1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
   
– Людмилла!
   
Хлопнула дверь, ведущая на задний двор, из коридора донеслись мягкие шаги. Появившееся существо, если судить по формам, было молодой, достаточно привлекательной женщиной в простом платье. Но одновременно оно страдало от чрезмерной волосатости, справиться с которой не смогли бы все женские бритвенные станки в мире. К тому же в этом сезоне явно были в моде длинные зубы и когти. По идее, существо должно было зарычать, но, вопреки всем ожиданиям, голос его оказался довольно приятным и определенно человеческим.
   
– Мама?
   
– Фдесь я…
   
Грозная Людмилла без особых усилий подняла и отбросила в сторону огромную балку.
   
– Что случилось? Забыла включить свое предвидение?
   
– Отключила его, чтобы поговорить с пекарем, а потом… Боги, ну и перепугалась же я.
   
– Налить тебе чашку чая?
   
– Не ерунди, каждый раз, когда приближается твое Время, ты мне колотишь всю посуду.
   
– У меня уже получается контролировать свою силу.
   
– Умница девочка, но лучше я сама, спасибо. Поднявшись, госпожа Торт отряхнула передник от мела.
   
– Они как заорут! – сказала она. – Причем все одновременно!
   
   
Университетский садовник Модо как раз пропалывал клумбу роз, когда древняя, покрытая бархатными цветами лужайка вдруг вспучилась и родила на свет неубиваемого Ветром Сдумса. Старый волшебник поднял голову и прищурился. Свет явно резал ему глаза.
   
– Это ты, Модо?
   
– Именно так, господин Сдумс, – ответил гном. – Помочь выбраться?
   
– Думаю, сам справлюсь, спасибо.
   
– Если надо, у меня в сарае есть лопата.
   
– Нет, все в порядке. – Сдумс выпутался из шипастых стеблей и стряхнул землю с остатков мантии. – Прошу прощения за лужайку, – сказал он, поглядев на дыру в земле.
   
– Все в порядке, господин Сдумс.
   
– И много нужно времени, чтобы создать такую прекрасную лужайку?
   
– Лет пятьсот, наверное.
   
– Вот проклятье. Ты уж извини, я пытался попасть в подвалы, но, видно, сбился с курса.
   
– Не стоит волноваться, господин Сдумс, – весело успокоил его гном. – Все растет с такой бешеной скоростью. Я зарою яму, посажу семена, а пятьсот лет пролетят быстро, вот увидите.
   
– М-да, судя по всему, увижу… – уныло согласился Сдумс и огляделся. – Аркканцлер здесь?
   
– Вроде бы все ушли во дворец патриция.
   
– Тогда, пожалуй, я приму ванну и сменю одежду. Не хочу никому мешать.
   
– Я слышал, вы не только умерли, но вас уже и похоронили, – крикнул садовник, когда Сдумс заковылял прочь.
   
– Все верно.
   
– Значит, правильно говорят: хорошего человека в земле не удержишь…
   
Сдумс обернулся:
   
– Кстати, а где находится улица Вязов? Модо почесал за ухом:
   
– Уж не та ли это улочка, что отходит от улицы Паточной Шахты?
   
– Да, да, теперь я и сам вспомнил.
   
Модо снова занялся прополкой.
   
Круговорот Сдумса в природе не сильно беспокоил гнома. В конце концов, деревья зимой тоже выглядят мертвыми, а весной они оживают. Высохшие старые семена попадают в землю, и появляются свежие побеги. Природа не знает, кто такой Смерть. Взять, к примеру, компост…
   
Модо верил в компост с той же страстностью, с какой некоторые люди верят в богов. Его компостные кучи бродили, вспучивались и тускло светились в темноте – возможно, из-за таинственных и, вероятно, запрещенных добавок, вносимых самим Модо, хотя доказано это не было, поскольку никто не собирался копаться в этом дерьме, чтобы выяснить, из чего именно оно состоит.
   
Мертвая материя – и одновременно живая. Ведь из нее появляются розы. Главный философ сказал как-то, что розы Модо вырастают такими большими, поскольку само мироздание прикладывает к этому свою руку, это, мол, и называется чудом мироздания. Но лично Модо считал, что здесь опять-таки дело в компосте. Никто не любит сидеть по уши в дерьме, а цветы – тем более, вот и растут.
   
Сегодня компостные кучи ждало угощение. Сорняки уродились на славу. Он никогда не видел, чтобы растения росли так быстро и пышно. «А все благодаря компосту», – с удовлетворением подумал Модо.
   
   
Во дворце, когда волшебники наконец добрались туда, царил полный беспорядок. Под потолком порхали обломки мебели. Столовые приборы стайкой серебристых пескарей скользнули мимо аркканцлера и скрылись за углом. Создавалось впечатление, что дворец оказался во власти избирательно действующего и упорядоченно мыслящего урагана.
   
К тому времени во дворце собралось много народа. Одна группа, стоящая в сторонке, была одета почти точь-в-точь как волшебники – разницу мог заметить только тренированный глаз.
   
– Жрецы? – воскликнул декан. – Здесь? Нас опередили!
   
Группа волшебников и группа жрецов начали занимать позиции поудобнее. В воздухе ощутимо запахло магией.
   
– Да что они могут, эти жрецы? – презрительно фыркнул главный философ.
   
Метафорическая температура разом упала.
   
Мимо, извиваясь, пролетел ковер.
   
Аркканцлер скрестил взгляды со старшим жрецом Слепого Ио. Этот тучный человек, выступающий в качестве старшего жреца самого старшего бога в беспорядочном божественном пантеоне Плоского мира, считался главной религиозной фигурой Анк-Морпорка.
   
– Легковерные глупцы, – пробормотал главный философ.
   
– Безбожные халтурщики! – выкрикнул маленький прислужник, выглядывавший из-за огромной туши старшего жреца.
   
– Доверчивые идиоты!
   
– Атеистические подонки!
   
– Раболепные безумцы!
   
– Инфантильные колдуны!
   
– Кровожадные жрецы!
   
– Назойливые фокусники!
   
Чудакулли вопросительно поднял бровь. Старший жрец едва заметно кивнул. Они оставили своих подчиненных осыпать друг друга проклятиями и незаметно удалились в относительно тихую часть зала. Там, за статуей одного из предшественников патриция, они смогли спокойно побеседовать.
   
– Ну, – усмехнулся Чудакулли, – как обстоят дела в богодокучливом бизнесе?
   
– Стараемся изо всех наших скромных сил. А как продвигается сование носа в тайны, которые человеку понимать не дано?
   
– Достаточно неплохо, достаточно неплохо. – Чудакулли снял шляпу и запустил в нее руку. – Могу я предложить капельку горячительного?
   
– Алкоголь есть искушение духа. Сигарету не желаешь? Насколько я знаю, вы, волшебники, позволяете себе эту слабость.
   
– Только не я. Если б ты знал, что это дерьмо делает с легкими…
   
Чудакулли открутил кончик шляпы и налил туда солидную порцию бренди.
   
– Ну, что творится?
   
– В одном из храмов алтарь взлетел в воздух, а потом грохнулся прямо на нас.
   
– А у нас люстра сама отвинтилась. Мир трещит по швам, развинчивается и левитирует. А когда я шел сюда, мимо меня пробежал костюм. С двумя парами штанов. И это всего за семь долларов!
   
– Гм-м. Ты ярлык не разглядел?
   
– Все вокруг как-то странно пульсирует. Ты заметил, как все пульсирует?
   
– Мы думали, это ваших рук дело.
   
– Нет, магия здесь ни при чем. Ну а боги как? Они, конечно, всегда чем-то недовольны, но, может, вы их наконец достали?
   
– Да нет вроде.
   
Волшебники и жрецы начали сходиться борода к бороде.
   
Старший жрец придвинулся чуть ближе.
   
– Думаю, с небольшим искушением духа я справлюсь, – намекнул он. – Последний раз я так чувствовал себя, когда к моей пастве присоединилась госпожа Торт.
   
– Госпожа Торт? Какая госпожа Торт?
   
– Ну, понимаешь… Вот у вас есть эти, отвратительные Твари из Подземельных Измерений – если не ошибаюсь, так их зовут? И они составляют неизбежный риск вашей небогоугодной профессии.
   
– Точно.
   
– Вот. А у нас есть некто по имени госпожа Торт.
   
Чудакулли вопросительно посмотрел на него.
   
– Даже не спрашивай, – сказал жрец, поеживаясь. – Скажи спасибо, что тебе никогда не придется встретиться с ней.
   
Чудакулли молча протянул ему бренди.
   
– Строго между нами, – шепнул жрец, – у тебя есть какие-нибудь мысли относительно происходящего? Стражники пытаются вызволить его светлость. Он наверняка потребует ответа, а я даже не знаю, в чем состоит вопрос.
   
– Это не магия и не боги, – задумался Чудакулли. – М-м, могу я попросить назад этот сосуд искушений? Спасибо. Значит, не магия и не боги. Честно говоря, с вариантами у нас плоховато.
   
– Может, это какой-нибудь неизвестный вид магии?
   
– Если так, мы о нем не знаем.
   
– Достаточно откровенно.
   
– А ты уверен, что это не боги? Ну, решили чуточку поразвлечься, побезбожничать на стороне… – предположил Чудакулли, хватаясь за последнюю соломинку. – Очередные интриги, заговоры… Снова принялись валять дурака с золотыми яблоками?
   
– На божественном фронте все спокойно, – ответил старший жрец. Его глаза остекленели, словно он читал некий текст внутри головы. – Богиня туфель Гиперопия считает, что Сандельфон, покровитель коридоров, является давно пропавшим близнецом Грюня, бога незрелых фруктов. Но кто подложил козла в постель Бога-Крокодила Оффлера? Заключит ли Оффлер союз с Секом Семируким? А тем временем Шутник-Хоки взялся за старое…
   
– Все, все, достаточно, – прервал Чудакулли. – Честно говоря, меня эти ваши божественные интриги никогда не интересовали.
   
За их спинами декан пытался помешать профессору современного руносложения превратить жреца Бога-Крокодила Оффлера в комплект дорожных чемоданов. Из казначеева носа ручьем хлестала кровь – последствия меткого удара кадилом.
   
– Пожалуй, нам стоит выступить единым фронтом, – сказал Чудакулли. – А ты как считаешь?
   
– Согласен, – произнес старший жрец.
   
– На том и договоримся. Но это только временная мера.
   
Мимо них, извиваясь, как змея, пролетел небольшой коврик. Старший жрец вернул аркканцлеру бутылку с бренди.
   
– Кстати, мама жаловалась, ты совсем не пишешь.
   
– Да… – Другие волшебники были бы поражены тем раскаянием, что проступило на лице аркканцлера. – Я был занят. Ну, знаешь, как бывает…
   
– Просила напомнить, что ждет нас обоих на обед в День Всех Пустых.
   
– Ладно, ладно, я все помню, – мрачно пробормотал Чудакулли. – Жду не дождусь этого дня.
   
Он повернулся к свалке:
   
– Эй, ребята, заканчивайте там!
   
– Братия мои! Воздержитесь же! – заорал старший жрец.
   
Главный философ отпустил голову жреца культа Хинки. Пара викариев перестала пинать казначея. Все, смущенно покашливая, принялись поправлять одежду и искать свои головные уборы.
   
– Так-то лучше, – кивнул Чудакулли. – Подводя итоги, скажу, что его высокопреосвященство старший жрец и я решили…
   
Декан сердито уставился на невысокого, плюгавенького епископа.
   
– Он меня лягнул! Ты лягнул меня!
   
– О! Уверяю, сын мой, я этого не делал.
   
– Делал, делал, – прошипел декан. – Сбоку, чтобы они не видели.
   
– …Мы решили, – повторил Чудакулли, поедая взглядом декана, – искать решение текущих проблем в духе братства и доброжелательности, это и тебя касается, главный философ!
   
– Извини, не сдержался. Он меня толкнул!
   
– Увы мне! Да прощены будут грехи твои! – смиренно ответствовал архидиакон Трума.
   
Где-то наверху раздался треск. По лестнице кубарем скатился шезлонг и, выбив двери зала, унесся вглубь дворца.
   
– Полагаю, стражники все еще пытаются освободить патриция, – заметил старший жрец. – Вероятно, двери его секретных проходов тоже заперлись.
   
– Думаешь? А я считал, этот изворотливый тип сможет выбраться из любой ловушки, – пожал плечами Чудакулли.
   
– Наверное, он все-таки попался, – сказал старший жрец. – Нет на свете совершенства.
   
– Почти нет, – раздался чей-то голос позади них.
   
Тон Чудакулли практически не изменился, просто в него добавилось чуточку сиропа.
   
Фигура, казалось, появилась прямо из стены. Она выглядела вполне человеческой – но только в общих своих чертах. Чудакулли, к примеру, считал, что тощий бледный патриций в своей вечно пыльной черной одежде скорее напоминает фламинго. Черного фламинго с глазами, как два серых камешка.
   
– А, лорд Витинари! – воскликнул он. – Очень рад, что вы целы и невредимы.
   
– Жду вас, господа, в Продолговатом кабинете, – промолвил патриций.
   
За его спиной бесшумно скользнула в сторону стенная панель.
   
– Кажется, – неуверенно произнес старший жрец, – несколько стражников наверху пытаются кого-то освободить…
   
Патриций небрежно махнул рукой:
   
– Не будем им мешать. Во-первых, им ведь нужно чем-то заниматься, а во-вторых, так они чувствуют свою полезность. В противном случае стояли бы весь день со свирепым видом и пытались совладать с мочевыми пузырями. Прошу сюда.
   
Главы Гильдий Анк-Морпорка прибывали по одному и парами. Постепенно комната заполнилась людьми. Патриций с мрачным видом сидел за столом, поедая взглядом горы бумаг и краем уха прислушиваясь к ругани.
   
– Это не мы, – сразу заявил глава алхимиков.
   
– Вокруг вас вечно что-нибудь взлетает на воздух, – возразил аркканцлер.
   
– Да, но то виноваты непредвиденные экзотермические реакции, – пояснил алхимик.
   
– У некоторых растворов есть свойство взрываться, – перевел заместитель главы алхимиков, продолжая смотреть в пол.
   
– Всякое случается. – Глава Гильдии Алхимиков сердито посмотрел на своего заместителя. – Но все всегда падает вниз. Стулья и столы не порхают вокруг, как бабочки, и винты не откручиваются. Думаете, нам сейчас легко? У меня в цехе царит полный бардак! Все носится и кружится! Буквально перед моим уходом вдребезги разлетелся очень большой и дорогой перегонный куб!
   
– Наверное, перегнать кого-то пытался, – произнес чей-то гнусный голосок.
   
Толпа раздвинулась, пропуская вперед генерального секретаря и Главную Задницу Гильдии Шутовских Дел и Баламутства. Человечек в шутовском колпаке съежился и прыгнул в сторону, впрочем, он всегда так реагировал, когда на него обращали внимание, – особенность ремесла. А вообще, генеральный секретарь Гильдии Шутовских Дел выглядел как человек, лицо которого слишком часто служило мишенью для заварных тортов, штаны которого слишком часто заливали краской и нервная система которого обещала навсегда отказать после следующего же неожиданного шороха. Главы других Гильдий старались вести себя тактично по отношению к нему – так, как правило, обращаются с людьми, балансирующими на карнизе очень высокого здания.
   
– Джеффри, ты что-то сказал? – ласково переспросил Чудакулли.
   
Старший шут судорожно сглотнул.
   
– Понимаете, – промямлил он. – Ну, куб-то перегонный, вот он и пытался кого-то там перегнать – и перегнал ведь, коли разбился. Ну, его ведь не успели подхватить… Это каламбур, что-то вроде остроумного ответа, понимаете? Игра слов, правда, не слишком удачная, да?
   
Некоторое время аркканцлер внимательно вглядывался в похожие на жидкие яйца глаза.
   
– А, каламбур, – произнес он наконец. – Конечно. Хо-хо-хо. – Он махнул рукой остальным.
   
– Хо-хо-хо, – сказал старший жрец.
   
– Хо-хо-хо, – повторил за ним глава Гильдии Наемных Убийц.
   
– Хо-хо-хо, – отозвался эхом старший алхимик. – А что самое смешное, это был дорогой перегонный куб.
   
– Итак, – сказал патриций, когда заботливые люди увели старшего шута прочь, – вы все заявляете, что ответственность за последние события лежит на ком-то другом?
   
Он многозначительно посмотрел на аркканцлера. Аркканцлер собрался было ответить, но тут его внимание привлекло какое-то движение на столе патриция. Это был маленький макет дворца в стеклянном шаре, а рядом лежал нож для бумаг. Лезвие ножа медленно изгибалось.
   
– Итак? – повторил патриций.
   
– Это не мы, – глухим голосом ответил Чудакулли.
   
Патриций проследил за его взглядом. Нож по своей форме уже напоминал туго натянутый лук. Патриций оглядел оробевшую толпу и нашел там капитана Докси из дневного отделения Городской Стражи.
   
– Ты можешь что-нибудь сделать?
   
– Э-э, с чем, сир? С ножом? Э… Ну, в принципе, его можно арестовать за непочтительное сгибание в присутствии…
   
Лорд Витинари в отчаянии развел руками:
   
– Итак! Это не волшебство! Это не боги! Это не люди! Но что это тогда?! Кто все это остановит? И к кому мне обратиться?
   
Через полчаса маленький шар исчез. Однако никто этого не заметил. Этого никто не замечает.
   
Зато госпожа Торт знала, к кому прежде всего следует обратиться.
   
– Ты здесь, Один-Человек-Ведро? – спросила она.
   
И пригнулась – так, на всякий случай.
   
– где ты пропала? Один-Человек-Ведро не может шевелиться здесь! – просочился из ниоткуда раздраженный пронзительный голос.
   
Госпожа Торт прикусила губу. Такой прямой ответ означал, что ее проводник в мире духов крайне обеспокоен. Если его ничто не беспокоило, он обычно минут пять трепался о любимых бизонах и не менее любимой огненной воде. Кроме того, он всегда вставлял в разговор «да» и «хау».
   
– Что ты имеешь в виду?
   
– катастрофа произошла или еще что-нибудь? да? стремительная десятисекундная чума?
   
– Да нет, вроде ничего подобного не было.
   
– ты понимаешь, здесь все так давит… что-то как схватит и не отпускает, не отпускает…
   
– Что ты имеешь в виду?
   
– заткнитесьзаткнитесьзаткнитесь, Один-Человек-Ведро разговаривает с дамой! тише, не шумите! ах так! это ты Одному-Человеку-Ведру говоришь!…
   
Госпожа Торт ощутила другие голоса, пытающиеся заглушить ее проводника.
   
– значит, Один-Человек-Ведро – безбожный язычник! а ты знаешь, что тебе отвечает этот безбожный язычник! да! хау, Один-Человек-Ведро здесь сто лет! и Один-Человек-Ведро не будет слушать всяких едва остывших! да, да, именно так, ты…
   
Голос постепенно затих. Госпожа Торт стиснула зубы. Голос вернулся.
   
– неужели! да ну! друг, быть может, ты был крут при жизни, но сейчас ты есть всего лишь дырявая простыня! да! а, и тебе тоже Один-Человек-Ведро не нравится…
   
– Мам, он снова затеял драку, – сказала Людмилла, свернувшаяся клубком у кухонной плиты. – Он всегда называет кого-нибудь другом, прежде чем пустить в ход кулаки.
   
Госпожа Торт вздохнула.
   
– Судя по всему, он собирается драться с целой толпой, – заметила Людмилла.
   
– Ладно, ладно… Принеси мне вазу, только подешевле.
   
Многие полагают, но наверняка не знает никто, что у каждого есть сопутствующая духовная форма, которая после кончины существует некоторое время в продуваемом насквозь промежутке между мирами живых и мертвых. Это очень важный факт.
   
– Нет, не эту. Эта ваза принадлежала твоей бабушке.
   
Сей промежуток призрачного выживания длится не слишком долго, ибо сознанием не поддерживается, но все зависит от того, что вы задумали…
   
– Ага, эта подойдет. Мне никогда не нравился ее узор.
   
Госпожа Торт взяла из лап дочери оранжевую вазу с рисунком из розовых пионов.
   
– Эй, Один-Человек-Ведро, ты еще здесь? – спросила она.
   
– хау, Один-Человек-Ведро заставит тебя пожалеть о том, что ты умер, о скулящий…
   
– Лови.
   
Она бросила вазу на печь. Ваза разбилась.
   
Спустя мгновение с Другой Стороны донесся странный звук. Как раз такой, как если бы один мятежный дух ударил другого призраком вазы.
   
– вот так! – возопил Один-Человек-Ведро. – если хочешь, получишь еще, понял! да!
   
Торты, мама и ее волосатая дочка, кивнули друг другу.
   
Вскоре опять послышался звенящий от удовлетворения голос Одного-Человека-Ведра.
   
– небольшая размолвка по поводу старшинства, – пояснил дух. – не разделили личное пространство, здесь много-много проблем, госпожа Торт, настоящий зал ожидания…
   
Послышались пронзительные бесплотные крики:
   
– вы не могли бы передать господину…
   
– скажите ей, что мешок с монетами лежит на полочке в дымоходе…
   
– Агнес не имела права на серебро после того, что она сказала о нашей Молли…
   
– у меня не было времени покормить кошку, может, кто-нибудь…
   
– заткнитесьзаткнитесь – это снова завопил Один-Человек-Ведро. – вы ничего не понимаете, да! да! и это говорят духи? покормить кошку! «Я здесь очень счастлив и жду, когда ты ко мне присоединишься», – вот чего от вас ждут, а вы…
   
– послушайте, если сюда еще кто-нибудь явится, мы будем стоять друг у друга на головах…
   
– не в этом дело, не в этом, слушайте Одного-Человека-Ведро. Нужно знать, что говорить, когда становишься духом. хау! Госпожа Торт?
   
– Да?
   
– вы должны рассказать людям о том, что здесь творится.
   
Госпожа Торт кивнула.
   
– А теперь все убирайтесь, – сказала она. – У меня от вас голова разболелась.
   
Хрустальный шар замер.
   
– Здорово! – воскликнула Людмилла.
   
– Жрецам ни словечка не скажу, – твердо заявила госпожа Торт.
   
Не то чтобы госпожа Торт не была религиозной женщиной, скорее наоборот, как уже упоминалось, она была крайне религиозной особой. Не было в городе храма, церкви, мечети или груды камней, которые бы не посетила госпожа Торт. А потому ее боялись больше, чем грядущего Просвещения, и один вид ее пышных телес на пороге мог прервать на полуслове молитву любого жреца.
   
Мертвые. Причина была в них. Все религии придерживаются твердых взглядов на общение с мертвыми. Взгляды госпожи Торт были также невероятно тверды. Жрецы считали такое общение грехом, а госпожа Торт – простой вежливостью. И обычно это приводило к жарким церковным спорам, в результате которых госпожа Торт делилась со старшими жрецами тем, что она называла «частичкой своего разумения». По всему городу было разбросано уже столько таких «частичек», что все удивлялись – и как это госпожа Торт совсем не лишилась своего разума. Самое странное, эти «частички» нисколько не оскудевали, наоборот, сил у госпожи Торт только прибавлялось, и каждый раз в спор она вступала все с большим пылом.
   
К тому же существовала проблема Людмиллы, причем достаточно сложная. Покойный господин Торт, да-упокоится-душа-его-с-миром, ни разу даже мусор в полнолуние не выкинул, не говоря уж о том, чтобы превращаться в кого-нибудь, поэтому госпожу Торт терзали смутные подозрения, что в Людмилле проявились черты далеких предков, живших в горах, или что она в детстве подцепила какую-нибудь заразную генетическую болезнь. Мать госпожи Торт как-то осторожно заметила, что двоюродный дядя Эразмус иногда ел под столом, и эти слова запали Эвадне в душу. Как бы то ни было, каждые три недели из четырех Людмилла была воспитанной, скромной девушкой, а все оставшееся время месяца – примерной, умной, мохнатой волчицей.
   
Но жрецы[11] не всегда придерживались ее точки зрения на Людмиллу. И всякий раз начинали общаться за нее со своими богами, что легко выводило из себя госпожу Торт. А поскольку к этому времени госпожа Торт уже заканчивала ту благотворительную работу, которую выполняла, как то: составление букетов, удаление пыли с алтаря, уборка в храме, чистка жертвенного камня, почетное восхваление рудиментарной девственности, ремонт подушечек для коленопреклонения, – уход ее из храма сопровождался полным разгромом оного.
   
Госпожа Торт застегнула пальто.
   
– Ничего не получится, – сказала Людмилла.
   
– Попробую поговорить с волшебниками. Им-то обязательно нужно знать, – сказала госпожа Торт, дрожа от болезненного самомнения и тем самым походя на маленький разгневанный футбольный мяч.
   
– Конечно, но ты ведь сама утверждала, что волшебники никого не слушают.
   
– И тем не менее попробовать стоит. Кстати, а почему ты не в своей комнате?
   
– Мама! Ты же знаешь, как я ее ненавижу. Нет никакой необходимости…
   
– Осторожность не помешает. Вдруг тебе вздумается погоняться за соседскими цыплятами? Что скажут соседи?
   
– За курами я никогда не гонялась, – устало ответила Людмилла.
   
– Или побегать с лаем за телегами.
   
– Мама, лают собаки.
   
– Будь послушной девочкой, вернись в свою комнату и займись шитьем.
   
– Но чем мне держать иголку? Лапами?
   
– Ты можешь хотя бы попробовать. Ради своей матери.
   
– Хорошо, мама.
   
– И не подходи к окну. Не нужно лишний раз раздражать людей.
   
– Да, мама. А ты не забудь включить свое Предвидение. Сама знаешь, обычное зрение у тебя уже не то.
   
Госпожа Торт проследила, чтобы дочь поднялась наверх. Затем заперла входную дверь и направилась в Незримый Университет, в прибежище, как она слышала, всякой глупости и суеверий. Любой человек, наблюдающий за продвижением госпожи Торт по улицам, не может не заметить некоторые странные детали. Несмотря на ее неверную походку, никто ни разу на нее не наткнулся. Специально госпожу Торт никто не избегал, просто ее не было там, где оказывались люди. Один раз она вдруг замерла на мгновение и шагнула в узкий переулок. Через секунду на то место, где она только что стояла, рухнула огромная бочка, сорвавшаяся с разгружавшейся у таверны телеги. Госпожа Торт вышла из переулка, перешагнула через обломки и, что-то едва слышно ворча, направилась дальше.
   
Ворчанию госпожа Торт уделяла много времени. Ее губы постоянно пребывали в движении, как будто она все время пыталась извлечь застрявшее между зубов зернышко.
   
Наконец госпожа Торт приблизилась к высоким университетским воротам, рядом с которыми и остановилась, будто прислушиваясь к внутреннему голосу. После чего отошла в сторонку и принялась терпеливо ждать.
   
   
Билл Двер лежал в темноте сеновала и тоже ждал. Снизу доносились лошадиные звуки Бинки – движение копыт, чавканье.
   
Билл Двер. Теперь у него есть имя. Конечно, у него всегда было имя, но означало оно то, чем он занимался, а не кем был. Билл Двер. Просто и солидно. Уильям Двер, эсквайр. Билли Дв… нет, только не Билли.
   
Билл Двер зарылся в сено, залез в карман и достал золотой жизнеизмеритель. Песка в верхней части заметно убавилось. Кроме того, появились «сны». Он знал, что это такое, потому что люди уделяли им достаточно много времени. Они ложились, и наступал сон. По-видимому, он служил какой-то цели. Билл Двер с интересом ждал, когда же он наступит, чтобы подвергнуть это странное состояние подробнейшему анализу.
   
Ночь парила над миром, настигаемая хладнокровно приближающимся новым днем.
   
В курятнике на другом конце двора началось шевеление.
   
– Ку-ка… э.
   
Билл Двер таращился на крышу амбара.
   
– Ку-ка-ре… э.
   
В щели сочился серый свет.
   
Надо же, а всего несколько минут назад сквозь них проникал красный свет заката!
   
Шесть часов просто испарились.
   
Билл быстро достал жизнеизмеритель. Уровень, несомненно, понизился. Пока он ждал наступления сна, кто-то украл часть… часть его жизни. А он этого даже не заметил…
   
– Ку-ку… ку-ка… э.
   
Он спустился с сеновала и вышел в легкий предрассветный туман.
   
Билл заглянул в курятник. Старшие куры с любопытством воззрились на раннего гостя. Древний и несколько смущенный петушок бросил на него сердитый взгляд и пожал плечами. Со стороны дома раздался звон. У двери висел старый обруч от бочки, и госпожа Флитворт отчаянно молотила по нему черпаком.
   
Он решил узнать, в чем дело.
   
– ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ, ЗАЧЕМ ВЫ ТАК ШУМИТЕ?
   
Она быстро повернулась, не успев опустить черпак.
   
– О боги, ты, наверное, ходишь тихо, как кошка.
   
– А БОГИ ТУТ ПРИ ЧЕМ?
   
– Я хотела сказать, что совсем тебя не слышала.
   
Она отошла чуть назад и осмотрела его с головы до ног.
   
– В тебе есть что-то непонятное, Билл Двер, – сказала она. – Но вот что именно – никак не возьму в толк.
   
Семифутовый скелет стоически перенес это исследование. Ему было нечего сказать старушке.
   
– Что пожелаешь на завтрак? – спросила госпожа Флитворт. – Правда, твой ответ не имеет значения, все равно будет каша.
   
А немногим позже подумала: «Очевидно, он ее уже съел, потому что миска пуста. Только почему я не помню, как он это сделал?»
   
Потом произошел инцидент с косой. Билл Двер уставился на нее так, будто видел впервые в жизни. Госпожа Флитворт показала ему лезвие и ручки. Он вежливо выслушал и внимательно все осмотрел.
   
– ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ, А КАК ВЫ ЕЕ ТОЧИТЕ?
   
– Клянусь, она достаточно острая.
   
– НО МОЖНО ЕЕ ЕЩЕ НАТОЧИТЬ?
   
– Нельзя. Острая значит острая. Острее не бывает.
   
Он взмахнул косой и разочарованно присвистнул.
   
А потом то, как он косил…
   
Сенокос находился высоко на холме, за фермой, над полем пшеницы. Некоторое время госпожа Флитворт следила за своим работником.
   
Такого метода косьбы она еще никогда не видела. Даже не подозревала, что он может быть технически осуществимым.
   
– Очень неплохо, – сказала она спустя некоторое время. – У тебя хороший замах и все остальное.
   
– БЛАГОДАРЮ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.
   
– Но почему по одной травинке?
   
Билл Двер воззрился на ровные травяные ряды.
   
– А СУЩЕСТВУЕТ ДРУГОЙ СПОСОБ?
   
– Ну, одним движением можно срезать много стеблей.
   
– НЕТ. НЕТ. ПО ОДНОЙ ТРАВИНКЕ. ОДНО ДВИЖЕНИЕ – ОДИН СТЕБЕЛЬ.
   
– Так ты много не накосишь.
   
– НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ, СКОШУ ВСЕ ДО ПОСЛЕДНЕЙ ТРАВИНКИ.
   
– Да?
   
– МОЖЕТЕ МНЕ ВЕРИТЬ.
   
Госпожа Флитворт вернулась в дом, оставив Билла на поле. Встав у окна кухни, она стала наблюдать за движущейся по склону холма черной фигурой.
   
Интересно, что он натворил? У него определенно есть Прошлое. Видимо, он – из тех Таинственных Мужчин. Возможно, совершил ограбление и теперь скрывается.
   
Он уже скосил целый ряд. Травинку за травинкой. Работал он почему-то быстрее, чем кто-либо…
   
Госпожа Флитворт читала только «Альманах фермера и каталог семян». Его хватало почти на целый год чтения в уборной – если, конечно, в семье никто не болел. Помимо мирной информации, касающейся фаз луны и сроков сева, в «Альманахе» смаковались подробности случавшихся с человечеством стихийных бедствий, а также детали громких массовых убийств и отвратительных ограблений. К примеру: «5 июня, год Имправизированного Дурностая. В этат день, 150 лет назат, в Щеботане выпал Дождь из Гуляша. Адна жертва». Или: «14 челавек пагибли от руки Чума, знаменитого Метателя Сельди».
   
Особенно важным было то, что все эти события происходили далеко – чему, возможно, немало способствовали боги. Рядом же обычно случались только кражи кур – ну, иногда объявлялся случайный тролль. Конечно, в горах жили грабители и бандиты, но они хорошо уживались с населением и способствовали развитию местной экономики. И все равно, с человеком под боком чувствуешь себя увереннее… Хорошо, что у нее появился работник.
   
Темная фигура на холме заканчивала второй ряд. Свежескошенная трава укладывалась ровными полосками.
   
– Я ЗАКОНЧИЛ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.
   
– Тогда покорми свинью. Ее зовут Нэнси.
   
– НЭНСИ, – повторил Билл, катая слово во рту, словно ощупывая его языком со всех сторон.
   
– В честь моей матери.
   
– ТОГДА, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ, Я ПОЙДУ ПОКОРМЛЮ СВИНЬЮ НЭНСИ.
   
Госпоже Флитворт показалось, что прошло всего несколько секунд.
   
– Я ЗАКОНЧИЛ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ. Она с подозрением посмотрела на него. Затем медленно и тщательно вытерла руки тряпкой, вышла во двор и направилась к свинарнику.
   
Нэнси по глазные яблоки зарылась в помои.
   
Госпожа Флитворт задумалась, что именно следует сказать, и наконец произнесла:
   
– Отлично, просто отлично, ты и в самом деле работаешь… быстро.
   
– ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ, А ПОЧЕМУ ПЕТУХ КРИЧИТ НЕПРАВИЛЬНО?
   
– Кто? Сирил? У него очень плохая память. Смешно, правда? Никак не может запомнить, что надо кричать. А так жаль…
   
Билл Двер нашел в старой кузнице кусочек мела, отрыл в мусоре картонку и некоторое время что-то старательно выводил на ней. Потом он прикрепил картонку перед курятником и показал на нее Сирилу.
   
– ЧИТАЙ.
   
Сирил близоруко прищурился, всматриваясь в надпись «Ку-ка-ре-ку», выполненную жирным готическим шрифтом. Где то в крошечном курином мозгу зародилась отчетливая и жуткая мысль, что он просто обязан научиться читать. И чем быстрее, тем лучше.
   
Билл Двер сидел на сене и думал о прожитом дне. С его точки зрения, день был доверху наполнен событиями. Он выкосил траву, покормил животных и застеклил окно. В амбаре нашел висящий на крючке старый комбинезон. Эту одежду Билл Двер посчитал более уместной, чем сотканный из абсолютной тьмы плащ, а потому переоделся. Госпожа Флитворт подарила ему широкополую соломенную шляпу.
   
Затем он предпринял полумильную прогулку до города. В городе не было ни единой лошади. Если она и была там когда-нибудь, ее давно уже съели. Жители, как ему показалось, зарабатывали на жизнь тем, что воровали друг у друга с веревок выстиранное белье.
   
Зато там была городская площадь. Выглядела она крайне глупо, поскольку представляла собой перекресток размером немногим больше обычного, рядом с которым высилась часовая башня. Неподалеку находилась таверна, куда Билл Двер не преминул заглянуть.
   
Когда замешательство, вызванное перенастройкой сознания посетителей, немного улеглось, люди проявили к Биллу сдержанное гостеприимство. В подобных захолустных городках новости распространялись намного быстрее, чем в самых больших мегаполисах.
   
– Ты, наверно, новый работник госпожи Флитворт, – сказал тавернщик. – Господин Двер, как я слышал.
   
– ЗОВИТЕ МЕНЯ БИЛЛОМ.
   
– А? Когда-то это была ухоженная старая ферма. Но давно, очень давно. Мы и не думали, что старуха выживет.
   
– Ага, – согласилась пара стариков у камина.
   
– А.
   
– Новичок в этих местах? – спросил тавернщик.
   
Внезапно наступившая тишина походила на черную дыру.
   
– НЕ СОВСЕМ.
   
– Бывал здесь раньше?
   
– ТОЛЬКО ПРОЕЗДОМ.
   
– Говорят, госпожа Флитворт совсем чокнулась, – произнесла одна из фигур, выбравшая своим насестом скамью у закопченной стены.
   
– Но язык, как нож, – сказал другой сгорбленный пьяница.
   
– Да, на язык она остра, но все равно чокнутая.
   
– А еще говорят, в гостиной у нее сплошь сундуки с сокровищами.
   
– То, что она крайне скупа, я точно знаю.
   
– Вот вам еще одно доказательство. Богатые всегда отличаются скупостью.
   
– Ну хорошо. Остра на язык и богата, но все равно чокнутая.
   
– Нельзя быть чокнутой и богатой. Богатые могут быть только чудаковатыми.
   
В таверну вернулась тишина и нависла над стойкой. Билл Двер отчаянно пытался придумать, что сказать. Болтливостью он никогда не отличался. И не имел возможности развить эту дурную привычку.
   
Что именно в таком случае говорят люди? А, вспомнил.
   
– ВСЕХ УГОЩАЮ, – объявил он.
   
Потом его научили игре на столе с отверстиями по краям и сетками под ними. Шары были мастерски выточены из дерева, они должны были отскакивать друг от друга и падать в отверстия. Игра называлась «билл-ярд». Он так и не понял, при чем тут какой-то там Билл, – наверное, так звали ее создателя, – но играл хорошо. На самом деле он играл идеально. Иначе он просто не умел. Однако, услышав удивленные возгласы, он изменил манеру игры и провел серию точно рассчитанных, ювелирных промахов. Затем его научили бросать дротики, и тут он тоже добился успеха. Но вскоре Билл Двер заметил, что чем чаще он допускает ошибки, тем больше нравится людям. Поэтому он стал кидать маленькие оперенные стрелки так, чтобы ни одна из них не попадала к цели ближе чем на фут. Он специально попал в шляпку гвоздя и в лампу, чтобы дротик срикошетил и упал кому-то в пиво. Какой-то старик так расхохотался, что его пришлось вынести на свежий воздух.
   
Его стали звать добрым, старым Биллом.
   
Никто никогда не называл его так.
   
Какой странный вечер.
   
Правда, один неприятный момент все же случился. Посреди вечеринки он вдруг услышал чей-то писклявый голос:
   
– Да это же шкилет…
   
Билл повернулся и увидел ребенка в ночной рубашке. Тот сидел на стойке и смотрел прямо на него – без страха, но с каким-то зачарованным ужасом.
   
Хозяин таверны, которого звали Лифтоном, как успел узнать Билл, нервно рассмеялся и извинился:
   
– Ну и фантазия у этих ребятишек. И чего только не наболтают, правда? Возвращайся в постель, Сэл, но прежде извинись перед господином Двером.
   
– Это самый настоящий шкилет, только в одежде, – упорствовала девочка. – А почему еда из него не вываливается?
   
Он почти запаниковал. Присущие ему сила и власть начали испаряться. Обычно люди не могли его видеть, он занимал в их сознании мертвую зону, а свое сознание человек старается заполнять только тем, с чем он хочет постоянно встречаться, другое же он в глаза не видит. Однако неспособность взрослых видеть его не является надежной защитой от таких вот настойчивых заявлений, и Билл отчетливо ощутил смущение собравшихся вокруг людей. Но тут, как раз вовремя, из задней комнаты появилась мать и увела девочку. Послышались капризные жалобы: «…настоящий шкилет, да, с костями…», – которые скоро стихли.
   
Все это время старинные часы над камином продолжали тикать, отрезая от его жизни секунду за секундой. А совсем недавно их было так много…
   
   
В дверь амбара, что располагался прямо под сеновалом, тихонько постучались. Потом раздался скрип ржавых петель.
   
– Эй, Билл, ты там в приличном виде? – донесся из темноты голос госпожи Флитворт.
   
Несколько мгновений Билл Двер анализировал вопрос, чтобы понять его смысл.
   
– ДА? – рискнул ответить он.
   
– Я принесла тебе горячего молока.
   
– ДА?
   
– Спускайся быстрее, иначе остынет.
   
Билл Двер осторожно спустился по деревянной лестнице. Госпожа Флитворт держала в руке фонарь, на ее плечи была накинута шаль.
   
– Я добавила туда корицу. Мой Ральф обожал корицу, – вздохнула она.
   
Билл Двер задумался. Конечно, он знал о том, что разные человеческие блюда имеют разный вкус. Но вкусовые оттенки были для него понятием умозрительным. Все равно что погода – для висящего на орбите астронавта. Да, он видит облака, может предсказать грозу или благоприятную погоду, но с реальными ощущениями это не имеет ничего общего.
   
– БЛАГОДАРЮ, – сказал он. Госпожа Флитворт огляделась.
   
– А ты неплохо здесь устроился, – весело заметила она.
   
– ДА. Она закуталась в шаль.
   
– Пожалуй, я вернусь в дом. Кружку можешь вернуть утром.
   
Она поспешила в ночь.
   
Билл Двер взял кружку с собой на сеновал. Поставил ее на балку, сел рядом и долго смотрел на нее, пока молоко совсем не остыло и пока не догорела свеча.
   
Спустя какое-то время его стало беспокоить некое назойливое шуршание. Тогда он достал жизнеизмеритель и закопал его в сено на другом конце сеновала.
   
Это не помогло.
   
   
Ветром Сдумс, щурясь, вглядывался в номера домов – только ради этой улицы погибли сотни Считающих Сосен – и вдруг понял, что вглядываться нет никакой необходимости. Он щурился чисто по привычке, как будто по-прежнему страдал близорукостью. На поиски дома номер 668 ушло какое-то время, потому что табличка с номером была прибита на втором этаже, сразу над ателье портного. В конце переулка он увидел деревянную дверь. На облупившейся краске висел листок бумаги, содержание которого выглядело вполне оптимистичным:
   
«Заходите! Находите же!! Клуб „НАЧНИ ЗАНОВО“. Ты Мертв – но это только НАЧАЛО!!!»
   
За дверью оказалась лестница, на которой воняло краской и дохлыми мухами. Ступени скрипели еще громче, чем колени Сдумса. На стенах кто-то намалевал громкие лозунги. Слог был достаточно экзотическим, но общий тон – вполне знакомым: «Привидения всех стран объединяйтесь! Вам Нечего терять, кроме своих Цепей» и «Всем Мертвым – равные права. Долой витализм!!!»
   
Лестница заканчивалась площадкой, на которую выходила единственная дверь. Кто-то когда-то повесил там масляную лампу, но ее, похоже, вот уже тысячу лет как не зажигали. Древний паук, видимо питавшийся остатками масла, враждебно воззрился на Сдумса из своего логова.
   
Сдумс еще раз взглянул на карточку, перевел дыхание после долгого подъема – старая привычка – и постучал.
   
   
Разгневанный аркканцлер возвращался в Университет, остальные волшебники едва поспевали за ним.
   
– И он еще спрашивает, к кому ему обратиться?! Мы, волшебники, уже не в счет!
   
– Но ведь мы сами не знаем, что здесь происходит, – попытался возразить декан.
   
– Значит, узнаем! – прорычал Чудакулли. – Не знаю, кого позовет он, но точно знаю, кого позову я.
   
Он вдруг остановился. Остальные волшебники едва не налетели на него.
   
– О нет, – простонал главный философ, – только не это…
   
– Почему нет? – возразил Чудакулли. – Не вижу никаких поводов для волнения. Как раз вчера читал об этом. И нужно-то три щепки да…
   
– Четыре кубика мышиной крови, – мрачно закончил главный философ. – И даже этого не надо. Можно взять две щепки и одно яйцо. Правда, свежее.
   
– Почему?
   
– Ну, я как-то брал мышиную кровь. Мышь была не в восторге.
   
– Нет, я имею в виду яйцо.
   
– А яйцу, я думаю, будет все равно.
   
– В любом случае, – срочно вмешался декан, предотвращая вспышку аркканцлера, – это крайне опасно. Мне всегда казалось, что он только делает вид, будто октограмма его держит. Терпеть не могу, когда он смотрит на тебя и словно что-то прикидывает.
   
– Ага, – согласился главный философ. – Это самая крайняя мера. Мы ведь и сами можем справиться. Справлялись же… С драконами, чудищами всякими. С крысами. Помните прошлогодних крыс? Казалось, они были повсюду. Но лорд Витинари нас не послушал, нет. Заплатил тысячу золотых этому бойкому мерзавцу в желто-красных рейтузах.
   
– А ведь у него получилось, – заметил профессор современного руносложения.
   
– Конечно получилось, – воскликнул декан. – В Щеботане и Сто Лате тоже получилось. И в Псевдополисе получилось бы, если бы его не узнали. Господин Изумительный Морис и Его Дрессированные Грызуны! Наглый плут!
   
– Вы тему разговора не меняйте, – сказал Чудакулли. – Я и так все решил. Мы проведем Обряд АшкЭнте.
   
– И вызовем Смерть, – простонал декан. – О боги.
   
– Смерть – нормальный парень, – успокоил Чудакулли. – Настоящий профессионал. Всегда делает свою работу. Быстро и чисто. Играет по правилам, никаких проблем. И кто-кто, а он точно знает, что тут происходит.
   
– О боги… – снова простонал декан.
   
Они подошли к воротам. Госпожа Торт шагнула вперед, загораживая аркканцлеру дорогу. Чудакулли удивленно поднял брови. Аркканцлер был не из тех людей, кто получает удовольствие, обращаясь с женщинами бесцеремонно и грубо. Другими словами, он обращался бесцеремонно и грубо абсолютно со всеми, независимо от пола и возраста, соблюдая таким образом равенство.
   
Ну а если бы следующий разговор не происходил между человеком, который слышит, что будет сказано, за несколько секунд до того, как это будет сказано, и человеком, который вообще никого никогда не слушает, общий ход событий мог бы быть совсем другим. Или мы ошибаемся, и все было бы так, как потом и случилось.
   
Госпожа Торт начала разговор с ответа.
   
– И вовсе я не ваша милая! – отрезала она.
   
– И кто же вы такая, моя милая? – спросил аркканцлер.
   
– Разве так разговаривают с почтенными дамами? – фыркнула госпожа Торт.
   
– Нашла на что обижаться, – заметил Чудакулли.
   
– Неужели, а я и не заметила!
   
– Мадам, почему вы отвечаете прежде, чем я задам вопрос?
   
– Что?
   
– Что вы имеете в виду?
   
– Это что вы имеете в виду?
   
– Что?
   
Разговор зашел в глухой тупик. Аркканцлер и госпожа Торт мерили друг друга сердитыми взглядами. А потом до госпожи Торт наконец дошло.
   
– Это все мое преждевременное предчувствие, – пояснила она, засунула палец в ухо и с хлюпаньем покрутила там. – Теперь все в порядке. Итак, причина…
   
Но Чудакулли уже решил, что с него достаточно.
   
– Казначей, – сказал он. – Дай этой женщине пенни, и пусть проваливает, понятно?
   
– Что?! – вопросила мгновенно разъярившаяся сверх меры госпожа Торт.
   
– С каждым днем их все прибывает… – пожаловался Чудакулли декану и зашагал прочь.
   
– Это все давления и стрессы, связанные с жизнью в крупном городе, – сказал главный философ. – Я где-то читал об этом. Люди частенько не выдерживают.
   
Они прошли сквозь ворота к одной из больших дверей, и декан захлопнул ее прямо перед носом госпожи Торт.
   
– А вдруг он не появится? – поинтересовался главный философ, пока они пересекали двор. – На прощальной вечеринке бедняги Сдумса он ведь так и не появился.
   
– На Обряд придет, – заверил его Чудакулли. – Это тебе не простое приглашение с пометкой «просьба ответить».
   
– А я люблю вечеринки, – сказал казначей.
   
– Слушай, казначей, заткнись, а?
   
   
Где-то в глубине Теней, в самой испещренной переулками части города, прятался грязный и кривой переулок. Что-то маленькое и блестящее закатилось туда и исчезло в темноте. Спустя некоторое время из переулка донеслись едва слышные металлические звуки.
   
   
Температура в кабинете аркканцлера была близкой к нулю.
   
– А может, он занят? – дрожащим голосом выдвинул предположение казначей.
   
– Заткнись, – хором ответили волшебники. Что-то определенно происходило. Пол внутри начерченной мелом октограммы побелел от инея.
   
– Такого еще никогда не было, – заметил главный философ.
   
– Все мы делаем не так! – воскликнул декан. – Нужно было расставить свечи, котелки, надо, чтобы в тиглях что-нибудь булькало, чтобы летала блестящая пыль, клубился цветной дым…
   
– Для Обряда ничего этого не нужно, – отрезал Чудакулли.
   
– Для Обряда – нет, а мне – нужно, – пробурчал декан. – Проводить Обряд АшкЭнте без нужных атрибутов то же самое, что принимать ванну, сняв с себя всю одежду.
   
– А я именно так всегда и поступаю, – удивился Чудакулли.
   
– Хм! Каждому, конечно, свое, но некоторым из нас кажется, что каких-то стандартов все же стоит придерживаться.
   
– Слушайте, а вдруг он в отпуске? – высказал очередную догадку казначей.
   
– Ага, – насмешливо произнес декан. – Где-нибудь на пляже греется. Пара напитков со льдом, а на голове кепка с надписью «Эй, красотка, поцелуй-ка меня».
   
– Кончайте, – прошипел главный философ. – Что-то проявляется.
   
Над октограммой возникли смутные очертания фигуры в плаще с капюшоном. Фигура непрерывно колыхалась, как будто на нее смотрели сквозь раскаленный воздух.
   
– Это он, – сказал декан.
   
– А по-моему, нет, – возразил профессор современного руносложения. – Это просто серая мантия. Внутри нее никого…
   
Он замолчал.
   
Фигура медленно повернулась. Мантия казалась чем-то заполненной, подразумевая присутствие внутри ее владельца, но в то же время производила впечатление пустоты, словно была не более чем формой для того, что вообще не имело таковой. Ну а капюшон… Капюшон был пуст.
   
Некоторое время пустота смотрела на волшебников, после чего повернулась к аркканцлеру.
   
– Кто ты? – сказала пустота.
   
Чудакулли судорожно сглотнул:
   
– Э-э. Наверн Чудакулли. Аркканцлер.
   
Капюшон кивнул. Декан сунул палец в ухо и с хлюпаньем повертел там. На самом деле мантия ничего не говорила. Голоса слышно не было. Все обстояло так, словно вы вдруг вспоминали то, что не было сказано, – и никак не могли понять, почему вы это вспомнили.
   
– Значит, ты в этом мире – высшее существо? – сказал капюшон.
   
– Ну… понимаешь ли… ну да, первый среди равных и все такое прочее… да, – промямлил Чудакулли.
   
– Мы принесли хорошие новости, – сказали ему.
   
– Хорошие новости? Хорошие новости? – Чудакулли съежился под безглазым взглядом. – А, это хорошо! Хорошие новости – это хорошо.
   
– Смерть ушел в отставку, – сказали ему.
   
– Прошу прощения?
   
– Смерть ушел в отставку, – сказали ему.
   
– А? Вот это… новости, – неуверенно произнес Чудакулли. – Гм-м… Но как? То есть… как?
   
– И мы приносим извинения за проявившиеся в последнее время отклонения, – сказали ему.
   
– Отклонения? – переспросил совершенно озадаченный аркканцлер. – Не уверен, что они были… Ну, то есть, конечно, этот парень всегда бродил где-то рядом, но большую часть времени мы его и не…
   
– Он стал пренебрегать своими обязанностями, – сказали ему.
   
– Правда? Это… Это… Это абсолютно недопустимо, – согласился аркканцлер.
   
– Должно быть, совершил ряд ужасных ошибок, – сказали ему.
   
– Ну, я… то есть… я полагаю, что мы… я, конечно, не уверен… что, таких ужасных?
   
– Но сейчас бремя снято, – сказали ему. – Можете возрадоваться. Такого больше не случится. Будет непродолжительный переходный период, пока подходящий кандидат себя не проявит, после чего возобновится обычное обслуживание. Тем временем мы приносим искренние извинения за неизбежные неудобства, вызванные избыточным присутствием жизни.
   
Фигура заколыхалась и начала исчезать. Аркканцлер в отчаянии замахал руками.
   
– Эй, ты куда? – воскликнул он. – Нельзя же просто так взять и уйти. Я приказываю тебе остаться! Какое обслуживание? Что это все значит? Кто ты такой?
   
Капюшон снова повернулся к нему и сказал:
   
– Мы – ничто.
   
– Этого недостаточно. Как тебя зовут?
   
– Мы – забвение. Фигура исчезла.
   
Воцарилась подавленная тишина. Иней внутри октограммы начал исчезать.
   
– Ого, – высказался наконец казначей.
   
– Непродолжительный переходный период? – уточнил декан. – Это и есть то, что сейчас происходит?
   
Пол задрожал.
   
– Ого, – снова высказался казначей.
   
– Это вовсе не объясняет того, почему наша мебель сошла с ума, – сказал главный философ.
   
– Погодите, погодите, – перебил Чудакулли. – Если люди, приблизившись к концу своих жизней, оставляют кроме всего прочего свои тела, а Смерть не забирает их…
   
– Значит, они стоят в очереди, – догадался декан.
   
– И идти им некуда.
   
– Не только люди, – добавил главный философ. – Там, наверное, такая очередь выстроилась… Умирают не только люди.
   
– И эти духи наполняют мир жизненной силой, – кивнул Чудакулли.
   
Все волшебники говорили монотонными, равнодушными голосами. Сейчас их мысли опережали разговор, неизбежно летя к далекому, ужасному по своей сути выводу.
   
– Болтаются там и ничего не делают, – поддакнул профессор современного руносложения.
   
– Призраки.
   
– Полтергейсты.
   
– О боги!
   
– Погодите, – произнес казначей, который наконец понял, о чем идет речь. – А почему это должно нас волновать? С чего нам бояться каких-то там мертвецов? Это ведь нормальные люди, просто они стали мертвыми. Самые обычные люди. Как мы с вами.
   
Волшебники поразмышляли над этой гипотезой. Потом переглянулись. А потом заорали, все разом.
   
О «подходящем кандидате» никто даже не вспомнил.
   
   
Вера является одной из самых могущественных сил во всей множественной вселенной. Сдвинуть горы ей, конечно, не под силу, но она может создать людей, наделенных такими возможностями. Однако у людей сложилось неправильное представление о вере. Они считают, что вера работает задом наперед, то есть последовательность такая: сначала – объект, потом – вера. На самом деле все было наоборот.
   
Вера является основой всего, из нее создается все остальное, так гончар лепит свои чудесные творения из обычной глины. Например, именно вера породила богов. Их явно слепили сами верующие – и лишним тому доказательством являются краткие биографии тех, кто умудрился войти в божественный пантеон. Личности с подобными биографиями никак не могут быть божественного происхождения. Если присмотреться, то окажется, что боги в основном поступают именно так, как поступил бы на их месте самый обыкновенный человек. Особенно, когда дело касается нимф, золотых дождей и жестокой кары, обрушиваемой на головы врагов.
   
Вера создала и многое другое. Она создала Смерть. Здесь речь идет не о техническом термине, означающем состояние, вызванное продолжительным отсутствием жизни, а о Смерти как личности. Смерть эволюционировал одновременно с жизнью. Как только живое существо смутно осознало концепцию внезапного перехода в категорию неживых, на свет родился Смерть. Он был Смертью задолго до того, как люди начали подозревать о его присутствии, они лишь придали ему форму, вручили косу и облачили в плащ с капюшоном, хотя на самом деле этой личности уже стукнуло миллион лет от роду.
   
А сейчас Смерть исчез. Но вера продолжала трудиться. Ведь вера основывается на верованиях. Таким образом, когда старый объект веры бесследно пропал, на его место пришли новые объекты. Объекты эти были маленькими и пока особым могуществом не отличались. То были смерти отдельных видов. Ранее они объединялись в одной личности, но теперь у них появилась индивидуальность.
   
В ручье плавал покрытый черной чешуей Смерть Мух-Однодневок. В лесах, невидимый, порожденный стуком топора, странствовал Смерть Деревьев.
   
Над пустыней, в полудюйме над землей, парил темный пустой панцирь, принадлежащий Смерти Черепах.
   
Однако создание Смерти Человечества еще не было завершено. Иногда людские верования приобретают крайне необычные, причудливые формы.
   
Это похоже на разницу между костюмами – готовым и сшитым на заказ.
   
   
Металлические звуки в переулке смолкли. Воцарилась тишина. Особая, зловещая. Такая тишина наступает тогда, когда рядом притаилось нечто, пытающееся не издавать ни звука. И наконец, раздалось странное бренчание. Постепенно оно удалялось, пока не исчезло совсем.
   
– Друг, не стой в дверях. Ты загораживаешь проход. Входи, входи, не бойся.
   
Сдумс часто заморгал, привыкая к полумраку.
   
Потом, когда глаза привыкли, он различил стоявшие полукругом стулья, являвшиеся практически единственной мебелью в этой пустой и пыльной комнате. Все стулья были заняты. В центре – если таковой имеется у полукруга – стоял маленький стол, за которым совсем недавно кто-то сидел. Но сейчас те, кто там сидел, надвигались на Сдумса – распахнув объятия и широко улыбаясь.
   
– Ничего не говори, мы сами догадаемся, – говорили они. – Ты – зомби, да?
   
– Э-э, – неуверенно произнес Ветром Сдумс, которому еще никогда не доводилось видеть столько людей с мертвенно-бледной кожей. И в такой одежде, которую, судя по всему, выстирали вместе с бритвенными лезвиями и которая воняла так, словно в ней не только кто-то умер, но и продолжал по-прежнему ходить.
   
А еще на всех присутствующих были значки с надписью «Хочешь Жить После Смерти? Спроси Меня Как».
   
– Точно не знаю, – признался он. – Полагаю, что-то вроде того. Меня похоронили, а потом я нашел эту карточку.
   
Он заслонился визиткой, как щитом.
   
– Конечно, конечно, – произнесла одна из фигур.
   
«Сейчас он захочет пожать мне руку, – подумал Сдумс. – Главное, не слишком трясти, не то его рука так и останется в моей. О боги, неужели я стану таким же?»
   
– А перед этим я умер, – несколько замявшись, вымолвил он.
   
– И тебе до смерти надоело, что тебя этим постоянно шпыняют, – сказала фигура с зеленовато-серой кожей.
   
Сдумс очень осторожно пожал его руку.
   
– Ну, не совсем до смерти…
   
– Меня зовут Башмак. Редж Башмак.
   
– Сдумс. Ветром Сдумс, – представился Сдумс. – Э-э…
   
– Да, всегда одно и то же, – с горечью в голосе заметил Редж Башмак. – Стоит только умереть, всем на тебя наплевать, верно? Как будто ты подцепил страшную болезнь. Но ведь все мы умираем.
   
– Раньше я тоже так считал, – ответил Сдумс. – Э-э, я…
   
– Да, да, знаю, как это бывает. Стоит сказать, что ты мертвый, и все начинают вести себя так, словно увидели призрак.
   
Сдумс понял, что разговаривать с господином Башмаком так же бессмысленно, как и с аркканцлером. Что бы ты ни говорил, тебя все равно не слушали. Правда, Наверну Чудакулли было просто наплевать, тогда как Редж Башмак восполнял твои реплики где-то внутри своей головы.
   
– Точно, – сдался Сдумс.
   
– Честно говоря, мы уже заканчивали, – сообщил господин Башмак. – Я сейчас представлю тебя присутствующим. Слушайте все, это, э-э…
   
– Сдумс. Ветром Сдумс, – подсказал Сдумс.
   
– Брат Сдумс, – кивнул господин Башмак. – Давайте же поприветствуем его!
   
– Привет! – нестройно прокричали все.
   
Внимание Сдумса привлек крупный и достаточно волосатый молодой человек, который сочувственно закатил свои желтые глаза.
   
– Это брат Артур Подмигинс…
   
– Граф Упырито, – поправил резкий женский голос.
   
– И сестра Дорин, ну, то есть графиня Упырито, конечно…
   
– Очаровательно, это есть очаровательно, – ответил женский голос, и невысокая пухлая женщина, сидящая рядом с невысоким пухлым графом, протянула Сдумсу унизанную кольцами руку.
   
Сам граф несколько встревожено улыбнулся Сдумсу. Плащ был явно велик ему на несколько размеров.
   
– Это брат Шлеппель…
   
Следующий стул никто не занимал, но откуда-то из-под него, из темноты, донеслось: