1 2 3 4 
   
Андреа. Федерцони сомневается в этом. 
   
Федерцони. Уж будьте любезны, оставьте меня в покое. Я сказал "гм", только и всего. Я шлифовальщик линз, я шлифую линзы, а вы смотрите через них на небо, и то, что вы там видите, это вовсе не пятна, а "макулис". Как я могу сомневаться в чем-либо? Сколько раз вам повторять, что я не могу читать книги: они на латыни. (Сердито размахивает весами.) 
   
Одна из чашек падает на пол. Галилей подходит и молча поднимает ее. 
   
Маленький монах. А в сомнении заключено счастье, хоть я и не знаю, почему это так. 
   
Андpea. За последние две недели я каждый солнечный день забирался на чердак, под крышу. Через узкие трещины в дранке падает очень тонкий луч. И тогда можно поймать на лист бумаги перевернутое изображение Солнца. Я видел одно пятно величиной с муху, расплывчатое, как облачко. Оно перемещалось. Почему мы не исследуем пятен, господин Галилей? 
   
Галилей. Потому что мы исследуем плавающие тела. 
   
Андpea. Даже бельевые корзины моей матери уже полны писем. Вся Европа спрашивает о вашем мнении. Ваш авторитет так возрос, что вы не можете молчать. 
   
Галилей. Рим позволил вырасти моему авторитету именно потому, что я молчал. 
   
Федерцони. Но теперь вы уже не можете позволить себе молчать. 
   
Галилей. Но я не могу себе позволить, чтобы меня поджаривали на костре, как окорок. 
   
Андреа. Вы думаете, что пятна как-то связаны с этим делом? 
   
Галилей не отвечает. 
   
Ну что ж, остаемся при наших ледышках. Это вам не повредит. 
   
Галилей. Правильно. Итак - наш тезис, Андреа! 
   
Андpea. Что касается плавания тел, то мы полагаем, что при этом форма тела не имеет значения, а важно лишь то, тяжелее ли это тело, чем вода, или легче. 
   
Галилей. Что говорит Аристотель? 
   
Маленький монах. "Discus latus platique..." 
   
Галилей. Переводи, переводи. 
   
Маленький монах. "Широкая и плоская пластина льда может плавать на воде, тогда как железная игла тонет". 
   
Галилей. Почему, согласно Аристотелю, не тонет лед? 
   
Маленький монах. Потому что он широк и плосок и, следовательно, не может разделить воду. 
   
Галилей. Хорошо. (Берет кусок льда и кладет его в лохань.) А теперь я нажимаю на лед, силой опускаю его на дно сосуда. Вот я убираю руки, нажима больше нет. Что происходит? 
   
Маленький монах. Он снова всплывает. 
   
Галилей. Правильно. Видимо, подымаясь, он все же может разделять воду. Не так ли, Фульганцио? 
   
Маленький монах. Но почему же он вообще плавает? Ведь лед тяжелее воды, поскольку он сгущенная вода. 
   
Галилей. А что, если он разжиженная вода? 
   
Андреа. Он должен быть легче воды, иначе бы он не плавал. 
   
Галилей. Вот-вот. 
   
Андреа. Так же как не может плавать железная игла. Все, что легче воды, - плавает, все, что тяжелее, - тонет. Что и требовалось доказать. 
   
Галилей. Андреа, ты должен научиться осторожно мыслить. Дай-ка мне железную иглу и лист бумаги. Ведь железо тяжелее воды, не так ли? 
   
Андреа. Да. 
   
Галилей кладет иглу на лист бумаги и опускает ее на воду. 
   
Пауза. 
   
Галилей. Что происходит? 
   
Федерцони. Игла плавает! Святой Аристотель, ведь его же никогда не проверяли! 
   
Все смеются. 
   
Галилей. Главная причина нищеты наук - почти всегда - их мнимое богатство. Наша задача теперь не в том, чтобы открывать двери бесконечному знанию, а в том, чтобы положить предел бесконечным заблуждениям. Записывайте! 
   
Вирджиния. Что у них там? 
   
Госпожа Сарти. Каждый раз, когда они смеются, я пугаюсь. Думаю - над чем это они смеются? 
   
Вирджиния. Отец говорит: у богословов колокольный звон, а у физиков смех. 
   
Госпожа Сарти. Но я рада, что он по крайней мере теперь не так часто смотрит в свою трубу. Это было еще хуже. 
   
Вирджиния. Теперь он все время лишь кладет куски льда на воду; от этого, пожалуй, не может быть большого вреда. 
   
Госпожа Сарти. Не знаю, 
   
Входит Людовико Mарсили в дорожной одежде, сопровождаемый слугой, несущим 
   
поклажу. Вирджиния бежит к нему, обнимает. 
   
Вирджиния. Почему ты не писал, что приедешь? 
   
Людовико. Я был здесь поблизости, осматривал наши виноградники у Бучоле и вот не мог удержаться. 
   
Галилей (близоруко щурясь). Кто это там? 
   
Вирджиния. Людовико! 
   
Маленький монах. Разве вы его не видите? 
   
Галилей. Ах да, Людовико. (Идет к нему навстречу.) Ну как лошади? 
   
Людовико. Отлично, сударь. 
   
Галилей. Сарти, празднуем встречу! Тащи кувшин сицилийского вина, того, старого! 
   
Госпожа Сарти и Андреа уходят. 
   
Людовико (Вирджинии). Ты что-то побледнела. Сельская жизнь пойдет тебе на пользу. Моя мать ждет тебя к сентябрю. 
   
Вирджиния. Погоди, я покажу тебе подвенечное платье! (Убегает.) 
   
Галилей. Садись 
   
Людовико. Я слыхал, сударь, что ваши лекции в университете слушают теперь больше тысячи студентов. Над чем вы работаете в настоящее время? 
   
Галилей. Обычная повседневная суета. Ты ехал через Рим? 
   
Людовико. Да. Позвольте, пока не забыл, - мать просила выразить вам свое восхищение по поводу вашей достохвальной сдержанности перед лицом этих оргий с солнечными пятнами, которые затеяли голландцы, 
   
Галилей (сухо). Благодарю. 
   
Госпожа Сарти и Андреа приносят вино и стаканы. Все собираются вокруг стола. 
   
Людовико. В Риме это стало уже притчей во языцех. Кристофер Клавиус высказал опасение, что из-за этих солнечных пятен сейчас может опять начаться балаган с вращением Земли вокруг Солнца. 
   
Андреа. Нечего беспокоиться. 
   
Галилей. Какие еще новости в святом городе, если не считать надежд на мои новые прегрешения? 
   
Людовико. Вы, конечно, знаете, что святейший отец умирает? 
   
Маленький монах. О! 
   
Галилей. Известно, кто будет преемником? 
   
Людовико. Большинство называет Барберини. 
   
Галилей. Барберини. 
   
Андреа. Господин Галилей знаком с Барберини. 
   
Маленький монах. Кардинал Барберини математик. 
   
Федерцони. Ученый на папском престоле! 
   
Пауза. 
   
Галилей. Итак, теперь им нужны такие люди, как Барберини, люди, которые смыслят в математике. Мир приходит в движение. Федерцони, мы еще доживем до времени, когда не придется оглядываться, как преступнику, говоря, что дважды два - четыре. (К Людовика.) Мне это вино по вкусу, что ты скажешь о нем? 
   
Людовико. Хорошее вино. 
   
Галилей. Я знаю этот виноградник. Он на крутом каменистом откосе, и ягоды почти синие. Люблю это вино. 
   
Людовико. Да, сударь. 
   
Галилей. В нем есть легкие оттенки. И оно почти сладкое, но именно только "почти". Андреа, убери все это - лед, лохань и иглу. Я ценю утехи плоти. Я не терплю трусливых душонок, которые называют их слабостями. Я говорю: наслаждаться тоже нужно уметь. 
   
Маленький монах. Что вы хотите делать? 
   
Федерцони. Мы снова начнем балаган с вращением Земли вокруг Солнца. 
   
Андреа (напевает). 
   
Писание гласит: она недвижима; послушно Профессора твердят: она стоять должна. Святой отец схватил ее за уши, Чтоб удержать. Но все же движется она. Андреа, Федерцони и маленький монах спешат к рабочему столу и убирают с 
   
него лишнее. 
   
Андреа. Мы можем обнаружить, что Солнце тоже вращается. Как это понравится тебе, Марсили? 
   
Людовико. Почему такое волнение? 
   
Госпожа Сарти. Ведь вы же не начнете опять возиться с этой чертовщиной, господин Галилей? 
   
Галилей. Теперь я понимаю, почему твоя мать послала тебя ко мне. Барберини - папа! Наука станет страстью и исследования - наслаждением. Клавиус прав, эти солнечные пятна меня очень занимают. Нравится тебе мое вино, Людовико? 
   
Людовико. Я уже сказал вам, сударь. 
   
Галилей. Действительно нравится? 
   
Людовико (сухо, напряженно). Да, нравится. 
   
Галилей. И ты пойдешь настолько далеко, что примешь мое вино и мою дочь, не требуя, чтобы я отказывался от своего призвания? Что общего между моей астрономией и моей дочерью? Фазы Венеры не меняют форм ее ягодиц. 
   
Госпожа Сарти. Не говорите таких гадостей. Я сейчас позову Вирджинию. 
   
Людовико (удерживает ее). Бракосочетания в таких семьях, как моя, заключаются не только на основе плотского влечения. 
   
Галилей. Значит, тебе в течение восьми лет не позволяли жениться на моей дочери, пока я не пройду испытательный срок? 
   
Людовико. Моя супруга должна и в нашей сельской церкви появляться как вполне достойная особа. 
   
Галилей. Ты полагаешь, что твои крестьяне будут решать, платить ли им за аренду или нет, в зависимости от святости их помещицы? 
   
Людовико. В известной мере. 
   
Галилей. Андреа, Федерцони, тащите латунное зеркало и экран! Мы на нем получим отражение Солнца, чтобы пощадить наши глаза. Это твой метод, Андреа. 
   
Андреа и маленький монах принесли зеркало и экран. 
   
Людовико. В свое время в Риме вы дали подписку, сударь, что не будете вмешиваться в споры о вращении Земли вокруг Солнца. 
   
Галилей. Ах вот что! Но тогда у нас был папа-реакционер! 
   
Госпожа Сарти. Был! Ведь его святейшество еще даже не умер! 
   
Галилей. Почти, почти умер. Нанесите на экран сетку меридианов и параллелей. Будем действовать систематически. И тогда уж мы сможем отвечать на их письма. Не так ли, Андреа? 
   
Госпожа Сарти. "Почти"! По пятьдесят раз он взвешивает свои кусочки льда, но слепо верит во все, что ему нравится! 
   
Ученики устанавливают экран. 
   
Людовико. Если его святейшество умрет, господин Галилей, то следующий папа - кто бы он ни был и как бы велика ни была его любовь к наукам - должен будет считаться и с тем, как велика любовь к нему со стороны знатнейших семейств Италии. 
   
Маленький монах. Бог создал физический мир, Людовико; бог создал человеческий мозг; бог разрешит физику. 
   
Госпожа Сарти. Галилео, а теперь послушай меня. Я видела, как мой сын погряз в грехах со всеми этими "экспериментами", "теориями", "наблюдениями", и я ничего не могла поделать. Ты восстал против властей, и они уже однажды тебя предостерегли. Самые высокие кардиналы увещевали тебя, заговаривали, как больного коня. На какое-то время это помогло, но вот два месяца назад, сразу после благовещенья, я тебя поймала на том, как ты украдкой опять начал свои "наблюдения". На чердаке. Я ничего не сказала, но я все поняла. Я побежала в церковь, поставила свечку святому Иосифу. Но это уже выше моих сил. Когда мы бываем с тобой вдвоем, ты рассуждаешь довольно здраво, говоришь, что не должен так себя вести, потому что это опасно. Но стоит тебе дня два повозиться с твоими "экспериментами", и все опять как было. Если уж я лишаю себя вечного блаженства, потому что не расстаюсь с тобой, еретиком, - это мое дело, но ты не имеешь права растаптывать своими ножищами счастье твоей дочери! 
   
Галилей (ворчливо). Принесите телескоп! 
   
Людовико. Джузеппе, отнеси вещи обратно в карету. 
   
Слуга уходит. 
   
Госпожа Сарти. Она этого не вынесет. Можете сами сказать ей! (Убегает, не выпуская из рук кувшина.) 
   
Людовико. Как я вижу, вы уже все приготовили. Господин Галилей... Мы с матерью большую часть года живем в имении в Кампанье и можем засвидетельствовать вам, что наших крестьян никак не беспокоят ваши трактаты о спутниках Юпитера. У них слишком тяжелая работа в поле. Однако их могло бы встревожить, если бы они узнали, что остаются безнаказанными легкомысленные посягательства на священные устои церкви. Не забывайте, что эти жалкие существа в своем полуживотном состоянии все путают. Они ведь почти животные, вы вряд ли даже можете себе это представить. Услышав, будто где-то на яблоне выросла груша, они удирают с работы, чтобы почесать языки. 
   
Галилей (заинтересован). Вот как? 
   
Людовико. Они - животные. Когда они приходят в имение жаловаться на какой-либо вздор, мать вынуждена приказывать, чтобы на их глазах отхлестали бичом одну из собак, чтобы напомнить им о послушании, порядке и вежливости. Господин Галилей, выглядывая из дорожной кареты, вы, может быть, иногда замечали поля цветущей кукурузы. Вы, ни о чем не думая, едите наши оливки и наш сыр и даже не представляете себе, сколько труда нужно, чтобы их получить, какой бдительный надзор требуется. 
   
Галилей. Молодой человек, когда я ем оливки, я вовсе не перестаю при этом думать. (Грубо.) Ты меня задерживаешь. (Кричит ученикам.) Ну что, установили экран? 
   
Андpea. Да, вы идете? 
   
Галилей. Ведь вы хлещете не только собак, добиваясь послушания? Не так ли, Марсили? 
   
Людовико. Господин Галилей, у вас великолепный мозг. Жаль его! 
   
Маленький монах (изумленно). Он угрожает вам! 
   
Галилей. Да. Ведь я мог бы смутить его крестьян, возбудить новые мысли у них, у его слуг, у его управителей. 
   
Федерцони. Но как? Ведь никто из них не знает латыни. 
   
Галилей. Я ведь мог бы писать на языке народа, понятном для многих, а не по-латыни для немногих. Для новых мыслей нужны люди, работающие руками. Кто еще захочет понять причины вещей? Те, кто видит хлеб только на столе, не желают знать о том, как его выпекают. Эта сволочь предпочитает благодарить бога, а не пекаря. Но те, кто делает хлеб, поймут, что ничто в мире не движется, если его не двигать. Твоя сестра, Фульганцио, которая работает у пресса, выжимающего оливки, не станет удивляться и, вероятно, даже посмеется, когда услышит, что Солнце - это не позлащенный герб, а рычаг и что Земля движется потому, что ее двигает Солнце. 
   
Людовико. Вы навсегда останетесь рабом своих страстей. Извинитесь за меня перед Вирджинией - я полагаю, будет лучше, если я ее не увижу. 
   
Галилей. Приданое в вашем распоряжении в любое время. 
   
Людовико. Всего хорошего. (Уходит.) 
   
Андреа. Кланяйтесь от нас всем Марсили! 
   
Федерцони. Которые приказывают Земле стоять неподвижно, чтобы их замки не свалились! 
   
Андреа. И всем Ченчи и Виллани! 
   
Федерцони. И Червилли! 
   
Андреа. И Лекки! 
   
Федерцони. И Пирлеоии! 
   
Андреа. Всем, кто целует папе ноги, только если он ими топчет народ! 
   
Маленький монах (у приборов). Новым папой будет просвещенный человек. 
   
Галилей. Итак, мы приступаем к наблюдениям над солнечными пятнами, которые нас интересуют, приступаем на собственный риск и страх, не слишком рассчитывая на покровительство нового папы. 
   
Андреа (прерывает). Но с полной уверенностью в том, что рассеем звездные тени господина Фабрициуса и солнечные испарения, которые придумали в Париже и в Праге, и докажем вращение Солнца. 
   
Галилей. Нет, лишь с некоторой уверенностью, что докажем вращение Солнца. Я вовсе не намерен доказывать, что был прав до сих пор; я хочу проверить, был ли я прав. Я говорю вам: "Оставь надежду всяк сюда входящий" - сюда, где исследуют. Может быть, это испарения, а может быть, и пятна. Но прежде чем мы сочтем их пятнами, как нам больше всего хотелось бы, мы лучше предположим, что это рыбьи хвосты. Да, мы будем все снова и снова подвергать сомнению. И мы не помчимся семимильными шагами в сапогах-скороходах, нет, мы станем продвигаться со скоростью улитки. И то, что мы обнаружим сегодня, мы завтра зачеркнем и только тогда запишем снова, когда обнаружим то же самое еще раз. И особенно недоверчивы мы будем, обнаруживая именно то, чего нам бы хотелось. Итак, мы приступим к наблюдениям над Солнцем с беспощадной решимостью доказать неподвижность Земли! И только если это нам не удастся и мы окажемся полностью и безнадежно разбитыми, то, зализывая раны, в самом печальном состоянии начнем мы спрашивать: а не были ли мы все-таки правы, а не вращается ли все-таки Земля? (Подмигивая.) И если у нас будут расползаться под руками все иные гипотезы, кроме этой, тогда уж никакой пощады тем, кто не исследует, но все же спорит. Снимайте покрывало с трубы и направьте ее на Солнце! (Устанавливает латунное зеркало.) 
   
Маленький монах. Я догадался, что вы уже начали работать. Я понял это, когда вы не узнали господина Марсили. 
   
Молча начинают работать. Когда на экране появляется пылающее отражение 
   
солнца, вбегает Вирджиния в подвенечном платье. 
   
Вирджиния. Отец, ты прогнал его? (Падает без чувств.) 
   
Андреа и маленький монах бегут к ней. 
   
Галилей. Я должен, должен узнать! 
   
X 
   
В течение последующего десятилетия учение Галилея широко распространилось в 
   
народе. Памфлетисты и уличные певцы подхватывают новые идеи В карнавальную ночь 1632 года во многих городах в оформлении карнавальных 
   
шествий многих гильдий использовались астрономические темы 
   
Полуголодная чета бродячих певцов с пятилетней девочкой и грудным ребенком выходит на рыночную площадь, где толпа ожидает карнавальное шествие. Часть людей в масках. Певцы несут с собой узлы, барабан и другие приспособления. 
   
Уличный певец (бьет в барабан). Почтенные жители, дамы и господа! Перед тем как начнется карнавальное шествие гильдий, мы исполним новейшую флорентийскую песню, которую мы добыли ценой значительных затрат. Эта песня озаглавлена: "Ужасающие учения и мнения господина придворного физика Галилео Галилея, или Предвосхищение грядущего". (Поет.) 
   
"Да будет свет!" - провозгласил всевышний {*} 
   
И приказал, чтоб солнце с этих пор 
   
Вокруг земли, без проволочки лишней, 
   
Вращалось впредь - и кончен разговор! 
   
Хотел господь, чтоб каждый индивид 
   
Вертелся вкруг того, кто выше чуточку стоит! 
   
И холуи вращаться стали вкруг людей, имевших 
   
вес, 
   
И на земле, сырой и грешной, и в синих заводях 
   
небес! 
   
Вокруг папы зациркулировало кардинальство, 
   
А вокруг кардинальства - епископат, 
   
А вокруг епископата - светское начальство, 
   
А вокруг светского начальства - секретарский 
   
штат, 
   
Городские гласные вокруг секретарского штата, 
   
Вокруг гласных - мещане, ремесленный люд. 
   
А вокруг ремесленников - слуги, куры, и цыплята, 
   
И оборванцы, и псы, которых нищие бьют! 
   
{* Перевод А. Голембы} 
   
Вот это, добрые люди, и есть великий порядок мира, ordo ordinum, как говорят господа ученые богословы, regula aeternis, закон законов, правило правил. Но что же произошло с ним, представьте себе, добрые люди! (Поет.) 
   
Вскочил ученый Галилей, 
   
Отбросил святое писание, 
   
Схватил трубу, закусил губу, 
   
Осмотрел сразу все мироздание. 
   
И солнцу сказал: шагу сделать не смей! 
   
Пусть вся вселенная, дрожа, 
   
Найдет иные круги; 
   
Отныне станет госпожа 
   
Летать вокруг прислуги! 
   
Нет, братцы, с Библией я вовсе не шучу! 
   
И так уже от рук прислуга вся отбилась! 
   
Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь 
   
хочу 
   
Начальством быть себе! Не так ли, ваша 
   
милость? 
   
Почтенные жители, ведь такие учения совершенно недопустимы! (Поет). 
   
Холоп хозяину дерзит, 
   
Собаки разжирели, 
   
А певчий встретить норовит 
   
Заутреню в постели! 
   
Уж это вон из рук! Нет-нет, я не шучу! 
   
И так уже петля душить нас утомилась! 
   
Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь 
   
хочу 
   
Начальством быть себе! Не так ли, ваша 
   
милость? 
   
Добрые люди, заглянем в грядущее, каким его предсказывает ученый Галилео Галилей. (Поет.) 
   
Две дамы заохают в рыбном ряду: 
   
- Так можно сойти с ума! 
   
Рыбачка, забыв про простую еду, 
   
Умяла всю рыбу сама! 
   
А каменщик после работы дневной 
   
Подрядчику объявил: 
   
- Я тоже решил поселиться в одной 
   
Из этих прелестных вилл! 
   
Все изменилось вокруг! Нет-нет, я не шучу! 
   
И так уже петля душить нас утомилась! 
   
Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь 
   
хочу 
   
Начальством быть себе! Не так ли, ваша 
   
милость? 
   
Нога мужичья угостила 
   
Барона в зад пинком; 
   
Детей крестьянка напоила 
   
Поповским молоком! 
   
Нет, братцы, с Библией я вовсе не шучу! 
   
И так уже петля душить нас утомилась! 
   
Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь 
   
хочу 
   
Начальством быть себе! Не так ли, ваша 
   
милость?! 
   
Жена уличного певца. А я на днях у муженька Спросила, не таясь: Нельзя ли мне вступить пока С другим светилом в связь? 
   
Уличный певец. 
   
Нет! Нет! Нет-нет! Нет-нет! Пусть замолчит 
   
мудрец! 
   
Взбесившемуся псу намордник крепкий нужен! 
   
Но шутки в сторону, признайтесь наконец, 
   
Что с господами мы порой не слишком дружим! 
   
Вместе. 
   
Свой век влача в юдоли бедствий и скорбей, 
   
Воспряньте! Мужество еще не испарилось! 
   
Пусть добрый доктор Галилей 
   
Обучит счастью вас по азбуке своей: 
   
Мы свой свинцовый крест влачили много дней. 
   
Мы сбросим этот крест! Не так ли, ваша 
   
милость? 
   
Уличный певец. Люди, глядите на необыкновенное открытие Галилео Галилея! Земля кружится вокруг Солнца! (Неистово бьет в барабан.) 
   
Жена уличного певца и девочка выступают вперед. Женщина держит грубое изображение Солнца, а девочка, подымая над головой тыкву, изображающую Землю, кружится вокруг женщины. Певец возбужденно указывает на девочку, так, словно она производит смертельно опасные упражнения каждый раз, когда она передвигается рывками шаг за шагом в такт ударам барабана. Затем слышен 
   
барабанный бой из глубины сцены. 
   
Низкий голос (кричит). Шествие идет! 
   
Входят два оборванца, они тянут повозку - на ней установлен карикатурный трон, на котором сидит в картонной короне закутанный в дерюгу "Великий герцог Флоренции" и смотрит в телескоп. Над троном на щите надпись: "Высматривает неприятности". За ним идут четверо мужчин в масках, несущих большой растянутый холст. Они останавливаются и подбрасывают на холсте куклу, изображающую кардинала. В стороне карлик с транспарантом, на котором написано: "Новое время". Из толпы выбирается нищий на костылях, подтягивается на них, пляшет, стуча по земле, и с грохотом падает. Входит на ходулях чучело, изображающее Галилея, раскланивается перед публикой, а перед ним ребенок держит огромную Библию, страницы которой перечеркнуты 
   
крест-накрест. 
   
Уличный певец. Галилео Галилей - разрушитель Библии! 
   
Оглушительный хохот толпы. 
   
XI 
   
1633 год. Инквизиция вызывает всемирно известного исследователя в Рим 
   
Глубина горяча; высота холодна. 
   
В предместьях шум; во дворце тишина. 
   
Прихожая и лестница во дворце Медичи во Флоренции. Галилей и его дочь 
   
ожидают приема у великого герцога. 
   
Вирджиния. Как долго это тянется. 
   
Галилей. Да. 
   
Вирджиния. Вот опять этот человек, который шел сюда за нами. (Указывает на субъекта, который проходит мимо них, не обращая на них внимания.) 
   
Галилей (он плохо видит). Я не знаю его. 
   
Вирджиния. Но я его часто вижу в последние дни. Он пугает меня. 
   
Галилей. Чепуха! Мы во Флоренции, а не среди корсиканских разбойников. 
   
Вирджиния. Идет ректор Гаффоне. 
   
Галилей. Вот его я боюсь. Этот дурак сейчас опять затеет со мной разговор на несколько часов. 
   
Вниз по лестнице спускается господин Гаффоне. Увидев Галилея, он явно 
   
пугается и, отвернувшись, проходит мимо, едва кивнув головой. 
   
Что это с ним? Сегодня я опять плохо вижу. Он вообще-то поздоровался? 
   
Вирджиния. Едва кивнул. Что там написано в твоей книге? Может быть, ее сочли еретической? 
   
Галилей. Ты слишком много слоняешься по церквам. Эти ранние вставания и беганье к утренней мессе совсем испортят цвет лица. Ты что, за меня молишься? 
   
Вирджиния. Вот господин Ванни - владелец литейной, для которого ты делал чертежи плавильной печи, не забудь поблагодарить его за перепелок. 
   
Вниз по лестнице опускается Ванни. 
   
Ванни. Пришлись вам по вкусу перепела, которых я вам послал, господин Галилей? 
   
Галилей. Перепелки были великолепные, еще раз весьма благодарю. 
   
Ванни. А там, наверху, говорили о вас. Считают, что вы ответственны за те памфлеты против Библии, которые недавно продавались повсюду. 
   
Галилей. О памфлетах ничего не знаю. Библия и Гомер - мое любимое чтение. 
   
Ванни. Но если бы даже и так, хочу воспользоваться случаем и заверить вас, что мы, люди промышленные, на вашей стороне. Я не из тех, кто много смыслит в движениях звезд, но для меня вы человек, который борется за свободу обучения новому. Например, тот механический культиватор, изобретенный в Германии, который вы мне описали. Только за один последний год в Лондоне выпустили пять книг по сельскому хозяйству, а мы здесь были бы благодарны хотя бы за одну книжку о голландских каналах. Те же самые господа, что чинят затруднения вам, не разрешают врачам в Болонье вскрывать трупы для исследований. 
   
Галилей. Ваш голос будет услышан, Ванни. 
   
Ванни. Надеюсь. Знаете ли вы, что и в Амстердаме и в Лондоне есть уже особые рынки, на которых продают деньги. Там существуют ремесленные школы. Там постоянно издают печатные новости, так называемые газеты. А здесь у нас нет даже свободы наживать деньги. Здесь возражают против устройства литейных, потому что считают, будто скопление слишком большого числа рабочих в одном месте содействует безнравственности. Я целиком и полностью на стороне таких людей, как вы, господин Галилей. Если против вас попытаются что-нибудь затеять, то вспомните, пожалуйста, что у вас есть друзья среди всех деловых людей. За вас все города Северной Италии, господин Галилей. 
   
Галилей. Насколько мне известно, никто не собирается предпринимать что-либо против меня. 
   
Ванни. Нет? 
   
Галилей. Нет. 
   
Ванни. А по-моему, в Венеции вы были бы в большей безопасности. Там меньше черных сутан. И оттуда вы могли бы вести борьбу. У меня здесь дорожная карета и лошади, господин Галилей. 
   
Галилей. Я не могу стать беглецом. Я слишком ценю удобную жизнь. 
   
Ванни. Разумеется. Но судя по тому, что я слышал наверху, вам нужно спешить. У меня создалось впечатление, что именно сейчас было бы лучше, если бы вы оказались вне Флоренции. 
   
Галилей. Чепуха! Великий герцог - мой ученик, и к тому же сам папа решительно отвергнет любую попытку сплести для меня петлю, какой бы там повод ни придумали. 
   
Ванни. Кажется, вы не слишком хорошо отличаете друзей от врагов, господин Галилей. 
   
Галилей. Я хорошо отличаю силу от бессилия. (Резко поворачивается и отходит.) 
   
Ванни. Пусть будет так. Желаю вам счастья. (Уходит.) 
   
Галилей (возвращается к Вирджинии). В этой стране каждый обиженный хочет, чтоб я был его ходатаем, и как раз там, где это мне вовсе не на пользу. Я написал книгу о механике вселенной. Вот и все. А что из этого делают или не делают другие, меня не касается. 
   
Вирджиния (громко). Если бы только люди знали, как ты осуждаешь все то, что происходило в последнюю карнавальную ночь. 
   
Галилей. Да, протянув медведю мед, потеряешь и руку, если он голоден. 
   
Вирджиния (тихо). Великий герцог сам пригласил тебя на сегодня? 
   
Галилей. Нет, но я просил известить его, что приду. Он хотел получить книгу. Он заплатил за нее. Найди кого-нибудь из чиновников и пожалуйся, что нас заставляют ждать. 
   
Вирджиния (сопровождаемая субъектом, подходит к одному из чиновников дворца). Господин Минчо, его высочество извещен, что мой отец просит его о приеме? 
   
Чиновник. Откуда мне знать? 
   
Вирджиния. Это не ответ. 
   
Чиновник. Вот как? 
   
Вирджиния. Вы обязаны быть вежливым. 
   
Чиновник отворачивается от нее и зевает, покосившись на субъекта. 
   
(Возвращаясь.) Он говорит, что великий герцог еще занят. 
   
Галилей. Я слышал, ты сказала что-то о вежливости. В чем дело? 
   
Вирджиния. Я только поблагодарила его за любезное сообщение. Не мог бы ты просто оставить здесь книгу? Ведь ты зря теряешь время. 
   
Галилей. Я начинаю спрашивать себя, какую цену имеет это время. Может быть, я все же последую приглашению Сагредо и поеду недели на две в Падую. Со здоровьем у меня неважно. 
   
Вирджиния. Ты ведь не сможешь жить без твоих книг. 
   
Галилей. Немного сицилийского вина можно будет в одном-двух ящиках погрузить в карету. 
   
Вирджиния. Ты же всегда говорил, что оно не выносит перевозок. А двор еще должен тебе жалованье за три месяца. Тебе не пошлют этих денег вслед. 
   
Галилей. Да, это правда. 
   
Кардинал-инквизитор спускается по лестнице. 
   
Вирджиния. Кардинал-инквизитор. 
   
Кардинал, проходя, низко кланяется Галилею. 
   
Зачем это кардинал-инквизитор приехал во Флоренцию, отец? 
   
Галилей. Не знаю. Он вежливо поздоровался. Да, я правильно поступил, что уехал тогда во Флоренцию и восемь лет молчал. Они меня так расхвалили, что теперь уж должны принимать меня таким как есть. 
   
Чиновник (громко). Его высочество великий герцог! 
   
Козимо Медичи спускается по лестнице. Галилей идет ему навстречу. Козимо 
   
останавливается, он несколько смущен. 
   
Галилей. Ваше высочество, позвольте мне вручить вам написанные мною диалоги об обеих величайших системах мироздания... 
   
Козимо. Ах да. Как ваши глаза? 
   
Галилей. Неважно, ваше высочество. Если ваше высочество соблаговолит, то моя книга... 
   
Козимо. Состояние ваших глаз меня очень беспокоит, очень беспокоит. Оно свидетельствует о том, что вы, пожалуй, слишком ревностно пользуетесь своей замечательной трубой, не правда ли? (Проходит, не беря книги.) 
   
Галилей. Он не взял книги, да? 
   
Вирджиния (очень взволнованно). Отец, я боюсь. 
   
Галилей (тихо и решительно). Не подавай виду. Отсюда мы пойдем не домой, а к стеклорезу Вольпи. Я условился с ним, чтобы во дворе соседнего трактира постоянно стояла телега с пустыми винными бочками, которая смогла бы увезти меня из города. 
   
Вирджиния. Значит, ты знал... 
   
Галилей. Не оглядывайся. 
   
Идут к выходу. 
   
Важный чиновник (спускается по лестнице). Господин Галилей, мне поручено известить вас о том, что флорентийский двор не в состоянии долее отклонять требования святой инквизиции, которая вызывает вас для допроса в Рим. Карета святой инквизиции ожидает вас, господин Галилей. 
   
XII 
   
Папа 
   
Покой в Ватикане. Папа Урбан VIII (о прошлом кардинал Барберини) принимает кардинала-инквизитора. Во время аудиенции его облачают. Снаружи слышно 
   
шарканье многих ног. 
   
Папа (очень громко). Нет, нет и нет! 
   
Кардинал-инквизитор. Итак, ваше святейшество, вы хотите сказать это всем собравшимся здесь - профессорам всех факультетов, представителям всех святых орденов и всего духовенства, которые пришли сюда, исполненные детской веры в слово божие, изложенное в писании? Они пришли, чтобы получить от вашего святейшества подтверждение своей веры, - и вы хотите им сказать, что писание больше нельзя считать истинным? 
   
Папа. Я не позволю разбить аспидную доску. Нет! 
   
Кардинал-инквизитор. Что речь идет об аспидной доске, а не о духе мятежа и сомнения - так говорят эти люди. Но дело обстоит иначе. Ужасное беспокойство проникло в мир. И это беспокойство, царящее в их собственных умах, они переносят на неподвижную Землю. Они кричат, что их вынуждают числа. Но откуда эти числа? Любому известно, что они порождены сомнением. Эти люди сомневаются во всем. Неужели же нам строить человеческое общество на сомнении, а не на вере: "Ты мой господин, но я сомневаюсь, хорошо ли это. Это твой дом и твоя жена, но я сомневаюсь, не должны ли они стать моими". А тут еще и общеизвестная любовь вашего святейшества к искусству. Этой любви мы обязаны столькими прекрасными коллекциями, но она встречает совершенно издевательское толкование. На стенах домов здесь в Риме появляются надписи: "То, что варвары оставили Риму, грабят теперь Барберини". А за границей? Господу угодно подвергнуть святой престол тяжелым испытаниям. Испанская политика вашего святейшества непонятна для людей недостаточно проницательных, они сожалеют о ваших раздорах с императором. Вот уже полтора десятка лет, как вся Германия превращена в бойню, люди убивают друг друга с цитатами из Библии на устах. И вот теперь, когда вследствие чумы, войн и Реформации число истинных христиан сократилось до нескольких маленьких кучек, в Европе распространяются слухи, что вы заключаете тайный союз с лютеранами-шведами, чтобы ослабить императора-католика. В то же самое время эти математики, эти жалкие черви, направляют свои трубы на небо и сообщают миру, что, оказывается, и здесь, в последнем пространстве, которого у вас еще яикто не оспаривал, вы тоже не слишком сильны. Спрашивается, откуда этот внезапный интерес к такой отвлеченной науке, как астрономия? Не все ли равно, как именно вращаются эти шары? Но тем не менее вся Италия вплоть до последнего конюха заражена дурным примером этого флорентийца и болтает о фазах Венеры. Пока еще никто из них не задумывается о других вещах. Ведь многое в жизни для них в тягость. Много такого, что освящено церковью. Но что же произошло бы, если бы все они, необузданные, грешные, стали верить только своему разуму? А ведь этот безумец объявляет единственным верховным судьей именно разум. Усомнившись однажды в том, что Солнце остановилось по велению Иисуса Навина, они обратили бы свои грязные сомнения и на церковные сборы. С тех пор как они стали ездить по морям - впрочем, я ничего не имею против этого, - они уже полагаются не на господа бога, а на медную коробку, которую называют компасом. Этот Галилей, еще будучи юношей, писал о машинах. С помощью машин они хотят творить чудеса. Какие чудеса? Бог, во всяком случае, им уже не нужен, но какие же это должны быть чудеса? Например, не будет больше различия между верхом и низом. Они в этом больше не нуждаются. Аристотель, с которым они, кстати говоря, обращаются как с дохлой собакой, сказал - и это они цитируют, - что если бы ткацкий челнок сам ткал и цитра сама играла, то мастеру не нужны были бы подмастерья и господам не нужны были бы слуги. И вот сейчас им кажется, что они уже достигли этого. Этот негодный человек знает, что делает, когда пишет свои астрономические труды не на латыни, а на языке торговок рыбой и торговцев шерстью. 
   
Папа. Это свидетельствует об очень плохом вкусе. Я скажу ему. 
   
Кардинал-инквизитор. Он подстрекает одних и подкупает других. В портовых городах Северной Италии мореплаватели все настойчивее требуют звездные карты господина Галилея. Им придется уступить; это деловые интересы. 
   
Папа. Но ведь эти карты основаны на его еретических утверждениях. Речь идет именно о движении некоторых созвездий, о движении, которое оказывается невозможным, если отрицать его учение. Нельзя же предать проклятию его учение и принять его звездные карты. 
   
Кардинал-инквизитор. Почему же нет? Иначе поступить мы и не можем. 
   
Папа. Это шарканье действует мне на нервы. Простите, что я все прислушиваюсь. 
   
Кардинал-инвизитор. Может быть, это скажет вам больше, чем могу сказать я, ваше святейшество. Неужели все они должны уйти отсюда, унося в сердцах сомнение? 
   
Папа. Но, в конце концов, ведь этот человек - величайший физик нашего времени, светоч Италии, а не какой-нибудь путаник. У него есть друзья: версальский двор, венский двор. Они скажут, что святая церковь стала выгребной ямой для гнилых предрассудков. Нет, руки прочь от него! 
   
Кардинал-инквизитор. Практически нам не придется заходить слишком далеко. Он человек плоти. Он немедленно уступит. 
   
Папа. Да, он склонен к земным наслаждениям больше, чем кто-либо другой из известных мне людей. Он и мыслит сластолюбиво. Он не может отвергнуть ни старое вино, ни новую мысль. Однако я не хочу осуждения научных данных. Я не хочу, чтобы звучали враждебные боевые кличи: "За церковь!" и "За разум!". Я разрешил ему издать книгу, поставив одно условие, чтобы в конце было указано, что последнее слово принадлежит все же не науке, а вере. Он выполнил это условие. 
   
Кардинал-инквизитор. Но как? В его книге спорят глупец, который, конечно, защищает воззрения Аристотеля, и умный человек, конечно, представляющий господина Галилея. И кто же, ваше святейшество, как вы думаете, произносит это заключительное суждение? 
   
Папа. Что еще за новости! Кто же выражает наше мнение? 
   
Кардинал-инквизитор. Уж конечно, не умный человек. 
   
Папа. Какова наглость! Однако этот топот невыносим. Что там, весь свет собрался? 
   
Кардинал-инквизитор. Не весь, но его лучшая часть. 
   
Пауза. 
   
Папа (уже в полном облачении). В самом крайнем случае пусть ему только покажут орудия. 
   
Кардинал-инквизитор. Этого будет достаточно, ваше святейшество. Господин Галилей ведь разбирается в орудиях. 
   
XIII 
   
Галилео Галилей отрекается от своего учения о вращении Земли по требованию 
   
инквизиции 22 июня 1633 года 
   
День тот июньский скоро угас, 
   
А был он так важен для вас и для нас. 
   
Разум вышел из мрака вперед 
   
И стоял у дверей весь тот день напролет. 
   
Дворец флорентийского посла в Риме. Ученики Галилея ожидают известий. Маленький монах и Федерцони играют в шахматы по-новому (делая ходы через всю 
   
доску). В углу Вирджиния на коленях читает молитву. 
   
Маленький монах. Папа его не принял. Теперь с учеными диспутами покончено. 
   
Федерцони. В этом была его последняя надежда. Да, правдой оказалось то, что он ему сказал много лет тому назад в Риме, когда еще был кардиналом Барберини: ты нам нужен. Теперь они его заполучили. 
   
Андреа. Они убьют его. "Беседы" останутся недописанными. 
   
Федерцони (смотрит на него искоса). Ты думаешь? 
   
Андреа. Да, потому что он никогда не отречется. 
   
Пауза. 
   
Маленький монах. Когда по ночам не спится, в голову лезут всегда какие-то посторонние мысли. Сегодня ночью, например, я все время думал о том, что ему не нужно было покидать Венецианскую республику. 
   
Андpea. Там он не мог бы написать свою книгу. 
   
Федерцони. A во Флоренции он не смог ее издать. 
   
Пауза. 
   
Маленький монах. И еще я думал - оставят ли они ему его камешек, который он все время носит в кармане. Его камень для доказательств. 
   
Федерцони. Там, куда они его уведут, носят одежду без карманов. 
   
Анд pea (кричит). Они не осмелятся! Но даже если так, он не отречется. "Кто не знает истины, тот просто глуп, но кто знает истину и называет ее ложью, тот преступник". 
   
Федерцони. Я тоже не верю этому, и я не хотел бы жить, если он поступит так. Но ведь у них сила. 
   
Андреа. Не все можно сделать силой. 
   
Федерцони. Может быть. 
   
Маленький монах (шепотом). Он просидел в тюрьме двадцать три дня. Вчера его вызывали для большого допроса, а сегодня заседание. (Заметив, что Андрей прислушивается, говорит громче). Когда я пришел к нему сюда в тот раз, через два дня после декрета, мы сидели вон там, и он показал мне на маленькую статую Приапа в саду, у солнечных часов, - вон она видна отсюда, и он сравнивал свой труд со стихотворением Горация, в котором тоже ничего нельзя изменить. Он говорил о своем чувстве красоты, которое побуждает его искать истину. И он вспомнил девиз: Hieme et aestate, et prope et procul, usque dum vivam et ultra {Зимой и летом, вблизи и вдали, пока я живу и после смерти (лат.).}. И он подразумевал искания истины. 
   
Андpea (обращаясь к маленькому монаху). Ты рассказывал ему, как он стоял перед римской коллегией, когда они испытывали его трубу? Расскажи ему! 
   
Маленький монах качает головой. 
   
Он был таким же, как всегда. Уперся руками в свои окорока, выпятил брюхо и заявил: "Я прошу вас быть разумными, господа". (Смеясь, копирует Галилея.) 
   
Пауза. 
   
(Показывает на Вирджинию.) Она молится, чтобы он отрекся. 
   
Федерцони. Оставь ее. Она совсем запуталась с тех пор, как они с ней поговорили. Они вызвали сюда из Флоренции ее исповедника. 
   
Входит субъект, который следил за Галилеем во дворце великого герцога 
   
Флоренции. 
   
Субъект. Господин Галилей скоро прибудет сюда; ему может понадобиться постель. 
   
Федерцони. Его отпустили? 
   
Субъект. Ожидается, что в пять часов господин Галилей выступит на заседании инквизиции с отречением. Тогда зазвонят в большой колокол собора Святого Марка и текст отречения будет прочтен всенародно. 
   
Андpea. Я не верю этому. 
   
Субъект. Ввиду большого скопления людей на улицах господина Галилея проведут через садовую калитку позади дворца. (Уходит.) 
   
Анд pea (внезапно повышая голос). Луна это Земля, и она не имеет собственного света. И Венера тоже не имеет собственного света. И тоже подобна Земле и движется вокруг Солнца. А четыре луны вращаются вокруг Юпитера, который находится на высоте неподвижных звезд, но не прикреплен ни к какой сфере. И Солнце является центром вселенной, и оно неподвижно, а Земля - не центр и не неподвижна. И показал нам это он. 
   
Маленький монах. И никакое насилие не может сделать невидимым то, что уже было увидено. 
   
Молчание. 
   
Федерцони (глядит в окно на солнечные часы в саду). Пять часов. 
   
Вирджиния молится громче. 
   
Андреа. Я не могу больше ждать! Слышите, они обезглавливают истину. 
   
Андреа и маленький монах зажимают уши. Но звона колокола не слышно. После короткой паузы, заполненной бормотанием Вирджинии, Федерцони отрицательно 
   
качает головой. Андреа и маленький монах опускают руки. 
   
Федерцони (хрипло). Ничего. Уже три минуты шестого. 
   
Андреа. Он устоял! 
   
Маленький монах. Он не отрекся. 
   
Федерцони. Нет. Какое счастье! 
   
Они обнимаются. Они безмерно счастливы. 
   
Андреа. Не все можно сделать насилием! Насилие не всевластно. Итак, глупость можно победить; она не так уж неуязвима! Итак, человек не боится смерти. 
   
Федерцони. Вот теперь действительно начинается время науки. Это час ее рождения. Подумайте только, если бы он отрекся! 
   
Маленький монах. Я не говорил об этом. Но я так боялся. О, я маловер! 
   
Андреа. А я знал это. 
   
Федерцони. Если бы он отрекся, это все равно что если бы после утра опять наступила ночь. 
   
Андреа. Если бы скала назвала себя водой, 
   
Маленький монах (становится на колени и плачет). Господи, благодарю тебя! 
   
Андреа. Но сегодня все изменилось! Человек подымает голову. Измученный страданиями, он говорит: я могу жить. Какая победа достигнута тем, что один человек сказал - нет! 
   
В это мгновение раздается звон большого колокола собора Святого Марка. 
   
Все стоят оцепенев. 
   
Вирджиния (подымается). Колокол Святого Марка! Он спасен, он не проклят! 
   
С улицы доносится голос герольда, читающего отречение Галилея. 
   
Голос герольда. "Я, Галилей, учитель математики и физики во Флоренции, отрекаюсь от того, что я утверждал: что Солнце является центром вселенной и неподвижно на своем месте и что Земля не является центром и не является неподвижной. Я отрекаюсь от этого, отвергаю и проклинаю с чистым сердцем и нелицемерной верою все эти заблуждения и ереси, равно как и все заблуждения и любое иное мнение, которое противоречит святой церкви". 
   
Наступает тьма. 
   
Когда снова становится светло, все еще слышен звон колокола, затем он 
   
прекращается. Вирджиния вышла. Ученики Галилея остались. 
   
Федерцони. Он никогда не платил тебе за работу как следует. Ты не мог купить себе штанов, не мог сам печататься. Ты все терпел, потому что ведь это была "работа для науки". 
   
Андреа (громко). Несчастна та страна, у которой нет героев! 
   
Входит Галилей. Он почти до неузнаваемости изменился за время процесса. Он слышал слова Андреа. Несколько мгновений, стоя в дверях, он ждет, что с ним поздороваются. Но ученики отступают от него, и он идет медленно, 
   
неуверенными шагами, так как плохо видит; подходит к стулу и садится. 
   
Я не могу смотреть на него. Пусть он уйдет. 
   
Федерцони. Успокойся. 
   
Андреа (кричит Галилею). Винный бурдюк! Обжора! Спас свою драгоценную шкуру? (Садится.) Мне худо. 
   
Галилей (спокойно). Дайте ему стакан воды. 
   
Маленький монах приносит Андреа стакан воды. Никто не обращает внимания на Галилея, который, молча прислушиваясь, сидит на стуле. Издалека слышен 
   
опять голос герольда. 
   
Андреа. Теперь я могу идти, если вы мне поможете. 
   
Они ведут его к двери. Голос Галилея останавливает их. 
   
Галилей. Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях. 
   
Перед опущенным занавесом читают: 
   
"Разве не ясно, что лошадь, упав с высоты в три или четыре локтя, может сломать себе ноги, тогда как для собаки это совершенно безвредно, а кошка без всякого ущерба падает с высоты в восемь или десять локтей, стрекоза - с верхушки башни, а муравей мог бы даже с Луны. И так же как маленькие животные сравнительно сильнее и крепче, чем крупные, так же и маленькие растения более живучи. И теперь, я полагаю, господа, вы понимаете, что дуб высотою в двести локтей не мог бы обладать ветвями в такой же пропорции, как дуб меньшего размера, и природа не могла бы создать лошадь, которая была бы величиной в двадцать лошадей, или великана в десять раз большего, чем обычный человек, без того, чтобы не изменить пропорции всех членов, особенно костей, которые должны быть укреплены во много раз больше, чем это обычно для нормальной пропорциональной величины. Общепринятое мнение, что большие и малые машины одинаково прочны, очевидно, является заблуждением". 
   
Галилей. "Discorsi" 
   
XIV 
   
1633-1642. Галилео Галилей живет в загородном доме вблизи Флоренции, вплоть 
   
до своей смерти оставаясь пленником инквизиции. 
   
"Discorsi" 
   
С тысяча шестьсот тридцать третьего до 
   
тысяча шестьсот сорок второго года 
   
Галилео Галилей 
   
Был пленником церкви до дня смерти своей. 
   
Большая комната, в ней стол, кожаное кресло, глобус. Галилей, одряхлевший и полуслепой, очень тщательно производит опыт с деревянным шариком на изогнутом деревянном желобе. В передней сидит на страже монах. Стук в ворота. Монах отворяет, входит крестьянин, несущий двух ощипанных гусей. Из 
   
кухни выходит Вирджиния. Ей теперь примерно сорок лет. 
   
Крестьянин. Белено их здесь отдать. Вирджиния. От кого это? Я не заказывала гусей. 
   
Крестьянин. Велено сказать - от проезжего. (Уходит.) 
   
Вирджиния изумленно смотрит на гусей. Монах берет их, недоверчиво осматривает и ощупывает. Потом, успокоенный, возвращает. Вирджиния идет к 
   
Галилею, неся гусей за шеи. 
   
Вирджиния. Какой-то проезжий передал тебе подарок. 
   
Галилей. Что именно? 
   
Вирджиния. Разве ты не видишь? 
   
Галилей. Нет. (Подходит.) Гуси. Кто прислал, не сказано? 
   
Вирджиния. Нет. 
   
Галилей (берет одного гуся в руки). Тяжелый. Я бы съел еще кусочек гуся. 
   
Вирджиния. Ты не мог уже проголодаться. Ведь ты только что ужинал. И что это опять с твоими глазами? Неужели ты даже иа таком расстоянии не видишь? 
   
Галилей. Ты стоишь в тени. 
   
Вирджиния. Вовсе я не стою в тени. (Уходит в переднюю, унося гусей.) 
   
Галилей. Не забудь к нему тмину и яблок. Вирджиния (монаху). Необходимо послать за глазным врачом. Отец, стоя у стола, не смог увидеть гусей. 
   
Монах. Пусть сначала монсиньор Карпула даст мне на это разрешение. Он опять сам писал? 
   
Вирджиния. Нет. Он диктовал мне свою книгу, вы же знаете это. Вы уже получили страницы сто тридцать первую и сто тридцать вторую; это были последние. 
   
Монах. Он старая лиса. 
   
Вирджиния. Он не делает ничего, что противоречило бы предписаниям. Он раскаялся совершенно искренне. Я слежу за ним. (Отдает ему гусей.) Скажите там, на кухне, чтоб печенки поджарили, добавив одно яблоко и одну луковицу. (Проходит в большую комнату.) А теперь мы подумаем о наших глазах и быстренько перестанем возиться с этим шариком и продиктуем еще кусочек нашего еженедельного письма архиепископу. 
   
Галилей. Я себя не совсем хорошо чувствую. Почитай мне немного из Горация. 
   
Вирджиния. Только на прошлой неделе монсиньор Карпула, которому мы столь многим обязаны, - на днях он опять прислал овощи, - говорил мне, что архиепископ каждый раз его спрашивает, как тебе нравятся вопросы и цитаты, которые он тебе посылает. (Села, приготовилась писать под диктовку.) 
   
Галилей. На чем я остановился? 
   
Вирджиния. Раздел четвертый: что касается отношения святой церкви к беспорядкам в арсенале Венеции, то я полностью согласен с мнением кардинала Сполетти относительно мятежных канатчиков... 
   
Галилей. Да. (Диктует.) Согласен с мнением кардинала Сполетти относительно мятежных канатчиков, а именно, что куда лучше выдавать им во имя христианской любви к ближнему похлебку, чем -платить им больше денег за канаты для колоколов. Поелику представляется более мудрым взамен их корысти укреплять их веру. Апостол Павел говорит: "благотвори с радушием". Ну как, тебе нравится? 
   
Вирджиния. Это чудесно, отец. 
   
Галилей. А тебе не кажется, что в этом можно усмотреть иронию? 
   
Вирджиния, Нет, архиепископ будет очень рад. Он такой практичный. 
   
Галилей. Я полагаюсь на твое суждение, Что там еще? 
   
Вирджиния. Прекрасное изречение: "Когда я слаб - тогда я силен". 
   
Галилей. Толкования не будет. 
   
Вирджиния. Но почему же? 
   
Галилей. Что там еще? 
   
Вирджиния. "...И уразуметь превосходящую разумение любовь Христову...". Послание апостола Павла к эфесянам, глава третья, стих девятнадцатый. 
   
Галилей. Особенно благодарен я вашему преосвященству за дивную цитату из послания к эфесянам. Побуждаемый ею, я нашел в несравненном творении святого Фомы "Подражание Христу" (цитирует наизусть): "Он, кому глаголет вечное слово, свободен от многих расспросов". Смею ли я по сему поводу обратиться к вам по личному делу? Меня все еще попрекают за то, что некогда я написал книгу о небесных телах на языке простонародья. Но ведь это отнюдь не означало, что я тем самым хотел предложить, чтобы и книги на значительно более важные темы, такие, как, например, богословие, также писались на наречии продавцов макарон. Объясняя необходимость богослужения по-латыни, обычно говорят, что благодаря всеобщности этого языка все народности слушают одну и ту же святую мессу. Но такая аргументация представляется мне не совсем удачной, ибо дерзкие насмешники могли бы возразить, что, таким образом, ни одна из народностей не понимает смысла слов. Я, однако, считаю, что священные предметы вовсе и не должны быть общепонятны и всем доступны. Латынь, звучащая с амвона, оберегает вечные истины церкви от любопытства непосвященных, пробуждает к себе доверие, когда произносится священникамивыходцами из низших сословий, - с интонациями местного говора... Нет, вычеркни это... 
   
Вирджиния. Все вычеркнуть? 
   
Галилей. Все после слов "продавцов макарон". 
   
В ворота стучат. Вирджиния выходит в переднюю. Монах открывает. Входит 
   
Андреа Сарти. Теперь он уже мужчина средних лет. 
   
Андреа. Добрый вечер. Я уезжаю из Италии, чтобы вести научную работу в Голландии; меня просили посетить его, чтобы я мог сообщить о "ем. 
   
Вирджиния. Не знаю, захочет ли он тебя видеть. Ведь ты никогда не приходил. Андреа. Спроси его. 
   
Галилей узнал голос Андреа. Сидит неподвижно. Вирджиния входит к нему. 
   
Галилей. Это Андреа? 
   
Вирджиния. Да. Сказать ему, чтоб уходил? 
   
Галилей (после паузы). Веди его сюда. 
   
Вирджиния вводит Андреа. 
   
Вирджиния (монаху). Он не опасен. Он был его учеником. А теперь он его враг. 
   
Галилей. Оставь нас вдвоем, Вирджиния. 
   
Вирджиния. Я тоже хочу послушать, что он расскажет. (Садится.) 
   
Андреа (холодно). Как вы поживаете? 
   
Галилей. Подойди ближе. Чем ты занимаешься? Расскажи о своей работе. Я слышал, ты занимаешься гидравликой. 
   
Андреа. Фабрициус из Амстердама поручил мне узнать, как вы себя чувствуете. 
   
Пауза. 
   
Галилей. Я чувствую себя хорошо. Мне уделяют много внимания. 
   
Андреа. Меня радует, что я могу сообщить о том, что вы чувствуете себя хорошо. 
   
Галилей. Фабрициус будет рад услышать это. Можешь сказать ему, что я живу с достаточными удобствами. Глубиной моего раскаяния я заслужил благорасположение моих руководителей настолько, что мне разрешено в известной мере вести научные работы под духовным надзором. 
   
Андреа. Да, мы тоже слышали, что церковь довольна вами. Ваше полное подчинение подействовало. Уверяют, что церковные власти с удовлетворением отметили, что, с тех пор как вы покорились, в Италии не было опубликовано ни одной работы с новыми утверждениями. 
   
Галилей (прислушиваясь). К сожалению, существуют и такие страны, которые уклоняются от покровительства церкви. Я опасаюсь, что эти осужденные учения продолжают развиваться там. 
   
Андреа. И там ваше отречение также вызвало такие последствия, которые весьма радуют церковь. 
   
Галилей. Вот как? 
   
Пауза. 
   
Ничего нового у Декарта? В Париже?