак оказался крепким, у меня даже слегка закружилась голова.
Когда повозка проезжала мимо приметного кряжистого дерева, возле которого так и подмывало присесть отдохнуть, возница сплюнул и сделал жест, будто сыпал что-то через левое плечо. От сглаза?
– Дурное место? – спросил я.
– Дурней не бывает, – согласился возница. – Человека тут убили, не слыхал?
– Нет.
– Два друга после работы сели вина выпить. Ну и… то ли вино крепкое попалось, то ли головы солнце напекло. Слово за слово, вспылили, один другому по морде заехал, а тот схватил сгоряча лопату и…
– Ясно, – сказал я. – Давно это было?
– Ну… – Андре задумался. – Значит, я тогда совсем пацан был… Да уж полста лет как прошло. Поле это с тех пор никто не любит, а дерево… спилить бы его надо, только пусть в назидание стоит…
Я осмысливал услышанное.
Полста лет? Человека убили в пьяной драке – и полсотни лет люди чураются этого места? Да в нашем мире пришлось бы на каждой дороге плевать, никакой слюны бы не хватило.
Что это, какая-то искусственная, внедренная функционалами неагрессивность? Или следствие духовной эволюции человечества?
Нет, пожалуй, все проще.
Как изменится психология людей, если девяносто девять целых и девять десятых населения планеты погибнет? Если уцелеют несколько сотен тысяч, пусть даже миллион – но на одном-единственном большом острове? Писатели и режиссеры начинают радостно смаковать ужасы постапокалиптического существования, все эти банды кровожадных недоумков (желательно – обкуренных, оборванных и на ржавых мотоциклах, носящихся по пустыням в поисках жертв), одуревших от случившегося военных (на ходу один старый танк без снарядов, командует спятивший майор, солдаты тупо исполняют приказы) и религиозных фанатиков (сексуально озабоченный предводитель секты и кровавые ритуалы, тяготеющие к каннибализму, обязательны). Ну ладно, это все фантастика. А на самом деле? Не возникнет ли в сознании людей глухая, жесточайшая, подсознательная неприязнь к убийству?
Здесь, похоже, случилось что-то подобное.
А еще туго пришлось существующим религиям. Не вписалось случившееся в их картину мира. Утратили веру прихожане, бросили свои храмы пастыри. Разве что буддисты все приняли как должное.
Скорее всего и капитан Ван Тао не собирался меня отравить, для этого мира поступок был слишком невероятный даже для бесшабашного грабителя руин. Наверное, в аппетитных пельменях было банальное снотворное. И не с целью меня связать или обобрать, а просто чтобы опасный гость не буянил ночью.
Андре остановил повозку, бросил мне вожжи:
– Подержи… живот прихватило.
Он сиганул вниз и скрылся за ближайшими кустами. Лошадь прядала ушами, помахивала хвостом и всем своим видом выражала готовность простоять так хоть до вечера.
Возница вернулся, пробормотал:
– Чтоб я еще раз в «Хмельном дельфине» пиво пил! Пусть они его дельфинам спаивают… дельфинам просто, где захотел, там и серешь…
– Кору дуба надо заварить и попить, помогает, – сказал я сочувственно.
– Знаю, вот как приеду, так сразу дочку попрошу заварить… она у меня умница. А ты доктор, что ли?
– Отец у меня доктор.
– А! Ну, значит, и ты в доктора пойдешь, – убежденно сказал Андре. – А вот скажи, что женщинам пить, когда у них дни дурные?
– Для чего? – не понял я.
– Чтобы на людей не кидались.
– А… – Я пожал плечами. – Валерьяну… боярышник.
– И впрямь – доктор, – порадовался Андре. – Только не помогает. Все равно сама не своя ходит. Она у меня молодая… горячая…
Он задумался.
– А вот если сердце колет?
– Колет или давит? – уточнил я.
– Колет.
– Валерьяну. И боярышник.
– Ишь ты…
У меня создалось ощущение, что мои рекомендации новостью не явились. Скорее возница воспользовался случаем проверить какого-то своего доктора, давшего ему столь же простые и оттого вызывающие мало доверия советы.
– А к Дитришу ты по врачебному делу?
Я понял, что открещиваться от чужой специальности смысла нет. Что бы ни случилось в мире, но людей всегда будет интересовать, как лечить свои и чужие болячки. Причем о своих они будут спрашивать докторов, а чужие – порываться лечить сами.
– Не совсем. Мне про него рассказали, что человек очень умный.
– Умный, – без тени иронии подтвердил Андре. – Хороший человек и умный. У них вся семья такая была. Дедушка, будь ему земля пухом, отец – тоже золотой человек. Сестра у него попроще, ветреная девица и пустая, хоть и не пропащая. А Дитриш – умница. Жениться ему надо скорее и детей рожать, а то ведь все мы смертны, а хорошую породу продолжить надо…
Это явно было его больной темой, и он не преминул бы подольше о ней поговорить. Но я, воспользовавшись случаем, задал вопрос:
– А он холостой?
– Ага. Он же молодой совсем, твой ровесник будет. Но умный!
Последняя фраза прозвучала обидно, хотя вряд ли Андре вкладывал в нее такой смысл.
– Ясно. – Я задумался. Почему-то я был твердо уверен, что меценат и землевладелец Дитриш – человек пожилой, как минимум в отцы мне годящийся. А тут – ровесник.
Хорошо это или плохо?
Пожалуй, хорошо. Если я решу ему открыться, то чем моложе Дитриш, чем меньше замылены у него глаза, тем легче мне будет.
– Скажите, Андре, а вы ни от кого не слыхали, будто в горах выше поместья господина Дитриша стоит какое-то здание? – спросил я. – Высокое, вроде башни.
Андре помедлил. Снова достал и протянул мне папиросы. Я закурил, уже догадываясь, что ответ будет утвердительный.
– Слыхал. Как не слыхать. Троих людей знал, которые говорят, что ее видели. Да что видели, и сейчас, если на гору посмотрят, видят. Один даже на запад уехал, говорил, «чтоб не маячила».
Я искоса посмотрел на гору. Перекрученный веер бесстыдно сверкал в проглянувшем в прореху облаков солнце.
– Сами вы не видали?
– Нет. Как-то долго стоял, и так смотрел, и эдак. Говорят, красивая такая… – Он неопределенно взмахнул руками. – Только видеть ее могут не все.
– А если пойти в горы, посмотреть?
– Нельзя туда ходить, – резко ответил Андре. – Это каждому известно. Кто в горы пошел – назад не возвращается!
– Почему? Что там опасного?
– Мало ли… – Андре снова обрел флегматичность. – Звери, пропасти. В горах опасно.
– Опасно, но кто-то должен был вернуться. Что за звери, от которых спасения нет?
Возница пожал плечами. Потом сказал:
– Может… может, их железный человек убил.
– Железный человек?
– А ты приезжий, значит?
– Угу.
Андре кивнул.
– С востока?
– Ага.
– И впрямь говорят, что вы там будто на другом острове живете… Ходит тут в горах такой. В два человеческих роста. Из железа. На ходу деревья ломает. Хорошо, вниз никогда не спускается.
– Давно ходит?
– Всегда. – Андре бросил мне поводья. – Тьфу ты, как заговоришь о всяких страстях, так совсем живот подводит…
Он ломанулся в заросли, на ходу расстегивая ремень. А я очумело уставился на гору.
Железный человек? Робот?
Я совершенно не ожидал встретить здесь что-то подобное! Функционалы не используют технику. Особенно такую… научно-фантастическую. Живые дома, порталы… даже какие-нибудь силовые поля – в это верю. В робота, в механического охранника – нет. Сказки, сплетни, страшилки…
– Однажды сам его видел. – Из кустов Андре возвращался повеселев. – Маленький был, ну не совсем чтоб, но дурной. С друзьями пошли в гору ягоды собирать. Ну… выше, чем положено, поднялись. Я малинник нашел, стою, обрываю, больше в рот, чем в корзину. И вдруг грохот, сквозь лес кто-то идет. Я на месте столбом стою. А тут сквозь деревья мелькает… Как человек, только выше. В два раза. – Он подумал. – Нет, не в два, раза в полтора. Я же все-таки пацан был, да и ростом никогда не отличался. Из железа, сверкает весь. И глаза стеклянные такие… – Он беспомощно повел руками. – Как у стрекозы, вот. Веришь?
– Верю, – тихо сказал я. – Если глаза как у стрекозы, то, наверное, верю. Фасеточное зрение, довольно разумно…
– Ты доктор, тебе видней, – кивнул Андре. – Спасибо, что не смеешься. Мне-то не особо поверили. То есть в железного человека верят, а что я видел – нет. Ремня всыпали, да и велели не ходить куда не следует. Я больше никого не знаю, кто б его видел. Те, кто сдуру на гору полез, наверное, видели перед смертью. А меня, я потом так подумал, потому не тронул, что я все-таки малец был. С мальца какой спрос… Башню вот – да, видят некоторые. Я как-то господину Дитришу сказал, что дурь это все. Он засмеялся, хоть и невесело. И сказал, что башня-то есть. Он сам ее видит, только показать никому не может.
– Вот это да, – только и вымолвил я.
Все-таки, похоже, я принял правильное решение. Выслушает меня Дитриш или нет, поверит или прогонит прочь – но он один из немногих здесь, кто действительно может поверить.
Поверить и помочь.

17

Мы всегда склонны недооценивать своих ровесников. Да, нам с ними комфортнее всего, мы слушаем одну музыку, читаем одни книги, работаем (хотя бы поначалу) на одинаковых должностях – в словосочетаниях «молодой инженер», «молодой врач» или «молодой сисадмин» существенно будет все-таки прилагательное. Но вот каких-то великих дел мы от них не ждем. Нам проще смириться с мудростью стариков, опытом зрелых людей или даже гениальностью ребенка. Но наш ровесник – ну как он может совершить что-то значительное, как может пользоваться уважением и любовью больше, чем мы? Это же Колька, Петька, Сережка. Мы с ним в детском саду дрались, в школе хулиганили, в студенчестве оттягивались. Я же его знаю как облупленного, он обалдуй обалдуем, хороший парень, но звезд с неба не хвата… Что? Хватает? Вот прямо так? Его научные статьи во всем мире публикуются, его в Гарвард зовут лекции читать? Да не может быть… меня преподаватели всегда ему в пример ставили…
Наверное, все дело именно в этом. Когда видишь своего ровесника, который пользуется всеобщим уважением, возникает… ну, даже не зависть. Что-то вроде растерянности и сомнения. И невольно думаешь, а мог бы ты сам оказаться на его месте?
Усадьба господина Дитриша, а точнее – рода Дитришей, производила впечатление настоящего семейного гнезда – старого, но крепкого, обжитого до последнего чуланчика, настолько сроднившегося с окружающей местностью, что оно выглядело естественнее гор, лесов и виноградников. Может быть, за это надо было благодарить архитектора, а может быть – время. Время на самом деле лучший архитектор. Оно даже унылый доходный дом способно превратить в жемчужину городского ансамбля. В свое время парижане демонстрации устраивали против Эйфелевой башни, а сейчас без нее Парижа считай что и нет…
Мне предложили войти в дом, сообщив, что Дитриш вот-вот вернется с конной прогулки, или подождать в беседке перед усадьбой. Я скромно выбрал беседку, что, впрочем, не помешало слуге принести мне зеленый чай и тоненькие сигары. Обнадеживающее гостеприимство. Я сидел в увитой зеленью беседке, смотрел на мирный пейзаж вокруг, но взгляд то и дело скользил к башне. Она была теперь совсем близко. Я мог ее рассмотреть во всех деталях и пришел к мысли, что первая аналогия – со скрученным веером – была очень удачной. Представьте себе, что из единого фундамента выстроили из стекла и стали десятка три тонких и высоченных небоскребов, каким-то чудом удерживающихся в наклонном положении. Потом слегка сдвиньте небоскребы так, чтобы они наползали друг на друга. И получившийся полусложенный веер закрутите вокруг оси спиралью.
Представили?
Теперь добавим размеры. Высотой «пластины веера» должны быть метров триста. Шириной – метров двадцать. Толщиной – метров пять, может, немногим больше.
И вот вся эта футуристическая, абсолютно нелепая в горах конструкция нависала над старинной каменной усадьбой. Наверняка временами тень от нее накрывала и усадьбу, и двор вокруг нее.
Но этого никто не замечал.
Я успел до половины скурить сигару, оказавшуюся куда вкуснее папирос Андре, когда на дороге, вьющейся среди виноградников, показался конный. Каким-то образом молодой землевладелец уже узнал о моем появлении – он бросил слуге поводья возле самой беседки и пошел прямо ко мне. Белый костюм для верховой езды, высокие белые сапоги из мягкой кожи – он выглядел именно так, как в моем представлении и должен был выглядеть богатый и уважаемый землевладелец, отправившийся осматривать свои владения.
Я поднялся навстречу.
Дитриш был моим ровесником и немного походил на меня. Вот только был явно физически крепче, рыхлость городского жителя его не коснулась (ну да, попробуй всю жизнь ходить пешком и скакать на лошади на свежем воздухе – много у тебя останется лишнего жирка или бледной пухлости физиономии?). В довершение всего хоть мы и были чем-то похожи, но Дитриш был явно красивее. Это я признал совершенно честно и объективно. Причем красив он был не слащавой юной красотой, ценимой немолодыми женщинами («красавчик!») и не брутальностью городского мачо, ценимой юными девушками («настоящий мужик!»), а какой-то общей правильностью и лица, и фигуры. В общем, женщины в него должны были влюбляться, а мужики уважать.
У меня возникла горькая мысль, что я вижу нечто вроде улучшенной копии самого себя.
– Добрый день. – Он протянул руку, легко и дружелюбно улыбаясь. – Вы давно меня ждете?
– Нет, недолго. – Я пожал ему руку, признавая, что и рукопожатие было приятным. – Спасибо. Меня угостили чаем и сигарами. Рад вас видеть, господин Дитриш.
– Аль, – сказал Дитриш. – Просто Аль. Мы, кажется, ровесники.
– О да, – сказал я. – Тогда я Кирилл. Или просто Кир.
– Кирилл. – Он будто покатал имя на языке, пробуя на вкус. – Кирилл. Очень красиво и необычно. Пройдемте в дом, или…
Я посмотрел на башню. Сказал:
– Может быть, поговорим здесь?
– Ага, – сказал Дитриш вполголоса. – Вы тоже… Давайте здесь.
Он уселся напротив меня, махнул рукой слуге, который принес мне чай и с тех пор стоял поодаль. Слуга скрылся в доме.
– Я тоже выпью чая, – сказал Дитриш. – Вы ее видите?
– Башню? Да.
– Какая она?
Я усмехнулся. Нет, все-таки мы и впрямь были похожи.
– Высокая, метров двести. Будто веер из стекла и стали, скрученный винтом.
– Я тоже так объясняю, – улыбнулся Дитриш. – Объяснял, пока не понял, что бесполезно. Откуда вы, Кирилл?
Выбор это или нет?
Я прислушался к себе.
Нет, ничего не прорезается… Никаких способностей. Значит, особого выбора у меня и нет.
Я посмотрел в глаза Дитриша.
– Из другого мира.
– О, – сказал Дитриш. – О!
Он даже встал, нервно прошелся по беседке. Появился слуга, принес еще одну чашку и чайник на подносе. Дитриш кивком отпустил его.
– Я вас не удивил, – сказал я.
– Вы? Не удивили? Вы меня поразили, Кирилл! Вы… нет, я думал, но… чтобы так.
Я вдруг понял, что этот красивый, умный, богатый, абсолютно самодостаточный парень и впрямь поражен до глубины души. И мне сразу стало с ним легче.
– Мне казалось, что раз вы видите эту башню, то и с функционалами встречались.
– С кем?
– С Людьми-над-людьми.
– Они никогда не утверждали, что они из другого мира. Они вообще ничего не говорят о себе. Я полагал, что на каком-то из материков сохранился более цивилизованный анклав…
– Вы даже знаете, что материков много, – сказал я с удовольствием. – Может быть, и слово «история» вам знакомо?
– Знакомо. – Он хмыкнул и сел. Налил себе чай. – Только слово и знакомо. У нас нет истории. На нее табу… знаете такое слово?
– Знаю.
– Ну вот, у нас рассуждать о том, что было раньше, – верх неприличия.
– Бедная девушка, – сказал я. – Не знал…
– Какая девушка?
– В библиотеке. Я расспрашивал ее об истории вашего мира. Она отправила меня к вам.
– А… я знаю, о ком вы. – Его лицо сразу потеплело. – Да, вы удачно спросили. Диана такая же чокнутая, как и я. Ей тоже хочется знать, что было до того, как мир погиб.
– Но ведь у вас есть люди, которые посещают материк… ищут там разные вещи.
– Есть. Два-три отчаянных капитана. Но их интересует только прибыль. А вы, наверное, интересуетесь чем-то большим.
– Да.
– И могли бы мне что-то рассказать? – В голосе Дитриша прорезались умоляющие нотки.
– Мог бы, – сказал я. – Ну… существует много миров, похожих на Землю. Собственно говоря, они все – Земля. Только разная.
– Так… – Дитриш благоговейно смотрел на меня.
– Эти миры… они как-то разделены в пространстве. И, по-моему, не только в пространстве, но и во времени. На некоторых живут люди. На других цивилизации нет.
– Это возможная теория, – важно сказал Дитриш. – Я размышлял на такие темы.
– К сожалению, это не теория. Я бывал в нескольких мирах. Да я и сам из другого мира. Мне кажется, что мой мир – это ваше прошлое.
– Постойте! – Дитриш взмахнул рукой. – Вот это полная ерунда. Я читал развлекательные книги, где герои путешествуют сквозь время. Это занятная игра ума. Но даже там авторы признавали, что это невозможно. Путешествия приведут к парадоксам. Если вы и впрямь из нашего прошлого, то, вернувшись обратно, вы измените свое настоящее и, следовательно, и наше будущее. Значит, наше будущее не случится, и вы не сможете в нем побывать.
– А если время ветвится? – сказал я. – Если каждое путешествие создает новую ветвь будущего? Давай… давайте для простоты…
– Давай для простоты перейдем на «ты».
– Хорошо. Давай представим, что я увидел ваше будущее, вернулся назад, и наше будущее стало другим. Но и ваше осталось.
– Мне все равно кажется, что это создаст какие-то парадоксы. – Дитриш поморщился. – Нет, я не готов это принять. Ты уверен, что ты из нашего прошлого?
– Ну, во всяком случае, из мира, который очень похож на ваше прошлое, – смирился я. – Да, не уверен. Я сам пытаюсь разобраться. Ладно, давай для простоты считать, что все миры находятся на разном этапе развития. В одних мирах история пошла так, а в других – эдак. Здесь быстрее, а там медленнее. Ты готов принять такую версию?
– Готов, – согласился Дитриш. – Так Люди-над-людьми…
– Обычно их называют «функционалы». – Я вздохнул. – Они во многом подобны людям, но у каждого есть какая-то специальность, профессия, которой он владеет в совершенстве, на уровне, недоступном обычным людям. Только не спеши завидовать. Большинство функционалов ограничены. Они не слишком-то умеют делать все другое, это раз. И они прикованы, фигурально выражаясь, к тому помещению, в котором заключена их профессия. Парикмахер – к парикмахерской, врач – к больнице…
– Пекарь – к пекарне. Да, это неприятно.
– Я был одним из таких функционалов. Но у меня была особая работа, поинтереснее других, как мне кажется. Я был таможенником. В моем жилище были врата между мирами.
– Круто… – Дитриш посмотрел на меня с уважением. – А… для чего все это?
– Подожди. К этому мы еще придем. Над обычными функционалами стоят начальники.
– Как без этого. – Дитриш фыркнул. Я решил не мешать ему комментировать мои слова, таким образом он явно справлялся с волнением.
– Во-первых, есть полицейские. Но они тоже привязаны каждый к своему участку. Во-вторых, есть акушеры. Нет, они не принимают роды, они превращают того или иного человека в функционала. Когда человек становится функционалом, он словно выпадает из обычной жизни. Его забывают друзья, родные. Даже обычные власти в его мире напрочь про него забывают.
– Неприятно.
– Весьма. Слушай дальше. В каждом мире существует еще и куратор. Он управляет акушерами и полицейскими, раздает приказы – кого в какого функционала превратить. У него очень большая власть и возможности. Но и он не свободен. Приказы он получает из мира под названием Аркан. Это, наверное, наиболее технически развитый мир. Насколько я понимаю, там функционалы в порядке вещей, это часть их цивилизации.
– Но и тут не конец? – спросил Дитриш.
– Да. Не конец. У меня есть основания полагать, что первые функционалы пришли из вашего мира. Когда он стал непригоден для жизни… ну, по большей части они мигрировали в Аркан. Открыли способность перемещаться в пространстве и времени и ушли туда. Но не просто захватили этот мир и стали переделывать под себя. Они вмешиваются и в дела других миров. Направляют их развитие в интересующую их сторону. Аркан – это их база. Ваш мир – их родина. Они… они не церемонятся. Они легко убивают, а еще проще – меняют человеческие судьбы. Обычные функционалы, даже акушеры и кураторы, это всего лишь их слуги, даже скорее рабы. Я думаю, они не зря сохранили до наших дней в одном из миров рабовладельческую систему. Им это интересно.
– Что?
– Отношения между рабами и господами.
– Мы не рабы, – серьезно сказал Дитриш.
– Рабы немы. – Я усмехнулся. – Нет, вы не рабы. Наверное, в отношении вашего мира у них сохраняются какие-то теплые чувства. Впрочем, вы тоже занятный эксперимент. Вся планета необитаема и опасна для жизни, только на одном безымянном острове живет мирная, патриархальная, довольная своим простым существованием…
– Я иногда думаю, что это Крит.
– Что?
– Я искал в старых книгах, как может называться наш остров. Вначале думал, что это Формоза. А потом решил, что это все-таки Крит. Не знаю. Сейчас мы зовем его просто – Остров.
Я подумал, что в этом была бы какая-то ирония и одновременно символика. Остров в Средиземном море, ставший когда-то колыбелью человеческой цивилизации, служил теперь ее смертным одром.
– Это интересно, – сказал я. – Хотя и не так важно. Хоть Гренландия, хоть Формоза, хоть Мадагаскар, хоть Крит…
– Важно то, что функционалы родом из нашего мира. И что у нас… – он обернулся на башню, – стоит вот это.
– Да.
Дитриш задумался.
– Ты говоришь, что ты – бывший функционал?
– Да. Таможенник.
– А каковы твои отношения с другими функционалами?
– Каковы? – Я пожал плечами. – Некоторых я убил.
Дитриш вздрогнул и отодвинулся от меня.
– От других я убегаю, они хотят убить меня. Так что я гость хоть и занятный, но опасный.
– Ты… – он заколебался, – ты что-то умеешь? Такое, что не может человек?
– Да. Иногда. У меня временами получается открывать проходы между мирами. Мой друг, он куратор в моем мире, считает, что произошел какой-то небольшой сбой. Был момент, когда мы с ним сошлись в поединке. Но мои способности почему-то не исчезли до конца. Я сумел дать отпор. И теперь мы оба слегка неполноценны. Кто-то из нас должен стать куратором Земли. Кто-то, вероятно, должен погибнуть. Это один вариант.
– А второй?
– Если мы сумеем избавить наш мир от влияния функционалов с Аркана, убедим или заставим их оставить нас в покое, то мы можем уцелеть оба. И, наверное, даже пользоваться нашими способностями в своих собственных интересах.
– Интересно… – задумчиво сказал Дитриш. – Ой. Извини. Я как-то… абстрактно все рассматриваю.
– Ничего.
Мы помолчали.
– И что ты хочешь делать? У тебя же есть какой-то план, раз ты пришел к нам?
– План появился, когда я увидел эту дуру на горе…
– Дуру? А, понял…
– Я хочу туда попасть.
– И?..
– Не знаю. – Я развел руками. – Дальше – не знаю. Я ведь даже не в курсе, что это такое. Может быть, это то единственное во всей Вселенной устройство, которое позволяет функционалам путешествовать из мира в мир и вообще творить их чудеса. И если его разрушить…
– То ты застрянешь у нас.
Об этом я как-то не подумал. Дитриш говорил вполне серьезно, и я невольно представил себя запертым на этом острове – навсегда. Ой…
С другой стороны, что же получается – умереть я готов, лезу на рожон, а вот остаться здесь боюсь?
– Ну, попрошу у тебя протекции… работы в местной библиотеке. Буду заниматься историей.
– Хорошее дело, – согласился Дитриш. – Работы немного…
Мы одновременно улыбнулись.
– Может быть, эта штука ничего и не значит, – сказал я. – Может, это памятник. Или музей. Или дом отдыха. Может, в нее и входа нет. Но я хочу попробовать. И мне нужна помощь.
– Кроме меня, тебе никто не поможет, – сразу сказал Дитриш.
– Точно? А ваша власть?
– Императрица очень уважаема в обществе, – осторожно подбирая слова, сказал Дитриш. – Но ее власть реально не столь уж и велика. Мы… как бы сказать… не сильно нуждаемся в управлении. Есть полицейские, но нет армий, как в древности. Да и вообще отношение к Людям-над-людьми – оно вовсе не плохое. Оно уважительное. Почтение, легкая опаска и священный трепет. Появляются нечасто, никого не обижают, скупают у авантюристов предметы с материка и учат ими пользоваться. Лечат. Один раз было… ну, не война, у нас нет войн. Но спор был между двумя поселками. Из-за пахотной земли. Ее не очень много, центр острова – безжизненные горы…
– Да, я там побывал, – мрачно сказал я.
– Ну так Люди-над-людьми спор прекратили. Не силой, конечно. Но как-то так… участок земли отдали в пользование третьему поселку. И все еще были довольны.
– Все-таки они правят.
– Присматривают. И за это их уважают. Есть сила, которая если надо – наведет порядок. Все это знают и все довольны.
– А ты?
– А мне не нравится эта штука над головой, – мрачно сказал Дитриш. – Не нравится, и все тут… Ты голоден?
– Ну…
– Пойдем в дом! Я прикажу, чтобы тебе отвели комнату и накрывали к ужину.
– Я вообще-то снял номер в гостинице… – начал я. Но Дитриш так выразительно улыбнулся, что я прекратил мяться. – Спасибо. Благодарю за приглашение. Но учти, я опасный гость. Эти добрые Люди-над-людьми могут заявиться за мной.
– Пусть попробуют, – не очень уверенно сказал Дитриш. – Пусть только попробуют. Это будет скандал.
– А они скандалов не боятся.
– Идем. – Дитриш похлопал меня по плечу. – Будь что будет… – Уже когда мы были у самых дверей, он негромко добавил: – А ты… ты правда убивал живых людей?
– Да, – ответил я. – Но они от этого быстро становились мертвыми.

Мне приготовили не только комнату. Медлительный немолодой мужчина, явно один из старших слуг в доме, провел меня на второй этаж, в комнату для гостей, как-то очень внимательно оглядел, удовлетворенно кивнул и удалился. Я же, воспользовавшись тем, что к гостевой комнате примыкала ванная, с удовольствием вымылся – первый раз после Тверди. Здесь не было электрического освещения, только свечи, но была горячая вода и довольно привычный душ над огромной мраморной ванной, мыло и шампунь. Когда я вытирался огромным мягким полотенцем, в дверь деликатно постучали, потом она чуть-чуть приоткрылась, и чья-то рука положила на каменный пол стопку одежды.
Видимо, она была из гардероба Дитриша, но мы и впрямь оказались достаточно близки по фигуре.
Вкусы Дитриша мне тоже оказались близки. Джинсы, или что-то столь к ним близкое, что не имело смысла искать другое слово – и цвет темно-синий, и материя плотная, и проклепано на уголках карманов. Рубашка – просто клетчатая красно-синяя рубашка, и застегивающаяся нормально, а не в их странной манере «на плече». Ботинки – не новые, но явно очень удобные для ходьбы по горам. Все было чистое, а белье и носки, похоже, новыми.
Я задумался. Одежда скорее для похода в горы, чем для мирного ужина.
Впрочем, Дитриш сразу все пояснил, когда слуга проводил меня в обеденный зал.
– Я специально попросил дать тебе такую одежду. Чтобы если бы тебе пришлось… быстро покинуть дом, ты чувствовал себя комфортно. И ботинки поэтому разношенные.
– Ты предусмотрительный, – сказал я.
– Я очень предусмотрительный, – ответил Дитриш с грустью. – Иногда чрезмерно. Но это лучше, чем попадать впросак.
Стол был накрыт, но к моему глубокому облегчению нам никто не прислуживал. Дитриш явно подумал и о том, чтобы нам не мешали разговаривать.
– Мне бы хотелось тебя о многом расспросить, – смущенно сказал он сразу. – Но ты голоден. Ешь, а я пока расскажу тебе то, что знаю сам.
Я ел. С огромным удовольствием. Вначале была утка в соусе из апельсинов. Что-то китайское, хоть и претерпевшее в этом мире изменения. Потом густой суп из мидий, рыбы и то ли осьминогов, то ли каракатиц, измельченных так основательно, что и не разберешь. Я уже смирился, что здесь, как в Аркане, второе едят первым. Видимо, и на Аркан эту манеру занесли отсюда? Может, и впрямь это не совсем уж будущее моего мира?
Хотя, конечно, делать такие умозаключения на основе обеденных церемоний – дело гиблое.
Дитриш тем временем рассказывал – обстоятельно и подробно. Начиная с самого детства – как он видел башню, но ему никто не верил, кроме отца. А отец велел молчать. И объяснил, что тех, кто видит башню, могут забрать с собой Люди-над-людьми. Дитриш так и не узнал, есть ли под этими словами какое-то основание. Он даже не знал, видит ли башню его отец, мать и сестра точно не видели. Но он был послушный мальчик и стал молчать на эту тему. Иногда, конечно, прорывалось, но не часто…
Он рассказал про их семью, про весь род Дитришей, уходящий корнями куда-то в тьму веков, во времена до неведомой катастрофы, изменившей мир. У меня создалось впечатление, что это была действительно хорошая семья, пусть и не лезущая во власть, но пользующаяся уважением на острове.
Все, что мог, Дитриш поведал и о Людях-над-людьми. Они появлялись в городе чаще всего во время весенних ярмарок и гуляний. Скупали привезенные с материка артефакты. Даже отчасти веселились вместе со всеми, солдаты, к примеру, непременно захаживали к местным девицам легкого поведения. Из его слов было ясно, что завести ребенка от такого визитера считалось большой удачей, и, как правило, проститутка после этого могла найти себе удачную партию и выйти замуж – если желала, конечно. Впрочем, Люди-над-людьми своими отпрысками никак не интересовались, да и те росли самыми обычными, разве что считались удачной партией. Я подумал, что таким вот веселым и неофициальным образом функционалы разнообразили генофонд маленького человечества.
– А они всегда появлялись с солдатами? – спросил я.
– Да. Солдаты помалкивают большей частью. Они наши языки толком не знают. Вот те, кто без оружия, они говорят свободно. Как ты.
– Солдаты, наверное, не функционалы, – сказал я. – Обычные люди из другого мира, с Аркана… И они всегда уходили?
– Ходят истории, что когда-то солдаты влюблялись в наших девушек и оставались навсегда. Но ты же знаешь женщин, могли и выдумать для романтики. Дело старое…
– И конфликтов никаких не было никогда?
– Нет. Все очень вежливые. Конечно, иногда торговали втихаря… – Дитриш сделал паузу. – У меня отец незадолго до смерти очень хорошо с одним сошелся. У отца была жемчужина. Совершенно немыслимая, вот такая! – Дитриш изобразил руками что-то вроде маленького яблока. – Абсолютно белая, молочная. Совершенно ровный шар. Я даже думать боюсь, за сколько отец ее купил… И он поменялся с одним солдатом…
– Показывай, – не выдержал я. – Кажется, я уже понял, к чему ты!
Дитриш улыбнулся и отошел от обеденного стола. В дальнем углу зала на курительном столике лежало что-то завернутое в плотную красную ткань. Дитриш развернул предмет и торжественно показал мне:
– Вот. Оружие Людей-над-людьми.
– Да… жадность солдата обуяла… – признал я, хоть и был слегка разочарован. В руках у Дитриша был автомат – точно такой же, как утопленный мной в море.
– Только патронов нет, – с сожалением добавил Дитриш. – Видишь, в это отверстие вставляется специальный контейнер, в нем хранятся патроны. Отец пытался сделать замену, но так и не сумел.
– Магазин есть у меня в сумке, – сказал я. – Но там всего четырнадцать патронов. Лучше, чем ничего, конечно…
– Держи. – Дитриш протянул мне оружие. – Тогда он твой.
– Жемчужина, – сказал я. – Немыслимой красоты и цены. А?
– Вот жемчужину я бы пожадничал отдать, – признался Дитриш. – А оружие… я не умею из него стрелять. У меня нет от него важной части и патронов. И вообще тебе оно нужнее.
– Спасибо, – сказал я. – А я свой автомат утопил. В море. Когда спускался со скалы по веревке. У меня была очень прочная, но тонкая веревка. Как нитка на вид. Я ее обмотал вокруг автомата…
– А, знаю, – просиял Дитриш. – Солдат показывал отцу, тот рассказал мне. Вот, приклад откидывается, так… Тут в прикладе специальная рамка, в которую пропускается нить, и зажим, который контролирует спуск. Держишься за ствол и приклад, а пальцем легонько регулируешь скорость… Ты очень умный, Кирилл, если сам до этого дошел!
– Ты даже не подозреваешь, какой же я идиот, – глядя на автомат, сказал я. – Я… в общем, я все делал иначе. Совсем иначе. И чуть не разбился.
– Тогда тебе просто везет, – сказал Дитриш. – Знаешь, это, может, даже и лучше, чем быть умным, но невезучим.

18

Мы почему-то склонны считать, что люди, которые нам нравятся и даже вызывают зависть, все эти успешные спортсмены, популярные артисты, знаменитые музыканты, удачливые бизнесмены – они всегда счастливы. Вся «желтая» пресса, по сути, тем и кормится, что разубеждает нас в этом – «она развелась», «он запил», «эти подрались», «тот изменил». И мы читаем, кто-то брезгливо, а кто-то с радостным любопытством. Читаем не потому, что грешки и беды знаменитостей так уж велики. А потому, что только эта размазанная по газетной бумаге грязь способна нас утешить. Они такие же, как и мы. Они пьют шампанское за тысячу долларов, а мы – чилийское вино. Они едут в Австрию на горнолыжный курорт, а мы – к теще на дачу. Им рукоплещут стадионы, а нас жена похвалила за то, что мусор вынесли. Но все это не имеет значения, если у них та же самая тоска, та же самая печаль, та же ревность и те же обиды.
И мы не замечаем, как сами накручиваем ту пружину, что заставляет их пить коллекционные вина, когда они в них ничего не понимают, а хотят пива, что заставляет их буянить в Куршавеле и драться с журналистами. Потому что чем упорнее макать человека в его проблемы и кричать «Ты такая же скотина, как и мы!», тем сильнее ему захочется ответить: «Нет, нет, не такая, а куда большая!»
Я смотрел на молодого, красивого, умного парня, которого уважает едва ли не все население его маленького мирка, и понимал, что он не слишком-то счастлив. Что пусть в меньшей мере, чем у нас, но незримый пресс ответственности, зависти, неравенства существует и тут. И это может быть удача, а может быть и целиком его заслуга, что он вопреки всему остается хорошим парнем.
– Не сказал бы, что ты невезучий.
Дитриш усмехнулся.
– Я всю жизнь занимаюсь не тем, чем хочу. Семейная преемственность. Если твой прадед в голодные дни раздал все запасы продовольствия и спас город, если твой дед первым построил водохранилище, если твой отец сорок лет был мировым судьей – то и от тебя все ждут… – Он помедлил.
– Подвигов? – подсказал я.
– Да нет… Если бы подвигов! Знаешь, как мне хочется вместе с тобой пойти к этой башне? Но я не пойду. От меня ждут работы. Того, что буду таким же предприимчивым, щедрым, терпеливым, находчивым, как мои предки. Что есть такой вот уважаемый человек Аль Дитриш, к которому и город, и каждый человек может обратиться, если нужда возникнет. Даже жениться, к примеру, я просто обязан на умной, бедной и некрасивой девушке.
Я засмеялся.
– Тебе смешно. А это тоже как традиция. Как легенды проституток про влюбившегося солдата. Только тут все по-честному, Дитриши всегда брали жен умных, но из простых семей. И некрасивых.
– Та девушка в библиотеке, она красивая, – сказал я небрежно.
Дитриш покраснел.
– Ты вино пьешь?
– А то!
Он откупорил бутылку, разлил темное красное вино по бокалам. Пробормотал:
– Красивая… Она еще из богатой семьи. В родстве с правящей династией.
– Зато она умная. Хоть одно условие соблюдено.
– Дурак ты, хоть и из другого мира, – пробормотал Дитриш.
У меня вдруг возникло ощущение, что мы знакомы много лет. И я легко ответил:
– Да ты сам дурак. Ты на своем месте, верно. И подвиги твои вовсе не в том, чтобы с ружьем наперевес карабкаться в гору. Тем более что тебе-то ничего плохого Люди-над-людьми не сделали… Ты на своем месте, тебя уважают. Правильно. Так и делай то, что должно делать. Расти свои апельсины, построй какой-нибудь завод, изобрети чего-нибудь. У вас тут есть чем заняться. Снаряди экспедицию. Не на берег материка руины грабить. А дальше. Нормальные карты составьте. Может быть, вы не одни в этом мире. Если даже все материки погибли, островов-то много. Хоть узнаешь наконец, где вы живете… в Гренландии или в Японии.
Мне показалось, что у Дитриша загорелись глаза. Неужели то, что я предложил, никогда не приходило ему в голову?
– В открытом море опасно, – сказал он. – Только отчаянный человек сунется не к берегу, а в никуда.
– У нас такие отчаянные были, не поверю, что у вас перевелись. Найди капитана Ван Тао. Он очень отчаянный. И, по-моему, нуждается в деньгах. А я у него еще пятнадцать марок спер, – в приступе откровенности добавил я. – Даже больше, если с мелочью.
Дитриш улыбнулся:
– Я ему верну. И спрошу, насколько он отчаянный.
– И женись, – добавил я. – Не расстраивай народ. А то в библиотеку всякие заходят, знаешь ли…
– Туда сопливые дети и старые пердуны заходят, – буркнул Дитриш.
– Ну, дети могут и подрасти…
– Перестань, а? – возмутился Дитриш. – Ты себя ведешь будто мой отец!
– А что? Если я из прошлого, то в какой-то мере твой предок. Могу и покомандовать.
Как ни странно, но Дитриш принялся обдумывать этот аргумент всерьез. Похоже, предков своих он и впрямь уважал.
– Это только если твоя теория верна, – сказал он после размышлений. – Так что не надо тут из себя… старшего брата строить. Лучше расскажи про себя. Ну, про свой мир.
– Да что в нем интересного? – спросил я. – Работал продавцом. Если без красивых слов, то именно продавцом. Продавал компьютерные железки.
– А что это такое?
Я долго объяснял, что такое компьютер. Постепенно увлекся до такой степени, что даже кратко изложил достоинства и недостатки «Висты» по сравнению с «ХР» и высказал свою точку зрения на вечное противостояние «Интела» и «АМД».
– И это ты называешь неинтересным? – пораженно спросил Дитриш. – А ты хотел стать именно продавцом компьютеров?
– Да нет, что ты… Кто же мечтает стать продавцом…
– У нас – многие.
– Менталитет другой… Я учился в авиационном институте. На аэрокосмическом. Глупость, конечно, детская мечта. В детстве все мечтают наесться мороженого, стать летчиком или космонавтом…
– А что такое космонавт? Про летчиков я читал.
Пришлось рассказывать и это.
К своему удивлению, я увлекся еще больше. Надо же, три года отучился и вроде как все забыл. Но оказалось, где-то в памяти все хранилось. Вспоминать было и приятно, и чуть больно – вроде как о любимой девушке, с которой расстались по обоюдному согласию, но оставив что-то недосказанным…
– И ты говоришь, что ваш мир неинтересный? – воскликнул Дитриш. – Вы летали на Луну и хотели лететь на Марс. У вас весь мир можно за день пересечь! А ты говоришь – неинтересно!
– Наверное, мы привыкли. Нам все это кажется обычным.
– Вот дураки, – сказал Дитриш. – Компьютеры, самолеты, ракеты. Луна.
Он покачал головой и налил себе еще вина. Хорошее вино, наверняка из собственного виноградника, хранилось где-нибудь в подвалах, в огромных бочках…
– Уже поздно, – с сожалением произнес Дитриш. – Я бы с тобой всю ночь проболтал. Но ты же утром пойдешь к башне?
– Да.
– Тогда тебе надо выспаться.
У него все-таки было очень развитое чувство ответственности.
– Хорошо. – Я допил вино. – Спасибо… за автомат, и вообще.
– Я завтра тебя провожу немного, – виновато сказал Дитриш. И в сердцах добавил: – Ты бы знал, как я хочу пойти с тобой к башне!

Утро выдалось отвратительным.
Проснувшись, я услышал, как барабанит за окнами дождь. На самом деле замечательно так вот просыпаться – если это утро субботы или воскресенья, никуда не нужно идти, можно поваляться немного, то засыпая, то пробуждаясь, потом включить телевизор и, слушая какую-нибудь дурацкую болтовню, готовить завтрак, глядя в мокрое стекло, по которому сползают крупные капли, посочувствовать людям, спешащим по улице под куполами зонтов…
Но мне-то предстояло иное.
Я поднялся, отодвинул штору и посмотрел в окно. Серые тучи мокрым пледом лежали на склонах гор, на дворе не было ни единого человека, а снаружи на подоконнике мокли два нахохлившихся голубя. Башни не было видно, словно и нет ее в природе.
Хороший полководец в такую погоду солдата под пули не выгонит.
Очень обидно, что я и полководец, и солдат в одном лице.
Я спустился вниз и обнаружил Дитриша в обеденном зале. Будто он и не уходил. Впрочем, может, так и было – на столе стояла еще одна пустая бутылка из-под вина, а пепельница на курительном столике была полна папиросных окурков.
– Доброе утро, – приветствовал меня Дитриш. Вид у него и впрямь был невыспавшийся. – Погода мерзкая.
– Заметил, – сказал я. Появился слуга, стал сервировать стол. Свежий сок, чай, хлеб, сыр, колбаса. Горячего на завтрак не было, впрочем, волнение все равно отбивало аппетит.
– Может, отложим до завтра? – спросил Дитриш. – Подготовились бы лучше. Я могу поспрашивать людей в поместье – вдруг кто-то согласится пойти с тобой?
– Они робота боятся. Железного человека.
– Да это сказки, – хмуро сказал Дитриш. – Не бывает таких.
– В нашем мире были. Несовершенные, конечно, но были. Движущаяся машина из железа, которой управляет компьютер.
– И она может ходить на ногах?
– Ну… вроде делали таких.
– Слухам уже полсотни лет! За такое время любая машина сломается… даже если что и было.
Я пожал плечами, намазал себе бутерброд. Положил сверху кусок сыра и кусок колбасы.
– Может, приказать подать суп? – сказал Дитриш. – Или мяса.
– Ничего, хватит.
– Я подумал, что тебе еще взять с собой. Вот веревка. – Дитриш кивнул на стол между нами. – Она, конечно, не такая тонкая и удобная, как у Людей-над-людьми. Но тоже крепкая. Еще охотничий нож.
Я засмеялся:
– С ножами у меня вечно проблемы. Мне одна женщина, функционал, все время дарила скованные ею ножи.
– Кузнец-функционал?
– Нет, таможенник. А работа кузнеца – у нее хобби. Наверное, хочет доказать, что она и сама по себе многое умеет. Так вот она мне ножи дарит, а я их теряю. Ни разу не пригодились.
– Да хоть и этот потеряй, – легко согласился Дитриш. – Только нельзя в горы идти без ножа. Еще спички…
– У меня есть.
– Пригодятся. Карта. Я ночью рисовал. Она не точная, конечно, но ориентироваться поможет. Свечи. Мазь лечебная, очень хорошая. Если упадешь, ударишься… только на открытую рану ее нельзя мазать, жечь будет. Набор отмычек. Мы однажды вора поймали, взгрели как следует, а все его приспособления отобрали…
Я засмеялся.
– Дитриш… Аль, я же не умею работать отмычками. Я не вор. Да и вряд ли там механические замки. Скорее что-то электронное.
– Ну, мало ли… они не тяжелые. И вот еще.
Я хотел снова засмеяться. Но посмотрел на Дитриша – и не стал.
– Хороший зонтик, – сказал я.
– Глупо в горы идти с зонтиком, – смущенно сказал Дитриш. – Я понимаю. Но вначале будет довольно ровная дорога. Чего зря мокнуть? А потом выбросишь его, чтобы не мешал.

Нас никто не провожал, когда мы вышли из усадьбы. Наверное, Дитриш так велел. Дождь немного перестал, капало что-то с неба, но мелкой редкой моросью.
– Здесь старая дорога, – говорил Дитриш, пока мы шли мимо апельсиновых садов. – Тут еще собирают урожай. А вот за тот поворот уже никто не ходит. Деревья стоят одичалые, плодов мало… да и не собирают их.