1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
И спохватился. Есть дело поважней.
     
Что там агенты?
     
Ничего. Все тихо.
     
Пока несли мяч, запуленный штабс-ротмистром далеко за трибуны, немцы собрались в кучку, пошептались и сменили манеру. Начали играть нахрапистей, грубее, стали активнее пользоваться длинными передачами.
     
Посреди поля два встречных потока схлестнулись лоб в лоб. Неразбериха, крики, отчаянные трели судейского свистка. Когда противники расцепились, на траве осталась лежать фигура в бриджах и полосатой судейской фуфайке.
     
Распорядитель объявил:
     
— Игрок немецкой команды Кренц, под нумером 8, сбил с ног мсье Лафита. За это нарушение Кренц удаляется с поля до конца мэтча. Его заменит герр Люббе.
     
Санитары уложили стонущего француза на носилки, бегом понесли с поля, а наказанный Кренц понуро побрел к скамейке запасных.
     
Так-так! Козловский снял и снова надел кепку. Это означало: «Началось! Повышенное внимание!»
     
Алеша вел окуляр за Кренцем. Двое филеров, прикрепленных к хавбеку, осторожно переместились к нему поближе. Трудно будет шпиону (а это наверняка он) что-либо предпринять под столь тесным присмотром.
     
— Лавруша, держись!!! — закричали Козловскому с трибуны бывшие однополчане.
     
Прямо на него несся прорвавшийся сквозь все линии обороны форвард Зальц.
     
Забыв обо всем на свете, штабс-ротмистр сжался в пружину. В голове мелькнуло: гол, это гол!
     
Но святой Николай явил явное и несомненное чудо. Уже влетев в штрафную, быстроногий Зальц споткнулся на ровном месте, растянулся на земле, и мяч мирно вкатился прямо в перчатки штабс-ротмистра.
     
Стадион взревел. Сам Николай Николаевич вскочил с кресла и ликующе потряс в воздухе кулаком, а уж про Бориса Владимировича и говорить нечего. Его высочество кричал во все горло.
    
    
     
      
А тем временем…
     
     
А тем временем носилки с травмированным судьей внесли в гостиную клуба.
     
Мсье Лафит стонал, ругался сквозь зубы: — Parbleu! Merde!
     
— Потерпите, сударь, сейчас, — сказал вбежавший следом врач. — Ребята, усадите его на стул. Все, можете возвращаться.
     
Санитары вышли. В комнате кроме доктора и раненого остался лакей.
     
«Ряженый, из контрразведки, по прищуру видно», сразу понял Зепп, все так же постанывая и ругаясь по-французски.
    
    
     
      
Это он!
     
     
Пока все шло по плану. На 21-ой минуте игры обер-лейтенант Люгер (по легенде — инженер Балтийского завода Рихард Кренц) ювелирно точным ударом бутсы ободрал «мьсе Лафиту» кожу на щиколотке, не ушибив кости. На гетре появилось кровавое пятно, но двигаться это не мешало.
     
Примерно то же сказал и врач, осмотрев рану. Мол, перелома нет, сейчас помажу йодом, перевяжу, и нога будет, как новая.
     
Зепп мычал, делал вид, что по-русски почти ничего не понимает.
     
Чертов лакей не отходил ни на шаг, перегибался доктору через плечо, чуть не в ухо сопел.
     
Стадион вдруг снова заволновался, загудел. Сквозь крики и гул прорывались пронзительные судейские свистки.
     
— Опять что-то не слава Богу, — обернулся к двери врач.
     
Любознательно было человеку, а любопытство нужно поощрять, поэтому Зепп сказал:
     
— О, ви ходить, смотхеть. Je me sens mieux. Мне лючше. Могу ждать.
     
Снаружи доктора отвлечет агент Эрмелина. У нее случится глубокий обморок с подозрением на кровоизлияние в мозг, так что эскулапу станет не до французика с его смехотворной травмой.
     
— Не могу, — вздохнул глупый врач. — Должен проверить, вдруг разрыв связок. Тандон, ву компрене?
     
И велел лакею:
     
— Глянь-ка лучше ты, братец, что у них там.
     
Тот заколебался. Еще бы! Наверняка получил приказ: с поста ни ногой. Но не перечить же господину доктору?
     
Вышел, однако ясно было, что не поздней, чем через минуту, вернется.
     
Зепп тяжело вздохнул. Жалко стало медика. Столько лет человек учился — латынь, физиология, анатомия всякая. Но что поделать, сам виноват. Сейчас не до сантиментов. Скоро, очень скоро предстоит погибнуть миллионам точно таких же, ни в чем не повинных людей. А чтоб большинство из них оказались не германцами, капитан фон Теофельс должен честно выполнить свой долг.
     
— Зря вы, ей-богу. Я хотел как лучше, — с укоризной сказал он, крепко взял врача железными пальцами за горло. Второй рукой схватил беднягу за лоб, резко вывернул голову.
     
Хруст, треск. Неприятно.
     
Едва управился — лакей. Минуты не отсутствовал, скотина. Сообщил:
     
— Собачатся все, орут «нальтя, нальтя!», а чего за «нальтя» такая…
     
Умолк, видя, что роли переменились: доктор, откинувшись сидит в кресле, а судья склонился над ним.
     
— Помогать, — озабоченно сказал Зепп. — Доктер плехо.
     
Профессионально подготовленному агенту шею, как курице, не свернешь. Но на этот случай у капитана в кармане имелся отличный кастет из закаленной стали.
     
Снова хруст, треск, только теперь еще и брызги крови полетели.
     
Трупы фон Теофельс затащил под стол, больше было некуда. Стянул пониже скатерочку. Чтоб закрыть капли на полу, передвинул коврик.
     
Сойдет.
     
Теперь из гостиной направо, в раздевалку русской команды.
     
Там, naturlich[9] или, коли угодно, bien sur,[10] дежурил еще один «лакей». Впился глазищами, будто сверлами.
     
— Ошиблись раздевалочкой, сударь. Для господ судей отведена особая-с.
     
Зепп удивился, подошел ближе, правую руку держа за спиной.
     
— Quoi?[11]
     
— Заквакал, — вздохнул служивый. И показал в ту сторону, где находилась комната для почетных гостей. — Там ваша раздевалка, там. Туда пожалуйте!
     
Непонятливый иностранец лишь пожал плечами:
     
— Helas, mon ami, l'habit ne fait pas le moine.[12]
     
— Чего-с?
     
— Я говорю: «Шпионов ловить — не карасей удить», — перевел ему Зепп и погасил изумление, вспыхнувшее в глазах агента, ударом кастета.
     
     
Картинка 20
     
     
Война еще не была объявлена, а контрразведка противника уже несет ощутимые потери, думал он, затаскивая тяжелое тело в незанятый шкафчик.
     
Теперь, наконец, можно было заняться делом.
     
Судя по бумажке Рябцева, обозначенный крестиком тайник должен быть где-то вот здесь.
     
Несмотря на напряженность ситуации Зепп не удержался, прыснул.
     
Покойный поручик был человеком несимпатичным, но в своеобразном остроумии ему не откажешь. Спрягал документ в единственное место, куда никто из русских не полезет.
     
Придвинув скамейку, фон Теофельс влез на нее и стал шарить рукой по божнице.
     
Ага!
     
Богатый серебряный оклад иконы святого Николая утоплен в стенной нише, но слегка подается. Так и ость. Позади образа прямоугольная выемка. А там — quod erat demonstrandum[13] — стояла желтая папка. Довольно тяжелая. Шутка ли, триста листов.
     
Из раздевалки Зепп заскочил в судейскую. Переодеваться времени не было. Просто накинул длинное летнее пальто и надел светлое кепи.
     
Он управился чуть быстрее, чем рассчитывал. До удара оставалась ровно минута. Ну, лейтенант-цур-зе, не подведите.
    
    
     
      
Коварство германского форварда
     
     
Крик и свистки, раздавшиеся на поле пятью минутами ранее, были вызваны событием, которое накалило страсти выше всякого предела. Немецкий форвард Зальц, вновь пошедший на прорыв, попал мячом по руке защитнику. По убеждению русской половины зрителей сделано это было нарочно. Мнения судей разделились.
     
Главный рефери Мак-Грегор говорил, что это не fair play[14] и что ни о каком penalty не может быть и речи. Итальянец спорил: прикосновение к мячу рукой в штрафной площадке в любом случае наказывается одиннадцатиметровым. Чаша весов склонилась в пользу германцев, когда второй боковой судья, швед, заменивший Лафита, тоже заговорил о fair play. Горячась, он объявил англичанину, что тот подсуживает русским и что об этом будет написана реляция в Международную ассоциацию футбола. Мак-Грегор дрогнул и ворча назначил-таки пенальти.
     
Это вызвало новый взрыв протестов. Капитан русской команды на трех языках — по-английски, по-немецки и по-французски — кричал:
     
— Нечестно! Васильчиков был повернут лицом к воротам! Он мяча даже не видел!
     
Но, приняв решение, рефери был уже непреклонен. Он сделал барону фон Гаккелю предупреждение за препирательство, бешеными свистками разогнал футболистов по местам.
     
На двенадцатой минуте до конца матча призрачная надежда уйти от неминуемого поражения рассыпалась в прах.
     
Тот же Зальц, лучший игрок германцев, поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку.
     
Бледный Козловский обреченно ждал в воротах.
     
Садистская неторопливость немца была отвратительна. Он перекладывал мяч то так, то этак. Разминался. Зачем-то посматривал на часы. Соотечественники с трибун подбадривали его дружным скандированием.
     
Ни о чем кроме чести российского флага штабс-ротмистр в эту ужасную минуту не думал. Он знал, что Зальц будет бить в один из углов, куда голкиперу вовремя нипочем не допрыгнуть — сноровка не та. Шанс был всего один, мизерный. За мгновение до того, как нога немца коснется мяча, прыгнуть с опережением. Ну куда? Вправо или влево?
     
Вот и Романов сзади шептал:
     
— Корнеры, Лавр Констаниныч, корнеры!
     
У товарищей по команде лица были совершенно убитые. Фон Гаккель нервно тер пальцами виски. А проклятый немец все тянул.
     
— Да бейте же, негодяй! — раздался с трибуны плачущий дамский голос.
     
Даже судья не выдержал. Подошел к Зальцу и пригрозил, что отменит пенальти. На это форвард вежливо возразил, что, согласно международным правилам, имеет право подготовиться к столь ответственному удару и что он уже, собственно, был совершенно готов, но господин рефери его сбил.
     
Немец в очередной раз взглянул на ручные часы. На запястье под рыжеватыми волосками синела татуировка — якорь.
     
— Na ja, gut,[15] — пробормотал Зальц и вдруг улыбнулся.
     
Увидев эту хищную улыбку, Алеша понял, что чуда не будет. Не было сил смотреть, как наши ворота капитулируют перед германским натиском.
     
И Романов проявил слабость. Вылез из-под тряпки и повернулся к полю спиной.
     
На всем стадионе он единственный сейчас не смотрел на мяч.
     
Именно поэтому Алеша и увидел то, чего никому видеть не полагалось.
     
Из клуба резвой походкой вышел некто в расстегнутом легком пальто, в щегольском кепи, надвинутом на самый нос.
     
Романов не обратил бы на этот пустяк внимания, если б от быстрой ходьбы у незнакомца пальто не распахнулось еще шире. Оказалось, что под пальто человек прижимает к боку большую желтую папку. Тут равнодушный к футбольным страстям господин раздраженно поправил раскрывшуюся полу, и мелькнул профиль с пышным черным усом. Это был судья Лафит, давеча вынесенный с поля на носилках.
     
В первый миг Алеша просто разинул рот. В миг второй, когда в мозгу сложилось дважды два и получилось четыре, крикнул во все горло:
     
— Вон он! Держи!
     
Но никто не услышал. Потому что германский форвард ударил, голкипер прыгнул — и взял мяч!
     
Началось такое! На орущего и машущего руками фотографа никто не обращал внимания, потому что орали и размахивали руками все без исключения. И оба великих князя, и деревянный генерал фон Дона-Шлобиттен, и две тысячи зрителей.
     
На поле и вовсе творилось невообразимое. На Козловского бросились товарищи по команде, и давай хлопать по спине, обнимать, целовать, а потом и подбрасывать в воздух. С трибун на поле выбежали энтузиастические болельщики. Дамы визжали. Над немецкими скамьями стоял скорбный вой.
     
К Лавру Константиновичу было не пробиться. Никого из агентов Алеша тоже не видел, потому что на трибунах все перемешались, мало кто остался на своем месте.
     
А человек в широком пальто тем временем уже почти скрылся из виду.
     
Уйдет, уйдет!
     
И Алеша бросился вдогонку один, потому что другого выхода не было.
     
За воротами клуба он остановился. Где шпион?
     
Вон он, садится в запряженную парой пролетку.
     
Долговязый кучер в извозчичьем картузе щелкнул кнутом, гаркнул:
     
— Эх, салетни! Пашель! Пашель!
     
На коляске с треском поднялся кожаный фартук, она захрустела гравием, стремительно набирая скорость.
     
Господи, что делать?!
     
У розового куста стоял пузатый господин в кепи, придерживая велосипед. Беседовал с дамой — должно быть, встретил знакомую.
     
— Извините! — выдохнул Романов, подбежав и ухватившись за руль. — Государственная надобность!
     
     
Картинка 21
     
     
Оттолкнул непонятливого толстяка, с разбегу перекинул ногу через раму и бешено закрутил педали.
    
    
     
      
Кто быстрее?
     
     
По парковой дорожке на дутых шинах мчаться было легко. Алеша уже почти догнал коляску, но потом она свернула на мощенное булыжником шоссе, и здесь дело пошло хуже. Велосипед запрыгал по камням, завилял. Несколько раз Романов чуть не упал, да вовремя поспевал упереться ногой. Для гона на двух колесах эта дорога явно не годилась.
     
Пришлось снизить скорость. Похититель желтой папки с каждой минутой отрывался все дальше — четырехколесному рессорному экипажу булыжники были нипочем.
     
Чтоб не отстать, Алеша все же рискнул, налег на педали. Удалось приблизиться шагов на сто, но что толку?
     
Предположим, догонит он шпиона и его переодетого извозчиком подручного. Кричать: «Руки вверх!»? Это, конечно, можно. Можно даже пистолет наставить. Только вряд ли они испугаются. Если «Лафит» и есть давешний резидент, такого голыми руками не возьмешь. А освоить все кнопки и рычажки своего оружия Алеша так и не успел. Времени не хватило. Всю ночь то совещались, то репетировали, а на рассвете вдвоем с Лавром Константиновичем еще и удары по воротам отрабатывали, напоследок.
     
Один раз на перекрестке проехал мимо городового. Рожа, как у них у всех, красная, грубая. Пока вобьешь в тупую башку, что нужно делать, коляска оторвется. И потом, что он может, городовой? В свисток дунет? «Селедку» свою из ножен вынет?
     
Увы, помощи ждать было неоткуда. Но что надо делать, Алеша вскоре придумал.
     
Ни в коем случае не потерять пролетку из виду, это первое. Второе: едет она в сторону Петербурга. Это очень хорошо. Надо не пороть горячку, а выследить, куда именно. Глядишь, еще и какое-нибудь шпионское гнездо выявится. В городе телефоны чуть не на каждом шагу. Там проще. От Царского до Питера верст двадцать или немногим больше. Для велосипеда не дистанция…
     
Именно на этой успокоительной мысли переднее колесо угодило в колдобину. Велосипед скакнул, будто норовистый конь, и выкинул ездока из седла.
     
     
Картинка 22
     
     
Алешу отбросило аж на пыльную обочину, что в сущности было удачей. Если б он упал на каменную мостовую, обязательно что-нибудь себе сломал бы. А так лишь вскочил да встряхнулся.
     
Сам-то он был цел, но вот велосипед…
     
Колесо выгнулось восьмеркой, руль скособочился.
     
Чуть не плача, Алеша вынул из подвешенной седельной сумочки гаечный ключ, попробовал выправить поломку, но плюнул. Возиться придется долго, а времени нет.
     
На шоссе пусто, даже остановить некого.
     
Что было делать?
     
Побежал вдогонку — через рощу, потом мимо луга, потом через лесок. Гаечный ключ так и остался зажатым в руке, но сраженный бедой Алеша этого не замечал.
     
Два раза бегуна обогнали: легкая спортивная одноколка, за ней авто. Он кричал, махал рукой — только скорости прибавили. Бежит по дороге какой-то умалишот, весь испачканный, с диким взглядом. Кто ж остановится?
     
Надеяться, собственно, было не на что. На своих двоих пару рысаков не догонишь. Ну а у первой же развилки или перекрестка придется вовсе остановиться. Поди знай, куда свернули шпионы.
     
— Недотепа… Идиот… — шептал на бегу студент. И, как в детстве, когда еще верил в Бога, взмолился. — Господи, спаси люди твоя!
    
    
     
      
И чудо свершилось
     
     
За леском было открытое пространство. Поле, железная дорога, переезд с телеграфной будкой. Вконец выбившийся из сил Алеша не поверил своим глазам.
     
Вдали, пыхая дымом, несся поезд. Шлагбаум был опущен, и перед ним выстроилась небольшая вереница из экипажей: обогнавшие спортсмена одноколка и автомобиль, а перед ними знакомая пролетка!
     
Не оставил Господь бедную Россию! И это логично, сказал себе счастливый Романов, ради такого случая готовый примирить научное мировоззрение с религиозным. Пускай Бог помогает немцам у них дома, а тут земля русская. Если говорить по-футбольному, игра идет на нашем поле.
     
Неторопливым прогулочным шагом Алеша дошел до самого шлагбаума, скучающе поглядел на проносящийся мимо пассажирский поезд. Навстречу несся еще один. Отлично. Минута-другая есть.
     
Он позевывая повернул обратно.
     
Вряд ли резидент (если резидент и Лафит — один и тот же человек) мог запомнить в лицо своего ночного спасителя, но на всякий случай, проходя мимо коляски, Романов прикрылся платком — вроде как сморкается.
     
Вот тебе раз!
     
Кучер был тот же верзила с костлявой лошадиной физиономией, но вместо черного, как жук, судьи сзади сидел какой-то белобрысый господин. И вместо роскошных, кренделями, усов под носом у него золотилась вполне умеренная, англоманская растительность. Ни летнего пальто, ни судейской формы — обычная полотняная пара, да русская рубашка с вышитым воротом. На голове не кепи, а соломенная шляпа.
     
Когда же успел смениться седок? Наверное, в леске. Больше негде.
     
А папка?!
     
От ужаса у Алеши сжалось сердце. Но блондин заворочался на сиденье, у него из-за спины высунулся желтый коленкоровый угол. Тревога оказалась ложной.
     
Это он, все тот же «мсье Лафит», сказал себе студент, отворачиваясь. Просто переоделся, снял парик и отцепил фальшивые усы. Игра продолжается. Финальный свисток еще не прозвучал.
     
Пора действовать. Другого случая не представится.
     
Оказавшись позади пролетки, он полез в карман за оружием и лишь теперь обнаружил, что до сих пор сжимает в руке гаечный ключ. Отшвырнул в пыль.
     
Посмотрел назад. Водитель автомобиля сидел, закрывшись газетой.
     
Алеша набрал полную грудь воздуха.
     
Скорее всего сейчас придется стрелять. Только бы не запаниковать. Нужно не насмерть, а в руку или в ногу. С такого расстояния это, наверное, нетрудно.
     
Он посмотрел на свой «штейер-пипер». Чтобы привести оружие в боевую готовность, полагается снять предохранитель и взвести затвор. Где тут предохранитель-то?
     
Ага.
     
Нажал маленький рычажок — из паза выскочила спусковая скоба. Попробовал вставить ее обратно — не хочет!
     
А мимо переезда с грохотом и лязгом уже проезжал второй поезд.
     
Что делать? Думай, математик!
     
Придумал.
     
Он подобрал с земли ключ. Опустился на корточки возле колеса, быстро открутил со ступицы гайку, вынул втулку. О шуме можно было не беспокоиться — проносящийся мимо состав обеспечивал прикрытие с лихвой.
     
Когда дело было сделано, Алеша побежал вбок, к кирпичной будке с вывеской «Телеграфный пункт».
     
Ворвался без стука.
     
Так, что здесь?
     
Стойка, телеграфный аппарат, расписание поездов, связки разноцветных флажков. Очевидно, домик использовался не только телеграфистом, но и обходчиком.
     
У окна седоусый человек в черной железнодорожной форме поливал герань.
     
— Телефон есть? — закричал ему Романов. — Государственное дело!
     
Телеграфист обернулся, увидел пистолет в руке. (Не очень-то и удивился. Наверное, привык ко всякому.) Дорога-то особенная, по ней в Царское Село ездят.
     
— Из Охранного? Вон аппарат, пожалуйте.
     
На переезде что-то звякнуло. Шлагбаум начал подниматься.
     
— Алло, Центральная? — покрутив рычажок, закричал Алеша. — Спортивный клуб Гвардейского корпуса! Скорей, пожалуйста!.. Да-да, в Царском Селе!
    
    
     
      
Но звонка никто не услышал
     
     
Аппарат стоял на столике в гостиной, под парадной лестницей. Он был исправен и трезвонил с положенной громкостью, но этот звук тонул в шуме: криках, хохоте, пальбе открываемых пробок. В комнату набилось множество народу. Русские спортсмены и их друзья праздновали небывалый триумф отечественного футбола — игру с германцами вничью. Мэтч закончился со счетом ноль-ноль.
     
Героем дня был, конечно же, доблестный голкипер. Его то обнимали, то целовали, то трясли за руку.
     
Со всех сторон неслось:
     
— Ура лейб-кирасирам!.. Лавруша, дай я тебя… Вы чудо, чудо, позвольте вас облобызать!
     
Ошалевший, счастливый Козловский лишь улыбался и чокался, чокался и улыбался.
     
Расстроенные германские футболисты покинули территорию клуба, даже не умывшись и не переодевшись. Их болельщики тоже ушли. «Будто побитые собаки» — так выразился Николай Николаевич, лично пожавший руку каждому из русских спортсменов.
     
Филеры, согласно инструкции, последовали каждый за своим объектом. Наблюдение будет продолжено. Но факт очевиден: контрразведочная операция не состоялась. Резидент так и не появился. Возможно, не осмелился действовать, заметив агентов. А еще вероятней, что немцы и сами не знают, где находится тайник. Резидент слопал бумажку со схемой, не успев в ней разобраться.
     
В любом случае, план развертывания тевтоны не получили.
     
Зато какой подъем патриотизма вызовет исход игры! Завтра об этом напишут все газеты. Русские витязи устояли перед германской мощью! Это великое предзнаменование. Дали отпор на спортивном поле — не оплошаем и на поле брани.
     
Какой-то конногвардеец наконец обратил внимание на уныло дребезжащий телефон. Снял трубку, но ничего не расслышал — в гостиной как раз все зааплодировали: голкипер собрался произносить речь.
     
— Кого? Князя Козловского? Пардон, не слышно, — сказал конногвардеец и рассоединился. Ему тоже хотелось послушать.
     
Волнуясь и краснея, не привыкший к публичным выступлениям штабс-ротмистр сбивчиво начал:
     
— Друзья, товарищи! Я… это такой день… Я ждал от него совсем другого, но… Черт побери!.. Счастливейший день моей жизни, честное офицерское! Я думал, футбол — это… а он, оказывается…
     
От полноты чувств он не мог продолжать. Да и не нужно было — слушатели и так встретили спич бурными изъявлениями восторга.
     
— Князь! Князь! — закричали Козловскому. — Вас к телефонному аппарату! Второй раз звонят. Говорят, срочно.
     
Штабс-ротмистр с трудом пробился к столику. Это был студент. Настроение у Козловского было великодушное. Он сразу сказал:
     
— Куда вы подевались, Алексей Парисович? Засовестились? Ерунда. Ну, ошиблись, всякое бывает. Вы видели, как я взял мяч?
     
— Он вам нарочно в руки послал! — пропищала трубка. — Чтоб бедлам начался и все на поле высыпали!
     
— Что? — поразился князь. — Бред какой! Да чего ради?
     
— Чтоб отвлечь внимание от резидента! Пока все орали и сходили с ума, он вынес папку с планом!
     
— Вы что, спятили?! — страшным голосом заорал штабс-ротмистр. — Не было здесь никакого резиден…
     
Еще более истошный крик, раздавшийся с самой середины комнаты, не дал ему закончить.
     
Одна из дам, вся белая от ужаса, показывала трясущимся пальцем куда-то вниз, под стол.
     
     
Картинка 23
     
     
Из-за края низко опустившейся скатерти торчала рука с безжизненно скрюченными пальцами. Рядом, тускло поблескивая, ползла по паркету темная струйка крови.
    
    
     
      
Миновало семнадцать с половиной минут
     
     
«Руссобалт» подлетел к переезду на сумасшедшей скорости. Не остановился, лишь сбавил ход. Ждавший у поднятого шлагбаума Алеша перевалился через дверцу, и Козловский снова наддал газа.
     
— Почему вы один? — крикнул студент сквозь рев мотора и свист ветра.
     
Некогда было объяснять ему, что агенты отправлены наблюдать не за тем, за кем следовало.
     
— Потому что я болван. Докладывайте скорей!
     
— Потом! Жмите на акселерейтор! Вперед! Скорей!
     
Штабс-ротмистр и без того разогнал машину до шестидесяти, но отлично понимал: все впустую.
     
— Что толку? Почти двадцать минут прошло. Впереди несколько развилок!
     
— Далеко не уедут, — с загадочным видом обронил Романов.
     
— С чего вы взяли?
     
— Интуиция.
     
А вот и первый перекресток. Налево дачный поселок, он резиденту ни к чему. Впереди Петербург, до него 20 верст. Направо станция Александровская Варшавской железной дороги, 3 версты.
     
— Направо! — чуть подумав, сказал студент.
     
— Почему? Опять интуиция?
     
— Дедукция. Зачем им ехать в Питер на лошадях, если на поезде быстрей?
     
Резонно. Козловский повернул к станции.
     
Не проехали и минуты — увидели на обочине осевшую на бок пролетку. Рядом валялось колесо. Лошади с трудом тянули экипаж в сторону, к лугу, где росла аппетитная травка. Коляска скребла осью по земле.
     
— Ваша работа? — Князь глянул на сорвавшееся колесо, потом на молодого человека — с искренним восхищением. — Молодец, Романов! А почему не арестовали на месте? У вас же пистолет.
     
Он вышел из автомобиля. В брошенной коляске, под сиденьем, валялись светлый плащ, полосатая фуфайка, бутсы с гетрами.
     
— Что же вы? — нервно воскликнул Алексей, не отвечая на вопрос о несостоявшемся аресте. — Нужно ехать! Мы их догоним!
     
Штабс-ротмистр бросил на сиденье автомобильные очки, перчатки.
     
— Теперь мой черед дедуктировать. Они пошли вон через тот лесок. Так до станции вдвое короче, чем по дороге.
     
— Но на машине мы домчим до Александровской раньше их. Там и встретим!
     
Козловский уже хромал через поле.
     
— И что? — крикнул он на бегу. — Откроем пальбу среди дачников? За мной, студент, за мной! Мы их в лесу возьмем, на пленэре!
    
    
     
      
В дачном лесу
     
     
По тропинке, вдоль живописного оврага быстро шагали двое мужчин. Первый, сухощавый блондин с аккуратными усиками, нес подмышкой довольно толстую папку желтого коленкора; у второго, неуклюжего верзилы с непомерно длинными ручищами, за спиной на лямках висела корзина для пикника. Лес был не настоящий, дачный. Без диких кустов, без сухостоя и валежника. Все подчищено, прилизано, овраг в опасных местах огорожен перильцами. Откуда-то не из дальнего далека донесся свисток поезда.
     
— Это пригородный. Следующий наш, — сказал блондин. — Успеваем.
     
Несмотря на некстати отскочившее колесо, все пока шло по разработанному плану. Через полчаса на станции Александровская остановится курьерский «Санкт-Петербург — Вержболово». Купе заказано на имя двух подданных безобидной Дании. Через тридцать часов господин Оле и господин Лукойе пересекут германскую границу. Самая блестящая операция в истории современной разведки будет завершена.
     
А все же Зепп был недоволен.
     
С документами-то все в полном порядке. По дороге он успел пролистать папку и убедился, что поручик Рябцев исправно отработал свои серебреники. Копия составлена добросовестно и обстоятельно. Но, положа руку на сердце, такой ли уж блестящей получилась операция? Вот если бы Рябцев не наследил и план развертывания попал к Зеппу без ведома контрразведки — тогда другое дело. Русские двинули бы свои корпуса в строгом соответствии с заранее разработанной стратегией, ни о чем не тревожась и пребывая в полнейшем благодушии. Теперь же им доподлинно известно, что важнейший документ похищен. Это значит, что они кинутся вносить в план какие-то изменения. Конечно, коррективы не могут быть кардинальными, иначе это разладит и запутает сложнейший механизм выстраивания фронта. Однако мелкие, но крайне неприятные для германского командования сюрпризы неизбежны.
     
Увы. Бывают обстоятельства, над которыми не властен даже человек изобретательный и умный.
     
Тимо топал за спиной, как слон.
     
— Выкинь ты эту чертову корзину! — раздраженно бросил фон Теофельс. — На что нам твои разносолы? Отлично поужинаем в вагоне-ресторане.
     
Слуга рассудительно ответил:
     
— Ресторан на поезд очень плехо. Нужно думать сдоровье. У вас нервный работа. Gastritis[16] у вас есть, будет Geschwar.[17] Я готовиль кароший пуляр, пирошок с капуста, свежий редис…
     
Он замолчал, не закончив, потому что Зепп резко обернулся.
     
Сзади вдоль оврага кто-то бежал.
     
Из-за деревьев показались две быстро двигающиеся фигуры, до них было шагов сорок. Замерших на месте пешеходов бегущие пока не заметили.
     
Первого фон Теофельс узнал сразу, по усам. Звезда русского футбола князь Тараканов, собственной персоной.
     
— По нашу душу, — тихо сказал Зепп. — Три-четыре.
     
Действуя с идеальной синхронностью, словно солдаты на параде, разведчики одинаковым жестом выхватили из-под пиджаков оружие.
     
Выстрел из «парабеллума» слился с выстрелом «рейхсревольвера» в единый оглушительный треск, раскатившийся эхом по сосновому бору.
    
    
     
      
Один против двоих
     
     
Студент, взмахнув руками и прокрутившись вокруг собственной оси, покатился вниз по склону оврага. Но князь Козловский, человек военный, в ранней юности успевший захватить кусочек Маньчжурской кампании и ездивший наблюдателем на Балканскую, под пулю не подставился.
     
Заметил впереди какое-то быстрое движение и одновременно со вспышками, даже на долю секунды раньше, упал ничком. Перекатился по земле, приподнялся, снова рыбкой нырнул в траву — и так несколько раз, пока не занял удобную позицию Даже фуражки не потерял. Какой офицер без фуражки?
     
В десяти шагах от тропы из земли торчали два сосновых пня, почти сросшиеся друг с другом. Можно было вести огонь и с правой стороны, и с левой, и из зазора. Именно этим штабс-ротмистр и занялся.
     
Дело было простое, ясное, не шпионов вынюхивать. В свое время Козловский не раз брал призы за отличную стрельбу — хоть с упора, хоть с руки, хоть из седла.
     
Определив примерное местонахождение противника, он высунулся, чтоб спровоцировать новые выстрелы и локализовать мишени поточнее.
     
Ага!
     
Двое.
     
Один прячется за красноватой сосной, второй за желтоватой.
     
Ну, поглядим, кто кого.
     
Мальчишку, такая жалость, кажется, подстрелили, но сейчас было не до этого.
     
То выныривая, то снова прячась, князь метко и расчетливо посылал пулю за пулей. Сдвоенный пень заплевался огнем с трех разных точек и стал похож на огнедышащего Змея Горыныча.
     
Правда, и немцы стреляли отменно. На погоны, фуражку Козловского то и дело сыпались щепки и древесная труха.
     
Хорошо иметь принципы, думал штабс-ротмистр, перекатываясь то влево, то вправо. Взял себе железное правило: всегда держать при себе две запасные обоймы. И карман оттягивают, и ляжку натирают, зато сколько пользы.
    
    
     
      
В эту самую секунду
     
     
В эту самую секунду на дне оврага очнулся Алексей Романов. Встал на четвереньки, по-собачьи встряхнулся. Попытался понять, что это с ним произошло.
     
Последовательность событий, насколько он мог вспомнить, была такая.
     
Бежал, задыхался. Вдруг удар по голове — будто палкой стукнули. Приступ головокружения. Наклонилась и ушла из-под ног земля. Падение куда-то вниз, хлещущие по лицу ветки.
     
Наверху гремело и грохотало. В ушах не утихал неприятный звон.
     
Алеша схватился за ушибленный висок, где набухала чудная продольная царапина. Она вся горела огнем.
     
Это меня пулей контузило, дошло до студента. Верчение перед глазами прекратилось, но зато пересохло во рту и задрожали руки.
     
Меня хотели убить. По-настоящему. Навсегда.
     
Он икнул раз, другой и уже не мог остановиться.
     
Спокойно. По-медицински это называется «шок». Нужно взять себя в руки.
     
Стрельба наверху не утихала. Он полез в карман за пистолетом.
     
Раздался крик:
     
— Эй, господа шпионы! Сопротивление бесполезно! Лес окружен! Сдавайтесь!
     
В ответ новые выстрелы. Немцы не поверили штабс-ротмистру. И правильно сделали.
     
А может, неправильно? Нужно в самом деле их окружить. В смысле, зайти им в тыл и отрезать дорогу к отступлению.
     
Алеша побежал вперед по оврагу. Под ногами трещали сучья, но это было ничего: пальба и эхо заглушали любые звуки.
     
«Обходной маневр» удался на славу. Вскарабкавшись по склону, Алеша оказался именно там, где нужно.
     
Перед ним, как на ладони, открылась небольшая поляна. На ее краю, укрывшись за деревьями, стояли верзила и блондин. Позы одинаковые: левая рука придерживает за локоть правую; в ней оружие. При этом оба прижимаются к стволу спиной, но в Алешину сторону не смотрят — головы повернуты.
     
Одновременно (очевидно по счету) поворачиваются то вправо, то влево. Высунувшись на мгновение, стреляют и снова прячутся.
     
Очередная молниеносная вылазка получилась неудачной — долговязый как раз угадал под выстрел Козловского и вскрикнул:
     
— Scheise!
     
Зажал рукой ухо. Пальцы окрасились кровью.
     
— По-русски, Тимо, по-русски! — весело сказал блондин без какого-либо акцента. — До свадьбы заживет. А не заживет — куплю тебе новое ухо.
     
Расстояние до немцев было ерундовское, метров двадцать.
     
Сначала шутника, решил Алеша, ложась на живот и упираясь локтем в землю. Кажется, он сообразил, где на этом чертовом «пипере» предохранитель. Вот эта кнопочка вверху рукоятки.
     
Нет, лежа нельзя, глупо.
     
Попадешь в одного, а второй обернется и застрелит. Прятаться-то некуда.
     
Он приподнялся, отполз в сторону, за дерево.
     
Тут можно было и встать.
     
Согласно правилам меткой стрельбы, Алеша задержал дыхание, снял оружие с предохранителя…
     
Только это оказался никакой не предохранитель!
     
     
Картинка 24
     
     
От нажатия на кнопку из рукояти с тихим щелчком выскочил магазин и упал в траву!
     
— Тимо! — крикнул блондин, делая напарнику какие-то непонятные знаки. — Сук!
     
— Зук? — переспросил тот.
     
— Der Ast!
     
Корноухий кивнул — до него дошло.
    
    
     
      
Сук
     
     
Позиция штабс-ротмистра была всем хороша — кроме одного. Прямо над удобнейшими пнями нависал мертвый сук, весь покрытый сухими желтыми иголками. Неудачней же всего было то, что князь этого дамоклова меча не приметил, не до того было.
     
Только вдруг, во время очередного залпа, немцы выстрелили не по пню, а выше. Козловский и удивиться не успел.
     
Над головой раздался угрожающий треск. Офицер вскинулся, увидел: прямо на него падает что-то корявое, разлапистое. Еле успел метнуться в сторону, из укрытия на голое место. И аккурат угодил под пулю «рейхсревольвера».
     
С криком «Черт!» откатился в траву. Кусая губы, чтоб не взвыть от ужасной боли, пополз по траве — наугад, вслепую, ничего не видя и не слыша.
    
    
     
      
Все было кончено
     
     
Хоть Алеша и не видел, как пал сраженный германской пулей штабс-ротмистр, но и без того было ясно: бой окончен.
     
Шпионы, ничего более не опасаясь, вышли из укрытия.
     
Лихорадочные поиски пропавшего в густой траве магазина пришлось прервать — теперь, когда стало тихо, любой шорох с такого расстояния был бы услышан. Романов опустился на колени, потом совсем лег. Заметят — убьют. В этом не было ни малейших сомнений.
     
— Кончать? — спросил верзила, показывая в ту сторону, откуда недавно стрелял Козловский.
     
— Ты во второго попал? — ответил вопросом на вопрос резидент.
     
— Думаль нет. Чут-чут попаль, но думаль не от-шонь. Он голова повернуль.
     
— Тогда нет смысла князя Тараканова по кустам искать. Еще на пулю нарвемся. А время дорого. Второй наверняка дунул за подмогой.
     
Долговязый поплевал на платок, прижал к оцарапанному уху.
     
— Что есть «дунуль»?
     
Но блондин ему объяснять не стал.
     
— Жалко, — сказал он. — Теперь на поезд нельзя. Догадаются. В пути перехватят.
     
Говорил он негромко, будто сам с собой, однако Романову было слышно каждое слово.
     
— Мать твою кочергой! — причудливо выругался резидент и яростно пнул ни в чем не повинную сосну, и без того окарябанную штабс-ротмистровыми выстрелами.
     
— Первое: уносить отсюда ноги. — Теперь светловолосый шпион уже не рассуждал вслух, а отдавал приказы. — Второе: как можно быстрей и дальше, чтоб не попасть в кольцо оцепления. Вперед, Тимо, мы отправляемся на пикник!
     
Он побежал рысцой наискось от тропы, прямо через лес. Его подручный подобрал корзину с лямками, надел на спину и понесся догонять.
     
Лишь теперь Алеша получил возможность броситься на поиски тяжело раненного, а может быть, уже мертвого Козловского.
     
Князя он нашел в полусотне шагов от поляны. Скрюченный пополам, бывший лейб-кирасир рвал на полосы рубашку и пытался перевязать живот, но белая ткань моментально темнела от крови.
     
— Дайте я! — закричал Алеша. — Нет, я побегу на станцию! Врача! Носилки!
     
— Я тебе дам «станцию»! — просипел белый, как снег, Козловский. — Мальчишка! За ними! Марш!.. План!.. К немцам!.. Попасть!.. Не должен!
     
В промежутках между обычными словами штабс-ротмистр вставлял по целой матерной фразе — почему-то они проще выговаривались и словно давали энергетический толчок договорить до конца.
     
Студент попробовал спорить.
     
— Я вас не брошу! Вы умрете!
     
Князь говорить уже не мог — хрипел.
     
— Слюнтяй! Я сдохну, ты сдохнешь — плевать… Не стой, беги! Оторвутся — все пропало!
     
Из последних сил он ткнул Алешу кулаком в скулу и не сдержался, охнул от боли.
     
Отброшенный ударом, Романов вскочил и, посекундно оглядываясь, побежал по усыпанной хвоей, пружинящей под ногами земле.
     
Хорошо, что жирафоподобный помощник резидента топал своими ножищами, будто целый взвод солдат.
     
Не оторвались шпионы, не успели. Алеша пристроился сзади. Пригнувшись, перебегал от дерева к дерену. Не отставал.
    
    
     
      
Слежка шла уже третий час…
     
     
В лесу-то было легко, но скоро он кончился. На поле и на лугу вести слежку было значительно труднее. Приходилось двигаться согнувшись. Чуть что — падать ничком и замирать.
     
Населенные пункты и отдельно стоящие дачи немцы обходили стороной. Дороги тоже.
     
Ориентацию Алеша довольно быстро потерял. Кажется, резидент держал путь на юг, но уверенности в этом у студента не было. Познания городского жителя об определении сторон света ограничиваются расхожей легендой о том, что мох на деревьях растет якобы исключительно с северной стороны.
     
Неправда. Романов собственными глазами видел рядом два ствола, повернутые зелеными плюшевыми поверхностями друг к другу.
     
От многократных падений и ползания на животе колени, локти, весь перед пиджака у Алеши стали серого цвета.
     
Расчет немцев был ясен. Двигаясь таким темпом, они за пять-шесть часов отмахают добрых тридцать верст. На плотное оцепление зоны с таким радиусом не хватит всех войск Петербургского округа. В лучшем случае поставили бы кордоны на станциях и дорогах. И то если б студент Романов действительно поднял тревогу…
     
Но ничего подобного вышеназванный студент не сделал. Правду сказать, от него вообще не было никакого толку, один лишь вред.
     
Стыдней всего вспоминалось про потерянный магазин, так и оставшийся где-то в траве. Пистолет по-прежнему лежал в кармане, только что от него было проку?
     
Вторая причина для терзаний состояла в том, что не догадался забрать у раненого штабс-ротмистра его офицерский самовзводный «наган». Это уж был чистой воды идиотизм. Шарахнулся от бешеного хрипа, от злобного тычка в скулу. И что теперь? Безоружен и беспомощен. Враги — вот они, а ничего не сделаешь.
     
Чертовы немцы были будто выкованы из крупповской стали. Алеша, на что спортсмен, а начал спотыкаться от усталости. Они же шагали ровной, механической походкой, будто заводные автоматы. Ни разу не присели.
     
     
Картинка 25
     
     
На поле, покрытом стожками скошенной травы, заморосил дождь. По краю неба раздалось сердитое урчание. Гроза, весь день подбиравшаяся с Балтики, наконец, накрыла землю.
     
В лицо Алеше полетели холодные капли. Сначала редкие и мелкие, потом все чаще, все крупнее.
    
    
     
      
Дождь усиливался…
     
     
На краю скошенного поля стояла заброшенная и полуразвалившаяся лачуга. Может, когда-то здесь была сторожка или пастушья хижина. Впервые за все время марша-броска фон Теофельс остановился.
     
От места перестрелки удалились достаточно. Подстраховочная эстафета ждала в Гатчине. Время встречи — половина пятого утра. Значит, можно минут сто пятьдесят отдохнуть: перекусить, поспать. Если повезет, переждать грозу.
     
Запасной вариант предусматривал изменение внешности и маршрут с двумя пересадками. Менее удобно и не так быстро, но задержка выйдет небольшой. Папка прибудет в Берлин послезавтра во второй половине дня.
     
Это бы ладно. Скверно другое. Худшие опасения подтвердились. Теперь русские знают не предположительно, а наверняка, что план развертывания в руках германского командования. Плод, добытый таким трудом, оказался с гнильцой. Скорей бы уж объявляли мобилизацию. Тогда у русского генштаба не останется времени на изменения…
     
Хибара, где господину капитану предстояло скоротать ночь, внутри выглядела еще менее презентабельно, чем снаружи.
     
Соломенная крыша посередине зияла прорехой, сквозь которую беспрепятственно лился дождь. Прямо под дырой на земляном полу — самодельный очаг из камней. Окна выбиты. Вместо мебели несколько пуков сена, пустой ящик да пачка старых газет. В качестве декора — пустые бутылки и пара ржавых жестянок. Очевидно, здесь частенько останавливались на ночлег нищие и бродяги.
     
— Романтично, — резюмировал Зепп, осмотревшись. — К тому же здесь явно квартировали интеллигентные люди. Газета — двигатель прогресса. И почитать, и накрыться, и огонь разжечь…
     
Он пододвинул ногой пачку, сел на нее и блаженно потянулся.
     
— Ну, добрый гений, давай свою пулярку и что там у тебя еще.
    
    
     
      
Полчаса спустя
     
     
Полчаса спустя трапеза была готова. На «доброго гения» Тимо, возможно, не походил, но свое дело знал прекрасно.
     
Приют бродяг преобразился. Пожалуй, даже стал уютным.
     
По крыше шуршал дождь, за дырявыми окнами свистел ветер, в темном небе рокотал гром, а в домике весело пылал костер, белый дым дисциплинированно уходил вверх. Тепло, сухо. На перевернутом ящике сервирован чудесный походный ужин: бутерброды с ветчиной, жареный цыпленок, бутылка вина, термос с горячим чаем.
     
— Хотель корзина кидать… Корзина кидать — кушать что? — ворчал верный слуга, повязывая капитану белейшую салфетку.
     
Зепп смиренно отвечал:
     
— Я склоняюсь пред твоей мудростью, о достойнейший из джиннов. Чур белое мясо мне.
    
    
     
      
Алеше тоже хотелось есть
     
     
Студент Романов белое мясо в курице тоже любил больше, но сейчас он согласился бы и на красное. Даже на крылышко. Что крылышко — и шею, которую резидент пренебрежительно кинул в огонь, Алеша обглодал бы за милую душу. Тут ведь что получалось?
     
Утром не завтракал, потому что нервы. Днем было не до обеда. Потом кросс на велосипеде, пробежка по лесу, плюс двадцать, если не тридцать верст по пересеченной местности. За все время во рту ни маковой росинки.
     
Пока шла слежка, думал только о том, чтоб не отстать и не засветиться. Не до голода было. Зато теперь живот подвело просто ужас как. Того и гляди забурчит слишком громко — демаскирует.
     
     
Картинка 26
     
     
И еще гроза, будь она неладна.
     
Если прижиматься к стене вплотную, можно было не только подсматривать в окно, но и кое-как укрываться от дождя под свесом крыши. Минус один: при дуновении ветра траектория стекающей по стрехе воды менялась, и холодные струи попадали прямиком за шиворот.
     
В общем, голодно, холодно, мокро, противно.
     
Но все эти мелкие неприятности были ерундой по сравнению с главным: желтая папка с похищенным планом находилась здесь, в пяти шагах от окна. Она лежала на земле, рядом со стопкой старых газет, на которой устроился резидент. А значит, еще не все было потеряно. Мэтч продолжался.
     
Скорей бы уж немцы сожрали свои припасы и улеглись спать. Долговязый Тимо сложил в углу два ложа — одно попышнее, из сена, второе тощенькое, из соломы, — но черт их знает, намерены ли они заночевать или просто передохнут немножко и дальше пойдут.
     
Романов уже знал, как поступит, если шпионы запалятся дрыхнуть.
     
Совсем будет хорошо, коли уснут оба. Тогда пробраться в дом, взять папку — и со всех ног отсюда.
     
Но надеяться на такой исход нечего. Не дураки они, свое дело знают. Будут спать по очереди.
     
В этом случае действовать надо вот как. Едва станет ясно, что немцы расположились в этой развалюхе надолго, нужно найти ближайший населенный пункт. Если там есть полицейский участок или телефон, задача облегчается. Если нет — схватить за грудки старосту. Пусть поднимает мужиков. Речь идет о судьбе отчизны!
     
Отчизна отчизной, но есть все-таки хотелось ужасно. Особенно тяжело было наблюдать, как резидент взял с бутерброда одну ветчину, а хлеб бросил.
     
И чай не допил, сволочь.
    
    
     
      
Прошло еще несколько минут
     
     
Прошло еще несколько минут, пока Тимо догрызал то, что осталось от цыпленка, фон Теофельс лежал на сене, курил папиросу и благосклонно взирал на своего верного Санчо Пансу, который внешностью, впрочем, скорей напоминал дон Кихота.
     
Небо треснуло напополам прямо над избушкой. Вспыхнула молния, и ночь на мгновение из черной стала белой.
     
Сытость, пламя костра и неопасное буйство стихии настроили Зеппа на сентиментальный лад.
     
— Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя, — ласково сказал он. — Как по-твоему, дядька Савелъич, долго ль продлится сей буран?
     
Из всего сказанного Тимо понял только одно слово:
     
— Почему дядька? Дядька — это Onkel, да?
     
— Дядька — самое точное название твоей должности. Ты состоишь при мне с детства. Куда я, туда и ты. Так кто ж ты мне? Слуга? Денщик? Нет, Тимо, ты мой дядька. Мы с тобой идеальная пара. Даже курицу едим гармонично. Ты любишь ножку, я грудку.
     
— Грудка тоже могу, — возразил Тимо.
     
— Да ты все слопаешь, что ни дай. Помнишь, как в Каракумской пустыне кобру стрескал? Сырую.
     
— Что есть «трескал»? Убиваль?
     
Но Зеппу прискучила праздная болтовня. Он опять помрачнел. Мысль о том, что победа вышла подмоченной, терзала заядлому перфекционисту душу.
     
Вздохнув, швырнул недокуренную папиросу в огонь. Поднялся.
     
— Ладно, что уж теперь… Как сказал мудрец: если не можешь облегчить душу, облегчи мочевой пузырь.
     
Он поднял повыше воротник и вышел наружу. Далеко отходить не стал. Во-первых, не перед кем церемонничать. Во-вторых, вышло бы глупо: герр фон Теофельс мочится на землю, а небо мочится на герра фон Теофельса. Круговорот воды в природе.
     
Струйка дождевой воды пролилась Зеппу на плечо. Он недовольно дернул головой и краешком глаза заметил позади какое-то быстрое, почти неуловимое движение. Не сказать, чтобы встревожился (не с чего было), но все-таки дошел до угла, застегивая на ходу ширинку.
     
Высунулся — и уперся лбом в дуло пистолета.
    
    
     
      
Вот тебе на!
     
     
Перед капитаном Гроссе-Генералштаба стоял молодой человек в мокром и перепачканном летнем пиджаке. Лицо у молодого человека было отчаянное.
     
— Только попробуйте что-нибудь — выстрелю. Честное слово, — очень тихо сказал незнакомец. (А может, и знакомец — где-то Зепп его уже видел).
     
Просьба была убедительная. Можно бы, конечно, рискнуть. Отшатнуться назад, за угол и попробовать добежать до двери. Но шансы на успех подобного предприятия были мизерные. Схлопочешь пулю — если не в лоб, то в затылок. Да и вряд ли этот молокосос тут один.
     
Поэтому фон Теофельс не только раздумал шарахаться за угол, но, наоборот, шагнул навстречу невесть откуда взявшемуся юноше. Еще и руки поднял.
     
Тот попятился. Правильно, между прочим, сделал.
     
Возникла непродолжительная пауза. Больше никто из темноты не выпрыгивал, никаких звуков кроме шума дождя и воя ветра Зепп не слышал.
     
— Вы что, один? — с некоторым удивлением спросил он, делая еще шажок.
     
Молодой человек проворно отступил и оказался вровень с выбитым окном, но не заметил этого — очень уж был сосредоточен на капитане.
     
— Нас двое! — кивнул на свой пистолет осторожный юноша и шикнул. — Стойте, где стоите! Сейчас мы войдем внутрь, и вы отдадите мне папку.
     
Палец противника лежал на спусковом крючке. Только бы Тимо не вздумал стрелять, подумал Зепп. Лаже с пулей в голове человек может рефлекторно сжать руку, и тогда вместо одного трупа будет два.
     
Но Тимо свое дело знал, идиотской ошибки не сделал.
     
Из окна высунулась ручища, «рейхсревольвер» ткнулся русскому прямо в висок.
     
     
Картинка 27
     
     
Говорить «дядька» ничего не стал. Не любил попусту болтать на работе. Особенно, если и так все ясно.
     
— Браво, Тимо, — похвалил фон Теофельс. — А вы, милый мальчик, бросайте свою аркебузу. Иначе вы труп.
     
Пистолет, направленный на капитана, дрогнул, но не опустился.
     
— Вы тоже! — сдавленным голосом произнес молодой человек. — Я все равно успею нажать! Моторная реакция сработает. Слыхали про такую?
     
Оказывается, не одни лишь великие умы мыслят сходно, с грустью констатировал Зепп. Паршивец оказался не робкого десятка.
     
— Ну хорошо. Вы убьете меня, Тимо убьет вас. Что проку? Папка все равно попадет по назначению.
     
Русский снова удивил. Уверенно сказал:
     
— Ваш слуга не выстрелит. Я видел, как он с вами возится. Будто мамка. Или нянька. Ну-ка велите ему убрать револьвер.
     
Задачка получалась более сложной, чем вначале показалось фон Теофельсу. Юноша был непрост. А значит, опасен. Придется повозиться.
     
— Как вырос интеллектуальный уровень русской контрразведки! — совершенно искренне восхитился Зепп. — У вас что, теперь штудируют практическую психологию? Вы правы, первым он не выстрелит. Старина Тимо опекает меня с детства. Славный шваб. Добрый, сентиментальный… Убери оружие, Тимо! Ты же видишь, наш гость не испугался.
     
Дуло отодвинулось от виска контрразведчика, но недалеко.
     
Следовало менять тактику. Жаль, лица оппонента в темноте было толком не разглядеть. Глядишь, зацепился бы за что-нибудь (Зепп считал себя мастером физиогномистики).
     
— Знаете что? — на пробу сказал он. — Давайте разойдемся миром. Зачем вам умирать в ваши двадцать лет? Да и я бы еще пожил. Если честно.
     
— Во-первых, мне двадцать три. А во-вторых, есть вещи важнее жизни.
     
Завязывалась дискуссия, уже неплохо. Двадцать три, стало быть?
     
Тоном старого-престарого, траченного молью Экклезиаста капитан пробрюзжал:
     
— Это вы по молодости так говорите. Важнее жизни ничего нет. Разве что смерть.
     
— Вы забыли про честь! — строго воскликнул агент. Тут-то и стало ясно, за какие ниточки дергать. Зепп вскинул голову. Мысленно подкрутил усы и вставил в глаз монокль.
     
На дуло пистолета смотреть перестал, будто теперь ему и смерть стала нипочем.
    
    
     
      
А в пистолете не было патронов
     
     
Услышав про честь, резидент переменился в лице. Построжел лицом, в осанке стала заметна коренная офицерская выправка. И, слава Богу, перестал пялиться на пистолет, а то Алеша все боялся, что немец углядит в низу рукоятки зияющую дырку.
     
— Нет, не забыл, — отчеканил резидент. — Просто я думал, что разговариваю с обычным филером. Теперь вижу — ошибся. Что ж, давайте поговорим как люди чести.
     
А потом вдруг поежился и совсем другим, человеческим голосом попросил:
     
— Послушайте, давайте продолжим эту увлекательную беседу внутри. Не хотелось бы простудиться перед смертью.
     
Романов тоже продрог, да еще и промок, главное же — оказавшись внутри, он приблизился бы к заветной папке. Это соображение и положило конец колебаниям.
     
— Пожалуй, — великодушно кивнул он.
     
Резидент повернулся идти, но сразу же с беспокойством оглянулся:
     
— Только дайте честное слово, что не выстрелите мне в затылок. Теперь, когда Тимо больше не держит вас на мушке…
     
Покосившись на свой бесполезный пистолет, Алеша пообещал:
     
— Честное слово.
     
Перед самой дверью (верней, дверным проемом, ибо створка как таковая отсутствовала) шпион обернулся еще раз.
     
— Вспомнил, где я вас видел. Во-вторых, это вы были в лесу с тем офицером…
     
— Во-вторых? — удивился Алеша странному обороту речи.
     
— Да. Потому что в первый раз мы встретились на станции Левашево. Не так ли? Вы рыцарственно пришли мне на выручку. — Немец понимающе усмехнулся. — Рассчитывали втереться в доверие?
     
— Что-то в этом роде, — бодро ответил Романов.
     
— Правильно сделали, что отказались от этой глупой затеи. Лежали бы сейчас где-нибудь в канализационном люке с проломленной головой. Я на дешевые трюки не покупаюсь.
     
У входа благодаря отсвету костра было светлее, и резидент с любопытством рассматривал студента. А студент — резидента. Обычное лицо, без особых примет. Такое может быть и у русского, и у немца.
     
— Наверное, вы русский немец?
     
Не думал, что шпион ответит. Однако блондин охотно поддержал разговор:
     
— Нет, я немецкий немец. Просто с детства учил ваш язык. Отец и дядя, оба люди военные, всегда говорили: Россия для нас самая главная страна. И это правда. Ваша отчизна, мой друг, велика размерами, но юна разумом. Рано или поздно вы, русские, поймете, что наши три империи, как родные братья. Германия — старший брат, Австро-Венгрия — средний, Россия — младший. Нужно всего лишь, чтоб вы признали эту иерархию, и тогда три наших орла будут парить над всем миром.
     
Снисходительность, с которой резидент излагал свою, с позволения сказать, концепцию, была просто смехотворна!
     
Алеша подхватил:
     
— «Старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак». Так что ли? Знаете, чем эта сказка кончилась?
     
— Знаю. Ивану-дураку помог Конек Горбунок. Но мы живем не в сказочном царстве-государстве, а в Европе двадцатого века. Дуракам здесь никто помогать не станет. Хотите, я скажу вам, зачем нужна война, которая начнется через неделю, самое большее через две? Без войны Россия не поймет, что старших братьев нужно слушаться. Урок будет болезненный, но пойдет вам на благо.
     
Еще и указательный палец поднял. Разозленный Алеша прикрикнул на благожелателя:
     
— Ладно, это мы поглядим. Что встали? Идем!
     
А поскольку немец не тронулся с места, да еще и смотрел на студента с возмутительной отеческой улыбкой, Романов подтолкнул его свободной левой рукой.
     
Это подействовало. Улыбочка исчезла.
     
— Попрошу без фамильярностей! — Физиономия шпиона будто одеревенела. — Перед вами капитан генерального штаба! Позвольте представиться: Йозеф фон Теофельс. Вы знаете, что согласно международной конвенции я обязан в подобной ситуации называть подлинное имя и звание. — Он щелкнул каблуками, сухо и резко наклонил голову. — Это очень древний род. Среди владельцев замка Теофельс были и крестоносцы. А с кем имею честь я?
     
— Романов. Алексей Парисович.
     
Алеша тоже распрямился.
     
— Романов? Символическая фамилия.
     
С крыши пролилась струйка — аккурат за шиворот студенту. Это и положило конец затянувшейся беседе.
     
— Да идемте же! — передернулся студент. — Дождь!
     
Но последовать в дом за капитаном решился не сразу.
     
— Стоять! Я не вижу вашего Франкенштейна. Пусть покажется.