1 2 3 4 5 6 
   
Джей высвободил руку и смирился с неизбежным. Он отвечал на бесконечные вопросы. Он женат? Нет? Но, несомненно, у него кто-то есть? Жессика сверкнула зубами и придвинулась ближе. Чтобы отвлечь ее, он изобразил интерес к банальностям. Чета Мерль, мелкая и элегантная в гармонирующем кашемире, прибыла с севера. Он закупал вино для одного немецкого импортера. Туанетта подвизалась в какой-то местной газете. Жессика оказалась столпом деревенского драматического кружка — «ее Антигона изысканна» — писал ли Джей для театра?
   
Он очертил сюжет «Пьяблочного Джо», о котором все слышали, но никто не читал, и вызвал восторженные ахи Каро признанием, что начал новую книгу. Готовка Каро, как и ее дом, оказалась цветистой; он отдал должное souffle au champagne и vol-au-vent, gésiers farcis и bœuf en croûte,[61] втайне сожалея о домашнем жарком и оливках своих несбывшихся ожиданий. Один за другим он мягко отклонил становящиеся все более откровенными авансы Жессики Морне. Он был умеренно остроумен, рассказывал анекдоты. Он принял множество незаслуженных комплиментов своему français superbe.[62] После ужина у него заболела голова, каковую боль он безуспешно попытался притушить алкоголем. Следить за все более беглым французским становилось все труднее. Целые куски беседы облачками проплывали мимо. К счастью, хозяйка была достаточно говорлива — и эгоцентрична — и принимала его молчание за восхищенное внимание.
   
Ужин закончился ближе к полуночи. За кофе и реtits fours[63] головная боль утихла, и Джей смог вновь ухватить потерянную было нить беседы.
   
Клермон — галстук ослаблен, лицо потное и пятнистое — произнес:
   
— Что ж, могу лишь сказать, что давно пора чему-нибудь произойти, чтобы о Ланскне заговорили, э? Мы бы стали ничуть не хуже Ле-Пино, если б направили всех в нужное русло.
   
Каро кивнула. Джей понимал ее французский лучше, чем французский ее мужа, чей акцент густел по мере опустошения бокала. Каро сидела напротив него на подлокотнике кресла, нога на ногу, с сигаретой в руке.
   
— Уверена, что теперь, когда Джей вступил в нашу маленькую общину, — она оскалилась за дымовой завесой, — все пойдет на лад. Атмосфера станет другой. Люди начнут развиваться. Господь видит, как я старалась — в церкви, в театральной студии, в литературном обществе. Разумеется, Джей согласится выступить перед нашим скромным писательским кружком в ближайшие дни?
   
Он тоже уклончиво оскалил зубы.
   
— Ну конечно вы согласитесь! — Каро просияла, словно Джей ответил вслух. — Вы именно то, что больше всего необходимо нашей деревеньке: глоток свежего воздуха. Вы же не хотите, чтобы люди подумали, будто мы бережем вас только для себя, не так ли?
   
Она засмеялась, а Жессика жадно вскрикнула. Чета Мерль обменялась ликующими тычками в бок. У Джея появилось престранное ощущение, что сытный ужин был не важен, что, несмотря на коктейли с шампанским, охлажденные сотерны и foie gras,[64] основным блюдом был он сам.
   
— Но почему Ланскне? — Жессика наклонилась вперед, ее кошачьи голубые глаза были полузакрыты за стеной сигаретного дыма. — Без сомнения, вы были бы счастливее в городе побольше. В Ажене, быть может, или дальше на юг к Тулузе?
   
Джей покачал головой.
   
— Я устал от городов, — объяснил он. — Я купил этот дом с бухты-барахты.
   
— Ах! — восторженно воскликнула Каро. — Артистический темперамент.
   
— Потому что хотел побыть в тиши, вдали от городов.
   
Клермон покачал головой.
   
— Э, тут достаточно тихо, — сказал он. — Слишком тихо для нас. Цены на недвижимость ниже некуда, а вот в Ле-Пино, всего в сорока километрах от…
   
Его жена поспешно объяснила, что Ле-Пино — это деревня на Гаронне, весьма любимая иностранными туристами.
   
— У Жоржа там уйма работы, правда, Жорж? Он построил бассейн для одной милой английской пары и помог обновить старый дом возле церкви. Ах, если бы мы смогли привлечь такой же интерес к нашей деревне!
   
Туристы. Бассейны. Сувенирные лавки. Гамбургерные. Должно быть, отсутствие энтузиазма отразилось на лице Джея, поскольку Каро лукаво пихнула его в бок.
   
— Смотрю, наш мсье Макинтош романтик, Жессика! Любит старомодные изящные улочки, виноградники и уединенные фермерские дома. Как это по-английски!
   
Джей улыбнулся, кивнул и согласился, что его чудаковатость tout à fait anglais.[65]
   
— Но такая община, как наша, э, она должна расти. — Клермон был пьян и пылок. — Нам нужны инвестиции. Деньги. В сельском хозяйстве денег больше нет. Наши фермеры и так уже едва сводят концы с концами. Вся работа — в городах. Молодежь уезжает. Остаются одни старики и отбросы. Бродяги, pieds-noirs.[66] Вот чего люди не хотят понимать. Или прогресс, или смерть, э. Прогресс или смерть.
   
Каро кивнула.
   
— Но здесь слишком много людей, которые дальше своего носа не видят, — нахмурилась она. — Они отказываются продавать землю под застройку, даже если понимают, что не могут выиграть. Когда предложили построить новый «Intermarché» [67] у дороги, они протестовали так долго, что «Intermarche» в итоге построили в Ле-Пино. Ле-Пино лет двадцать назад ничем не отличался от Ланскне. А теперь посмотрите на него.
   
Ле-Пино был местной историей успеха. Деревня в триста душ заставила о себе заговорить благодаря предприимчивой паре из Парижа, которая купила и обновила несколько старых домов, а затем продала их под дачи. Благодаря сильному фунту и превосходным связям в Лондоне дома были проданы или сданы в аренду богатым английским туристам, и мало-помалу установилась традиция. Деревенские жители вскоре поняли все преимущества своего нового положения. Они расширили бизнес, чтобы угодить новым клиентам — туристам. Открылось несколько новых кафе, а вслед за ними — парочка гостиниц-полупансионов. Затем, как грибы, выросли фирменные магазины, продающие предметы роскоши летним жильцам, ресторан, награжденный мишленовской звездой,[68] и небольшой, но шикарный отель с тренажерным залом и бассейном. Местная история была просеяна в поисках примечательных событий, и совершенно никакая церквушка посредством комбинации фольклора и принятия желаемого за действительное была провозглашена объектом исторического значения. Здесь снималась телевизионная версия «Клошмерля»,[69] после чего конца не было новостройкам. «Intermarché» совсем рядом. Конный клуб. Целый ряд летних шале вдоль реки. А сейчас, словно всего этого мало, собираются строить «Аквадом» и спа-центр всего в пяти километрах, куда слетятся клиенты от Ле-Пино до Ажена и дальше.
   
Казалось, Каро воспринимает успех Ле-Пино как личное оскорбление.
   
— На его месте легко мог оказаться Ланскне, — пожаловалась она, цапнув petit four. — Наша деревня как минимум не хуже их. Наша церковь — подлинная постройка четырнадцатого века. У нас есть развалины римского акведука чуть дальше, в Мароде. Мы могли бы быть на их месте. А к нам никто не заглядывает, кроме летних поденщиков, да еще цыгане по реке спускаются.
   
Она раздраженно куснула свой petit four. Жессика кивнула.
   
— Это все местные жители, — наябедничала она. — У них совершенно атрофировано честолюбие. Они думают, что могут жить, совсем как их деды жили.
   
Ле-Пино, как понял Джей, был столь успешен, что производство местного вина, в честь которого была названа деревня, совершенно сошло на нет.
   
— Ваша соседка как раз из таких людей. — Каро поджала губы, намазанные розовой помадой. — Ей принадлежит добрая половина земель между нами и Мародом, но доходов от вина едва хватает, чтобы душа не рассталась с телом. Прячется в этом своем старом доме круглый год, словечком ни с кем не перемолвится. И бедный ребенок заточен вместе с ней…
   
Туанетта и Жессика кивнули, а Клермон налил еще кофе.
   
— Ребенок?
   
Ничто в кратком знакомстве Джея с Маризой д'Апи не навело его на мысль, что она может быть матерью.
   
— Да, девочка. Но ее никто не видел. Она не ходит в школу. И в церкви мы их ни разу не замечали. Мы пытались было намекнуть, — Каро сморщилась, — но ее мать разразилась оскорблениями, весьма, должна заметить, отвратительными.
   
Остальные женщины согласно заухали. Жессика придвинулась еще ближе, и на Джея пахнуло духами — кажется, «Пуазоном» — от ее коротко стриженных светлых волос.
   
— С бабушкой ей было бы лучше, — возгласила Туанетта. — По крайней мере, ее бы любили, детям это так необходимо. Мирей безумно любила Тони.
   
Тони, пояснила Каро, был мужем Маризы.
   
— Но она ни за что не отдаст ей ребенка, — сказала Жессика. — Думаю, она не отпускает дочку только потому, что знает, как это неприятно Мирей. И конечно, мы слишком не от мира сего, чтобы обращать внимание на слова старухи.
   
— Предполагается, что это был несчастный случай, — зловеще продолжала Каро. — В смысле, им пришлось так сказать, а куда деваться? Даже Мирей подыграла, из-за похорон. Сказали, что его ружье взорвалось, когда патрон застрял в патроннике. Но все знают, что эта женщина его довела. Разве что курок сама не спустила. Если дело касается ее, я поверю во что угодно. Во что угодно.
   
Разговор начал раздражать Джея. Вернулась головная боль. Совсем не этого он ожидал от Ланскне, сказал он себе, совсем не этого светского яда, злорадного равнодушия под маской изящества. Он приехал в Ланскне не для того, чтобы это слушать. Его книге — если она когда-нибудь явится на свет — это не нужно. Легкость, с которой он написал первые двадцать страниц на обороте «Отважного Кортеса», это доказала. Джей хотел, чтобы яблочноликие женщины собирали травы в садах. Он мечтал о французской идиллии, о сидре, о беззаботном противоядии от Джо.
   
Но все же нечто странным образом затягивало в самой истории, в трех женских лицах, что склонились над ним в одинаковом лисьем наслаждении: глаза сощурены, рты широко обведены помадой вокруг белых ухоженных зубов. Старая история, даже не оригинальная, и все же она увлекла его. Странное чувство — будто невидимая рука ухватила и дернула нутро — не было совсем уж неприятным.
   
— И что дальше? — поторопил он.
   
— Она постоянно его пилила. — Жессика перехватила нить повествования. — Даже когда они только поженились. Он был таким беззаботным, милым парнем. Крупный такой, но, клянусь, он ее боялся. Ей все сходило с рук. А когда родилась малышка, она стала еще хуже. Никогда не улыбалась. Никогда ни с кем не дружила. А ругань с Мирей! Честное слово, их крики были слышны на другом конце деревни.
   
— Вот что привело его к печальному концу: ругань.
   
— Бедняжка Тони.
   
— Она нашла его в сенном сарае — то, что от него осталось. Ему полголовы снесло выстрелом. Она положила малышку в кроватку и поехала в деревню за помовдью на мопеде, спокойная, как танк. И на похоронах, когда все плакали, — Каро покачала головой, — была холодна как лед. Ни словечка, ни слезинки. Заказала ему самые простецкие, самые дешевые похороны. А когда Мирей предложила денег на что-нибудь получше — боже! Ну и скандал она закатила!
   
Мирей, как понял Джей, была свекровью Маризы. За прошедшие с тех пор шесть лет Мирей, которой стукнул семьдесят один год и которая страдала от хронического артрита, ни разу не говорила с внучкой и даже не видела ее, разве что издали.
   
Мариза вернула после смерти мужа девичью фамилию. Она явно ненавидела всех жителей деревни столь страстно, что нанимала на работу исключительно бродяг, и то при условии, что весь срок контракта они есть и спать будут на ферме. Неизбежно пошли слухи.
   
— Ну, все равно вы вряд ли будете часто видеться, — закончила Туанетта. — Она ни с кем не говорит. Даже за покупками раз в неделю ездит в Ла-Першери. Наверняка оставит вас в покое.
   
Джей ушел домой, отказавшись от предложений Жессики и Каро отвезти его на машине. Около двух, ночь свежа и тиха. Голова была необычайно легкой, и, хотя луны не было, небо усыпали звезды. Обогнув главную площадь и двинувшись вниз по холму к Мароду, он с некоторым удивлением осознал, насколько вокруг темно. Последний уличный фонарь стоял перед кафе «Марод», и у подножия холма река, болота, заброшенные домики, беспорядочно разбросанные вдоль реки, тонули в тени так глубоко, что Джей практически ослеп. Но к тому времени, как он подошел к реке, глаза его уже привыкли к темноте. Он перешел вброд, прислушиваясь к «хиссссш» воды, набегающей на берег. Он нашел тропинку через поля и зашагал к дороге, где длинная аллея деревьев рисовалась черным на фиолетовом небе. Вокруг бурлило море звуков: ночные создания, далекая сова, но в основном ветер и шелест листьев, от которых зрение отвлекает нас.
   
Прохладный воздух вытеснил дым и алкоголь из головы. Джей проснулся, обрел бдительность, готов был идти всю ночь. Он шел и все упорнее возвращался мыслями к последней части вечерней беседы. Что-то крылось в этой истории, уродливой в своей наготе; что-то привлекало его. Как примитивно. Нутряно. Женщина, живущая наедине со своими секретами; мужчина, погибший в сенном сарае; зловещий треугольник матери, бабки, дочери… И эта славная, грубая земля вокруг, эти вина, сады, реки, эти побеленные дома, вдовы в черных платках, мужчины в комбинезонах, с обвислыми, коричневыми от табака усами. Резко пахло тимьяном. Он рос сорняком вдоль обочин. Тимьян хорош для памяти, говаривал Джо. Он варил из тимьяна сироп, который хранил потом в бутылке в кладовой. Две чайные ложки каждое утро натощак. Прозрачная зеленоватая жидкость пахла совсем как ночной воздух в окрестностях Ланскне, свежо, землисто, навевая тоску по прошлому, напоминая о летних днях, проведенных за прополкой в саду, под радио.
   
Внезапно Джею захотелось домой. У него зачесались руки. Он жаждал опустить их на клавиши машинки, услышать, как древний механизм гремит в звездной тишине. Больше всего на свете он хотел ухватить историю за хвост.
   
   
Джо ждал его, вытянувшись на раскладушке, сплетя руки за головой. Он оставил ботинки в изножье, но старую шахтерскую кепку не снял, а только ухарски сдвинул на затылок. Желтая наклейка спереди гласила: «Без угля людям никуда».
   
Джей не удивился. Злость его испарилась, уступив место некому подобию радости; он как будто ожидал увидеть Джо — призрачное видение становилось привычным, Джей уже предвкушал его, становясь…
   
Будничное волшебство.
   
Он сел за пишущую машинку. История захватила его, и он печатал быстро, пальцы молотили по клавишам. Он без передыху печатал больше двух часов, лист за листом скармливая «Отважного Кортеса» агрегату, переводя, переворачивая с ног на голову своей собственной любительской алхимией. Слова мчались по бумаге во весь опор, он едва за ними поспевал. Время от времени он останавливался, смутно сознавая присутствие Джо на кровати, рядом, хотя старик помалкивал, пока Джей работал. В какой-то миг потянуло дымком: Джо закурил. Около пяти утра Джей заварил в кухне кофе, а вернувшись к машинке, заметил — странно разочарованный, — что старик исчез.
  
  
   
    
30
   
   
Дальний Край, лето 1977 года
   
   
После этого они ходили на Дальний Край чаще. В основном держались в тени, нанося визиты, лишь когда были совершенно уверены, что никого не встретят. Не обошлось без пары стычек с Глендой и ее приятельницами — сначала на свалке, из-за владения старой морозилкой (один — ноль в пользу Гленды), потом у брода (Джилли и Джей сравняли счет). Ничего серьезного. Оскорбления, пара брошенных камней, угрозы и насмешки. Джилли и Джей знали Дальний Край лучше врагов, хотя сами в нем не жили. Они знали, где лучше спрятаться, где срезать дорогу. И они обладали воображением. Гленда и ее подружки держались лишь за счет злобы и самодовольства. Джилли любила ставить ловушки. Согнутое деревце, скрепленное проволокой, которое хлестнет по лицу любого, кто об нее споткнется. Жестянка грязной воды из канала, шатко балансирующая на двери их берлоги. На саму берлогу совершался набег за набегом, пока наконец ее вовсе не забросили, а потом Джей нашел новую берлогу — на свалке, между ржавым остовом автомобиля и дверью старого холодильника — и разгромил ее. Они повсюду оставляли свою подпись. На ветхих духовках на свалке. На деревьях. На стенах и дверях бесчисленных берлог. Джилли смастерила рогатку и практиковалась в стрельбе по пустым жестянкам и банкам из-под варенья. У нее обнаружился дар. Она никогда не мазала. Она без труда могла разбить банку с пятидесяти футов. Конечно, пару раз они едва спаслись. Однажды Джея почти загнали в угол там, где он прятал велосипед, неподалеку от моста. Смеркалось, Джилли уже ушла домой, но он обнаружил тайник с прошлогодним углем — пожалуй, пара мешков наберется — в зарослях сорняков и хотел уволочь, пока кто-нибудь случайно не обнаружил. Он так увлекся тасканием угля для Джо, что не заметил четырех девиц, которые подходили к рельсам с другой стороны, и не успел оглянуться, как появилась Гленда.
   
Она была ровесницей Джея, но крупной для девушки. Мелкие черты лица, как у Зета, прятались в складках жира, которые сжали ее глазки в щелки, а ротик в куриную гузку. Ее пухлые щеки пламенели прыщами. Джей впервые увидел ее так близко, и сходство с братом почти парализовало его. Ее подружки настороженно его разглядывали, веером развернувшись за Глендой, словно отрезая ему пути к бегству. Велосипед лежал в высокой траве в десяти футах от него. Джей начал бочком к нему продвигаться.
   
— Парниша сегодня один, — заметила одна из девиц, тощая блондиночка с окурком в зубах. — А де ж его краля?
   
Джей еще подвинулся к велосипеду. Гленда следовала за ним, съезжая к дороге. Осколки гальки летели из-под ее кроссовок. На ней была майка без рукавов, и плечи обгорели на солнце. Мясистые руки торговки рыбой придавали ей угрожающе взрослый вид, будто она прямо такой и уродилась. Джей изобразил равнодушие. Он хотел бы сказать что-нибудь умное, что-нибудь колкое, но слова, что так легко ложились на бумагу, отказывались сотрудничать. Вместо этого он сполз по берегу туда, где спрятал велик, и выволок его из высокой травы на дорогу.
   
Гленда от злости каркнула и заскользила к нему, перебирая гальку широкими, похожими на лопаты руками. Летела пыль.
   
— Я тя урою, козел! — орала она, и голос ее неприятно напоминал голос брата, но она слишком пристально следила за Джеем, потеряла осторожность и с комичной внезапностью свалилась с насыпи, плюхнувшись прямо в пересохшую канаву на дне, где как раз зацвели заросли крапивы.
   
Гленда завизжала от злости и досады. Джей усмехнулся и оседлал велик. Гленда в канаве рвала и метала, уткнувшись физиономией в крапиву.
   
Он уехал, пока три подружки Гленды вытаскивали ее, но в конце улицы остановился и обернулся. Он видел Гленду, наполовину вылезшую из канавы. Ее лицо расплылось темной и яростной кляксой. Джей нахально ей помахал.
   
— Я тя урою! — Ее голос еле пробился к нему. — Мой брат тя уроет!
   
Джей еще раз помахал и поднял велосипед на дыбы, сворачивая в переулок и скрываясь из виду. У него кружилась голова, словно веселящего газа надышался, челюсти болели от смеха, ребра ныли. Амулет, привязанный к петле джинсов, плескался на ветру, точно знамя. Джей гикал всю дорогу вниз по холму к деревне, и вопли срывались с губ, похищенные ветром. Он был как будто навеселе. Как будто неуязвим.
   
Но август подходил к концу. Сентябрь маячил Немезидой. До катастрофы оставалась всего неделя.
  
  
   
    
31
   
   
Ланскне, март 1999 года
   
   
Всю неделю Джей писал каждую ночь. В пятницу наконец подключили электричество, но он уже привык работать при свете масляной лампы. Как-то дружелюбнее, непринужденнее. Страницы рукописи тугим клином лежали на столе. Их было уже почти сто. В понедельник Клермон с четырьмя рабочими приехали ремонтировать дом. Они начали с крыши — не хватало множества черепиц. Трубы тоже требовали внимания. В Ажене Джей отыскал агентство по прокату машин и арендовал пятилетний зеленый «ситроен», чтобы возить покупки и быстрей добираться в Ланскне. Еще он купил три пачки бумаги и несколько лент для машинки. Он работал в темноте, когда Клермон и его люди расходились по домам, и стопка страниц неумолимо росла.
   
Он их не перечитывал. Возможно, боялся, что ступор, столько лет досаждавший ему, притаился и ждет. Но почему-то ему думалось, что это не так. Отчасти дело в доме. В его воздухе. В том, что он казался знакомым, хотя Джей был чужаком. В его близости к прошлому. Словно переулок Пог-Хилл заново возник здесь, среди фруктовых садов и виноградников.
   
Если утро выдавалось приятным, Джей шел в Ланскне купить хлеб. Лодыжка быстро и основательно зажила, оставив лишь еле заметный шрам; Джей теперь наслаждался прогулками и узнавал кое-кого из встречных. Жозефина называла ему имена и иногда рассказывала еще что-нибудь: владелица единственного деревенского кафе знала все, что творится в деревне, — положение обязывало. Высохший старик в синем берете — Нарсисс, огородник, снабжает местного бакалейщика и цветочника. Несмотря на холодность, в его глазах пряталась насмешка. Джей знал от Жозефины, что Нарсисс дружит с цыганами, которые спускаются по реке каждое лето, торгует с ними, дает им сезонную работу на полях. Годами вереница местных curés[70] боролась с Нарсиссовой терпимостью к цыганам, но Нарсисс был упрям, и цыгане остались. Рыжий парень из магазина Клермона — Мишель Ру из Марселя, речной бродяга, что заглянул на пару недель пять лет назад да так и не уехал. Женщина в красном платке — Дениза Пуату, жена булочника. Унылая толстуха в черном, что прячется от солнца под шляпой с широкими полями, — Мирей Фэзанд, свекровь Маризы. Джей попытался поймать ее взгляд, когда она шла мимо terrasse[71] кафе, но Мирей, похоже, не заметила его.
   
За лицами скрывались истории. Жозефина, перегнувшись через стойку с чашкой кофе в руке, явно жаждала излить эти истории на Джея. Ее первоначальное смущение испарилось, и она радовалась, когда он приходил. Иногда, если посетителей было не слишком много, они беседовали. Джей знал далеко не всех, кого она упоминала. Но это, похоже, не обескураживало Жозефину.
   
— Хотите сказать, я ни разу не говорила про старого Альберта? И про его дочь? — Видимо, ее поразило его невежество. — Они жили рядом с булочной. Ну, то есть там прежде была булочная, до chocolaterie.[72] Напротив цветочника.
   
Поначалу Джей просто не мешал ей говорить. Он особо не вникал, пропуская имена, анекдоты, описания мимо ушей, и лишь потягивал кофе да созерцал идущий мимо народ.
   
— А я рассказывала про Арнольда и его поросенка, натасканного на трюфели? А про тот случай, когда Арманда оделась Непорочным Зачатием и залегла в засаде на него на церковном дворе? Дело было так…
   
Еще было множество историй о ее лучшей подруге Вианн, которая уехала несколько лет назад, и о давно умерших людях, чьи имена ничего не значили для Джея. Но Жозефина не сдавалась. Возможно, она тоже была одинока. Утренние habitués[73] кафе были в основном молчаливы, многие — старики. Возможно, ей нужны были слушатели помоложе. Мало-помалу непрерывная мыльная опера Ланскне-су-Танн затянула Джея.
   
Он сознавал, что все еще диковинка для местных. Кто-то таращился на него с искренним любопытст- вом. Кто-то улыбался. Многие были замкнуты, любезно-суровы, приветственный кивок, косой взгляд вслед. Как правило, на обратном пути от Пуату Джей заказывал в кафе «Марод» blonde или café-cassis.[74] Огороженная terrasse была невелика, не шире крупной плиты на узкой мостовой, но на ней было уютно сидеть и наблюдать, как просыпается деревня. Чуть в стороне от главной площади, оттуда все прекрасно видно: длинный спуск с холма к болотам; стена деревьев на улице Вольных Граждан; колокольня — звон колоколов летел над полями каждый день в семь утра; квадратная розовая школа на развилке. У подножия холма Танн был затянут дымкой и тускло мерцал, поля за ним едва просматривались. Ранним утром свет был очень ярок, практически резал глаза контрастом белых фасадов домов и их же коричневых теней. Рядом с кучкой заброшенных домов, нависших над рекой на шатких деревянных подпорках, к берегу пристала лодка. Из трубы лодки вился дымок, пахло жареной рыбой.
   
Между семью и восемью утра несколько человек, в основном женщины, шли мимо, нагруженные караваями или бумажными пакетами круассанов из булочной Пуату. В восемь колокол звал к мессе. Джей легко узнавал прилежных прихожан. Налет напыщенного сопротивления на добротных весенних пальто, начищенных ботинках, шляпах и беретах выдавал их. Каро Клермон неизменно была среди них вместе с мужем; он неуклюже ковылял в тесных ботинках, она элегантно выступала в неизменных шелковых шарфах. Она всякий раз здоровалась с Джеем экстравагантным взмахом руки и окликом: «Как ваша книга?» Ее муж коротко кивал и спешил дальше, согбенный, смиренный. Когда месса была в разгаре, несколько стариков с усталым вызовом опускали зады на terrasse кафе «Марод», чтобы выпить café-crème[75] и сыграть в шахматы или поболтать. Джей узнавал огородника Нарсисса — всегда на одном и том же месте у двери. В кармане его пальто лежал потрепанный каталог семян, который Нарсисс читал в тишине, пока кофе стыл у локтя. По воскресеньям Жозефина покупала pains au chocolat,[76] и старик всегда брал два — крупные коричневые кисти были странно нежны, когда подносили выпечку ко рту. Нарсисс редко говорил, ограничиваясь коротким кивком остальным посетителям, а затем усаживался, где обычно. С половины девятого мимо брели школьники, нелепые в своих куртках с капюшонами на флисе, вереница логотипов на пурпурном, алом, бирюзовом, лимонном. Они смотрели на Джея, не скрывая любопытства. Некоторые на ходу смеялись и весело обзывались: «Rosbif! Rosbif!».[77] Детишек от пяти до одиннадцати лет в Ланскне было около двадцати, их разделили на два класса; те, что постарше, ездили на школьном автобусе в Ажен, прижав любопытные носы к стеклам, густо разрисованным пальцами.
   
Днем Клермон присматривал за ремонтом дома. Первый этаж уже выглядел лучше, и крышу почти закончили, хотя Джей видел, что Жорж разочарован его аскетизмом. Клермон мечтал о зимних садах, и закрытых плавательных бассейнах, и джакузи, и колоннадах, и ухоженных газонах, хотя довольно философски отнесся к признанию Джея о нежелании жить в вилле а-ля Сен-Тропе.
   
— Bof, се que vous aimez, à се que je comprends, c'est le rustique,[78] — сказал он Джею, пожав плечами.
   
Но в глазах его уже запрыгали циферки. Джей понял: если не возьмет его в ежовые рукавицы, почти наверняка утонет в ненужном барахле — битой посуде, табуретах для дойки, дрянных мебельных копиях, тростях, потрескавшейся черепице, разделочных досках и старинной фермерской утвари; во всем нелюбимом и заброшенном детрите чердака и подвала, получившем отсрочку от костра посредством ярлыка le rustique, которое ему будут предлагать купить. Он должен немедленно это пресечь. Но было что-то невероятно трогательное в этом мужчине, что-то одновременно робкое и нелепо оптимистичное в крысиных черных глазках, мерцающих над унылыми усами, и отказ был невозможен.
   
Вздохнув, Джей смирился с неизбежным.
   
В четверг он увидел Маризу впервые после их скомканного знакомства. Он возвращался домой с утренней прогулки, зажав под мышкой каравай. Там, где их земли смыкались, вилась терновая изгородь, вдоль которой параллельно границе бежала тропинка. Изгородь была новой, года три или четыре, мартовская листва не скрывала прорех. За изгородью виднелась пунктирная линия, след старой изгороди, неровный ряд пеньков и кочек, плохо прикрытых землей. Джей прикинул расстояние. Клермон прав. Она передвинула границу футов на пятьдесят. Возможно, когда старик впервые заболел. Со слабым любопытством Джей пристальнее вгляделся сквозь изгородь. Контраст между ее и его сторонами был разителен. На стороне Фудуина нестриженые лозы ползли во все стороны, молодых побегов почти не видно, не считая пары твердых коричневых почек на концах усиков. Ее лозы были беспощадно подрезаны в двенадцати дюймах от земли и готовы к лету. На стороне Маризы не было сорняков; аккуратные ровные грядки, расстояния между ними хватало, чтобы проехал трактор. На стороне Джея ряды скрещивались и сплетались, неподрезанные лозы похотливо цеплялись друг за друга поверх тропинок. Веселые ростки крестовника, мяты и арники торчали из спутанных лоз. Он снова перевел взгляд на землю Маризы и разглядел торец ее фермы на краю поля, полускрытый за тополями. Фруктовые деревья там тоже росли — белый яблочный цвет на голых ветвях, — и еще, кажется, огород. Поленница, трактор и, несомненно, не что иное, как сенной сарай.
   
Она, должно быть, услышала выстрел из дома. Уложила ребенка в кроватку. Вышла. Помешкала. Картинка была такой яркой, что Джей почти видел, как она это делает: натягивает ботинки на толстые носки, кутается в слишком большую куртку — дело было зимой, — мерзлая земля хрустит под ее ногами. Ее лицо невозмутимо, как в то первое утро их знакомства. Образы преследовали его. Под маской Мариза уже не раз мелькнула на страницах его новой книги; ему казалось, что он знает ее, а ведь они почти не говорили.
   
Но что-то в ней притягивало его, неотразимый аромат тайны. Непонятно почему она напоминала ему Джо. Может, пальто, или мужская кепка, слишком низко надвинутая на глаза, или полузнакомый, сбивающий с толку силуэт, который только что мелькнул за углом кирпичной стены. Конечно, черты ее ничуть не похожи на Джо. У Джо никогда не было бы такого бесцветного, пустого лица. Отворачиваясь, Джей что-то заметил — фигуру в нескольких сотнях ярдов от него, что быстро шла вдоль изгороди с той стороны. Укрытый тонкой ширмой кустов, он увидел ее прежде, чем она его. Утро было теплым, и она изменила своей мешковатой верхней одежде с джинсами и полосатым рыбацким свитером. В новом наряде она казалась мальчишески тонкой. Ее рыжие волосы были неумело острижены до подбородка — скорее всего, стриглась сама, подумал Джей. Не видимая никем, она была живой, яркой. Джей даже не сразу ее узнал.
   
А потом ее глаза метнулись к нему, и будто ставни захлопнулись, так быстро, что он усомнился, не вообразил ли ее иное лицо.
   
— Madame…
   
Мгновение она колебалась, глядя на него с почти оскорбительным равнодушием. Ее глаза были зелеными, необычно светлыми, цвета патины. В книге он окрасил их в черный. Джей усмехнулся и протянул руку над изгородью.
   
— Мадам д'Апи. Простите, если напугал вас. Я…
   
Но не успел он что-нибудь добавить, она резко повернулась и нырнула в гушу лоз, не оглядываясь, плавно и быстро пошла по тропинке к дому.
   
— Мадам д'Апи! — крикнул он вслед. — Мадам!
   
Она наверняка слышала и все же проигнорировала его зов. Джей еще несколько минут смотрел, как она уходит все дальше, затем пожал плечами и повернулся к своему дому. Сказал себе, что его разочарование абсурдно. С какой стати ей хотеть говорить с ним? Он слишком много позволяет своему воображению. В мягком свете дня она не имела ничего общего с героиней его книги, владелицей аспидных глаз. Он решил больше не думать о ней.
   
Когда Джей вернулся домой, его уже поджидал Клермон с полным кузовом мусора. Клермон подмигнул, когда Джей свернул к дому, и сдвинул синий берет на затылок.
   
— Holà,[79] мсье Джей, — крикнул он из кабины. — Я нашел вам кое-что для вашего нового дома!
   
Джей вздохнул. Инстинкты его не подвели. Каждые несколько недель ему придется выслушивать призывы Клермона избавить его по грабительским ценам от груды brocante,[80] маскирующегося под деревенский шик. Судя по тому, что торчало из кузова: сломанные стулья, швабры, половинки дверей, совершенно жуткий дракон из папье-маше, оставшийся с карнавала, что ли, — подозрения Джея едва ли хоть отчасти соответствовали кошмарной реальности.
   
— Ну, не знаю, — начал он. Клермон ухмыльнулся.
   
— Посмотрите. Полюбите, — объявил он, выпрыгивая из кабины. Джей заметил бутылку вина у него в руках. — Это чтобы поправить вам настроение, э? А потом и о деле поговорим.
   
Не было спасения от его настойчивости. Джей мечтал о ванне и тишине. Вместо этого придется битый час торговаться на кухне, пить вино, которое ему даром не нужно, а потом думать, как избавиться от objets d'art[81] Клермона и притом не оскорбить его чувства. Джей смирился.
   
— За дело, — произнес Клермон, разливая вино по бокалам. — Мое и ваше. — Он усмехнулся. — Займусь антиквариатом, э? На антиквариате неплохие деньги делают в Ле-Пино и Монтобане. Купишь задешево сейчас — получишь большой куш, когда налетят туристы.
   
Джей пригубил вино, которое оказалось хорошим.
   
— Вы можете построить двадцать летних шале на этом вашем винограднике, — бойко продолжал Клермон. — Или гостиницу. Как вам понравится иметь собственную гостиницу, э?
   
Джей покачал головой.
   
— Мне и так нравится, — сказал он. Клермон вздохнул.
   
— Вы и La Païenne[82] д'Апи, — вздохнул он. — Никакой хватки у обоих. Эта земля — целое состояние в правильных руках. Безумие оставлять ее как есть, когда всего несколько шале могут…
   
Джей наконец разобрал слово через густой акцент.
   
— La Pai'enne? Безбожница? — неуверенно перевел он.
   
Клермон дернул головой в сторону второй фермы.
   
Безбожница и есть. Сперва мы называли ее La Parisienne.[83] Но это имя ей больше подходит, э? В церковь не ходит. Ребенка не крестила. Не говорит. Не улыбается. Цепляется за свою землю исключительно из злобы и упрямства, когда все остальные… — Он пожал плечами. — Bof. Это не мое дело, э? Но на вашем месте я бы запирал двери, мсье Джей. Она сумасшедшая. Годами точила зуб на эту землю. Она бы изувечила вас, если б могла.
   
Джей нахмурился, вспомнив лисьи капканы вокруг дома.
   
— Как-то раз чуть не сломала нос Мирей, — продолжал Клермон. — Всего лишь потому, что та подошла к малышке. С тех пор в деревню не суется. Ездит в Ла-Першери на своем мотоцикле. В Ажене ее тоже видели.
   
— А кто присматривает за дочкой? — спросил Джей.
   
Клермон пожал плечами:
   
— Да никто. Наверное, она просто бросает ее одну.
   
— Странно, что социальная служба не…
   
— Bof. В Ланскне? Им бы пришлось приехать из Ажена или Монтобана, а то и из Тулузы. Кому охота? Мирей пыталась, и не раз. Но она хитрая. Путает следы. Мирей удочерила бы ребенка, если бы ей позволили. У нее есть деньги. Семья помогла бы. Но в ее возрасте, да к тому же глухого ребенка, видимо, они считают…
   
Джей уставился на него.
   
— Глухого ребенка?
   
Клермон удивился.
   
— Ну да. А вы не знали? С самого рождения. Считается, она знает, как за ней ухаживать. — Он покачал головой. — Вот что ее тут держит, э? Вот почему она не может вернуться в Париж.
   
— Почему? — полюбопытствовал Джей.
   
— Деньги, — коротко ответил Клермон, допивая вино.
   
— Но ферма чего-то да стоит.
   
— О да, — согласился Клермон. — Но ферма ей не принадлежит. А почему, вы думаете, она так старалась завладеть Фудуином? Она арендует ферму. Ее выкинут, когда аренда закончится, если она не сумеет продлить договор. А шансов мало, после того, что случилось.
   
— Почему? У кого она арендует землю? Клермон осушил бокал и довольно облизал губы.
   
— У Пьера Эмиля Фудуина. Человека, который продал вам дом. Внучатого племянника Мирей.
   
После этого они отправились изучать товар Клермона. Плохие предчувствия Джея оправдались. Но думал он о другом. Он предложил Клермону пятьсот франков за все про все: глаза строителя на мгновение расширились, но он быстро согласился. Лукаво подмигнул:
   
— Чутье на хороший товар, э? — Банкнота исчезла в его мозолистой ладони — фокус-покус. — Не переживайте, э. Я вам еще привезу!
   
Он уехал, выхлопная труба громко фыркнула, взметнув розовую пыль из-под колес. Джей принялся разбирать мусор.
   
Даже сейчас воспитание Джо не отпускало: Джею по-прежнему тяжело было выбрасывать то, что, возможно, еще могло пригодиться. Уже решив отправить все скопом в печку, он обнаружил, что внимательно изучает то одно, то другое. Застекленная дверь с трещиной посередине могла бы стать сносным парником. Банки, если перевернуть их вверх дном, защитят ростки от поздних заморозков. Мало-помалу барахло Клермона расползлось по полю и саду. Джей даже карнавальную голову пристроил. Осторожно отнес ее на границу между виноградниками и водрузил на столбик забора, развернув мордой к ферме Маризы. Из разверстой драконьей пасти свисал длинный креповый красный язык, желтые глаза мерцали. Джо назвал бы это симпатической магией, вроде установки горгулий на крышу церкви. Джей гадал, как La Païenne расценит его выходку.
  
  
   
    
32
   
   
Пог-Хилл, лето 1977 года
   
   
Воспоминания Джея о последних днях того лета путались, как никогда прежде. Тому было несколько причин — хотя бы тревожное бледное небо, что заставляло его щуриться, вызывало головные боли. Джо как-то отстранился, а присутствие Джилли означало, что долгих бесед, какие они вели в прошлом году, больше не будет. И сама Джилли… пока июль превращался в август, Джилли не выходила у него из головы. Джей обнаружил, что думает о ней все больше. Его радость от ее общества была подпорчена неуверенностью, ревностью и другими чувствами, которые он не мог толком понять. Он постоянно пребывал в замешательстве. Он часто почти злился, не понимая почему. Он все время ссорился с матерью, которая тем летом сидела у него в печенках словно бы глубже, чем когда бы то ни было, — все сидело у него в печенках в тот год; он будто лишился кожи, каждый его нерв постоянно был обнажен. Он купил «Где-то витаем» «Секс Пистолз» и крутил его у себя в комнате на полной громкости, к ужасу дедушки с бабушкой. Он мечтал проколоть себе уши. Они с Джилли ходили на Край, воевали с шайкой Гленды, набивали мешки полезным хламом и оттаскивали их к Джо. Иногда они помогали Джо на огороде, и время от времени старик говорил с ними о своих путешествиях и о том, как жил в Африке с масаи или переходил через Анды. Джею чудилась в этих рассказах небрежность, необязательность, словно Джо думал о другом. Ритуал обхода границы тоже усох — минута или две, не больше, окуривание ладаном и размахивание кропилом. Тогда Джею не приходило в голову спрашивать почему, но позже он догадался. Джо знал. Уже тогда он принял решение.
   
Как-то раз Джо отвел Джея в заднюю комнату и снова показал ему комод с семенами. Прошло уже больше года с тех пор, как он в последний раз открывал его перед Джеем, расстилая перед ним тысячи семян, упакованных, перевязанных, подписанных для посадки, и в сумраке — окна до сих пор были забиты — комод казался пыльным, заброшенным, бумажные пакетики хрустели от старости, этикетки выцвели.
   
— С виду полная дрянь, а? — сказал Джо, проводя пальцем по пыли на крышке комода.
   
Джей кивнул. В комнате было душно и влажно, как среди помидорной рассады. Джо улыбнулся немного печально.
   
— Не верь, сынок. Каждое семечко — чистое золото. Сунь в землю хоть сейчас, и оно рванет в рост. Как ракета. Каждое семечко. — Он опустил руку на плечо мальчика. — Запомни: мыло серо, да моет бело. Главное — что внутри. Искусство.
   
Но вообще-то Джей не слушал. Он никогда толком не слушал в то лето — слишком занят был собственными мыслями, слишком уверен, что все, чем он обладает, пребудет с ним вечно. Задумчивую реплику Джо он счел обычной взрослой нотацией; неясно кивнул, ему было жарко, он скучал и задыхался в душной темноте и мечтал поскорее смыться.
   
Позже он сообразил, что, возможно, Джо так прощался.
  
  
   
    
33
   
   
Ланскне, март 1999 года
   
   
Джо ждал его дома, критически глядя из окна на заброшенный огород.
   
— Надо тебе с ним что-то делать, сынок, — услышал Джей, открыв дверь. — А то добра этим летом не жди. Надо его перекопать и прополоть, пока время еще есть. Ну и яблони, конечно. Проверь, нет ли на них омелы. А то им хана от нее настанет, во как.
   
За последнюю неделю Джей почти привык к внезапным появлениям старика. Он даже начал странным образом их предвкушать, говоря себе, что они безвредны, изобретательно находя постъюнгианские причины их упорного повторения. Прежний Джей — Джей образца семьдесят пятого — наслаждался бы ими. Но тот Джей верил во все. Он хотел верить. Астральная проекция, космические пришельцы, заклинания, ритуалы, волшебство. Странные вещи случались с тем Джеем каждый день. Тот Джей верил — доверял. Этот Джей стал умнее.
   
Но все равно видел старика, несмотря на неверие. Отчасти дело в одиночестве, говорил он себе. Отчасти в книге — незнакомке, выросшей на руинах «Отважного Кортеса». В творчестве есть что-то от безумия, не вполне здоровой одержимости. Когда-то, создавая «Пьяблочного Джо», он постоянно говорил сам с собой, широкими шагами мерил крохотную квартирку на двоих в Сохо, держа в руке стакан, говорил, отчаянно спорил сам с собой, с Джо, с Джилли, с Зетом и Глендой, почти ожидал увидеть их, поднимая от машинки усталые глаза, в них словно песок скрипел, голова трещала, радио играло на полную мощь. Целое лето он был слегка помешан. Но эта книга будет другой. Она в некотором роде проще. Герои окружают его. Они легко маршируют по страницам: строитель Клермон, хозяйка кафе Жозефина, Мишель из Марселя, рыжий, улыбчивый. Каро в шарфике «Гермес». Мариза. Джо. Мариза. Сюжета толком нет. Вместо него — множество историй, вольно связанных вместе: кое-что когда-то рассказал Джо, Джей лишь перенес действие в Ланскне, кое-что поведала Жозефина через стойку кафе «Марод», остальное он сам собрал из обрывков. Ему нравилось думать, будто он ухватил что-то из атмосферы городка, из света, что заливал его. Возможно, отчасти скопировав живой, непринужденный повествовательный стиль Жозефины. Ее болтовня не была отравлена злобой. Ее истории всегда согревали, часто забавляли. Она начал предвкушать свои визиты и даже смутно огорчался в те дни, когда Жозефина была слишком занята. Он ходил в кафе каждый день, даже когда других дел в деревне у него не было. Он делал заметки в уме.
   
Пробыв в деревне чуть меньше трех недель, он отправился в Ажен и послал первые сто пятьдесят страниц пока безымянной рукописи Нику Хорнели, своему лондонскому агенту. Ник заведовал Джонатаном Уайнсепом, а также отчислениями за «Пьяблочного Джо». Он всегда нравился Джею, этот хрен с извращенным чувством юмора и привычкой присылать вырезки из газет и журналов в надежде пробудить вдохновение. Адреса Джей не оставил, только номер ящика до востребования в Ажене, и стал ждать ответа.
   
Он был разочарован, поняв, что Жозефина не собирается говорить с ним о Маризе. Были и другие люди, о которых она редко упоминала: чета Клермон, Мирей Фэзанд, чета Мерль. Она сама. Когда бы он ни пытался выведать что-нибудь об этих людях, у нее находилась работа на кухне. И он все больше уверялся, что есть кое-что — скрытое, — о чем она не хочет говорить.
   
— А моя соседка? Она когда-нибудь заходит в кафе?
   
Жозефина взяла тряпку и принялась тереть блестящую поверхность стойки бара.
   
— Я ее не вижу. Я ее не очень хорошо знаю.
   
— Я слышал, она не ладит с деревенскими. Пожимает плечами:
   
— Bof.
   
— Каро Клермон, похоже, много о ней знает. Опять пожимает плечами:
   
— Для Каро дело чести знать обо всех.
   
— Мне интересно. Сухо:
   
— Простите. Мне надо идти.
   
— Уверен, вы что-то да слышали…
   
Мгновение она смотрела на него, щеки ее горели. Руки крепко охватили тело, большие пальцы впились под ребра — будто обороняется.
   
— Мсье Джей. Некоторые любят совать нос в чужие дела. Господь знает, сколько слухов когда-то распускали обо мне. Некоторые считают, что имеют право судить.
   
Он был захвачен врасплох ее внезапной яростью. Неожиданно она стала совсем другой, ее лицо усохло, скукожилось. Джей понял, что, возможно, она боится.
   
   
Вечером, вернувшись домой, он мысленно прокрутил их беседу. Джо сидел на своем обычном месте на раскладушке, сплетя руки за головой. Радио играло что-то ненавязчивое. Клавиши машинки под пальцами были холодны и мертвы. Яркая нить рассказа наконец оборвалась.
   
— Плохо. — Он вздохнул и долил кофе в полупустую чашку. — У меня ничего не получается.
   
Джо лениво наблюдал за ним, надвинув кепку на глаза.
   
— Я не могу писать эту книгу. Я в тупике. Все бессмысленно. Ничего не выйдет.
   
История, что так ясно виделась ему всего несколько ночей назад, истаяла почти без следа. Голова кружилась от недосыпа.
   
— Ты должен с ней познакомиться, — посоветовал Джо. — Забудь чужие россказни, подумай своей головой. И все опять завертится.
   
Джей нетерпеливо отмахнулся:
   
— Интересно, как? Она явно не хочет со мной общаться. И с другими тоже, если на то пошло.
   
Джо пожал плечами.
   
— Как знаешь. Ты никогда особо из шкуры вон не лез, а?
   
— Неправда! Я пытался…
   
— Вы можете лет десять прожить бок о бок, и никто не сделает первого шага.
   
— Это другое дело.
   
— Да уж.
   
Джо вскочил и побрел к радио. Покрутил ручку настройки и нашел четкий сигнал. Бог знает как, Джо, когда появлялся, умел отыскать ретростанцию. Род Стюарт пел «Та самая ночь».
   
— Но попробовать-то можно.
   
— А если я не хочу пробовать?
   
— Еще б ты хотел.
   
Голос Джо слабел, его силуэт выцветал, и Джей видел свежепобеленную стену за ним. Радио свирепо затрещало, сигнал оборвался. Музыку сменил белый шум.
   
— Джо?
   
Голос старика был еле слышен:
   
— Покедова.
   
Как обычно, если был недоволен или хотел прекратить разговор.
   
— Джо?
   
Но Джо уже ушел.
  
  
   
    
34
   
   
Пог-Хилл, лето 1977 года
   
   
На самом деле все началось с Элвиса. В середине августа, точно, и мать Джея горевала почти ненаигранно. Возможно, потому, что они были одного возраста, он и она. Джей тоже это чувствовал, хотя никогда не был особым его поклонником. Мрачное давление рока, словно мир порвался в самой середке и раскручивается, точно клубок струн. В тот август смерть таилась в воздухе, в темной кромке неба, в неуловимом привкусе. В то лето была куча ос — он такого не помнил, — длинных, изогнутых, коричневых ос, что, казалось, почуяли грядущий конец и заранее обозлились. Джея укусили двенадцать раз — однажды прямо в рот, когда он жадно хлебал колу, хорошо хоть в травму не отвезли, — и вместе с Джилли он сжег семь гнезд. Джилли и Джей в то лето объявили крестовый поход на ос. Жаркими влажными днями, когда насекомые были сонными и более смирными, они вдвоем шли на осиную охоту. Они отыскивали гнезда, затыкали летки нарезанной бумагой и щепой и поджигали. Когда огонь занимался и дым просачивался в гнездо, осы начинали вылетать наружу, некоторые жужжали и пылали, как немецкие самолеты в старом черно-белом военном кино, воздух темнел, осы гудели жутко, мороз по коже, и разлетались, растерянные и взбешенные, по району военных действий. Джилли и Джей тихонько лежали в яме по соседству, достаточно далеко от опасного места, но так близко, как только осмеливались, и наблюдали. Нечего говорить, что стратегию разработала Джилли. Она припадала к земле, распахнув блестящие глаза, совсем рядом. Ни одна оса ни разу ее не укусила. Она казалась иммунной к ним, как медоед[84] к пчелам, и столь же смертоносной по своей природе. Джей втайне боялся, вжимался в землю, сердце колотилось в жестком веселье, но к страху со временем привыкаешь, и они убивали снова и снова, цепляясь друг за друга и хохоча от ужаса и возбуждения. Однажды, понукаемый Джилли, Джей засунул пару петард в гнездо под сложенной без раствора стеной и поджег фитили. Гнездо разлетелось на части, но без дыма, ошеломленные и рассерженные осы брызнули во все стороны. Одна умудрилась залезть под его футболку и принялась усердно жалить. Джея словно подстрелили, он завизжал и покатился по земле. Но оса попалась неуязвимая, она извивалась и жалила, даже когда он раздавил ее обезумевшим от боли телом. В конце концов они убили ее, содрав футболку и облив насекомое бензином для зажигалок. Позднее Джей насчитал целых девять укусов. Осень маячила на горизонте, пахла кострами.
  
  
   
    
35
   
   
Ланскне, апрель 1999 года
   
   
Он вновь увидел ее на следующий день. Апрель вызревал в май, лозы тянулись ввысь, и Джей время от времени видел, как она работает на винограднике, распыляет фунгициды, осматривает побеги, почву. Она не говорила с ним. Словно заперлась в непроницаемой оболочке, обратив лицо к земле. Он видел ее в веренице комбинезонов, мешковатых свитеров, мужских рубашек, джинсов, ботинок, ее светлые волосы были туго убраны под берет. Поди разбери, какое под ними скрывается тело. Даже руки ее выглядели мультяшными в перчатках не по размеру. Джей несколько раз безуспешно пытался с ней заговорить. Как-то даже заглянул к ней на ферму, но ответа на стук в дверь не получил, хотя точно слышал, что за дверью кто-то стоит.
   
— Я с ней не общаюсь, — сказала Каро Клермон, когда он упомянул этот случай. — Она никогда не говорит с деревенскими. Знает, что мы все о ней думаем.
   
Они сидели на terrasse кафе «Марод». Каро взяла моду сидеть там с ним после церкви, пока ее муж бегал за пирожными к Пуату. Несмотря на преувеличенное дружелюбие, было в Каро нечто неприятное, что Джей не мог толком разобрать. Возможно, готовность злословить. В присутствии Каро Жозефина держалась на расстоянии, а Нарсисс изучал свой каталог с напускным безразличием. Но она оставалась одной из немногих, кто охотно отвечал на вопросы. И она знала все сплетни.
   
— Вам бы поговорить с Мирей, — посоветовала она, усердно сдабривая кофе сахаром. — Одна из моих лучших подруг. Хотя и из другого поколения, разумеется. Чего только она не вынесла от той женщины. Вы и представить себе не можете. — Она осторожно промокнула помаду салфеткой, прежде чем отхлебнуть. — Когда-нибудь я вас познакомлю, — решила она.
   
Но вышло так, что ее услуги не потребовались. Мирей Фэзанд сама отыскала его через несколько дней, застав врасплох. Было тепло. Несколько дней назад Джей начал работать на огороде и теперь, когда основной ремонт дома был завершен, проводил в саду по несколько часов в день. Он почему-то надеялся, что физические усилия подарят ему озарение, необходимое, чтобы закончить книгу. Радио висело на гвозде, что торчал из стены дома, играла ретростанция. Джей вынес из кухни пару бутылок пива и засунул их охлаждаться в ведро с водой. Голый по пояс, в найденной в доме старой соломенной шляпе, которая прикрывала глаза от солнца, он не ожидал гостей.
   
Он кромсал упрямый корень, когда заметил, что она стоит рядом. Должно быть, она ждала, пока он поднимет взгляд.
   
— Ой, простите. — Джей выпрямился, удивленный. — Я вас не заметил.
   
Она была крупной бесформенной женщиной; ей бы выглядеть по-матерински, но по-матерински она не выглядела. Огромные груди покачивались, бедра — как валуны, она казалась необычно плотной, уютно закутанная в жир, окаменевший в субстанцию тверже плоти. Под полями ее соломенной шляпы обвисли уголки рта, словно в вечной печали.
   
— Путь неблизкий, — сказала она. — Я и забыла, насколько неблизкий.
   
Ее акцент был очень резким, и мгновение Джей едва понимал, что она говорит. За спиной радио играло «И восходит солнце», и тень Джо, чья лысая макушка исторгала легкое сияние, маячила за старухой.
   
— Мадам Фэзанд…
   
— Не надо формальностей, прошу вас. Зовите меня Мирей. Я вас не побеспокоила, э?
   
— Нет. Конечно нет. Я все равно как раз собирался заканчивать.
   
— Ясно. — Ее глаза быстро метнулись по недоделанному участку. — А я и не знала, что вы огородник.
   
Джей засмеялся:
   
— Что вы. Просто любитель-энтузиаст.
   
— Вы ведь не планируете сохранить виноградник, э?
   
Ее голос резал слух. Джей покачал головой:
   
— Боюсь, мне это не под силу.
   
— Значит, продаете?
   
— Вряд ли. Мирей кивнула:
   
— Э, я думала, вы могли договориться, — призналась она. — С ней.
   
Слова ее были почти лишены выражения. Пораженные артритом руки шевелились и извивались на темной ткани юбки.
   
— С вашей невесткой? Мирей кивнула.
   
— Она давно положила глаз на эту землю. Она выше над болотами, чем ее земля. Лучше осушена. Зимой не затапливается, летом не сохнет. Хорошая земля.
   
Джей неуверенно смотрел на нее.
   
— Я знаю, что произошло… недопонимание, — осторожно сказал он. — Я знаю, что Мариза ожидала… возможно, если она обратится ко мне, что-то можно будет…
   
— Я перебью любую цену, которую она вам предложит за землю, — отрезала Мирей. — Хватит и того, что она завладела фермой моего сына, э, — ничего, обойдется без земли моего отца. Без отцовской фермы, — повторила она чуть громче, — которая должна была достаться моему сыну, где он растил бы своих детей. Если бы не она.
   
Джей выключил радио и потянулся к рубашке.
   
— Простите, — сказал он. — Я не сообразил, что здесь семейная связь.
   
Мирей почти нежно посмотрела на дом.
   
— Не извиняйтесь, — сказала она. — Он выглядит прекрасно — давно такого не было. Новая краска, новые окна, новые ставни. После смерти моей матери при отце тут все обветшало. Все, кроме земли. Лозы. А потом мой бедный Тони… — Она резко умолкла, руки ни на секунду не оставались в покое. — Она не хотела жить в семейном гнезде, э, нет. Мадам нужен был свой дом, вниз по реке. Тони перестроил для нее одну из конюшен. Мадам нужен был свой цветник, свой внутренний дворик, своя комната для шитья. Всякий раз, когда казалось, что дом готов, мадам придумывала что-то еще. Как будто время тянула. А потом наконец он привез ее домой. — Лицо Мирей исказилось. — Домой ко мне.
   
— Она не из Ланскне?
   
Это объясняло физические отличия. Светлые глаза, мелкие черты лица, экзотический цвет волос и неплохой, хоть и не без акцента, английский.
   
— Она из Парижа. — Тон Мирей вместил всю ее обиду и недоверие к столице. — Тони встретил ее там на каникулах. Ему было девятнадцать.
   
А она была, должно быть, немного старше, подумал Джей. Двадцать три, может, двадцать четыре. Почему она вышла за него? За фермерского сынка из провинции? Мирей, наверное, прочитала вопрос на его лице.
   
— Он выглядел старше, мсье Джей. И был красив, héh oui.[85] Такая красота не к добру. Единственный сын. Ему досталась бы ферма, земля, все. Отец в жизни ни в чем ему не отказывал. Любая девчонка из деревни с радостью выскочила бы за него. Но мой Тони хотел большего. Заслуживал большего. — Она замолчала, тряхнула головой. — Хватит, э. Я пришла не для того, чтобы говорить о Тони. Я хотела узнать, собираетесь ли вы продавать землю.
   
— Не собираюсь, — уверил он ее. — Мне нравится владеть землей, пусть у меня и нет серьезных планов на виноградник. Начать с того, что мне нравится уединение.
   
Видимо, это Мирей удовлетворило.
   
— Вы ведь скажете мне, если передумаете, э?
   
— Конечно. Послушайте, вам, наверное, жарко. — Теперь, когда она пришла, Джей не хотел отпускать ее, не разузнав побольше о Тони и Маризе. — У меня в погребе есть вино. Не откажетесь выпить со мной стаканчик?
   
Мирей мгновение смотрела на него, потом кивнула.
   
— Ну разве что самую капельку, — согласилась она. — Просто хочется снова взглянуть на родной дом.
   
— Надеюсь, вы не разочаруетесь, — сказал Джей, пропуская ее в дверь.
   
   
Поводов для разочарования не было. Джей по возможности ничего не тронул в доме, только древние трубы заменил на новые, но фарфоровые раковины, дровяную печь, сосновые буфеты, изрезанный старый кухонный стол оставил в первозданном виде. Ему нравилась древность этих вещей, истории, которые хранила каждая зарубка и каждая отметина. Ему нравились залоснившиеся от времени вытертые плитки пола, которые он подметал, но не пытался прикрыть ковриками, и хотя он промаслил и почистил дерево, он не пытался соскрести с него урон, нанесенный годами.
   
Мирей придирчиво озиралась.
   
— Ну? — улыбаясь, спросил Джей.
   
— Э, — ответила Мирей. — Могло быть и хуже. Я боялась увидеть пластиковые шкафчики и посудомойку.
   
— Схожу за вином.
   
В погребе было темно. Новое электрооборудование еще не установили, и единственным источником света была тусклая лампочка на обкусанном проводе. Джей потянулся за вином, что стояло на короткой полке у лестницы.
   
На полке оставалось всего пять бутылок. Спеша проявить гостеприимство, он совсем об этом забыл; сладкий сотерн был последним, Джей прикончил его ночью, когда до рассвета печатал. Но думал он совсем о другом. Он думал о Маризе и Тони и о том, как упросить Мирей рассказать конец истории. Его пальцы на мгновение стиснули мое горлышко, потом разжались. Он, должно быть, забыл об «Особых». Он был уверен, что осталась еще бутылка сотерна, где-нибудь там, стоит особняком, вот он ее и проглядел. Рядом со мной «Особые» незаметно шевелились, двигались, устраивались поудобнее, терлись друг о друга, точно спящие коты, урчали. Соседняя бутылка — «Шиповник 1974» — задребезжала. Густой золотистый аромат жженого сахара и карамели заполз в ноздри Джея. До меня доносился тихий смех из бутылки. Джей, конечно, его не различал. Но все равно взял бутылку за горлышко. Я слышал, как она шепчет, морочит, меняет форму, тихонько отворачивает этикетку, распространяя тайный аромат. Сотерн, обольстительно шептала она, чудесный желтый сотерн с той стороны реки. Вино, что развяжет старухе язык, вино, что оросит пересохшее горло, вино, что мя-я-я-я-ягко скользнет в глотку. Джей взял бутылку и тихонько удовлетворенно хмыкнул.
   
— Я так и знал, что одна осталась.
   
Этикетка испачкалась, и в полумраке он не пытался ее прочитать. Он отнес бутылку наверх, в кухню, открыл, разлил. Когда вино наполнило бокалы, из горлышка бутылки вырвался тихий смешок.
  
  
   
    
36
   
   
— Отец делал лучшее вино в наших краях, — сказала Мирей. — Когда он умер, его брат Эмиль унаследовал землю. После него она должна была перейти к Тони.
   
— Я знаю. Мне очень жаль. Она пожала плечами.
   
— По крайней мере, после его смерти земля отошла к наследнику по мужской линии, — сказала она. — Мысль о том, что она достанется ей, была бы невыносима, э?
   
Джей смущенно улыбнулся. Было в ней что-то намного сильнее боли. Оно горело в ее глазах. Лицо словно каменное. Он попытался представить, каково это — потерять единственного сына.
   
— Странно, что она осталась, — закинул он удочку. — Ну, потом.
   
Мирей коротко хохотнула.
   
— Конечно осталась, — отрезала она. — Вы ее не знаете, э? Осталась из чистой злобы и упрямства. Знала, что надо только подождать, пока мой дядя умрет, и тогда она приберет имение к рукам, как всегда хотела. Но он знал, что делал, э? «Да» и «нет» не говорил, старый хрен. Позволял ей думать, что земля ей дешево достанется.
   
Она снова засмеялась.
   
— Но зачем ей? Почему она просто не уедет с фермы и не вернется в Париж?
   
Мирей пожала плечами.
   
— Кто знает, э? Может, чтобы досадить мне. — Она с любопытством отхлебнула вина. — Что это?
   
— Сотерн. Ой. Черт!
   
Джей не понимал, как он мог так ошибиться. Грязная рукописная этикетка. Желтый шнурок вокруг горлышка. «Шиповник 1974».
   
— О черт. Извините. Похоже, я схватил не ту бутылку.
   
Он отпил из своего бокала. Очень сладкое, густое как сироп, и все в хлопьях осадка. Он испуганно повернулся к Мирей.
   
— Я открою другую. Извините. Я вовсе не собирался поить вас этим. Не понимаю, как я умудрился перепутать бутылки.
   
— Все в порядке. — Мирей вцепилась в бокал. — Мне нравится. Оно мне что-то напоминает. Только не пойму что. Возможно, лекарство, которое Тони пил в детстве.
   
Она отпила еще немного, и он почуял медовый аромат вина в ее бокале.
   
— Пожалуйста, madame. Я правда… Твердо:
   
— Мне нравится.
   
За ее спиной, в окне, под яблонями по-прежнему маячил Джо, его оранжевый комбинезон ярко сверкал на солнце. Джо помахал, заметив, что за ним наблюдают, и показал большой палец. Джей заткнул бутылку пробкой и хорошенько отхлебнул; почему-то ему жаль было выливать вино. Вкус по-прежнему ужасен, но чудесный залах просто сбивает с ног — восковые красные ягоды, разбухшие от семян, трескаются, и сок льется в миску рядом с полным ведром; Джо сидит на кухне, слушает радио на полную громкость — «Драться кунфу»,[86] главный хит того месяца, — и время от времени прерывается, чтобы показать какой-нибудь броский атэми,[87] который выучил в своих странствиях по Востоку, а октябрьское солнце бьет в оконные стекла в паутине трещин…
   
Похоже, на Мирей вино оказало схожее действие, хотя ее нёбо явно благосклоннее приняло специфический вкус. Мирей пила маленькими, любознательными глотками и после каждого останавливалась посмаковать.
   
Мечтательно:
   
— Э, на вкус похоже на… розовую воду. Нет, на розы. Алые розы.
   
Так значит, он не единственный, на кого домашние вина Джо действуют по-особому. Джей внимательно следил за пожилой женщиной, обеспокоенно изучая ее лицо в поисках возможных пагубных последствий. Нет, ничего такого. Напротив, черты ее будто бы немного смягчились, и она улыбнулась:
   
— Э, я их обожаю. Розы. Знаете, когда-то у меня был свой розарий. Там, рядом с яблоневым садом. Не знаю, что с ним случилось. Все погибло, когда умер мой отец. Алые розы, как они пахли, э! Я переехала, когда вышла замуж за Юга, но каждое воскресенье приходила и срезала свои розы, когда они были в цвету. А потом Юг и мой отец умерли в один год — но в тот же год родился мой Тони. Кошмарный год. Не считая моего милого Тони. Лучшее лето для роз в моей жизни. Они заполонили дом. До самой крыши. Э, а крепкое у вас вино. Даже голова немного закружилась. Джей озабоченно посмотрел на нее.
   
— Я отвезу вас домой. Не стоит вам идти в такую даль пешком. Да еще по такому пеклу.
   
Мирей покачала головой:
   
— Я хочу прогуляться. Я не так стара, пары километров дороги не боюсь. Кроме того, — она кивнула на соседнюю ферму, — хочу поглядеть через реку на дом моего сына. Если повезет, я даже увижу его дочь. Издалека.
   
Конечно. Джей почти забыл о ребенке. Разумеется, он ни разу не видел ее, ни в полях, ни по дороге в школу.
   
— Моя крошка Роза. Ей семь. Я толком не видела ее после смерти сына. Ни единого раза. — Ее лицо начало складываться в привычную кислую мину. Большие уродливые руки неистово дергались на фоне юбки. — Она знает, каково мне от этого. Она знает. Я бы все сделала для ребенка моего сына. Я могла бы выкупить ферму, э, я могла бы дать им денег — Господь знает, что мне больше некому их дать. — Она попыталась встать, опершись руками на стол, приподнимая гору плоти. — Но она знает, что для этого должна позволить мне видеться с ребенком, — продолжала Мирей. — Я бы выяснила, что происходит. Если б только они знали, как она обращается с моей Розой; если б только я могла доказать, что она творит…
   
— Прошу вас. — Джей подхватил ее под локоть. — Не расстраивайтесь. Я уверен, Мариза заботится о Розе изо всех сил.
   
Мирей презрительно глянула на него.
   
— Да что вы об этом знаете, э? Где вы были? Может, прятались за дверью сарая, когда умер мой сын?
   
Ее голос срывался. Ее рука пылала жаром под его пальцами.
   
— Простите. Я только…
   
Мирей с трудом покачала головой.
   
— Нет, это я должна извиниться. Солнце и крепкое вино, э? Вот я и распустила язык. Как подумаю о ней, кровь закипает — э! — Внезапно она улыбнулась, и за грубым фасадом неожиданно мелькнули ум и очарование. — Забудьте, что я сказала, мсье Джей. И позвольте пригласить вас нанести ответный визит. Дорогу к моему дому спросите у кого угодно.
   
Ее тон не оставлял возможности отказаться.
   
— С удовольствием. Не представляете, как я счастлив обнаружить человека, способного вынести мой ужасный французский.
   
Мирей мгновение внимательно смотрела на него, потом улыбнулась.
   
— Возможно, вы иностранец, но сердце у вас французское. Дом моего отца в хороших руках.
   
Джей смотрел, как она уходила, чопорно ковыляла по заросшей тропинке к границе, пока наконец не скрылась за стеною деревьев в глубине сада. Интересно, розы там еще растут?
   
Он вылил остатки своего вина обратно в бутылку и снова ее закупорил. Помыл бокалы и убрал садовый инвентарь в сарай. И лишь тогда понял. После дней бездействия, безуспешных попыток свести воедино ускользающие обрывки незаконченного романа, он вновь видел его, яркий, как прежде, блестящий в пыли, как потерянная монета.
   
Он рванул к пишущей машинке.
   
   
— Я так думаю, их можно оживить, если хошь, — сказал Джо, изучая спутанную розовую изгородь. — Подстригали их давно, одичали, но все под силу, если постараться.
   
Джо всегда притворялся, что к цветам равнодушен. Он предпочитал фруктовые деревья, травы и овощи, то, что можно собирать и сжинать, хранить, сушить, солить, закатывать, измельчать, обращать в вино. Но все равно в его саду всегда были цветы. Он сажал их словно в последний момент: георгины, маки, лаванду, штокрозу. Розы вились среди помидоров. Душистый горошек — среди фасоли. Отчасти, конечно, для маскировки. Отчасти — чтобы привлечь пчел. Но если честно, Джо просто любил цветы и даже сорняки выдергивал неохотно.
   
Джей не нашел бы розарий, если б не знал, где искать. Стену, по которой вились когда-то розы, почти разобрали, оставив лишь неровную полосу кирпича футов в пятнадцать длиной. Зелень вымахала почти до самого верха, в густых зарослях он с трудом разглядел розы. Садовыми ножницами отрезал несколько колючих веток и обнажил одинокую крупную алую розу у самой земли.
   
— Старая роза, — заметил Джо, присмотревшись. — Для готовки самое то. Свари варенье из лепестков. Пальчики оближешь.
   
Джей снова заработал ножницами, срезая усики, что цеплялись за куст. Теперь он видел больше бутонов, тугих, зеленых вдали от солнца. Раскрывшийся цветок пахнул легко и землисто.
   
Он писал полночи. Разговора с Мирей хватило на десять страниц, и они легко увязались с остальным, словно только его и не хватало, чтобы продолжить. Без этой красной нити книга его была лишь собранием анекдотов, но история Маризы свяжет их воедино, и получится глубокий, захватывающий роман. Вот только знать бы, куда она ведет, эта нить.
   
В Лондоне он, чтобы поразмыслить, ходил в спортзал. Здесь же направился в сад. Работа в саду прочищает мозги. Он вспомнил летние дни в переулке Пог-Хилл, вспомнил, как под внимательным взглядом Джо стриг и обрезал, как размешивал смолу для прививок, толок травы для саше в большой ступке Джо. Казалось, здесь тоже будет уместно развесить на деревьях красные ленточки от птиц, саше с ароматными травами от паразитов.
   
— Тут без подкормки не обойдешься, — заметил Джо, склонившись над розами. — Налей-ка того вина из шиповника на корни. Выйдет чудо как хорошо. И надо извести тлей.
   
Конечно, растения были заражены, стебли кишели насекомыми. Джея позабавило настойчивое руководство Джо.
   
— Может, на этот раз попробовать химию? — предложил он.
   
— И думать не смей, — возмутился Джо. — Ты все загубишь своей химией. Ты ж не для этого приехал.
   
— А для чего?
   
Джо раздраженно фыркнул.
   
— Ни хрена ты не знаешь, — заявил он.
   
— Достаточно, чтоб ты меня больше не подловил, — возразил Джей. — Твои волшебные мешочки. Твои амулеты. Твои восточные странствия. Ты потешался надо мной, так? Все время покатывался со смеху.
   
Джо сурово посмотрел на него поверх своих очков-полумесяцев.
   
— Я не потешался, — сказал он. — И если б тебе хватило ума глянуть дальше своего носа…
   
— Да ну? — Джей злился, с бессмысленной жестокостью дергал плети ежевики, обвившиеся вокруг роз. — Тогда на хрена ты свалил? И даже не попрощался? На хрена я вернулся в Пог-Хилл и нашел пустой дом?
   
— О нет, опять двадцать пять.
   
Джо прислонился к яблоне и закурил «Плейере». Радио, лежащее в высокой траве, заиграло «Я влюблена»,[88] главный хит того августа.
   
— Выруби, — сварливо потребовал Джей.
   
Джо пожал плечами. Радио всхлипнуло и замолкло.
   
— Эх, если б ты посадил rosifea, как я велел, — сокрушался Джо.
   
— Мне нужно было что-нибудь получше горстки жалких семян, — отрезал Джей.
   
— С тобой всегда было нелегко. — Джо аккуратно запулил окурок через изгородь. — Я не мог сказать тебе, что ухожу, потому как и сам не знал. Просто засвербело пуститься в путь, морским воздухом подышать, поглядеть на дорогу. К тому же я думал, что тебя подготовил. Я ж говорю, если б ты посадил семена. Если б у тебя была хоть капелька веры.
   
Ну все, довольно. Джей развернулся к старику. Для глюка Джо казался чересчур реальным, вплоть до грязи под ногтями. Почему-то это разозлило Джея еще больше.
   
— Я не просил тебя приходить! — Он орал. Ему снова было пятнадцать, он стоял в погребе Джо, один, в окружении разбитых бутылок и банок. — Я не просил тебя помогать! Ты на фиг мне тут сдался! Какого черта ты сюда приперся? Почему не оставишь меня в покое?!
   
Джо терпеливо ждал.
   
— Все сказал? — спросил он, когда Джей умолк. — Все сказал, а?
   
Джей снова взялся за розы, не глядя на старика.
   
— Проваливай, — велел он почти неслышно.
   
— Да легко, — сказал Джо. — Чего, думаешь, мне больше нечем заняться? Больше некуда завалиться? Думаешь, у меня времени до хрена?
   
Его акцент густел, как всегда в тех редких случаях, когда Джей видел разъяренного Джо. Джей повернулся к нему спиной.
   
— Как знаешь. — Слова упали похоронным звоном, от которого Джею захотелось обернуться, но он не обернулся. — Делай, что хошь. Покедова.
   
Джей заставил себя несколько минут заниматься кустами. За спиной пели птицы, да свежеющий ветер шелестел травой — и только. Джо ушел. И на сей раз Джей не был уверен, что когда-нибудь увидит его вновь.
  
  
   
    
37
   
   
Наутро в Ажене Джей нашел записку от своего агента. Ник писал жалостливо и возбужденно, жирно подчеркивал слова, чтобы обозначить их важность. — «Свяжись со мной. Это срочно». Джей позвонил ему из кафе Жозефины. На ферме телефона не было, не будет и впредь. Ника было еле слышно, словно далекую радиостанцию. Фоном служили звуки кафе, звяканье стекла, шелест шашек, смех, громкие голоса.
   
— Джей! Джей, ну слава богу. Здесь просто дурдом. Новая книга изумительна. Я уже послал ее шести издателям. Она…
   
— Она не закончена, — указал Джей.
   
— Неважно. Все так и лягут. Смена обстановки явно тебе на пользу. Итак, мне немедленно нужно…
   
— Погоди. — Джей немного растерялся. — Я не готов.
   
Ник, должно быть, что-то расслышал в его голосе, потому что немедленно притормозил.
   
— Да ладно, не парься. Никто на тебя не давит. Никто даже не знает, где ты.
   
— И это меня устраивает, — сообщил Джей. — Мне нужно еще немного побыть одному. Одно удовольствие копаться в саду и думать над книгой.
   
Он почти слышал, как в голове у Ника крутятся шестеренки, прикидывают варианты.
   
— Хорошо. Если так нужно, я никого не пущу. Приторможу. Что сказать Керри? Она звонит мне через день и требует объяснить, что…
   
— Ей точно не говори, — поспешно перебил его Джей. — Вот уж кто мне тут на фиг не нужен.
   
— Вот как, — заметил Ник.
   
— В смысле?
   
— Похоже, ты там cherchez la femme, а? — Ник развеселился. — Пялишься на телок?
   
— Нет.
   
— Точно?
   
— Абсолютно.
   
Это правда, подумал он. Он неделями не думал о Маризе. К тому же эта женщина, что зашагала по страницам его книги, изрядно отличалась от затворницы-соседки. Ее история — вот что волнует его.
   
Уступив настояниям Ника, он дал ему номер Жозефины, на случай если придется передать что-то срочное. И снова Ник спросил, когда получит остаток рукописи. Джей не мог ему ответить. Он даже думать об этом не хотел. Ему и так было не по себе оттого, что Ник без разрешения показал незаконченную вещь, пусть тот всего лишь делал свою работу. Он положил трубку и увидел, что Жозефина уже принесла свежий кофе на его столик. Ру и Пуату сидели за ним, и еще Попотта, почтальонша. Мгновение Джей совершенно не соображал, где он. Лондон еще никогда не казался таким далеким.
   
Домой он вернулся как обычно, через поля. Всю ночь лил дождь, и тропинка была мокрой, с изгородей капало. Он свернул с дороги и по краю реки дошел до границы с землей Маризы, наслаждаясь тишиной и видом тяжелых мокрых деревьев. В винограднике Маризы не было. Джей различил тонкую струйку дыма над трубой соседней фермы, единственный признак жизни. Даже птицы умолкли. Он собирался перейти реку в самом узком и неглубоком месте, где земля Маризы смыкалась с его землей. Справа и слева берег круто поднимался и увенчивался деревьями: стеной фруктовых деревьев с ее стороны и спутанным клубком боярышника и бузины — с его. Проходя, он заметил, что красные ленточки, которые он привязал к веткам, исчезли — скорее всего, их снова унес ветер. Надо бы найти способ прикрепить их понадежнее. В этом месте река слабела и мелела, а когда шел дождь, разливалась, превращая заросли камыша в островки и придавая красной почве берегов причудливые очертания, которые солнце позже высушивало в глиняные скульптуры. В воде лежали камни, вытертые до блеска водой и тысячами ног, хотя ныне здесь ходил только Джей. По крайней мере, так он считал.
   
Но возле брода он увидел на берегу девочку, которая шатко сидела на корточках и тыкала палкой в спокойную воду. Под боком у нее мирно таращила глаза коричневая козочка. Джей пошевелился, вспугнул девочку, и та замерла. Глаза, не менее ясные и любопытные, чем у козочки, уставились на незваного гостя.
   
Мгновение они смотрели друг на друга: она словно застыла, широко распахнув глаза; Джея сковало по рукам и ногам невероятное ощущение дежавю.
   
Джилли.
   
В оранжевом свитере и зеленых штанах, закатанных до колен. Сброшенные ботинки валялись неподалеку в траве. Рядом разинул пасть красный рюкзак. Шею обвивали бусики из связанных вместе красных ленточек — вот и разгадка непостижимого исчезновения его амулетов.
   
Присмотревшись внимательнее, Джей увидел, что она все-таки не Джилли. Кудри скорее каштановые, чем рыжие, и она младше, ей лет восемь-девять, но все равно — какое потрясающее сходство. То же живое веснушчатое лицо, широкий рот, недоверчивые зеленые глаза. Похожая одежда, то же вывернутое колено. Не Джилли, нет, но похожа так, что сердце щемит. Джей понял, что это, видимо, Роза.
   
Она смерила его долгим неулыбчивым взглядом, подобрала ботинки и смылась. Козочка нервно скакнула, загарцевала к Джею, на мгновение остановилась пожевать лямки забытого рюкзака. Девочка двигалась так же быстро, как козочка, помогая себе руками, взбиралась по скользкому берегу к изгороди.
   
— Стой! — крикнул Джей вслед.
   
Она не обратила внимания. Лаской взлетела на берег и обернулась, только чтобы показать ему язык в безмолвном вызове.
   
— Стой! — Джей вытянул руки, показывая, что не причинит ей вреда. — Все нормально. Не беги.
   
Девочка смотрела на него то ли любопытно, то ли враждебно, слегка склонив голову на плечо, будто в задумчивости. Как узнать, поняла ли она?
   
— Привет, Роза, — сказал Джей. Ребенок молча смотрел.
   
— Я — Джей. Я живу вон там.
   
Он показал на ферму, едва заметную среди деревьев.
   
Она смотрит не прямо на него, заметил он, а куда-то чуть влево и ниже. Фигурка напряжена, готова наброситься. Джей поискал в кармане, что бы ей дать — конфету, может, или печенье, — но нашел только зажигалку. «Бик» из дешевой цветной пластмассы сверкала на солнце.
   
— Хочешь, отдам? — предложил он, протягивая зажигалку через речку.
   
Девочка осталась безучастна. Возможно, она не умеет читать по губам, сказал он себе.
   
На этой стороне реки козочка блеяла и осторожно бодала головой его ноги. Роза посмотрела на него, потом на козочку со смесью презрения и беспокойства. Он заметил, что ее взгляд все время возвращается к забытому на берегу рюкзаку. Он наклонился и поднял его. Козочка потеряла интерес к ногам Джея и с опасной быстротой переключилась на рукав его рубашки. Джей протянул рюкзак.
   
— Это твое?
   
На другом берегу девочка шагнула к воде.
   
— Все нормально. — Джей говорил медленно, на случай если она не умеет читать по губам, и улыбался. — Смотри. Я его перенесу.
   
Он направился к броду, держа в руках тяжелый рюкзак. Козочка цинично за ним наблюдала. Рюкзак мешал, и Джей передвигался неуклюже. Запрокинув голову, чтобы улыбнуться девочке, он поскользнулся на мокром камне и едва не упал. Козочка, которая любознательно скакала за ним по камням, неожиданно толкнула Джея, тот вслепую шагнул и упал лицом в бурливую реку.
   
Роза и козочка любовались картиной молча. И обе вроде как усмехались.
   
— Черт.
   
Джей попытался вернуться на берег. Течение оказалось сильнее, чем он ожидал; точно пьяный, он брел по речным камням, ботинки скользили по грязи. Похоже, сухим остался только рюкзак.
   
Роза опять усмехнулась.
   
Усмешка преобразила ее. Удивительно солнечная, внезапная, зубы сверкнули белым на пятнистом лице. Она смеялась почти беззвучно, выбивала босыми ступнями по траве пантомиму веселья. А потом снова смылась, подобрала ботинки и зашагала вверх, к фруктовому саду. Козочка бежала за ней и нежно покусывала болтающиеся шнурки. Наверху Роза обернулась и помахала, но с вызовом или симпатией — Джей не понял.
   
Когда она ушла, он сообразил, что ее рюкзак остался у него. Джей открыл его и обнаружил внутри множество предметов, драгоценных лишь для ребенка: банку с улитками, несколько деревяшек, речные камешки, бечевку и множество красных амулетов, старательно связанных в яркую гирлянду. Джей вернул все сокровища в рюкзак и повесил его на столбик ворот недалеко от изгороди, там же, где две недели назад водрузил голову дракона. Он не сомневался, что Роза его найдет.
   
   
— Я не видела ее много месяцев, — позже сказала Жозефина в кафе. — Мариза больше не пускает ее в школу. Жалко. Такой крошке нужны друзья.
   
Джей кивнул.
   
— Она ходила в деревенский садик, — вспомнила Жозефина. — Ей было годика три, может, чуть меньше. Она тогда еще немного говорила, но, наверное, уже ничего не слышала.
   
— Неужели? — Джею стало любопытно. — А я думал, она глухой родилась.
   
Жозефина покачала головой:
   
— Нет. Заболела чем-то. В год, когда умер Тони. Плохая зима. Река опять разлилась, половина полей Маризы три месяца простояли под водой. Да еще дела с полицией…
   
Джей вопросительно посмотрел на нее.
   
— О да. После смерти Тони Мирей мечтает повесить вину на Маризу. Они поссорились, сказала она. Тони нипочем не стал бы стреляться. Искала другого мужчину, говорила, что они сговорились убить Тони. — Она покачала головой, нахмурилась. — Мирей почти рехнулась тогда. Я так думаю, она могла сказать что угодно. Конечно, до этого не дошло. Полиция приехала, задала пару вопросов и уехала. Наверное, уже просекли, кто такая Мирей. Но после она три или четыре года писала письма, доносы, прошения. Раз или два к ней заглянули, вот и все. Но ничего не вышло. Кажется, она распускала слухи, будто Мариза запирает ребенка в задней комнате.
   
— По-моему, бред.
   
Это живое, веснушчатое дитя явно никогда не запирали в задней комнате. Жозефина пожала плечами.
   
— По-моему, тоже, — согласилась она. — Но было уже поздно. Толпы народу собирались у ворот фермы и через реку. В основном добрые самаритяне, безвредные, но Мариза этого не знала, заперлась в доме, а на улице жгли факелы и кидали камни в ставни. — Она покачала головой. — Когда все успокоилось, было уже поздно, — объяснила она. — Она уже решила, что все против нее. А потом, когда Роза пропала… — Жозефина плеснула коньяка себе в кофе. — Наверное, она решила, что все мы замешаны. В деревне особо не спрячешься, и все до единого знали, что Мирей держит Розу у себя. Девочке было три годика, и мы думали, что они как-то между собой договорились и Роза гостит у бабки. Конечно, Каро Клермон знала, и еще пара человек: Жолин Дру, она тогда была ее лучшей подругой, и Кюссонне, доктор. Но остальные… ну, никто не спрашивал. Люди решили, что, может, после всего, что случилось, не стоит лезть в чужие дела. И конечно, толком никто не знал Маризу.
   
— Ее непросто узнать, — заметил Джей.
   
— Розы не было три дня. Мирей только однажды попробовала с ней погулять. В первый день. Ничего не вышло. Визгу было до самого Марода. Что бы там у девчонки ни болело, а легкие у нее что надо. Никак ее было не заткнуть, ни конфетами, ни подарками, ни хлопотами, ни криком. Все пытались — Каро, Жолин, Туанетта, но ребенок визжал без умолку. Наконец Мирей всполошилась и позвала доктора. Они пораскинули мозгами и свезли ее к специалисту в Ажен. Не должен ребенок ее возраста все время орать. Они думали, ее что-то тревожит, что с ней неправильно обращаются. — Она нахмурилась. — А потом Мариза пришла забрать Розу из садика и обнаружила, что доктор и Мирей увезли ее в Ажен. Такой злости я в жизни не видела! Она погналась за ними на мопеде, но выяснила только, что Мирей уложила Розу в какую-то больницу. На анализы, сказала она. Понятия не имею, что за анализы. — Она снова пожала плечами. — Любому другому деревенские бы помогли, — сказала она. — Но Мариза — она же слова без нужды не скажет, не улыбнется, ну, люди и решили не лезть. Так все и вышло; а заговора никакого не было. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, вот ее и оставили. Да никто и не знал, куда Мирей упрятала Розу, разве что Каро Клермон. Ох, рассказов-то мы наслушались. Да только все потом. Как Мариза заявилась в кабинет Кюссонне с дробовиком и отвела его в машину. Как послушаешь, так пол-Ланскне видели своими глазами. Вечно одно и то же, э! Знаю только, что меня там не было. И хотя Роза вернулась домой еще до конца той недели, мы больше ни разу не видели ее в деревне — ни в школе, ни даже на фейерверках четырнадцатого июля[89] или шоколадном празднике на Пасху. — Жозефина одним глотком осушила кофе и вытерла руки о фартук. — Так все и было, — безапелляционно подытожила она. — Вот когда мы в последний раз видели Маризу и Розу. Иногда я на них натыкаюсь — может, раз или два в месяц — по дороге в Ажен, или в питомник Нарсисса, или в поле, что через речку. Но не более того. Она не простила деревню за то, что случилось после смерти Тони, не простила, что мы встали не на ту сторону, что притворялись слепыми, когда Роза исчезла. Без толку говорить, что ты тут ни при чем: она не поверит.
   
Джей кивнул. Понятное дело. — Наверное, им одиноко жилось, — сказал он. Вспомнил Мэгги и Джилли: как легко они находили друзей, куда бы ни приехали, как торговали, починяли и халтурили, чтобы сводить концы с концами, вечно в движении, как парировали оскорбления и предубеждения с неизменным веселым вызовом. Насколько же отличается эта суровая, подозрительная женщина от друзей Джо с Дальнего Края. И все же девочка так похожа на Джилли. По пути домой он взглядом поискал рюкзак, но, как и следовало ожидать, тот исчез. Осталась одна драконья голова, теперь украшенная гирляндой трепещущих красных ленточек, небрежно спущенной по густой зеленой гриве; длинный креповый язык по-прежнему свисал из пасти. Подойдя ближе, Джей заметил, что в зубах дракона осторожно зажат обломок глиняной трубки, из которой торчит пушистый шар одуванчика. И, шагая мимо, старательно пряча улыбку, Джей был почти уверен, что видел, как что-то мелькнуло в соседней изгороди, оранжевая вспышка на светло-зеленом, и слышал, как где-то вдалеке нахально проблеяла козочка.
  
  
   
    
38
   
   
Позже, над любимым grand crème[90] в кафе «Марод», он вполуха слушал рассказ Жозефины о первом шоколадном празднике в деревне и о том, как ему сопротивлялась церковь. Кофе был вкусный, посыпанный шоколадной стружкой, а на блюдечке лежало коричное печенье. Нарсисс сидел напротив со своим обычным каталогом семян и cafe-cassis. В середине дня в кафе было более людно, но Джей заметил, что клиентура все равно состоит в основном из стариков, которые играют в шахматы или карты и тихо беседуют, сыплют местными словечками. Вечером здесь будет полно рабочих с полей и ферм. Интересно, куда ходит по вечерам молодежь?
   
— Да молодых тут немного осталось, — объяснила Жозефина. — Работы нет, разве что кому нравится на земле вкалывать. К тому же большинство ферм так часто делили между сыновьями, что теперь, как ни крути, своим трудом не проживешь.
   
— Сыновьям все, — заметил Джей. — Дочерям ничего.
   
— Редкая женщина захочет держать ферму в Ланскне, — пожала плечами Жозефина. — Да и не всякому садоводу или торговцу по душе работать на бабу.
   
Джей коротко хохотнул. Жозефина взглянула на него:
   
— Не верите?
   
Он покачал головой.
   
— Мне трудно это понять, — объяснил он. — В Лондоне…
   
— Здесь вам не Лондон, — развеселилась Жозефина. — Здесь люди держатся за обычаи. Церковь. Семья. Земля. Вот почему так много молодых уезжают. Им подавай то, о чем в журналах написано. Им подавай города, машины, клубы, магазины. Но всегда есть те, кто остается. И те, кто возвращается.
   
Она налила еще café-crème и улыбнулась.
   
— Когда-то я душу бы продала, лишь бы убраться из Ланскне, — призналась она. — Однажды я совсем было решилась. Собрала вещи и ушла из дома.
   
— И что?
   
— По дороге зашла выпить горячего шоколада. — Она засмеялась. — И поняла, что не могу уехать. По правде, я никогда и не хотела уезжать. — Она умолкла, чтобы убрать пару пустых стаканов с соседнего столика. — Когда поживете здесь подольше — поймете. Со временем становится сложно покинуть такое место. Ланскне — не просто деревня. Дома — не просто жилища. Всё принадлежит всем. Все принадлежат всем. Даже один человек может все изменить.
   
Он кивнул. Именно это и завлекло его когда-то в переулок Пог-Хилл. Встречи и расставания. Беседы через стену. Обмен рецептами, корзинами фруктов и бутылками вина. Постоянное присутствие людей. Пока Джо был там, переулок Пог-Хилл жил. Все умерло с его уходом. Внезапно он позавидовал жизни Жозефины, ее друзьям, ее виду на Марод. Ее воспоминаниям.
   
— А я? — спросил он. — Я смогу изменить?
   
— Конечно.
   
Он и не сообразил, что заговорил вслух.
   
— Все знают о вас, Джей. Все спрашивают меня о вас. Просто нужно время, чтобы вас приняли. Людям надо знать, останетесь ли вы. Они не хотят отдавать себя тому, кто не останется. А некоторые боятся.
   
— Чего?
   
— Перемен. Может, вам это кажется глупым, но большинству деревня мила как есть. Мы не хотим превращаться в Монтобан или Ле-Пино. Мы не хотим, чтобы туристы шатались окрест и покупали дома втридорога, чтобы деревня вымирала зимой. Туристы — они как саранча. Лезут во все щели. Едят все, что не прибито. Они нас высосут досуха за год. От нас ничего не останется, кроме пансионов и аттракционов. Ланскне — настоящий Ланскне исчезнет. — Она покачала головой. — Люди следят за вами, Джей. Они видят, что вы любезничаете с Каро и Жоржем Клермонами, и думают, что, кто знает, вы с ними… — Она помедлила. — А потом видят, как Мирей Фэзанд идет к вам в гости, и думают, что вы, быть может, собираетесь купить вторую ферму в будущем году, когда срок аренды закончится.
   
— Ферму Маризы? Но зачем она мне? — удивился он.
   
— Ее хозяин владеет всей землей до реки. Скоростное шоссе на Тулузу всего в паре километров. Можно начать строиться. Это уже случалось в других местах.
   
— Не здесь. Не при мне. — Джей спокойно смотрел на нее. — Я приехал писать, вот и все. Закончить книгу. Мне больше ничего не нужно.
   
Жозефина удовлетворенно кивнула:
   
— Я знаю. Но вы так много о ней спрашивали. Я думала, может…
   
— Нет!
   
Нарсисс воззрился на него из-за своего каталога. Быстро понизив голос:
   
— Послушайте, я писатель. Мне интересно, что происходит. Я люблю истории. Только и всего.
   
Жозефина налила еще кофе и посыпала пену ореховой карамелью.
   
— Я не вру, — настаивал Джей. — Я ничего не собираюсь менять. Деревня мила мне как есть.
   
Жозефина мгновение смотрела на него, затем кивнула, явно успокоенная.
   
— Хорошо, мсье Джей, — улыбнулась она. — Я скажу всем, что вы наш человек.
   
Они выпили орехового кофе за ее решение.
  
  
   
    
39
   
   
После того случая у реки Джей видел Розу только издали. Несколько раз он вроде бы замечал, как она наблюдает за ним из-за изгороди, еще раз точно слышал тихие шаги за углом дома и, конечно, видел ее следы. Например, украшения на драконьей голове. Веночки цветов, и листьев, и перьев повисли на столбиках и изгородях вместо красных ленточек, которые она украла. Раз или два — рисунок: дом, сад, неуклюжие человечки, играющие под невозможно фиолетовыми деревьями, — прикнопленный к пням, бумага уже скручивается и выцветает на солнце. Не понять, что это — обещания, игрушки или своего рода насмешки над ним. Она была неуловима, как ее мать, но любопытна, как ее козочка, и их встреча, должно быть, убедила ее, что Джей безвреден. Однажды он видел их вдвоем. Мариза работала за изгородью. Джей увидел ее лицо. И снова понял, как далека эта женщина от героини его книги. Он успел разглядеть изящные дуги бровей, тонкую, но прелестную линию рта, резкие скулы, чуть тронутые солнцем. В другой обстановке она была бы красива.
   
Не кругленькой пышечкой, как Попотта, или смуглой и чувственной, как деревенские девушки. Нет, она была красива печальной, бледной, северной красотой, с мелкими чертами и неяркими рыжими волосами. Что-то шевельнулось у нее за спиной. Она развернулась в прыжке, и в этот миг ему явилась еще одна перемена. Она быстрее кошки приняла защитную стойку — не лицом, но спиной к нему, — однако скорость не спрятала… что? Страх?
   
Это длилось не дольше секунды. Роза с воплями прыгнула на нее, раскинув руки, широко, радостно улыбаясь. Новый поворот. Джей думал, что ребенок напуган, возможно, прячется в винограднике, как он когда-то прятался от Зета на Дальнем Крае, но в Розином лице не было ничего, кроме обожания. Он наблюдал, как она карабкается по Маризе, словно по дереву, ноги обхватили талию матери, руки обвились вокруг шеи. Мгновение Мариза держала ее, и он видел их профили. Руки Розы медленно двигались у лица матери, она говорила на языке жестов. Мариза нежно прижалась носом к носу дочери. Ее лицо светилось — Джей и вообразить такого не мог. Внезапно он устыдился, что поверил или наполовину поверил в слова Мирей, будто Мариза плохо обращается с ребенком. Любовь этих двоих заливала воздух между ними золотистым светом. Они общались в полной, совершенной тишине.
   
Мариза поставила Розу на землю и заговорила на языке жестов. Джей впервые видел, как это делается, и был потрясен изяществом и живостью движений, мимики. Роза упорно жестикулировала в ответ. Он все больше чувствовал себя незваным гостем. Жесты были слишком быстрыми, и Джей не догадывался, о чем они говорили. Никто не мог их подслушать. Более интимной беседы Джей никогда не видел.
   
Мариза засмеялась беззвучно, совсем как дочь. Будто солнечный луч упал на ее лицо сквозь стекло. Роза тоже смеялась, топала и потирала живот руками. Они говорили так, словно их тела целиком были частью диалога, словно вместо того, чтобы утратить чувство, они приобрели нечто большее.
   
С тех пор он думал о них обеих чаще. Это зашло намного дальше простого интереса к истории Маризы, превратилось во что-то такое, чего он сам толком не понимал. Жозефина дразнила его. Нарсисс воздерживался от замечаний, но смотрел понимающе, когда Джей говорил о ней. А Джей говорил о ней часто. Не мог удержаться. Мирей Фэзанд была единственной из его знакомых, кто готов был говорить о ней бесконечно. Джей заглядывал к ней несколько раз, но так и не смог заставить себя упомянуть об интимной сцене между матерью и дочерью, которую подсмотрел. Когда он попытался намекнуть, что отношения между ними теплее, чем она рисует, Мирей презрительно обрушилась на него.
   
— Да что вы знаете? — рявкнула она. — Откуда вам знать, какая она?
   
Ее взгляд метнулся к вазе со свежими розами на столе. Рядом стояла фотография в рамке — смеющийся мальчик на мотоцикле. Тони.
   
— Она не хотела ее. — Мирей понизила голос. — И не хотела моего сына. — Ее взгляд застыл. — Она хапнула моего сына, как хапает что попало. Чтобы испортить. Чтобы поиграть. Вот что такое для нее моя Роза. Игрушка, которую она выбросит, когда наиграется. — Ее руки не знали покоя. — Это она виновата, что ребенок глухой, — заявила она. — Тони был идеален. Это явно не от нас унаследовано. Она порочна. Она портит все, к чему прикасается. — Она снова взглянула на фотографию. — Она все время его обманывала, знаете ли. Все время у нее был другой мужчина. Мужчина из больницы.
   
Джей вспомнил, что кто-то говорил о больнице. О клинике неврозов в Париже.
   
— Она болела? — спросил он. Мирей презрительно фыркнула.
   
— Болела? Так Тони говорил. Говорил, ее нужно защищать. За моим Тони она была как за каменной стеной, а ведь он был так молод. Э, он был сильным, чистым. Он думал, все такие же чистые и честные, как он. — Она снова посмотрела на розы. — Вы поработали, — без теплоты заметила она. — Вы оживили мои бедные розовые кусты.
   
Ее слова дымом повисли между ними.
   
— Я пыталась ее пожалеть, — сказала Мирей. — Ради Тони. Но даже тогда это было непросто. Она пряталась в доме, ни с кем не говорила, даже с родными. Да еще эти приступы, ни с того ни с сего. Жуткие приступы, она орала, швырялась вещами. Иногда резала себя ножами, бритвами, что под руку попадалось. Нам приходилось прятать все опасные предметы.
   
— Долго они были женаты? Она пожала плечами:
   
— Меньше года. Он дольше за ней ухаживал. Ему был двадцать один, когда он умер.
   
Ее руки снова зашевелились, сжимаясь и разжимаясь.
   
— Я не могу не думать об этом, — наконец сказала она. — Не думать о них двоих. Наверное, он уехал за ней из больницы. Устроился где-нибудь рядом, где они могли встречаться. Э, я не могу не думать, что весь год, что она была за Тони, носила его ребенка, эта сука смеялась над ним. Они смеялись над моим мальчиком. — Она глянула на Джея. — Подумайте об этом, э, прежде чем говорить о том, чего не понимаете. Подумайте, каково было моему мальчику.
   
— Простите. Если вы не хотите об этом говорить… Мирей фыркнула.
   
— Это другие не хотят об этом говорить, — кисло сказала она. — Не хотят думать об этом, хотят думать, что все это россказни старой кликуши Мирей. Мирей, которая сама не своя после смерти сына. Настолько проще не лезть в чужие дела, позволить ей жить своей жизнью и плевать, что она украла моего сына и погубила его, просто так, потому что могла, э, так же, как украла мою Розу.
   
Ее голос сорвался, то ли от злости, то ли от горя. Потом лицо снова разгладилось, почти похорошело от удовольствия.
   
— Но я ей покажу, — продолжала она. — В будущем году, э, когда она останется без крыши над головой. Когда аренда закончится. Ей придется прийти ко мне, если она хочет остаться на ферме, э? А она хочет остаться.
   
Ее лицо лоснилось коварством.
   
— Почему? — С кем бы Джей ни говорил, все упиралось в это. — Почему она хочет остаться? У нее нет друзей. Она тут никому не нужна. Если она захочет уехать из Ланскне, кто ее удержит? Мирей засмеялась.
   
— Пусть хочет, — коротко сказала она. — Я ей нужна. Она знает почему.
   
Пояснять Мирей отказалась и была скрытна и замкнута, когда Джей навестил ее снова. Он понял, что один из них переступил черту, и постарался в дальнейшем вести себя осторожнее, засыпая ее розами. Она принимала подарки довольно благосклонно, но более не поверяла ему свои тайны. Ему оставалось довольствоваться тем, что успел собрать.
   
Более всего в Маризе его восхищало пестрое отношение к ней деревенских. У каждого сложилось свое мнение, хотя никто, кроме Мирей, видимо, не знал больше других. Каро Клермон считала ее скаредной затворницей. Мирей — вероломной супругой, которая намеренно воспользовалась невинностью юноши. Жозефина — мужественной женщиной, которая в одиночку растит ребенка. Нарсисс — ловкой бизнес-леди, имеющей право на личную жизнь. Ру, работавший у нее на vendanges[91] каждый год, когда путешествовал по реке, помнил ее тихой, вежливой дамой, что носила младенца в переноске на спине, даже когда работала в полях, приносила работникам холодное пиво в жару и платила наличными.
   
— Некоторые нам не доверяют, — усмехнулся он. — Речные бродяги, вечно в пути. Воображают бог знает что. Запирают ценности на замок. Следят за дочерьми. Или, наоборот, переигрывают. Постоянно улыбаются. Хлопают по спине и называют mon pote.[92] Она была не такая. Всегда называла меня monsieur. Она мало говорила. У нас были деловые отношения, как у мужчины с мужчиной.
   
Он пожал плечами и осушил свою банку «Стеллы».
   
С кем бы Джей ни говорил, у каждого была своя Мариза. Попотта вспомнила утро после похорон, когда Мариза явилась к дому Мирей с чемоданом и ребенком в переноске. Попотта разносила письма и подошла к дому, как раз когда Мариза стучала в дверь.
   
— Мирей открыла и прямо затащила Маризу внутрь, — вспомнила она. — Девочка спала, но от рывка проснулась и завопила. Мирей выхватила письма у меня из рук и захлопнула дверь, но я все равно слышала их голоса, даже через дверь, а ребенок все вопил и вопил. — Она покачала головой. — Наверное, Мариза в то утро собиралась уехать — собралась вроде и вещи упаковала, — но Мирей ее как-то отговорила. Я знаю, что потом она почти не приходила в деревню. Может, боялась, что люди скажут.
   
Скоро поползли слухи. Всем было что рассказать. Поразительным образом Мариза будила в людях любопытство, враждебность, зависть, злость.
   
Люсьен Мерль считал, что ее отказ отдать невозделанные болотистые земли у реки разрушил его планы нового строительства.
   
— Из этой земли вышел бы толк, — горько повторял он. — У сельского хозяйства больше нет будущего. Будущее за туризмом. — Он присосался к своему diabolo-menthe[93] и покачал головой. — Поглядите на Ле-Пино. Всего один человек смог все изменить. Один прозорливый человек. — Он вздохнул и уныло прибавил: — Спорим, он теперь миллионер.
   
Джей пытался проанализировать все, что услышал. С одной стороны, ему казалось, что он нащупал подходы к тайне Маризы д'Апи, с другой — что он несведущ, как и вначале. Ни один рассказ полностью не совпадал с тем, что он видел. У Маризы было слишком много лиц, ее суть ускользала, как дым, едва казалось, что Джей ее ухватил. И никто пока даже не упомянул то, что он увидел в ней в тот день, — яростную любовь к дочери. И миг страха, отчаяние дикого зверя, готового на все, даже на убийство, лишь бы защитить себя и своего детеныша.
   
Страха? Но чего ей бояться в Ланскне?
   
Хотел бы он знать.
  
  
   
    
40
   
   
Пог-Хилл, лето 1977 года
   
   
Это в августе все непоправимо погибло. Август, время осиных гнезд, берлоги на Дальнем Крае, Элвиса. А потом хлебный барон написал, что они с Кандидой поженились, и некоторое время газеты пестрели ими обоими: вот они вылезают из лимузина на побережье Канн, вот они на кинопремьере, в клубе на Багамах, на его яхте. Мать Джея собирала эти заметки с рвением коллекционера, читала и перечитывала их, жадно вбирала волосы Кандиды, платья Кандиды. Дедушка с бабушкой восприняли это тяжело, вовсю опекали мать, а с Джеем обращались с прохладным равнодушием, словно гены отца затаились в нем бомбой замедленного действия, которая может взорваться в любой момент. Серые дни становились все жарче, рыхлее и унылее. Часто шел дождь, но теплый и не освежающий. Джо угрюмо трудился на своем участке; фрукты погибли в тот год, зеленые от недостатка солнца, они гнили на ветках.
   
— Можно было и не заморачиваться, сынок, — бормотал он, тыкая в почерневший черешок груши или яблока. — Можно было просто в этом году не напрягаться, во как.
   
Мать Джилли, однако, извлекла пользу из обстоятельств: где-то раздобыла полный грузовик таких, знаете, прозрачных зонтиков-колокольчиков, они тогда были в моде, и с немалой выгодой торговала ими на рынке. Джилли подсчитала, что барышей хватит до декабря. Мысль об этом лишь обострила дурные предчувствия Джея. До конца августа оставалось всего несколько дней, до возвращения в школу — едва ли неделя. Джилли уедет осенью — Мэгги говорила насчет юга, коммуны возле Абингдона, о которой она слышала, — и никаких гарантий, что она когда-нибудь вернется. Джей ощетинился иглами изнутри, отчаяние мгновенно сменялось мрачной паранойей, он говорил не то, что думал, находил фальшь во всем, что говорили ему. Он постоянно ссорился с Джилли по пустякам. Потом мирился, настороженно и не до конца, они ходили друг вокруг друга, словно недоверчивые животные, их близости пришел конец. Во всем проступала гибель.
   
В последний день августа он пришел к Джо один, но старик казался далеким, занятым. Хотя накрапывало, он не пригласил Джея войти, но постоял с ним у двери, держась непривычно официально. Джей заметил, что Джо навалил у задней стены груду старых ящиков и то и дело на них поглядывал, будто стремился вернуться к какой-то работе, которую вынужден был прервать. Джей внезапно разозлился. Он заслуживает лучшего, думал он. Он думал, Джо его уважает. С горящими щеками он убежал на Дальний Край. Он оставил велосипед у дома Джо — после случая у моста тайник больше не являлся таковым — и пешком отправился по заброшенной ветке, что шла от переулка Пог-Хилл, врезалась в Край и вела к реке. Он не ожидал увидеть Джилли — они не договаривались о встрече — и все же не удивился, заметив ее на берегу: в руке длинная палка, волосы повисли над водой. Она стояла на коленях и тыкала палкой в воду, и Джей подобрался довольно близко, прежде чем она подняла взгляд.
   
Ее лицо было розовым и пятнистым, будто она плакала. Джей почти тут же отбросил эту мысль. Джилли никогда не плакала.
   
— А, это ты, — равнодушно сказала она.
   
Джей промолчал. Он сунул руки в карманы и попробовал улыбнуться, но улыбка вышла глуповатой. Джилли не улыбнулась в ответ.
   
— Что это? — кивнул он на воду.