1 2 3 4 5 6 
– Ре,  ми, ре, до, ре, фа, ми, ре – этого я никак не могу сыграть. Начните сначала.    

Гастон  начал сначала, потом Маргарита ему сказала:    

– Теперь  дайте и мне попробовать.    

Она  села на его место и сыграла в свою очередь, но ее непокорные пальцы все время  ошибались в этом месте.    

– Прямо  непостижимо, – сказала она с ребяческой интонацией, – я никак не могу  разучить этот пассаж! Вы не поверите, я сижу иногда до двух часов ночи над ним!  А как вспомню, что этот несносный граф восхитительно играет его наизусть, так  начинаю злиться на него, право.    

Она  опять начала сначала, и все с тем же результатом.    

– Ну  его к черту, вашего Вебера, музыку и пианино! – сказала она, забросив ноты  на другой конец комнаты. – Ведь не могу же я брать восемь диезов подряд!    

Она  скрестила руки на груди, окинула нас взглядом и топнула ногой. Щеки ее  покраснели, и легкий кашель вырвался из груди.    

– Ну,  ну, – сказала Прюданс, которая уже сняла шляпу и оправляла прическу перед  зеркалом, – вы ещё рассердитесь, вам станет худо, пойдемте лучше ужинать.  Я умираю от голода.    

Маргарита  опять позвонила, потом села к пианино и начала петь вполголоса какую-то шансонетку,  аккомпанемент к которой ей давался без ошибок.    

Гастон  знал эту песенку, и их голоса почти составили дуэт.    

– Не  пойте эту гадость, – сказал я Маргарите просящим голосом.    

– О,  как вы стыдливы! – сказала она с улыбкой, протянув мне руку.    

– Я  не за себя прошу, за вас.    

Маргарита  сделала жест, который должен был означать: «О, я уже давно покончила со стыдливостью!»    

В  это время пришла Нанина.    

– Ужин  готов? – спросила Маргарита.    

– Да,  сейчас.    

– Кстати, –  обратилась ко мне Прюданс, – вы не видели квартиры, пойдемте я вам покажу.    

Вы  знаете, гостиная была очень красива. Маргарита проводила нас немного, потом,  позвала Гастона и пошла с ним в столовую, чтобы посмотреть, готов ли ужин.    

– Послушайте, –  громко сказала Прюданс, посмотрев на этажерку и взяв там саксонскую  статуэтку, – я не видела у вас этой фигурки!    

– Какой?    

– Маленького  пастуха, который держит клетку с птицей.    

– Возьмите,  если она вам нравится.    

– Ах,  зачем?    

– Я  хотела его подарить горничной, мне он не нравится, но раз он вам нравится,  возьмите.    

Прюданс  обрадовалась подарку и не обратила внимания на форму, в какой он был предложен.  Она отложила статуэтку в сторону и повела меня в уборную, там она показала мне  две одинаковые миниатюры и сказала:    

– Вот  граф Г. Он был страшно влюблен в Маргариту. Он ее оставил. Вы знаете его?    

– Нет.  А это кто? – спросил я, указав на вторую миниатюру.    

– Это  маленький виконт Л. Он должен был уехать…    

– Почему?    

– Потому,  что был почти разорен. Как он любил Маргариту!    

– И  она его тоже сильно любила?    

– Она  странная девушка, с ней никогда не знаешь, что и подумать. Вечером в тот же  день, как он уехал, она была, по обыкновению, в театре, а в час разлуки  плакала.    

В  это время пришла Нанина и доложила, что ужин подан.    

Когда  мы вошли в столовую, Маргарита стояла у стены, а Гастон держал ее руки в своих  и что-то тихо говорил ей.    

– Вы  с ума сошли, – ответила ему Маргарита. – Вы отлично знаете, что я не  хочу вас. Нельзя только после двухлетнего знакомства с такой женщиной, как я,  пожелать стать ее любовником. Мы отдаемся сейчас же или никогда. Ну, господа, к  столу.    

И,  вырвавшись из рук Гастона, она усадила его по правую руку, меня по левую, потом  сказала Нанине:    

– Прежде  чем сесть, скажи кухарке, чтобы она не открывала, если позвонят.    

Это  предупреждение было сделано в час ночи.    

Мы  много смеялись, пили и ели. Очень скоро веселье перешло всякие границы: время  от времени раздавались словечки, которые в известных кругах общества считаются  веселыми и которые всегда пачкают уста, их произносящие. Они вызывали бурю  восторга со стороны Нанины, Прюданс и Маргариты. Гастон от души радовался, он  был добрый малый, но ум его имел странное направление. Была минута, когда я  хотел забыться, не думать о том, что происходит, и принять участие в общем  веселье, которое, казалось, входило в меню ужина, но мало-помалу я как-то  обособился, мой стакан оставался полным, и мне было грустно видеть, как это  двадцатилетнее существо пьет, говорит языком носильщиков и смеется всем тем  гадостям, которые тут произносят.    

Меж  тем как это веселье, эта манера разговаривать и пить у других, казалось,  происходили от распущенности, привычки и избытка сил, у Маргариты они  производили впечатление потребности забыться, лихорадочного состояния, нервной  возбудимости. При каждом бокале шампанского ее щеки покрывались нездоровым  румянцем, и кашель, легкий в начале ужина, усилился в конце и заставлял ее  закидывать голову на спинку стула и прижимать руки к груди всякий раз во время  приступа. Мне было больно думать, как это хрупкое создание должно было страдать  от постоянной невоздержанности. В конце концов произошло то, что я предвидел и  чего так боялся. К концу ужина у Маргариты случился особенно сильный приступ  кашля. Мне казалось, что грудь ее раздирает изнутри. Бедная девушка  побагровела, закрыла от боли глаза и поднесла к губам платок, который окрасился  кровью. Тогда она встала и побежала в уборную.    

– Что  с Маргаритой? – спросил Гастон.    

– Она  слишком много смеялась, и теперь у нее пошла горлом кровь, – ответила  Прюданс. – Но это пустяки, это бывает каждый день. Она сейчас вернется. Не  нужно ей мешать, так ей лучше.    

Я  не мог этого вынести и, несмотря на все протесты Прюданс и Нанины, которые  хотели меня вернуть, пошел к Маргарите.    

     

Комната,  в которой она уединилась, была освещена только свечой, стоявшей на столе. Она  лежала на диване в небрежной позе, прижимая одну руку к груди, другую бессильно  свесив. На столе стоял серебряный тазик, наполовину наполненный водой, которая  была слегка окрашена кровью.    

Маргарита  лежала бледная, с полуоткрытым ртом и тяжело дышала. Временами из груди у нее  вырывался долгий вздох, который как бы облегчал ей дыхание и давал покой на  несколько секунд.    

Я  приблизился к ней, но она не обратила на это никакого внимания. Я сел и взял ее  руку.    

– Ах,  это вы! – сказала она с улыбкой. Должно быть, у меня было очень  расстроенное лицо, потому что она добавила: – Вам тоже плохо?    

– Нет,  но как вы себя чувствуете?    

– Ничего. –  И она вытерла платком слезы, которые выступили у нее от кашля. – Я к этому  теперь привыкла.    

– Вы  убиваете себя, – сказал я ей взволнованно, – мне хотелось бы быть  вашим другом и помешать вам так поступать.    

– Я  не понимаю, почему вы волнуетесь, – с горечью возразила она. –  Посмотрите, ведь никто мной не интересуется; все они отлично знают, что ничем  помочь нельзя.    

Она  встала, взяла свечу, поставила на камин и посмотрела в зеркало.    

– Какая  я бледная! – сказала она, оправляя платье и растрепавшуюся прическу. –  Ну, да ладно, вернемся в столовую. Идемте!    

Но  я сидел и не трогался с места.    

Она  поняла, насколько взволновала меня эта сцена, подошла ко мне, протянула руку и  сказала:    

– Ну,  пойдемте.    

Я  взял ее руку, поднес к губам и невольно уронил на нее две долго сдерживаемые  слезы.    

– Какой  вы, однако, ребенок! – сказала она, садясь рядом со мной. – Вот вы  плачете! Что с вами?    

– Я,  верно, кажусь вам несносным, но мне так больно все это видеть.    

– Вы  очень добрый! Но что мне делать? Я не могу заснуть, и мне приходится  развлекаться. А потом, не все ли равно, одной кокоткой больше или меньше. Врачи  говорят, что кровь, которую я отхаркиваю, идет из бронхов. Я делаю вид, что  верю, больше я ничего ведь не могу для них сделать.    

– Послушайте,  Маргарита, – сказал я, не в силах больше сдерживаться, – я не знаю,  какую роль вы будете играть в моей жизни, но одно я знаю твердо; в данный  момент мне никто, даже моя сестра, так не близок, как вы. И это с тех пор, как  я вас увидел. Прошу вас, ради Бога, не живите так, как вы жили до сих пор.    

– Если  я буду заботиться о себе, я умру. Меня поддерживает та лихорадочная жизнь, которую  я веду. Кроме того, заботиться о себе хорошо светским женщинам, у которых есть  семья и друзья, – а нас, как только мы перестаем служить тщеславию или  удовольствию наших любовников, бросают, и долгие вечера сменяют долгие дни. Я  хорошо это знаю, я два месяца пролежала в постели, и уже через три недели никто  не приходил меня навещать.    

– Я  знаю, что я ничто для вас, – возразил я, – но, если вы только  захотите, я буду о вас заботиться, как брат, я не покину вас и поставлю на  ноги. Когда у вас будут силы, вы вернетесь к вашему образу жизни, если  захотите, но я уверен, вы предпочтете спокойное существование, которое вам даст  больше счастья и сохранит красоту.    

– Так  вы думаете сегодня, потому что вино нагнало на вас тоску, но вашего терпения не  хватит надолго.    

– Позвольте  вам напомнить, Маргарита, что вы были больны в продолжение двух месяцев и что в  продолжение этих двух месяцев я приходил каждый день узнавать о вашем здоровье.    

– Это  верно, но почему вы не заходили ко мне?    

– Потому,  что я не знал вас тогда.    

– Разве  стесняются с такой женщиной, как я?    

– С  женщиной всегда нужно стесняться – таково мое убеждение.    

– Итак,  вы берете на себя заботу обо мне?    

– Да.    

– Вы  будете проводить со мной целые дни?    

– Да.    

– И  целые ночи?    

– Все  время, если я вам не надоем.    

– Как  вы это называете?    

– Преданностью.    

– И  откуда берется такая преданность?    

– Из  непобедимой симпатии, которую я питаю к вам.    

– Значит,  вы влюблены в меня? Признайтесь в этом поскорее, это проще.    

– Возможно,  но сегодня я вам не могу этого сказать, когда-нибудь в другой раз.    

– Лучше  будет, если вы мне этого никогда не скажете.    

– Почему?    

– Потому,  что в результате могут быть две вещи.    

– Какие?    

– Или  я оттолкну вас, и тогда вы на меня рассердитесь, или я сойдусь с вами, и тогда  у вас будет печальная любовница: женщина нервная, больная, грустная, а если  веселая, то веселость ее хуже печали, женщина, харкающая кровью и тратящая сто  тысяч франков в год. Это хорошо для богатого старика, как герцог, но очень  скучно для молодого человека. Вот вам подтверждение: все молодые любовники,  которые у меня были, очень скоро меня покинули.    

Я  ничего не отвечал: я слушал. Эта откровенность, очень похожая на исповедь, эта  грустная жизнь, которую я угадывал под золотой дымкой, окутывавшей ее, и от  которой бедная девушка убегала в распутство, пьянство и бессонные ночи, –  все это производило на меня такое сильное впечатление, что я не находил слов.    

– Однако, –  продолжала Маргарита, – мы говорим глупости. Дайте мне руку, и пойдем в столовую.  Никто не должен знать о причине нашей задержки.    

– Идите,  если вам хочется, но мне разрешите остаться.    

– Почему?    

– Потому  что мне больно видеть ваше веселье.    

– Ну,  так я буду печальной.    

– Послушайте,  Маргарита, позвольте мне сказать то, что вам, наверное, не раз говорили, но то,  что я хочу вам сказать, – это сущая правда, и никогда больше я вам этого  не повторю…    

– Ну!…  – сказала она с улыбкой молодой матери, выслушивающей глупый лепет своего ребенка.    

– С  того момента, как я вас увидел, не знаю почему и зачем, но вы заняли место в  моей жизни. Я изгонял ваш образ из своей памяти, но он снова и снова  возвращался ко мне. Сегодня, когда я снова встретил вас после двух лет разлуки,  я почувствовал к вам еще большее влечение, и, наконец, теперь, когда вы меня  приняли, когда я с вами познакомился, когда я узнал вашу странную натуру, вы  стали мне необходимы, и я сойду с ума не только если вы меня не полюбите, но и  в том случае, если вы мне не позволите вас любить.    

– Несчастный,  я вам повторю то, что говорила мадам Д. Значит, вы очень богаты! Вы, должно  быть, не знаете, что я трачу шесть-семь тысяч франков в месяц и иначе не могу  существовать, вы не знаете, должно быть, мой бедный друг, что я вас очень скоро  разорю, ваша семья возьмет вас под опеку, чтобы не дать вам жить с такой  особой, как я. Любите меня как друга, но не иначе. Приходите ко мне, мы будем  смеяться, болтать, но не переоценивайте меня, право же, мне грош цена. У вас  доброе сердце, у вас есть потребность любить, вы слишком молоды и слишком чувствительны,  чтобы жить в нашем кругу. Возьмите замужнюю женщину. Вы видите, я не злой человек  и говорю с вами вполне откровенно.    

– Какого  черта вы здесь пропали? – закричала Прюданс, которая незаметно вошла и  стояла на пороге комнаты с растрепанной прической и в расстегнутом платье, что  было, наверно, делом рук Гастона.    

– Мы  обсуждаем важное дело, – сказала Маргарита, – оставьте нас в покое,  мы скоро вернемся.    

– Хорошо,  хорошо, разговаривайте, милые детки, – сказала Прюданс, закрывая за собой  дверь и как бы подчеркивая этим значительность того, что она сказала.    

– Итак,  решено, – продолжала Маргарита, когда мы остались одни, – вы меня  разлюбите.    

– Я  уеду.    

– Неужели  дело зашло так далеко?    

Но  мне было поздно отступать, к тому же эта женщина действовала на меня так, как  никто до сих пор. Смесь веселости и печали, стыдливости и распутства, болезнь,  которая должна была в ней развивать восприимчивость к впечатлениям и нервную  возбудимость, – все мне говорило, что если я с первого раза не одержу верх  над этой переменчивой и легкомысленной натурой, она будет потеряна для меня  навсегда.    

– Так,  значит, вы говорили серьезно? – продолжала она.    

– Вполне  серьезно.    

– Но  почему вы раньше мне этого не говорили?    

– Когда  я мог вам сказать?    

– На  следующий день после того, как вы были мне представлены в Опере.    

– Вы  бы меня очень плохо приняли, если бы я пришел к вам.    

– Почему?    

– Потому,  что я глупо вел себя накануне.    

– Да,  это верно. Но ведь вы меня уже и тогда любили?    

– Да.    

– Но  это вам не помешало пойти домой и проспать всю ночь после спектакля. Знаем мы такую  любовь.    

– Ну,  так вы ошибаетесь. Знаете, что я делал в тот вечер?    

– Нет.    

– Я  ждал вас у дверей кафе. Я следил за экипажем, в котором вы ехали с друзьями, и,  когда увидел, что вы одна вышли из экипажа и поднялись к себе, был совершенно  счастлив.    

Маргарита  начала смеяться.    

– Чему  вы смеетесь?    

– Ничему.    

– Умоляю  вас, скажите, иначе я подумаю, что вы опять насмехаетесь надо мной.    

– Вы  не рассердитесь?    

– Какое  я имею право сердиться?    

– Ну,  так знайте, была основательная причина, почему я поднялась к себе одна.    

– Какая?    

– Меня  ждали здесь.    

Если  бы она ударила меня ножом, мне не было бы больнее. Я встал и протянул руку:    

– Прощайте.    

– Я  прекрасно знала, что вы рассердитесь, – сказала она. – Мужчины  непременно хотят знать то, что им может причинить боль.    

– Уверяю  вас, – возразил я холодным тоном, как бы желая доказать, что я навсегда  исцелился от своей страсти, – уверяю вас, что я не сержусь. Вполне  естественно, что я ухожу – ведь уже три часа ночи.    

– Может  быть, вас тоже кто-нибудь ждет дома?    

– Нет,  но мне пора.    

– В  таком случае прощайте.    

– Вы  меня прогоняете?    

– Нисколько!    

– Зачем  вы меня огорчаете?    

– Чем  я вас огорчила?    

– Вы  мне сказали, что кто-то вас ждал.    

– Я  не могла не засмеяться при мысли, что вы были так счастливы тем, что я  вернулась одна.    

– Мы  часто радуемся какому-нибудь пустяку, и жестоко разрушать эту радость.    

– Но  за кого вы меня принимаете? Я не целомудренная девушка и не герцогиня. Я знаю  вас только один день и не обязана вам отчитываться в своих поступках. Допустим,  что я буду когда-нибудь вашей любовницей, но тогда вам необходимо знать, что до  вас у меня были другие любовники. Если вы мне устраиваете уже теперь сцены  ревности, то что же будет после, если вообще это «после» настанет. Я первый раз  вижу такого человека, как вы.    

– Никогда  никто не любил вас так, как я.    

– Будьте  искренни, вы действительно меня очень любите?    

– Мне  кажется, сильнее любить нельзя.    

– И  это с…    

– С  того дня, как я увидел вас выходящей из экипажа около магазина: это было три  года назад.    

– Знаете,  это прекрасно! Но что же я должна сделать, чтобы вознаградить эту великую любовь?    

– Любите  меня хоть немного, – сказал я, и сердце у меня забилось, мне стало трудно  говорить. Мне казалось, несмотря на полунасмешливые улыбки, которыми  сопровождались все ее слова, что Маргарита начинала разделять мое волнение и  что я приближался к желанному моменту.    

– Ну,  а герцог?    

– Какой  герцог?    

– Мой  старый ревнивец.    

– Он  ничего не будет знать.    

– А  если он узнает?    

– Он  вас простит.    

– Нет,  он меня бросит. Что я тогда буду делать?    

– Вы  же идете на этот риск для других.    

– Откуда  вы это знаете?    

– Вы  ведь отдали приказание, чтобы никого не впускали сегодня ночью.    

– Верно,  но это серьезный друг.    

– К  которому вы, по-видимому, не особенно привязаны, раз отказываетесь принять его  в такой час.    

– Вы  не можете меня в этом упрекать, я отдала такое приказание, чтобы принять вас и  вашего друга.    

Я  приблизился к Маргарите и обнял ее.    

– Если  бы вы знали, как я вас люблю! – сказал я тихо.    

– Правда?    

– Клянусь  вам.    

– Если  вы мне обещаете исполнять беспрекословно все мои желания, не спрашивая меня ни  о чем, не делая мне никаких замечаний, может быть, я буду вас немного любить.    

– Все,  что хотите.    

– Но  предупреждаю вас: я хочу быть свободной в своих действиях и никогда и ни в чем  не буду отчитываться перед вами. Я уже давно ищу любовника молодого, покорного,  беззаветно влюбленного, не требующего ничего, кроме моей любви. Я никогда не могла  найти такого. Мужчины, вместо того чтобы довольствоваться тем, что им дают и на  что они едва ли могли надеяться, требуют от своей любовницы отчета в настоящем,  прошлом и даже в будущем. Чем больше они привыкают к ней, тем больше хотят  владычествовать над ней, и чем больше им дают, тем шире становятся их  требования. Я решаюсь взять нового любовника при условии, чтобы он обладал  тремя редкими качествами: доверчивостью, покорностью и скромностью.    

– Я  буду всем, чем вы захотите.    

– Увидим.    

– А  когда мы увидим?    

– Позднее.    

– Почему?    

– Потому  что, – сказала Маргарита, выскользнув из моих объятий. Выбрав в большом  букете красных камелий, принесенных утром, один цветок, она приколола его к  моему сюртуку и продолжала: – Потому что не всегда можно договор исполнять в  тот самый день, как он подписан. Это вполне понятно.    

– А  когда мы опять увидимся? – спросил я, снова сжимая ее в своих объятиях.    

– Когда  камелия станет другого цвета.    

– А  когда она станет другого цвета?    

– Завтра,  от одиннадцати до двенадцати ночи. Вы довольны?    

– Вы  еще спрашиваете?    

– Ни  слова обо всем этом ни вашему другу, ни Прюданс, ни кому бы то ни было.    

– Обещаю  вам.    

– Теперь  поцелуйте меня, и вернемся в столовую.    

Маргарита  подставила мне губы, оправила волосы, и мы вышли из комнаты: она – напевая, я –  вне себя от счастья.    

В  гостиной она мне сказала тихо:    

– Вам  может показаться странным, что я так скоро согласилась. Знаете почему?…  Потому, – продолжала Маргарита, взяв мою руку и прижав ее к сердцу,  сильные и частые удары которого я чувствовал, – что мне осталось жить  меньше, чем другим, и я решила жить быстрее.    

– Умоляю  вас, не говорите так.    

– Утешьтесь, –  продолжала она, смеясь. – Сколько бы я ни жила, я проживу дольше, чем вы  меня будете любить.    

И  она, напевая, вошла в столовую.    

– Где  Нанина? – спросила Маргарита, увидев Гастона и Прюданс одних.    

– Она  спит у вас в комнате в ожидании вас, – ответила Прюданс.    

– Несчастная!  Я ее убиваю! Ну, господа, расходитесь, уже пора.    

Через  десять минут Гастон и я вышли. Маргарита пожала мне на прощание руку и осталась  с Прюданс.    

– Ну, –  спросил Гастон, когда мы вышли, – что вы скажете о Маргарите?    

– Это  ангел, и я от нее без ума.    

– Я  так и думал. Вы сказали ей это?    

– Да.    

– И  она вам обещала что-нибудь?    

– Нет.    

– Она  не похожа на Прюданс.    

– Прюданс  вам обещала?    

– Нет,  она лучше сделала, мой друг! Трудно поверить, но эта толстая Дювернуа хорошо сохранилась!    

 XI    

     

На  этом месте своего рассказа Арман остановился.    

– Пожалуйста,  закройте окно! – сказал он. – Мне становится холодно. Я пока лягу.    

Я  закрыл окно. Арман, все еще слабый, разделся и лег в постель, его голова  несколько минут покоилась на подушке, как у человека, уставшего от  продолжительной прогулки или удрученного тяжелыми воспоминаниями.    

– Вы  слишком много говорите, – сказал я, – может быть, мне лучше уйти и  дать вам покой? Вы расскажете в другой раз остальное.    

– Вам  надоело слушать?    

– Напротив.    

– Тогда  я буду продолжать. Если я останусь один, я не смогу заснуть. Когда я вернулся домой, –  продолжал он, не задумываясь, настолько все эти детали были еще живы в его  памяти, – я не лег спать, а начал вспоминать все события этого дня.  Встреча, знакомство, обещание Маргариты – все произошло так быстро, так  неожиданно, что временами мне казалось, будто все это сон, хотя такие девушки,  как Маргарита, нередко тотчас соглашаются на предложение мужчины.    

Я  мог сколько угодно приводить себе этот довод, но первое впечатление,  произведенное на меня моей будущей любовницей, было так сильно, что оно брало  верх. Я никак да мог в ней видеть такую же содержанку, как и все прочие, и с  тщеславием, свойственным всем мужчинам, был склонен думать, что она вполне  разделяла мое чувство к ней.    

Между  тем мне были известны совершенно противоположные примеры, и я не раз слышал,  что любовь Маргариты была товаром, более или менее дешевым в зависимости от  сезона.    

Но  как же примирить, с другой стороны, эту репутацию с упорными отказами молодому  графу, которого мы видели у нее? Вы скажете, что он ей не нравился, что ее  великолепно содержал герцог и что в любовники она брала, конечно, человека,  который ей нравился. Но почему она не хотела в таком случае Гастона, милого,  умного, богатого, и, казалось, предпочла меня, хотя и нашла меня очень смешным?  Правда, бывают случаи, когда минута делает больше, нежели целый год ухаживаний.    

Из  тех, кто ужинал, я один побеспокоился ее отсутствием. Я пошел за ней, был  настолько взволнован, что не мог этого скрыть, и заплакал, целуя ее руку.  Ежедневные посещения в продолжение двух месяцев ее болезни и моя  растроганность, видимо, показали ей меня в несколько ином свете. Весьма возможно,  что для чувства, так сильно себя проявившего, она решила сделать то, что делала  много раз и что, вообще говоря, не было уже для нее особенно трудным.    

Все  эти рассуждения, как видите, были весьма правдоподобны, но какова бы ни была  причина, побудившая ее согласиться, одно было вполне достоверно: она  согласилась.    

Я  был влюблен в Маргариту, должен был скоро ею обладать и не мог больше ничего от  нее требовать. Но, повторяю вам, несмотря на то, что это была кокотка, любовь  ее представлялась всегда такой недостижимой, может быть из желания  опоэтизировать ее, что чем ближе был момент, когда отпадут все сомнения, тем  больше я сомневался.    

Всю  ночь я не мог сомкнуть глаз.    

Я  не узнавал сам себя. Я сходил с ума. То мне казалось, что я недостаточно  красив, богат, элегантен, чтобы обладать такой женщиной, то я страшно гордился  при мысли, что буду ею обладать, потом начинал бояться, что у Маргариты это  каприз на несколько дней, страшился быстрого разрыва и подумывал, не лучше ли  совсем не пойти к ней вечером и уехать, написав ей о своих опасениях. Но тут же  переходил к безграничным надеждам, к беспредельному доверию. Я строил самые  невероятные планы на будущее. Решал, что эта девушка будет мне обязана своим  физическим и нравственным возрождением, что я проведу всю свою жизнь с ней и  что ее любовь сделает меня более счастливым, чем любовь всякой неиспорченной  девушки.    

Впрочем,  я не могу вам передать всех мыслей, которые бродили у меня в голове, пока я не  заснул уже под утро.    

Когда  я проснулся, было два часа. Погода была прекрасная. Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь  жизнь казалась мне такой прекрасной и такой полной. Недавние мечты ожили в памяти,  безоблачные, достижимые, сулившие только радость. Я быстро оделся. Я был  счастлив и жаждал совершать добрые дела. Сердце радостно билось у меня в груди.  Приятное возбуждение не покидало меня. У меня уже не было тех тревог, которые  осаждали меня перед тем, как я заснул. Я думал только о том часе, когда снова  увижусь с Маргаритой.    

Я  не мог оставаться у себя. Комната казалась мне слишком маленькой для моего  счастья. Мне нужна была вся природа, чтобы слиться с ней.    

Я  вышел из дому и направился на улицу д'Антэн – коляска Маргариты ждала ее у  дверей. Я пошел по направлению к Елисейским полям. Я любил всех, кто встречался  мне по дороге. Каким добрым делает человека любовь!    

Я  прохаживался уже целый час от лошадей Марли до круглой площадки и от круглой площадки  до лошадей Марли, когда увидел вдалеке экипаж Маргариты: я не узнал его, я  почувствовал.    

Экипаж  остановился у поворота, и к нему подошел высокий молодой человек, отделившись  от группы людей, с которыми он разговаривал.    

Они  поговорили несколько минут, молодой человек вернулся к друзьям, лошади  тронулись. Приблизившись к этой группе, я узнал в том, кто разговаривал с  Маргаритой, графа Г., портрет которого видел и о котором Прюданс мне говорила,  что ему Маргарита обязана своим положением.    

Это  его она не велела вчера пускать. Мне казалось, что она остановила свой экипаж,  чтобы объяснить ему причину, и я надеялся, что в то же время она нашла  какой-нибудь новый предлог, чтобы не принять его и на следующую ночь.    

Не  помню, как я провел остальной день, где я гулял, с кем разговаривал, помню  только, что я вернулся домой, провел, как мне казалось, три часа за своим  туалетом и сто раз смотрел то на стенные, то на карманные часы, которые, к  несчастью, показывали совершенно одинаковое время.    

Когда  пробило половину одиннадцатого, я решил, что пора идти.    

Я  жил в это время на улице Прованс. Я пошел по улице Мон Блан, пересек бульвар,  пошел по улицам Людовика Великого, Порт-Магон, д'Антэн. Окна Маргариты были  освещены. Я позвонил и спросил у швейцара, дома ли мадемуазель Готье. Он  ответил, что она никогда не возвращается раньше одиннадцати – четверти  двенадцатого.    

Я  посмотрел на часы. Мне казалось, что я шел медленно, но все мое путешествие  продолжалось всего пять минут. Тогда я начал прогуливаться по пустынной улице,  где не было лавок.    

Через  полчаса Маргарита приехала. Она вышла из коляски и осмотрелась кругом, как бы  ища кого-то.    

Коляска  медленно отъехала, так как конюшни были в другом месте.    

Когда  Маргарита позвонила, я подошел к ней и сказал:    

– Здравствуйте.    

– Ах  это вы? – сказала она не особенно довольным тоном.    

– Ведь  вы позволили мне прийти к вам в одиннадцать часов?    

– Да,  верно, но я забыла.    

Эти  слова разрушали все мои утренние размышления, все мои сегодняшние надежды. Однако  я уже немного освоился с тем, что можно от нее ждать, и не ушел, как, наверно,  поступил бы раньше.    

Мы  вошли.    

Нанина  поджидала нас, стоя в дверях.    

– Прюданс  вернулась? – спросила Маргарита.    

– Нет  еще.    

– Пойди  скажи, чтобы она пришла, как только вернется. Сначала потуши лампу в гостиной  и, если кто-нибудь придет, скажи, что я не вернулась и не вернусь.    

Чувствовалось,  что она чем-то озабочена и даже, может быть, ждет какого-нибудь неприятного  посетителя. Я не знал, как себя держать и что говорить. Маргарита направилась в  спальню, я не трогался с места.    

– Идемте, –  сказала она.    

Она  сняла шляпу, бархатное манто и бросила их на постель, потом опустилась в  большое кресло около камина, который топили до начала лета, и сказала, играя  цепочкой своих часов:    

– Ну,  что расскажете новенького?    

– Пожалуй,  только то, что мне не следовало приходить сегодня вечером.    

– Почему?    

– Потому,  что вы, по-видимому, недовольны, что я пришел.    

– Нет,  это не так. Мне было нехорошо весь день, я не спала ночь, и у меня теперь  ужасная мигрень.    

– Хотите,  я уйду, и вы тогда ляжете в постель?    

– О,  вы можете остаться: если я захочу лечь, я лягу при вас.    

В  это время позвонили.    

– Кто  еще там? – сказала она с раздражением.    

Через  несколько минут опять раздался звонок.    

– Некому  открыть, нужно мне пойти самой. – И она встала, сказав мне: – Подождите  здесь.    

Она  прошла в переднюю, и я слышал, как открылась входная дверь. Я прислушался.    

Тот,  кому она открыла, остановился в столовой. Я узнал голос молодого графа N.    

– Как  вы себя чувствуете сегодня? – спросил он.    

– Плохо, –  сухо ответила Маргарита.    

– Я  вам помешал?    

– Может  быть.    

– Как  вы меня принимаете? Что я вам сделал дурного, милая Маргарита?    

– Мой  милый друг, вы мне ничего не сделали дурного. Я больна, мне нужно лечь в  постель, и вы доставите мне большое удовольствие, если уйдете. Мне это надоело:  не успею я вернуться домой, как через пять минут вы появляетесь. Что вам нужно?  Чтобы я стала вашей любовницей? Но ведь я вам уже сотни раз говорила, что я  этого не хочу, что вы меня выводите из себя. Обратитесь, наконец, в другое  место. Сегодня повторяю вам это в последний раз: я вполне определенно не хочу  вас, прощайте. Вот Нанина вернулась, она вам посветит. Прощайте.    

И,  не прибавив больше ни слова, не выслушав того, что бормотал молодой человек,  Маргарита вернулась в комнату и сильно хлопнула дверью. Вскоре вошла Нанина.    

– Послушай, –  сказала ей Маргарита, – всегда отвечай этому несносному человеку, что меня  нет дома или что я не хочу его принять. Я устала в конце концов постоянно  видеть людей, которые хотят от меня одного и того же. Они считают, что раз они  платят мне, то они со мной квиты. Если бы те, кто впервые приступает к нашему  постыдному ремеслу, знали все его стороны, они скорее пошли бы в горничные. Но  нет, нам хочется иметь платья, экипажи, бриллианты, мы верим тому, что нам  говорят, потому что проститутки тоже умеют верить, но от постоянной лжи наша  душа, наше тело, наша красота изнашиваются быстрее, чем у других женщин. Нас  боятся, как диких зверей, нас презирают, как низшую касту, нас окружают люди,  которые берут от нас всегда больше, чем дают, и в конце концов мы подыхаем, как  собаки, погубив и себя и других.    

– Успокойтесь,  барыня, – сказала Нанина, – вы расстроены сегодня.    

– Мне  тяжело в платье, – сказала Маргарита, отстегивая застежки у лифа, –  дай мне пеньюар. А где Прюданс?    

– Она  еще не вернулась, но, как только вернется, ее пришлют сюда.    

– Вот  тоже человек, – продолжала Маргарита, снимая платье и надевая белый пеньюар, –  когда я ей нужна, она всегда меня найдет, но я никогда не могу допроситься от  нее услуги. Она знает, что я жду сегодня ответа, что он мне нужен, что я  беспокоюсь, и уверена, что она совсем об этом забыла.    

– Может  быть, ее задержали?    

– Вели  нам подать пуншу.    

– Вам  опять будет худо, – сказала Нанина.    

– Тем  лучше. Принеси и фрукты, пирог или кусочек цыпленка, и поскорее, я голодна.    

Я  думаю, вам не нужно говорить, какое впечатление произвела на меня эта  сцена, вы сами можете себе это представить.    

– Вы  поужинаете со мной, – сказала она мне, – а пока возьмите книгу, я  пойду переоденусь.    

Она  зажгла свечи в канделябре, открыла дверь около кровати и исчезла.    

Я  задумался над жизнью этой девушки, и моя любовь была преисполнена жалостью.    

Задумавшись,  я расхаживал большими шагами по комнате, как вдруг появилась Прюданс.    

– Как,  вы здесь? – сказала она. – Где Маргарита?    

– Переодевается.    

– Я  подожду ее. Знаете, вы ей очень понравились.    

– Нет,  не знаю.    

– Она  вам этого не говорила?    

– Нет,  не говорила.    

– Как  вы сюда попали?    

– Пришел  с визитом.    

– Ночью?    

– Почему  же нет?    

– Хвастун.    

– Она  меня приняла очень нелюбезно.    

– Она  примет вас любезнее.    

– Вы  думаете?    

– Я  принесла ей приятные известия.    

– Недурно.  Так она говорила с вами обо мне?    

– Вчера  вечером или, вернее, сегодня ночью, когда вы ушли с другом… Между прочим, как  поживает ваш друг? Гастон Р., так ведь его зовут?    

– Да, –  сказал я, не удержавшись от улыбки, вспомнив признание Гастона и сопоставив это  с тем, что Прюданс плохо знала его имя.    

– Он  очень мил, чем он занимается?    

– У  него двадцать пять тысяч годового дохода.    

– Да?  Правда? Вернемся к вам. Маргарита меня много о вас расспрашивала: она интересовалась,  кто вы, чем занимаетесь, какие у вас были любовницы, – словом, все, что  можно спросить о человеке вашего возраста. Я рассказала ей все, что знала,  добавив к тому же, что вы прекрасный молодой человек.    

– Большое  спасибо, а теперь скажите, какое она вам дала поручение вчера?    

– Никакого.  Это был просто предлог прогнать графа, но она мне дала поручение сегодня, и  сейчас я принесла ей ответ.    

В  это время Маргарита вышла из уборной в кокетливом ночном чепчике, украшенном пучками  желтых лент, так называемыми шу. Она была восхитительно хороша в этом наряде.  На босых ногах у нее были атласные туфли, и она заканчивала чистить ногти.    

– Ну, –  спросила она, увидев Прюданс, – видели вы герцога?    

– Конечно!    

– Что  он вам сказал?    

– Он  мне дал.    

– Сколько?    

– Шесть  тысяч.    

– Они  при вас?    

– Да.    

– Он  был недоволен?    

– Нет.    

– Несчастный!    

Трудно  передать тон, которым были произнесены последние слова. Маргарита взяла шесть  тысячефранковых билетов.    

– Пора  было. Прюданс, вам нужны деньги?    

– Вы  ведь знаете, дорогая, через два дня пятнадцатое число, вы мне окажете большую  услугу, если одолжите триста – четыреста франков.    

– Пришлите  завтра утром, теперь уже поздно менять.    

– Не  забудьте.    

– Не  беспокойтесь. Вы поужинаете с нами?    

– Нет,  Шарль меня ждет дома.    

– Вы  все еще без ума от него?    

– Да,  без ума! До завтра. Прощайте, Арман.    

Мадам  Дювернуа вышла.    

Маргарита  открыла столик и бросила бумажки в ящик.    

– Вы  позволите мне лечь? – сказала она с улыбкой и направилась к постели.    

– Я  не только вам позволяю, я прошу вас.    

Она  сбросила с постели покрывало и легла.    

– А  теперь садитесь около меня, и давайте болтать.    

Прюданс  была права: ответ, который она принесла Маргарите, ее обрадовал.    

– Вы  мне прощаете мое дурное настроение? – спросила она, взяв меня за руку.    

– Я  всегда готов все вам прощать.    

– Вы  меня любите?    

– Безумно.    

– Несмотря  на мой дурной характер?    

– Несмотря  ни на что.    

– Вы  мне клянетесь в этом?    

– Да, –  сказал я тихо.    

Вошла  Нанина, принесла две тарелки, холодного цыпленка, бутылку бордо, землянику и  два прибора.    

– Я  вам не приготовила пунша, – сказала Нанина, – бордо для вас лучше. Не  правда ли, сударь?    

– Конечно, –  ответил я, все еще растроганный последними словами Маргариты и устремив на нее  пламенный взор.    

– Хорошо, –  сказала она, – поставь все на маленький столик и придвинь его к кровати.  Мы сами справимся. Вот уж три ночи, как ты на ногах, наверно, хочешь спать. Иди  ложись, ты мне больше не нужна.    

– Запереть  дверь на два оборота?    

– Конечно,  и скажи непременно, чтобы завтра никого не пускали раньше полудня.    

 XII    

     

В  пять часов утра Маргарита сказала мне:    

– Прости,  что я тебя гоню, но это необходимо! Герцог приходит каждое утро. Ему скажут,  что я сплю, и он, наверно, будет ждать, пока я проснусь.    

Я  обнял обеими руками Маргариту и поцеловал ее в последний раз.    

– Когда  я тебя увижу?    

– Послушай, –  перебила она, – возьми маленький золотой ключик, который лежит на камине,  открой эту дверь, положи ключик на место и уходи. Днем ты получишь письмо с  моими приказаниями, ведь ты помнишь, что обещал мне слепо повиноваться?    

– Да,  а что, если я попрошу об одной вещи?    

– О  чем?    

– Чтобы  ты оставила у меня этот ключик.    

– Я  никому не разрешала то, о чем ты просишь.    

– Ну,  так разреши это мне. Клянусь тебе, я люблю тебя не так, как другие тебя любили.    

– Ну  хорошо, пускай он останется у тебя, но предупреждаю, что от меня зависит, будет  ли этот ключ тебе полезен. У двери есть засовы.    

– Злюка!    

– Я  велю их снять.    

– Так  значит, ты меня немного любишь?    

– Не  знаю, как это случилось, но мне кажется, что да. Теперь уходи, я совсем сплю.    

Мы  еще несколько секунд обнимали друг друга, а потом я ушел.    

Улицы  были безлюдны, громадный город еще спал, приятная прохлада царила на улицах,  которые через несколько часов наполнятся людским шумом.    

Мне  казалось, что этот спящий город принадлежит мне, я искал в своей памяти имена  тех, счастью которых я раньше завидовал, и не мог вспомнить ни одного, кого бы  считал теперь счастливее меня.    

Быть  любимым чистой молодой девушкой, открыть ей впервые чудесную тайну любви, конечно,  большое блаженство, но не слишком ли это просто? Овладеть сердцем, которое не  привыкло к атакам – это все равно что занять необороняемый город, город без  гарнизона. Воспитание, сознание долга и семья – очень верные стражи, но нет  таких бдительных часовых, которых не могла бы обмануть девушка шестнадцати лет,  которой сама природа с помощью любимого дает первые бесценные советы, и чем эти  советы чище, тем они верней.    

Чем  больше молодая девушка верит в добро, тем легче она отдается, если и не  любовнику, то любви, если у нее нет недоверия, она безоружна, и заставить ее  полюбить – это такая победа, которую может одержать всякий молодой человек в  двадцать пять лет. И это так верно, что молодых девушек окружают надзором и  затворами! Но у монастырей нет таких высоких стен, у матерей – таких крепких  замков, у религии – таких строгих предписаний, которые смогли бы запереть этих  прелестных птичек в клетке. Притом в такой, куда не бросишь даже цветов. Они  должны мечтать о наслаждениях, которые от них скрывают, должны верить в свою  прелесть, должны послушаться первого голоса, который через решетки будет им  рассказывать о таинственном, и благословить ту руку, которая впервые  приподнимает уголок завесы.    

Но  быть искренне любимым куртизанкой – это более трудная победа. У них тело  иссушило душу, похоть сожгла сердце, разврат сделал чувства непроницаемыми. Они  уже давно знают те слова, которые им говорят, им знакомы те средства, которые  употребляют. Даже любовь, которую они внушают, они раньше продавали. Они любят  из обязанности, а не по увлечению. Их лучше охраняют расчеты, чем какую-нибудь  девственницу ее мать и монастырь, поэтому-то они и придумали слово «каприз»,  чтобы определить любовь бескорыстную, которую они себе позволяют время от  времени для отдыха или для утешения. Они похожи на ростовщиков, которые пускают  по миру тысячи людей и в искупление дают какому-нибудь бедняку, умирающему с  голоду, двадцать франков, не требуя ни процентов, ни возврата. К тому же если  куртизанке и случится полюбить, то эта любовь, которая вначале является как бы  прощением, почти всегда становится для нее наказанием. Нет прощения без  искупления. Когда подобная женщина с порочным прошлым испытывает настоящую  любовь, искреннюю, сильную, на которую она никогда не считала себя способной, когда  она призналась в этой любви, любимый человек всецело подчиняет ее себе! Он  чувствует себя сильным благодаря своему жестокому праву сказать ей: ты делаешь  для любви то же самое, что ты делала для денег.    

Они  не знают, какие им дать доказательства. В одной басне рассказывается, что  какой-то мальчик долгое время забавлялся тем, что кричал в поле «Помогите!»,  чтобы пугать крестьян, и однажды его съел медведь, так как те, кого он так  часто обманывал, не поверили на этот раз его правдивым крикам. Так же бывает с  этими несчастными девушками, когда они серьезно полюбят. Они столько раз лгали,  что им не хотят больше верить, и их губит их любовь и раскаяние. Отсюда та  великая преданность, то строгое затворничество, примеры которого они являют.    

Но  когда человек, внушивший эту безмерную любовь, обладает настолько великодушным  сердцем, чтобы принять ее и не вспоминать о прошлом, когда он отдается ей весь  целиком, – словом, когда он любит так же, как его любят, этот человек  переживает в таком случае все земные чувства, и после этой любви его сердце  будет закрыто для всякой другой.    

У  меня не было этих мыслей в то утро, когда я возвращался домой. Я мог только  смутно почувствовать то, что со мной случится, и, несмотря на мою любовь к  Маргарите, не делал подобных выводов – теперь я их делаю. Теперь, когда все  безвозвратно погибло, они сами собой напрашиваются как итог прошлого.    

Но  вернемся к первому дню этой связи. Когда я возвратился, я был безумно счастлив.  Вспоминая, что исчезли преграды, воздвигнутые моим воображением между мной и  Маргаритой, что я обладал ею, что я занимал место в ее мыслях, что у меня в  кармане был ключик от ее двери и право им воспользоваться, я был доволен  жизнью, горд собой.    

Однажды  молодой человек проходит по улице, встречает женщину, смотрит на нее, оборачивается,  идет дальше. Он не знает этой женщины, у нее есть свои радости, горести,  любовь, в которых он не принимает никакого участия. Он не существует для нее,  и, может быть, если бы он с ней заговорил, она бы посмеялась над ним так же,  как Маргарита посмеялась надо мной. Проходят недели, месяцы, годы, и вдруг  неожиданно каждый на предназначенном им особом пути по странной логике событий  сталкивается лицом к лицу с другим. Эта женщина становится любовницей этого  молодого человека и любит его. Как? Почему? Их раздельные жизни сливаются. Едва  только возникла их близость, как им уже кажется, что она существовала всегда, и  все прошлое стирается из памяти обоих любовников. Мы должны признаться, что это  странно.    

Что  касается меня, то я никак не мог представить, как жил раньше, до вчерашнего  вечера. Необыкновенная радость наполняла меня при воспоминании о словах,  звучавших в эту первую ночь. Или Маргарита привыкла обманывать, или она питала  ко мне неожиданно вспыхнувшую страсть, которая открывается с первым поцелуем и  умирает иногда так же необъяснимо.    

Чем  больше я об этом думал, тем чаще себя уверял, что Маргарита не имела никаких  оснований притворяться. Я говорил себе, что у женщин есть два типа любви,  которые могут дополнять друг друга: любовь душой и любовь телом. Часто женщина  заводит любовника, повинуясь только своей чувственности, но неожиданно познает  тайну духовной любви и с этого момента живет только ею; часто молодая девушка  ищет в браке слияния двух чистых привязанностей и неожиданно постигает тайну  физической любви, этого самого сильного завершения светлых душевных  переживаний.    

С  этими мыслями я заснул. Меня разбудило письмо Маргариты:    

     

«Вот мои приказания: сегодня  вечером в „Водевиле“. Приходите во время третьего акта.    

М. Г.».    

     

Я  положил записку в ящик, мне хотелось иметь под рукой доказательство того, что  со мной случилось. Это на тот случай, если настанут минуты сомнения.    

Она  меня не звала днем, и я не решался прийти без ее позволения, но у меня было  такое сильное желание увидеть ее еще до вечера, что я пошел на Елисейские поля,  где накануне ее видел. Она не выезжала.    

В  семь часов я был в «Водевиле». Ни разу еще я не приходил в театр так рано.    

Ложи  заполнялись одна за другой. Оставалась пустой лишь одна ложа бенуара.    

В  начале третьего акта я услышал, как открылась дверь ложи, с которой я все время  не спускал глаз, и появилась Маргарита. Она сейчас же прошла вперед, посмотрела  в партер, увидела меня и поблагодарила взглядом.    

В  этот вечер она была необыкновенно хороша.    

Был  ли я причиной этого? Любила ли она меня настолько, чтобы думать, что чем  красивее она будет, тем сильнее я буду ее любить? Я еще не знал этого, но если  так, то она добилась своего: когда она появилась, все зрители начали перешептываться,  и даже актер, бывший на сцене, обратил свой взгляд на ту, чье появление  привлекло внимание всей залы.    

А  у меня был ключ от квартиры этой женщины, и через три или четыре часа она снова  должна была быть моей.    

Свет  осуждает тех, кто разоряет себя ради актрис и кокоток, а меня удивляет, что они  не делают безумств в двадцать раз больше.    

Нужно  было пожить этой жизнью так, как я, чтобы знать, как они заставляют любовника  любить их, – у нас нет другого выражения, – удовлетворяя то тем, то  другим его тщеславие.    

Прюданс  тоже вошла в ложу, а в глубине сел граф Г. При виде его холодок пробежал у меня  в сердце. Наверное, Маргарита заметила впечатление, произведенное на меня  появлением этого человека, потому что она снова улыбнулась мне и, повернувшись  спиной к графу, начала внимательно следить за пьесой. В третьем антракте она  сказала графу несколько слов, он вышел из ложи, и Маргарита сделала мне знак,  чтобы я зашел.    

– Здравствуйте, –  сказала она, когда я вошел, и протянула мне руку.    

– Здравствуйте, –  ответил я, обращаясь к Маргарите и Прюданс.    

– Садитесь.    

– Но  я занимаю чужое место. Граф Г. не вернется больше?    

– Нет,  он вернется, я его послала за конфетами, чтобы мы могли поболтать немного одни.  Мадам Дювернуа посвящена в нашу тайну.    

– Будьте  спокойны, голубчики, я ничего не скажу.    

– Что  с вами сегодня? – спросила Маргарита, встав и проходя в глубину ложи,  чтобы поцеловать меня.    

– Мне  немного нездоровится.    

– Нужно  лечь в постель, – сказала она с ироническим выражением, которое так шло ее  умненькому, лукавому личику.    

– Где?    

– Дома.    

– Вы  отлично знаете, что я там не засну.    

– Но  нельзя же строить такую кислую физиономию только потому, что вы увидели мужчину  у меня в ложе.    

– Причина  не в этом.    

– Нет,  в этом, я знаю, и вы не правы. Не будем больше. Вы придете после спектакля к Прюданс  и будете там ждать, пока я вас позову. Поняли?    

– Да.    

Мог  ли я ослушаться?    

– Вы  меня еще любите?    

– Вы  спрашиваете?    

– Вы  думали обо мне?    

– Весь  день.    

– Знаете,  я, право, боюсь влюбиться в вас. Спросите Прюданс.    

– Ах, –  ответила та, – это несносно.    

– Теперь  возвращайтесь на место, граф сейчас вернется, и не нужно, чтобы он вас встретил  здесь.    

– Почему?    

– Потому,  что вы его не любите.    

– Не  люблю, но почему вы заранее мне не сказали, что хотите пойти в «Водевиль»  сегодня вечером? Я так же, как и он, мог бы абонировать для вас ложу.    

– К  несчастью, он сделал это без всякой просьбы с моей стороны и предложил меня  сопровождать. Вы отлично знаете, я не могла отказаться. Все, что я могла  сделать, – это написать вам, куда я иду, чтобы вы могли меня видеть, да и  мне самой хотелось вас поскорее увидеть. Но если такова ваша благодарность, это  послужит мне уроком.    

– Виноват,  простите меня.    

– В  добрый час, возвращайтесь пай-мальчиком на свое место и постарайтесь больше не  ревновать.    

Она  снова поцеловала меня, и я ушел.    

В  коридоре я встретил графа, который возвращался.    

Я  вернулся на свое место.    

В  конце концов присутствие графа Г. в ложе Маргариты было вполне естественно. Он  был ее любовником, он принес ей билет, он сопровождал ее на спектакль, и с того  момента, как Маргарита стала моей любовницей, я должен был примириться со всеми  ее привычками. Но все-таки я чувствовал себя весь вечер несчастным и,  опечаленный, ушел после того, как Прюданс, Маргарита и граф сели в коляску,  ожидавшую их у дверей.    

Через  четверть часа я был уже у Прюданс. Она только что вернулась.    

 XIII    

     

– Вы  пришли почти в одно время с нами, – сказала Прюданс.    

– Да, –  ответил я машинально. – Где Маргарита?    

– У  себя.    

– Одна?    

– Нет,  с графом Г.    

Я  расхаживал большими шагами по гостиной.    

– Что  с вами?    

– Неужели,  по-вашему, мне приятно ждать здесь, пока граф Г. уйдет?    

– Вы  тоже безрассудны. Поймите же, ведь не может Маргарита выставить графа за дверь.  Граф Г. долго жил с ней, он всегда ей давал много денег и теперь еще дает.  Маргарита тратит в год больше ста тысяч франков, у нее много долгов. Герцог ей  охотно дает столько, сколько она просит, но она не решается всегда у него  просить. Ей нельзя ссориться с графом, который ей дает по крайней мере тысяч  двенадцать в год. Маргарита вас очень любит, мой друг, но в ваших и в ее интересах  не придавать вашей связи слишком серьезного характера. Вы не можете вашими  семью или восемью тысячами франков поддержать роскошь этой девушки, их не  хватит даже на содержание ее выезда. Берите Маргариту такой, какая она есть,  будьте ее любовником один-два месяца, преподносите ей букеты, конфеты, но не  берите, больше ничего в голову и не устраивайте ей смешных сцен ревности. Вы  отлично знаете, с кем имеете дело. Маргарита – не ходячая добродетель. Вы ей  нравитесь, вы ее любите и не думайте об остальном. Вы очень милы с вашей чувствительностью!  У вас самая прелестная любовница в Париже! Она вас принимает в прекрасной квартире,  она осыпана бриллиантами, она не будет вам стоить ни гроша, если вы захотите, а  вы еще недовольны! Черт возьми, чего вам еще нужно?    

– Вы  правы, но я не в силах совладать с собой, мне делается дурно при мысли, что  этот человек ее любовник.    

– Прежде  всего – нужно установить, любовник ли он еще. Этот человек ей нужен, и это все.  Вот уже два дня, как она запирает перед ним двери. Но он пришел сегодня утром,  и она должна была принять его приглашение в театр и позволить ему сопровождать  ее. Он проводил ее домой, зашел на минуту, но не останется, потому что вы ждете  здесь. Все это вполне естественно, по-моему. Ведь вы же примирились с герцогом?    

– Да,  но герцог – старик, и я уверен, что Маргарита не любовница его. К тому же можно  признавать одну связь и не признавать двух. Такая терпимость слишком похожа на  расчет и сближает человека, который на это идет даже из любви, с теми, кто  этажом ниже создает себе ремесло из согласия и извлекает выгоду из этого  ремесла.    

– Ах,  мой друг, как вы отстали! Я видела стольких людей, самых благородных, самых великолепных,  самых богатых, в таком же положении, которые на это соглашались без всякого  усилия, без стыда, без угрызений совести! Но ведь мы каждый день это видим. Да  и как же иначе парижским кокоткам вести такой образ жизни, если им не иметь  трех или четырех любовников сразу? Никакое состояние, как бы оно ни было  значительно, не может выдержать расходов такой женщины, как Маргарита.  Состояние, приносящее пятьсот тысяч франков годового дохода, считается во  Франции громадным. Ну, так я вам скажу, мой друг, такое состояние не могло бы  справиться с этой задачей, и вот почему. Человек, получающий подобный доход,  имеет свой дом, лошадей, слуг, экипажи, охоту, друзей, часто он бывает женат,  имеет детей, участвует на скачках, играет, путешествует и так далее! Все эти  привычки так устойчивы, что, если он их бросит, то скажут, что он разорился.  Как там ни считай, а он не может, имея в год пятьсот тысяч франков, дать  женщине больше сорока – пятидесяти тысяч, и это предел. Поэтому годовой бюджет  такой женщины приходится дополнять другим любовникам. Для Маргариты  обстоятельства сложились как нельзя лучше: каким-то чудом ей попался богатый  старик с десятью миллионами, жена и дочь его умерли, у него остались только  богатые племянники. Он ей дает все, что она хочет, не требуя ничего взамен, но  она не может у него брать больше семидесяти тысяч франков в год, и я уверена:  попроси она у него больше, он не дал бы ей, несмотря на свое состояние и любовь  к ней.    

Все  эти молодые люди, имеющие двадцать – тридцать тысяч ливров в год, то есть  столько, что едва можно существовать в обществе, отлично знают свои  возможности. Тем, что они дают такой женщине, как Маргарита, она не может  оплатить даже квартиры и слуг. Впрочем, они ей не говорят, что знают это. Они  делают вид, что ничего не видят, а когда им надоест, они уходят. Впрочем,  бывают и такие, которые разоряются, как дураки, и едут умирать в Африку,  задолжав в Париже сто тысяч франков. Вы думаете, что женщина им признательна за  это? Ничуть. Наоборот, она говорит, что пожертвовала для него своим положением  и что в то время, когда жила с ним, теряла свои деньги. Ах, вам кажется все это  ужасным, не так ли? Но ведь все это сущая правда. Вы очень милый молодой  человек, я люблю вас от всего сердца. Я живу уже двадцать лет среди содержанок  и знаю, кто они и чего стоят, и мне не хочется, чтобы вы принимали всерьез каприз  хорошенькой девушки.    

Кроме  того, допустим, что Маргарита любит вас настолько, что откажется и от графа, и  от герцога в том случае, если он узнает о вашей связи и предложит ей выбирать  между ним и вами. Бесспорно, жертва, которую она вам принесет, будет огромна.  Какую же жертву вы ей сумеете принести? Когда наступит пресыщение, когда она  будет вам уже больше не нужна, что вы сделаете, чтобы вознаградить ее за то,  что она потеряла? Ничего. Вы ее вытащите из круга, с которым связаны ее  благосостояние и будущее, она вам отдаст свои лучшие годы и в результате будет  забыта. Если вы захотите быть самым обыкновенным человеком, вы бросите ей в  лицо ее прошлое и скажете, что поступаете так же, как ее прежние любовники, и  покинете ее на верную нищету. Если же вам захочется быть честным человеком, то  вы будете считать своей обязанностью не бросать ее. Впрочем, тогда вы сами  неизбежно погрузитесь в несчастье, потому что такая связь простительна молодому  человеку, но совершенно непростительна для человека зрелого. Она становится  препятствием во всем, она не дает ему ни жениться, ни продвигаться по службе.  Поверьте, мой друг, что я желаю вам добра, не переоценивайте женщин и не  давайте вашей содержанке права считать себя вашим кредитором в чем бы то ни  было.    

Это  было мудрое рассуждение. Я не считал Прюданс способной на такую логичность,  ничего не мог ей возразить и должен был признать, что она права. Я протянул ей  руку и поблагодарил за советы.    

– Прогоните  поскорее эти вредные теории, – сказала она, – и развеселитесь, жизнь –  восхитительная штука, мой друг, все зависит только от того, сквозь какие очки  на нее смотреть. Посоветуйтесь с вашим другом Гастоном, мне кажется, он  понимает любовь так же, как и я. Вы должны твердо помнить это, иначе будете  несносны. Рядом красивая девушка, которая с нетерпением ждет, чтобы ушел  человек, который у нее сидит, думает о вас, бережет для вас ночь и любит вас, я  в этом уверена. Теперь станьте рядом со мной у окна, мы увидим, как граф уедет  и уступит нам место.    

Прюданс  открыла окно, и мы облокотились о подоконник. Она смотрела на редких прохожих,  я мечтал.    

Все,  что она мне сказала, не было для меня новостью, и я не мог не признать, что она  права, но любовь, которую я чувствовал к Маргарите, с трудом мирилась с этими  доводами. Поэтому время от времени я тяжко вздыхал. Прюданс оборачивалась,  пожимала плечами, как доктор, который видит, что больной безнадежен.    

«Невольно  начинаешь думать, что жизнь коротка, – говорил я самому себе, – раз  так мимолетны наши переживания! Я знаю Маргариту только два дня, она моя  любовница только со вчерашнего дня, но уже настолько заполнила мою душу, мой ум  и мою жизнь, что посещение графа Г. – большое несчастье для меня».    

Наконец  граф вышел, сел в коляску и исчез. Прюданс закрыла окно.    

Маргарита  позвала нас:    

– Идите  скорее, накрывают на стол, будем ужинать.    

Когда  я вошел к ней, Маргарита побежала мне навстречу, бросилась на шею и крепко поцеловала.    

– Вы  все еще хмуритесь? – сказала она.    

– Нет,  теперь прошло, – ответила Прюданс. – Я прочла ему несколько  нравоучений, и он обещал быть паинькой.    

– В  добрый час!    

Невольно  я бросил взгляд на постель, она не была разобрана. Что касается Маргариты, то  она уже была в белом пеньюаре. Мы сели за стол.    

Маргарита  была полна прелести, кротости, отзывчивости, и временами я должен был признавать,  что не имею права ничего больше от нее требовать. Сколько людей были бы  счастливы на моем месте! Как вергилиевский пастух, я должен был только  наслаждаться радостями, которые Бог или, вернее, богини мне давали.    

Я  старался следовать теориям, которые Прюданс передо мной развивала, и не  уступать в веселости моим двум собеседницам, но то, что у них было естественно,  у меня было искусственно, и мой первый смех, который их обманывал, был очень  близок к слезам.    

Наконец  ужин кончился, и я остался один с Маргаритой. Она села, по обыкновению, на ковер  перед камином и печально смотрела на огонь.    

Она  задумалась. О чем? Не знаю, я смотрел на нее с любовью и как бы с ужасом, думая  о том, что я должен выстрадать ради нее.    

– Знаете,  о чем я думаю?    

– Нет.    

– Я  нашла хороший выход.    

– Какой  выход?    

– Я  не могу этого открыть вам, могу только сказать, какой получается результат.  Через месяц я буду свободна, у меня не будет больше долгов, и мы вместе  проведем лето.    

– И  вы не можете мне сказать, как вы этого достигнете?    

– Нет,  вы должны только любить меня так, как я вас люблю, и тогда все удастся.    

– Вы  одна нашли этот выход?    

– Да.    

– И  вы одна приведете его в исполнение?    

– На  мне одной будет лежать его неприятная сторона, – сказала Маргарита с  улыбкой, которую я никогда не забуду, – но мы вместе воспользуемся  результатами.    

Я  невольно покраснел при слове «результаты», я вспомнил о Манон Леско,  проживавшей с Де Грие деньги господина Б.    

Я  встал и ответил несколько сухо:    

– Позвольте  мне, Маргарита, пользоваться результатами только такого дела, которое я предпринимаю  и выполняю сам.    

– Что  это значит?    

– Это  значит, что я считаю графа Г, участником вашего удачного предприятия, ни  обязанностей, ни результатов которого я не принимаю.    

– Вы  ребенок. Я думала, что вы меня любите, вижу, что ошиблась.    

И  она тоже встала, открыла пианино и начала играть «Приглашение к танцу» вплоть  до злополучного мажорного пассажа, на котором всегда останавливалась.    

Не  знаю, сделала ли она это по привычке или чтобы напомнить мне о первом дне  нашего знакомства. Одно только знаю: эта мелодия напомнила мне все, я подошел к  ней, обнял ее голову и поцеловал.    

– Простите  меня, – сказал я.    

– Охотно, –  ответила она, – но обратите внимание: наша связь длится только два дня, и  я уже должна вас прощать. Вы плохо держите обещание быть слепо послушным.    

– Не  сердитесь, Маргарита, я вас слишком люблю и ревную ко всем вашим мыслям. То,  что вы мне предлагали только что, меня безумно обрадовало, но тайна, которая  окружает это дело, сжимает мне сердце.    

– Ну  будьте же хоть немного рассудительны, – возразила она, взяв мои руки в  свои и посмотрев на меня с очаровательной улыбкой, против которой я не мог  устоять. – Вы меня любите, не правда ли, и мы с удовольствием проведем  три-четыре месяца в уединении, и это мне только приятно, это мне необходимо для  поправления здоровья. Я не могу уехать из Парижа на такое долгое время, не  устроив своих дел, а дела такой женщины, как я, всегда очень запутанны, ну и я  нашла способ все примирить – и мои деловые отношения, и мою любовь к вам, да, к  вам, не смейтесь: я имею эту глупость любить вас! А вы делаете серьезное лицо и  произносите серьезные слова. Какое же вы дитя, малое, неразумное дитя! Помните  только, что я вас люблю, и не беспокойтесь ни о чем. Согласны?    

– Вы  отлично знаете, что я на все согласен.    

– В  таком случае раньше чем через месяц мы будем где-нибудь в деревне гулять по  берегу реки и пить молоко. Вы удивляетесь, что я так говорю, я, Маргарита  Готье. Парижская жизнь только с виду дает мне столько счастья, она не  захватывает меня всю, я начинаю скучать и мечтаю о более спокойной жизни,  напоминающей мне мое детство. У всякого человека, каким бы он ни стал в  будущем, бывает детство. О, будьте спокойны, я не буду вас уверять, что я дочь  полковника в отставке и воспитывалась в монастыре. Я бедная деревенская девушка  и шесть лет назад не умела написать своего имени. Вы успокоились, не правда ли?  Почему я к вам первому обратилась, чтобы поделиться своим настроением?  Наверное, потому, что вы меня любите для меня, а не для себя, а другие меня всегда  любили для себя.    

Я  часто бывала в деревне, но всегда не по-настоящему. Теперь я на вас надеюсь,  чтобы достигнуть этого счастья. Будьте же добрым и дайте мне его. Скажите  самому себе: она не проживет до старости и мне будет стыдно когда-нибудь, что я  не исполнил ее первого желания, которое так легко было исполнить.    

Что  можно было ответить на эти слова, особенно помня первую ночь любви и в ожидании  второй?    

Через  час Маргарита была в моих объятиях, и если бы она попросила меня совершить преступление,  я бы послушался.    

В  шесть часов утра я ушел и перед уходом спросил у нее:    

– До  вечера?    

Она  поцеловала меня еще крепче и ничего не ответила.    

Днем  я получил следующее письмо:    

     

«Дорогой мой, я немного  нездорова, и врач предписал мне покой. Я лягу сегодня рано спать и не увижу  вас. Но в награду жду вас завтра в полдень. Люблю вас».    

     

Мои  первые слова были: она меня обманывает!    

Холодный  пот выступил у меня на лбу, я уже слишком любил эту женщину, и это подозрение  потрясло меня.