1 2 3 4 5 6 
— «Хочу домой», — ответил Джонни.
   
— Ага, но бежит-то он где? — начал Бигмак. — Ну, типа если мы сейчас там, где стоит пассаж… в смысле, будет стоять, то это поле — будущие магазины и закусочные. А Холодец по нему скачет. — Он сощурился, оценивая расстояние. — Вот сейчас он несется через будущий «Кэрри».
   
— А как мы узнаем, что скоро нас выбросит обратно в наше время? — спросил Ноу Йоу.
   
— Обычно все как бы мигает, — сказал Джонни. — А потом — раз! И все. Э-э… а что будет, если Холодец окажется там, где стоит холодильник или что-то вроде? То же, что с бетонной стеной или хуже?
   
— Насчет холодильных атомов я знаю мало, — ответил Ноу Йоу. — Возможно, столкновение холодцовых атомов с холодильными не так страшно, как с бетонными. И все же, если кто-то в округе хотел новые обои, думаю, он их получит бесплатно.
   
— Класс! — присвистнул Бигмак. — Атомный Холодец!
   
— Берем тележку — и за ним, — сказал Джонни.
   
— Она нам не нужна, — сказала Керсти. — Оставим ее здесь.
   
— Нет, — упрямо помотал головой Джонни. — Это тележка миссис Тахион.
   
И они покатили тележку через поле.
   
— Одного я не понимаю… — начал Ноу Йоу.
   
— Хорошо тебе. Я миллион вещей не понимаю, — вздохнул Джонни.
   
— О чем ты?
   
— Телепередачи. Алгебра. Почему сосиски без оболочки не разваливаются в кастрюле. Китайский, — перечислил Джонни. — Ничего этого я не понимаю.
   
— Но как эта тележка работает? — гнул свое Ноу Йоу. — В ней же нет никаких механизмов для перемещения во времени.
   
— Может быть, время хранится в этих мешках, — предположил Джонни.
   
— Ну конечно! Мешки времени! Время в пакет для мусора не засунешь!
   
— Миссис Тахион может этого и не знать. Она вечно подбирает всякий ненужный хлам без разбору.
   
— Между прочим, время подобрать нельзя! Наоборот, все, что происходит, нанизывается на время, как на нитку! — безапелляционно заявила Керсти.
   
— А моя бабка нитки коллекционирует! — встрял Бигмак тоном человека, который непременно хочет внести свою лепту в обсуждение вопроса.
   
— Неужели? Слушайте, если вы не заметили, нельзя взять сэкономленные полчаса и привязать их к лишним десяти минутам, — стояла на своем Керсти. — И вообще, скажите честно, у вас что, в школе физики совсем не было? Одни холодильные атомы чего стоят! Что еще за холодильные атомы?
   
— Мельчайшие частицы, на которые можно расщепить холодильник, — ответил Ноу Йоу.
   
И все-таки, упрямо думал Джонни, вполне может оказаться, что время можно собирать и хранить. Ведь тратить же его можно, и оно часто убегает и летит, а еще его можно беречь. Конечно, возможно, что это просто так говорят и все зависит от того, как посмотреть, но взгляд миссис Тахион на вещи чем-то смахивает на штопор.
   
Он вспомнил, как что-то с шипением просочилось сквозь его пальцы, когда он открыл пакет. Может, это была утечка времени?
   
— Мельчайших частиц холодильника не бывает! Он состоит из атомов железа и всего такого прочего!
   
— Значит, бывают холодильные молекулы. В каждой по одному атому от всего, из чего состоит холодильник.
   
— Да нельзя же взять… Хорошо, взять по одному атому от всего, из чего состоит холодильник, можно. Но холодильных молекул все равно не бывает, потому что… — Керсти закатила глаза. — Боже, что я несу? Я заразилась от вашей компании этим бредом! Я уже думаю как вы!
   
Вся вселенная дружно считает, что время не вещь, что это просто способ, который Природа изобрела, чтобы, чего доброго, все не случилось единым махом. А миссис Тахион заявляет: «Это ты так думаешь!»
   
Тропа вела через поля к предместьям с садами и огородами. Сады были вполне как сады, и огороды как огороды. В некоторых копошились старики. Они тоже выглядели точь-в-точь как старики, копошащиеся на приусадебных участках: все они носили типичные стариковско-огороднические штаны.
   
По мере того как тележка скрипела по дорожке мимо, каждый из пожилых огородников прерывал свою работу и молча, по-огороднически, провожал прохожих взглядом.
   
— Должно быть, они таращатся на куртку Ноу Йоу, — предположила Керсти. — Мало того что она лилово-зелено-желтая, так еще ведь и синтетическая, верно? Синтетика в ходу не так давно. Хотя, конечно, не исключено, что внимание привлекает футболка Бигмака. Кто такие «Металлюги»?
   
Эти люди сеют бобы и окучивают картошку, думал Джонни. А наутро здесь будет только перепаханное воронками поле.
   
— Что-то кольцевой дороги не видно, — сказал Бигмак. — И телебашни на Сплинпике тоже.
   
— Зато фабричных труб тут гораздо больше, — заметил Ноу Йоу. — Я их раньше не видел. И почему не слышно шума машин?
   
Сегодня двадцать первое мая тысяча девятьсот сорок первого года, думал Джонни. Я знаю.
   
Через реку был перекинут узкий каменный мост. На середине мостика Джонни остановился и оглянулся. Некоторые из пожилых огородников до сих пор смотрели им вслед. Дальше, за садами-огородами, простиралось поле, откуда Джонни и остальные пришли. Поле нельзя было назвать особенно живописным: у него был тот характерный сероватый оттенок, который приобретают все поля, когда оказываются в непосредственной близости от города и понимают, что рано или поздно им суждено быть забетонированными.
   
— Я помню, как вокруг были сплошь дома, — пробормотал Джонни себе под нос.
   
— А теперь ты о чем?
   
— Так, ни о чем.
   
— Кое-что я вроде узнаю, — сказал Бигмак. — Вот это — Ривер-стрит. А вон там, на углу, раньше была лавочка мистера Пейтела, верно?
   
Но вывеска над окном гласила: «Дж. Вилкинсон. Табак и папиросы»
   
— Папиросы? — не понял Бигмак.
   
— Наверное, это такие сигареты.
   
Мимо проехала машина. Черная. Но вовсе не той жуткой чернотой, что у давешнего зловещего автомобиля. Нет, эта машина была заляпана грязью и кое-где проржавела. Она выглядела так, будто кто-то задумал соорудить гигантский пудинг на колесах и на полдороге передумал, но было уже слишком поздно. Джонни заметил, как водитель обернулся, чтоб посмотреть на пришельцев из будущего.
   
Глазеть на людей на улицах было неинтересно. Из одежды часто встречались шинели и шляпы, но все они были скучными. Сотни разнообразных фасонов скучности.
   
— Не стоит тут болтаться, — сказала Керсти. — На нас смотрят. Давайте попробуем раздобыть газету — хочется выяснить, в когда нас занесло. Тут так мрачно!
   
— Может, у них Великая Депрессия, — предположил Джонни. — Дедушка вечно твердит, что его детство прошло в годы Великой Депрессии.
   
— Теликов нет, все ходят в старомодных шмотках, ни одной приличной тачки, — сказал Бигмак. — Неудивительно, что все сидят в депрессии.
   
— О господи, — вдруг спохватилась Керсти. — Слушайте, только держитесь очень осторожно, ладно? Любая мелочь, которую вы тут натворите, может значительно изменить будущее. Вы меня поняли?
   
Они зашли в магазинчик, оставив Бигмака на улице — караулить тележку.
   
Внутри было темно и пахло деревом.
   
Джонни как-то ходил с классом на экскурсию. Их водили по парку, музею под открытым небом, где были всякие старинные вещи, чтобы показать, как люди жили в Былые Времена. Экскурсия вышла довольно увлекательная, хотя школьники дружно делали вид, что им скучно: стоит хоть немного выдать свой интерес, и оглянуться не успеешь, как в тебя запихают образование — исподтишка, пока твоя бдительность ослаблена.
   
Так вот, внутри лавка оказалась чем-то похожа на тот музей, только тут были вещи, которых на экскурсии не увидишь: например, кошка, спящая на мешке с собачьим сухим кормом. И запах. К запаху деревянных половиц примешивались и другие: парафина, еды на плите, свечей.
   
Невысокая леди в очках выжидательно взглянула на посетителей.
   
— Да? Что вам угодно? — И кивком указала на Ноу Йоу. — А негритенок с вами, да, ребята?
  
  
   
    
Глава 6
    
Былые времена
   
   
Позор возлежал на груде пакетов и урчал.
   
Бигмак смотрел на проезжающие мимо машины. Машин было немного. Две женщины встретились, когда переходили улицу, и остановились поболтать прямо посередине дороги. Одна из них за разговором украдкой поглядывала на Бигмака.
   
Он скрестил руки на груди, чтобы закрыть надпись «Металлюги».
   
А потом прямо перед ним остановилась машина. Водитель вышел, скользнул взглядом по Бигмаку и зашагал по улице.
   
Бигмак уставился на машину. Он видел похожие автомобили по телику — чаще всего они попадались в тех дурацких телеспектаклях, где одна машина и две актрисы болтаются туда-сюда по одной и той же улице. Почему-то создатели этих спектаклей думают, что при помощи большого набора шляпок им удастся заставить зрителей поверить, будто дело происходит в Былые Времена.
   
Ключи торчали в замке зажигания.
   
По натуре Бигмак вовсе не был склонен нарушать закон, просто ему постоянно не везло: вечно он оказывался там, где закон нарушался. Это все из-за идиотизма. В смысле, идиотизма окружающих. По большей части идиотизм окружающих заключался в том, что они делали машины, способные за десять секунд разгоняться до 120 миль в час, и продавали их людям, которые думают только о всякой ерунде вроде расхода бензина и цвета салона. Ну где здесь, спрашивается, здравый смысл? Автомобили предназначены не для этого!
   
Ключи торчали в замке зажигания.
   
Сам Бигмак искренне считал, что оказывает владельцам быстрых машин услугу, когда демонстрирует, на что способны их тачки. И с угоном это не имело ничего общего, потому что он всегда по возможности возвращал позаимствованное имущество законным владельцам, порой даже почти в том же виде, что и брал. Казалось бы, ты должен только гордиться, если кто-то доказал, что твоя тачка может выдавать 130 миль в час по Сплинберийской кольцевой! Но на Бигмака поступали одни лишь жалобы.
   
Ключи торчали в замке зажигания. Есть миллион других мест, где они могли бы находиться, но они торчали в замке зажигания.
   
Древние тачки вроде этой, может, вообще толком разогнаться не могут…
   
Ключи торчали в замке зажигания. Бескомпромиссно торчали. Маняще.
   
Бигмак беспокойно переступил с ноги на ногу.
   
Ему было прекрасно известно, что в мире встречаются люди, которые считают неправильным ездить на чужих автомобилях. Однако, если посмотреть с другой стороны, если приглядеться…
   
Ключи торчали в замке зажигания.
   
   
Керсти набрала полную грудь воздуха, собираясь ответить продавщице, — словно «Конкорд» включил турбины на реверс.
   
Джонни показалось, что лавочка вокруг вдруг выросла и Ноу Йоу остался посреди нее — маленький и беззащитный.
   
А потом Ноу Йоу сказал:
   
— Да, так и есть. Я с ними. Тумба-юмба.
   
Пожилая продавщица удивилась.
   
— Боже, ты прекрасно говоришь по-английски!
   
— От дедушки научился, — ответил Ноу Йоу. Голос его резал как бритва. — Он питался исключительно высокообразованными миссионерами.
   
Иногда разум Джонни мог работать быстро. Обычно-то он работал так медленно, что даже самого Джонни приводил в недоумение, но порой, в исключительных случаях, демонстрировал прямо-таки взрывное быстродействие.
   
— Он принц, — выпалил Джонни.
   
— Принц Сега, — заявил Ноу Йоу.
   
— Аж из самого Нинтендо, — подхватил Джонни.
   
— Он хочет купить газету, — сказала Керсти, воображение которой работало не всегда и не везде.
   
Джонни полез в карман, но вовремя спохватился.
   
— Только… — сказал он, — у нас нет денег.
   
— У меня есть два фу… — начала Керсти, но Джонни поспешно перебил ее.
   
— У нас нет правильных денег. Сейчас в ходу фунты, шиллинги и пенсы, а не фунты и пе…
   
— Пе? — переспросила продавщица. Она смотрела на всех троих по очереди с напряженным видом человека, который искренне надеется, что во всем происходящем можно уловить смысл, если как следует вдуматься.
   
Джонни наклонил голову. Хотя было уже за полдень, на прилавке лежало несколько утренних газет. Одна из них — «Таймс». Джонни разглядел дату. 21 мая 1941 года.
   
— О, вы можете взять газету бесплатно, — сказала продавщица, оставив попытки постичь суть разговора. — Вряд ли их уже кто-нибудь купит.
   
— Большое спасибо, — сказал Джонни, схватил газету и торопливо поволок Керсти и Ноу Йоу к выходу.
   
— Негритенок, — прошипел Ноу Йоу, когда они очутились на улице.
   
— Что? — рассеянно переспросила Керсти. — А, это… Ерунда, забудь. Дайте мне газету.
   
— Мой дед приехал сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором, — продолжал Ноу Йоу все тем же глухим, рокочущим голосом. — Он рассказывал, что в те времена детишки думали, что, если его отмыть, он станет белым.
   
— Что ж, я понимаю, ты огорчен, но это было давно, с тех пор все изменилось, — протарахтела Керсти, шелестя газетными страницами.
   
— Этого еще даже не произошло, — огрызнулся Ноу Йоу. — Не держи меня за идиота. Мы попали в темные века. Отчаянные ниггеры, и да здравствует Империя. Та женщина назвала меня негритенком.
   
— Слушай, — сказал Керсти, не отрываясь от газеты, — это же Былые Времена. Она не имела в виду ничего такого… ну, оскорбительного. Просто такая уж она уродилась. Ваши ведь не могут переписать историю, сам понимаешь.
   
Джонни будто холодной водой окатили. «Ваши». «Негритенок» было оскорблением, но «ваши» — намного хуже, потому что даже не относилось лично к Ноу Йоу.
   
Джонни никогда прежде не видел Ноу Йоу таким злым. Это была несгибаемая, ломкая злость. Как это Керсти с ее заоблачным коэффициентом интеллекта порой умудряется проявлять такие чудеса глупости? Если она сейчас не скажет что-нибудь благоразумное — быть беде.
   
— Что ж, спасибо, что ты все так понятно объяснила. Прямо не знаю, что бы я без тебя делал, — сказал Ноу Йоу. Голос его сочился ядом.
   
— Не стоит благодарности, — отозвалась Керсти, по-прежнему погруженная в изучение газеты. — Вопрос-то десятой важности.
   
Потрясающе, подумал Джонни. У Керсти настоящий дар чиркать спичками на фабрике фейерверков.
   
Ноу Йоу набрал полную грудь воздуха. Джонни успокаивающе похлопал его по руке.
   
— Она не имела в виду ничего такого… ну, оскорбительного. Просто такая уж она уродилась.
   
Ноу Йоу выпустил воздух, обмяк и сдержанно кивнул.
   
— Если вы не в курсе, тут самый разгар войны, — сообщила Керсти. — Вторая мировая, вот куда нас занесло. Тут только и разговоров, что о войне.
   
Джонни кивнул.
   
21 мая 1941 года.
   
Для большинства людей это дата как дата. Даже тех, кто хотя бы знает, что произошло в этот день, можно пересчитать по пальцам: Джонни, да еще библиотекарь, которая помогла ему найти материалы для реферата, да несколько стариков. Ведь это же глубокая древность. История. Былые Времена. И вот Джонни здесь, на улице родного Сплинбери, а на дворе 21 мая 1941 года.
   
И Парадайз-стрит тоже — здесь.
   
И будет тут до ночи.
   
— Ты чего? Все нормально? — забеспокоился Ноу Йоу.
   
Джонни даже не знал о том, что произошло 21 мая 1941 года, пока не раскопал старые газеты в библиотеке. Об этом не говорили, это было как будто… как будто не в счет. Это случилось, но это не считалось полноправной частью войны. В те годы произошло множество куда более страшных вещей. Вряд ли стоит придавать значение девятнадцати погибшим.
   
Но он попытался представить, как это было — было в его родном городе. Представить получилось до ужаса легко.
   
Старики закончат окучивать грядки и вернутся домой. Лавки и магазины закроются. Из-за затемнения по вечерам на улицах света мало, но все же будет заметно, как гаснут последние огни и город потихоньку погружается в сон.
   
А потом, спустя несколько часов, случится то, что случится.
   
Случится сегодня.
   
   
Холодец, тяжело пыхтя, пылил по дороге. На бегу он трясся и колыхался как холодец. Он всегда объяснял, что лишний вес — не его вина. Все дело в генах. У Холодца было слишком много этих самых генов.
   
Он пытался бежать, но трясение и колыхание поглощали большую часть энергии.
   
Думать он тоже пытался, но думание получалось какое-то неотчетливое.
   
Путешествие во времени! С ума сойти можно! Вечно все только и делают, что пытаются свести его с ума. Ничего, вот он придет домой, посидит, отдышится, и все будет хорошо.
   
А вот и дом.
   
Кажется.
   
Все было какое-то… съежившееся, что ли. Деревья на улице не те и машины не те. А дома выглядели… подновленными. Холодец шел по Грегори-роуд. Он ходил по ней миллион раз. Надо только завернуть за угол, и попадешь…
   
Попадешь на…
   
Какой-то человек подстригал живую изгородь. На нем были рубашка с высоким воротничком, галстук и пуловер с вывязанными зигзагами. А еще он курил трубку. Увидев растерянного Холодца, мужчина оторвался от своего занятия, вынул трубку изо рта и спросил:
   
— Могу я тебе чем-нибудь помочь, сынок?
   
— Я… я ищу Зашоркинс-стрит, — пропыхтел Холодец.
   
Мужчина улыбнулся.
   
— Член совета Эдвард Зашоркинс — это я. Но о Зашоркинс-стрит слышу впервые. — Он обернулся через плечо и окликнул женщину, пропалывавшую цветник. — Милдред! Не знаешь, где это — Зашоркинс-стрит?
   
— Там на углу еще такой огромный каштан… — начал Холодец.
   
— Ну, каштан у нас, положим, есть, — улыбнулся мужчина, кивнув на то, что Холодец поначалу принял за воткнутый в землю прутик с парой листиков. — Конечно, сейчас он еще невелик, но заходи лет через пятьдесят и увидишь, каким он вымахает.
   
Холодец уставился на прутик, потом на советника. У советника был обширный сад, за которым начиналось поле. И Холодец вдруг понял, что ширины сада как раз хватит, чтобы проложить тут дорогу, если… однажды кому-нибудь придет в голову тут ее проложить.
   
— Хорошо, — сказал он. — Зайду.
   
— Вам плохо, молодой человек? — спросила миссис Зашоркинс.
   
Холодец обнаружил, что его паника куда-то испарилась. Он пережил ее и оказался на следующей стадии, которая больше смахивала на сон: проснувшись наутро, понимаешь, что увиденное ночью было полной нелепицей, но во сне все кажется вполне сносным.
   
Это было как запуск на орбиту. Сперва, когда ракета взлетает, — много шума и суматохи, зато потом ты паришь в невесомости и мир далеко внизу кажется ненастоящим.
   
Это было захватывающее ощущение. Немалая часть жизни Холодца уходила на страхи и опасения. Он все время должен был что-то делать, а чего-то, наоборот, не делать. Но здесь и теперь все это вроде бы не имело никакого значения. Он, Холодец, вообще еще не родился на свет — а значит, не мог быть решительно ни в чем виноватым.
   
— Все нормально, — сказал он миссис Зашоркинс. — Большое спасибо за заботу. Просто… я надолго уезжал из города.
   
И он побрел назад по дороге, чувствуя затылком взгляды мистера и миссис Зашоркинс.
   
Город, по которому он шел, был его родным Сплинбери. Об этом свидетельствовало множество мелочей. И все же все было какое-то… не такое. Деревьев было больше, а домов меньше, фабричных труб больше, а автомобилей на улицах меньше. И еще было намного больше тусклости. Город выглядел скучно. Холодец почти уверился, что тут никто даже не подозревает, что такое пицца.
   
— Эй, мистер! — окликнул его сиплый голос.
   
Холодец посмотрел туда, откуда этот голос раздался, — вниз.
   
На обочине сидел мальчишка.
   
То есть Холодец был почти уверен, что сидящее на обочине существо — мальчишка, хотя на существе были шорты длиной едва ли не до лодыжек и очки, у которых одно стекло заклеено коричневой бумагой. Стрижка у пацана выглядела так, будто ее делали при помощи газонокосилки, а из носа у него текло. И уши у него были оттопыренные.
   
Никто еще не называл Холодца «мистер». Разве что учителя в приступе сарказма.
   
— Да? — отозвался он.
   
— Лондон в какой стороне? — спросил мальчишка. Рядом с ним на земле стоял картонный чемодан, перевязанный веревкой.
   
Холодец немного подумал и ответил:
   
— Вон там. Без понятия, почему тут нет указателей.
   
— Наш Рон говорит, их сняли, чтоб фриц не догадался, где что.
   
Рядом с мальчишкой на обочине рядком лежали несколько мелких камешков. Болтая, он с великой точностью швырял их в консервную банку на другой стороне улицы.
   
— А кто такой Фриц?
   
Единственный глаз пацана уставился на Холодца с подозрением.
   
— Фрицы — это немцы. А было бы здорово, если б они все-таки явились сюда и чуток разбомбили миссис Тупс.
   
— Почему? Мы воюем с немцами, что ли?
   
— Ты что, американец? Наш папа говорит, американцы не воюют потому, что ждут, пока станет ясно, чья берет.
   
Холодец решил, что в сложившихся обстоятельствах будет полезно немного побыть американцем.
   
— Э-э… да, конечно, я из Штатов.
   
— Ух ты! А ну скажи что-нибудь по-американски!
   
— Э-э… О'кей. Пентагон. Майкрософт. Супермен. Приятного аппетита.
   
Мальчуган, похоже, остался вполне доволен таким наглядным доказательством заокеанского происхождения Холодца. Он швырнул в жестянку еще один камешек.
   
— Наша мама говорит, мне надо научиться ладить с миссис Тупс, а еда тут — просто дрянь! Миссис Тупс заставляет меня пить молоко, представляешь! У нас дома — там нормальное молоко, пить можно. А тут его берут из коровьей задницы. Я сам видел. Нас водили на ферму. Там повсюду навоз. А знаешь, откуда берутся яйца? Брр! И спать тут заставляют идти в семь часов, и водопровода нормального нет. В общем, я пошел домой. Хватит с меня этой «вакуации»!
   
— Да, от нее потом рука болит, — посочувствовал Холодец. — Мне тоже делали вакуа-цию. От столбняка.
   
— Наш Рон говорит, это весело: сирены воют, и все бегут в подземку, — твердил свое мальчуган. — Рон говорит, школу разбомбили и больше туда никого ходить не заставляют!
   
У Холодца родилось ощущение, что он может говорить что угодно: пацану все равно, он болтает сам с собой. Очередной камешек ударился о жестянку и опрокинул ее.
   
— Ну вот, — сказал мальчишка. — Хорошо бы здешнюю школу разбомбили. Нас тут дразнят только потому, что мы из Лондона. А этот Аттербери спер мой кусок шрапнели, который мне наш Рон подарил. Наш Рон — он полицейский, ему хорошо — он может подбирать всякие классные штуки. Он их мне дарит. А где здесь взять хороший кусок шрапнели, а?
   
— А что такое шрапнель? — спросил Холодец.
   
— Ты чего, совсем тупой? Это обломок бомбы. Наш Рон говорит, у Альфа Харви их целая коллекция, вот! И еще у Альфа Харви есть обломок настоящего «Хенкеля». И настоящее нацистское кольцо с настоящим нацистским пальцем! — Мальчуган на некоторое время замолчал и глубоко задумался — наверное, размышлял о том, как несправедливо устроен мир, если все эти несметные сокровища достались не ему. — Ха, Рон говорит, все ребята с нашей улицы уже вернулись из вакуации! И я тоже уже не маленький, так что я иду домой, вот!
   
Холодец никогда особенно не интересовался историей.
   
Ему всегда казалось, что это его не касается: ведь все, о чем говорилось в истории, происходило не с ним.
   
Теперь он смутно припомнил, как по телевизору однажды показали фильм из тех древних времен, когда людям хватало денег только на черно-белую пленку.
   
Ребята с номерками на шеях, ожидающие поезда на перронах… И все взрослые поголовно — в шляпах…
   
   
Эвакуированные, вот как они назывались. В кино говорилось, что их вывозили прочь из больших городов, чтобы эти ребята не попали под бомбежки.
   
— А какой нынче год? — спросил Холодец. Мальчуган посмотрел на него косо.
   
— Шпиён ты, вот ты кто! — заявил он, поднимаясь на ноги. — Ты ничего ни об чем не знаешь. И ты не американец, я американцев на картинках видел, вот! Если ты американец, где твой «кольт»?
   
— Не валяй дурака, не у всех же американцев есть «кольты»! У многих из них вообще нет пушек. Ну, по крайней мере у некоторых.
   
Мальчуган попятился от него.
   
— А наш Рон говорит, в газете писали про фрицев-парашютистов. Они в монахов переоделись, чтоб никто не догадался. Хотя, если ты парашютист, у тебя, наверное, должен быть очень большой парашют!
   
— Ну ладно, ладно, англичанин я! — сказал Холодец.
   
— Да? А тогда скажи, как зовут премьер-министра?
   
Холодец растерялся.
   
— Этого мы вроде не проходили, — сказал он.
   
— При чем тут школа! Всякий знает Уинстона Черчилля! — заявил мальчишка.
   
— Ха, ты меня подловить хотел! — сказал Холодец. — Уж черного-то министра у нас точно не было, это я знаю.
   
— Ничего ты не знаешь, — повторил мальчишка, подбирая свой ветхий чемодан. — И жирный ты.
   
— Я не обязан торчать тут и слушать тебя. — И Холодец зашагал дальше по улице.
   
— Шпиён, шпиён! — запищал пацаненок.
   
— Заткнись ты!
   
— А еще ты жирный! Я видел Геринга в новостях! Ты на него точь-в-точь похож! И одет ты по-дурацки! Шпиён! Шпиён!
   
Холодец вздохнул. Он привык, что его дразнят. Давно привык, еще маленьким. Хотя уже начал отвыкать. Потому что тогда, в далеком детстве, он был просто толстым, а теперь стал большим и толстым.
   
— Я толстый, а ты дурак, — сказал он пацану. — Но я-то могу похудеть, а вот ты…
   
Но его язвительность пропала втуне.
   
— Шпиён, шпиён! Гадкий фриц, мерзкий фриц!
   
Холодец попытался прибавить шагу.
   
— Я скажу миссис Тупс, а она позвонит по телефону нашему Рону в Лондон, и он приедет и арестует тебя, вот! — выкрикивал малец, вприпрыжку поспевая за Холодцом.
   
Холодец попытался шагать еще быстрее.
   
— У нашего Рона есть пистолет, вот!
   
Мимо медленно проехал человек на велосипеде.
   
— Это шпиён, — сообщил ему мальчуган, тыча пальцем в Холодца. — Я его поймал и сдам нашему Рону, вот!
   
Тот посмотрел на Холодца, сочувственно усмехнулся и покатил себе дальше.
   
— Наш Рон говорит, немецкие шпиёны со своими подлодками морзянкой перемигиваются!
   
— Да отсюда до моря двести миль! — Холодец уже почти что пустился бегом.
   
— А ты можешь залезть повыше и перемигиваться! Фашист, фашист! Шпиён!
   
   
Полный идиотизм, думал Бигмак, глядя на два столба пара, поднимающихся за ветровым стеклом.
   
Какому кретину взбрело в голову собрать автомобиль без гидроусилителя руля и синхромеханической коробки передач и приделать к нему механические тормоза, опять же без гидравлики? Бигмак решил, что оказал человечеству большую услугу тем, что убрал эту опасную для жизни машину с дороги.
   
Вообще-то, он не просто убрал ее с дороги, он преодолел на ней клумбу и въехал в Поилку Для Лошадей им. Олдермена Т. Боулера.
   
Столбы пара получились очень даже ничего. С маленькими радугами.
   
Кто-то открыл дверцу машины и сказал:
   
— Так-так. Что мы тут имеем?
   
— Кажется, я здорово треснулся головой, — сообщил Бигмак.
   
Огромная лапища сцапала его за запястье и выволокла из машины. Бигмак увидел перед собой две круглые физиономии, на которых отчетливо читалось, что их обладатели работают в полиции. Больше на этих лицах ничего не читалось, хотя написать можно было бы еще много чего. Очень большие были лица.
   
— Это машина доктора Робертса, — сказали полицейские. — И ты, парень, ответишь за нее. Как твое имя?
   
— Саймон Ригли, — промямлил Бигмак. — Мисс Куропатридж вам обо мне все расскажет.
   
— Да ну, правда? А кто она такая?
   
Бигмак очумело заморгал: две круглые полицейские физиономии волшебным образом слились в одну.
   
Ему даже чем-то нравилась мисс Куропатридж. Она была злющая. Два социальных работника, с которыми Бигмаку приходилось иметь дело раньше, пытались пудрить ему мозги, зато мисс Куропатридж четко давала понять, что, будь ее воля, она бы придушила Саймона Ригли в первые же минуты после рождения. Это заставляло Бигмака чувствовать себя значительной фигурой, а не просто тупицей, который зря небо коптит.
   
Что-то встрепенулось в его памяти.
   
— А когда сейчас? — спросил Бигмак.
   
— Можешь начать с того, что скажешь мне, где ты живешь… — Полицейский запнулся и наклонился ближе. Что-то в этом парнишке заставило его насторожиться. — Что значит — «когда сейчас»?
   
— Какой год?
   
У полисмена были весьма четкие представления о том, что следует делать с угонщиками. Но обычно угонщики знали, какой на дворе год.
   
— Тысяча девятьсот сорок первый, — сказал он, после чего приосанился и недобро прищурился. — Как зовут капитана английской сборной по крикету?
   
Бигмак заморгал.
   
— Чего? Мне-то откуда знать?
   
— Кто выиграл «Гребные гонки» в прошлом году?
   
— Какие еще гребные гонки?
   
Полицейский посмотрел на него с еще большим подозрением.
   
— А что у тебя на ремне?
   
Бигмак опять растерянно заморгал и посмотрел, что у него на ремне.
   
— Он мой, я его не тырил! И вообще, это всего-навсего радио!
   
— А что это за провод тянется от него к твоим ушам?
   
— Вы что, сами не видите? Это науш…
   
На плечо Бигмаку опустилась рука служителя порядка. Опустилась с тем характерным глухим хлопком, который обычно означает, что быстро она оттуда не уберется.
   
— Пойдем, фриц, — сказал полицейский. — Я не вчера родился.
   
Туман в мозгу Бигмака наконец рассеялся. Бигмак посмотрел на фигуру в униформе, на толпу, которая виднелась за спиной полицейского, и на него медленно, постепенно начало снисходить озарение: он, Бигмак, тут один-одинешенек, и до дома очень-очень далеко.
   
— Я тоже не вчера родился, — сказал он. — Думаете, мне от этого легче?
   
   
Джонни, Керсти и Ноу Йоу сидели в маленьком скверике. По прикидкам Джонни в девяностых годах от этого места останется островок безопасности. А сейчас здесь стояла скамейка и цвела герань.
   
— Сегодня ночью разбомбят Парадайз-стрит, — сказал Джонни.
   
— Где это? — спросил Ноу Йоу.
   
— Здесь. Там, где был спортивный центр. В смысле, будет.
   
— Никогда о ней не слышал.
   
— Да. Я так и думал. Ее разбомбили. А знаете, что самое смешное?
   
— А в этом есть что-то смешное? — спросила Керсти.
   
— Это произошло случайно! Немцы летели бомбить большие железнодорожные склады в Слэйте. Но они немного заблудились, да и погода испортилась, они увидели нашу сортировочную станцию, отбомбились по ней и убрались восвояси. А те, кто жил на Парадайз-стрит, даже не проснулись, потому что сирены воздушной тревоги не включились вовремя.
   
— Да-да, ты рассказывал и насчет Адольфа, и Сталина тоже, — перебила Керсти. — Это, конечно, все очень печально, но нельзя же так зацикливаться. Ведь это уже история, прошлое. Такие вещи случаются в прошлом.
   
— Ты что, не слушаешь меня? Этого еще не случилось. Это произойдет сегодня ночью.
   
Все трое уставились на герань.
   
— Почему мы до сих пор не вернулись? — спросила Керсти. — Мы уже целую вечность тут сидим.
   
— Откуда мне знать? — огрызнулся Джонни. — Может, чем дальше прыгнешь, тем дольше задержишься.
   
— А нас чисто случайно занесло как раз в то время, о котором ты много читал, — заметил Ноу Йоу. — Странное совпадение на мой взгляд.
   
Джонни и самому не давала покоя эта мысль. Все вокруг казалось настоящим, но кто знает? Может, он сошел с ума и прихватил с собой друзей.
   
— Я определенно не хочу здесь задерживаться, — сказал Ноу Йоу. — Быть маленьким негритенком — нет уж, увольте! Я себе как-то иначе представлял полноценную жизнь.
   
Джонни встал и взялся за ручку тележки.
   
— Я пойду взгляну на Парадайз-стрит.
   
— Очень неудачная мысль, — сказала Керсти. — Я же говорила: все, что мы тут делаем, изменяет будущее.
   
— Я просто взгляну, и все.
   
— Да? Что-то с трудом верится, — съязвила Керсти.
   
— Она права, — сказал Ноу Йоу, стараясь не отставать от Джонни и тележки. — Со временем шутки плохи. Я читал в одной книжке про человека, который отправился в прошлое и наступил на… на динозавра, кажется. И из-за этого все будущее изменилось.
   
— На динозавра? — переспросила Керсти.
   
— По-моему, да. Может, там были такие маленькие динозаврики.
   
— Или этот парень был ну о-очень большой, — фыркнула Керсти.
   
Тележка с грохотом съехала с тротуара на мостовую, пересекла проезжую часть и дребезжа вкатилась на тротуар на другой стороне улицы.
   
— Что ты собираешься делать? — напустилась на Джонни Керсти. — Стучаться в двери и говорить: «Извините, вашу улицу сегодня ночью немножко побомбят?»
   
— Почему бы и нет?
   
— Потому что тебя посадят в кутузку, вот почему! — сказал Ноу Йоу.
   
— Точно. И будет с тобой, как с тем типом, который раздавил динозавра Ноу Йоу, — подхватила Керсти.
   
— Кажется, это все-таки было какое-то насекомое, — сказал Ноу Йоу. — И вообще, ты не можешь ничего поделать. Ведь это уже произошло, иначе как бы ты узнал о бомбежке? Нельзя изменить историю, а то все перепутается.
   
Джонни остановился так резко, что Ноу Йоу и Керсти налетели на него.
   
— Почему все вечно твердят, что нельзя ничего изменить? — сказал он. — Это же чушь собачья! Если кого-то будет давить машина, вы что, будете стоять и смотреть? Только потому, что это, дескать, должно было случиться?
   
Все, что мы делаем, изменяет будущее. И поэтому надо делать то, что правильно.
   
— Не кричи, на нас смотрят, — зашипела Керсти.
   
Тележка съехала с тротуара и погромыхала по булыжникам. Центр города остался позади.
   
А впереди была Парадайз-стрит.
   
Парадайз-стрит оказалась не слишком-то большой. Всего-то десять однотипных домиков с одной стороны, десять с другой. Некоторые из них заколочены. Дальний конец улицы упирался в двустворчатые ворота фабрики. Ворота были деревянные. Когда-то их покрасили в зеленый, но от времени они сделались серовато-болотные.
   
Кто-то нарисовал мелом на воротах фабрики еще одни ворота — футбольные. С полдюжины мальчишек в штанах до колен гоняли мяч. Джонни некоторое время любовался на тщательно подготовленные фолы, которые привели бы в восторг любого тренера.
   
Примерно на полпути от перекрестка до ворот молодой парень ремонтировал мотоцикл. Инструменты лежали рядом, на куске мешковины, расстеленном прямо на земле. Мяч вылетел из-под ноги полузащитника, раскидал гаечные ключи и едва не перевернул мотоцикл.
   
— Вот чертята! — Парень отбросил мяч в сторону.
   
— Про детей ты не говорил, — сказала Керсти так тихо, что Джонни едва услышал ее.
   
Он пожал плечами.
   
— И все это разбомбят? — спросил Ноу Йоу. Джонни кивнул.
   
— В газете об этом было не так уж много. Тогда вообще старались писать поменьше подробностей, а то вдруг газета попадет в руки к врагу. Это называлось «военное положение». Ну, значит, нельзя писать ничего такого, что противник может использовать против нас. В газете был снимок женщины с оттопыренным большим пальцем и подпись: «Сплинбери переживет и не такое, мистер Гитлер!» Но о самом налете еще пару лет почти ничего не писали.
   
— Хочешь сказать, правительство это замалчивало? — оживилась Керсти.
   
— А по-моему, разумно, — хмуро сказал Ноу Йоу. — Нельзя же сказать врагам: «Эй, вы промазали, давайте на второй заход!».
   
Мяч ударился о ворота. Ворота задрожали. Деления на команды тут, похоже, не было: просто мяч и куча ребятишек вокруг него.
   
— Не знаю, чем мы можем им помочь, — проговорила Керсти, однако в голосе ее чувствовалось сомнение.
   
— Что? Ты же только что говорила, что мы вообще не должны ничего делать! — удивился Джонни.
   
— Но ведь когда посмотришь на людей своими глазами, это совсем другое дело, верно?
   
— Да.
   
— Наверное, если мы просто пойдем и скажем кому-нибудь, это не поможет?
   
— Тогда нас спросят, откуда мы это знаем, а потом, вполне вероятно, расстреляют за шпионаж, — сказал Ноу Йоу. — В те годы шпионов расстреливали.
  
  
   
    
Глава 7
    
Металлюги
   
   
Человек в форме цвета хаки все крутил и крутил в руках Бигмаков приемник.
   
Бигмаку было не по себе. В комнате кроме него и военного за столом был еще сержант полиции. С полицейскими Бигмаку иметь дело доводилось. Но у дверей стоял солдат, и в кобуре у него была настоящая пушка. А у того военного, что сидел за столом, взгляд был усталый, но очень цепкий. Бигмак не был чемпионом по скоростному шевелению извилинами, но тут на него снизошло озарение: на этот раз, похоже, простым внушением не обойдется.
   
— Попробуем еще раз, — заговорил военный, что сидел за столом (он сказал, что его зовут капитан Харрис). — Итак, твое имя?..
   
Бигмак ответил не сразу. Ему хотелось сказать: «Позвоните мисс Куропатридж, она все уладит, я не виноват, она говорит, что у меня хроническое расстройство способности к общественному сосуществованию». Но выражение капитанского лица подсказало ему, что это будет крайне неудачный ход.
   
— Саймон Ригли.
   
— И ты утверждаешь, что тебе четырнадцать и ты живешь… — Харрис сверился со своими записями, — в «многоэтажке» имени Джошуа Че Н'Клемента, тут поблизости, верно?
   
— Ее отсюда отлично видно. — Бигмак горел желанием сотрудничать. — Вернее, было бы видно, если б она там была.
   
Капитан и сержант переглянулись.
   
— Так ее там нет? — уточнил капитан.
   
— Ага. Не знаю почему.
   
— Объясни-ка мне еще раз, что такое «Металлюги», — сказал капитан.
   
— Группа такая. Они играют нео-панковский трэш.
   
— Это музыка?
   
— Э-э… да.
   
— Возможно, мы могли слышать эту музыку по беспроволочному телеграфу?
   
— Это вряд ли. Их последний сингл назывался «Оторву тебе башку и в задницу засуну».
   
— «Оторву тебе башку…» — медленно повторил сержант — он записывал.
   
— И в задницу засуну, — с готовностью подсказал Бигмак.
   
— Так, — продолжал капитан. — Это твои наручные часы. На них высвечиваются цифры. Еще тут есть какие-то кнопки. Что будет, если я нажму одну из них?
   
Полисмен попытался незаметно отодвинуться от военного.
   
— Та, что слева, — это чтобы время в темноте было видно, — объяснил Бигмак.
   
— А зачем это может понадобиться?
   
Бигмак хорошенько подумал и высказал предположение:
   
— Может, на тот случай, если проснешься ночью и захочешь узнать, который час?
   
— Ясно. А вторая кнопка?
   
— Это чтобы узнавать, сколько времени сейчас за границей.
   
Это заявление Бигмака неожиданно вызвало живейший интерес всех присутствующих.
   
— Где именно? — пролаял сержант.
   
— Его заклинило на Сингапуре.
   
Капитан с величайшей осторожностью положил часы на стол. Сержант прикрепил к ремешку ярлычок, который только что заполнил. Затем капитан взял в руки Бигмакову куртку.
   
— Из чего это сделано? — спросил он.
   
— Без понятия. Синтетика какая-то, — ответил Бигмак. — Такими на рынке торгуют.
   
Капитан повертел куртку в руках так и эдак.
   
— А как это сделано?
   
— О, вот это я знаю! — обрадовался Бигмак. — Читал где-то. Берешь разные там химикалии, смешиваешь — и получается синтетика. Проще простого.
   
— Камуфляжной расцветки, — добавил капитан.
   
Бигмак нервно облизал губы. Он понимал, что влип по уши, так что притворяться паинькой без толку.
   
— Это чтобы казаться крутым, — признался он.
   
— Крутым. Ясно, — проговорил капитан, но по нему совершенно нельзя было понять, ясно ли ему на самом деле. Он повернул куртку так, чтобы стали видны два слова, довольно коряво намалеванные шариковой ручкой у нее на спинке. — Кто такие «СПЛИНБЕРИЙСКИЕ СКИНЫ»? — спросил он.
   
— Э-э… Ну, это я, Базза и Сказз. М-м-м. Скинхеды мы. Ну, тусуемся… типа мы одна команда…
   
— Команда, — повторил капитан.
   
— Э-э. Типа да.
   
— Скинхеды?
   
— Э-э-э… стрижка такая.
   
— А по мне так самая обычная стрижка военного образца, — сказал сержант-полицейский.
   
— А это, — продолжал капитан, указывая на свастики по обе стороны от надписи, — значки вашей команды, верно? Чтобы казаться… крутыми?
   
— Э-э… ну это просто… типа Адольф Гитлер и все такое…
   
Все в комнате уставились на Бигмака.
   
— Это ж просто выпендреж! — кинулся объяснять он. — Ну, типа… как его… отличительный знак, вот!
   
Капитан очень медленно положил куртку на стол.
   
— И нечего на меня так смотреть! — не выдержал Бигмак. — Да у нас этими значками на рынке торгуют, там что хошь можно купить, хоть гестаповский нож, хоть…
   
— Довольно! — рявкнул капитан. — А теперь послушай меня. Тебе же будет лучше, если ты прямо сейчас расскажешь мне все как есть. Твое имя, имена твоих связных, явки — все! Мы позвонили в штаб, они уже едут, а эти ребята не будут с тобой так цацкаться, как я, ты понял?
   
Он встал и принялся складывать оснащенное бирками Бигмаково имущество в большой мешок.
   
— Эй, это ж мое барахло!.. — заикнулся было Бигмак.
   
— В камеру его.
   
— Вы не можете меня посадить только за то, что я взял покататься какую-то старую тачку!..
   
— Зато за шпионаж — можем! — сказал капитан Харрис— И еще как.
   
И он широким шагом направился вон из комнаты.
   
— За шпионаж? — пролепетал Бигмак. — Меня?
   
— Разве ты не из «Гитлер югенда»? — притворно удивился сержант. — Видел я вашу братию в новостях, когда в кино ходил. Такие ребята, размахивающие факелами. Я еще тогда подумал: «Ну что за уродство! Вроде бойскаутов наоборот».
   
— Да не шпионил я ни для кого! — заорал Бигмак. — Я и шпионить-то не умею! И вообще Германию терпеть не могу, если хотите знать! Моего брата из Мюнхена выперли только за то, что он отделал ихнего футбольного фана подвернувшейся деревяшкой, а братан вообще был ни при чем!
   
Это железобетонное доказательство антигерманских настроений Бигмака сержанта почему-то совершенно не впечатлило.
   
— Не отчаивайся, может статься, тебя просто расстреляют, — сказал он. — По первости и малолетству.
   
Дверь была открыта. Из коридора до ушей Бигмака доносился шум. Где-то в отдалении кто-то говорил по телефону.
   
Бигмак не мог похвастаться атлетическими способностями. Вот если бы добычу освобождений от физкультуры признали олимпийским видом спорта — его без разговоров зачислили бы в сборную Великобритании. Он был чемпионом по стометровой отмазке «У меня астма», по затяжному прикидыванию ветошью в раздевалке и по отпрашиваниям в медпункт вольным стилем.
   
Однако после слов про расстрел его ботинки ударили в пол, и Бигмак стартовал со стула как ракета. Его подошвы коснулись стола, и в то же мгновение Бигмак вновь взвился в воздух. Еще пролетая над плечом сержанта, он начал перебирать ногами, как будто бежит. Страх придал ему такое ускорение, что Бигмак превзошел человеческие возможности. Мисс Куропатридж могла бросаться язвительными замечаниями, но, к ее величайшему сожалению, пули ей все же использовать не разрешалось.
   
Бигмак приземлился на пороге, нагнул голову и метнулся наобум. Голова у него была крепкая. Она угодила кому-то в область поясного ремня. Раздался крик и грохот падающего тела. Бигмак увидел в сутолоке просвет и рванулся в ту сторону. Снова грохот и дребезг разбившегося о пол телефона. Кто-то пронзительно закричал: «Стой, стрелять буду!»
   
Бигмак не стал останавливаться и смотреть, что из этого выйдет. Он просто понадеялся, что пара высоких «как-бы-десантных» ботинок производства 1990 года, которые его брат совершенно законно приобрел у мужика на фуре, битком набитой подобным добром, — так вот, что пара этих «мартенсов» лучше приспособлена для бега и лавирования на большой скорости, чем сапожищи полицейских.
   
Тот, кто кричал: «Стой, стрелять буду!», выстрелил.
   
Над головой Бигмака что-то треснуло и лязгнуло, но он не остановился. На полной скорости он завернул за угол коридора, поднырнул под руку очередного полицейского и выскочил во двор.
   
Во дворе обнаружился еще один полицейский, он стоял рядом с юрским велосипедом — огромной неуклюжей махиной, которую будто сварганили из водосточных труб.
   
Бигмак неразборчивым вихрем промчался мимо служителя порядка, схватил руль, взлетел в седло и ударил по педалям.
   
— Эй, какого…
   
Окончание фразы Бигмака догнать не сумело.
   
Он вывернул в переулок позади полицейского участка.
   
Мостовая была булыжная. Седло — из жесткой кожи. Штаны у Бигмака — очень тонкие.
   
«Неудивительно, что тут все в депрессии», — подумал он, пытаясь удержаться в седле.
   
   
— Шпиён, шпиён!
   
— Заткнись ты! — прошипел Холодец. — И чего ты в Лондон-то не бежишь?
   
— А я передумал! Тут куда интереснее. Тут можно шпиёнов ловить!
   
Они снова вышли к центру города. Мальчуган хвостом тащился следом за Холодцом и тыкал в него пальцем, стараясь привлечь внимание прохожих. Пока вроде бы никто не собирался арестовывать «шпиёна», но уже начинали настороженно поглядывать.
   
— Мой брат Рон — полицейский! — твердил свое малец. — Он приедет и застрелит тебя из пистолета.
   
— Отвали!
   
— А фиг тебе!
   
   
У поворота на Парадайз-стрит стояла маленькая церквушка. Если верить Ноу Йоу — нонконформистская часовня. Она казалась закрытой наглухо ввиду дождливого воскресенья. По разным сторонам от двери росли два вечнозеленых дерева преклонного возраста. Выглядели они так, будто понадобилась бы лопата, чтобы счистить сажу с их листьев.
   
Троица сидела на ступеньках у входа и смотрела на Парадайз-стрит.
   
Какая-то женщина вышла на крыльцо своего дома и принялась усердно драить ступеньки.
   
— Эту часовню разбомбили? — спросила Керсти.
   
— Хочешь сказать — разбомбят? Нет, вряд ли.
   
— Жаль.
   
— Она до сих пор стоит. В смысле, в девяносто шестом она еще цела, — сказал Ноу Йоу. — Только тут теперь не церковь, а общественное помещение. Ну, всякая там гимнастика «Будь в форме» и тому подобное. Я хожу сюда по средам — в кружок народных танцев. В смысле, буду ходить.
   
— Ты?! — поразилась Керсти. — В кружок народных танцев? Где все эти робингудовские костюмы, палки и кружевные платочки?
   
— Да, а что? — холодно поинтересовался Ноу Йоу.
   
— Э-э… да нет, все нормально, просто… просто это… довольно необычное увлечение для человека с твоим… твоего… — Она замялась и умолкла.
   
Hoy Йоу выдержал небольшую паузу, дав Керсти помучаться от неловкости, и обронил:
   
— Роста?
   
Оброненное слово тяжело шлепнулось между ними. Керсти спохватилась и закрыла рот.
   
— Да, — сказала она.
   
Хозяйка по-прежнему надраивала свое крыльцо. Дверь соседнего дома отворилась, оттуда появилась еще одна женщина и тоже принялась драить крыльцо.
   
— И что мы будем делать? — спросила Керсти.
   
— Я думаю, — ответил Ноу Йоу. Откуда-то издалека донесся шум. Шум не смолкал.
   
— Я тоже думаю, — сказал Джонни. — Я думаю: что-то давно не видно Бигмака.
   
— Да, это радует, — сказала Керсти.
   
— Я хотел сказать — может быть, он во что-нибудь влип?
   
— А что ты хотел сказать этим «может быть»? — поинтересовался Ноу Йоу.
   
— И Холодца тоже давно не видно, — продолжал Джонни.
   
— Ну, Холодец есть Холодец. Наверное, прячется где-нибудь.
   
На другой стороне улицы еще одна хозяйка присоединилась к соревнованию по надраиванию крыльца.
   
Керсти вскочила.
   
— Ну почему мы заседаем тут, совершенно беспомощные? Ведь мы — люди девяностых! Неужели мы не способны ничего придумать? Мы могли бы… могли бы…
   
— Мы могли бы позвонить Адольфу Гитлеру, — предложил Ноу Йоу. — К сожалению, у меня что-то вылетел из головы его номер, но в любом немецком телефонном справочнике он обязательно найдется.
   
Джонни хмуро таращился на тележку. Раньше он и подумать не мог, что путешествия во времени — такое трудное дело. Почему, ну почему на уроках талдычат о чем угодно, только не о том, что делать, если сумасшедшая нищенка оставит тебе магазинную тележку, битком набитую временем? Школа вообще никогда не дает ничего, что бы помогло в жизни. Вполне возможно, ни в одном учебнике даже не говорится, как быть, если твой сосед — Элвис Пресли.
   
Он посмотрел вдоль Парадайз-стрит и почувствовал, как время стремительно несется сквозь него. Керсти и Ноу Йоу стали далекими и размытыми. Он все еще чувствовал их присутствие, но они были теперь словно невидимки во сне. А над городом смеркалось, и юные футболисты отправились по домам, поднялся ветер и нагнал с юго-запада облака, и город погрузился в сон, и тогда с востока явились бомбардировщики, и огненный дождь пролился на дома, сады, людей, нарисованные мелом футбольные ворота и прелестные, надраенные, белые крылечки…
   
   
Капитан Харрис вертел в руках часы Бигмака.
   
— Впечатляет. И тут написано «Сделано в Японии».
   
— Дьявольская уловка, — сказал сержант полиции.
   
Капитан отложил часы и взял в руки приемник.
   
— Опять Япония. Зачем? Зачем они пишут это на задней крышке? Вот, смотрите: «Сделано в Японии».
   
— Наверное, это все из-за риса, — сказал сержант. — Так мой папаша говорил. А он был там.
   
Капитан Харрис вставил в ухо крошечный наушник и включил радио. Некоторое время он слушал шипение и треск на частоте, которую через сорок восемь лет будет использовать «Радио Сплинбери». Потом задумчиво кивнул:
   
— Что-то оно определенно делает, но что? — Он случайно задел большим пальцем колесико настройки и удивленно заморгал. — Это полицейские переговоры! И слышно очень четко!
   
— Можно отковырять заднюю крышку, — предложил сержант. — В два счета.
   
— Нет, надо отправить эти штучки в министерство. Пусть на них взглянут ребята в белых халатах. Это ж какие микроскопические должны быть лампы в этом радио! И где антенна?
   
— Ножки у них малюсенькие.
   
— Простите, сержант?
   
— Мой папаша рассказывал. Японки. Ножки у них совсем крошечные, он говорил. Так может, у них и ручки тоже очень маленькие? Я просто подумал, — попытался развить свою мысль сержант, — может, маленькими ручками удобно делать маленькие вещицы? Ну, знаете, вроде корабликов в бутылках?
   
Капитан убрал миниатюрный приемник обратно в коробку с вещдоками.
   
— Я видел, как это делается, — продолжал сержант, который по-прежнему жаждал помочь следствию. — Берете бутылку и много очень тонких ниток…
   
— Одно могу сказать точно: этот парень — лучший актер, что я когда-либо видел, — заявил капитан. — Посмотришь на него — тупица, и ничего больше. Но его вещи… Не знаю, что и думать. Все это очень… странно.
   
— Мы всех наших людей бросили на его поиски. И позвонили в часть, что стоит в Западном Андертоне, их человек уже едет. Мы сцапаем этого парнишку в два счета.
   
Капитан закрыл коробку с уликами и оклеил ее скотчем.
   
— Необходимо поместить это в надежно охраняемое место.
   
— Что ж, можно оставить в участке, я присмотрю…
   
— Нет. Это должно быть по-настоящему надежное место.
   
— У нас есть свободная камера. Вернее, сейчас она занята, но скоро освободится.
   
— Еще более надежное.
   
Сержант почесал в затылке.
   
— Тогда остается только шкаф для хранения находок. Но он сейчас забит всякими нужными вещами…
   
— Шкаф для находок! У вас что, нет сейфа?
   
— Нет.
   
— А что вы будете делать, если в сточной канаве обнаружатся сокровища короны?
   
— Положим их в шкаф находок, — с готовностью ответил сержант. — А потом позвоним королю. Если, конечно, на находках будет значиться его имя. Слушайте, в этом шкафу добротная крепкая дверь, а ключ только один, и он всегда при мне.
   
— Ладно. Уберите из вашего шкафа все, что там валяется, и сложите в свободную камеру. А это заприте в шкафу, — приказал капитан.
   
— Главному инспектору это не понравится. Находки — это очень важно.
   
— Скажите ему, что он может пойти на сотрудничество сейчас, к взаимному нашему удовольствию, или через две минуты, когда ему позвонит начальник полиции. — Капитан положил руку на телефонную трубку. — Как по-вашему, что он выберет?
   
Сержант встревожился.
   
— Вы серьезно, сэр?
   
— О да.
   
— А эти улики — они не рванут?
   
— Не могу сказать. Скорее нет, чем да.
   
Пять минут спустя сержант уже шел к камерам, отягощенный содержимым шкафа для находок и фальшивым выражением лица. Добравшись до нужной двери, он сгрузил находки на скамью в коридоре, выудил из кармана ключи и, повозившись с замком, отодвинул в сторону решетку камеры.
   
— Ну как, голубушка, все хорошо?
   
— Это ты так думаешь. Скажи ему о синих чернилах! Парень-то, похоже, лихач, верно, мистер Шедуэлл?
   
— Да-да. — Сержант открыл дверь.
   
Старая леди сидела на топчане. Она была такая низенькая, что не доставала ногами до пола. А на коленях у нее устроился кот. Завидев сержанта, кот зарычал. Это был низкий горловой рык, который прозрачно намекал, что любая попытка тронуть кота или согнать его с насиженного места будет пресечена когтями.
   
Сержант давно устал ломать голову над тем, каким образом кот попадает в камеру. Это происходило всякий раз. В окно он пролезть не мог, войти через дверь — тем более, и вот поди ж ты: когда старая леди ночевала в камере, наутро кот неизменно оказывался при ней.
   
— Позавтракали уже, да?
   
— Десница тысячелетия и моллюск! — радостно отрапортовала миссис Тахион.
   
— Вот и хорошо. Тогда пойдемте со мной. Погода нынче чудесная.
   
— Веди же меня, Скотти!
   
Миссис Тахион встала и покорно пошаркала вслед за сержантом. Полицейский печально покачал головой.
   
Они вышли во двор, где, заботливо укрытая куском брезента (опять же сержант постарался), стояла проволочная тележка, доверху нагруженная пакетами.
   
— Никто ничего не стибрил? — спросила миссис Тахион.
   
Вот так с ней всегда, подумал сержант. Безумна, как шляпник, но порой как скажет… будто в мотке сахарной ваты натыкаешься на бритвенное лезвие.
   
Он улыбнулся и как мог ласково заверил старуху:
   
— Ей-богу, милая, ее никто и пальцем не тронул.
   
— Один-ноль в нашу пользу! — заявила миссис Тахион. — Шляподарю.
   
Сержант наклонился и вытащил из-под тележки пару ботинок.
   
— Это боты моей мамы. Она собиралась их выбросить, но я сказал, что кожа тут добротная, их вполне еще можно носить…
   
Миссис Тахион молниеносным движением выхватила подарок у него из рук. Через мгновение ботинки без следа исчезли под грудой пакетов.
   
— Маленький шаг для человека!
   
— Да, они шестого размера, — кивнул сержант.
   
— Ах, Бисто! Жизнь прекрасна, если никто не вставляет палки в колеса, но мост навести необходимо!
   
Сержант посмотрел на тележку.
   
— И где вы только все это берете, а? Из чего эти мешки, голубушка? С виду похоже на резину.
   
— Буль-буль-буу! — отвечала миссис Тахион. — Я им говорила, да чайника никто не слушает! Блеск!
   
Сержант выудил из кармана шестипенсовик.
   
— Вот. Выпейте чаю, скушайте булочку.
   
— Шляподарю. Это ты так думаешь! — сказала старая леди, взяв монетку.
   
— Не стоит благодарности.
   
Сержант зашагал обратно в участок.
   
Он привык к миссис Тахион. Иногда холодными вечерами дежурный слышал звон молочной бутылки, которая с размаху разбивалась о крыльцо. Формально это было правонарушение, и оно означало, что миссис Тахион хочет провести ночь в тепле.
   
Хотя такое случалось не всякой холодной ночью. Загадка, да и только. В прошлую зиму довольно долго держались суровые морозы и в участке уже начали беспокоиться. Но в один прекрасный день, ко всеобщему облегчению, снова раздались звон стекла и крики: «А я им говорила! Это ты так думаешь!» Миссис Тахион то появлялась, то исчезала, и никто не знал, откуда она приходит и куда уходит.
   
«Веди же меня, Скотти!» Да, безумна как шляпник, безумна как шляпник…
   
И все же… Вот странно: стоит дать что-нибудь миссис Тахион, потом неизменно возникает чувство, будто она сделала тебе одолжение, приняв подарок.
   
За спиной сержанта раздался скрип тележки, потом вдруг резко наступила тишина — как отрезало.
   
Он обернулся. Миссис Тахион с тележкой исчезли.
   
   
Джонни всем своим существом ощущал Парадайз-стрит. Она — здесь. И все происходит — здесь, тут, на этом самом месте. Не где-нибудь в далекой-далекой стране, где все названия чудные, где иностранцы с густыми усами скандируют лозунги.
   
Здесь. Здесь, где публичные библиотеки, и пешеходные «зебры», и ставки в футболе.
   
Бомбы пробьют крыши и перекрытия до самых подвалов, и мир окрасится ослепительно-белым.
   
И это произойдет, потому что Ноу Йоу говорит, что это уже произошло. Беда неотвратимо надвигается, и он, Джонни, никак не может этому помешать. Потому что если ему удастся помешать, тогда почему он сейчас знает, что на Парадайз-стрит произошло то, что произошло?
   
Может быть, миссис Тахион собирает Время, как другие собирают марки. Джонни не мог толком объяснить словами, но чувствовал, что время — это не просто та штука, которую отмеряют часы и календари, что оно живет и в головах людей тоже. Ничего удивительного, что она чокнутая: если думать о времени в подобной манере, запросто свихнешься.
   
— Эй, с тобой все в порядке? — донесся из далекого далека чей-то голос.
   
И произошло чудо. Развалины вновь превратились в чистенькие домики, вспыхнул свет, мяч со стуком ударился о нарисованные футбольные ворота — гол.
   
Керсти махала ладонью перед носом Джонни.
   
— Ты здоров?
   
— Я просто… задумался.
   
— Терпеть не могу, когда ты вот так отрубаешься.