1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
– Банджо, вышибай дверь.
   
Банджо неуклюже вышел вперед. Пару сильных пинков дверь выдержала, но потом с треском распахнулась.
   
Стражник прятался за перевернутым шкафом. Увидев Чайчая, он сжался от страха.
   
– Что вы здесь делаете? – крикнул он. – Кто вы такие?
   
– А, спасибо, что поинтересовался. Я – твой самый страшный кошмар! – радостно произнес Чайчай.
   
Стражник задрожал.
   
– Это… тот, что с гигантским кочаном капусты и размахивающий такой ножастой штуковиной?
   
– Что-что? – не понял Чайчай.
   
– Или тот, в котором я падаю, но внизу оказывается не земля, а…
   
– Нет, на самом деле я… – Стражник вдруг побледнел.
   
– Неужели тот, в котором кругом, ну, одна грязь, а потом внезапно все становится синим и…
   
– Нет, я…
   
– Вот дерьмо, значит, тот, в котором есть дверь, а за дверью нет пола, а когти…
   
– Нет, – перебил Чайчай. – И не этот. – Он выхватил из рукава кинжал. – Я тот, в котором вдруг из ниоткуда появляется человек и убивает тебя.
   
Стражник с облегчением улыбнулся.
   
– Ах, этот… Ну, это ерун…
   
Рука Чайчая резко выстрелила вперед, и стражник обмяк. А потом, как и все остальные, растворился в воздухе.
   
– Думаю, я совершил акт милосердия, – сказал Чайчай. – Ведь уже почти страшдество.
   
   
Смерть, поправляя под балахоном подушку, стоял на ковре детской комнаты…
   
Это был старый ковер. Вещи попадали в детскую, совершив полный тур по другим комнатам дома. Очень давно кто-то нашил на основание из мешковины яркие тряпочки, придав ковру вид растафарианского дикобраза, из которого выпустили воздух. Среди тряпочек нашли себе убежище старые сухарики, обломки игрушек и пыль, которую можно было бы вывозить мешками. За свою долгую жизнь ковер-дикобраз повидал немало. И эта самая жизнь его изрядно потоптала.
   
Сейчас на ковер упал комок грязного, начинавшего таять снега.
   
Сьюзен побагровела от гнева.
   
– Я не понимаю почему! – воскликнула она, обходя фигуру. – Это же страшдество! Праздник! Он должен быть веселым, с омелой, остролистом и всем прочим! Это время, когда люди хотят чувствовать себя хорошо и наедаться до отвала! Время, когда люди встречаются со своими родными и…
   
Она вдруг замолчала, не закончив фразу.
   
– Ну, то есть в это время люди действительно становятся людьми! – выпалила она. – И на этом празднике они не хотят видеть… какой-то скелет! С фальшивой бородой и подушкой под балахоном! Почему?
   
Смерть явно нервничал.
   
– ГМ, АЛЬБЕРТ СКАЗАЛ, ВСЕ ЭТО ПОМОЖЕТ МНЕ ПРОНИКНУТЬСЯ ДУХОМ СТРАШДЕСТВА. Э… ПРИВЕТ, СЬЮЗЕН…
   
Что-то глухо чавкнуло.
   
Сьюзен резко развернулась. Честно говоря, она была очень даже признательна за то, что звук отвлек ее внимание.
   
– Не думай, что я не слышу! Это – виноград, понял? А рядом – мандарины! А ну, вылазь из вазы с фруктами!
   
– Даже птицы питают надежды… – обиженно произнес ворон, спрыгивая на стол.
   
– А ты оставь в покое орехи! Они предназначены на завтра!
   
– ПИШК, – ответил Смерть Крыс, торопливо проглатывая орех.
   
Сьюзен снова повернулась к Смерти. Искусственный живот Санта-Хрякуса упорно норовил сползти к коленям.
   
– Это хороший дом, – сказала она. – У меня хорошая работа. Она реальна и связана с нормальными людьми. И я хочу жить реальной жизнью, в которой происходят нормальные события! И вдруг в город приехал старый цирк. Только посмотрите на себя. Весь вечер на арене! Понятия не имею, что происходит, но вы все можете убираться. Это моя жизнь. А не ваша. И я не хочу…
   
Послышалось приглушенное проклятие, и из каминной трубы вывалилась тощая старческая фигура.
   
– Та-да! – возвестила она.
   
– Какое счастье! – зло выпалила Сьюзен. – А вот и эльф Альберт! Так-так-так! Заходи, заходи, где ж ты задержался? Еще немножко, и места для настоящего Санта-Хрякуса совсем не останется.
   
– ОН НЕ ПРИДЕТ, – сказал Смерть. Подушка упала на ковер.
   
– О, и почему же? И Твила, и Гавейн написали ему по письму, – сказал Сьюзен. – В конце концов, есть правила…
   
– ДА. ПРАВИЛА ЕСТЬ. И ТВОИ ВОСПИТАННИКИ ВКЛЮЧЕНЫ В СПИСОК. Я ПРОВЕРЯЛ.
   
Альберт сдернул с головы шапку и тыльной стороной ладони вытер черные от сажи губы.
   
– Я свидетель, проверял. Дважды, – подтвердил он. – Промочить горло ничего не найдется?
   
– Ну а вы-то все что здесь делаете? – гневно вопросила Сьюзен. – И эти ваши костюмчики… Должна вас расстроить: не смешно.
   
– ДЕЛО В ТОМ, ЧТО САНТА-ХРЯКУС… СЕЙЧАС ОТСУТСТВУЕТ.
   
– Отсутствует? В самое страшдество?
   
– ДА.
   
– Но почему?
   
– ОН… КАК БЫ ТЕБЕ СКАЗАТЬ… ПОЖАЛУЙ, В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ НЕТ ПОДХОДЯЩЕГО ПОНЯТИЯ… БЛИЖЕ ВСЕГО БУДЕТ… УМЕР. ДА. САНТА-ХРЯКУС МЕРТВ.
   
   
Сьюзен никогда не вешала чулки на камин. Никогда не искала яичек, что якобы несет мясленичная утка. Никогда не клала зуб под подушку, ожидая, что ночью к ней явится фея-дантист.
   
Она поступала так вовсе не потому, что ее родители не верили в подобные вещи. Им не нужно было в это верить. Они знали: все эти создания существуют на самом деле. И считали, что лучше б их не было.
   
Однако подарки Сьюзен получала всегда – и на каждом из них была этикетка с именем дарителя. На мясленицу ей дарили мясленое сладкое яичко. За каждый выпавший молочный зуб отец расплачивался с ней долларом[14]. Все было честно, без обмана.
   
Сейчас-то она понимала: таким образом родители пытались ее защитить. Но тогда Сьюзен даже не подозревала, что отец ее был учеником Смерти, а мать – приемной дочерью. Сьюзен смутно припоминала, как пару раз они ездили в гости к какому-то очень заботливому и странно худому господину. А потом визиты резко прекратились. А много позже она опять встретилась со своим так называемым дедушкой. Как выяснилось, он не такой уж плохой, у него были и хорошие стороны тоже, но почему же родители проявили подобную бесчувственность и…
   
Лишь теперь она осознала подлинную причину их поступков. Генетика – это ведь не только червячки-спиральки.
   
Она, если действительно хотела этого, могла ходить сквозь стены. Ее слова могли становиться действием, ее голос способен был проникать в души людей и дергать там за нужные рычажки. А ее волосы…
   
Раньше ее волосы были просто растрепанными, вели себя как хотели, но в возрасте семнадцати лет Сьюзен вдруг обнаружила, что они могут по собственному желанию укладываться в ту или иную прическу.
   
Это стоило ей потери нескольких молодых людей. Волосы, вдруг решившие уложиться по-новому, пряди, сворачивающиеся клубочком, как котята, – такое способно охладить даже самый жаркий пыл.
   
Впрочем, определенный прогресс был налицо. Сейчас целых несколько дней подряд она могла чувствовать себя настоящим, нормальным человеком.
   
Но жизнь – коварная штука: вечно подбрасывает нам всякие сюрпризы. Ты выходишь в мир, упорно работаешь над собой, добиваешься успеха, а потом появляется какой-нибудь нежелательный старый родственник.
   
   
Гномик, сопя и потея, вылез из очередной канализационной трубы, потуже натянул котелок на уши, швырнул мешок в сугроб и сам прыгнул туда же.
   
– Отличненько, – буркнул он. – Почти уже на месте. Ну, он у меня попрыгает…
   
Гномик достал из кармана скомканный лист бумаги и внимательно его изучил. Потом посмотрел на старика, над чем-то тихо трудящегося возле дома по соседству.
   
Старик стоял у окна и что-то сосредоточенно рисовал на стекле.
   
Гномик, заинтересовавшись, подошел поближе и окинул работу критическим взглядом.
   
– Но почему именно папоротник? – спросил он некоторое время спустя. – Красиво, спору нет, однако лично я не дал бы и пенса за какой-то там папоротник.
   
Фигура с кистью в руке обернулась.
   
– А мне папоротник нравится, – холодно ответил Дед Мороз.
   
– Ну а людям, знаешь ли, нравится нечто другое. Печальные большеглазые младенцы, выглядывающие из сапога котята, симпатичненькие щенята…
   
– Я специализируюсь на папоротниках.
   
– …Подсолнухи в вазе, красивые морские пейзажи…
   
– И папоротники.
   
– А вот тебе ситуация. Какому-нибудь священнослужителю понадобилось расписать купол собора всякими богами и ангелами – что ты будешь делать?
   
– Он сможет получить сколько угодно богов и ангелов при условии…
   
– …Что они будут похожи на папоротники?
   
– Меня крайне возмущает обвинение в том, что я зациклился на папоротниках, – сказал Дед Мороз. – А песчаные узоры? У меня они получаются ничуть не хуже.
   
– Но на что вот это похоже?
   
– Да, признаю: непосвященному зрителю данное полотно может показаться чересчур папоротниковидным. – Дед Мороз вдруг подозрительно сощурился: – Кстати, а ты кто такой?
   
Гномик быстро сделал шаг назад.
   
– На зубную фею ты не похож… Я частенько встречаю их в это время. Очень милые девушки.
   
– Нет, нет, только не зубы, – пробормотал гномик, прижимая к себе мешок.
   
– Тогда кто ты такой? – Гномик сказал.
   
– Правда? – удивился Дед Мороз. – А я думал, это, ну, само собой случается…
   
– Если уж на то пошло, – огрызнулся гномик, – я тоже думал, что узоры на стекле сами собой случаются. Что-то, вижу, ты не перетруждаешься. Наверное, любишь допоздна поваляться в постели?
   
– Я вообще не сплю, – отрезал Дед Мороз ледяным голосом и отвернулся. – А теперь прошу меня извинить. Мне предстоит расписать еще много окон. Папоротники рисовать очень трудно. Нужна твердая рука.
   
   
– Что значит – мертв? – изумилась Сьюзен. – Как может умереть Санта-Хрякус? Разве он не вроде тебя? Он же…
   
– АНТРОПОМОРФИЧЕСКАЯ СУЩНОСТЬ. ДА. ОН СТАЛ ТАКИМ. ВОПЛОЩЕННЫЙ ДУХ СТРАШДЕСТВА.
   
– Но… как? Как можно убить Санта-Хрякуса? Отравить бокал с хересом? Установить в каминной трубе острые пики?
   
– СУЩЕСТВУЮТ… БОЛЕЕ ХИТРОУМНЫЕ СПОСОБЫ.
   
– Кхе-кхе-кхе, – громко покашлял Альберт, напоминая о своем существовании. – Проклятая сажа. В горле от нее совсем пересохло.
   
– И ты занял его место? – спросила Сьюзен, не обращая внимания на Альберта. – Совсем с ума сошел на старости лет?
   
Смерть ухитрился принять обиженный вид.
   
– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – объявил Альберт, направляясь к выходу из детской.
   
Сьюзен быстренько загородила ему дорогу.
   
– Между прочим, а ты что здесь делаешь? – осведомилась она, обрадовавшись возможности переменить тему. – Я думала, ты умрешь, если вернешься в обычный мир!
   
– НО НАС НЕТ В ЭТОМ МИРЕ, – откликнулся Смерть. – МЫ НАХОДИМСЯ В ОСОБОЙ КОНГРУЭНТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ, СПЕЦИАЛЬНО СОЗДАННОЙ ДЛЯ САНТА-ХРЯКУСА. ОБЫЧНЫЕ ЗАКОНЫ ТУТ НЕ ДЕЙСТВУЮТ. ИНАЧЕ КАК ОБЛЕТИШЬ ВЕСЬ МИР ЗА ОДНУ НОЧЬ?
   
– Вот именно, – с видом знатока подтвердил Альберт. – А я – один из маленьких помощников Санта-Хрякуса. Официальная должность. У меня даже зеленая остроконечная шапочка имеется.
   
Тут он наконец заметил оставленные детьми бокал хереса и пару репок и быстренько переместился к столу.
   
Сьюзен была шокирована. Только два дня назад она водила детей в грот Санта-Хрякуса, обустроенный по случаю страшдества в Гостевых рядах. Конечно, там был не настоящий Санта-Хрякус, но актер очень талантливо исполнял его роль. А еще несколько актеров нарядились эльфами и гномами, маленькими помощниками Деда Кабана. Сразу на выходе из магазина устроил небольшой пикет Комитет «Гномы на высоте»[15].
   
Ни один из тамошних эльфов не походил на Альберта. А если бы таковые там имелись, люди входили бы в грот только с оружием в руках.
   
– В этом году ты вела себя хорошо? – осведомился Альберт, сплевывая в камин.
   
Сьюзен молча уставилась на него. Смерть наклонился к ней, и она посмотрела в синие огоньки, горящие далеко в его глазницах.
   
– У ТЕБЯ ТОЧНО ВСЕ В ПОРЯДКЕ?
   
– Да.
   
– ТЫ УВЕРЕНА В СВОИХ СИЛАХ? ПО-ПРЕЖНЕМУ ХОЧЕШЬ ВСЕГО ДОБИТЬСЯ САМА?
   
– Да!
   
– ХОРОШО. АЛЬБЕРТ, НАМ НЕЛЬЗЯ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ. ПОЛОЖИМ ИГРУШКИ В ЧУЛКИ И ОТПРАВИМСЯ ДАЛЬШЕ.
   
В руке Смерти появилась пара писем.
   
– КСТАТИ, ДЕВОЧКУ В САМОМ ДЕЛЕ ЗОВУТ ТВИЛОЙ?
   
– Боюсь, что да, но почему…
   
– А МАЛЬЧИКА – ГАВЕЙНОМ?
   
– Да. Но послушай, как…
   
– ПОЧЕМУ ГАВЕЙНОМ?
   
– Ну, это… хорошее, сильное имя для настоящего воина…
   
– ПРИДУМАЮТ ЖЕ. НЕКОТОРЫЕ ЛЮДИ САМИ НАПРАШИВАЮТСЯ НА НЕПРИЯТНОСТИ. ГМ, ПОСМОТРИМ… ДЕВОЧКА НАПИСАЛА ПИСЬМО ЗЕЛЕНЫМ КАРАНДАШОМ НА РОЗОВОЙ БУМАГЕ. И В УГЛУ НАРИСОВАЛА МЫШКУ. В ПЛАТЬЕ.
   
– Это специально, чтобы Санта-Хрякус подумал, что она очень милая девочка. И все ошибки тоже были сделаны специально. Но послушай, почему ты…
   
– ОНА ПИШЕТ, ЧТО ЕЙ ПЯТЬ ЛЕТ.
   
– По возрасту – да, а по циничности – все тридцать пять. Но почему именно ты…
   
– И ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕРИТ В САНТА-ХРЯКУСА?
   
– Ради куклы она готова поверить в кого угодно. Послушай, может, ты наконец объяснишь, почему ты вдруг…
   
Смерть повесил чулки обратно на камин.
   
– НАМ ПОРА. ДОБОРОГО ТЕБЕ СТРАШДЕСТВА. Э… АХ, ДА! ХО. ХО. ХО.
   
– Хороший херес, – заметил Альберт, вытирая губы.
   
Ярость возобладала над любопытством, положила его на обе лопатки и взгромоздилась сверху. У любопытства просто не было шансов.
   
– Глазам своим не верю! – воскликнула Сьюзен. – Ты на самом деле пьешь то, что на самом деле детишки оставляют для Санта-Хрякуса? В самом деле!
   
– А почему нет? Ему теперь не до того. Там, где он сейчас находится, где бы это ни было. А чего добру пропадать?
   
– И сколько же таких бокалов ты выпил, позволь спросить?
   
– Не знаю, не считал, – весело откликнулся Альберт.
   
– ОДИН МИЛЛИОН ВОСЕМЬСОТ ТЫСЯЧ СЕМЬСОТ ШЕСТЬ, – сказал Смерть. – И СЪЕЛ ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ТРИСТА ДЕВЯТНАДЦАТЬ ПИРОГОВ СО СВИНИНОЙ. И ОДНУ РЕПКУ.
   
– Случайно перепутал с пирогом, – начал оправдываться Альберт. – Честно говоря, спустя определенное количество вкуса уже не чувствуешь.
   
– И как только ты не лопнул?
   
– Я всегда отличался хорошим пищеварением.
   
– ДЛЯ САНТА-ХРЯКУСА ВСЕ ПИРОГИ СО СВИНИНОЙ – ОДИН ПИРОГ СО СВИНИНОЙ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ТОГО, ЧТО ПОХОЖ НА РЕПКУ. ПОШЛИ, АЛЬБЕРТ. МЫ ОТНИМАЕМ У СЬЮЗЕН ВРЕМЯ.
   
– Но почему ты этим занимаешься?! – закричала Сьюзен.
   
– ИЗВИНИ, НЕ МОГУ СКАЗАТЬ. И ВООБЩЕ, ЗАБУДЬ, ЧТО ВИДЕЛА МЕНЯ. ЭТО ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ.
   
– Не касается? Ничего себе!…
   
– АЛЬБЕРТ, ПОЙДЕМ…
   
– Спокойной ночи, – попрощался Альберт. Раздался бой часов, по-прежнему показывающих полшестого.
   
И они ушли.
   
   
Сани мчались по небу.
   
– Знаешь ли, она ведь не отступится, – сказал Альберт. – Обязательно постарается выяснить, что происходит.
   
– НЕУЖЕЛИ?
   
– Особенно после того, как ей велели обо всем забыть.
   
– ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК ДУМАЕШЬ?
   
– Да, – ответил Альберт.
   
– ПРОКЛЯТЬЕ. СКОЛЬКО МНЕ ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ УЗНАТЬ О ЛЮДЯХ, ПРАВДА?
   
– О… не знаю, – протянул Альберт.
   
– ПРОИСХОДЯЩЕЕ КАСАЕТСЯ ТОЛЬКО НАС, И НИКОГО ДРУГОГО. ИМЕННО ПОЭТОМУ, НАСКОЛЬКО ТЫ ПОМНИШЬ, Я СТРОГО-НАСТРОГО ЗАПРЕТИЛ ЕЙ ВМЕШИВАТЬСЯ.
   
– Э-э… ага.
   
– И ВООБЩЕ, СУЩЕСТВУЮТ ПРАВИЛА.
   
– Но эти серые паскудники, как ты сам выразился, первыми их нарушили.
   
– ДА, ОДНАКО Я НЕ МОГУ ПРОСТО ВЗМАХНУТЬ ВОЛШЕБНОЙ ПАЛОЧКОЙ И ВСЕ ИСПРАВИТЬ. ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК, ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ. – Некоторое время Смерть молча смотрел вперед, а потом пожал плечами: – У НАС ДЕЛ НЕВПРОВОРОТ. ОБЕЩАНИЯ НУЖНО ВЫПОЛНЯТЬ.
   
– Ну, ночь еще молода, – сказал Альберт, откидываясь на мешки.
   
– НОЧЬ СТАРА. НОЧЬ ВСЕГДА СТАРА. – Свиньи неслись галопом.
   
– Нет, не всегда.
   
– НЕ ПОНЯЛ?
   
– Ночь не старее дня, хозяин. Это ведь очевидно – должен быть день, чтобы все поняли, что такое ночь.
   
– НО ТАК ЭФФЕКТНЕЕ ЗВУЧИТ.
   
– Согласен.
   
   
Сьюзен стояла у камина.
   
Не то чтобы она недолюбливала Смерть. Смерть в качестве личности, а не последнего занавеса жизни ей даже нравился. Некоторым странным образом.
   
И все равно…
   
Мысль о том, что Мрачный Жнец заполняет в страшдество чулки, не укладывалась в голове, как ни старайся. С таким же успехом можно было бы представить себе старикашку Лихо, замещающего зубную фею. О да… Лихо… Кариесов не оберешься…
   
Однако, если честно, каким же все-таки извращенным сознанием надо обладать, чтобы по ночам лазать по детским спаленкам?
   
Конечно, к Санта-Хрякусу это не относилось, но…
   
Со стороны страшдественского дерева послышался звон.
   
Ворон осторожно пятился от осколков стеклянного шарика.
   
– Извини, – промямлил он. – Видовая реакция. Понимаешь… круглое, блестящее… нельзя не клюнуть.
   
– Эти шоколадные монетки были повешены для детишек!
   
– ПИСК? – уточнил Смерть Крыс, отступая от блестящих кругляшков.
   
– Почему он это делает?
   
– ПИСК.
   
– Ты тоже не знаешь?
   
– ПИСК.
   
– Случилась какая-нибудь беда? Он что-то сделал с настоящим Санта-Хрякусом?
   
– ПИСК.
   
– Почему он не хочет говорить?
   
– ПИСК.
   
– Спасибо. Ты очень мне помог.
   
Что-то затрещало. Она резко повернулась и увидела, как ворон сдирает с одного из пакетов красную обертку.
   
– Немедленно прекрати! – Ворон виновато покосился на нее.
   
– Я только чуточку, кусочек… – сказал он. – Никто и не заметит.
   
– На что она тебе сдалась?
   
– Нас привлекают яркие цвета. Автоматическая реакция.
   
– Яркие цвета привлекают галок!
   
– Вот проклятье. Правда?
   
– ПИСК, – подтвердил Смерть Крыс.
   
– О, да ты, я вижу, еще и орнитолог! – огрызнулся ворон.
   
Сьюзен села и вытянула руку.
   
Смерть Крыс вспрыгнул ей на ладонь. Она почувствовала, как его коготки, похожие на крошечные булавки, вонзаются в кожу.
   
Все это очень походило на какую-нибудь прелюдию к совместному дуэту прелестной героини и Синей птицы.
   
Почти походило.
   
По крайней мере некоторыми мотивами. Но на данное представление дети до шестнадцати не допускались.
   
– У него что-то с головой?
   
– ПИСК, – пожала плечами крыса.
   
– Но такое ведь могло случиться. Он очень старый, видел немало всяких неприятных вещей…
   
– ПИСК.
   
– Все беды мира, – перевел ворон.
   
– Я поняла, – сказала Сьюзен.
   
Такой способностью она тоже обладала. Она не понимала, что именно говорит крыса, но общий смысл улавливала.
   
– Случилось что-то очень плохое и он не хочет мне говорить? – спросила Сьюзен.
   
Это предположение еще больше разозлило ее.
   
– И Альберт тоже тут как тут, – добавила она. «Тысячи, миллионы лет заниматься одной и той же работой… – подумала Сьюзен. – Причем не самой приятной. Не всегда в мир иной уходят милые старички и старушки. И не всегда от старости. Тут всякий сломается…»
   
Однако кто-то же должен это делать. Сьюзен сразу вспомнилась бабушка Твилы и Гавейна. Однажды она вдруг заявила, что на самом деле является императрицей Крулла, и с тех пор наотрез отказывалась носить какую-либо одежду.
   
Сьюзен была достаточно умна, чтобы понимать: фраза «кто-то должен это делать» ничего не значит. Люди, произносящие ее, как правило, никогда не добавляют: «…И этот кто-то – я». Однако сидеть сложа руки тоже нельзя. И особого выбора нет. Не то что особого – вообще никакого. Есть только Сьюзен.
   
Бабушка Твилы и Гавейна сейчас обитала в частной щеботанской лечебнице на берегу моря. В данном случае этот вариант даже не рассматривался. Все прочие пациенты разбежались бы.
   
Сьюзен сосредоточилась – к этому у нее тоже был талант. Она даже удивлялась: и почему все остальные считают это таким сложным? Закрыв глаза, Сьюзен вытянула перед собой руки ладонями вниз, расставила пальцы и начала опускать руки.
   
Не успела она их совсем опустить, как часы перестали тикать. Последний удар растянулся надолго, в точности как предсмертный хрип.
   
Время остановилось.
   
Однако момент продолжал длиться.
   
В детстве Сьюзен пару раз навещала дедушку, гостила у него по нескольку дней и все равно возвращалась домой в тот же день, когда и уехала, – согласно настенному календарю. Это всегда ставило ее в тупик, она задавала вопросы, но ответов не получала.
   
Это было тогда. А сейчас Сьюзен знала – хотя ни одно из человеческих существ не смогло бы разделить с ней это знание. Просто… иногда, как-то, где-то, вдруг, часы переставали иметь значение.
   
Каждый рациональный миг разделяют миллиарды мигов иррациональных. Где-то вне времени едет в своих санях Санта-Хрякус, зубная фея поднимается по лестнице, Дед Мороз рисует свои узоры, а мясленичная утка откладывает шоколадные яички. В бесконечном пространстве между неуклюжими секундами Смерть двигался как ведьма, танцующая меж каплями дождя.
   
Люди могли бы… Нет, жить здесь люди не могли бы. Как ни разбавляй вино водой, хоть целую ванну налей – получишь лишь больше жидкости, но количество вина останется прежним. И резинка остается прежней, как ее ни растягивай.
   
Впрочем, люди могли бы здесь существовать.
   
Тут никогда не было слишком холодно, хотя воздух покалывал словно в ясный зимний день. Чисто по привычке Сьюзен достала из шкафа пальто.
   
– ПИСК.
   
– Может, ты вернешься к своим крысам и мышам? Тебя, наверное, заждались.
   
– Не-а, – ответил за Смерть Крыс ворон, упорно пытающийся сложить когтями красную оберточную бумажку. – Перед страшдеством всегда некоторое затишье. Вот через несколько дней придется побегать. Хомячки всякие, морские свинки… Иногда детишки забывают кормить своих питомцев. Или причиной тому чисто научный интерес: а что у зверьков внутри?
   
Кстати о детях. Твила и Гавейн – придется их оставить. Но что может с ними случиться? На это просто не будет времени.
   
Сьюзен поспешно спустилась по лестнице и вышла на улицу.
   
   
В воздухе парила снежная завесь. И это вовсе не какое-нибудь поэтическое описание. Снежинки в буквальном смысле висели как звезды на небе. Касаясь Сьюзен, они таяли, вспыхивая электрическими искорками.
   
На улице было много людей, но время закристаллизовало их. Осторожно лавируя между застывшими прохожими, Сьюзен добралась до парка.
   
Снег совершил то, на что не были способны ни волшебники, ни Городская Стража: очистил Анк-Морпорк. У города не было времени, чтобы снова выпачкаться. Утром он, возможно, будет выглядеть так, словно его засыпали кофейными меренгами, но сейчас улицы, кусты и деревья были белоснежными.
   
И вокруг царила тишина. Завесь снега закрыла уличные фонари. Чуть углубившись в парк, Сьюзен почувствовала себя так, словно бы оказалась где-то за городом.
   
Она сунула в рот два пальца и свистнула.
   
– Знаешь, это можно было бы проделать более торжественно, – сказал ворон, опускаясь на покрытую снегом ветку.
   
– Закрой клюв.
   
– Впрочем, ты хорошо свистишь, лучше, чем многие женщины.
   
– Кажется, я велела кое-кому закрыть клюв. – Они стали ждать.
   
– Кстати, зачем ты украл кусочек красной обертки с подарка маленькой девочки? – спросила Сьюзен.
   
– У меня свои планы, – таинственно произнес ворон.
   
Они снова стали ждать.
   
«Интересно, – неожиданно для себя подумала Сьюзен, – а что, если у меня ничего не выйдет? Смерть Крыс, наверное, все животики надорвет…» Этот мелкий крысюк умел хихикать язвительнее всех в мире.
   
Послышался стук копыт, снег расступился, и появилась лошадь.
   
Обойдя Сьюзен кругом, Бинки остановилась. От ее боков валил густой пар.
   
Седла не было. С лошади Смерти не упадешь.
   
«Если я сяду на нее, все начнется сначала. Я окажусь в совсем другом мире. А ведь я так упорно хваталась за этот, настоящий, мир. И вот мне суждено пасть…»
   
«Но тебе ведь самой этого хочется… не так ли?» – откликнулся внутренний голос.
   
Не прошло и десяти секунд, как в парке остался только снег.
   
   
Ворон повернулся к Смерти Крыс.
   
– Ты, случаем, не знаешь, где можно найти веревочку? Или шнурок какой-нибудь?
   
– ПИСК.
   
   
За ней наблюдали.
   
– Кто она? – спросил один.
   
– Мы ведь помним, что у Смерти была приемная дочь? Так вот, эта девушка – ее дочь, – сказал один.
   
– То есть она человек? – спросил один.
   
– Нечто вроде, – сказал один.
   
– Ее можно убить? – спросил один.
   
– О да, – сказал один.
   
– Ну, тогда все в порядке, – сказал один.
   
– Э… но мы же не хотим вляпаться из-за этого в неприятности, правда? – спросил один. – Такое не совсем… разрешено. Могут возникнуть вопросы.
   
– Наш долг – избавить вселенную от всякой сентиментальности, – сказал один.
   
– И нам будут только благодарны, когда все откроется, – сказал один.
   
   
Бинки легко коснулась лужайки перед домом Смерти.
   
Сьюзен даже не стала проверять переднюю дверь, а сразу направилась к черному входу, который, как она знала, всегда был открыт.
   
И мгновенно заметила происшедшие изменения. Среди них одно значительное.
   
Увидев маленькую дверку для кошки, Сьюзен долго ее разглядывала.
   
А через минуту-другую появилась и сама кошка – ярко-рыжая. Смерив Сьюзен взглядом «я-не-голодна-а-ты-мне-неинтересна», кошка умчалась в сад.
   
Сьюзен распахнула дверь в кухню.
   
Bce горизонтальные поверхности буквально устилал ковер из кошек всех мастей и размеров.
   
Сотни кошачьих глаз уставились на незваную гостью.
   
«Типичный синдром госпожи Шамкинг», – подумала Сьюзен. Эта сумасшедшая старушка частенько появлялась в «Заупокое», а одним из синдромов ее помешательства была патологическая страсть к семейству кошачьих. Причем к самым наглым и избалованным его представителям, которые точно знали время завтраков, обедов и ужинов, зато наотрез отказывались признавать существование коробок с песком.
   
Несколько кошек уткнулись носами в большую миску со сметаной.
   
Сьюзен никогда не могла понять, чем так привлекательны кошки. Обычно их заводили люди, бывшие без ума от всякого рода пудингов. Встречались даже такие любители кошачьих, которые лучше подарка, чем шоколадный котик, и представить себе не могли.
   
– А ну брысь! – крикнула Сьюзен. – Вот уж не думала, что он способен завести домашних животных. Причем сразу столько.
   
Кошки глянули на нее – «А мы и сами собирались уходить!» – и, облизывая усы, удалились.
   
Миска медленно наполнилась сметаной.
   
Все кошки до одной были живыми. Цветом тут обладала только жизнь, в то время как все остальное создал Смерть своими руками. Но цвет оказался неподвластен его гению. Как и канализация. Как и музыка.
   
Сьюзен вышла из кухни и направилась в кабинет.
   
Здесь ее тоже ждали перемены. Судя по всему, он снова пытался играть на скрипке. Музыкальные инструменты упорно сопротивлялись своему освоению, причем все без исключения.
   
На письменном столе был беспорядок. Открытые книги лежали стопками. Эти книги Сьюзен так и не научилась читать. Некоторые буквы парили над страницами, другие постоянно менялись местами, составляя затейливые узоры, третьи, такое ощущение, пытались читать вас, пока вы читали их.
   
Также на столе были разбросаны всякие замысловатые инструменты, с виду имеющие отношение к навигации, – но для плавания по каким морям и под какими звездами были они предназначены?
   
Несколько страниц пергамента были густо исписаны, и почерк принадлежал Смерти. Очень характерный почерк – Сьюзен больше нигде не встречала таких острых засечек на буквах.
   
Похоже, Смерть пытался в чем-то разобраться.
   
«КЛАТЧ – НЕТ. ОЧУДНОЗЕМЬЕ – НЕТ. ИМПЕРИЯ – ШТ. СКАЖЕМ, 20 МИЛЛИОНОВ ДЕТЕЙ ПО 2 ФНТ ИГРУШЕК НА ДУШУ.
   
РАВНО 17 857 ТОНН 1 785 ТОНН В ЧАС.
   
ПАМЯТКА: НЕ ЗАБЫВАТЬ СЛЕДЫ НА КОВРЕ. ОТРАБОТАТЬ ХО-ХО-ХО.
   
ПОДУШКА».
   
Она осторожно положила лист на стол.
   
Рано или поздно это должно было случиться. Смерть интересовался людьми, изучал их, наблюдал за ними, а наблюдение изменяет не только объект, но и наблюдателя. К примеру, человек с головой уходит в изучение личной жизни элементарных частиц, а потом, оторвавшись, вдруг осознает: он знает либо кто он, либо где он, но не то и другое одновременно. Смерть заразился… человечностью. Не в полном смысле этого слова, но симптомы внушали тревогу.
   
Его дом был построен по образу и подобию человеческих жилищ. Смерть даже создал для себя спальню, хотя никогда не спал. Если он пытался копировать людей, то почему бы ему было не попробовать сумасшествие? В конце концов, оно широко распространено.
   
А возможно, после стольких тысячелетий ему наконец захотелось стать добрым.
   
Она вошла в Комнату Жизнеизмерителей. Когда Сьюзен была маленькой девочкой, ей очень нравилось туда пробираться. Но сейчас несмолкаемый шорох песка в миллионах песочных часов, едва слышные хлопки, когда полные часы исчезали и появлялись пустые, не доставляли ей прежнего удовольствия. Теперь-то она знала, что на самом деле происходит. Конечно, рано или поздно все умирают. Но слушать это – как-то неправильно…
   
Она уже собралась было уходить, как вдруг заметила открытую дверь там, где раньше никакой двери не было.
   
Дверь была замаскирована. Отодвигалась целая секция стеллажей с песочными часами, ага…
   
Сьюзен подвигала дверь пальцем взад-вперед. Стеллажи так плотно примыкали к стене, что заметить узкую щелочку было практически невозможно.
   
За дверью располагалась еще одна комната – значительно меньшего размера, всего лишь с собор. Но она тоже была заставлена от пола до потолка песочными часами, тускло озаряемыми льющимся из большой комнаты светом. Сьюзен вошла и щелкнула пальцами.
   
– Свет, – велела она.
   
Мгновенно зажглись свечи.
   
Песочные часы здесь были… другими.
   
Те, что стояли в главной комнате, какими бы метафорическими ни являлись, были вполне осязаемыми предметами из стекла, дерева и бронзы. А эти выглядели так, будто их сделали из бесплотных отблесков и нематериальных теней.
   
Она посмотрела на самые большие часы.
   
«ОФФЛЕР» – было написано на них.
   
«Бог-Крокодил?» – удивленно подумала Сьюзен.
   
Вообще-то, богам тоже свойственна жизнь – предположительно. Но боги ведь не умирают. Они просто превращаются в призрачные голоса или сноски в учебнике по истории религии.
   
Здесь были перечислены и другие имена, принадлежащие особам божественного ранга. Некоторые из них она узнала.
   
Также на полке стояли жизнеизмерители поменьше, и, увидев написанные на них имена, Сьюзен едва не расхохоталась.
   
– Зубная фея? Лихо? Джон Ячменное Зерно? Мясленичная утка? Бог… чего!
   
Она сделала шаг назад, и что-то треснуло под ее каблуком.
   
На полу валялись осколки стекла. Она наклонилась и подняла самый крупный. Только несколько букв остались от выгравированного на стекле имени: «САНТА…»
   
– О нет… Так это – правда. Дедушка, что же ты наделал!
   
Когда она вышла, свечи сразу потухли, и темнота вступила в свои права.
   
И там, в темноте, среди рассыпанного песка послышалось шипение, потом вспыхнула крохотная искра…
   
   
Наверн Чудакулли поправил завязанное на поясе полотенце.
   
– Ну, господин Модо, как дела? – Университетский садовник отдал честь.
   
– Баки полны, господин аркканцлер, сэр! – бодро доложил он. – Поддерживал огонь в котлах весь день!
   
Остальные старшие волшебники толпились у дверей.
   
– Наверн, – сказал профессор современного руносложения, – я действительно считаю это решение, э-э, несколько немудрым. Комната не зря была закрыта и заколочена.
   
– Вспомни, что было написано на двери, – добавил декан.
   
– Это чтобы всякие любопытные сюда не лазили, – отрезал Чудакулли, срывая с куска мыла упаковку.
   
– Ну да, – кивнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Вот именно. Именно для этого предупреждения и пишут.
   
– Это – ванная, – твердо сказал Чудакулли. – А вы ведете себя так, будто я собрался в камеру пыток.
   
– Ванная, – согласился декан, – но спроектировал ее Чертов Тупица Джонсон. Аркканцлер Ветровоск пользовался ею всего один раз, а потом приказал заколотить. Наверн, умоляю тебя, подумай как следует! Это же Джонсон!
   
Возникла пауза. Даже Чудакулли не сразу нашелся что ответить.
   
Ныне покойный (к счастью и спокойствию многих) Бергольд Статли Джонсон еще при жизни был признан самым плохим изобретателем на всем Плоском мире. Не просто плохим, а самым плохим. Просто плохие изобретатели создают всякие штуковины, которые наотрез отказываются работать. По сравнению с Чертовым Тупицей Джонсоном все эти люди – мелкие пакостники. Каждый дурак способен создать прибор или механизм, который абсолютно ничего не делает, как бы вы ни давили на кнопку. Нет, Чертов Тупица искренне презирал подобных недотеп. Что бы он ни создавал, все работало – но не так, как было написано на коробке. Вам требуется небольшая ракета «земля-воздух»? Закажите Б.С. Джонсону проект декоративного фонтана. Для него большой разницы не было. Впрочем, неудачи не приводили его в уныние и не лишали любопытства его клиентов, людей, надо признать, психически нездоровых. Музыка, ландшафтное садоводство, архитектура – не было предела многочисленным талантам величайшего на Плоском мире изобретателя.
   
Тем не менее до сих пор никто не слышал, что Чертов Тупица занимался проектированием и ванных комнат тоже. Впрочем, как заметил Чудакулли, Джонсон спроектировал и построил несколько больших органов, а если вдуматься, ванна – это большей частью те же трубы.
   
Другие волшебники, работавшие в Университете еще задолго до Чудакулли, дружно заявили, что если Чертовому Тупице Джонсону удалось построить вполне работоспособную ванную комнату, значит, он явно пытался создать что-то совсем другое.
   
– Знаете, лично я всегда считал, что господин Джонсон был зря оклеветан, – нашелся наконец Чудакулли.
   
– Ну да, как же! – раздраженно воскликнул профессор современного руносложения. – Примерно с таким же успехом можно заявить, что осам нет никакого дела до варенья!
   
– Не все созданное им плохо работает, – не сдавался Чудакулли, ласково потирая банную щетку. – Взять, например, ту штуку, которой на кухне чистят картошку.
   
– Ты имеешь в виду ту самую, на бронзовой пластинке которой написано «Осовершенствованный маникюрный набор»?
   
– Послушайте, – рявкнул аркканцлер, – это всего лишь вода! Даже сам Джонсон не смог бы придумать с ней что-нибудь опасное. Модо, открыть шлюзы!
   
Волшебники попятились, а садовник повернул пару богато украшенных бронзовых колес.
   
– Мне надоело нащупывать среди вас мыло! – выкрикнул аркканцлер, когда вода шумно хлынула по скрытым в стенах трубам. – Гигиена! И это главное!
   
– Только не говори потом, что мы тебя не предупреждали, – сказал декан, быстренько прикрывая дверь.
   
– Э… я не до конца изучил, куда ведут некоторые трубы, сэр, – позволил себе сделать замечание Модо.
   
– Ничего, сейчас все изучим, – бодро пообещал Чудакулли.
   
Он снял шляпу и водрузил на голову шапочку для душа. Из уважения к профессии она была остроконечной. Затем Чудакулли взял в руку желтую резиновую уточку.
   
– Эй, человек, поддай жару! Прошу прощения, господин Модо. Я хотел сказать «гном».
   
– Слушаюсь, аркканцлер.
   
Модо дернул рычаг. В трубах гулко застучало, из некоторых соединений повалил пар.
   
Чудакулли еще раз осмотрел ванную комнату.
   
Сущий клад, никаких сомнений и быть не может. Говорите что хотите, но старине Джонсону иногда кое-что удавалось, пусть и случайно. Вся комната, включая пол и потолок, была покрыта белыми, синими и зелеными плитками. В центре под короной из труб возвышался Патентованный Домашний Суперобмыватель Джонсона системы «Тайфун» (Автоматическая Мыльница Прилагается) – настоящая поэма санитарии из красного и розового дерева и меди.
   
Аркканцлер заставил Модо до блеска надраить каждую трубу и бронзовый кран. Сколько времени на это ушло!
   
Чудакулли закрыл за собой дверь из матового стекла.
   
Изобретатель чуда домашнего обмывания решил сделать простое принятие душа полностью контролируемым процессом, и одна из стен кабинки представляла собой изумительную панель с кранами, отлитыми в виде русалок, раковин и – почему-то – плодов граната. Осуществлялась раздельная подача соленой воды, жесткой воды и мягкой воды. Были предусмотрены огромные рукоятки для точной регулировки температуры. Чудакулли внимательно все осмотрел.
   
Потом он сделал шаг назад, окинул взором плитки и пропел:
   
– Ми-и-и! Ми-ми-ми-и!
   
Голос отразился от стен и вернулся обратно.
   
– Идеальное эхо! – воскликнул Чудакулли, прирожденный ванный баритон.
   
Он поднял переговорную трубку, которая была установлена для обеспечения связи между моющимся и водяным техником.
   
– Все баки на полный вперед, господин Модо.
   
– Есть, сэр.
   
Чудакулли открыл кран с надписью «Морось» и сразу же отскочил в сторону, поскольку часть его сознания прекрасно понимала: изобретательность Джонсона могла привести к тому, что конверт не вытаскивался за краешек, а пролетал по всему помещению для сортировки и, пробив стену, удалялся в неизвестном направлении.
   
На него полился мягкий, теплый душ, который обернул все тело ласкающим туманом.
   
– Здорово! – воскликнул аркканцлер и попробовал повернуть следующий кран.
   
«Дождик» оказался более вдохновляющим, «Ливень» заставил ловить ртом воздух, а после включения «Потопа» Чудакулли был вынужден схватиться за панель, так как ему вдруг показалось, что он лишился верхней части черепа. «Волна» заставила соленую воду плескать от одной стены кабинки к другой, а потом спустила ее в специально предусмотренную на полу решетку.
   
– Все в порядке, сэр? – осведомился снаружи Модо.
   
– Абсолютно. Но еще есть с дюжину кранов, которые я не успел опробовать!
   
Модо кивнул и поддал жару. Из густых паров донеслись странные звуки, которые, по мнению Чудакулли, сходили за песню.
   
– О, я-а-а-а-а-а-а знал… э… какого-то сельскохозяйственного рабочего, по-моему кровельщика… Мы были добрыми друзьями, и… нет, все-таки он был фермером, да, точно, фермером… И дочка у него была по имени… проклятье, как же ее звали?… Нет, не помню… Так, на чем я остановился? А, да. Припев. Шурум-бурум, смешной какой-то овощ, репка вроде бы, что-то там еще, еще и сладкоголосый солове-е-е-е-ааааррррггхооооо-ооо…
   
Песня вдруг прекратилась, и Модо услышал яростный грохот воды.
   
– Аркканцлер?
   
Некоторое время спустя откуда-то из-под потолка раздался голос, высокий и уже не столь нерешительный:
   
– Э… будь добр, старина, отключи у себя воду. Только постепенно, если не возражаешь.
   
Модо медленно повернул колесо. Грохот постепенно смолк.
   
– Так. Молодец. – Теперь голос доносился с уровня пола. – Отличная работа. Можем определенно назвать это успехом. Да, несомненно. Э… Не мог бы ты помочь мне выйти? Я по какой-то совершенно необъяснимой причине едва стою на ногах…
   
Модо открыл дверь, помог Чудакулли выбраться и усадил на скамью.
   
– Да, несомненно, – повторил аркканцлер, глядя на садовника слегка остекленевшими глазами. – Поразительный успех. Э… Но есть небольшая проблема. Модо…
   
– Да, сэр?
   
– Там один кран, его не стоит трогать. По крайней мере пока, – сообщил Чудакулли. – Буду у тебя в долгу, если ты повесишь на него небольшой плакатик.
   
– Да, сэр?
   
– Гласящий: «Не трогать ни при каких обстоятельствах» или что-нибудь в этом роде.
   
– Слушаюсь, сэр.
   
– Повесь его на кран, на котором большими буквами написано: «РЕЗЙЕГ». Кстати, очень странное слово. Может, там что-то напутали?
   
– Не знаю, сэр. Все сделаю, сэр.
   
– И, пожалуй, не стоит распространяться о случившемся.
   
– Так точно, сэр.
   
– О боги. Никогда не чувствовал себя таким чистым.
   
С выгодной позиции, притаившись между потолочными украшениями, за Чудакулли внимательно наблюдал крошечный гном в котелке.
   
Когда Модо ушел, Чудакулли принялся тщательно вытирать тело огромным махровым полотенцем. Прежнее хладнокровие вернулось к нему, и с губ уже рвалась следующая песня.
   
– На второй день страшдества… я послал любимой кое-что… непристойную записку, ха, ну да, и куропатку с грушей вместе…
   
Гномик скользнул вниз по плиткам и стал подбираться к бодро дергающейся фигуре.
   
Чудакулли после пары попыток вспомнить забытый текст решил исполнить один из вариантов песенки, встречающейся на всех планетах множественной вселенной, где только случаются зимы. Частенько ее использовали в религиозных культах, правда несколько изменяя слова, но вещи, о которых пелось в песенке, имели ровно такое же отношение к богам, как, допустим, корни – к древесным листьям.
   
– …Солнца восход, бег олененка… – Чудакулли резко развернулся. Конец мокрого полотенца метко ударил гномика прямо в ухо и свалил на спину.
   
– Я видел, как ты подкрадывался ко мне! – взревел Чудакулли. – Кто ты такой? Мелкий воришка? Или, того хуже, какой-нибудь извращенец?
   
Гномик тщетно пытался отползти по скользкому полу.
   
– А ты кто такой, господин? Ты ведь не должен меня видеть!
   
– Я – волшебник! Мы видим все, что существует, а в случае с казначеем – даже то, чего не существует. Что у тебя в мешке, признавайся!
   
– Только не надо открывать мешок, господин. Тебе это совсем не понравится!
   
– Почему? Что у тебя там? – Гномик обмяк.
   
– Главное не то, что там содержится, а то, что оттуда появится. Их нужно выпускать по чуть-чуть, даже не знаю, что будет, если все они вывалятся сразу!
   
Явно заинтересовавшись, Чудакулли потянул за веревочку.
   
– Господин, ты об этом сильно пожалеешь, – взмолился гномик.
   
– Правда? Кстати, что ты здесь делаешь, а, юноша?
   
Гномик наконец сдался.
   
– Ну… знаешь зубную фею? Слышал о такой?
   
– Да, конечно, – кивнул Чудакулли.
   
– Ну… я, конечно, не она. Но занимаемся мы примерно одним и тем же…
   
– Что? Ты что-нибудь уносишь?
   
– Э… Не то чтобы уношу… Скорее… приношу.
   
– А… типа новых зубов?
   
– Э… типа всяких грибков, – признался гномик.
   
   
Смерть бросил мешок в сани, а затем забрался сам.
   
– У тебя все отлично получается, хозяин, – похвалил его Альберт.
   
– ПОДУШКА МЕШАЕТ, – в который раз затягивая пояс, пожаловался Смерть. – Я НЕ ПРИВЫК К БОЛЬШОМУ ЖИВОТУ.
   
– Лучшего живота я предложить не мог, хозяин. Ты, так сказать, взял с места в галоп.
   
Альберт открыл бутылку с холодным чаем. От выпитого хереса его мучила жажда.
   
– Все отлично, – повторил он. – Сажа, следы на ковре, выпитый херес, следы саней на крыше… Должно сработать.
   
– ДУМАЕШЬ?
   
– Уверен.
   
– КРОМЕ ТОГО, Я ПОСТАРАЛСЯ СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ КОЕ-КТО ИЗ ДЕТИШЕК МЕНЯ УВИДЕЛ, – гордо заявил Смерть. – Я ЧУВСТВУЮ, КОГДА ОНИ ПОДСМАТРИВАЮТ.
   
– Отлично придумано, сэр.
   
– АГА.
   
– Хотя не могу не посоветовать… Вполне достаточно традиционного «Хо-хо-хо». Не надо говорить ничего типа: «Трепещите, презренные смертные», если не хочешь, чтобы дети выросли ростовщиками или еще кем-нибудь в том же роде.
   
– хо. хо. хо.
   
– Вот-вот, уже гораздо лучше получается. – Альберт торопливо уткнулся в записную книжку, чтобы Смерть не видел его лица. – Еще должен заметить, хозяин, самым убедительным будет появление на публике. Точно говорю.
   
– ОБЫЧНО Я ТАК НЕ ПОСТУПАЮ.
   
– Санта-Хрякус – общественный деятель, хозяин. Очень хорошо, что кое-кто из детей видел тебя, но одно публичное появление принесет куда больше плодов. Крайне полезно для атрофировавшихся мышц веры, так сказать.
   
– ПРАВДА? ХО. ХО. ХО.
   
– Просто отлично, хозяин. О чем это я?… Ах да… лавки и магазины закрываются поздно. Многих детей приводят посмотреть на Санта-Хрякуса. Понимаешь? Не на настоящего, конечно, а на какого-нибудь старикашку с подушкой под балахоном. Никого из присутствующих я, разумеется, не имею в виду, хозяин.
   
– НА СТАРИКАШКУ, ЗНАЧИТ? ХО. ХО. ХО.
   
– Хозяин, я вовсе не имел в виду, что нам нужно…
   
– А ДЕТИ ОБ ЭТОМ ЗНАЮТ? ХО. ХО. ХО. – Альберт задумчиво почесал нос.
   
– Думаю, да, хозяин.
   
– ТАК НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ. НЕ УДИВИТЕЛЬНО, ЧТО ВОЗНИКЛИ… ТРУДНОСТИ. ВЕРА БЫЛА СКОМПРОМЕТИРОВАНА. ХО. ХО. ХО.
   
– Возможно, хозяин. Э… хо-хо…
   
– И ГДЕ ПОКАЗЫВАЮТ ЭТУ ПАРОДИЮ? ХО. ХО. ХО.
   
Альберт наконец сдался.
   
– Ну, к примеру, в магазинчике Крохобора, что в Гостевых рядах. Очень популярное место – грот Санта-Хрякуса. Видимо, у них самый удачный Санта-Хрякус.
   
– ЧТО Ж, ДАВАЙ-КА НАВЕДАЕМСЯ ТУДА. ОНИ БУДУТ ПОРАЖЕНЫ. ДО СМЕРТИ. ХО. ХО. ХО.
   
– Гм, как скажешь, хозяин.
   
– ЭТО БЫЛА ИГРА СЛОВ, АЛЬБЕРТ. НЕ ЗНАЮ, ЗАМЕТИЛ ЛИ ТЫ.
   
– В душе я просто хохочу, хозяин.
   
– ХО. ХО. ХО.
   
   
Аркканцлер Чудакулли улыбнулся. Он часто улыбался, поскольку принадлежал к тем людям, которые улыбаются, даже когда встревожены. Однако сейчас он улыбался потому, что был горд. Немного помят, но горд.
   
– Изумительная ванная, не правда ли? – вопросил он. – И представляешь, она была заколочена! Надо ж было совершить такую глупость. Я имею в виду, может, на первых порах и были некие проблемы, – дипломатично заявил он, – но этого следовало ожидать. А ведь здесь есть буквально все. Ванны для ног в виде раковин. Ты только посмотри. Целый шкаф купальных халатов. А этот кран включает в ванне какую-то штуку, от которой вода начинает пузырится, даже если ты к гороху год не подходил. Вот в этой штуковине, которую держат русалки, скрывается специальный горшок для обработки ногтей на ногах. Я же говорю, здесь есть все.
   
– Специальный горшок для обработки ногтей? – переспросил грибной гномик.
   
– Воды бояться – в ванну не ходить, – нравоучительно изрек Чудакулли, поднимая крышку богато украшенной банки с надписью «Ароматические соли» и доставая бутылку вина. – А против такой вот штуки для обработки ногтей и подобных причуд ни один человек не устоит. Старая добрая магия. Древнейший принцип.
   
Он посмотрел бутылку на свет.
   
– Должно было достаточно охладиться, – сказал он, вынимая пробку. – Стало быть, грибки?
   
– Понятия не имею зачем, – пожал плечами гномик.
   
– Что, и ты не знаешь?
   
– Нет. Вдруг очнулся и почувствовал себя грибным гномиком.
   
– Поразительно, – восхитился Чудакулли. – Мой отец любил говорить, мол, если ходишь босым, к тебе непременно заявится грибной гномик. Но я понятия не имел, что ты действительно существуешь. Считал, он все придумал. Зубные феи, да и эти крошечные существа, живущие в цветах, – сам коллекционировал их в детстве, но никаких сказок о грибных гномиках я не припомню. – Он отпил вина и задумался. – Кстати, у меня есть дальний родственник по имени Грибб. И должен признаться, я всегда почему-то завидовал его имени…
   
Он посмотрел на гномика поверх бокала.
   
Нельзя стать аркканцлером, не развив особый нюх на малейшую возможность неприятностей. Нет, это не совсем точно. Нельзя долго оставаться аркканцлером, так будет точнее.
   
– Ну и как тебе твоя работа, а? – спросил Чудакулли задумчиво.
   
– Заниматься перхотью было бы куда приятнее, – сообщил гномик. – По крайней мере, больше бываешь на свежем воздухе и всякое такое.
   
– Думаю, следует все тщательно проверить, – покачал головой Чудакулли. – Конечно, может, все, что ты сказал, полная ерунда…
   
– Ну спасибо, – мрачно поблагодарил его грибной гномик.
   
   
По мнению Вернона Крохобора, в нынешнем году грот особо удался. Актеры старались. Сани Санта-Хрякуса были произведением искусства, а кабаны выглядели почти настоящими благодаря чудесному розовому оттенку.
   
Грот занимал почти весь первый этаж. Одного из эльфов пришлось наказать за курение позади Волшебно-Журчащего Водопада, а заводные Куклы Всех Народов, призванные воплощать Дружную Семью, немного дергались и частенько ломались, но в итоге представление было усладой всех детских сердечек.
   
Дети выстраивались в очередь вместе с родителями и, вытаращив глаза, смотрели на представление.
   
Деньги текли. О, как они текли.
   
Для того чтобы не искушать служащих, господин Крохобор натянул под потолком магазинчика провода. В центре каждого зала в маленькой будке сидела кассирша. Продавцы получали деньги от покупателей, клали их в маленькие подвесные вагончики, которые с жужжанием мчались к кассиру, который отсчитывал сдачу и посылал вагончики обратно. Таким образом исключалась сама возможность искуса, а маленькие вагончики метались по залу как угорелые.
   
Господин Крохобор любил страшдество. Все ради детей, ради них одних.
   
Он заложил пальцы за жилетку и просиял.
   
– Как дела, госпожа Хардинг?
   
– Отлично, господин Крохобор, – кротко ответила кассирша.
   
– Превосходно. – Он посмотрел на столбики монет.
   
Ослепительная молния с треском скользнула от монет к металлической решетке.
   
Господин Крохобор удивленно сморгнул. С металлической оправы очков госпожи Хардинг тоже сорвались несколько искорок.
   
Сам грот изменился. Буквально на долю секунды у господина Крохобора появилось ощущение скорости, а потом все вокруг с визгом остановилось. Но это же нелепо!
   
Четыре кабанчика из папье-маше взорвались. Картонное рыло с глухим стуком отрикошетило от головы господина Крохобора.
   
На месте прелестных свинок появились, брызгая слюной и ворча… вероятно, тоже свиньи, потому что, насколько помнил господин Крохобор, у гиппопотамов не бывает остроконечных ушей и колец в пятачках. Но эти твари были огромными и серыми, покрытыми жесткой щетиной, и над каждой поднималось облако зловонного пара.
   
И выглядели они не так уж и мило. В них не было ровным счетом ничего очаровательного. Одна из тварей повернулась к нему, смерила алым оком и даже не сказала «хрю» – что должна говорить, по мнению родившегося и выросшего в городе господина Крохобора, всякая нормальная свинья.
   
– Гхнааарррункх, – изрекла тварь.
   
Сани тоже изменились. Господину Крохобору очень нравились прежние сани с изящными серебряными завитками. Он лично руководил наклеиванием каждой серебристой звездочки. И все это великолепие валялось теперь в обломках под полозьями здоровенных жутких саней, выглядящих так, будто грубо напиленные колобахи водрузили на две криво обструганные доски. Эти сани были древними, и украшали их совершенно неуместные резные оскалившиеся морды.
   
Родители кричали и пытались увести детей, но это удавалось им с трудом. Детей влекло к саням, как ос к варенью.
   
Размахивая руками, господин Крохобор кинулся к кошмарному явлению.
   
– Прекратите! Прекратите немедленно! – кричал он. – Вы же детей напугаете!
   
Но тут он услышал, как какой-то маленький мальчик за его спиной сказал:
   
– У них даже клыки есть. Круто! – А его сестра ответила:
   
– Смотри, смотри, он писает!
   
К потолку поднялось огромное облако желтого пара.
   
– К лестнице течет! – продолжала комментировать девочка. – Все, кто не умеет плавать, держитесь за перила!
   
– Я слышала, детей, которые плохо себя вели, они едят заживо, – авторитетно и с явным одобрением заявила другая девочка. – Без остатка. Даже кости. Хрум-хрум-хрум…
   
– Что ты как маленькая, – важно высказался мальчик постарше. – Они ж ненастоящие, просто внутри сидит волшебник или установлен заводной механизм. Каждый дурак знает, что они не на…
   
Один из кабанов повернулся и посмотрел на него. Всезнайка предпочел спрятаться за мамой.
   
Господин Крохобор со слезами ярости на щеках наконец пробился сквозь толпу и подбежал к гроту Санта-Хрякуса.
   
– Это все КГВ рук дело? – заорал он, хватая первого попавшегося под руку испуганного эльфа. – Ну точно! Решили меня разорить, гады! На детей им плевать! О, мои славные куколки!
   
Эльф ничего не ответил. Дети рвались к вновь-прибывшим кабанам, несмотря на отчаянные попытки матерей их оттащить. Одна девочка протянула апельсин.
   
Заводные Куклы Всех Народов определенно сломались. Музыкальная шкатулка под сценой продолжала играть «Если бы дети всего Диска…», но стержни фигур согнулись, и клатчский мальчик ритмично лупил парадным мечом по голове омнианскую девочку, а девочка в национальном костюме Агатовой империи пинала прямо в ухо крошечного лламедийского друида. Собравшиеся вокруг маленькие зрители одобрительными криками поддерживали всех по очереди, вне зависимости от нации и вида.
   
– Э-э… в гроте еще хуже, господин Кро… – начал было эльф.
   
Фигура в красно-белом костюме пробилась сквозь толпу и сунула в руки господина Крохобора накладную бороду.
   
– Все, с меня хватит, – заявил человек в костюме Санта-Хрякуса. – Запах апельсинов и мокрые штаны я еще стерплю, но это уже слишком.
   
И, раздвинув очередь, актер удалился. Господин Крохобор успел только услышать, как он возмущенно добавил:
   
– Ха, и он называет себя Санта-Хрякусом?! – Господин Крохобор принялся пробиваться к гроту.
   
Там в огромном кресле кто-то сидел, качая на одном из коленей ребенка. Фигура была… странной. Она была определенно одета в костюм Санта-Хрякуса, но господин Крохобор никак не мог разглядеть ее толком, сосредоточить на ней взгляд: почему-то глаза упорно уезжали в сторону, чтобы незнакомец маячил на самой кромке зрения. Это было все равно что пытаться увидеть собственное ухо.
   
– Что здесь происходит? Что происходит? – завопил он.
   
На его плечо легла чья-то рука. Он обернулся и узрел перед собой одного из эльфов. По крайней мере, человек был одет в костюм одного из волшебных помощников Санта-Хрякуса, но одежда сидела как-то криво, словно этот эльф одевался второпях.
   
– А ты кто такой?
   
Эльф вынул изо рта замусоленный бычок и злобно уставился на него.
   
– Твой давным-давно потерянный дядюшка.
   
– Ты не эльф!
   
– Не-ка, я – сказочный сапожник.
   
– И ЧТО ЖЕ ТЫ ХОЧЕШЬ НА СТРАШДЕСТВО, А, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕК? – произнес за спиной у господина Крохобора чей-то голос.
   
Господин Крохобор в ужасе обернулся.
   
Перед… за неимением лучших вариантов, выразимся так: перед Санта-Хрякусом-узурпатором – стоял ребенок неопределенного пола – одна большая вязаная шапочка с кисточками.
   
Существовал определенный ритуал, который повторялся из раза в раз и никогда не менялся.
   
И происходило все следующим образом: ребенок, как правило, терял дар речи, а присутствовавшая возле него мамаша наклонялась, снизу заглядывала Санта-Хрякусу в глаза и произносила очень многозначительным тоном, который взрослые обычно используют, когда устраивают некий заговор против детей: «Ты ведь хочешь куколку маленького лудильщика, правда, Дорин? А еще набор кухонной посуды, который видела на витрине? И книжку с кухонными аппликациями? Ну, что надо сказать?»
   
И ошеломленное дитя должно было прошептать: