1 2 3 
С этой встречи началась их дружба. Когда на следующий день  Дик явился в лавку мистера Хоббса, тот принял его весьма радушно. Он усадил  Дика на стул, стоявший у двери возле бочки с яблоками, и, махнув рукой, в  которой была зажата трубка, произнес:    

— Угощайся! Он глянул на принесенные Диком брошюрки, и  они принялись читать напечатанные там истории и обсуждать английскую  аристократию, причем мистер Хоббс изо всех сил пыхтел трубкой и качал головой.  Особенно внушительно качал он головой, показывая Дику высокий табурет с  отметинами на ножках.    

— Это следы его каблучков, — пояснил он  внушительно, — собственных его каблучков. Я целыми часами сижу и смотрю на  них. Веселое это было времечко, а теперь все так грустно! Да, тут вот он и  сидел, грыз себе печенье прямо из ящика и яблоки прямо из кадушки, а огрызки  швырял на улицу — а теперь он лорд и живет в замке. Это отметины от каблуков  милорда, а в один прекрасный день это будут графские отметины! Иногда я сам про  себя говорю: «Ну и ну, говорю, ведь это с ума сойти можно!»    

Посещение Дика и все эти рассужденья, видно, весьма утешили  мистера Хоббса. Прежде чем расстаться, мистер Хоббс завел Дика в заднюю  комнатку, где они поужинали сухим печеньем, сардинами, сыром и разными  консервами, принесенными из лавки; мистер Хоббс торжественно откупорил две  бутылки имбирного пива и, налив два стакана, предложил тост.    

— Выпьем за него! — провозгласил он, подняв  стакан. — И пусть он им там всем покажет — всем этим графьям, маркизам,  герцогам и прочим! После этого вечера мистер Хоббс часто виделся с Диком — и на  душе у него полегчало. Они читали «Дешевую библиотечку» и другие интересные  публикации и столько всего узнали о жизни дворянства и знати, что эти  презираемые классы, верно, поразились бы, случись им об этом проведать. Однажды  мистер Хоббс совершил паломничество в книжную лавку в центре города специально  для того, чтобы приобрести там чтонибудь для своей библиотеки. Он подошел прямо  к приказчику и, перегнувшись через прилавок, сказал:    

— Мне нужна книга о графьях.    

— Что?! — вскричал приказчик.    

— Книга о графьях, — повторил бакалейщик.    

— Боюсь, — отвечал с каким-то странным выражением  приказчик, — что такой книги у нас нет.    

— Неужели? — с тревогой воскликнул мистер  Хоббс. — Ну тогда, скажем, о маркизах и герцогах.    

— И этого нет, — молвил приказчик. Мистер Хоббс  очень огорчился. Он уставился в пол, а потом снова взглянул на приказчика.    

— И про графинь ничего нет? — спросил он.    

— Боюсь, что нет, — отвечал тот с улыбкой.    

— Ну и ну, — воскликнул мистер Хоббс, — ведь  это с ума сойти можно!    

Мистер Хоббс был уже в дверях, когда приказчик окликнул его  и спросил, не подойдет ли ему книга, основные герои которой знатные  аристократы. Мистер Хоббс отвечал, что, если уж нельзя получить книги об одних  графьях, подойдет и эта. Приказчик продал ему «Лондонский Тауэр», написанный  мистером Харрисоном Эйнсвортом, и тот унес ее домой.    

Дождавшись Дика, мистер Хоббс начал чтение. Это была  удивительная, захватывающая книга: действие в ней происходило во времена  знаменитой английской королевы, которую кое-кто называет Марией Кровавой.  Мистер Хоббс очень взволновался, узнав о ее деяниях и о привычке рубить людям  головы, пытать их и жечь живьем. Он вынул изо рта трубку и долго смотрел на  Дика, после чего вынужден был утереть со лба пот красным носовым платком.    

— Значит, он не в безопасности! — проговорил  он. — Он не в безопасности! Если там такие бабы могут сидеть на троне и  отдавать такие приказы, откуда нам знать, что с ним в этот миг происходит? Нет,  это опасно для жизни! Стоит такой женщине рассвирепеть — и поминай как звали!    

— Постойте, — остановил его Дик, хотя видно было,  что и он встревожился, — ведь теперь-то не та верховодит. Теперешнюю-то  зовут Виктор… нет, Виктория, а ту, что в книге, — Мария.    

— Верно, верно, — согласился мистер Хоббс, снова  утирая лоб, — так оно и есть. В газетах ведь ничего не пишут про дыбу,  тиски для пальцев или другие орудия пытки, да и на кострах вроде не сжигают —  но все равно он там в опасности. Говорят, эта странная публика даже Четвертое  июля не празднует!    

Еще несколько дней он очень волновался в душе, пока не  получил от Фаунтлероя письмо и не прочитал его несколько раз про себя и вслух  Дику, после чего изучил письмо, полученное примерно в то же время Диком, и  только тогда успокоился.    

Письма Фаунтлероя доставляли им обоим огромное удовольствие.  Они их читали и перечитывали, обсуждали и наслаждались каждым словом. А потом  целыми днями писали ответы и перечитывали их не меньше, чем письма, полученные  от Фаунтлероя.    

Написать письмо было непростой задачей для Дика. Все свои познания  в грамоте он приобрел за те несколько месяцев, что жил со старшим братом и  ходил в вечернюю школу; впрочем, он был паренек сообразительный и постарался,  чтобы недолгое это учение не пропало даром, для чего читал по складам газеты и  практиковался в письме мелом на тротуарах, стенах и заборах. Он рассказал  мистеру Хоббсу о своей жизни и о старшем брате, который заботился о нем после  смерти матери (Дик тогда был совсем маленьким). Отец их умер незадолго до  матери. Брата звали Бен, и он смотрел за ним, как умел, пока Дик не подрос и не  начал торговать газетами и работать посыльным. Жили они вместе; с годами дела у  Бена шли все лучше, и наконец он получил вполне приличное место в одной лавке.    

— И тогда, — повествовал Дик с отвращением, —  он возьми да и женись на одной! Втюрился в нее, как теленок, и вовсе ума  лишился! Женился на ней, и поселились они в двух комнатах позади лавки. А она  сильная, ну прямо тигрица, настоящая тигрица! Как разозлится, рвет все в  клочки, — а злилась она непрестанно. И младенца себе родила такого  же целыми днями и ночами ревел! Он ревет — и если я его на руки не возьму,  она в меня чем попало швыряет. Однажды швырнула в меня тарелкой, да попала в  младенца и рассекла ему подбородок. Доктор сказал, у него шрам до конца дней останется.  Хороша мать! Да уж, доставалось нам всем — и Бену, и мне, и малышу! А на Бена  она злилась за то, что он мало денег зарабатывал. Наконец он поехал с одним  парнем на Запад, чтобы там скот разводить. Через неделю после его отъезда  прихожу я домой, распродав газеты, а в доме пусто и дверь заперта, а хозяйка  мне и говорит: уехала Минна, смылась, значит, от нас!    

Потом уже мне говорили, что она за океан подалась, поступила  там нянькой к какой-то барыне, у которой тоже был маленький. Только мы о ней с  тех пор и не слышали! И Бен ничего от нее не получал. Я бы на его месте не  очень-то и огорчался! Впрочем, он, верно, и не огорчается! А раньше он очень по  ней вздыхал. Честно вам скажу, был от нее ну прямо без ума. Вообще-то она собой  была очень хороша, когда приоденется да не злится. Глаза большие, черные,  волосы как смоль, до самых колен, заплетет их в косу толщиной с руку и обкрутит  несколько раз вокруг головы, а глаза так и сверкают, так и сверкают! Люди  говорили, что она наполовину и…тальянка — то ли отец у нее, то ли мать оттуда  приехали, оттого она и была такая бешеная! Да, верно, она и вправду родом была  оттуда!    

Дик часто рассказывал мистеру Хоббсу о своей невестке и о  брате Бене, который прислал ему с Запада два письма. На Западе Бену не очень-то  повезло, и он перебрался в другое место, а потом еще ездил с места на место,  пока не устроился на ранчо в Калифорнии, где и работал с тех пор.    

— Эта женщина, — сообщил как-то Дик мистеру  Хоббсу, — вытрясла из него всю душу. Жалко мне его было, ничего не мог я с  собой поделать…    

Они сидели вдвоем на пороге лавки; мистер Хоббс набивал  табаком свою трубку.    

— Нечего было жениться, — сказал мистер Хоббс  важно и встал, чтобы взять спичку. — Женщины… Какой с них может быть толк?  Он вынул спичку из коробка и вдруг остановился, глядя на прилавок.    

— Письмо! А я-то его раньше и не заметил. Почтальон,  верно, положил, а я и не видел или, может, газетой его прикрыл!    

Он взял в руки письмо и внимательно посмотрел на конверт.    

— Это от него! — воскликнул он. — Честное  слово, от него! Он совсем забыл про трубку и, усевшись в кресло, вскрыл конверт  перочинным ножом.    

— Интересно, что у него там новенького? — сказал  он. И, развернув письмо, прочитал:    

     

«Замок Доринкорт.     

Дарагой мистер Хоббс, Пишу вам  втаропях, потому что мне надо соабщить вам любопытную новость знаю что она вас  очень удивит мой дарогой друг все это ошибка и я не лорд и мне не надо быть  графом приехала дама каторая вышла замуж за моего дядю Бевиса каторый умер у  нее есть сын и лорд фаунтлерой он в англии такой абычай сын старшего сына графа  и есть граф если все астальные умерли то есть если его отец и дедушка умерли  мой дедушка не умер но дядя Бевис умер и патому этот мальчик лорд фаунтлерой а  меня теперь завут Седрик Эррол как тагда кагда я жил в Нью-Йорке и все теперь  будет принадлежать этому мальчику я сначала думал что мне придется отдать моего  пони с тележкой но дедушка говорит нет мой дедушка очень огорчен и по-моему эта  дама ему не нравится а может быть он думает мы с дарагой огорчились что я не  буду графом теперь я больше хател бы быть графом чем раньше патому что замок  очень красивый и все здесь мне так нравятся а потом кагда ты багат ты столько  всего можешь сделать теперь я не багатый патому что если твой отец младший сын  он не бывает багат я буду учиться и работать чтобы заботиться о дарагой я  Уилкинса спрашивал как за лашадьми ухаживать может я могу стать грумом или  кучером эта дама привезла своего мальчика в замок и дедушка с мистером  Хэвишемом с ней гаворили по-моему она сердилась и очень кричала и дедушка тоже  сердился я раньше никогда не видел чтобы он сердился жаль что они так ссорились  я решил вам сразу написать вам и Дику потому что вам это интересно вот пака и  все любящий вас старый друг Седрик Эррол (не лорд Фаунтлерой)».     

     

Мистер Хоббс откинулся на спинку кресла и уронил письмо на  колени; конверт с перочинным ножиком соскользнули на пол.    

— Ну и ну, — проговорил он, — ведь это с ума  сойти! Он был так поражен, что слегка изменил свое обычное восклицание. Бывало,  он говаривал: «С ума сойти можно», но на этот раз он сказал просто «с ума  сойти» — может быть потому, что был от этого недалек? Кто знает…    

— Вот это да! — воскликнул Дик. — Значит, все  лопнуло, да?    

— Лопнуло! — повторил мистер Хоббс. — А я так  думаю, что это английские ристократы сговорились, чтобы лишить его того, что  ему по праву принадлежит, и все потому, что он американец. Они на нас зуб  держут еще с Войны за независимость и теперь на нем вымещают. Я тебе говорил,  что боюсь за него, и вот — полюбуйся! Видно, все правительство сговорилось,  чтобы лишить его законных прав! Он был очень взволнован. Поначалу он не одобрял  перемену в жизни своего юного друга, но со временем он с нею примирился, а  получив от Седрика первое письмо, даже начал в душе гордиться свалившимся на  его юного друга богатством. Конечно, «графья» не вызывали в нем восторга,  однако он знал, что деньги иметь неплохо и в Америке, а если все состояние и  роскошь зависят от титула, то потерять его нелегко.    

— Они его ограбить хотят, — проговорил мистер  Хоббс. — Вот что они задумали, и люди обеспеченные должны о нем  позаботиться.    

     

Мистер Хоббс до позднего часа не отпускал Дика, а когда  наконец они обсудили неожиданную новость во всех подробностях и Дик отправился  домой, мистер Хоббс проводил его до угла; на обратном пути он остановился  против пустовавшего дома и, глядя на выставленную в окне бумажку с надписью  «Сдается», в волнении раскурил трубку.    

 Глава двенадцатая  ПРЕТЕНДЕНТЫ    

     

Спустя несколько дней после званого обеда все англичане,  хоть изредка заглядывающие в газеты, узнали романтическую историю о том, что  случилось в замке Доринкорт. Это была увлекательная история, особенно если ее  рассказывать со всеми подробностями. Главным лицом в ней был маленький мальчик,  которого привезли в Англию, чтобы он стал лордом Фаунтлероем; про него  говорили, что он был так мил и красив, что все его полюбили; в истории  принимали участие дед мальчика, граф Доринкорт, который очень им гордился, и  прелестная юная мать, которой граф не мог простить того, что она в свое время  вышла замуж за капитана Эррола. Рассказывалось в ней и о странном браке Бевиса,  покойного лорда Фаунтлероя, и о его странной жене, о которой никто ничего не  знал, которая вдруг объявилась откуда-то с сыном, утверждая, что он-то и есть  подлинный лорд Фаунтлерой и следует восстановить его в правах. Обо всем этом  много говорили и писали — история эта привлекла всеобщее внимание. А потом  вдруг пронесся слух, что граф Доринкорт недоволен оборотом дела и собирается  оспаривать права неожиданного претендента, и впереди замаячил увлекательнейший  процесс.    

Такого волнения не знали раньше в окрестностях Эрлсборо. В  базарные дни люди собирались группками и судили и рядили о том, что же  произойдет; фермерши приглашали друг друга на чашку чая, чтобы иметь  возможность посудачить обо всем, что они слышали и что думают и что, по их  мнению, думают другие. Они с наслаждением рассказывали друг другу о том, как  старый граф пришел в ярость и принял твердое решение не признавать нового лорда  Фаунтлероя, и о том, какую ненависть вызвала в нем эта женщина, мать нового  претендента. Больше всех, разумеется, могла порассказать миссис Диббл, которую  в эти дни просто рвали на части.    

— Плохие дела, — говорила она. — И если вы  хотите знать мое мнение, сударыня, так я вам скажу: это ему наказание за то,  что он так обошелся с этой милой молодой женщиной, миссис Эррол, и разлучил ее  с собственным ребенком. Вот он теперь и расплачивается, потому как он до того  привязался к мальчику и до того его полюбил, что теперь прямо с ума сходит ото  всей этой истории. А эта новая-то к тому же на леди и не похожа, не то что мать  нашего маленького лорда. Лицом дерзкая, глаза черные… Мистер Томас говорит, ни  один из тех джентльменов, что служат в замке, не унизится до того, чтобы ее  приказы выполнять; если только она поселится в доме — он тут же с места уйдет.  Да и этого нового мальчика разве можно с нашим сравнить! Чем все это кончится,  Бог весть… У меня прямо ноги подкосились, когда Джейн мне обо всем рассказала…    

Всюду в воздухе витало беспокойство: в библиотеке замка, где  совещались граф и мистер Хэвишем; в людской, где мистер Томас, дворецкий и вся  прислуга день-деньской с жаром обсуждали происшествие; в конюшне, где Уилкинс  угрюмо начищал до блеска гнедого пони и говорил кучеру, что никогда раньше ему  не приходилось «учить верховой езде молодого джентльмена, до того понятливого и  до того смелого, что ехать за ним было одно удовольствие, право слово».    

Посреди всех этих волнений один лишь человек оставался  совершенно спокоен. Это был маленький лорд Фаунтлерой, о котором теперь  говорили, что он не имеет права так называться. Когда ему сказали о том, что  произошло, он, правда, пришел поначалу в замешательство и слегка обеспокоился;  впрочем, не потому, что его мечты не сбылись. Когда граф сообщил ему печальное  известие, он выслушал его, сидя на скамеечке и обхватив руками коленку, как  сидел обычно, когда слушал что-нибудь интересное; по окончании рассказа он  задумался.    

— У меня какое-то очень странное чувство, —  проговорил он, — очень… странное!    

Граф молча посмотрел на мальчика. Все это и ему  представлялось очень странным — необычайно странным! Впрочем, еще более  странным показалось ему озабоченное выражение на личике, которое он привык  видеть веселым.    

— А у Дорогой они отберут ее дом — и коляску? —  неуверенно спросил Седрик, и голос его дрогнул.    

— Ну нет! — решительно произнес граф. Он говорил  очень громко. — Они ничего не могут у нее отобрать!    

— А-а, — произнес Седрик с явным  облегчением. — Правда? А потом он поднял взгляд на деда, и в его больших и  нежных глазах проскользнула грусть.    

— Этот другой мальчик, — спросил он с  волнением, — теперь он будет вашим мальчиком… как был я… да?    

— Ну нет! — вскричал граф так громко и гневно, что  Седрик вздрогнул.    

— Нет? — воскликнул он с изумлением. — Правда  нет? А я думал… И он вскочил со скамеечки.    

— Я останусь вашим мальчиком, даже если потом не буду  графом? — спросил он. — Вашим мальчиком, как раньше?    

Его лицо раскраснелось от волнения. Боже, как посмотрел на  него старый граф! Как сдвинул он лохматые брови, как странно засветились его  глаза, — как все это было странно!    

— Мой мальчик! — произнес он, и голос его —  возможно ли? — прозвучал как-то странно, совсем не так, как можно было бы  ожидать, в нем слышалась хрипотца, он чуть ли не дрожал и не прерывался, хотя  говорил граф еще решительнее и тверже, чем обычно. — Пока я жив, ты будешь  моим мальчиком! Клянусь небом, иногда мне кажется, что у меня никого другого  никогда и не было!    

От радости и облегчения кровь бросилась Седрику в лицо. Он  засунул руки поглубже в карманы и посмотрел деду прямо в глаза.    

— Правда? — сказал он. — Ну, тогда мне все  равно, буду я графом или нет. Я думал… понимаете, я думал, что вашим мальчиком  должен быть тот, кто станет графом, а я… я им не буду. Вот почему мне стало не  по себе.    

Граф положил ему руку на плечо и притянул его к себе.    

— Я сделаю все, что смогу, чтобы у тебя ничего не  отняли, — произнес он, тяжело дыша. — Я не желаю верить в то, что им  удастся у тебя что-то отнять. Ты просто создан для того, чтобы занять это  место, — и я не исключаю, что ты его и займешь. Но что бы ни произошло, ты  всегда будешь иметь все, что я смогу тебе дать! Все, что я смогу! Похоже, он  говорил не с ребенком — такая решительность читалась на его лице и звучала в  голосе; казалось, он самому себе давал слово, — впрочем, возможно, так оно  и было.    

Граф никогда не задумывался о том, как сильно он привязался  к мальчику и как гордится им. Казалось, только сейчас он по-настоящему увидел  силу, достоинство и красоту своего внука. Ему казалось невероятным отречься от  того, чего он желал всем сердцем; все его упрямство восставало против этого —  он просто не желал это принять. Он твердо решил не сдаваться без отчаянной  борьбы.    

     

Спустя несколько дней после его разговора с мистером  Хэвишемом женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, явилась в замок и привезла  с собой сына. Граф отказался ее принять. Граф не желает ее видеть, сказал  преградивший ей вход лакей, ее делом займется адвокат. Этим лакеем был Томас;  позже он высказал все, что о ней думал, в людской.    

— Надеюсь, — сказал он, — что уж я-то  понимаю, кто леди, а кто нет, вон я сколько в знатных-то семьях отработал! И уж  если она леди, то я ничего не смыслю в женщинах!    

— Вот та, что в Корт-Лодже живет, — продолжал  Томас величественно, — американка она там или не американка, вот та  настоящая леди, это любой джентльмен с одного взгляда поймет! Я это Генри сразу  сказал, в первый же день, как мы в Корт-Лодже побывали.    

     

Претендентка уехала. Страх и ярость боролись на ее красивом  и грубом лице. Беседуя с ней, мистер Хэвишем заметил, что нрав у нее страстный,  а манеры грубые и дерзкие, а также что она вовсе не так умна или смела, как  хотела показать; порой она чуть ли не тяготилась положением, в котором  очутилась. Видно, она совсем не ожидала, что ее притязания встретят столь  решительный отпор.    

— Судя по всему, она принадлежит к низшим слоям общества, —  сказал мистер Хэвишем миссис Эррол. — Она невоспитанна и крайне  невежественна и совершенно не умеет держать себя с людьми нашего круга. Она  просто не знает, как себя вести. Съездив в замок, она испугалась. Рассердилась,  но присмирела. Граф отказался ее принять, но я уговорил его съездить со мной в  «Доринкортский герб», где она остановилась. Когда он вошел в комнату, она  побелела, а затем принялась бушевать — грозила и требовала одновременно.    

Вот как прошел этот визит. Граф, войдя в комнату, остановился  и с высоты своего величия пристально глядел из-под густых бровей на  претендентку, не удостаивая ее ни словом. Он молча разглядывал ее, словно она  была какой-то отвратительной диковинкой, предоставив ей изрыгать угрозы, пока  наконец, обессилев, она не смолкла.    

— Вы утверждаете, что были женой моего старшего  сына, — произнес тогда граф. — Если это правда и мы не сможем  оспорить предъявляемых вами доказательств, закон на вашей стороне. В таком  случае ваш сын — лорд Фаунтлерой. Вы можете не сомневаться, что дело будет  рассмотрено самым тщательным образом. В том случае, если ваши притязания будут  доказаны, вы получите все, что вам положено по закону. Я же, пока жив, не хочу  видеть ни вас, ни вашего сына. После моей смерти, к сожалению, поместье  перейдет в ваши руки. Именно такую женщину, как вы, и должен был выбрать мой  сын Бевис.    

Он повернулся и удалился так же величественно, как вошел.    

     

Несколько дней спустя миссис Эррол сидела в маленькой  утренней комнате и что-то писала, как вдруг ей доложили, что к ней приехали.  Служанка была явно взволнована: глаза у нее округлились от изумления, и, будучи  совсем юной и неопытной, она взирала на хозяйку с сочувствием и испугом.    

— Это сам граф, сударыня! — проговорила она с  трепетом. Войдя в гостиную, миссис Эррол увидела высокого величественного  старика, который стоял на коврике перед камином. Красивое, упрямое, мрачное  лицо с орлиным профилем украшали длинные седые усы.    

— Миссис Эррол, как я понимаю? — произнес он.    

— Да, — отвечала она.    

— Я граф Доринкорт, — сказал он.    

Он помолчал, невольно вглядываясь в поднятые к нему глаза.  Они так походили на большие детские глаза, столько раз за день с любовью  смотревшие на него в эти последние месяцы, что ему стало как-то не по себе.    

— Мальчик очень похож на вас, — заметил он отрывисто.    

— Мне это часто говорят, милорд, — отвечала  она, — но мне приятно думать, что он похож и на своего отца.    

Голос у нее был чрезвычайно приятный, как и говорила леди  Лорридейл, а держалась она просто и с достоинством. Его приход, судя по всему,  ее совсем не взволновал.    

— Да, — согласился граф, — он похож… и на  моего сына… также. Он поднял руку и нервно дернул себя за ус.    

— Вы знаете, — спросил он, — почему я приехал  к вам?    

— Я виделась с мистером Хэвишемом, — начала миссис  Эррол, — и он сообщил мне о тех требованиях, которые недавно…    

— Я приехал, чтобы сказать вам, что эти требования  будут тщательно изучены и, если только возможно, оспорены. Я приехал заверить  вас, что мальчика будут защищать всей властью закона. Его права…    

Она мягко прервала его.    

— Ему не нужно ничего, что не принадлежит ему по  праву, — сказала она, — даже если закон сможет ему это предоставить.    

— К сожалению, это невозможно, — возразил  граф. — Иначе это следовало бы сделать. Эта ужасная женщина со своим  ребенком…    

— Возможно, она любит его, как я люблю Седрика,  милорд, — заметила маленькая миссис Эррол. — И если она была замужем  за вашим старшим сыном, титул лорда Фаунтлероя принадлежит ее сыну, а не моему.    

Она разговаривала с ним так же бесстрашно, как Седрик, и  смотрела на него так же, как он, и старый граф, привыкший к беспрекословному  повиновению, был в глубине души этим даже доволен. Такое обращение было для  него внове и развлекло его, — ведь с ним так редко не соглашались.    

— Я полагаю, — произнес он, нахмурясь, — что  вы предпочли бы, чтобы он не стал графом Доринкортом?    

Румянец залил ее милое лицо.    

— Быть графом Доринкортом весьма почетно,  милорд, — отвечала она, — но я предпочла бы, чтобы он стал тем, чем  был его отец, — честным, справедливым и верным человеком.    

— В отличие от его деда, не правда ли? — произнес  граф с сарказмом.    

— Я не имею удовольствия знать его деда, —  отвечала миссис Эррол, — однако мне известно, что мой сын считает…    

Она смолкла, глянула ему прямо в лицо, а затем спокойно  прибавила:    

— Я знаю, что Седрик вас любит.    

— А он бы любил меня, если бы вы ему сказали, почему я  отказался принять вас в замке?    

— Нет, — отвечала миссис Эррол. — Потому-то я  и не хотела, чтобы он об этом узнал.    

— Что ж, — произнес отрывисто граф, — немного  найдется женщин, которые бы так поступили.    

Внезапно он заходил по комнате и с еще большей силой дернул  себя за ус.    

— Да, он ко мне привязан, — сказал граф, — и  я к нему тоже. Не могу сказать, чтобы когда-либо раньше испытывал это чувство.  Да, я привязан к нему. Он мне с самого начала понравился. Я старый человек и  устал от своей жизни. Он дал моей жизни смысл, и я горжусь им. Мне было приятно  думать, что со временем он станет главой нашего рода. Он повернулся и  остановился перед миссис Эррол.    

— Мне очень тяжело, — признался он. — Очень!    

И верно, так оно и было. При всей своей гордости он не мог  собой овладеть: голос его прерывался, руки дрожали. Миссис Эррол даже  показалось на миг, что в его суровых глазах, притаившихся в тени бровей, стояли  слезы.    

— Возможно, поэтому я и приехал к вам, — продолжал  он, сердито глядя на нее. — Я вас ненавидел. Я ревновал его к вам. Эта  ужасная, недостойная история все изменила. Увидав эту вульгарную женщину,  которая называет себя женой моего сына Бевиса, я вдруг почувствовал, что  взглянуть на вас было бы для меня истинным удовольствием. Я вел себя как глупый  старый упрямец. Боюсь, что я плохо обошелся с вами. Вы похожи на мальчика, а он  теперь для меня все, весь смысл моей жизни. Мне очень тяжело, и я пришел к вам  просто потому, что вы похожи на мальчика и он любит вас, а я люблю его. Если  только это возможно, будьте ко мне великодушны — ради него!    

Все это он произнес суровым, чуть ли не резким тоном, однако  вид у него был такой измученный, что сердце у миссис Эррол дрогнуло. Она встала  и пододвинула ему кресло.    

— Прошу вас, присядьте, — сказала она  участливо. — Вы переволновались и очень устали, а вам надо беречь силы.    

Такая простота и заботливость были столь же непривычны для  графа, как и несогласие с ним. Он снова вспомнил о «мальчике» и послушно сел.  Возможно, все эти несчастья пошли ему на пользу: не будь он в отчаянии, он  продолжал бы неприязненно относиться к миссис Эррол, а теперь он искал у нее  утешения. Правда, рядом с леди Фаунтлерой любая женщина показалась бы графу  приятной, а у миссис Эррол было такое нежное лицо и голос и такое милое  достоинство в движениях и манерах. Вскоре его мрачность стала понемногу  рассеиваться, и граф еще более разговорился.    

— Что бы ни случилось, — заявил он, —  мальчика я обеспечу. Я о нем позабочусь и сейчас, и на будущее.    

Перед тем как уйти, граф окинул взглядом комнату.    

— Вам нравится этот дом? — спросил он.    

— Очень, — отвечала миссис Эррол.    

— Какая приятная комната, — заметил он. — Вы  мне позволите навестить вас снова, чтобы обсудить все это?    

— Приходите, когда пожелаете, — сказала миссис  Эррол.    

Он вышел, уселся в карету и уехал. Томас и Генри, стоявшие  на запятках, были до крайности поражены таким оборотом дел.    

 Глава тринадцатая ДИК  ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ    

     

Стоило истории о лорде Фаунтлерое и о том положении, в  котором оказался граф Доринкорт, появиться в английских газетах, как о них  начали писать и американские. История эта была слишком необычной, чтобы  ограничиться короткими сообщениями, и потому ее освещали весьма подробно.  Мнения высказывались самые разные; интересно было бы купить все газеты и  сравнить все версии.    

Мистер Хоббс столько всего прочитал, что вконец растерялся.  В одной из газет говорилось, что Седрик — грудной младенец; в другой — что он  юный студент, учится в Оксфорде, весьма там отличился и пишет стихи  по-гречески; в третьей — что он помолвлен с необычайно красивой девицей,  дочерью некоего герцога; в четвертой — что он на днях сочетался браком. Газеты  молчали лишь о том, что это был семилетний мальчик с крепкими ножками и  кудрявыми волосами. Какой-то листок даже написал, что он вовсе не родственник  графу Доринкорту, а маленький самозванец, который раньше продавал газеты на  улицах Нью-Йорка и спал где придется, пока его мать не сумела обвести вокруг  пальца адвоката, который приехал в Америку в поисках графского наследника.  Газеты описывали нового лорда Фаунтлероя и его мать. То утверждали, что она  цыганка, то — актриса, то — красавица испанка; впрочем, все сходились на том,  что граф Доринкорт смертельно ее ненавидит и ни за что не признает ее сына  наследником, а вследствие того, что в ее документах обнаружена некая  неточность, неизбежен судебный процесс, который продлится долго и будет гораздо  интереснее всех дел, что до сих пор разбирались в суде.    

Мистер Хоббс читал все эти сообщения, пока голова у него не  пошла кругом, а по вечерам обсуждал их с Диком. Теперь они поняли, какая важная  персона граф Доринкорт, как велики его доходы, как обширны именья и великолепен  замок, в котором он жил; и чем больше они узнавали, тем больше тревожились.    

— Нет, надо что-то предпринять, — говорил мистер  Хоббс. — Тут надо разобраться, хоть там графья, хоть не графья!    

Впрочем, сделать они ничего не могли — разве что послать  Седрику письма с заверениями в дружбе и участии. Они написали ему сразу же, как  только услышали о том, что его право на титул оспаривается, а написав, показали  друг другу свои послания.    

Вот что мистер Хоббс прочитал в письме Дика:    

     

«Дарагой друг, я твое песьмо получил  и мистер Хоббс тоже, жаль нам что тибе так ни повезло, а мы тибе гаварим:  держись пака хватит сил и никаму ни уступай. Много на свете всяких варюг они  только и ждут чтоб ты отвернулся, тут же слямзят. Хачу тибе сказать я ни забыл  что ты для меня сделал и если ничего у тибя не выйдет вазвращайся я вазьму тибя  компаньоном. Дела идут хорошо, так что я тибя в обиду ни дам. Кто из этих  бандитов к тибе полезет, будет иметь дело с прафесором Диком Типтоном.     

Пака все. Дик».     

     

А Дик в письме мистера Хоббса прочитал вот что:    

     

«Дорогой сэр, Ваше письмо получил —  дела неважнецкие. Я-то уверен, все это подстроено, за такими ловкачами нужен  глаз да глаз. Я пишу, чтобы сказать вам две вещи. Я этим делом займусь. Не  волнуйтесь, а я с юристом повидаюсь и все, что надо, сделаю. А если уж совсем  будет худо и графья нас одолеют, то, как подрастете, идите ко мне компаньоном в  бакалею, у вас будет и дом и     

Ваш искренний друг Сайлас Хоббс».      

     

— Ну, — сказал мистер Хоббс после того, как письма  были прочитаны, — если он все ж таки не граф, то мы с тобой на пару, Дик,  его обеспечим.    

— Это уж точно, — отвечал Дик, — я его ни за  что не брошу. До чего ж я этого малыша полюбил, прямо сказать не могу.    

На следующее утро Дик весьма удивил одного из своих  клиентов. Это был молодой адвокат, только начинавший практиковать; бедный, как  все начинающие адвокаты, но способный и энергичный юноша, умный и добродушный.  У него была крошечная контора неподалеку от Дика, и Дик по утрам чистил ему  сапоги, хотя частенько их надо было бы не чистить, а чинить. У молодого  человека всегда находилось для Дика доброе слово или шутка. В то утро, когда  адвокат поставил ногу на ящик и Дик принялся за дело, в руках у молодого  человека была иллюстрированная газета — весьма бойкое издание с сенсационными  фотографиями. Закончив просматривать ее, он на прощанье вручил ее Дику.    

— Вот тебе газета, Дик, — сказал он. — Можешь  почитать, когда пойдешь завтракать к Дельмонико. Там есть фотография  английского замка и невестки английского графа. Представительная женщина, и  волосы красивые, целая копна, только что-то она там скандалит. Надо и тебе  познакомиться с дворянами и знатью. Вот и начни с достопочтенного графа  Доринкорта и леди Фаунтлерой. Эй, в чем дело, Дик?    

Фотографии были помещены на первой странице, и Дик так и  впился в них, побледнев от волнения и широко раскрыв глаза и рот.    

— Что случилось, Дик? — спросил адвокат. — В  чем дело?    

И вправду, вид у Дика был такой, будто случилось что-то  совершенно поразительное. Он молча указал на фотографию, под которой стояла  подпись:    

     

«Мать претендента на титул (леди  Фаунтлерой)».     

     

Это была фотография красивой женщины с большими глазами и  тяжелыми черными косами, уложенными вокруг головы.    

— Это она! — произнес наконец Дик. — Господи  Боже, да я ее знаю лучше, чем вас!    

Молодой человек расхохотался.    

— Где же ты с нею встречался, Дик? — спросил  он. — В Ньюпорте? Или во время вашей последней поездки в Париж?    

Но Дику было не до шуток. Он начал собирать свои щетки,  словно у него было какое-то неотложное дело.    

— Неважно где, — сказал он. — Но только я ее  знаю! На сегодня с работой покончено.    

Не прошло и пяти минут, как он уже мчался со всех ног в  лавку мистера Хоббса. Мистер Хоббс не поверил своим глазам, когда, подняв от  при лавка взгляд, увидел вдруг Дика, который ворвался в лавку с газетой в  руках. Он тяжело дышал и сначала не мог ничего сказать, а только швырнул газету  на прилавок.    

— Что такое? — вскричал мистер Хоббс. — Что  это у тебя?    

— Вы только посмотрите! — проговорил Дик, с трудом  переводя дух. — Посмотрите на эту женщину! Ну да, на эту самую! Тоже мне  аристократка! Вот уж нет так нет! — В голосе у него зазвучало презрение.    

— Никакая она не жена лорда! Можете что угодно со мной  делать, только это Минна! Минна! Я ее всюду узнаю — и Бен тоже! Только спросите  его! Мистер Хоббс опустился на стул.    

— Я знал, что все это подстроено! — проговорил  он. — Знал! Это они все подстроили, потому как он американец!    

— Они? — повторил Дик с отвращением. — Это  она все подстроила, вот кто! Это ее штучки! Хотите, я вам скажу, о чем я  вспомнил, как только я ее физиономию увидел? Там в одной газете, что мы с вами  читали, было сообщение, а в нем про ее сынка говорилось, что у него на  подбородке шрам. Вот и пораскиньте умом, что это за шрам такой? А я вам вот что  скажу: этот ее мальчишка такой же лорд, как и я! Это сын Бена! Она в меня  тарелку швырнула, а попала в него… Помните? Это он и есть!    

«Профессор» Дик Типтон был от природы парнишка смышленый, а  жизнь в большом городе и необходимость зарабатывать себе на хлеб еще обострила  его сообразительность. Он научился не теряться и все подмечать; к тому же надо  признаться, что вся эта история ужасно его захватила. Если бы маленький лорд  Фаунтлерой заглянул в то утро в лавку, он бы, конечно, тоже ею заинтересовался,  даже если бы она касалась совсем другого мальчика, а не его.    

Мистер Хоббс вконец растерялся от сознания собственной  ответственности, но Дик тут же весьма энергично взялся за дело. Он написал  письмо Бену, вырезал фотографию и вложил ее в конверт; мистер Хоббс тоже  написал письма: одно — Седрику, другое — графу. В самый разгар трудов Дика  вдруг осенило.    

— Слушайте-ка, мистер Хоббс, — сказал он. —  Этот парень, что мне газету дал, — адвокат. Давайте спросим у него, как  поступить. Адвокаты все знают.    

Мистер Хоббс был поражен этим предложением и деловитостью  Дика.    

— Так и поступим! — воскликнул он. — Это  случай для адвоката.    

И, оставив лавку под присмотром соседа, он натянул на себя  пальто и отправился вместе с Диком в город. Явившись в контору мистера  Харрисона, наши друзья изложили ему эту романтическую историю, чем немало его  удивили.    

Возможно, адвокат и не заинтересовался бы этой историей, не  будь он так молод, предприимчив и не имей он столько досуга, — уж слишком  невероятной она казалась. Однако случилось так, что адвокату надоело сидеть без  дела, к тому же он знал Дика, а Дик весьма выразительно изложил свою точку  зрения.    

— Вы только скажите, сколько вы берете за час, — заявил  мистер Хоббс, — и тщательно исследуйте это дело, а уж я оплачу все  издержки. Меня зовут Сайлас Хоббс, угол Блэнк-стрит, зеленная и бакалея, самого  лучшего качества.    

— Что ж, — сказал мистер Харрисон, — если все  это подтвердится, это будет замечательно для лорда Фаунтлероя, да и для меня  это будет очень хорошо. Во всяком случае дело надо изучить, вреда от этого не  будет. Относительно ребенка, как я понимаю, возникли кое-какие сомнения. Его  мать сама возбудила подозрения, сделав противоречивые заявления относительно  его возраста. Прежде всего следует написать брату Дика и семейному адвокату  графа Доринкорта.    

Солнце еще не зашло за горизонт, а уже письма были написаны  и отправлены в двух противоположных направлениях — одно ушло на почтовом  пароходе, отбывающем из Нью-Йоркского порта в Англию, а другое — в поезде,  везущем пассажиров и почту в Калифорнию. Первое было адресовано: «Т. Хэвишему,  эсквайру», а второе — «Бенджамину Типтону». В тот вечер, заперев лавку, мистер  Хоббс и Дик до полуночи засиделись за беседой в задней комнате.    

 Глава четырнадцатая  РАЗОБЛАЧЕНИЕ    

     

Как мало времени нужно для того, чтобы произошли самые  удивительные события! Понадобилось всего несколько минут, чтобы изменить судьбу  мальчугана, который сидел, болтая ногами, на высоком табурете в лавке мистера  Хоббса: из скромного мальчика, живущего на тихой нью-йоркской улочке, он  превратился в английского аристократа, наследника графского титула и огромного  состояния. Всего несколько минут понадобилось и для того, чтобы из английского  аристократа превратить его в маленького самозванца без гроша за душой, не  имеющего никаких прав на то великолепие, которое его окружало. И как ни  удивительно это может показаться, потребовалось еще меньше времени на то, чтобы  снова все решительно изменить и возвратить ему то, что он чуть было не потерял.    

Это произошло так быстро потому, что женщина, назвавшаяся  леди Фаунтлерой, была не столь умна, как безнравственна; и когда мистер Хэвишем  подробно допросил ее о замужестве и о сыне, она раза два сбилась, чем возбудила  его подозрения; а потом, рассердившись, потеряла присутствие духа и наговорила  лишнего, чем еще более выдала себя. Все ее промахи касались исключительно  ребенка. Относительно того, что она состояла с Бевисом в браке, поссорилась с  ним и получила отступного, обещая оставить его в покое, сомнений не возникало;  однако мистер Хэвишем обнаружил, что ее утверждение, будто мальчик родился в  одном из районов Лондона, не соответствует истине. В разгар волнений, вызванных  этим открытием, пришли вдруг письма от мистера Хоббса и от молодого  нью-йоркского адвоката.    

Ах, что это был за вечер, когда, получив эти письма, граф и  мистер Хэвишем уселись в библиотеке с письмами в руках и обсудили план  действий!    

— После трех первых встреч с ней, — признался  мистер Хэвишем, — у меня возникли серьезные подозрения. Мне казалось, что  ребенок старше, чем она утверждает, а потом она сбилась, говоря о дате его  рождения, и постаралась исправить ошибку. То, что сообщается в этих письмах,  совпадает с некоторыми моими подозрениями. Лучше всего срочно вызвать обоих  Типтонов и, не говоря ей ни слова, устроить им с нею неожиданную встречу. В  сущности, она очень неопытная мошенница. Думаю, что она испугается донельзя и  выдаст себя.    

Так оно действительно и случилось. Ей ничего не сказали, и,  чтобы не возбудить подозрений, мистер Хэвишем продолжал видеться с ней, говоря,  что изучает дело; в результате она почувствовала себя увереннее, настроение у  нее поднялось и, как и следовало ожидать, она стала вести себя вызывающе.    

     

В одно прекрасное утро она сидела в своей комнате в  гостинице «Доринкортский герб», строя радужные планы на будущее, как вдруг ей  доложили, что ее желает видеть мистер Хэвишем. Адвокат вошел в комнату, а  следом за ним в комнату вошли один за другим еще трое — подросток со смышленым  лицом, высокий молодой мужчина и граф Доринкорт.    

Она вскочила и вскрикнула от ужаса. Крик вырвался  непроизвольно — она не успела его сдержать. Она-то думала, — впрочем, вот  уже много лет, как она о них почти и не вспоминала, — что эти двое  находятся за тысячи миль от нее. Она никак не ожидала увидеть их снова. Надо  признать, что, увидев ее, Дик усмехнулся.    

— Здравствуй, Минни! — сказал он.    

Высокий мужчина — это был Бен — с минуту молча смотрел на  нее.    

— Вы знаете эту женщину? — спросил мистер Хэвишем,  переводя взгляд с Бена на женщину.    

— Да, — отвечал Бен. — Я ее знаю, и она меня  знает. Он отвернулся и, подойдя к окну, стал смотреть в него, словно самый вид  ее был ему противен. Так, впрочем, оно и было. Минни, увидав, что ее  разоблачили, потеряла власть над собой и впала в бешенство, что Бену с Диком не  раз приходилось наблюдать и раньше. Глядя на нее и слыша, как она осыпает всех  проклятиями и угрозами, Дик снова усмехнулся. Бен же продолжал глядеть в окно.    

— Я в любом суде присягну, что это она, — заявил  он мистеру Хэвишему, — и еще дюжину свидетелей приведу, которые скажут то  же. Ее отец — человек уважаемый, хоть в жизни ему и не повезло. А мать у нее  была такая же, как она. Она-то умерла, а вот он жив и достаточно честен, чтобы  стыдиться своей дочери. Он вам скажет, кто она такая и жена она мне или нет.    

Внезапно он сжал кулаки и повернулся к ней.    

— Где мальчик? — властно спросил он. — Он  поедет со мной. Ему с тобой нечего делать, да и мне тоже!    

В эту минуту дверь, ведущая в спальню, приоткрылась и в комнату  выглянул мальчик, видимо, привлеченный громкими голосами. Он был некрасив, но  приятен лицом и очень похож на своего отца Бена; на подбородке у него — все это  тотчас заметили — красовался треугольный шрам.    

Бен подошел к мальчику и взял его за руку дрожащей рукой.    

— Да, — сказал он, — и насчет него я тоже  готов присягнуть. Том, — обратился он к мальчику, — я твой отец. Я  приехал, чтобы забрать тебя с собой. Где твоя шапка?    

Мальчик указал на шапку, лежавшую на стуле. Он явно  обрадовался, что его забирают. Он так привык к неожиданностям, что совсем не  удивился тому, что какой-то незнакомый человек называет себя его отцом. Ему не  нравилась женщина, которая несколько месяцев назад явилась в семью, где он жил  с младенчества, и объявила себя его матерью, и он был вполне готов к перемене в  своей судьбе. Бен взял шапку и направился к двери.    

— Если я вам еще буду нужен, — сказал он мистеру  Хэвишему, — вы знаете, где меня искать.    

И он ушел, взяв мальчика за руку и даже не взглянув на  женщину. Она продолжала выкрикивать проклятья, а граф задумчиво смотрел на нее  сквозь очки, которые он водрузил на свой орлиный нос.    

— Успокойтесь, голубушка, — произнес мистер  Хэвишем. — Ничего из этого у вас не выйдет. Если вы не хотите оказаться в  тюрьме, вам надо вести себя прилично.    

Голос у него был так спокоен и ровен, что она, верно,  поняла, что всего безопаснее ей будет уйти, и, кинув на него на прощанье  бешеный взгляд, бросилась в соседнюю комнату, с силой хлопнув дверью.    

— Больше она нас не побеспокоит, — сказал мистер  Хэвишем. Он оказался прав: в ту же ночь она съехала из гостиницы «Доринкортский  герб», села в поезд, идущий в Лондон, и навсегда исчезла из виду.    

     

Выйдя из гостиницы, граф быстрым шагом направился к карете.    

— В Корт-Лодж, — сказал он Томасу.    

— В Корт-Лодж, — сказал Томас кучеру, усевшись на  козлы рядом с ним. — И уж ты мне поверь, дело принимает неожиданный  оборот!    

Когда карета остановилась у Корт-Лоджа, Седрик сидел в  гостиной вместе с матерью.    

Граф вошел без доклада. Он словно вырос на целый дюйм и  заметно помолодел. Глаза его сверкали.    

— Где, — спросил он, — лорд Фаунтлерой?    

Миссис Эррол шагнула к нему, румянец залил ее щеки.    

— Лорд Фаунтлерой? — повторила она. — Вы  сказали, лорд Фаунтлерой?    

Граф сжал ее руку.    

— Да, — отвечал граф, — лорд Фаунтлерой. И он  положил другую руку Седрику на плечо.    

— Фаунтлерой, — произнес он, как всегда, прямо и  властно, — спроси у своей матери, когда она переедет к нам в замок.    

Фаунтлерой кинулся матери на шею.    

— Жить с нами! — вскричал он. — Всегда жить с  нами!    

Граф взглянул на миссис Эррол, а миссис Эррол взглянула на  графа. Его сиятельство был совершенно серьезен. Он решил не терять больше  времени и поскорее устроить это дело. Он пришел к мысли, что лучше ему  подружиться с матерью своего наследника.    

— Вы уверены, что вам бы этого хотелось? —  спросила миссис Эррол со своей милой мягкой улыбкой.    

— Совершенно уверен, — отвечал без всяких  колебаний граф. — Мы всегда этого хотели, хотя и не отдавали себе в этом  отчета. Мы надеемся, что вы переедете к нам.    

 Глава пятнадцатая  СЕДРИКУ ИСПОЛНЯЕТСЯ ВОСЕМЬ ЛЕТ    

     

Бен увез сына на свое ранчо в Калифорнии; возвращение его  было очень приятным. Незадолго до отъезда у него состоялась встреча с мистером  Хэвишемом, во время которой адвокат сообщил Бену, что граф Доринкорт желал бы  что-то сделать для мальчика, который мог оказаться лордом Фаунтлероем, и потому  решил, что было бы неплохо вложить деньги в собственное ранчо, а Бена поставить  управляющим, определив ему очень хороший оклад, который позволил бы ему  обеспечить будущее сына.    

В результате Бен уезжал хозяином ранчо, которое должно было  почти полностью находиться в его распоряжении, а со временем могло и вовсе  перейти в его собственность, что на деле и случилось через несколько лет. А его  сын Том вырос прекрасным юношей, преданным и любящим; они были счастливы с  Беном, и дела у них шли так хорошо, что Бен не раз повторял, будто Том  вознаградил его сторицей за все выпавшие на его долю беды.    

Но Дик и мистер Хоббс (который тоже приехал в Англию, чтобы  все прошло, как надо) не сразу вернулись домой. С самого начала было решено,  что граф позаботится о Дике и даст ему серьезное образование; а мистер Хоббс,  оставивший лавку в надежных руках, решил, что может задержаться, чтобы увидеть,  как будут праздновать день рождения лорда Фаунтлероя. На праздник пригласили  всех арендаторов. Их ждало угощение, танцы и игры в парке, а вечером — костры и  фейерверк.    

— Ну совсем как Четвертое июля! — говорил лорд  Фаунтлерой. — Жаль, что я не родился четвертого, правда? Тогда бы мы  отпраздновали и то и другое вместе.    

     

Надо признать, что поначалу граф и мистер Хоббс сошлись не  так близко, как можно было бы надеяться, исходя из интересов английской  аристократии. Дело в том, что раньше графу редко доводилось общаться с  бакалейщиками, а среди близких знакомых мистера Хоббса аристократы попадались  не часто, и потому во время их немногочисленных встреч беседа не текла ручьем.  Надо также признать, что мистера Хоббса весьма поразило все то великолепие,  которое Фаунтлерой счел своим долгом ему показать.    

Въездные ворота с каменными львами и широкая аллея, ведущая  к замку, сразу же произвели на мистера Хоббса сильнейшее впечатление; но когда  он увидел замок, цветники, оранжереи, парковые террасы, павлинов, подземелье,  кольчугу, парадную лестницу, конюшни и ливрейных лакеев, он совсем растерялся.  Последний удар был нанесен картинной галереей.    

— Это что-то вроде музея? — спросил он Фаунтлероя,  входя в огромную красивую залу.    

— Н-нет! — отвечал неуверенно Фаунтлерой. —  Дедушка говорит, что это все мои предки и пращуры.    

— Предки и… ящуры? — повторил мистер Хоббс. —  Все эти люди — ящуры?! Ну и ну, ни за что бы такое про них не подумал! Он  опустился в кресло и с тревогой обвел стены взглядом; лорду Фаунтлерою стоило  большого труда растолковать ему, что за портреты висели на стенах.    

Пришлось ему призвать на помощь миссис Меллон, которая знала  все про эти картины и могла рассказать, кто их писал и когда, и какие  романтические истории связывались с изображенными на них лордами и леди.    

Когда же мистер Хоббс выслушал эти истории и понял, что это  были за портреты, он был совершенно потрясен и заворожен. Он стал наведываться  в замок (остановился он в деревне, в гостинице «Доринкортский герб») и  проводить полчаса в галерее, тряся головой и глядя на живописных леди и  джентльменов, которые тоже глядели на него.    

— И все графья, — бормотал он, — или вроде  того! И наш-то тоже будет, и все это к нему перейдет!    

В глубине души он не испытывал, как ожидал, отвращения к  «графьям» и их образу жизни; возможно, что его республиканские принципы  несколько пошатнулись, когда он ближе познакомился с замками, предками и всем  прочим. Во всяком случае, однажды он высказал весьма примечательное и  неожиданное суждение.    

— Я бы и сам не прочь оказаться на их месте! —  признался он, что было существенной уступкой с его стороны.    

     

Ах, какой это был замечательный день, когда лорду Фаунтлерою  исполнилось восемь лет, и как он радовался этому! Как прекрасен был парк,  наполненный празднично одетыми людьми! Как развевались флаги на верхушках  палаток и на шпиле замка! Все, кто только мог, пришли, ибо все от души  радовались тому, что маленький лорд Фаунтлерой так и останется маленьким лордом  Фаунтлероем и со временем станет владельцем всего имения. Всем хотелось  взглянуть на него и на его прелестную добрую маму, которая со многими здесь  подружилась. И решительно все теперь думали о графе лучше, чем прежде, и даже  испытывали к нему приязнь, потому что малыш так его любил и верил ему, и еще  потому, что граф признал его мать и обращался с ней теперь весьма почтительно.  Говорили, что он уже успел к ней привязаться, что под влиянием маленького лорда  и миссис Эррол граф может со временем стать, ко всеобщему благу и удовольствию,  вполне достойным джентльменом.    

Сколько народу толпилось в палатках, в аллеях и на лужайках!  Там были фермеры в воскресных костюмах, фермерши в чепцах и шалях и девушки со  своими возлюбленными; дети играли и бегали друг за другом; старушки в красных  салопах обменивались новостями. А в замок съехались дамы и господа, чтобы  посмотреть на всеобщее веселье, поздравить графа и познакомиться с миссис  Эррол. Были там и леди Лорридейл, и сэр Гарри, и сэр Томас Эш с дочерьми, и,  конечно, мистер Хэвишем; приехала и красавица мисс Вивьен Херберт в прелестном  белом платье и с кружевным зонтиком; она была окружена кольцом поклонников,  хотя Фаунтлерой ей явно нравился больше, чем все они, вместе взятые. Когда  Седрик увидел ее, он подбежал к ней и крепко обнял ее, а она тоже его обняла и  расцеловала так, словно он был ее любимым братишкой.    

— Милый маленький лорд Фаунтлерой! — воскликнула  она. — Милый мальчик! Я так рада! Так рада!    

И она разрешила ему провести ее по замку и парку и все ей  показать. А потом он подвел ее к мистеру Хоббсу и Дику.    

— Это мой старый, старый друг, мистер Хоббс, мисс  Херберт, а это мой второй старый друг, Дик. Я им говорил, какая вы красивая… И  еще я сказал, что они вас увидят, если вы приедете ко мне на день рождения.  Мисс Херберт пожала руку мистеру Хоббсу и Дику и очень мило с ними побеседовала  — расспросила их об Америке и о том, как они плыли через океан и как им живется  в Англии; а Фаунтлерой стоял рядом, с обожанием глядя на нее, и щеки его от  восторга пылали, потому что он видел, что она очень понравилась его друзьям.    

— Да, — заявил потом торжественно Дик, —  такой красотки я в жисть свою не встречал! Она… ну просто цветочек, вот что я  вам скажу! Когда мисс Херберт шла мимо, все на нее оглядывались, да и на  маленького лорда Фаунтлероя тоже. Сверкало солнце, весело развевались флаги, в  парке танцевали и играли во всевозможные игры, и, глядя на все это веселье,  маленький лорд просто сиял от радости. Весь мир казался ему удивительно  прекрасным.    

     

И еще один человек был счастлив в тот день — старый человек,  который, несмотря на все свое богатство и знатность, редко радовался от души.  Мне бы хотелось думать, что ему потому было так хорошо на душе, что за это  время он сделался несколько лучше. Разумеется, он не стал вдруг тем добрым  человеком, за которого принимал его Фаунтлерой, но все же он кого-то полюбил и  испытал какое-то удовольствие оттого, что совершил несколько добрых поступков,  подсказанных ему чистым и любящим сердцем ребенка, — и это уже было  немало.    

С каждым днем он со все большим удовольствием смотрел на  жену своего сына. Поговаривали, что она ему теперь положительно нравилась, и  это было правдой. Ему приятно было слышать ее милый голос, видеть ее милое  лицо; сидя в своем кресле, он следил за ее движениями, слушал, как она говорит  с сыном. Ее нежные и добрые речи были ему непривычны; вслушиваясь в них, он  начал понимать, почему малыш, выросший на глухой нью-йоркской улочке и водивший  дружбу с бакалейщиком и чистильщиком сапог, оказался так прекрасно воспитан,  что за него никому не пришлось краснеть, когда по велению судьбы он стал  наследником графского титула и поселился в английском замке.    

На самом-то деле все это было очень понятно. Просто мальчик  жил рядом с доброй и нежной душой и воспитывался в добрых помыслах и заботе о  людях. Возможно, это не так уж и много, но это лучшее, что есть в жизни. Он  ничего не знал о замках и графах; он и не подозревал о существовании всякого  блеска и великолепия; но его нельзя было не любить, ибо это была простая,  любящая душа. Иметь такую душу все равно что родиться королем.    

С искренним удовольствием глядел граф Доринкорт на  маленького лорда Фаунтлероя — вот он гуляет с гостями по парку, беседует с  теми, с кем знаком, и с готовностью кланяется, когда кто-то здоровается с ним,  вот развлекает своих американских друзей, вот стоит возле матери или мисс  Херберт и слушает их.    

Когда же он направился вместе с Фаунтлероем к самой большой  палатке, где за роскошной трапезой сидели все самые крупные арендаторы,  довольству его не было границ. Арендаторы пили здравицы; выпив за здоровье  графа с воодушевлением, какого его имя никогда прежде не вызывало, они подняли  бокалы за «маленького лорда Фаунтлероя». И если у кого-либо прежде и были  сомнения относительно того, пользуется ли юный лорд популярностью или нет, то  они сию же минуту и рассеялись. Как все закричали, как захлопали в ладоши, как  зазвенели стаканы! Эти люди с горячими сердцами так его полюбили, что совсем  забыли о сдержанности и не обращали внимания на знатных дам и господ из замка,  которые пришли посмотреть на них. Поднялся страшный шум, и какая-то фермерша с  нежностью глянула на мальчика, стоявшего между графом и миссис Эррол, смахнула  слезу и сказала соседке:    

— Господь благослови нашего красавчика!    

Маленький лорд Фаунтлерой был в восторге.    

Он улыбался, кланялся и краснел от удовольствия до самых  корней волос.    

— Значит, я им нравлюсь, Дорогая? — спросил  он. — Правда, Дорогая? Я так этому рад!    

Тут граф положил руку на плечо мальчика и сказал:    

— Фаунтлерой, поблагодари их за их доброту.    

Фаунтлерой взглянул на него, а потом на мать.    

— Это так нужно? — сказал он робея.    

Миссис Эррол улыбнулась ему, и мисс Херберт тоже улыбнулась,  и обе они кивнули. Тогда он шагнул вперед, и все тотчас устремили на него  взгляды, — такой это был красивый и милый мальчик с открытым и смелым  лицом! — и громко, что было сил, произнес своим звонким детским голосом:    

— Я вам так благодарен! Я… надеюсь, что вы хорошо  повеселились на моем дне рождения… потому что мне было очень весело… И я… очень  рад, что буду графом… Сначала я думал, что мне это не понравится, а теперь я  доволен… И эти места я очень полюбил… они такие красивые… И еще-еще… когда я  стану графом, я постараюсь быть таким же добрым, как дедушка.    

И среди криков и аплодисментов он отступил назад с легким  вздохом облегчения и, взяв графа за руку, с улыбкой прислонился к его колену.    

     

Этим я и хотела бы закончить свой рассказ. Впрочем, я должна  сообщить еще одну небезынтересную подробность. Мистер Хоббс настолько пленился  жизнью высшего общества и ему так жаль было расставаться со своим юным другом,  что он продал лавку на углу тихой нью-йоркской улицы и поселился в английской  деревне Эрлсборо, где тоже открыл торговлю, которой покровительствовал замок и  которая потому процветала. И хотя они с графом не сошлись очень близко, все же,  можете мне поверить, этот человек Хоббс стал со временем еще большим  приверженцем аристократии, чем его сиятельство: каждое утро он читал придворные  новости и внимательно следил за всем, что происходит в Палате лордов!    

Спустя десять лет, когда Дик, закончив образование, поехал в  Калифорнию навестить брата, он спросил бакалейщика, не хочет ли тот  возвратиться в Америку, на что мистер Хоббс только задумчиво покачал головой.    

— Нет, жить я там не хочу, — проговорил он. —  Нет, не хочу… Я хочу быть рядом с ним, присматривать за ним, так сказать…  Америка — хорошая страна для тех, кто молод и полон сил, — но там есть  свои недостатки, Ящуров там ни одного нет! Да и графьев тоже!    

 Вступительная статья  переводчика    

     

Одно из самых светлых и добрых впечатлений людей старшего  поколения — небольшая книжка англо-американской писательницы Фрэнсис Ходгсон  Бернетт «Маленький лорд Фаунтлерой», выходившая у нас и под названием  «Маленький лорд», и «Приключения маленького лорда». Автору этих строк довелось  читать ее в далекие довоенные годы. И по сей день помнится то теплое, радостное  чувство, с каким бралась в руки эта книжка с рассыпающимися листками, как  бережно передавалась друзьям и как прояснялись лица тех, кто говорил о ней.    

В России «Маленький лорд Фаунтлерой» стал известен уже через  два года после выхода в свет в Соединенных Штатах. В 1888 году журнал «Родник»  опубликовал перевод, на котором не было, как это нередко случалось в те дни,  имени переводчика, зато было помечено: «под редакцией Е. Сысоевой» (Екатерина  Сысоева и Алексей Альмединген издавали журнал и приложения к нему). Не прошло и  года, как этот перевод вышел роскошным, большого формата томом в красочной обложке.  Его выпустил петербургский книгоиздатель А. Ф. Девриен. Это было, так сказать,  подарочное издание, выдержавшее впоследствии не одно воспроизведение. Затем  переводы — и все разные! — посыпались как из рога изобилия. Где только не  издавали «Маленького лорда»! В Петербурге, Москве, Киеве, в издательствах И. Д.  Сытина, М. О. Вольфа, Е. В. Лавровой и Н. Л. Попова, В. И. Гусинского… Каждый  издатель выбирал своего переводчика (или переводчик издателя), но все  воспроизводили — лучше или хуже — иллюстрации Реджинальда Берча.    

Переводы были выполнены для своего времени вполне  «удовлетворительно» (так оценивали их рецензенты), хотя в некоторых и  чувствовалась спешка. Современному читателю, впрочем, странными покажутся и  транслитерация имен (маленький лорд у одного переводчика именуется «Кедрик», а  у другого «Цедрик», а сама писательница становится Франциской), и передача  английских реалий, особенно тех, что касаются отношений  землевладельца-лендлорда с его арендаторами, и сентиментальность, нередко  переходящая в слезливость. Но пуще всего удивляет вольность обращения с  текстом: переводчик то пропускает целые абзацы, то передает их в нескольких  словах, то весьма произвольно трактует смысл. Впрочем, удивляться мы не должны.  Переводчики конца прошлого века (да и первой четверти нашего века тоже) считали  такие вольности вполне правомерными. В соответствии с установками того времени  они нередко не переводили, а пересказывали текст, попутно исправляя, сокращая  или поясняя его, руководствуясь собственными представлениями о том, какой  должна быть книжка. На некоторые частные недостатки появлявшихся переводов  «Маленького лорда Фаунтлероя» указывали рецензенты.    

«Перевод вполне удовлетворителен, — замечал один из них  по поводу работы М. и Е. Соломиных, вышедшей в издании О. Поповой. — К  сожалению, переводчик, придерживаясь оригинала, заменил местоимение „ты“  английским „вы“, которое странно звучит для русского уха».    

Скажем сразу, что никакие недостатки перевода не помешали  русскому читателю полюбить «Маленького лорда». Причина тому кроется в самом  характере литературного дара писательницы, верно подмеченном русской критикой.  Вот что писала в обзоре творчества Фрэнсис Ходгсон Бернетт В. Абрамова в 1913  году:    

     

«Она обладает характерной  литературной физиономией, ценным качеством, благодаря которому ее невозможно  смешать с каким-либо другим автором. Бернетт горячо и нежно любит лиц, ею  описываемых. К своим героям она совершенно не может отнестись объективно,  беспристрастно. Это ее дети, если не плоть от плоти, то дух от духа. Она в них  живет, и оттого, верно, ее произведения читаются с таким увлечением, от них  трудно оторваться… Впечатление художественности, получается, от непринужденной  легкости языка, от живости диалогов и от умения в немногих словах изобразить  описываемое лицо или местность».     

     

А С. Долгов в предисловии к переводу, вышедшему в  издательстве Сытина, отмечает:    

     

«По некоторым чертам своим талант  госпожи Бернет (sic!), завоевавшей себе лестную репутацию в Америке, напоминает  Диккенса, который героями своих крупнейших и лучших романов брал тоже детей или  подростков. Но мы по опыту знаем, что от этого романы его нисколько не теряют  интереса и для нас, взрослых, а, напротив, приобретают еще особую прелесть».      

     

В начале века появились на русском языке и некоторые другие  произведения писательницы — роман «Дикая», повесть «Сара Кру», «В запертой  комнате», «Маленькая подвижница» и другие. Все они быстро раскупались и имели  успех, — но для российского читателя Бернетт оставалась создательницей  «Маленького лорда».    

Октябрь положил конец переизданиям «Фаунтлероя». В 1918 году  он еще вышел в последний раз в товариществе И. Кнебель — в старом правописании,  с ятем, фитой и пр. — но на том все и кончилось. В течение семидесяти трех  последующих лет «Маленький лорд» не переиздавался, и, казалось, был прочно  забыт. В редких упоминаниях, которые встречались порой в нашей критике, его  называли сентиментальным, не вдаваясь в вопрос о том, так ли уж это плохо.  Теперь наконец, по прошествии всех этих лет, «Фаунтлерой» возвращается из  небытия.    

Френсис Элайза Ходгсон Бернетт (Бернетт — фамилия ее первого  мужа, под которой она и печаталась, опустив данное ей при крещении второе имя)  была англичанкой по происхождению. Она родилась 24 ноября 1849 года в  Манчестере в разгар промышленного кризиса и борьбы за хартию. Отец ее был  торговцем скобяными изделиями; ценой больших усилий он поднялся до продажи  бронзы, подсвечников, канделябров и прочих предметов скобяной роскоши в богатые  дома, что в строго регламентированной викторианской Англии позволяло считать его  представителем «среднего класса», чем он немало гордился.    

Когда Фрэнсис было три года, отец ее умер, и матери пришлось  взять на себя семейное дело. Спокойной, обеспеченной жизни скоро пришел конец.  Через три года семья переехала в другой дом, расположенный на улице, по которой  проходила граница между респектабельным городом и трущобами. Из окон нового  дома была видна соседняя улица, где ютилась фабричная беднота. Здесь в течение  почти целого десятилетия юная Фрэнсис наблюдала жизнь бедняков, глубокий интерес  и сочувствие к которым она сохранила до конца своих дней.    

Литературные способности Фрэнсис обнаружила еще, будучи  ученицей маленькой частной школы, расположенной на той же улице. Свои рассказы  она записывала в тетрадях для кухонных расходов.    

Ее учительница Сара Хэтфилд позже вспоминала:    

     

«Фрэнсис страстно любила читать,  „сухость“ текста ее не останавливала. Ее талант рассказчицы проявился очень  рано; в школе дети окружали ее и стоя слушали как зачарованные, когда она  сочиняла для их развлечения какую-нибудь историю с самыми необычными  приключениями».     

     

Младшая ее сестра Эдит, которая обычно бывала первой — и  всегда восторженной! — слушательницей, так вспоминает об этих ранних  рассказах:    

     

«Эти истории были очень романтичны.  В них всегда был один герой — больной, покинутый и несчастный, которому  почему-то сильно не повезло, и другой — смелый, сильный и добрый. Сильному  приходилось преодолевать всякие трудности и испытания. Но в конце концов, все  кончалось хорошо, словно в сказке».     

     

Это стремление устроить судьбу своих героев, преодолев  несчастье и зло и дав добру восторжествовать, Фрэнсис сохранила на всю жизнь.    

Когда Фрэнсис исполнилось шестнадцать лет, мать продала  приносившее одни убытки дело и приняла решение ехать в Америку, где в Ноксвилле  (штат Теннесси) жил ее брат, державший небольшую бакалейную лавку (не он ли  послужил прототипом для мистера Хоббса, друга маленького лорда Фаунтлероя?).    

Первые годы в Теннесси были очень трудны — кончилась  Гражданская война, потерпевший поражение Юг лежал в руинах. Ходгсоны поселились  в простой деревянной хижине в деревне неподалеку от Ноксвилла; привезенные из  Англии приличные платья, которыми девицы поражали соседей, щеголявших в  мешковине, вскоре износились; на жизнь приходилось зарабатывать самым простым  трудом, не гнушаясь никаким заработком.    

Фрэнсис начала писать, чтобы помочь семье. «Моя цель —  вознаграждение», — признавалась она в одном из первых писем, вложенном в  посылку с рукописью. В своей автобиографии она рассказала, что нанималась  работать на сбор винограда, чтобы оплатить почтовые расходы по рассылке  рукописей в разные журналы. Ее рассказы — под различными псевдонимами — стали  появляться в печати.    

В 1870 году умерла миссис Ходгсон; двадцатилетняя Фрэнсис  осталась главой семьи. На ее рассказы обратили внимание; один из серьезных  журналов — «Скрибнерз» — оценил ее одаренность, несмотря на наивность первых  попыток. Ей повезло: она попала к хорошему редактору, много сделавшему для  развития ее таланта. Начинается ее сотрудничество с журналом «Скрибнерз» и некоторыми  другими престижными журналами, литературный уровень которых значительно выше  обычных периодических изданий. Вскоре фирма «Скрибнерз» стала печатать в своем  издательстве и книги Фрэнсис; сотрудничество это продолжалось, за небольшими  исключениями, всю ее жизнь.    

В 1873 году Фрэнсис вышла замуж за своего соседа по  Ноксвиллу, доктора Свона Бернетта. От этого брака у нее было двое сыновей:  Лайонел и Вивьен, послуживший прототипом для Седрика Эррола. Доктор Бернетт был  видным специалистом по глазным болезням; позже он написал классический труд в  этой области. Он взял на себя ведение всех издательских дел своей жены и  оказался весьма деловым литературным агентом. Брак не был счастливым, и когда  дети подросли, супруги разошлись.    

Фрэнсис Ходгсон Бернетт (это имя она сохранила и после  развода) оказалась идеальной матерью. Она не только нежно любила, но и хорошо  понимала своих сыновей и, никогда не навязывая им свою волю (а она была волевою  женщиной), умела жить их интересами и всячески помогать им. В ее автобиографии  и книге воспоминаний, написанной позже Вивьеном, много живых зарисовок,  проливающих свет на их взаимоотношения. Ограничимся одной из них.    

Как-то, когда Фрэнсис лежала больная в постели, мальчики  затеяли возню в соседней комнате. Их пытались урезонить, но они вошли в азарт,  кидались подушками, вопили и пр. Внезапно на пороге выросла Фрэнсис. Настало  молчание. Потом Вивьен бросил ей под ноги подушку и произнес: «Дорогая, если уж  ты собираешься нас отшлепать, то стань, пожалуйста, на подушку, а то у тебя  ножки босые». Мальчики звали мать «Дорогая» — Седрик Эррол заимствовал у них  эту форму обращения, так же как и ряд эпизодов из их биографии.    

В 80-е годы Бернетт уже известная писательница; ее романы и  повести печатаются по обе стороны океана. Среди лучших ее произведений —  первый роман «Эта девчонка Лоури», написанный по воспоминаниям о манчестерских  бедняках, повести и романы из американской и английской жизни, рассказы и  повести для юношества.    

Она живет в Вашингтоне, в Нью-Йорке, в Бостоне, ездит в Англию  и на континент, подолгу живет там, общаясь с американцами, уехавшими в Европу,  и с самым знаменитым из них — Генри Джеймсом. Она покупает и продает дома,  устраивает судьбу родных и друзей, благодетельствует, помогает…    

Она дружит с Марком Твеном, Оливером Венделлом Холмсом; в ее  доме бывает Оскар Уайльд, совершающий свое сенсационное турне по Соединенным  Штатам; среди поклонников ее творчества — Харриет Бичер-Стоу, американский поэт  Джеймс Рассел Лоуэлл, английский премьер-министр Гладстон, американский президент  Гарфилд. Марк Твен мечтает осуществить с ней и Хоуэллсом следующий план: выбрав  какой-то сюжет и героев, написать — каждому в своем стиле — по повести и  сравнить их. Как жаль, что этому плану не суждено было осуществиться! Генри  Джеймс переписывается с нею и пророчески замечает в анонимной статье,  написанной еще до личного знакомства с писательницей, что в стиле ее есть  «трогательная простота, которая вместе с присущей ей изобретательностью будет  весьма полезна в нравственной повести для юношества».    

Такой повестью и оказался «Маленький лорд Фаунтлерой», над  которым Бернетт работала в 1885 году. Сама писательница определила его жанр как  роман; впрочем, следует иметь в виду, что английское слово «novel» трактуется  довольно широко, включая в себя и собственно романы, и повести. Журнальный  вариант начал печататься в том же году (работала Бернетт быстро, а в данном  случае — и с упоением); полностью он был опубликован в 1886 году. Тогда же  появились отдельные издания в США и Англии; за ними последовали переводы на  европейские языки. «Фаунтлерой» сразу стал бестселлером.    

В первый же год после выхода в свет были проданы 43 тысячи  экземпляров — огромная цифра для того времени! Всего за период, прошедший после  его публикации, было продано свыше миллиона экземпляров — на одном только  английском языке, не считая переводов. По «Фаунтлерою» ставились спектакли,  снимались фильмы — в одном из них заглавную роль исполнял Бестер Китон, в  другом — Мэри Пикфорд, игравшая также и миссис Эррол. Совсем недавно в Англии  была показана телевизионная постановка, имевшая немалый успех.    

В чем же причина такой популярности этой незамысловатой  книжки? Прежде всего — именно в простоте и универсальности ее темы. Маленький  мальчик, разлученный со своей овдовевшей матерью, суровый старик аристократ,  постепенно смягчающийся под влиянием открытого и благородного детского  сердца, — эта романтическая тема не могла не покорить сердца читателей.    

Бернетт писала «с жизни»: образ мальчика не вызывает  сомнений, он настолько убедителен, что в него веришь сразу и безоговорочно.  «Конечно, это не портрет, — заметила как-то приятельница Бернетт, жившая с  ней во время написания книги, — но, несомненно, если бы Вивьена не было,  не было бы и Фаунтлероя».    

Сама писательница так вспоминает о рождении замысла этой  книги:    

     

«Вивьен был таким патриотом, таким  пылким юным американцем; он был так увлечен предстоящими президентскими  выборами; его соображения были так интересны! Я начала, помимо всего прочего,  думать о том, как он, весь раскрасневшись и с самым увлеченным видом стал бы  делиться этими соображениями с консервативными англичанами…    

Поначалу это была всего лишь мимолетная  фантазия, но в один прекрасный день я подумала: я напишу о нем книгу. Пусть он  попадет в совершенно новое для себя окружение — посмотрим, как он поведет себя.    

Но как же свести маленького американца  и английского аристократа, раздражительного, консервативного, неприятного? Он  должен с ним жить, беседовать с ним, раскрыть перед ним свой наивный врожденный  демократизм. Лучше всего, если это будет ребенок, живший в очень простых  условиях. Эврика! Я сделаю его сыном младшего сына, расставшегося со своим  суровым отцомаристократом из-за того, что он женился на бедной и красивой  американке. Отец мальчика умирает, его старшие братья умирают, мальчик становится  наследником титула. Как это его удивит! Да, решено, и Вивьен станет этим героем  — Вивьен с его вьющимися волосами и его глазами, с дружелюбным и добрым  сердцем. Маленький лорд Такой-то… Какое хорошее название! Маленький лорд…  Маленький лорд… Как же его назвать? Через день он стал маленьким лордом  Фаунтлероем. Такую повесть легко писать. Частично она разворачивалась перед  моими глазами».    

     

Это было время, когда англо-американская или  американо-английская тема вызывала всеобщий интерес по обе стороны океана. В  известном смысле Бернетт разрабатывала ту же тему, что и ее великий друг Генри  Джеймс, только, разумеется, на совсем другом материале и уровне.    

Маленький республиканец, попадающий в консервативную старую  Англию, — это своеобразный «дикарь», «разведчик», «скаут», глядящий на  старый мир свежим детским взором. Все ему внове, непонятно — испытанный прием  «остранения» позволяет многое сказать автору, многому вынести осуждение или  даже приговор. Вместе с тем все его недоумения и ошибки так умилительны, так  естественны и смешны!    

Вспомним хотя бы сцену, когда Седрик, впервые проснувшись в  спальне замка, знакомится со своей няней. Он не знает, что в старых домах  английской аристократии прислугу принято звать по фамилии, и вежливо  осведомляется: «Мисс Доусон или миссис Доусон?», чем вызывает улыбку не только  своей нянюшки, но и читателей. Но это не насмешливая улыбка: маленький демократ  пробуждает лучшие чувства в сердцах своих читателей. Не случайно слуги, —  эти самые суровые и нелицеприятные судьи своих господ! — не колеблясь,  объявляют Седрика настоящим джентльменом.    

Здесь не место рассматривать эволюцию этого понятия, столь  важного для понимания психологии англичан. Заметим только, что к концу XIX века  произошел решительный сдвиг его в сторону сугубо нравственных, моральных  оценок. Позиция Бернетт перекликается с позицией таких весьма различных  писателей, как Дж.-Б. Шоу, Дж.-М. Барри, Ф.-М. Форд, позже У.-С. Моэм…    

«Основной секрет не в том, — писал Дж.-Б. Шоу, —  плохие у тебя манеры или хорошие и есть ли они у тебя вообще, а в том, чтобы  иметь одну и ту же манеру по отношению к любой человеческой душе».    

И Седрик, с одинаковой гордостью представляющий гостям  своего деда, графа Доринкорта, и своего друга, бакалейщика мистера Хоббса,  Седрик, пекущийся о бедняках, Седрик, который, теряя титул и наследство, думает  лишь о том, будет ли дед по-прежнему любить его, безусловно выступает в книге  Бернетт как идеал нравственного поведения, как настоящий джентльмен в этом  новом, изменившемся смысле слова.    

Конечно, как проницательно заметил один критик, Бернетт  удалось совместить в своей повести несовместимое: ее герой — юный республиканец  и в то же время несомненный аристократ, наследник титула и поместья. В  результате ее американские читатели получили возможность и насладиться жизнью в  старинном английском именье, ничуть не поступаясь своими принципами, и  сохранить чувство превосходства, присущее сторонникам демократического  правления. В этом критик видит еще одну причину популярности книги Бернетт, с  чем, пожалуй, спорить трудно.    

Фрэнсис Ходгсон Бернетт, как мы уже видели, нередко  сравнивают с Диккенсом. При всем несходстве масштабов и характеров их дарований  это не лишено известных оснований. Симпатии к бедным и сирым, доброта, юмор —  эти черты несомненно сближают двух писателей.    

Упомянем еще одно свойство, которое было присуще раннему  Диккенсу и в высшей степени свойственно Бернетт. Это та неукоснительная, святая  вера в конечную победу добра, которую порой называют сказочностью. «Ее  произведения читаются с таким увлечением, что от них трудно оторваться, —  пишет в приведенной выше статье В. Абрамова. — Читая, видишь недостатки  автора, чувствуешь, что три четверти того, что она выдает за правду, есть  вымысел, а все-таки читаешь с удовольствием и кончаешь книгу с мыслью: все это  сказка, несмотря на строго реальную форму, но сказка увлекательная и  художественная». И несколько ниже прибавляет: «Бернетт хочет сделать из жизни  красивую сказку. И делает это с таким увлечением, что увлекает и читателя».    

Все это верно. На некоторые несообразности сюжета повести о  маленьком лорде указывают и другие критики. Биограф Бернетт Энн Твейт,  например, отмечала неправдоподобие того случая, который помогает Дику,  чистильщику сапог в Америке, разоблачить претендента на титул Фаунтлероя. По  мнению Твейт, только необычайный дар рассказчика позволил Бернетт преодолеть  эти и подобные трудности.    

Вместе с тем хотелось бы обратить внимание читателей и на  другое возможное объяснение. Необычайный успех книги Бернетт вызван, как нам  кажется, и тем, что она, возможно, сама того не сознавая, апеллирует к  древнейшим архетипам, заложенным еще на мифологическом уровне сознания. Как  показывают новейшие изыскания, именно эти, мифологические структуры, проникшие  позже в несколько измененном виде и в сказки, служат мощным рычагом воздействия  на читателей.    

«Сказочность» повести Бернетт приобретает в этом смысле иное  объяснение. «Синдром Золушки» получает здесь своеобразное, но вполне узнаваемое  многочисленными читателями развитие. Седрик — сын третьего, младшего сына, два  старших брата которого явные «неудачники» (воспользуемся здесь терминологией В.  Я. Проппа, классический труд которого «Морфология сказки» (1928) позволит нам  прояснить структуру «Фаунтлероя» и некоторые «функции» его действующих лиц).  «Удача» отца Седрика, младшего сына графа Доринкорта, заключается, как и  положено в сказке, лишь в его красоте, добром и честном нраве. Эта «удача»  после его смерти передается его единственному сыну. На протяжении всей книги  происходит своеобразное «испытание» силы, ловкости, мужества, терпения, из  которого Седрик выходит с честью. Сказочное «вредительство» и «похищение  добычи» также получают с появлением претендента и его матери некое преломление  в книге, но, пожалуй, наиболее впечатляющим эпизодом является сцена, связанная  со сказочным же «узнаванием» по «метке» (шрам на подбородке), и последующее  изобличение «ложного героя», или «вредителя», в роли которых выступают сын Бена  и его мать. Все это вместе с «синдромом Золушки», в полном соответствии с  которым герой из бедности и приниженного положения попадает (в традиционной  сказке) в королевский дворец, ясно прочитывается в книге, апеллируя к глубинным  пластам сознания ее читателей и обеспечивая ей успех.    

Заметим кстати, что многое из того, что описывает Бернетт,  совсем не так далеко от реализма, как это кажется ее критикам. Описание  бедственного положения крестьян в имении графа Доринкорта, к примеру, взято с  натуры. В начале 80-х годов в Англии было несколько недородов, прокатилась  волна эпидемий среди скота, сельские жители находились в ужасном положении,  сельское хозяйство оказалось в глубоком кризисе. Описывая эту ситуацию, Бернетт  смещает акценты, возлагая вину за бедственное положение крестьян исключительно  на графа и его управляющего, однако от этого сама ситуация не становится менее  реальной, а описание менее реалистичным.    

Особенно удаются Бернетт описания жизни в поместье и  всевозможных видов и градаций снобизма, издавна распространенного в старой  Англии (вспомним хотя бы слуг, рассуждающих о своих господах) и захватившего и  некоторых представителей Нового Света.    

Заключительные строки повести, в которых говорится о  неожиданном повороте во взглядах заядлого республиканца мистера Хоббса,  читаются ныне не только с улыбкой, но с удивлением перед проницательностью  писательницы, сумевшей разглядеть это явление и по другую сторону океана.    

Фрэнсис Ходгсон Бернетт умерла в Америке 29 октября 1924  года. В последний раз она появилась на публике незадолго до своей смерти, на  чествовании Мэри Пикфорд, немало способствовавшей своей игрой успеху  «Маленького лорда». Ее сын Вивьен умер в 1937 году во время кораблекрушения,  спасая тонувших людей. Он спас двух мужчин и двух женщин, прежде чем погиб сам.  Это была смерть, достойная Фаунтлероя, писали газеты.    

В Центральном парке в Нью-Йорке стоит скромный памятник  героям Бернетт, которая, по ее собственным словам, «всем лучшим, что есть во  мне, старалась сделать мир счастливее».    

Н. М. Демурова