1 2 3 4 5 6 
Несколько десятилетий назад, когда мир вроде бы начал возвращаться к социальному равенству и практичности, бриллианты стали исчезать с рынка. И так продолжалось до тех пор, пока крупнейшая горнорудная компания со штаб-квартирой в Южной Африке не прибегла к услугам одного из лучших в мире рекламных агентств. Одни представители Суперкласса обрели других, и в результате поисков и усилий родилась на свет одна-единственная фраза из трех слов:
   
    
«Бриллианты – это навсегда».
   
   
И – готово: проблема решилась, ювелирные фабрики вложились в идею, и отрасль вновь стала процветать. Если бриллианты – это навсегда, нет лучшего средства, чтобы выразить свою любовь, которой теоретически тоже вроде бы полагается быть вечной. Нет более верного признака, чтобы отличить Суперкласс от миллиардов тех, кто находится в основании этой пирамиды. Спрос на драгоценные камни увеличился, цены взметнулись. А через несколько лет южноафриканская компания, диктовавшая законы на международном рынке, увидела, что все пространство вокруг нее завалено трупами.
   
Игорь знает об этом не понаслышке: когда понадобилось пресечь межплеменную резню, ему пришлось весьма тяжко. Но он не жалеет об этом – удалось предотвратить гибель многих и многих тысяч, хотя почти никому об этом неизвестно. Он лишь мельком упомянул о своем участии в тот день, когда они ужинали с Евой на берегу Байкала, и распространяться на эту тему не стал: когда творишь доброе дело, пусть правая твоя рука не ведает, что делает левая. Он спас – выкупил за бриллианты – много жизней, о чем никто никогда не узнает.
   
А полицейский, не принявший всерьез речи преступника, который признался в своих грехах, и вместо этого восхищался бриллиантом на пальце у женщины, несущей из супермаркета пакеты с туалетной бумагой и гигиеническими средствами, оказался в профессиональном плане не на высоте. Ему невдомек, что в этой бесполезной отрасли крутятся 50 миллиардов долларов в год, занята целая армия тех, кто добывает алмазы, кто перевозит их, охраняет, обрабатывает, гранит и оправляет, страхует, торгует ими оптом и в роскошных ювелирных магазинах. Он не знает, что долгий путь от рудника до прилавка лежит через грязь и кровь.
   
В грязи копошится тот, кто посвятил жизнь поиску камня, который сделает его богатым. Он находит и продает по 20 долларов то, что посетителю бутика обойдется в десять тысяч. Но считает, что внакладе не остается, потому в его краях люди не зарабатывают и полусотни долларов в год, и пяти камешков достаточно, чтобы жизнь его была счастливой, хоть и короткой – пока еще не придумано условий труда хуже, нежели те, в которых работает он.
   
   
От него камни переходят в руки неведомых скупщиков, а затем без задержки переправляются к нерегулярным армиям в Либерию, Конго или Анголу. Некто в сопровождении до зубов вооруженной охраны отправляется на тайный аэродром. Из приземлившегося самолета выходит респектабельный господин в деловом костюме, а за ним – другой, одетый попроще, и с чемоданчиком в руках. Некто холодно приветствует прилетевших. А потом передает им несколько маленьких свертков-пакетиков – то ли из суеверия, то ли еще по какой причине они изготовлены из старых чулок.
   
Тот, что одет попроще, достает из кармана специальный окуляр, вставляет его в левый глаз и начинает проверять один камешек за другим. Часа через полтора он получает представление о товаре и, вынув из чемоданчика высокоточные электронные весы, высыпает в чашку содержимое чулок. На клочке бумаги ведутся подсчеты. Затем товар и весы прячутся в чемоданчик, и по знаку элегантного господина пять или шесть охранников начинают выгружать из самолета большие ящики. Их ставят на землю у полосы, а самолет улетает. Вся операция занимает обычно полдня.
   
Ящики вскрывают. В них – снайперские винтовки, противопехотные мины, осколочные гранаты. Оружие раздают наемникам и солдатам, и очень скоро в стране происходит государственный переворот, жестокость которого превосходит все представления о добре и зле. Вырезают поголовно целые племена, насилуют женщин, дети остаются сиротами, а многие, подрываясь на минах, – еще и калеками. Тем временем за тридевять земель оттуда – где-нибудь в Антверпене или в Амстердаме – серьезные, сосредоточенные люди осторожно, бережно, любовно, испытывая творческий восторг от собственного искусства, обрабатывают камни, и вспышки искр, блистающих на каждой новой грани этого преображенного временем углерода, завораживают их. Алмаз, поддаваясь алмазу, становится бриллиантом.
   
На одном конце – в отчаянии голосят женщины, и небо задернуто пеленой дыма. На другом – из окон хорошо освещенных комнат видны старинные прекрасные дома.
   
В 2002 году ООН принимает резолюцию – «Процесс Кимберли», требующую прослеживать происхождение алмазов и запрещающую ювелирам приобретать те, что привозятся из зоны боевых действий. На какое-то время респектабельные огранщики пользуются услугами южноафриканской корпорации, монопольно поставляющей им материал. Но вслед за тем находятся способы сделать бриллиант «законным», резолюция же служит для того лишь, чтобы политики могли сказать: «Мы делаем все, чтобы закрыть доступ на рынок “кровавым бриллиантам”».
   
Пять лет назад Игорь, обменивавший камни на оружие, собрал маленький отряд, предназначенный для того, чтобы прекратить кровопролитную междоусобицу на севере Либерии, и достиг своей цели. Убиты были только убийцы. В деревни вернулся мир, а бриллианты стали покупать американские ювелиры, не задавая нескромных вопросов.
   
Если общество потворствует преступлению, у человека есть полное право сделать то, что он считает наиболее верным.
   
   
Нечто подобное произошло несколько минут назад на пляже. Когда убитые будут обнаружены, кто-нибудь из должностных лиц скажет всегдашнее:
   
«Делается все возможное, чтобы установить личность убийцы».
   
Как же, установите вы… Великодушная, как всегда, судьба снова указывает ему, каким путем следовать. Мученик не получит воздаяния. Да, Ева, наверно, будет страдать в разлуке с ним, ей не с кем будет разговаривать, ожидая долгими ночами и нескончаемыми днями его освобождения. Она будет плакать всякий раз, как представит его в холодной и сырой тюремной камере. Но когда придет час окончательно отправиться в дом на берегу Байкала, годы, наверно, уже не позволят им пережить и осуществить все задуманное.
   
…Полицейский выходит из кафе:
   
– Как? Вы все еще здесь? Чем я могу помочь вам? Вы заблудились?
   
– Нет, благодарю вас, все в порядке.
   
– Послушайтесь моего совета, отдохните… В эти часы на солнце быть очень опасно.
   
Он возвращается в отель, принимает душ. Просит телефонистку разбудить его в четыре часа – до тех пор он успеет выспаться, обрести необходимую ясность мысли и не повторять того дурацкого поступка, который только что едва не нарушил все его планы.
   
Потом, позвонив портье, заказывает столик на террасе – когда проснется, там хорошо будет выпить чаю в тишине и спокойствии. Потом долго глядит в потолок, ожидая, когда придет сон.
   
Происхождение бриллианта никого не волнует – лишь бы сверкал.
   
На этом свете одна только любовь заслуживает абсолютно всего. Все прочее противоречит законам логики.
   
Игорь снова, как уже случалось с ним не раз, предчувствует ощущение безграничной свободы. Постепенно исчезают смятение и растерянность, голова работает отчетливо.
   
Он отдал свою судьбу в руки Иисуса. Иисус решил, что он обязан исполнить свое предназначение.
   
Он засыпает, не испытывая ни малейшего чувства вины.
  
  
   
    
1:55 РМ
   
   
Габриэла решает не торопясь дойти пешком до указанного места. Ей надо успокоиться, привести мысли в порядок. Ибо близок час, когда не только самые тайные ее мечты могут сбыться, но и самые жуткие кошмары – стать явью.
   
Пикает телефон. Это – сообщение от ее агента:
   
«Поздравляю. Соглашайся на все. Целую».
   
Она глядит на толпу, медленно фланирующую по набережной Круазетт: люди вроде бы сами не знают, чего хотят. А вот она знает! Теперь она – больше не одна из толпы авантюристок, слетающихся в Канны и действующих наугад и наобум. У нее – серьезное резюме, внушающий уважение профессиональный багаж, и она никогда не пыталась победить в жизни лишь с помощью своих природных данных. У нее есть талант! И встречи со знаменитым режиссером она добилась сама, без чьей бы то ни было помощи, не стремясь никого поразить экстравагантностью наряда и даже не успев отрепетировать свою роль.
   
Можно не сомневаться – режиссер примет все это во внимание.
   
Она остановилась перекусить – до этой минуты вообще ничего не ела, и первый же глоток кофе вернул ее к действительности.
   
Так почему же все-таки выбрали ее?
   
И какую роль ей предложат?
   
А что, если Джибсон, посмотрев видеоролик, поймет, что она ему не подходит?
   
«Успокойся! Тебе нечего терять!» – прикрикнула она на себя, но внутренний голос настаивал: «Это – твой единственный шанс».
   
Шанс не бывает единственным, жизнь обязательно предоставит еще один. Но голос не унимается: «Может быть. Но когда это произойдет? А ты помнишь, сколько тебе лет?»
   
Она помнит. Двадцать пять. Для актрисы – что бы та с собой ни делала – это много.
   
Она расплачивается за сэндвич и кофе и направляется на причал – на этот раз стараясь держать свой оптимизм в узде и не называть других авантюристками. Идет, повторяя про себя правила позитивного поведения, и эти мантры позволяют не думать о предстоящей встрече.
   
    
«Если ты веришь в победу, победа верит в тебя. 
    
Рискни всем во имя своего шанса и отринь от себя все, что сулит тебе спокойствие и уют. 
    
Талант – это всеобъемлющий дар. Однако нужна отвага для того, чтобы пользоваться им: не бойся быть самой лучшей».
   
   
Но Габриэла сознает: недостаточно сосредоточиться на изречениях великих мудрецов и наставников, надо попросить помощи небес. И начинает молиться, как всякий раз, когда впадает в смятение или тревогу. Она чувствует, что должна принести обет, и решает, что если получит эту роль, пешком пройдет от Канн до Ватикана.
   
Если фильм в самом деле снимут.
   
Если он получит мировой успех.
   
Нет, достаточно просто сняться у Джибсона – ее сразу заметят другие режиссеры и продюсеры. Вот если случится так, она совершит это паломничество.
   
Стоя в условленном месте, она смотрит на море, снова проглядывая сообщение от агента: если он уже в курсе дела, то, стало быть, дело это серьезное. Но что значит совет «соглашаться на все»? Переспать с режиссером? С исполнителем главной роли?
   
Прежде она на такое не отваживалась, но сейчас готова на все. Тем более что любая женщина мечтала бы о связи с мировой знаменитостью.
   
Она снова устремляет пристальный взгляд на море. Она могла бы успеть забежать домой и переодеться, но из суеверия не стала этого делать: если уж отправилась на пробу в джинсах и белой блузке, в этом надо оставаться до вечера. Потом, ослабив пояс, садится в позу лотоса и, как предписывает йога, дышит медленно и глубоко, чувствуя, как все – тело, сердце, голова – приходит в норму.
   
Из подлетевшей к пирсу моторки выпрыгивает человек:
   
– Габриэла Шерри?
   
Она кивает, и человек помогает ей спуститься в лодку, начинающую путь по морю, заполненному яхтами всех видов и размеров. Рулевой не произносит ни слова и, кажется, вообще уносится мыслями в неведомую даль, воображая, что происходит сейчас в каютах этих корабликов, и думая о том, как хорошо быть владельцем одного из них. Габриэла колеблется: в голове у нее роятся бесчисленные вопросы, и довольно одного приветливого слова, чтобы незнакомец превратился в союзника и помог ей драгоценной информацией насчет того, как себя вести в таких обстоятельствах. Но кто он такой? Может быть, он даже обладает влиянием на Джибсона, а может быть, просто выполняет его поручения вроде этого – доставляет хозяину начинающих актрис.
   
Нет, лучше уж не рисковать.
   
Через пять минут они подваливают к борту огромного белоснежного корабля с надписью на носу – «Сантьяго». Моряк спускает трап, помогает Габриэле подняться на борт и через просторный центральный салон, где идут приготовления к сегодняшней вечеринке, ведет на корму. Там, у маленького бассейна, стоят два столика под зонтиками и несколько шезлонгов. Нежась в лучах предвечернего солнца, у бортика сидят Джибсон и Звезда.
   
«Что ж, я согласилась бы переспать и с тем, и с другим», – думает она, улыбаясь этой мысли. Она чувствует себя уверенней, хотя сердце бьется чаще, чем всегда.
   
Звезда оглядывает ее с головы до ног и улыбается ободряюще и сочувственно. Джибсон встает, отодвигает один из шезлонгов, расставленных вокруг стола, предлагает сесть, предварительно крепко пожав ей руку. Потом куда-то звонит и заказывает апартаменты в отеле. Громко повторяет номер, глядя на нее.
   
Так она и думала. Отель.
   
– Отсюда отправитесь в «Hilton». Там лежат платья от Хамида Хусейна. Сегодня вечером вы приглашены на вечеринку на Кап-д'Антиб.
   
Да, это практически то, что она воображала… Роль отдают ей! И зовут на праздник! Праздник на Кап д'Антиб!
   
Он оборачивается к Звезде:
   
– Как ты считаешь?
   
– Давай лучше послушаем, что скажет наша гостья.
   
Джибсон кивает в знак согласия и жестом предлагает ей:
   
– Расскажи о себе.
   
Габриэла начинает с того, где училась актерскому мастерству, в каких роликах снималась. Замечает, что оба слушают не очень внимательно: здесь, конечно, звучали тысячи подобных историй. Но она уже не может остановиться и говорит все быстрее и быстрее, сознавая, что вся ее жизнь зависит от верно найденного слова, а подобрать его не может. Глубоко вздыхает, пытаясь освоиться и вести себя непринужденно, и даже шутит, и старается выглядеть ни на кого не похожей, но все же ни на пядь не в силах отклониться от маршрута, прочерченного ее агентом.
   
Еще через две минуты Джибсон перебивает:
   
– Прекрасно, но все это нам уже известно, мы читали ваше резюме. Почему вы не говорите о себе?
   
Эти слова неожиданно ломают в ней какие-то внутренние барьеры. Вместо того чтобы впасть в панику, она успокаивается, и голос ее звучит уверенно и твердо.
   
– Я всего лишь одна из тех миллионов людей, которые всегда мечтали бы оказаться на этой яхте посреди моря и разговаривать о возможности работы хотя бы с кем-то одним из вас… И вам обоим это отлично известно. И потом, мне кажется – что бы я ни сказала, едва ли это способно что-либо изменить… Ну что сказать? Что я не замужем? Да. Как и у всякой девушки, у меня есть друг, он сейчас ждет меня в Чикаго и молится, чтобы моя затея провалилась…
   
Смех, раздающийся в ответ на ее слова, снимает напряжение.
   
– Я буду бороться изо всех сил, хоть и знаю, что нахожусь на пределе своих возможностей: актриса моего возраста создает проблемы для тех, кто заправляет в киноиндустрии… Еще я знаю, что есть много девушек, не уступающих мне талантом или даже превосходящих меня. Выбрали меня – почему, не знаю, но я решила принять все что угодно. Быть может, это мой последний шанс, быть может, то, что я говорю сейчас, мне навредит, но у меня нет выбора. Всю свою жизнь я готовилась к этой минуте – участвовать в кастинге, быть выбранной и работать с настоящими профессионалами. И вот она пришла. Даже если этой нашей встречей все и кончится, если даже я вернусь домой ни с чем, то по крайней мере буду знать, что у меня есть качества, благодаря которым я сумела попасть сюда, – это упорство и цельность. Я сама себе – лучший друг и злейший враг. Прежде чем прийти сюда, думала, что не заслуживаю ничего этого, что обману чьи-то ожидания, что люди, отдавшие мне предпочтение, ошиблись. Но другая половина моей души твердила, что это – награда за то, что, сделав выбор, не свернула с пути и пошла до конца.
   
Она отводит глаза, внезапно чувствуя неимоверное желание расплакаться, но усилием воли сдерживает слезы, чтобы не подумали, что она прибегла к эмоциональному шантажу, а проще говоря – что бьет на жалость. Бархатный баритон Звезды нарушает молчание:
   
– У нас, как и в любой другой сфере, есть честные люди, умеющие ценить профессионализм. Именно по этой причине я и нахожусь здесь. Так же сложилась судьба нашего режиссера. Ситуацию, в которой ты находишься, мы испытали на себе и знаем, что ты чувствуешь.
   
Перед глазами Габриэлы проносится вся ее жизнь – все те годы, когда она искала и не находила, когда стучала, а ей не открывали, когда просила, а ее даже не удостаивали ответом. Когда вокруг царило безразличие столь полное, словно ее вообще не существовало в этом мире. И когда ей приходилось слышать одни отказы, даже этому она была рада – это означало, что кто-то все же замечал: она живая, а потому заслуживает хоть какой-то определенности.
   
«Не могу плакать».
   
Вспоминаются люди, которые твердили ей, что она гонится за недостижимым, а сейчас, если все кончится хорошо, дружно скажут: «Я всегда знал, что у тебя есть талант!» Губы ее дрожат. Но она рада, что ей хватило отваги не строить из себя сверхчеловека, остаться хрупкой и слабой, и это производит важные изменения в ее душе. Если Джибсон сейчас изменит свое решение, она сядет в моторку, не испытывая никаких сожалений, ибо в такой момент держала себя с достоинством.
   
Она зависит от других. Большой кровью дался ей этот урок, но в конце концов она его усвоила. Она знала людей, гордящихся своей эмоциональной независимостью, хотя на самом деле они так же хрупки, как она, и плачут втайне ото всех и ни у кого не просят помощи. Они верят в неписаный закон о том, что «мир принадлежит сильным», и в то, что «выживает самый приспособленный». И напрасно. Будь так, род человеческий давно бы пресекся или его вообще не существовало бы, потому что особи этого вида довольно долго нуждаются в защите, опеке, уходе. Отец как-то раз упомянул, что хоть какую-то способность к выживанию люди приобретают лишь к десятому году жизни, тогда как детеныш жирафы – на шестом часу, а пчела – уже через пять минут после рождения.
   
– О чем вы думаете? – спрашивает Звезда.
   
– О том, что с большим облегчением поняла: не надо притворяться сильной. На каком-то этапе моей жизни мне было трудно общаться с людьми, потому что считала, будто лучше всех знаю, как достичь цели. Мои любовники бросали меня, и я не могла понять причины. Но однажды на гастролях я заболела гриппом и должна была оставаться в номере, как ни отвратительно мне было думать, что мою роль сыграет другая. Не могла есть, бредила, и когда вызвали врача, он сейчас же отправил меня домой. Я думала, что потеряла и ангажемент, и уважение коллег. Ничего подобного – меня завалили цветами, и телефон звонил беспрерывно. Все справлялись о моем здоровье. Те самые люди, которых я считала соперниками, которые оспаривали у меня место под софитами, беспокоились обо мне! Одна актриса даже прислала мне открытку с текстом статьи врача, работавшего в тропиках:
   
    
«Все мы знаем распространенную в Центральной Африке «сонную болезнь». Но надо понимать, что есть аналогичный недуг, поражающий душу, а не плоть – опасный недуг, поначалу никак не проявляющийся. Как только ты заметишь малейший признак равнодушия или отсутствия интереса к ближнему, бей тревогу! Единственный способ предотвратить эту болезнь – это понять, что душа страдает, и сильно страдает, когда мы принуждаем ее скользить по поверхности. Душа любит красоту и глубину».
   
   
Звезда, слушая ее, вспоминает строчки из своего любимого стихотворения, выученного еще в школе, а теперь, когда он видит, как неумолимо бежит время, – пугающего его. «Тебе придется оставить все и всех и меня одного считать своей мерой вещей». Должно быть, и впрямь сделать выбор – это самое трудное, что есть в жизни человеческой, думает он, и покуда актриса рассказывает о себе, в памяти его оживают вехи собственного пути.
   
Первый серьезный шанс, который он получил благодаря своему таланту театрального актера. Жизнь менялась ежеминутно и разительно. Слава росла так стремительно, что он не успевал приспособиться к ней, а потому принимал приглашения туда, где ему не стоило бы появляться, и отказывался от встреч, способных очень и очень посодействовать его карьере. Деньги – пусть и не огромные, которые давали ему ощущение всемогущества. Дорогие подарки, экзотические путешествия, частные самолеты, роскошные рестораны, гостиничные апартаменты, казавшиеся ему теми королевскими чертогами, о которых он читал в детстве. Первые рецензии, слова уважения и восхищения, похвалы и восторги, трогавшие его до глубины души. Целые мешки писем, приходившие со всего света: поначалу он даже старался ответить на каждое и даже иногда назначал свидания девушкам, присылавшим ему свои фотографии, – пока не убедился, что это совершенно немыслимо, а агент не объяснил, что это не только нежелательно, но и опасно, и он может попасть в ловушку. Тем не менее он и сейчас еще испытывал особую отраду, узнавая, что поклонники изучают каждый его чих и вздох, открывают посвященные ему сайты в интернете, яростно защищают от любого критического замечания, мелькнувшего в прессе, и неистово оспаривают мнение, будто в последней своей роли он был не столь уж блистательно убедителен…
   
Годы меж тем идут. То, что раньше было чудом или подарком судьбы, ради которого он согласен был на вечное добровольное рабство, стало превращаться в единственный смысл жизни. Так что если заглянуть хоть немного вперед, сердце заноет: все это может когда-нибудь кончиться. Появляются другие актеры: они моложе, они готовы работать и «светиться» больше, а получать меньше. Приедаются похвалы; есть фильмы – а ведь он снялся чуть ли не в девяноста девяти, – которые никто не помнит даже по названиям…
   
Меняются и финансовые условия. Он полагал, что эта работа не кончится никогда, и побуждал своего агента держать гонорарную планку в заоблачных высях. И в итоге его приглашают сниматься все реже. Первые признаки жизни подает отчаяние, проникающее в мир, который еще совсем недавно жил по формуле «Быстрее! Выше! Сильнее!». Снижать себе цену надо постепенно и, соглашаясь на роль, непременно добавлять, что хотя гонорар не сопоставим с обычными его расценками, он сейчас все же подписывает контракт только потому, что уж очень пришелся по душе этот образ. И продюсеры делают вид, что верят. И агент притворяется, будто сумел обмануть их, хоть и знает, как важно для сохранения легенды, чтобы его клиент появлялся на фестивалях, подобных этому, и всегда выглядел востребованным и немного недоступным.
   
Пиар-менеджер предлагает сфотографировать, как он целуется с какой-нибудь знаменитой актрисой – снимок может украсить обложку скандального журнальчика. Уже выбрали партнершу, которой тоже остро необходима публичность, и договорились с ней: теперь осталось только найти подходящий момент во время сегодняшнего гала-ужина. Все должно выглядеть как нечто спонтанное, и оба должны быть уверены, что рядом найдется фотограф, но при этом они ни в коем случае не должны замечать направленный на них объектив. Потом, когда снимки опубликуют, он и она сначала будут все отрицать, потом объявят это вторжением в частную жизнь, потом их адвокаты подадут на издание в суд, а уж пиарщики постараются, чтобы эта тема как можно дольше фигурировала в СМИ.
   
И если вдуматься, он, несмотря на долгие годы работы и громкую славу, не очень-то отличается от девушки, сидящей сейчас напротив.
   
    
«Тебе придется оставить все и всех и меня одного считать своей мерой вещей». 
   
   
Джибсон нарушает тишину, на добрых полминуты установившуюся здесь, в этой идеальной декорации – палуба яхты, солнце, кубики льда в высоких стаканах, крики чаек, легкий, дарующий прохладу ветерок.
   
– Ну, вы, наверное, прежде всего хотели бы узнать, на какую роль мы вас берем. Тем более что название фильма может до премьеры сто раз поменяться. Ответ прост: на роль его партнерши, – и он указывает на Звезду. – Иными словами, на главную женскую. А следующий вопрос должен быть таков: «Почему я, а не какая-нибудь знаменитость?» Верно?
   
– Да.
   
– Могу объяснить. Дело – в цене. У картины, которую я буду ставить – продюсером впервые выступит Хамид Хусейн, – ограниченный бюджет. Половина уйдет не на производство, а на рекламную кампанию. И потому нам нужны: звезда, на которую пойдет публика, и никому пока не известная, а значит, дешевая актриса. Такая практика не вчера началась и не завтра кончится: с тех пор как киноиндустрия стала повелевать миром, студии стараются, чтобы не угасла идея того, что слава и деньги друг без друга не ходят. Я помню, как еще в детстве, увидев огромные имения в окрестностях Голливуда, думал, что актеры получают чудовищные барыши.
   
Это не так. Тех, кто может сказать, что получает огромные деньги, наберется всего человек десять-двадцать. Прочие живут, творя химеры и мнимости: дом для них арендует студия, туалеты, драгоценности, автомобили получены напрокат и создают лишь видимость роскошной жизни. Студии оплачивают весь гламур, актеры же получают скромное жалованье. К нашему собеседнику, – он кивает в сторону Звезды, – это не относится, а вот к вам – в полной мере.
   
   
Звезда не знает, насколько искренни эти слова Джибсона, в самом ли деле тот считает, что сидит рядом с одним из величайших актеров современности, или отпустил такую замысловатую шпильку. Впрочем, все это не имеет ни малейшего значения – лишь бы контракт был подписан, продюсер в последнюю минуту не передумал, сценаристы к сроку сдали текст, бюджет не был превышен, а превосходно задуманная пиар-кампания началась вовремя. Ему сотни раз приходилось видеть, как гибнут, не начавшись, многообещающие проекты. Что ж, это – в порядке вещей, такова жизнь. Но после того как совсем недавняя его работа оказалась почти незамеченной публикой, он отчаянно нуждается в громовом успехе. А у Джибсона есть все возможности этот успех обеспечить.
   
– Я согласна, – говорит девушка.
   
– Мы уже обо всем договорились с вашим агентом. С нами вы подпишете эксклюзивный контракт. На съемках первой картины будете получать пять тысяч в месяц в течение года – и возьмете на себя обязательство появляться там и говорить то, где и что определят наши пиар-менеджеры. И уж во всяком случае – не высказывать собственных мыслей. Это понятно?
   
Габриэла кивает. Что ей остается? Ответить, что пять тысяч – зарплата секретарши в Европе? Какой смысл? Надо либо соглашаться, либо отказываться, и она хочет показать, что без малейших колебаний принимает правила игры.
   
– И хотя, – продолжает Джибсон, – вы будете жить как миллионерша и вести себя как суперзвезда, прошу помнить – на самом деле это не так. Если все пойдет гладко, на съемках следующего фильма будете получать десять тысяч. В свое время мы вернемся к этому разговору, тем более что у вас в голове гвоздем засядет одна мысль: «Когда-нибудь я отомщу за все это». Ваш агент, разумеется, в курсе наших предложений и знала, чего следует ждать. А вы, похоже, – нет.
   
– Это совершенно неважно. И мстить я никому не собираюсь.
   
Джибсон будто не слышит – или делает вид, что не слышит:
   
– И я позвал вас не затем, чтобы говорить о ваших пробах: скажу лишь, что получилось просто великолепно, я очень давно не видел ничего лучше. А пригласил вас сюда, чтобы вы с самого начала уяснили себе, на какую почву вступаете. Многие актеры и актрисы, снявшись в первом своем фильме, считают, что весь мир у их ног, и желают изменить правила. Однако договор уже подписан, сделать ничего нельзя, вот они и впадают в депрессию и даже подумывают о самоубийстве… Теперь мы проводим иную политику: прежде всего разъясняем, как все будет. В вас отныне будут уживаться две женщины: одну – если все пойдет хорошо – будет обожать весь мир. Вторая же будет знать и постоянно помнить, что не обладает абсолютно никаким могуществом.
   
А потому я вам советую: прежде чем идти в «Hilton» и примерять туалеты для сегодняшней вечеринки, хорошенько подумайте о последствиях. Когда переступите порог номера, увидите четыре экземпляра многостраничного контракта. Пока не подписали, вам принадлежит целый мир, и жизнью своей вы можете распоряжаться по собственному усмотрению. А когда поставите подпись, перестанете быть хозяйкой самой себе: мы будем контролировать все – от фасона вашей стрижки до ресторана, в котором должны будете обедать, даже при полном отсутствии аппетита. Разумеется, когда прославитесь, сможете зарабатывать большие деньги на рекламе. По этой самой причине ваши коллеги, как правило, соглашаются на наши условия.
   
Оба поднялись.
   
– Ну, как по-вашему, годится она вам в партнерши?
   
– Она станет замечательной актрисой. Когда другие претендентки стараются показать лишь свой профессионализм, она проявляет непритворную эмоцию.
   
Джибсон позвал того, кто должен был доставить Габриэлу на пирс, и сказал ей на прощанье:
   
– Не думайте, что эта яхта принадлежит мне.
   
И она правильно поняла смысл этих слов.
  
  
   
    
3:44 РМ
   
   
– Давай поднимемся на первый этаж и выпьем кофе, – предлагает Ева.
   
– До показа остается меньше часа… Ты же знаешь, какие тут пробки.
   
– Успеем.
   
Они поднимаются по ступеням, сворачивают направо, проходят в конец коридора, где стоящий в дверях охранник узнает их и приветствует. Миновав витрины ювелирных бутиков, где выставлены бриллианты, изумруды, рубины, оказываются на залитой солнцем террасе первого этажа, которую уже много лет арендует знаменитая ювелирная фирма, чтобы принимать здесь друзей, журналистов, знаменитостей. Стильная мебель, изобильный и разнообразный буфет. Они садятся за столик, защищенный зонтом, и заказывают подоспевшему гарсону газированную минеральную воду и два кофе-эспрессо. Официант осведомляется, не угодно ли им посмотреть меню, но они, поблагодарив, говорят, что уже обедали.
   
Не проходит и двух минут, как он приносит заказ.
   
– Все хорошо?
   
– Все прекрасно.
   
«Все отвратительно, – думает Ева. – Все, кроме кофе».
   
Хамид чувствует – с ней что-то не то, но откладывает объяснения на потом. Он не хочет думать об этом. Он боится услышать что-то вроде: «Знаешь, я ухожу от тебя».
   
За одним из соседних столиков, положив перед собой фотокамеру, устремив взгляд в неведомую даль и ясно давая понять, что не расположен к общению, сидит всемирно известный модельер. Никто и не приближается к нему, если же кто-то по недомыслию сделает шаг в его сторону, пиар-менеджер, симпатичная дама лет пятидесяти, мягко просит оставить его в покое: он хочет немного отдохнуть от моделей, журналистов, клиентов, импресарио, беспрестанно осаждающих его.
   
Хамид вспоминает, как много лет назад – так давно, что это кажется вечностью, – впервые увидел его в Париже. Хамид к тому времени пробыл там уже одиннадцать месяцев, обзавелся друзьями, стучался в разные двери и благодаря содействию шейха, обладавшего связями в высоких кругах, получил работу художника в одном из самых прославленных домов моды. Не ограничиваясь эскизами, которых от него требовали, он засиживался в ателье до глубокой ночи, экспериментируя с тканями, привезенными из своей страны. Ему дважды пришлось побывать на родине. В первый раз – когда он узнал, что отец умер, оставив ему в наследство маленькое семейное предприятие по купле-продаже тканей. Прежде чем он успел понять, что же делать с ним дальше, посланец шейха сообщил, что если кто-нибудь возьмется вести это дело, в него будут вложены средства, необходимые для процветания, а право собственности останется за ним.
   
Он удивился, потому что шейх прежде не выказывал к этому предмету ни малейшего интереса. И ему сказали так:
   
– Здесь намерена обосноваться некая французская фирма, изготовляющая предметы роскоши. Прежде всего они связались с нашими поставщиками тканей и пообещали использовать их продукцию для своих товаров премиум-класса. Стало быть, у нас уже есть клиентура, мы будем чтить наши традиции и сохраним контроль за сырьем.
   
Хамид Хусейн вернулся в Париж, зная, что душа его отца переселилась в рай и что память о нем сохранится в краю, который он так любил. Юноша продолжал работать как проклятый, создавая эскизы костюмов, где использовал мотивы бедуинских одеяний. Если французская фирма, известная своим безупречным вкусом и дерзкой смелостью решений, заинтересуется тем, что производят в его стране, известие об этом очень скоро достигнет столицы моды, и спрос будет велик.
   
Следовало лишь запастись терпением. Но судя по всему, новость распространилась с немыслимой скоростью.
   
Однажды утром его вызвал директор. Хамид впервые попал в святая святых фирмы и был поражен царившим в кабинете беспорядком – газеты по всем углам, кипы бумаг, громоздящиеся на старинном столе, по стенам – обложки журналов в рамках и бесчисленные фотографии хозяина с различными знаменитостями, образцы тканей и стакан, заполненный белыми перьями всех размеров.
   
– Ты достиг больших успехов. Я заглянул в твои рисунки, благо ты их оставляешь у всех на виду. С этим, между прочим, надо быть поосторожней – вдруг кто-нибудь завтра уволится и вместе с удачными идеями окажется у наших конкурентов.
   
Хамиду было неприятно, что за ним шпионят. Однако он сдержался, между тем директор продолжил:
   
– Почему я говорю, что ты молодец? Потому что ты приехал из страны, где люди одеваются иначе, нежели у нас, и уже начал соображать, как применить эту манеру для Запада. Есть лишь одна сложность: такой материи здесь не найти. У рисунка ткани – религиозные мотивы; одежда, хоть и призвана всего лишь и прежде всего прикрывать плоть, отражает многое из того, что хочет высказать дух.
   
Он подошел к сваленным в углу журналам, купленным, вероятно, у букинистов, которые еще со времен Наполеона раскладывают свой товар на набережной Сены, и безошибочно вытянул из кучи один – старый «Paris Match» с фотографией Кристиана Диора на обложке:
   
– Что сделало его легендарным? Он сумел понять природу человека. Из многих его революционных открытий одно следует отметить особо: сразу после Второй мировой войны, когда людям в Европе практически нечего было носить, ибо катастрофически не хватало тканей, он разрабатывал модели, требующие огромного количества материи. И таким образом показывал не только элегантно одетую красавицу, но и вселял надежду, что все будет как прежде, все станет как было – в избытке и изобилии. Его за это нещадно критиковали, срамили и позорили, но он знал, что движется правильным путем, то есть всегда выгребает против течения.
   
Он сунул журнал туда, откуда взял, и выхватил другой:
   
– А вот Коко Шанель. Росла без родителей, была певичкой в захудалом кабаре – словом, женщина с такой биографией могла ожидать от жизни только самого худшего. Однако она не упустила свой единственный шанс – богатых любовников – и очень скоро стала культовой фигурой в мире высокой моды. Что же она сделала? Освободила женщин от рабства корсетов – этих орудий пытки, сдавливавших грудную клетку и не дававших телу вольно дышать. Она совершила только одну ошибку: скрывала свое прошлое, тогда как оно могло бы, напротив, сделать ее личностью еще более легендарной и явить всем пример, как можно выстоять и выжить в самых неблагоприятных обстоятельствах.
   
Положив журнал на место, он продолжал:
   
– Ты спросишь: «Отчего же этого не сделали раньше?» Ответа нет. Разумеется, и до Шанель были многие модельеры, но их имена не сохранились в истории моды, потому что они не сумели передать в своих коллекциях дух времени, аромат эпохи. Для того чтобы творчество Коко получило такой громовой резонанс, мало было иметь талант или богатых покровителей – общество должно было быть готово к великой феминистской революции, грянувшей в это самое время.
   
Директор помолчал.
   
– А сейчас настал черед ближневосточным мотивам. Именно потому, что оттуда, с твоей родины идет страх, который держит в напряжении весь мир. Я знаю это, потому что возглавляю этот дом. В конце концов, все начинается со встречи поставщиков красителей и тканей.
   
   
«В конце концов, все начинается со встречи поставщиков красителей и тканей». Хамид снова смотрит на великого стилиста, в одиночестве сидящего на террасе. Тот, должно быть, тоже заметил их с Евой появление и теперь гадает, откуда этот араб раздобыл столько денег, что сумел превратиться в его главного соперника.
   
Человек, устремивший взгляд в никуда, в свое время очень сильно постарался, чтобы Хамида не приняли в члены Федерации. Он доказывал, что его финансируют нефтяные магнаты, а это делает конкуренцию нечестной. Ему было невдомек, что через восемь месяцев после смерти отца и через два – после того, как директор фирмы предложил Хамиду должность получше, но с условием, что его имя нигде не будет фигурировать, поскольку для того, чтобы блистать на показах и презентациях, был нанят другой модельер, – шейх снова вызвал его домой и на этот раз удостоил личной встречи.
   
Прибыв на родину, Хамид не сразу узнал свой город. Вдоль единственного проспекта нескончаемой вереницей тянулись скелеты небоскребов, плотность уличного движения была запредельной, старый аэропорт пребывал в состоянии, близком к полному хаосу, но при этом замысел шейха на глазах обретал плоть: здесь будет оазис мира посреди пустыни войн, островок стабильности в бушующем море мирового финансового рынка, витрина благополучия, достигнутого народом, который столько обличали, унижали, порицали и к которому относились с таким предубеждением. Другие страны этого региона постепенно уверовали в город, вознесшийся в песках пустыни, – и потекли деньги: сначала тоненькой струйкой, а потом – бурной и полноводной рекой.
   
Впрочем, дворец властелина оставался прежним, но неподалеку уже возводили новый, гораздо более высокий и просторный. Хамид пришел на аудиенцию в превосходном расположении духа, радуясь, что может сообщить о великолепном предложении, полученном в Париже, и о том, что ему больше не требуется финансовая поддержка – наоборот, он с лихвой вернет каждый динар, вложенный в него.
   
– Тебе надо уволиться, – сказал шейх.
   
Хамид оторопел. Да, он знал, что оставленное ему отцом дело процветает, но ведь у него были и другие планы на будущее, и лелеял он иные мечты. Однако было невозможно еще раз бросить вызов человеку, который так помог ему.
   
– Во время нашей единственной встречи, о повелитель, я мог сказать вам «нет», ибо отстаивал интересы моего отца, а они всегда были для меня неизмеримо важнее всего остального в этом мире. Теперь же я готов склониться перед вашей волей. Если вы считаете, что деньги, инвестированные в мой труд, погибли, я исполню ваше требование. Вернусь домой и займусь наследством. Если нужно будет отринуть мечту всей моей жизни ради того, чтобы исполнить закон племени, я сделаю это.
   
Он произнес эти слова недрогнувшим голосом, ибо не мог выказать слабость перед человеком, уважающим силу, и неожиданно услышал:
   
– Да я не прошу тебя вернуться сюда. Если тебя повысили, то лишь потому, что поняли – ты можешь создать и зарегистрировать собственную торговую марку. Этого я от тебя и хочу.
   
– Правильно ли я понял? Создать мою собственную марку?
   
– Я замечаю, что в нашей стране с каждым днем все больше новых компаний, торгующих предметами роскоши. И они знают, что делают: наши женщины постепенно меняют не только стиль одежды, но и образ жизни. Мода наносит по нашей религии удар пострашнее, чем все иностранные инвесторы вместе взятые. Я беседовал с людьми сведущими и понимающими, ибо сам я – всего лишь старый бедуин, который, впервые увидев автомобиль, не понял, куда впрягают верблюда.
   
Мне бы хотелось, чтобы чужеземцы читали наши стихи, слушали нашу музыку и песни, видели танцы, пришедшие к нам из глубины веков через многие и многие поколения наших предков. Но судя по всему, надежды на это мало, и никому это не интересно. Есть лишь один путь к тому, чтобы заставить их уважать наши обычаи и веру. И путь этот лежит именно через ту сферу, где подвизаешься ты. Если они по нашей манере одеваться поймут, кто мы такие, то постепенно уразумеют и все остальное.
   
На следующий день Хамид встретился с группой инвесторов из разных стран. Они предложили предоставить в полное его распоряжение фантастическую сумму и назвали срок возврата ссуды. Спросили, принимает ли он этот вызов, готов ли он к нему.
   
Хамид, попросив дать ему время на раздумье, отправился на могилу отца и весь остаток дня провел там за молитвой. Вечером бродил по пустыне под пронизывающим до костей ветром, а потом вернулся в отель, где остановились инвесторы.
   
«Блажен тот, кто сумел дать своим детям крылья и корни», – гласит арабская пословица.
   
Ему нужны были корни: есть в мире место, где мы рождаемся, учимся говорить, узнаем, как справлялись наши предки со своими проблемами. И приходит минута, когда начинаем осознавать свою ответственность за это место.
   
Ему нужны были крылья: они возносят нас к бескрайним просторам воображения, ведут нас к нашим мечтам, увлекают в неизведанные дали. Крылья позволяют нам постичь корни наших ближних и многому научиться у них.
   
Он испросил вдохновения у Всевышнего и принялся молиться. Через два часа ему припомнился некогда слышанный им разговор отца с одним из друзей, часто захаживавшим в его лавку:
   
«– Сегодня утром сын попросил у меня денег, чтобы купить барашка. Должен ли я помочь ему?
   
– Это не к спеху. Выжди неделю, прежде чем дать ответ.
   
– Но если я в состоянии дать ему денег сейчас, зачем ждать неделю? Какая разница?
   
– Разница большая. По собственному опыту знаю, что истинную ценность люди находят лишь в том, насчет чего мучились сомнениями – получится ли?»
   
   
И он принял предложение инвесторов, но заставил их ждать целую неделю. Ему нужны были люди, которые занялись бы этими деньгами и вкладывали их туда, куда он скажет. Ему нужны были служащие и сотрудники – желательно односельчане. Ему нужно было еще год с лишним оставаться на прежней должности, чтобы приобрести недостающие знания.
   
Вот и все.
   
   
«Все начинается с красителей».
   
Нет, это не совсем так. Все начинается с того, что компании, изучающие тенденции рынка, замечают, что определенная категория населения предпочитает одни товары другим – и это на первый взгляд никак не связано с модой. Особые лаборатории (по-французски они называются «cabinets de tendence», по-английски – «trend adapters») проводят исследования, устраивая опросы потребителей, отслеживая спрос на те или иные образцы, но главным образом – тщательно наблюдая за 20–30-летними посетителями бутиков, а то и просто за прохожими того же возраста, примечая, как они одеваются, и читая все, что те пишут в своих блогах. Они никогда не смотрят на витрины даже самых прославленных фирм: все, что выставлено там, уже дошло до массового потребителя и, значит, обречено на смерть.
   
И гениальные исследователи тенденций рынка хотят досконально знать: что́ заботит потребителя, что́ пробуждает в нем интерес или любопытство? Юноши и девушки, у которых нет денег на товары класса люкс, вынуждены изобретать свой стиль одежды. А поскольку они днюют и ночуют в интернете, то делятся своими открытиями с другими, и очень часто это превращается в подобие вируса, заражающего все сообщество. Дети влияют на отцов и в политике, и в том, какие книги читать и какую музыку слушать, а не наоборот, как полагают неискушенные. Отцы же воздействуют на детей в том, что именуется «системой ценностей». Подростки, которые уже в силу своего возраста – бунтари и мятежники, несмотря на это считают семью чем-то прочным и верным. Они могут одеваться крайне экстравагантно, могут упиваться певцами, которые дико завывают и ломают на эстраде свои гитары, – но на этом всё: решимости пойти дальше и устроить настоящую революцию нравов и обычаев у них нет.
   
Исследования трендов показывают, что общество движется к более консервативному стилю, удаляясь от угрозы, которую представляли суфражистки, как называли в начале XX века тех, кто боролся за право женщин голосовать, или длинноволосые и неопрятные хиппи – безумцы, которые однажды сочли, будто мир во всем мире и свободная любовь возможны.
   
   
В 1960-х мир, вовлеченный в кровопролития постколониальных войн, смертельно напуганный угрозой атомной войны и в то же время пребывавший в полнейшем экономическом процветании, отчаянно и безуспешно искал хоть немного радости. И в точности так же, как Кристиан Диор понял, что надежда на изобилие кроется в пышности, стилисты нашли комбинацию цветов, призванную поднять дух всего общества. Они сочли, что сочетание красного с лиловым может одновременно и успокоить, и разбередить.
   
Сорок лет спустя все переменилось радикально: мир боялся уже не термоядерной, а экологической катастрофы, и модельеры стали выбирать природные, естественные тона – морской воды, песка, зелени, цветов. Между двумя этими эпохами возникали и исчезали разнообразные тенденции – психоделическая, футуристическая, аристократическая, ностальгическая.
   
Исследователи тенденций дают общее, панорамное представление о том, каков дух времени, и лишь после этого начинается работа над большими дизайнерскими коллекциями. Сейчас, похоже, человечество встревожено сильнее всего – помимо войн, голодающих в Африке, терроризма – попранием прав человека, спесью и высокомерием некоторых развитых стран – тем, как нам спасти нашу бедную Землю от многочисленных опасностей, порожденных обществом.
   
«Экология. Спасение планеты. Какая чушь».
   
Хамид знает: бороться с коллективным бессознательным – пустая затея. Цветовая гамма и аксессуары, ткани и благотворительные акции Суперкласса, выходящие из печати книги и музыка, звучащая по радио, интервью с отставными политиками и новые фильмы, материал, из которого шьют обувь, и автомобильные газоанализаторы, коллективные письма сенаторам и членам парламента, бонусы от крупнейших мировых банков – все, кажется, сосредоточено на одном – на спасении планеты. Состояния образуются за одну ночь, гигантские транснациональные корпорации оплачивают гектары газетной площади, где сообщается о той или иной более или менее бессмысленной акции, неправительственные организации без малейшего зазрения совести размещают свою рекламу на крупнейших телеканалах и получают многомиллионные субсидии – и все потому, что все озабочены одним – судьбой Земли.
   
И всякий раз, когда он читал в газетах и журналах речи политиков, в предвыборной борьбе как козырь использующих глобальное потепление или уничтожение окружающей среды, Хамид думал: откуда такая самоуверенность? Планета была, есть и всегда будет сильнее нас. Мы не можем уничтожить ее, а если перейдем определенный рубеж, она сама позаботится о том, чтобы уничтожить нас, стереть с лица земли и продолжать существование. Почему бы не начать говорить о том, как бы не дать планете нас извести?
   
А вот почему: разглагольствования о спасении планеты создают ощущение могущества и иллюзию деятельности, облагораживают нас в собственных глазах. А что, если борьба за то, «чтобы планета не уничтожила нас», ввергнет нас в отчаяние, приведет к бессилию, к реальному постижению того, сколь ничтожны и убоги наши возможности?
   
Тем не менее тренд именно таков, а мода обязана примеряться к желанию потребителя. На фабриках изготовляют лучшие, нежнейших оттенков красители для будущих коллекций, текстильщики разрабатывают натуральные ткани, производители ремней, поясов, очков, часов и прочих аксессуаров изо всех сил стараются соответствовать – или по крайней мере убедить в том окружающих, объясняя в брошюрах и буклетах, которые печатают на бумаге, изготовленной не из древесины, но из вторичного сырья, какие усилия они прилагают для сохранения окружающей среды. Все это будет продемонстрировано крупнейшим стилистам на главной, закрытой для простых смертных ярмарке моды, именуемой «Первый взгляд».
   
После этого каждый из них начнет разрабатывать собственные коллекции одежды, призвав на помощь всю свою творческую фантазию, и в итоге создастся впечатление, будто «haute couture» есть нечто своеобразное, оригинальное, иное. Да ничего подобного. Все они буквально следовали выводам и рекомендациям рыночных аналитиков. И чем громче имя у дома моделей, тем меньше желания идти на риск, поскольку судьба сотен тысяч служащих по всему миру зависит от решений кучки людей – Суперекласса моды, уже уставшего притворяться, будто каждые полгода их фирма продает абсолютную новинку.
   
   
Первые эскизы сделаны «непонятыми гениями», мечтавшими когда-нибудь увидеть свое имя на этикетке изделия. Они трудятся примерно шесть-восемь месяцев, работая поначалу только с карандашом и бумагой, а потом создавая из дешевых тканей прототипы, которые, однако, можно сфотографировать на моделях и представить на рассмотрение директорам. Из каждых ста прототипов около двадцати отбирают для показа. Вносятся поправки – другие пуговицы, по-новому вшитый рукав.
   
Делаются снимки – манекенщицы сидят, стоят, лежат, идут – а вслед за ними – новые поправки, потому что комментарии вроде «годится только для манекенов» способны уничтожить целую коллекцию и поставить на карту репутацию фирмы. Пока длится действо, «непонятые гении» уже выставлены за дверь без выходного пособия, благо считается, будто они проходят испытательный срок. Самым даровитым удается еще несколько раз увидеть свои творения – и со всей непреложностью убедиться: какой бы успех ни обрела созданная ими модель, упомянуто будет только название фирмы.
   
Все они грозят, что когда-нибудь расквитаются сполна. Все клянутся самим себе, что откроют собственный бутик и наконец прославятся. Но при этом продолжают улыбаться и работать так, будто их приводит в восторг то, что их выбрали и выделили. По мере того как отбирают последние модели, кого-то увольняют, кого-то нанимают (на новую коллекцию), и вот наконец из отобранных тканей шьют платья, которые продемонстрируют на показе. Объявив, что демонстрируются они впервые.
   
Это, разумеется, часть легенды.
   
Потому что к тому времени у перекупщиков всего мира уже имеются фотографии манекенщиц во всех позах и ракурсах и со всеми аксессуарами, уже известно, что это за ткань, сколько она должна стоить и где именно ее можно будет заказать. «Новая коллекция» начинает производиться одновременно во многих местах, и чем крупнее и знаменитее фирма – тем больше масштабы этого производства.
   
И вот настает великий день – вернее сказать, начинаются три недели, открывающие новую эру, которой, как всем известно, отпущено всего полгода жизни. Начинаются они в Лондоне, продолжаются в Милане, завершаются в Париже. Со всего света туда слетаются журналисты, фотографы оспаривают друг у друга самые удобные для съемки места, все держится в строжайшей тайне, журналы и газеты резервируют целые полосы под репортажи и хронику, женщины ослеплены, мужчины, с легким пренебрежением взирая на то, что считают «всего лишь» модой, думают, где взять несколько тысяч долларов, чтобы купить нечто такое, что для них не имеет никакого значения, в то время как жене представляется знаком принадлежности к Суперклассу.
   
И через неделю «абсолютный эксклюзив» уже продается по всему миру. И никто не спрашивает, как это его так быстро произвели и так стремительно доставили в бутики.
   
Ибо легенда важнее реальности.
   
Потребитель не отдает себе отчета в том, что мода создается теми, кто следует моде уже существующей. Что эксклюзив – всего лишь обман, в который люди хотят верить. Что большая часть коллекций, превозносимых в специализированных журналах, изготовлена крупными производителями предметов роскоши, поддерживающих эти самые журналы рекламой на целую полосу.
   
Разумеется, есть исключения, и одним из них после нескольких лет борьбы стал он – Хамид Хусейн. На этом и зиждется его могущество.
   
   
…Он замечает, что Ева снова проверяет свой мобильный телефон. Прежде у нее не было такой привычки. Сказать по правде, он ненавидит это устройство: быть может, потому, что оно напоминает ему о ее прошлом, о котором он не мог бы с непреложной уверенностью сказать, что оно и впрямь прошло, минуло и кануло… Не мог бы, ибо никогда не говорил об этом с Евой. Хамид Хусейн глядит на часы – пожалуй, у него есть еще время без особой спешки допить кофе. Потом переводит взгляд на кутюрье.
   
Ах, как было бы славно, если бы все действительно начиналось на фабрике красителей, а завершалось на подиуме! Но дело обстоит совсем иначе.
   
   
С этим человеком, который сейчас невидящим взглядом созерцает горизонт, они встретились впервые на «Первом взгляде». Хамид в ту пору еще работал в своей компании, хотя шейх уже сформировал маленькую армию из одиннадцати человек, призванных воплотить его идею через моду показать свой мир, свою веру, свою культуру.
   
– Нам с вами по большей части объясняют здесь способ представить простые вещи чем-то невообразимо сложным.
   
Они проходили мимо стендов с образцами новых тканей, красителей, изготовленных по новым технологиям и предназначенных для использования в ближайшие два года, все более и более замысловатых аксессуаров: здесь были пояса с платиновыми пряжками, открывающиеся нажатием кнопки футляры для кредитных карточек, браслеты, регулируемые с точностью до миллиметра благодаря инкрустированному бриллиантами рычажку.
   
Кутюрье тогда смерил его взглядом:
   
– Мир – сложен. Был, есть и всегда будет.
   
– Я так не считаю. И если я когда-нибудь оставлю свою нынешнюю службу, то как раз для того, чтобы открыть собственное дело, которое будет разительно не похоже на все, что мы видим здесь.
   
Собеседник рассмеялся:
   
– Вы не знаете, что это за мир. Слышали, наверное, про Федерацию? Иностранцам чрезвычайно трудно туда попасть.
   
Французская Федерация высокой моды и в самом деле была чем-то вроде одного из самых закрытых клубов. Основанная в 1868 году, она обладала неимоверным могуществом: она зарегистрировала марку «Haute Сouture», так что никто больше не имел права использовать этот термин, если не хотел попасть под суд. Выпускала десятитысячным тиражом официальный каталог своих выставок, проходивших два раза в год, решала, как распределить две тысячи аккредитаций среди журналистов со всего света, отбирала крупных покупателей, определяла места показа – соответственно значению стилиста.
   
– Знаю, – ответил Хамид, прекращая на этом беседу.
   
У него было предчувствие, что человек, с которым он разговорился, в самом скором времени прославится. И еще – что они никогда не будут друзьями.
   
   
Через полгода все было готово для решительного шага: он уволился из фирмы, открыл на Сен-Жермен-де-Пре свой первый магазин и начал борьбу. Он проиграл много сражений. Но понял одно: нельзя склоняться перед тиранией «больших домов», определяющих тенденции моды. Он должен был стать оригинальным – и стал. Потому что с ним и за него были простота бедуинских одеяний, мудрость пустыни, опыт, обретенный за год работы в крупной компании, толковые финансисты и совершенно ни на что не похожие, невиданные прежде ткани.
   
Еще через два года у него было уже пять или шесть крупных магазинов в разных городах Франции, и его приняли в Федерацию – не столько отдавая должное его дарованиям, сколько благодаря связям шейха, чьи эмиссары упорно и настойчиво обрабатывали местные филиалы французских фирм.
   
Утекло уже немало воды под парижскими мостами, люди меняли воззрения и взгляды, избирались новые президенты, уходили на покой старые, передовая технология приобретала все больше сторонников, интернет стал самой что ни на есть массовой коммуникацией, усилиями общественного мнения удалось обеспечить почти полную прозрачность во всех сферах человеческой деятельности, роскошь и гламур отвоевали ненадолго утраченные позиции. Бизнес Хамида рос, развивался и распространялся по всему миру, охватывая теперь уже не только одежду, но и аксессуары, мебель, косметические средства, часы, эксклюзивные текстильные товары.
   
Хамид Хусейн стал теперь властелином целой империи, и все, кто вкладывал средства в его мечту, получили за свои инвестиции сторицей крупных дивидендов, выплаченных акционерам. Он продолжал сам курировать большую часть своих проектов, присутствовать на важнейших фотосессиях, сам делал эскизы для значительного числа моделей, не реже трех раз в год бывал в пустыне и молился на могиле отца, после чего отчитывался перед шейхом о состоянии дел. Но помыслы его с какого-то времени были заняты новым вызовом: он решил снять фильм.
   
…Взглянув на часы, он говорит Еве, что пора идти. Та спрашивает:
   
– Неужели это так важно?
   
– Нет, не важно. Но я бы хотел, чтобы ты присутствовала.
   
Ева поднимается. Хамид в последний раз окидывает взглядом одинокую фигуру знаменитого кутюрье, отчужденно созерцающего Средиземное море.
  
  
   
    
4:07 РМ
   
   
В юности у всех одна и та же мечта – спасти мир. Потом одни об этом забывают, убедившись, что есть дела поважнее – обзавестись семьей, заработать денег, поездить по свету, выучить иностранный язык. Другие же решают принять посильное участие в том, чтобы изменить общество, и в тех процессах, которые определят, каким наш мир достанется следующим поколениям.
   
Они начинают выбор профессии: идут в политики (поначалу неизменно руководствуясь желанием помочь своей общности), в социальные активисты (те свято веруют, что преступность порождается классовыми различиями), в художники (а эти не сомневаются, что все пропало и надо начинать с нуля) и… – в полицейские.
   
Инспектор Савуа был совершенно уверен в том, что может быть очень полезен обществу. Прочитав множество детективов, он воображал, что если злодеев посадить за решетку, всем добрым людям непременно найдется место под солнцем. Он с энтузиазмом постигал премудрость полицейской науки, получал высокие баллы на экзаменах по теоретическим дисциплинам, развивал силу и выносливость, чтобы не сплоховать в опасной ситуации, учился метко стрелять, хотя никогда никого не собирался убивать.
   
Прослужив в полиции год, он стал считать, что досконально изучил специфику своего ремесла. Его товарищи жаловались на низкое жалованье, на прорехи в законодательстве и некомпетентность судей, на существующее в обществе предубеждение к слугам закона и блюстителям правопорядка. С течением времени все оставалось неизменным, пребывало в прежнем виде, а прибывало только одно.
   
Бумаги.
   
Бесконечные протоколы, докладные, отношения, расписанные до мельчайших подробностей обстоятельства того, где, как, почему имело место такое-то происшествие. Такие пустяки, как мусор, выброшенный не туда, требовали досконального расследования (благо злоумышленник всегда оставляет следы – конверты или авиабилеты), тщательно начерченного плана местности, установления личности виновного, отправления повестки (а затем – и другой, составленной уже в более суровом стиле), передачи дела в суд (если нарушитель считал все это полной ерундой и пустой тратой времени), рассмотрения кассации и проч. Могло пройти года два до тех пор, пока дело окончательно не закрывали – без малейших последствий для обеих сторон.
   
Насильственные преступления встречались редко, очень редко. Статистические выкладки свидетельствовали, что львиную долю происшествий в Каннах составляли драки богатых мальчиков в дорогих ночных клубах, ограбления квартир, где хозяева жили только летом, аварии на дорогах, работа без разрешения и супружеские ссоры. Конечно, Савуа должен был бы радоваться этому – Лазурный Берег даже в те месяцы, когда сюда наезжали тысячи иностранцев, чтобы поваляться на пляже или купить-продать фильм, оставался во взбаламученном мире островком благоденствия и покоя. В прошлом году инспектор занимался расследованием четырех самоубийств (каждое из которых означало шесть-семь килограммов бумаг – а ведь все эти листки надо заполнить, отпечатать, подписать, подшить) и только два случая нападений со смертельным исходом.
   
И вот за несколько часов перекрыта годовая статистика. Что же такое случилось?
   
   
Телохранителей пострадавшего допросить не успели – они исчезли, и Савуа про себя отметил: полицейским, первыми появившимся на месте преступления, надо будет объявить выговор в приказе. Они ведь, как ни крути, упустили единственных настоящих свидетелей происшествия – единственных, потому что женщина, сидящая сейчас в приемной, абсолютно ничего не знает. Уже на второй минуте стало ясно: она находилась довольно далеко от жертвы и добивается только одного – воспользоваться ситуацией и хотя бы сейчас приблизиться (уже в фигуральном смысле) к знаменитому продюсеру.
   
И Савуа, следовательно, остается только читать бумаги.
   
Он сидит в холле госпиталя, положив перед собой два доклада.
   
Один, состоящий всего из двух листков, заполненных тягомотными техническими подробностями, написан дежурным врачом. В них анализируется состояние пациента, находящегося сейчас в блоке интенсивной терапии: получается, что ему неизвестным путем ввели в левую поясничную область тела неустановленное отравляющее вещество, которое сейчас пытаются идентифицировать в лаборатории. По номенклатуре ядов единственное вещество, способное подействовать столь стремительно, – это стрихнин, однако он вызывает сильные спазмы и конвульсии, каковых, по словам охранников, подтвержденным показаниями парамедиков и женщины-свидетельницы, не наблюдалось. Напротив, был отмечен почти мгновенный паралич всей мускулатуры: жертва упала грудью на стол, после чего ее вывели наружу, причем удалось это сделать, не привлекая внимания присутствующих.
   
Другой доклад – гораздо более пространный – исходил из организации под названием Европол, чьи сотрудники не спускали глаз с Джавица Уайлда с той минуты, как тот ступил на землю Франции. Они постоянно сменяли друг друга, а в самый момент убийства наблюдение вел чернокожий агент из Гваделупы, внешне очень похожий на уроженца Ямайки.
   
«Тем не менее он ничего подозрительного не заметил. Вернее сказать, в ту минуту, когда произошло убийство, Джавица заслонил от него какой-то человек со стаканом сока в руке».
   
Хотя человек, ставший жертвой, никогда не привлекался к уголовной ответственности и был известен в кинематографических кругах как один из самых крупных дистрибьютеров, эта его деятельность была лишь ширмой для другой, несравненно более прибыльной. По сведениям Европола, пять лет назад Джавиц Уайлд, в ту пору – второразрядный продюсер, вступил в контакт с наркокартелем, поставлявшим на территорию США кокаин и начавшим таким образом отмывание денег…»
   
– Это уже интересно, – пробормотал Савуа.
   
В первый раз ему нравится то, что он читает. Кажется, ему в руки попало по-настоящему важное дело, а не какая-то мелочевка вроде квартирных краж или супружеских ссор. Это вам не два среднестатистических убийства в год.
   
Савуа известен механизм того, о чем говорится в этом докладе. Наркодилеры получают огромные деньги, но не могут указать их источник, а следовательно, не могут и открыть счет в банке, купить квартиру, автомобиль, драгоценности, инвестировать средства в какой-нибудь проект, перевести из страны в страну, ибо надзирающие государственные органы непременно заинтересуются и спросят: «А как тебе удалось разбогатеть? Откуда все взялось?»
   
И вот, чтобы преодолеть это препятствие, используется так называемое «отмывание денег». То есть превращение криминальных барышей в респектабельные финансовые активы, которые становятся частью экономической системы и приносят новые прибыли. Говорят, будто термин этот придумал Аль Капоне, в эпоху «сухого закона» купивший в Чикаго сеть прачечных «Sanitary Cleaning Shops» и с помощью нее, державший на банковских счетах деньги, вырученные от нелегальной торговли спиртным. На вопрос, откуда это у него столько денег, он всегда мог ответить: «Люди стали сдавать в стирку больше белья. Я очень рад, что вложился именно в эту отрасль».
   
– Да, он все сделал правильно. Вот только позабыл заплатить налог с оборота, – вслух размышляет Савуа.
   
«Отмывание денег» применяется не только в наркоторговле – им пользуются и террористы, которым надо профинансировать операции в той или иной части света, и политики, получившие взятку или, как стали в последние годы говорить – «откат» за то, что приняли и одобрили несуразно раздутые сметы, и компании, которым надо спрятать от мелких акционеров свои доходы, и отдельные личности, считающие фискальную систему вздорным и вредным измышлением. В прежние времена достаточно было открыть номерной счет в каком-нибудь «налоговом раю», однако недавно правительства многих стран приняли совместные меры, заключили многосторонние договоры – так что механизм пришлось адаптировать к изменившимся условиям.
   
   
Одно, впрочем, не подлежит сомнению: преступники всегда на много шагов опережают власти.
   
Как действует система отмывания сейчас? Гораздо более хитроумно и изысканно, чем раньше. Надо лишь неукоснительно следовать трем давно определенным принципам – размещение, утаивание, интеграция. Взять несколько апельсинов, сделать из них оранжад – и никто не догадается о происхождении компонентов.
   
Это вовсе не сложно: деньги странствуют из банка в банк по дорогам, проложенным компьютерными программами, и дороги эти так причудливо извилисты, что практически невозможно проследить электронные импульсы. Ибо с того момента, когда деньги вносятся на счет, они перестают быть чем-то вещественным и превращаются в числовые коды, состоящие из двух цифр – 0 и 1.
   
   
Савуа размышляет и о собственном текущем счете: независимо от того, сколько он там держит – а держит он там не очень много, средства его зависят от летящих по проводам цифр. А если кому-то вдруг вздумается сменить систему всех файлов? Что тогда? А если новая программа не будет функционировать? Как доказать, что на счету инспектора лежала такая-то сумма? И как превратить эти ряды нулей и единиц во что-то конкретное – в дом, например, или набитую продуктами корзинку в супермаркете?
   
Да никак. Он – в руках системы. И Савуа, осознавая это, все же решает, что по дороге из госпиталя в первом же банкомате запросит справку о состоянии счета. И записывает в свой ежедневник: производить эту операцию каждую неделю: если в мире что-нибудь стрясется, у него в руках останется напечатанное на бумаге доказательство.
   
   
Савуа снова вспоминает все, что ему известно по поводу отмывания денег. Последний этап – самый легкий: деньги зачисляются на счет какой-нибудь благопристойной компании по торговле недвижимостью или инвестиционного фонда. И теперь, если власти опять зададут своей прежний вопрос: «Откуда деньги?», можно ответить: «От мелких инвесторов, доверяющих тому, что мы продаем». Затем их можно вложить в другие акции, купить на них землю, самолеты, особняки с бассейнами, безлимитные кредитные карты. Партнеры у этих предприятий – те же самые, что профинансировали в самом начале цепочки покупку наркотиков или оружия или еще какого-нибудь нелегального товара. Но теперь это – чистые деньги: в конце концов, никому не возбраняется зарабатывать миллионы, играя на бирже или спекулируя недвижимостью.
   
Остается сделать лишь первый, самый трудный шаг: «Кто такие эти мелкие инвесторы?»
   
Здесь на сцену выходит криминальный креатив. «Апельсины» – это люди, играющие в казино на деньги, одолженные у «друга» и в тех странах, где контроль за размером ставок намного уступает масштабу коррупции: опять же – никому ведь не заказано выигрывать сколько угодно. В этих случаях предварительно разрабатываются комбинации с владельцами казино, которые получают определенный процент с тех денег, что кочуют по игорным столам.
   
Но ведь игрок – человек среднего достатка – должен будет наутро объяснить банкиру происхождение своего огромного вклада.
   
Повезло, скажет он.
   
И на следующий день переведет почти всю сумму «другу»-заимодавцу, оставив себе от выигрыша малую толику – заранее оговоренный процент.
   
В прежние времена распространен был способ покупки ресторана: владелец ведь вправе брать за блюда своей кухни столько, сколько пожелает, и, не вызывая подозрений, класть выручку на счет в банке. Пусть даже кто-то и увидит абсолютно пустые столики, доказать, что за целый день в ресторане не побывало ни одного человека, невозможно.
   
Но теперь, с развитием лазерных технологий, появился иной, куда более творческий путь.
   
Прихотливый, своевольный, непостижимый и непредсказуемый рынок искусства!
   
Представители среднего класса выставляют на аукционы произведения искусства, клянясь и божась, что они были обнаружены на чердаке дедовского дома. Их покупают за немалые деньги, а уже через неделю перепродают в картинные галереи в десять или двадцать раз дороже. «Апельсин» – рад и счастлив, благодарит судьбу за щедрый дар, деньги кладет на свой счет, а потом переводит в какой-нибудь иностранный банк, не позабыв оставить немного – все тот же причитающийся ему и загодя оговоренный процент – на своем депозите. В роли судьбы в данном случае выступают истинные владельцы картины или скульптуры, которые покупают их в галереях, а потом снова, через другие руки, выбрасывают на рынок.
   
Однако существует кое-что еще более выгодное – театр, производство и прокат фильмов. Вот в этих-то сферах и устраивают невидимые «прачки» настоящую феерию: там есть к чему приложить руки.
   
   
Продолжая читать досье на человека, лежащего сейчас в реанимации, Савуа заполняет пробелы собственным воображением.
   
Актер, который мечтал о мировой известности. Заветной цели не достиг – хотя и по сей день заботится о своей внешности, как суперзвезда, зато освоился в киноиндустрии. И вот, когда он уже не первой молодости, удается найти инвесторов, собрать средства и сделать один-два фильма, которые ждет оглушительный провал. Ибо не удалось обеспечить им должный и достойный прокат. Тем не менее имя его начинает мелькать на страницах журналов – о нем пишут как о человеке, попытавшемся сломать отработанную большими студиями схему производства и дистрибуции.
   
Сам он близок к отчаянию, не знает, куда податься и что делать, никто не даст ему третьей попытки, он устал вымаливать деньги у тех, кто согласен инвестировать только в проекты с гарантированной прибылью.
   
И вот в один прекрасный день он получает от неких учтивых и немногословных людей предложение: «А почему бы вам не начать прокатывать фильмы?» Первая покупка должна быть совершенно реальной и с шансами на большой успех. Крупные студии дорого запросят за свой товар – но это не его печаль: сколько бы ни заломили, его новые друзья найдут на это деньги. Картина будет демонстрироваться на многих площадках и принесет большие прибыли. Он, Джавиц Уайлд, заработает то, что ему нужнее всего – репутацию. Никому в это время и в голову не придет изучать обстоятельства жизни этого продюсера. Правда, еще два-три фильма – и власти начнут интересоваться, откуда деньги, но первый шаг уже будет надежно скрыт пятилетним сроком, по истечении коего фискальная проверка не проводится.
   
Джавиц начинает свое победное шествие. Первые фильмы, которые он прокатывает, приносят доход, и прокатчики уже уверовали в его дар находить на рынке самое лучшее, а режиссеры и продюсеры рвутся сотрудничать с ним. Чтобы сохранить свое реноме, он принимает не более двух-трех проектов в полугодие: все прочее – это фильмы с колоссальными бюджетами, с участием звезд первой величины, настоящих и несомненных профессионалов, с большими деньгами на рекламу, выделенными финансовыми группами, которые обосновались в каком-нибудь «налоговом раю». И доход от «полных сборов» вносится на счет какого-нибудь обычного инвестиционного фонда, находящегося вне подозрений и владеющего «частью акций» этого фильма.
   
И – готово. Грязные деньги превращаются в произведение высокого искусства, которое, разумеется, не приносит ожидаемой прибыли, однако способно заработать миллионы долларов, ложащихся на счета одного из партнеров в этом благородном начинании.
   
Но приходит день, когда не в меру бдительный налоговый инспектор – сам или с подачи какой-то крупной студии – вдруг обращает внимание на одно простое обстоятельство: а каким это образом неведомые продюсеры умудряются занимать в своих лентах звезд первой величины, поручать проекты самым прославленным режиссерам, расходовать чудовищные средства на рекламу и при этом обходиться всего одним дистрибьютером? Ответ прост: голливудские монстры заинтересованы лишь в прокате своей продукции, а Джавиц – герой, свергнувший диктатуру гигантских корпораций, новый Давид, сражающийся с Голиафом несправедливой системы.
   
Несмотря на эти убедительные объяснения, налоговый инспектор решает копать дальше. И без огласки начинает расследование. Компании, вкладывающие средства в производство блокбастеров, всегда и неизменно оказываются акционерными обществами, зарегистрированными на Багамах, в Панаме или Сингапуре. И в этот момент некто, внедренный в департамент налогов и сборов (а такой обязательно найдется), предупреждает своих истинных начальников: канал Джавица скоро будет заблокирован – для отмывки денег ищите другого дистрибьютера.
   
Джавиц в отчаянии, ибо уже привык жить как миллионер и принимать поклонение, подобающее полубогу. Он летит в Канны: кинофестиваль – это отличный предлог для того, чтобы без ущерба для собственного достоинства переговорить с теми, кто его, с позволения сказать, финансирует, все выяснить, лично получить и передать номера банковских счетов. Ему невдомек, что за ним давно уже ходят по пятам, что его арест – это вопрос техники, и сидящие в полутемных кабинетах люди при галстуках размышляют, взять ли его прямо сейчас или пусть погуляет еще немного на свободе, поможет собрать новые улики?
   
«Финансисты», однако, не любят неоправданный риск. Их партнер Джавиц Уайлд может быть в любой момент арестован, а там, глядишь, пойдет на сделку со следствием, расскажет обо всех деталях налаженной системы, назовет имена тех, с кем заснят на фотографиях – причем так, что даже и не догадывался, что его снимают.
   
Заставить его молчать можно одним-единственным способом.
   
Савуа все совершенно ясно, и он точно знает, как дальше будут развиваться события. А сейчас надо заняться обычным делом.
   
Бумажной канителью.
   
Заполнить формуляр, отослать его в Европол – пусть тамошние бюрократы займутся розыском убийц: дело громкое, в случае удачного завершения сулит награды и нечастые в этих структурах продвижения по карьерной лестнице. Расследование должно завершиться результатом, и никто из его начальников не поверит, что инспектор из захолустья (да, потому что Канны при всем своем гламурном блеске 350 дней в году остаются маленьким провинциальным городком) способен добиться этого.
   
Савуа подозревает одного из телохранителей: чтобы впрыснуть яд, надо было находиться в непосредственной близости от жертвы. Но обнародовать свою версию не собирается. Он изведет еще много бумаги, чтобы проверить всех, кто присутствовал на вечеринке, новых свидетелей не обнаружит и – после нескольких дней оживленной переписки с вышестоящими инстанциями – сочтет свою миссию выполненной.
   
Вернется к расследованию двух среднестатистических убийств и нанесения телесных повреждений в ходе ссоры между супругами – а ведь стоял в двух шагах от того, что могло бы получить международный резонанс. От исполнения своей юношеской мечты об улучшении мира, о более справедливом и безопасном обществе, о карьере и высокой должности в Министерстве юстиции, о благополучии семьи, о борьбе за то, чтобы изменить отношение к слугам правопорядка, личным примером доказав, что есть среди них честные люди.
   
Все это будет погребено под бумагами.
  
  
   
    
4:16 РМ
   
   
Увидев, что открытая терраса бара «Martinez» заполнена посетителями, Игорь хвалит себя за всегдашнюю предусмотрительность: хоть ему никогда прежде не приходилось бывать в Каннах, он все же загодя заказал столик, угадав, что все будет именно так, как сейчас. Сейчас он просит чаю с тостами, закуривает, оглядывается по сторонам: здесь все в точности так, как и в любом другом «шикарном» месте. Дамы, страдающие анорексией, накачанные ботоксом и обвешанные драгоценностями, пожилые мужчины с молоденькими спутницами, супруги, явно надоевшие друг другу, улыбающиеся девушки с бокалами прохладительного, не содержащего калорий, делающие вид, будто заняты беседой с подругами, а на самом деле посылающие диагональные трассы взглядов из одного конца в другой в надежде заметить кого-нибудь заслуживающего внимания.
   
И лишь за одним столиком дело обстоит иначе: трое мужчин и две женщины разложили среди банок с пивом какие-то бумаги и спорят вполголоса, постоянно щелкая клавишами своих калькуляторов. Кажется, будто эти пятеро – единственные, кто занят здесь делом, но это не так: делом здесь заняты все посетители.
   
Они стараются засветиться.
   
А это, если все пойдет хорошо, может привести к Славе. А та, если все пойдет хорошо, приведет к Могуществу. Магическое слово, заклинание, превращающее человека в полубога, в недосягаемого идола, который едва цедит слова и привык к тому, что все его желания неизменно исполняются, а сам он, когда проезжает в своем спортивном автомобиле или лимузине с затененными стеклами, вызывает у окружающих зависть и ревность. Для него нет непокоренных вершин и неприступных твердынь не существует.
   
Те, кто сидит на этой террасе, уже преодолели некий барьер – они ведь не толпятся с фотоаппаратами в руках по ту сторону металлических ограждений, ожидая, что вышедшая из главных дверей звезда озарит их миры своим сиянием. Да, они уже попали внутрь, да, им не хватает теперь лишь славы и власти – и неважно, в какой сфере. Мужчины знают, что возраст – не проблема, были бы надежные и прочные связи. Девушки, обводящие пространство взглядами, чьей зоркости позавидовали бы самые вышколенные телохранители, напротив, чувствуют приближение опасного возраста, зная: когда он наступит, возможности добиться чего-либо своей красотой внезапно исчезнут. Дамы постарше хотели бы, чтобы их уважали и ценили за дарования и ум, однако блеск бриллиантов слепит так, что ничего больше и не разглядишь. Супруги ожидают, что вот мимо пройдет кто-то, поздоровается, и все повернутся к ним и подумают: «Наверное, известные люди». А может быть, не известные, а – знаменитые?
   
Синдром известности способен разрушить брак, испортить карьеру, уничтожить все христианские добродетели, ослепить и мудрецов, и невежд. Великий ученый, получив престижную премию, забрасывает свои исследования, способные улучшить род людской, и принимается выступать с лекциями и докладами, повышающими доход и самооценку. Индеец из амазонской сельвы, усыновленный великим певцом, внезапно считает должным осознать, что его бедственным положением воспользовались. Ревнитель справедливости, не покладая рук защищавший права обездоленных, решает занять высокий пост, выигрывает выборы – и после этого считает себя свободным от всяких обязательств: до такой степени, что однажды его накрывают в мотеле, где он на деньги налогоплательщиков развлекается с мальчиком по вызову.
   
Синдром известности. Это когда люди забывают, кто они такие, и начинают верить тому, что о них говорят. Суперкласс – вожделенная мечта всех, место, где нет ни теней, ни тьмы, а в ответ на любую просьбу неизменно звучит «да».
   
Игорь обладает могуществом. Всю жизнь он боролся за свое нынешнее положение. И чтобы достичь его, ему приходилось участвовать в томительно-скучных ужинах, слушать нескончаемые речи, встречаться с теми, кого презирал, улыбаться, когда хотелось послать подальше, и посылать подальше, когда он чувствовал симпатию и жалость. Он работал день и ночь, не зная выходных и праздников, проводя встречи со своими юристами, администраторами, служащими, пресс-агентами. Вскоре после развала коммунистического режима он начал с нуля и сумел добраться до вершины. Более того – сумел выстоять во всех политических и экономических бурях, сотрясавших его родину в последнее двадцатилетие.
   
Почему? Потому что боялся Бога и знал, что свой путь он проходит по Его благословению и должен покориться Его воле, иначе потеряет все.
   
Разумеется, бывали минуты, когда что-то говорило ему: ты оставляешь в стороне важнейшую часть осенившей тебя благодати – Еву. Однако он так долго был убежден, что та все поймет, так горячо уговаривал себя, что это всего лишь такой период в его жизни, некая затянувшаяся фаза, но вот она кончится, и они всегда будут вместе. Они строили грандиозные планы – путешествовать, плыть на корабле, выстроить на вершине горы дом, где будет гореть камин и можно будет отринуть мысли о деньгах, о долгах, обязательствах и обязанностях. У них будет много детей, они отдадут их в школу где-нибудь неподалеку и будут целыми днями бродить по лесам и ужинать в маленьких уютных ресторанчиках.
   
У них будет время возиться в саду, читать, ходить в кино, делать те простые вещи, о которых мечтают все и которые только и способны заполнить собой жизнь любого человеческого существа, сколько ни есть их на Земле… Приходя домой с толстой пачкой документов и сваливая их на кровать, он просил Еву набраться терпения. Когда звонок мобильного раздавался в час давно запланированного ужина вдвоем и Игорю приходилось на полуслове прерывать разговор с нею и долго слушать собеседника, он вновь и вновь просил ее набраться терпения. Он знал: Ева делает все возможное и невозможное, чтобы ему было удобно и уютно, хотя время от времени она и позволяла себе ласково сетовать, что денег у них хватит на пять поколений и надо пользоваться жизнью, пока оба они еще молоды…
   
Игорь соглашался: это правда, он может остановиться прямо сейчас. Ева с улыбкой гладила его по щеке – и в этот миг, вспомнив что-то важное, он хватался за телефон или шел к компьютеру, с кем-то спорил или отправлял мейл.
   
   
Человек лет сорока вскакивает, оглядывается по сторонам и, размахивая над головой газетой, кричит:
   
– «Кровавая бойня в Токио! Семь человек убито в салоне компьютерных игр!»
   
Все взгляды обращаются к нему.
   
– Они называют это «насилием»! Насилие не там, а здесь!
   
Игорь чувствует озноб.
   
– Если какой-то психопат зарезал нескольких ни в чем не повинных людей, весь мир в ужасе. Но кому есть дело до интеллектуального насилия, творящегося в Каннах?! Наш фестиваль творит убийства во имя диктатуры! Речь уже не о том, какой фильм будет признан лучшим, а о преступлении против человечества, когда людей заставляют покупать товары, которые им совершенно не нужны, забывать про искусство в угоду моде, бросать съемки ради обедов и ужинов. Вот истинное зверство! Я здесь, чтобы…
   
– Заткнись, – отвечает ему кто-то. – Никому не интересно, зачем ты здесь.
   
– Я здесь, чтобы призвать вас: сбросьте рабское ярмо желаний! Вы давно уже ничего не выбираете сами! Выбор навязан вам лживой рекламой! Почему вас занимает резня в Токио, а не пытки, которым подвергается уже целое поколение кинематографистов?!
   
Он замолкает на миг, словно бы пережидая бурные овации, но в баре не наступает даже раздумчивая тишина: вновь раздается приглушенное жужжание голосов. Все посетители вернулись к прежним разговорам, оставшись безразличными к только что прозвучавшим выкрикам. И кричавший садится на место, стараясь сохранить достоинство, хотя сердце у него рвется в клочья из-за смехотворности положения, в которое он себя поставил.
   
   
«За-све-тить-ся, – думает Игорь. – Это самое трудное. Все дело в том, что никому ни до чего нет дела».
   
Теперь уже он оглядывается по сторонам. Ева живет в этом же отеле, и, за столько лет успев наизусть выучить ее привычки и вкусы, он может поклясться, что сейчас она пьет чай или кофе где-нибудь неподалеку от него. Она получала его сообщения и сейчас наверняка ищет его, зная, что он тоже должен быть где-то поблизости.
   
Он не видит ее. Но, как одержимый, не в силах о ней не думать. Ему вспоминается тот поздний вечер, когда, возвращаясь домой в машине, которую вел его бывший однополчанин, выполнявший у него обязанности охранника – в Афганистане они были вместе, однако судьба оказалась к нему не столь благосклонна, – он попросил остановиться возле отеля «Балчуг Кемпински». Оставил на сиденье телефон и документы, а сам поднялся в бар, находившийся на террасе – вот как здесь, в Каннах, только там было почти пусто, близилось время закрытия. Пообещав «не обидеть», он попросил бармена и официантов поработать еще часок.
   
Именно там он понял все. Нет, он не остановится ни через месяц, ни через год, ни через десять лет. У них с Евой никогда не будет дома в сельской глуши, о котором они так мечтают, и детей. В ту ночь он спрашивал себя: «Почему?» – и находил только один ответ.
   
Путь к власти – это дорога с односторонним движением. Назад не повернуть. Он навсегда останется рабом своего давнего выбора, и если бы вправду осуществил свое намерение все бросить, немедленно вслед за тем впал бы в глубокую депрессию.
   
Почему же он выбрал этот путь? Из-за тягостных воспоминаний о войне и о том, каким был когда-то – юным, испуганным, исполняющим навязанный ему долг и вынужденным убивать? Из-за того, что никак не может забыть свою первую жертву – афганского крестьянина, появившегося на линии огня? Из-за тех многих и многих людей, которые сперва не верили ему, а потом насмехались над его убежденностью: будущее мира заключено в сотовой телефонной связи – когда он искал инвесторов для своего первого проекта? Из-за того, что поначалу ему пришлось иметь дело с мафией, которая через его фирму отмывала свои преступные деньги?
   
И ему удалось тогда вернуть долги, не прося об отсрочке и не поступаясь собой. Он сумел сохранить собственный свет, общаясь с темными личностями. Сумел понять, что война осталась в далеком прошлом и надо жить дальше. Сумел найти женщину своей жизни. Сумел работать в сфере, всегда его привлекавшей. Сумел разбогатеть – очень разбогатеть – и обезопасить свои капиталы на тот маловероятный случай, если коммунистический режим возьмет реванш: большая часть его денег находилась за границей. Он поддерживал связи со всеми политическими партиями. Он создал фонд, опекавший детей тех, кто погиб во время советского вторжения в Афганистан.
   
Но в ту ночь, сидя в одиночестве у окна кафе, откуда виднелись кремлевские башни, и зная, что может сидеть здесь хоть до утра – никто и слова ему не скажет, – он вдруг понял.
   
Понял, что то же самое происходит с его женой, которая постоянно колесит по свету, а если находится в Москве – приходит домой поздно и сразу бросается к компьютеру. Понял, что вопреки расхожему мнению большинства, абсолютное могущество оборачивается рабством. Тот, кто попал в этот мир, уже не хочет покидать его. За покоренной высотой открываются новые вершины. И всегда будет конкурент, которого надо одолеть. Вместе с еще двумя тысячами человек он входит в самый элитный клуб, члены которого собираются лишь раз в году – в швейцарском Давосе, на Мировом экономическом форуме. И все они – люди, наделенные огромным могуществом и деньгами – работают с утра до ночи, желая достичь еще больше и пройти еще дальше. И говорят они только об одном – о тенденциях рынка, котировках, состоянии акций. О деньгах, деньгах, деньгах. И работают они не потому, что нуждаются в чем-то, а потому, что сознают огромную ответственность перед своими правительствами, партнерами и сотнями тысяч служащих. Работают, ибо искренне считают, будто помогают миру. Что ж, может быть, так оно и есть, но за эту помощь мир взимает с них высокую плату – их собственные жизни.
   
   
И на следующий день Игорь сделал то, к чему раньше относился с презрительным недоумением: сочтя, что с ним творится что-то неладное, нашел психотерапевта. И доктор объяснил ему: он страдает недугом, довольно распространенным среди людей, выбившихся из общей массы, достигших чего-то такого, что превосходит возможности обычного, среднего человека. Оказалось, что он – «трудоголик», как с недавних пор стали во всем мире обозначать этот вид расстройства. Такие исступленно работающие люди, сказал доктор, стоит им отрешиться от проблем и вызовов, постоянно встающих перед их компанией, подвергаются риску тяжелой депрессии.
   
– Природа этого невроза пока не изучена, он связан с неуверенностью в себе, детскими страхами, нежеланием принимать действительность… Знаете, возникает зависимость ничуть не менее пагубная, чем от наркотиков. Но в отличие от наркомана, чья продуктивность убывает день ото дня, трудоголики весьма способствуют приращению национального богатства. А потому никто не заинтересован в том, чтобы помочь таким людям.
   
– Каковы же последствия?
   
– Я не стану их скрывать от вас, потому что вы для этого и ко мне обратились. Самое серьезное – это разрушение семейной жизни. В Японии, где это психическое расстройство проявляется чаще, чем где-либо еще, и приводит иногда к фатальному исходу, научились разными методами справляться с подобной одержимостью или хотя бы контролировать ее.
   
Игорь не помнил, чтобы за последние два года кто-то внушал ему большее уважение, чем этот усатый, очкастый человек, сидевший сейчас напротив.
   
– Значит, можно надеяться, что есть выход…
   
– Если трудоголик обращается к психотерапевту за помощью, он внутренне уже готов лечиться. Только один человек из тысячи отдает себе отчет в том, что нуждается в помощи…
   
– Мне нужна помощь. И у меня хватит денег, чтобы…
   
– Все правильно – слова типичного трудоголика. Я знаю, знаю, что хватит… Я узнал вас – видел ваши снимки в фоторепортажах с благотворительных ярмарок, конгрессов и даже те, где вы запечатлены рядом с нашим президентом… У него – замечу мимоходом, – симптомы того же порядка. Так вот, одних денег тут недостаточно. Хочу понять, хватит ли у вас воли.
   
Игорь подумал о Еве, о доме в горах, о семье, которую ему бы так хотелось создать, о сотнях миллионов долларов, лежащих на его счетах. И еще подумал о своем престиже, о достигнутом могуществе и о том, как трудно будет расставаться со всем этим.
   
– Я вовсе не предлагаю вам бросить то, чем вы занимаетесь, – будто читая его мысли, сказал психотерапевт. – Задача в том, чтобы вы стали воспринимать свое дело как источник радости, чтобы не были одержимы им, а забота о нем не превратилась в навязчивую идею. И в чем же главная причина того, что вы рискнули обратиться ко мне? В конце концов, люди вашего склада и уровня получают удовольствие от того, что делают, и ни один из ваших друзей, находящихся в том же положении, не признается, что ему нужна помощь…
   
Игорь опустил голову.
   
– Ну, так в чем же? Молчите? А хотите, я отвечу за вас? В том, что ваша семейная жизнь дала трещину.
   
– Да нет, дело еще хуже. У моей жены – те же самые симптомы. После нашей поездки на Байкал она стала отдаляться от меня. А если есть на свете человек, ради которого я готов снова убивать, то…
   
Он осекся, поняв, что говорит лишнее. Но психотерапевт по ту сторону стола и бровью не повел.
   
– Если есть на свете человек, ради которого я готов на… готов пойти на что угодно, то это моя жена.
   
Доктор вызвал свою ассистентку и попросил ее записать пациента на серию сеансов психотерапии. Он не спрашивал, свободен ли будет пациент такого-то числа в таком-то часу: психотерапия заключалась в том, чтобы с самого начала дать понять – даже самые важные деловые встречи и переговоры придется отложить или перенести.
   
– Позвольте спросить…
   
Доктор кивнул.
   
– Скажите… А то, что я работаю больше, чем должен, не может быть истолковано в каком-то высоком, благородном смысле? Ну, как глубокое уважение к Господу, который-то и даровал мне в этой жизни такие возможности. Как способ исправить нравы общества, даже если для этого мне порой приходилось действовать методами, которые немного…
   
Он вдруг осекся.
   
– «Немного» – что?
   
– Нет, ничего.
   
От доктора Игорь вышел, чувствуя одновременно и смятение, и облегчение. Вероятно, психотерапевт не понимает сути того, чем занят его пациент: в жизни всегда есть смысл, все люди сообщаются между собой, и очень часто приходится удалять злокачественную опухоль ради того, чтобы сохранить весь организм. Каждый запирается в своем мирке, строит планы, не берущие в расчет ближнего, верит, что планета – это всего лишь участок земли, который надо возделывать, повинуется своим инстинктам и желаниям, не уделяя ни малейшего внимания всеобщему благосостоянию.
   
Нет, он не разрушал свою семью – он всего лишь хотел, чтобы мир, где будут жить его дети, был лучше нынешнего. Чтобы в нем не было ни наркотиков, ни войн, ни позорного рынка секс-услуг. Чтобы в нем царствовала великая сила любви, способная объединить супругов, народы, нации, религии. Ева поняла бы его – даже когда их брак переживал кризис, без сомнения насланный Нечистым.
   
На следующий день он поручил своей секретарше отказаться от сеансов психотерапии под тем предлогом, что у него много важных дел. Он разрабатывает грандиозный план очищения мира, нуждается в помощи и уже связался с некоей группой, которая настроена поработать на него.
   
Два месяца спустя женщина, которую он любил, бросила его. Ее обуял дьявол. Ибо иначе он не мог объяснить мотивы некоторых ее поступков.
   
   
К действительности его возвращает резкий звук отодвигаемого кресла. Повернув голову, он видит перед собой женщину: в одной руке у нее стакан виски, в другой – дымящийся окурок. Хорошо одета, но явно нетрезва.
   
– Можно мне тут присесть? А то все столы заняты…
   
– Вы уже сели.
   
– Это невозможно… – говорит женщина, словно продолжая начатый разговор со старинным знакомым. – Это просто невозможно. Полиция выставила меня из госпиталя! А тот, из-за кого я полдня провела в самолете и вынуждена была снять номер в отеле за двойную цену, сейчас при смерти… Наркотики!
   
Она из полиции?
   
Или ее слова не имеют отношения к тому, о чем он думал?
   
– А что вы… нет, давай лучше на «ты»… Что ты здесь делаешь? И тебе не жарко? Почему не снимешь пиджак? Хочешь, чтобы все восхищались твоей элегантностью?
   
Как всегда, люди сами выбирают свою судьбу. И эта женщина – тоже.
   
– Я всегда ношу пиджак, независимо от того, какая погода… А вы, наверное, актриса?
   
Женщина заливается смехом, в котором, однако, позванивают истерические нотки:
   
– Ну, пусть актриса… Да, я актриса! Играю роль той, кто с отрочества лелеял мечту, рос с ней, семь тяжелейших лет боролся за ее осуществление, заложил дом, работал без передышки…
   
– Я знаю, что это такое.
   
– Нет, не знаешь! Это – день и ночь думать об одном и том же. Проникать туда, куда тебя не приглашали. Подавать руку тем, кого терпеть не можешь. По десять раз названивать людям, которые не обладают и сотой долей твоей отваги и таланта, но заняли определенное положение и решили отомстить за все свои личные и семейные неурядицы, сделав невыносимой жизнь других людей…
   
– …Но при этом – знать, что нет большего счастья, чем гнаться за тем, что тебе желанно. Ни на что не размениваться и не отвлекаться. Ничем больше не интересоваться. Разрушить в конце концов свою семью.
   
Женщина – кажется, хмель выветрился из ее головы мгновенно – смотрит на Игоря в изумлении.
   
– Кто вы?! Как вам удалось прочесть мои мысли?
   
– Именно об этом самом я думал в ту минуту, когда вы подсели за мой стол. Можете называть меня на «ты». Думаю, что сумею вам помочь.
   
– Никто мне не поможет! Тот единственный, кому это по силам, лежит в реанимации. И судя по всему, едва ли выкарабкается… О, господи!
   
Женщина залпом допивает остатки виски. Игорь делает знак гарсону, но тот, не обращая на него внимания, обслуживает посетителей за другим столом.
   
– Знаете, я всю жизнь предпочитала льстивую ложь конструктивной критике… Пожалуйста, скажите, что я красива, что я могу…
   
Игорь смеется:
   
– С чего вы взяли, будто я не смогу вам помочь?
   
– Вы, случайно, не кинопродюсер? Не дистрибьютер? У вас связи по всему миру и кинотеатры в каждом городе земного шара?
   
Не исключено, что оба они говорят об одном и том же человеке. Если это так, если ему подстроили ловушку, бежать все равно поздно – его наверняка плотно пасут и арестуют, едва лишь он поднимется со стула. Он чувствует неприятный холодок под ложечкой, но откуда этот страх? Ведь всего несколько часов назад он пытался сдаться полиции – и в попытке этой не преуспел. Он тогда решил предпочесть мученичество и предложить свою свободу как жертву, однако Господь не принял ее.
   
А сейчас, быть может, переменил свое решение.
   
Он пытается представить себе, как все это будет: подозреваемый опознан, женщина, притворявшаяся пьяной, выступит на первый план и окажется важным свидетелем. Потом на террасу скромно вступит некий мужчина и попросит уделить ему пять минут для беседы. Мужчина этот из полиции. В кармане Игорева пиджака помимо безобидной авторучки лежит «беретта», и она-то выдаст его окончательно. Вся жизнь проносится перед глазами.
   
Отстреливаться? Но полицейский едва ли появится здесь один – откуда-нибудь за этой сценой наблюдают его коллеги. Игоря застрелят, прежде чем он успеет что-либо сделать. С другой стороны, он приехал сюда не затем, чтобы убивать без разбору ни в чем не повинных людей: он исполняет некую миссию, и жертвы – он предпочитает называть их «жертвами, принесенными во имя любви» – служат великой цели.
   
– Нет, я не дистрибьютер. И вообще не имею никакого отношения к миру кино и миру моды. Моя сфера – телекоммуникации.
   
– Это замечательно, – отвечает женщина. – Значит, у вас есть деньги. И может быть, вы о чем-то мечтали. Тогда вы поймете меня.
   
Игорь вновь делает знак гарсону – уже другому – и просит принести две чашки чая.
   
– Разве вы не видите, что я пью виски?
   
– Вижу. Но вспомните – я сказал, что смогу помочь вам. А для этого надо соображать трезво и отчетливо.
   
Морин меняет тон. С той минуты, как этот незнакомец угадал, о чем она думает, ей кажется, что она возвращается к действительности. А вдруг он и вправду сможет помочь? Уже много лет ее не пытались соблазнить, произнося одну из самых знаменитых в этой среде фраз: «У меня влиятельные друзья…» Чтобы переменить состояние духа, нет средства лучше, чем дать женщине почувствовать – она желанна. Морин хочется встать, уйти в дамскую комнату, взглянуть на себя в зеркало, поправить макияж. Впрочем, с этим успеется: сперва надо послать сигнал, что она тоже заинтересована.
   
Да, она нуждается в обществе и готова к сюрпризам судьбы, ибо твердо знает: Господь, закрывая дверь, непременно откроет окно. Иначе как еще объяснить, что лишь за этим столиком оказалось свободное место? В этом был скрыт тайный смысл, это был знак – они должны встретиться.
   
…Морин сама усмехается этим мыслям. Положение ее столь отчаянное, что добрым знаком, хорошей новостью, забрезжившим в конце тоннеля светом ей может показаться что угодно.
   
– Но прежде всего я должен понять, что именно вам нужно, – продолжает мужчина.
   
– Помощь. У меня готов фильм с первоклассным актерским составом. Прокатывать его должен был человек, который – один из очень немногих – еще верит в талант тех, кто не входит в систему. И вот с этим дистрибьютером я должна была встретиться завтра. А сегодня оказалась на одном приеме неподалеку от него и заметила, что ему внезапно стало плохо.
   
Игорь незаметно переводит дух. Если это правда, жизнь и в самом деле даст сто очков вперед самому хитро закрученному детективу.
   
– Я выбежала следом, выяснила, в какой госпиталь его увезли, и бросилась туда. По дороге придумывала, что́ сказать – «я его приятельница, мы готовились работать вместе…». Я никогда прежде не видела его, но уверена: в такой критической ситуации будешь рад каждому, кто окажется рядом…
   
«…И сумеет чужую беду обратить себе на пользу», – мысленно добавил Игорь.
   
Все они одинаковы. Абсолютно одинаковы.
   
– А что такое «первоклассный актерский состав»?
   
– Простите, я вас оставлю на минутку…
   
Игорь как воспитанный человек тоже поднимается и, пока Морин идет в дамскую комнату, надевает темные очки, всем своим видом пытаясь демонстрировать безмятежное спокойствие, потягивает чай, беспрестанно обшаривая террасу взглядом. Вроде бы ничего подозрительного, но засиживаться здесь все равно не стоит: вернется дама – надо уходить.
   
На Морин учтивость нового знакомого производит сильное впечатление. Давно уже не встречался ей человек, который вел бы себя согласно правилам хорошего тона – тем самым, что когда-то внушали ее родителям. Выходя с террасы, она заметила, что несколько молоденьких хорошеньких посетительниц за соседними столиками невольно подслушали их разговор и теперь поглядывают на него с улыбкой. Заметила и то, что он надел темные очки – должно быть, для того, чтобы незаметно разглядывать женщин. Не исключено, что, вернувшись, она обнаружит, что чай с ним пьет кто-то другой… Такова жизнь: жаловаться не на что и надеяться – тоже.
   
Она разглядывает себя в зеркале: как это мужчина мог заинтересоваться ею? Надо вернуться к действительности. У нее – усталые потухшие глаза, она измождена, как и все, кто принимал участие в фестивале… Но знает, что надо продолжать борьбу. Канны еще не кончились, Джавиц может поправиться, а если нет – найдется человек, которого заинтересует прокат ее ленты… У нее есть билеты на просмотр других фильмов, ей вручили приглашение на праздник журнала «Gala» – одного из самых влиятельных во Франции, она может распорядиться своим временем так, чтобы узнать, что предпринимают в Европе независимые режиссеры и продюсеры для показа своих работ. Надо собраться, надо как можно скорее прийти в себя.
   
Что же касается этого красавца, нечего питать иллюзии. И Морин возвращается к столику, ожидая найти рядом с ним по меньшей мере двух девиц, но ошибается. Он – один. При ее появлении снова учтиво встает и отодвигает ее кресло.
   
– Я не представилась. Меня зовут Морин.
   
– Игорь. Очень приятно. Итак, мы остановились на том, что же такое «первоклассный состав»…
   
Теперь она может подпустить шпильку барышням за соседним столом. И потому говорит чуть громче, чем нужно:
   
– Здесь, в Каннах, как и на любом другом крупном фестивале, ежегодно происходят актерские открытия, и ежегодно крупные актрисы теряют роли, потому что кинопромышленники считают, что они уже вышли в тираж, хотя на самом деле те еще молоды и полны сил. Среди тех, кого «открывают» (девушки, слушайте, это вас касается!), кое-кто избирает стезю чистого гламура. Съемками они зарабатывают мало – режиссеры это знают и этим пользуются, – а инвестируют в самое что ни на есть неподходящее дело…
   
– То есть?
   
– В собственную красоту. Они обретают известность, получают деньги за то, что появляются на презентациях и вечеринках, за рекламу того или иного товара… Знакомятся с самыми могущественными на планете людьми и кумирами миллионов… И деньги эти колоссальные – потому что они молоды и красивы, и их агенты заключают от их имени неимоверное количество контрактов.
   
И они же, эти агенты, постоянно разжигая их тщеславие, ведут и направляют своих подопечных. А те становятся идолами домохозяек, подростков, начинающих актрис, которые, не имея денег даже на поездку в соседний город, воспринимают их как подружек, мечтая пожить их жизнью. И продолжают сниматься в кино, зарабатывая теперь немного больше – при том, что их пресс-агенты и пиар-менеджеры рассказывают об их заоблачных гонорарах, и в эту заведомую ложь не верят даже журналисты, что не мешает им распространять ее в своих публикациях, ибо они знают: читателям нужна не информация, а новость.
   
– А в чем разница? – спрашивает Игорь, немного расслабившись, но не переставая внимательно следить за всем, что происходит вокруг.
   
– Предположим, на аукционе в Дубаи вы купили компьютер из чистого золота и решили написать на нем книгу. Репортер, узнав об этом, позвонит вам и спросит: «Как работается на вашем золотом компьютере?» Вот это – новость. А информация – что же именно вы написали – не имеет ни малейшего значения и никого не интересует.
   
«Может быть, и Ева получает от меня не информацию, а новости? – думает Игорь. – Раньше мне это не приходило в голову».
   
– Продолжайте.
   
– Идет время. Лет через семь-восемь ее перестают снимать. Приглашения на разного рода мероприятия и на участие в рекламных кампаниях присылают все реже. Агент неожиданно оказывается очень занят и не всегда отвечает на телефонные звонки. Звезда в шоке: как смеют они поступать таким образом с нею, с великим секс-символом, с живым воплощением гламура?! Сначала она во всем винит агента, решает даже расстаться с ним – и тут, к своему несказанному изумлению, обнаруживает, что его эта новость не повергает в панику. Наоборот: он просит подписать бумагу, подтверждающую, что во время сотрудничества все шло распрекрасно, желает ей всего хорошего, и на этом их отношениям приходит конец.
   
Морин обводит террасу взглядом, словно ища, кого бы привести в пример. Люди, еще сохранившие громкую известность, но уже исчезнувшие со сцены и теперь отчаянно ищущие новый шанс. Они еще обладают прежней величавой осанкой и надменно-отстраненным видом, но сердца их полны горечи, а кожа хранит тайные шрамы от пластических операций. Морин видит рубцы, видит закачанный ботокс, но – ни одной из знаменитостей минувшего десятилетия. Быть может, у них нет денег, чтобы приехать на подобный фестиваль, и сейчас они ведут какие-нибудь провинциальные празднества, рекламируют шоколад или пиво, продолжая держаться с достоинством, присущим их прежнему – но отнюдь не теперешнему – статусу.
   
– Так вы говорили…
   
– Да-да. Существуют два типа актрис. О первом я вам рассказала. Второй сталкивается точно с теми же проблемами. И разница лишь в том, – Морин снова повышает голос, заметив, что девушки по соседству явно заинтересовались словами дамы, так досконально знающей эту среду, – что они знают: красота – мимолетна. И редко появляются на обложках журналов или в рекламных роликах, потому что заняты совершенствованием своего мастерства. Они продолжают заниматься, укрепляют связи с людьми, способными пригодиться в будущем, а если одалживают свое имя и свою внешность каким-то товарам, делают это не в качестве модели, а как полноправные партнеры. Они, разумеется, получают меньше. Но зато – до конца жизни.
   
И вот тут появляется такой человек, как я. И говорит: «У меня есть хороший сценарий, достаточно денег, и я бы хотела, чтобы ты снималась в моем фильме». Они соглашаются: талант позволит им справиться с ролью, а ума хватит понять, что даже если фильм не получит грандиозный успех, люди увидят их на экране, поймут, что они еще очень даже способны работать, и, как знать, не заинтересуется ли ими какой-нибудь продюсер из новых.
   
Игорь тоже замечает, что девушки прислушиваются к разговору.
   
– Может быть, пройдемся немного? – предлагает он вполголоса. – Здесь слишком людно. Я знаю одно отличное место – там тихо, и можно полюбоваться закатом… Это волшебное зрелище.
   
О большем Морин не могла бы и мечтать: приглашение на прогулку! Предложение вместе посмотреть, как садится солнце (хотя ждать его захода еще довольно долго)! И никаких дешевых трюков вроде: «Только сначала поднимемся в мой номер, я должен надеть другие башмаки», а там, наверху, со словами: «У меня обширные связи, и я точно знаю, кто вам нужен…» – непременные приставания.
   
Впрочем, она бы не стала возражать, если бы этот обаятельный господин, о котором она решительно ничего не знает, взялся обольщать ее… Тем более что он наверняка делает это изысканно.
   
Они встают из-за стола, и, направляясь к выходу, ее спутник просит гарсона записать на его счет (значит, он живет здесь, в отеле «Martinez»). Выйдя на Круазетт, он предлагает свернуть налево.
   
– Там меньше народу… И кроме того, думаю, вид оттуда откроется красивее – солнце опускается прямо на холмы у нас перед глазами.
   
– Игорь, кто вы такой?
   
– Отличный вопрос, – отвечает он. – Мне бы тоже хотелось это знать…
   
Что ж, еще очко в его пользу… Он не распускает павлиний хвост, не распространяется о том, как богат, умен, способен на то и на это… Всего лишь проявил желание вместе с нею увидеть, как вечереет в Каннах. И этого достаточно. Они молча проходят до конца пляжа, а вокруг них – самый разнообразный люд: пожилые супруги, живущие, кажется, в ином мире, который не имеет никакого отношения к фестивалю; причудливо одетые юнцы в наушниках, проносящиеся на роликах; уличные торговцы, разложившие свой товар на ковриках, снабженных веревочками, так что при появлении полицейского они могут в мгновение ока свернуть свою «витрину» в узел. Проходят мимо скамьи, неизвестно почему огражденной желтой «полицейской линией», хотя на вид – скамья как скамья. Морин замечает, что ее спутник два или три раза оглядывается, словно ждет кого-то. Да нет, наверное, просто увидел в толпе знакомое лицо…
   
И вот наконец они находят уединенное место, садятся на удобную скамейку со спинкой. Здесь они будут наедине – никто сюда не придет, потому что тут ровным счетом ничего не происходит. Морин в прекрасном настроении.
   
– Какая красота! А вы знаете, почему Создатель отдыхал в день седьмой?
   
Игорь не понял ее вопроса, но она продолжает:
   
– Потому что в шестой, прежде чем Он завершил труды и оставил человеку совершенный мир, к Нему пришли несколько голливудских продюсеров и сказали: «Об остальном можешь не заботиться! Мы сами займемся цветной пленкой для заката, спецэффектами для бурь и штормов, сами поставим свет и запишем звук, чтобы человек, слыша рокот волн, всякий раз думал, что это – настоящее море!»
   
Она смеется, но ее спутник по-прежнему сосредоточен и серьезен.
   
– Вы спросили, кто я…
   
– Я не знаю, кто вы, но вижу, что город вы знаете прекрасно. И могу добавить: вас сам Господь послал. Всего за один день мне довелось испытать надежду, отчаяние, одиночество и удовольствие от приятного общества. Столько разнообразных чувств разом!
   
Он достает из кармана какой-то предмет – деревянный брусочек не больше пятнадцати сантиметров длиной.
   
– Мир полон опасностей. Где бы вы ни находились, повсюду можно встретить тех, кто не моргнув глазом готов напасть, ограбить, убить. И никто – поверьте мне, никто – не умеет защищаться. Все мы – в руках тех, кто сильнее.
   
– Вы правы. И потому, наверное, эта штучка, которую вы держите, – для того, чтобы вам не причинили зла?
   
Игорь осторожно, как художник, кладущий последние мазки на свой шедевр, отвинчивает верхнюю часть цилиндрика, снимает крышку, которая оказывается головкой длинного штыря – на его металлическом острие вспыхивают солнечные блики.
   
– С этим вас не пустят в самолет! – со смехом замечает она.
   
– Разумеется, не пустят.
   
Морин понимает, что сама судьба свела ее с этим привлекательным, учтивым и, вероятно, богатым человеком, способным уберечь ее от всех опасностей. Она не знает уголовной статистики, но понимает, что надо быть готовым ко всему.
   
Для этого и существуют мужчины – для того, чтобы быть готовым ко всему.
   
– Конечно, надо точно знать, куда направлять удар. Стержень, хоть и стальной, но тонкий, а потому – хрупкий, и, кроме того, слишком короткий, чтобы причинить серьезную рану. Если тыкать куда попало, эффекта не будет.
   
Подняв штырь, он подносит его на уровень уха Морин. Страх – ее первая реакция – тотчас сменяется восторженным любопытством.
   
– Вот, к примеру, здесь – идеальное место. Чуть выше – удар отразят толстые кости черепной коробки. Чуть ниже – попадешь в вену, человек умрет, но может успеть отреагировать. Если он вооружен, то нанесет ответный удар, потому что нападающий стоит к нему вплотную…
   
Штырь медленно проползает по ее телу, слегка касается груди, и Морин понимает: он хочет одновременно и произвести на нее впечатление, и возбудить ее.
   
– Вот уж не думала, что специалист по телекоммуникациям так разбирается в этом вопросе. Но судя по тому, что вы сказали, это довольно мудреный способ убийства.
   
Ее слова означают: «Мне интересно то, что ты говоришь. И сам ты тоже мне интересен. Через минуту возьми меня за руку, чтобы мы вместе полюбовались закатом».
   
Стальное острие скользнуло по груди, но не задержалось там, хотя грудь и затрепетала. И вот наконец остановилось чуть ниже подмышки.
   
– Теперь оно – напротив сердца. Сердце окружено грудной клеткой – это его естественная защита. В драке таким коротким клинком серьезный ущерб не нанесешь. Он непременно наткнется на ребро, и если даже проникнет в тело, кровотечение будет не столь сильным, чтобы вывести противника из строя. Он может даже не почувствовать удар, который вот здесь будет смертоносным.
   
Что же она делает здесь, в безлюдном месте, наедине с этим совершенно незнакомым человеком, рассуждающим на такие жуткие темы?! И едва успев подумать об этом, Морин ощущает нечто подобное разряду тока – и тело перестает повиноваться ей. Борясь с удушьем, она хочет вдохнуть поглубже, но теряет сознание.
   
Игорь – как тогда с Оливией – обнимает ее за плечи, но на этот раз прислоняет обмякшую женщину к спинке скамьи. Надев перчатки, опускает ее голову на грудь.
   
Если бы кто-нибудь случайно забрел в этот уголок пляжа, то увидел бы всего лишь уснувшую на скамейке женщину и подумал: «Устала… Набегалась в поисках продюсеров и дистрибьютеров…»
   
   
Притаившийся за старым складом паренек, который облюбовал это место, чтобы подсматривать за парочками, сейчас уже лихорадочно звонит в полицию. Он все видел. И думал, что все это – шутка, пока мужчина в самом деле не воткнул стилет в тело своей жертвы. Паренек решил до появления полиции не вылезать из своего укрытия: этот маньяк может в любую минуту вернуться, и тогда он пропал.
   
   
Игорь швыряет стилет в море и направляется в сторону отеля. На этот раз его жертва сама выбрала себе смерть. Когда она появилась на террасе, он ведь сидел в одиночестве, размышляя о том, что делать, и вспоминая прошлое. Он и подумать не мог, что она согласится пойти с ним – с человеком, которого видит впервые в жизни – в безлюдное место, однако она не колебалась, не замедлила шаг. И сто раз могла бы убежать, когда он начал показывать ей, в какие точки следует вонзить короткое лезвие, чтобы удар был смертельным, – однако продолжала сидеть рядом и даже не запаниковала.
   
   
Мимо по закрытой для движения полосе проносится патрульная машина. Игорь провожает ее глазами и с удивлением замечает, что она въезжает на пирс, который никто – ни один человек – не посещает во время фестиваля. И утром, и сейчас, под вечер, здесь пустынно, хотя это, конечно, лучшая точка, где можно полюбоваться закатом.
   
Через несколько секунд в том же направлении, оглушительно завывая сиреной, мигая фонарями на крыше, промчалась карета «скорой помощи».
   
Игорь уходит прочь: он убедился – кто-то был свидетелем его преступления. Как этот «кто-то» опишет его? – Мужчина, с седеющими волосами, в джинсах и черном пиджаке поверх белой сорочки. На основании свидетельских показаний сделают словесный портрет, а это займет известное время и вскоре заставит сыщиков понять, что под это описание подходят десятки, если не тысячи людей.
   
С той минуты как в ответ на попытку сдаться властям ему посоветовали отдохнуть и выспаться, Игорь считал, что больше никто не помешает ему выполнить его предназначение. Его мучили другие сомнения: достойна ли Ева тех жертв, которые он собирался принести миру? И поначалу был уверен – да. Но теперь что-то иное скребло его душу и перед глазами то им дело возникал образ маленькой торговки кустарными сувенирами, виделись ее густые ресницы и невинная улыбка.
   
«В каждом из нас есть частица Божьего огня, – казалось, говорит ему Оливия. – Всем нам при рождении дарован был некий умысел, имя которому – Любовь. Но она не должна быть сосредоточена в одном человеке – она рассеяна по миру и ждет, когда ее откроют и обретут. Проснись, пробудись для нее. Что прошло, то не вернется. Что придет, должно быть узнано».
   
Он мысленно возражает ей: «Мы узнаем, что план был неверен, когда дойдем до самых отдаленных его последствий. Или когда милосердный Господь поведет нас в ином направлении».
   
Игорь глядит на часы: у него еще есть двенадцать часов – времени хватит, чтобы сесть в свой самолет с той, кого он любит, и вернуться в…
   
Куда? В Москву, к своей работе – и это после всего того, что он испытал, перестрадал, обдумал, спланировал? Или благодаря всем принесенным жертвам воскреснуть, избрать абсолютную свободу, открыть в себе нового, неведомого человека и уж с этой минуты делать лишь то, о чем мечтал, когда Ева еще была с ним?
  
  
   
    
4:34 РМ
   
   
Жасмин курит, уставившись бездумным взглядом в море. В такие минуты ей, ощущающей свое единение с бесконечностью, кажется, будто она обретает невиданное могущество и способность творить нечто чудесное.
   
Она вспоминает старинную притчу, неизвестно где вычитанную. Ходжа Насреддин однажды появился при дворе в роскошном тюрбане и попросил денег на благотворительность.
   
– Пришел просить денег, а сам носишь такой великолепный и, без сомнения, очень дорогой тюрбан, – ответил ему властелин. – Сколько стоит эта необыкновенная вещь?
   
– Пятьсот золотых, – отвечал ему суфийский мудрец.
   
– Это ложь, – прошептал на ухо повелителю его визирь. – Ни один тюрбан не может стоить таких денег.
   
Однако Насреддин стоял на своем:
   
– Я пришел сюда не только просить, но и договариваться. Я заплатил такие деньги за тюрбан, ибо знал, что во всем подлунном мире только наш повелитель сможет купить его за шестьсот золотых, чтобы полученный доход я мог обратить в пользу неимущих.
   
Польщенный султан выплатил требуемую сумму. А мудрец, уже выходя из дворца, сказал визирю:
   
– Ты прекрасно знаешь, сколько стоит тюрбан, а вот предел, до которого доводит человека его суетность, известен мне одному.
   
Это – в точности о том мире, что ее окружает. Она ничего не имела против своей профессии, не осуждала людей за их желания, однако все же отчетливо сознавала, что́ в жизни главное. И старалась обеими ногами стоять на земле, хотя искушения так и сыпались на нее.
   
…Кто-то, приоткрыв дверь, сообщает, что до начала показа остается всего час. Самое томительное и тяжкое время, предшествующее дефиле, миновало. Модели откладывают в сторону свои телефончики и плееры, гримеры наносят последние штрихи, парикмахеры поправляют выбившиеся пряди.
   
Жасмин садится перед тройным зеркалом и предоставляет себя в их распоряжение.
   
– Не волнуйся, – говорит парикмахер. – Подумаешь, Канны.
   
– А я и не волнуюсь.
   
Да и с чего бы ей волноваться? Наоборот, каждый раз, как она вступает на подиум, ее охватывает чувство сродни экстазу, и происходит пресловутый выброс адреналина. Стилистка расположена поболтать: она рассказывает о морщинах знаменитостей, проходящих через ее руки, предлагает новый чудодейственный крем, говорит, как от всего этого устала, спрашивает, нет ли у Жасмин лишнего приглашения на party. Та слушает все это с ангельским терпением, ибо в мыслях она сейчас далеко отсюда – на улицах Антверпена. Ей вспоминается тот день, когда она решила отыскать фотографов.
   
Она преодолела неизбежные поначалу трудности, и все пошло как надо.
   
Так же будет и сегодня. Так было, когда она вместе с матерью, мечтавшей, чтобы дочка поскорее оправилась от потрясения, и согласившейся сопровождать ее, позвонила в дверь первому фотографу – тому самому, что восхитился ею на улице. Дверь открылась, и они попали в небольшую комнату, где стоял прозрачный стол, заваленный негативами, другой стол – с компьютером – и еще что-то вроде архитекторского кульмана. Фотограф был не один: какая-то женщина лет сорока, представившаяся как координатор проектов, оглядела Жасмин с ног до головы и улыбнулась. Все четверо расселись.
   
– Уверена, что вашу дочь ждет большее будущее, – сказала женщина.
   
– Я всего лишь сопровождаю ее, – ответила мать. – Если что хотите сказать, обращайтесь прямо к ней.
   
Женщина немного оторопела. Потом взяла формуляр, принялась заносить в него данные и параметры, приговаривая при этом:
   
– «Кристина» – не годится… Слишком распространенное имя… Прежде всего нам надо будет придумать другое.
   
«Нет, – думает она сейчас, – не потому, что слишком распространенное… Кристиной звали ту девушку, которая стала духовной калекой в тот день, когда оказалась свидетельницей убийства, и умерла, когда отказалась подтвердить то, что видела собственными глазами. И если уж менять все, то начинать и вправду надо с обращения, привычного с первых месяцев жизни». И в ответ будто само выговорилось:
   
– Жасмин Тайгер. Нежна, как цветок, опасна, как дикий зверь.
   
Женщине понравилось:
   
– Карьера модели – дело непростое. Тебе повезло уж с тем, что тебя выбрали хотя бы для первого шага. Впереди будет еще много разного, но мы здесь для того, чтобы помочь тебе попасть туда, куда ты хочешь. Мы сделаем фотографии и разошлем по агентствам. И еще тебе потребуется композит.
   
Она явно ожидала, что Кристина спросит: «Что это такое?» Но вопроса не последовало, и женщина опять сумела скрыть легкую растерянность:
   
– Композит, как ты, наверное, знаешь, – это лист особой бумаги, где помещена твоя лучшая фотография и указаны твои параметры. И еще снимки – в разных видах: в бикини, школьной форме… Лицо – крупным планом. В вечернем макияже, чтобы тебя можно было отобрать и в том случае, если надо, чтобы модель казалась старше… Так, теперь грудь…
   
Она замолчала.
   
– …Грудь, надо сказать, несколько превышает установленные для модели объемы. – Она повернулась к фотографу. – Надо будет это скрыть. Запиши.
   
Тот сделал пометку в блокноте. Кристина, стремительно превращавшаяся в Жасмин Тайгер, подумала: «Но ведь рано или поздно истинный размер обнаружится».
   
Женщина меж тем достала из красивого кожаного портфельчика лист бумаги:
   
– Нам надо пригласить гримера. Парикмахера-стилиста. Ты ведь никогда не выходила на подиум, так?
   
– Никогда.
   
– Тогда запомни: движение на подиуме отличается от движения на улице. Иначе свалишься – шаги быстрые, каблуки высокие… Ноги надо переставлять по-кошачьи – одну за другой. Ни в коем случае не улыбаться. Самое главное – это постановка фигуры, осанка, иначе говоря.
   
Она поставила три галочки на полях.
   
– Взять напрокат несколько платьев.
   
Еще одна галочка.
   
– Ну, пока, я думаю, все.
   
Она извлекла из портфельчика калькулятор, сложила, сверяясь со списком, какие-то цифры. Никто не осмеливался произнести хоть слово.
   
– Около двух тысяч евро. Снимки я не считаю, потому что Яссер, – она кивнула на фотографа, – берет очень дорого, но эти он сделает бесплатно, если ты разрешишь использовать материал. Стилистов, наверное, надо будет вызвать на послезавтра. А я свяжусь, узнаю, есть ли вакансии… Уверена, что тебя удастся пристроить… И еще я уверена, что все твои расходы очень скоро окупятся, потому что ты инвестируешь в себя и создаешь себе новые возможности.
   
– Вы хотите сказать, что платить придется мне?
   
Этот вопрос в очередной раз сбил координатора проектов с толку. Обычно девушки, приходившие сюда, были готовы на все ради осуществления мечты целого поколения – стать самыми желанными женщинами планеты – и таких вопиюще бестактных вопросов не задавали.
   
– Послушай-ка, милая моя Кристина…
   
– Мое имя – Жасмин. Переступив этот порог, я превратилась в Жасмин.
   
Раздался звонок. Фотограф вытащил из кармана телефон и отошел в глубь комнаты, тонувшей во тьме. Когда он отдернул штору, Жасмин увидела стену, наглухо задрапированную черной материей, штативы с аппаратурой, мощные светильники под потолком.
   
– Хорошо. Пусть будет Жасмин. Так вот, милая, на твоем месте хотели бы оказаться тысячи, миллионы людей. Тебя выбрал один из самых известных фотографов этого города, с тобой будут работать лучшие профессионалы, и я сама собираюсь направлять твои шаги. Между тем, как и во всем остальном, что есть в жизни, нужно верить в возможность своей победы и во имя ее вкладывать средства. С твоей красотой можно добиться успеха, но этого совершенно недостаточно в нашем мире, построенном на жестком соперничестве. Надо и в самом деле стать самой лучшей, а это стоит денег – по крайней мере поначалу.
   
– Но если вы считаете, что у меня есть все эти качества, почему не хотите инвестировать в меня?..
   
– Для этого еще не пришло время. А сейчас мне необходимо понять – ты и в самом деле хочешь стать профессионалкой или я имею дело с очередной девицей, ослепленной возможностью путешествовать, увидеть мир, подцепить богатого мужа…