1 2 3 4 5 
– Да.
– Но я пришла сюда не за тем, чтобы предложить тебе руку и сердце. И даже не затем, чтобы утешить тебя, хотя, раз уж я сказала так много, я могла бы сказать и то, что ты можешь получить меня, если захочешь. Мне кажется, ты догадывался об этом и раньше. Но я пришла сюда не за этим. Я просто хотела прояснить для себя кое-что, прежде чем сказать тебе одну вещь. Я уже подсчитала очки и теперь знаю, как мне играть. Тут уж ничем не поможешь.
– Что-что? Может быть я смогу помочь?
– Вряд ли. Я беременна, папа.
Он выпустил лопату из рук и порывисто обнял дочь.
– О, это же замечательно!
– Папа… – в конце концов сказала она, – если ты не отпустишь меня, я не смогу застрелить медведя.
Он тут же разжал объятия, схватил ружье и огляделся.
– Где он?
– Нигде. Но ты сам всегда напоминал нам о бдительности.
– Ах, да. Ну, теперь я буду настороже. А кто же отец, Карен? Дьюк или Джо?
– Ни тот, и ни другой. Это случилось еще раньше, в школе.
– О! Это еще лучше!
– Почему? Черт возьми, отец, все идет совсем не так, как я предполагала. Дочь является домой испорченной, и в таких случаях само собой разумеется, что отец вне себя от ярости. А все, что ты сказал, было: "Просто парень, да?". Честно говоря, я такого от тебя не ожидала.
– Прошу прощения. При других обстоятельствах я возможно, подумал бы, что ты была довольно неосторожна…
– О, еще как! Я рискнула так же, как одна негритянская матрона, которая сказала: "Да тыщу раз ничего не случалось". Сам знаешь.
– Боюсь, что да. Но в нашем нынешнем положении этому приходится только радоваться. До сих пор я думал, что ты еще девочка. И вдруг узнаю, что ты женщина, да еще собираешься подарить нам ребенка, отец которого находится вне нашей группы… Разве ты не понимаешь, дорогая? Ты ведь почти удвоила шансы нашей колонии на выживание.
– Это я-то?!
– Подумай сама, ты ведь достаточно умна. Кстати, отец твоего ребенка… он из хорошей семьи?
– А как ты думаешь, папа, связалась бы я с ним, если бы он был небезупречен?
– Извини, доченька. Вопрос, конечно, глупый. – Он улыбнулся. – Мне что-то расхотелось работать. Пойдем-ка лучше поделимся с другими этой доброй вестью.
– Хорошо, но папа, ЧТО ЖЕ МЫ СКАЖЕМ МАТЕРИ?
– Правду, причем говорить буду я. Не беспокойся, девочка моя. Ты только роди ребенка, а уж я позабочусь обо всем остальном.
– Есть, сэр! Папа, ты знаешь, только сейчас я по-настоящему хорошо себя почувствовала.
– Вот и отлично.
– Я почувствовала себя так хорошо, что даже забыла кое о чем. Ты знаешь, ведь Док Ливингстон тоже собирается иметь детей.
– Знаю.
– А почему же ты мне ничего не сказал.
– Ты имела столько же возможностей обратить на это внимание, сколько и я.
– Верно. Но вообще-то это нехорошо с твоей стороны – заметить, что Док беременна, и не заметить, что беременна твоя родная дочь.
– Я просто подумал, что ты последнее время слишком много ешь.
– А, так значит, ты все-таки что-то заметил! Папочка, иногда ты мне просто ужасно нравишься! Но теперь мне ты будешь ужасно нравиться всегда – всегда!
Хью решил сначала подзаправиться, а потом уже поговорить с Грейс.
Это решение было вполне оправдано. Из ее напыщенных речей следовало, что Карен была неблагодарной дочерью, позором семьи, бесстыдной маленькой шлюхой, а Хью, в свою очередь, был дрянным отцом, негодным мужем, и человеком, на которого можно было свалить всю вину за беременность дочери.
Хью позволил ей нести всю эту напыщенную чушь до тех пор, пока она не остановилась, чтобы перевести дыхание.
– Успокойся, Грейс.
– Что? Хьюберт Фарнхэм, вы еще осмеливаетесь затыкать мне рот! Как вы вообще смеете сидеть здесь, в то время, как ваша дочь так нагло през…
– Заткнись, или мне придется заткнуть тебя самому.
– Мама, потише, – попросил Дьюк.
– Ах, так и ты с ними заодно? Боже, могла ли я подумать, что когда-нибудь настанет день…
– Мама, можешь ли ты вести себя поспокойнее? Давай послушаем, что скажет отец.
Грейс постаралась сдержать гнев, затем сказала:
– Джо, оставь нас.
– Джо, сиди, где сидишь, – приказал Хью.
– Да, Джо, останься пожалуйста, – поддержала его Карен.
– Ну что ж, если ни у одного из вас нет даже элементарного чувства приличия…
– Грейс, сейчас я ближе чем когда бы то ни было к тому, чтобы ударить тебя. Успокоишься ты когда-нибудь, или нет. Ты должна выслушать, что скажут другие.
Она взглянула на сына. Дьюк старательно избегал ее взгляда.
– Хорошо, я послушаю. Хотя толку от этого не будет никакого.
– А мне кажется, что будет, потому что это чрезвычайно важно. Грейс, нет никакого смысла измываться над Карен. Кроме того, твоя жестокость по отношению к ней просто странна. Ведь ее беременность – это самое удачное событие для нас.
– Хьюберт Фарнхэм, сдается мне, что вы совсем выжили из ума.
– Прошу тебя. Ты рассуждаешь категориями привычной морали, что при данных обстоятельствах довольно глупо.
– Вот как? Значит, по-твоему, принципы морали глупы, не так ли? Да ты просто распевающий гимны лицемер!
– Моральные принципы не глупы сами по себе, именно мораль есть краеугольный камень наших отношений. Но как бы аморально ни было для Карен забеременеть в другом месте и в другое время, в обществе, которого больше нет, сейчас для нас это не имеет значения, поэтому не будем обсуждать больше ее поведение. Факт то, что это произошло, и это сущее благословение для нас. Подумайте хорошенько. Нас здесь шестеро, причем четверо из одной семьи. С генетической точки зрения, у нас очень ограниченный генофонд. И все же мы должны как-то продолжать свой род, иначе нет смысла бороться за выживание. Но теперь, среди нас появился седьмой человек, хотя и не собственной персоной. На такое счастье нам и рассчитывать-то не приходилось. Молю бога, чтобы у нее родились близнецы, которыми наша семья всегда изобиловала. Это еще усилит наших потомков.
– Как ты можешь говорить о собственной дочери, как будто это корова!
– Она моя дочь, и я люблю ее, но сейчас в ней самое главное то, что она женщина и ждет ребенка. Я бы хотел, чтобы ты и Барбара тоже были беременны… и причем от совершенно посторонних людей. Нам необходимо смешение самых разных кровей, чтобы не наступило вырождение среди будущих поколений.
– Я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать твои оскорбления!
– Я всего лишь сказал "хотел бы", и в лице Карен мы имеем это чудо. Мы должны просто-таки лелеять ее. Грейс, мы должны проявлять по отношению к Карен всю возможную заботу на протяжении всей ее беременности. И больше всех нас заботиться о ней должна ты.
– То есть ты хочешь сказать, что я не собиралась заботиться о ней? Только ты никогда не беспокоился о ней. О собственной дочери.
– То, что она моя дочь, не имеет значения. Мои слова были равнозначны и в случае беременности Барбары, тебя, или любой другой женщины. Отныне Карен освобождается от любой тяжелой работы. Стирка, которой она занималась сегодня, возлагается на тебя, довольно тебе сачковать. Будешь во всем помогать ей. А самое главное: больше никаких нравоучений, грубости, обвинений в ее адрес. Ты будешь мила и добра с ней. И постарайся не забываться, Грейс. Или мне придется наказать тебя.
– Ты не посмеешь!
– Надеюсь, что ты не станешь понуждать меня к этому, – Хью повернулся к сыну. – Дьюк, могу я рассчитывать на твою поддержку? Отвечай.
– А что ты подразумеваешь под "наказанием", отец?
– Любые меры, которые мы будем вынуждены принять. Слова. Общественные меры принуждения. Физичиские наказания, если потребуется. Все, вплоть до исключения из группы, если иного выбора не останется.
Дьюк побарабанил пальцами по столу.
– Все это довольно жестоко, па.
– Да, и я хочу, чтобы ты подумал о самых крайних мерах. Дьюк взглянул на сестру.
– Хорошо. Я поддерживаю тебя. Мама, тебе придется вести себя соответственно.
Она начала всхлипывать.
– Мой собственный сын пошел против меня! О, господи, зачем я вообще появилась на свет!
– Барбара!
– Что я думаю? Я согласна с тобой, Хью. Карен необходимо доброе отношение. Ее нельзя упрекать и бранить.
– А ты не лезь не в свое дело!
Барбара спокойно взглянула на Грейс.
– Прошу прощения, но меня спросил Хью. Да и Карен просила меня присутствовать здесь. Мне кажется, Грейс, что вы вели себя отвратительно. Ребенок не имеет ничего общего с несчастьем.
– Тебе легко говорить!
– Может быть. Но вы постоянно придираетесь к Карен… вы не должны больше этого делать.
– Скажи им, Барбара, – вдруг вмешалась Карен. – О себе.
– Ты этого хочешь?
– Лучше скажи. А то она сейчас набросится на тебя.
– Хорошо, – Барбара прикусила губу. – Я сказала, что ребенок и несчастье совсем разные вещи. Я тоже беременна… и очень рада этому.
Наступившая тишина показала Барбаре, что она добилась своего – отвела огонь от Карен. Что касается ее самой, то сейчас она впервые почувствовала себя спокойной с тех пор, как заподозрила, что беременна. Она не проронила ни слова – о, нет! – но обнаружила, что напряжение, о котором и сама не подозревала, покинуло ее.
– Ах, ты шлюха! Ничего удивительного, что моя дочь пошла по кривой дорожке, если она попала под влияние такой…
– Молчи, Грейс!
– Да, мама, – поддержал отца Дьюк. – Лучше успокойся.
– Я только хотела сказать…
– Ты ничего не скажешь, мама. Я не шучу. Миссис Фарнхэм сдалась.
Хью снова заговорил: – Барбара, я надеюсь, что ты не шутишь. Просто ради того, чтобы защитить Карен.
Барбара взглянула на него и ничего не смогла прочесть на его лице.
– Я не шучу, Хью. Я сейчас на третьем месяце.
– В таком случае у нас двойная радость. Придется нам и тебя освободить от тяжелой работы. Дьюк, ты не мог бы взять на себя сельское хозяйство?
– Конечно.
– Да и Джо мог бы кое-что делать. Ммм… Значит, мы должны поторопиться с кухней и ванной. Вам обеим понадобятся такого рода удобства еще задолго до того, как родятся дети. Джо, нужно незамедлительно доделывать медведеустойчивую хижину. Здесь понадобится место для детской и нам, мужчинам, придется выметаться отсюда. Я думаю…
– Хью…
– Что, Барбара?
– Не беспокойся за меня. Я могу спокойно заниматься садоводством. У меня еще не такой большой срок, как у Карен, и я не испытываю тошноты по утрам. Когда мне понадобится помощь, я сама дам знать.
Он задумался.
– Нет.
– Господи, но я люблю землю, люблю возиться в земле. Матери пионеров всегда работали, будучи беременными. Они перестали трудиться только тогда, когда у них начинались схватки.
– И это часто убивало их. Барбара, мы не можем рисковать вами. Мы будем обращаться с вами обеими как с драгоценными сосудами, которыми вы для нас являетесь. – Он огляделся. – Правильно я говорю?
– Правильно, отец.
– Конечно, Хью.
Миссис Фарнхэм встала.
– От такого разговора мне стало дурно.
– Спокойной ночи, Грейс. Так помни, Барбара, никаких земляных работ.
– Но я люблю землю. Когда придет время, я сама откажусь от сада.
– Ты можешь руководить. И смотри, чтобы я не застал тебя с лопатой. Или за прополкой. Ты можешь повредить себе. Отныне ты – фермер-джентльмен.
– А разве в твоих книгах ничего не сказано о том, какую работу может выполнять беременная женщина?
– Я еще посмотрю. Но даже и в этом случае мы всегда будем становиться на самую консервативную точку зрения. Некоторые врачи держат своих пациентов в постели целыми месяцами, чтобы избежать выкидыша.
– Папа, но ведь ты не собираешься держать нас в постели?
– Возможно нет, Карен. Но мы будем максимально осторожны, – сказал он и добавил, – Барбара права, сегодня уже поздно окончательно решать что-либо. Кто желает сыграть в бридж. Или он слишком сильно возбуждает?
– Господи, конечно нет! – воскликнула Барбара. – Заботу я еще как-нибудь стерплю, но думаю, что уж бридж-то никак не может послужить причиной выкидыша.
– Конечно нет, – согласился Хью, – но то, как торгуется Карен, может вызвать сердечный приступ у кого-нибудь из нас.
– Ха! Что же хорошего, если торговаться как компьютер? Жить нужно рискуя, я всегда была за это.
– Это верно.
Но дальше торговли дело у них не пошло. Доктор Ливингстон, который до тех пор спал в "ванной", явился в комнату. Походка его была странной – ноги почти не сгибались, а зад он буквально волочил по земле. "Джозеф, – возвестил кот, – кажется эти самые котята родятся у меня прямо сейчас!"
Тревожное мяуканье и странная походка кота дали ясно понять, что сейчас произойдет. Джо мгновенно оказался на ногах.
– Док! Что с тобой, Док?
Он хотел было поднять кота, но тот явно в этом не нуждался. Он замяукал еще громче и стал вырываться. Хью сказал:
– Джо, оставь его в покое.
– Но старине Доку больно!
– В таком случае, ему надо помочь. Дьюк, нам придется воспользоваться электричеством и переносным фонарем. Задуйте свечи. Карен, постели на стол одеяло и чистую простыню.
– Один момент.
Хью склонился над котом.
– Спокойно, Док. Тебе больно, да? Ничего, потерпи еще немножко. Мы здесь, с тобой. – Он погладил кота по спине, затем осторожно пощупал живот.
– У него схватки, Карен, поторопись.
– Уже готово, папа.
– Помоги мне поднять его, Джо.
Они положили кота на стол. Джо сказал:
– Что нам теперь делать?
– Прими таблетку милтауна.
– Но ведь Доку больно.
– Конечно. Но мы ничем не можем тут помочь. Сейчас ему придется туго. Это его первые роды, и он перепуган. К тому же, он довольно стар для первых родов. Это плохо.
– Но мы просто должны что-нибудь сделать.
– Все, что ты можешь сделать полезного, это успокоиться. Ты передаешь коту свой страх. Джо, если бы можно было чем-нибудь помочь, я сделал бы это. Но почти все, что в наших силах, это стоять рядом, давая тем самым понять, что он не одинок. И не позволять ему бояться. Так дать тебе успокоительное?
– Да, если можно.
– Дьюк, достань таблетку. Джо, не отлучайся; Док доверяет тебе больше всех.
– Хьюберт, если вы все собираетесь простоять всю ночь рядом с котом, мне понадобится снотворное. Нельзя требовать от человека, чтобы он заснул в такой суматохе.
– И таблетку секонала для твоей матери, Дьюк. Кто может предложить, где можно было бы устроить котят? – Хьюберт Фарнхэм порылся в памяти. Каждая коробка, каждый клочок картона были использованы и еще раз использованы и еще в бесконечном благоустройстве. Построить им логово из кирпичей? Но это можно сделать только с наступлением дня, а бедная зверушка нуждается в гнезде, безопасном и уютном, прямо сейчас. Может быть, разобрать какие-нибудь стеллажи?
– Папа, а что ты скажешь по поводу нижнего ящика шкафа с одеждой?
– Отлично! Выложите из него все вещи на койку. Положите туда что-нибудь мягкое. Например, мою охотничью куртку. Дьюк, сооруди раму, которая поддерживала бы одеяло. Им понадобится нечто вроде маленькой пещерки. Там они будут чувствовать себя в безопасности. Сам знаешь.
– Конечно, мы знаем, – подтвердила Карен. – Не суетись, папа. Это не первые наши роды.
– Прости, дочка. Кажется, сейчас у нас появится первый котенок. Видишь, Джо? – волосы от головы до хвоста встали вдруг у кота дыбом, затем улеглись обратно, потом еще раз.
Карен торопливо выбрасывала вещи из нижнего ящика. Наконец, когда он опустел, вытащила его и поставила у стены и постелила в него охотничью куртку. Затем она бросилась к столу.
– Ну как, я не опоздала?
– Нет, – успокоил ее Хью. – Но вот-вот это должно случиться.
Док на мгновение перестал тяжело вздыхать для того, чтобы издать стон и после двух конвульсивных движений разродился котенком.
– Да он вроде завернут в целлофан, – с удивлением заметила Барбара.
– А ты разве не знала? – спросила Карен. – Папа, смотри, он серенький! Док, как же это так? Хотя, впрочем, сейчас не время задавать вопросы.
Но ни Хью, ни Доктор Ливингстон и не собирались отвечать ей. Роженица стала тщательно вылизывать новорожденного, пленка лопнула и маленькие лапки беспомощно зашевелились. Писк, настолько тонкий и высокий, что его едва было слышно, возвестил, как издававшее его существо отнеслось к первому знакомству с миром. Док перекусил пуповину и продолжал вылизывать отпрыска, очищая его от крови и слизи, и не переставая в то же время довольно урчать. Котенку это явно не нравилось и он снова заявил свой почти неслышный протест.
– Босс, – спросил Джо, – что-то с ним неладно. Почему это он такой маленький и худой?
– Это просто отличный котенок. У тебя родился замечательный ребенок, Док. Он настоящий бакалавр, хотя сам этого и не сознает. – Хью говорил успокоительным тоном и почесывал кота между ушами. Затем он продолжал, теперь уже обычным тоном: – И наихудший образчик подзаборника, который мне когда-либо попадался – гладкошерстный, полосатый и серый.
Док неодобрительно взглянул на него, как будто подал плечами и исторгнув из себя послед, принялся жевать кровавую массу. Барбара нервно сглотнула и бросилась к двери. Карен бросилась за ней, открыла ей дверь и поддерживала ее до тех пор, пока та полностью не очистила желудок.
– Дьюк! – позвал Хью. – Охраняй.
Дьюк последовал за ними и высунул голову наружу. Карен сказала ему:
– Можешь уйти. Здесь мы в полной безопасности. Сегодня очень яркая луна.
– Ладно… но оставьте дверь открытой. – И он исчез внутри убежища.
Карен сказала:
– А я думала, что у тебя не бывает тошноты по утрам.
– Так оно и есть. О-о-о! – она снова конвульсивно содрогнулась. – Это из-за того, что сделал Док.
– Ах вон оно что! Но ведь коты всегда делают это. Позволь я вытру тебе рот, дорогая.
– Это ужасно.
– Это нормально. И к тому же полезно для них. Гормоны, или что-то в этом роде. Лучше спроси у Хью. Ну, как, тебе полегчало.
– Кажется, да. Карен! Правда ведь, нам не нужно делать этого? А? Я не могу сделать этого, не могу!
– Что? О! Никогда об этом не думала. Да, нет, вроде не должны… иначе нам сказали бы об этом в школе.
– Но в школе нам не говорили очень многих вещей, – глухо сказала Барбара. – У нас, например, курс по первой помощи вела старая дева. Но я просто не смогу сделать этого. Кажется, я расхотела иметь ребенка.
– Друг мой, – насмешливо сказала Карен, – об этом нам обеим нужно было подумать раньше. Отойди немного, кажется, настал мой черед.
В конце концов, они вернулись в комнату бледные, но довольно крепко держащиеся на ногах. Док родил еще трех котят после их возвращения и теперь Барбара наблюдала за родами и последующими операциями Дока, уже не испытывая позывов бежать за дверь. Из трех новорожденных только третий заслуживал внимания: маленький котенок, но крупный даже в своей мелкости. Он был явным мужчиной, его крупная голова никак не хотела вылезать и Док буквально пополам согнулся от боли.
Хью сразу же занялся делом, стараясь помочь маленькому тельцу появиться на свет божий. При этом он обильно потел, совсем как настоящий хирург. Док взвыл и укусил его за палец. Но это ничуть не замедлило и не ускорило движения Хью.
Внезапно, котенок высвободился, Хью нагнулся над ним и подул ему в рот. Котенок тут же ответил на это негодующим тоненьким писком. Тогда Хью положил его к матери и позволил Доку вычистить его.
– Еле спасли, – сказал он, пытаясь унять дрожь в руках.
– Не думаю, чтобы старина Док собирался отправиться на тот свет, – мягко сказал Джо.
– Конечно, нет. Кто из вас, девочки, займется моим пальцем?
Барбара перевязала ему палец, повторяя про себя, что она, когда настанет ее очередь – НЕ ДОЛЖНА, НЕ ДОЛЖНА кусаться.
Котята по порядку располагались следующим образом: гладкошерстный серый, пушистый белый, угольно-черный с белой грудкой и чулочками, и пестрый. После долгих споров между Карен и Джо, они были названы: Счастливый Новый Год, Снежная Принцесса Великолепная, Доктор Черная Ночь и Лоскутная Девочка Страны Оз – кратко: Счастливчик, Красотка, Полночь и Заплатка.
К полуночи мать и новорожденные уже были размещены в ящике и снабжены водой, пищей и тарелкой с песком неподалеку. После этого все отправились спать. Джо улегся на полу, прислонившись головой к кошачьему гнездышку.
Когда все затихли, он поднялся и включив фонарь, заглянул в ящик. Док Ливингстон держал одного из котят в лапах, а трое других сосали молоко. Док перестал на мгновение вылизывать Красотку и вопросительно взглянул на Джо.
– Твои котята просто прелесть, – сказал Джо. – Самые лучшие ребятишки на свете.
Док расправил свои королевские усы и заурчал в знак согласия.
*



Глава восьмая.

Глава восьмая.

Хью оперся на лопату.
– Достаточно, Джо.
– Я еще почищу немного около ворот.
Они стояли у верхнего конца траншеи, там, где вода была запружена на случай жаркой погоды. А жара стояла сильнейшая. Лес стоял увядший, солнце палило невыносимо. Поэтому приходилось быть особенно осторожными с огнем. Зато о медведях теперь так беспокоиться, как раньше, не приходилось. Хотя обычно невооруженными никуда и не ходили, но Дьюк перебил столько плотоядных из рода медвежьих и кошачьих, что появление таковых стало редкостью.
Через запруду перетекал только небольшой ручеек, но в нем хватало воды и для полива и для хозяйственных нужд. Без этого водовода они попросту потеряли бы свой сад.
Раз в несколько дней водную систему необходимо было подправлять. Хью не сделал настоящего шлюза. Его остановил недостаток инструментов, металла, и полное отсутствие древесины. Вместо этого он кое-что придумал. В том месте, где вода из пруда вливалась в водовод, дно было выстлано кирпичом, а дно всей канавы – полукруглыми черепичными плитками. Чтобы усилить ток воды, покрытие сняли, углубили дно и вновь положили покрытие. Хотя все это и было довольно неудобно, но оно работало.
Дно канавы было выложено черепицей до самого дома и сада. Поэтому утечки воды практически не было. Печь для обжига работала день и ночь. Практически все их капитальное строительство было возможным благодаря глинистому берегу, расположенному ниже дома. Но в последнее время хорошей глины стало меньше.
Это не беспокоило Хью. У них было уже почти все необходимое.
Ванная комната теперь не была просто шуткой. Вода поступала в туалет с двумя отделениями, разгороженными оленьей шкурой. Канализационная труба из обожженной глины выходила в туннель и дальше в выгребную яму.
При изготовлении канализационной трубы Хью столкнулся с большими трудностями. После множества неудач он выстрогал цилиндрическую основу, состоящую из трех частей – из частей, потому что глину приходилось намазывать на нее, а затем немного подсушивать, чтобы основу можно было вынуть по частям, до того, как пересохшая глина начнет трескаться.
Со временем он стал настоящим мастером формовки и ему удалось довести уровень брака до 25 процентов при формовке и 25 процентов при обжиге.
Поврежденный бак для воды, он, с зубовным скрежетом распилил вдоль и сделал две ванны – одну в доме и одну снаружи, под открытым небом. Чтобы не было утечки, он обтянул их изнутри выбритыми шкурами и ванны действительно не текли.
Один угол ванной-кухни занимал кирпичный очаг печь. Его пока не использовали, так как дни стояли длинные и жаркие. Пищу готовили на улице и ели под аккомпанемент рычания голодных медведей – но печь в доме была готова в преддверии периода дождей.
Теперь их дом был двухэтажным. Хью справедливо рассудил, что надстройка, могущая выдержать приступ диких медведей или нашествие змей, должна быть каменной и с прочной крышей. Это они еще способны были сделать – но вот как насчет окон и дверей? Может быть, ему и удастся когда-нибудь сварить стекло, если будет решена проблема соды и извести. Но не так скоро. Крепкая дверь и плотные ставни он мог бы сделать, но такая постройка будет слишком душной.
Поэтому они построили на крыше нечто вроде сарайчика с травяной крышей. Теперь, при поднятой лестнице, медведь, пришедший померяться с ними силами встретил бы на своем пути двенадцатифутовую стену. Не будучи вполне уверен, что стена отпугнет абсолютно всех визитеров, Хью устроил нечто вроде сигнализации вдоль края крыши, так что если ее задевали, падал кислородный баллон. И в первую же неделю сигнализация сработала, отпугнув непрошенного гостя. Причем Хью утверждал, что тот был напуган сверх всякой меры.
Все, что не должно было испортиться под открытым небом, было вынесено наружу, а центральная комната переоборудована в женскую спальню и детские ясли.
Хью смотрел вниз по течению ручья, а Джо тем временем заканчивал свою подчистку. Отсюда была видна крыша хижины. Вполне нормально, думал он. Все их хозяйство было в прекрасном состоянии, а на будущий год будет еще лучше. Настолько лучше, что у них появится возможность заняться разведкой. Даже Дьюк до сих пор не бывал далее чем в двадцати милях отсюда. Пока же для путешествий у них не было ничего, кроме ног, да и слишком тяжело еще им было справляться с бесконечным множеством разнообразных дел…
А следующий год уже не за горами.
"Человек не должен останавливаться на достигнутом, иначе для чего же жить?" Когда они начинали, у них не было ни горшка, ни окошка. В этом году – горшок… А в следующем… Значит – окошко? Не следует торопиться… Пока все идет прекрасно. Даже Грейс, как будто, поуспокоилась. Он был просто уверен, что она возьмет себя в руки и в конце концов станет счастливой бабушкой. Грейс всегда любила детей. Грейс всегда умела ухаживать за ними… По крайней мере, насколько он помнил.
Теперь ужен скоро. Малышка Карен правда точно не знала срока, но предполагала, что знаменательный день настанет примерно через две недели, и ее состояние подтверждало ее слова, насколько он мог судить.
Чем скорей, тем лучше! Хью изучил в своей библиотеке все книги, касающиеся беременности и родов; он приготовился как только мог. Обе его пациентки как будто пребывали в отличном здравии, у обеих обмеры талии давали прекрасные результаты, обе, вроде бы, избавились от страхов и поддерживали друг друга дружеским подшучиванием, заодно способствующим сохранению нормального веса. Если Барбара будет поддерживать Карен, если Карен будет поддерживать Барбару, если обе они будут опираться на опыт материнства Грейс, то им поистине нечего бояться.
Прекрасно все же будет иметь в доме детей.
И в этот момент радостного опьянения Хью Фарнхэм понял, что он еще никогда в жизни не бывал так счастлив, как сейчас.

***

– По-моему, нормально, Хью. А эти лишние плитки захватим домой.
– Хорошо. Возьми ружье, а я понесу инструменты.
– Сдается мне, – сказал Джо, – что мы должны…
Его слова заглушил выстрел. Они замерли. За первым последовали еще два.
Они побежали.
Барбара стояла на пороге. Она подняла ружье и помахала им. Когда они подбежали к дому, она вышла навстречу, осторожно ступая босыми ногами и двигаясь медленно и осторожно, чтобы не упасть. Теперь ее беременность была хорошо заметна. Большой живот покоился в просторных шортах, сделанных из старых джинсов Дьюка. На ней была мужская рубашка, перешитая так, чтобы поддерживать увеличившиеся груди. Ружья в ее руках уже не было.
Джо подбежал к ней раньше Хью.
– Карен? – быстро спросил он.
– Да. У нее началось.
Джо поспешно вошел в дом. Подбежал Хью и спросил, задыхаясь:
– Ну, что?
– У нее отошли воды. Затем начались схватки. Тогда я выстрелила.
– Но почему же ты… Впрочем, ладно, что еще?
– Грейс с ней. Но она хочет видеть тебя.
– Дай мне отдышаться, – Хью вытер пот и постарался успокоиться. Он сделал глубокий вдох, задержал воздух в легких, затем медленно выдохнул. Восстановив дыхание, он вошел в дом, за ним последовала Барбара.
Койки у двери были убраны. Проход загромождала кровать, но убранные полки обеспечили достаточно места для того, чтобы пробраться в комнату. Одна из коек теперь находилась в жилой комнате. На кровати лежал травяной матрац, застеленный медвежьей шкурой. На ней сидел пестрый кот.
Хью прошел мимо, почувствовав, как другой кот потерся о его лодыжку. Он прошел в следующее помещение. Здесь из коек была сооружена кровать, на которой лежала Карен. Грейс сидела около нее и обмахивала ее веером. Джо стоял тут же, с выражением молчаливого сочувствия на лице.
Хью улыбнулся дочери.
– Привет, толстушка! – он нагнулся и поцеловал ее. – Ну как ты? Больно?
– Да, сейчас больно. Но я рада, что ты здесь.
– Мы спешили изо всех сил.
Кот вскочил на постель и разлегся на Карен.
– Ах, ты! Черт бы тебя подрал, Красотка!
– Джо, – сказал Хью, – собери кошек и отправь их в изгнание.
Ход в туннель был заложен кирпичом, правда оставили вентиляционные отверстия и лаз для кошек, который можно было заложить. Коты были невысокого мнения об этом, но необходимость сделать это стала насущной после того, как Счастливчик пропал без вести и считался погибшим.
Карен попросила:
– Папа, я хочу, чтобы Красотка была со мной!
– Джо, к Красотке моя просьба не относится. Когда наступит самый ответственный момент, схвати ее и суй ко всем остальным.
– Ясно, Хью, – Джо вышел, столкнувшись в дверях с Барбарой.
Хью потрогал щеки Карен, пощупал пульс. Затем сказал жене:
– Ее побрили?
– Пока не было времени.
– Тогда вы с Барбарой побрейте ее и вымойте. Детка, когда же разверзлись хляби твои?
– Только что. Я сидела на горшке и тут-то все и началось. Сижу я себе, никого не трогаю… а потом вдруг – р-раз – и вот я уже Ниагарский водопад!
– Но схватки-то у тебя были?
– Еще какие!
– Это хорошо. Значит о схватках можно не беспокоиться, – он улыбнулся. – Вообще в принципе, беспокоиться не о чем. Думаю, что большую часть ночи ты проведешь за игрой в бридж. Дети, как и котята, имеют обыкновение появляться на свет под утро.
– Всю ночь? Хочу, чтобы этот сопляк родился побыстрее, и делу конец.
– Я тоже хотел бы, чтобы все кончилось поскорее, но у детей на этот счет свое мнение, – сказал он и добавил, – ладно, тебе предстоят кое-какие дела, и я тоже должен кое-что сделать. Я в грязи с головы до ног. – Он собрался уходить.
– Папа, подожди секундочку. А я обязательно должна оставаться здесь? Здесь очень жарко.
Нет, у двери светлее. Особенно если наш юный Тарзан соблаговолит появиться при свете дня. Барбара, откинь эту потертую медвежью шкуру – будет прохладнее. Возьми вот эту простыню, или, лучше, возьми чистую, если есть.
– Стерилизованную?
– Нет. Прокипяченную простыню не распаковывай до тех пор, пока не начнутся роды. – Хью похлопал пациентку по руке. – Дай бог тебе обойтись без боли до тех пор, пока я не вымоюсь.
– Папа, тебе нужно было стать врачом.
– А я и есть врач. Самый лучший в мире врач.
Выйдя из дома, он встретил Дьюка, задыхающегося после долгого бега.
– Я слышал три выстрела. Сестренка?
– Да. Не волнуйся, у нее только начались схватки. Я собираюсь принять ванну. Не желаешь присоединиться.
– Сначала я хочу повидаться с сестренкой.
– Тогда поторопись, сейчас ее будут купать. Заодно захвати Джо, он там размещает котов по камерам. Мужчины там сейчас – помеха.
– Может быть следует накипятить воды?
– Пожалуйста, займись, если это успокоит тебя. Дьюк, я давно уже заготовил все необходимое, по крайней мере то, что у нас имеется. Уже с месяц как заготовил. В том числе и шесть бидонов кипяченой воды на то и на се. Так что пойди поцелуй свою сестру и постарайся не показать ей, что ты обеспокоен.
– Ну и хладнокровен же ты, отец!
– Сынок, я сам не свой от страха. Я уже сейчас могу перечислить тринадцать возможных осложнений – и ни с одним из них мне не справиться. В основном я гожусь на то, чтобы похлопывать ее по руке и уверять, что все идет как надо… а ей именно это и необходимо. Я осматриваю ее, сохраняя каменное спокойствие, а сам и не знаю, на что обращать внимание. Я делаю это просто, чтобы она обрела спокойствие… я буду тебе очень признателен, если ты в этом мне поможешь.
– Вас понял, сэр. Буду поддерживать вашу игру, – участливо сказал Дьюк.
– Только не переигрывай. Просто постарайся убедить ее в том, что ты разделяешь ее уверенность в старом доке Фарнхэме.
– Я постараюсь.
– Если Джо слишком разволнуется, вытаскивай его оттуда. Он дергается больше всех. Грейс прекрасно справляется. Ладно, поспеши, а то они не пустят тебя.
Немного позже, искупавшийся и успокоившийся Хью, выбрался из воды раньше Джо и Дьюка и направился к дому, неся одежду в руках, чтобы ветерок высушил его кожу. Он задержался у дверей, чтобы натянуть шорты.
– Тук-тук!
– Нельзя, – отозвалась из-за двери Грейс. – Мы заняты.
– Тогда прикройте ее. Мне нужно кое-что сделать.
– Мама, перестань. Входи, папа.
Он вошел, пробрался мимо Барбары и Грейс и зашел в ванную. Там он очень коротко подстриг ногти, вымыл руки – сначала проточной водой, затем кипяченой, затем повторил процедуру еще раз. Затем он помахал ими в воздухе, чтобы они высохли и вернулся в комнату, стараясь ни до чего не дотрагиваться.
Карен лежала на кровати около двери, прикрытая половинкой изношенной простыни. На плечи ее была накинута серая рубашка, которая была на Хью в ночь нападения. Грейс и Барбара сидели на кровати, Дьюк стоял в дверях, а Джо печально сгорбился на скамейке позади кровати.
Хью улыбнулся дочери.
– Ну, как дела? Еще схватки были?
– Ни единой, черт бы их побрал. Хотя бы он родился до обеда.
– Обязательно родится. Потому что никакого обеда тебе не видать, как своих ушей.
– Чудовище. Мой отец просто чудовище.
– Доктор Чудовище, с вашего позволения, а теперь, друзья мои, попрошу вас очистить помещение. Мне нужно осмотреть пациентку. Все свободны, кроме Грейс. Барбара, пойди и приляг.
– Я не устала.
– Возможно нам придется всю ночь провести на ногах. Так что лучше вздремнуть заранее. Я не имею ни малейшего желания иметь дело с преждевременными родами.
Он откинул простыню, осмотрел Карен и ощупал ее живот.
– Ты чувствуешь толчки?
– Еще бы! Когда он родится, его непременно нужно записать в команду Грин Бей Пэкера. У меня такое впечатление, что на ногах у него бутсы.
– Ничуть не удивлюсь, если это так. Ты когда зачинала его, была обута?
– Что? Папа, что за гадости ты говоришь? Да.
– Предродовое влияние. В следующий раз перед этим обязательно разуйся.
В это время он напряженно пытался определить, в каком положении находится ребенок – головкой вниз или – Боже избави! – поперек. Но определить это он был не в состоянии. Поэтому он улыбнулся Карен и солгал:
– Прекрасно, бутсы нас не побеспокоят, поскольку он расположен головкой прямо вниз, именно так, как надо. Кажется, роды будут очень легкими.
– Откуда ты знаешь, папа?
– Положи руку вот сюда, где моя. Вот это его выпуклая головка, вниз которой он и нырнет. Чувствуешь?
– Кажется, да.
– Если бы ты знала столько, сколько я, ты бы не сомневалась. – Он попытался определить, начало ли расширяться влагалище. Имело место небольшое кровотечение и поэтому он не решился произвести обследование руками – во-первых, он все равно не знал, как должно все это быть наощупь, а во-вторых боялся занести инфекцию внутрь. Он знал, что кое-что ему может поведать ректальное обследование, но опять же не знал, что именно, поэтому не было никакого смысла подвергать Карен этой малоприятной процедуре.
Он поднял голову и встретился взглядом с женой. Сначала он хотел было посоветоваться с ней, но потом решил, что не стоит. Несмотря на то, что дети у Грейс были, о деторождении она знала не больше его самого, а дав понять Карен, что он не уверен в себе, он пошатнет ее уверенность в благополучном исходе.
Вместо этого, он взял свой "стетоскоп" (три последних чистых листа из энциклопедии, скатанные в трубку), и стал прослушивать сердцебиение плода. До этого он неоднократно слышал его. Но сейчас он слышал только множество различных шумов, которое он про себя определил как "бурчание в кишках".
– Тикает, как метроном, – возгласил он, откладывая трубку и снова укрывая дочь. – Твое дитя в отличном состоянии, девочка, и ты сама тоже. Грейс, ты кажется завела журнал, когда начались первые боли?
– Им занималась Барбара.
– Будь добра, сохрани его. А сейчас скажи Дьюку, чтобы он снял ремни со второй кровати и принес их сюда.
– Хьюберт, а ты уверен, что они понадобятся? Ни один из моих врачей не советовал мне ничего подобного.
– Это самое последнее новшество, – заверил он ее. – Теперь его применяют во всех больницах. – Хью где-то читал, что некоторые акушерки заставляют своих пациенток тянуть во время потуг за ремни. Он просмотрел свои книги, ища подтверждения, но ничего не нашел. Но здравый смысл подсказывал ему, что это действительно правильно – женщине так легче тужиться.
У Грейс на лице отражалось сомнение, но возражать она не стала и вышла из убежища. Хью уже собирался встать, когда Карен схватила его за руку.
– Не уходи, папа!
– Больно?
– Нет. Я хотела сказать тебе одну вещь. Я попросила Джо взять меня в жены. На прошлой неделе. И он согласился.
– Рад слышать это, дорогая. Тебе достается настоящее сокровище.
– Мне тоже так кажется. Хотя у меня и нет особенного выбора, но Джо мне действительно нравится. Но мы не поженимся до тех пор, пока я полностью не оправлюсь после родов и не стану сильной и здоровой, как прежде. Да сейчас я и подумать боюсь о разговоре с матерью.
– Я ей ничего не скажу.
– И Дьюку тоже лучше ничего не говори. А Барбара все знает, и считает, что так и надо.
Схватки начались у Карен тогда, когда Дьюк прилаживал ремни. Она вскрикнула, застонала и ухватилась за концы ремней, которые торопливо протянул ей Дьюк. Хью положил руку ей на живот и почувствовал, как напрягается ее матка одновременно с приступом боли.
– Тужься, детка, – сказал ей Хью, – и старайся дышать глубже – это помогает.
Она глубоко вздохнула, но только застонала в ответ.
Казалось, прошла вечность, прежде чем она немного расслабилась, выдавила улыбку и сказала:
– Ну, наконец-то прошло! Искренне сожалею о звуковых эффектах, папа.
– Если хочешь, кричи на здоровье. Но лучше глубоко дышать. А теперь отдохни немного. Давай разберемся. Джо, тебя придется использовать в качестве повара. Я хочу, чтобы Барбара отдохнула, а Грейс будет выполнять обязанности медсестры… поэтому придется тебе приготовить обед. И заодно приготовь чего-нибудь холодненького на ужин. Грейс, ты занесла это в журнал?
– Да.
– Ты заметила, сколько времени длились схватки?
– Я заметила, – сказала Барбара. – Сорок пять секунд.
Карен возмутилась.
– Барбара, да ты в своем ли уме! Они длились никак не меньше часа.
– Ладно, пусть будет сорок пять секунд, – сказал Хью. – Засекайте время появления схваток и сколько они длятся.
Семь минут спустя начался следующий приступ. Карен постаралась последовать совету отца и дышать глубоко. На сей раз она только слегка вскрикнула. Но когда боль отошла, она уже была не в состоянии шутить: она только отвернулась лицом к стене. Схватки были долгими и сильными. Хотя агония дочери и потрясла его, Хью немного приободрился – роды, как будто, обещали быть короткими.
Но получилось совсем наоборот. Весь этот жаркий и трудный день женщина на кровати старалась избавиться от своей ноши. Лицо ее побелело, то и дело она вскрикивала, с каждой потугой живот ее напрягался, мышцы на руках и на шее вздувалась от напряжения. Затем, когда схватки отступали, она откидывалась обратно на подушки, усталая и дрожащая, не в состоянии разговаривать, ни на что кроме происходящего с ней не обращая внимания.
Дальше стало хуже. Схватки теперь шли с трехминутными интервалами, причем каждая следующая была длиннее предыдущей и, казалось, более мучительной. Наконец, Хью разрешил ей не пользоваться ремнями: он не заметил, чтобы они помогали. Она тут же попробовала, их как будто не слыша, что он сказал. Казалось, что ремни позволяют ей чувствовать себя немного удобнее.
В десять часов вечера началось кровотечение. перепугалась до смерти – она много раз слышала, как опасны кровотечения. Хью уверил ее в том, что так и должно быть и что это свидетельствует о скором появлении ребенка. Да он и сам поверил в это, потому что крови было немного и вскоре кровотечение прекратилось. Казалось невероятным, что роды могут произойти еще не скоро. , похоже, рассердилась и встала. Барбара тут же плюхнулась в освободившееся кресло. Хью надеялся, что Грейс решила отдохнуть – женщины дежурили по очереди.
Но через несколько минут Грейс вернулась.
– Хьюберт, – сказала она высоким срывающимся голосом, – я собираюсь вызвать врача.
– Пожалуйста, – согласился он, не сводя глаз с Карен.
– Послушайте меня, Хьюберт Фарнхэм. Вам следовало вызвать врача с самого начала. Вы убиваете ее, слышите? Я намерена вызвать врача, и вам меня не остановить!
– Конечно, Грейс, о чем речь. Телефон вон там, – он указал пальцем на соседнее крыло. Грейс, казалось, была слегка озадачена, но затем она резко повернулась и вышла.
– Дьюк!
В комнату торопливо вбежал сын.
– Да, отец?
Хью с усилием выговорил:
– Дьюк, твоя мать решила позвонить по телефону врачу. Пойди, помоги ей. ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?
У Дьбюка расширились глаза.
– Где у нас иглы?
– В меньшем пакетике на столе. Большой не трогай – он стерилизован.
– Ясно. А сколько ей ввести?
– Два кубика. Только смотри, чтобы она не видела иглы, а то она дернется.
Тут у него самого дернулась голова: он почувствовал, что у него голова идет кругом. – Нет, лучше введи ей три кубика. Я хочу, чтобы она пришла в себя, выспавшись. Она может справиться с этим.
– Иду, иду, – сказал поспешно Дьюк и последовал за матерью.
У Карен как раз наступил перерыв между схватками и она, видимо, впала в полузабытье. Наконец, она прошептала:
– бедный папочка. Твои женщины доставляют тебе столько огорчений.
– Успокойся, милая.
– Я… О, боже, опять подступает!
Затем, между приступами болей, она вскрикивала:
– О, какая боль! Я больше не могу! Ох, отец, я хочу врача! Ну пожалуйста, папочка! Пусть придет доктор!
– Ты тужься, доченька, тужься!
Схватки все продолжались и продолжались до самой ночи. Облегчения не было, а становилось только хуже и хуже. Уже не было смысла вести журнал схваток – они стали почти непрерывными. Карен уже не могла говорить: среди стонов можно было только с трудом различить невнятные просьбы о помощи. В промежутках между схватками она вдруг то начинала что-то говорить, то не отвечала на вопросы.
Перед рассветом – Хью к тому времени стало казаться, что эта пытка длится по меньшей мере неделю, хотя часы утверждали, что схватки длятся всего восемнадцать часов – Барбара сказала с тревогой в голосе:
– Хью, она больше не выдержит.
– Я знаю, – согласился он, глядя на дочь. Сейчас она как раз была вся охвачена болью, лицо ее посерело и исказилось, рот искривился в агонии, сквозь зубы вырывались сдавленные стоны.
– И что же дальше?
– Я думаю, что необходимо кесарево сечение. Но я не хирург, к сожалению.
– Так что же делать?
– Не знаю. Я не могу.
– Но ведь ты знаешь об этом гораздо больше, чем первый человек, который решился сделать его. Ты знаешь, как обеспечить стерильность. У нас есть сульфаниламиды, а ее можно напичкать демидролом, – она говорила громко, не боясь, что Карен может услышать ее. Карен уже ничто не интересовало.
– Нет.
– Хью, но ты просто должен. Она умирает.
– Я понимаю, – он вздохнул. – Но кесарево сечение делать уже поздно, даже если бы я и мог. Я имею в виду – мог спасти Карен с его помощью. Мы должны спасти хотя бы ребенка.
Он прищурился и голос его дрогнул.
– Но нам не спасти и ребенка. Где МЫ ВОЗЬМЕМ КОРМИЛИЦУ? Ты кормить не можешь, по крайней мере сейчас. А коров у нас нет.
Он глубоко вздохнул и попытался взять себя в руки. – Осталось одно. Попробовать эскимосский способ.
– А что это такое?
– Поставить ее на ноги и предоставить действовать земному притяжению. Может быть это поможет. Позови мужчин. Они нам потребуются. Мне снова придется вымыться. Может быть придется делать надрез. О, Боже!
Через пять минут и двумя схватками спустя, они были готовы. Пока Карен бессильно лежала после второй схватки, Хью попытался объяснить, что им предстоит сделать. Слова с трудом доходили до нее, но все же в конце концов, она слегка кивнула и простонала:
– Мне уже все равно.
Хью подошел к столу, на котором были разложены его принадлежности, взял единственный скальпель в одну руку, а в другую – фонарь.
– Ну ребята, теперь, как только у нее снова начнется, берите ее под руки и поднимайте.
Схватки возобновились буквально через несколько секунд. Хью заметил это и кивнул Дьюку:
– Давайте!
– Джо, помогай. – Они принялись поднимать ее, держа руками за плечи и за бедра.
Карен вскрикнула и стала вырываться.
– Нет, нет! Не трогайте меня… Я не вынесу этого. Папочка, пусть они отпустят меня! Папа!
Они остановились. Дьюк спросил:
– Так что будем делать, отец?
– Я сказал – поднимайте! Ну!
Они приподняли ее над кроватью с широко разведенными бедрами. Барбара зашла сзади и обхватив Карен руками вокруг талии, стала сильно давить на измученный живот несчастной девушки. Карен снова закричала и стала рваться. Они обхватили ее еще крепче. Хью лег навзничь и стал светить вверх.
– Тужься, Карен, тужься!
– Ооооооооооооооо!
И тут он вдруг увидел темя ребенка, серовато-голубое. Он уже хотел было отложить скальпель, как головка снова исчезла.
– Карен, попробуй еще раз!
Он снова направил фонарь вверх. Он мучительно раздумывал о том, где следует сделать разрез: спереди? или сзади? Он снова увидел темя – оно появилось и пропало. Рука его вдруг стала твердой, как камень и совершенно бессознательно, он потянулся и сделал совсем маленький разрез.
Он едва успел отложить скальпель, как прямо ему в руки шлепнулся мокрый, скользкий окровавленный ребе нок. Он понял, что должен сделать еще что-то, но все, что он сообразил в данную минуту, было взять ребенка за обе ножки, поднять и шлепнуть по крошечной попке.
Раздался сдавленный крик.
– Теперь осторожно положите ее на кровать, но только полегче! Они все еще связаны пуповиной.
Они бережно уложили Карен. Хью встал на колени – руки его были заняты слабо попискивающей ношей. Как только Карен уложили, он попытался вложить ребенка ей в руки, но заметил, что Карен не в состоянии взять его. Хотя казалось, что она в сознании, и глаза ее открыты. Но она пребывала в глубоком забытье.
Хью и сам был недалек от обморока. Он мутным взором обвел комнату и вручил ребенка Барбаре.
– Никуда не отходи! – зачем-то сказал он ей.
– Отец, – спросил Дьюк, – а разве не нужно перерезать пуповину?
– Пока еще нет. – И куда только запропастился этот проклятый скальпель? Он наконец нашел его, быстро протер йодом, надеясь, что этого окажется достаточно. Затем положил его рядом с двумя прокипяченными шнурками, повернулся и нащупал пуповину – пульсирует или нет?
– Он просто замечательный, – мягко сказал Джо.
– Она, – поправил его Хью. – Ребенок – девочка. А теперь, Барбара, если ты…
Он замолчал. Дальнейшее произошло слишком быстро. Ребенок начал задыхаться; Хью схватил его, перевернул головкой вниз, сунул палец в рот младенцу и извлек оттуда комок слизи, снова отдал ребенка Барбаре, снова принялся щупать пуповину и только тут заметил, что Карен в опасном состоянии.
С кошмарным сознанием того, что ему следовало бы быть вдвое более сильным, он взял один из шнурков и узлом перевязал пуповину около животика ребенка, пытаясь унять дрожь в руках, чтобы не затянуть узел слишком сильно. Затем он начал завязывать второй шнурок и понял, что это уже не нужно: Карен внезапно исторгла послед и началось кровотечение.
Одним движением скальпеля Хью перерезал пуповину, бросил Барбаре:
– Закрой ее пластырем, – повернулся, чтобы заняться матерью.
Кровь текла из нее ручьем. Лицо посерело и, кажется, она потеряла сознание. Было уже слишком поздно накладывать швы на сделанный им разрез и последовавшие за ним разрывы. Он видел, что кровь шла изнутри, а не из наружных разрывов. Он попытался остановить ее, вложив внутрь тампон из последней оставшейся марли, в то же время крикнув Джо и Дьюку, чтобы они принесли бандаж и холодный компресс для Карен.
Через мучительно долгий, как ему показалось промежуток времени, компресс и бандаж были на месте, а марля подкреплена целым ворохом стерильных гигиенических салфеток – вещь, хоть и невосполнимая, но зато и почти ненужная им, устало подумал Хью. Он поднял глаза и взглянул на лицо Карен. Затем с панической поспешностью стал пытаться нащупать ее пульс.
Карен скончалась через семь минут после рождения дочери.

*



Глава девятая.

Глава девятая.

Кэтрин Джозефин пережила свою мать на день. Хью окрестил ее этим именем и каплей воды через час после того, как умерла Карен. Было ясно, что и девочка долго не протянет. У нее было что-то не в порядке с дыханием.
Один раз, когда малышка стала задыхаться, Барбара вернула ее к жизни, прижавшись ртом к ее ротику и высосав из него что-то, что тут же с отвращением выплюнула. Некоторое время после этого малютка Джози как будто чувствовала себя лучше.
Но Хью понимал, что это только отсрочка. Он не представлял себе, каким образом им удастся сохранить девочку живой достаточно длительное время – целых два месяца – до тех пор, пока Барбара не сможет кормить ее. У них в запасе оставалось только две банки консервированного молока.
Тем не менее, они старались сделать все возможное.
Грейс припомнила состав смеси – кипяченое молоко, кипяченая вода и немного сладкого сиропа. У них, правда не из чего было кормить, и даже не было соски. Осиротевший ребенок был вещью, которую Хью никак не мог предвидеть. Теперь, задним числом, это казалось ему одним из самых вероятных событий и он клял себя за то, что не предусмотрел такой возможности. Поэтому он дал себе клятву приложить все силы к тому, чтобы дочь Карен осталась в живых.
Пластиковая капельница оказалась наиболее похожим на соску предметом. Ничего лучше им найти не удалось. С ее помощью они попытались дать малютке смесь, стараясь нажимать на бока капельницы в такт сосательным движениям ребенка.
Но почти ничего не получилось. Малютка Джози по-прежнему дышала с трудом и начинала задыхаться каждый раз, когда они пытались покормить ее. На то, чтобы прочистить ей горлышко и дать возможность оправиться, они потратили почти столько же усилий, как и на то, чтобы покормить ее. Казалось, что она просто не хочет брать в рот грубую подделку и если они старались покормить ее насильно, она тут же начинала задыхаться. Дважды Грейс удавалось вкормить в нее почти по унции смеси. И оба раза она срыгивала ее. Барбаре и Хью не удалось даже этого.
На заре следующего за ее рождением дня, Хью проснулся от вскрика Грейс. Ребенок задохнулся и умер.
За этот длинный день, когда трое из них боролись за жизнь новорожденной, Дьюк и Джо выкопали могилу высоко на склоне холма, на солнечной лужайке. Могила получилась глубокой; кроме того они запаслись кучей булыжников. Оба в душе боялись того, что медведи или койоты могут разрыть могилу.
Могила выкопана, камни приготовлены. После этого Джо с усилием спросил:
– Как мы будем делать гроб?
Дьюк вздохнул и вытер со лба пот.
– Джо, гроб нам не сделать.
– Но мы просто должны сделать его.
– Конечно, мы можем нарубить деревьев, расколоть их и получить немного досок – так мы и делали, когда иначе было нельзя. На кухне, например. Но сколько времени это у нас займет? Джо, погода стоит жаркая – Карен не может столько ждать!
– Тогда мы должны разобрать что-нибудь и сделать гроб. Кровать, например. Или книжные полки.
– Тогда проще всего разобрать шкаф для одежды.
– Ладно, не будем откладывать.
– Джо. Любая вещь, из которой можно сделать гроб, находится в доме. Неужели ты думаешь, что Хью разрешит нам сейчас войти туда и начать ломать, колотить, прибивать. Если кто-нибудь разбудит ребенка или отвлечет его в то время, когда его с таким трудом пытаются покормить, отец просто убьет его. Если сначала этого человека не прикончат Барбара или мать. Нет, Джо. Придется нам обойтись без гроба.
Они принесли кирпичей, использовав почти весь их запас. Из кирпичей они выложили нечто вроде ящика на дно могилы, выстелили его изнутри, воспользовавшись тканью навеса и сделали из тонких стволов крышку, чтобы ящик можно было закрыть. Хоть все это и было довольно жалким, они почувствовали нечто вроде успокоения.
На следующее утро в этой могиле были похоронены мать и дочь.
Опускали их вниз Джо и Дьюк, который настоял на том, чтобы отец не вмешивался и занялся успокоением Грейс и Барбары. Дьюк живо представил себе, как нелегко ему было бы уложить тела в могилу, но все же предпочел бы справиться с этим делом один. Но без помощника ему было никак. Поэтому с ним вместе находился в могиле Джо. Матери Дьюк предложил вообще не выходить на похороны.
Хью отрицательно покачал головой.
– Я уже думал об этом. Ты сам попытайся убедить ее в этом. Но я не могу препятствовать ей.
Не мог препятствовать ей и Дьюк. И к тому времени, когда Джо отправился звать остальных, его сестра и ее дочь уже мирно покоились, аккуратно прикрытые тканью. Не оставалось ни единого следа тех усилий, которых потребовало помещение их сюда, следов восстановления части развалившейся кладки, или, что еще хуже, следов того, как маленький трупик упал на землю, когда они старались расположить его на груди покойной матери. У Карен на лице было абсолютное спокойствие, а дочурка покоилась у нее на груди, как будто задремав.
Дьюк, стоя на краях кирпичной стенки, наклонился и прошептал:
– Прощай, сестричка. Прости меня за все.
Затем он прикрыл ей лицо и осторожно вылез из могилы. По склону холма поднималась небольшая процессия. Хью поддерживал под руку жену, Джо помогал Барбаре. За убежищем, на флагштоке слегка колыхался приспущенный флаг.
Подойдя к могиле, они встали так, что Хью оказался у изголовья, по правую руку от него стояла жена, по левую – сын. Барбара и Джо расположились с противоположной стороны. К облегчению Дьюка, никто не попросил приоткрыть лица усопшим, да и мать, как будто, воспринимала происходящее достаточно спокойно.
Хью вынул из кармана небольшую черную книжечку и раскрыл ее на заложенном заранее месте:
– Я есть суть и я есть жизнь… Ничто не принесли мы в сей мир, и посему ничто не в силах наших взять из него. Господь дал, и Господь же взял… – читал он.
Грейс всхлипнула и колени у нее начали подгибаться. Хью вложил книгу в руки Дьюка и поддержал супругу.
– Продолжай, сынок!
– Отведи ее назад, отец!
– Нет, нет, я должна остаться, – совершенно убито пробормотала Грейс.
– Читай, Дьюк. Я отметил нужные места.
– …он копит богатства и не может знать, кто унаследует их.
Поелику я вчуже с тобой, и только странник в этом мире, какими были отцы и деды мои.
О удели мне хоть малую толику, чтобы мог я вновь обрести силы мои…
Человек, от женщины рожденный, обречен лишь на быстротечное бытие, и полон несчастий краткий путь его земной…
В руки господа всемогущего нашего предаем мы душу сестры нашей – сестер наших – и предаем тела их земле. Землю – земле, прах – праху, тлен – тлену…
Дьюк остановился и бросил в могилу маленький комок земли. Затем он снова заглянул в книгу, закрыл ее и сказал вдруг:
– Давайте помолимся.
Они отвели Грейс обратно в дом и уложили в постель. Джо и Дьюк вернулись, чтобы засыпать могилу землей. Хью, решив, что жена его теперь отдохнет, принялся снимать нагар со свечей в задней комнате. Она открыла глаза.
– Хьюберт…
– Что, Грейс?
– Я ведь говорила тебе. Я предупреждала. Но ты не хотел меня слушать.
– О чем ты, Грейс?
– Я ведь говорила тебе, что ей нужен доктор. Но ты не вызвал его. Ты слишком горд для этого. Ты принес мою дочь в жертву собственной гордыни. Дитя мое. Ты убил ее.
– Грейс, но ведь здесь нет докторов. Ты прекрасно это знаешь.
– Если бы ты хоть наполовину был мужчиной, ты не искал бы оправданий!
– Грейс, прошу тебя. Дать тебе чего-нибудь? Милтаун, например? А может, сделать тебе укол?
– Нет, нет! – пронзительно воскликнула она. – Именно так ты и помешал мне в тот раз вызвать врача. Наперекор мне. Больше тебе никогда не удастся обвести меня вокруг пальца с помощью лекарств. И больше не прикасайся ко мне никогда. Убийца!
– Хорошо, Грейс, – он повернулся и вышел.
Барбара сидела у двери, обхватив голову руками. Хью сказал:
– Барбара, нужно снова поднять флаг. Я пойду и сам подниму его.
– Так скоро, Хью?
– Да. Жизнь продолжается.
*



Глава десятая.

Глава десятая.

Жизнь продолжалась. Дьюк охотился. Барбара и Джо занимались сельским хозяйством. Хью трудился больше обычного. Грейс тоже работала, и качество ее блюд улучшалось день ото дня, равно, как и ее аппетит. Она растолстела. Она никогда больше не упоминала о том, что убеждена в виновности мужа в смерти их дочери.
Она вообще не разговаривала с ним. Когда нужно было что-то обсудить, она разговаривала с Дьюком. Она перестала посещать и церковные службы. В последний месяц беременности Барбары, Дьюк как-то остался один на один с отцом.
– Отец, ты как-то говорил, что как только я захочу, я – или любой из нас – может уйти, если захочет.
Хью был удивлен.
– Да.
– Ты, кажется, говорил, что выделишь каждому его равную долю имущества. Боеприпасы, инструменты и так далее.
– Все, что есть. Предприятие надежно как никогда. Дьюк, неужели ты хочешь уйти?
– Да… но не я один. Уйти хочет мать. Именно она настаивает на этом. У меня тоже есть причины, но основная причина в ней.
– Ммм… Что ж, давай обсудим твои причины. Может быть, ты недоволен тем, как я руковожу? Тогда я с радостью уступлю свое место. Я абсолютно уверен, что Джо и Барбара справятся со всем не хуже чем я, таким образом все окажутся заодно. – Он вздохнул. – Я устал нести эту ношу.
Дьюк покачал головой.
– Дело не в этом, папа. Я вовсе не хочу становиться боссом, да и справляешься ты прекрасно. Я не могу сказать, что мне понравилось, как ты в начале все взял в свои руки. Но самое главное – результаты, а результатов ты добился отличных. Лучше давай не будем обсуждать мои причины. Могу только сказать, что с тобой лично это никак не связано… и я бы ни за что не ушел, если бы мать просто-таки не зациклилась на этом. Она непременно хочет уйти. И она намерена уйти во что бы то ни стало. А я не могу отпустить ее одну.
– А ты не знаешь, почему Грейс хочет покинуть нас?
Дьюк заколебался.
– Отец, по-моему, это не имеет значения. Она решила окончательно и бесповоротно. Я без конца твержу ей, что не смогу устроить ей такую же безопасную и удобную жизнь, как здесь. Но в этом вопросе она настоящий кремень.
Хью взвесил его слова.
– Дьюк, если твоя мать так считает, я не собираюсь отговаривать ее. Я уже давно утратил последние крохи влияния на нее. Но у меня есть две идеи. Может быть, какая-нибудь из них покажется тебе приемлемой.
– Вряд ли.
– Выслушай сначала. Ты знаешь, что у нас есть медные трубки. Часть из них мы использовали при оборудовании кухни. У нас есть все необходимое для того, чтобы изготовить самогонный аппарат. Я запасся в свое время всеми необходимыми для нас частями, чтобы, если начнется война, иметь возможность торговать спиртным, которое было бы чистым золотом в любом примитивном послевоенном обществе.
Я не построил его по известной нам обоим причинам. Но я могу сделать это и я знаю, как гнать самогон. – Он слегка улыбнулся. – Это не кабинетное знание. На юге Тихого океана, во время службы, я заведовал перегонным кубом, конечно, под бдительным надзором своего непосредственного начальника. Тогда-то я и узнал как из зерна или картошки или почти из чего угодно гнать спиртное. Дьюк, возможно, твоя мать была бы счастлива, если бы всегда имела спиртное.
– Но она спилась бы до смерти.
– Дьюк, Дьюк! Если это доставило бы ей удовольствие, то кто мы такие, чтобы запрещать ей это? Ради чего ей жить? Раньше она любила смотреть телевизор, бывать в гостях, она могла целый день провести в парикмахерской, затем пойти в кино, затем в гости и выпить там немного с подругой. Вот в чем был смысл ее жизни, Дьюк. А где теперь все это? Его больше нет, оно ушло безвозвратно! И только то, о чем я говорил, и что мы можем ей предложить, немного скрасило бы ее существование. Кто ты такой, чтобы указывать своей матери – спиваться ей до смерти или нет?
– Отец, но дело и не в этом!
– Так в чем же?
– Ну, ты знаешь, что я не одобряю… не одобрял то, что мать слишком много пьет. Но я бы, наверное, теперь смирился и с этим. Если ты построишь свой аппарат, мы возможно, будем твоими покупателями. Но уйти мы все равно уйдем. Потому что все это не решает проблем матери.
– Что ж, тогда остается моя вторая идея. Уйду я, а не она. Только вот… – Хью нахмурился. – Дьюк, скажи ей, что я уйду как только Барбара родит. Не могу же я покинуть свою пациентку. Но ты можешь заверить Грейс…
– Отец, но и это не решает проблемы!
– Тогда я не понимаю…
– О, господи, ну да ладно. Дело-то как раз в Барбаре. Она… – Короче говоря, мать ополчилась на нее. Совершенно не может ее терпеть. С тех пор как умерла Карен. Она сказала еще: "Дьюк, эта женщина не будет рожать ребенка в моем доме! Своего выродка. Я этого не потерплю. Скажи своему отцу, что он должен выставить ее отсюда". Вот ее собственные слова.
– Боже мой!
– Именно. Я пытался урезонить ее. Я без конца повторял ей, что Барбара не может уйти. Я разрядил в нее оба ствола: я сказал, что ты так не можешь выставить Барбару, как не смог бы выставить Карен. Я сказал ей даже, что если, все-таки, у тебя хватит подлости сделать такое, (допустим чисто теоретически), то я и Джо будем с оружием в руках защищать Барбару. Но, конечно, ты на такое не способен.
– Спасибо и на этом.
– И это решило исход дела. Она верит мне, когда я высказываюсь начистоту. Поэтому она решила, что уйдет она. Я не могу удерживать ее. Она уходит. А я иду с ней, чтобы заботиться о ней.
Хью потер виски.
– Да, ситуация – хуже некуда, да хуже и не бывает. Дьюк, ты должен понимать, что даже вместе с тобой ей некуда идти.
– Это не совсем так, отец.
– Что?
– Это можно устроить, если ты согласишься нам помочь. Помнишь ту пещеру в начале каньона Коллинза, ну, ту, которую еще собирались превратить в туристский аттракцион? Так вот, она все еще существует. Или ее двойник. Я имею в виду. Я охотился в той стороне еще в первую неделю нашего пребывания здесь. Каньон выглядел таким знакомым, что я поднялся наверх и нашел пещеру. И ты знаешь, отец, в ней вполне можно жить и обороняться.
– А вход? А дверь?
– Никаких проблем. Если ты отдашь ту стальную пластину, которая загораживала туннель.
– Конечно, о чем речь?
– Пещера имеет небольшое отверстие, которое решает проблему дыма. По пещере протекает ручей, который не пересох до сих пор, несмотря на жуткую жару. Одним словом, отец, пещера не менее комфортабельна, чем наше убежище. Она нуждается только в небольшой отделке.
– Тогда сдаюсь. Можешь брать почти все, что захочешь. Постельные принадлежности, кухонную утварь. Вашу долю консервов. Спички, оружие, боеприпасы. Составь список, а потом я помогу тебе перенести все это.
Дьюк покраснел под своим загаром.
– Отец, ты знаешь, кое-что уже там.
– Вот как? Ты считал, что я окажусь мелким скрягой?
– Э… Я не говорю о последнем периоде. Я перенес туда кое-что еще в первые дни нашего пребывания здесь. Понимаешь… ну, в общем, у нас с тобой произошла та стычка… а после этого ты назначил меня главным хранителем. Это навело меня на мысль, и после этого я неделю или две не выходил из дома ненагруженным, стараясь уйти, когда меня никто не видел.
– Попросту воровал.
– Я бы так не сказал. Я никогда не брал больше одной шестой чего бы то ни было… и только вещи, которые понадобились бы мне в случае самой крайней необходимости. Спички. Патроны. То ружье, которое ты никак не мог найти. Одно одеяло. Нож. Немного провизии. Несколько свечей. Дело в том, что… Поставь себя в мое положение. Постоянно существовала возможность того, что ты рассердишься на меня и нам придется драться – причем один из нас непременно будет убит, ты сам так мне тогда заявил, – или я вынужден буду бежать сломя голову, не имея возможности ничего взять с собой. Я решил не вступать в борьбу с тобой. Поэтому мне пришлось заняться кое-какими приготовлениями. Но я ничего не крал: ты же сам сказал, что я могу взять свою долю. Скажи только и я тут же принесу все обратно.
Хью Фарнхэм задумчиво поковырял мозоль, затем взглянул на сына.
– Иногда для человека украсть – значит выжить, не так ли? Я хотел бы узнать только одну вещь, Дьюк – среди тех продуктов, которые ты унес, были банки со сгущенным молоком, или нет?
– Ни единой. Отец, неужели ты думаешь, что если бы там было молоко, я не принес бы его назад, побив все рекорды по скорости, когда умерла Карен?
– Да, я знаю. Зря я это спросил.
– Это я зря не утащил несколько банок, тогда они не были бы истрачены до того.
– Ребенок все равно не прожил столько, чтобы выпить даже то молоко, которое у нас оставалось, Дьюк. Хорошо, нужно все вопросы решить побыстрее, но не забывай, что ты в любое время можешь вернуться. Понимаешь, иногда женщины в этом возрасте, в котором сейчас твоя мать, на некоторое время становятся упрямыми… а потом перебарывают в себе это и остаток жизни доживают милыми старыми леди. Может быть когда-нибудь наша семья еще и воссоединится вновь. Надеюсь, что время от времени мы будем видеться. И если захочешь овощей, приходи и бери сколько нужно.
– Я как раз хотел поговорить об этом. Обрабатывать землю я там не смогу. Но зато, если я, например, по-прежнему буду охотиться и для нас и для вас… нельзя ли мне, когда я принесу вам мясо, взять столько же овощей?
Его отец улыбнулся.
– Кажется, мы возродили коммерцию. А мы сможем снабжать тебя глиняной посудой, тогда тебе не придется строить собственную печь для обжига. Дьюк, одним словом, обдумай, что тебе будет нужно, и завтра ты и мы с Джо начнем переносить все это в вашу пещеру. Особенно не стесняй себя. Вот только…
– Что?
– Книги – мои! Что бы тебе не потребовалось посмотреть в книгах, тебе придется каждый раз приходить сюда. В моей библиотеке книги на дом не выдаются.
– Что ж, это справедливо.
– Я не шучу. Ты можешь одолжить у меня бритву, можешь взять мой лучший нож. Но попробуй только упереть хоть одну книжку, и я спущу с тебя шкуру и переплету эту книгу в нее. Всему есть предел. Ну, ладно, я пойду предупрежу Джо, и уведу куда-нибудь Барбару. Постараемся не появляться до темноты. Желаю тебе удачи и передай Грейс, чтобы она не обижалась. Она все равно злится, но все же передай. Рай создать можно только вдвоем, а ад очень просто устроить и в одиночку. Не могу сказать, что в последнее время я чувствовал себя счастливым, и, возможно, Грейс немного умнее, чем мы считаем.
– Кажется, таким образом ты просто вежливо посылаешь нас к черту?
– Не исключено.
– Ладно, что бы ты ни имел в виду, желаю того же самого и тебе. То, что я ухожу из дому при первой возможности – тоже вовсе не случайность.
– Тише! Ну, ладно, ладно! – Его отец повернулся и направился прочь.
Джо ничего не сказал. Он только заметил, что ему лучше пойти и прорыть еще несколько оросительных канавок. Барбаре ничего не говорили до тех пор, пока они не остались одни.
Хью взял с собой немного еды: несколько лепешек, вяленого мяса, два помидора и фляжку с водой. Еще он захватил ружье и одеяло. Они поднялись на холм и расположились немного выше могилы в тени одинокого дерева. Хью заметил, что на могильном холмике лежат свежие цветы и подумал: "Неужели это Барбара поднималась сюда?". Подъем давался ей с большим трудом – чтобы подняться сюда им понадобилось довольно много времени. Или это сделала Грейс? Но это казалось еще менее вероятным. Затем разгадка пришла ему в голову: Джо.
Когда Барбара удобно расположилась, улегшись на спину с согнутыми в коленях ногами, Хью спросил:
– Ну?
Она долго молчала. Затем ответила:
– Хью, мне ужасно жаль, что так получилось. Ведь это я виновата, да?
– Ты виновата? Только потому, что не вполне нормальная женщина испытывает ненависть по отношению к тебе? Ты же сама как-то говорила мне, что не стоит упрекать себя за недостатки других людей. Неплохо, если бы ты сама последовала своему совету.
– Я не о том говорю, Хью. Я имею в виду потерю твоего сына. Грейс не смогла бы уйти без Дьюка. Он чтонибудь говорил? Обо мне?
– Ничего, кроме той навязчивой идеи, которая овладела Грейс. А что он должен был говорить?
– Не знаю, имею ли я право рассказывать? Но, в любом случае, расскажу. Хью, после смерти Карен, Дьюк просил меня выйти за него замуж. Я отказала ему. Он был обижен. И удивлен. Понимаешь… Ты знаешь насчет Карен и Джо?
– Да.
– Я не знала, сказала ли тебе Карен. Когда она решила выйти замуж за Джо, я решила, что мне тоже придется выйти замуж за Дьюка. Карен считала это само собой разумеющимся и я даже как-то упомянула, что собираюсь сделать это. Возможно, что она рассказала об этом Дьюку. Во всяком случае, он ожидал, что я скажу ему "да". А я ответила "нет". Он был оскорблен. Прости меня, Хью. Если хочешь, я скажу ему, что передумала.
– Не спеши! Хоть на мой взгляд ты и совершила ошибку, я не хочу, чтобы ты исправляла ее ради моего удовольствия. Что ты теперь намерена делать? Может быть, ты теперь собираешься выйти замуж за Джо?
– Джо? Нет, я и в мыслях не имела становиться женой Джо. Тем не менее, я с не меньшей готовностью выйду замуж за него, чем за Дьюка. Хью, я всегда готова делать то, что мне нравится. А мне нравится то, что нравится тебе. – Она перевернулась набок и взглянула на него. – Да ты и сам знаешь это. Если ты хочешь, чтобы я вышла за Джо, я выйду за него. Если ты хочешь, чтобы я стала женой Дьюка, я стану его женой. Ты только скажи, а я сделаю все, что угодно.
– Барбара, Барбара!
– Я не шучу, Хью. Я готова на все. Я полностью подчиняюсь тебе. Не в чем-то одном, а целиком и полностью. Да разве я не этим была занята все время, что мы здесь? Я играю строго по книге.
– Не городи чепуху.
– Если это чепуха, то это – правдивая чепуха.
– Возможно. Но я хочу, чтобы ты вышла замуж за того, кто тебе нравится.
– Это единственное, что я не могу сделать. Ты уже женат.
– Ох.
– Ты удивлен? Нет, просто я удивила тебя тем, что заговорила об этом, после столь длительного молчания. Но так оно и есть, и так было всегда. И поскольку я не могу выйти замуж за тебя, я выйду замуж, за кого ты скажешь. Или никогда не выйду замуж.
– Барбара, а ты бы согласилась выйти замуж за меня?
– ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
– Ты согласилась бы стать моей женой?
– Да.
Он потянулся к ней и поцеловал ее. Она ответила на его поцелуй, прижавшись губами к его губам и полностью отдавшись на его волю.
В конце концов он оторвался от нее.
– Ты не хочешь немного поесть?
– Пока нет.
– Я подумал, что нам, возможно, придется что-нибудь отпраздновать. Такой случай требует шампанского. Но у нас только лепешки.
– Ну, ладно. Тогда я, пожалуй, откушу кусочек. И глотну воды. Хью, мой любимый Хью, а как же быть с Грейс?
– А никак. Она разводится со мной. Фактически, она развелась со мной еще месяц назад в день… в тот день, когда мы похоронили Карен. И то, что она еще живет с нами – вопрос чистой нехватки жилья. Для того, чтобы развестись здесь, у нас, судья не нужен, равно, как и для того, чтобы нам с тобой пожениться, не требуется свидетельство о браке.
Барбара обхватила руками свой большой живот.
– Мое свидетельство здесь! – Голос ее был спокоен и счастлив.
– Ребенок мой?
Она взглянула на него.
– Ты знаешь поговорку? Один глупец может задать столько вопросов, что и тысяча мудрецов не ответят.
– О, идиот!
– Конечно же, он твой, любимый. Это такая вещь, которую ни одна женщина не может доказать, но знает точно.
Он снова поцеловал ее. Когда он оторвался от ее губ, она погладила его по щеке.
– А вот теперь я, пожалуй, съела бы лепешку, даже несколько. Я голодна. Я чувствую как жизнь переполняет меня. И что я ужасно хочу жить.
– Да! Завтра начинается наш медовый месяц.
– Сегодня. Он уже начался. Хью, я хочу занести это в журнал. Милый, можно я сегодня буду спать на крыше? Я прекрасно управлюсь с лестницей.
– Ты хочешь спать вместе со мной? Распутная девчонка!
– Я не это имела в виду. Сейчас я вовсе не распутна, все мои гормоны восстают против этого. Никакой чувственности, дорогой. Только любовь. В медовый месяц от меня не будет никакого толка. О, я счастлива буду спать вместе с тобой. Мы могли бы спать вместе и все эти месяцы. Нет, дорогой, просто я хотела сказать, что мне неприятно будет спать под одной крышей с Грейс. Я боюсь ее, боюсь не за себя, а за ребенка. Хотя это, может быть, и глупо.
– Не так уж и глупо. Скорее всего ничего не произойдет, но некоторые меры предосторожности мы все-таки примем. Барбара, а что ты вообще думаешь о Грейс?
– Я должна отвечать?
– Если можешь.
– Она мне не нравится. Это не имеет отношения к тому, что я боюсь ее. Она не нравилась мне еще задолго до того, как в ее присутствии у меня стало возникать неприятное чувство. Мне не нравится, как она ведет себя со мной, мне не нравится, как она обращается с Джозефом, мне не по душе было, как она относилась к Карен, я совершенно не перевариваю того, как она обращается с тобой – хотя я всегда была вынуждена делать вид, что не замечаю этого – и я презираю ее за то, что она сделала с Дьюком.
– Мне она тоже перестала нравиться… хотя и с я был бы рад этому, даже если бы тебя с нами не было.
– Хью, я так рада слышать это. Ты знаешь, что я разведена?
– Да.
– Когда наш брак распался, я поклялась самой себе, что никогда в жизни не послужу причиной чьего-либо развода. Поэтому я чувствовала себя виноватой с самой первой ночи нападения.
Он покачал головой.
– Забудь об этом. Наш брак с Грейс распался давным-давно. Все, что связывало нас – это дети и обязанности. По крайней мере, меня, так как она и обязанностей знать не хотела. Любимая, если бы это было не так, ты могла бы в ночь нападения спать в моих объятиях и все, что ты получила бы – это покой и удобство. Тем более, что мы думали – смерть не за горами – а любви мне хотелось так же, как и тебе. Я просто сгорал от желания любить – и получил тебя.
– Любимый, я больше никогда не дам тебе сгорать.

***

На следующее утро около десяти часов, они все собрались на улице, где уже были сложены припасы для нового жилья.
Хью с иронической улыбкой окинул взглядом то, что отобрала для себя его бывшая жена. Грейс почти буквально восприняла его слова: возьмите, что хотите. Она буквально дочиста обобрала убежище – лучшие одеяла, почти всю утварь, включая чайник, три поролоновых матраца из четырех, почти все оставшиеся консервы, весь сахар, львиную долю остальных невосполнимых продуктов, все пластиковые тарелки.
Хью возразил только в одном случае: соль. Когда он заметил, что Грейс захватила всю имеющуюся соль, он настоял на разделе. Дьюк согласился и спросил, есть ли еще возражения?
Хью отрицательно покачал головой. Ведь Барбара не будет мелочиться. "С милым рай и в шалаше".
Дьюк с видимым напряжением взял одну лопату, один топор, молоток, менее половины гвоздей и не взял ни одного инструмента, если он имелся в единственном экземпляре. Вместо этого, Дьюк предложил, чтобы ему одалживали эти инструменты при необходимости. Хью согласился и в свою очередь предложил помощь в работах, где одному не справиться. Дьюк поблагодарил его. Для обоих положение было тягостным и они тщательно скрывали это с помощью необыкновенной вежливости.
Задержка ухода была вызвана стальной пластиной для входа в пещеру. Вес ее был вполне приемлем для такого достаточно сильного мужчины, как Дьюк, но нести ее было неудобно. Ее нужно было упаковать так, чтобы ее было удобно нести, и иметь возможность стрелять.
Кончилось тем, что в дело пошла одна из целых медвежьих шкур, которой была застелена кровать, где умерла Карен, Хью жалел только о том, что было упущено время. Все, что отобрала Грейс унести можно было только в шесть ходок всех троих мужчин. Дьюк считал, что две ходки в день – это максимум. И если они вскоре не выйдут в дорогу, сегодня им удастся сделать только одну ходку.
В конце концов они приспособили пластину на спину Дьюку так, что густая шерсть защищала его от металла.
– Кажется, удобно, – решил Дьюк. – Берите свои мешки и пойдем.
– Уже идем, – согласился Хью и нагнулся над своей ношей.
– Боже мой!
– Что-нибудь случилось, Дьюк?
– Смотрите!
Над восточным склоном показались очертания какого-то предмета. Он скользил по воздуху курсом, который пролегал в стороне от них, но, подлетев поближе, он вдруг круто свернул и направился к ним.
Он пролетел прямо над их головами. Хью сначала даже не смог правильно оценить его размеры. Его просто не с чем было сравнить – темный предмет, похожий на костяшку домино. Но когда он оказался футах в пятистах над их головами, ему показалось, что предмет имеет около ста футов в ширину и в три раза длиннее. Точно определить его очертаний он не мог. Двигался предмет быстро, но бесшумно.
Он пролетел над ними, развернулся, сделал круг. Затем остановился, еще раз развернулся и прошел над ними теперь уже на небольшой высоте.
Хью заметил, что одной рукой обхватил Барбару. Когда загадочный предмет появился, она стояла на некотором удалении от него, замачивая белье в наружной ванной. Теперь же она оказалась обнятой его левой рукой и он чувствовал, что она дрожит.
– Хью, что это?
– Люди.
Предмет теперь висел над их флагом. Можно уже было различить людей. Над краями предмета появились головы.
Вдруг один из углов как будто отделился, резко пикируя вниз, и остановился над самой верхушкой флагштока. Хью увидел, что это машина длиной футов в девять и шириной фута три с одним пассажиром. Подробностей он различить не мог, равно как и понять, что приводит аппарат в движение. Нижняя часть туловища человека была скрыта бортами. Видны были только плечи и голова.
Человек сорвал флаг и вернулся к большому аппарату. Его машина была как будто втянута в него.
Прямоугольник распался.
Он разделился на машины, подобные той, которая завладела их флагом. Большинство машин оставалось в воздухе; около дюжины приземлилось, причем три приземлились вокруг колонистов. Дьюк закричал: "Внимание!" и потянулся к ружью.
Но ему не удалось схватить его. Он наклонился вперед под острым углом, растерянно хватая воздух руками, и был медленно возвращен в вертикальное положение.
Барбара испуганно выдохнула на ухо Хью:
– Хью, что это?
– Не знаю. – Ему не нужно было спрашивать, что она имеет в виду. В то самое мгновение, когда остановили его сына, он испытал чувство, как будто по грудь погрузился в зыбучий песок. – Не сопротивляйся.
– А я и не думала даже.
Грейс вскрикнула:
– Хьюберт! Хьюберт, сделай же что-нибудь… – тут ее крики прервались. Казалось, что она потеряла сознание, но не упала.
Четыре машины висели в воздухе футах в восьми над ними бок о бок, и медленно продвигались к огороду Барбары. Там, где они пролетали, вся растительность: ячмень, помидоры, горох, редис, картофель, одним словом все, включая даже мелкие оросительные канавки спрессовывались в однородное ровное покрытие.
Из устья большой канавы вода стала течь на покрытие, тогда одна из машин, отделившись от остальных, проделала другую канаву, идущую вдоль границ свежеутрамбованной площадки, по которой вновь потекла вода, попадая теперь в ручей немного ниже по течению.
Барбара спрятала лицо на груди Хью. Он успокаивающе похлопал ее по спине.
Машина тем временем двинулась вдоль канавы к ее началу и вода вскоре вообще перестала течь.
После того, как сад и огород были превращены в ровную площадку, на нее стали садиться другие машины. Хью не в состоянии был определить, чем они заняты, но за считанные секунды на площадке вырос большой павильон, иссиня-черный и украшенный красными и золотыми узорами.
– Отец! Бога ради, попробуй дотянуться до оружия, – крикнул Дьюк.
У Хью на поясе был его сорок пятый, который он счел наиболее удобным для похода оружием. Руки его были лишь слегка схвачены тем, что держало всех их. Он ответил.
– Не стану и пытаться.
– Неужели ты собираешься вот так просто стоять и смотреть…
– Да, Дьюк, подумай сам. Если мы постоим спокойно, то возможно поживем еще немного.
Из павильона появился человек. Он казалось, был выше двух метров ростом, но выше его делал отполированный до блеска шлем с перьями. На нем был развевающийся плащ красного цвета, расшитый золотом. Могучий торс его был обнажен под плащом, а на ногах обуты черные сапоги.
Остальные носили черные плащи с красно-золотыми нашивками на правом плече. У Хью создалось впечатление, что этот человек (а в том, что он является предводителем этих людей, сомневаться не приходилось) – что он некоторое время переодевался в свое официальное платье. Хью немного приободрился. Они были пленниками, но раз глава захвативших их людей удосужился переодеться, до того, как допрашивать их, значит, они были важными пленниками и возможно переговоры принесут какие-нибудь плоды. Хотя, может быть, и нет.
Но его уверенность подкреплялась еще и выражением лица человека. Оно было добродушно-высокомерным, а глаза были блестящими и веселыми. У него был высокий умный лоб и массивный череп, он выглядел умным и осторожным. Хью не мог определить, к какой расе тот относится. Его кожа была коричневой и блестящей. Но рот только отдаленно напоминал негроидный, нос, хотя и широкий, имел горбинку, а черные волосы были волнисты.
В руке он держал небольшой стержень.
Он приблизился к ним и дойдя до Джо, остановился, как вкопанный. Затем отдал стоявшему рядом с ним человеку какой-то негромкий приказ.
Джо выпрямился и согнул ноги.
– Благодарю вас.
Человек сказал что-то Джо. Джо ответил:
– Прошу прощения, но я не понимаю.
Человек снова что-то сказал. Джо беспомощно пожал плечами. Человек улыбнулся и поднял ружье Дьюка. Он неуклюже повертел его, рассматривая, и Хью забеспокоился, что оно может выстрелить.
Однако, было похоже, что он кое-что понимал в ружьях. Он передернул затвор, дослал патрон в ствол, приложил ружье к плечу и выстрелил в направлении ручья.
Выстрел прозвучал оглушительно, а пуля просвистела рядом с головой Хью. Человек широко улыбнулся, передал ружье своему сопровождающему и подойдя к Хью и Барбаре, протянул руку, очевидно желая дотронуться до ее живота.
Хью оттолкнул его руку.
Тогда почти незаметным движением, и совершенно беззлобно, высокий человек отвел руку Хью своим стержнем. Это был даже не удар, с такой силой он не убил бы и мухи.
Хью вскрикнул от боли. Его рука горела, как в огне и была полностью парализована.
– О, боже!
Барбара тревожно сказала:
– Не нужно, Хью. Он не собирается причинить мне вред.
Это действительно было так. С абсолютно безличным интересом, с каким ветеринар мог бы ощупывать беременную кобылу, высокий человек ощупал живот Барбары, затем приподнял одну из ее грудей, а в это время Хью исходил бессильной злобой, не будучи в силах помочь своей возлюбленной.
Человек, наконец, закончил свое обследование, улыбнулся Барбаре и погладил ее по голове. Хью попытался забыть о боли в руке и медленно сосредоточился на когда-то изучавшемся им языке.
– Ви говорите по-рюсски, гаспадин?
Человек взглянул на него, но ничего не ответил.
Барбара спросила:
– Шпрехен зи дойч, майн херр?
Тот только улыбнулся. Тогда Хью окликнул сына:
– Дьюк, попробуй испанский!
– О'кей. Хабла устед эспаньол, сеньор? – никакого ответа.
Хью вздохнул.
– Кажется, мы исчерпали наш запас.
– Мсье, – вдруг произнес Джо, – эс се ву парле ля ланг франсе?
Человек обернулся.
– Тьен?
– Парле ву франсе, мсье?
– Ма ви! Ву эте франсе?
– Но, но! Же вуи америкен. Ну сомм ту америкен.
– Импоссибль!
– Се ра, мсье. Же ву ен ассюр. – И Джо указал на опустевший флагшток. – Ле Этате-Юнис де ль Америк.
Далее за разговором следить стало трудно, так как обе стороны углубились в дебри ломаного французского. Наконец, они остановились и Джо сказал:
– Хью, он попросил меня… приказал мне… пойти с ним в палатку и говорить там. Я попросил его сначала освободить вас всех, но он ответил "нет". Вернее, даже: "Нет, черт возьми".
– Тогда попроси его освободить женщин.
– Попробую, – Джо сказал человеку какую-то длинную фразу. – Он говорит, что беременная женщина – Барбара – может сесть на землю. А "жирная" – он имеет в виду Грейс – должна пойти с нами.
Все трое отправились в павильон. Барбара обнаружила, что может сесть и даже вытянуть ноги. Но Хью невидимые путы держали по-прежнему надежно.
– Отец, – с тревогой в голосе сказал Дьюк, – это наш шанс, пока рядом нет никого, кто понимал бы по-английски.
– Дьюк, – устало ответил Хью, – ты разве не понимаешь, что все козыри у них на руках? Я думаю, что мы останемся в живых до тех пор, пока не надоедим ему – и ни минутой дольше.
– Так ты, значит, даже не хочешь попытаться оказать сопротивление? А как же тогда насчет той чепухи, которую ты так любил нести – о том, что ты свободный человек и всегда собираешься оставаться им?
– Значит, это на самом деле была чепуха, – презрительно сказал Дьюк. – Ну, что ж. Я, со своей стороны, ничего не обещаю. Только скажи мне, отец, каково это – испытать чью-то власть над собой, а не пользоваться властью над другими?
– Мне это не нравится.
– Мне тоже это не нравилось. И я никогда не забуду этого. Надеюсь, что ты доволен.
– Дьюк, ради бога, перестань пороть всякую чушь, – сказала Барбара.
Дьюк взглянул на нее.
– Хорошо, я замолчу. Ответь мне только на один вопрос. От кого у тебя этот ребенок?
Барбара не ответила. Хью тихо сказал:
– Дьюк, если нам удастся выкрутиться, обещаю, что разделаю тебя под орех.
– В любое время, старик.
Они замолчали. Барбара дотянулась до Хью и потрепала его по ноге. Около кучи их пожитков собрались пятеро и внимательно разглядывали их. К ним подошел шестой и отдал какой-то приказ. Они разошлись. Тогда он сам осмотрел пожитки, затем заглянул в убежище и исчез внутри.
Хью услышал шум воды и увидел, как по руслу ручья пронеслась коричневая волна. Барбара подняла голову.
– Что это?
– Нашей плотины больше нет. Но это не имеет значения.
Спустя довольно продолжительное время из павильона вышел Джо, совершенно один. Он подошел к Хью и сказал:
– То, что я узнал – поразительно, по крайней мере то, что смог понять. Я не все понял, так как он говорит на ломаном языке, и оба мы владеем языком недостаточно хорошо. Но вот что я узнал: мы – бродяги, а это частное владение. Он предполагает, что мы – беглые преступники. Он, правда, употребил не такое слово, не французское, но смысл именно такой. Я попытался убедить его – и, надеюсь, успешно – что мы ни в чем не виноваты и попали сюда не по своей воле.
Во всяком случае, он ничуть не сердится, даже несмотря на то, что формально мы – преступники – бродяжничество, разведение растений там, где сельское хозяйство запрещено, постройка плотины и дома на чужой земле и все такое. Думаю, что для нас все кончится хорошо – если мы будем делать то, что нам велят. Он находит нас любопытными – и нас, и то, как мы попали сюда и все остальное.
Джо взглянул на Барбару.
– Ты помнишь свою теорию насчет параллельных вселенных?
– Наверное, я была права. Да?
– Нет. Хотя все это понять было наиболее трудно, но одно можно сказать с уверенностью. Хью, Дьюк! – слушайте! Это наш мир, наш собственный мир.
– Джо, это просто нелепо, – сказал Дьюк.
– Сам спорь с ним. Но он знает, что я подразумеваю под Соединенными Штатами, где находится Франция. И так далее. Это не вызывает никакого сомнения.
– Ну… – Дьюк запнулся. – Все, конечно, может быть. Ну и что с того? А ГДЕ МОЯ МАТЬ? Как ты мог оставить ее наедине с этим дикарем?
– С ней все в порядке, она обедает с ним. И, кажется, очень довольна этим. Не беспокойся, Дьюк, все будет в порядке, как мне кажется. Как только они поедят, мы отправляемся.
Некоторое время спустя, Хью помог Барбаре усесться в одну из странных летающих машин, затем и сам уселся по другую сторону позади пилота. Он обнаружил, что сиденье весьма удобно, а вместо предохранительного ремня здесь имелось все то же поле, которое опять подобно зыбучему песку обхватило нижнюю часть тела, едва он уселся. Его пилот – молодой негр, который был удивительно похож на Джо, оглянулся, затем бесшумно поднял машину в воздух и присоединился к формирующемуся в воздухе большому прямоугольнику. Хью заметил, что почти в половине машин были пассажиры – белые, в то время как пилоты были всех расцветок – начиная со светло-коричневого цвета яванцев, и кончая иссиня черной кожей уроженцев острова Фиджи.
Машина, в которой находился Хью, летела в заднем ряду. Он огляделся, ища взглядом остальных, и только слегка удивился, заметив, что Грейс летит в машине босса, занимавшей почетное, видимо, положение в середине первого ряда. Джо так же сидел позади них.
Справа от них две машины не присоединились к остальным. Одна из них повисла над кучей добра, сложенного возле убежища, собрала все вещи в невидимую сеть и улетела. Вторая машина нависла над убежищем.
Массивная постройка поднялась вверх исключительно легко так, что даже навес на крыше не пострадал. Небольшая машина и ее гигантская ноша заняли место футах в пятидесяти от остального формирования. Огромный прямоугольник двинулся вперед, набирая скорость, но Хью не смог ощутить ветер, обычно дующий в лицо при полете. Машина, несущая под собой их убежище, казалось без труда летит с той же скоростью, что и все остальные. Машины с их пожитками Хью не видел, но предполагал, что она летит где-нибудь сзади.
Последнее, что он увидел на месте их жилища – это гигантский шрам на том месте, где были посадки Барбары и длинную черту вместо оросительной канавы.
Он потер болевшую руку, подумав про себя, что все случившееся с ними было просто цепью удивительных совпадений. Это даже немного оскорбило его, как оскорбила бы нечестность со стороны заведомо честного человека. Он вспомнил замечание Джо перед посадкой в машины: "Нам невероятно повезло, что мы встретили ученого. Французский язык – здесь язык мертвый". "Несуществующий язык", как он выразился.
Хью повернул голову и встретился взглядом с Барбарой. Она улыбалась.
*



Глава одиннадцатая.

Глава одиннадцатая.

Мемток, главный управляющий дворца Лорда-Протектора Полученного Района, был озабочен и счастлив. Счастлив, потому, что озабочен, хотя он и сам не сознавал того, что счастлив, и часто жаловался на то, как трудно ему исполнять свои обязанности, потому, что по его словам, хотя под его началом и состояло почти восемнадцать сотен слуг, среди них не было и трех, которым он мог бы доверить вылить сосуд с помоями, не наблюдая за ними.
Он только что имел приятную беседу с шеф-поваром, доставившую ему много радости. Он утверждал, что даже из самого шефа, несмотря на то, что он стар и жилист, получилось бы гораздо лучшее жаркое, чем то, которое он подал к столу Их Милости накануне вечером. Одной из своих обязанностей, которую Мемток добровольно возложил на себя, было лично пробовать все, что предстояло отведать его повелителю, несмотря на риск оказаться отравленным и невзирая на то, что гастрономические вкусы Их Милости разительно отличались от его собственных. Это было одним из тех бесчисленных способов, с помощью которых Мемток входил лично во все детали, тщание, которое в его еще сравнительно небольшом возрасте, возвысило его до нынешнего значительного поста.
Шеф-повар проворчал еще что-то и Мемток отослал его, отпустив недвусмысленный намек о том, что поваров в наши дни найти не так уж трудно. Затем с удовольствием вернулся к прерванным бумажным делам.
Перед ним лежали груды бумаг, так как он только что закончил переезд из Дворца в Летний Дворец – тридцать восемь Избранных и всего лишь четыреста шестьдесят три слуги; летняя резиденция обслуживалась только костяком персонала. Эти переезды, случающиеся дважды в год, требовали массы бумаг – заказы, наряды, описи, платежные документы, грузовые накладные, перечни обязанностей, депеши – и он все больше склонялся к мысли попросить патрона найти какого-нибудь юнца посимпатичнее, вырезать ему язык и обучить обязанностям письмоводителя. Но затем он отбросил эту идею: Мемток не доверял слугам, которые умели читать, писать и производить арифметические действия, это всегда вело к тому, что ими овладевали всякие идеи, даже если они не могли говорить.
А правда заключалась в том, что Мемтоку нравилась эта возня с бумагами и он не хотел делить ее с кем-либо. Его руки так и летали над ворохом бумаг, проверяя цифры, ставя подписи, резолюциями одобряя платежи. Перо он держал довольно странно – между первыми тремя пальцами правой руки – больших пальцев на руках у него не было.
Он прекрасно обходился и без них, и теперь уже с большим трудом мог бы вспомнить, что это значит – иметь их. Да он в них и не нуждался. Он вполне мог держать ложку, перо и хлыст и без их помощи, а больше ему ничего держать в руках и не нужно было.
Более того, ему не только не недоставало их, но он даже гордился их отсутствием: оно доказывало, что он служил своему повелителю в двух основных ипостасях – на конюшне, когда он был помоложе, а затем, вот уже на протяжении многих лет в качестве вышколенного слуги. Любой из слуг в возрасте старше четырнадцати лет (за небольшим исключением), был способен либо на то, либо на другое. И очень немногие способны были пройти путь, подобный пройденному Мемтоком – от конюха до управляющего – может быть только несколько сотен человек на всей Земле. Эти немногие говорили друг с другом, как равные. Они считали себя элитой.
Кто-то поскребся в дверь.
– Войдите! – крикнул он, а увидев вошедшего, прорычал. – Чего нужно?
Рык был совершенно автоматическим, но ему действительно был очень не по душе этот слуга и по очень серьезной причине: он не обязан был подчиняться Мемтоку. Он был представителем другой касты – касты охотников, стражников, хранителей и загонщиков, и подчинялся Мажордому-хранителю. Мажордом считал себя равным главному управляющему по рангу, и формально так оно и было. Однако, большие пальцы на руках у него были.
Одной из основных причин, по которым Летний Дворец был не по душе Мемтоку, являлось то, что здесь ему приходилось иметь дело с той разновидностью слуг, которые имели непростительный недостаток – они не находились у него в подчинении. В принципе, стоило ему только хотя бы намекнуть Их Милости и любого из них постигла бы заслуженная кара, но просить он не любил, с другой стороны, тронь он только кого-либо из них в надежде остаться безнаказанным, мерзавец непременно пожаловался бы своему начальнику. А Мемток считал, что разногласия между старшими слугами ведут к падению нравов среди подчиненных.
– Послание от Повелителя. Их Милость изволит пребывать на обратном пути во дворец. С Их Милостью четыре захваченных дикаря и эскорт. Приказано немедленно подняться на крышу для встречи повелителя и получения распоряжений насчет пленников. Все.
– Все? Черт побери, что это значит – "Все?!" Какие еще пленники? И во имя Дяди, когда он прибывает?
– Все! – стоял на своем посланец. – Послание передано двадцать минут назад. Я искал вас повсюду.
– Вон!
Самым важным в сообщении было то, что Их Милость возвращается домой, а не отсутствует всю ночь. Шеф-повар, Начальник Протокола, Музыкальный Директор, Домоправитель, начальники всех департаментов – он не успевал отдавать приказы: настолько много нужно было их отдать. При этом он не переставал размышлять. Четыре дикаря? Но кому какое дело до дикарей?
На крыше он оказался вполне своевременно. Он обязательно должен был быть там, раз прибывает сам Лорд Протектор.

***

После прибытия на место, Хью так и не сумел повидаться с Барбарой. Когда поле "предохранительного ремня" исчезло, перед ним предстал совершенно лысый белый человек со злым выражением лица, резкими движениями и хлыстом. Одет он был в белое одеяние, напоминавшее Хью ночную рубашку, если бы не красно-золотая нашивка на правом плече, которую Хью предположительно определил как эмблему повелителя. Та же эмблема повторялась в рубинах и золоте на медальоне, висящем на груди коротышки на тяжелой золотой цепочке.
Человек оглядел его с головы до ног с видимым презрением, и затем передал его с рук на руки другому белому в ночной рубашке. У этого уже не было медальона, но зато хлыст был. Хью потер руку и решил, что не стоит проверять так же эффективен ли этот простой хлыст, как и тот, который был у их повелителя.
Проверил это Дьюк. Сердитый коротышка дал какие-то указания их новому стражу и ушел. Тот отдал какой-то приказ, который Хью, оценив интонации и жест, понял как: "Ладно, вы, пошли", – и пошел.
Дьюк заупрямился. Тогда их провожатый слегка коснулся хлыстом его лодыжки. Дьюк закричал. Остаток пути он проделал хромая – вниз по спуску, затем в очень быстрый лифт, и в конце концов – в освещенную, со стенами, выкрашенными в белый цвет, комнату без окон, которая слегка напоминала больницу.
На сей раз Дьюк сразу понял приказ раздеться и стимуляции с помощью хлыста не потребовалось. Он выругался, но повиновался. Хью отнесся к приказу совершенно спокойно. Кажется, он начал понимать систему. Хлыст применяли здесь так же, как опытный всадник применяет шпоры – заставляя беспрекословно повиноваться, но не причиняя вреда.
Из первой комнаты их перегнали во вторую, поменьше, где в них со всех сторон ударили струи воды. Оператор находился на галерее вверху. Он криком привлек их внимание, а затем жестами показал, что они должны скрестись.
Они начали соскребывать с себя грязь. Водяные струи исчезли и их обдало жидким мылом. Они еще раз помылись, их сполоснули, после чего им пришлось помыться еще раз. Мытье сопровождалось жестами, недвусмысленно свидетельствовавшими о том, каким тщательным должно быть мытье. Струи воды стали очень горячими, затем холодными и, наконец, сменились потоками горячего воздуха.
Хью все это напоминало автоматическую посудомойку, но все же, помывшись, они стали намного чище, чем когда-либо за все время своего пребывания в этом мире. Помощник банщика затем налепил им на брови полоски липкого пластыря, втер им в голову какую-то эмульсию, затем ее же – в их бороды, уже довольно заметные, так как в этот день они не брились, в их спины и грудь, ноги и руки и, в конце концов, в их лобки. Прежде чем Дьюк подчинился последней процедуре, он сподобился заработать еще одно угощение хлыстом. Зато после этого, когда им хошь – не хошь, пришлось вытерпеть клизмы, Дьюк стиснул зубы, но подчинился. Ватерклозет присутствовал здесь в виде небольшого отверстия в полу, и где кружился водоворот. Затем им очень коротко обстригли ногти на руках и на ногах.
После этого их снова вымыли. Вода смыла наклейки на бровях. А заодно и все их волосы. Когда они вышли из бани, они были абсолютно лысыми, если не считать бровей.
Банщик заставил их прополоскать рот, опять же показав им, что от них требуется и затем длинно сплюнув в водоворот. Они прополоскали рот трижды – жидкость была приятна на вкус, хотя и немного едковата – и когда закончили эту процедуру, Хью обнаружил, что его зубы теперь кажутся более чистыми, чем когда-либо раньше. Он почувствовал себя абсолютно чистым, оживленным, и просто-таки сочащимся благополучием, но вместе с тем у него остался от всего этого неприятный осадок, как будто над ним издевались.
Их провели в следующую комнату и обследовали.
Обследовавший их человек носил обычную белую ночную рубашку и небольшую эмблему на тонкой золотой цепочке, но не нужно было диплома, чтобы догадаться о его профессии. У постели больного он вел себя так, что вряд ли когда-нибудь разбогател бы практикуя, решил Хью. Он внимательно осмотрел его, затем обследовал. В нем было что-то от военного врача, он вел себя не то что бы недоброжелательно, но довольно безразлично.
Он очень удивился и заинтересовался съемным мостом, который обнаружил во рту Хью. Он внимательно осмотрел его, затем обследовал дыру, которую тот прикрывал, передал мост одному из своих помощников и отдал какое-то распоряжение. Помощник ушел и Хью подумал о том, что жевать ему будет не так удобно, как раньше.
Врач потратил на них по часу или даже больше, пользуясь инструментами, которых Хью никогда не видывал – единственными тестами, знакомыми ему, были измерения роста, веса и давления. С ними обоими что-то делали, но ни одна манипуляция не причинила им боли – никаких скальпелей или подкожных инъекций. За это время мост принесли обратно и Хью получил разрешение вставить его на место.
Но обследования и процедуры часто казались им унизительными, хотя и не болезненными. После одной из них, когда Хью уложили на стол, с которого только что отпустили Дьюка, молодой человек спросил:
– Ну и как тебе все это, отец?
– Отдыхаю.
Дьюк фыркнул.
То, что оба пациента имели шрамы после операций аппендицита, показалось врачу не менее интересным, чем съемный мост. Жестами он изобразил боль в животе, а затем большим пальцем указал на местоположение аппендицита. Хью с трудом удалось выразить согласие, так как утвердительное кивание головой, как ему показалось, носило здесь смысл отрицания.
Ассистент вошел опять и вручил врачу какой-то предмет, который оказался еще одним мостом. Хью было велено открыть рот; старый мост был извлечен и прилажен новый. Хью ощупал его языком и ощущение было такое, будто он ощупывает собственные зубы. Врач исследовал у них все зубы, очистил их и запломбировал – совершенно безболезненно, но и без анестезии, насколько понял Хью.
После этого Хью был внезапно "связан" (опять невидимое поле), укреплен на столе в положении на спине, а ноги его были подняты и разведены в стороны. Затем подкатили еще один столик и Хью понял, что его собираются оперировать – а затем с ужасом понял и то, какого рода операция его ожидает.
– Дьюк! Дьюк! Не давай им схватить тебя! Попробуй вырвать у него хлыст!!!
Но Дьюк колебался слишком долго. Врач не держал хлыста в руке, но зато всегда имел его под рукой. Дьюк рванулся к нему, но врач оказался проворнее. Через несколько мгновений Дьюк уже был уложен на спину с разведенными ногами, еще не успев оправиться от настигшей его ошеломляющей боли. Но они оба продолжали протестовать, насколько это было в их положении возможно.
Врач задумчиво посмотрел на них, и был вызван конвоир, который сопровождал их сюда. В конце концов пришлось вызвать злющего коротышку с большим медальоном, который пришел, оценил ситуацию, и вихрем умчался.
После этого пришлось подождать. Главный врач в это время занялся тем, что заставил своих ассистентов закончить приготовления к операции и теперь уже ее характер не оставлял ни малейших сомнений. Дьюк заметил, что лучше бы им сегодня утром оказать сопротивление и погибнуть как мужчины, чем вот так позорно ожидать своей участи здесь, как поросятам. Да они бы и дрались, как подобает мужчинам, напомнил он отцу, если бы тот не струсил.
Хью не стал спорить. Он согласился. Он все пытался убедить себя в том, что его нерешительность была вызвана заботой о женщинах. Но это мало утешило его. Что правда, то правда, свои половые органы он в последние годы использовал довольно редко… а теперь они, может быть, вообще ему больше никогда не понадобятся. Но, черт побери! – он привык к ним – и все тут! А для Дьюка, в его молодые годы, обходиться без них будет еще труднее.
Через довольно продолжительное время коротышка ворвался к ним, разъяренный, как никогда. Он выкрикнул какой-то приказ. Хью и Дьюк тут же были освобождены.
На этом все и закончилось, если не считать того, что они полностью были натерты ароматным кремом. Затем им выдали по ночной рубашке, провели по длинным пустынным коридорам и Хью был посажен в камеру. Дверь не запирали, но открыть он ее не мог.
В одном из углов стоял поднос с едой и ложкой. Пища была превосходной, и кое-какие блюда он даже не смог определить. Хью ел с аппетитом, выскреб дочиста все тарелки и запил все легким пивом. Затем он улегся спать на мягкой подстилке на полу, отрешившись от всех забот.
Разбудили его шаги.
Он был отведен в другое помещение, тоже более чем просто отделанное, и которое оказалось учебной комнатой. Здесь его поджидали двое невысоких в белых ночных рубашках. У них было все необходимое для организации учебного процесса, разновидность классной доски (с нее можно было стирать написанное быстро и бесследно каким-то удивительным способом), терпение – и хлыст, поскольку занятия проводились "под немолчный напев ореховых розг", как сказал поэт. Ни одна ошибка не оставалась незамеченной.
Оба они умели рисовать и прекрасно жестикулировали, объясняя что-либо. Хью учили говорить.
Хью заметил, что память у него улучшается под воздействием боли – желания повторять ошибку дважды у Хью не возникало. Первое время его наказывали только за то, что он забывал слова, но со временем можно было ожидать всплеска боли и за ошибки в склонении, синтаксисе, идиоматике и произношении.
Такое обучение по Павлову – если его мысленные подсчеты были верны – продолжалось семнадцать дней. Ничем кроме учебы он не занимался и не видел ни одной живой души, кроме своих учителей. Они занимались с ним по очереди, Хью же отдавал занятиям все дни напролет по шестнадцати часов в день. Выспаться при этом ему не дали ни разу, хотя на уроках он и не дремал – не осмеливался. Раз в день его мыли и выдавали чистую ночную рубашку, дважды в день кормили. Пища была обильной и вкусной. Трижды в день его под конвоем водили в туалет. Все остальное время он учился говорить, каждую минуту он учился говорить, каждую минуту опасаясь того, что за ничтожную ошибку его опалит жгучая боль.
Но он научился предотвращать наказание. Вопрос, заданный достаточно быстро, иногда изрядно выручал его. "Учитель, ничтожный слуга понимает, что есть протокольные разновидности речи для каждого статуса, от вышестоящего к нижестоящему и наоборот, но ничтожный в своем глубоком невежестве никак не может догадаться, что из себя представляет каждый статус – не осмеливаясь даже и предположить, какими путями шел Великий Дядя, создавая оные – и не осознавал даже иной раз, какой из статусов имеет честь употребить почтенный учитель обращаясь к ничтожному слуге своему во время занятий, и который из них ему, ничтожному следует осмелиться употребить в ответ. Более того, покорный слуга понятия малейшего не имеет о его собственном статусе в великой семье, если будет угодно милостивому наставнику".
В таких случаях хлыст откладывался в сторону и на протяжении часа ему читали лекцию. Эта проблема волновала Хью гораздо больше, чем можно было понять из его вопроса. Самым низким статусом был статус жеребца. Нет, был еще более низкий: дети слуг. Но, поскольку, от детей всегда можно было ожидать ошибок, они в счет не шли. Более высокое положение занимала прислуга, затем шли оскопленные слуги – категория слуг, различия внутри которой были настолько незначительны и многочисленны, что в их среде почти всегда употреблялась речь равных, если разница в положении не была очевидной.
Над слугами возвышалась каста Избранных, с неограниченными и иногда меняющимися вариациями рангов, куда входили и такие ритуальные обстоятельства, в которых женщина становилась более важной персоной, чем мужчина. Но это-то как раз сложности не представляло – всегда можно было пользоваться речью нижестоящего. Однако…
– Если двое Избранных заговорят с тобой одновременно, которому из них ты ответишь?
– Младшему, – ответил Хью.
– Почему?
– Поскольку Избранные не ошибаются, ничтожный слуга ослышался. Старший из Избранных в действительности не говорил, в противном случае младший никогда бы не осмелился прервать его.
– Правильно. А если ты – оскопленный садовник и встречаешь в саду Избранного, ранг которого соответствует рангу твоего повелителя-дядюшки. Он говорит тебе: "Малыш, что это за цветок?".
– Их Милость, несомненно, знает все сущее несравненно лучше, чем ничтожный слуга, но если глаза последнего не лгут ему, то этот цветок, возможно, лилия.
– Неплохо. Но при этом следует опустить глаза долу. Теперь о твоем статусе… – в голосе наставника звучала неподдельная боль. – У тебя вообще нет статуса.
– Прошу прощения, учитель?
– О, Дядя! Как только ни пытался я выяснить это. Но никто ничего не смог мне сказать вразумительного. Наверное, знает только наш Лорд Дядюшка, но их милость мне повидать не удалось. Во всяком случае, ты не ребенок, не жеребец, не скопец, ты не принадлежишь ни к одной прослойке. Ты просто дикарь и ни в какие ворота не лезешь.
– Но какой же стиль мне употреблять в речи?
– Всегда только речь нижестоящего. О, конечно, это не относится к детям. И к жеребцам тоже, они этого не заслуживают.
Не считая изменения по склонениям, согласно статусу, Хью находил, что этот язык очень прост и логичен. В нем не было неправильных глаголов и порядок слов в предложениях был неизменен. Возможно, когда-то его намеренно привели в порядок. По словам, которые он узнал, таким как: "симба", "бвана", "вазир", "этаж", "трек", "онкл", Хью предполагал, что корни его лежат в нескольких африканских языках. Но это не имело значения – это была "речь", и по словам его учителей, она была единственным языком, который использовался во всем мире.
Ко всему прочему, часть слов в языке была двойной, одно из слов использовалось вышестоящими в разговоре с нижестоящими, синоним его, с совершенно другим корнем, использовался нижестоящими в разговоре с вышестоящими. Нужно было знать оба слова – одно, чтобы использовать его в разговоре, другое, чтобы распознать его в речи вышестоящего.
Произношение сначала давалось ему с трудом, но уже к концу первой недели он довольно неплохо чмокал губами, щелкал языком, мог выдержать посреди слова необходимую паузу, различать на слух и произносить настолько малоразличимые звуки, что раньше он и не подозревал об их существовании. На шестнадцатый день он уже свободно болтал и даже начинал думать на новом языке, так что хлыст обжигал его довольно редко.
На следующий день к вечеру Лорд Протектор послал за ним.
*



Глава двенадцатая.

Глава двенадцатая.

Несмотря на то, что в этот день его уже купали, Хью пришлось помыться еще раз. Затем его смазали ароматным кремом и выдали свежее одеяние и только после этого провели в покои лорда. Здесь ему, следующему по пятам за Мемтоком, пришлось преодолеть несколько приемных с секретарями, после чего они оказались в огромной, роскошно отделанной приемной.
Самого лорда еще не было. Были только Джозеф и Док Ливингстон.
– Хью! Как здорово! – воскликнул Джо, и бросил главному управляющему: – А ты свободен.
Мемток поколебался, затем попятился и вышел. Джо, не обращая на него больше внимания, взял Хью под руку, подвел его к дивану и усадил.
– Как я рад тебя видеть! Садись сюда и поболтаем, пока нет Понса. Ты прекрасно выглядишь. Док Ливингстон потерся о лодыжки Хью, замурлыкал и улегся рядом с ними.
– Со мной все в порядке. А кто такой этот Понс? – Хью почесал кота за ухом.
– Ты разве не знаешь, как его зовут? Я имею в виду Лорда Протектора. Хотя, конечно, я мог бы сам догадаться. Так вот, это одно из его имен, которое используется только в узком семейном кругу. Но это все ерунда, лучше расскажи, как с тобой обращались?
– В принципе неплохо.
– Еще бы! Понс распорядился, чтобы тебе ни в чем не отказывали. Если что-нибудь будет не так, ты мне только скажи. Я все улажу.
Хью поколебался.
– Джо, тебе приходилось хоть раз испытывать на своей шкуре действие их хлыста?
– Мне? – удивился Джо. – Конечно нет. Хью, неужели они наказывали тебя? Ну-ка, скинь этот дурацкий балахон и дай мне взглянуть на тебя.
Хью покачал головой.
– На мне нет никаких следов. Но мне это не нравится.
– Но ведь если тебя секли без причины… Хью, понимаешь, Понс как раз этого совершенно не выносит. Он очень гуманный человек. Все, что ему нужно, это – дисциплина. Если же кто-нибудь – любой человек – даже Мемток – был несправедливо жесток по отношению к тебе, то он получит свое.
Хью задумался. Учителя вызывали у него симпатию. Они упорно трудились над тем, чтобы с ним стало можно разговаривать, а не пользоваться хлыстом.
– Нет, Джо. Мне вреда не причиняли. Просто на ум пришло.
– Рад слышать это. Да и вообще, наверное особенно жаловаться было бы и не на что. Я еще понимаю – тот жезл, который носит Понс – им можно убить человека на расстоянии сто футов и чтобы научиться пользоваться им слабо, нужно долго тренироваться. А те игрушки, которыми пользуются слуги, это просто погонялки, ни на что больше не годные.
Хью решил больше не спорить насчет того, что считать погонялками, ему нужно было узнать кое-что более важное.
– Джо, а как остальные? Ты видел их?
– О, с ними все в порядке. Кстати, ты слышал насчет Барбары?
– Ни черта я не слышал! Что с Барбарой?
– Не волнуйся, не волнуйся. Я хотел сказать, слышал насчет ее детей?
– Ее ребенка?
– Детей. У нее близнецы, совершенно одинаковые. Родила неделю назад.
– НУ И КАК ОНА? КАК ОНА СЕБЯ ЧУВСТВУЕТ? ОТВЕЧАЙ!
– Легче, легче! С ней абсолютно все в порядке, лучше и быть не может. Само собой. Ведь они тут в медицине намного опередили нас и у них и слыхом не слыхивали, чтобы при родах умерла мать или дитя. – Джо внезапно помрачнел. – Просто позор, что они не наткнулись на нас еще несколько месяцев назад. – Затем он просветлел. – Барбара говорила, что если у нее будет девочка, то она назовет ее Карен. А когда оказалось, что у нее близнецы, она того, что постарше на пять минут назвала Хью, а младшего – Карл Джозеф. Здорово, правда?
– Я польщен. Так значит, ты видел ее, Джо. Я тоже должен повидаться с ней. И немедленно. Как бы это устроить, а?
Джо был удивлен.
– Но это невозможно, Хью. Да ты и сам должен знать это.
– А почему это невозможно?
– Но ты же не оскоплен, вот почему. Просто невозможно и все.
– О, господи.
– Очень жаль, но таково положение вещей. – Джозеф внезапно сменил тему. – Да меня тут дошли слухи, что ты чуть было не получил такую возможность. Понс чуть не умер со смеху, узнав о том, как вы с Дьюком кричали, поняв, что вас ждет.
– Не вижу в этом ничего смешного.
– Понимаешь, Хью, просто у него очень большое чувство юмора. Он смеялся, когда рассказывал мне об этом. А я не смеялся и тогда он решил, что у меня совсем нет чувства юмора. Разные люди смеются по разным поводам. Карен обычно любила поговорить с псевдо-негритянским акцентом, при одном только звуке которого у меня сводило челюсти. Но она же не желала никому причинить зла. Карен… Хотя, что толку вспоминать об этом, верно? А ты знаешь, если бы тот ветеринар зашел бы с вами дальше, чем следовало, Понс сказал, что это стоило бы ему обеих рук. Он так и передал ему. Ну, конечно, он может быть позже и смягчился бы – хороших хирургов не хватает. Но в принципе, его намерения относительно вас были вполне оправданы, Хью. И ты и Дьюк слишком велики и стары для жеребцов. Однако, Понс не выносит небрежности в работе.
– Ладно, ладно. Я все-таки не понимаю, что плохого в том, что я повидаюсь с Барбарой и взгляну на детишек. Ты же, например, виделся с ней? А ведь ты тоже не оскоплен.
Джо начал слегка раздражаться.
– Хью, но ведь это разные вещи. Неужели ты не понимаешь?
– Почему же это разные?
Джо вздохнул.
– Хью, не я устанавливаю правила. Но согласно им, я – Избранный, а ты – нет, и все тут. Я же не виноват, что ты белый.
– Хорошо, хорошо. Забудем об этом.
– Нужно радоваться, что хоть один из нас, в данном случае – я, находится в положении, когда может помочь остальным. Ты понимаешь, что все вы были бы просто уничтожены? Если бы с вами не было меня?
– Да, мне это уже приходило в голову. Хорошо, что ты говорил по-французски. И он тоже.
Джо покачал головой.
– Французский тут ни при чем. Он просто сэкономил нам время. Дело именно в том, что там был я… и только поэтому все вы были освобождены от всякой ответственности. Единственное, что требовалось установить – это меру моей ответственности. Надо мной нависла опасность. – Джо нахмурился. – Я и до сих пор еще не совсем оправдан. То есть, я имею в виду, что Понс уже окончательно убежден в моей невиновности, но дело обязательно должен рассмотреть Верховный Лорд Владетель, – это его прерогатива – ведь Понс – просто хранитель. Меня еще могут казнить.
– Джо, но за какие же такие грехи тебя могут казнить?
– О, их множество! Суди сам. Если бы вы вчетвером – белые – были без меня, то Понс приказал бы пытать вас, только бегло взглянув на вас. Два основных преступления самоочевидны. Беглые. Слуги, которые сбежали от своего повелителя. Наносящие ущерб бродяжничеством в личном имении Лорда Владетеля. Дело, совершенно ясное в обоих СЛУЧАЯХ и в обоих случаях приговор один – смертная казнь. И не убеждай меня, что все это было не так, я сам это прекрасно знаю, но ты не представляешь себе, какого труда мне стоило убедить в этом Понса, да еще на языке, который мы еле-еле знаем. И опасность меня все еще не миновала. Тем не менее… – Он просветлел. – Понс сказал мне, что Лорд Владетель затратит еще многие годы на то, чтобы рассмотреть все те дела, по которым должен вынести обвинительное заключение, и что он уже на протяжении многих лет не только не посещал своих владений здесь, но даже и не приближался к ним… и что к тому времени, когда очередь дойдет до меня, следов нашего пребывания там уже не останется. Деревья там сажают уже сейчас, а подсчета количества медведей, оленей и прочей живности никто не вел. Так что он советовал мне не беспокоиться.
– Что ж, это хорошо.
– Ты, может, думаешь, что мне не составило труда убедить его в этом? Ведь стоит хотя бы тени моей упасть пред светлое чело Лорда Властителя и мне конец, не говоря уже о том, чтобы чихнуть в его присутствии… Потому как сам понимаешь, что незаконное вторжение на его личные земли, это тяжелейшее преступление. Но раз Понс говорит "Не беспокойся", я не беспокоюсь. Он относится ко мне как к гостю, а не как к пленнику. Ну, ладно, теперь расскажи о себе. Я слышал, что ты учился языку. Я ведь – тоже. Как только выдавалось свободное время, тут же являлся преподаватель.
Хью ответил.
– С благосоизволения их милости, ничтожный слуга, как вероятно прекрасно известно их превосходительству, не осмеливался посвящать свое время ничему иному.
– Ого! Ты говоришь на нем лучше, чем я.
– Мне в этом немало помогли, – ответил Хью, снова переходя на английский. – Джо, а ты виделся с Дьюком? Или с Грейс?
– С Дьюком нет. Я и не пытался. Понс почти все время был в разъездах и постоянно брал меня с собой. Так что я был ужасно занят. А Грейс я видел. Возможно, и ты ее увидишь. Она часто бывает в этих покоях. Да это и единственная для тебя возможность встретиться с ней. Только здесь. И только в присутствии Понса. Вполне возможно. Он не любитель придерживаться протокола. В узком кругу, я имею в виду. На людях он старается сохранить лицо.
– Хмм… Джо, в таком случае, не мог бы ты попросить его позволить мне увидеться с Барбарой и близнецами? Здесь, в его присутствии?
Джо стал раздражаться.
– Хью, ну как ты не понимаешь, что я всего-навсего гость? Я здесь на птичьих правах. У меня нет ни одного собственного слуги, нет денег, нет титула. Я сказал, что ты ВОЗМОЖНО увидишься с Грейс. Я ведь не говорил, что ты ОБЯЗАТЕЛЬНО ее увидишь. Если это произойдет, то только потому, что он пошлет за тобой не сочтет нужным удалять ее из покоев – но ни в коем случае не ради тебя. А что касается того, чтобы попросить его устроить тебе свидание с Барбарой, я просто не могу сделать это. И все тут! И тебе не советую. Иначе тебе, возможно, на своей шкуре придется убедиться, что его жезл – не игрушечная погонялка.
– Но я только хотел…
– Тихо! Он идет.
Джо пошел навстречу своему хозяину. Хью стоял потупив глаза, с опущенной в поклоне головой и ждал, когда на него обратят внимание. Понс вошел большими шагами, одетый почти так же, как и при первой их встрече, не считая того, что шлем на этот раз заменяла небольшая красная шапочка. Он приветствовал Джо, тяжело уселся на диван и вытянул ноги. Док Ливингстон тут же вскочил ему на колени. Понс погладил его. Тут же, неизвестно откуда, появились две служанки, сняли с него обувь, обтерли ему ноги горячим мокрым полотенцем, затем вытерли их, помассировали, обули шлепанцы и исчезли.
Пока все это делалось, Лорд Протектор беседовал с Джо о чем-то, чего Хью полностью не понимал, а мог выхватить из разговора лишь отдельные слова. Но он обратил внимание, что вельможа в разговоре с Джо использует формы равенства, и что Джо отвечает ему тем же. Поэтому, Хью решил, что положение Джо упрочилось так, что лучше и не надо – почти так же, как и положение Дока Ливингстона. Что ж, Джо и в самом деле довольно симпатичный парнишка.
Наконец, владыка обратил внимание и на него.
– Ну что, выучил ты Язык? Нам сказали, что ты владеешь им.
– С позволения Их Милости, ничтожный раб посвящал все свое время этой благородной цели, и хотя результат и довольно плачевен, как Их Милость имеет видимо честь прекрасно знать, несравненно больше, чем Их покорнейший и презренный слуга.
– Что ж, неплохо. Произношение бывает и хуже. Но ты пропустил инфикс. Как тебе нравится погода?
– С позволения Их Милости, погода стоит именно такая, какой установил ее Дядя Всемогущий. И ежели, любимейший племянник Всевышнего довольствуется ею, то что же может осмелится сказать по этому поводу его ничтожнейший слуга?
– Хорошо. Акцент есть, но понять можно легко. Поработай еще над произношением. Передай своим учителям, что так распорядились мы. А теперь оставь этот глупый стиль. У меня нет времени выслушивать все эти обороты. Отныне в разговоре со мной всегда используй только речь равных. Наедине, естественно.
– Хорошо, я… – Хью запнулся, так как вернулась одна из служанок, и подала повелителю какое-то питье на подносе.
Понс взглянул на Хью, затем перевел взгляд на девушку.
– Это? Не обращай внимания, они глухонемые. Так что ты там говорил?
– Я хотел сказать, что не успел составить представление о погоде, так как просто не имел возможности видеть ее ни разу с тех пор, как попал сюда.
– Само собой. Я отдал приказ, чтобы тебя как можно быстрее выучили языку, а мои слуги обычно воспринимают мои приказы буквально. Никакого воображения. Ладно, с этих пор тебе дадут возможность гулять каждый день по часу. Скажи об этом тому, кто занимается тобой. Просьбы есть? Как кормят? Как обращаются?
– Питание прекрасное. Вообще, я привык питаться три раза в день, но…
– Можешь питаться хоть четыре раза. Опять же – скажи об этом, кому следует. Ну, довольно. Перейдем теперь к другим вопросам. Хью… тебя ведь так зовут, да?
– Совершенно верно, Их Милость.
– Ты что? Не слышал, что я сказал? Я сказал "Пользуйся речью равных". Мое частное имя – Понс. Так меня и называй. Хью, если бы я сам не нашел вас, если бы я не был ученым, и если бы я собственными глазами не видел тех забавных вещиц в строении, которое вы называете домом, я бы не поверил во все это. Но теперь я просто не могу не верить в то, что видел собственными глазами. Я – человек без предрассудков. Пути Дяди неисповедимы, но чудес он не творит… и я не побоюсь заявить об этом в любом из его храмов на Земле, как бы неортодоксально это ни звучало. Но… так сколько времени прошло, Джо?
– Две тысячи сто три года.
– Ну, скажем, две тысячи. Что с тобой, Хью?
– О, ничего, ничего.
– Если тебя тошнит, то лучше выйди. Я сам выбирал эти ковры. Так вот, я и говорю, что все это дало пищу для ума моим ученым – и не плохую пищу, должен сказать. За долгие годы они не выдумали ничего, кроме какой-нибудь усовершенствованной мышеловки. Ленивые отродья. И я приказал им явиться ко мне с разумным ответом, никаких чудес. Как пять человек – или шесть – и сооружение определенной массы могли преодолеть пропасть в двадцать веков, да еще так, что ни один волос не упал с их головы? Чистой воды преувеличение. Правда Джо рассказал мне, что вы там сломали себе пару костей и еще кое-какие мелочи. Кстати, о костях. Джо предупреждал меня, что тебе не придется по душе разговор о костях, да и ему тоже, но я приказал моим ученым потревожить кое-какие кости. Анализ изотопов стронция, вот как это называется, но ты вряд ли когда-нибудь слышал об этом. Верное доказательство того, что труп достиг зрелости до того, как радиоактивность стала максимальной… Слушай, я ведь предупреждал тебя насчет этих ковров. Не смей!
Хью всхлипнул. (Карен! Карен! Моя милая девочка!).
– Ну как? Тебе лучше? Наверное следовало сразу сказать тебе, что при вскрытии захоронения присутствовал священник и были произведены все необходимые церемонии… все было в точности так же, как если бы она была одной из Избранных. Специальная служба по моему разрешению. А после того, как были произведены исследования, буквально каждый атом вернули на место и могила была закрыта с соблюдением всех положенных обрядов.
– Это правда, Хью, – сурово сказал Джозеф. – Я был там. И я возложил на могилу свежие цветы. Цветы, которые всегда будут свежими, как мне сказали.
– Конечно, будут, – подтвердил Понс. – До тех пор, пока они не распадутся от обычной эрозии. Я не знаю, почему вы используете для этого цветы, но если необходимы еще какие-нибудь обряды или нужно принести какие-нибудь жертвы во искупление того, что на ваш взгляд святотатство, то только скажи. Я человек широких взглядов. Я прекрасно понимаю, что в иные времена и обычаи были иными.
– Нет. Нет, пусть будет так.
– Как хочешь. Все это пришлось сделать по научной необходимости. И мне показалось, что это разумнее, чем отрезать, например, один из твоих пальцев. Другие тесты также заставили моих ученых примириться с очевидностью. Пища, законсервированная методом настолько древним, что я сомневаюсь, знает ли кто-нибудь из современных специалистов по гастрономии, как их воспроизвести… а все же продукты оказались вполне съедобными. По крайней мере несколько слуг ели их и никто не отравился. И еще этот удивительный перепад радиоактивности между внутренней и наружной поверхностями покрытия. Я им намекнул и насчет этого. Основываясь на информации, полученной от Джо, я приказал им искать данные в подтверждении того, что это событие произошло в начале войны между Западом и Востоком, в ходе которой было уничтожено все Северное полушарие.
И они нашли эти данные. Расчеты показали, что сооружение вероятно находилось в эпицентре атомного взрыва. И все же оно было целехонько. На почве этого возникла теория настолько дикая, что я не буду утомлять тебя, излагая ее. Я просто велел им продолжать исследования.
Но самое главное – это целый ряд подлинных исторических сокровищ. Я ведь историк, Хью. История, если ей правильно воспользоваться, может поведать обо всем на свете. И сокровищем, само собой, являются те книги, которые попали сюда вместе с вами. Я не преувеличивая могу сказать, что теперь они – самое ценное мое достояние. В мире имеется всего лишь две копии Британской Энциклопедии, но они не того же издания и пребывают в таком плачевном состоянии, что скорее просто редкость, чем источник, с которым мог бы работать ученый. В Смутные Времена о них, видимо, никто не заботился. – Понс откинулся назад и казался прямо-таки счастливым. – Но моя зато в превосходном состоянии! – И добавил. – Я прекрасно понимаю значение и других книг. Буквально все они – сокровища. Особенно "Приключения Одиссея", которые известны только по названию. Наверное, иллюстрации также относятся ко временам Одиссея?
– Боюсь, что нет. Художник в мое время был еще жив.
– Это плохо. Но, тем не менее, они интересны. Примитивное искусство, гораздо более сильное, чем наше современное. Но я слегка преувеличил, сказав, что самое ценное мое приобретение – это книги.
– Почему?
– Потому, что самое ценное, это – ты! Вот почему! Разве ты не рад этому?
Хью слегка помедлил, затем ответил:
– Рад, если это правда. (Если правда то, что я твоя собственность, ты, надменный ублюдок, то уж пусть я лучше буду ценной собственностью).
– О, конечно, конечно. Если бы ты говорил в модальности подчиненного, ты не смог бы выразить сомнение. Помни, Хью – я никогда не лгу. Ты и… Ну, тот, другой, как его? Джо?
– Дьюк.
– Вот-вот, Дьюк. Джо очень высокого мнения о твоей образованности и немного более низкого о его. Но дай я объясню. Есть и другие ученые, которые владеют Древним Английским. Правда, я не владею ни одним. Поскольку он не лежит в основе ни одного из современных языков, занимаются им очень немногие. Тем не менее, ученых я мог бы найти. Но мне никогда не найти такого специалиста, как ты. Потому, что ты на самом деле жил в то время, ты сможешь делать переводы со знанием дела без этих сводящих с ума четырех, а то и пяти разных толкований одного и того же отрывка, которые обесценивают большую часть переводов древних текстов, а все потому, что ученые не знают, о чем же на самом деле писал древний автор. Я называю это нехваткой культурного контекста. И вне всякого сомнения, ты сможешь объяснить мне вещи, которые очевидны для тебя и непонятны мне.
Ведь так? Так, теперь ты понимаешь, что мне нужно? Начинай с Британской Энциклопедии. Начинай прямо с сегодняшнего дня, садись за перевод. Просто как можно скорее нацарапай перевод, а в презентабельный вид его приведет уже кто-нибудь другой. Понимаешь? Ну и хорошо, тогда иди и начинай.
Хью с трудом сглотнул.
– Но, Понс, дело в том, что я не умею писать на Языке.
– ЧТО?
– Меня учили только говорить, но никто не учил меня писать и читать.
Понс прикрыл глаза.
– Мемток!
Главный Управляющий дворца появился так быстро, что его можно было заподозрить в подслушивании. А так они и было – способом, о котором, как он считал, ничего не известно Лорд Протектору… но все же Мемток на всякий случай тяжело дышал. Такие вещи, конечно, были довольно рискованны, но он считал, что это необходимо для более тщательного исполнения своих обязанностей. По крайней мере, это было гораздо лучше, чем засылка сюда прислуги, которая была бы не совсем глухонемой.
– Мемток, я ведь велел тебе научить его говорить, читать и писать на Языке.
Хью слушал их разговор, потупив глаза, в то время как Главный Управляющий пытался возражать, что подобного приказа ему никто не отдавал (это действительно было так) но, тем не менее, он был выполнен (очевидная ложь), и что он вовсе не пытается возражать Лорду Протектору (вещь совершенно нетерпимая, невозможно даже и представить, что бы кто-нибудь попытался).
– Чушь, – изрек в конце концов Понс. – Я и сам не могу понять, почему я тебя все никак не отправлю в шахты? Ты бы прекрасно смотрелся в угольной шахте. Белизну твоей кожи прекрасно бы оттеняла въевшаяся в нее здоровая угольная пыль. – Он слегка пошевелил своим жезлом и Мемток побледнел еще больше. – Ладно, исправляй свой промах. Пусть полдня с ним занимаются чтением и письмом, а другую половину пусть он переводит и диктует в рекордер. Я мог бы и раньше подумать об этом – письмо занимает слишком много времени. Но все равно, я хочу, чтобы он умел читать и писать. – Он повернулся к Хью. – Еще что-нибудь тебе нужно? Подумай!
Хью начал излагать длинную фразу с необозначенной направленностью речи, с помощью которой попросить было ничего нельзя, поскольку речь адресовалась от нижестоящего к вышестоящему.
Понс оборвал его.
– Говори прямо, Хью. Мемток, зажми уши. В присутствии Мемтока можешь обходиться без церемоний. Он член моей внутренней семьи, мой племянник по духу, если не в глазах моей собственной старшей сестры. Можешь открыть уши.
Мемток расслабился и постарался принять вид настолько доброжелательный, насколько это позволяло вечно кислое выражение его лица.
– Ну, что ж, Понс, в таком случае мне нужно помещение для работы. Моя каморка размером примерно с этот диван.
– Говори все, что тебе нужно.
– Ну, мне нужна комната с естественным освещением, с окнами, площадью примерно в одну треть этой. Столы для работы, книжные полки, принадлежности для письма, удобное кресло – да, кстати, и свободный доступ в туалет, без того, чтобы ждать, когда стража соизволит отвести меня туда. Иными словами это будет мешать мне сосредоточиться.
– А разве ты лишен этого?
– Да. И еще я не считаю, что мои мыслительные процессы стимулируются под воздействием хлыста.
– Мемток, ты наказывал его хлыстом?
– Нет, дядюшка, клянусь чем угодно!
– Ты способен поклясться и будучи застигнут на месте преступления. Кто наказывал его?
Хью осмелился вмешаться в разговор.
– Я не жалуюсь, Понс. Но эти хлысты нервируют меня. И еще я не знаю, кто имеет право отдавать мне приказы. По-моему, кто угодно. Я так и не сумел выяснить свой статус.
– Ммм… Мемток, какое положение он занимает в Семье?
Главный слуга вынужден был признать, что ему так и не удалось решить эту проблему.
– Тогда давайте решим ее на месте. Назначим его главой департамента. Ммм… Департамент Древней Истории. Титул: Главный Исследователь. Следовательно, он – глава одного из департаментов, по старшинству следует сразу после тебя. Извести об этом всех. Я делаю это для того, чтобы показать, насколько этот слуга ценен для меня. И любой, кто посмеет мешать ему работать, кончит печально. Скорее всего этот департамент так и будет состоять всего из одного человека, но ты сделай все, что необходимо, чтобы он выглядел посолиднее, придай ему учителей, кого-нибудь, кто занимался бы его рекордером и подготавливал материалы для меня. Корректора или двух, помощника, который присматривал бы за ними… Я не хочу, чтобы он тратил свое драгоценное время на всякие мелочи. Посыльного. В общем, сам понимаешь. По этому дому без конца болтаются десятки бездельников, которые только даром едят свой хлеб, но которые вполне могут украсить Департамент Древней Истории. А теперь приготовь небольшой хлыст и малый значок. Пошевеливайся.
Через считанные минуты на Хью уже висел медальон, ненамного меньше чем тот, который украшал грудь Мемтока. Понс взял хлыст и что-то вынул из него.
– Хью, я не даю тебе заряженного хлыста, потому что ты все равно не умеешь обращаться с ним. Если один из твоих оболтусов будет нуждаться во взбучке, Мемток всегда будет рад помочь в этом. Может быть позже, когда ты научишься пользоваться им, мы посмотрим. Ну, а теперь… Ты удовлетворен?
Хью решил, что сейчас не время просить свидания с Барбарой. По крайней мере не в присутствии Мемтока. Но он начинал надеяться.
Его и Мемтока отпустили одновременно. И Мемток не стал возражать, когда Хью вышел первым.
*



Глава тринадцатая.

Глава тринадцатая.

Мемток хранил молчание все время, пока они шли через вотчину слуг. Он на ходу прикидывал, как бы использовать неожиданный поворот событий в свою пользу.
Статус этого дикаря беспокоил Главного Управляющего с самого момента его прибытия сюда. Он никак не вписывался в обстановку, а в мире Мемтока все должно было укладываться в определенные рамки. Что ж, теперь дикарь получил утвержденный статус. Их Милость сказал и этого было достаточно. Но ситуация ничуть не улучшилась. Новый статус был таким нелепым, что превращал всю подлестничную структуру дворца в простую насмешку, а ведь именно подлестничный мир был тем миром, с которым только и был знаком Мемток.
Но Мемток был проницателен и практичен. Краеугольным камнем его философии было: лбом каменную стену не прошибешь, а его излюбленной стратегией было весьма прагматическое правило: если не можешь одолеть врага, стань его другом.
Как бы сделать так, чтобы скоропалительное назначение дикаря оказалось необходимым и правильным, и пошло бы на пользу Главному Управляющему?
Дядя! Да ведь этот дикарь еще даже не оскоплен. И, скорее всего, не будет. По крайней мере, в скором времени. Возможно, позже – тогда все более или менее встанет на свои места. Мемток был искренне удивлен, когда Их Милость велела отложить неизбежное. Мемток свое оскопление почти и не помнил. Его чувства и мотивы поступков того времени были абсолютно призрачными смутными воспоминаниями – как будто он вспоминал чужого человека. Дикарю не имело смысла поднимать вокруг этого столько шума: ведь оскопление придавало назначению подлинный вес. Мемток предвкушал еще лет пятьдесят деятельности, власти, приятной жизни – кто из жеребцов может мечтать о таком?
Но этот по-видимому мог. Как бы все-таки скрасить все это?
Достопримечательность! – вот что представлял из себя дикарь. У всех великих лордов были свои достопримечательности. Временами даже он сам бывал озабочен тем фактом, что его собственный повелитель совершенно не интересуется Достопримечательностями. Во всем их имении не было ни сиамских близнецов, ни даже, на худой конец, двухголового урода. Не было и карлика с перепонками между пальцев. Их Милость был – следует признать это – слишком прост в своих вкусах для человека столь высокого положения. Иногда Мемтоку прямо-таки становилось стыдно за него. Ведь он почти все свое время проводит над свитками и всякими тайными вещами, в то время как ему следовало бы позаботиться о чести дома.
Вот, к примеру, тот лорд в Хинде… Какой у него был титул? Принц чего-то или еще что-то не менее глупое. Но, несмотря на это, у него была огромная клетка, где жеребцы и прислуга совокуплялись с громадными обезьянами, при чем и те и другие бормотали что-то одинаково неразборчивое, так что их вполне можно было перепутать – Языка они не знали и отличались только волосатостью. Вот это была Достопримечательность достойная поистине великого владения. Главный Управляющий того лорда клялся и божился, что у них есть и живые выродки, появившиеся на свет в результате такого скрещивания, только они спрятаны так, чтобы жрецы не узнали о них и не наложили бы запрет. Это вполне могло быть и правдой, поскольку, несмотря на то, что официально дети от связей между Избранными и слугами считались невозможными, но все же имелись, хотя согревательницы постелей всегда были стерильны. Но подобным сведениям никогда не удавалось просочиться наружу.
Значит – Достопримечательность, вот под каким углом зрения его следует представлять. Неоскопленный, который, тем не менее стал ответственным слугой. Знаменитый ученый, который не умел даже говорить на Языке, хотя был ничуть не моложе Мемтока. Человек из ниоткуда. Со звезд. Ведь любому известно, что где-то на звездах есть люди.
А может быть чудо… Ведь храмы постоянно стараются обнаружить наличие чудес и тогда возможно очень скоро это владение станет знаменитым благодаря своей Достопримечательности. Да. Это вполне осуществимо. Слово здесь, слово там, завуалированный намек…
– Хью, – сердечно произнес Мемток. – Можно я буду звать тебя просто "Хью"?
– Что? Ах, да. Конечно!
– А ты зови меня "Мемток". Давай немного прогуляемся и выберем помещение для твоего департамента. Я так думаю, что ты предпочел бы солнечное место. Может быть, комнаты, выходящие окнами в сад? А как насчет твоих личных апартаментов? Должны они примыкать к департаментским помещениям, или ты предпочел бы, чтобы они располагались отдельно?
Лучше последнее, решил Мемток. Выкинуть старшего садовника и старшего над жеребцами, да отдать их помещения дикарю – вот тогда все поймут, какой важной птицей является эта Достопримечательность… а заодно тем самым и настроить их обоих против дикаря. Тогда он скоро поймет, кто ему друг. А им будет, конечно же, Мемток и никто другой. Кроме того, садовник последнее время стал заносчив, утверждая, что не обязан подчиняться Главному Управляющему. Ему не повредит небольшая встряска.
– О, мне не нужно ничего особенного, – сказал Хью.
– Пошли, пошли! Мы хотим, чтобы у тебя были все удобства. Мне и самому подчас хочется скрыться куда-нибудь от всех этих треволнений. Но я не могу – проблемы, проблемы, проблемы – целые дни напролет – одни проблемы, а все потому, что некоторые люди совершенно не способны думать самостоятельно. Так что нам очень не хватает умного человека. Мы подберем тебе и твоему слуге удобные помещения, где вам обоим вполне хватит места.
Слуга? Был ли под рукой какой-нибудь малый, оскопленный и достаточно надежный, которому можно бы было поручить докладывать обо всем и при том надеяться, что больше он никому ничего не расскажет? Например, если сейчас кастрировать сына его старшей сестры, то успеет ли парень оправиться ко времени?
И поймет ли сестра всю мудрость этого решения? Он возлагал на парня очень большие надежды. Мемток в глубине души сознавал, что когда-нибудь ему придется уйти – и лучше бы было, если бы его высокий пост унаследовал его родственник. Но для этого многое нужно спланировать заранее, а планировать слишком поспешно – глупо. Если бы можно было убедить сестру.
Мемток вел Хью по запруженным слугами дорожкам; слуги так и прыскали в стороны при их приближении, когда один из них замешкался, он был сразу же наказан хлыстом за свою нерасторопность.
– Ничего себе! Какое огромное здание!
– Это? Подожди, ты еще не видел Дворца – хотя он, несомненно, окончательно развалится под умелым руководством моего заместителя. Хью, ведь здесь у нас только четверть всего персонала. Здесь не устраиваются официальные торжества, а только приемы в саду. И только для горстки гостей. В городе к нам постоянно прибывают и убывают Избранные. Иногда меня по нескольку раз за ночь поднимают с постели, чтобы я приготовил покои для какого-нибудь лорда и его дам без какого бы то ни было предварительного уведомления. И вот именно в таких случаях мне всегда помогает предусмотрительность. Я всегда могу отпереть перед нежданными гостями двери крыла для гостей и всегда знаю – знаю, заметь, – что кровати застелены свежим ароматным бельем, что гостей ожидают напитки, нигде ни пылинки, и играет мягкая музыка.
– Да, но это наверное требует от прислуги безукоризненной работы.
– Безукоризненной! – фыркнул Мемток. – Хотел бы я согласиться с тобой. А на самом деле это все стоит мне бесконечных обходов каждой комнаты каждый вечер, независимо от того, устал я или нет, перед сном. Затем я еще должен встать и убедиться лично, что недочеты устранены, не полагаясь на их ложь. Они все – лжецы, Хью. Слишком много "Счастья". Их Милость слишком щедр, он никогда не урезает рацион.
– Я считаю, что питание вполне достаточно. И вкусное.
– Я ведь не сказал "пища", я сказал "счастье". Я распоряжаюсь пищей и не считаю, что их нужно морить голодом, даже в качестве наказания. Хлыст куда лучше. И они это понимают. Всегда помни, Хью: у большинства слуг мозгов как таковых нет. Они так же бездумны, как и Избранные… это, естественно, не относится к Их Милости – я бы никогда не посмел критиковать своего патрона. Я говорю об Избранных вообще. Ну, ты сам понимаешь. – Он подмигнул и шутливо ткнул Хью пальцем.
– Я знаю об Избранных не так уж много, – сказал Хью. – Да и почти не встречал их.
– Ничего… еще повстречаешь. Чтобы иметь хоть небольшое соображение, недостаточно только темной кожи, хотя в храмах и учат, что это не так. Только учти, что цитировать мои слова не нужно, да я и не признаюсь никогда, что говорил такое. Но… Как ты думаешь, кто в действительности управляет этим имением?
– Я здесь еще слишком недолго, чтобы составить какое-нибудь мнение.
– Неглупый ответ! Ты мог бы пойти очень далеко, если бы был честолюбив. Тогда позволь, я объясню. Если Их Милости вдруг не стало бы, хозяйство функционировало бы, как ни в чем не бывало. Но если вдруг не станет меня, или даже я просто заболею… Ты знаешь, я просто боюсь подумать о таком. – Он взмахнул хлыстом. – И они это знают. С ЕГО дороги, они так быстро не сворачивали, как с моей.
Хью решил переменить тему:
– Я все-таки не понял твоего замечания насчет рациона "счастья".
– Разве ты не получал свое?
– Я даже не знаю, что это такое.
– Ого! А ведь вам троим каждый день отправляли ваши порции. А он, значит, до вас не доходил? Придется заняться этим. А что касается того, что это такое, то я сейчас тебе покажу.
Мемток вывел Хью на небольшой балкон. Под ними простирался центральный обеденный зал для слуг, по которому змеились три очереди.
– Сейчас как раз время раздачи – само собой, жеребцы получают его в другое время. Его можно получить в виде пищи, питья или курева. Доза во всех случаях одинакова, но некоторые считают, что курение доставляет наиболее утонченное наслаждение.
Мемток употребил несколько слов, незнакомых Хью. Хью сказал ему об этом. Мемток ответил:
– Ничего страшного. Счастье улучшает аппетит, успокаивает нервы, гарантирует крепкое здоровье, заменяет все виды удовольствий – и абсолютно лишает честолюбия. Вся штука в том, чтобы либо пользоваться им, либо совсем не пользоваться. Я лично, никогда не принимал его регулярно, даже будучи жеребцом, потому что был честолюбив. И сейчас я принимаю его только изредка – по праздникам и всяким таким случаям, в самых умеренных количествах. – Мемток улыбнулся. – Сегодня вечером сам узнаешь.
– Как это?
– А разве я не говорил тебе? Ведь сегодня после вечерней молитвы устраивается банкет в твою честь.
Хью почти не слышал его. Он напряженно обшаривал взглядом дальнюю очередь, пытаясь разглядеть Барбару.

***

В качестве почетного эскорта Мемток избрал Старшего Ветеринара и Главного Инженера имения. Хью был слегка обеспокоен таким вниманием со стороны врача и хирурга, помня о том беспомощном положении, в котором он оказался при предыдущей встрече с этим человеком. Но ветеринар был сама сердечность.
Мемток сидел во главе длинного стола. Хью сидел по правую руку от него, а остальные места занимали двадцать начальников других департаментов. За стулом каждого гостя стоял слуга, а непрерывные вереницы других слуг появлялись и исчезали, принося и унося приборы и блюда. Банкетный зал был красиво украшен, с удобной мебелью, а празднество было пышным и продолжительным. Хью не мог представить себе, какой же должна быть пища Избранных, если их верховные слуги питались так роскошно.
Скоро он отчасти узнал это. Мемтоку подавали дважды: сначала блюда из общего меню, затем из другого. Эти другие блюда он только пробовал, откладывая их себе на отдельную тарелку, но как правило всего лишь пробовал. Зато блюда, стоящие на столе, он ел с большим аппетитом.
Он заметил взгляд Хью.
– Это обед Лорда Протектора. Хочешь, попробуй. На свой страх и риск, естественно.
– Какой риск?
– Яд, конечно. Когда человеку больше ста лет, естественно, что его наследник пребывает в нетерпении. Не говоря уже о деловых соперниках, политических противниках и бывших друзьях. Не бойся: их пробуют за полчаса до того, как их отведает Их Милость – или я – но за этот год мы потеряли весго одного дегустатора.