1 2 3 4 
Латиноамериканец продолжал:
   
— В Америке нет справедливости. Миллионерам достаются кинозвезды, а беднякам — фабричные работницы. Так где же справедливость? Все должно быть общее. Автомобили, деньги, женщины…
   
— Смотри-ка, размечтался! — вставила Маруся.
   
— Разве это хорошо, когда у одного миллионы, а другой считает жалкие гроши? Все нужно разделить по справедливости.
   
Я перебил его:
   
— Мне кажется, что это бесполезно. Одни рождаются миллионерами, другие бедняками. Допустим, можно разделить все поровну, но что изменится? Лет через пять к миллионерам возвратятся деньги. А к беднякам вернутся, соответственно, заботы и печали.
   
— Возможно, ты прав. Тем более что революция в Америке произойдет не очень скоро. Здесь слишком много богачей и полицейских. Однако в будущем ее, я думаю, не избежать. Врачей и адвокатов мы заставим целый день трудиться. А простые люди будут слушать джаз, курить марихуану и ухаживать за женщинами.
   
— Видишь, что за тип? — сказала Муся. — Это ж надо!
   
— Оставь ты, — говорю, — его в покое. Он же в принципе не злой. И рассуждает, в общем-то, на уровне Плеханова, а может, даже Чернышевского…
   
Мы снова выпили. Я начал замечать, что Рафу тяготит мое присутствие. Хотя он трогал Мусю за руку и говорил:
   
— Пусть Серджио останется. Куда ему спешить? Давайте посидим еще минуты три. Буквально три минуты.
   
Но я сказал, что мне пора. Мы попрощались. Рафа излучал блаженство. Ударил меня дружески в живот тяжелой гипсовой рукой.
   
Маруся вышла следом на площадку.
   
— Получи, — говорит, — за сигареты.
   
— Глупости, — сказал я.
   
— Еще чего! Вот если бы ты жил со мной. Тогда я понимаю!
   
И тут я вдруг поцеловал ее. И сразу отворились металлические двери лифта.
   
— Чао! — слышу…
   
Я шел домой и почему-то чувствовал себя несчастным. Мне хотелось выпить, но уже как следует.
   
Как только я увидел дочку, все это прошло.
  
  
   
    
На улице и дома
   
   
Слухи у нас распространяются быстро. Если вас интересуют свежие новости, постойте около русского магазина. Лучше всего — около магазина «Днепр».
   
Это наш клуб. Наш форум. Наша ассамблея. Наше информационное агентство.
   
Здесь можно навести любую справку. Обсудить последнюю газетную статью. Нанять телохранителя, шофера или, скажем, платного убийцу. Приобрести автомобиль за сотню долларов. Купить валокордин отечественного производства. Познакомиться с веселой и нетребовательной дамой.
   
Говорят, здесь продают марихуану и оружие. Меняют иностранную валюту. Заключают подозрительные сделки.
   
О людях нашего района здесь известно все.
   
Известно, что у Зямы Пивоварова родился внук, которого назвали Бенджи. Что правозащитник Караваев написал статью в защиту дочки Брежнева — Галины, жертвы тоталитаризма. Что владелец «Русской книги» Фима Друкер переиздает альбом «Японская эротика». Что Баранов, Еселевский и Перцович сообща купили ланчонет.
   
Все знают, что хозяин фотоателье Евсей Рубинчик так и не купил жене мутоновую шубу. Что Григорий Лемкус выдал замуж суку Афродиту. Что счастливчик Лернер оказался миллионным посетителем картинной галереи «Родос» и ему вручили триста долларов. Известно также, что до этого в картинных галереях Лернеру бывать не приходилось.
   
Известно, между прочим, что Зарецкий тайно ездил к Солженицыну. Был удостоен разговора продолжительностью в две минуты. Поинтересовался, что Исаич думает о сексе? Получил ответ, что «все сие есть блажь заморская, антихристова лжа…».
   
Короче, здесь известно все. И обо всех. Заговорили наконец и о Марусе с Рафаэлем. В таком примерно духе:
   
— К этой, с углового дома, ходит тут один испанец. И притом открыто. Разве можно так себя не уважать?!.
   
Мужчины, обсуждая эту тему, весело подмигивали. Женщины сурово поднимали брови.
   
Мужчины говорили:
   
— Эта рыжая, однако, не теряется.
   
Женщины высказывались строже:
   
— Хоть бы каплю совести имела!
   
Женщины, как правило, Марусю осуждали.
   
Мужчины в основном сочувствовали ей.
   
Рафа в представлении мужчин был гангстером и даже террористом. Женщины считали его обыкновенным пьяницей.
   
Косая Фрида так и говорила:
   
— Типичный пьяный гой из Жмеринки!..
   
У наших женщин философия такая:
   
«Если ты одна с ребенком, без копейки денег — не гордись. Веди себя немного поскромнее».
   
Они считали, что в Марусином тяжелом положении необходимо быть усталой, жалкой и зависимой. Еще лучше — больной, с расстроенными нервами. Тогда бы наши женщины ей посочувствовали. И даже, я не сомневаюсь, помогли бы.
   
А так? Раз слишком гордая, то пусть сама выкручивается… В общем:
   
«Хочешь, чтоб я тебя жалела? Дай сначала насладиться твоим унижением!»
   
Маруся не производила впечатления забитой и униженной. Быстро начала водить машину. (Рафа поменял облезлый «бьюик» на высокий «джип».) Довольно часто появлялась в русских магазинах. Покупала дорогую рыбу, буженину, черную икру. Хотя я все еще не мог понять, чем Рафа занимается. Не говоря о Мусе…
   
Сто раз я убеждался — бедность качество врожденное. Богатство тоже. Каждый выбирает то, что ему больше нравится. И как ни странно, многие предпочитают бедность. Рафаэль и Муся предпочли богатство.
   
Рафа был похож на избалованного сына Аристотеля Онассиса. Он вел себя как человек без денег, но защищенный папиными миллиардами. Он брал взаймы где только можно. Оформлял кредитные бумаги. Раздавал финансовые обязательства.
   
Он кутил. Последствия его не волновали.
   
Сначала Муся нервничала, а затем привыкла. Америка — богатая страна. Кому-то надо жить в этой стране без огорчений и забот?!.
   
Вот так они и жили.
   
Общество могло простить им что угодно: тунеядство, вымогательство, наркотики. Короче — все, за исключением беспечности.
   
Косая Фрида возмущалась:
   
— Так и я ведь заведу себе какого-нибудь Чиполлино!..
   
Наши интеллектуалы высказались следующим образом. Зарецкий говорил:
   
— Взгляните-ка на этого латиноамериканца. На его суставы и ушные раковины. Перед нами характерный тип латентно-дискурсоидного моносексопата. А теперь взгляните на Марию Федоровну. На ее живот и тазовые кости. Это же типичный случай релевантно-мифизированного полисексуалитета… Короче говоря, они не пара…
   
Лемкус опускал глаза:
   
— Бог есть любовь!..
   
Правозащитник Караваев восклицал, жестикулируя:
   
— Безнравственно и стыдно предаваться адюльтеру, когда вся хельсинкская группа за решеткой!
   
Ему печально вторил издатель Друкер:
   
— Отдаться человеку, который путает Толстого с Достоевским!.. Я лично этого не понимаю…
   
Аркаша Лернер с некоторой грустью повторял:
   
— Красивых баб всегда уводят наглые грузины… Что?.. Испанец?.. Это в принципе одно и то же…
   
Владелец магазина Зяма Пивоваров рассуждал, как настоящий бизнесмен:
   
— Не пропадать же дефицитному товару…
   
Евсей Рубинчик, будучи в душе художником, отметил:
   
— Смотрятся они неплохо. Хотелось бы мне их запечатлеть форматом восемь на двенадцать…
   
Баранов, Еселевский и Перцович ограничились довольно легкомысленными шутками. Перцович, в частности, сказал Марусе:
   
— Ты, Мусенька, друзей не забывай. Ты, если будешь замуж выходить, усынови меня. А то уже нет сил крутить баранку в шестьдесят четыре года…
   
   
Не то чтобы я подружился с Рафаэлем. Для этого мы были слишком разными людьми. Хотя встречаться приходилось нам довольно часто. Такой у нас район.
   
Допустим, вы разыскиваете кого-то. Адрес узнавать совсем не обязательно. Гуляйте по центральной улице. Купите банку пива. Съешьте порцию мороженого. Выкурите сигарету. И неизбежно встретите того, кого разыскиваете. Как минимум, получите любую информацию о нем. И главным образом — порочащую…
   
Маруся раза три устраивала вечеринки. Приглашала нас с женой. Готовила домашние пельмени. Воспитывала Рафу:
   
— Не кури! Поменьше ешь! А главное, поменьше разговаривай! Учти, что ты здесь самый глупый.
   
Рафаэль не обижался. Он действительно часами говорил. И в основном про то, как стать миллионером. Строил планы быстрого обогащения.
   
Планировал издание съедобных детских книг. Затем вынашивал проект съедобных шахмат. Наконец, пришел к волнующей идее съедобных дамских трусиков.
   
Его смущало лишь отсутствие начальных капиталов.
   
— Можно, — говорил он, — попросить у братьев. Они мне доверяют полностью. Достаточно снять трубку…
   
— Братья не дадут, — вставляла Муся. — И ты прекрасно это знаешь. Они не идиоты.
   
— Не дадут, — охотно соглашался Рафа, — это правда. Но попросить я хоть сейчас могу. Не веришь?..
   
Будучи американцем, он всей душой мечтал разбогатеть. Но будучи еще и революционером, он мечтал добиться справедливости.
   
Маруся говорила:
   
— Шел бы ты работать, как все люди.
   
Рафа твердо возражал:
   
— Пускай работают дантисты, богачи и адвокаты.
   
Логика в его речах отсутствовала.
   
Однажды я сидел у Муси. Рафа прибежал откуда-то взволнованный и бледный. Закричал с порога:
   
— Гениальная идея! Принесет нам три миллиона долларов! Успех на сто процентов гарантируется. Никакого риска. Через три недели мы открываем фабрику искусственных сосков!
   
— Чего? — спросила Муся.
   
— Искусственных сосков!
   
— Не понял, — говорю. — Каких сосков?
   
— Обыкновенных, дамских.
   
И Рафа ткнул себя корявым пальцем в грудь.
   
— Все очень просто. Посмотри на женщин. Особенно тех, что помоложе. Они же все без лифчиков разгуливают. Чтобы сквозь одежду все это просвечивало. Ты заметил?
   
— Допустим, — говорю.
   
— Я долго наблюдал и вдруг…
   
— Поменьше наблюдай, — успела вставить Муся.
   
— Я долго наблюдал, и вдруг меня сегодня осенило. Все это хорошо для молодых. А кто постарше, тем обидно. Им тоже хочется, чтоб все просвечивало. И чтоб при этом совершенно не болталось. И я придумал, — Рафа торжествующе возвысил голос, — как этого добиться.
   
— Ну?
   
— Прошу внимания. Старуха надевает лифчик. Прикрепляет к лифчику резиновый сосок. Затем натягивает кофту.
   
— Ну и что?
   
— А то, что все просвечивает и совершенно не болтается.
   
— И ты намерен эту гадость продавать? — спросила Муся.
   
— В неограниченном количестве. Ведь это же иллюзия! Я буду торговать иллюзиями по сорок центов штука. И заработаю на этом миллионы. Потому что самый ходовой товар в Америке — иллюзии… Осталось раздобыть начальный капитал. Примерно тысяч двадцать…
   
   
— Он сумасшедший, — говорила Муся, — крейзи! Это факт. Но к Левке он действительно привязан. Он ему игрушки покупает. Ходит с ним в бассейн. Недавно рыбу ездили ловить. Он с Левушкой как равный в плане интеллекта. А может, Лева даже поумнее…
   
Однажды Муся заглянула к нам с женой и говорит:
   
— Дадите кофе? Я немного посижу. А около пяти заедет Рафа. Он должен Левушку забрать из киндергартена.
   
Моя жена открыла холодильник. Муся закричала:
   
— Боже упаси! Я на диете…
   
Мы пили кофе. Говорили о политике. Конкретно, обсуждали личность Горбачева и его реформы. Маруся, в частности, сказала:
   
— Если там начнутся перемены, я об этом раньше всех узнаю. Потому что сразу же уволят моего отца. Он сам мне говорил: «Учти. Пока я занимаю столь ответственную должность, коммунизм тебе и маме не грозит…»
   
Тут снизу позвонили.
   
— Это Рафа.
   
Через минуту появился Рафаэль, учтивый, загорелый и благоухающий косметикой. Он изъявил желание выпить рома с пепси-колой. Сообщил, что духота на улице, как в преисподней.
   
Маруся засмеялась:
   
— Всюду этот Рафа побывал…
   
Затем спросила:
   
— Где ребенок? Во дворе?
   
— Сейчас все объясню.
   
Маруся начала приподниматься:
   
— Где Левушка?
   
— Не беспокойся. Все нормально.
   
Рафа снова выпил. Опустил стакан. Укрылся за моей спиной и тонким голосом проговорил:
   
— Мне кажется, я потерял его.
   
— Что?!
   
— Я думаю, он выпал из машины. Только не волнуйся…
   
Но мы уже бежали вниз по лестнице. Маруся — впереди. Я следом. Затем моя жена. И дальше Рафаэль, который на ходу твердил;
   
— Мы ехали через Грэнд Сентрал. Повернули к мосту. Лео перелез на заднее сиденье. Там лежали новые игрушки. А потом вдруг слышу — бэнг! Я думал, это взорвалась игрушечная бомба.
   
— Убью! — кричала Муся, не замедляя шага.
   
Мы бежали к переезду. Рафа на бегу курил сигару. Моя жена в домашних туфлях стала отставать. Я уговаривал Марусю действовать разумно. Люди уступали нам дорогу.
   
День был солнечный и знойный. Над асфальтом поднимались испарения бензина. В стороне аэропорта грохотали реактивные моторы. Сто восьмая улица была похожа на засвеченную фотографию.
   
Левее виадука мы заметили толпу, которая неплотно окружала полицейского. Маруся с криком бросилась вперед. Секунда, и глазам ее предстанет распростертое на выцветшем асфальте тело.
   
Люди расступились. Мы увидели заплаканного Левушку с игрушечной гранатой в кулаке. Его колени были в ссадинах. Других увечий я не обнаружил.
   
— Значит, это ваш? — спросил довольно хмуро полицейский.
   
Маруся подхватила Леву на руки.
   
Один в толпе сказал:
   
— Легко отделался.
   
Второй добавил:
   
— Надо отдавать таких родителей под суд.
   
Тут подоспели новые зеваки:
   
— Что случилось?
   
— Выпал из машины…
   
— Хорошо, что не из самолета…
   
Мы направлялись к дому. Рафаэль держался в отдалении. Потом вдруг говорит:
   
— Мне кажется, что это дело следует отпраздновать!..
   
Он сделал шаг по направлению к двери ресторана «Лотос».
   
И лишь тогда Маруся наградила его звонкой, оглушительной пощечиной. Раздался звук, как будто тысячи поклонников, допустим, Адриано Челентано одновременно хлопнули в ладоши.
   
Рафа даже глазом не повел. Он только поднял руки и сказал:
   
— Сдаюсь…
   
   
В июле Муся отмечала день рождения. Собралось у нее двенадцать человек гостей.
   
Во-первых, родственники — Фима с Лорой. Далее, Зарецкий — что-то вроде свадебного генерала. Лернер — в роли тамады. Рубинчик — представитель наших деловых кругов. Издатель Друкер — воплощение культуры. Пивоваров, без которого такие вечеринки не обходятся. Баранов, Еселевский и Перцович — в качестве народа. Караваев — олицетворяющий районное инакомыслие. И наконец, Григорий Лемкус, заявившийся без приглашения, но с детьми.
   
Зарецкий подарил Марусе тронутую увяданием розу. Лернер — дюжину шампанского. Владелец «Русской книги» Друкер — том арабских непристойных сказок. Караваев — фотографию Белоцерковского с автографом: «Терпимость — наше грозное оружие!» Рубинчик преподнес ей мани-ордер на загадочную сумму — тридцать восемь долларов и шестьдесят четыре цента. Родственники Фима с Лорой — вентилятор. Пивоваров — целую телегу всякого добра из собственного магазина. Баранов, Еселевский и Перцович сообща купили Мусе новый телевизор. Лемкус одарил ее своим благословением. А мы с женой отделались банальной кофеваркой.
   
Ждали Рафу. Тот задерживался. Маруся объяснила:
   
— Он звонил. Сначала из Манхэттена. Потом с Лонг-Айленда. А полчаса назад — из Джексон-Хайтс. Кричал, что скоро будет. Может, деньги занимать поехал к родственникам? Видно, ищет мне какой-нибудь особенный подарок. Только это все не обязательно. Тут главное — внимание…
   
Решили подождать. Хотя Аркаша Лернер все глядел на заливное. Да и остальные проявляли легкую нервозность. В частности, Рубинчик говорил:
   
— И все-таки зимой намного лучше кушается. Летом тоже, в общем, кушается, но похуже…
   
В ответ на это Аркаша Лернер хмуро произнес:
   
— Я полагаю, глупо ждать зимы!
   
И осторожно взял маслину с блюда.
   
— Ну, тогда садитесь, — пригласила Муся.
   
Гости с шумом начали рассаживаться.
   
— Я поближе к вам, Мария Федоровна, — сказал Зарецкий.
   
— А я поближе к семге, — отозвался Лернер.
   
Прозвенел звонок. Маруся выбежала к лифту. Вскоре появился Рафаэль. Вид у него был гордый и торжественный. В руках он нес большой коричневый пакет. В пакете что-то щелкало, свистело и царапалось. При этом доносились тягостные вздохи.
   
Рафаэль дождался тишины и опрокинул содержимое пакета в кресло. Оттуда выпал, с треском расправляя крылья, большой зеленый попугай.
   
— О Господи, — сказала Муся, — это еще что такое?!
   
Рафа торжествующе обвел глазами публику:
   
— Его зовут Лоло! Я уплатил за него триста долларов!.. Ты рада?
   
— Кошмар! — сказала Муся.
   
— А точнее — двести шестьдесят. Он стоил триста, но я купил его за двести шестьдесят. Плюс такси…
   
Лоло был ростом с курицу. Он был зеленый, с рыжим хохолком, оранжевыми пейсами и черным ястребиным клювом. Его семитский профиль выражал негодование. Склонив немного голову, он двигался вразвалку, часто расправляя крылья.
   
С кресла он перешагнул на этажерку. С этажерки — на торшер. Оттуда тяжело перелетел на люстру. С люстры — на карниз. Затем вниз головой спустился по оконной шторе. Ступил на крышку телевизора. Присел. На лакированной поверхности возникла убедительная кучка.
   
Одарив нас этаким сокровищем, Лоло хвастливо вскрикнул. А потом затараторил с недовольным видом:
   
— Шит, шит, шит, шит, шит, фак, фак, фак, фак…
   
— В хороших, надо думать, был руках, — сказала Муся.
   
— Мне бы так владеть английским, — удивился Друкер.
   
Попугай тем временем залез на стол. Прошелся вдоль закусок. Перепачкал лапы в майонезе. Цепко ухватил за хвост сардину и опять взлетел на люстру.
   
Муся обратилась к Рафаэлю:
   
— Где же клетка?
   
— Денег не хватило, — виновато объяснил ей Рафаэль.
   
— Но он же будет всюду какать!
   
— Не исключено. И даже вероятно, — подтвердил Зарецкий.
   
— Что же делать?!.
   
Рафа приставал к Марусе:
   
— Ты не рада?
   
— Я?.. Я просто счастлива! Мне в жизни только этого и не хватало!..
   
Мы общими усилиями загнали попугая в шкаф.
   
Лоло был недоволен. Он бранился, как советский неопохмелившийся разнорабочий. Царапал тонкую фанеру и долбил ее могучим клювом.
   
А потом затих и, кажется, уснул.
   
Шкаф был дешевый. Щели пропускали воздух…
   
— Завтра что-нибудь придумаем, — сказала Муся.
   
И добавила:
   
— Ну, а теперь к столу!
   
Через минуту зазвенели рюмки, чашки и стаканы. Выпивали из чего придется. Лернер громко крикнул:
   
— С днем рожденья!
   
Маруся от смущения произнесла:
   
— Вас также…
   
   
Расходились мы около часу ночи. Шли и обсуждали Мусины проблемы. Зарецкий говорил:
   
— Здоровая, простите, баба, не работает, живет с каким-то дикобразом… Целый день свободна. Одевается в меха и замшу. Пьет стаканами. И никаких забот… В Афганистане, между прочим, льется кровь, а здесь рекой течет шампанское!.. В Непале дети голодают, а здесь какой-то мерзкий попугай сардины жрет!.. Так где же справедливость?
   
Тут я бестактно засмеялся.
   
— Циник! — выкрикнул Зарецкий.
   
Мне пришлось сказать ему:
   
— Есть кое-что повыше справедливости!
   
— Ого! — сказал Зарецкий. — Это интересно! Говорите, я вас с удовольствием послушаю. Внимание, господа! Так что же выше справедливости?
   
— Да что угодно, — отвечаю.
   
— Ну а если более конкретно?
   
— Если более конкретно — милосердие…
  
  
   
    
Я хочу домой
   
   
Настала осень. Наш район с трудом очнулся после долгого удушливого лета. Кондиционеры были выключены. Толстяки сменили отвратительные шорты на пристойные кримпленовые брюки. Женщины, слегка прикрывшись, обрели известную таинственность. Тяжелый запах дыма и бензина растворился в аромате подгнивающей листвы.
   
Марусю я встречал довольно часто. Иногда мы заходили в бар. Маруся жаловалась:
   
— Ты себе не представляешь! Рафа и Лоло — ну просто близнецы. В том смысле, что ответственности — ноль. И лексикон примерно одинаковый.
   
— Он так и не работает?
   
— Лоло?
   
— Да не Лоло, а Рафа?
   
Муся засмеялась:
   
— Ты его, должно быть, с кем-то путаешь. Скорей уж я поверю, что работает Лоло. Хотя и это, прямо скажем, маловероятно…
   
Марусе принесли коктейль — джин с лимонадом. Мне — двойную порцию «Столичной».
   
Мы пересели за отдельный столик. Я спросил:
   
— Тогда на что вы существуете?
   
— Не знаю… Я тут месяц проработала в одной конторе. Отвечала на звонки. Естественно, хозяин начал приставать. Я говорю ему: «Поехали в мотель. Все удовольствие — сто долларов». А он: «Я думал, ты порядочная женщина». А я ему: «Тебе порядочная и за миллион не даст».
   
Я перебил ее:
   
— Маруська, ты в своем уме?! Ведь ты не проститутка! Что вообще за разговоры?!
   
— А что ты мне советуешь? Тарелки мыть в паршивом ресторане? На программиста выучиться? Торговать орехами на Сто восьмой?.. Да лучше я обратно попрошусь!
   
— Куда? В Москву?
   
— Да хоть бы и в Москву! А что особенного?! Ведь не посадят же меня. К политике я отношения не имею…
   
— А свобода?
   
— На фиг мне свобода! Я хочу покоя… И вообще, зачем нужна свобода, когда у меня есть папа?!
   
— Ты даешь!
   
— Нормальный человек, он и в Москве свободен.
   
— Много ли ты видела нормальных?
   
— Их везде не много.
   
— Ты просто все забыла. Хамство, ложь…
   
— В Москве и нахамят, так хоть по-русски.
   
— Это-то и страшно!..
   
— В общем, жизни нет. На Рафу полагаться глупо. Он такой: сегодня на коленях ползает, а завтра вдруг исчезнет. Где-то шляется неделю или две. Потом опять звонит. Явился как-то раз, снимает брюки, а трусы в помаде. Я тебе клянусь! Причем его и ревновать-то бесполезно. Не поймет. В моральном отношении Лоло на этом фоне — академик Сахаров. Он хоть не шляется по бабам…
   
Я спросил:
   
— А Лева?
   
— Левка молодой еще по бабам шляться.
   
— Я спросил — как Левушка на этом фоне?
   
— А-а… Прекрасно. У него как раз все замечательно. И с Рафой отношения прекрасные. И с попугаем, когда тот в хорошем настроении… Как говорится, родственные души…
   
Я помахал рукой знакомому художнику. Его жена уставилась на Мусю. Так, будто обнаружила меня в сомнительной компании. Теперь начнутся разговоры. Впрочем, разговоры начались уже давно.
   
Однако настроение испортилось. Я заплатил, и мы ушли…
   
Прошла неделя. Где-то я услышал, что Муся ездила в советское посольство. Просилась якобы домой.
   
Сначала я, конечно, не поверил. Но слухи все усиливались. Обрастали всякими подробностями. В частности, Рубинчик говорил:
   
— Ее делами занимается Балиев, третий секретарь посольства.
   
Я позвонил Марусе. Спрашиваю:
   
— Что там происходит?
   
Она мне говорит довольно странным тоном:
   
— Если хочешь, встретимся.
   
— Где?
   
— Только не у магазина «Днепр».
   
Мы встретились на Остин-стрит, купили фунт черешен. Сели на траву у Пресвитерианской церкви.
   
Муся говорит:
   
— Если тебя со мной увидят, будешь неприятности иметь.
   
— В том смысле, что жена узнает?
   
— Не жена, а эмигрантская, пардон, общественность.
   
— Плевать… Ты что, действительно была в посольстве?
   
— Ну, была.
   
— И что?
   
— Да ничего. Сказали: «Нужно вам, Мария Федоровна, заслужить прощение».
   
— Чем все это кончилось?
   
— Ничем.
   
— И что же будет дальше?
   
— Я не знаю. Я только знаю, что хочу домой. Хочу, чтоб обо мне заботились. Хочу туда, где папа с мамой… А здесь? Испанец, попугай, какая-то дурацкая свобода… Я, может быть, хочу дворнягу, а не попугая…
   
— Дворняга, — говорю, — у тебя есть.
   
Маруся замолчала, отвернулась. Наступила тягостная пауза. Я говорю:
   
— Ты сердишься?
   
— На что же мне сердиться? Встретить бы тебя пятнадцать лет назад…
   
— Я не такой уж старый.
   
— У тебя жена, ребенок… В общем, ясно. А просто так я не хочу.
   
— Да просто так и я ведь не согласен.
   
— Тем более. И хватит говорить на эту тему!
   
— Хватит.
   
Черешни были съедены. А косточки мы бросили в траву.
   
Чтобы прервать молчание, я спросил:
   
— Ты хочешь рассказать мне о своих делах?
   
И вот что я услышал.
   
   
В августе у Муси началась депрессия. Причины, как это обычно и бывает, выглядели мелкими. Известно, что по-настоящему страдают люди только от досадных мелочей.
   
Соединилось все. У Левушки возникла аллергия к шоколаду. Рафаэль не появлялся с четверга. Лоло сломал очередную клетку из тяжелой медной проволоки. Счет за телефон был не оплачен.
   
Тут как раз и появилось объявление в газетах. Все желающие могут посмотреть отечественный фильм «Даурия». Картина демонстрируется под эгидой нашей миссии в ООН. Свободный вход. По слухам, ожидается шампанское и бутерброды.
   
Муся вдруг решила, что пойдет. А Левушку оставит родственникам.
   
Зал был небольшой, прохладный. Фильм особенного впечатления не произвел. Стрельбой и гонками американских зрителей не удивишь.
   
Зато потом их угостили водкой с бутербродами. Слух относительно шампанского не подтвердился.
   
К Мусе подошел довольно симпатичный тип лет сорока. Назвался:
   
— Логинов Олег Вадимович.
   
Поговорили о кино. Затем о жизни вообще. Олег Вадимович пожаловался на дороговизну. Сказал, что качество в Америке — ужасно дорогая штука. «Недавно, — говорит, — я предъявил своему боссу ультиматум. Платите больше или я уволюсь».
   
— Чем же это кончилось? — спросила Муся.
   
— Компромиссом. Зарплату он мне так и не прибавил. Зато я решил, что не уволюсь.
   
Муся засмеялась. Олег Вадимович казался ей веселым человеком. Она даже спросила:
   
— Почему среди людей гораздо больше мрачных, чем веселых?
   
Логинов ответил:
   
— Мрачным легче притворяться.
   
Потом вдруг спрашивает:
   
— А могу ли я задать вопрос, что называется, приватный?
   
— То есть?
   
— Проще говоря — нескромный… Как это случилось, уважаемая Мария Федоровна, что вы на Западе?
   
— По глупости, — ответила Маруся.
   
— Папаша ваш — солидная фигура. Мать — ответственный работник. Сами вы неплохо зарабатывали. Алиментов, извиняюсь, выходило ежемесячно рублей по сто…
   
— Не в деньгах счастье.
   
— Полностью согласен… В чем же? От политики вы были далеки. Материально вам хватало. Жили беззаботно… Родственников захотелось повидать? При таких доходах родственников можно было выписать из-за границы — к нам…
   
— Не знаю… Дура я была…
   
— Опять же полностью согласен. Тем не менее какие ваши планы?
   
— В смысле?
   
— Как вы собираетесь жить дальше?
   
— Как-нибудь.
   
Тут Муся спохватилась:
   
— Я Америку не хаю. Мне здесь нравится.
   
— Еще бы, — поддержал товарищ Логинов. — Великая страна! Да мы-то здесь чужие, независимо от убеждений.
   
Маруся вежливо кивнула. Ей понравилось размашистое «мы», которым Логинов объединил их: эмигрантку с дипломатом.
   
— Может, я обратно попрошусь. Скажу — простите меня, дуру несознательную…
   
Логинов подумал, усмехнулся и сказал:
   
— Прощение, Мария Федоровна, надо заслужить…
   
   
Маруся поднялась и отряхнула юбку. С Квинс-бульвара доносился гул автомашин. Над крышами бледнело догорающее солнце. В тень от пресвитерианских башен налетела мошкара.
   
Я тоже встал:
   
— Так чем же это кончилось?
   
— Они мне позвонили.
   
— Кто — они?
   
— Два типа из советского посольства.
   
Я сказал:
   
— Идем, расскажешь по дороге. Может, выпьем кофе где-нибудь?
   
Маруся рассердилась:
   
— А киселя ты мне не хочешь предложить?..
   
Мы оказались в баре на Семидесятой. Там грохотала музыка. Пришлось идти через дорогу к мексиканцам.
   
Я спросил:
   
— Так что же было дальше?
   
   
Муся попрощалась с Логиновым в холле. Думала, что он захочет проводить ее. И даже приготовилась к не слишком энергичному отпору. Но Олег Вадимович сказал:
   
— Если хотите, я вам позвоню…
   
Возможно, думала Маруся, он боится своего начальства. Или же меня не хочет подводить.
   
Домой Маруся ехала в сабвее. Целый час себя корила за ненужную, пустую откровенность. Да и мысль о возвращении на родину казалась ей теперь абсурдной. Вдруг посадят? Вдруг заставят каяться? Ругать Америку, которая здесь совершенно ни при чем…
   
Прошло три дня. Маруся стала забывать про этот глупый разговор. Тем более что появился Рафа, как всегда — довольный и счастливый. Он сказал, что был в Канаде, исключительно по делу. Что недавно основал и, разумеется, возглавил корпорацию по сбору тишины.
   
— Чего? — спросила Муся.
   
— Тишины.
   
— Ого, — сказала Муся, — это что-то новенькое.
   
Рафаэль кричал:
   
— Я заработаю миллионы! Вот увидишь! Миллионы!
   
— Очень кстати. Тут как раз пришли счета.
   
— Послушай, в чем моя идея. В нашей жизни слишком много шума. Это вредно. Действует на психику. От этого все люди стали нервными и злыми. Людям просто не хватает тишины. Так вот, мы будем собирать ее, хранить и продавать…
   
— На вес? — спросила Муся.
   
— Почему на вес? В кассетах. И под номерами. Скажем, тишина номер один: «Рассвет в горах». А тишина, допустим, номер пять: «Любовная истома». Номер девять: «Тишина испорченной землечерпалки». Номер сорок: «Тишина через минуту после авиационной катастрофы». И так далее.
   
— За телефон бы надо уплатить, — сказала Муся.
   
Рафа не дослушал и ушел за пивом.
   
   
Тут ей позвонили. Низкий голос произнес:
   
— Мы из советского посольства…
   
Пауза.
   
— Але! Хотите с нами встретиться?
   
— А где?
   
— Да где угодно. В самом людном месте. Ресторан «Шанхай» на Лексингтон и Пятьдесят четвертой вас устраивает? В среду. Ровно в три.
   
— А как я вас узнаю?
   
— Да никак. Мы сами вас узнаем. Нас Олег Вадимович проинформировал. Не беспокойтесь. Просьба не опаздывать. Учтите, мы специально прилетим из Вашингтона.
   
— Я приду, — сказала Муся.
   
И подумала: «Тут кавалеры доллар на метро боятся израсходовать. А эти специально прилетят из Вашингтона. Мелочь, а приятно…»
   
Ровно в три она была на Лексингтон. У ресторана поджидали двое. Один — довольно молодой, в футболке. А второй — при галстуке и лет на десять старше. Он-то и представился — Балиев. Молодой сказал, протягивая руку, — Жора.
   
В ресторане было тесно, хотя ланч давно закончился. Гудели кондиционеры. Молодая китаянка проводила их за столик у окна. Вручила каждому меню с драконами на фиолетовой обложке. Жора погрузился в чтение. Балиев равнодушно произнес:
   
— Мне — как всегда.
   
Маруся поспешила заявить:
   
— Я есть не буду.
   
— Дело ваше, — реагировал Балиев.
   
Жора возмутился:
   
— Обижаешь, мать! Идешь на конфронтацию! А значит, создаешь очаг международной напряженности!.. Зачем?.. Давай поговорим! Побудем в деловой и конструктивной обстановке!..
   
Тут Балиев с раздражением прикрикнул:
   
— Помолчите!
   
У Маруси сразу же возникло ощущение театра, зрелища, эстрадной пары. Жора был веселый, разбитной и откровенный. А Балиев — по контрасту — хмурый, строгий и неразговорчивый.
   
При этом между ними ощущалась согласованность, как в цирке.
   
Жора говорил:
   
— Не падай духом, мать! Все будет замечательно! Беднейшие слои помогут! Запад обречен!..
   
Балиев недовольно хмурился:
   
— Не знаю, как тут быть, Мария Федоровна. Решения в таких делах, конечно, принимаются Москвой. При этом многое, естественно, зависит и от наших, так сказать, рекомендаций…
   
Китаянка принесла им чаю. Мелко кланяясь, бесшумно удалилась. Жора вслед ей крикнул:
   
— Побыстрее, дорогуша! Выше ногу, уже глаз!..
   
Балиев наконец кивнул:
   
— Рассказывайте.
   
— Что?
   
— Да все как есть.
   
— А что рассказывать? Жила я хорошо, материально и вообще. Уехала по глупости. Хочу, как говорится, искупить. Вплоть до лишения свободы…
   
Жора снова возмутился:
   
— Брось ты, мать! Кого теперь сажают?! Нынче, чтобы сесть, особые заслуги требуются. Типа шпионажа…
   
Тут Балиев строго уточнил:
   
— Бывают исключения.
   
— Для полицаев!.. А Мария Федоровна — просто несознательная.
   
— В общем, — неохотно подтвердил Балиев, — это так. И все-таки прощение надо заслужить. А как, на этот счет мы будем говорить в посольстве.
   
— Я должна приехать?
   
— Чем скорей, тем лучше. Ждем вас каждый понедельник. С часу до шести. Записывайте адрес.
   
— А теперь, — сказал ей Жора, — можно вас запечатлеть? Как говорится, не для протокола.
   
Он вынул из кармана фотоаппарат. Балиев чуть придвинулся к Марусе. Официант с дымящимся подносом замер в нескольких шагах.
   
Зачем им фотография понадобилась думала Маруся. В качестве улики? В доказательство успешно проведенной операции? Зачем? И ехать ли мне в это чертово посольство?.. Надо бы поехать. Просто ради интереса…
   
   
Муся ехала «Амтраком» в шесть утра. За окнами мелькали реки, горы, перелески — все как будто нарисованное. Утренний пейзаж в оконной раме. Не природа, думала Маруся, а какая-то цивилизация…
   
Затем она гуляла час по Вашингтону. Ничего особенного. Если что и бросилось в глаза, так это множество строительных лесов.
   
Посольский особняк едва виднелся среди зелени. Казалось, что ограда лишь поддерживает ветки. Прутья были крашеные, толстые, с шипами.
   
Муся постояла возле запертых дверей, нажала кнопку.
   
Вестибюль, на противоположной стенке — герб, телеустройство…
   
— Ждите!
   
Кресло, стол, журналы «Огонек», знакомые портреты, бархатные шторы, холодильник…
   
Ждать пришлось недолго. Вышли трое. Жора, сам Балиев и еще довольно гнусный тип в очках. (Лицо, как бельевая пуговица, вспоминала Муся.)
   
Далее — минуты три бессмысленных формальностей:
   
— Устали? Как доехали? Хотите пепси-колы?
   
После этого Балиев ей сказал:
   
— Знакомьтесь — Кокорев Гордей Борисович.
   
— Мы так его и называем — КГБ, — добавил Жора.
   
Кокорев прервал его довольно строгим жестом:
   
— Я прошу внимания. Давайте подытожим факты. Некая Мария Татарович покидает родину. Затем Мария Татарович, видите ли, просится обратно. Создается ощущение, как будто родина для некоторых — это переменная величина. Хочу — уеду, передумаю — вернусь. Как будто дело происходит в гастрономе или же на рынке. Между тем совершено, я извиняюсь, гнусное предательство. А значит, надо искупить свою вину. И уж затем, гражданка Татарович, будет решено, пускать ли вас обратно. Или не пускать. Но и тогда решение потребует, учтите, безграничного мягкосердечия. А ведь и у социалистического гуманизма есть пределы.
   
— Есть, — уверенно поддакнул Жора.
   
Наступила пауза. Гудели кондиционеры. Холодильник то и дело начинал вибрировать.
   
   
Маруся неуверенно спросила:
   
— Что же вы мне посоветуете?
   
Кокорев помедлил и затем сказал:
   
— А вы, Мария Федоровна, напишите.
   
— Что?
   
— Статью, заметку, что-то в этом роде.
   
— Я? О чем?
   
— Да обо всем. Детально изложите все, как было. Как вы жили без забот и огорчений. Как на вас подействовали речи Цехновицера. И как потом вы совершили ложный шаг. И как теперь раскаиваетесь… Ясно?.. Поделитесь мыслями…
   
— Откуда?
   
— Что — откуда?
   
— Мысли.
   
— Мыслей я подкину, — вставил Жора.
   
— Мысли не проблема, — согласился Кокорев.
   
Балиев неожиданно заметил:
   
— У одних есть мысли. У других — единомышленники…
   
— Хорошо, — сказала Муся, — ну, положим, я все это изложу. И что же дальше?
   
— Дальше мы все это напечатаем. Ваш случай будет для кого-нибудь уроком.
   
— Кто же это напечатает? — спросила Муся.
   
— Кто угодно. С нашей-то рекомендацией!.. Да хоть «Литературная газета».
   
— Или «Нью-Йорк Таймс», — добавил Жора.
   
— Я ведь и писать-то не умею.
   
— Как умеете. Ведь это не стихи. Здесь основное — факты. Если надо, мы подредактируем.
   
— Послушай, мать, — кривлялся Жора, — соглашайся, не томи.
   
— Я попрошу Довлатова, — сказала Муся.
   
Кокорев переспросил:
   
— Кого?
   
— Вы что, Довлатова не знаете? Он пишет, как Тургенев, даже лучше.
   
— Ну, если как Тургенев, этого вполне достаточно, — сказал Балиев.
   
— Действуйте, — напутствовал Марусю Кокорев.
   
— Попробую…
   
В баре оставались — мы, какой-то пьяный с фокстерьером и задумчивая черная девица. А может, чуть живая от наркотиков.
   
Маруся вдруг сказала:
   
— Угости ее шампанским.
   
Я спросил:
   
— Желаете шампанского?
   
Девица удивленно посмотрела на меня. Ведь я был не один. Затем она решительно и грубо повернулась к нам спиной.
   
Мой странный жест ей, видно, не понравился. Она даже проверила — на месте ли ее коричневая сумочка.
   
— Чего это она? — спросила Муся.
   
— Ты не в Ленинграде, — говорю.
   
Мы вышли на сырую улицу, под дождь. Автомашины проносились мимо наподобие подводных лодок.
   
Стало холодно. Такси мне удалось поймать лишь возле синагоги. Дряхлый «чекер» был наполнен запахом сырой одежды.
   
Я спросил:
   
— Ты что, действительно решила ехать?
   
— Я бы не задумываясь села и поехала. Но только сразу же. Без всяких этих дурацких разговоров.
   
— Как насчет статьи?
   
— Естественно, никак. Я матери пишу раз в год, и то с ошибками. Вот если бы ты мне помог.
   
— Еще чего?! Зачем мне лишняя ответственность? А вдруг тебя посадят?
   
— Ну и пусть, — сказала Муся.
   
И придвинулась ко мне. Я говорю ей:
   
— Руки, между прочим, убери.
   
— Подумаешь!
   
— В такси любовью заниматься — это, извини, не для меня.
   
— Тем более, — вмешался наш шофер, — что я секу по-русски.
   
— Господи! Какие все сознательные! — закричала Муся, отодвинувшись.
   
И тут я замечаю на коленях у шофера русскую газету. Механически читаю заголовки: «Подожжен ливийский танкер»… «Встреча Шульца с лидерами антисандинистов»… «На чемпионате мира по футболу»… «Предстоящие гастроли Бронислава Разудалова»…
   
Не может быть! Еще раз перечитываю — «Гастроли Бронислава Разудалова. Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт. В сопровождении ансамбля…»
   
Я сказал шоферу:
   
— Дайте-ка газету на минуточку.
   
Маруся спрашивает:
   
— Что там? Покушение на Рейгана? Война с большевиками?
   
— На, — говорю, — читай…
   
— О Господи! — я слышу. — Этого мне только не хватало!..
  
  
   
    
Операция «Песня»
   
   
Гастроли Разудалова должны были продлиться три недели. Начинались они в Бруклине, шестнадцатого. Далее шел Квинс. Затем, по расписанию, — Чикаго, Филадельфия, Детройт и, кажется, Торонто.
   
На афишах было выведено:
   
«Песня остается с человеком».
   
Ниже красовалась фотография мужчины в бархатном зеленом пиджаке. Он был похож на страшно истаскавшегося юношу. Такие лица — наглые, беспечные, решительные — запомнились мне у послевоенных второгодников. Мужчина был запечатлен на фоне колосящейся пшеницы или ржи. А может быть, овса.
   
Афиш у нас в районе появилось множество. В одном лишь магазине Зямы Пивоварова их было целых три. У кассы, на дверях и под часами.
   
Весь район наш был заинтригован. Все прекрасно знали, что у Муси — сын от Разудалова. Что Муся — бывшая жена приезжей знаменитости. Что встреча Разудалова и Муси будет полной драматизма.
   
Он — певец, лауреат, звезда советского искусства, член ЦК. Она — безнравственная женщина на велфере.
   
Захочет ли партийный Разудалов встретиться с Марусей? Побывает ли у нас в районе? Как на все это посмотрит Рафаэль?
   
Короче, все мы ожидали драматических событий. И они, как говорится, не замедлили последовать.
   
Газета напечатала статью под заголовком — «Диверсант у микрофона». Разудалова в статье именовали, например, «кремлевским жаворонком». А его гастроли — «политическим десантом». Автор, между прочим, восклицал:
   
«О чем поет заезжий гастролер, товарищ Разудалов? О трагедии еврейского народа? О томящейся в узилище Ирине Ратушинской? О загубленной большевиками экономике? А может, о карательной психиатрии?
   
Нет!
   
Слагает он другие гимны. О труде на благо родины. О пресловутой дружбе. О так называемой любви…
   
И дирижирует всем этим — комитет госбезопасности!
   
Зачем нам гастролер с Лубянки? Кто за всем этим стоит? Каким послужит целям заработанная им валюта?!.»
   
И тому подобное.
   
Статейка вызвала довольно много шума. Каждый день печатались все новые материалы. Целая дискуссия возникла. В ней участвовали самые значительные люди эмиграции.
   
Одни сурово требовали бойкотировать концерты. У других сквозила мысль — зачем? Кто хочет, пусть идет. Едим же мы советскую икру. Читаем ведь Распутина с Беловым.
   
Самым грозным оказался публицист Натан Зарецкий. У него была идея Разудалова похитить. Чтоб в дальнейшем обменять его на Сахарова или Ратушинскую.
   
Зарецкого поддерживали ястребы, которых оказалось большинство. Ходили слухи, что в концертный зал подложат бомбу. Что у входа будут якобы дежурить патрули. Что наиболее активных зрителей лишат восьмой программы и фудстемпов. Что организатора гастролей депортируют. И прочее.
   
Я позвонил Марусе:
   
— Ты идешь?
   
— Куда?