1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Кэррин  уселся на место сменщика и подождал прибытия первой стиральной машины. Работа  его была воплощением простоты. Он сидел на месте, а мимо проплывали машины. Он  нажимал на них кнопку и проверял, все ли в порядке. Все неизменно было в  порядке. Пройдя его контроль, машины отправлялись в отдел упаковки.    

На  длинных роликовых салазках скользнула первая машина. Кэррин нажал пусковую  кнопку на ее боку.    

– Готова  к стирке, – сказала стиральная машина.    

Кэррин  нажал выключатель и пропустил машину дальше.    

Этот  мальчик, подумал Кэррин. Не побоится ли он ответственности, когда вырастет?  Станет ли зрелым человеком и займет ли место в обществе? Кэррин в этом  сомневался. Мальчик – прирожденный мятежник.    

Однако  эта мысль его не особенно встревожила.    

– Готова  к стирке. – Прошла другая машина. Кэррин припомнил кое-что о Миллере. Этот  жизнелюб вечно толковал о других планетах, постоянно шутил; что полетит на одну  из них и наведет там хоть какой-то порядок. Однако он никуда не полетел. Он  покончил с собой.    

– Готова  к стирке.    

Кэррину  предстояло восемь часов работы; готовясь к ним, он ослабил ремень. Восемь часов  надо нажимать кнопки и слушать, как машины заявляют о своей готовности.    

– Готова  к стирке. Он нажал выключатель.    

– Готова  к стирке.    

Мысли  Кэррина блуждали где-то далеко, впрочем, его работа и не требовала особого внимания.  Теперь он понял, что именно беспрерывно гнетет его.    

Ему не  нравилось нажимать на кнопки.    

     

(перевод  Н.Евдокимова)    

 ОПЫТНЫЙ ОБРАЗЕЦ    

     

Посадка  едва не закончилась катастрофой. Бентли знал, что тяжелый груз на плечах нарушает  координацию движений. Однако он не подозревал, насколько серьезно нарушение,  пока не настал критический момент, когда он нажал не на ту кнопку. Звездолет  камнем устремился вниз. Когда в последнюю секунду Бентли чудом выровнял его,  под ним на равнине уже была выжжена черная проплешина. Звездолет коснулся  почвы, покачнулся и замер, вызвав у Бентли мгновенный приступ тошноты.    

Впервые  в истории человек приземлился на планете Тельс IV.    

Первым  делом Бентли принял солидную дозу шотландского виски, отпущенного ему в сугубо  медицинских целях.    

Покончив  с виски, Бентли включил передатчик. Миниатюрный приемник он носил в ухе, которое  из-за этого страшно зудело, а микрофон был вмонтирован в горло хирургическим  способом. Портативная система гиперпространственной связи настраивалась  автоматически, и это было к лучшему, ибо Бентли понятия не имел, как ловить  столь узкий радиолуч на столь чудовищном расстоянии от источника.    

– Все  в порядке, – сообщил он по радио профессору Слиггерту. – Планета  земного типа, как и сообщалось в отчете разведчиков. Корабль целехонек.  Счастлив доложить, что при посадке я не свихнул себе шею.    

– Ну,  естественно, – отозвался профессор Слигтерт; голос его, искаженный  маломощным приемником, казался высоким и невыразительным.    

– А  «Протект»? Как вы себя в нем чувствуете? Привыкли? Бентли ответил:    

– Нисколько.  По-прежнему чувствую себя так, словно мне жернов на шею повесили.    

– Ничего,  приспособитесь, – заверил профессор Слиггерт. – Ну-с, институт  поздравляет вас, а правительство, по-моему, награждает какой-то медалью.  Помните, теперь ваша задача побрататься с аборигенами и по возможности  заключить с ними хоть какое-нибудь торговое соглашение. Важно создать  прецедент. Эта планета нам необходима, Бентли.    

– Знаю.    

– Желаю  удачи. Докладывайте при каждом удобном случае.    

– Ладно, –  пообещал Бентли и прекратил передачу.    

Он  попробовал встать, но из первой попытки ничего не вышло. Бентли ухитрился  подняться, лишь ухватившись за ручки, удобно расположенные над пультом  управления. Только тут он оценил размеры пошлины, взимаемой невесомостью с  человеческих мускулов, и понял, что за время долгого полета от Земли делал  зарядку нерегулярно.    

Бентли  был молод, высок – выше шести футов росту, беспечен и крепко сбит. На Земле он  весил более двухсот фунтов и передвигался с грацией атлета. Однако в полете на  него с первых же мгновений навалилось бремя добавочных семидесяти трех фунтов,  безвозвратно и намертво закрепленных на его спине. При таких обстоятельствах он  двигался как престарелый слон в слишком тесной обуви.    

Бентли  повел плечами в широких пластиковых лямках, скорчил гримасу и подошел к смотровому  окну правого борта. Неподалеку, примерно в полумиле, виднелось селение; на  горизонте коричневыми пятнами вырисовывались невысокие домишки. По равнине,  направляясь к кораблю, двигались какие-то точки. Очевидно, селяне решили  выяснить, что за странный предмет свалился к ним с неба, изрыгая огонь и  издавая устрашающий рев.    

«Приятное  зрелище», – сказал себе Бентли. Не прояви инопланетяне любопытства, было  бы трудно наладить с ними контакт. А ведь в Земном институте межзвездных  исследований предвидели и такой вариант, хотя решение его не было найдено.  Поэтому его вычеркнули из списка возможных ситуаций.    

Селяне  тем временем приближались. Бентли решил, что пора и ему приготовиться. Он вынул  из футляра лингвасцен и не без усилий привязал ремнями у себя на груди. На  одном боку он пристроил флягу с водой, на другом – пакет с пищевыми  концентратами. На животе укрепил сумку с набором инструментов. К одной ноге  пристегнул ремешком радиопередатчик, к другой – санитарный пакет.    

Полностью  экипированный Бентли нес на себе в общей сложности сто сорок восемь фунтов,  причем каждая унция считалась для межзвездного исследователя необходимой и  незаменимой.    

То  обстоятельство, что он не шагал, а скорее брел, пошатываясь, значения не имело.    

Тем  временем туземцы подошли к кораблю и окружили его, отпуская неодобрительные замечания.  У жителей Тельса было две ноги и короткий толстый хвост. Чертами лица они  походили на людей, но людей из кошмарного сна. Кожа у всех была ярко-оранжевого  цвета.    

Бентли  заметил, что туземцы вооружены. Перед ним мелькали ножи, пики, каменные молотки  и кремневые топоры. При виде этого боевого арсенала по лицу Бентли разлилась  улыбка удовлетворения. Вот оно, оправдание неудобствам, вот почему нужны были  семьдесят три фунта, которые с момента запуска оттягивали ему спину.    

Чем  именно вооружены аборигены, неважно, пусть хоть ядерным оружием. Причинить ему  вред они не могут.    

Так  утверждает профессор Слиггерт – глава института, изобретатель «Протекта».    

Бентли  открыл смотровое окно. Тельсиане испустили крик изумления. После минутного колебания  лингвасцен перевел эти крики так: «Ох! Ах! Как странно! Невероятно! Нелепо!  Чудовищно! Непристойно!».    

Осторожно  неся 148 фунтов поклажи, Бентли спустился по трапу с внешней стороны борта.  Туземцы выстроились вокруг дугой, держа оружие наготове.    

Он  приблизился к туземцам. Те отпрянули. Приятно улыбаясь, Бентли сказал: «Я  пришел к вам как друг». Лингвасцен воспроизвел резкие, гортанные гласные  тельсианского языка, похожие на лай.    

Казалось,  Бентли не очень-то поверили. Копья остались на весу, а один из тельсиан, возвышающийся  над всеми остальными и увенчанный красочным головным убором, взял топор наизготовку.    

Бентли  ощутил, как тело его пронизала легчайшая дрожь. Он, конечно, неуязвим. Пока на  нем «Протект», с ним ничего не случится. Решительно ничего! Профессор Слиггерт  в этом убежден.    

Перед  запуском профессор Слиггерт собственноручно застегнул «Протект» на спине  Бентли, поправил лямки и отступил, любуясь своим творением.    

– Превосходно, –  провозгласил он с тихой гордостью.    

Бентли  шевельнул плечами, согбенными под ношей.    

– Тяжеловато,  вы не находите?    

– Что  поделаешь? – ответил Слиггерт. – Это же прототип, опытный образец.  Чтобы уменьшить вес, я испробовал все мыслимые транзисторы, легкие сплавы,  печатные схемы, лазерные транзисторы и все такое. К сожалению, первые модели  всех изобретений обычно громоздки.    

– Во  всяком случае, можно было придать ему более обтекаемую форму, – возразил  Бентли, заглядывая себе за плечо.    

– Обтекаемость  приходит гораздо позднее. Сначала концентрация идеи, затем компактность, далее  расширение функций и, наконец, красота. Так всегда было, и так будет. Возьмите  пишущую машинку. Сейчас это просто клавиатура, почти плоская, как портфель.  Однако бабушка нынешней пишущей машинки работала с ножными педалями, а поднять  ее было не под силу и двоим. Возьмите прибор для глухих – ведь раз от раза он  сбрасывал целые фунты! Возьмите лингвасцен, который вначале представлял собой  сложнейшее электронное устройство весом в несколько тонн.    

– О’кей, –  перебил Бентли. – Если лучше не умеете, сойдет и так. А как его снимают?    

Профессор  Слиггерт улыбнулся.    

Бентли  закинул руки за спину. Пряжка что-то не отыскивалась. Он бестолково подергал  наплечные лямки, но те никак не отстегивались. Выползти из «Протекта» тоже не  удавалось. Бентли оказался все равно что в новой, дьявольски тугой смирительной  рубашке.    

– Ну  же, профессор, как от него избавиться?    

– Этого  я вам не скажу.    

– То  есть как?    

– «Протект»  неудобен, не правда ли? – лукаво спросил Слиггерт. – Вы бы гораздо  охотнее летели без него?    

– Вы  правы, черт побери.    

– Ну  ясно. Знаете, в войну солдаты нередко бросали на поле боя ценное снаряжение,  оттого что оно было громоздким или неудобным. Мы не можем рисковать вами. Вы  отправляетесь на чужую планету, мистер Бентли. Вы подвергнетесь совершенно  неведомым опасностям. Необходимо, чтобы вы были защищены все время.    

– Я  знаю, – ответил Бентли, но у меня хватит здравого смысла самому решить,  когда надевать эту штуку.    

– Хватит  ли? Мы выбрали вас, потому что вы находчивый, жизнеспособный, сильный, и, разумеется,  в какой-то степени сообразительный человек. Однако…    

– Благодарю!    

– Однако  все эти качества отнюдь не предрасполагают вас к осторожности. Что, если туземцы  покажутся вам дружелюбными и вы решите снять тяжелый, неудобный «Протект»? А  вдруг вы неправильно оцените обстановку? Такое легко может произойти на Земле;  подумайте, насколько вероятнее, что это случится на незнакомой планете.    

– Я  сам могу о себе позаботиться, – упорствовал Бентли.    

Слиггерт  угрюмо кивнул.    

– То  же самое утверждал Этвуд, отправляясь на Дюрабеллу II. С тех пор о нем ни  слуху, ни духу. Нет никаких известий и от Блейка, и от Смита, и от Коршелла.  Можете вы отразить удар ножа в спину? Есть у вас глаза на затылке? Нет, мистер  Бентли, у вас их нет; зато у «Протекта» есть!    

– Послушайте, –  сказал Бентли, – хотите верьте, хотите нет, но я уже взрослый человек,  наделенный чувством ответственности. Находясь на поверхности чужой планеты, я  буду носить «Протект» непрерывно. А теперь покажите, как он снимается.    

– Вы,  кажется, чего-то не поняли, Бентли. Если бы речь шла только о вашей жизни, вам  бы разрешили идти на тот риск, какой вы сами считаете допустимым. Но мы ведь  рискуем и звездолетом, и оборудованием, все это обошлось в несколько миллиардов  долларов. Более того, ваш полет задуман как испытание «Протекта» в  пространстве. Единственный способ убедиться в результатах – заставить вас  носить «Протект», не снимая. А добиться этого можно только одним путем: не сообщать  вам, как он снимается. Мы должны получить результаты. Вы останетесь живы помимо  своей воли.    

Поразмыслив,  Бентли ворчливо согласился:    

– Наверное,  окажись туземцы достаточно дружелюбными, я бы не устоял перед искушением и снял  «Протект».    

– Вас  избавят от такого искушения. Принцип работы вам понятен?    

– Еще  бы! – сказал Бентли. – А «Протект» действительно проделывает все, что  вы наобещали?    

– Лабораторные  испытания он прошел идеально.    

– Мне  очень не хочется, чтобы там закапризничала какая-нибудь мелочишка. Вдруг предохранитель  выскочит или проводка оборвется…    

– Вот  одна из причин его громоздкости, – терпеливо разъяснил Слиггерт. –  Тройное дублирование. Механические неисправности полностью исключаются.    

– А  источник энергии?    

– При  работе с предельной нагрузкой его хватит на сто лет и более. «Протект»  совершенен, Бентли! Я не сомневаюсь, что после этого полевого испытания он  превратится в стандартное снаряжение всех межзвездных путешественников, Тут  профессор Слиггерт позволил себе чуть улыбнуться горделивой улыбкой.    

– Ладно, –  сказал Бентли, расправляя плечи в широких пластиковых лямках. – Уж  как-нибудь привыкну к нему.    

Однако  он так и не привык. Человек не способен привыкнуть к тому, что ему на спину взвалили  жернов весом в семьдесят три фунта.    

Тельсиане  никак не могли постигнуть пришельца. Они спорили между собой несколько минут, и  все время Бентли сохранял на лице вымученную улыбку. Наконец один из тельсиан  выступил вперед. Он был гораздо выше остальных и носил особый головной убор из  стекла, кости и кусочков ярко раскрашенного дерева.    

– Братья, –  сказал тельсианин, – здесь присутствует нечистая сила, которую я, Ринек,  чую.    

Вперед  выступил другой тельсианин в таком же головном уборе.    

– Заклинателю  духов не пристало говорить о таких вещах.    

– Ты  прав, – согласился Ринек. – Не подобает громко говорить о нечистой  силе в ее присутствии, ибо от этого она крепнет. Однако же на то и существуют  заклинатели, чтобы вовремя заметить злых духов и истребить их. Наш долг  невзирая на опасности, продолжать нелегкий труд.    

Тогда из  толпы отделились еще несколько человек в особых головных уборах – тоже, очевидно,  заклинатели духов. Бентли понял, что это тельсианские жрецы или шаманы. Скорее  всего, помимо духовной, в их руках сосредоточена и значительная политическая  власть.    

– Не  думаю, чтобы это была нечистая сила, – заявил молодой и веселый с виду  заклинатель, которого звали Гуаскль.    

– А  кто же еще? С одного взгляда видно.    

– Наружность  ничего не доказывает; это известно еще с той поры, как добрый дух Агут М’Канди  явился в облике…    

– Не  надо поучений, Гуаскль. Притчи Лалланда известны всем. Следует решить, можем ли  мы рисковать.    

Гуаскль  повернулся к Бентли и серьезно спросил:    

– Ты  злой дух?    

– Нет, –  ответил Бентли. Сначала он был озадачен чрезмерным интересом, проявленным  тельсианами к его духовной сущности. Даже не спрашивают, откуда, как и почему  он явился. Но, собственно говоря, это не так уж необъяснимо. Если бы в эпоху  господства религиозного фанатизма на Землю явился пришелец из другого мира,  его, вероятно, прежде всего спросили бы: «Чье ты порождение – господа или  дьявола?» – Он утверждает, что он не злой дух, – сказал Гуаскль.    

– Откуда  он знает?    

– Если  не знает он, то кто же знает?    

– Однажды  великий дух Г-таль даровал некоему мудрецу три кдаля и молвил…    

И так  далее. Под тяжестью всей амуниции ноги Бентли подгибались. Лингвасцен уже не поспевал  за пронзительными выкриками в бурном богословском диспуте. Было ясно, что  судьба Бентли зависит от двух-трех спорных положений, ни одно из которых  заклинатели не желали обсуждать, так как разговор о злых духах опасен сам по  себе.    

Дело еще  более запуталось из-за того, что концепция о проникающей способности злого духа  вызвала раскол. В одном лагере оказались молодые заклинатели духов, в другом  старейшие. Каждая фракция обвиняла другую в отъявленной ереси, но Бентли не мог  постичь, кто же во что верует и какое именно толкование ему выгодно.    

Над  травянистой равниной садилось солнце, а страсти все еще не улеглись. Но вот  неожиданно и внезапно заклинатели духов пришли к соглашению, хотя Бентли не  понял, почему именно и на какой основе.    

Вперед  вышел Гуаскль как представитель младших заклинателей.    

– Пришелец, –  провозгласил он, – мы решили не убивать тебя.    

Бентли  сдержал улыбку. Как это похоже на примитивный народ – даровать жизнь неуязвимому  существу!    

– По  крайней мере, на первых порах, – торопливо поправился Гуаскль, перехватив  хмурый взгляд Ринека и других заклинателей постарше. – Все будет зависеть  только от тебя. Сейчас мы пойдем в селение, свершим там обряд очищения и  устроим пиршество. Затем мы посвятим тебя в сословие заклинателей. Никакое  исчадие зла не может стать заклинателем духов – это строжайше запрещено. Таким  образом, мы сразу познаем твою истинную сущность.    

– Премного  благодарен, – напыщенно ответил Бентли.    

– Но  если ты злой дух, то мы должны тебя истребить. А что должно, то и возможно!    

Присутствующие  одобрили эту речь приветственными криками и тотчас же отправились в селение, до  которого было не больше мили. Теперь, когда Бентли получил гражданство, пусть даже  с испытательным сроком, туземцы проявляли предельное дружелюбие. По пути они  добродушно болтали с ним об урожаях, засухах и голодных годах.    

Шатаясь  под тяжестью снаряжения, Бентли устало плелся вместе с туземцами, но душа его  ликовала. Вот уж поистине удача! В качестве посвященного он будет располагать  неповторимыми возможностями. Он соберет антропологические сведения, завяжет  торговлю, расчистит путь для будущего прогресса Тельса IV.    

От него  требуется немногое: пройти испытания при посвящении, только и всего. Ну и, конечно,  не дать себя убить, вспомнил он усмехаясь.    

Потеха,  до чего же эти заклинатели духов уверены, что способны умертвить его.    

Селение  состояло из двух десятков хижин, образующих собою круг. Хижины были сделаны из  глины и покрыты соломенными крышами; при каждой имелся огородик, а при некоторых  загончики для скота, животных вроде коров и свиней. Между хижинами сновали  какие-то звери с зеленым мехом; тельсиане обращались с ними ласково, как со  щенятами. Поросший травой центр круга служил площадью. Здесь находился общий  колодец, здесь же помещались алтари, где поклонялись различным богам и  дьяволам. Площадь была освещена гигантским костром, и туземные женщины  приготовились к празднеству.    

Сгибаясь  под тяжестью незаменимого «Протекта», Бентли прибыл на пир в полном изнеможении.  Он блаженно опустился на землю вместе с селянами, и праздник начался.    

Сначала  туземные женщины исполнили для гостя приветственный танец. Это было красивое  зрелище: при свете костра поблескивала оранжевая кожа, мягко, в унисон,  изгибались хвосты. Потом к Бентли приблизился сельский старейшина Окцип, держа  в руках полную до краев чашу.    

– Пришелец, –  сказал Окцип, – ты явился с дальней Земли, твои обычаи – не наши обычаи. И  все же давай побратаемся! Отведай этого питья, дабы скрепить узы братства и во  имя всего, что священно.    

И с  низким поклоном он поднес чашу Бентли. То была ответственная минута, один из  тех поворотных моментов, которые способны навеки упрочить дружбу между двумя  расами или превратить их в смертельных врагов. Но Бентли не мог им  воспользоваться. Как можно тактичнее он отклонил символическое питье.    

– Но  ведь оно очищено! – воскликнул Окцип.    

Бентли  объяснил, что табу его племени не разрешает употреблять никаких напитков, кроме  своих. Окцип не понимает, что у разных людей разные диетические потребности.  Например, указал Бентли, возможно, что на Тельсе IV в состав веществ,  необходимых для жизни, входит стрихнин. Он не добавил, что, даже если бы он и  захотел испытать судьбу, «Протект» никогда этого не допустит. Тем не менее  туземцев встревожил отказ гостя. Заклинатели духов поспешно посовещались. К  Бентли подошел Ринек и уселся с ним рядом.    

– Скажи, –  осведомился Ринек, помолчав, – что ты думаешь о нечистой силе?    

– Нечистая  сила – это нехорошо, – торжественно ответил Бентли.    

– Ага! –  Заклинатель духов обдумывал это заявление, нервно постукивая хвостом по траве.  Зверек с зеленым мехом (оказалось, что он называется мобака) вздумал поиграть  этим хвостом. Ринек отшвырнул зверька прочь и повторил:    

– Значит,  ты не любишь нечистую силу?    

– Нет.    

– И  не позволишь ей действовать вблизи тебя?    

– Ни  в коем случае, – ответил Бентли, подавляя зевок. Он начал уставать от  хитроумных вопросов заклинателя духов.    

– В  таком случае ты не откажешься принять заветное священное копье, которое Кран  К-Ле вынес из обиталища Малых Богов. На того, кто им замахнется, снисходит  благодать.    

– С  удовольствием приму это копье, – сказал Бентли, веки которого тяжелели. Он  надеялся, что это будет последняя церемония за сегодняшний вечер.    

Ринек  одобрительно проворчал что-то и отошел. Пляски женщин закончились. Заклинатели  духов затянули монотонную песнь глубокими, волнующими голосами. Пламя костра  взлетело ввысь.    

Вперед  вышел Гуаскль. Теперь лицо его было разрисовано тонкими черными и белыми полосками.  Он нес древнее копье из черного дерева, с наконечником из обработанного  вулканического стекла. По всей длине копье было покрыто причудливой, хотя и  примитивной резьбой.    

Держа  копье на весу, Гуаскль произнес:    

– О  пришелец с небес, прими от нас священное копье! Кран К-Ле даровал его нашему  праотцу Трину, наделил копье магической силой и повелел, чтобы оно явилось  сосудом духов добра. Нечистая сила не выносит присутствия этого копья! Возьми  же его вместе с нашими благословлениями.    

Бентли  тяжело поднялся на ноги. Он понимал, какое значение имеет подобный ритуал. Принятие  копья раз и навсегда положит конец сомнениям относительно его спиритуального  статуса. Он благоговейно склонил голову.    

Гуаскль  подошел к нему, протянул копье и…    

Со  щелканьем сработал «Протект». Как и многие великие изобретения, он работал  просто. Когда расчетный узел принимал сигнал опасности или намека на опасность,  «Протект» создавал вокруг оператора защитное силовое поле. Это поле делало  оператора неуязвимым, потому что было совершенно и абсолютно непроницаемо.  Однако не обошлось без кое-каких неудобств. Если бы у Бентли было слабое  сердце, «Протект» мог бы убить его, потому что его действия, порожденные  электронными импульсами, отличались внезапностью, необыкновенной мощностью и  сокрушительностью. Одно мгновение Бентли стоял у большого костра, протянув руку  к священному копью. В следующее мгновение он погрузился во тьму.    

Как  обычно, он почувствовал себя так, словно катапультировал в затхлый, темный  чулан, резиновые стены которого сжимают его со всех сторон. Он проклял  сверхэффективность устройства. Копье не таило угрозы, оно составляло часть  важного обряда. Однако «Протект», воспринимающий все буквально, истолковал его  как потенциальную опасность.    

И вот  теперь в темноте Бентли стал ощупью искать кнопку, отключающую поле. Как обычно,  под влиянием силового поля нарушилась координация движений – с каждым новым  применением «Протекта» неуверенность в движениях возрастала. Он осторожно  ощупал свою грудь там, где должна была находиться кнопка, но та соскользнула с  места и отыскалась лишь под мышкой справа. Наконец он отключил поле.    

Празднество  было прервано. Туземцы сбились тесной толпой и стояли, напружинив хвосты, с  оружием наперевес, готовые защищаться. Гуаскль, оказавшийся в сфере действия  поля, был отброшен на двадцать футов и теперь медленно подымался с земли.  Заклинатели уныло затянули очистительную песнь для защиты от злых духов. При  всем желании Бентли не мог их осудить.    

Когда  защитное поле «Протекта» вводится в действие, оно принимает вид непрозрачного  черного шара диаметром около трех метров. Если по нему ударить, оно отбросит  обидчика с силой, равной силе удара. На поверхности этого шара непрерывно  появляются, кружатся, переплетаются и исчезают белые линии. А при вращении  раздается резкий пронзительный вопль.    

В общем  и целом зрелище едва ли было рассчитано на то, чтобы завоевать доверие примитивных  и суеверных существ.    

– Извините, –  произнес Бентли со слабой улыбкой. Навряд ли к этому можно было добавить  что-нибудь еще.    

Гуаскль  подошел, прихрамывая, но остановился в отдалении.    

– Ты  не можешь принять священное копье, – констатировал он.    

– Ну,  не совсем так, – возразил Бентли. – Просто… словом, у меня есть  охранное устройство, что-то вроде щита, понимаешь? Оно не любит копий. Не мог  бы ты предложить мне, например, священную тыкву?    

– Не  будь смешон, – ответил Гуаскль. – Слыханное ли дело – священная  тыква?    

– Пожалуй,  ты прав. Но, прошу тебя, поверь мне на слово – я не злой дух. Право же, нет.  Просто копья для меня табу.    

Заклинатели  духов затараторили настолько быстро, что лингвасцен не успевал переводить. Он  улавливал лишь отдельные слова – «злой дух», «уничтожить», «очищение». Бентли  решил, что прогноз, кажется, не слишком благоприятен.    

После  совещания Гуаскль подошел к нему и сообщил:    

– Некоторые  полагают, что тебя следует убить немедля, пока ты не навлек на селение великих  бедствий. Однако я сказал им, что нельзя винить тебя во всем. Быть может,  наутро посвящение окажется возможным.    

Бентли  поблагодарил. – Туземцы проводили его до хижины, а затем распрощались с  необыкновенной поспешностью. В селении воцарилась зловещая тишина; со своего  порога Бентли видел, как туземцы собирались кучками и серьезно беседовали,  украдкой поглядывая в его сторону.    

Скверное  начало для сотрудничества двух рас.    

Бентли  без промедления связался с профессором Слиггертом и рассказал о случившемся.    

– Не  повезло, – заметил профессор. – Но первобытные люди славятся  склонностью к предательству. Вполне возможно, что копье предназначалось не для  вручения, а послужило бы орудием убийства. Вы бы приняли копье в самом  буквальном смысле слова.    

– Я  абсолютно уверен, что такого намерения не было, настаивал Бентли. – В  конце концов надо же когда-нибудь верить людям.    

– Не  тогда, когда вы отвечаете за оборудование стоимостью в миллиарды долларов.    

– Но  ведь я же ничего не могу предпринять! – закричал Бентли. – Неужто вы  не понимаете? Они уже относятся ко мне с подозрением. Я оказался не в состоянии  принять священное копье. Это означает, что я скорее всего злой дух. Что же  будет, если завтра я не пройду обряда посвящения? Допустим, какому-нибудь  болвану вздумается поковырять в зубах ножом и «Протект» меня «спасает»?  Пропадет все благоприятное впечатление, созданное мною поначалу.    

– Добрую  волю можно восстановить, – сентенциозно изрек профессор Слиггерт. – А  вот оборудование на миллиарды долларов…    

– Может  спасти следующая экспедиция. Послушайте, профессор, пойдите мне навстречу.  Неужто нет никакой возможности управлять этой штукой вручную?    

– Совершенно  никакой, – ответил Слиггерт. – Иначе сошло бы на нет само назначение  устройства. Можно с тем же успехом и не надевать его, если вы собираетесь  полагаться на собственные рефлексы, а не на электронные импульсы.    

– Тогда  объясните, как оно снимается.    

– Остается  в силе тот же довод – вы можете оказаться незащищенным.    

– Но  послушайте, – запротестовал Бентли, – меня же выбрали как опытного  исследователя. Мне ведь на месте виднее. Я ознакомился с местными условиями.  Расскажите, как снять «Протект».    

– Нет!  «Протект» должен пройти весь комплекс полевых испытаний. К тому же мы хотим,  чтобы вы вернулись целым и невредимым.    

– Это  другое дело, – сказал Бентли. – Кстати, эти люди не сомневаются, что  могут убить меня.    

– Примитивные  племена всегда переоценивают могущество своего оружия и своей магии.    

– Знаю,  знаю. Но вполне ли вы уверены, что они не могут проникнуть сквозь поле? Как  насчет яда?    

– Ничто  не может проникнуть сквозь поле, – терпеливо ответил Слиггерт, – даже  солнечные лучи. Даже гамма-лучи. Вы носите на себе неприступную крепость,  мистер Бентли. Неужели так трудно питать ко мне хоть каплю доверия?    

– В  первых моделях многое сплошь и рядом требует доводки, – проворчал  Бентли. – Но пусть будет по-вашему. А может, все-таки скажете, как он  снимается, просто на всякий случай, если что-нибудь пойдет не так?    

– Желательно,  чтобы вы перестали спрашивать об этом, мистер Бентли. Вас выбрали для полного  проведения полевых испытаний. Именно это вам и предстоит.    

Когда  Бентли кончил передачу, стояли глубокие сумерки и селяне уже разошлись по своим  хижинам. Костры догорали, слышались голоса ночных животных.    

В этот  миг Бентли почувствовал безысходное одиночество и щемящую тоску по родине.    

Он устал  чуть ли не до потери сознания, но все же заставил себя поесть каких-то концентратов  и выпить немного воды. Затем отстегнул сумку с инструментами, радио и флягу,  безнадежно подергал «Протект» и улегся спать.    

Едва он  задремал, как «Протект» пришел в действие со страшной силой, чуть не вывихнув  ему шейный позвонок.    

Он  принялся устало шарить в поисках кнопки, обнаружил ее примерно над желудком и отключил  поле.    

Хижина  была такой же, как обычно. Он не увидел никакого источника опасности.    

Теряет  ли «Протект» чувство реальности, удивился он, или же какой-нибудь тельсианин пытался  пронзить его копьем через окошко?    

Тут  Бентли заметил, что крохотный детеныш мобаки улепетывает со всех ног, вздымая  клубы пыли.    

Звереныш,  наверное, хотел согреться, подумал Бентли. Но, разумеется, это чужеродное тело.  Недремлющий «Протект» не мог проглядеть такую опасность.    

Бентли  заснул опять, и ему сразу же приснилось, будто он заперт в тюремной камере из ярко-красной  губчатой резины. Он пытался отодвинуть стены все дальше, но те не сдавались, а  когда он, обессиленный, наконец оставлял попытки, – стены мягко возвращали  его в центр камеры. Это повторялось снова и снова, пока наконец он не  почувствовал толчок в спину и не проснулся в черном защитном поле.    

На этот  раз найти кнопку было по-настоящему трудно. Он отчаянно искал ее на ощупь, пока  не начал задыхаться от спертого воздуха. Его охватил ужас. Наконец он обнаружил  кнопку у подбородка, отключил поле и, нетвердо держась на ногах, занялся  поисками источника очередного нападения.    

Поиски  увенчались успехом. От крыши оторвалась соломинка, которая попыталась упасть на  него. Ясное дело, «Протект» этого не стерпел.    

– А  ну тебя! – простонал Бентли вслух. – Хоть разок прояви благоразумие!    

Однако  он настолько устал, что ему, в сущности, все было безразлично. К счастью, в эту  ночь атаки больше не повторялись.    

Утром в  хижину Бентли зашел Гуаскль. Вид у него был крайне торжественный и в то же  время смущенный.    

– Ночью  в твоей хижине раздавался великий шум, – сказал заклинатель духов. –  Отчаянные вопли, словно ты сражался с дьяволом.    

– Просто  я всегда сплю беспокойно, – объяснил Бентли. Вблизи меня не осталось  нечистой силы. Ни капельки.    

Сомнения  Гуаскля не рассеялись.    

– Но  вправе ли ты утверждать это с уверенностью? Быть может, тебе лучше уйти от нас  с миром. Если тебя невозможно посвятить, то придется тебя уничтожить…    

– Об  этом не беспокойся, – заявил Бентли. – Давай начнем.    

– Очень  хорошо, – сказал Гуаскль, и они вместе вышли из хижины.    

Посвящение  должно было состояться перед большим костром на деревенской площади. Еще ночью  во все стороны были разосланы гонцы, так что на площади собрались заклинатели  духов из множества селений. Некоторые прошли двадцать миль, чтобы принять  участие в обрядах и воочию увидеть чужеземца. Торжественно гремел ритуальный  барабан, извлеченный из тайного хранилища. Селяне глядели, болтали между собой,  смеялись. Однако Бентли уловил глухую нервозность и напряженность толпы.    

Танец  сменялся танцем. Когда началась последняя фигура, Бентли нервно дернулся,  потому что ведущий стал размахивать дубиной над головой. В вихре пляски танцор  надвигался на него – все ближе и ближе… Вот он уже в нескольких футах, а  усыпанная стекляшками дубина кажется ослепительной вспышкой.    

Селяне смотрели  не отрываясь, как зачарованные. Бентли закрыл глаза, ожидая мгновенного  погружения во тьму силового поля.    

Однако  танцор наконец отступил, и пляска кончилась под одобрительный рев селян.    

Слово  взял Гуаскль. С трепетом облегчения Бентли понял, что обряд посвящения закончился.    

– О  братья, – сказал Гуаскль, – чужеземец преодолел великую пустоту,  чтобы стать нашим братом. Многое в нем странно, и его окружает нечто, похожее  на зло. И все же добрая воля его очевидна. Никто не сомневается, что по сути  своей он честен и благороден. Сим посвящением мы очищаем его от злого духа и  принимаем в свою среду.    

Среди  гробовой тишины Гуаскль подошел к Бентли.    

– Отныне, –  сказал Гуаскль, – ты заклинатель духов и воистину один из нас. – Он  протянул руку.    

Бентли  почувствовал, что сердце его бешено заколотилось. Он победил! Его приняли! Он  крепко стиснул протянутую руку Гуаскля.    

Во  всяком случае, хотел стиснуть. Это не вполне удалось, так как неизменно  бдительный «Протект» спас его от соприкосновения, возможно таящего угрозу.    

– Проклятый  идиот! – взревел Бентли, быстро найдя кнопку и отключив поле.    

Он сразу  же понял, что быть беде.    

– Нечистая  сила! – пронзительно закричали тельсиане, неистово замахав оружием.    

– Нечистая  сила! – возопили заклинатели духов.    

Бентли в  отчаянии обернулся к Гуасклю.    

– Да, –  печально промолвил молодой заклинатель, – все верно. Мы лелеяли надежду,  что древний обряд изгонит злого духа. Но это невозможно. Злого духа надлежит  уничтожить! Убьем дьявола!    

На  Бентли обрушился град копий. «Протект» мгновенно отреагировал. Вскоре стало  ясно, что дело зашло в тупик. По нескольку минут Бентли оставался в защитном  поле, затем отключал его. Тельсиане, видя, что он невредим, возобновляли  «огонь», и защита мгновенно срабатывала снова.    

Бентли  хотел отойти к звездолету. Однако «Протект» то и дело включался. При такой скорости  передвижения понадобился бы месяц, а то и два, чтобы пройти милю, так что не  стоило и пытаться. Он просто переждет. Через некоторое время нападающие поймут,  что не в силах причинить ему вред, и две расы наконец найдут общий язык.    

Он  старался расслабить мускулы внутри поля, но эта затея оказалась немыслимой. Он  был голоден и очень хотел пить. И воздух внутри защитного поля постепенно  становился все более спертым.    

Тут  Бентли с содроганием вспомнил, что ночью воздух не проникал сквозь окружающее  его поле. Естественно, ведь оно непроницаемо. Если не принять мер, недолго и  задохнуться.    

Бентли  знал, что самая неприступная крепость может пасть, если ее защитники голодают  или задыхаются.    

Он  лихорадочно принялся размышлять. Долго ли тельсиане будут вести наступление?  Ведь рано или поздно они устанут.    

А если  нет?    

Он  терпел, сколько мог, пока воздух не стал совершенно непригоден для дыхания, а  затем отключил поле. Тельсиане расселись на земле вокруг чужака. Горели костры,  на которых готовили пищу. Ринек лениво метнул в него копье, и поле в который  раз включилось.    

– Ага, –  подумал Бентли, – сообразили. Собираются уморить меня голодом.    

Он  попытался сосредоточиться в темноте, но стены чулана словно сдавливали его. У  него началась клаустрофобия: ведь воздух, которым он дышал, опять становился  спертым.    

Немного  подумав, он отключил поле. Тельсиане глядели на него холодно. Один из них взялся  за копье.    

– Погодите! –  закричал Бентли. Одновременно он включил рацию.    

– Чего  тебе надобно? – спросил Ринек.    

– Выслушайте  меня! Это же несправедливо – заманить меня в «Протект», как в капкан!    

– А?  Что происходит? – раздался голос профессора Слиггерта у него в ухе.    

– Вы,  тельсиане, знаете, – хрипло продолжал Бентли, – вы знаете, что меня  можно уничтожить, непрерывно приводя «Протект» в действие. Я не могу его  отключить! Я не могу из него выбраться!    

– А-а! –  сказал профессор Слиггерт. – Я понимаю, в чем затруднение. Да-да.    

– Нам  очень неприятно, – извинился Гуаскль, – но злого духа надлежит  уничтожить.    

– Конечно, –  безнадежно сказал Бентли, – но не меня же.    

Помогите  мне, профессор!    

– Это  действительно упущение, – бормотал профессор Слиггерт в  задумчивости, – и очень серьезное. Как ни странно, подобные случаи нельзя  предусмотреть, сидя в лаборатории. Они обнаруживаются лишь при проведении всей  программы полевых испытаний.    

– Великолепно!  Но я-то уже здесь! Как мне снять эту штуку?    

– Простите  меня, – сказал Слиггерт. – Поверьте, я никак не ожидал, что может  возникнуть такая необходимость. По правде говоря, я сконструировал эти доспехи  так, чтобы вы ни при каких обстоятельствах из них не выбрались.    

– Ах  вы, паршивый…    

– Прошу  вас! – строго сказал Слиггерт. – Не будем терять голову. Если вы  продержитесь несколько месяцев, нам, возможно, удастся…    

– Не  продержусь! Воздуха! Воды!    

– Огня! –  вскричал Ринек с искаженным лицом. – Скуем дьявола огнем!    

И  «Протект» со щелканьем включился.    

В  кромешной тьме Бентли старался обдумать все как можно тщательнее. Из «Протекта»  придется вылезать самому. Но как? В сумке с инструментами есть нож. Можно ли  разрезать крепкие пластиковые лямки? Это необходимо!    

Но что  потом? Даже если он выйдет из своей крепости, все равно до корабля остается  миля. Его, лишенного защиты, убьет первое же копье. Ведь туземцы торжественно  поклялись убить его, ибо он был непреложно объявлен злым духом.    

Надо  бежать, это единственный шанс на спасение. К тому же лучше погибнуть от копья,  чем медленно задыхаться в непроглядной тьме.    

Бентли  отключил поле. Тельсиане окружали его кострами, отрезая путь стеной пламени.    

Он  неистово рубанул по пластиковой паутине. Нож скользнул по лямке, а Бентли  очутился в силовом поле.    

Когда он  снова вышел, огненный круг был уже замкнут. Тельсиане осторожно пододвигали  костры поближе к врагу, уменьшая радиус этого крута.    

У Бентли  душа ушла в пятки. Как только костры достаточно приблизятся, «Протект» включится  и останется включенным. Ему же не удастся отключить поле нажатием кнопки  предпочтение будет отдано сигналу непрерывной опасности. Пока туземцы  поддерживают огонь, Бентли будет заперт в силовом поле, как в мышеловке.    

А если  учесть, как относятся примитивные народы к дьяволам, вполне возможно, что они  не поленятся жечь костры на протяжении ста, а то и двухсот лет. Бентли бросил  нож, хватанул пластиковую лямку кусачками и разрезал ее наполовину.    

Затем  снова погрузился в защитное поле.    

У Бентли  кружилась голова, он терял сознание от усталости и судорожно хватал ртом зловонный  воздух. Сделав неимоверное усилие, он взял себя в руки. Сейчас не время  сдаваться. – Иначе конец.    

Он  отыскал кнопку, нажал ее. Теперь костры были уже совсем близко. В лицо  полыхнуло жаром. Он злобно щелкнул кусачками по лямке и почувствовал, что она  отлетела.    

Он  выскочил из «Протекта» в тот миг, когда поле опять включилось. Его швырнуло  прямо в костер. Однако он выпрыгнул из пламени, не обгорев.    

Селяне  взревели. Бентли помчался прочь, бросая на бегу лингвасцен, сумку с инструментами,  рацию, пищевые концентраты и флягу. Разок он оглянулся и увидел, что тельсиане  бегут за ним по пятам.    

Но  Бентли твердо держал свой курс. Изнемогающее сердце, казалось, вот-вот разобьет  грудную клетку, а легкие сплющатся в комок и больше не вдохнут воздух. Но  корабль был уже совсем близко, дружелюбной громадой возвышался на плоской  равнине.    

Он  непременно успеет. Еще каких-нибудь двадцать метров…    

Впереди  мелькнуло что-то зеленое. То был маленький детеныш мобаки в шубке зеленого  меха. Неуклюжий зверек пытался убраться с пути беглеца.    

Бентли  свернул в сторону, чтобы не раздавить его, и с запоздалым сожалением понял, что  никогда не следует нарушать ритм бега. Под ноги ему подвернулся какой-то  камень, и он упал.    

Позади  слышался топот приближающихся тельсиан, и Бентли с трудом приподнялся на одно  колено.    

Тут  кто-то запустил в него дубинкой и угодил прямехонько в лоб.    

– Ар  гуай дрил? – издалека спрашивал чей-то голос на непонятном языке. Бентли  приоткрыл глаз и увидел, что над ним склонился Гуаскль. Он был опять в селении,  в хижине. На пороге, наблюдая за ним, стояли несколько вооруженных заклинателей  духов.    

– Ар  дрил? – повторил свой вопрос Гуаскль.    

Бентли  повернулся набок и увидел рядом с собой аккуратно разложенные инструменты, флягу,  концентраты, рацию и лингвасцен. Он жадно приник к фляге, потом включил  лингвасцен.    

– Я  спросил, хорошо ли ты себя чувствуешь, – сказал Гуаскль.    

– Конечно,  превосходно, – буркнул Бентли, ощупывая голову. – Давай закругляться.    

– Закругляться?    

– Ты  ведь хотел меня убить, не правда ли? Так не будем превращать это дело в  балаган.    

– Но  мы вовсе не собирались уничтожить тебя, – сказал Гуаскль. – Мы с  самого начала знали, что ты хороший и добрый человек. Нам нужен был дьявол.    

– Как? –  переспросил Бентли. Он ничего не понимал.    

– Пойдем,  увидишь.    

Заклинатели  духов помогли Бентли встать и вывели его на улицу. Там, окруженный морем огня,  мерцал большой черный шар «Протекта».    

– Ты  этого, понятно, не знал, – сказал Гуаскль, – но на твоей спине сидел  дьявол.    

– Ух  ты! – выдохнул Бентли.    

– Да,  это так. Мы старались выдворить его путем очищения, но он был слишком силен.  Нам пришлось вынудить тебя, брат, стать лицом к лицу с этой нечистой силой и  отбросить ее. Мы знали, что ты выдержишь это испытание. И ты его выдержал!    

– Понятно, –  сказал Бентли. – Дьявол на спине. Да, наверное.    

Таким и  должен был им показаться «Протект». Тяжелый, бесформенный груз на плечах, изрыгающий  черный шар всякий раз, как его пытаются очистить от скверны. Что же оставалось  делать религиозным людям, как не постараться вырвать его из когтей дьявола?    

Бентли  заметил, что несколько женщин из селения принесли корзинки с едой и бросили их  в огонь перед шаром. Он вопросительно посмотрел на Гуаскля.    

– Мы  хотим его умилостивить, – разъяснил Гуаскль, – ибо это необычайно  могущественный дьявол, несомненно умеющий творить чудеса. Наше селение гордится  тем, что такой дьявол попал к нам в рабство.    

Вперед  выступил заклинатель духов из соседнего селения.    

– Есть  ли у тебя на родине еще дьяволы? Не мог бы ты привезти такого и нам, чтобы мы  ему поклонялись?    

За ним  нетерпеливо вышли вперед другие заклинатели. Бентли кивнул головой.    

– Пожалуй,  это можно устроить, – сказал он.    

Он  понял, что тут-то и завязалась торговля Земли с Тельсом. И еще понял, что  наконец-то найдено подходящее применение для Универсальной Защиты профессора  Слиггерта.    

     

(перевод  Н.Евдокимова)    

 ЗАЯЦ    

     

Я  подъехал к Марсопорту через несколько часов после того, как прибыл корабль с  Земли. На его борту находились буры с алмазными головками заказ на них я  оформил больше года назад. Мне хотелось заявить свои права на эти буры, пока их  никто не перехватил. Я вовсе не хочу сказать, что их могли украсть: все мы тут,  на Марсе, джентльмены и ученые. Однако здесь всякая мелочь достается с трудом,  а украсть по праву первого – это традиционный способ, каким джентльмены-ученые  добывают необходимое оборудование.    

Едва я  успел погрузить буры в джип, как подъехал Карсон из Горной группы, размахивая  чрезвычайно срочным, весьма аварийным ордером. К счастью, у меня хватило  соображения выписать сверхсрочный ордер у директора Бэрка. Карсон воспринял  свою неудачу с такой учтивостью, что я подарил ему три бура.    

Он  понесся на своем скутере по красным пескам Марса, которые так красиво выходят  на цветных фотографиях и так безбожно забивают двигатели.    

Я  подошел к земному кораблю: меня вовсе не волновали космолеты, просто хотелось  взглянуть на нечто еще не примелькавшееся. Тут я увидел зайца.    

Он стоял  возле космолета и смотрел на красный песок, на опаленные посадочные шахты, на  пять зданий Марсопорта; глаза у него были огромные, словно блюдца. На его лице,  казалось, было написано: «Марс! Вот это да!» Мысленно я застонал. В тот день  мне предстояло столько работы, что и за месяц не переделать. А заяц входил в  мою компетенцию. Как-то в приливе несвойственной ему фантазии директор Бэрк  сказал мне: «Талли, ты умеешь обращаться с людьми. Ты их понимаешь. Они тебя  любят. Поэтому назначаю тебя главой Службы безопасности на Марсе».    

Это надо  было понимать так, что в мое ведение передаются зайцы.    

В данном  случае заяц выглядел лет на двадцать. Роста в нем было свыше шести футов, а тощего  мяса на костях – от силы сто фунтов. В здоровом марсианском климате его нос  успел стать ярко-красным. У зайца были большие, с виду нескладные руки и  большие ступни. В бодрящей марсианской атмосфере он ловил воздух ртом, как  рыба, выброшенная из воды. Респиратора у него, естественно, не было. У зайцев  никогда не бывает респираторов. Я подошел к нему и спросил: – Ну и как же тебе  здесь нравится?    

– Госпо-ди-и! –  сказал он.    

– Потрясающее  ощущение, не правда ли? – спросил я. – Наяву стоять на взаправдашней,  всамделишной чужой планете.    

– И  не говорите! – произнес, задыхаясь, заяц. От кислородного голодания он  весь посинел – весь, кроме кончика носа. Я решил проучить его – пусть еще  чуть-чуть помучится.    

– Ты,  значит, тайком забрался на этот грузовой корабль, – сказал я. Прокатился  без билета на изумительный, чарующий, экзотический Марс.    

– Ну,  меня вряд ли можно назвать безбилетником, – проговорил он, судорожно  пытаясь набрать воздух в легкие. – Я вроде как бы… вроде как бы…    

– Вроде  как бы сунул капитану взятку, – докончил я за него.    

К этому  времени он уже еле-еле стоял на своих длинных тощих ногах. Я вытащил запасной  респиратор и нахлобучил ему на нос.    

– Пошли,  заяц, – сказал я. – Найду тебе что-нибудь перекусить. Потом у нас с  тобой будет серьезный разговор.    

По  дороге в кают-компанию я придерживал его за руку: он так пялил глаза на все  вокруг, что неминуемо обо что-нибудь споткнулся бы и сломал бы это  «что-нибудь». В кают-компании я повысил давление воздуха и разогрел зайцу  свинину с бобами.    

Он с  жадностью проглотил еду, откинулся в кресле, и рот у него растянулся от уха до  уха.    

– Меня  зовут Джонни. Джонни Франклин, – сказал он. – Марс! Прямо не верится,  что я и вправду здесь.    

Так  говорят все зайцы – те, что остаются в живых после перелета. Ежегодно делается  примерно десять попыток, но лишь один или два человека умудряются выжить. Они  ведь невероятные идиоты. Несмотря на проверки службы безопасности, зайцы  каким-то образом прокрадываются на борт фрахтовика.    

Корабли  стартуют с ускорением порядка двадцати «g», и зайца, у которого нет специальных  средств защиты, сплющивает в лепешку. Если он при этом и уцелеет, его прикончит  радиация. Или же он задохнется в невентилируемом трюме, не успев добраться до  каюты пилота.    

У нас  тут есть специальное кладбище, исключительно для зайцев.    

Однако  время от времени кто-нибудь ухитряется выжить и ступает на Марс с большими  надеждами и глазами, сияющими, как звезды. Разочаровывать их приходится не кому  иному, как мне.    

– Зачем  же ты приехал на Марс? – спросил я.    

– Я  вам объясню, – сказал Франклин. – На Земле приходится поступать, как  все люди. Надо думать, как все, и делать, как все, не то окажешься под замком.    

Я  кивнул.    

Сейчас,  впервые в истории человечества, на Земле все спокойно. Мир во всем мире, единое  всемирное правительство, мировое процветание. Власти стремятся сохранить все,  как есть. Мне кажется, что они заходят слишком далеко, подавляя даже самый  безобидный индивидуализм, но кто я такой, чтобы судить? По всей вероятности,  лет через сто или около того станет полегче, но для зайца, живущего в наши дни,  это слишком долгий срок.    

– Значит,  ты испытывал потребность в новых горизонтах, – сказал я.    

– Да,  сэр, – ответил Франклин. – Мне не хотелось бы показаться вам  трепачом, сэр, но я мечтал стать первооткрывателем. Трудности меня не страшат.  Я буду работать! Вот увидите, только позвольте мне остаться, прошу вас, сэр! Я  буду работать не покладая рук…    

– А  что ты будешь делать? – спросил я.    

– А? –  На мгновение он смешался, потом ответил: – Что угодно.    

– Но  что ты умеешь? Нам бы, конечно, пригодился химик, специалист по неорганике. Случайно  не в этой ли области проявляются твои таланты?    

– Нет,  сэр, – пролепетал заяц.    

Этот  разговор не доставлял мне ни малейшего удовольствия, но важно было внушить  зайцу неумолимую, горькую правду.    

– Так,  значит, твоя специальность не химия, – размышлял я вслух. – У нас  нашлось бы местечко для первоклассного геолога. На худой конец – для  статистика.    

– Боюсь,  я не…    

– Скажи-ка,  Франклин, у тебя есть звание профессора?    

– Нет,  сэр.    

– А  докторская степень? Или степень магистра? Ну, хоть какой-нибудь диплом.    

– Нет,  сэр, – ответил подавленный Франклин. – Я и средней-то школы не  окончил.    

– Так  что же ты в таком случае собирался здесь делать? – спросил я.    

– Вот  знаете, сэр, – сказал Франклин, – Я читал, что Строительство  разбросано по всему Марсу. Я думал, может, сгожусь вроде как посыльным. И я  обучен плотницкому делу, и водопроводчиком могу, и… Уж наверняка тут найдется  работка и для меня.    

Я налил  Франклину вторую чашку кофе, и он поглядел на меня огромными, умоляющими  глазами. На этой стадии беседы зайцы всегда смотрят таким взглядом. Они полагают,  будто Марс похож на Аляску 1870-х годов или Антарктику 2000-х, –  героический фронтир для смелых, решительных людей. На самом деле Марс вовсе не  фронтир. Это тупик.    

– Франклин, –  сказал я, – знаешь ли ты, что Строительство на Марсе зависит от поставок с  Земли? Знаешь ли, что оно себя не окупает и, возможно, никогда не окупит?  Знаешь ли ты, что содержание одного человека обходится Строительству в  пятьдесят тысяч долларов ежегодно? Считаешь ли ты, что стоишь годового  заработка в пятьдесят тысяч долларов?    

– Много  я не съем, – возразил Франклин. – А уж как пообвыкну, я…    

– Кроме  того, – прервал я его, – знаешь ли ты, что на Марсе нет никого, кто  не является по крайней мере доктором наук?    

– Этого  я не знал, – прошептал Франклин.    

Зайцы  никогда этого не знают. Рассказывать им должен я. Итак, я рассказал Франклину,  что все плотничьи, слесарные, водопроводные работы, обязанности посыльных и  поваров, а также уборку, починку и ремонт выполняют сами ученые в свободное  время. Пусть не очень хорошо, но выполняют.    

Суть в  том, что на Марсе отсутствует неквалифицированная рабочая сила. Мы  просто-напросто не можем себе этого позволить.    

Я ждал,  что Франклин зальется слезами, но он ухитрился овладеть собой.    

Он обвел  комнату тоскливым взглядом, рассматривая обстановку замызганной, крохотной  кают-компании. Понимаете, все в ней было марсианским.    

– Пошли, –  сказал я, поднимаясь с места. – Постель я тебе найду. А завтра организуем  обратный проезд на Землю. Не огорчайся. Зато ты повидал Марс.    

– Да,  сэр. – Заяц с трудом поднялся. – Только я, сэр, ни за что не вернусь  на Землю.    

Я не  стал с ним спорить. Зайцы, как правило, вечно хорохорятся. Откуда мне было  знать, что на уме у этого?    

Уложив  Франклина, я вернулся в лабораторию и несколько часов занимался работой, которую  надо было сделать во что бы то ни стало. Я лег спать совершенно обессиленный.  Наутро я пришел будить Франклина. В постели его не было. Мгновенно у меня  мелькнула мысль о возможной диверсии. Кто знает, на что способен несостоявшийся  первооткрыватель? Того и гляди, выдернет из реактора два-три замедлителя или  подожжет склад с горючим. Я неистово метался по лагерю, повсюду разыскивая  зайца, и наконец обнаружил его в недостроенной спектрографической лаборатории.    

Эту  лабораторию мы строили в нерабочее время. У кого оказывалось свободных полчаса,  тот укладывал несколько кирпичей, выпиливал крышку стола или привинчивал  дверные петли к косяку. Никого нельзя было освободить от работы на такой срок,  чтобы наладить все по-настоящему.    

За  несколько часов Франклин успел больше, чем все мы за несколько месяцев. Он  действительно был умелым плотником и работал так, словно все фурии ада гнались  за ним по пятам.    

– Франклин! –  окликнул я.    

– Здесь,  сэр. – Он поспешил ко мне. – Хотел что-нибудь сделать, чтоб не есть  даром ваш хлеб, мистер Талли. Дайте мне еще часок-другой, и я покрою ее крышей.  А если вон те трубы никому не нужны, я, может, завтра проведу воду.    

Франклин  был славный малый, спору нет. Как раз такой, какие нужны на Марсе. По всем законам  справедливости, да и просто из приличия я должен был похлопать его по плечу и  сказать: «Парень, книжное образование – это еще не все. Можешь оставаться. Ты  нам подходишь».    

Мне и в  самом деле хотелось произнести эти слова. Однако я не имел права.    

На Марсе  не поощряются успешные авантюры. Зайцы здесь не преуспевают.    

Мы,  ученые, кое-как справляемся с работой плотников и водопроводчиков. Мы попросту  не в состоянии допустить дублирование профессий.    

– Франклин, –  сказал я, – пожалуйста, перестань усложнять мою задачу. Я мягкосердечный  слюнтяй. Меня ты убедил. Но в моих силах только соблюдать правила. Ты должен  вернуться на Землю.    

– Я  не могу вернуться на Землю, – еле слышно ответил Франклин.    

– Что  такое?    

– Если  я вернусь, меня упрячут за решетку.    

– Ну  ладно, рассказывай все с самого начала, – простонал я. – Только,  пожалуйста, покороче.    

– Слушаюсь,  сэр. Как я уже говорил, сэр, – начал Франклин, – на Земле надо  поступать, как все, и думать, как все. Ну вот, до поры до времени все было  хорошо. Но потом я открыл Истину.    

– Что-что?    

– Я  открыл Истину, – гордо повторил Франклин. – Я набрел на нее случайно,  но вообще-то она очень простая. До того простая, что я обучил сестренку, а уж  если та способна выучиться, значит, и всякий способен. Тогда я попытался  обучить Истине всех.    

– Продолжай, –  сказал я.    

– Ну  и вот, все страшно обозлились. Сказали, что я спятил, что мне надо держать язык  за зубами. Но я не мог молчать, мистер Талли, потому что это ведь Истина. Так  что, когда за мной пришли, я отправился на Марс.    

Ну и ну,  подумал я, великолепно. Только этого нам не хватало на Марсе. Хороший, старомодный  религиозный фанатик читает проповеди очерствелым ученым. Это как раз то, что  прописал мне доктор. Ведь теперь, отослав парня назад на Землю, в тюрьму, я всю  жизнь буду мучиться угрызениями совести.    

– И  это еще не все, – заявил Франклин.    

– Ты  хочешь сказать, что у этой душераздирающей истории есть продолжение?    

– Да,  сэр.    

– Говори  же, – со вздохом подбодрил его я.    

– Они  ополчились и на мою сестренку, – сказал Франклин. – Понимаете, когда  ей открылась Истина, она не меньше моего захотела обучать других. Это ведь  Истина, знаете ли. И вот теперь она вынуждена скрываться, пока… пока… – Он  высморкался и с жалким видом проглотил слезы. – Я думал, вы увидите, как я  пригожусь на Марсе, и тогда сестренка могла бы ко мне…    

– Довольно! –  не выдержал я.    

– Да,  сэр.    

– Больше  ничего не желаю слышать. Я и так уже выслушал больше, чем нужно.    

– А  вы бы не хотели, чтобы я поведал вам Истину? – горячо предложил  Франклин. – Я могу объяснить…    

– Ни  слова больше! – рявкнул я.    

– Да,  сэр.    

– Франклин,  я ничего не могу сделать для тебя, абсолютно ничего. У тебя нет степени. А у  меня нет полномочий разрешить тебе остаться. Но я сделаю единственное, что в  моей власти. Я поговорю о тебе с директором.    

– Вот  здорово! Большое вам спасибо, мистер Талли. А вы объясните ему, что я еще не совсем  окреп с дороги? Как только соберусь с силами, я вам докажу…    

– Конечно,  конечно, – сказал я и поспешно ушел. Директор уставился на меня, как будто  увидел моего двойника из антимира.    

– Но,  Талли, – сказал он, – тебе же известны правила.    

– Конечно, –  промямлил я. – Но ведь он действительно был бы нам полезен. И мне ужасно  неприятно отправлять его прямо в руки полиции.    

– Содержание  человека на Марсе обходится в пятьдесят тысяч долларов ежегодно, – сказал  директор. – Считаешь ли ты, что он стоит заработка в…    

– Знаю,  знаю, – перебил я. – Но это такой трогательный случай, и он так  старается, и мы могли бы его…    

– Все  зайцы трогательны, – заметил директор.    

– Ну  ясно. В конце концов, это неполноценные создания, не то что мы, ученые. Пусть себе  убирается туда, откуда явился.    

– Талли, –  спокойно сказал директор, – я вижу, что этот вопрос обостряет наши  отношения. Поэтому я предоставляю тебе самому решать его. Ты знаешь, что  ежегодно на каждую вакансию в марсианском Строительстве подается почти десять  тысяч заявок. Мы отвергаем специалистов лучших, чем мы сами. Юноши годами  учатся в университетах, чтобы занять здесь определенную должность, а потом  окажется, что место уже занято. Учитывая все эти обстоятельства, считаешь ли ты  по чести и совести, что Франклин должен остаться?    

– Я…  я… а-а, черт возьми, нет, если вы так ставите вопрос. – Я все еще был зол.    

– А  разве можно ставить его как-нибудь иначе?    

– Разумеется,  нет.    

– Всегда  печально, если много званых и мало избранных, – задумчиво проговорил директор. –  Людям нужен новый фронтир. Хотел бы я отдать Марс для повсеместного заселения.  Когда-нибудь так и случится. Но не раньше, чем мы научимся обходиться здешними  ресурсами.    

– Ладно, –  сказал я. – Пойду организую отъезд зайца.    

Когда я  вернулся, Франклин работал на крыше спектрографической лаборатории. Едва  взглянув мне в лицо, он понял, каков ответ.    

Я сел в  свой джип и покатил в Марсопорт. Я знал, что сказать капитану, который допустил  пребывание Франклина на своем корабле. Слишком уж часты такие безобразия. Пусть  теперь этот шутник и везет Франклина обратно на Землю.    

Фрахтовик  был погружен в стартовую шахту, только нос вырисовывался на фоне неба. Наш  ядерщик Кларксон готовил корабль к отлету.    

– Где  капитан этой ржавой посудины? – спросил я.    

– Капитана  нет, – ответил Кларксон. – Это модель «Лежебока». С радиоуправлением.    

Я  почувствовал, как мой желудок стал медленно опускаться и подниматься наподобие  качелей.    

– Капитана  нет?    

– Не-а.    

– А  экипаж?    

– На  корабле его нет, – сказал Кларксон. – Ты ведь знаешь, Талли.    

– В  таком случае на корабле не должно быть кислорода, – догадался я.    

– Разумеется,  нет.    

– И  защиты от радиации?    

– Безусловно.    

– И  теплоизоляции нет?    

– Теплоизоляции  ровно столько, чтобы корпус не расплавился.    

– И,  наверное, он стартует с максимальным ускорением? Что-нибудь около тридцати пяти  «g»?    

– Конечно, –  подтвердил Кларксон. – Для беспилотного корабля это наиболее экономично. А  что тебя смущает?    

Я ему не  ответил. Молча подошел к джипу и, выжав акселератор до отказа, помчался к спектрографической  лаборатории. Желудок у меня больше не поднимался и не опускался. Он вращался  как волчок.    

Человек  не способен выжить после такого рейса. У него нет на это никаких шансов. Ни одного  шанса на десять миллиардов. Это физически невозможно.    

Когда я  подъехал к лаборатории, Франклин уже закончил крышу и работал внизу, соединяя  трубы. Был обеденный перерыв, и ему помогали несколько человек из Горной  группы. – Франклин, – сказал я.    

– Что,  сэр?    

Я набрал  побольше воздуху в легкие.    

– Франклин,  ты прилетел сюда на том фрахтовике?    

– Нет,  сэр, – ответил он. – Я все пытался вам объяснить, что и не думал  подкупать никакого капитана, но вы так и не…    

– В  таком случае, – проговорил я очень медленно, – как ты сюда попал?    

– Благодаря  Истине!    

– Ты  не можешь мне объяснить?    

С  секунду Франклин размышлял.    

– С  дороги я просто ужасно устал, мистер Талли, – сказал он, – но  кажется, все-таки могу.    

И он  исчез.    

Я стоял  и тупо моргал. Потом один из горных инженеров указал вверх. На высоте примерно  трехсот футов парил Франклин. Мгновение спустя он опять стоял рядом со мной. У  него был иззябший вид, а кончик носа порозовел от холода. Смахивает на  мгновенное перемещение в пространстве. Нуль-перелет! Ну и ну!    

– Это  и есть Истина? – спросил я.    

– Да,  сэр, – сказал Франклин. – Это когда смотришь на мир по-иному. Стоит  только увидеть Истину, по-настоящему увидеть, – и все становится  возможным. Но на Земле это называли гал… галлюцинацией. Сказали, чтобы я  прекратил гипнотизировать людей и…    

– Ты  можешь этому научить?    

– Запросто, –  ответил Франклин. – Правда, на это все же уйдет какое-то время.    

– Это  ничего. Смею надеяться, мы можем изыскать какое-то время. Да уж, полагаю, что можем.  Даже наверняка. Да уж, какое-то время, затраченное на Истину, будет затрачено с  толком…    

Не  известно, долго ли еще я бы нес околесицу, но Франклин возбужденно меня  перебил.    

– Мистер  Талли, значит ли это, что я могу остаться?    

– Ты  можешь остаться, Франклин. По правде говоря, если ты попытаешься нас покинуть,  я тебя застрелю.    

– О,  благодарю вас, сэр! А как насчет моей сестренки? Можно ей сюда?    

– Да-да,  безусловно, – обрадовался я. – Пусть твоя сестренка приезжает. В  любое время…    

Я  услышал испуганный крик горняков и медленно обернулся. Волосы у меня встали  дыбом.    

Передо  мной стояла девушка – высокая, худенькая девушка с огромными, словно блюдца,  глазищами. Она озиралась по сторонам, как лунатик, и бормотала:    

– Марс!  Госпо-ди-и!    

Потом  заметила меня, и щеки у нее запылали.    

– Простите  меня, сэр, – сказала она. – Я… я подслушивала.    

     

(перевод  Н.Евдокимова)    

 ЧЕЛОВЕКОМИНИМУМ    

     

У  каждого своя песня, думал Антон Настойч. Хорошенькая девушка подобна мелодии, а  бравый космонавт – грохоту труб. Мудрые старцы в Межпланетном бюро напоминают  разноголосые деревянные духовые инструменты. Есть на свете гении, чья жизнь –  сложный, богато инструментованный контрапункт, а есть отбросы общества, и их  существование всего лишь вопль гобоя, заглушенный неутомимой дробью басового  барабана.    

Размышляя  обо всем этом, Настойч сжимал в руке лезвие бритвы и рассматривал синие прожилки  вен у себя на запястье.    

Ибо если  у каждого своя песня, то песню Настойча можно уподобить плохо задуманной и  бездарно исполненной симфонии ошибок.    

При его  рождении чуть слышно зазвенели было колокольчики радости. Под приглушенный  барабанный бой юный Настойч отважился пойти в школу. Он окончил ее с отличием и  поступил в колледж, в привилегированную группу из пятисот учащихся, где в  какой-то степени можно было рассчитывать на индивидуальный подход.    

Однако  Настойчу не везло от рождения. За ним тянулась непрерывная цепь мелких неприятностей  – опрокинутые чернильницы, утерянные книги и перепутанные бумаги. Вещам была  свойственна отвратительная привычка ломаться у него в руках, если не считать  случаев, когда вещи ломали его руки. Добавьте к этому, что он переболел всеми  детскими болезнями, в том числе скарлатиной, алжирской свинкой, фурункулезом,  лисянкой, зеленой и оранжевой лихорадкой.    

Все эти  неприятности ни в коей мере не умаляли врожденных способностей Настойча, но в  перенаселенном мире конкуренции на одних способностях далеко не уедешь. Нужно еще  изрядное везение, а у Настойча его вовсе не было. Нашего героя перевели в  обычную группу на десять тысяч студентов, где все проблемы усложнились, а шансы  подхватить инфекцию повысились.    

То был  высокий, худой, мягкосердечный, трудолюбивый молодой человек в очках, которому  (по причинам, не поддающимся анализу) врачи давно поставили диагноз «подвержен  несчастным случаям». Какие бы там ни были причины, факт оставался фактом.  Настойч относился к числу тех бедняг, для которых жизнь трудна до  невозможности.    

Большинство  людей скользит по жизненным джунглям с легкостью крадущейся пантеры. Но для  Настойча эти джунгли на каждом шагу кишели капканами, западнями и ловушками,  ядовитыми грибами и жестокими хищниками, разверзались внезапными пропастями и  разливались непреодолимыми реками. Безопасного пути нет. Все дороги ведут к  беде.    

Годы  учения в колледже юный Настойч кое-как преодолел, невзирая на замечательный талант  ломать ноги на винтовых лестницах, растягивать сухожилия, спотыкаться о тумбы,  ушибать локти в турникетах, разбивать очки о зеркальные стекла окон и вообще  проделывать все прочие грустные, нелепые и тягостные трюки, которые выпадают на  долю людей, подверженных несчастным случаям. Он мужественно устоял перед  соблазном впасть в ипохондрию и силился бороться с неудачами.    

Окончив  колледж, Настойч взял себя в руки и попытался вновь утвердить светлую тему  надежды, некогда намеченную его дюжим отцом и нежной матерью. Под барабанную  дробь и переливы струн ступил Настойч на остров Манхэттен, чтобы стать кузнецом  собственного счастья. Он упорно трудился, стремясь побороть свою злую судьбу,  склонность к несчастьям, и, несмотря ни на что, хотел остаться оптимистом.    

Однако  злая судьба брала свое. Благородные аккорды выливались в невнятное бормотание,  и симфония жизни Настойча докатилась до уровня комической оперы. Работу за  работой терял он в потоке испорченных диктофонов и залитых чернилами договоров,  забытых карточек и перепутанных таблиц; в мощном крещендо ребер, сломанных в  толкотне подземок, ступней, вывихнутых в решетках тротуаров, очков, разбитых о  незамеченные углы, в череде болезней (в том числе – гепатита Д, марсианского  гриппа, венерианского гриппа, синдрома пробуждения и смешливой лихорадки).    

Настойч  по-прежнему противился искушению стать ипохондриком. Во сне он видел космос и  смельчаков с квадратными подбородками, завоевывающих новые земли, видел  поселения на дальних планетах и бескрайние просторы свободных земель, где вдали  от чахлых игрушечных джунглей Земли человеку воистину дано познать самого себя.  Он подал заявление в Бюро межпланетных путешествий и поселений и получил отказ.  Нехотя он отмахнулся от мечты и снова попытал свои силы в разных областях.  Одновременно он прибегал и к психоанализу, и к гипнотическому внушению, и к  гипнотическому гипервнушению, и к снятию противовнушения, но все понапрасну.    

У каждой  симфонии есть свой финал, а у каждого человека – свой предел. Тридцати четырех  лет от роду, в три дня вылетев с работы, которую искал два месяца, Настойч  распрощался с надеждами. Эту неудачу он считал заключительным, комическим,  диссонирующим ударом медных тарелок – последней почестью тому, кому лучше было  бы и не появляться на свет.    

Получив  с мрачным видом свои жалкие гроши, Настойч обменялся последним робким рукопожатием  с бывшим начальником и стал спускаться на лифте в вестибюль. В его мозгу уже  мелькали мысли о самоубийстве: ему чудились колеса грузовика, газовые камеры,  многоэтажные здания и быстроходные реки.    

Лифт  доставил его в необозримый мраморный вестибюль, где дежурили полисмены в форме  и где целые толпы дожидались очереди на выход в город. Настойч пристроился в  хвост и, пока не подошла его очередь, бездумно следил за измерителем плотности  населения, стрелка которого подрагивала почти у самой отметки паники. На улице  наш герой влился в могучий поток, текущий на запад, к жилому массиву, где  обитал и он.    

В его  мозгу еще копошились мысли о самоубийстве, уже не такие лихорадочные, но облеченные  в более конкретную форму. Настойч перебирал в уме различные способы и средства,  пока не поравнялся со своим домом; тогда он отделился от толпы и скользнул в  подъезд.    

Настойч  пробрался сквозь несметные полчища детишек, наводнявших коридоры, и попал в  клетушку, выданную ему городскими властями. Он вошел, закрыл дверь, запер ее на  ключ и вынул из бритвенного прибора лезвие. Улегшись на кровать и упершись  ногами в противоположную стену, он стал рассматривать синие прожилки вен у себя  на запястье.    

Решится  ли он? Способен ли проделать все чисто и быстро, без ошибок и сожалений? Или  завалит и эту работу и его, исходящего криком от боли, поволокут в больницу –  жалкое зрелище на потеху студентам-практикантам?    

Пока он  раздумывал, кто-то подсунул ему под дверь желтый конверт с телеграммой. Весть,  которая подоспела как раз в решающую минуту и с такой мелодраматической внезапностью,  показалась Настойчу крайне подозрительной. Тем не менее он отложил лезвие и  поднял с пола конверт.    

Телеграмма  была из Бюро межпланетных путешествий и поселений – великой организации,  ведающей каждым шагом человека в космосе. Настойч вскрыл конверт дрожащими  пальцами и прочитал:    

     

Мистеру  Антону Настойчу Временный жилищный массив 1993 Район 43825: Манхэттен 212,  Нью-Йорк Дорогой мистер Настойч!    

Три  года назад Вы обратились к нам с просьбой о предоставлении Вам любой должности  на иных планетах. К сожалению, в то время мы были вынуждены ответить Вам  отказом. Однако мы подшили в Ваше личное дело все анкетные данные, недавно  пополнили их новейшими сведениями. Рад сообщить, что Вы хоть сейчас можете получить  назначение, которое, видимо, полностью соответствует Вашим талантам и квалификации.  Не сомневаюсь, что работа Вам подойдет, поскольку условия таковы: годовой оклад  20000 долларов, все предусмотренные законом пограничные льготы и небывалые  перспективы продвижения по службе.    

Прошу  Вас явиться ко мне для переговоров.    

С  искренним уважением Уильям Гаскелл заместитель директора по кадрам ВН/евт Здс.    

     

Настойч  бережно сложил телеграмму и спрятал в конверт. Первоначальное ощущение жгучей  радости развеялось, уступив место дурным предчувствиям.    

Какие у  него таланты, какая квалификация для должности, приносящей в год двадцать тысяч,  да вдобавок еще и льготы? Не путают ли его с другим Антоном Настойчем?    

Навряд  ли. В Бюро попросту не случается таких накладок. Если же допустить, что там знают,  с кем имеют дело, и осведомлены о злополучном прошлом Настойча, – так  зачем он им понадобился? Что он умеет делать такого, чего не сделает гораздо  лучше любой мужчина, женщина или ребенок?    

Настойч  сунул телеграмму в карман и положил бритву на место. Теперь самоубийство казалось  несколько преждевременным. Сначала надо выяснить, чего хочет Гаскелл.    

В  главном административном корпусе Бюро межпланетных путешествий и поселений  Настойча без задержки впустили в личный кабинет Уильяма Гаскелла. Заместитель  директора по кадрам оказался рослым седым человеком с резкими чертами лица; он  излучал радушие, которое Настойч счел подозрительным.    

– Садитесь  же, садитесь, мистер Настойч, – сказал Гаскелл. – Будете курить? Не  хотите ли выпить? Страшно рад, что у вас нашлось время.    

– Вы  уверены, что обратились по адресу? – спросил Настойч.    

Гаскелл  бегло просмотрел досье, лежащее у него на столе.    

– Сейчас  выясним. Антон Настойч; возраст – тридцать четыре года; родители – Грегори  Джеймс Настойч и Анита Суоонс Настойч из Леиктауна, Нью-Джерси. Правильно?    

– Да, –  подтвердил Настойч. – И у вас есть для меня работа?    

– Вот  именно.    

– Оклад  двадцать тысяч в год и льготы?    

– Совершенно  верно.    

– Не  скажете ли, в чем заключается эта работа?    

– Для  этого мы здесь и сидим, – жизнерадостно ответил Гаскелл. Освоители, знаете  ли, – это люди, которые устанавливают контакты с другими планетами, первые  поселенцы, которые собирают все жизненно необходимые сведения. Я считаю их  Дрейками и Магелланами нашего века. Думаю, вы и сами согласитесь, что это  блестящее предложение.    

Настойч  побагровел и встал.    

– Если  вы кончили издеваться надо мной, то я пошел.    

– Что?    

– Это  я-то – внеземной освоитель? – проговорил Настойч с горьким смехом. –  Не пытайтесь меня разыгрывать. Я читаю газеты. Мне известно, кто такие  освоители.    

– Кто  же они такие?    

– Цвет  Земли, – выпалил Настойч. – Самый здоровый дух – в самых здоровых  телах. Люди с мгновенной реакцией, способные разрешить любую проблему,  справиться с любой трудностью, приспособиться к любому окружению. Разве не так?    

– Видите  ли, – разъяснил Гаскелл, – было так – в начальном периоде освоения  планет. И мы позволили такому стереотипному представлению укорениться в  общественном сознании, чтобы привить доверие к нашей организации. Однако в  настоящее время этот тип освоителя устарел. Для людей, которых вы описывали,  есть уйма других дел. Но отнюдь не освоение планет.    

– Разве  вашим сверхлюдям оно не под силу? – спросил Настойч с легкой насмешкой.    

– Ну  что вы, конечно, под силу, – ответил Гаскелл. – Здесь нет никакого  парадокса. Заслуги первооткрывателей остались непревзойденными. Эти люди только  благодаря своему упорству и силе воли ухитрились выжить на всяких планетах, где  существовала хоть ничтожная возможность жизни. Планеты требовали от них полной  отдачи всех духовных и физических сил, и, выполняя свой долг, эти люди творили  чудеса. Они навеки вошли в историю как памятник выносливости и  приспособляемости homo sapiens.    

– Почему  же вы их больше не используете?    

– Потому  что изменились земные проблемы, – заявил Гаскелл. – Поначалу освоение  космоса было подвигом, достижением науки, мерой обороны, символом. Но эти дни  миновали. Катастрофически росла перенаселенность Земли. В сравнительно  пустынные земли Бразилии, Новой Гвинеи и Австралии хлынули миллионы… Однако  бурный рост населения вскоре помог заполнить и эти земли. В крупных городах  дошло до паники среди населения, разразились Субботние бунты. А население в  связи с успехами гериатрии и дальнейшим резким снижением детской смертности  неуклонно росло.    

Гаскелл  потер лоб.    

– Неприятное  было положение. Однако этические проблемы, связанные с приростом населения,  меня не касаются. Мы здесь, в Бюро, знаем только одно: необходимы новые земли,  да побыстрее. Нам нужны планеты, которые, не в пример Марсу и Венере, в  кратчайший срок перешли бы на самоснабжение. Местности, куда можно перебросить  миллионы людей, пока ученые и политические деятели не наведут порядок на Земле.  Мы должны в кратчайший срок начать колонизацию новых планет. А это значит, что  нужно ускорить процесс начального освоения.    

– Все  это мне известно, – вставил Настойч. – Но я по-прежнему не понимаю, с  какой стати вы отказались от услуг оптимальных людей.    

– Разве  вам не ясно? Мы стали искать планеты, где могли бы осесть и выжить обыкновенные  люди. Наших оптимальных освоителей никак нельзя назвать обыкновенными.  Наоборот, они едва не породили новую, высшую расу. И они не могли судить,  насколько те или иные условия пригодны для обыкновенных людей. Например,  существуют мрачные, унылые, дождливые планеты, где средний колонист впадает в  депрессию, близкую к помешательству; наш же оптимальный освоитель слишком  здраво мыслит, чтобы беспокоиться из-за унылого климата. Микробы, уносящие  тысячи жизней, в худшем случае доставляют ему несколько неприятных часов. Наш  оптимальный освоитель легко избегает опасностей, которые могут привести колонию  на край гибели. Он не способен мерить такие вещи обыкновенной меркой. Они его  ничуть не затрагивают.    

– Начинаю  понимать, – пробормотал Настойч.    

– Итак,  наилучшим выходом, – продолжал Гаскелл, – явилось бы постепенное  покорение планет. Сначала освоитель, за ним группа исследователей, потом  испытательная колония, состоящая в основном из психологов и социологов, затем  еще исследователи, которые анализируют сведения, накопленные другими группами,  итак далее. Однако на все это вечно не хватает времени и денег. Колонии нужны  нам сейчас, а не через пятьдесят лет.    

Мистер  Гаскелд умолк и в упор взглянул на Настойча.    

– Так  вот, видите ли, нам необходимо получить немедленную информацию о том, удастся  ли группе обыкновенных людей жить и преуспевать на новой планете. Вот почему мы  стали предъявлять к освоителям другие требования.    

Настойч  кивнул.    

– Обыкновенные  освоители – для обыкновенных людей. Но все же я хочу выяснить один вопрос.    

– Пожалуйста.    

– Насколько  хорошо вы знаете мое прошлое?    

– Весьма  хорошо, – заверил его Гаскелл.    

– В  таком случае, вы, может быть, заметили, что мне свойственна склонность к  несчастным случаям. Если говорить начистоту, мне и здесь-то, на Земле, с трудом  удается выжить.    

– Знаю, –  с удовлетворением подтвердил мистер Гаскелл.    

– Каково  же мне придется на неведомой планете? И зачем вам нужен именно я?    

Мистер  Гаскелл, очевидно, почувствовал некоторую неловкость.    

– Видите  ли, ваша формулировка «обыкновенные освоители – для обыкновенных людей»  неверна. Дело далеко не так просто. Колония состоит из тысяч, а зачастую из  миллионов людей с совершенно разными потенциалами жизнеспособности. Гуманизм и  законность требуют, чтобы всем им был предоставлен шанс в борьбе. А в людей  надо вселить уверенность еще до того, как они расстанутся с Землей. Мы должны  убедить их – и закон, и самих себя, – что даже самые слабые получат шанс  выжить.    

– Продолжайте, –  попросил Настойч.    

– Поэтому, –  скороговоркой докончил Гаскелл, – несколько лет назад мы отказались от открывателей  типа «человекооптимум» и перешли на тип «человекоминимум».