1 2 3 
На лице его возникла печальная улыбка, и он с сожалением посмотрел на бургомистра. Бургомистру было мучительно тяжело.
			
— Я должен был это сделать, — тихо объяснил он. — Бургомистр не может позволить самозванцам посягать на святые имена. Мне не хотелось бы, чтобы это сделали наши солдаты. — Он раскрыл маленький саквояж и, смущаясь, достал наручники. — Они грубый народ. Наденьте их сами… пожалуйста…
			
— Вы очень изменились, господин бургомистр, — улыбнулся Мюнхгаузен.
			
— А вы зря этого не сделали! — ответил бургомистр с тяжелым вздохом.
			
			
Перед зданием суда шумела толпа.
			
Карета под усиленной охраной остановилась у ворот. Из нее вывели Мюнхгаузена в наручниках. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск любопытствующих горожан.
			
— Какой самозванец?
			
— Мюнхгаузен.
			
— А выдает себя за кого?
			
— За Мюнхгаузена же и выдает.
			
Судья зазвонил в колокольчик, требуя тишины:
			
— Начинаем второй день судебного заседания по делу садовника Миллера. Слово представителю обвинения. Прошу вас, господин Рамкопф.
			
— Уважаемый суд, — взволнованно произнес Рамкопф, — могу смело сказать, что за процессом, который происходит в нашем городе, с затаенным дыханием следит вся Европа. Популярность покойного барона Мюнхгаузена столь велика, что, естественно, появилось немало мошенников, стремящихся погреться в лучах его славы…
			
Мюнхгаузен оглядел присутствующих в зале, нашел глазами Томаса, едва заметно подмигнул ему, потом покосился на охранявших его гвардейцев.
			
— Один из них сидит передо мной на скамье подсудимых, — продолжал Рамкопф. — Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, овладев его походкой, голосом и отпечатками пальцев, подсудимый коварно надеется, что будет признан тем, кем не является на самом деле. Прошу уважаемый суд ознакомиться с вещественными доказательствами, отвергающими притязания подсудимого. — Рамкопф положил на стол судьи несколько документов. — Справка о смерти барона, выписка из церковной книги, квитанция на гроб…
			
— Считает ли подсудимый эти документы убедительным доказательством его вины? — спросил судья.
			
— Нет, — ответил Мюнхгаузен.
			
— Прекрасно, — воскликнул Рамкопф. — Послушаем голоса родных и близких… Вызываю в качестве свидетельницы баронессу Якобину фон Мюнхгаузен!
			
Судья поднялся с места:
			
— Баронесса, прошу вас подойти сюда!
			
Баронесса появилась в зале суда, сопровождаемая гулом возрастающего интереса.
			
— Поклянитесь на Святом писании говорить только правду.
			
— Клянусь! — торжественно произнесла баронесса.
			
— Свидетельница, посмотрите внимательно на подсудимого, — предложил Рамкопф. — Знаком ли вам этот человек?
			
— Да.
			
— Кто он?
			
— Садовник Миллер.
			
— Откуда вы его знаете?
			
— Он поставляет цветы на могилу моего супруга. Рамкопф сделал многозначительный жест:
			
— Простите за такой нелепый вопрос: а не похож ли он на покойного барона? Присмотритесь повнимательней…
			
Мюнхгаузен подмигнул баронессе. Баронесса снисходительно улыбнулась:
			
— Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…
			
— Благодарю вас, — поклонился Рамкопф. — У меня больше нет вопросов.
			
Судья обернулся к Мюнхгаузену:
			
— Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?
			
— Да, господин судья, — весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. — Простите, сударыня, как вас зовут?
			
— Не понимаю, — фыркнула баронесса.
			
— Меня интересует ваше имя!
			
— Протестую! — тотчас возразил Рамкопф.
			
— Почему? Это тайна? — удивился Мюнхгаузен. Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:
			
— Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.
			
— А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? — быстро спросил Мюнхгаузен.
			
— Протестую! — Рамкопф рванулся к судейскому столу.
			
— Отвожу ваш протест, обвинитель, — сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. — Подождите, это интересно…
			
— Я спрашиваю, — громко повторил Мюнхгаузен, — чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?
			
— По-моему, это излишне доказывать. — Баронесса старалась оставаться спокойной.
			
— Отнюдь! — воскликнул Мюнхгаузен. — Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают, они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться — вы очень похожи на настоящую баронессу.
			
— Что значит «похожа»? — возмутилась баронесса. — Я есть я!
			
— Это надо доказать! — Мюнхгаузен жестом призвал присутствующих в зале соблюдать тишину. — Если взять известные портреты баронессы, то свидетельница на них мало похожа. Та баронесса и моложе и красивей. Если взять платья баронессы, то свидетельница в них просто не влезет!
			
— Влезу! — не выдержала баронесса. В зале поднялся невообразимый шум. Испуганный Томас попятился к выходу.
			
— Неслыханно! Я протестую! — срывающимся голосом кричал Рамкопф.
			
Судья зазвонил в колокольчик:
			
— Протест принимается. Вы свободны, баронесса.
			
— Я протестую! — не уступал Мюнхгаузен. — До тех пор, пока не установлена личность свидетельницы, вы не должны называть ее баронессой…
			
— Успокойтесь, подсудимый! — Судья поднялся с места. — Лишаю вас слова!..
			
			
Томас с силой барабанил в дверь аптеки.
			
— Фрау Марта! Фрау Марта! У нас беда! Барон воскрес! В окне аптеки появилось испуганное лицо Марты…
			
			
Зал суда взревел с удвоенной силой.
			
— Господин барон, вы узнаете подсудимого? — громко вопрошал Рамкопф.
			
Феофил с презрением взглянул на Мюнхгаузена.
			
— Нет!
			
— Можете ли вы хоть отдаленно признать в нем своего покойного родителя?
			
— Никогда!
			
— Достаточно, — тотчас прервал его Рамкопф. — Я прошу суд избавить ранимую душу юноши от дальнейших расспросов.
			
— Почему же? — Мюнхгаузен поднялся с места. — Я бы тоже хотел кое о чем спросить.
			
— Подсудимый, — вмешался судья, — если вы еще раз собираетесь поставить под сомнение личность свидетеля…
			
— Нет-нет, — покачал головой Мюнхгаузен, — к сожалению, это действительно мой сын.
			
— Протестую! — немедленно воскликнул Рамкопф.
			
— Извините — сын барона!.. — поправился Мюнхгаузен. — Хотя это звучит так же парадоксально. Но, очевидно, в этом есть какое-то непонятное свойство природы: вино переходит в уксус, Мюнхгаузен — в Феофила.
			
— Ненавижу! — закричал Феофил. — Дуэль! Немедленно! Стреляться!
			
— Прекратить! — Судья зазвонил в колокольчик. — Свидетель, вы свободны!
			
К Феофилу быстро подошла баронесса и демонстративно прижала его к груди, как нежная мать.
			
Зал дружно отреагировал на материнскую любовь.
			
— Прошу господина бургомистра! — объявил Рамкопф.
			
Бургомистр беспокойно огляделся по сторонам. Поднялся с кислой улыбкой:
			
— Извините, я бы хотел уклониться от этой неприятной обязанности.
			
— Это невозможно, — сказал судья. — Вы были другом покойного барона, ваши показания необходимы.
			
— Господин судья, — взмолился бургомистр, — я старый человек. У меня слабые глаза и совершенно ненадежная память. Я могу ошибиться…
			
Судья поднялся со своего места:
			
— Но вы узнаете в подсудимом барона или нет?
			
— Не знаю, — огорчился бургомистр. — Честное слово… Иногда мне кажется, что это он, иногда — нет… Полностью доверяю суду. Как решите, так и будет!
			
Зал тревожно загудел.
			
— Какой позор! — воскликнула баронесса. — И это — наш бургомистр!
			
— Извините, баронесса, — развел руками бургомистр. — Извините, подсудимый… Я на службе. Если решат, что вы Мюнхгаузен, я паду вам на грудь, если Миллер — посажу за решетку. Вот все, что я могу для вас сделать…
			
— Садитесь, свидетель, — сказал судья. — Господин обвинитель, у вас все?
			
— По-моему, достаточно.
			
— Подсудимый, — обратился судья к Мюнхгаузену, — нет ли у вас свидетелей в вашу защиту?
			
Мюнхгаузен оглядел суд и печально пожал плечами.
			
— Есть! — раздался чей-то уверенный голос.
			
Все присутствующие в зале обернулись. Марта стояла в дверях.
			
— Есть, — спокойно повторила она. Мюнхгаузен рванулся к ней:
			
— Марта?!
			
Конвойный тотчас схватили его за руки. Зал отчаянно зашумел.
			
— Прошу отложить судебное разбирательство, — закричал Рамкопф. — Мне плохо…
			
— Врача! — крикнула баронесса.
			
— Судебное заседание переносится на завтра, — громко объявил судья.
			
Люди повскакивали со своих мест. Одни устремились к выходу, другие к судьям.
			
Гвардейцы оттеснили Мюнхгаузена за дверь, расположенную сзади скамьи подсудимых.
			
			
Замелькали лица любопытных. Марта быстро ринулась прочь по коридору. Ее окружил водоворот вопросов, вздохов, воплей и причитаний. Она ускорила шаг. Вылетев из здания суда, Марта бросилась к карете, Томас помог ей, открыл дверцу и тотчас отлетел в сторону, получив сильную оплеуху.
			
Карета рванулась с места.
			
Баронесса откинула вуаль. Она сидела напротив Марты:
			
— Вы хотите участвовать в этом процессе?
			
— Я хочу сказать правду, — ответила Марта.
			
Сидящий рядом с кучером Рамкопф указал ему направление, затем проворно полез на крышу кареты. Свесился вниз, заглянув в окно экипажа. Постучал по стеклу:
			
— Имейте в виду, если он раскается, мы добьемся помилования. Иначе как минимум десять лет тюрьмы. — Он показал на пальцах. — Десять!..
			
— Успокойся, Генрих, — сказала баронесса и задвинула занавеску на окне кареты. — Если человек хочет сказать правду, он имеет на это право. — Она внимательно посмотрела на Марту с едва заметной улыбкой. — Мне бы только хотелось знать, какую правду вы имеете в виду.
			
Марта выдержала ее взгляд:
			
— Правда одна.
			
— Правды вообще не бывает, — снова улыбнулась баронесса. — Правда — это то, что в данный момент считается правдой… Вы скажете суду, что он — Мюнхгаузен. Но разве это так? Этот сытый торговец, этот тихий семьянин — Мюнхгаузен? Побойтесь Бога! Нет, я не осуждаю вас, фрау Марта, наоборот, восхищаюсь. За три года вам удалось сделать из моего мужа то, что мне не удалось и за двадцать. Но теперь, когда мы совместными усилиями добились успеха, зачем начинать все сначала?
			
— Я люблю его, — сказала Марта.
			
— И поэтому ушли из дома?
			
Марта посочувствовала своей собеседнице:
			
— У каждого своя логика, сударыня. Вы понимаете, что можно выйти замуж не любя. Но чтобы уйти любя, этого вам не понять!
			
Баронесса искренне оскорбилась:
			
— А что она ему дала, ваша любовь? Серую жизнь, скамью подсудимых… А завтра — тюрьму или… смерть.
			
Рамкопф перебрался на другую сторону, и его физиономия появилась в противоположном окне экипажа.
			
— Имейте в виду, фрау Марта, — прокричал он, — если судебное расследование зайдет в тупик, мы будем вынуждены произвести экспертизу!
			
— Успокойтесь, Генрих. — Баронесса задвинула занавеску.
			
— Что это значит? — насторожилась Марта.
			
— Его бросят в болото или заставят прокатиться на ядре, — объяснила баронесса. — На настоящем ядре, фрау Марта!
			
— Господи!.. На глазах Марты появились слезы. — Неужели вам обязательно надо убить человека, чтобы понять, что он живой?
			
— У нас нет выхода, — вздохнула баронесса. — А теперь, когда вы знаете все, решайте… И мой вам совет — не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.
			
			
Дверь тюремной камеры с лязгом распахнулась.
			
— Подсудимый Миллер, — объявил появившийся фельдфебель, — вам разрешено свидание.
			
Мюнхгаузен стремительно ринулся из камеры. В комнате для свиданий за решеткой стояла Марта. Они осторожно приблизились друг к другу и не произнесли ни слова.
			
— Можно разговаривать, — объяснил фельдфебель. — Говорите.
			
Они молча смотрели друг на друга. Потом где-то вдалеке зазвучала их мелодия.
			
Музыка становилась громче. Мелодия обретала силу и размах.
			
— Я согласна вернуться… я буду терпеть… — пропели ее глаза, но губы не произнесли ни звука.
			
— Меня? — кисло усмехнулся Мюнхгаузен, не говоря ни слова. Он отрицательно покачал головой.
			
— Разговаривайте! — крикнул фельдфебель.
			
— Никогда! — она услышала его голос, но он молчал.
			
— Тебе грозит тюрьма! — Теперь услышал он и обрадованно кивнул: — Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий и Сервантес. Мы будем перестукиваться.
			
— При свидании положено разговаривать! — прикрикнул фельдфебель. — Приказываю разговаривать!
			
— Карл, ты не знаешь самого главного, — Марта попыталась улыбнуться, но это оказалось выше ее сил. — Они придумали какую-то страшную экспертизу. Они хотят убить тебя. Понимаешь?
			
Он кивнул, он понял.
			
— Что же, — ободрил Марту его взгляд. — Будем честными до конца.
			
Она отрицательно покачала головой.
			
— Нет, милый, — пропели ее глаза. — На это я не соглашусь. — Видно, уж такая моя судьба — в самый трудный момент отступать.
			
— Последний раз предупреждаю, — крикнул фельдфебель, — если не заговорите, свидание будет прекращено! Говорить!!!
			
— Я буду свидетельствовать, что ты — Миллер. — Она испуганно и неподвижно смотрела на Мюнхгаузена. Мелодия шутливого танца придавала ей силы. — Я предам тебя!
			
Он впился лицом в железные прутья и с мольбой посмотрел на нее:
			
— Не делай этого, Марта!
			
Она чуть отступила назад, и взгляд ее принял твердую обреченность принятого решения:
			
— Ты — Миллер, садовник, я — твоя жена Марта, нас обвенчали в сельской церкви, у нас родился мальчик.
			
К измученному фельдфебелю приблизился офицер:
			
— Ну что они там? Разговаривают?
			
— Так точно, — сообщил фельдфебель. — Но как-то не по-нашему… Молча.
			
			
Жерло огромной пушки медленно поднималось ввысь. Пушка стояла возле крепостной стены, и вокруг нее суетились солдаты.
			
У крепостных ворот царил нездоровый ажиотаж. Визгливая дама пыталась пройти в крепость без пропуска.
			
— Я по приглашению баронессы Якобины фон Мюнхгаузен! — возбужденно объяснял солидный господин в цилиндре.
			
Караульный офицер пытался воспрепятствовать стихийному наплыву публики:
			
— Господа, господа, повторяю, это закрытый судебный эксперимент!.. Только по специальному разрешению!.. Попрошу соблюдать порядок! Господа!..
			
			
Томас подбежал к крепостной стене с лестницей. Оглядевшись по сторонам, быстро полез вверх с большим мешком за плечами. У смотровой бойницы наткнулся на солдата.
			
— Скоро начнут? — спросил он как ни в чем не бывало.
			
— Скоро, — буркнул солдат.
			
— Какой калибр?
			
— Тридцать дюймов.
			
— Нормально, — Томас, оглядевшись, указал на узелок. — Вот собрал ему кое-что в дорогу…
			
— Какая дорога? — усмехнулся солдат. — Как он до нее доберется, когда облака на небе и Луны не видно?
			
Томас с видом знатока посмотрел на небо.
			
— Когда видно, и дурак долетит, — объяснил он. — Барон любит, чтобы задача была не адекватна своему решению.
			
— Ясное дело, — согласился солдат.
			
			
В ворота крепости въехал экипаж. Из него с шумом вылетел Феофил, за Феофилом — баронесса:
			
— Фео, успокойся! Умоляю!
			
— Оставьте меня! — Феофил ринулся к пушке и был встречен испуганным фельдфебелем:
			
— Туда нельзя, господин барон!
			
— Пропустите! Я имею право!
			
— Фео, не сходи с ума! — крикнула баронесса.
			
— Хватит! — взвизгнул Феофил. — Я всю жизнь не сходил с ума. Мне это надоело! А вдруг он долетит, и мы снова в дураках? Нет. Такой случай упустить нельзя. Я полечу вместе с ним!
			
Феофила подхватил Рамкопф и увлек к наскоро сколоченным трибунам со скамейками для зрителей. Зрители уже шумно занимали места. Повсюду царило праздничное оживление.
			
— Не будьте идиотом! — Рамкопф попытался усмирить разбушевавшегося Феофила. — Во-первых, вы вдвоем не поместитесь… Во-вторых… — он понизил голос, — никакого полета не будет.
			
— Что это значит? — изумился Феофил.
			
— Это судебная тайна, — быстро пояснил Рамкопф. — Сугубо между нами. Все заранее срепетировано. Мы положили сырой порох.
			
— Зачем?
			
— Не убийцы же мы, в самом деле… Барон пролетит не больше двух саженей и шлепнется на землю. Таким образом, мы спасем его! Смотрите, это герцог! Можно начинать!
			
В крепости появился герцог со свитой и, приветствуемый бургомистром и всеми присутствующими, проследовал в отведенную для него ложу.
			
— Все идет по плану, ваше величество, — докладывал на ходу бургомистр. — После увертюры — допрос свидетельницы и подсудимого, затем производим залп и объявляем танцы.
			
— Господи, прости всех нас и благослови, — пастор осенил себя крестным знамением.
			
— Господа! Прошу занять места и соблюдать полное спокойствие! — судья занял место в судейской ложе. Его встретили вежливыми аплодисментами.
			
Рамкопф сделал ответственный кивок головой. Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала торжественная и плавная увертюра.
			
— Выпускайте фрау Марту, — тихо шепнул Рамкопф судебному секретарю.
			
Секретарь быстро переместился вдоль огражденного пространства.
			
Из крепостных ворот медленно и скорбно явилась Марта.
			
Некоторые зрители приставили к глазам лорнеты и бинокли.
			
Герцог удовлетворенно кивнул, откинувшись на спинку кресла.
			
— Хорошо, — заметил он склонившимся советникам. — Розовое платье на сером фоне. Смотрится. Талия немного завышена, но в целом неплохо.
			
— Здравствуйте, фрау Марта, — торжественно произнес Рамкопф. — Вы принесли ходатайство о помиловании?
			
— Принесла, — Марта протянула бумагу.
			
— Зачитайте! — зазывно и бодро предложил Рамкопф. Дирижер эффектным жестом добился задушевного пианиссимо.
			
Герцог удовлетворенно переглянулся с советниками и кивком головы одобрил бургомистра.
			
Из-за дальней колонны выглянул Мюнхгаузен, готовясь к выходу в сопровождении эскорта гвардейцев.
			
— …И я, Марта Миллер, прошу вас помиловать моего ненормального мужа, — отрешенно закончила Марта. — Ваше величество, я припадаю к вашим стопам. Сего тысяча семьсот семьдесят девятого года, мая тридцать… тридцать… — Она перевела взгляд на Рамкопфа и шепотом попросила: — Разрешите хоть поставить другой день.
			
— Ни в коем случае, — затряс головой Рамкопф.
			
— Тридцать второго мая! — объявила Марта. Раздались дружные аплодисменты.
			
Рамкопф подал Марте руку и отвел ее за руку.
			
— Фрау Марта, бесподобно, — тихо шепнул он.
			
— Но вы обещаете, что с ним ничего не случится? — быстро спросила Марта.
			
Рамкопф с укоризной развел руками.
			
— Я же объяснил. Сырой порох. Он вывалится из ствола и шлепнется здесь же при всех под общий хохот.
			
Они обернулись на барабанную дробь. Мюнхгаузен уже стоял перед судейской ложей без камзола, в белой рубашке, со связанными руками.
			
— Подсудимый, — торжественно зачитывал судья, — объявляю вам решение ганноверского суда: «В целях установления вашей личности и во избежание судебной ошибки суд предлагает вам повторить при свидетелях известный подвиг барона Мюнхгаузена — полететь на Луну». Предупреждаю вас: вы имеете право отказаться.
			
— Нет, я согласен, — твердо сказал Мюнхгаузен. К нему приблизился пастор:
			
— Не хотите исповедаться?
			
— Нет! Я это делал всю жизнь, но мне никто не верил. Рамкопф взглянул в свои записи и не нашел этой реплики.
			
— Прошу вас, облегчите свою душу, — громко и торжественно предложил пастор.
			
— Это случилось само собой, пастор! — Мюнхгаузен медленно оглядел собравшихся. — У меня был друг — он меня предал, у меня была любимая — она отреклась. Я улетаю налегке…
			
— А вот это уже зря, — недовольно поморщился герцог. — Это, по-моему, лишнее. Ни к чему… Грубо.
			
— Да, да, — поспешно кивнул бургомистр, — я просил этого. не говорить. Но с ним договориться невозможно…
			
— Зачем ты согласилась играть эту комедию, Марта? — грустно спросил Мюнхгаузен.
			
Дирижер, искусно варьируя нюансами оркестрового звучания, попытался слиться с произносимым текстом.
			
— Я это сделала ради нашей любви, — тихо произнесла Марта, приблизившись к Мюнхгаузену.
			
— Я перестал в нее верить, — печально улыбнулся он и посмотрел вокруг. — Помнишь, когда мы были у Архимеда, он сказал: «Любовь — это теорема, которую надо каждый день доказывать»!
			
— А почему не слышно? Я не понимаю, о чем они там говорят? — Герцог с недовольным видом обернулся к бургомистру.
			
Бургомистр заглянул в листочек.
			
— Подсудимый благодарит городские власти и одновременно как бы шутит со своей возлюбленной.
			
— Хорошо, — кивнул герцог. — Особенно жабо и передняя выточка. Ему очень к лицу.
			
Мюнхгаузен подошел к пушке и обернулся:
			
— Скажи мне что-нибудь на прощанье! Марта попятилась от него:
			
— Что?
			
— Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты…
			
— Я буду ждать тебя. — Она говорила с трудом и продолжала отступать. Губы ее пересохли. Дыхание участилось. Рамкопф с беспокойством вглядывался в ее лицо.
			
— Нет-нет, не то… — Мюнхгаузен в отчаянии ударил кулаком по стволу пушки.
			
— Я очень люблю тебя! — Марта отошла в противоположный конец огражденного пространства.
			
Дирижер с удивлением обернулся. Оркестр прекратил играть.
			
— Карл… я…
			
Рамкопф делал ей отчаянные знаки.
			
— Не то! — гневно крикнул Мюнхгаузен.
			
— Я… — Марта попыталась что-то сказать и вдруг закричала что есть силы: — Карл! Они положили сырой порох!
			
Наступила мертвая тишина.
			
И вдруг трое музыкантов, отделившись от свободного оркестра, заиграли наивную тему их старого шутливо-томного танца.
			
Мюнхгаузен ощутил себя счастливым человеком:
			
— Спасибо, Марта!
			
— Мерзавка! Убийца! — закричала баронесса, вскочив со своего места.
			
Рамкопф бросился со всех ног к судье. Волнение охватило зрителей. Мюнхгаузен ликовал.
			
— Пусть завидуют! — И закричал еще громче: — У кого еще есть такая женщина? Томас, ты принес то, что я просил?
			
— Да, господин барон! — крикнул Томас с городской стены. — Вот этот сухой, проверенный!
			
Он швырнул бочонок с порохом. Мюнхгаузен ловко поймал его. Передал артиллерийскому офицеру.
			
— Прощайте, господа! — гордо и весело произнес Мюнхгаузен. И трио музыкантов вдохновенно вышло на самую проникновенную часть мелодии. — Сейчас я улечу. И мы вряд ли увидимся. Когда я вернусь, вас уже не будет. На земле и на небе время летит неодинаково. Там — мгновение, здесь — века. Впрочем, долго объяснять…
			
Бургомистр быстро отвел герцога в глубь ложи:
			
— Так. Положение серьезное, ваше величество, сейчас он рванет так, что не только пушка, крепость может не выдержать…
			
— Предлагаете построить новую крепость? — спросил герцог.
			
— Ваше величество, — заволновался бургомистр, — я хорошо знаю этого человека. Сейчас будет такое, что мы все взлетим на воздух!
			
— Что, и я тоже? — удивился герцог.
			
— Я и говорю — все.
			
— Зажечь фитиль! — скомандовал Мюнхгаузен.
			
К пушке приблизился солдат с зажженным фитилем.
			
— А потом она его разлюбит? — спросил зритель в цилиндре.
			
— Если вы знаете дальше, так не рассказывайте, — недовольно ответила сидящая рядом дама.
			
В ложе герцога возникла паника. Туда прибежал судебный секретарь и тотчас убежал назад. Феофил обернулся к матери:
			
— Я уже ничего не понимаю. Так это он или не он? Ударила барабанная дробь.
			
— Остановитесь, барон! — громко произнес судья, получив в руки депешу от секретаря. — Высочайшим повелением, в связи с благополучным завершением судебного эксперимента, приказано считать подсудимого бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном!
			
Раздались аплодисменты и приветственные возгласы. Рамкопф стукнул себя по лбу:
			
— Господи, как мы сами-то не догадались!
			
Баронесса рванулась из ложи, мучительно вглядываясь в лицо Мюнхгаузена:
			
— Это он! Карл, я узнаю тебя! Фео! Что ты стоишь? Разве не видишь? Это твой отец!
			
— Па-па! — хрипло закричал Феофил с глазами, полными слез, и бросился на шею Мюнхгаузену.
			
Дирижер взмахнул палочкой. Грянул стремительный праздничный галоп.
			
Кто-то кого-то целовал, кто-то кричал что-то восторженное. Марту оттеснили какие-то громогласные ликующие горожане.
			
Мюнхгаузен потерял ее в этой взбесившейся толпе жителей Ганновера, хотел что-то сказать, но ему не дали. Рамкопф подхватил его под руку:
			
— Поздравляю вас, барон!
			
Мюнхгаузен взглянул себе под ноги: на земле судорожно отбивал земные поклоны пастор:
			
— Господи, спасибо! Ты совершил чудо! Господи, спасибо…
			
Нахлынувшая толпа закружила его, и он попал в руки бургомистра, который его неожиданно и крепко поцеловал:
			
— Я знал. Знал… но это так неожиданно. Поздравляю от всей души!..
			
— Но с чем? — изумился Мюнхгаузен.
			
— Как «с чем»?! С успешным возвращением с Луны. Мюнхгаузен огляделся по сторонам, ища сочувствия:
			
— Но я не был на Луне.
			
— Как это не был, когда уже есть решение, что был, — с укором произнес бургомистр. — Мы все свидетели.
			
— Это неправда! — закричал что есть силы Мюнхгаузен. — Неправда-а-а!..
			
Воцарилось глубокое и тягостное молчание. Все замерло. Мюнхгаузен смотрел перед собой, не зная, что еще сказать людям. Он почувствовал, что остался один.
			
Впереди стоял большой банкетный стол, за которым сидел добрый герцог и улыбался. Бесшумно скользили вышколенные официанты. Некоторые ему улыбались из-за стола, другие накладывали кушанья в тарелки.
			
— Присоединяйтесь, барон… Присоединяйтесь! — подмигнул ему бургомистр.
			
Рамкопф помахал ладошкой.
			
— Да, конечно, — вежливо улыбалась баронесса. — Когда мой муж улетал, я безумно волновалась, но могу сказать одно: верила, что прилетит.
			
Герцог встал с кресла и поднял бокал. Все затихли.
			
— Присоединяйтесь, господин Мюнхгаузен, — тихо и проникновенно произнес он. — Прошу! Присоединяйтесь!
			
Все дружно подняли бокалы.
			
— Господа, — спокойно и задумчиво произнес Мюнхгаузен. — Вы мне все очень надоели. — Воцарилась мертвая пауза. Он не тронулся с места. Он остался стоять там, где стоял, напротив герцога. — Поймите же, Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем что не врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. Конечно, это не просто. На это уйдет целая жизнь, но что делать… придется. — Он попятился к пушке и взял из рук артиллериста горящий фитиль.
			
Раздался общий тревожный вздох, все поднялись со своих мест, звякнули тарелки.
			
Мюнхгаузен передал горящий фитиль Марте:
			
— Ты готова?
			
— Да, — прошептала она.
			
Он потрепал по плечу стоящего рядом Томаса:
			
— Ступай домой, Томас, готовь ужин. Когда я вернусь, пусть будет шесть часов.
			
— Шесть вечера или шесть утра? — заинтересовался Томас.
			
— Шесть дня, — улыбнулся Мюнхгаузен.
			
Потом он подошел к лестнице, приставленной к жерлу пушки, взглянул вверх и сказал, обернувшись к замершим людям:
			
— Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Серьезное лицо — еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь! — Он подмигнул своему музыкальному трио, раздались звуки его вечной темы.
			
Потом он не спеша, с видом знатока, поплевал на руки, взялся за лестницу и полез вверх, ловко, не торопясь, легко и целеустремленно. Музыка летела рядом с ним, она дарила ему уверенность и отвагу. За первыми метрами подъема побежали новые, еще и еще, без всякой надежды на окончание. Но он был весел, и это занятие нравилось ему. И когда на фоне его движения возникли финальные титры, он не прекратил своего подъема.
			
Даже после надписи «Конец фильма» он весело и отчаянно лез вверх.