1 2 3 4 
Это еще одно место, где все, что видишь, — настоящее. Замысловатые розы в стиле эпохи Тюдоров, вырезанные в потолке, — штукатурная работа, а не прессованная медь и не стекловолокно. Торсы потертых греческих обнаженных — из мрамора, а не из мраморовидного гипса. Ювелирные сувениры Фаберже — отнюдь не подделка под Фаберже.
Переплеты абсолютно всех книг на полках в библиотеке из настоящей кожи — кожаные не только их корешки, но и передняя и задняя части обложки. Страницы книг резные. Это сразу видно, даже если не берешь в руки ни одну из этих книг.
Риелтор, мистер Паркер, в плотно облегающих задницу брюках. По двум выступающим внизу ягодиц полоскам можно определить, что он не в широких, похожих на боксерские, трусах, а в коротких.
Бренди кивает на меня:
— Это мисс Арден Скоция из денверской организации, занимающейся заготовкой и транспортировкой леса.
Я в очередной раз становлюсь жертвой проекта «Свидетели перевоплощения Бренди Александр».
Огромная ручища Паркера на несколько мгновений поглощает мою маленькую кисть, как крупная рыба — малька.
Белоснежная рубашка Паркера наводит на мысли об обеденном столе, покрытом чистой скатертью. Его грудь настолько значительно выдается вперед и такая жесткая, что кажется, на нее можно спокойно поставить бокалы с напитками.
— А это, — Бренди кивает на Сета, — сводный брат мисс Скоции, Эллис Айленд.
Рыбина Паркера заглатывает рыбешку Эллиса. Бренди говорит:
— Нам с мисс Скоцией хотелось бы осмотреть дом. А Эллис слишком взбудоражен — морально и эмоционально.
Эллис улыбается.
— Надеемся, вы за ним присмотрите, — поет Бренди.
— Само собой, — отвечает Паркер. Он говорит:
— Не беспокойтесь.
Эллис улыбается и дергает Бренди за рукав:
— Только не оставляй меня надолго, мисс. Если я не приму достаточное количество своих таблеток, со мной опять случится припадок.
— Припадок?
Паркер настораживается. Эллис поясняет:
— Порой мисс Александр… иногда она забывает обо мне. И не дает мне вовремя таблетки.
— С вами случаются припадки? — спрашивает Паркер.
— Я ни о чем подобном ни разу не слышала, — произносит Бренди, улыбается и поворачивается к моему
новому сводному брату. — Эллис, я приказываю тебе забыть о припадках.
Перенесемся к нам, расположившимся в подводной пещере.
— Ударь меня.
Пол под спиной Бренди выложен холодной керамической плиткой с изображением рыб. Рыбы лежат как сардины в консервной банке — хвост одной между головами двух других.
Я всовываю валиум в графитовый рот.
— Я когда-нибудь рассказывала тебе о том, как моя семья выставила меня на улицу? — спрашивает Бренди, проглотив синюю малышку. — Я имею в виду, моя первая семья. Семья, в которой я родилась. Я когда-нибудь рассказывала тебе эту кошмарную историю?
Я опускаю голову к коленям и смотрю прямо на Бренди. Ее голова лежит между моих ступней.
— На протяжении пары дней у меня болело горло, и я не ходила ни в школу, ни куда бы то ни было, — произносит Бренди. — Мисс Арден? Эй, ты меня слышишь?
Я продолжаю на нее смотреть. Как же просто представить ее мертвой!
— Мисс Арден, пожалуйста, — говорит она. — Ты ударишь меня?
Я кладу ей в рот еще одну таблетку валиума. Бренди удовлетворенно кивает.
— Я не могла глотать, — рассказывает она. — Настолько сильно у меня болело горло. Даже есть как следует была не в состоянии. Родители, естественно, подумали, что это острый фарингит.
Я смотрю вниз. Голова Бренди прямо под моей. Только она перевернута вверх тормашками.
Я гляжу прямо в пространство между графитовыми губами, темное, влажное, ведущее вовнутрь, к органам и системам, скрытым от глаз окружающих. К закулисной жизни Бренди Александр.
Когда смотришь на ее лицо, перевернутое вверх тормашками, она кажется абсолютно незнакомым тебе человеком.
А Эллис был прав. Ты спрашиваешь у людей об их жизни только для того, чтобы получить возможность рассказать им о себе.
— Исследование мазка, — говорит Бренди, — мазка на острый фарингит, дало положительные результаты на триппер. Помнишь третью из сестер Рей? Ее зовут Гон Рей. Гонорея. Проклятые гонококки. Мне было шестнадцать лет. Я заболела триппером. Мои родители отреагировали на эту новость неправильно.
Еще и как неправильно, думаю я.
— Они повели себя странно, — говорит Бренди. Просто вышвырнули своего сына из дома.
— Кричали, что эта болезнь чудовищна, — произносит Бренди.
А потом выбросили Шейна на улицу.
— Под «чудовищной болезнью» они подразумевали гомосексуализм, — говорит Бренди.
Предки выгнали его.
— Мисс Скоция? — зовет она. — Ударь меня. Я ударяю ее.
— А потом они выставили меня из своего проклятого дома.
Перенесемся в тот момент, когда мистер Паркер прибегает к двери ванной.
— Мисс Александр? Мисс Александр, это я. Мисс Скоция? Вы здесь?
Бренди медленно приподнимается и облокачивается на пол.
— С Эллисом что-то происходит, — кричит Паркер через дверь. — Кажется, у него начался припадок.
По ванной цвета морской волны разбросаны косметика и лекарства. Полураздетая Бренди на полу, усыпанном таблетками, капсулами и пилюлями.
— Он ее сводный брат, — отвечает она. Дверная ручка начинает дергаться.
— Вы должны мне помочь, — кричит Паркер.
— Перестаньте, мистер Паркер! — командует Бренди, и дверная ручка замирает на месте. — Успокойтесь. И не входите сюда. Что вам следует сделать, — Бренди смотрит на меня, — что вам следует сделать, так это вернуться к Эллису и прижать его к полу, чтобы он не поранился. Я спущусь к вам буквально через минуту.
Бренди смотрит на меня и улыбается. Ее губы — графитовая дуга.
— Паркер? Вы меня слышите? — спрашивает она.
— Пожалуйста, поторопитесь, — раздается из-за двери.
— Идите вниз и прижмите Эллиса к полу, — говорит Бренди. — Всуньте что-нибудь ему в рот. У вас есть бумажник?
Паркер отвечает не сразу:
— Он из кожи угря, мисс Александр!
— Значит, вы должны им гордиться, — отвечает Бренди. — Вам следует протиснуть его между зубов брата мисс Скоции. Сядьте на Эллиса, если это потребуется.
Бренди, она само воплощение зла, лежащее у моих ног. Откуда-то снизу слышится звон бьющегося стекла.
— Быстрее же! — взмаливается Паркер. — Он что-то громит.
Бренди облизывает губы.
— Когда разожмете ему зубы, попробуйте схватить его за язык. В противном случае он может запасть ему в горло, и тогда вам придется сидеть на мертвом теле.
Молчание.
— Вы меня слышите? — спрашивает Бренди.
— Говорите, я должен схватить его язык?
Снизу опять раздается шум. Бьется что-то настоящее и дорогое.
— Мистер Паркер, мне кажется, я все понятно объяснила, — говорит принцесса Александр. Ее душит смех, поэтому она красная как рак. — Придавите Эллиса к полу, разожмите ему челюсть и вытащите его язык — так далеко, как только сможете. Скоро я приду и помогу вам.
Дверная ручка поворачивается.
Мои вуали и покровы на раковине, мне до них не дотянуться.
Дверь растворяется настолько, что Паркеру во всей красе видна хихикающая, полураздетая Бренди, растянувшаяся на усыпанном таблетками полу.
И я, сидящая на унитазе.
А мне видно лицо Паркера с недоуменно сдвинутыми бровями.
Бренди вскрикивает:
— Мы с мисс Арден Скоцией заняты!
Паркер захлопывает дверь. По-видимому, перспектива держать язык бьющегося в припадке незнакомца кажется ему более привлекательной, чем лицезрение монстра, сидящего на унитазе — улитковой раковине.
Мы слышим, как его тяжелые шаги поспешно удаляются.
Звучат на лестнице. Потом в холле. Он направляется в гостиную.
Раздается вопль Эллиса — внезапный и настоящий. Где-то вдалеке, внизу. А потом все смолкает.
— Итак, — произносит Бренди. — На чем мы остановились?
Она опять укладывает голову между моих ступней и спрашивает:
— Ты не подумывала прибегнуть к услугам пластических хирургов? Ударь меня.

Глава девятнадцатая

Если вам доводилось выпивать с пьяницами, вы наверняка знаете об одной их особенности: они наполняют ваш стакан только для того, чтобы беспрепятственно осушить собственный. Пока вы продолжаете пьянствовать с алкоголиком, выпивка кажется ему вполне приличным занятием. Двое — это уже компания. Пока бутылка не опустошена, пьяница, даже если вы ни разу не выпьете до дна, будет подливать и подливать вам спиртного. И вновь и вновь наполнять свой стакан.
Это выглядит как щедрость.
Так и Бренди Александр, она постоянно заводит со мной разговор о пластической хирургии. И спрашивает, почему я не задумаюсь о ней всерьез. Грудь Бренди набита силиконом, ее талия обработана липосакцией. Бренди — песочные часы, 46-16-26 Катти Кэти, продукт волшебного деяния сказочной крестной, «прекрасная леди» из «Пигмалиона». И мой брат, восставший из мертвых. Вот кто она такая. Бренди Александр — творение пластических хирургов.
И наоборот.
Разговор в ванной.
Бренди все еще лежит на холодном полу, выложенном плиткой, на верхушке Капитолийского холма в Сиэтле.
Мистер Паркер пришел и ушел. Все послеобеденное время мы с Бренди вдвоем.
Я так и сижу на привинченной к стене гигантской раковине улитки. И пытаюсь убить королеву абсолютно бестолковым способом. Ее рыжеволосая голова между моих ступней.
По всему полу цвета морской волны разбросаны помада и таблетки демерола, румяна и перкоцет-5, баклажанные грезы и нембутал.
Я так долго держу в руке пригоршню валиума, что моя ладонь приобрела синий цвет Тиффани.
Все послеобеденное время здесь только я и Бренди. И лучи солнца, льющиеся под все более и более низким углом сквозь большие окна-иллюминаторы.
— Моя талия, — говорит Бренди. Ее графитовые губы приобрели синеватый оттенок. Я бы сказала, синеватый оттенок Тиффани. Это цвет передозировки. — По мнению Софонды, окружность моей талии не должна превышать шестнадцати дюймов, — говорит Бренди. — Но ведь у меня широкая кость, и я высокая. Мой рост — шесть футов. Шестнадцатидюймовая талия — это не для меня.
Я сижу на огромной улитковой раковине и почти не слушаю Бренди.
— Софонда, — продолжает она, — Софонда была уверена, что это все же возможно, а я ей доверяю. Я знала, что однажды очнусь в послеоперационной палате и у меня будет шестнадцатидюймовая талия.
Все это в каких-то других ванных я слышала уже раз десять.
Я поднимаю бутылочку с капсулами билакса и ищу этот препарат в «Настольном справочнике врача».
Билакс в капсулах. Очищение желудка.
«Может, стоит всыпать эту ерунду в незакрывающийся графитовый рот?» — думаю я.
Перенесемся на съемки рекламного ролика, на которых присутствовал Манус.
Тогда мы были еще такими красивыми! Я — с нормальным лицом, он — не напичкан конъюгированными эстрогенами.
Я думала, нас связывает настоящая любовь. Правда думала. А наш роман представлял собой всего лишь продолжительную сексуальную связь, похожую на наркотическое опьянение. Рано или поздно подобное заканчивается.
Манус закрывал свои волшебные голубые глаза и качал головой и сглатывал.
А я, я всегда говорила ему, что кончаю вместе с ним.
В постели мы подолгу болтали.
Это обычное явление — ты твердишь себе, что любишь человека, а на самом деле только используешь его.
За любовь мы постоянно принимаем что-то другое.
Перенесемся к лежащей на полу в ванной Бренди. Она говорит:
— Софонда, Вивьен и Китти — они были со мной в больнице.
Ее пальцы сжимаются в кулаки, поднимаются с пола и начинают двигаться вверх и вниз вдоль туловища.
— На всех трех были мешковатые щетинистые костюмы зеленого цвета. На лацкане у каждой красовалось по драгоценной броши виндзорской герцогини.
Их головы в париках покрывали сеточки для волос, — говорит Бренди. — Они порхали за спиной хирурга. Софонда твердила, что я должна считать от ста до одного… Сто… девяносто девять… девяносто восемь… Ну, ты понимаешь…
Глаза Бренди — эти баклажанные грезы — закрываются. Она дышит глубоко и ровно. И продолжает говорить:
— Врачи, они удалили мне по одному нижнему ребру с каждой стороны. На протяжении двух месяцев я, не поднимаясь, лежала в постели. Зато у меня появилась шестнадцатидюймовая талия. Она и сейчас такая.
Одна из рук Бренди разжимается и скользит по плоской поверхности — тому месту ее тела, где блузка заправлена под пояс юбки.
— Они удалили мне два ребра. Я никогда их больше не видела. О чем-то подобном говорится в Библии.
Она имеет в виду процедуру создания Евы.
— Не знаю, почему я позволила им проделать со мной все это, — говорит Бренди.
И засыпает.
Перенесемся назад, в ту ночь, когда мы с Бренди покинули «Конгресс отель» и отправились в это путешествие. Бренди мчала на такой скорости, которая допустима лишь в два тридцать ночи в открытой спортивной машине с заряженной винтовкой внутри и напичканным наркотиками заложником в багажнике.
Глаза Бренди скрыты темными очками. Ей требуется немного уединения. Мимолетное очарование другой планеты пятидесятых годов, она покрывает рыжеволосую голову шарфом Гермеса и завязывает его под подбородком.
В очках Бренди я вижу собственное отражение. В них я маленькая и ужасная. Холодный ночной ветер продолжает трепать мои волосы. Мое лицо… Если бы вы дотронулись до моего лица в темноте, то наверняка решили бы, что касаетесь апельсиновых корок и кусков выделанной кожи.
Мы направляемся на восток, от кого-то убегая. От кого точно, я не знаю. От Эви, или от полиции, или от мистера Бокстера, или от сестер Рей. Или ни от кого. Или от будущего. Или от судьбы. От взросления и старения. От необходимости собирать по крупицам то, что еще не растеряно. Можно подумать, побег в состоянии избавить нас от нужды мириться с собственной участью.
В данный момент я с Бренди. Потому что не представляю себе, как бы убегала без нее. Потому что сейчас в ней нуждаюсь.
Не то чтобы я ее любила. Вернее, его. Шейна.
Слово «любить» в данном случае вообще звучит как-то неуместно.
На Бренди шарф Гермеса. И темные очки. И косметика. Я смотрю на ее несравненное величество в мелькающем свете, мелькающем свете, мелькающем свете фар встречных автомобилей.
Я гляжу на нее и вижу то, что видел Манус, когда звал меня кататься на яхте.
Я смотрю на нее, сидящую со мной рядом в машине Мануса, освещенную вспышками света, и понимаю, что я в ней люблю. Себя.
Бренди Александр выглядит точно так же, как выглядела до несчастного случая я. И это неудивительно. Ведь она — мой брат, Шейн. Мы с Шейном были почти одного роста и обладали одинаковым цветом глаз, бровей, ресниц и схожими чертами.
Он был на год старше меня.
В Бренди введен силикон. Изменены ее трахея, надбровные дуги, форма черепа, линия лба, носа, челюсти. Добавьте к этому несколько лет электролиза и горсть гормонов и ежедневные порции антиандрогенов.
Неудивительно, что я ее не узнала.
К тому же я была уверена, что мой брат мертв. Ни один нормальный человек не настраивает себя на встречу с мертвецом.
Что мне нравится, так это я. Я была очень красивой.
Груз— моя-любовь, Манус, закрыт в багажнике. Манус, который собирался меня убить… И почему я до сих пор уверена, что люблю Мануса?
Манус — последний мужчина, считавший, что я красивая. Целовавший мои губы. Касавшийся меня. Манус — последний мужчина, который объяснялся мне в любви.
Я чувствую, что от этих мыслей погружаюсь в депрессивное состояние.
Теперь я могу есть только детские смеси.
Моя лучшая подружка спала с моим женихом.
Мой жених чуть не зарезал меня ножом.
Я подожгла дом и целую ночь направляла винтовку на невинных людей.
Мой ненавистный брат восстал из мертвых и смотрит на меня свысока.
Я — невидимый монстр и не в состоянии любить кого бы то ни было.
Я не знаю, что из вышеупомянутого самое худшее.
Перенесемся ко мне, смачивающей над раковиной мочалку из махровой ткани. В ванной — подводной пещере даже полотенца и мочалки синие или цвета морской волны, и все они украшены по краям раковиновидными фестонами.
Я кладу мокрую мочалку на лоб Бренди и бужу ее, чтобы дать ей еще таблеток. Чтобы она умерла в машине, а не в этой ванной.
Я помогаю принцессе подняться на ноги и напяливаю на нее пиджак.
Нам нужно выйти из дома незамеченными. Никто не должен видеть ее в таком состоянии.
Бренди, она опирается на мое плечо. Держится за стену. Потом наклоняется, берет в руку несколько капсул билакса и косится на них.
— У меня болит спина, — говорит она. — И почему я позволила им сделать мне такие большие сиськи?
Ее несравненное величество выглядит так, будто готова проглотить горсть чего угодно. Я качаю головой. Бренди косится на меня.
— Но я хочу их съесть, — говорит она.
Я открываю «Настольный справочник врача» на той странице, где написано, что билакс в капсулах предназначен для очищения желудка, и показываю ей.
— О! — восклицает Бренди и ссыпает капсулы в сумку. Некоторые из них, прилипшие к ее ладони, так и не падают. — Если у тебя ненатуральные сиськи, то твои соски смотрят в разные стороны и расположены слишком высоко. Их срезают бритвой и переносят на другое место.
Таков весь ее мир. Она перенесена в другое место. И живет по программе «Перемещения сосков Бренди Александр».
Мой мертвый брат, покойный Шейн, смахивает со своей ладони последний очиститель желудка.
— Своих сосков я не чувствую, — сообщает Бренди.
Я беру вуали и покровы и слой за слоем надеваю их себе на голову.
Спасибо за то, что не лезете ко мне в душу.
Мы выходим из ванной и бродим по коридорам второго этажа до тех пор, пока Бренди не объявляет, что готова спускаться вниз.
Медленно и осторожно мы направляемся в холл.
Сквозь закрытые двойные двери гостиной до нас доносится низкий спокойный голос мистера Паркера. Он вновь и вновь повторяет какие-то фразы.
Бренди опирается на мое плечо. Мы на цыпочках пересекаем холл, приближаемся к дверям гостиной, приоткрываем их и заглядываем вовнутрь.
Эллис распластан на ковре.
Мистер Паркер сидит у него на груди. К его голове с обеих сторон прикреплены какие-то штуковины.
Эллис колотит руками по заду мистера Паркера, остервенело дергает его за спинку двубортного пиджака.
Несчастный пиджак разошелся по шву до самого воротника.
Мистер Паркер удерживает пропитавшийся слюной и искусанный бумажник из кожи угря между стиснутых зубов Эллиса.
Лицо Эллиса бордовое и блестящее и напоминает вишню из вишневого пирога. Оно перемазано соплями, слезами, слюнями и кровью из носа.
Волосы мистера Паркера сбились ему на глаза. Его правая рука — кулак, крепко сжатый вокруг вытянутого из рта Эллиса языка.
Эллис бьется и мечется под плотными ногами мистера Паркера.
Вокруг них на полу — разбитые вазы эпохи Мин и других коллекций.
Мистер Паркер бормочет:
— Вот так. Все хорошо. Просто расслабьтесь.
Мы с Бренди стоим и смотрим.
Я ужасно хочу уничтожить Эллиса, поэтому не могу допустить, чтобы столь замечательный процесс издевательства над ним сейчас прервался.
Я дергаю Бренди за рукав, желая сказать, что нам лучше опять подняться наверх. Ей не мешает еще немного отдохнуть. И проглотить дополнительную горстку таблеток бензедрина.

Глава двадцатая

Что касается пластической хирургии, в «Мемориальной больнице Ла-Палома» я целое лето занималась изучением ее возможностей.
Со мной беседовали пластические хирурги, я смотрела принесенные ими книжки. С картинками. Слава богу, они были черно-белыми.
Мне объяснили и показали, как я смогу выглядеть спустя несколько лет жутких страданий.
Многие пластические операции начинаются с пересадки так называемого лоскута на питающей ножке.
Смотрится это кошмарно. Даже на черно-белой картинке.
А я еще подумывала когда-то стать врачом.
Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.
Манус сказал однажды, что каждый видит в родителях Бога. Ты любишь их и пытаешься им угодить, но живешь по своим правилам.
Хирурги объяснили мне, что невозможно просто отрезать кусок кожи с одного места и переместить на другое. Ведь речь идет не о прививке растений. К пересаженному участку кожи должна поступать кровь, а вены и капилляры не во всех случаях могут к нему присоединиться. Если этого не происходит, он просто отмирает и отторгается.
Ужасно, но теперь, когда я вижу, что человек краснеет, в моей голове возникает единственная мысль: мысль о том, что под кожей любого участка человеческого тела циркулирует кровь.
Один из пластических хирургов, занимающийся дермабразией[Дермабразия — удаление эпидермиса и сосочкового слоя кожи с лечебной или косметической целью], сравнил свою работу с обработкой созревшего помидора на ленточно-шлифовальном станке. Получается, ему платят непонятно за что.
Чтобы воссоздать челюсть человека, необходимо рассечь кожу у основания его шеи и отделить ее от тела, но сверху не отрезать.
Представьте себе такую картину: от вашей шеи отодрана кожа, но от нижней части лица она не отсоединена и болтается, подобно тряпке. И все еще жива, поэтому получает кровь.
Кто— то берет эту кожу и сворачивает в трубочку. С нижней части вашего лица свисает кусок плоти. Он должен зажить.
Живая ткань. Теплая, болтающаяся возле шеи. Наполненная свежей здоровой кровью. Это и есть лоскут на питающей ножке.
Только этот первый этап может продлиться несколько месяцев.
Перенесемся в красный «фиат». На Бренди темные очки. Манус все еще в багажнике.
Мы едем по Скалистым горам, в районе Бьютта. Вокруг развалины какой-то крепости. Если бы завтра был
выходной, то учащиеся средних школ «Паркроуз», «Грант» и «Мэдисон» пили бы сейчас в этих руинах пиво и наслаждались прелестями небезопасного секса.
Особенно людно здесь, наверное, по вечерам в пятницу.
Молодежь смотрит с этой вершины вниз и видит свои дома со светящимися голубым телевизионным сиянием окнами.
Развалины, мимо которых мы проезжаем, — каменные глыбы, покоящиеся друг на друге. Почва между ними — ровная, каменистая и покрыта битым стеклом и жесткой травой.
Повсюду вокруг нас высокие утесы. Их нет лишь на дороге, устремляющейся вверх.
Тишина настолько оглушающая, что кажется, ею вот-вот задохнешься.
Нам необходимо где-нибудь остановиться. Я должна решить, что делать дальше.
У нас в запасе два-три дня. К возвращению Эви домой нам следует уехать как можно дальше.
Потом я позвоню ей и потребую денег.
Она передо мной в неоплатном долгу.
И я не намерена прощать ей его.
Бренди сворачивает в самую тьму и резко жмет на тормоза. Если бы не ремни безопасности, нас вдавило бы в приборную доску. Фары гаснут.
От грохота и дребезжания, наполняющего машину, звенит в ушах.
— Извини, — говорит Бренди. — На полу каким-то образом оказалась какая-то непонятная штуковина. Она попала под педаль тормоза, когда я на нее нажала.
Из— под наших сидений раздается переливчатая металлическая музыка. Я смотрю вниз и вижу выскочив-
шие к моим ногам кольца для салфеток и серебряные чайные ложки. У ступней Бренди — подсвечники. А еще выскользнувшее наполовину большое плоское блюдо из серебра. В нем отражается свет звезд.
Бренди поворачивается ко мне, опускает очки на кончик носа и вскидывает подведенные карандашом брови.
Я жму плечами и выхожу из машины, чтобы освободить груз-свою-любовь.
Я открываю крышку багажника, но Манус не двигается. Его колени прижаты к локтям, ладони — к лицу, ступни — к заднице. Он похож на зародыша. То, что вокруг него, я вижу впервые. Наверное, все дело в том, что когда я запихивала его в багажник, пребывала в состоянии крайнего потрясения. Вот и не обратила внимание на все эти серебряные вещицы. Манус лежит в них.
В ценностях.
В сувенирах.
Бренди вылезает из машины и приближается ко мне.
— О черт! — восклицает она и закатывает глаза. — О черт! Черт!
Я смотрю на пепельницу рядом с задом бесчувственного Мануса. Вернее, это гипсовый слепок. Подобные вещицы делают дети в начальной школе, чтобы подарить маме в День матери.
Бренди сдвигает волосы со лба Мануса.
— Классный парень, — говорит она. — Но наверняка во время езды в этом багажнике получил серьезную травму головы.
Я слишком устала, чтобы объяснять ей в письменном виде, что произошло. Но уверена, что никакой травмы Манус не получил.
Просто наглотался валиума.
Бренди снимает очки, чтобы лучше видеть. Потом сдергивает с головы шарф Гермеса, расправляет волосы, облизывает и закусывает губу. На всякий случай, ведь Манус может очнуться в любую минуту.
— Классных парней, — говорит она, — лучше кормить барбитуратами.
Я беру это на заметку.
И начинаю теребить Мануса.
Через пару минут он медленно приподнимается и свешивает ноги. И приоткрывает свои волшебные голубые глаза. Потом моргает. Закрывает их вновь, опять открывает и щурится.
Бренди подается вперед, ей не терпится показаться Манусу.
Мой брат намерен украсть у меня жениха. Мне хочется убить всех.
— Просыпайся, красавчик, — говорит Бренди и теребит Мануса по подбородку.
Манус жмурится:
— Мама?
— Проснись, сладкий, — говорит Бренди. — Все в порядке.
— Что? — спрашивает Манус.
— Все отлично.
Раздается странный шум. Так стучит дождь по крыше палатки.
— О боже! — Бренди делает шаг назад. — Боже мой!
Манус моргает, бросает на Бренди косой взгляд, опускает голову и смотрит на свои ноги. На его штанах появляется темное пятно. Оно на глазах расползается, до самых колен.
— Класс! — восклицает Бренди. — Он только что пописал в штанишки.
*** 
Вернемся к пластической хирургии. Представим, что счастливый день заживления настал. Длинный кусок кожи, свисающий с нижней части вашего лица на протяжении пары месяцев, готов.
Это не один, а несколько лоскутов на питающей ножке. Пластическому хирургу требуется немало ткани.
Говорят, первое, на что в человеке обращают внимание, это его глаза.
По прошествии двух месяцев заживления куска кожи, оторванного с вашей шеи, вы убедитесь, что это утверждение неверно. На ваши глаза никто больше не обратит ни малейшего внимания, потому что вы превратитесь в нечто, похожее на продукт, выпускаемый фабрикой «Ням-ням».
На мумию, разваливающуюся на части под дождем.
Хирург берет живую, питаемую кровью кожу, отделенную два месяца назад от вашей шеи, и прикладывает ее к вашему лицу. В этом случае перемещаемая с одного участка на другой ткань вообще не отсоединяется от вашего тела.
Кожу расправляют на неровной поверхности лица. А шея покрывается шрамами.
Хирурги надеются, что ткань приживется на новом месте.
Вы тоже надеетесь.
Проходит еще один месяц.
И еще один.
Вы продолжаете лежать в больнице и живете надеждой.
Перенесемся к Манусу, сидящему в своей моче в устланном серебряными изделиями багажнике красной
спортивной машины. Наверное, он вспоминает о тех далеких днях, когда родители объясняли ему, что мочиться следует в горшок.
Я наклоняюсь и ощупываю его карманы, надеясь найти бумажник.
Манус таращится на Бренди. Возможно, думает, что она — это я. Прежняя я, с нормальным лицом.
Бренди теряет к Манусу интерес.
— Он ничего не помнит, — бормочет она. — Считает, я его мамаша. Ладно бы принял меня за сестру, но за мамочку!
Дежа— вю.
Нам нужно где-то остановиться. Манус наверняка уже живет не там, где мы жили с ним вместе. Он будет вынужден пустить нас в свое обиталище, в противном случае я сообщу копам, что он похитил меня и сжег дом Эви. Ему ведь ничего не известно ни о мистере Бокстере, ни о сестрах Рей, ни о том, что я наводила на них винтовку.
Я пишу пальцем в грязи:
мы должны найти его бумажник.
— Но его штаны, — отвечает Бренди, — они мокрые. Манус пристально смотрит на меня, выпрямляет спину и чешет голову об открытую крышку багажника.
О боже! Боже! На него больно смотреть. Но все не так страшно, пока Бренди не усугубляет ситуацию своим возгласом:
— Бедняжка!
Манус не выдерживает. Манус Келли, который вообще не имеет права плакать, начинает хныкать. Я ненавижу все и вся.
Вернемся к пластической хирургии. Перемещенный кусок кожи приживается на новом месте, прирастает к тому, что осталось от вашей челюсти.
Но без челюстной кости вам не обойтись. Без нее мягкая ткань, жизнеспособная и здоровая, может вскоре реабсорбцироваться.
Именно это слово употребляют пластические хирурги.
Реабсорбцироваться.
Перепоглотиться моим лицом. Как будто оно — губка, сделанная из кожи.
Перенесемся к плачущему Манусу и склоненной над ним, нежно теребящей его сексуальные волосы, воркующей Бренди.
В багажнике пара детских туфелек из бронзы, серебряный электротермос, картинка с изображением индейки.
— Знаете… — Манус всхлипывает и проводит тыльной стороной ладони под носом. — Сейчас я под кайфом, поэтому могу сказать вам все, что думаю.
Манус смотрит на склоненную над ним Бренди и на меня, сидящую на корточках у лужи грязи.
— Сначала, — говорит Манус, — родители дарят вам собственную жизнь. Но по прошествии времени пытаются навязать свои жизни.
Для того чтобы сделать вам челюсть, хирургам придется сломать вашу большеберцовую кость, которую питает артерия. Сначала они эту кость обнажат, потом прямо на ноге придадут ей нужную форму.
Это не единственный метод. Хирурги могут сломать и другие ваши кости, например, длинные трубчатые кости ваших рук или ног. Их внутренность наполнена мягкой губчатой массой.
Это слово применяют хирурги. И авторы специальных медицинских книг. Губчатая.
— Моя мама, — говорит Манус, — и ее новый муж — она часто выходит замуж, — они купили эту квартиру во Флориде. В кондоминиуме «Боулинг-Ривер». Люди, не достигшие шестидесяти, не имеют права приобретать в нем собственность. Таков действующий там закон.
Я смотрю на Бренди.
Она все еще играет роль чрезмерно остро реагирующей на разные глупости мамочки — стоит перед Ману-сом на коленях и гладит его по голове.
Я перевожу взгляд туда, где из-за ближайшего к нам утеса можно увидеть окна домов внизу, светящиеся синим телевизионным сиянием. Синий цвет Тиффани. Синий цвет валиума. Все люди сидят в плену.
Сначала моего жениха похищает у меня лучшая подруга. А теперь и брат.
— Я ездил к ним на Рождество в прошлом году, — продолжает рассказывать Манус. — Они любят свой кондоминиум. Моей маме и отчиму по шестьдесят исполнилось недавно, они в «Боулинг-Ривер» считаются юнцами. На меня все их соседи смотрели как на потенциального похитителя автомобилей.
Бренди облизывает губы.
— Согласно стандартам «Боулинг-Ривер», — говорит Манус, — я еще не родился.
Необходимо извлечь из кости это мягкое, пропитанное кровью костное вещество. Губчатую массу. Потом поместить ее и отдельные части кости в пересаженную на ваше лицо кожу.
Конечно, всем этим придется заниматься не вам, а пластическим хирургам. Вы в это время будете крепко спать.
Если куски костной массы приблизятся друг к другу на нужное расстояние, тогда образуется фибропласт.
Это слово тоже из книг.
Фибропласт.
На вышеописанное опять потребуются месяцы.
— Моя мама и ее новый муж, — говорит сидящий в багажнике «фиата спайдера» Манус, — на прошлое Рождество они подарили мне огромную коробку, завернутую в подарочную бумагу. Я надеялся, что в ней какая-нибудь классная стереосистема или телевизор с большущим экраном. Конечно, это могло быть и что-то другое, не менее нужное.
Он придвигается к краю багажника, ставит на землю одну ногу, потом другую, встает и поворачивается лицом к своему «фиату», нагруженному серебром и прочими безделицами.
— Так нет же! — говорит он. — В коробке оказалось вот это дерьмо.
Манус достает из багажника большой пузатый серебряный чайник и смотрит на свое искаженное отражение в его блестящей выпуклой стенке.
— Можете себе представить? Мне подарили целую коробку проклятых фамильных ценностей, которые никому не нужны!
Точно так же, как я швырнула в камин табакерку Эви, Манус забрасывает пузатую серебряную посудину куда-то во тьму.
Чайник пролетает мимо утеса, падает вниз и приземляется так далеко от нас, что мы не слышим ни единого звука.
Не поворачиваясь к машине, Манус хватает из багажника очередную фамильную ценность. Серебряный подсвечник.
— Мое наследство!
Заброшенный в темноту, подсвечник несколько раз бесшумно переворачивается в воздухе и исчезает из виду. Наверное, так же тихо летают искусственные спутники.
— Вы понимаете, — спрашивает Манус, загребая рукой из багажника пригоршню колец для салфеток, — что я имею в виду, когда говорю, что родители — это Бог? Ты, естественно, питаешь к ним любовь и хочешь знать, что они всегда рядом, но практически никогда их не видишь, если им от тебя ничего не нужно.
Серебряный электротермос взмывает вверх и летит ввысь, ввысь, ввысь, к самым звездам, потом — вниз. И приземляется где-то между домами со светящимися телевизионной синевой окнами.
После того как костные осколки срастутся внутри пересаженной на ваше лицо кожи, пластический хирург попытается создать из всего этого нечто такое, при помощи чего вы сможете разговаривать, есть, на что вы сможете наносить косметику.
За операцией последуют годы жутких мучений.
Годы надежды на то, что результат многочисленных экспериментов и страданий окажется лучше, чем лицо без челюсти.
Годы рассматривания себя в зеркале и опасений.
Манус хватает из багажника белую свечу.
— Моя мама, — говорит он, — преподнесла мне на прошлое Рождество еще один подарочек. Коробку с вещами, которые она хранила с первых дней моей жизни.
Только взгляните на это! — Он показывает нам свечу. — Моя крестильная свеча!
Манус зашвыривает свечку во тьму.
Вслед за ней летит туфелька из бронзы.
И крестильный наряд.
И горстка детских зубов.
— Будьте вы прокляты! — орет Манус. — Сказочные зубки!
Очередная жертва Мануса — локон светлых волос в медальоне на цепочке. Он вылетает из его руки и с приглушенным звоном исчезает во мраке.
— Она сказала, что дарит мне эти штуковины, потому что у нее нет для них места, — выкрикивает Манус. — Вовсе не потому, что желает от них избавиться.
Гипсовый слепок, сделанный руками ученика начальной школы, следует за кулоном.
— Знаешь ли, мамочка! — восклицает Манус. — Если вся эта дребедень больше не нужна тебе, мне она тоже ни к чему.
Перенесемся в те моменты, когда Бренди заговаривает со мной о пластической хирургии. Я сразу вспоминаю о лоскуте на питающей ножке. И о реабсорбции. И фибропласте. И губчатой костной массе. И о годах надежды и страданий.
Ну как тут не рассмеяться?
Смех — единственный звук, который я могу издавать своим горлом и значение которого понятно людям.
Бренди, ее королевское величество с лучшими побуждениями и огромными силиконовыми сиськами — настолько огромными, что ей сложно стоять прямо, — она говорит:
— Ты хотя бы вникни в то, насколько обширны возможности современной медицины.
Разве тут прекратишь смеяться? Я хочу сказать Шейну, что не нуждаюсь в столь заботливом к себе отношении.
Что намерена продолжать носить свои вуали. Если я не могу быть красивой, тогда буду невидимой.
Перенесемся к серебряному черпаку для пунша, улетающему в никуда.
К чайным ложкам, следующим за ним.
К табелям успеваемости ученика начальной школы, к рисункам с уроков рисования, упархивающим во мглу.
Манус мнет лист плотной бумаги.
Свидетельство о рождении. И рвет его на мелкие клочки.
И, обнимая себя, начинает раскачиваться, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки.
Бренди смотрит на меня, явно чего-то ожидая.
Я пишу пальцем в грязи:
манус где ты сейчас живешь?
Я чувствую нежные прикосновения чего-то прохладного и влажного. Начинается дождь.
Бренди поворачивается к Манусу и говорит:
— Послушай, я не желаю знать, кто ты такой, но, если бы у тебя был выбор, кем бы ты стал?
Манус качает головой и отвечает:
— Единственное, что я знаю, так это то, что не старею. Что не хочу стареть.
Руки Мануса скрещены на груди, он раскачивается, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки. Манус упирает подбородок в грудь и, раскачиваясь, смотрит на каменистую почву и осколки.
Дождь усиливается. Уже нельзя уловить ни запаха моих опаленных страусовых перьев, ни аромата «Лер дю Там» Бренди.
— Значит, ты будешь мистером Денвером Омлетом, — говорит Бренди. — Мистер Омлет, познакомьтесь с Дэйзи Сент-Пейшнс. — Рука Бренди, украшенная перстнями и кольцами, взмывает вверх и мягко опускается на сорокашестидюймовое силиконовое великолепие. — А это… Это Бренди Александр.

Глава двадцать первая

Перенесемся на одну из наших с Бренди встреч в кабинете логопеда. Бренди застает меня в тот момент, когда мои руки под вуалями и покровами. Я ощупываю остатки своих зубов, осторожно прикасаюсь к рельефной поверхности шрамов, сухой и туго натянутой, трогаю края горла с внутренней стороны, смоченные слюной.
Бренди говорит, что я не должна изучать себя так тщательно.
— Дорогая, — мягко произносит она, — в моменты, подобные этому, советую тебе рассматривать собственную персону как диван или газету. Как что-то созданное другими людьми, но не вечное.
Открытые края моего горла на ощупь кажутся синтетическими и ребристыми, определить их размеры и описать форму очень сложно. А еще они жесткие. Примерно такие, как верх открытого платья без бретелей или сплошного купальника, укрепленный проволочной или пластиковой опорой. Жесткие, но теплые. Костяные, но покрытые мягкой теплой кожей.
Не восстановленная нижнечелюстная эктомия подобного типа до момента удаления трахеотомической трубки может стать причиной ночного апноэ, так считают врачи. Во время утренних обходов они разговаривают между собой.
Люди никогда меня не поймут.
Доктора считают, что до тех пор, пока они не восстановят мою челюсть или хотя бы ее подобие, каждый раз, когда я засыпаю, я подвергаюсь опасности умереть. Я могу просто перестать дышать и не проснуться.
Смерть наступит быстро и безболезненно.
Я пишу на листе бумаги:
не дразните меня.
Мы с Бренди в кабинете логопеда. Она говорит:
— Ты ответственна за то, как ты выглядишь, не больше, чем автомобиль за то, как смотрится он. Иногда полезно размышлять о своей внешности именно подобным образом. Ты такой же продукт, как он. Продукт продукта продукта. Люди, создающие машины, — тоже продукты. И твои родители — продукты. Продуктами были их родители. Продуктами являются твои учителя. И священник в церкви, которую ты посещаешь.
Порой лучший способ борьбы с дерьмом — это отказ от убеждения, что ты — большая ценность, считает она.
— Я хочу убедить тебя в том, что ты не в состоянии убежать от всего мира, равно как и не в состоянии ответить за то, как выглядишь, будь ты несравненной красавицей или настоящей уродиной, — говорит Бренди. — Ты не несешь ответственности за то, что чувствуешь или как себя ведешь, управлять всем этим не в твоей власти.
Точно так же компакт-диск не несет ответственности за то, что на нем записано. Ты примерно настолько же свободен в своих действиях, насколько запрограммированный компьютер. Ты один из множества, как долларовый счет.
— В тебе нет реальной тебя, — говорит Бренди. — Даже твое физическое тело, твои клетки, — каждые восемь лет они обновляются.
А кожу, кости, кровь и органы — все это вполне можно переносить из одного человека в другого. Даже то, что живет в тебе в настоящий момент — микробы и вирусы, поедающие за тебя твою пищу, все это тебе просто необходимо. Без этого ты умрешь.
Все, что мы собой представляем, унаследовано. В нас нет реальных нас.
— Расслабься, — говорит Бренди. — Все, о чем ты думаешь, приходит в голову миллионам других людей. Все твои действия кем-то повторяются. И никто ни за что не в ответе. Каждый из нас — это совместные усилия.
Под своими вуалями я нащупываю корень языка.
Врачи сказали, что для удлинения моего горла могут использовать часть моей тонкой кишки. Они предложили сломать мои большеберцовую и малоберцовую кости, чтобы придать им другую форму и вставить в другую часть меня, человеческого продукта. Чтобы подарить мне новую челюсть.
На листе бумаги я написала:
ножные кости связаны с головной костью?
Врачи меня не поняли.
*** 
Давайте прислушаемся к Господу.
— Ты — продукт, языка, при помощи которого мы общаемся друг с другом, — говорит Бренди. — А еще зависишь от принятых у нас законов и от веры в то, что мы такие, какими нас хочет видеть Бог. Над каждой отдельной
молекулой, составляющей человеческое тело, ломали головы миллионы умов, — говорит она. — Твои раздумья не новы и скучны. И вполне естественны. Ты в безопасности, потому что находишься в рамках своей культуры. Все, что ты себе представляешь, — прекрасно, потому что ты способна это представить. И выбраться из своих представлений ты никогда не сможешь. Это нереально.
— Мир, — говорит Бренди, — есть твоя колыбель и твоя ловушка.
Я написала в агентство, в котором работала, письмо и спросила, могу ли быть моделью рук или ног — демонстрировать обувь и наручные часы. Через некоторое время после того, как со мной произошло несчастье, из агентства в больницу мне прислали букет цветов. Я подумала, что имею возможность продолжать работать.
Что про меня наболтала в агентстве Эви, я не знала.
Мне ответили. Как выяснилось, только в том случае, если ты носишь перчатки седьмого размера, а кольца — пятого, ты можешь быть моделью рук. Модель ног должна обладать отличными ногтями на ногах и носить обувь шестого размера. А еще ей нельзя играть в спортивные игры.
Но главным условием является следующее: твои руки и ноги должны выглядеть идеально на развороте журнала, где их размеры превышают настоящие в три раза, и на рекламном щите, где они увеличены в двести раз. В противном случае надеяться тебе не на что.
Размер моих рук восьмой. Ног — седьмой.
Бренди говорит:
— Даже если тебе удастся вырваться из нашей культуры, ты опять попадешь в капкан. Само желание высвободиться из ловушки эту ловушку только укрепляет.
Книги по пластической хирургии, буклеты и брошюры — все они дарили массу надежд на то, что у меня есть возможность жить более нормальной, более счастливой жизнью. Но я чувствовала, что хочу этого все меньше и меньше. А желала я другого — того, что каждый из нас учится желать с самого детства.
Покажи мне внимание.
Вспышка.
Покажи мне красоту.
Вспышка.
Покажи мне умиротворение и счастье, любовь и уютный дом.
Вспышка. Бренди говорит:
— Лучший способ существования — не сражение, а спокойное движение по течению. Не надо все время пытаться что-то регулировать и улаживать. То, от чего ты бежишь, лишь дольше остается с тобой. Когда борешься с чем-нибудь неприятным, то только укрепляешь это неприятное.
Она говорит:
— Делай не то, что тебе хочется делать, а то, чего тебе делать не хочется. То, чего тебя всегда учили не хотеть.
По— моему, это нечто противоположное погоне за счастьем.
Бренди говорит:
— Занимайся тем, что пугает тебя больше всего.

Глава двадцать вторая

В Сиэтле, в подводной пещере, Бренди спит лет сто шестьдесят. А может, дольше.
А я, я сижу с глянцевой стопкой брошюр от хирургов, показывающих, как производятся операции по изменению пола. Операции по превращению мужчин в женщин, женщин в мужчин.
На цветных фотографиях представлены в одной и той же позиции влагалища различного качества. Половые губы раздвигают чьи-то руки с накрашенными ярким лаком ногтями. Хорошо видно уретральное отверстие, нежное, розовое. Лобковые волосы подстрижены до ккороткой щетины. Предлагается три варианта влагалищной глубины — шесть, восемь и два дюйма.
Я рассматриваю капюшоновидные клиторы, уздечки клитора — складочки кожи, соединяющие клитор с губами.
Внутренние части дешевых влагалищ изготавливают из мошоночной ткани, покрытой волосами. Волосы продолжают расти и после операции, и бедные влагалища буквально захлебываются ими.
Высококачественные, красивые, выглядящие как натуральные вагины делают из определенных участков толстой кишки. Эти влагалища способны самоочищаться и смазываться собственной слизистой оболочкой. Их клиторы создаются из обрезанной крайней плоти пениса. Эти штуковины — настоящие «кадиллаки» вагинопластики. Некоторые из этих «кадиллаков» получаются настолько удачно, что их счастливым обладателям не обойтись без прокладок на каждый день.
Некоторые из предлагаемых влагалищ создаются по совершенно устарелым технологиям. Тому, кому такое делают, каждый день приходится растягивать влагалище при помощи специального пластикового приспособления.
Все эти брошюры — сувениры ближайшего будущего Бренди Александр.
После того как мы увидели мистера Паркера сидящим на Эллисе, я помогла напичканной до отказа Бренди вновь подняться наверх, опять сняла с нее одежду и попыталась впихнуть в нее еще несколько таблеток дар-вона, но Бренди закашлялась, выплюнула их, опустилась на пол и заснула.
Повесив ее пиджак себе на руку, я почувствовала, что в его внутреннем кармане лежит что-то твердое.
Книга Мисс Роны. А в книгу вложен сувенир моего будущего.
Я опять сажусь на унитаз — улитковую раковину и читаю:
Я так сильно люблю Сета Томаса, что вынуждена его уничтожить. Я получаю огромную компенсацию, преклоняясь перед ее величеством. Сет никогда меня больше не полюбит. Ни он, ни кто бы то ни было другой.
Я в жутком смущении.
Покажи мне бедное взволнованное хныкающее пустословие.
Вспышка.
Покажи мне эгоцентричную глупую писанину.
Боже.
Черт! Как я устала быть собой! Собой красивой. Собой уродливой. Блондинкой. Брюнеткой. И от миллиона проклятых модных веяний тоже устала. Модных веяний, которые только дальше загоняют меня в ловушку. Ловушку необходимости быть собой.
Та девушка, какой я была до несчастного случая, теперь — лишь рассказ. Все, что происходило со мной до настоящего момента, настоящего момента, настоящего момента, — история, которую я ношу в себе.
Наверное, то же самое можно сказать о любом человеке нашей планеты.
Что мне нужно, так это новый рассказ о том, кто я такая.
Я сама не пойму, в чем нуждаюсь. Это ужасно.

Глава двадцать третья

Да, она такая, наша жизнь в рамках проекта «Свидетели перевоплощения Бренди Александр».
В Санта— Барбаре Манус, который был Денвером, научил нас, как воровать наркотики. На протяжении всего пути от Портленда до Санта-Барбары мы трое были втиснуты в «фиат спайдер», и Бренди мечтала умереть.
Она постоянно прижимала руки к нижней части спины и твердила:
— Останови машину! Мне необходимо потянуться. У меня спазмы! Давайте остановимся!
На переезд из Орегона в Калифорнию нам потребовалось два дня. Эти штаты соседствуют.
Манус постоянно глазел на Бренди, слушал ее, был настолько явно в нее влюблен, что мне хотелось убить их обоих, причем гораздо более жестоким способом, чем я планировала.
Мы въезжаем в Санта-Барбару. Бренди тут же объявляет, что хочет выйти и немного прогуляться.
Вся проблема в том, что в Калифорнии очень любят порядок. Когда ты появляешься в холмистом районе над Санта-Барбарой, к тебе тут же подруливает полицейский или представитель какой-нибудь частной охранной организации и вежливо спрашивает, кто ты такой и не будешь ли ты так любезен предъявить документы.
А Бренди, ее опять мучают спазмы, и она открывает дверцу и высовывает на улицу одну ногу еще до того, как Денвер Омлет останавливает машину.
Бренди жаждет раздобыть тилокс в капсулах, который она забыла забрать из номера 15-Г «Конгресс отеля».
— Ты никогда не станешь красивой, — повторяет Бренди в тысячный раз, — пока не почувствуешь себя красивой.
Здесь наверху, в холмах, мы останавливаемся у обочины, рядом с табличкой «ДОМ ПРОДАЕТСЯ». Дом, который на нас взирает, — огромная гасиенда. Она настолько испанская, что, глядя на нее, хочется станцевать на столе фламенко, покачаться на люстре из кованого железа или напялить на себя сомбреро.
— А теперь, — говорит Денвер, — становитесь красивыми, и я покажу вам, каким образом мы можем достать болеутоляющие, продаваемые только по рецепту.
Вернемся назад, в те три дня, которые мы провели в квартире Мануса, прежде чем раздобыть наличные.
Бренди, у нее созрел новый план. Прежде чем отправиться под нож, она решает разыскать свою сестру.
То есть меня, мечтающую поскорее станцевать на ее могиле.
— Вагинопластика никуда не денется, — говорит Бренди. — По крайней мере до тех пор, пока я кое-что не улажу.
Она настроена найти сестру и обо всем ей рассказать. О гонорее, о том, почему Шейн не умер, о его невероятных приключениях.
Чтобы не осталось никаких неясностей.
Наверное, она удивится, когда узнает, что ее сестре уже многое известно, думаю я.
Я должна поскорее исчезнуть из города. Я опасаюсь, что не сегодня-завтра подпишут ордер на мой арест по обвинению в поджоге.
Я угрожаю Денверу, говорю, что, если он не поедет с нами, я свяжусь с полицией и обвиню его во всех грехах. В поджоге, в похищении человека, в покушении на убийство. Эви я отправляю письмо.
А Бренди пишу:
давай покатаемся по стране. посмотрим, что из этого выйдет. развеемся.
Каждому из нас есть от чего убегать.
Когда я говорю «из нас», имею в виду всех людей на свете.
Итак, Бренди считает, что мы едем на поиски ее сестры, а Денвер соглашается отправиться в путь, потому что боится моих угроз.
Отправленное мной письмо Эви лежит в почтовом ящике у дороги, ведущей к руинам ее спаленного дома.
Наверное, Эви еще в Канкуне.
А в письме вот что:
Адресуется мисс Эвелин Коттрелл. 
Манус говорит, что это он в меня выстрелил. А ты помогала ему, потому что между вами существовала грязная связь. Если не хочешь очутиться в ТЮРЬМЕ, тогда как можно скорее получи страховку за утраченное в результате пожара имущество. Поменяй деньги на десяти и двадцатидолларовые купюры и перешли их мне до востребования. В Сиэтл, штат Вашингтон. 
Я — человек, у которого ты похитила жениха, твоя бывшая лучшая подруга, и меня не интересует, что ты можешь сказать в свое оправдание. Перешли деньги, и я буду считать, что наше знакомство — дело прошлое, не пойду в полицию и не потребую упечь тебя в ТЮРЬМУ. В которой дни и ночи напролет тебе пришлось бы бороться за свое достоинство и за жизнь. В которой и того, и другого ты наверняка лишилась бы. Кстати, я сделала серьезную операцию по восстановлению лица и теперь выгляжу еще лучше, чем раньше. Манус Келли со мной, любит меня и постоянно твердит, что тебя он ненавидит и готов на любом суде подтвердить, что ты сучка. Подпись: Я. 
Перенесемся на побережье Тихого океана, к табличке у обочины дороги «ДОМ ПРОДАЕТСЯ».
Денвер говорит нам с Бренди, что, пока он будет заговаривать зубы риелтору на первом этаже испанской гасиенды, мы должны подняться наверх. Найти спальню хозяев несложно — обычно ее дверь имеет самый шикарный вид. А в ванной, примыкающей к спальне хозяев, как правило, и хранятся основные лекарства.
Манус работал детективом. Несомненно, работал, если считать детективной деятельностью виляние задницей, обтянутой узкими трусиками «Спидо», по кустам Вашингтон-парка и надежду на то, что вот-вот повстречаешь сексапильного «любителя», у которого при виде тебя вскочит член.
Красота — это сила, равно как деньги, равно как заряженный пистолет. А Манус с его квадратно-челюстной скуластой сногсшибательной внешностью мог бы запросто работать моделью для нацистских постеров.
Однажды утром, в тот период, когда Манус еще боролся с преступностью, я застала его на кухне квартиры, в которой мы жили вместе, срезающим корочку с куска
хлеба. Я замерла от умиления. Хлеб без корочки напомнил мне о детстве. Я подумала, Манус хочет сделать мне тост.
Я ошиблась.
Манус в белых «Спидо» поднимается со стула и подходит к большому зеркалу.
И спрашивает:
— Если бы ты была парнем-геем, захотела бы трахнуть меня в попу?
Манус переодевается в красные «Спидо» и опять задает мне тот же самый вопрос:
— Как ты думаешь, у тебя возникло бы желание вставить в мою задницу?
Подобные дни я с удовольствием вычеркнула бы из памяти.
— Что мне нужно, так это чтобы мой член был внушительных размеров, а зад всегда оставался крепким и юным.
Он засовывает кусок хлеба в свои «Спидо» спереди.
— Уверяю тебя, к подобным трюкам прибегают все модели, демонстрирующие нижнее белье. Смотри, каким ровным, гладким и безобидным он выглядит.
Манус крутится перед зеркалом, рассматривает себя со всех сторон и спрашивает:
— Может, стоит положить еще кусочек?
Работа Мануса детективом заключалась в том, что в хорошую погоду он разгуливал по улице в сандалиях и своих счастливых красных «Спидо», в то время как неподалеку в машине сидели двое переодетых полицейских и ждали, что на их приманку попадется жертва. Их надежды оправдывались чаще, чем вы можете себе представить.
Манус был единственным участником кампании по очистке Вашингтон-парка. Если бы он работал обычным полицейским, столь значительный успех никогда бы ему не сопутствовал. Зато никто никогда в него не стрелял.
Все это отдавало историями о Джеймсе Бонде, шпионами и приключениями.
У Мануса, помимо всего прочего, был чудный загар. А еще ему делали скидку при посещении спортзала и покупке новых «Спидо».
Перенесемся к риелтору в Санта-Барбаре. Он трясет мою руку и еще и еще раз повторяет мое имя. Дэйзи Сент-Пейшнс, Дэйзи Сент-Пейшнс. Так себя ведут, когда хотят произвести благоприятное впечатление. Но на мои вуали и покровы он не смотрит. Глядит на Бренди и Денвера.
Ему приятно со мной познакомиться, в этом я не сомневаюсь.
Дом представляет собой то, что воображаешь себе, когда видишь его снаружи.
В центре гостиной, под люстрой из кованого железа, стоит большой рубцеватый стол на трех ножках, исполненный в стиле, созданном по образцам старинных испанских католических миссий в Калифорнии. На нем расшитая серебром испанская шаль с бахромой. На этом столе можно танцевать.
Мы представляем одну телезвезду, имени которой назвать пока не можем, говорит Денвер риелтору.
Мы — передвижная команда, занимающаяся поисками летнего домика для этой безымянной знаменитости. Мисс Александр — специалист по определению выделяемых архитектурными сооружениями летальных испарений и оценке токсичности различных материалов.
— Из нового ковра, например, — говорит Денвер, — на протяжении целых двух лет выделяется ядовитый формальдегид.
Бренди кивает.
— Я знаю, какие при этом испытываешь ощущения.
До того, как Манус занялся поимкой мужчин путем соблазна, с одним из них он судился.
Обидчик, выглядевший как онанист, подкатил к нему и на виду у всех попросил угостить сигаретой.
— Можно подумать, по мне не видно, что я не курю, — заявил Манус в суде.
Против каких еще пороков ему доводилось выступать, мне не известно.
Из Санта— Барбары мы поехали в Сан-Франциско и продали там «фиат спайдер».
Я, я постоянно пишу на салфетках для коктейля:
вполне вероятно, что мы найдем твою сестру в следующем городе. она может находиться где угодно.
В гасиенде в Санта-Барбаре мы с Бренди нашли таблетки бензедрина и декседрина и старенького куаалюда и сомы и несколько капсул диалоса, который, как выяснилось, применяется в качестве слабительного. А еще крем «солаквин-форте». Им, оказывается, отбеливают кожу.
В Сан— Франциско мы продали «фиат» и кое-что из лекарств и купили большой «Настольный справочник врача», чтобы в будущем не воровать никчемные слабительные и отбеливатели кожи.
В Сан— Франциско пожилые люди сплошь и рядом продают свои огромные дома. В них тьма наркотиков и гормональных препаратов. Мы раздобыли демерол и дарвоцет-N. Не малюсенькие таблетки дарвоцет-N 50, а стомиллиграммовые.
Продав «фиат», мы взяли напрокат «севилью» с откидным верхом.
Между собой мы называли друг друга детьми цинка.
Я была Комп Цинк.
Денвер был Тор Цинк.
А Бренди — Стеллой Цинк.
Именно в Сан-Франциско я начала «лечить» Денвера своим секретным методом. Чтобы в итоге уничтожить его.
Карьера Мануса пошла на убыль, когда количество арестованных с его помощью сократилось до одного человека в день, потом в неделю, потом — до нуля в месяц.
Вся проблема состояла в солнце и в загаре и в том, что Манус начал стареть и был уже известен как приманка. Более взрослые мужчины, уже однажды им арестованные, больше к нему не подходили. А молодых он не интересовал, так как казался им слишком старым.
Манус слегка поправился, и «Спидо» стали ему слишком узки. Это уже не смотрелось чрезвычайно привлекательно. Начальство все серьезнее и серьезнее задумывалось о том, что пора заменить Мануса новой кандидатурой.
Поэтому— то Манусу и пришлось что-то вьщумывать. Он пытался сам вступать в разговор с геями, старался показаться оригинальным, увлечь их. Тем не менее никто, включая молодых мужчин, которые не стремились, завидев его, исчезнуть, не соглашался пройтись с ним до кустов.
Даже наиболее сексуально озабоченные парни, обращавшие внимание на каждого мужчину в парке, отвечали ему:
— О нет, спасибо. Или по-другому:
— В данный момент мне хочется побыть одному. Или того хуже:
— Чеши отсюда, старая блядь, а не то я позову копов!
После Сан-Франциско и Сан-Хосе и Сакраменто мы направились в Рино, и Бренди переделала Денвера Омлета в Чейза Манхэттена.
Мы объездили все места, где, как мне казалось, имелось достаточное количество лекарств. Деньги Эви могли подождать.
Перенесемся в Лас-Вегас, где Бренди дает Чейзу Манхэттену новое имя — Эберхард Фабер.
Мы едем в «севилье» по самым внутренностям Лас-Вегаса. Все сияет мигающим неоновым светом. В одном направлении мчится вереница красных огней, в другом — белых. Лас-Вегас выглядит так, как, наверное, бывает по ночам в раю. Откидной верх нашей машины убран.
Бренди сидит на багажнике — ее зад на его крышке, а ноги на заднем сиденье. На ней узкое, без бретелей, облегающее фигуру платье из розовой парчи с металлическим блеском. Из ярко-розовой парчи, такой, как сигнальные огни на дороге. Лиф платья украшен драгоценными камнями. Поверх него Бренди надела длинный плащ из тафты с рукавами-баллонами.
Бренди выглядит так потрясающе, что Лас-Вегас с его блеском и огнями тоже кажется одним из ее модных аксессуаров. Аксессуаров Бренди Александр.
Бренди вскидывает руки, облаченные в длинные розовые оперные перчатки, и кричит. В этот момент она нереально красива. Длинный плащ из тафты очень ей идет.
Бренди опускает руки, и плащ соскальзывает с ее плеч и улетает в море дорожного движения Лас-Вегаса.
— Остановись у того дома! — вопит Бренди. — Утром этот плащ должен вернуться к Баллоку!
Когда дела Мануса стремительно пошли на спад, нам пришлось начать ежедневно ходить в спортзал. Иногда по два раза в день.
Аэробика, строгие ограничения в питании, загар в солярии.
Манус занимался бодибилдингом, если считать, что основная составляющая бодибилдинга — это выпивание шесть раз в день над кухонной раковиной какой-то гадости прямо из миксера.
Нижнее белье Манус стал выписывать из-за границы. У нас в стране такого не производят. Эти мешочки на веревках, созданные из так называемого микрофила-ментного волокна, он натягивал на себя каждый раз перед выходом из спортзала на улицу. А потом всю дорогу интересовался, не слишком ли плоской выглядит его задница.
Задавал и другие вопросы, все время требуя, чтобы я представила себе, что я парень-гей.
— Может, мне следует подстричь волосы на лобке? — спрашивал он. — Может, я смотрюсь отчаявшимся? Или отчужденным? Может, у меня недостаточно широкая грудь? Или чересчур широкая?
Манусу было невыносимо думать, что геи принимают его за тупую корову.
Он боялся выглядеть слишком «по-голубому» и постоянно твердил, что геи любят парней, которые действуют прямо и честно.
— Не хочу, чтобы они смотрели на меня как на жирную пассивную задницу, — говорил он. — Чтобы думали, что я готов дать каждому.
Где— то на заднем плане постоянно маячила перспектива его перевода на нормальную службу, туда, где в тебя стреляют. Стреляют преступники, которым нечего терять. И с каждым днем эта перспектива все сильнее грозила превратиться в реальность. Ведь в Вашингтон-парке Манус мог поймать теперь только туристов в возрасте, но и это у него уже не выходило. А командование округа все чаще и чаще поднимало вопрос о подготовке человека для его замены.
Каждый день Манус затягивал свою задницу причудливыми штуковинами с серебристыми веревками, штуковинами, расписанными изображениями животных — зебр, тигров, леопардовых пятен, оцелотов, гепардов, пантер, пум, и долго крутился перед зеркалом, рассматривая себя спереди, сзади и с обоих боков. Он примерял то одни, то другие замысловатые трусики, пока не замечал, что уже опаздывает.
— Вот эти трусы принесут мне удачу, — говорил он. — Как ты считаешь?
Я постоянно уверяла себя, что люблю этого типа.
Манус спрашивал: «Как ты считаешь?» Как я могла считать? В его делах мне, естественно, не хватало опыта. И я не могла приложить ума, где его набраться.
После Лас-Вегаса мы взяли напрокат семейный фургон.
Эберхард Фабер превратился в Хьюлетта Пакарда. Бренди носила длинное хлопковое белое платье с завязками на боках и огромным разрезом на юбке, абсолютно не подходящее для благопристойного штата Юта.
*** 
Мы остановились у Великого Соленого озера, чтобы попробовать его лечебную воду.
Само собой, на самом-то деле нас интересовала вовсе не вода.
Я постоянно писала на песке и на покрывавшем машину слое пыли.
возможно, твоя сестра в следующем городе.
проглоти еще. несколько таблеток викодина.
После того как Манус утратил способность привлекать мужчин как потенциальный партнер по сексу, он начал покупать журналы для гомосексуалистов и посещать гей-клубы.
— Я должен изучить их вкусы. Поэтому и решил, что обязан наведываться в эти заведения. Можешь составлять мне компанию, только стой подальше. Не хочу, чтобы от меня исходили неверные сигналы.
После Юты, в Бьютте, Бренди переделала Хьюлетта Пакарда в Харпера Коллинза.
В Монтане мы взяли напрокат «форд проуб».
Я сидела на тесном заднем сиденье, а Харпер то и дело сообщал:
— Сто десять миль в час.
Мы с Бренди пожимали плечами.
Превышение скорости в таком огромном штате, как Монтана, не столь страшное преступление, как где бы то ни было в других местах.
В мотеле в Грейт-Фоллз я написала помадой на зеркале в ванной:
может, твоя сестра вообще не в Штатах?
Итак, желая сохранить работу Мануса, мы начали ходить с ним в гсй-бары.
Я сидела в одиночестве и размышляла над тем, что мужчины как-то по-другому оценивают красоту друг друга. А Манус строил направо и налево глазки, танцевал, покупал и отправлял выпивку тем парням, которые, как ему казалось, могут им заинтересоваться.
Время от времени он усаживался на высокий стул у стойки рядом со мной и как можно более тихо и незаметно говорил:
— Не могу поверить, что этот мальчик с тем типом. — Он едва заметно кивал на парня, о котором вел речь. — На прошлой неделе я пытался с ним заигрывать, но так и не получил от него ни капли внимания. Неужели, ну неужели я хуже его дружка, этого белобрысого недоделка?
Манус склонялся к своему стакану и бормотал:
— Парней не поймешь… Я была с ним согласна.
Я твердила себе, что все в порядке. Что отношения с любым мужчиной не могут быть идеальными. Что у нас с Манусом все изменится.
Перенесемся в Калгари канадской провинции Альберта, где Бренди съела суппозитории небалино в золотой фольге, решив, что это миндальные конфеты. Ей было так плохо, что, придя в себя, Бренди превратила Харпера Коллинза в Эддисона Уэсли.
В Калгари большую часть времени Бренди носила белую стеганую лыжную куртку с воротником из искусственного меха и нижнюю часть белого бикини от Донны Каран. Она выглядела забавно и ярко, и мы чувствовали себя свободными и популярными.
По вечерам Бренди облачалась в черные шерстяные брюки и платье-пальто длиной до пола в черно-белую полоску. Пуговицы она никогда не застегивала до конца.
Эддисон Уэсли еще в Калгари превратился в Нэша Рэмблера. Там же мы взяли напрокат другую машину — «кадиллак».
Перенесемся в Эдмонтон, провинция Альберта, где Нэш Рэмблер стал Альфой Ромео. Бренди носила коротюсенькие квадратные юбки-кринолины, черные колготки и ковбойские сапоги. И кожаное бюстье с изображением местного крупного рогатого скота, поднимающее грудь.
Мы сидим в одном милом баре в отеле Эдмонтона. Бренди говорит:
— Терпеть не могу, когда на стакане, в котором мартини, виден шов. Это попахивает дешевизной.
Вокруг нее крутится толпа парней. Они как огни десятков прожекторов. Я помню, какие испытываешь ощущения, когда на тебе сосредоточено столько внимания. В этой стране Бренди ни разу не пришлось тратить собственные деньги на выпивку, ни единого разу!
Перенесемся в тот день, когда Манус потерял работу специального оперативного сотрудника детективного отдела муниципального департамента полиции. На мой взгляд, ему так никогда и не удалось оправиться от этого удара.
Он столкнулся с серьезными материальными проблемами. На счете у Мануса лежала весьма скромная сумма.
Вскоре мое лицо склевали птицы.
Чего я не знала, так это того, что Эви Коттрелл, жившая одна в своем огромном доме с деньгами из Техаса, сказала однажды Манусу, что ей требуется какая-то помощь. И о нездоровом желании Мануса до-
казать себе, что он до сих пор в состоянии мочиться на каждое дерево.
Теперь мне все известно. И вам тоже.
Перенесемся к нам, мчащимся по дороге после больницы и сестер Рей. Я продолжаю добавлять проверу и климару и премарин во все, что Манус ест и пьет. В виски — эстрадиол. В водку — микрофоллин.
Это настолько просто и настолько страшно. Ведь он постоянно пялит глаза на Бренди.
Мы все от чего-то бежим. От вагинопластики. От старения. От будущего.
Перенесемся в Лос-Анджелес.
Перенесемся в Спокан.
Перенесемся в Бойс и Сан-Диего и Феникс.
Перенесемся в Ванкувер Британской Колумбии, где мы были эмигрантами из Италии и разговаривали на английском как на чужом языке. До тех пор, пока не утратили родной язык.
— Ваши две груди выглядят как груди совсем молодой женщины, — сказал Манус риелторше. В каком доме — я уже не помню.
После Ванкувера мы вернулись в Соединенные Штаты в качестве Бренди, Сета и Буббы-Джоан. Все благодаря умелому рту принцессы.
На протяжении всего пути в Сиэтл Бренди читала нам вслух о том, как одна девушка-еврейка, страдающая странным заболеванием мышц, превратила себя в Рону Барретт.
Все трое из нас были заняты одним и тем же: поиском богатых домов, кражей наркотиков, выбором машин напрокат, покупкой одежды.
— Расскажи нам что-нибудь очень личное, — говорит мне Бренди по пути в Сиэтл.
Все это время Бренди — мой босс. Она так близка к смерти.
Откройся.
Расскажи мне мою историю перед тем, как я умру.
Зашей себя.

Глава двадцать четвертая

Перенесемся на съемки на скотобойне, где повсюду развешаны здоровенные туши свиней без внутренностей.
На нас с Эви вечерние платья из ткани, похожей на нержавеющую сталь, платья от Бибо Келли. За нашими спинами со скоростью сто свиней в час движется цепь конвейера.
Эви спрашивает:
— Что произошло после того, как твоего брата изуродовало взрывом?
Фотограф смотрит на экспонометр и говорит:
— Нет. Так не пойдет. Художественный руководитель качает головой:
— Девочки, подождите. Свиные туши чересчур яркие и привлекают к себе слишком много внимания.
Свиньи проплывают мимо нас одна за другой, огромные, как полые деревья. Их опустошенные животы ослепительно красные, а все остальное покрыто свинячьей шкурой, кем-то недавно опаленной.
Я невольно сравниваю с ними себя и вспоминаю, когда в последний раз удаляла воском ненужные волосы.
Эви напоминает:
— Я спросила про твоего брата…
Я мысленно прокручиваю назад дни. Пятница, четверг, среда, вторник… Я силюсь воспроизвести в памяти свою последнюю процедуру удаления волос.
— Как так вышло, что из изуродованного он превратился в мертвого? — спрашивает Эви.
Свиные туши движутся слишком быстро, и художественный руководитель не успевает припудрить внутренние части их ярких блестящих выпотрошенных животов.
Я смотрю на кожу этих трупов и не перестаю удивляться — она чудесно выглядит. Неужели современные фермеры мажут своих свиней солнцезащитными кремами, думаю я. Я была настолько же гладкой вот уже, наверное, месяц назад. Может, было бы лучше, если бы в современных салонах вместо лазерных технологий и охлаждающих гелей применяли бы обыкновенные паяльные лампы?
— Космическая девушка, — говорит мне Эви. — Позвони домой.
В помещении, где развешаны свиные туши и где в данный момент находимся мы, слишком холодно, особенно в платье из нержавеющей стали.
Какие— то ребята в белых халатах трапециевидной формы и ботинках на низких каблуках вынуждены время от времени опрыскивать вспоротые свиные животы -от них исходит пар. Я чувствую себя паршиво и с радостью поменялась бы местами с этими парнями. Или даже со свиньями.
— Полиция не поверила в историю о странном попадании баллончика в мусорное ведро. Решила, что либо мама выбросила его туда, поступив неслыханно небрежно, либо папа заехал Шейну по физиономии в приступе ярости, — отвечаю я Эви.
Фотограф предлагает:
— Может, нам перейти на какое-нибудь другое место, туда, откуда туши будут смотреться не настолько яркими? Туда, где на них падает меньше света?
— Когда они движутся, создается стробоскопический эффект, — говорит художественный руководитель.
— А почему полицейские вам не поверили? — спрашивает Эви.
— Потому что им постоянно звонил какой-то неизвестный, — отвечаю я.
Фотограф интересуется:
— Мы можем на какое-то время остановить цепь?
— Только при условии, что люди на какое-то время откажутся есть мясо, — отвечает художественный руководитель.
Мы с Эви сознаем, что возможность по-настоящему отдохнуть у нас появится лишь через несколько часов.
— Кто-то говорил о вас полиции какую-то ложь? — спрашивает Эви.
Парни в белых халатах в очередной раз заканчивают опрыскивать свиней, косясь в нашу сторону и хихикая. Они заигрывают с нами.
— Шейн убежал из дома, — говорю я Эви. — Все случилось очень просто. А пару лет назад предкам позвонили и сообщили, что он мертв.
Мы подходим как можно ближе к движущимся тушам, все еще теплым.
Пол под нашими ногами жутко грязный и скользкий. Эви делится со мной задумкой написать «Золушку» на новый лад. В которой вместо платья и туфелек Золушке делают ряд пластических операций — подтяжку лица, имплантацию, липосакцию. И Золушка превращается в одинокого маленького мальчика.
— Если задумываешься о том, сколько мой брат получал внимания, тогда понимаешь, что он сам положил этот чертов баллончик в мусорное ведро, — говорю я.

Глава двадцать пятая

Перенесемся в один из городов Айдахо. Мы с Бренди ходим по магазинам главной улицы, на которой есть также и булочная, где продают вчерашний хлеб, закусочная и агентство недвижимости, в которое зашел наш мистер Уайт Вестингауз, чтобы побеседовать с кем-нибудь из риелторов.
Мы направляемся к магазину подержанной одежды. Он расположен напротив булочной. Бренди рассказывает, какой фокус проделывал ее отец со своими свиньями, прежде чем везти их на продажу, — пичкал их гадостью, подобной той, что продают в этой булочной.
Воздух свежий и чистый. Солнце ласкает кожу желтыми лучами. Где-то совсем недалеко от нас — медведи и горы.
Мы входим в магазин. Бренди смотрит на меня поверх вешалки с подержанными платьями.
— Ты когда-нибудь слышала о подобной афере со свиньями, дорогая? — спрашивает она.
А еще он продавал картошку в трубе, ее отец. Брал мешок и ставил в него кусок трубы. Вокруг трубы насыпал хороший свежий картофель — крупные крепкие клубни, саму трубу наполнял прошлогодней картошкой, жухлой, порезанной, наполовину сгнившей. Потом вытаскивал трубу и продавал картофель у обочины дороги по более дешевой цене, чем в других местах. Часто даже брал с собою детей. Он занимался благим делом — зарабатывал деньги для семьи.
В тот день у нас в Айдахо был «форд». Коричневый изнутри и снаружи.
Бренди принимается рассматривать каждое платье на вешалке.
— Ты когда-нибудь слышала о чем-нибудь настолько же подлом? — спрашивает она.
Перенесемся к нам с Бренди на главную улицу одного из городов Айдахо. Мы в примерочной все того же магазина подержанной одежды, размерами напоминающей телефонную будку.
Я помогаю Бренди влезть в бальное платье. Создается впечатление, что эта одежка принадлежала когда-то самой Грейс Келли и что на ней невидимыми буквами выведено «Чарльз Джеймс». Переливчатая розовая органза и нежно-голубой бархат укреплены с обратной стороны скелетом из проволоки и обручей.
Эти платья — самые замечательные, говорит Бренди. Бальные конструкции, вечерние инженерные сооружения с кринолинами и лифами без бретелек, стоячими воротниками в форме подковы и расширяющимися книзу рукавами, утягивающимися поясами, басками и опорами. Их век недолог. Натяжение, сжатие, постоянная борьба тонкой ткани с кольцами и проволокой — все это быстро разрушает шелк и крепдешин. А когда внешняя сторона, то, что представлено взглядам окружающих, теряет свою прочность, внутренности прорываются наружу.
Принцесса говорит:
— Мне необходимо съесть таблеточки три дарвона, чтобы втиснуться в эту прелесть.
Она протягивает руку, и я даю ей то, в чем она нуждается.
Ее отец, рассказывает Бренди, он нашпиговывал говядину дробленым льдом, чтобы наполнить ее водой, а потом продавал. А иногда не льдом, а злаковыми.
— Он был неплохим человеком, — говорит Бренди. — Просто чересчур четко следовал своим правилам.
Его правила, по словам Бренди, состояли не в том, чтобы быть кристально честным и справедливым, а в том, чтобы уберечь семью от голода и бедности. И болезней.
Иногда по ночам, говорит Бренди, когда она спала, ее отец приходил к ней в спальню.
Я не хочу это слышать.
Проверо— дарвонная диета Бренди повлекла за собой эмоциональную булимию. Теперь она не в состоянии хранить даже самые страшные тайны.
Я расправляю на ушах свои покровы.
Спасибо за то, что не лезете ко мне в душу.
— Иногда по ночам папа приходил и опускался на край моей кровати, — говорит Бренди. — И будил меня.
Это был наш папа.
Бальное платье обрело новую жизнь, заблистав на фигуре Бренди. Это даже не жизнь, а нечто большее, настоящая сказка.
В последние лет пятьдесят в таких платьях не появляются нигде.
На боку у Бренди широченная молния. Ее талия плотно охвачена корсажем, половина груди, плечи и
длинная шея обнажены. Ноги скрыты облаком желтого тюля, украшенного чрезмерным количеством вышивки и жемчужных зерен.
— Не платье, а настоящий дворец! — восклицает Бренди. — Но, несмотря на помощь наркотиков, мне ужасно больно.
Вокруг ее шеи и на талии в некоторых местах торчит проволока. Панели пластикового китового уса, их острые края врезаются в ее тело. В шелке ей жарко, в тюле неудобно. Просто оттого, что Бренди вдыхает и выдыхает, металл и целлулоид впивается в нее все глубже и глубже. Просто оттого, что в ней есть жизнь, они жуют и терзают ткань и ее тело.
Перенесемся в те ночи, когда отец Бренди приходил к ней в спальню.
И говорил: поторопись. Одевайся и буди сестру.
Меня.
Он велел нам брать с собой пальто и забираться в кузов машины.
Мы повиновались. Это случалось в тот период, когда телевизионные каналы уже заканчивали все свои передачи. Когда на дороге не было никого, кроме наших предков в кабине пикапа и нас — в кузове. Бренди и ее сестры, свернувшиеся калачиками на рифленом кузовном дне. Было оглушительно тихо. Единственными звуками, нарушавшими ночное безмолвие, были звуки, издаваемые рессорами, монотонный рев двигателя и шум карданной передачи.
Когда колеса пикапа попадали в выбоины, наши головы, подобно тыквам, отскакивали от дна кузова и с силой стукались об него. Мы плотно прижимали к лицам ладони, чтобы, вдыхая воздух, не втянуть в себя опилки и сухой навоз, и не раскрывали глаз.
Мы не знали, куда мы едем, но пытались догадаться. Поворот направо, налево, бесконечная езда по прямой, еще один поворот направо, настолько крутой, что мы перекатывались к левому борту кузова. Спать мы не могли.
Дернувшись и разорвав платье в нескольких местах, Бренди становится вдруг очень спокойной и тихой.
— С шестнадцати лет я большую часть времени предоставлена только самой себе, — говорит она.
С каждым вдохом, несмотря на то, что благодаря дарвону эти вздохи — лишь прерывистые заглатывания воздуха, Бренди моргает.
— Когда мне было пятнадцать, произошел один несчастный случай, — говорит она. — А полиция в больнице обвинила папу в жестоком со мной обращении. С этого-то все и началось. Я не могла им ничего рассказать, потому что рассказывать было нечего. Она вдыхает и моргает.
— Опросы, осмотры, лечение… Мне казалось, все это никогда не закончится.
Наш пикап сбавлял скорость и, подпрыгивая, съезжал с асфальта на гравий или в грязь, продвигался еще немного вперед и останавливался.
На что только не толкает людей бедность.
Все еще лежа на дне кузова, мы осторожно убирали от лица руки. Опилки и навоз к этому моменту уже не кружили в воздухе. Отец Бренди откидывал задний борт, и мы спрыгивали в грязь. И, вглядываясь во тьму, различали длинные стены товарных вагонов. Вагонов остановившегося по каким-то причинам товарного состава.
На вагонах-платформах белели бревна — длинные или короткие, размером два на четыре. Гнутые стенки вагонов-цистерн поблескивали. На хопперах чернел уголь.
Сильно пахло аммиаком. Свежераспиленным кедром. На горизонте брезжил рассвет.
Кузов нашего пикапа наполнялся пиломатериалами. И ящиками с пудингами-полуфабрикатами. А еще коробками с бумагой для пишущей машинки, туалетной бумагой, батарейками, зубной пастой, консервированными персиками, разными книгами.
Вокруг автомобилевозов валялись россыпи бриллиантовых осколков раздробленного защитного стекла. Новенькие машины с чистыми черными колесами беспощадно калечили и растаскивали по частям.
Бренди опускает голову и смотрит в вырез платья на эстрадермовый пластырь на собственной груди. Потом налепляет на вторую грудь еще один кусочек пластыря, прерывисто втягивает в себя воздух и моргает.
— Вся эта ерунда — расследование дела о жестоком обращении с ребенком — закончилась через три месяца, — говорит она. — Позднее в спортзал, где я занималась баскетболом, пришел один человек. Он сообщил, что работает в полиции и желает конфиденциально со мною побеседовать, чтобы поставить точку в связанном с моим несчастным случаем разбирательстве.
Бренди вдыхает, моргает, опять опускает голову, заглядывает в вырез платья, достает зажатый между грудей диск метадона, откусывает половину, а остаток возвращает на место.
Примерочная душная и для нас двоих и для грандиозного сооружения, надетого на Бренди, слишком мала. Бренди говорит:
— Дарвон.
Она щелкает пальцами и просит:
— Быстрее.
Я достаю еще одну розово-красную капсулу, и Бренди глотает ее, не запивая.
— Этот парень, — продолжает она, — пригласил меня к себе в машину. Он спросил, не хочу ли я добавить чего-нибудь, что побоялась рассказать раньше.
Платье разваливается. Шелк трещит по всем швам, тюль лопается в нескольких местах. Бренди говорит:
— Я ответила детективу «нет». А он сказал: «Хорошо. Мне нравятся дети, которые умеют хранить тайны».
В остановившихся вагонах можно было набрать кучу карандашей, новеньких электрических лампочек, болванок для дверных ключей. К тому моменту, когда подъезжали другие люди, наш пикап был набит до отказа. Народ рассматривал, что мы набрали. Десять тысяч шнурков для обуви. Тысячу банок соленого сельдерея. Пятьсот штук вентиляторных ремней, все одного размера. Естественно, использовать все это сами мы были не в состоянии, но могли продать. Что оставалось, приходило в негодность. Большая часть жира, добавляемого в тесто для рассыпчатости, например, становилась прогорклой, мы не успевали его съедать. Портился и лак для волос.
— Тот полицейский, — говорит Бренди, и из-под желтого шелка на ее теле торчит проволока, — он поло-
жил мне на ногу руку и сказал, что дело закроют. Что мою семью больше не будут мучить. Арестуют только отца, которого считают главным подозреваемым. Арестуют, если я ему не помогу.
Бренди вдыхает, и платье еще сильнее рвется, выдыхает, и ее тело все больше обнажается.
— Что мне было делать? — спрашивает она. — Пятнадцатилетняя, я почти не знала жизни.
На платье сотня дыр. Бренди почти голая.
Когда мы все еще находились у разоренного состава, отец говорил, что с минуты на минуту нагрянет охрана.
Он твердил, что наша семья вот-вот станет богатой и обеспеченной, и торопился исчезнуть с места преступления, чтобы у него не отобрали наворованное.
Я прекрасно все это помню.
— Тому полицейскому, — говорит Бренди, — было года двадцать два, не больше. То есть все прошло не так уж и отвратительно, как если бы с дряхлым стариком. Но это не являлось любовью.
Теперь в нескольких местах разрывается и проволочный скелет платья.
— На протяжении долгого времени, — говорит Бренди, — я пребывала в состоянии жуткого смущения.
Вот так я росла, — наблюдая за тем, как мои родители грабят остановившиеся товарные составы. В период с шести до девяти лет на десерт я ела только пудинги светло-коричневого цвета. Теперь я ненавижу пудинги. И светло-коричневый цвет. Особенно светло-коричневый цвет. И вкус пудинга. И запах.
А с Манусом я познакомилась вот как: мне было восемнадцать, к нам пришел один красивый парень. Чтобы спросить, не получали ли мы известий от моего сбежавшего из дома брата.
Он был постарше меня, может, лет двадцати пяти. Его имя я прочла на протянутой парнем визитке. Манус Келли. Независимый оперативный сотрудник. Я сразу обратила внимание на то, что у него на пальце нет обручального кольца.
Он ослепительно улыбнулся и сказал:
— А вы очень похожи на своего брата. Как вас зовут?
— Прежде чем вернуться в машину, — говорит Бренди, — я хочу рассказать тебе кое-что о твоем друге, мистере Уайте Вестингаузе.
О бывшем Чейзе Манхэттене, Нэше Рэмблере, Денвере Омлете, о бывшем независимом оперативном сотруднике Манусе Келли.
Я произвожу в голове элементарные математические вычисления.
Манусу тридцать лет. Бренди двадцать четыре. Когда Бренди было пятнадцать, Манус, возможно, уже являлся частью нашей жизни.
Я не желаю это слышать.
Восхитительного старинного платья больше нет. Шелк и тюль упали на пол примерочной, проволока разорвалась и отскочила. Бренди стоит в нижнем белье, на ее теле еще краснеют пятна.
— Забавно, — говорит Бренди, — но со мной это случается не впервые. Однажды я уже уничтожала чужую одежду.
Баклажанный глаз подмигивает мне.
Я чувствую дыхание Бренди и ее тепло. Она стоит совсем рядом.
— Это произошло в ту ночь, когда я сбежала из дома. Перед исчезновением я подожгла все, что сушилось на бельевой веревке у нашего дома.
Я углубляюсь в раздумья. Известно Бренди, кто я такая, или нет? Что означают все ее признания? Что она открывает мне душу? Или что дразнит меня? Если дразнит, то и грязную историю о Манусе могла просто придумать. Если нет, тогда мой любимый — чудовищный сексуальный извращенец.
Либо Манус, либо Бренди, кто-то из них мне врет. Мне, образцу непорочности и правдивости. Манус или Бренди. Я не знаю, кого должна ненавидеть.
Я и Манус. Я и Бренди. Все было не так уж и отвратительно, но это не являлось любовью.

Глава двадцать шестая

Я должна была придумать какой-то другой способ убийства Бренди.
Мне надо обрести свободу. Я хочу раз и навсегда покончить с этой историей. Мечтаю устроить перекрестный огонь, от которого смогу уйти.
В данный момент Эви меня ненавидит. Бренди выглядит так, как когда-то выглядела я. А Манус до сих пор по уши влюблен в Бренди и готов пойти за ней хоть на край света, даже если не будет знать, зачем она туда направляется. Все, что мне следует устроить, так это поставить Бренди под перекрестие винтовки Эви.
Мы в ванной.
Короткий пиджак Бренди с рукавами три четверти висит на краю раковины в форме половины моллюскового дома. Я держу в руке сувенир из будущего. Открытку, на которой запечатлен фрагмент дня открытия Спейс Нидл. 1962 год. Небо ясное и залито солнцем.
Можно выглянуть из окон-иллюминаторов и увидеть, что стало с будущим.
Будущего, каким я о нем мечтала, нет. Будущего, каким мне его обещали. На какое я надеялась. Нет ничего, что я ждала: ни умиротворения, ни любви, ни уюта.
«Будущее превратилось из надежды в угрозу. Когда это произошло?» — написал однажды Эллис на обратной стороне открытки.
Я засовываю сувенир из будущего в книгу мисс Роны и смотрю на обложку. На фотографию блондинки с прической — запечатленным на пленке ураганом, налетевшим с запада. Ураганом, сфотографированным с искусственного спутника. На блондинке жемчуга и какие-то другие камни, скорее всего бриллианты. Они сверкают тут и там.
Эта дамочка выглядит по-настоящему счастливой.
Я возвращаю книгу во внутренний карман пиджака Бренди. Собираю разбросанные повсюду лекарства и косметику и раскладываю их по местам.
Солнце светит уже под очень небольшим углом. Его темно-желтые лучи заполняют ванную, проникая сквозь окна-иллюминаторы.
Скоро все почтовые отделения закроются. А мне надо забрать деньги Эви. По меньшей мере полмиллиона долларов. Что мне делать с подобной суммой, я не знаю, но чувствую, что скоро придумаю.
Бренди спит слишком долго. Я бужу ее.
Глаза Бренди, эти баклажанные грезы, приоткрываются и зажмуриваются, приоткрываются и сощуриваются.
Ее волосы, сзади они сильно приминаются.
Бренди приподнимается на локте и говорит:
— Сейчас я под кайфом, поэтому могу сказать тебе что угодно.
Бренди смотрит на меня, склоняющуюся над ней, протягивающую ей руку. И произносит:
— Я действительно тебя люблю. И — как бы ты к этому ни отнеслась — хочу, чтобы мы с тобой были семьей.
Мой брат желает на мне жениться, думаю я. Бренди берет меня за руку. И говорит:
— Я не имею в виду семейные отношения двух сестер. Моя программа обучению реальной жизни еще не закончена.
Хищение наркотиков, их продажа, покупка одежды, катание на роскошных машинах, взятых напрокат, возврат одежды в магазины, заказ коктейлей — все это я отнюдь не назвала бы реальной жизнью.
Бренди поднимается на ноги и расправляет спереди юбку. И сообщает:
— Главную операцию мне еще не сделали.
Она подходит к зеркалу, поворачивается боком и рассматривает свой профиль.
— Планировалось, что она произойдет через год, но я неожиданно повстречала тебя. Я собрала сумки в «Конгресс отеле» за несколько недель до твоего в нем появления и терпеливо ждала, что ты придешь и спасешь меня. — Бренди поворачивается к зеркалу другим боком. — Я полюбила тебя так сильно, что подумала: может, еще не поздно?
Бренди берет салфетку, стирает помаду сначала с верхней, потом с нижней губы, бросает салфетку в унитаз — улитковую раковину — и спрашивает своими новыми губами:
— Ты, случайно, не знаешь, где здесь кнопка для смыва?
На этом унитазе я просидела несколько часов. Но ни разу не задумалась о том, где находится кнопка для смыва. Я приближаюсь к двери и ступаю в спальню. Если Бренди желает продолжить мне что-то говорить, ей придется последовать за мной.
На пороге, в том месте, где заканчивается выложенный плиткой пол и начинается пол, покрытый ковром, Бренди спотыкается. Каблук одного из ее ботинок ломается. Правой ногой она задевает дверной косяк. Чулок рвется. Бренди пошатывается и хватается за вешалку с полотенцами. С одного из ее ногтей сдирается лак.
Блистательное анальное королевское великолепие, она восклицает:
— О черт!
Прекрасная принцесса, она выкрикивает:
— На самом-то деле я не хочу быть женщиной! Подожди!
Она вопит мне вслед:
— Я решилась на все это только потому, что большей глупости не могла выдумать! То, чем я занимаюсь, бессмысленно, нелепо, пагубно. Все, у кого бы ты ни спросила, правильно ли я поступаю, ответят: «неправильно». Именно поэтому я и захотела идти именно этой дорогой.
Бренди говорит:
— Ты понимаешь меня? Все мы настолько привыкли, что нам твердят: не совершайте оплошностей. Я посчитала, что если отважусь на наибольшую из возможных ошибок, то получу шанс вырваться из оков и начать жить поистине свободной настоящей жизнью.
Как Христофор Колумб, отправившийся однажды на край света.
Как Флеминг с его плесневым грибком.
— Настоящие открытия человечества порождены хаосом! — орет Бренди. — И посещением тех мест, которые считаются запретными и проклятыми.
Ее королевским голосом наполнен весь дом. Она кричит:
— Не смей сбегать от меня в тот момент, когда я надумала все тебе объяснить!
Бренди — это женщина, вскарабкивающаяся на крутую гору.
Разумного объяснения действиям скалолазки не существует. Многие люди находят их странными, безрассудными, ошибочными. Альпинистка голодает, мерзнет, страдает от боли и переутомления, но упорно лезет и лезет вверх, день за днем, к самой вершине.
Возможно, это испытание ее изменит, но главная цель, которую она преследует, — добавление рассказа о покорении горы к своей истории.
— Я, — говорит Бренди, все еще стоя на пороге ванной и все еще пялясь на свой ободранный ноготь, — я тоже совершаю глупость, но гораздо более серьезную. Я трачу на нее больше денег, больше времени, от меня отказались все мои старые друзья, а в итоге само мое тело будет считаться моей историей.
Для многих людей операции по изменению пола до сих пор представляются настоящим чудом. Но если ты идешь на эту операцию не потому, что нуждаешься в ней, тогда ты подвергаешь себя пытке, которая никогда не закончится.
Бренди говорит:
— Я не считаю, что быть женщиной плохо. Возможно, это даже прекрасно. Но у меня нет желания быть женщиной. Я не хочу этого, не хочу больше всего на свете. Я совершаю наибольшую ошибку, какую могла бы совершить.
И это мой брат называет тропинкой к величайшим открытиям.
Мы заключены в тиски нашей культуры и укоренившегося в сознании представления о том, как человек
должен жить на этой планете. Человек с мозгом, двумя руками и ногами. Мы настолько к этому привязаны, что любой путь выхода из этой ловушки окажется новой ловушкой. Все, чего бы мы ни хотели, нас научили хотеть.
— Сначала я подумала, что мне необходимо ампутировать себе ногу и руку, левые или правые. — Бренди смотрит на меня. — Но ни один хирург не согласился бы мне помочь.
Она продолжает:
— Потом я вспомнила о существовании СПИДа. Но от этой идеи тут же отказалась: СПИДом болеют очень многие, это даже популярно и модно. Наверное, именно о СПИДе сестры Рей упомянули, когда звонили моей настоящей семье. Порой эти сучки ведут себя как неисправимые собственницы. Распоряжаются мной, как хотят.
Бренди достает из сумки белые перчатки с пуговками-жемчужинами на внутренней стороне запястий. И медленно натягивает их на руки.
Белый цвет — не лучший для перчаток Бренди. В них ее кисти смотрятся такими гигантскими, будто ей трансплантировали лапы мультипликационного мышонка.
— Потом мне в голову пришла идея поменять пол, — говорит она. — Сестры Рей, они считают, что используют меня. На самом же деле я использую их. Трачу их деньги взамен на предоставление им возможности думать, что они мною управляют. И что происходящее со мной — осуществление их затеи.
Бренди поднимает ногу, осматривает ботинок — в том месте, где находился сломанный каблук, — и вздыхает. Потом опускается на пол и разувается.
— Все, на что я решилась, никак не зависит от желаний сестер Рей. Просто это наибольшая глупость, какую я когда-либо могла бы совершить.
Бренди отламывает каблук от невредимого ботинка и вновь обувается.
— В несчастье следует ступать обеими ногами.
Она бросает отломанные каблуки в мусорное ведро в ванной.
— Я не гетеросексуалка, не гей и не бисексуал. Я не желаю навешивать на себя какой бы то ни было ярлык. Не хочу втискивать свою жизнь в определенное слово. В рассказ. Мечтаю отыскать нечто другое, нечто непостижимое, мечтаю очутиться в таком месте, которого не найдешь на карте. Жажду настоящих приключений.
Сфинкс. Загадка. Тайна. Неизвестность. Неопределенность. Невиданность. Непонятность. Вот какие слова применяла Бренди, когда описывала меня в моих вуалях. Моя история — не банальный рассказ о типичной жизни, которая течет себе, течет и течет, а нечто из ряда вон выходящее.
— Когда я тебя повстречала, меня одолела зависть, — говорит она. — Мне тоже захотелось иметь такое лицо. Я подумала, что с подобным человек в состоянии стать неслыханно сильным и сделать самые головокружительные открытия.
Я выхожу из комнаты и начинаю спускаться по лестнице. Я в полном замешательстве. Бренди следует за мной в своих обновленных ботинках на сплошной подошве.
Мы сходим вниз, пересекаем холл и приближаемся к дверям гостиной. До нас доносится низкий голос мистера Паркера:
— Вот так. Хорошо.
У дверей мы ненадолго останавливаемся. Я взбиваю волосы на затылке Бренди, она одергивает пиджак и подтягивает чулки.
У нее во внутреннем кармане — книги. А в трусах — мужской член. Но, если об этом не знать, подобное никогда не придет тебе в голову. Она выглядит отлично.
Мы распахиваем двойные двери гостиной. И видим мистера Паркера и Эллиса.
Брюки мистера Паркера спущены до колен. Он повернут к нам волосатым задом. Его член вставлен в рот Эллиса. Эллиса Айленда, бывшего независимого оперативного работника Мануса Келли.
— О да! Вот так! Продолжайте, это просто потрясающе!
Эллис отлично справляется с задачей. Втягивает в себя столько мистера Паркера, сколько может. Его квадратно-челюстное нацистско-постерское лицо выражает удовлетворение. Он мычит и хрюкает, наслаждаясь возвращением к работе, с которой его вынудили уволиться.

Глава двадцать седьмая

Человек на почте требует, чтобы я предъявила документы. Но в моем случае документы ничего не удостоверяют, ведь на фотографиях, например, на той, что вклеена в водительские права, я похожа на Бренди, а не на себя. Поэтому мне приходится объяснять в письменном виде, как я теперь выгляжу. Все это время я искоса поглядываю на полицейскую доску с надписью: «Разыскиваются», проверяя, не являюсь ли я наиболее «желанной» для поимки личностью.
Почти полмиллиона баксов — это двадцатипятифунтовая коробка десяти— и двадцатидолларовых купюр. В коробке на самом верху я нахожу записку от Эви на розовой канцелярской бумаге. Моя бывшая лучшая подруга грозится, что, если когда-нибудь еще увидит меня, непременно убьет.
Я счастлива.
Я отклеиваю с коробки наклейку, чтобы Бренди не видела, кому она адресована.
Одним из преимуществ людей, работающих в модельном агентстве, является то, что их номера телефона нет в телефонных справочниках. Бренди не в состоянии определить, в каком я живу городе. Формально меня нет нигде.
Теперь мы направляемся назад, к Эви. К кончине Бренди. Всю дорогу я и Эллис, мы что-нибудь пишем на открытках будущего и выбрасываем их из окон машины. Мы движемся на юг по Интерстейт-5 со скоростью полторы мили в минуту. То есть за каждые пару минут Эви с ее винтовкой становятся к нам ближе на три мили. За час — на девяносто миль.
Эллис пишет:
Рождение человека — это ошибка, исправить которую он пытается на протяжении всей своей жизни.
Электроподъемник с приглушенным шумом опускает на полдюйма стекло машины «линкольн таун», и Эллис выбрасывает открытку в зону пониженного давления, расположенную за нашим быстро движущимся автомобилем.
Я пишу:
Всю свою жизнь ты пытаешься стать Богом, а потом
умираешь.
Эллис пишет:
Если ты не рассказываешь окружающим о своих проблемах, значит, не любишь вникать и в их проблемы.
Я пишу:
Все, чем занимается Бoг, так это следит за нами и убивает нас, когда мы смертельно устаем жить. Надо стараться не уставать.
Перенесемся к нам, просматривающим раздел в газете, посвященный недвижимости. Нас интересуют выставленные на продажу крупные дома. Приезжая в новый город, первым делом мы занимаемся именно изучением газетных объявлений.
Мы сидим в уютном кафе у тротуара, пьем кофе со взбитыми сливками и шоколадной крошкой и читаем.
Потом Бренди обзванивает риелторов и узнает, в каких из домов еще живут люди. Эллис составляет список тех из них, в которые мы должны наведаться завтра.
Мы селимся в приличном отеле и ложимся отдыхать. После полуночи Бренди будит меня поцелуем. Они с Эллисом уходят, чтобы продать остатки наркотиков, украденных в Сиэтле. Быть может, еще и потрахаться где-нибудь. Мне на это наплевать.
— Нет, — говорит Бренди, — мисс Александр не собирается звонить сестрам Рей, несмотря на то, что находится в этом городе.
Эллис стоит в проеме двери и выглядит как супергерой. Я мечтаю, чтобы этот супергерой забрался ко мне в постель и спас меня. Но с недавних пор Эллис мой брат, а быть влюбленной в брата нельзя.
Бренди спрашивает:
— Тебе подать пульт дистанционного управления? Бренди включает телевизор, и на экране появляется
Эви. Она выглядит напуганной и растерянной, ее волосы всех оттенков блондина распушены. Эвелин Коттрелл Инкорпорейтед идет по студии в платье с блестками и упрашивает людей попробовать ее канапе.
Бренди переключает канал.
Бренди переключает канал.
Бренди переключает канал.
После полуночи Эви повсюду. Предлагает народу то, что на подносе в ее руках. А народ не обращает на нее внимания. Люди смотрят на монитор, заключенные в петлю реальности, — наблюдают за собой, наблюдающими за собой. То же самое происходит с каждым из нас каждый раз, когда мы подходим к зеркалу. Нам постоянно хочется постичь, что за человек смотрит на нас оттуда.
Петля никогда не заканчивается. Эви и я, мы вместе снимались в этом ролике. Как я могла быть настолько глупой и наивной в ту пору? Почему мы так часто погружены в себя и не замечаем, что творится у нас под носом?
Камера на Эви, и я почти слышу, как она говорит:
— Люби меня.
Люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, я буду тем, кем ты захочешь. Пользуйся мной. Переделывай меня. Я могу стать тоненькой с большими сиськами и густыми волосами. Разорви меня на части. Преврати во что угодно. Только люби.
Перенесемся на съемки на свалке автомобилей, на скотобойне, в морге. Мы с Эви были готовы отправиться в любое место, лишь бы по сравнению с окружающей обстановкой выглядеть красиво в одеждах, которые нам следовало демонстрировать.
Теперь я сознаю, что именно ненавижу в Эви. То, что она безбожно тщеславная, глупая и поверхностная. А особенно то, что я точно такая же. Выходит, больше всего на свете я ненавижу себя. А потому и всех окружающих.
Перенесемся в следующий день. Мы воруем лекарства в нескольких домах — в парочке шикарных особняков и в замке.
Мы встречаемся с риелторшей в баронской гостиной здоровенного особняка в Вест-Хиллз. Мы окружены поставщиками провизии и торговцами цветами. Стол в центре комнаты разложен и заставлен серебром и хрусталем, чайными сервизами, самоварами, подсвечниками, бокалами, рюмками и фужерами. Женщина в убогом твидовом костюме, пригодном разве что для огородного пугала, разворачивает серебряные и хрустальные вещицы из оберточной бумаги и делает какие-то пометки в маленькой записной книжке в красной обложке.
Мы окружены водоворотом постоянно прибывающих цветов — ведер с ирисами, розами и левкоем. Дом наполнен их благоуханием, а еще — запахом выпечки и фаршированных грибов.
Нам этот дом не подходит. Здесь слишком много народу.
Бренди смотрит на меня.
Но риелторша уже улыбается. Медленно и протяжно, с техасским акцентом она сообщает, что очень рада нас видеть и что ее зовут миссис Леонард Коттрелл.
Эта дамочка по фамилии Коттрелл берет Бренди под руку и начинает показывать ей первый баронский этаж. А я, я готова смыться отсюда. Или вступить с кем-нибудь в драку.
Покажи мне ужас.
Вспышка.
Покажи мне панику.
Вспышка.
Риелторша Коттрелл проводит нас мимо твидовой женщины и свадебных подарков.
— Это дом моей дочери. Хотя большую часть времени она проводит не здесь, а в мебельном отделе магазина «У Брумбаха» в центре города. До настоящего момента мы мирились с ее странными пристрастиями, но теперь собираемся покончить с ними — выдаем ее замуж за одного ненормального.
Она понижает голос:
— Заставить нашу девочку угомониться было сложнее, чем вы можете себе представить. Последний дом, который мы ей купили, она спалила дотла.
Рядом с твидовой работницей лежит стопка свадебных приглашений, украшенных золотом. Они возвращены назад вместе с извинениями и вежливым отказом.
Отказов довольно много.
Приглашения очень красивые. Это свернутые втрое открытки с гравировкой по золоту и засушенными цветками фиалки внутри. Я приостанавливаюсь у стола, незаметно ворую один из отказов и догоняю миссис Коттрелл, Бренди и Эллиса.
— Нет, — говорит Бренди. — В доме слишком много людей. В таких условиях нам будет неудобно осматривать дом. Да и вам, наверное, сейчас не до покупателей.
— Между нами, — произносит дамочка Коттрелл вполголоса, — мы готовы устроить Эви хоть самую шикарную свадьбу в Америке, лишь бы спихнуть ее какому-нибудь чудаку.
Бренди говорит:
— Не смеем вас задерживать.
— Но некоторым мужчинам, очень ограниченному количеству, нравятся именно такие «женщины», как наша Эви, — не унимается миссис Коттрелл.
Бренди прикладывает руку к груди:
— Нам действительно пора.
Эллис поворачивается к миссис Коттрелл и спрашивает:
— Вы имеете в виду мужчин, которые любят сумасшедших женщин?
— Да нет, я немного о другом, — отвечает та. — Будучи шестнадцатилетним юношей, наш Эван пришел к нам с мужем и заявил: «Мама, папа, я хочу стать девушкой». С нами чуть не приключился инфаркт. Но мы согласились заплатить за операцию. Эван сказал, что мечтает стать всемирно известной топ-моделью. Он начал называть себя «Эви», а на следующий день я аннулировала подписку на «Вог». У меня было чувство, что это «Вог» принес моей семье столь страшную беду. Бренди говорит:
— Примите наши поздравления.
Бренди дергает меня за рукав и многозначительно косится на дверь.
А Эллис спрашивает:
— Значит, Эви когда-то была мужчиной?
Эви была мужчиной. У меня подкашиваются ноги. Эви была мужчиной. А ведь я видела шрамы вокруг ее груди. Эви была мужчиной. А мы не раз переодевались в одной примерочной.
Покажи мне абсолютно новое видение моей взрослой жизни.
Вспышка.
Покажи мне хоть что-нибудь в этом треклятом мире, что выглядит таким, какое оно есть в реальности!
Вспышка!
Мать Эви пристально смотрит на Бренди:
— Вы когда-нибудь работали моделью? Вы очень похожи на одну подругу моего сына.
— Вашей дочери, — рычит Бренди.
Я ощупываю приглашение, которое стащила. И читаю, что в нем написано, вглядываясь в гравировку сквозь свои вуали. Бракосочетание мисс Эвелин Коттрелл и мистера Аллена Скиннера назначено на завтра. На одиннадцать утра. Прием гостей и свадебное торжество состоятся в доме невесты.
Здесь же состоится грандиозный пожар.
И убийство.
Форма одежды — официальная.

Глава двадцать восьмая

Платье, в котором я намереваюсь заявиться на свадьбу Эви, — нечто похожее на Туринскую Плащаницу. Оно коричнево-белое, с драпировкой. Длинный ряд блестящих красных пуговиц выглядит подобно стигматам на теле святого. На моих руках — длиннющие черные перчатки, а на ногах — туфли на непомерно высоких каблуках. Если в таких упадешь, определенно разобьешь себе нос. Вокруг моей головы — несколько ярдов черной органзовой вуали Бренди с блестящими звездочками. Открыты лишь мои глаза. А похожие на вишни в вишневом пироге шрамы на том месте, где когда-то была моя челюсть, никто не увидит.
Я выгляжу гнетуще и зловеще. Но ощущаю, будто что-то вышло из-под контроля.
Ненавидеть Эви — это сейчас не так просто, как было раньше. Теперь у меня почти нет причин питать к ней ненависть. Я отдалилась от этих причин. В настоящий момент я твердо знаю, что чашечка кофе и капсула декседрина помогают наплевать на что бы то ни было.
На Бренди белый костюм — подделка под Боба Маки. И шляпа, ведь, несмотря ни на что, мы идем на свадьбу. Туфли на ее ногах сделаны из кожи какого-то животного. А еще на ней все необходимые безделушки, называемые аксессуарами. Драгоценные камни, выкопанные из недр земли и отполированные до такого состояния, что отражают свет. Они вставлены в сплав золота с медью, по которому колотили молотками, придавая форму. На все это потрачено столько труда. Я имею в виду, на создание Бренди Александр.
На Эллисе костюм с двубортным пиджаком с разрезом сзади, черного-черного цвета. Он выглядит так, каким ты представляешь себя в гробу, если ты, конечно, парень. Но меня это уже не волнует.
У Эллиса вид человека, способного соблазнить представителя любой категории людей и гордящегося этим. Ему льстит не только сознание того, что недавно он удовлетворил мистера Паркера, но и воспоминания о связи с Эви. Наверное, в его голове уже крутятся мысли о попытке вернуться на свой пост в Вашингтон-парк.
Итак, я беру приглашение с гравировкой по золоту, которое украла, Бренди и Эллис запасаются перкоданом, и мы направляемся на свадьбу Эви.
Перенесемся в одиннадцать часов утра в баронский особняк в Вест-Хиллз — дом чокнутой Эви Коттрелл. Счастливицы Эви, не расстающейся с винтовкой, только что превратившейся в миссис Эвелин Коттрелл Скиннер. Можно подумать, в данный момент меня все это сильно волнует.
И, о, как все великолепно и блистательно! Эви, она запросто могла бы сыграть роль свадебного торта в своем многоярусном, усыпанном цветами платье с юбкой на обручах. Ее талия сильно утянута, здоровый техасский бюст высоко поднят жестким лифом. На Эви столько же украшений, сколько в торговом пассаже на Рождество.
Большая часть шелковых цветов пришита к правой части ее платья в районе талии. Такие же цветы над ушами в блондинистых, уложенных в замысловатую прическу, залитых лаком волосах. К ним прикреплена воздушная белая ткань, которая сейчас убрана назад и покрывает голову Эви.
В юбке с обручами, с высоко поднятыми техасскими сиськами-грейпфрутами невеста расхаживает перед гостями и командует своим праздничным парадом.
Наполненная шампанским с перкоданом, Бренди смотрит на меня.
А я забавляюсь, представляя, что когда-то Эви была мужчиной. Такая же ширококостная блондинка, она отличалась тогда от себя нынешней тем, что между ног у нее болталась уродливая морщинистая мошонка. Вы понимаете, о чем я.
Эллис старается избежать встречи с Эви. Он занят тем, что пытается выяснить, не станет ли ее муж его очередной победой. Эллис, он до сих пор живет тем, что со спортивным интересом стремится после долгой борьбы завоевать внимание нового мужчины.
Каждый из присутствующих здесь считает, что эта история именно о нем. То же самое можно сказать о любом другом человеке планеты.
Ситуация выходит далеко за рамки обычного «Прости меня, мама. Прости меня, Господи». В данную минуту я не желаю просить прощения ни у кого.
Я ни о чем не сожалею.
И ни о ком.
Нет, на самом деле, все, кто тут собрался, просто жаждут быть кремированными.
Перенесемся наверх. В спальню.
Приданое Эви выложено. Осталось только упаковать его. На сей раз у меня есть собственные спички. Я поджигаю край гравированного приглашения, касаюсь им кровати с приданым, прохожу к занавескам.
Этот момент, он просто головокружителен. Пламя перехватывает контроль над ситуацией в свои огненные руки, и ты уже ни за что не в ответе.
Я беру большую бутыль «Шанель № 5» в ванной Эви, а еще флакон «Джой» и «Белых плеч» и разбрызгиваю эти благоухающие цветочными ароматами жидкости по спальне.
Огонь, этот свадебный ад Эви, тут же набрасывается на все, что полито духами, и заставляет меня выскочить в холл. Вот что мне нравится в пламени — его способность поглотить меня и любого другого человека и убить. Пламя не может этого знать, но я являюсь его матерью. Огонь ужасно красив и обладает невероятной мощью и властью, и я люблю в нем все это, как ничто другое ни в ком другом.
Ты не в состоянии его остановить. Управлять им. С каждой секундой он охватывает все больше и больше вещей Эви.
Теперь моя задумка осуществляется сама собой. Помощи не требуется.
Я спустилась вниз. Грациозной и медленной поступью профессиональной манекенщицы. Невидимая девушка-модель.
Наконец— то все происходит так, как хочу я. Даже лучше. И никто ничего пока не заметил.
Наш мир стремительно мчится вперед, в будущее. Цветы и фаршированные грибы, гости на свадьбе и квартет музыкантов-струнников — все мы движемся туда, к планете Бренди Александр.
Принцесса в холле и до сих пор думает, что удерживает происходящее под личным контролем.
О, это глупое ощущение жесткого контроля над всем и вся!
Перенесемся в тот день, когда мы с вами будем мертвыми, и все, что кажется нам важным сейчас, утратит всякий смысл. Перенесемся в то время, когда на месте этого особняка будет стоять другой дом. Его жильцы не будут знать о нас абсолютно ничего.
— Куда ты исчезала? — спрашивает Бренди.
В ближайшее будущее, хочу ответить я.

Глава двадцать девятая

Перенесемся ко мне и Бренди. Мы не можем найти Эллиса. А Эви и остальные Коттреллы из Техаса, они потеряли своего жениха. Все смеются нервным прерывистым смехом. Всем хочется знать, которая из подружек невесты сбежала с Алленом. Ха-ха.
Я дергаю Бренди за рукав, но она на меня шикает. Эллис и жених исчезли… Сотня техасцев напиваются… На нелепой невесте огромное свадебное платье… Для Бренди все это чересчур увлекательно, и уйти сейчас она просто не в состоянии.
Перенесемся к Эви, командующей своим праздничным парадом.
Она выскакивает из кладовки дворецкого. Ее руки сжаты в кулаки. Фата и волосы летят за Эви, извиваясь в бешеном танце.
Эви орет, что не понимает, как ее угораздило отыскать себе такого женишка. Она застала его трахающимся с всеобщим бывшим дружком.
О, Эллис.
Я прекрасно помню все эти порножурналы с красочными картинками. На них в деталях изображены элементы орального, анального секса, римминга, фистинга, фельчинга. Я знаю, что парни, пытающиеся сосать собственный член, иногда заканчивают больничной койкой.
О, как все великолепно и блистательно!
Естественно, Эви тут же приподнимает свою юбку с кольцами и устремляется в спальню за винтовкой. А спальня, политая «Шанелью № 5», почти полностью объята пламенем. Парад Эви ступает в огонь.
Люди достают сотовые и начинают набирать 911. Никто не решается войти в кладовку и взглянуть на разворачивающееся там шоу собственными глазами. О подобных вещах народ не желает знать.
Странно, но техасцы меньше напуганы пожирающим дом огнем, чем анальным сексом.
Я вспоминаю своих предков.
Скат и секс с уринацией.
Садизм и мазохизм.
Ожидая, что Эви сгорит заживо, гости берут по стакану прохладительного напитка и выстраиваются в несколько неровных шеренг у подножия лестницы. Из кладовки раздается звук громких шлепков. Шлепков особенных, когда перед нанесением удара на ладонь плюют.
Бренди, не относящаяся ни к одной из социальных и сексуальных групп, Бренди разражается смехом.
— Чувствую, впереди нас ждет нечто еще более занимательное, — говорит она мне, кривя свои графитовые губы. — В последний стакан с выпивкой Эллиса я добавила горстку очищающего желудок билакса.
О, Эллис.
В этой суете Бренди могла бы запросто смыться отсюда, если бы не начала смеяться.
Но теперь уже слишком поздно. Из огненной стены выскакивает Эви.
От ее свадебного платья остались лишь металлические обручи. На ушах проволочные скелетики от цветов, а в руках винтовка.
Она медленно приближается к лестнице и начинает грациозно спускаться вниз, направляя дуло винтовки прямо на Бренди Александр.
Все смотрят на Эви, на которой нет ничего, кроме обручей, пепла, пота и сажи, на Эви, обладательницу напоминающей по форме песочные часы фигуры, переделанной из мужской в женскую.
Эви выкрикивает:
— Ты!
Поверх ствола винтовки она смотрит на Бренди Александр и орет:
— Это опять сделала ты! Устроила еще один пожар! Шаг вниз, пауза, следующий шаг.
— При такой внешности, как твоя, человеку нет нужды о чем-либо заботиться! — шипит Эви. — Но тебе недостаточно того, что ты лучше всех и самая красивая! Ты жаждешь уничтожить все вокруг.
Огонь со второго этажа подкрадывается к обоям на стенах холла. Гости суетно собирают свои сумки, зонты и пиджаки и устремляются к выходу, прихватив сувениры — серебро и хрусталь.
Из кладовки раздаются звуки шлепков.
Эви ревет:
— Эй, вы, там! Уймитесь! — Она вновь переводит взгляд на Бренди. — Пусть я проведу несколько лет в тюрьме, но сейчас собственноручно отправлю тебя в ад.
Слышится щелчок взводимого курка. Огонь ползет вниз по стенам холла.
— О боже! Да, да! Господи, как мне хорошо! — вопит Эллис. — Я кончаю!
Бренди перестает смеяться. Она, величественная и недоумевающая, выглядит крупнее и красивее, чем обычно. По выражению ее лица видно, что все происходящее кажется ей шуткой. Она поднимает свою крупную руку и смотрит на часы.
Еще немного, и я стану по-настоящему единственным ребенком в семье.
В данное мгновение я могла бы все изменить. Скинуть с себя вуаль, рассказать всем правду и спасти чужие жизни. Я это я. Бренди ни в чем не виновата. Судьба дает мне второй шанс. Несколько лет назад у меня уже была возможность открыть окно и впустить Шейна в дом.
Но мне что-то мешает. Вернее, я точно знаю что. Обида на Шейна за то, что он сжег мою одежду. И что впоследствии превратился в центр внимания наших родителей.
Если я сейчас сниму с себя вуаль, все увидят, что я — монстр, изуродованная жертва. Я стану для всех только тем, как я выгляжу.
Откроется правда, голая правда. А честность — самое скучное на планете Бренди Александр.
Эви прицеливается.
— Да! — кричит в кладовке Эллис. — Давай же, сделай это, мой мальчик!
Эви прищуривает глаза.
— Кончи мне в рот! — стонет Эллис. Бренди улыбается.
Я ничего не предпринимаю.
Эви стреляет и попадает Бренди в самое сердце.

Глава тридцатая

— Моя жизнь, — говорит Бренди. — Я умираю и должна увидеть всю свою жизнь.
Никто здесь не умирает.
Покажи мне опровержение.
Эви выстрелила, бросила винтовку и выскочила на улицу.
Полиция и «скорая» в пути. Гости, приглашенные на свадьбу Эви, во дворе. Скандалят из-за подарков, доказывая друг другу, что то или иное принесли именно они и теперь имеют право забрать это назад.
Вся эта неразбериха — просто уморительна.
Бренди Александр вся в крови.
Она произносит:
— Я хочу увидеть свою жизнь.
До нас доносится приглушенный голос Эллиса:
— Можешь ничего не говорить. Перенесемся ко мне.
Я поднимаюсь на ноги. Моя рука в теплой красной крови Бренди. Я пишу на горящих обоях: Тебя Зовут Шейн Макфарленд. Ты Родился Двадцать Четыре Года Назад. У Тебя Есть Младшая Сестра.
Огонь уже поедает мою верхнюю строчку.