1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
– Разве  вы пойдете туда ночью?    

– Да,  ночью я получу личную аудиенцию у великого герцога де Гиза.    

Когда  Коконнас объявил, что пойдет за деньгами в Лувр, Ла Юрьер бросил чистить каску,  встал за стулом Ла Моля так, что его мог видеть один Коконнас, и начал делать  ему знаки, но пьемонтец не замечал их, поглощенный игрой и разговором.    

– Да  это просто чудо! – сказал Ла Моль. – Вы были правы, когда сказали,  что мы родились под одной звездой. У меня тоже свидание в Лувре ночью, только  не с герцогом де Гизом, а с королем Наваррским.    

– А  вы знаете пароль?    

– Да.    

– А  сигнал для сбора?    

– Нет.    

– Ну,  а я знаю. Мой пароль…    

С этими  словами пьемонтец поднял голову, и в тот же миг Ла Юрьер сделал ему знак до такой  степени выразительный, что дворянин сразу осекся, остолбенев от этой мимики  гораздо больше, чем от потери ставки в три экю. Заметив удивление, возникшее на  лице партнера, Ла Моль обернулся, но не увидел никого, кроме хозяина, стоявшего  позади него, скрестив руки на груди, и в том самом шлеме, который он чистил  минуту назад.    

– Что  с вами? – спросил Ла Моль Коконнаса. Коконнас переводил взгляд с хозяина  на партнера и ничего ему не ответил, так как не знал, что нужно ответить,  несмотря на то, что Ла Юрьер усердно подавал ему новые знаки.    

Ла Юрьер  смекнул, что должен прийти к нему на помощь.    

– Дело  в том, – быстро заговорил он, – что я сам любитель играть в карты,  вот я и подошел взглянуть на ваш ход, благодаря которому вы выиграли, а граф  вдруг увидал на голове простого горожанина боевой шлем, ну и удивился.    

– Действительно,  хороша фигура! – воскликнул Ла Моль, заливаясь смехом.    

– Эх,  сударь! – заметил Ла Юрьер, отлично разыгрывая добродушие и пожимая  плечами и делая вид, что сознает свое полное ничтожество. – Конечно, наш  брат не из породы храбрецов, и нет у нас настоящей выправки. Это вам, бравым  дворянам, хорошо сверкать золочеными касками да тонкими рапирами, а наше дело –  отбыть свое время в карауле.    

– Так,  так! – сказал Ла Моль, тасуя карты. – А разве вы ходите в караул?    

– Да,  граф, приходится! Я ведь сержант одного из отрядов городской милиции.    

Сказавши  это, Ла Юрьер, пока Ла Моль сдавал карты, удалился, приложив палец к губам и  таким способом предупредив совершенно растерявшегося Коконнаса, чтобы он не  проболтался.    

Необходимость  быть настороже привела к тому, что Коконнас проиграл и вторую ставку так же  быстро, как и первую.    

– Ну  вот и все ваши шесть экю! Хотите отыграться в счет ваших будущих благ?    

– С  большим удовольствием, – ответил Коконнас.    

– Но  прежде чем продолжать игру, я напомню вам: ведь вы говорили, что у вас  назначено свидание с герцогом де Гизом?    

Коконнас  посмотрел в сторону кухни и увидал огромные глаза Ла Юрьера, который делал ему  все тот же знак.    

– Да, –  сказал Коконнас, – но теперь еще не время. А впрочем, поговорим лучше о  вас, господин де Ла Моль.    

– А  по-моему, дорогой господин де Коконнас, поговорим лучше об игре, а то, если не  ошибаюсь, я сейчас выиграл у вас еще шесть экю.    

– А  ведь правда, черт побери!.. Мне всегда говорили, что гугенотам везет в игре, и  мне страх как захотелось стать гугенотом, черт меня подери!    

Глаза Ла  Юрьера загорелись, как угли, но Коконнас, всецело занятый игрой, этого не заметил.    

– Переходите  к нам, граф, переходите, – сказал Ла Моль, – и хотя желание стать  гугенотом пришло к вам путем весьма своеобразным, вы будете хорошо приняты у  нас.    

Коконнас  почесал за ухом.    

– Будь  я уверен, что счастье в игре зависит от этого, то ручаюсь вам… ведь я в конце  концов не так уж сильно привержен к мессе, а раз и король не столь уж привержен  к ней.    

– А  кроме того, это прекрасное исповедание: оно так просто, так чисто! –  подхватил Ла Моль.    

– И  к тому же оно в моде, – продолжал Коконнас, – да еще приносит счастье  в игре: ведь, черт меня подери, все тузы у вас, а между тем я слежу за вами с  тех пор, как мы взяли карты в руки: вы играете честно, не передергиваете… Стало  быть, дело в протестантской вере…    

– Вы  задолжали мне еще шесть экю, – спокойно заметил Ла Моль.    

– Ах,  как сильно вы меня искушаете! – сказал Коконнас, – И если ночью я  останусь недоволен герцогом де Гизом…    

– Что  тогда?    

– Тогда  я завтра же попрошу вас представить меня королю Наваррскому, и будьте покойны:  уж если я стану гугенотом, то большим, чем Лютер, Кальвин, Меланхтон и все  реформаторы вместе взятые.    

– Те!  Вы поссоритесь с нашим хозяином, – сказал Ла Моль.    

– Да,  верно, – согласился Коконнас, взглянув в сторону кухни. – Нет, он нас  не слышит, он сейчас очень занят.    

– А  что он делает? – спросил Ла Моль, который не мог видеть хозяина со своего  места.    

– Он  разговаривает с… Черт подери! Это он!    

– Кто  – он?    

– Да  та ночная птица, с которой он разговаривал, когда мы подъехали к  гостинице, – человек в желтом камзоле и в плаще цвета древесного гриба.  Черт побери! Как он увлекся! Эй! Ла Юрьер! Уж не занимаетесь ли вы политикой?  Признавайтесь!    

Но на  этот раз Ла Юрьер ответил таким энергичным, таким повелительным жестом, что Коконнас,  несмотря на свое пристрастие к раскрашенным картонкам, встал и пошел к нему.    

– Что  с вами? – спросил Ла Моль.    

– Вам  вина, граф? – спросил Ла Юрьер, хватая Коконнаса за руку. – Сейчас  подадут. Грегуар! Вина господам!    

Потом  прошептал Коконнасу на ухо:    

– Молчите!  Молчите, или смерть вам! И спровадьте куда-нибудь вашего товарища.    

Ла Юрьер  был так бледен, а желтый человек так мрачен, что Коконнас почувствовал дрожь во  всем теле и, обернувшись к Ла Молю, сказал:    

– Дорогой  господин де Ла Моль, прошу извинить меня: я в один присест проиграл пятьдесят  экю. Мне сегодня не везет, и я боюсь зарваться.    

– Отлично,  отлично, сударь, как вам угодно, – отвечал Ла Моль. – Кроме того, я  не откажусь прилечь на минуту. Ла Юрьер!    

– Что  угодно, ваше сиятельство?    

– Разбудите  меня, если за мной придут от короля Наваррского. Я лягу не раздеваясь, чтобы в  любую минуту быть готовым.    

– Я  последую вашему примеру, – заявил Коконнас, – а чтобы его светлости  не ждать меня ни минуты, я сделаю себе значок. Ла Юрьер, дайте мне ножницы и  белой бумаги.    

– Грегуар! –  крикнул Ла Юрьер. – Белой бумаги для письма и ножницы, чтобы сделать конверт!    

«Ого! –  сказал себе пьемонтец:    

– Честное  слово, здесь готовится нечто из ряда вон выходящее».    

– Спокойной  ночи, господин де Коконнас! – сказал Ла Моль. – А вы, милейший  хозяин, будьте любезны, проводите меня в мою комнату. Желаю вам успеха, мой новый  друг!    

И Ла  Моль, сопровождаемый Ла Юрьером, исчез из виду на винтовой лестнице. Тогда таинственный  человек схватил Коконнаса за локоть, подтащил к себе и торопливо заговорил:    

– Сударь,  сто раз вы чуть не выдали тайну, от которой зависит судьба королевства! Благодарение  Богу, вы вовремя прикусили язык. Еще одно слово, и я пристрелил бы вас из  аркебузы. К счастью, теперь мы одни, так слушайте.    

– Но  кто вы такой, как вы смеете говорить со мной таким повелительным тоном? –  спросил Коконнас.    

– Вы  слышали о де Морвеле?    

– Убийце  адмирала?    

– И  капитана де Муи.    

– Да,  конечно.    

– Так  вот, де Морвель – это я.    

– Ого-го! –  произнес Коконнас.    

– Слушайте  же.    

– Черт  побери! Конечно, слушаю.    

– Те! –  прошипел де Морвель и приложил палец к губам.    

Коконнас  прислушался.    

В ту же  минуту они услышали, что хозяин захлопнул дверь какой-то комнаты, запер дверь в  коридоре на засов и подбежал к собеседникам.    

Он подал  стул Коконнасу и стул Морвелю, взял третий себе и сказал:    

– Господин  де Морвель, все заперто, можете говорить.    

На Сен-Жермен-Л'Осеруа  пробило одиннадцать часов вечера. Морвель считал один за другим удары, дрожащие  звуки которых зловеще раздавались в ночи, и, когда последний удар замер в  воздухе, сказал, обращаясь к Коконнасу, ощетинившемуся при виде  предосторожностей, которые принимали эти два человека:    

– Сударь,  вы добрый католик?    

– Я  думаю! – отвечал Коконнас.    

– Сударь, –  продолжал Морвель, – вы преданы королю?    

– Душой  и телом. Я считаю, что вы, сударь, оскорбляете меня, задавая мне подобный  вопрос.    

– Не  будем ссориться из-за этого; вы пойдете с нами?    

– Куда?    

– Это  не имеет значения. Предоставьте себя в наше распоряжение. От этого зависит ваше  благосостояние, а быть может, и ваша жизнь.    

– Предупреждаю  вас, что в полночь у меня будет дело в Лувре.    

– Туда-то  мы и пойдем.    

– Меня  ждет герцог де Гиз.    

– Нас  тоже.    

– Но  у меня особый пароль для входа, – продолжал Коконнас, несколько уязвленный  тем, что ему приходится делить честь аудиенции у герцога с де Морвелем и Ла  Юрьером.    

– У  нас тоже.    

– Но  у меня особый опознавательный знак! Морвель улыбнулся, вытащил из-за пазухи пригоршню  крестов из белой материи, один дал Ла Юрьеру, один Коконнасу, один взял себе.  Ла Юрьер прикрепил свой к шлему, а Морвель к шляпе.    

– Вот  как! – удивился Коконнас. – Значит, и свидание, и пароль, и знак –  для всех?    

– Да,  лучше сказать – для всех добрых католиков.    

– Стало  быть, в Лувре – торжество, королевский пир, – воскликнул Коконнас. –  И на него не хотят пускать этих собак-гугенотов?.. Здорово! Отлично!  Превосходно!! Довольно с них, покрасовались!    

– Да,  в Лувре торжество, королевский пир, в котором будут участвовать и  гугеноты. – ответил Морвель. – Больше того – они-то и будут героями  дня, они-то и заплатят за пир, так что если вы хотите быть с нами, мы начнем с  того, что пойдем и пригласим их вождя, их поборника, их Гедеона,[7] как они его называют.    

– Адмирала? –  воскликнул Коконнас.    

– Да,  старика Гаспара, по которому я промахнулся, как дурак, хотя стрелял из аркебузы  самого короля.    

– Вот  почему, дорогой дворянин, я чистил свой шлем, вострил шпагу и точил ножи, –  проскрежетал Ла Юрьер, нарядившийся военным.    

Коконнас  вздрогнул и стал бледен, как смерть, начиная понимать, в чем дело.    

– Как?..  Это правда? – воскликнул он. – Так это торжество, этот пир… означают…  что мы…    

– Вы  очень недогадливы, сударь, – сказал Морвель, – сейчас видно, что вам  в отличие от нас не надоела наглость этих еретиков.    

– Стало  быть, вы решили пойти к адмиралу и… – начал Коконнас.    

Морвель  улыбнулся и подвел Коконнаса к окну.    

– Взгляните  туда. – сказал он, – видите в конце улицы, на маленькой площади за  церковью, людей, которые бесшумно выстраиваются в темноте?    

– Да.    

– У  всех этих людей на шляпе такой же белый крест, как у Ла Юрьера, у вас и у меня.    

– И  что же?    

– А  то, что это рота швейцарцев из западных кантонов под командованием Токено, а вам  известно, что эти господа из западных кантонов – друзья-приятели короля.    

– Ого-го! –  произнес Коконнас.    

– Теперь  смотрите: вон там, по набережной, скачет отряд кавалеристов; вы узнаете командира?    

– Как  же я могу узнать его? – спросил взволнованный Коконнас. – Ведь я  приехал в Париж только сегодня вечером!    

– Это  тот самый человек, с которым вы должны увидеться в полночь в Лувре. Там он и  будет ждать вас.    

– Так  это герцог де Гиз?    

– Он  самый. А сопровождают его бывший купеческий старшина Марсель и теперешний  старшина Шорон. Оба держат наготове отряды горожан. А вот по нашей улице идет  командир нашего квартала; смотрите хорошенько, что он будет делать.    

– Он  стучит во все двери. А что такое на дверях, в которые он стучит?    

– Белый  крест, молодой человек, такой же крест, как у нас на шляпах. Прежде, бывало,  люди предоставляли Богу отмечать своих; теперь мы стали вежливее и избавляем  Его от этого труда.    

– Да,  куда он ни постучит, всюду отворяется дверь и выходят вооруженные горожане.    

– Он  постучится и к нам, и мы тоже выйдем.    

– Но  поднимать на ноги столько народа, чтобы убить одного старика гугенота, это…  черт побери! Это позор! Это достойно душегубов, а не солдат! – воскликнул  Коконнас.    

– Молодой  человек, – отвечал Морвель, – если вам неохота возиться со стариками,  вы можете выбрать себе молодых. Тут найдется дело на любой вкус. Если вы  презираете кинжалы, можете поработать шпагой: ведь гугеноты не такие люди,  чтобы покорно дали себя перерезать, и к тому же, как вам известно, все они, и  старые и молодые, очень живучи.    

– Так  вы собираетесь перебить их всех?! – вскричал Коконнас.    

– Всех.    

– По  приказу короля?    

– Короля  и герцога де Гиза.    

– И  когда же?    

– Как  только ударят в набат на колокольне Сен-Жермен-Л'Осеруа.    

– Ах,  вот почему этот милый немец, служащий у герцога Гиза… как бишь его зовут?    

– Господин  Бэм.    

– Верно…  Вот почему он мне сказал, чтобы я бежал в Лувр с первым ударом набата.    

– Вы,  стало быть, видели Бэма?    

– И  видел, и говорил с ним.    

– Где?    

– В  Лувре. Он-то и провел меня туда и сказал пароль, который…    

– Взгляните.    

– Черт  побери! Да, это он!    

– Хотите  поговорить с ним?    

– С  превеликим удовольствием, клянусь душой! Морвель тихонько отворил окно. В самом  деле, это был Бэм и с ним человек двадцать горожан.    

– «Гиз  и Лотарингия»! – произнес Морвель. Бэм обернулся и, сообразив, что  обращаются к нему, подошел.    

– А-а,  это фы, каспатин де Морфель.    

– Да,  я; кого вы ищете?    

– Я  ищу гостиниц «Путефодный звезда», чтоп предупредить некий каспатин де Гогоннас.    

– Я  здесь, господин Бэм! – отозвался молодой человек.    

– А-а!  Карашо! Отшень карашо!.. Фы готов?    

– Да.  Что надо делать?    

– Што  фам будет сказать каспатин де Морфель. Он топрый католик.    

– Слышите? –  спросил Морвель.    

– Да, –  ответил Коконнас. – А куда идете вы, господин Бэм?    

– Я? –  со смехом ответил вопросом на вопрос Бэм.    

– Да,  вы.    

– Я  иду скасать словешко атмиралу.    

– Скажите  ему, на всякий случай, два, – посоветовал Морвель, – и если он  встанет после первого, то уж не встанет после второго.    

– Бутте  покоен, каспатин де Морфель, бутте покоен и дрессируйте мне карашо этот молодой  шелофек.    

– Да,  да, не беспокойтесь, все Коконнасы по природе хорошие охотничьи собаки и чуткие  ищейки.    

– Прошшайте.    

– Идите.    

– А  фы?    

– Начинайте  охоту, а мы подоспеем к дележу добычи.    

Бэм  отошел, и Морвель затворил окно.    

– Слышите,  молодой человек? – спросил Морвель. – Если у вас есть личный враг,  то, даже если он и не совсем гугенот, занесите его в свой список – между  другими пройдет и он.    

Коконнас,  ошеломленный тем, что видел и слышал, посматривал то на хозяина, принимавшего  грозные позы, то на Морвеля, который спокойно вынимал из кармана какую-то  бумагу.    

– Вот  мой список, – сказал Морвель, – триста человек. Пусть каждый добрый  католик сделает в эту ночь десятую долю той работы, какую сделаю я, и завтра во  всем королевстве не останется ни одного еретика.    

– Те! –  произнес Ла Юрьер.    

– Что  такое? – в один голос спросили Коконнас и Морвель.    

На  Сен-Жермен-Л'Осеруа раздался первый удар набата.    

– Сигнал! –  воскликнул Морвель. – Стало быть, часы спешат? Мне сказали, что все  начнется в полночь… Что ж, тем лучше! Для славы Бога и короля лучше, чтобы часы  не отставали, а спешили.    

И в  самом деле послышались зловещие удары колокола. Вскоре грянул и первый ружейный  выстрел, и почти сейчас же свет нескольких факелов вспыхнул молнией на улице  Арбр-сек.    

Коконнас  стер рукой пот со лба.    

– Началось,  пошли! – крикнул Морвель.    

– Одну  минуту, одну минуту! – заговорил хозяин. – Прежде чем отправиться в  поход, мы должны обезопасить свои квартиры, как говорят на войне. Я не хочу,  чтобы зарезали мою жену и детей, пока меня не будет дома: здесь остается  гугенот.    

– Ла  Моль?! – воскликнул Коконнас, отшатнувшись.    

– Да!  Нечестивец попал в пасть к волку.    

– Как?  Вы нападете на вашего постояльца? – спросил Коконнас.    

– Для  этого-то я и оттачивал рапиру.    

– Ну,  ну! – произнес пьемонтец, хмуря брови.    

– До  сих пор я резал только кроликов, уток да цыплят, – сказал почтенный  трактирщик. – А как убивают людей, я понятия не имею. Вот я и поупражняюсь  на постояльце. Коли я сделаю это неуклюже, то, по крайности, некому будет  смеяться надо мной.    

– Черт  побери! Это жестоко! – вознегодовал Коконнас. – Господин де Ла Моль –  мой товарищ. Господин де Ла Моль со мной ужинал. Господин де Ла Моль играл со  мной в карты!    

– Но  господин де Ла Моль – еретик, – вмешался Морвель. – Господин де Ла  Моль обречен, и если его не убьем мы, его убьют другие.    

– Не  говоря уже о том, что он выиграл у вас пятьдесят экю, – добавил хозяин.    

– Верно, –  ответил Коконнас, – но выиграл честно, я в этом уверен.    

– Честно  или не честно, а платить придется. А вот ежели я убью его – вы будете квиты.    

– Ну,  ну, господа, поторапливайтесь! – прикрикнул Морвель. – Стреляйте из  аркебузы, колите его рапирой, стукните молотком или каминной доской – чем  угодно, только давайте покончим с ним поскорее, если хотим исполнить наше  обещание и вовремя прийти к адмиралу на помощь герцогу де Гизу.    

Коконнас  тяжело вздохнул.    

– Я  бегу к нему, – сказал Ла Юрьер, – подождите меня.    

– Черт  побери! – воскликнул Коконнас. – Он еще причинит страдания бедному  мальчику, а может быть, и обворует его! Я пойду, чтобы в случае чего прикончить  его сразу и не дать его обворовать.    

С этим  благородным намерением Коконнас бросился по лестнице вслед за Ла Юрьером и  быстро догнал его, так как Ла Юрьер, поднимаясь по лестнице, начал раздумывать,  а следовательно, замедлил шаг.    

В ту  самую минуту, когда он и следовавший за ним Коконнас подходили к двери в  комнату Ла Моля, на улице раздались выстрелы и тотчас они услышали, как Ла Моль  соскочил с кровати и под его ногами заскрипели половицы.    

– Черт! –  проворчал встревоженный Ла Юрьер. – Видать, он проснулся.    

– Похоже  на то, – ответил Коконнас.    

– Он  будет защищаться?    

– Он  вполне способен на это. А знаете, Ла Юрьер, забавная будет штука, если он вас  убьет.    

– Гм!  Гм! – хмыкнул Ла Юрьер.    

Но,  ощущая в руках добрую аркебузу, он набрался духа и сильным ударом ноги  распахнул дверь.    

Тут они  увидели, что Ла Моль без шляпы, но совсем одетый, стоит, загородившись кроватью,  со шпагой в зубах и с пистолетами в руках.    

– Ого-го! –  произнес Коконнас, раздувая ноздри, как хищное животное, почуявшее  кровь. – Дело-то становится занятным, Ла Юрьер. Ну, что же вы? Вперед!    

– А-а!  Стало быть, меня хотят убить! – сверкая глазами, крикнул Ла Моль. –  Так это ты, мерзавец?    

Вместо  ответа Ла Юрьер приложил аркебузу к плечу и прицелился в молодого человека. Но  Ла Моль увидел это, и в тот момент, когда раздался выстрел, он упал на колени,  и пуля пролетела у него над головой.    

– Ко  мне, ко мне, господин де Коконнас! – крикнул Ла Моль.    

– Ко  мне, ко мне, господин де Морвель! – кричал Ла Юрьер.    

– Честное  слово, господин де Ла Моль, – ответил Коконнас, – все, что я могу  сделать в этом случае, это не трогать вас. По-видимому, сегодня ночью избивают  всех гугенотов именем короля. Выпутывайтесь сами, как знаете.    

– А-а!  Предатели! Убийцы! Вот как! Ну, подождите!    

И Ла  Моль, прицелившись, спустил курок одного из своих пистолетов. Ла Юрьер, не спускавший  с него глаз, успел отскочить в сторону, но Коконнас, не ожидавший такого  ответа, остался стоять на месте, и пуля задела ему плечо.    

– Черт  побери! – крикнул он, заскрежетав зубами. – Принимаю вызов; померяемся  силами, раз ты этого хочешь!    

И,  обнажив рапиру, он бросился на Ла Моля. Будь они один на один, Ла Моль,  конечно, принял бы вызов, но за спиной Коконнаса стоял Ла Юрьер, перезаряжавший  аркебузу, а, кроме того, на зов трактирщика уже спешил Морвель, взбегавший по  лестнице, перешагивая через несколько ступенек. Поэтому Ла Моль бросился в  соседнюю комнату и запер за собой дверь на задвижку.    

– Ах,  негодяй! – крикнул Коконнас, стуча в дверь эфесом шпаги. – Ну,  погоди, сейчас я столько же раз продырявлю тебя шпагой, сколько вечером ты  выиграл у меня экю! Я-то пришел, чтобы тебя не мучили, я-то пришел, чтобы тебя  не обокрали, а ты мне отплачиваешь за это пулей в плечо! Погоди, мерзавец!  Погоди!    

Ла Юрьер  подошел к запертой двери и одним ударом приклада аркебузы разнес ее в щепки.    

Коконнас  устремился в комнату, но чуть не ткнулся носом в стену: комната была пуста,  окно распахнуто.    

– Он,  наверное, выпрыгнул в окно. – сказал трактирщик. – Но это пятый этаж;  и он разбился насмерть.    

– Или  удрал на соседнюю крышу, – сказал Коконнас, влезая на подоконник и  собираясь преследовать Ла Моля по скользкому и крутому скату крыши. Но Морвель  и Ла Юрьер бросились к нему и втащили его обратно в комнату.    

– Вы  с ума сошли? – крикнули они в один голос. – Вы же разобьетесь!    

– Вот  еще! – ответил Коконнас. – Ведь я горец, я привык бегать по ледникам.  А если меня еще и оскорбили, так за оскорбителем я полезу на небо или спущусь в  ад, какой бы дорогой он туда ни отправился. Пустите меня!    

– Оставьте! –  сказал Морвель. – Или он уже мертв, или уже далеко. Идемте с нами, и если  этот от вас ускользнул, вы найдете тысячу других.    

– Вы  правы! – прорычал Коконнас. – Смерть гугенотам! Я должен отомстить за  себя, и чем скорее, тем лучше.    

Все трое  скатились с лестницы, как лавина.    

– К  адмиралу! – крикнул Морвель.    

– К  адмиралу! – повторил Ла Юрьер.    

– Что  ж, отправимся к адмиралу, если вам угодно, – согласился Коконнас.    

Оставив  гостиницу «Путеводная звезда» на попечение Грегуара и прочих слуг, все трое выскочили  из дома и побежали к дому адмирала на улицу Бетизи; яркое пламя и грохот  выстрелов указывали им дорогу.    

– Кто  это? – закричал Коконнас. – Какой-то человек бежит без камзола и без  перевязи.    

– А  это кто-нибудь спасается, – сказал Морвель.    

– Ну  что же вы?! Ведь у вас аркебузы! – крикнул Коконнас.    

– Нет,  ни за что; я берегу порох для лучшей дичи, – отвечал Морвель.    

– Тогда  вы, Ла Юрьер!    

– Подождите,  подождите! – сказал трактирщик, прицеливаясь.    

– Ну  да, подождите! – крикнул Коконнас. – Пока вы ждете, он убежит!    

Он  бросился за несчастным и вскоре настиг его, так как тот был ранен. Но в то  мгновение, когда Коконнас, чтобы не наносить удара в спину, крикнул ему:  «Обернись! Да обернись же!», раздался выстрел, в ушах Коконнаса раздался свист  пули, и беглец покатился по земле, как бегущий со всех ног заяц, настигнутый  выстрелом охотника.    

Позади  Коконнаса раздался торжествующий крик; пьемонтец обернулся и увидел трактирщика,  потрясавшего своим оружием.    

– Ага!  Почин сделан! – закричал он.    

– Да,  но вы чуть не прострелили меня насквозь.    

– Берегитесь,  сударь! Берегитесь! – крикнул Ла Юрьер.    

Коконнас  отскочил. Раненый приподнялся на одно колено и, пылая местью, хотел ударить  Коконнаса кинжалом, но трактирщик вовремя предостерег пьемонтца.    

– Ах,  гадина! – взревел Коконнас, и, набросившись на раненого, три раза вонзил  ему в грудь шпагу по рукоятку.    

– А  теперь к адмиралу! К адмиралу! – крикнул он, оставив гугенота, бившегося в  предсмертных судорогах.    

– Эге,  дорогой дворянин, вы, кажется, входите во вкус, – сказал Морвель.    

– Вы  правы, – ответил Коконнас. – Уж не знаю, пьянит ли меня запах пороха,  или возбуждает вид крови, но, черт побери, меня так и тянет убивать. Это своего  рода облава на людей. До сих пор я так охотился только на волков да на  медведей, но, клянусь честью, облава на людей мне кажется куда увлекательнее! И  все трое побежали своей дорогой.    

 Глава 8    

Резня    

     

Дом  адмирала стоял, как мы сказали, на улице Бетизи. Это было большое здание в  глубине двора, выходившее двумя крыльями на улицу. Ворота и две калитки в  каменной ограде, отделявшей дом от улицы, вели во двор.    

Когда  три наших гизара появились в конце улицы Бетизи, которая являлась продолжением  улицы Фосе-Сен-Жермен-Л'Осеруа, они увидели, что дом адмирала окружен  швейцарцами, солдатами и вооруженными горожанами; каждый из них держал в правой  руке кто шпагу, кто пику, кто аркебузу, а некоторые держали в левой руке факелы  и освещали эту сцену колеблющимся погребальным светом, который, следуя  движениям факелоносцев, то падал на мостовую, то полз по стенам вверх, то  пробегал по этому живому морю, где каждый предмет вооружения отсвечивал своим  блеском. Вокруг дома и, на близлежащих улицах – Тиршап, Этьен и Бертен-Пуаре –  свершалось страшное дело. Слышались пронзительные крики, громыхали выстрелы, и  время от времени какой-нибудь несчастный, полуголый, бледный, окровавленный,  большими прыжками, как преследуемая лань, пробегал по мертвенному световому  кругу, где, казалось, мечется стая демонов.    

В одну  минуту Коконнас, Морвель и Ла Юрьер, белые кресты которых были замечены издали  и которые были поэтому встречены громкими приветствиями, очутились в самой гуще  толпы, тяжело дышавшей и тесно сомкнутой, как свора собак. Они, конечно, не  пробились бы сквозь нее, но многие узнали Морвеля и дали ему дорогу. Коконнас и  Ла Юрьер прошмыгнули за ним, и, таким образом, всем троим удалось проскользнуть  во двор.    

Посреди  двора, в ограде которого все три калитки были выломаны, на пустом пространстве,  почтительно освобожденном убийцами, стоял человек; он опирался на обнаженную  шпагу и не сводил глаз с балкона, находившегося на высоте около пятнадцати  футов от земли и тянувшегося под центральным окном здания. Этот человек  нетерпеливо притоптывал ногой и время от времени оборачивался, чтобы спросить о  чем-то у тех, кто стоял ближе к нему.    

– Нет  и нет! – сказал он. – Никого!.. Наверно, его предупредили, и он  бежал. Как вы думаете, дю Га?    

– Не  может быть, ваша светлость.    

– Почему  не может быть? Вы же сами мне говорили, что за минуту до нашего прихода какой-то  человек без шляпы, с обнаженной шпагой в руке, бежавший, точно от погони,  постучал в ворота и его впустили!    

– Верно,  ваша светлость! Но почти тотчас же вслед за ним пришел Бэм, все двери были выломаны,  а дом окружен. Человек войти-то вошел, но выйти он никак не мог.    

– Эге!  Если не ошибаюсь, это герцог де Гиз? – спросил Коконнас мэтра Ла Юрьера.    

– Он  самый, сударь. Да, это великий Генрих де Гиз собственной персоной, и он  наверняка дожидается, когда выйдет адмирал, чтобы разделаться с ним так же, как  адмирал разделался с его отцом. Каждому свой черед, сударь, и сегодня, слава  Богу, пришел наш.    

– Эй!  Бэм! Эй! – крикнул герцог своим могучим голосом. – Неужели еще не  кончено?    

Концом  своей шпаги, такой же нетерпеливой, как и он сам, герцог высек искры из  мостовой.    

В ту же  минуту в доме послышались крики, затем выстрелы, громкий топот и бряцание оружия,  а затем снова наступила тишина.    

Герцог  рванулся было к дому.    

– Ваша  светлость, ваша светлость! – сказал дю Га, приблизившись к герцогу и  остановив его. – Ваше достоинство требует, чтобы вы оставались здесь и  ждали.    

– Ты  прав, дю Га! Спасибо! Я подожду. Но, по правде говоря, я умираю от нетерпения и  беспокойства. А вдруг он ускользнул от меня?    

Внезапно  топот ног в доме стал слышнее… на оконных стеклах второго этажа заиграли  красные отблески, как на пожаре.    

Балконная  дверь, столько раз привлекавшая взоры герцога, распахнулась или, вернее, разлетелась  вдребезги, и на балконе появился человек; лицо его было бледно, шея залита  кровью.    

– Бам!  Ты! Наконец-то! – крикнул герцог. – Ну что? Что?    

– Фот!  Фот он! – хладнокровно ответил немец, нагнулся, и тут же стал с усилием  разгибаться, видимо поднимая какую-то большую тяжесть.    

– А  остальные? Где же остальные? – нетерпеливо спросил герцог.    

– Оздальные  коншают оздальных.    

– А  ты что делаешь?    

– Сейшас  уфидить; отойтить назат немношко. Герцог сделал шаг назад.    

В эту минуту  стало видно и то, что немец с таким усилием подтягивал к себе.    

Это было  тело старика.    

Бэм  поднял его над перилами балкона, раскачал в воздухе и бросил к ногам своего  господина.    

Глухой  звук падения, потоки крови, хлынувшей из тела и далеко обрызгавшей мостовую,  ужаснули всех, не исключая и герцога, но чувство ужаса скоро уступило место  любопытству – все присутствующие сделали несколько шагов вперед, и дрожащий  свет факела упал на жертву.    

Стали  видны седая борода, суровое благородное лицо и окоченевшие руки.    

– Адмирал! –  разом воскликнули двадцать голосов и разом смолкли.    

– Да,  это адмирал! Это он! – сказал герцог, подойдя к трупу и разглядывая его с  молчаливой радостью.    

– Адмирал!  Адмирал! – вполголоса повторяли свидетели этой страшной сцены, сбившись в кучу  и робко приближаясь к великому поверженному старцу.    

– Ага,  Гаспар! Вот ты наконец! – торжествующе произнес герцог де Гиз. – Ты  приказал убить моего отца, теперь я мщу тебе!    

И он  дерзко поставил йогу на грудь протестантского героя.    

Но в тот  же миг глаза умирающего с усилием открылись, его простреленная, залитая кровью  рука сжалась в последний раз, и, оставаясь неподвижным, адмирал ответил  святотатцу замогильным голосом:    

– Генрих  де Гиз! Когда-нибудь и ты почувствуешь на груди ногу твоего убийцы. Я не убивал  твоего отца. Будь ты проклят!    

Герцог  невольно вздрогнул, побледнел, и ледяной холод пробежал по его телу; он провел  рукой по лбу, как бы отгоняя мрачное видение, затем опустил руку и решился еще  раз взглянуть на адмирала, но глаза его уже закрылись, рука лежала неподвижно,  а вместо страшных слов изо рта хлынула черная кровь, заливая седую бороду.    

Герцог с  решимостью отчаяния взмахнул шпагой.    

– Итак,  фаша светлость, фы дофолен? – спросил Бэм.    

– Да,  да, мой храбрый Бэм! – ответил Генрих. – Ты отомстил…    

– За  херцог Франсуа, та?    

– За  религию, – сдавленным голосом ответил Генрих. – А теперь, –  продолжал он, обращаясь к швейцарцам, солдатам и горожанам, заполнившим улицу и  двор, – за дело, друзья мои, за дело!    

– Здравствуйте,  господин Бэм! – сказал Коконнас, не без восхищения подходя к немцу, все  еще стоявшему на балконе и спокойно вытиравшему свою шпагу.    

– Так  это вы спровадили его на тот свет? – с восторгом крикнул Ла Юрьер. –  Как это вам удалось, достойнейший из дворян?    

– О-о!  Ошень просто, ошень просто! Он слыхал шум, отфорял свой тферь, я протыкал его  мой рапир. Но это еще не фее, я тумай, Телиньи еще стоит за себя, я слышать, он  кришит.    

В самом  деле, в эту минуту послышались отчаянные, как будто женские вопли, и красноватые  отблески осветили одно из крыльев дома, образовывавших галерею. Появились двое  бегущих мужчин, их преследовала целая вереница убийц. Одного мужчину убили  выстрелом из аркебузы; другой подбежал к открытому окну, и, не испугавшись  высоты и не убоявшись врагов, ждавших его внизу, бесстрашно спрыгнул во двор.    

– Бей!  Бей! – закричали убийцы, видя, что жертва ускользает от них.    

Человек  поднялся на ноги, подобрал шпагу, выскользнувшую у него из рук при падении,  бросился, наклонив голову, сквозь толпу, сбил с ног несколько человек, проткнул  кого-то шпагой и среди треска пистолетных выстрелов и злобной ругани  промахнувшихся по нем солдат молнией промелькнул мимо Коконнаса, который с  кинжалом в руке поджидал его у ворот.    

– Есть! –  крикнул пьемонтец, проколов беглецу предплечье тонким, острым клинком кинжала.    

– Подлец! –  крикнул тот в ответ, хлестнув своего врага клинком по лицу: в узком пролете  ворот нанести удар шпагой было невозможно.    

– Тысяча  чертей! Это господин де Ла Моль! – воскликнул Коконнас.    

– Господин  де Ла Моль! – повторил Ла Юрьер и Морвель.    

– Он-то  и предупредил адмирала! – заорали солдаты.    

– Бей!  Бей! – вопили со всех сторон.    

Коконнас,  Ла Юрьер и с десяток солдат бросились в погоню за Ла Молем, а тот, покрытый  кровью, охваченный тем возбуждением, которое и является последним пределом жизненных  сил человека, мчался по улицам, руководствуясь одним инстинктом. Топот и крики  гнавшихся за ним врагов подстегивали и словно окрыляли его. Порой ему хотелось  бежать медленнее, но свистнувшая рядом пуля вновь заставляла его ускорить бег.  Он уже не дышал, не вдыхал и не выдыхал воздух – из его груди вырывались глухие  хрипы и сиплые стоны. Кровь, сочившаяся из головы, смешивалась с потом и  заливала лицо.    

Вскоре  камзол начал стеснять биение его сердца, и Ла Моль сорвал с себя камзол. Вскоре  и шпага оказалась слишком тяжелой для его руки – он отшвырнул и шпагу.    

Порой  ему казалось, что топот врагов отдаляется и что ему удастся ускользнуть от  своих палачей, но на их крики сбегались другие убийцы, находившиеся поблизости;  бросив свою кровавую работу, они бросались за ним. Внезапно слева от себя Ла  Моль увидел спокойно текущую реку и почувствовал, что если он бросится в нее,  как загнанный олень, то испытает невыразимое блаженство, и только крайнее  напряжение разума удержало его от этого. А справа возвышался Лувр, мрачный,  неколебимый, но полный глухих, зловещих звуков. Через подъемный мост взад и  вперед сновали шлемы и панцири, сверкавшие холодным отблеском лунных лучей. Ла  Моль подумал о короле Наваррском и о Колиньи, то были единственные его  покровители. Он собрал все свои силы, взглянул на небо, давая про себя обет  стать католиком, если спасется, уловкой выиграл шагов тридцать расстояния у  гнавшейся за ним стаи, свернул направо к Лувру, бросился на подъемный мост,  смешался с кучей солдат, получил новый удар кинжалом, скользнувшим вдоль ребер,  и, несмотря на крики «Бей! Бей!», раздававшиеся со всех сторон, несмотря на  изготовившихся к бою часовых, стрелой промчался во двор, влетел в двери,  взбежал по лестнице на третий этаж и, прислонившись к знакомой ему двери, начал  стучать в нее кулаками и ногами.    

– Кто  там? – тихо спросил женский голос.    

– Господи,  Господи! – бормотал Ла Моль. – Они идут… я их слышу… я их вижу… Это  я!.. Я!..    

– Кто  вы? – произнес тот же голос. Ла Моль вспомнил пароль.    

– Наварра!  Наварра! – крикнул он.    

Дверь  тотчас отворилась. Ла Моль, не поблагодарив и даже не заметив Жийону, ворвался  в прихожую, пробежал коридор, две или три комнаты и очутился в спальне,  освещенной лампой, свисавшей с потолка.    

На  кровати резного дуба за бархатным, расшитым золотыми лилиями пологом лежала полуобнаженная  женщина и, опершись на локоть, смотрела на него расширенными от ужаса глазами.    

Ла Моль  подбежал к лежавшей даме.    

– Сударыня! –  вскричал он – Там убивают, там режут моих собратьев! Они хотят убить, хотят  зарезать и меня… Ах! Ведь вы королева… Спасите меня!    

Он  бросился к ее ногам, оставив на ковре широкий кровавый след.    

Увидев  перед собой человека на коленях, растерзанного, бледного, королева Наваррская  приподнялась и, в страхе закрыв лицо руками, начала звать на помощь.    

– Бога  ради не зовите! – говорил Ла Моль, пытаясь встать. – Если вас  услышат, я погиб! Убийцы гнались за мной, они были уже на лестнице. Я слышу их…  Вот они! Вот!    

– На  помощь! – вне себя кричала королева Наваррская. – На помощь!    

– Ах!  Вы убиваете меня! – в отчаянии сказал Ла Моль. – Умереть от звука  такого чарующего голоса, умереть от такой прекрасной руки! Не думал я, что это  может случиться!    

В ту же  минуту дверь распахнулась, и в комнату ворвалась толпа людей, запыхавшихся,  разъяренных, с лицами, испачканными порохом и кровью, со шпагами, аркебузами и  алебардами.    

Их вел  за собой Коконнас; с рыжими всклокоченными волосами, с бледно-голубыми, неестественно  расширенными глазами, с кровоточащей раной на щеке, нанесенной шпагою Ла Моля,  пьемонтец был страшен.    

– Черт  побери! Вот он, вот он! А-а, наконец-то попался! – кричал Коконнас.    

Ла Моль  поискал глазами какое-нибудь оружие, но не нашел ничего. Он посмотрел на королеву  и увидел на ее лице выражение глубокой жалости. Тогда он понял, что только она  может спасти его, метнулся к ней и обнял ее.    

Коконнас  сделал три шага вперед и концом длинной рапиры нанес еще одну рану в плечо  своего врага; несколько капель красной теплой крови, словно роса, окропили  белые душистые простыни Маргариты.    

Увидев  кровь, чувствуя содрогания прижавшегося к ней человека, Маргарита бросилась вместе  с ним в проход между кроватью и стеной. И вовремя: силы Ла Моля иссякли, он был  не в силах пошевельнуться – ни для того, чтобы бежать, ни для того, чтобы  защищаться. Склонив голову на плечо молодой женщины, он судорожно цеплялся за  нее руками, раздирая тонкий вышитый батист, облекавший волною газа тело  Маргариты.    

– Ваше  величество! Спасите! – пролепетал он замирающим голосом.    

Больше  он уже ничего не мог сказать. Глаза его, словно подернутые предсмертной дымкой,  затуманились, голова бессильно запрокинулась, руки повисли, ноги подкосились, и  он упал на пол в лужу своей крови, увлекая за собой и королеву.    

Коконнас,  возбужденный криками, опьяненный запахом крови, ожесточенный яростной погоней,  протянул руку к королевскому алькову. Одно мгновение – и он пронзил бы сердце  Ла Моля, а может быть, и сердце Маргариты.    

При виде  обнаженного клинка, а главное, при виде этой неслыханной дерзости дочь королей  выпрямилась во весь рост и вскрикнула, и в этом страшном крике было столько  негодования, ярости и гнева, что пьемонтец замер под властью неведомого ему  чувства; правда и то, что если бы на сцене не появилось новое действующее лицо,  это чувство растаяло бы так же быстро, как снег под лучами апрельского солнца.    

Но  дверь, скрытая в стене, внезапно распахнулась, и в комнату вбежал бледный,  взъерошенный юноша лет шестнадцати-семнадцати в черном одеянии.    

– Сестра,  не бойся, не бойся! Я здесь! Я здесь! – крикнул он.    

– Франсуа!  Франсуа! Помоги мне! – воскликнула Маргарита.    

– Герцог  Алансонский! – прошептал Ла Юрьер, опуская аркебузу.    

– Черт  побери! Принц крови! – отступив на шаг, пробурчал Коконнас.    

Герцог  Алансонский огляделся вокруг.    

Маргарита  с распущенными волосами, еще красивее, чем всегда, стояла, прислонившись к  стене, одна среди мужчин, в глазах которых сверкала ярость, по лбу у нее  струился пот, на губах выступила пена.    

– Мерзавцы! –  крикнул герцог.    

– Спаси  меня, брат! – сказала Маргарита, теряя силы. – Они хотят меня убить.    

Бледное  лицо герцога вспыхнуло.    

Он был  безоружен, но, помня, кто он такой, он, судорожно сжав кулаки, стал наступать  на Коконнаса и его товарищей, а они в страхе отступали перед его сверкавшими,  как молнии, глазами.    

– Может  быть, вы убьете и принца крови? Ну-ка! Они продолжали отступать.    

– Эй,  командир моей охраны! – крикнул он. – Сюда! Перевешайте этих  разбойников!    

Испуганный  гораздо больше видом этого безоружного юноши, чем целым отрядом рейтаров или  ландскнехтов, Коконнас уже допятился до двери. Ла Юрьер с быстротой оленя  умчался вниз по лестнице, а солдаты теснились и толкались в прихожей, так как  размеры двери не соответствовали их горячему желанию поскорее очутиться за  стенами Лувра.    

Тем  временем Маргарита инстинктивно набросила свою камчатную простыню на лежавшего  без чувств молодого человека и отошла от него.    

Когда  исчез последний убийца, герцог Алансонский обернулся.    

– Сестра,  ты ранена? – воскликнул он, увидав, что Маргарита вся в крови.    

Он  бросился к сестре с такой тревогой, которая сделала бы честь его братской  нежности, если бы эта нежность не выдавала чувства, не приличествующего брату.    

– Нет,  не думаю. – ответила она, – а если и ранена, то легко.    

– Но  на тебе кровь, – сказал герцог, дрожащими руками ощупывая тело  Маргариты, – откуда же она?    

– Не  знаю, – отвечала Маргарита. – Один из этих негодяев схватил меня –  возможно, он был ранен.    

– Схватить  мою сестру! – воскликнул герцог. – О, если бы ты указала мне на него  хоть пальцем, если бы ты сказала мне, кто из них это сделал, если бы я мог  найти его!    

– Tсc! –  произнесла Маргарита.    

– А  что? – спросил Франсуа.    

– Да  то, что, если вас увидят у меня в комнате в это время…    

– Разве  брат не может зайти к сестре, Маргарита? Королева посмотрела на герцога Алансонского  так пристально и так грозно, что юноша отошел подальше.    

– Да,  да, Маргарита, ты права, я пойду к себе, – сказал он. – Но не можешь  же ты остаться одна В такую страшную ночь! Хочешь, я позову Жийону?    

– Нет,  нет, никого не надо. Иди. Франсуа, иди тем же ходом, каким пришел.    

Юный  принц повиновался сестре, и едва он исчез за дверью, как Маргарита, услышав  вздох, донесшийся из-за ее кровати, бросилась к потайной двери, закрыла ее на  засов, затем побежала к входной двери и заперла ее в ту самую минуту, когда по  другому концу коридора несся, как ураган, большой отряд стрелков и солдат, преследуя  гугенотов, живших в Лувре.    

Она  внимательно огляделась вокруг и, убедившись, что она действительно одна,  вернулась к проходу за своей кроватью, убрала камчатную простыню, скрывшую тело  Ла Моля от глаз герцога Алансонского, с трудом вытащила это бессильное тело на  середину комнаты и, заметив, что несчастный еще дышит, села на пол, положила  его голову к себе на колени и плеснула ему водой в лицо, чтобы привести его в  чувство.    

Только  теперь, когда вода смыла с лица раненого слой пыли, пороха и крови. Маргарита  узнала в нем того красивого дворянина, который, полный жизни и надежд, часа  четыре тому назад явился к ней и просил ее ходатайствовать за него перед  королем Наваррским и который расстался с ней, ослепленный ее красотой и  заставивший ее самое погрузиться в мечту о нем.    

Маргарита  вскрикнула от страха, ибо теперь она чувствовала к раненому нечто большее, чем  жалость: она почувствовала к нему симпатию; он был уже для нее не посторонним  человеком, а почти знакомым. Под ее рукой красивое, но бледное, измученное  болью лицо Ла Моля стало чистым; замирая от страха, почти такая же бледная, как  и он, Маргарита положила руку ему на грудь – сердце еще билось. Тогда она  протянула руку к стоявшему рядом столику, взяла флакончик с нюхательной солью и  дала ее понюхать Ла Молю. Ла Моль открыл глаза.    

– О  Господи! – прошептал он. – Где я?    

– Вы  спасены! Успокойтесь! Вы спасены! – ответила Маргарита.    

Ла Моль  с трудом перевел взгляд на королеву и впился в нее глазами.    

– Какая  вы красавица! – пролепетал он.    

Словно  ослепленный, он опустил веки и тяжело вздохнул.    

Маргарита  тихо вскрикнула. Молодой человек побледнел, если возможно, больше прежнего, и  она подумала, что это его последний вздох.    

– Боже,  Боже, сжалься над ним! – воскликнула она. В эту минуту раздался сильный  стук в дверь, ведущую в коридор.    

Маргарита  приподнялась, поддерживая Ла Моля за плечи.    

– Кто  там? – крикнула она.    

– Это  я, я! – ответил женский голос. – Я герцогиня Неверская.    

– Анриетта! –  воскликнула королева. – Это не страшно, это друг, слышите, сударь?    

Ла Моль  сделал усилие и приподнялся на одно колено.    

– Постарайтесь  не упасть, пока я отворю дверь, – сказала королева.    

Ла Моль  оперся рукой об пол и таким образом сохранил равновесие.    

Маргарита  сделала было шаг к двери, но вдруг остановилась, задрожав от страха.    

– Так  ты не одна? – вскрикнула королева, услыхав бряцание оружия.    

– Нет;  со мной двенадцать телохранителей; мне дал их мой деверь, герцог де Гиз.    

– Герцог  де Гиз! – прошептал Ла Моль. – Убийца! Убийца!    

– Тише!  Ни слова! – сказала Маргарита и огляделась вокруг, соображая, куда бы  спрятать раненого.    

– Шпагу!..  Кинжал!.. – шептал Ла Моль.    

– Чтобы  защищаться? Это бесполезно: ведь их двенадцать, а вы один!    

– Нет,  не для того, чтобы защищаться, а чтобы не даться им в руки живым.    

– Нет,  нет, я вас спасу, – сказала Маргарита. – Ах, да! Кабинет!.. Идем,  идем!    

Ла Моль  напряг все силы и, поддерживаемый Маргаритой, дотащился до кабинета. Маргарита  заперла за ним дверь и спрятала ключ в кошелек.    

– Ни  крика, ни стона, ни вздоха – и вы спасены! – сказала она ему через дверь.    

Затем  набросила на плечи халат, отворила дверь своей подруге, и обе бросились в  объятия друг к другу.    

– Ваше  величество! С вами ничего не случилось? – спросила герцогиня Неверская.    

– Ничего,  ничего, – ответила Маргарита, запахнув халат, чтобы не видно было следов  крови на пеньюаре.    

– Слава  Богу! Но герцог де Гиз дал мне двенадцать телохранителей, чтобы они проводили  меня до его дворца, а мне такая большая свита не нужна, и шестерых я оставлю  вашему величеству. В такую ночь шесть телохранителей герцога де Гиза стоят  целого полка королевских телохранителей.    

Маргарита  не решилась отказаться; она расставила шестерых телохранителей в коридоре и  расцеловалась с герцогиней, а герцогиня в сопровождении шести других  телохранителей отправилась во дворец герцога де Гиза, где она жила в отсутствие  своего мужа.    

 Глава 9    

Убийцы    

     

Коконнас  не бежал, он отступил. Ла Юрьер не бежал, он удрал. Первый скрылся, как тигр,  второй, как волк.    

Таким  образом, Ла Юрьер уже был на площади Сен-Жермен-Л'Осеруа, когда Коконнас только  выходил из Лувра.    

Ла  Юрьер, очутившись со своей аркебузой в одиночестве среди сновавших людей, среди  свистевших пуль, среди выбрасываемых из окон трупов, целых, изрезанных на  куски, почувствовал непреодолимый страх и начал осторожно пробираться к своей  гостинице. Но, переходя с улицы Аверон на улицу Арбр-сек, он наткнулся на отряд  швейцарцев и рейтаров, которым командовал Морвель.    

– Вы  что, уже закончили? – закричал Морвель, сам себя окрестивший «Истребителем  короля». – Вы уже домой, милейший хозяин? А кой черт унес нашего дворянина  из Пьемонта? С ним не случилось ничего плохого? Было бы жаль, он вел себя  отлично!    

– По-моему,  ничего не случилось, – отвечал Ла Юрьер. – Надеюсь, он еще  присоединится к нам.    

– Вы  откуда?    

– Из  Лувра – там, надо сказать, нас встретили неласково!    

– Кто  же это вас так встретил?    

– Герцог  Алансонский. Разве он не с нами?    

– Его  высочество герцог Алансонский имеет отношение только к тому, что касается лично  его; если вы предложите ему разделаться с двумя старшими братьями как с  гугенотами, он согласится, но с условием, чтобы он не был в этом замешан… А  разве вы, Ла Юрьер, не собираетесь идти с этими храбрецами?    

– А  куда они идут?    

– О,  Господи! Да на улицу Монторгей; там живет один гугенотский сановник, мой  знакомый, а у него жена и шестеро детей. Эти еретики ужасно плодовиты. Будет  забавно!    

– А  сами вы куда идете?    

– О!  Я иду по особому делу.    

– Слушайте,  возьмите с собой меня, – произнес чей-то голос, заставивший Морвеля вздрогнуть, –  вы знаете хорошие места, а мне хочется туда попасть.    

– А-а!  Вот и наш пьемонтец! – воскликнул Морвель.    

– Вот  и господин де Коконнас! – воскликнул Ла Юрьер. – А я думал, что вы  идете вслед за мной.    

– Черт!  Вы улепетывали так, что не догонишь! А кроме того, я свернул с пути, чтобы швырнуть  в реку негодного мальчишку, который кричал. «Долой папистов, да здравствует  адмирал!» К сожалению, мне показалось, что этот пострел умеет плавать. Если  хочешь утопить этих гнусных нечестивцев, надо бросать их в воду, как котят,  едва лишь на свет появятся.    

– Так  вы говорите, что вы из Лувра? Что же, ваш гугенот нашел там себе  убежище? – спросил Морвель.    

– Ох,  Господи! Нашел!    

– Я  послал ему пулю из пистолета еще во дворе у адмирала, когда он поднимал шпагу,  но промахнулся, сам не знаю как.    

– Ну,  я-то не промахнулся, – заметил Коконнас, – я всадил ему в спину шпагу  так, что конец ее оказался в крови на пять пальцев. При этом я сам видел, как  он упал на руки королевы Маргариты. Красавица-женщина, черт побери! Однако я  был бы не прочь узнать наверняка, что он мертв. Мне сдается, что этот малый  очень злопамятен и будет всю жизнь иметь зуб против меня. Да! Ведь вы сказали,  что собираетесь идти куда-то?    

– Вы,  стало быть, хотите идти со мной?    

– Я  хочу не стоять на месте. Я убил всего-навсего троих или четверых; к тому же,  как только я успокоюсь, у меня начинает ныть плечо. Идем! Идем!    

– Капитан, –  обратился Морвель к начальнику отряда, – дайте мне трех человек, а с остальными  ступайте отправлять на тот свет вашего сановника.    

Трое  швейцарцев вышли из рядов и присоединились к Морвелю. Оба отряда дошли вместе  до улицы Тиршап; здесь рейтары и швейцарцы пошли по переулку Тоннельри, а  Морвель, Коконнас, Ла Юрьер и три швейцарца – по переулку Ферронри, затем по  Трус-Ващ и очутились на улице Сент-Авуа.    

– К  какому дьяволу вы нас ведете? – спросил Коконнас, которому уже надоела  долгая и праздная ходьба.    

– Я  веду вас на дело сколь блестящее, столь и полезное. После адмирала, Телиньи и  гугенотских принцев я бы не мог вам предложить ничего лучшего, так что  запаситесь терпением. Это на улице Де-Шом, и через минуту мы там будем.    

– А  скажите: улица Де-Шом – это недалеко от Тампля? – спросил Коконнас.    

– Да,  а что?    

– Там  живет Ламбер Меркандон, давнишний заимодавец нашей семьи, и мой отец поручил  мне вернуть ему сто нобилей с – розой, которые и лежат у меня в кармане.    

– Ну  вот вам прекрасный случай рассчитаться с ним, – заметил Морвель.    

– Каким  образом?    

– Сегодня  такой день, когда сводят старые счеты. Ваш Меркандон – гугенот?    

– Так,  так! Понимаю! – сказал Коконнас. – Он наверняка гугенот.    

– Тише!  Мы пришли.    

– А  чей это большой дворец с павильоном на улице?    

– Это  дворец Гизов.    

– По  правде говоря, мне надо было бы зайти сюда – ведь я приехал в Париж благодаря  великому Генриху. Однако, черт побери! В этом квартале все спокойно, мой друг,  сюда доносятся лишь звуки выстрелов; можно подумать, что мы в провинции. Пусть  меня черти унесут, если не все здесь дрыхнут.    

В самом  деле, даже во дворце Гизов, казалось, было так же тихо. Все окна были  затворены, и только сквозь жалюзи центрального окна павильона пробивался свет,  который привлек внимание Коконнаса, когда он только вышел на эту улицу.    

Пройдя  немного дальше дворца Гизов, то есть до перекрестка улиц Пти-Шантье и Катр-Фис,  Морвель остановился.    

– Здесь  живет тот, кто нам нужен, – сказал он.    

– То  есть тот, кто нужен вам… – поправил его Ла Юрьер.    

– Раз  вы пошли со мной, значит, нам.    

– Как  же так? В этом доме все спят крепким сном…    

– Верно!  Вот вы, Ла Юрьер, и воспользуйтесь вашей наружностью порядочного человека, по  ошибке данной вам Господом Богом, и постучитесь в этот дом. Отдайте аркебузу  господину де Коконнасу – он уже давно на нее посматривает. Если вас впустят в  дом, скажите, что вам надо поговорить с его милостью господином де Муи.    

– Ага!  Понимаю, – сказал Коконнас. – У вас, как видно, тоже оказался  заимодавец в квартале Тампля.    

– Верно, –  ответил Морвель. – Так вот: вы, Ла Юрьер, притворитесь гугенотом и  расскажите де Муи о том, что происходит; он человек храбрый и сойдет вниз…    

– И  что тогда?.. – спросил Ла Юрьер.    

– Тогда  я попрошу его скрестить Со мной шпагу.    

– Клянусь  душой, вот это честно, по-дворянски! – сказал Коконнас.    

– И  я точно так же поступлю с Ламбером Меркандоном, а если он слишком стар для  поединка, я вызову кого-нибудь из его сыновей или племянников.    

Ла  Юрьер, не прекословя, начал стучать в дверь. При этом стуке, гулко раздавшемся  в ночной тишине, во дворце Гизов приотворились входные двери, и оттуда  высунулось несколько голов; тут-то и обнаружилось, что спокойствие дворца Гизов  было спокойствием крепости, охраняемой надежным гарнизоном.    

Головы  сейчас же спрятались – люди, очевидно, догадались, в чем дело.    

– Ваш  де Муи здесь и живет? – спросил Коконнас, указывая на дом, куда стучался  ла Юрьер.    

– Нет,  это дом его любовницы.    

– Черт  побери! До чего вы любезны! Даете ему возможность показать себя своей красавице  в поединке на шпагах! В таком случае мы будем только судьями. Хотя я лично  предпочел бы драться сам, а то плечо горит.    

– А  лицо? – спросил Морвель – Ему ведь тоже порядочно досталось!    

Коконнас  зарычал от ярости.    

– Черт  побери! Надеюсь, что Ла Моль умер! – крикнул он, – а не то я вернусь  в Лувр, чтобы его прикончить. Ла Юрьер продолжал стучать. Наконец на втором  этаже открылась балконная дверь, и на балконе появился мужчина в ночном  колпаке, в кальсонах и без оружия.    

– Кто  там? – крикнул он.    

Морвель  сделал знак швейцарцам спрятаться за углом дома, а Коконнас прижался к стене.    

– Вы  ли это, господин де Муи? – ласково спросил трактирщик.    

– Да,  я! А дальше что?    

– Да,  это он, – затрепетав от радости, прошептал Морвель.    

– Господин  де Муи! – продолжал Ла Юрьер. – Неужели вы не знаете, что происходит?  Зарезали господина адмирала, избивают наших братьев-гугенотов. Бегите на  помощь! Скорей, скорей!    

– А-а! –  вскричал де Муи. – Так я и знал – сегодня ночью что-то затевается! Не надо  было мне оставлять храбрых товарищей. Сейчас, мой друг! Подождите меня, я  сейчас.    

Даже не  затворив окна, в которое донеслись крики и нежные мольбы испуганной женщины, де  Муи быстро надел камзол, накинул плащ и взял оружие.    

– Он  спускается! Спускается! – бормотал бледный от радости Морвель. – Гляди  в оба! – шепнул он швейцарцам.    

Потом он  взял из рук Коконнаса аркебузу и дунул на фитиль, пробуя, хорошо ли он горит.    

– Возьми,  Ла Юрьер! – сказал он трактирщику, отошедшему к швейцарцам. – Бери  свою аркебузу.    

– Черт  побери! – сказал Коконнас. – Вот и луна, как нарочно, вышла из-за  тучи, чтобы полюбоваться на этот великолепный поединок. Дорого бы я дал за то,  чтобы Ламбер Меркандон очутился здесь и был секундантом господина де Муи.    

– Не  спешите, не спешите! – отвечал Морвель. – Господин де Муи один стоит  десятерых, и едва ли нас шестерых хватит, чтобы с ним справиться… Эй, вы!  Подходите! – обратился он к швейцарцам, знаками приказывая им  проскользнуть к самой двери и нанести удар, как только выйдет де Муи.    

– Ого-го! –  произнес Коконнас, глядя на эти приготовления. – Сдается мне, что все  будет не совсем так, как я думал.    

Послышался  лязг засова, который отодвигал де Муи. Швейцарцы вышли из своего прикрытия и  заняли места у двери. Морвель и Ла Юрьер подошли на цыпочках, и только  Коконнас, сохранивший остатки дворянской чести, о которой никто уже не  вспоминал, не сдвинулся с места, но в эту минуту всеми забытая молодая женщина  вышла на балкон и, увидев швейцарцев, Ла Юрьера и Морвеля, громко вскрикнула.    

Де Муи,  приотворивший было дверь, остановился.    

– Вернись!  Вернись! – кричала молодая женщина. – Я вижу, там сверкают шпаги и  горит фитиль аркебузы. Это ловушка!    

– Ого! –  прогремел голос молодого человека. – Посмотрим, в чем тут дело!    

Он  захлопнул дверь, задвинул засов, опустил щеколду и поднялся наверх.    

Убедившись,  что де Муи теперь не выйдет, Морвель изменил боевой порядок. Швейцарцы заняли  позицию на другой стороне улицы, Ла Юрьер изготовился стрелять, как только враг  покажется в окне. Ему не пришлось долго ждать. Де Муи вышел на балкон,  вооруженный пистолетами такой почтенной длины, что Ла Юрьер, уже прицелившийся  в него, сразу сообразил, что пуле гугенота лететь от балкона до улицы не  дольше, чем его пуле от улицы до балкона. «Конечно, – подумал он, – я  могу убить этого дворянина, но и этот дворянин может убить меня».    

А так  как Ла Юрьер по роду занятий был все-таки не солдатом, а трактирщиком, эта  мысль заставила его отступить и поискать убежища за углом улицы Брак – на  расстоянии, достаточно большом, чтобы спокойно и с известной точностью  установить в этой темноте линию полета своей пули до де Муи.    

Де Муи  огляделся и двинулся вперед, защищаясь как на дуэли.    

– Эй,  господин уведомитель! – закричал он. – Вы, кажется, забыли вашу  аркебузу у моей двери! Вот я, что вам угодно?    

«Ага! Да  он и впрямь молодец», – подумал Коконнас.    

– Ну,  что же? – продолжал де Муи. – Кто бы вы ни были – друзья или враги, я  жду!    

Ла Юрьер  молчал. Морвель не отвечал, трое швейцарцев затаились.    

Коконнас  подождал с минуту, но, видя, что никто не поддерживает разговор, начатый Ла  Юрьером и де Муи, вышел на середину улицы, снял шляпу и обратился к де Муи:    

– Сударь,  мы пришли сюда не затем, чтобы убить вас, как вы могли подумать, а чтобы вызвать  вас на дуэль… Я пришел вместе с одним из ваших врагов, который хотел сразиться  с вами, чтобы благородным образом положить конец старинной распре! Эй! Господин  де Морвель, чего вы прячетесь, черт побери? Выходите на поле битвы: господин де  Муи принимает вызов.    

– Морвель! –  воскликнул де Муи. – Морвель, убийца моего отца! Морвель, истребитель короля!  Ах, черт возьми, я принимаю вызов!    

Морвель  бросился за подкреплением во дворец Гизов и начал стучать в дверь, а де Муи прицелился  в Морвеля и прострелил ему шляпу.    

На звук  выстрела и на крики Морвеля выбежали телохранители, сопровождавшие герцогиню  Неверскую, за ними – дворяне со своими пажами и бросились к дому возлюбленной  юного де Муи.    

Вторая  пуля, пущенная в толпу, убила солдата, стоявшего рядом с Морвелем, и де Муи,  оставшись безоружным, вернее, с оружием, но бесполезным, так как пистолеты свои  он разрядил, а для шпаги противники его были недосягаемы, спрятался за  балконной балюстрадой.    

Между  тем в соседних домах там и сям стали открываться окна и, смотря по характеру обитателей,  мирному или воинственному, или затворялись снова, или щетинились стволами  мушкетов и аркебуз.    

– Ко  мне, мой храбрый Меркандон! – крикнул де Муи, подавая знаки уже старому  мужчине, который только что отворил окно, выходившее на дворец Гиза, и старался  хоть что-нибудь разглядеть в этой неразберихе.    

– Это  вы, господин де Муи? – закричал старик. – Значит, добираются и до  вас?    

– До  меня, до вас, до всех протестантов! А вот вам и доказательство.    

Действительно,  в эту минуту де Муи заметил, что Ла Юрьер навел на него аркебузу. Прогремел  выстрел, но молодой человек успел наклониться, и пуля разбила стекло у него над  головой.    

– Меркандон! –  воскликнул Коконнас; весь трепеща от радости при виде этой суматохи, он забыл о  своем кредиторе и только сейчас вспомнил про него благодаря де Муи. – Ну  да, Меркандон, улица Де-Шом, он самый! Превосходно: теперь у каждого будет свой  противник.    

Между  тем как люди из дворца Гизов вышибали двери в доме, где находился де Муи, между  тем как Морвель с факелом в руке пытался поджечь этот дом, между тем как двери  были выбиты и в доме завязался страшный бой против одного человека, который  каждым ударом своей рапиры убивал врага, Коконнас пытался разбить булыжником  двери Меркандона, который, не обращая внимания на это нападение, не переставая  палил из окна.    

Тут во  всем этом пустынном и темном квартале стало светло, как днем, и он зашевелился,  как потревоженный муравейник: семь или восемь дворян-гугенотов из дворца  Монморанси, вместе с друзьями и слугами, бешено атаковали людей Морвеля и людей  из дворца Гизов и, при поддержке огня из окон, заставили их отступить и в конце  концов прижали их к дверям, из которых они вышли.    

Коконнас,  которому так И не удалось вышибить дверь Меркандона, был подхвачен этим  внезапным отступлением, хотя и отбивался изо всех сил. Он прислонился спиной к  стене и со шпагой в руке принялся не только защищаться, но и нападать с  неистовыми выкриками, покрывавшими шум этой стычки. Он наносил удары направо и  налево, поражая друзей и врагов, пока вокруг него не образовалось широкое  пустое пространство. Всякий раз, как его рапира, протыкала чью-то грудь и  теплая кровь обрызгивала ему лицо и руки, глаза его раскрывались, ноздри раздувались,  зубы стискивались, и он снова занимал потерянную позицию и приближался к  осажденному особняку.    

Де Муи,  после яростной схватки на лестнице и в прихожей, покинул горящий дом, показав  себя настоящим героем. В разгаре боя он то и дело кричал: «Сюда, Морвель! Где  же ты?» – и награждал его весьма нелестными эпитетами. Наконец де Муи вышел на  улицу, одной рукой поддерживая свою возлюбленную, полунагую и почти лишившуюся  чувств, а в зубах держа кинжал. Его шпага, сверкавшая от быстрого вращения, как  пламя, описывала то белые, то красные круги: ее лезвие, влажное от крови, то  серебрила луна, то освещал факел. Морвель бежал. Ла Юрьер, отброшенный де Муи  на Коконнаса, который не узнал его и встретил острием шпаги, был вынужден  просить пощады у обеих враждующих сторон. В эту минуту его заметил Меркандон и,  по белой перевязи, признал в нем одного из убийц.    

Раздался  выстрел. Ла Юрьер вскрикнул, протянул руки, выронил аркебузу, попытался добраться  до стены, чтобы удержаться на ногах, но рухнул на землю ничком.    

Де Муи,  воспользовавшись этим обстоятельством, свернул в переулок Паради и скрылся.    

Гугеноты  дали такой отпор, что люди из дворца Гизов отступили, вошли в дом и заперли  двери, опасаясь, что их осадят и захватят в самом дворце.    

Коконнас,  пьяный от крови и грохота, дошел до такого остервенения, когда храбрость, в  особенности у южан, переходит в безумие, – он ничего не видел, ничего не  слышал. Он лишь почувствовал, что в ушах звенит уже тише, что лоб и руки  становятся суше, и, опустив шпагу, увидел перед собой человека, лежавшего на  земле с лицом, залитым кровью, а вокруг увидел только горящие дома.    

Но это  была короткая передышка. В ту самую минуту, когда он двинулся было к лежавшему,  догадываясь, что это Ла Юрьер, дверь, которую он тщетно пытался вышибить  булыжником, распахнулась, и старик Меркандон с двумя племянниками и сыном  набросились на пытавшегося перевести дух пьемонтца.    

– Вот  он! Вот он! – кричали они.    

Коконнас  стоял посреди улицы, и, поняв, что ему грозит опасность оказаться среди четырех  противников, атаковавших его одновременно, он с легкостью серны – а на серн он  частенько охотился в горах – сделал большой скачок назад и прислонился спиной к  стене дворца Гизов. Обезопасив себя таким образом от разных неожиданностей, он  занял оборонительную позицию и вновь обрел свою насмешливость.    

– Эге-ге!  Папаша Меркандон! Вы что, не узнаете меня? – спросил он.    

– Ах,  негодяй! – воскликнул старый протестант. – Я тебя прекрасно узнал! Ты  хочешь убить меня, друга и компаньона твоего отца?    

– И  его заимодавца, не так ли?    

– Да,  и его заимодавца, как ты говоришь.    

– Я  и пришел уладить наши счеты, – заметил Коконнас.    

– Хватай!  Вяжи его! – крикнул старик сопровождавшим его молодым людям, которые по  его приказу бросились к стене.    

– Одну  минуту, одну минуту! – со смехом сказал Коконнас. – Чтобы арестовать  человека, надо иметь приказ о взятии под стражу, а вы и не подумали попросить  его у прево.    

С этими  словами он скрестил свою шпагу со шпагой ближайшего к нему молодого человека и  первым же выпадом отрубил ему кисть руки, державшей рапиру. Несчастный взвыл от  боли и отскочил.    

– Готово  дело! – крикнул Коконнас.    

В то же  мгновение окно, под которым Коконнас нашел укрытие, со скрипом отворилось. Коконнас  отбежал, опасаясь атаки и с этой стороны, но вместо нового врага в окне  показалась женщина, а вместо смертоносного оружия, которому он изготовился дать  отпор, показался букет цветов, который упал к его ногам.    

– Женщина?!  Вот как! – сказал он. Он отсалютовал даме шпагой и нагнулся, чтобы поднять  букет.    

– Берегитесь,  берегитесь, храбрый католик! – крикнула дама.