1 2 3 4 
– Те, с кем ты не знакома, вопросов задавать не  могут, – сказала она. – Я уверена, что индийский джентльмен все равно  не стал бы этого делать. Нет, мне он нравится.    

Большую семью она полюбила потому, что все в ней были такие  счастливые, а индийского джентльмена – за то, что он несчастлив. Было ясно, что  он никак не может оправиться после какой-то тяжелой болезни. На кухне о нем  часто судачили – слуги всегда каким-то таинственным образом все знают. Конечно,  он не был индийцем; он долго жил в Индии, но был англичанин. Тяжкие испытания  выпали на его долю: он чуть было не потерял все состояние и уже решил, что его  ждет разорение и позор. Он был так потрясен, что у него сделалось воспаление  мозга и он чуть не умер. Здоровье его пострадало, хотя ему повезло и состояние  его уцелело. Все его злоключения были связаны с копями.    

– Небось копи-то были алмазные! – сказала кухарка,  взглянув искоса на Сару. – Нет уж, я свои сбережения ни в какие копи  вкладывать не буду – а пуще всего в алмазные. Уж мы про них наслышаны!    

«Он испытал то же, что мой папочка, – подумала  Сара. – И заболел, как папочка, – только он не умер».    

Сердцем она все больше тянулась к индийскому джентльмену.  Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью: вдруг шторы в  соседнем доме еще не задернули, тогда можно будет заглянуть в его светлую  уютную комнату и увидеть своего незнакомого друга. Если на улице никого не  было, она иногда останавливалась и, положив руки на железную ограду, желала ему  спокойной ночи, словно он мог ее услышать.    

«Возможно, люди что-то чувствуют, даже если не  слышат, – думала Сара. – Добрые мысли как-то доходят до них, несмотря  на запертые окна и двери. Вот и сейчас я стою здесь на улице и желаю вам  здоровья и счастья – и вам и впрямь становится легче, хотя вы и не знаете  отчего».    

И она прошептала тихо, но со страстью:    

– Мне так вас жаль! Хоть бы у вас была «маленькая  хозяюшка», как у моего папочки! Она бы за вами ухаживала, как я за ним, когда у  него болела голова! Бедняжка! Я бы согласилась быть вашей «хозяюшкой».  Спокойной ночи… Спокойной ночи… Храни вас Господь!    

И она уходила утешенная – на сердце у нее становилось легче.  Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, который  обычно сидел в халате перед камином и, подперев голову рукой, мрачно смотрел в  огонь. Саре казалось, что он горюет не только о прошлом, но и о настоящем.    

«У него такой вид, словно его что-то мучает сейчас, –  говорила она себе. – Но состояние он не потерял, а от горячки со временем  излечится. Его ничто не должно бы тревожить. А между тем что-то есть».    

Если и впрямь было что-то, о чем даже слуги не слышали, об  этом должен бы знать мистер Монтморенси (так она называла про себя главу  Большой семьи). Мистер Монтморенси часто навещал больного; миссис Монтморенси с  детьми тоже его навещали, хотя и не так часто. Больной особенно любил двух  старших девочек – Джэнет и Нору, тех самых, которые так встревожились, когда  маленький Дональд подал Саре милостыню. Дело в том, что индийский джентльмен  вообще питал слабость к детям, особенно к маленьким девочкам. Джэнет и Нора  тоже его любили и радовались, когда им разрешали нанести ему визит. Во время  этих визитов они вели себя смирно и не шумели – ведь он был болен.    

«Ему так плохо, – жаловалась Джэнет, – но он  говорит, что с нами ему веселее. Мы стараемся его подбодрить».    

Джэнет была старшей и следила за остальными детьми. Это она  решала, когда можно попросить больного рассказать им про Индию, это она,  заметив, что он устал, уводила детей и посылала к нему Рам Дасса. Дети любили  Рам Дасса. Уж он бы нарассказал им всяких историй про Индию, если б умел  говорить по-английски.    

Настоящее имя индийского джентльмена было мистер Кэррисфорд.  Джэнет как-то поведала мистеру Кэррисфорду о случае с «бедной девочкой, которая  не нищенка». Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услышал  от Рам Дасса о проделке обезьянки. Рам Дасс рассказал своему господину, в какой  убогой обстановке живет Сара – голый пол, стены с трещинами, ржавый камин, в  котором даже в холодную погоду не было огня, жесткая узкая постель.    

Выслушав этот рассказ, мистер Кэррисфорд сказал своему  поверенному.    

– Хотел бы я знать, Кармайкл, сколько у нас по  соседству таких чердаков и сколько несчастных служанок спят, как эта девочка,  на таких жестких постелях, в то время как я глаз не могу сомкнуть на своих  пуховых подушках. Ах, как меня тяготит мое богатство. Ведь большая его часть  принадлежит не мне!    

– Дорогой друг, – отвечал бодрым голосом мистер  Кармайкл, – чем скорее вы перестанете себя терзать этими мыслями, тем  будет лучше для вас. Да обладай вы всеми богатствами обеих Индий,[12] вы не смогли бы всем  помочь! Если бы вы даже решили обставить все чердаки по соседству, все равно  остались бы чердаки на всех других улицах и площадях. Что тут поделаешь!    

Мистер Кэррисфорд помолчал, кусая ногти и глядя на яркий  огонь, пылающий в камине.    

– Как вы думаете, – наконец медленно произнес  он, – неужели та, другая девочка… о которой я всегда думаю… неужели она  тоже могла бы дойти до такого же положения, как наша бедная маленькая соседка?    

Мистер Кармайкл с тревогой взглянул на него. Он знал, что  подобные мысли чрезвычайно опасны для здоровья и рассудка мистера Кэррисфорда.    

– Если девочка, учившаяся в пансионе мадам Паскаль в  Париже, – та, кого мы ищем, – отвечал он мягко, – то она попала  в хорошие руки. Это очень состоятельная русская чета, других детей у них нет.  Мадам Паскаль говорит, что они удочерили девочку, потому что та была любимой  подругой их дочки, которая умерла.    

– И эта глупая женщина даже их адреса не взяла! –  вскричал мистер Кэррисфорд.    

Мистер Кармайкл пожал плечами.    

– Мадам Паскаль, женщина расчетливая и практичная,  верно, обрадовалась, что избавилась от девочки, оставшейся после смерти отца  без средств к существованию. Такие особы не интересуются будущим детей. А эти  богатые русские уехали с девочкой неизвестно куда.    

– Но вы говорите: «если» это та девочка, которую мы  ищем. «Если»! Мы не можем быть в этом уверены. Да и фамилия не совсем та…    

– Мадам Паскаль произносит ее на французский  лад, – возможно, дело только в произношении. А все остальное на удивление  сходится. Отец девочки – английский офицер, служивший в Индии; после смерти  жены он поместил свою осиротевшую дочь в парижский пансион. Он умер  скоропостижно, потеряв все свое состояние. – Мистер Кармайкл на минуту  задумался, словно в голову ему пришла новая мысль. – А вы уверены, что  ребенка отдали в парижский пансион? Именно в парижский?    

– Мой дорогой друг, – с горечью воскликнул мистер  Кэррисфорд, – я ни в чем не уверен. Я никогда не видел ни этой девочки, ни  ее матери. Я очень любил Ральфа Кру, мы вместе учились в школе, но с тех пор не  виделись, пока не встретились в Индии. Я был совершенно поглощен своими копями.  Он тоже. Перед нами открывались такие грандиозные перспективы, что мы совсем  потеряли головы. Ни о чем другом мы не говорили. Я только знал, что девочку  отправили в какой-то пансион. Сейчас я не могу даже вспомнить, откуда я это  узнал.    

Мистер Кэррисфорд пришел в волнение. Он всегда приходил в  волнение, когда вспоминал о горестных событиях прошлого, – воспаление  мозга очень его ослабило.    

Мистер Кармайкл с тревогой следил за ним. Ему хотелось  задать несколько вопросов, но сделать это следовало осторожно, чтобы не  разволновать больного еще больше.    

– Но у вас есть основания полагать, что девочку  отослали именно в Париж?    

– Да, – отвечал мистер Кэррисфорд. – Ее мать  была француженка, и мне говорили, что она хотела, чтобы девочка получила  образование в Париже.    

– Да, – согласился мистер Кармайкл, – тогда  это более чем вероятно.    

Мистер Кэррисфорд подался вперед и с жаром произнес, ударяя  по столу исхудавшей рукой:    

– Кармайкл, я просто должен ее найти. Если она не  умерла, то она живет где-то. Если она осталась без денег и без друзей – это моя  вина. Разве я могу выздороветь, когда день и ночь меня гложет мысль об этом  ребенке? С копями все наладилось – они оправдали наши самые фантастические  ожидания, а дочка бедного Кру, возможно, побирается на улицах!    

– Да нет же, нет, – возразил Кармайкл  решительно. – Постарайтесь не волноваться. Утешайте себя тем, что, когда  мы ее найдем, вы вручите ей огромное состояние.    

– Как я мог пасть духом, когда все решили, что мы не  продержимся? – застонал Кэррисфорд в отчаянии. – Я, верно, не потерял  бы головы, если бы отвечал лишь за свои деньги. Но на мне лежала  ответственность и за чужие вклады. Бедняга Кру вложил в копи все – все до  последнего пенни! Он мне доверял – он меня любил. Он умер с мыслью о том, что я  его разорил… я… Том Кэррисфорд, с которым он играл в Итоне[13] в крикет! Каким я был негодяем в его глазах!    

– Не упрекайте себя так горько.    

– Я упрекаю себя не за то, что наше предприятие чуть не  лопнуло, – а за то, что мне недостало мужества. Я бежал, словно вор и  мошенник, потому что не смел поглядеть в лицо своему лучшему другу и сказать  ему, что я разорил его и его дочь.    

Добросердечный Кармайкл положил больному руку на плечо.    

– Вы убежали, потому что ваш рассудок не выдержал этих  мук и напряжения, – сказал он. – У вас уже начинался бред. Если б не  это, вы бы остались и приняли бой. Всего два дня спустя у вас сделалось  воспаление мозга, вы так метались в бреду, что вас пришлось привязать к  больничной койке. Вспомните!    

Кэррисфорд уронил голову на руки.    

– Боже, это правда, – сказал он. – Я сходил с  ума от страха. Я не спал неделями. В ту ночь, когда я бежал из дома, мне  чудилось, что меня окружают какие-то твари, которые строят гримасы и хохочут  надо мной.    

– Вот видите, – сказал мистер Кармайкл. –  Разве человек на грани воспаления мозга может здраво судить о чем-то?    

Но Кэррисфорд покачал головой.    

– Когда сознание ко мне возвратилось – бедный Кру уже  лежал в могиле. А я ничего не помнил. Прошло немало месяцев, прежде чем я  вспомнил о девочке. Но и тогда как-то смутно, словно в тумане. – Он смолк  и потер рукой лоб. – Такое бывает со мной и сейчас, когда я пытаюсь что-то  припомнить. Но ведь Кру наверняка говорил мне, в какую школу он ее послал. Как  вы полагаете?    

– Возможно, он и не говорил ничего определенного. Вы  даже не знаете имени девочки.    

– Он обычно звал ее своей «маленькой хозяюшкой» –  странное имя для девочки! Но эти несчастные копи занимали все наши мысли – мы  ни о чем больше не говорили. Если он и называл школу, то я забыл… забыл. А  теперь уж мне никогда не вспомнить!    

– Полноте! – сказал мистер Кармайкл. – Мы еще  найдем эту девочку. Будем искать этих добрых русских, о которых нам рассказала  мадам Паскаль. Ей помнилось почему-то, что они живут в Москве. Что ж, попробуем  искать ее там. Я поеду в Москву.    

– Если б у меня были силы, я бы поехал с вами, –  сказал Кэррисфорд, – но я могу лишь сидеть, закутанный, перед камином и  смотреть в огонь. Мне чудится, что оттуда на меня глядит молодой и веселый  Ральф Кру. Он словно вопрошает о чем-то. Иногда я вижу его во сне – он стоит  предо мной и задает все тот же вопрос. Вы догадываетесь, о чем он меня спрашивает,  Кармайкл?    

– Не совсем, – тихо ответил мистер Кармайкл.    

– Он говорит: «Том, старина… где же моя маленькая  хозяюшка?» – Мистер Кэррисфорд схватил Кармайкла за руку. – Я должен ему  ответить! Я должен ответить! – произнес он, не выпуская руки  поверенного. – Помогите мне… помогите мне ее найти!    

А по другую сторону стены сидела Сара и беседовала с  Мельхиседеком, который явился за ужином для себя и своей семьи.    

– Нелегко мне было сегодня вести себя, как подобает  принцессе, Мельхиседек, – говорила она. – Труднее обычного. Чем на  улице холоднее и больше грязи, тем труднее оставаться принцессой. Когда Лавиния  увидала мою юбку, забрызганную грязью, и засмеялась, мне так и хотелось ей  кое-что сказать – я еле сдержалась. Прикусила язык – и смолчала. Днем было так  холодно, Мельхиседек, да и вечер промозглый.    

И она опустила голову на руки – она часто так делала, когда  оставалась одна.    

– Ах, папочка! – шепнула она. – Сколько  времени прошло с тех пор, как я была твоей «хозяюшкой»!..    

Вот что происходило в тот день по обе стороны стены.    

 ГЛАВА 13    

Одна из многих    

     

В тот год зима выдалась холодная. Порой, когда Сару посылали  куда-нибудь, ей приходилось идти по снегу; а порой снег таял и смешивался с  грязью – и это было еще хуже; порой же стоял такой густой туман, что фонари на  улицах горели весь день, и Лондон казался Саре таким же, как несколько лет  назад, когда она ехала с отцом в школу мисс Минчин. В такие дни окна в доме  Большой семьи сияли так заманчиво и уютно, а из кабинета индийского джентльмена  падал такой яркий и теплый свет. Теперь уже Сара не смотрела на закаты и  восходы; даже звезды, как ей казалось, показывались редко. Над городом низко  нависли тучи; они были того же цвета, что и грязь на улицах, и из них то и дело  хлестал дождь. Даже если не было тумана, в четыре часа уже темнело. Поднимаясь  за чем-нибудь на чердак, Саре приходилось зажигать свечку. Кухарка и служанки  ходили мрачные, ко всему придирались и то и дело срывали зло на Бекки.    

– Не будь вас, мисс, – как-то, чихая, сказала  Бекки, поднявшись к Саре на чердак, – не будь вас в соседней камере, я бы  просто умерла. Здесь теперь самая настоящая тюрьма, правда? Хозяйка – ну  вылитый тюремщик! На поясе у нее, как вы говорили, огромные ключи. Да и кухарка  – точь-в-точь тюремщик. Расскажите мне еще что-нибудь, мисс… Раскажите мне про  подкоп, который мы прорыли под стеной.    

– Нет, я тебе расскажу что-нибудь потеплее, –  отвечала Сара, дрожа. – Принеси свое покрывало и завернись в него, а я  завернусь в свое, сядем рядышком на кровать, и я расскажу тебе про тропический  лес, где прежде жила обезьянка индийского джентльмена. Когда я вижу, как она  сидит у окошка и так печально глядит на улицу, я всегда знаю, что она  вспоминает тропический лес, где качалась на кокосовых пальмах. Интересно, кто  ее поймал и остались ли у нее в лесу детки, которым она приносила орехи?    

– Мне уже теплее, мисс, – произнесла с  благодарностью Бекки. – Знаете, иногда даже Бастилия кажется мне не такой  холодной, когда вы про нее рассказываете.    

– Это потому, что ты тогда отвлекаешься, –  отвечала Сара, натягивая покрывало по самые уши. – Я это давно заметила.  Когда нам плохо физически, надо заставить себя думать о чем-то другом.    

– А вы так можете, мисс? – спросила Бекки, глядя с  восхищением на Сару.    

Сара на мгновение задумалась.    

– Иногда могу, а иногда нет, – призналась  она. – Если получается, тогда все хорошо. И знаешь, что я тебе скажу? Если  бы мы побольше практиковались, у нас бы всегда получалось. В последнее время я  много практиковалась, и мне уже теперь отвлекаться легче, чем раньше. Когда все  плохо… очень плохо… я изо всех сил вспоминаю, что я принцесса. Я себе говорю:  «Я принцесса, я сказочная принцесса, и потому никто меня не может обидеть и  ничто – огорчить». – Она засмеялась и прибавила: – Ты даже не знаешь, как  это помогает отвлечься…    

Саре нередко приходилось заставлять себя думать о чем-то  другом; еще чаще ей приходилось напоминать себе, что она принцесса. Особенно  трудно это было в один ненастный день, который, как она полагала, запомнится ей  навсегда.    

Несколько дней кряду беспрерывно лил дождь; на улицах стоял  липкий промозглый туман; было холодно и скользко; под ногами расползалась  грязь, липкая лондонская грязь, а над ней нависла пелена из тумана и мелкого  дождя. Разумеется, Сару несколько раз посылали куда-то особенно далеко – это  всегда случалось в такие дни. Снова и снова выходила она под дождь, так что в  конце концов совсем промокла. Старые перья на ее нелепой шляпке повисли и  казались еще нелепее, а стоптанные башмаки до того пропитались влагой, что вода  хлюпала и вытекала из них через край. Вдобавок ко всему Сара в тот день  осталась без обеда, потому что мисс Минчин решила ее наказать. Сара так устала  и промерзла, что лицо у нее посинело; прохожие глядели на нее с состраданием.  Но она этого не замечала. Она спешила по улицам, стараясь думать о чем-нибудь  другом. Это было очень важно. Из последних сил она пыталась что-то  «вообразить». Только на этот раз это было гораздо труднее, чем раньше; раз или  два ей даже показалось, что стало еще холоднее. Но она не сдавалась. Жидкая  грязь заливала ее рваные башмаки, а ветер словно старался сорвать с нее тонкую  накидку, но она беззвучно шептала, не шевеля губами, говорила сама себе:    

– Предположим, что одежда на мне сухая. Предположим,  что на мне прочные ботинки, длинное толстое пальто и шерстяные чулки. И зонтик.  И еще предположим… предположим, что, проходя мимо булочной, где продают горячие  булки, я вдруг нахожу шесть пенсов – и чьи они, неизвестно. Тогда я захожу в  булочную, покупаю шесть горячих булочек и съедаю их одну за другой.    

Странные вещи происходят иногда.    

Во всяком случае, с Сарой случилась странная история.    

Она как раз собиралась перейти улицу. Грязь была ужасная, ей  приходилось чуть ли не брести по ней вброд. Сара изо всех сил старалась найти  переход получше, да все напрасно, пробираясь по булыжникам, она смотрела себе  под ноги, и вдруг, уже совсем было ступив на тротуар, она заметила, что у края  тротуара что-то блестит. Это была серебряная монетка, маленькая серебряная  монетка – прохожие затоптали ее в грязь, но она все еще немного поблескивала. Правда,  это была монетка не в шесть, а в четыре пенса.    

В тот же миг Сара схватила ее посиневшей рукой.    

– Ах! – вскричала она. – Это правда! Правда!    

И, подняв глаза, посмотрела на лавку, которая была прямо  перед ней. Поверите ли, это оказалась булочная! Толстая, приветливая, румяная  булочница в эту минуту как раз ставила в витрину поднос с дивными, горячими –  только что из печи! – булочками. Большими, пышными, блестящими булочками с  коринками![14]    

У Сары закружилась голова – от удивления, от вида булочек и  от чудесного запаха теплого хлеба, который доносился из подвального окна  булочной.    

Сара знала, что может смело взять монетку. Она уже долго  лежала в грязи, и потерявший давно скрылся. За день здесь прошло столько людей!    

«Но, может, ее потеряла хозяйка булочной? Надо  спросить», – прошептала про себя Сара.    

Она подошла к булочной, занесла было ногу на ступеньку – и  остановилась.    

Она увидела небольшую фигурку в лохмотьях, из-под которых  виднелись маленькие красные от холода ноги, покрытые грязью. Из лохмотьев  выглядывала копна спутанных волос и грязное личико с большими, запавшими от  голода глазами. Девочка пыталась прикрыть ноги своим рваным платьем, но оно  было слишком коротко; вид у нее был еще более несчастный и заброшенный, чем у  Сары.    

Сара сразу поняла, что девочка голодна, – ей стало ее  жаль.    

«Вот, – подумала она, – одна из многих. Она хочет  есть больше, чем я».    

Девочка взглянула на Сару и слегка отодвинулась, чтобы дать  ей пройти. Она привыкла всем давать дорогу и знала, что, если ее увидит  полицейский, он велит ей: «Проходи, не задерживайся!»    

Сара зажала в руке монетку и на мгновение замешкалась. Потом  спросила:    

– Ты голодна?    

Девочка в лохмотьях прижалась к стене.    

– А то нет? – отвечала она хрипло. – Еще как!    

– Разве ты не обедала? – сказала Сара.    

– Не обедала. – И она еще теснее прижалась к стене  – И не завтракала… и не ужинала. Вообще ничего не ела.    

– С каких пор?    

– Не знаю. Сегодня не ела ничего… Уж я просила,  просила, но никто не подал.    

От одного вида этой девочки Саре стало не по себе, она еще  острее почувствовала голод. Но хотя на сердце у нее было тяжело, странные мысли  проносились в ее голове.    

«Если я принцесса, – думала Сара, – если я  принцесса… Когда принцесс лишали всего и изгоняли из дворца, они всегда  делились… с бедняками… если встречали кого-то, кто был еще беднее и голоднее  их. Принцессы всегда делились. Булочка стоит пенс. Если бы я нашла  шестипенсовик, я бы съела шесть булочек. Нам обеим не наесться. Но все же лучше  так, чем ничего».    

– Подожди минутку, – сказала она нищенке.    

И вошла в булочную. Там было тепло и вкусно пахло. Хозяйка  как раз собиралась выставить в витрину еще один поднос с горячими булочками.    

– Простите, – сказала Сара, – не вы ли  потеряли четыре пенса? Серебряную монету в четыре пенса?    

И она протянула хозяйке эту жалкую монетку.    

Хозяйка взглянула на монету, а потом на Сару – на ее  сосредоточенное лицо и вымокшую потрепанную одежду, которая, однако, была сшита  из хорошей ткани.    

– Нет-нет, – сказала она. – Вы ее нашли?    

– Да, – ответила Сара. – У тротуара.    

– Оставьте ее себе, – сказала хозяйка. –  Может, она там уже целую неделю лежала. Бог знает, кто ее потерял. Теперь уж  его не найти.    

– Я знаю, – согласилась Сара, – но я решила  на всякий случай спросить вас…    

– Редко кто так бы поступил, – заметила хозяйка,  глядя на Сару с недоумением и интересом. – Хотите что-то купить? –  прибавила она, увидав, что Сара поглядывает на булочки.    

– Да, дайте мне, пожалуйста, четыре булочки, –  сказала Сара. – Вон те, что по пенни за штуку.    

Хозяйка подошла к витрине и положила булочки в бумажный  пакет.    

Сара заметила, что она кладет не четыре, а шесть булочек.    

– Простите, я просила четыре, – сказала  она. – У меня всего четыре пенса.    

– А я прибавлю две для ровного веса, – произнесла  сердечная хозяйка. – Вы, может, их скушаете как-нибудь. Вы ведь, верно,  проголодались?    

Перед глазами у Сары поплыл туман.    

– Да, – ответила она. – Я очень  проголодалась, и я вам очень признательна за вашу доброту. А…    

Она собиралась сказать: «А возле булочной сидит девочка,  которая проголодалась еще больше, чем я».    

Но в эту минуту в булочную вошло несколько покупателей, и  все они очень спешили, так что Сара только поблагодарила еще раз хозяйку и  вышла.    

Девочка все еще сидела, скорчившись в уголке возле входа. В  своих мокрых и грязных лохмотьях она выглядела ужасно. Она тупо, страдальчески  глядела прямо перед собой, и Сара заметила, что она смахивает загрубевшей  черной рукой слезы, внезапно выступившие у нее из глаз. Она что-то бормотала  про себя.    

Сара открыла пакет и вынула из него горячую булочку. Ее  собственные закоченевшие пальцы уже немного согрелись от пакета с булочками,  который она держала в руках.    

– Смотри-ка, – окликнула девочку Сара и положила  булочку ей на колени, – вот булочка, она горячая и вкусная. Съешь, и тебе  будет легче.    

Бедная нищенка испуганно посмотрела снизу вверх на Сару,  словно не веря собственным глазам; потом вдруг схватила булочку и стала жадно  запихивать ее себе в рот.    

– Господи! Господи! – твердила она хрипло. –  Неужели?!    

Сара вынула еще три булочки и положила их девочке на колени.    

«Она голоднее меня, – сказала она про себя. – Она  просто умирает с голоду».    

Но рука ее задрожала, когда она клала четвертую булочку.    

«Я же не умираю», – сказала себе Сара и положила пятую  булочку.    

Маленькая лондонская дикарка хватала и жадно жевала; она так  изголодалась, что даже не поблагодарила Сару, когда та повернулась, чтобы уйти.  Ведь ее не учили манерам. Это был просто бедный маленький зверек.    

– Прощай, – молвила Сара.    

Перейдя улицу, она оглянулась. Держа в каждой руке по  булочке, девочка вдруг перестала жевать и посмотрела на нее. Сара кивнула ей –  девочка устремила на нее недоумевающий взгляд, а потом дернула в ответ лохматой  головой. Она долго смотрела вслед Саре, пока та не скрылась из виду.    

В эту минуту хозяйка подошла к окну булочной.    

– Господи, помилуй! – вскричала она. – Да эта  девочка отдала булочки нищенке! А ведь сама была так голодна. Хотела бы я  знать, почему она это сделала!    

Хозяйка в раздумье постояла у окна. Любопытство ее одолело.  Она подошла к двери и заговорила с нищенкой.    

– Кто тебе дал эти булочки?    

Девочка кивнула в сторону уходящей фигурки.    

– А что она сказала? – спросила хозяйка.    

– Спросила, хочу ли я есть, – отвечала девочка  хрипло.    

– А ты что ответила?    

– «Еще как!»    

– Тогда она вошла, купила булочки и дала тебе, да?    

Девочка кивнула.    

– Сколько ж она тебе дала?    

– Пять.    

Хозяйка задумалась.    

– Себе оставила всего одну, – проговорила она  тихо. – А могла бы все шесть съесть – я по глазам видала.    

Она поглядела на мелькавшую вдали маленькую фигурку в  изношенном мокром платье. Странное беспокойство овладело ею.    

– Как жаль, что она так быстро ушла, – сказала  хозяйка. – Я бы ей целую дюжину булочек дала, клянусь Богом!    

Она повернулась к нищенке.    

– Ты еще голодна? – спросила она.    

– Я всегда голодна, – ответила та, – только  теперь не так сильно.    

– Зайди ко мне, – сказала хозяйка и открыла дверь  булочной.    

Девочка встала и нерешительно вошла. Ее приглашали в теплую  лавку, полную хлеба! Нет, это было невероятно. Она не знала, что сейчас будет,  но ей было все равно.    

– Садись, погрейся, – сказала хозяйка, указав на  огонь, пылавший в камине в задней комнате. – Слушай! Когда будешь голодна,  ты всегда можешь прийти сюда и попросить ломоть хлеба. Клянусь Богом, я тебе  всегда его дам – ради той девочки, что здесь была.    

Последняя булочка немного утешила Сару. Все лучше, чем  ничего, к тому же булочка была, по крайней мере, горячая. Сара на ходу  отламывала от нее по кусочку и медленно жевала, чтобы подольше продлить  удовольствие.    

«Что, если эта булочка волшебная, – говорила она про  себя, – и каждый кусочек это целый обед. Так я, пожалуй, объемся».    

Уже совсем стемнело, когда Сара добралась наконец до  площади, где находился пансион для благородных девиц. В домах уже горели огни.  В окнах комнаты, где ей нередко удавалось увидеть членов Большой семьи, еще не  спустили шторы. Обычно в это время дня джентльмен, которого Сара называла про  себя мистером Монтморенси, располагался в большом кресле, а вокруг теснились  дети – кто сидел у него на коленях, кто мостился на ручках кресла, кто стоял,  прислонясь к его плечу, и все они болтали и смеялись. Но на этот раз, хотя все  были в комнате, мистер Монтморенси в кресле не сидел. В комнате царила  суматоха. Мистер Монтморенси, судя по всему, собирался в дорогу. У подъезда  стояла карета с привязанным сзади вместительным чемоданом. Дети теснились  вокруг отца, болтали и жались к нему. Мать стояла рядом и что-то говорила,  словно задавала мужу последние вопросы. Сара постояла перед окном, наблюдая,  как мистер Монтморенси поднимал и целовал малышей, а потом нагнулся и  расцеловал старших детей.    

«Интересно, надолго ли он едет, – думала Сара. –  Чемодан вместительный. Ах, как они будут без него скучать! Мне тоже будет без  него скучно – хоть он и не подозревает о моем существовании».    

Когда дверь отворилась, Сара, вспомнив о поданной ей монете,  отошла в сторону. Ей было видно, что мистер Монтморенси вышел из дверей и  остановился со старшими детьми на пороге. Теплый свет, падавший из холла,  освещал всю группу.    

– А в Москве теперь снег? – спросила девочка по  имени Джэнет. – И все заледенело?    

– Ты будешь ездить на дрожках? – спросил еще  кто-то из детей. – А царя ты увидишь?    

– Я буду вам писать обо всем, что увижу, – отвечал  мистер Монтморенси со смехом. – Пришлю вам открытки с изображением мужиков  и всего прочего. Ну, а теперь бегите в дом. Вечер ужасно сырой. Я бы охотнее  остался с вами, чем ехать в Москву. До свиданья! До свиданья, голубчики! Да  хранит вас Господь!    

И он сбежал по ступенькам и прыгнул в карету.    

– Если найдешь девочку, передай ей от нас  привет, – закричал Гай Клэренс и запрыгал на коврике у порога.    

А потом они вошли в дом и закрыли за собой дверь.    

– Нора, ты видела «девочку, которая не нищая»? –  спросила Джэнет, когда все вернулись в дом. – Она была такая замерзшая! Я  заметила, что она стоит и смотрит на нас. Мама говорит, что платье ей, верно,  отдал кто-то богатый, но оно уже совсем износилось. Ее вечно куда-то посылают в  такую ужасную погоду! И даже по вечерам!    

Сара перешла на другую сторону сквера и, дрожа от холода и  усталости, подошла к пансиону.    

«О какой это девочке они говорили? – думала она. –  Кого он ищет?»    

Она спустилась по ступенькам, ведущим в кухню, прижимая к  себе корзинку, которая казалась ей такой тяжелой. А мистер Монтморенси спешил в  это время к поезду, который должен был отвезти его в Москву, где он собирался  искать пропавшую дочку капитана Кру.    

 ГЛАВА 14    

Что видел и слышал  Мельхиседек    

     

В тот же день, пока Сары не было дома, на чердаке  происходило что-то странное. Один лишь Мельхиседек все видел и слышал, но он  так перепугался, что поскорей убежал в свою норку и притаился там, дрожа от  страха, и лишь иногда выглядывал украдкой. Ему было любопытно узнать, что же  происходит.    

Когда рано утром Сара ушла, на чердаке стало тихо, только  дождь мерно стучал по крыше и оконному стеклу. Мельхиседек совсем заскучал; но  когда дождь перестал и воцарилась полная тишина, он решил выйти на разведку,  хотя опыт ему и подсказывал, что Сара еще не скоро вернется. Он побегал по  чердаку, обнюхивая все уголки, и нашел корочку, непонятно как сохранившуюся от  его последнего ужина, как вдруг на крыше раздался какой-то шум. Он замер и с  бьющимся сердцем прислушался. Шаги! Вот они приближаются… они уже у окна! Окно  тихо отворилось. В комнату заглянул темнолицый человек; за ним виднелся другой.  Два человека молча стояли на крыше, осторожно и с интересом приглядываясь. Они  явно собирались влезть в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а  второй, молодой, служил у индийского джентльмена секретарем; но Мельхиседек,  конечно, этого не знал. Он знал только, что эти двое нарушили тишину и  уединение чердака. Когда же темнолицый легко и бесшумно спрыгнул на пол,  Мельхиседек повернул и со всех ног бросился в норку. Бедняга перепугался  насмерть. Сары он давно не боялся: он знал, что если она что и кидает, то  только крошки, и никогда не кричит, а лишь тихонько, призывно свистит. Но незнакомые  мужчины… нет, это было опасно. Мельхиседек притаился в норке, у самого входа, с  тревогой поглядывая в щель. Не берусь вам сказать, много ли он понял из  разговора, который услышал; но даже если бы он все понял, то остался бы в том  же недоумении.    

Секретарь, молодой и ловкий, неслышно спрыгнул вслед за Рам  Дассом на пол – он успел увидеть кончик хвоста убегающего Мельхиседека.    

– Там крыса? – спросил он шепотом Рам Дасса.    

– Да, крыса, сахиб, – тоже шепотом отвечал Рам  Дасс. – Их тут много.    

Молодой человек содрогнулся.    

– Как это девочка их не боится! – воскликнул  секретарь.    

Рам Дасс развел руками и почтительно улыбнулся. Он выступал  в роли человека, хорошо знающего Сару, хотя видел ее всего один раз.    

– Эта девочка всех тварей любит, сахиб, – отвечал  он. – Она не похожа на других детей. Я ее вижу, когда она меня не видит.  По ночам я часто пробираюсь по крыше, чтобы посмотреть, здорова ли она. Из  своего окна я за ней слежу, когда она о том и не подозревает. Она залезает на  стол и смотрит в окно на небо, словно небо ей что-то говорит. Воробьи слетаются  на ее зов. В своем одиночестве она приручила эту крысу. К ней за утешением  приходит юная рабыня, что живет в этом доме. Ее тайком навещает маленькая  девочка; а другая, постарше, ее боготворит и готова слушать ее рассказы часами.  Все это я видел, когда тайком пробирался к ее окну. Но хозяйка этого дома –  злая женщина, она обращается с девочкой как с парией, хотя та держится так,  словно в ее жилах течет королевская кровь!    

– Ты, как я погляжу, много знаешь об этой девочке, –  заметил секретарь.    

– Я знаю каждый день ее жизни, – отвечал Рам  Дасс. – Я знаю, когда она уходит и когда возвращается; ее печаль и ее  скромные радости; холод и голод, которые ее мучают. Я знаю, как она сидит по  ночам над книгами; знаю, как ее тайные друзья прокрадываются к ней и она  веселеет, как веселеют дети даже в тисках нищеты, потому что она может  поболтать с ними и втихомолку посмеяться. Если б она заболела, я бы узнал об  этом и, если бы только это было возможно, тотчас пришел ей на помощь.    

– Ты уверен, что сюда, кроме нее, никто не заходит? А  сама она не вернется? Если она вдруг нас здесь застанет, она перепугается, и  план Кэррисфорда-сахиба расстроится.    

Рам Дасс неслышно подошел к двери и встал возле нее.    

– Сюда никто не подымается, сахиб, – сказал  он. – Она ушла с корзиной и долго еще не вернется. Если я стану здесь, я  услышу шаги, как только она начнет подыматься с последней площадки.    

Секретарь вынул из нагрудного кармана карандаш и блокнот.    

– Смотри же, не пропусти, – распорядился он. И начал  медленно и беззвучно обходить жалкую каморку, что-то быстро записывая в  блокноте.    

Сначала он подошел к узенькой кровати, пощупал рукой матрас  и вскрикнул от удивления.    

– Жесткий, как камень! Нужно заменить его как-нибудь,  когда ее не будет дома. Придется это сделать в другой день. Сегодня не успеть.    

Он приподнял покрывало и взглянул на плоскую подушку.    

– Покрывало выцветшее и старое, одеяло тонкое, простыни  все в заплатах, – сказал он. – Каково ребенку спать в такой постели?  А еще называют свой дом респектабельным! Камин, верно, целую вечность не  топили, – прибавил он, взглянув на ржавую решетку.    

– С тех пор, как я здесь, – отвечал Рам  Дасс, – не топили ни разу. Хозяйка здесь не из тех, кто думает о других.    

Секретарь быстро писал в блокноте. Оторвал листок, спрятал  его в нагрудный карман и поднял глаза.    

– Странный мы выбрали путь, – сказал он. –  Чей это план?    

Рам Дасс склонил в знак извинения голову.    

– Должен признать, что сначала он пришел в голову  мне, – сказал он, – хотя сперва это была всего лишь мечта. Я люблю  эту девочку; оба мы одиноки. Она нередко фантазирует вслух, когда ее навещают  тайком друзья. Как-то вечером мне было грустно, я лежал возле раскрытого окна и  прислушивался. Она говорила о том, какой уютной могла бы стать эта комната,  если б ее как следует обставить. Она словно видела все, о чем говорила, и  постепенно ободрилась и согрелась. Это была ее фантазия, но на следующий день,  когда сахиб плохо себя чувствовал и грустил, я рассказал ему об этом, чтобы его  развлечь. Тогда это была просто мечта, но сахибу она понравилась. Он  заинтересовался девочкой и стал меня расспрашивать. Ему приятно было слушать о  том, что она делает. Наконец он начал с удовольствием размышлять о том, как  превратить ее фантазии в реальность.    

– Ты думаешь, это можно сделать, пока она спит? –  спросил секретарь. – А вдруг она проснется?    

Очевидно, план увлек молодого секретаря не менее, чем  мистера Кэррисфорда.    

– Я могу ступать так, словно подошвы у меня из  бархата, – отвечал Рам Дасс, – а дети, даже когда они несчастны, спят  крепко. Я мог бы не один раз за ночь зайти в эту комнату – и она бы даже не  пошевельнулась. Если кто-то будет подавать мне вещи в окно, я сделаю все, пока  она спит. А утром проснется – и решит, что здесь побывал волшебник.    

Он улыбнулся, словно сердце радостно забилось у него в  груди; секретарь ответил ему улыбкой.    

– Это будет походить на сказку из «Тысячи и одной  ночи», – сказал он. – Такое мог придумать только тот, кто родился на  Востоке. Тут нет ничего общего с лондонскими туманами.    

Рам Дасс и секретарь вскоре удалились – к превеликой радости  Мельхиседека, которому их тихие речи казались не очень понятными, а потому  зловещими. Молодого секретаря все занимало: камин, пол, шаткая скамеечка,  столик, стены, которые он даже потрогал рукой. Обнаружив, что в стену кое-где  вбиты гвозди, он явно обрадовался.    

– На них можно будет что-то повесить, – сказал он  Рам Дассу.    

Тот загадочно улыбнулся.    

– Вчера, пока ее не было, – отвечал он, – я  влез сюда, захватив с собой небольшие острые гвозди, которые входят в стену без  молотка. Я их повсюду, где нужно, натыкал. Они готовы.    

Наконец секретарь обвел глазами комнату и спрятал блокнот в  карман.    

– Что ж, я, кажется, все записал, – сказал  он. – Можно идти. У Кэррисфорда-сахиба доброе сердце. Как жаль, что он не  может найти пропавшую девочку!    

– Если б он нашел ее, силы вернулись бы к нему, –  заметил Рам Дасс. – Возможно, его Бог еще поможет ему найти эту девочку.    

Затем секретарь и Рам Дасс выскользнули в окно так же  бесшумно, как проникли в него. Убедившись, что они ушли, Мельхиседек облегченно  вздохнул и, рискнув через несколько минут вылезти из норки, забегал по полу в  надежде на то, что даже такие страшилы, как эти двое, могли принести несколько  корочек и бросить одну-другую на пол.    

 ГЛАВА 15    

Волшебство    

     

Проходя мимо соседнего дома, Сара увидала, что Рам Дасс  закрывает ставни в знакомую ей комнату.    

«Давно я не была в приятной комнате, – подумалось  ей. – Только смотрю на них в окно».    

В комнате индийского джентльмена, как всегда, горел огонь, а  сам он сидел перед камином, опустив голову на руку. Вид у него был грустный и  задумчивый.    

«Бедняжка! – подумала Сара. – Интересно, о чем он  думает».    

Вот о чем думал в эту минуту индийский джентльмен.    

«Предположим… предположим… – проносилось у него в  голове, – что Кармайклу удастся найти этих людей в Москве. Но ведь  девочка, которую они забрали из пансиона мадам Паскаль в Париже, легко может  оказаться не той, кого мы ищем. Что тогда?»    

Войдя в школу, Сара встретила мисс Минчин, которая  спустилась вниз, чтобы выбранить кухарку.    

– Что это вы пропадали столько времени? – сказала  она Cape. – Давно пора было вернуться.    

– На улице так грязно и мокро, – отвечала  Сара. – Мне было трудно идти, ботинки у меня худые и все время скользят.    

– Можете не оправдываться, – сказала мисс  Минчин, – все равно никто вам не поверит.    

Сара прошла на кухню. Кухарку только что разбранили, и  потому она была в отвратительном настроении. Она обрадовалась, что может на  ком-то сорвать досаду:    

Сара явилась как раз вовремя.    

– Наконец-то! – набросилась она на Сару. – Я  думала, вы всю ночь прогуляете!    

– Вот покупки, – сказала Сара, выкладывая их на  стол.    

Кухарка внимательно все осмотрела, бормоча что-то про себя.    

– Можно мне поесть? – спросила Сара слабым  голосом.    

– Чай давно уже отпили, – отрезала кухарка. –  Нешто я буду вас поджидать?    

Сара помолчала.    

– Я сегодня не обедала, – тихо сказала она  наконец.    

Она говорила тихо, ибо боялась, как бы голос ее не задрожал.    

– В кладовке есть хлеб, – сказала кухарка. –  В такой час нечего рассчитывать на что-нибудь другое.    

Сара пошла в кладовую и нашла хлеб. Он был сухой и черствый.  Кухарка до того разозлилась, что больше ничего ей не дала. Срывать зло на Саре  было самое простое и безопасное дело. Сара с трудом поднялась по трем – таким  длинным! – пролетам лестницы, ведущей на чердак. Когда Сара уставала за  день, лестница казалась ей такой крутой и бесконечной! Ей чудилось, что сегодня  она ни за что не дойдет доверху. Несколько раз она останавливалась передохнуть.  Дойдя до последней площадки, она с радостью увидела перед своей дверью полоску  света. Значит, Эрменгарде удалось пробраться к ней! Это ее немного утешило:  присутствие толстушки Эрменгарды, закутанной в красную шаль, немного согреет  ее. Так неприятно входить в пустую комнату!    

Да, Сара не ошиблась. Открыв дверь, она увидела Эрменгарду:  та сидела на кровати, подобрав под себя для безопасности ноги. Она так и не  смогла привыкнуть к Мельхиседеку и его семье, хотя следила за ними с  неотступным вниманием. Однако, оставаясь одна на чердаке, Эрменгарда всегда  устраивалась на кровати в ожидании, когда вернется Сара. В этот вечер она  ужасно перепугалась, потому что Мельхиседек вылез из норки и так и шнырял  вокруг, а потом вдруг встал на задние лапки и, глядя на нее, принюхался.  Эрменгарда только тихонько вскрикнула.    

– Ах, Сара, до чего я рада, что ты вернулась! –  воскликнула она. – Мельхи все тут обнюхал. Я пыталась его уговорить, чтобы  он вернулся в норку, но он – ни в какую! Ты знаешь, я к нему хорошо отношусь,  только не люблю, когда он меня обнюхивает. А вдруг он на меня прыгнет, как ты думаешь?    

– He прыгнет, – отвечала Сара.    

Эрменгарда пододвинулась поближе и взглянула на Сару.    

– Ты, видно, очень устала, – сказала она. –  Ты такая бледная.    

– Да, я устала, – согласилась Сара, опускаясь на  скамеечку. – А вот и Мельхиседек, бедняжка, – пришел за своим ужином.    

Мельхиседек и впрямь вылез из своей норки, словно заслышав  ее шаги. Сара не сомневалась, что он их узнаёт. Он смотрел на Сару с любовью и  ждал, но Сара сунула руку в карман и вывернула его наизнанку, качая головой.    

– Прости, Мельхиседек, – сказала она. – У  меня ни крошки не осталось. Ступай домой и скажи жене, что мой карман пуст.  Боюсь, что я про тебя забыла, потому что кухарка и мисс Минчин так на меня  напустились!    

Мельхиседек как будто понял ее слова и покорно отправился  восвояси.    

– Сегодня я тебя, Эрми, не ждала, – сказала Сара.    

Эрменгарда потуже закуталась в красную шаль.    

– Мисс Амелия ушла к своей старой тетке и останется у  нее ночевать, – объяснила Эрменгарда. – А кроме нее, никто к нам в  спальни не заходит. Я могу здесь хоть до утра оставаться, если захочу.    

И с грустью прибавила, кивнув на стол, стоявший под окном:    

– Сара, папа прислал мне еще книг. Вот они.    

Сара вскочила и подбежала к столу. Схватив том, лежащий  сверху, она стала быстро его просматривать.    

– Ах, как чудесно! – воскликнула она. –  «Французская революция» Карлайля![15] Я  так хотела ее почитать.    

– А я не хотела, – сказала Эрменгарда. – Но  если я ее не прочитаю, папа рассердится. Он думает, я все запомню, и будет со  мной ее обсуждать. Что мне делать?    

Сара положила книгу и поглядела на Эрменгарду; от волнения  щеки ее вспыхнули.    

– Послушай, – проговорила она, – если ты дашь  мне ненадолго эти книги, я их прочитаю… и все тебе потом расскажу… так  расскажу, что ты все запомнишь.    

– Правда?! – вскричала Эрменгарда. – Ты  думаешь, тебе это удастся?    

– Конечно, – ответила Сара. – Малыши помнят  все, что я им рассказываю.    

– Сара, – сказала Эрменгарда, и лицо ее озарилось  надеждой, – если ты это сделаешь, я… я тебе что угодно отдам.    

– Мне ничего не нужно, – сказала Сара. – Мне  нужны только твои книги. Твои книги!    

Глаза ее широко раскрылись, грудь вздымалась.    

– Так возьми их, – сказала Эрменгарда. – Я бы  рада была их читать, но не могу. Я глупая, а папа – умный, ему хочется, чтобы я  поумнела.    

Сара раскрывала одну книгу за другой.    

– А что ты скажешь отцу? – спросила она с  сомнением.    

– Ничего не скажу, – отвечала Эрменгарда. –  Пусть думает, что я их прочитала.    

Сара положила книгу и медленно покачала головой.    

– Это будет похоже на ложь, – сказала она. –  А лгать, ты ведь знаешь, нехорошо и к тому же это так низко!    

И она задумчиво прибавила:    

– Иногда я думаю: я могу совершить злой поступок, приду  вдруг в ярость, когда мисс Минчин меня обидит, и убью ее… но сделать что-то  низкое я не смогу… А почему бы тебе не сказать отцу, что книги прочла я?    

– Он хочет, чтобы я их читала, – отвечала  Эрменгарда, несколько растерявшись от такого неожиданного поворота.    

– Он хочет, чтобы ты знала, что в них, – сказала  Сара. – И если я тебе их расскажу так, что ты все легко запомнишь, он,  по-моему, обрадуется.    

– Он обрадуется, если я хоть что-то выучу, а как я это  сделаю – неважно, – с грустью отвечала Эрменгарда. – Ты бы на его  месте тоже обрадовалась.    

– Ты же не виновата, что… – начала Сара, но тут же  опомнилась и остановилась. Она чуть было не сказала: «Ты же не виновата, что ты  такая глупая».    

– Что? – переспросила Эрменгарда.    

– …что тебе трудно учиться, – сказала Сара. –  Тебе ученье не дается, а мне дается легко – вот и все.    

Она всегда относилась к Эрменгарде с нежностью и старалась,  чтобы та не очень замечала разницу между ними. Сара посмотрела на ее круглое  лицо, и в голову ей пришла неожиданная мысль, мудрая не по годам.    

– Знаешь, – сказала она, – может быть,  хорошие способности еще не все. Гораздо важнее быть доброй. Если бы мисс Минчин  знала все-все на свете, но оставалась бы такой же, как сейчас, она все равно  вызывала бы отвращение и всеобщую ненависть. Умные люди часто делали много зла.  Скажем, Робеспьер…    

Она остановилась и поглядела на Эрменгарду, на лице которой  появилось какое-то растерянное выражение.    

– Разве ты не помнишь? – спросила Сара. – Я  тебе недавно о нем рассказывала. Ты забыла?..    

– Знаешь, я не все про него помню, – призналась  Эрменгарда.    

– Погоди минутку, – сказала Сара, – я только  переоденусь, а то я вся промокла. А потом завернусь в покрывало и все тебе  опять расскажу.    

Она сняла с себя шляпку и жакет и повесила их на гвоздь в  стене, стащила мокрые башмаки и нашла старые туфли. А потом прыгнула на кровать  и, завернувшись в покрывало, уселась, обхватив руками колени    

– Ну, слушай, – сказала она.    

И она стала рассказывать о кровавых событиях Французской  революции, да так живо, что глаза у Эрменгарды округлились от страха, а сердце  учащенно забилось. Несмотря на свой ужас, она слушала Сару с восторгом; теперь  уж она никогда не забудет, кем был Робеспьер или принцесса Ламбаль.    

– Знаешь, они насадили ее голову на пику и плясали  вокруг нее! – воскликнула Сара. – У нее были чудесные светлые волосы,  такие длинные и пышные. Когда я о ней думаю, я никогда не вижу ее живой, а  всегда вижу ее голову с развевающимися волосами на пике, а вокруг пляшут и  кричат эти ужасные люди!    

Девочки решили рассказать о своем плане мистеру Сент-Джону,  а пока пусть книги останутся на чердаке.    

– Ну а теперь рассказывай, – сказала Сара. –  Как у тебя идет французский?    

– Гораздо лучше с тех пор, как ты мне объяснила  спряжения. На следующее утро я так хорошо отвечала, что мисс Минчин даже  удивилась.    

Сара рассмеялась и крепче обхватила руками колени.    

– Она и на Лотти дивится – как это она не делает ошибок  в арифметике, – сказала она. – А дело в том, что она приходит ко мне,  и я ей помогаю.    

Она окинула свою унылую комнату взглядом.    

– А знаешь, мой чердак мог бы быть очень уютным, –  воскликнула она со смехом, – если б только не был таким безобразным! Здесь  хорошо мечтается.    

Сказать по правде, Эрменгарда ничего не знала о том, как  тяжко живется теперь Саре; ей не хватало воображения, чтобы представить это  самой. В те редкие вечера, когда ей удавалось пробраться к Саре, она с  восторгом слушала ее рассказы и сказки, а об остальном и не задумывалась. Эти  встречи казались Эрменгарде настоящими приключениями; и хотя иногда Сара бывала  бледна и, несомненно, очень похудела, гордость не позволяла ей жаловаться. Она  никогда не признавалась, что порой, как это было сегодня, ее мучит голод. Сара  быстро росла; много ходила и бегала; даже если б она ела хорошо и регулярно, у  нее все равно был бы завидный аппетит, теперь же ей приходилось  довольствоваться скудной и безвкусной едой, которую давала ей, когда  заблагорассудится, кухарка. Сара уже привыкла к тому, что у нее вечно сосет под  ложечкой от голода.    

«Должно быть, солдаты чувствуют себя так же во время долгого  и утомительного перехода», – нередко говорила она себе. Ей нравилось  думать о «долгом и утомительном переходе». Она чувствовала себя чуть ли не  солдатом.    

А еще ей нравилось чувствовать себя хозяйкой у себя на  чердаке.    

«Если б я жила в замке, – думала она, – а  Эрменгарда была бы владелицей другого замка, она приехала бы ко мне в гости с  развевающимися знаменами. Заслышав звуки рога у подъемного моста, я бы  спустилась ей навстречу, велела бы приготовить в зале роскошное угощение и  пригласила бы музыкантов, чтобы развлечь ее музыкой и пением. Когда она  приходит ко мне на чердак, я не могу задать ей пира, я могу только рассказывать  ей занятные истории и скрывать свои неприятности. Так, верно, поступали бедные  владелицы замков, когда их земли были истощены войной и грабежами».    

Гордая и мужественная владелица замка, Сара щедро дарила  единственное, чем обладала, – свои мечты и фантазии, которые были ей  радостью и утешением.    

Они сидели друг против друга на кровати; Эрменгарда и не  подозревала, что Сара страшно устала и боится, что, оставшись одна, не сможет  заснуть от голода. Саре казалось, что никогда раньше ей так не хотелось есть.    

– Как бы я хотела быть такой же тоненькой, как ты,  Сара, – вдруг сказала Эрменгарда. – По-моему, ты еще похудела за  последнее время. Глаза у тебя теперь стали такие огромные. Посмотри, какой у  тебя острый локоть!    

Сара одернула поднявшийся рукав.    

– Я всегда была худой, – бодро сказала она, –  а глаза у меня всегда были большие, да к тому же зеленые.    

– Мне твои глаза нравятся, они такие необычные, –  призналась Эрменгарда, глядя на подругу с любовью и восхищением. – Они как  будто всегда смотрят вдаль. Мне они ужасно нравятся. Мне ужасно нравится, что  они У тебя зеленые, хотя они почти всегда кажутся черными.    

– У меня глаза кошачьи, – сказала Сара со  смехом, – но в темноте я не вижу. Я пробовала, но у меня ничего не вышло.  А жаль!    

В эту минуту возле слухового окна мелькнула какая-то тень,  но ни Сара, ни Эрменгарда ее не заметили. Если б они обернулись и взглянули в  окно, они бы удивились, увидев, что в комнату осторожно заглянуло темное  лицо, – заглянуло и тотчас бесшумно исчезло. Впрочем, не вовсе бесшумно.  Сара, у которой был острый слух, вдруг повернула голову и посмотрела на крышу.    

– Что это? – сказала она. – На Мельхиседека  не похоже, коготков не слышно.    

– О чем ты? – удивилась Эрменгарда.    

– Ты ничего не слышала? – спросила Сара.    

– Н-нет… А ты слышала?    

– Может быть, я ошиблась, – сказала Сара, –  но мне послышался какой-то шум на крыше, словно по ней что-то тихо волокли.    

– Что бы это могло быть? – сказала  Эрменгарда. – Уж не воры ли?    

– Нет, – бодро произнесла Сара. – Здесь  нечего красть…    

Но она не успела договорить. Теперь обе услышали шум, только  не на крыше, а на лестнице внизу. Оттуда доносился разгневанный голос мисс  Минчин. Сара спрыгнула с кровати и задула свечу.    

– Она Бекки ругает, – прошептала она в  темноте. – До слез ее довела.    

– А вдруг она сюда придет? – в ужасе шепнула  Эрменгарда.    

– Не придет. Она думает, что я сплю. Не шевелись.    

Мисс Минчин очень редко поднималась по лестнице до самого  верха. Сара помнила только один такой случай. Но теперь мисс Минчин пришла в  такую ярость, что шла наверх, преследуя бедную Бекки.    

– Наглая, бессовестная девчонка! – кричала  она. – Кухарка мне сказала, что это уже не в первый раз!    

– Это не я, сударыня, – с плачем оправдывалась  Бекки. – Я очень была голодна, но только я этого не делала!    

– Тюрьма по тебе плачет, – говорила мисс  Минчин. – Это же воровство! Нет, вы только подумайте, полпирога утащить!    

– Это не я, – рыдала Бекки. – Я бы целый  пирог могла съесть, но только я его пальцем не трогала.    

Мисс Минчин задыхалась – от гнева и оттого, что ей пришлось  подняться по лестнице. Пирог был с мясом, и она собиралась поужинать им в  одиночку. Раздался звук пощечины.    

– Это тебе, чтоб не лгала, – произнесла мисс  Минчин. – А теперь убирайся к себе!    

Сара и Эрменгарда слышали, что мисс Минчин ударила Бекки, а  потом они услыхали, как Бекки, шаркая стоптанными башмаками, побежала к себе на  чердак. Они слышали, как захлопнулась ее дверь, как она упала ничком на  кровать. Слышно было, как она плачет в подушку:    

– Я бы два пирога могла съесть, только не трогала я  его… не трогала. Кухарка скормила его своему полицейскому.    

Сара стояла в темноте посреди комнаты. Стиснув зубы, она  сжимала и разжимала пальцы. Ей так и хотелось выбежать из комнаты, но она не  смела пошевелиться – пусть мисс Минчин спустится вниз и все успокоится.    

– Какая она злая, какая жестокая! – не выдержала  Сара. – Кухарка все что хочет берет, а потом сваливает на Бекки. Но это  неправда, неправда! Бекки иногда бывает такая голодная, что ест корки из  мусорного ведра!    

Закрыв лицо руками, Сара разразилась рыданиями. Эрменгарда  пришла в ужас. Такого она никогда не видела! Сара… плачет! Мужественная Сара!  Это было что-то до того неожиданное, до того непонятное доброй, но недалекой  Эрменгарде. Неужели… неужели… Тут в ее душу закралось неожиданное опасение. В  темноте она слезла с кровати и ощупью добралась до стола, на котором стояла свеча.  Запалив свечу, Эрменгарда нагнулась и вгляделась в Сару. Опасение превратилось  в ужасающую уверенность.    

– Сара, – спросила Эрменгарда робко и чуть ли не с  ужасом в голосе, – ты… ты мне никогда не говорила… я не хочу быть  назойливой, но… ты иногда бываешь голодна?    

Это была последняя капля. Больше Сара не могла притворяться.  Она отняла руки от лица.    

– Да, – отвечала она со страстью. – Да,  бываю! Вот сейчас я так голодна, что готова тебя съесть. А когда я слышу бедную  Бекки, мне становится еще хуже. Ведь ей еще больше, чем мне, есть хочется.    

Эрменгарда открыла рот от ужаса.    

– А я-то, – произнесла она горестно, – я-то и  не подозревала!    

– Я не хотела, чтобы ты знала, – сказала  Сара. – Я бы тогда была словно уличная попрошайка. Я знаю, что похожа на  уличную попрошайку.    

– Вовсе нет! – закричала Эрменгарда. – Вовсе  нет! Конечно, платье у тебя немного странное – но на уличную попрошайку ты  совсем непохожа. У тебя лицо совершенно другое.    

– Мне один маленький мальчик подал однажды  монетку, – сказала Сара и невольно засмеялась. – Вот она.    

И она вытащила тонкую ленточку, которая висела у нее на шее.    

– Он бы мне ее не подал, если бы не решил, что я в ней  нуждаюсь. Значит, у меня такой вид!    

Монетка словно утешила их. Они немного посмеялись, хотя у  обеих в глазах стояли слезы.    

– А что это за мальчик? – спросила Эрменгарда,  глядя на монетку, словно это был не обыкновенный шестипенсовик, а что-то  совершенно поразительное.    

– Милый такой малыш, он как раз шел в гости, –  сказала Сара. – Он из Большой семьи, знаешь, такой маленький с толстыми  ножками, – я его еще Гаем Клэренсом зову. У него, верно, в детской было  полным-полно рождественских подарков, корзин с пирогами и всяких вкусностей, а  у меня ничего не было, и он это понял.    

При этих словах Эрменгарда вдруг подскочила на месте. В ее  встревоженном сознании всплыла какая-то мысль.    

– Ах, Сара! – вдохновенно вскричала она. –  Как глупо, что я об этом не подумала!    

– О чем?    

– Нет, это чудесно! – отвечала Эрменгарда с  волнением. – Как раз сегодня тетушка прислала мне посылку. В ней столько  всего вкусного! Я еще ничего не трогала, я за обедом пудинга переела и так  волновалась из-за этих книг. – Она торопилась все сказать побыстрее и едва  договаривала слова. – Там сладкий пирог, пирожки с мясом, булочки,  тартинки,[16] апельсины, а еще смородинная  настойка, инжир и шоколад. Я тихонько сбегаю в свою комнату и вмиг все принесу.    

Сара чуть не потеряла сознание. Когда от голода кружится  голова, даже простое упоминание о пище производит такое странное действие. Она  схватила Эрменгарду за руку.    

– Ты думаешь… тебе удастся? – вскричала она.    

– Конечно, – отвечала Эрменгарда.    

Она подбежала к двери… осторожно приоткрыла ее… высунула  голову и прислушалась.    

– Свет потушен, – сказала она, подходя к  Cape. – Все спят. Я пойду тихо-тихо, никто не услышит.    

Это было так замечательно, что они обнялись, – глаза у  Сары заблестели.    

– Эрми! – воскликнула она. – Давай представим  себе, что у нас званый вечер! А… ты пригласишь узницу из соседней камеры?    

– Да! Да! Давай постучим сейчас же в стену. Тюремщик не  услышит.    

Сара подошла к стене. Бекки все еще тихо плакала у себя в  комнатке. Сара постучала в стену четыре раза.    

– Это значит, – пояснила она, – «Иди ко мне  через тайный проход под стеной. Мне нужно тебе кое-что сказать».    

Бекки стукнула в ответ пять раз.    

– Идет, – сказала Сара.    

Через секунду дверь отворилась и Бекки вошла в комнату.  Глаза у нее были заплаканы, чепчик сбился набок. Увидев Эрменгарду, она  растерялась и принялась тереть лицо фартуком.    

– Не бойся меня, Бекки! – воскликнула Эрменгарда.    

– Мисс Эрменгарда приглашает тебя на вечер, –  сказала Сара. – Она сейчас принесет сюда кое-что очень приятное.    

Бекки так разволновалась, что чепец чуть не свалился у нее с  головы.    

– Это съестное, мисс? – спросила она. –  Приятное на вкус?    

– Да, – отвечала Сара, – и мы представим  себе, что у нас званый вечер.    

– Еды будет вволю, – вставила Эрменгарда. – Я  сию минуту вернусь!    

Она так заторопилась, что, выбегая из комнаты, уронила свою  красную шаль. Никто этого не заметил. Бекки не помнила себя от радости.    

– Ax, мисс! Мисс! – шептала она. – Я знаю,  это вы попросили ее пригласить меня. Я… я прямо заплачу сейчас.    

Она подошла к Саре и остановилась, глядя на нее с обожанием.    

В глазах у Сары вспыхнул знакомый огонек – воображение  заработало. Черная ночь за окном, чердак и холод и грязь на улицах, по которым  она только что брела, воспоминание о маленькой попрошайке с голодными глазами –  все вдруг преобразилось, словно по волшебству. Это было так чудесно, так  весело! Она даже вскрикнула от радости.    

– Когда доходишь до самого края, – сказала  она, – тебя всегда что-то спасает в последнюю минуту. Словно какое-то  волшебство. Я должна это запомнить. Самое плохое никогда не случается!    

Она весело тряхнула Бекки.    

– Ну хватит, не плачь, – сказала она. – Надо  поскорее накрыть на стол.    

– Накрыть на стол, мисс? – спросила Бекки,  оглядываясь. – А что на него постелить?    

Сара обвела глазами чердак.    

– Да, вроде бы нечего, – сказала она, усмехаясь. И  вдруг увидала на полу красную шаль Эрменгарды.    

– Ах нет, шалью! – вскричала она. – Я знаю,  Эрменгарда не рассердится. Это будет такая чудесная красная скатерть!    

Они выдвинули старый стол на середину комнаты и накрыли его  шалью. Красный цвет – такой теплый и нарядный. Комната словно ожила.    

– Вот бы еще красный ковер на пол, – воскликнула  Сара. – Давай представим себе, что он лежит здесь.    

И она окинула голые доски пола восторженным взглядом. Ковер  уже лежал на полу.    

– Какой он толстый и мягкий! – сказала Сара и  тихонько засмеялась знакомым Бекки смехом. Она подняла ногу и осторожно  попробовала что-то, лежащее на полу.    

– Да, мисс, – отвечала Бекки сосредоточенно и  серьезно. Она всегда относилась серьезно к Сариным фантазиям.    

– Что же еще? – сказала Сара, останавливаясь и  закрывая глаза руками. – Если я подумаю и подожду, что-нибудь придет мне в  голову. – И призывно шепнула: – Волшебство мне подскажет.    

Сара любила фантазировать и была уверена, что мысли только и  ждут, чтобы их «позвали» (так она это называла). Бекки не раз видела, как она  стоит и ждет, закрыв глаза руками, а потом вдруг отнимет руки и поглядит на нее  просветленным смеющимся взглядом.    

Так случилось и сейчас.    

– Есть! – воскликнула Сара. – Вот оно! Знаю!  Надо поискать в старом сундуке, что остался у меня от тех лет, когда я была  принцессой.    

Она бросилась в угол и опустилась на колени. Когда-то сундук  поставили на чердак – не для Сары, а просто потому, что внизу для него не было  места. В сундуке хранилась всякая рухлядь. Впрочем, Сара не сомневалась:  что-нибудь она там найдет! Воображение никогда ее не подводило.    

В уголке сундука лежал небольшой сверток, такой скромный с  виду, что никто не обращал на него внимания; Сара его сохранила. В свертке была  дюжина носовых платков, Сара с радостью схватила их и подбежала к столу. Что-то  чуть слышно приговаривая, она разложила их на красной скатерти так, чтобы они  легли кружевной обшивкой к краю стола, и пригладила ладошкой. Воображение  продолжало свою работу.    

– Это тарелки, – говорила Сара. – Они  золотые. А это роскошно расшитые салфетки. Их вышивали монахини в испанских  монастырях.    

– Неужели, мисс? – прошептала, воспаряя, Бекки.    

– Нужно только себе все представить. Если хорошенько  представить, то все и увидишь!    

– Понимаю, мисс, – сказала Бекки.    

Сара отошла к сундуку, а Бекки попыталась осуществить это  предложение. Ей так хотелось увидеть все, о чем говорила Сара!    

Случайно оглянувшись, Сара с изумлением посмотрела на Бекки.  Та стояла возле стола и строила, зажмурившись, какие-то странные гримасы. Руки  ее были опущены и плотно прижаты к бокам. Казалось, она пытается поднять  огромную тяжесть.    

– Что с тобой, Бекки? – воскликнула Сара. –  Что ты делаешь?    

Бекки вздрогнула и открыла глаза.    

– Я… старалась… «переставить», мисс, – отвечала  она застенчиво. – Я хотела все увидеть, как вы. И уже почти  увидала. – И она с надеждой улыбнулась. – Только на это надо много  силы.    

– Должно быть, это с непривычки, – утешила ее  Сара. – А попрактикуешься, будет легко. Вот увидишь! А пока я буду просто  тебе все описывать. Вот смотри!    

И она подняла старую украшенную цветами шляпу, которую  выудила с самого дна сундука.    

– Вот цветы, чтобы украсить стол, – сказала Сара и  оторвала со шляпы гирлянду цветов. – Чувствуешь, как они пахнут? Дай-ка  мне кружку с умывальника, Бекки. И захвати мыльницу – мы ее поставим посредине.    

Бекки почтительно подала ей кружку и мыльницу.    

– А что это будет, мисс? – спросила она. –  Кажись, они из глины… только я знаю, что это не так.    

– Это резной кувшин, – отвечала Сара, обвивая  гирляндой кружку. – А это, – и она с нежностью склонилась над  мыльницей и положила в нее несколько роз, – это чаша из чистейшего  алебастра, украшенная драгоценными камнями.    

Она легонько касалась вещей руками – на губах у нее играла  счастливая улыбка; казалось, она говорит как во сне.    

– Ох, до чего красиво! – прошептала Бекки.    

– Надо еще что-нибудь для конфет, – задумчиво  проговорила Сара. – А-а, знаю! – И она снова подбежала к  сундуку. – Вспомнила! Я видела там кое-что…    

Это был всего лишь моток шерсти, завернутый в тонкую красную  с белыми полосами бумагу. Сара вмиг свернула из бумаги тарелочки для конфет и  поставила их на стол вместе с подсвечником, обвитым оставшимися цветами.    

Потом отступила на шаг и окинула стол взглядом. В ее глазах  это был уже не старый стол, накрытый красной шалью, на котором была разложена  всякая рухлядь из старого сундука, а нечто совсем иное, нечто чудесное. Бекки,  полюбовавшись на украшения, сказала, обводя чердак взволнованным взглядом:    

– Здесь все еще Бастилия, мисс, или… или уже что-то  другое?    

– Конечно другое! – ответила Сара. – Совсем,  совсем другое! Теперь это пиршественная зала.    

– Ах, батюшки! – охнула Бекки. – Шерстяная зала!    

И с еще большим изумлением оглядела окружающее ее  великолепие.    

– Пиршественная зала, – поправила ее Сара. –  Большая такая комната, где устраивают пиры. В ней сводчатый потолок и галерея  для музыкантов, и огромный камин, в котором пылают дубовые поленья. Ее ярко  освещают восковые свечи – они сияют повсюду.    

– Ах, батюшки, мисс Сара! – снова воскликнула  Бекки.    

В эту минуту дверь отворилась и в комнату с тяжелой корзиной  в руках вошла Эрменгарда. При виде накрытого красной скатертью стола,  украшенного цветами и белыми салфетками, она радостно вскрикнула. Войти с  темной лестницы в такую комнату было очень приятно. Это было просто  великолепно!    

– Ах, Сара! – вскричала Эрменгарда. – Ты  самая умная из всех девочек, которых я знаю!    

– Правда, красиво? – откликнулась Сара. – Эти  вещи я взяла из своего сундука. Это мне Волшебство подсказало, где искать.    

– Погодите, мисс Эрменгарда, – воскликнула  Бекки, – пусть она вам расскажет, что это такое. Ведь это не просто так…  ах, мисс, – и она повернулась к Cape, – скажите!    

И Сара рассказала, да так, что Эрменгарда все увидела: и  золотые тарелки… и зал со сводами… и пылающие в камине поленья… и сияющие  свечи. А потом из корзинки появились пироги с глазурью, фрукты, конфеты и  смородинная настойка. Пир обещал быть на славу!    

– Это настоящий званый ужин! – воскликнула  Эрменгарда.    

– Королевский! – прошептала Бекки.    

Вдруг Эрменгарду осенило.    

– А знаешь что, Сара, – сказала она. –  Представь себе, что ты принцесса и задаешь нам пир.    

– Нет, это ты задаешь нам пир, – возразила  Сара, – и принцессой должна быть ты, а мы будем твоими фрейлинами.    

– Я не сумею, – не соглашалась Эрменгарда, –  и потом, я такая толстая. Нет, принцессой должна быть ты.    

– Ну хорошо, если ты так хочешь, – уступила Сара.    

Внезапно ей в голову пришла какая-то мысль – она подбежала к  камину.    

– Здесь столько бумаги и всякого хлама, –  воскликнула она. – Если его поджечь, он вспыхнет и погорит хоть несколько  минут. А мы представим себе, что в нем все время горит настоящий огонь.    

Она чиркнула спичкой и подожгла бумагу – яркое пламя  осветило всю комнату.    

– Когда он потухнет, – сказала Сара, – нам  уже будет все равно, настоящий он или нет.    

Она стояла, освещенная пляшущими языками пламени, и  улыбалась.    

– Правда, все совсем как настоящее? – произнесла  она наконец. – А теперь можно начинать.    

Сара двинулась к столу, величественным жестом пригласив  Эрменгарду и Бекки следовать за ней. Видение полностью овладело ею.    

– Прекрасные дамы, прошу вас занять места, –  говорила она счастливым мечтательным голосом. – Отправляясь в дальнюю  дорогу, король, мой достопочтенный родитель, наказал мне пригласить вас на  ужин.    

Она повернула голову и глянула в угол комнаты.    

– Сюда, музыканты! Играйте на своих виолах и трубах! У  принцесс, – торопливо пояснила она Эрменгарде и Бекки, – на пирах  всегда играли музыканты. Представьте себе, что в том углу – галерея для  музыкантов. Что ж, начнем!    

Но только принцесса и фрейлины взяли по куску пирога и  собрались поднести их ко рту, как вдруг вскочили, прислушались и побледнели.    

Кто-то поднимался по лестнице. Нет, им это не пригрезилось!  Они узнали тяжелую гневную поступь и поняли, что это конец.    

– Это… хозяйка! – задыхаясь, прошептала Бекки и  уронила на пол кусок пирога.    

– Да, – поразилась Сара. Глаза ее широко открылись  – такие огромные на маленьком бледном личике. – Она узнала про нас!    

Одним ударом руки мисс Минчин распахнула дверь. Она тоже  была бледна – только от ярости. Она окинула взглядом испуганные лица девочек,  пиршественный стол и догоравшую в камине бумагу.    

– Я подозревала, что здесь что-то творится, – вскричала  она, – но такой дерзости я не ожидала. Лавиния была права!    

Значит, это Лавиния догадалась об их тайне и выдала их. Мисс  Минчин шагнула к Бекки и отвесила ей вторую пощечину.    

– Наглая девчонка! – прошептала она. – Чтобы  утром тебя здесь не было!    

Сара не двигалась, лишь еще больше побледнела; глаза у нее  еще больше расширились. Эрменгарда разразилась слезами.    

– Ах, не прогоняйте ее, – всхлипывала она. –  Это мне тетушка прислала корзинку. Мы… просто… устроили ужин.    

– Вижу, – отвечала мисс Минчин уничтожающе. –  А во главе стола, конечно, сидела принцесса Сара.    

Обернувшись к Саре, она гневно воскликнула:    

– Это все ваша затея, я знаю! Эрменгарде такое и в  голову бы не пришло. И вы же, конечно, украсили стол… этим хламом. – И,  топнув ногой, приказала Бекки: – Ступай к себе в комнату!    

Бекки, закрыв лицо фартуком, скользнула в дверь, сотрясаясь  от рыданий.    

Мисс Минчин снова обернулась к Саре:    

– А вами я займусь завтра. Вы у меня завтра останетесь  без завтрака, без обеда и без ужина!    

– Я и сегодня не обедала и не ужинала, – слабо  возразила Сара.    

– Тем лучше! В другой раз будете вести себя прилично.  Что вы стоите? Сложите все в корзинку.    

И мисс Минчин принялась сама бросать все в корзинку. Вдруг  она заметила новые книги, присланные Эрменгарде.    

– Эрменгарда, как вы могли принести свои чудесные новые  книжки на этот грязный чердак?! Заберите их и отправляйтесь в постель. Вы  останетесь завтра в постели весь день – а я напишу вашему отцу. Что бы он  сказал, если бы знал, где вы провели сегодняшний вечер?    

Заметив серьезный сосредоточенный взгляд Сары, она снова  гневно обернулась к ней:    

– О чем это вы задумались? Почему вы на меня так  смотрите?    

– Я думала, – ответила Сара, как когда-то в  памятный день в классной комнате.    

– О чем это вы думали?    

Это и вправду походило на давнюю сцену в классной. Сара и  теперь говорила не дерзко, а спокойно и грустно.    

– Я думала о том, – проговорила она тихо, –  что бы сказал мой папа, если бы знал, где я была сегодня вечером.    

Мисс Минчин снова пришла в ярость и снова не стала себя  сдерживать. Она бросилась к Саре и, схватив ее за плечи, изо всех сил тряхнула.    

– Дерзкая, непослушная девчонка! – вскричала  она. – Да как вы смеете?! Как вы смеете?!    

Она схватила книги, смела со стола в корзину остатки  великолепного угощения, сунула корзину Эрменгарде и вытолкнула ее за дверь.    

– А теперь можете думать сколько вам будет  угодно, – сказала она. – Сию же минуту в постель!    

И она захлопнула дверь за собой и за бедной спотыкающейся  Эрменгардой. Сара осталась одна.    

Прекрасный сон кончился. В камине погасла последняя искра,  остался один лишь пепел; стол опустел; золотые тарелки и роскошно вышитые  салфетки и гирлянды снова стали старым хламом и рассыпались по полу; музыканты  исчезли, виолы и трубы смолкли. Лишь Эмили сидела, глядя прямо перед собой.  Сара подошла и подняла ее дрожащими руками.    

– От званого ужина ничего не осталось, Эмили, –  сказала она. – Гости ушли, и принцессы уж больше нет. Остались лишь узники  в Бастилии.    

Она села и закрыла лицо руками. Не знаю, что бы случилось,  если бы она в тот миг глянула в окно. Возможно, эта глава кончилась бы совсем  по-другому. Взгляни она в окно, она бы очень удивилась. Она увидела бы то самое  темное лицо, которое заглядывало в комнату раньше, когда она говорила с  Эрменгардой.    

Но Сара не поднимала глаз. Долго сидела она, обхватив руками  голову. Она всегда так сидела, когда ей было худо. А потом встала и медленно  подошла к постели.    

– Ничего хорошего я больше не увижу… пока не  засну, – сказала она. – Даже и пытаться нечего. Может, если засну,  увижу во сне что-нибудь.    

Она вдруг почувствовала такую слабость – должно быть, от  голода, – что в изнеможении опустилась на кровать.    

– Вот если бы в камине горел яркий огонь и язычки  пламени так и плясали, – прошептала она, – а перед камином стояло  удобное кресло… а возле него – столик с горячим… горячим ужином. А еще… –  и она натянула на себя жиденькое одеяло… – постель была бы такая мягкая… с  пушистыми одеялами и большими пуховыми подушками. Вот если бы… если бы…    

Тут ее окончательно сморила усталость, глаза у нее  закрылись, и она уснула.    

Сара не знала, как долго она спала. Но за день она так  устала, что сон ее был крепок. Ничто не могло его нарушить; вздумай даже  Мельхиседек выйти из норы со всеми своими чадами и домочадцами и устроить на  полу гонки и шумные игры, она бы все равно не открыла глаз.    

Проснулась она внезапно. Она не знала, что ее разбудило;  что-то щелкнуло, хотя она этого и не слышала. Это щелкнуло окно, захлопнувшееся  за быстрой фигурой в белом, которая выскользнула на крышу и притаилась тут же  на черепицах, откуда можно было незаметно наблюдать за всем, что происходит на  чердаке.    

Сара полежала с закрытыми глазами. Просыпаться не хотелось,  к тому же лежать в постели было так тепло и уютно. Она даже решила, что ей это  снится. Так тепло и уютно бывает только во сне.    

– Какой чудесный сон! – прошептала она. – Мне  так тепло… Я… не хочу… просыпаться.    

Конечно, это был сон. Ей казалось, что она лежит под  теплыми, мягкими одеялами, которые так тепло ее укрывают. Она выпростала руку и  потрогала одеяло: ей почудилось, что оно атласное, на гагачьем пуху. Нет, не  надо просыпаться – надо лежать тихо-тихо, пусть этот дивный сон не кончается.    

Но нет, она не могла спать… даже зажмурив глаза, не могла…  Что-то ее будило; что-то в комнате. Свет… и какой-то звук… звук весело  трещащего огня!    

– Ах, я просыпаюсь, – жалобно шепнула Сара. –  Теперь уже ничего не поделаешь!    

Помимо воли она открыла глаза. И широко улыбнулась: такого  на чердаке никогда не было, да и быть не могло!    

– Ах нет, я все еще сплю, – прошептала Сара,  приподнимаясь на локте и оглядываясь кругом. – Я просто вижу сон.    

Конечно, это сон: наяву такого быть не может, просто не  может!    

Вы спрашиваете, почему она не сомневалась, что все еще спит?  Вот послушайте, что она увидела. Яркий огонь полыхал в камине; над огнем кипел  и плевался небольшой медный чайник; на полу лежал пушистый пунцовый ковер;  перед камином был разложен шезлонг с подушками; рядом с ним стоял небольшой  складной стол, покрытый белой салфеткой, а на нем были расставлены небольшие  блюда под крышками, чашка с блюдцем и чайник для заварки. На кровати лежали  новые теплые пледы и одеяло; а в ногах – стеганый шелковый халатик, стеганые  туфли и книги. Комната стала такой, какой не раз в мечтах представляла ее себе  Сара. Комнату заливал теплый свет – на столе горела яркая лампа под розовым  абажуром.    

Сара приподнялась и села – у нее перехватило дыхание.    

– Сон… не исчезает, – проговорила она с  волнением. – Ах, никогда еще я не видела такого сна!    

Она боялась пошевелиться; наконец решилась, откинула одеяло  и с блаженной улыбкой опустила ноги на пол.    

– Мне снится… что я встаю с постели, – проговорила  она, прислушиваясь к собственному голосу.    

Она встала и медленно повернулась в одну сторону, потом в  другую, разглядывая все это великолепие.    

– Мне снится, что все это наяву. Мне снится… что это правда.  Комната заколдована… или это я заколдована? Мне только кажется, что я все это  вижу.    

Она говорила все быстрее.    

– Пусть мне подольше все это кажется! – вскричала  она. – Мне все равно! Все равно!    

Сара постояла еще немного, затаив дыхание, а потом воскликнула:    

– Нет, это неправда! Это не может быть правдой! Но,  Боже, как это похоже на правду!    

Ее привлек огонь, пылающий в камине; она опустилась на  колени и поднесла к нему руки – но тут же отдернула их.    

– Если б огонь мне снился, – сказала она, –  он бы не жегся!    

Вскочив с колен, она дотронулась до стола, до блюд, до  ковра; подошла к кровати и потрогала одеяла. Взяла в руки мягкий стеганый  халатик и вдруг прижала его к груди, а потом приложила к щеке.    

– Он теплый! Он мягкий! – сказала она со  слезами. – Он настоящий. Да, это правда!    

Она набросила халат на плечи и сунула ноги в туфли.    

– Туфли тоже настоящие. Здесь все настоящее! –  вскричала она. – Это не сон! Не сон!    

Она бросилась к книгам и открыла ту, что лежала сверху. На  форзаце было что-то написано – всего несколько слов: «Девочке на чердаке. От  друга».    

Прочитав эти слова, она уронила голову на книгу и  расплакалась.    

«Я не знаю, кто это, – проносилось у нее в  голове, – но кто-то обо мне думает. У меня есть друг».    

Она взяла свечу и на цыпочках вошла в комнату Бекки. Встав у  ее постели, она громко, насколько хватало смелости, прошептала:    

– Бекки! Бекки! Проснись!    

Бекки проснулась – ив ужасе вскочила; на ее щеках еще  виднелись следы слез. Каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела Сару  в роскошном стеганом халате из пунцового шелка! Принцесса Сара, совсем такая,  какой она ее помнила, стояла, сияя радостью, возле ее постели со свечой в руке.    

– Пойдем ко мне, Бекки, – позвала она. –  Пойдем скорее!    

Бекки была до того перепугана, что не могла ни слова сказать.  Она просто встала и безмолвно последовала за Сарой. Глаза и рот у нее были  широко раскрыты.    

Переступив через порог, Сара неслышно притворила дверь и  ввела Бекки в такую теплую, ярко освещенную и хорошо обставленную комнату, что  у нее закружилась голова.