1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
И,   предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать все свои   кастрюли.      

 Глава 8.      

СИЛУЭТ ГАСКОНЦА      

       

Мы не   осмелились бы утверждать, что г-жа Фурнишон проявила всю ту скромность, которой   требовал от нее посетитель. К тому же она, вероятно, считала себя свободной от   каких-либо обязательств по отношению к нему, поскольку в вопросе о «Мече   гордого рыцаря» он оказал поддержку ее мужу. Но так как ей предстояло угадать   гораздо больше того, что было сказано, она начала с подведения под свои догадки   прочных оснований, именно – с попыток разузнать, кто же был неизвестный   всадник, который так щедро оплачивал гостеприимство для своих земляков. Поэтому   она не преминула спросить у первого же попавшегося ей на глаза солдата, как   зовут капитана, проводившего в тот день учение.      

Солдат,   по характеру своему, вероятно, более осторожный, чем его собеседница, прежде   всего осведомился, по какому поводу она задает ему этот вопрос.      

– Да   он только что вышел от нас, – ответила г-жа Фурнишон, – он с нами   беседовал, и, естественно, нам хотелось бы знать, с кем мы разговаривали.      

Солдат   рассмеялся.      

– Капитан,   проводивший учение, не стал бы заходить в «Меч гордого рыцаря», госпожа   Фурнишон, – сказал он.      

– А   почему, скажите, пожалуйста? – спросила хозяйка. – Что, он для этого   слишком важный барин?      

– Может   быть.      

– Ну   так я скажу вам, что он не ради себя лично заходил в гостиницу «Гордого   рыцаря».      

– А   ради кого?      

– Ради   своих друзей.      

– Капитан,   проводивший сегодня учение, не стал бы размещать своих друзей в «Мече гордого   рыцаря», ручаюсь в этом.      

– Однако   же вы не очень-то с нами любезны. Кто же этот господин, который слишком знатен,   чтобы размещать своих друзей в лучшей парижской гостинице?      

– Вы   спрашиваете о том, кто сегодня проводил учение, ведь правда?      

– Разумеется.      

– Ну,   так знайте, милая дамочка, что проводивший сегодня учение – это не кто   иной, как господин герцог Ногаре де Ла Валетт д'Эпернон, пэр Франции,   генерал-полковник королевской инфантерии и даже немножко больше король, чем   само его величество. Ну, что вы на это скажете?      

– Скажу,   что если это он был у нас сегодня, то нам оказана большая честь.      

– Употреблял   он при вас выражение «тысяча чертей»?      

– Да,   да! – сказала на это г-жа Фурнишон, которая видела на своем веку немало   удивительных вещей, и выражение «тысяча чертей» не было ей совсем незнакомо.      

Можно   представить себе, с каким нетерпением ожидалось теперь 26 октября.      

Двадцать   пятого вечером в гостиницу вошел какой-то человек и положил на стойку Фурнишона   довольно тяжелый мешок с монетами.      

– Это   за ужин, заказанный на завтра.      

– По   скольку на человека? – спросили вместе оба супруга.      

– По   шесть ливров.      

– Земляки   капитана откушают здесь только один раз?      

– Один.      

– Значит,   капитан нашел для них помещение?      

– Видимо,   да.      

И   посланец удалился, так и не пожелав отвечать на расспросы «Розового куста» и   «Меча».      

Наконец   вожделенное утро забрезжило над кухнями «Гордого рыцаря».      

В   монастыре августинцев часы пробили половину двенадцатого, когда у дверей   гостиницы остановились какие-то всадники, спешились и зашли в дом.      

Они   прибыли через ворота Бюсси и вполне естественно, оказались первыми, прежде   всего потому, что у них всех были лошади, а затем ввиду того, что гостиница   «Меча» находилась в каких-нибудь ста шагах от ворот Бюсси.      

Один из   них, которого по его бравому виду и богатой экипировке можно было принять за их   начальника, явился даже с двумя слугами на добрых лошадях.      

Каждый   из прибывших предъявил печать с изображением Клеопатры и был весьма   предупредительно принят супругами, в особенности молодой человек с двумя   лакеями.      

Однако,   за исключением этого последнего, гости вели себя довольно робко и даже казались   несколько обеспокоенными. Видно было, особенно когда они машинально   дотрагивались до своих карманов, что их одолевают немаловажные заботы.      

Одни   заявляли, что хотели бы отдохнуть, другие выражали желание прогуляться по   городу перед ужином. Молодой человек с двумя слугами спросил, что новенького   можно увидеть в Париже.      

– А   вот, – сказала г-жа Фурнишон, которой бравый кавалер пришелся по   вкусу, – если вы не боитесь толпы и вам нипочем простоять на ногах часа   четыре, можете пойти поглядеть, как будут четвертовать господина де Сальседа,   испанца, устроившего заговор.      

– Верно, –   сказал на это молодой человек, – верно, я об этом деле слыхал. Обязательно   пойду, черт побери!      

И он   вышел вместе со своими слугами.      

К двум   часам прибыла дюжина новых путешественников группами по четыре-пять человек.      

Кое-кто   являлся в одиночку.      

Один   даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит   проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади,   когда он пробивался через тесную кучку людей, с него стащили шляпу, и такие   ловкие, что он не смог заметить, кто именно был похитителем.      

Впрочем,   признавал он, вина всецело его: незачем было являться в Париж в шляпе с такой   великолепной пряжкой.      

Часам к   четырем в гостинице Фурнишонов находилось уже около сорока земляков капитана.      

– Странное   дело, – сказал хозяин, – они все – гасконцы.      

– Что   тут странного? – ответила жена. – Капитан же сказал, что соберутся   его земляки.      

– Ну   так что?      

– Раз   он сам гасконец, и земляки его должны быть гасконцами.      

– И   правда, выходит, что так.      

– Ведь   господин д'Эпернон родом из Тулузы.      

– Правда,   правда. Так ты по-прежнему считаешь, что это господин д'Эпернон?      

– Ты   же сам слышал – он раза три пустил «тысячу чертей».      

– Пустил   тысячу чертей? – с беспокойством спросил Фурнишон. – Какие такие   черти?      

– Дурак,   это его любимое ругательство.      

– Верно,   верно.      

– Удивительно   только одно: что у нас лишь сорок гасконцев, ведь должно было быть сорок пять.      

Но к   пяти часам появились и пять последних гасконцев, так что постояльцы «Меча» были   теперь в полном сборе.      

Никогда   еще гасконские физиономии не выражали подобного изумления: целый час в зале   гостиницы звучали характерные гасконские проклятия и столь шумные изъявления   восторга, что супругам Фурнишон почудилось, будто весь Сентонж, весь Пуату,   весь Они и весь Лангедок завладели их столовой.      

Некоторые   из прибывших были знакомы между собой. Так, например, Эсташ де Мираду   расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему Лардиль,   Милитора и Сципиона.      

– Каким   образом очутился ты в Париже? – спросил тот.      

– А   ты, милый мой Сент-Малин?      

– Я   получил должность в армии, а ты?      

– Я   приехал по делу о наследстве.      

– А,   так. И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?      

– Она   пожелала мне сопутствовать.      

– И   ты не мог уехать тайком, чтобы не тащить с собой всю эту ораву, уцепившуюся за   ее юбку?      

– Невозможно   было: письмо от прокурора вскрыла она.      

– А,   так ты получил извещение о наследстве письменно? – спросил Сент-Малин.      

– Да, –   ответил Мираду.      

И,   торопясь переменить разговор, он заметил:      

– Не   странно ли, что эта гостиница переполнена, а все постояльцы – сплошь наши   земляки?      

– Ничего   странного нет: вывеска очень уж привлекательная для людей чести, –   вмешался в разговор наш старый знакомый Пердикка де Пенкорнэ.      

– А,   вот и вы, дорогой попутчик, – сказал Сент-Малин. – Вы так и не   договорили мне того, что начали объяснять у Гревской площади, когда нас   разделила эта громадная толпа.      

– А   что я намеревался вам объяснить? – слегка краснея, спросил Пенкорнэ.      

– Каким   образом я встретил вас на дороге между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как   сейчас, – на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке.      

– А   вас это занимает, сударь мой?      

– Ну,   конечно, – сказал Сент-Малин. – От Пуатье до Парижа далековато, а вы   пришли из мест, расположенных за Пуатье.      

– Я   шел из Сент-Андре де Кюбзак.      

– Вот   видите. И путешествовали все время без шляпы?      

– Очень   просто.      

– Не   нахожу.      

– Уверяю   вас, сейчас вы все поймете. У моего отца имеется пара великолепных коней,   которыми он до того дорожит, что способен лишить меня наследства после   приключившейся со мной беды.      

– А   что за беда с вами стряслась?      

– Я   объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в десяти от меня   раздался выстрел из аркебуза. Конь испугался, понес и помчался по дороге к   Дордони.      

– И   бросился в реку?      

– Вот   именно.      

– С   вами вместе?      

– Нет.   К счастью, я успел соскользнуть на землю, не то пришлось бы мне утонуть вместе   с ним.      

– Вот   как! Бедное животное, значит, утонуло?      

– Черт   возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина – полмили.      

– Ну,   и тогда?      

– Тогда   я решил не возвращаться домой и вообще укрыться от отцовского гнева куда-нибудь   подальше.      

– А   шляпа-то ваша куда девалась?      

– Да   подождите, черт побери! Шляпа сорвалась у меня с головы.      

– Когда   вы падали?      

– Я   не падал. Я соскользнул на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не падаем. Пенкорнэ с   пеленок наездники.      

– Это   уж известное дело, – сказал Сент-Малин. – А шляпа-то все же где?      

– Да,   верно. Вы насчет шляпы?      

– Да.      

– Шляпа   сорвалась у меня с головы. Я принялся искать ее, – это ведь была   единственная моя ценность, раз я вышел из дому без денег.      

– Какую   же ценность могла представлять ваша шляпа? – гнул свое Сент-Малнн,   решавший довести Пенкорнэ до точки.      

– И   даже очень большую, разрази меня гром! Надо вам сказать, что перо на шляпе   придерживалось бриллиантовой пряжкой, которую его величество император Карл V   подарил моему деду, когда, направляясь из Испании во Фландрию, он   останавливался в нашем замке.      

– Вот   оно что! И вы продали пряжку вместе со шляпой? Тогда, друг мой любезный, вы   наверняка самый богатый из нас всех. Вам бы следовало на вырученные за пряжку   деньги купить себе вторую перчатку. Руки у вас уж больно разные: одна белая,   как у женщины, другая черная, как у негра.      

– Да   подождите же: в тот самый миг, когда я оглядывался, разыскивая шляпу, на   нее – как сейчас вижу – устремляется громадный ворон.      

– На   шляпу?      

– Вернее,   на бриллиант. Вы знаете – эта птица хватает все, что блестит. Ворон   бросается на мой бриллиант и похищает его.      

– Бриллиант?      

– Да,   сударь. Сперва я некоторое время не спускал с него глаз. Потом побежал за ним,   крича: «Держите, держите! Вор!» Куда там! Через каких-нибудь пять минут он   исчез.      

– Так   что вы, удрученный двойной утратой…      

– Я   не посмел возвратиться в отцовский дом и решил отправиться в Париж искать   счастья.      

– Здорово! –   вмешался в разговор кто-то. – Ветер, значит, превратился в ворона? Мне   помнится, я слышал, как вы рассказывали господину де Луаньяку, что, когда вы   читали письмо своей возлюбленной, порыв ветра унес и письмо и шляпу и что вы,   как истинный Амадис, бросились за письмом, предоставив шляпе лететь, куда ей   вздумается.      

– Сударь, –   сказал Сент-Малин. – Я имею честь быть знакомым с господином д'Обинье,   отличным воякой, который к тому же довольно хорошо владеет пером. Когда вы   повстречаетесь с ним, поведайте ему историю вашей шляпы: он сделает из нее   чудесный рассказ.      

Послышалось   несколько подавленных смешков.      

– Э,   э, господа, – с раздражением спросил гасконец, – уж не надо мной ли,   часом, смеются?      

Все   отвернулись, чтобы посмеяться от всего сердца.      

Пердикка   внимательно огляделся по сторонам и заметил у камина какого-то молодого   человека, охватившего обеими руками голову. Он решил, что тот старается получше   спрятать свое лицо, и направился прямо к нему.      

– Эй,   сударь, – сказал он, – раз уж вы смеетесь, так смейтесь в открытую,   чтобы все видели ваше лицо.      

И он   ударил молодого человека по плечу.      

Тот   поднял свое хмурое строгое чело.      

Это был   не кто иной, как наш друг Эрнотон де Карменж, еще не пришедший в себя после   своего приключения на Гревской площади.      

– Попрошу   вас, сударь, оставить меня в покое, – сказал он, – и прежде всего,   если вы еще раз пожелаете коснуться меня, сделайте это рукой, на которой у вас   перчатка. Вы же видите, мне до вас дела нет.      

– Ну   и хорошо, – пробурчал Пенкорнэ, – раз вам до меня дела нет, то и я   ничего против вас не имею.      

– Ах,   милостивый государь, – заметил Эсташ де Мираду Карменжу с самыми   миролюбивыми намерениями, – вы не очень-то любезны с нашим земляком.      

– А   вам-то, черт побери, какое до этого дело? – спросил Эрнотон, все больше   раздражаясь.      

– Вы   правы, сударь, – сказал Мираду с поклоном, – меня это действительно   не касается.      

Он   отвернулся и направился было к Лардиль, приютившейся в уголку у самого очага.   Но кто-то преградил ему путь.      

Это был   Милитор. Руки его по-прежнему засунуты были за пояс, а губы насмешливо   усмехались.      

– Послушайте,   любезнейший отчим! – произнес бездельник.      

– Ну?      

– Что   вы на это скажете?      

– На   что?      

– На   то, как вас отшил этот дворянин?      

– Что?      

– Он   вам задал перцу?      

– Да   ну? Тебе так показалось? – ответил Эсташ, пытаясь обойти Милитора.      

Но из   маневра этого ничего не вышло: Милитор сам подался влево и снова загородил   Эсташу дорогу.      

– Не   только мне, но и всем, кто здесь находится. Поглядите, все над нами смеются.      

Кругом   действительно смеялись, но по самым разнообразным поводам.      

Эсташ   побагровел, как раскаленный уголь.      

– Ну   же, ну, дорогой отчим, куйте железо, пока горячо, – сказал Милитор.      

Эсташ   весь напыжился и подошел к Карменжу.      

– Говорят,   милостивый государь, – обратился он к нему, – что вы разговаривали со   мною намеренно недружелюбным тоном.      

– Когда   же?      

– Да   вот только что.      

– С   вами?      

– Со   мной.      

– А   кто это утверждает?      

– Этот   господин, – сказал Эсташ, указывая на Милитора.      

– В   таком случае этот господин, – ответил Карменж, иронически подчеркивая   почтительное наименование, – в таком случае этот господин просто болтает,   как попугай.      

– Вот   как! – вскричал взбешенный Милитор.      

– И   я предложил бы ему убрать свой клювик подальше, – продолжал   Карменж, – не то я вспомню советы господина де Луаньяка.      

– Господин   де Луаньяк не называл меня попугаем, сударь.      

– Нет,   он назвал вас ослом. Вам это больше по вкусу? Мне-то безразлично: если вы осел,   я вас хорошенько вздую, а если попугай – выщиплю все ваши перышки.      

– Сударь, –   вмешался Эсташ, – это мой пасынок, обращайтесь с ним повежливее, прошу   вас, хотя бы из уважения ко мне.      

– Вот   как вы защищаете меня, отчим-папенька! – в бешенстве вскричал   Милитор. – Раз так, я за себя постою.      

– В   школу ребят, – сказал Эрнотон, – в школу!      

– В   школу! – повторил Милитор, наступая с поднятыми кулаками на г-на де   Карменжа. – Мне семнадцать лет, слышите, милостивый государь?      

– Ну,   а мне двадцать пять, – ответил Эрнотон, – и потому я тебя проучу, как   ты заслуживаешь.      

Он   схватил Милитора за шиворот и за пояс, приподнял над полом и выбросил из окна   первого этажа на улицу, словно какой-нибудь сверток, в то время как стены   сотрясались от отчаянных воплей Лардили.      

– А   теперь, – спокойно добавил Эрнотон, – отчим, мамаша, пасынок и вся на   свете семейка, знайте, что я сделаю из вас фарш для пирогов, если ко мне еще   будут приставать.      

– Ей-богу, –   сказал Мираду, – я нахожу, что он прав. Зачем было допекать этого   дворянина?      

– Ах   ты трус, трус, позволяешь бить своего сына! – закричала Лардиль, наступая   на мужа со своими развевающимися во все стороны волосами.      

– Ну,   ну, ну, – произнес Эсташ, – нечего ерепениться. Ему это принесет   пользу.      

– Это   еще что такое, кто здесь выбрасывает людей в окна? – спросил, входя в зал,   какой-то офицер. – Черт побери! Раз уж затеваешь такие шуточки, надо хоть   кричать прохожим: берегитесь!      

– Господин   де Луаньяк! – вырвалось человек у двадцати.      

– Господин   де Луаньяк! – повторили все сорок пять. При этом имени, знаменитом в   Гаскони, все, умолкнув, встали со своих мест.      

 Глава 9.      

ГОСПОДИН ДЕ ЛУАНЬЯК      

       

За г-ном   де Луаньяком вошел, в свою очередь, Милитор, несколько помятый при падении и   багровый от ярости.      

– Слуга   покорный, господа, – сказал Луаньяк, – шумим, кажется, порядочно…   Ага! Юный Милитор опять, видимо, на кого-то тявкал, и нос его от этого   несколько пострадал.      

– Мне   за это заплатят, – пробурчал Милитор, показывая Карменжу кулак.      

– Подавайте   на стол, мэтр Фурнишон, – крикнул Луаньяк, – и пусть каждый, если   возможно, поласковей разговаривает с соседом. С этой минуты вы все должны   любить друг друга, как братья.      

– Гм… –   буркнул Сент-Малин.      

– Христианская   любовь – вещь редкая, – сказал Шалабр, тщательно закрывая свой   серо-стальной камзол салфеткой так, чтобы с ним не приключилось беды, сколько   бы различных соусов ни подавалось к столу.      

– Любить   друг друга при таком близком соседстве трудновато, – добавил   Эрнотон, – правда, мы ведь недолго будем вместе.      

– Вот   видите, – вскричал Пенкорнэ, которого все еще терзали насмешки   Сент-Малина, – надо мной смеются из-за того, что у меня нет шляпы, а никто   слова не скажет господину де Монкрабо, севшему за стол в кирасе времен   императора Пертинакса, от которого он, по всей вероятности, происходит. Вот что   значит оборонительное оружие!      

Монкрабо,   не желая сдаваться, выпрямился и вскричал фальцетом:      

– Господа,   я ее снимаю. Это предупреждение тем, кто хотел бы видеть меня при   наступательном, а не оборонительном оружии.      

И он   стал величественно распускать ремни кирасы, сделав своему лакею, седоватому   толстяку лет пятидесяти, знак подойти поближе.      

– Ну,   ладно, ладно! – произнес г-н де Луаньяк, – не будем ссориться и   скорее за стол.      

– Избавьте   меня, пожалуйста, от этой кирасы, – сказал Пертинакс своему слуге.      

Толстяк   принял ее из его рук.      

– А   я, – тихонько шепнул он ему, – я когда буду обедать? Вели мне подать   чего-нибудь, Пертинакс, я помираю с голоду.      

Как ни   фамильярно было подобное обращение, оно не вызвало никакого удивления у того, к   кому относилось.      

– Сделаю   все возможное, – сказал он. – Но для большей уверенности вы тоже   похлопочите.      

– Гм! –   недовольно пробурчал лакей. – Не очень-то это утешительно!      

– У   нас совсем ничего не осталось? – спросил Пертинакс.      

– В   Саксе мы проели последний экю.      

– Черт   возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.      

Не успел   он произнести этих слов, как на улице, а потом у самого порога гостиницы   раздался громкий возглас:      

– Покупаю   старое железо! Кто продает на слом?      

Услышав   этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям. Тем временем сам хозяин   величественно подавал на стол первые блюда.      

Судя по   приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходная.      

Хозяин,   не будучи в состоянии достойным образом отвечать на все сыпавшиеся на него   похвалы, пожелал, чтобы их с ним разделила супруга.      

Он   принялся искать ее глазами, но тщетно. Она исчезла. Тогда он стал звать ее.      

– Чего   она там застряла? – спросил он у поваренка, видя, что жена так и не   является.      

– Ах,   хозяин, ей такое золотое дельце подвернулось, – ответил тот. – Она   сбывает все ваше старое железо на новенькие денежки.      

– Надеюсь,   что речь идет не о моей боевой кирасе и каске! – возопил Фурнишон,   устремляясь к выходу.      

– Да   нет же, нет, – сказал Луаньяк, – королевским указом запрещено скупать   оружие.      

– Все   равно, – бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.      

В зал   вошла ликующая г-жа Фурнишон.      

– Что   это с тобой такое? – спросила она, глядя на взволнованного мужа.      

– А   то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.      

– Ну   и что же?      

– А   я не хочу, чтобы его продавали!      

– Да   ведь у нас сейчас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.      

– Но   с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де   Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? –   заметил Шалабр.      

– Напротив,   сударь, – сказала г-жа Фурнишон, – этот торговец уже давно делает мне   самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз   опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, это   десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.      

– Как!   Десять экю? – изумился Шалабр. – Так дорого? О, черт!      

Он   задумался.      

– Десять   экю! – повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего   лакея. – Вы слышите, господин Самюэль?      

Господин   Самюэль уже исчез.      

– Но   помилуйте, – произнес г-н де Луаньяк, – ведь этот торговец рискует   попасть на виселицу!      

– О,   это славный малый, безобидный и сговорчивый, – продолжала г-жа Фурнишон.      

– А   что он делает со всем этим железом?      

– Продает   на вес.      

– На   вес! – повторил г-н де Луаньяк. – И вы говорите, что он дал вам   десять экю? За что?      

– За   старую кирасу и старую каску.      

– Допустим,   что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча   чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!      

– Как   жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! –   сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. – Я бы продал ему добрых три   тысячи фунтов железа – и шлемы, и наручники, и кирасы.      

– Как?   Вы продали бы латы своих предков? – насмешливо спросил Сент-Малин.      

– Ах,   сударь, – сказал Эсташ де Мираду, – вы поступили бы неблаговидно:   ведь это священные реликвии.      

– Подумаешь! –   возразил Шалабр. – В настоящее время мои предки сами превратились в   реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.      

За столом   царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому,   которого пили немало: блюда у Фурнишонов были хорошо наперчены.      

Голоса   достигали самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились   туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме   Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем   паже.      

– И   веселятся же эти люди, – сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался   именно Эрнотон, – а почему – сами не знают.      

– Я   тоже не знаю, – ответил Карменж, – правда, что до меня, то я   исключение – я вовсе не в радостном настроении.      

– И   напрасно, сударь мой, – продолжал Луаньяк, – вы ведь из тех, для кого   Париж – золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.      

Эрнотон   отрицательно покачал головой.      

– Да   ну же!      

– Не   смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, – сказал Эрнотон. – Вы,   кажется, держите в руках все нити, приводящие большинство из нас в движение.   Сделайте же мне одну милость – не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де   Карменжем, как с марионеткой.      

– Я   готов оказать вам и другие милости, господин виконт, – сказал Луаньяк,   учтиво наклоняя голову. – Двоих из собравшихся здесь я выделил с первого   взгляда: вас – столько в вашей внешности достоинства и сдержанности –   и другого молодого человека, вон того, такого скрытного и мрачного с виду.      

– Как   его имя?      

– Господин   де Сент-Малин.      

– А   почему вы именно нас выделили, сударь, разрешите спросить, если, впрочем, я не   проявляю чрезмерного любопытства?      

– Потому   что я вас знаю, вот и все.      

– Меня? –   с удивлением спросил Эрнотон.      

– Вас,   и его, и всех, кто здесь находится.      

– Странно.      

– Да,   но необходимо.      

– Почему   необходимо?      

– Потому   что командир должен знать своих солдат.      

– Значит,   все эти люди…      

– Завтра   будут моими солдатами.      

– Но   я думал, что господин д'Эпернон…      

– Тсс!   Не произносите здесь этого имени или, вернее, не произносите здесь вообще   никаких имен. Навострите слух и закройте рот, и поскольку я обещал вам какие   угодно милости, считайте одной из них этот совет.      

– Благодарю   вас, сударь.      

Луаньяк   отер усы и встал.      

– Господа, –   сказал он, – раз случай свел здесь сорок пять земляков, осушим стаканы   испанского вина за благоденствие всех присутствующих.      

Предложение   это вызвало бурные рукоплескания.      

– Все   они большей частью пьяны, – сказал Луаньяк Эрнотону, – вот подходящий   момент выведать у каждого его подноготную, но времени, к сожалению, мало.      

Затем,   повысив голос, он крикнул:      

– Эй,   мэтр Фурнишон, удалите-ка отсюда женщин, детей и слуг.      

Лардиль,   ворча, поднялась со своего места: она не успела доесть сладкого.      

Милитор   не шевельнулся.      

– А   ты там, что, не слышал? – сказал Луаньяк, устремляя на мальчика взгляд, не   допускающий возражений… – Ну, живо, на кухню, господин Милитор!      

Через   несколько мгновений в зале оставались только сорок пять сотрапезников и г-н де   Луаньяк.      

– Господа, –   начал последний, – каждый из нас знает, кем именно он вызван в Париж, или   же, во всяком случае, догадывается об этом. Ладно, ладно, не выкрикивайте имен:   вы знаете, и хватит. Известно вам также, что вы прибыли для того, чтобы   поступить в его распоряжение.      

Со всех   концов зала раздался одобрительный ропот. Но так как каждый знал только то, что   касалось его лично, и понятия не имел, что сосед его явился, вызванный сюда той   же властью, все с удивлением глядели друг на друга.      

– Ладно, –   сказал Луаньяк. – Переглядываться, господа, будете потом. Не беспокойтесь,   вам хватит времени свести знакомство. Итак, вы явились сюда, чтобы повиноваться   этому человеку, признаете вы это?      

– Да,   да! – закричали все сорок пять. – Признаем.      

– Так   вот, для начала, – продолжал Луаньяк, – вы без лишнего шума оставите   эту гостиницу и переберетесь в предназначенное для вас помещение.      

– Для   всех нас? – спросил Сент-Малин.      

– Для   всех.      

– Мы   все вызваны и все здесь на равных началах? – спросил Пердикка, стоявший на   ногах так нетвердо, что для сохранения равновесия ему пришлось охватить рукой   шею Шалабра.      

– Осторожнее, –   произнес тот, – вы изомнете мне куртку.      

– Да,   вы все равны перед волей своего повелителя.      

– Ого,   сударь, – сказал, вспыхнув, Карменж, – простите, но мне никто не   говорил, что господин д'Эпернон будет именоваться моим повелителем.      

– Подождите.      

– Я,   значит, не так понял.      

– Да   подождите же, буйная голова!      

Воцарилось   молчание, большинство ожидало дальнейшего с любопытством, кое-кто – с   нетерпением.      

– Я   еще не сказал вам, кто будет вашим повелителем.      

– Да, –   сказал Сент-Малин, – но вы сказали, что таковой у нас будет.      

– У   всех есть господин! – вскричал Луаньяк. – Но если вы слишком   загордились, чтобы согласиться на того, кто был только что назван, ищите   повыше. Я не только не запрещаю вам этого, я готов вас поощрить.      

– Король, –   прошептал Карменж.      

– Тихо, –   сказал Луаньяк. – Вы явились сюда, чтобы повиноваться, так повинуйтесь же.   А пока – вот письменный приказ, который я попрошу прочитать вас вслух,   господин Эрнотон.      

Эрнотон   медленно развернул пергамент, протянутый ему Луаньяком, и громко прочитал:      

– «Приказываю   господину де Луаньяку принять командование над сорока пятью дворянами, которых   я вызвал в Париж с согласия его величества.      

Ногаре   де Ла Валетт герцог д'Эпернон», Все, пьяные или протрезвевшие, низко   склонились. Только выпрямиться удалось не всем одинаково быстро.      

– Итак,   вы меня выслушали, – сказал г-н де Луаньяк, – следовать за мной надо   немедленно. Ваши вещи и прибывшие с вами люди останутся здесь, у мэтра   Фурнишона. Он о них позаботится, а впоследствии я за ними пришлю. Пока все,   собирайтесь поскорее: лодки ждут.      

– Лодки? –   повторили гасконцы. – Мы, значит, поедем по воде?      

И они   стали переглядываться с жадным любопытством.      

– Разумеется, –   сказал Луаньяк, – по воде. Чтобы попасть в Лувр, надо переплыть реку.      

– В   Лувр! В Лувр! – радостно бормотали гасконцы. – Черти полосатые! Мы   отправляемся в Лувр?      

Луаньяк   вышел из-за стола и пропустил мимо себя всех сорок пять гасконцев, считая их,   словно баранов. Затем он повел их по улицам до Нельской башни.      

Там   находились три большие барки. На каждую погрузилось пятнадцать пассажиров, и   барки тотчас же отплыли.      

– Что   же, черт побери, будем мы делать в Лувре? – размышляли самые бесстрашные;   холод на реке протрезвил их, к тому же они были большей частью неважно одеты.      

– Вот   бы мне сейчас мою кирасу! – прошептал Пертинакс де Монкрабо.      

 Глава 10.      

СКУПЩИК КИРАС      

       

Пертинакс   с полным основанием жалел о своей отсутствующей кирасе, ибо как раз в это самое   время он, через посредство своего странного слуги, так фамильярно обращавшегося   к господину, лишился ее навсегда.      

Действительно,   едва только г-жа Фурнишон произнесла магические слова «десять экю», как лакей   Пертинакса устремился за торговцем.      

Было уже   темно, да и скупщик железного лома, видимо, торопился, ибо когда Самюэль вышел   из гостиницы, он уже удалился от нее шагов на тридцать.      

Лакею   пришлось поэтому окликнуть торговца.      

Тот с   некоторым опасением обернулся, устремляя пронзительный взгляд на   приближавшегося к нему человека. Но, видя, что в руках у него подходящий товар,   он остановился.      

– Чего   вы хотите, друг мой? – спросил он.      

– Да,   черт побери, – сказал слуга, хитро подмигнув, – хотел бы сделать с   вами одно дельце.      

– Ну,   так давайте поскорее.      

– Вы   торопитесь?      

– Да.      

– Дадите   же вы мне перевести дух, черт побери!      

– Разумеется,   но переводите дух побыстрее, меня ждут.      

Ясно   было, что торговец еще не вполне доверяет лакею.      

– Когда   вы увидите, что я вам принес, – сказал тот, – вы, будучи,   по-видимому, знатоком, не станете пороть горячку.      

– А   что вы принесли?      

– Чудесную   вещь, такой работы, что… Но вы меня не слушаете.      

– Нет,   я смотрю.      

– Что?      

– Разве   вам неизвестно, друг мой, что торговля оружием запрещена по королевскому указу?      

При этих   словах он с беспокойством оглянулся по сторонам. Лакей почел за благо   изобразить полнейшее неведение.      

– Я   ничего не знаю, – сказал он, – я приехал из Мон-де-Марсана.      

– Ну,   тогда дело другое, – ответил скупщик кирас, которого ответ этот, видимо,   несколько успокоил. – Но хоть вы и из Мон-де-Марсана, вам все же известно,   что я покупаю оружие?      

– Да,   известно.      

– А   кто вам сказал?      

– Тысяча   чертей! Никому не понадобилось говорить, вы сами об этом достаточно громко   кричали.      

– Где   же?      

– У   дверей гостиницы «Меч гордого рыцаря».      

– Вы,   значит, там были?      

– Да.      

– С   кем?      

– Со   множеством друзей.      

– Друзей?   Обычно в этой гостинице никого не бывает.      

– Значит,   вы, наверное, нашли, что она здорово изменилась?      

– Совершенно   справедливо. А откуда же явились все ваши друзья?      

– Из   Гаскони, как и я сам.      

– Вы –   люди короля Наваррского?      

– Вот   еще! Мы душой и телом французы.      

– Да,   гугеноты?      

– Католики,   как святой отец наш папа, слава богу, – произнес Самюэль, снимая колпак, –   но дело не в этом. Речь идет о кирасе.      

– Подойдем-ка   поближе к стене, прошу вас. На середине улицы нас слишком хорошо видно.      

И они   приблизились на несколько шагов к одному дому, из тех домов, где обычно жили   парижские буржуа с кое-каким достатком; за оконными стеклами его не видно было   света.      

Над   дверью того дома имелось нечто вроде навеса, служившего балконом. Рядом с   парадной дверью находилась каменная скамья – единственное украшение   фасада.      

Скамья   эта представляла собою сочетание приятного с полезным, ибо с ее помощью путники   взбирались на своих мулов или лошадей.      

– Поглядим   на вашу кирасу, – сказал торговец, когда они зашли под навес.      

– Вот   она.      

– Подождите:   мне почудилось в доме какое-то движение.      

– Нет,   это там, напротив.      

Действительно,   напротив стоял трехэтажный дом, и в окнах верхнего этажа порою, словно   украдкой, мелькал свет.      

– Давайте   поскорее, – сказал торговец, ощупывая кирасу.      

– А   какая она тяжелая! – сказал Самюэль.      

– Старая,   массивная, таких теперь уже не употребляют.      

– Произведение   искусства.      

– Шесть   экю, хотите?      

– Как,   шесть экю! А там вы дали целых десять за ломаный железный нагрудник!      

– Шесть   экю – да или нет? – повторил торговец.      

– Но   обратите же внимание на резьбу!      

– Я   перепродаю на вес, при чем тут резьба?      

– Ого!   Здесь вы торгуетесь, – сказал Самюэль, – а там вы давали, сколько с   вас спрашивали.      

– Могу   добавить еще одно экю, – нетерпеливо произнес торговец.      

– Да   здесь одной позолоты на четырнадцать экю!      

– Ладно,   давайте договоримся поскорее, – сказал торговец, – или же разойдемся   подобру-поздорову.      

– Странный   вы все-таки торговец, – сказал Самюэль. – Дела свои вы обделываете   тайком, вопреки королевским указам, и при этом еще торгуетесь с порядочными   людьми.      

– Ну,   ну, не кричите так громко.      

– О,   мне ведь бояться нечего, – повысил голос Самюэль, – я не занимаюсь   незаконной торговлей, и прятаться мне незачем.      

– Хорошо,   хорошо, берите десять экю и молчите.      

– Десять   экю? Я же говорю вам, что это стоимость одной только позолоты. Ах, вы   намереваетесь улизнуть?      

– Да   нет же, ведь вот бешеный!      

– Знайте,   что, если вы попытаетесь скрыться, я вызову стражу!      

Эти   слова Самюэть произнес так громко, что уже как бы привел свою угрозу в   исполнение.      

Над   балконом дома, у которого происходил торг, распахнулось маленькое окошко.   Торговец с ужасом услышал скрип открывающейся рамы.      

– Хорошо,   хорошо, – сказал он, – вижу, что мне надо на все соглашаться. Вот вам   пятнадцать экю, а теперь уходите.      

– Ну   и хорошо, – сказал Самюэль, кладя в карман деньги.      

– Наконец-то.      

– Но   эти пятнадцать экю я должен отдать своему хозяину, – продолжал   Самюэль, – а мне тоже надо бы что-нибудь получить.      

Торговец   быстро оглянулся по сторонам и стал вынимать из ножен кинжал. Он явно   намеревался уже полоснуть шкуру Самюэля, так что тому бы никогда не пришлось   приобретать новую кирасу взамен проданной. Но Самюэль был начеку, как воробей в   винограднике: он подался назад.      

– Да,   да, милейший торговец. Я твой кинжал вижу. Но вижу и еще кое-что: там, на   балконе, стоит человек, и он видит тебя.      

Торговец,   мертвенно-бледный от страха, поглядел туда, куда указывал Самюэль, и   действительно заметил на балконе какое-то необычайное существо высокого роста,   завернувшееся в халат из кошачьих шкурок: этот аргус не упустил из их беседы ни   единого звука, ни одного жеста.      

– Ладно,   уж вы из меня просто веревки вьете, – произнес торговец со смешком,   оскалив зубы как шакал, – вот еще одно экю. Дьявол тебя задави, –   прошептал он тихонько.      

– Спасибо, –   сказал Самюэль, – желаю удачи.      

Он   кивнул скупщику кирас и, хихикая, удалился.      

Торговец,   оставшийся один на улице, поднял с земли кирасу Пертинакса и стал засовывать ее   в латы Фурнишона.      

Буржуа,   стоявший на балконе, продолжал смотреть вниз. Когда торговец был в самом   разгаре дела, он обратился к нему:      

– Вы,   сударь, кажется, скупаете старые доспехи?      

– Да   нет же, милостивый государь, – ответил несчастный, – тут просто   случай такой представился.      

– Так   этот случай и мне очень подходит.      

– В   каком смысле, сударь? – спросил торговец.      

– Представьте   себе, что у меня тут под рукой целая груда старого железа, от которой мне   хотелось бы избавиться.      

– Я   не отказался бы от покупки; но сейчас, вы сами видите, у меня руки полные.      

– Я   все-таки покажу вам доспехи.      

– Не   стоит, я истратил все деньги.      

– Пустяки,   я вам поверю в долг, вы, на мой взгляд, человек вполне порядочный.      

– Благодарю   вас, но меня ждут.      

– Странное   дело, ваше лицо мне как будто знакомо! – заметил буржуа.      

– Мое? –   сказал торговец, тщетно стараясь совладать с дрожью.      

– Посмотрите   на эту каску, – сказал буржуа, протягивая к себе названный предмет своей   длинной ногой: он не хотел отходить от окошка, чтобы торговец не смог от него   улизнуть.      

И тут   же, нагнувшись через балкон, он положил каску прямо в руки торговца.      

– Вы   меня знаете? – переспросил тот. – То есть вам показалось, будто вы   меня знаете.      

– Да   нет же, я вас отлично знаю. Ведь вы…      

Буржуа,   казалось, искал в своей памяти. Торговец ждал, не шевелясь.      

– Ведь   вы Никола…      

Лицо   торговца исказилось, каска в его руке задрожала.      

– Никола?! –   повторил он.      

– Никола   Трюшу, торговец скобяными изделиями с улицы Коссонери.      

– Нет,   нет, – ответил торговец. Он улыбнулся и вздохнул, словно у него гора с   плеч свалилась.      

– Не   важно, у вас честное лицо. Так вот, я бы продал полные доспехи, – кирасу,   наручни и шпагу.      

– Учтите,   сударь, что это запрещенный род торговли.      

– Знаю,   тот, у кого вы только что купили кирасу, кричал об этом достаточно громко.      

– Вы   слышали?      

– Отлично   слышал. Вы очень щедро расплатились. Это-то и навело меня на мысль договориться   с вами. Но будьте спокойны, я не вымогатель, так как знаю, что такое коммерция.   Я сам в свое время торговал.      

– А,   и чем же именно?      

– Что   я продавал?      

– Да.      

– Льготы   и милости.      

– Отличное   предприятие.      

– Да,   я преуспел и теперь, как видите, – буржуа.      

– С   чем вас и поздравляю.      

– Поэтому   я любитель удобств и продаю старое железо, которое только место занимает.      

– Вполне   понятно.      

– У   меня имеются также набедренник и еще перчатки.      

– Но   мне всего этого не нужно.      

– Мне   тоже.      

– Я   бы взял только кирасу.      

– Вы   покупаете только кирасы?      

– Да.      

– Странно.   Ведь вы же в конце концов все перепродаете на вес, так вы, по крайней мере,   сами заявляли, а железо всегда железо.      

– Это   верно, но, знаете ли, предпочтительно…      

– Как   вам угодно: купите одну кирасу.., или, пожалуй, вы правы: не надо ничего   покупать.      

– Что   вы хотите сказать?      

– Хочу   сказать, что в такое время, как наше, оружие может каждому пригодиться.      

– Что   вы! Сейчас ведь мир.      

– Друг   любезный, если бы у нас царил мир, никто бы, черт возьми, не стал скупать кирасы.   Мне вы этого не рассказывайте.      

– Сударь!      

– Да   еще скупать их тайком.      

Торговец   сделал движение, видимо, намереваясь удалиться.      

– Но,   по правде-то сказать, чем больше я на вас гляжу, – сказал буржуа, –   тем сильнее во мне уверенность, что я вас знаю. Нет, вы не Никола Трюшу, но я   вас все-таки знаю.      

– Молчите.      

– И   если вы скупаете кирасы…      

– Так   что же?      

– Так   я уверен, ради дела, угодного богу.      

– Замолчите!      

– Я   от вас просто в восторге, – произнес буржуа, протягивая с балкона   длиннющую руку, которая крепко вцепилась в руку торговца.      

– Но   вы-то сами кто такой, черт побери?      

– Я –   Робер Брике, по прозванию гроза еретиков, лигист и пламенный католик. Теперь я   вас безусловно узнал.      

Торговец   побледнел как мертвец.      

– Вы   Никола… Грембло, кожевенщик из «Бескостной коровы».      

– Нет,   вы ошиблись. Прощайте, мэтр Робер Брике, очень рад, что с вами познакомился.      

И   торговец повернулся спиной к балкону.      

– Что   же это, вы хотите уйти?      

– Как   видите.      

– И   не возьмете у меня доспехов?      

– Я   же сказал вам, что у меня нет денег.      

– Я   пошлю с вами своего слугу.      

– Это   невозможно.      

– Как   же нам тогда сделать?      

– Да   никак: останемся каждый при своем.      

– Ни   за что, разрази меня гром, уж очень мне хочется покороче с вами познакомиться.      

– Ну,   а я хочу поскорее с вами распрощаться, – ответил торговец. Решив на этот   раз бросить свои кирасы и все потерять, лишь бы его не узнали, он дал тягу.      

Но от   Робера Брике было не так-то легко избавиться. Он перекинул ногу через перила   балкона, спустился на улицу, причем ему даже почти не пришлось делать прыжка,   и, пробежав шагов пять-шесть, догнал торговца.      

– Что,   вы с ума сошли, приятель? – спросил он, кладя свою большую руку на плечо   бедняги. – Если бы я был вам недруг и хотел, чтобы вас арестовали, мне   стоило бы только крикнуть: как раз сейчас стража проходит по улице Августинцев.   Но черт меня побери, если я не считаю вас своим другом. И вот вам   доказательство: теперь-то я безусловно припоминаю ваше имя.      

На этот   раз торговец рассмеялся.      

Робер   Брике загородил ему дорогу.      

– Вас   зовут Никола Пулен, – сказал он, – вы чиновник парижского городского   суда. Я же помнил, что тут не без какого-то Никола.      

– Я   погиб! – прошептал торговец.      

– Наоборот:   вы спасены, разрази меня гром. Никогда вы не сможете совершить ради святого   дела все то, что намерен совершить я.      

Никола   Пулен застонал.      

– Ну,   ну, мужайтесь, – сказал Робер Брике. – Придите в себя. Вы обрели   брата, брата Робера Брике. Возьмите одну кирасу, а я возьму две других. Сверх   того я дарю вам свои наручни, набедренники и перчатки. А теперь – вперед и   да здравствует Лига!      

– Вы   пойдете со мной?      

– Я   помогу вам донести куда следует доспехи, благодаря которым мы одолеем   филистимлян: указывайте дорогу, я следую за вами.      

В душу   несчастного судейского чиновника запала, правда, искра вполне естественного   подозрения, но она погасла, едва вспыхнув.      

«Если бы   он хотел погубить меня, – подумал Пулен, – стал бы он признаваться,   что я ему знаком?»      

Вслух же   он сказал:      

– Что   ж, раз вы непременно этого желаете, пойдемте со мной.      

– На   жизнь и на смерть с вами! – вскричал Робер Брике, сжимая в своей руке руку   вновь обретенного союзника. Другой рукой он ликующим жестом высоко поднял свой   груз железного лома.      

Оба   пустились в путь.      

Минут   через двадцать Никола Пулен добрался до Маре. Он был весь в поту, разгоряченный   не только быстрой ходьбой, но и живостью беседы на политические темы.      

– Какого   воина я завербовал! – прошептал Никола Пулен, останавливаясь неподалеку от   дворца Гизов.      

«Я так и   полагал, что мои доспехи пойдут сюда», – подумал Брике.      

– Друг, –   сказал Никола Пулен, с трагическим видом поворачиваясь к Брике, стоявшему тут   же с самым невинным выражением лица, – даю вам одну минуту на размышление,   прежде чем вы вступите в логово льва. Вы еще можете удалиться, если совесть у   вас не чиста.      

– Ну   что там! – сказал Брике. – Я еще и не то видывал. Et non intremuit   medulla mea [2], – продекламировал   он. – Ах, простите, вы, может быть, не владеете латынью?      

– А   вы владеете?      

– Сами   можете судить.      

«Ученый,   смелый, сильный, состоятельный – какая находка для нас!» – подумал   Пулен.      

– Что   ж, войдем.      

И он   повел Брике к огромным воротам дворца Гизов, которые и открылись после третьего   удара бронзового молотка.      

Двор был   полон стражи и еще каких-то людей, закутанных в плащи и бродивших взад и   вперед, подобно теням.      

Света в   окнах дворца не было видно. В одном углу стояли наготове восемь оседланных и   взнузданных лошадей.      

Удары   молотка заставили большинство собравшихся здесь людей обернуться и даже   выстроиться в шеренгу для встречи вновь прибывших.      

Тогда   Никола Пулен, наклонившись к уху человека, выполнявшего функции привратника и   приоткрывшего дверное окошечко, назвал свое имя.      

– Со   мною верный товарищ, – добавил он.      

– Проходите,   господа, – вымолвил привратник.      

– Отнесите   это на склад, – сказал тогда Пулен, передавая привратнику три кирасы и   другие части доспехов, полученные от Робера Брике.      

«Отлично!   У них, оказывается, есть склад», – подумал тот.      

– Просто   замечательно, черт побери! Вы прекрасный организатор, мессир прево.      

– Да,   да, мозгами шевелить мы умеем, – самодовольно улыбаясь, ответил   Пулен. – Но пойдемте же, я вас представлю.      

– Не   стоит, – сказал на это буржуа. – Я очень застенчив. Если мне разрешат   остаться – большего и не потребуется. Когда же я докажу, что достоин доверия,   то и сам представлюсь; по словам греческого писателя: за меня будут   свидетельствовать мои дела.      

– Как   вам угодно, – ответил судейский. – Подождите меня здесь.      

И он   отправился приветствовать собравшихся во дворе, большей частью здороваясь с   ними за руку.      

– Чего   мы ждем? – спросил чей-то голос.      

– Хозяина, –   ответил другой.      

В этот   момент какой-то человек высокого роста как раз входил во дворец. Он услышал   последние слова, которыми обменялись таинственные посетители.      

– Господа, –   промолвил он, – я явился от его имени.      

– Ах,   да это господин Мейнвиль! – вскричал Пулен.      

«Э,   оказывается, я среди знакомых», – подумал Брике и тотчас же постарался   скорчить гримасу, которая делала его неузнаваемым.      

– Господа,   мы теперь в сборе. Давайте побеседуем, – снова раздался голос того, кто   заговорил первым.