1 2 3 4 5 6 
   
— Вам же, наверное, Ринат сам все рассказал.
   
— Конечно, — с достоинством согласилась Ботва. — Он же мне муж все-таки. Но другое дело, что ты там с пьяных шар увидел.
   
— Я не пью.
   
— Мне-то уж не ври, — добродушно попросила Ботова. — Я же вас всех знаю. И с кем ты живешь, знаю. Вчера ведь вы пили.
   
Отличник ничего не стал возражать.
   
— И с чего это я, интересно знать, буду селить в общежитие любовниц своего мужа? — тоном выше и гораздо язвительнее спросила Ботова. — Ты уже сам запутался в своем вранье, мой милый.
   
— А чего же тут объяснять?.. — Стоило Отличнику произнести это, как ненависть, бешеное и отвратительное желание поглумиться над Ботвой он уже почти не мог сдерживать. — Вы меня не спрашивайте, Ольга Васильевна. Вам же самой неприятно будет.
   
— Ничего, я потерплю, — покровительственно заверила она. — Мне до правды докопаться хочется.
   
— Да вашу правду вся общага знает, — сорвался Отличник, и блаженство истины прокатилось по его позвоночнику, будто он сорвался с крыши и летит вниз, а пока летит, может кричать что хочет, ничего не боясь. — Вы, Ольга Васильевна, Ринату ребенка родили, чтобы женить его на себе. У его сестры муж — проректор, он назначил вас комендантом и комнату дал. Вы сами во всем потакали Ринату, потому что боитесь, что он вас с ребенком бросит и выгонит из общаги. Что же тут особенно тайного? Это все знают.
   
Лицо Ботвы пошло багровыми пятнами, и она вдруг заплакала. Отличник смотрел на нее с омерзением.
   
— Вы все узнали? — осведомился он. — Я могу идти?
   
— Нет, постой, — шмыгнув носом, сказала Ботова. — В общем, так. Тебя мы сегодня выселяем из общежития.
   
— Почему?! — потрясенно спросил Отличник.
   
— Как почему? — буднично пояснила Ботова, утираясь. — Ты же ключ украл, люк на крышу открыл, вот она и спрыгнула…
   
— Была бы крыша заперта, так она с балкона бы сбросилась…
   
— Не знаю, откуда она бы сбросилась, но мы тебя выселяем, — как о чем-то окончательно решенном и неинтересном, сказала комендантша. — Я вот о чем с тобой поговорить хотела… Ты ведь хорошо учишься и дальше учиться собираешься, да? Вот и давай договоримся с глазу на глаз. Выселить-то тебя мне придется, деваться некуда, но на будущий год тебя снова поселю, а до конца сессии не трону — живи нелегально, если… Если, когда тебя вызовет следователь, ты будешь молчать, что та девчонка была любовницей Рината и что ты вчера видел, как Ринат к ней ломился…
   
«Вот чего ей надо было», — понял Отличник, и ему вдруг стало жалко Ботву. Собачью жизнь она вела: муж — подонок, на шее — сын, жилья и денег нет, собою уродина. Кому она нужна? Кому нужна эта дура, не понимающая, что никаких вызовов к следователю не будет, что не будет никаких разбирательств, уголовных дел, допросов. Дура, не понимающая, что девочка умерла, день кончился, кровь смыли водой из шланга, крышу заперли, а следователь ушел — и все, конец. Больше ничего не будет.
   
Но как ему, Отличнику, по-умному выйти из положения? Сказать «ладно»? Но это все равно что обещать больше не летать над городом на метле. Сказать «нет»? Чтобы следователь никогда уже не нашел опасного свидетеля Отличника, из-гнанного из общаги и сгинувшего неизвестно где? Так ведь следователь сподобится прийти сюда только тогда, когда еще кто-нибудь шагнет с крыши в пустоту. А что же делать?
   
— Выселяйте меня, Ольга Васильевна, — сказал Отличник.
   
«Ну и к чему это? — опустошенно подумал он. — Ботва все равно не поймет, что ей и Ринату ничего не грозит. А меня все равно выселят, ведь Ботва посчитает мои слова за отказ покрывать ее мужа. А общага все равно подумает, что комендантша купила меня, потому что я все равно не пойду в милицию писать заявление на Рината… К чему я делаю выбор, если все равно?»
   
   
В коридоре перед читалкой стояли курильщики, среди которых были Игорь и Ванька. Из-за угла вывернул Гапонов.
   
— Ян, скоро начнется?.. — сразу раздались вопросы.
   
— Соро, соро, — не глядя, отвечал Гапонов и пробирался сквозь толпу к Игорю и Ваньке. Подойдя вплотную, он негромко сказал: — Отодем в соронку, Симаков.
   
Мающийся с похмелья Ванька блекло взглянул на Гапонова и сделал несколько шагов вглубь коридорчика. Игорь нехотя отклеился от стены и перешел туда же.
   
— Кажеса, я зал одного Симакова, — заметил Гапонов, засунул руки в карманы и стал покачиваться с носков на пятки.
   
— Говори, чего надо, — страдальчески велел Ванька.
   
Гапонов усмехнулся и пожал плечами:
   
— Значит, так, Симаков. Понишь, чего ты мне чера сазал?
   
— Я много чего сказал… Хорошего и разного.
   
— Ты сазал, что ментам меня заложишь за Караванову, понишь?
   
— Ну, помню, и что?
   
— А то, что ты мудозвон и ни хера тебе не обломиса.
   
— И все? — удивился Ванька. — Ты мне хотел сообщить только это?
   
Гапонов разозлился.
   
— Значит, так, — повторил он. — Ротив меня у тебя никаких доказатесв нету, это ты мне насвистел. Фата изнасилования не было. Пусь Караванова попробует накатать телегу — ни хрена ей не доказать. И ты не сидетель, потому что не было тебя в конате у Бумагина. Ты в это время на улице стекла пометал, бака Юка это потверждает. Ты пол меня, Симаков? — Гапонов улыбнулся и пренебрежительно добавил: — Так что за всяких лядей я отвечать не собираюсь.
   
Потом раздался тугой звук, Гапонова развернуло лицом к толпе и согнуло пополам. Игорь, глядя на него, медленно опустил сжатый кулак. Все разговоры среди курильщиков вмиг оборвались. Гапонов долго стоял согнувшись, словно его рвало.
   
Потом, не разгибаясь, он повернул лицо, осторожно потрогал скулу, покачал головой и выпрямился, глядя на кончики пальцев. Пальцы были желтыми от табака.
   
— Ну, лано, — не глядя на Игоря, сказал Гапонов. — Я запонил, падла.
   
Уставившись в пустоту, он двинулся на курильщиков, которые сразу раздвинулись перед ним. В дверях читалки Гапонов помедлил и через плечо объявил:
   
— Так. Сусовет начинается.
   
   
Сперва долго выбирали секретаря, потом долго обсуждали проблему какого-то ремонта на шестом этаже, потом за что-то студсовет ругала кастелянша, потом решали, выгонять или не выгонять какого-то вахтера, потом давали взбучку жильцам какой-то комнаты за то, что у них ночевали левые гости. Отличнику все это казалось глупым и совершенно ненужным. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Ему было все равно.
   
В читалке собралось человек двадцать. Леля и Нелли сидели на задней парте, шептались, а однажды даже послышался их смех. Отличник сел за парту перед ними, а перед Отличником вдвоем расположились Игорь и Ванька. Ванька положил голову на столешницу и страдальчески дремал. Игорь безучастно смотрел в окно. Их вопрос должен был обсуждаться последним.
   
Наконец минут через сорок Гапонов объявил: — Итак, у нас в повеске дня остался послений вопрос, по которому высупит Ольга Василевна.
   
Сложив листочек с повесткой, он сел за первую парту. Ботова поднялась, развернулась лицом к зрителям, одернула на животе олимпийку и тихим, вкрадчивым голосом школьной учительницы начала:
   
— Итак, товарищи, вы все знаете, что произошло в нашем с вами общежитии сегодня утром. Случай, конечно, из ряда вон выходящий. Просто ни в какие рамки не лезет.
   
Студсовет, тихо беседовавший во время прочих вопросов, умолк. Замолчали и Леля с Нелли. Игорь вдруг придвинулся к Ваньке и стал что-то быстро говорить ему на ухо.
   
— Так, вон там я попрошу тишину, — кивая на Игоря, сказала Ботова и немного подождала. — Я думаю, что все мы — и вы, и я — тоже виноваты в этом. — Она требовательно оглядела студсовет. — Значит, что-то недосмотрели, где-то что-то упустили в своей работе. — Ноты самобичевания в ее голосе усугубились почти до угрозы. — Плохо, значит, следим за своими обязанностями.
   
Никто ей не отвечал, и она потеряла почву.
   
— Всем нам, конечно, очень тяжело. Но дело серьезное, человек погиб, и спускать все это на тормозах нам нельзя. Надо все обсудить и прийти к выводам, что же нам дальше делать. Потом спросят нас: какие приняли меры? И что отвечать будем?
   
Даже Гапонов, желающий поддержать комендантшу и с виноватым видом качающий головой, не находил способа вклиниться в ее резиновые фразы с чем-то конкретным, а потому молчал.
   
Ботва предприняла новую попытку выбраться из ораторского тупика:
   
— Нельзя отмалчиваться, товарищи, когда дело такое серьезное. Ведь с каждым может случиться. Где-то мы с вами недоглядели, проворонили… Не все у нас хорошо, недостатков очень много: нарушение режима, правил поведения, пьянство, грязь… Дисциплины никакой нет… Вот только что, прямо перед студсоветом, опять драка была. Объясни мне, Каминский, что это за новости?
   
Студсовет зашевелился, переводя дух. Из абстрактных высот морализаторства Ботва выкарабкалась к земле и победно глядела на Игоря. Игорь с невозмутимым и в то же время наглым видом недоуменно пожал плечами.
   
— Не знаешь?! — возмущенно воскликнула комендантша. — Да куда ж это годится! Вам-то сейчас сидеть надо тише воды, ниже травы!..
   
— А почему это именно нам? — неожиданно удивилась Леля, не подозревающая о тонкой паутине лжи, которая уже опутала самоубийство.
   
Этот ее вопрос наконец-то разрушил все преграды на пути неумелой тактики комендантши, выводя разговор именно в ту колею, в которую Ботва с таким трудом втискивала кривую телегу своего красноречия.
   
— Да как же почему вам!.. — наклоняясь вперед, закричала она. — Из-за вас же все и стряслось-то! Как вы не понимаете! Человек погиб, человек, а до вас все еще дойти не может!..
   
Отличник бесчувственно подумал, что комендантша говорит все это совершенно искренне, хотя и отлично знает правду. Это не было фарсом, но и сочетаться тоже не могло. «Это просто идиотизм, — понял Отличник. — Идиот, как гений, способен на все. Впрочем, подавляющее большинство всех убеждений и поступков людей на земле объяснить можно только идиотизмом, а примеры гениальности легко счесть по пальцам. Вот и вся разница».
   
— А чем они виноваты? — спросила какая-то девушка.
   
— Да у них вечно шум, крики, ор, песни, всегда гости, пьянка!.. — с жаром принялась объяснять комендантша. — Кого угодно до припадка довести могут! Вот и довели девчонку! А вчера все один к одному сошлось и последняя чаша терпения лопнула!
   
— А что они вчера сделали? — опять спросил тот же голос.
   
— Что сделали?.. — Ботова помедлила, словно стеснялась рассказывать. — Ну, начать надо с того, что один из них, этот… как его… ну, вон сидит, украл у меня вчера ключ от крыши.
   
— Как украл? — изумленно переспросили с нескольких сторон.
   
— Да вот так! — торжествующе крикнула Ботова, будто восхищалась феноменальными воровскими способностями Отличника. — Украл, когда я замок привешивала! Я специально вчера крышу заперла, как сердцем чуяла! А он пьяный-то поперся на крышу ночью — трезвому небось и в голову бы не пришло — и обратно не закрыл, вот она и выскочила! Все пятеро вчера вечером они пьянствовали, а ночью этого в коридор вытурили, а сами по комнатам закрылись, сами понимаете для чего!..
   
— Ты мне свечку, что ли, держала? — не поднимая со стола головы, громко спросил Ванька. — Твое-то какое собачье дело?
   
Ботова обомлела. Студсовет загомонил. Леля и Нелли сидели ошарашенные, ничего не понимая, а Игорь нервно побледнел. Отличнику было все равно, он не открывал глаз. Гапонов выбрался со своего места и встал рядом с комендантшей.
   
— Короче, — сказал он, глядя в пол и переминаясь с ноги на ногу, словно ему жала обувь. — Еси еще раз от кого усышу в таком духе, — он помедлил для внятности угрозы, — вышибу осюда. Ясно? — Он долго глядел на Ваньку, но Ванька лежал на парте и не шевелился. — И нечего тут рассусоливать, — так же веско продолжил Гапонов. — Ситуация сем понятна. Доведение до самоубисва. Надо ринимать решение. Какие ваши редложения, Ольга Василевна?
   
— Какие у меня могут быть предложения? — делано недоуменно сказала она. — Как у коменданта, только одно: выселение.
   
— Всех, что ли? — спросил кто-то из-за парт.
   
— А кого вы хотите оставить? — развела руками Ботова. — У этого — воровство, у этих — разврат, у Каминского драка, а про Симакова и говорить нечего: он от алкоголизма уже спился давно! Какие тут поблажки? Да если и оставить кого, он тут же остальных нелегальщиками к себе пустит, и мы с вами со своими решениями в дураках останемся! Нет, с такими можно только так: выселить всех.
   
— Давайте голосовать, — подвел итог Гапонов. — Кто за выселение? Кто против? Кто воздержаса?
   
Над макушками студсовета медленно, вразнобой поднимались руки, как кресты на кладбище.
   
— Итак, веси венадцатая и веси четырнадцатая выселяюса, — объявил Гапонов. — Завтра к венадцати часам ня комнаты чтоб были свобоны. Все. — Он наклонился к секретарю. — Крылов, потом перепиши ротокол, чтоб без ошибок было, когда проверять станут.
   
   
Весь вечер Отличник молча и угрюмо собирал чемодан, а потом сразу лег спать. Игорь ничего не делал, сидел на своей койке и курил, сбрасывая пепел себе под ноги. Нелли и Леля заперлись в своей комнате и никого не пускали. Ванька сказам: «Был бы повод, а где выпить — найдется…» — и исчез. Пьяного вдрабадан, его ночью принес Вадик Стрельченко и ссыпал на кровать.
   
Когда Отличник проснулся, стояло ясное утро, но Отличник чувствовал себя таким же усталым и больным, как вчера. Ванька дрых. Игорь курил в той же позе, будто просидел так всю ночь, только теперь на столе громоздились две его плотно набитые спортивные сумки. Отличник ничего не сказал и пошел в умывалку.
   
Он умывался над грязной раковиной, в которой застрял обмылок, похожий на непереваренный кусок пищи, извлеченный из желудка. Отличник мрачно думал, куда же ему теперь пойти, где жить, где провести хотя бы ближайшую ночь. Он не вспомнил ни об одном приятеле из общаги, у которого можно попроситься на ночлег. Голосование на студсовете и выселение словно отсекли от него все дружеские связи, и все люди вмиг стали чужими, мир опустел. Неожиданное одиночество еще не успело начать мучить Отличника, как после ампутации еще некоторое время действует анестезия. Ему было больно лишь оттого, что разваливается старая жизнь. Какой будет новая — его еще не волновало. Он механически размышлял, как оставит вещи в камере хранения на вокзале, как будет просить поселить его в гостинице, если, конечно, там найдутся места и если его вообще туда пустят с общажной пропиской, как пойдет ночевать обратно на вокзал, когда ничего не получится. Завтрашний день отделялся от Отличника таким валом неразрешимых проблем, что думать о нем Отличнику казалось еще столь же несвоевременным, как планировать то, чем он будет заниматься на пенсии. Утираясь полотенцем, он вернулся в комнату и сел на свою койку, рассчитывая лежать здесь до тех пор, пока за ним не придут, чтобы выбросить на улицу.
   
— Отличник, — окликнул его Игорь и долго молчал, а потом с трудом продолжил: — Прости нас, Отличник. Это мы во всем виноваты. Мы пили, мы веселились, мы заперлись по комнатам и забыли о тебе… В конце концов, это мы рассорились с Гапоновым и комендантшей, а не ты…
   
— Да ладно… — со страдальческой досадой ответил Отличник.
   
«Скорей бы уж приходили и выгоняли», — подумал он.
   
— Нет, — возразил Игорь. — Не перебивай меня. Конечно, я понимаю твое состояние. Когда очень плохо, всегда хочется, чтобы стало еще хуже… Но я сам, лично за себя, должен сказать тебе все это. Прости меня, Отличник. Меня, — твердо повторил Игорь. — Понимаешь, я вчера струсил. Ведь это я украл ключ от крыши и тебе дал, а сознаться струсил.
   
— Не надо, Игорь, — попросил Отличник. — И так все понятно. Только лунатики ничего не боятся.
   
— Я еще не все сказал, Отличник. Дай мне договорить. Я редко так честно поступаю. Прошу, дай мне сделать это, не втаптывай меня в грязь… Я ведь не просто испугался. Я сразу понял, что меня выселят, и сразу решил, где буду жить в этом случае. Я подло поступил, Отличник. Мне не выселение было страшно, а именно слово «воровство», поэтому я молчал. За одно пустое слово всех вас предал. И слово — ложь, и люди, которые его произнесли, — гниль, да и сам я заслужил такого слова, а все равно испугался, смалодушничал, комнату, где можно пережить тяжелые времена, сразу вспомнил… Гадко это, Отличник. Даже для меня гадко…
   
— Ну, ты закончил? — неприязненно спросил Отличник. — Ты высказался? Я могу забывать?
   
— Вот, и тебе противно, — грустно сказал Игорь, не глядя на него. — Я, видишь ли, Отличник, боюсь дерьмом оказаться. Я еще верю, что спастись могу, поэтому и говорю тебе все.
   
— Я отпускаю твои грехи, — пожал плечами Отличник. — Аминь.
   
— А ты, оказывается, можешь быть очень злым, — удивленно заметил Игорь. — Только подожди немного. Я ведь трус. Я бы никогда не сказал тебе всего, если бы не оставил себе козырь.
   
— Ну, ходи козырем.
   
— Я тебя попрошу, Отличник… В память о нашей дружбе… Ты поселись пока там…
   
— Где «там»?.. — изумился Отличник, и кристаллы злобы, которыми уже начала обрастать его душа, вдруг зашатались, как выбитые зубы.
   
— Ну, в той комнате, где я хотел поселиться… Погоди! — сердито крикнул Игорь. — Не перебивай меня! — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Комната семьсот десять, — сказал он. — Там живут две девушки. Сейчас одна из них уже сдала сессию досрочно и уехала домой, а вторая осталась. Она не с нашего факультета, и Ботова не догадается искать тебя там, только бабке Юльке на глаза не попадайся. Девушка та первокурсница, как и ты. На мой взгляд, весьма хороша собой. — Игорь говорил быстро и складно, словно читал по бумажке. Наверное, он давно приготовил эту речь. Глаза его смотрели словно внутрь себя. — Ее зовут Серафима Стороженко. Имя редкое. Я за ней хотел приволокнуться, да стало стыдно. Она такая же, как и ты, — чистенькая. Вы очень подходите друг другу и по всем правилам должны влюбиться. Несмотря на то, что мой роман с ней не состоялся, знакомство я сохранил. Странно, мне с самого начала казалось, что она мне будет нужна, причем не ради себя самого и своего удовольствия. Итак, я хочу, чтобы ты поселился у нее. Я знаю, что тебе некуда идти. Она возражать не будет.
   
— А как же вы?.. — с перехваченным горлом спросил Отличник. — Как же я там буду жить, если вы…
   
Игорь зажмурился, надул щеки и выпустил воздух. Он приобрел вид человека, очнувшегося от гипноза, и улыбнулся Отличнику.
   
— Ну вот, — сказал он. — Я выдержал. Спасибо, Отличник. Я боялся, что ты откажешься из дурацкой гордости и там поселюсь я. А это означало бы, что я все-таки дерьмо. Ты меня спас.
   
— А как же вы?.. — повторил Отличник, глупо и счастливо улыбаясь на улыбку Игоря.
   
   
Ему вдруг показалось, что гибель их мира только наваждение. Как во взорванном храме падают только стены, своды, купола, но святость, как и прежде, остается в воздухе, а бог — на небе, так и Гапонов с Ботвой, эти гнусные твари, не могут в один день разрушить все лучшее, что они по капле в себе собирали.
   
— А что мы? Мы здесь четыре года живем, нас каждая собака знает. Уж мы-то в любом случае найдем, где нам до конца сессии перекантоваться. За нас можешь быть совершенно спокоен.
   
Они глядели друг на друга и улыбались.
   
— А девочка там хорошая, — с удовольствием повторил Игорь и щелкнул пальцами. — Прелесть, что за Фимочка. Ты в нее влюбишься, это уж точно. Жалко будет, если она отнимет у нас Отличника.
   
   
Игорь мягко постучался в комнату семьсот десять.
   
— Можно? — спросил он, чуть приоткрывая дверь, но ему никто не ответил. Подумав, он распахнул дверь пошире, и Отличник увидел, что комната пуста.
   
— Гм, странно, — заметил Игорь. — Ну что ж, мой юный друг, войдем и подождем хозяйку.
   
Высокое окно глядело на восток, и майское солнце без всяких преград вливалось в комнату. Его свет был здесь повсюду и лежал легко и уютно, как домашняя кошка. Отличник перевидал множество комнат в общаге, но эта показалась ему какой-то особой. Что-то ясное и по-человечески простое было в привычной общажной обстановке, в том духе, которым пропитывается жилье. Все вещи, которые здесь были, имелись и в других комнатах, но только здесь Отличник ощутил, как можно соблюсти меру в их спокойном добрососедстве. Игорь сел на койку под перекидным календарем с какими-то пальмами на открытой майской картинке, а Отличник на другую койку напротив.
   
— Куда же она пропала? — с досадой сказал Игорь. — Мне ведь ждать-то особенно некогда.
   
— А где ее кровать? — спросил Отличник. Он словно ворочал свою душу, будто огромный сундук, примериваясь, как поудобней ее здесь расположить.
   
— Нетактично, молодой человек, еще до знакомства интересоваться, где у девушки кровать, — назидательно заметил Игорь. — Но если уж ты принял твердое решение, я открою тебе этот секрет: я на ней сижу.
   
Отличник понял, что боится прихода этой Фимочки, потому что ему было жаль, если бы в такой доброй и славной комнате жила такая же девица, как те, за какими обычно приволакивался Игорь. Жаль, если это редкое ощущение сердечности и тепла лишь случайное сочетание тех настроений, заключенных в каждой вещи, из которых человек выстраивает мозаику своего дома.
   
— Еще пять минут посижу и пойду, — решил Игорь.
   
Но тут дверь открылась и на пороге показалась невысокая, тоненькая и кудрявая девушка. Отличник словно застрял в пространстве. Солнечный свет ринулся из окна, как собака к хозяину, насквозь пробил фигурку девушки, и она засветилась, словно была из золота, как божества древних инков. Девушка действительно была красива — со светлыми кудряшками, с серыми, широко расставленными глазами, но красота ее была ясной и спокойной, очень простой, не вызывающей ревности. Девушка держала у груди чисто вымытую бутылку из-под кефира, в которую были вставлены три тюльпана, вразнобой покачивающие тугими головками и роняющие огненные капли на порог.
   
— Ой, — удивленно сказала девушка. — А я и не знала, что у меня гости…
   
Она вошла в комнату и прикрыла дверь.
   
— Доброе утро, Фимочка, — сказал Игорь, и Отличник уловил в его голосе совсем не свойственные интонациям Игоря робость и нежность.
   
Девушка подошла к столу и поставила бутылку. В колыхнувшейся воде и в стекле заметались жгучие звезды. Игорь поднялся и пересел на койку рядом с Отличником.
   
— Охапки цветов поклонники дарят? — ехидно спросил он.
   
— Нет, это я сама себе купила, — ответила девушка, с улыбкой взглянув на Игоря. И этот ее жест — оборачиваться на того, с кем говорит, — тоже поразил Отличника, который хищно следил за каждой нотой этой сцены.
   
Девушка расправила цветы, села на кровать и выжидающе посмотрела на Игоря.
   
— Познакомься, Фима, — начал Игорь. — Это мой друг. Его зовут Отличник.
   
Серафима впервые прямо и долго посмотрела на Отличника. И Отличник, тревожно ловя в ее улыбке фальшь, почувствовал, что она рада ему, рада не как парню, гостю или другу Игоря, а просто как человеку. Она ничего не ответила, и Отличник быстро подумал, что, наверное, он не понравился ей. Но усилием воли он заставил себя взглянуть на себя же со стороны и увидел хмурого, немного скособоченного, подозрительного и поджавшегося типа, какому никто бы не сказал: «Очень рад знакомству».
   
— Фимочка, — несколько развязно приступил к делу Игорь. Ему самому, видно, было неловко. — Это ничего, если я немного поэксплуатирую нашу дружбу? Я хотел бы тебя попросить, чтобы ты разрешила Отличнику пожить здесь до конца сессии… Серафима снова посмотрела на Отличника, и он, словно усохнув, еле успел отвести взгляд в сторону.
   
— Конечно, — улыбаясь, согласилась она. Отличник навострил уши, потому что сейчас должна была начаться тягучая пауза в не совсем приятном разговоре, и ему было страшно: что сделает Серафима? Но Серафима сказала, разом уничтожив всю натянутость ситуации:
   
— А то мне без Аленки скучно и даже боязно иногда.
   
— Вот и хорошо! — оживился Игорь. — Чтобы не менять привычек, можешь называть его Аленой. Ты не будешь возражать, Отличник?
   
Отличник кивнул, словно кто-то невидимый дал ему подзатыльник. Игорь встал.
   
— Ладно, — сказал он. — Я вижу, вам тут и без меня хорошо, молодые люди. Пойду я. Дела.
   
Серафима, пряча улыбку, глядела на него снизу вверх.
   
— Не соврати мне юношу, Фимка, — наказал Игорь.
   
— Я постараюсь, — ответила Серафима. Игорь подошел к двери и взялся за ручку, но помедлил.
   
— Я к вам сегодня еще зайду, дети, — строго предупредил он и вышел.
   
«Сейчас должна начаться вторая неловкая пауза», — подумал Отличник и, чтобы этого не случилось, с дрожью в сердце расклеил пересохшие губы и сказал самое глупое, что только можно сказать:
   
— А я уже с чемоданом…
   
Серафима удивленно посмотрела в угол, где стоял чемодан Отличника, и вдруг заметила:
   
— Какой он у тебя старый…
   
Она тут же испуганно прикрыла рот ладонью и, взглянув на Отличника, виновато пробормотала:
   
— Извини, я такая дура…
   
И Отличник почувствовал, что против его воли одеревеневший рот разъезжается в улыбке. А Серафима, словно только этого и ждала, легко засмеялась и сказала:
   
— Смотри, какой он сердитый.
   
Она насупилась и надула щеки. Отличник озадаченно посмотрел на свой чемодан. Вид у чемодана и вправду был очень недовольный. Серафима изобразила его так похоже, что Отличник неожиданно хихикнул раз, другой и вдруг захохотал.
   
Гора валилась с его плеч.
   
Они смеялись, то глядя на чемодан, который от этого принимал все более и более оскорбленный вид, то друг на друга, и Отличник чувствовал, что ему сейчас так радостно и просторно, как никогда не бывало ни с Игорем, ни с Ванькой, ни с Лелей или Нелли.
   
— Хочешь, я тебя чаем напою? — предложила Серафима Отличнику. — У меня еще и чайник горячий.
   
— Хочу, — весело согласился Отличник.
   
Серафима встала, и неведомо откуда на столе вдруг выросли стаканы с ложками, чайники. Серафима внимательно посмотрела в пустую сахарницу и сообщила:
   
— А сахар я весь съела, вот.
   
И они снова смеялись до упаду, по очереди заглядывая в пустую сахарницу, словно там было что-то бесконечно уморительное.
   
— Я тебе варенье открою, — вытирая глаза, решила Серафима. — Мне позавчера мама привезла. Она в командировку улетала из нашего аэропорта и по пути привезла мне всего всякого целый мешок.
   
Серафима на корточках присела у тумбочки, халатик туго обтянул ее спину. Отличник поднялся, чтобы помочь достать тяжелую трехлитровую банку. Но, поднявшись, он оказался напротив календаря, висевшего над кроватью Серафимы, и застыл, глядя на пальмы, прибой и океан. Только сейчас он осмыслил то, что было перед ним, — тропический остров Тенерифа.
   
Серафима обогнула его, как столб, и поставила банку рядом с чайником, а потом прижала к животу левой рукой, а правой, выставив локоть, попыталась содрать тугую крышку.
   
— Ну, мама… — пыхтя, сказала она.
   
— Давай я, — отстранил ее Отличник. — Геракл, разрывающий пасть консервной банке…
   
Ломая пальцы о неподатливую крышку, он думал о Тенерифе, не замечая, что думает мыслями Нелли: «Ну и ладно… Автору моего романа можно простить этот нехитрый трюк… Мне сейчас так радостно и хорошо, что я, кажется, могу поверить в чудеса — и в Тенерифу, и в самого автора моего романа…»
   
А потом они пили горячий и крепкий чай с вишневым вареньем и, широко открыв створки окна, плевали косточки за карниз. Отличник рассказывал о себе, о своих друзьях, о том, как их выселили из общаги, а Серафима рассказывала о себе, о своей соседке Алене, о маме, постоянно разъезжающей по командировкам. Отличник не заметил, как просидел целый час, и, спохватившись, побежал к своим друзьям.
   
Но на черной лестнице он остановился и прижался лбом к оконному стеклу. Ему опять захотелось выпрыгнуть из окна, но сейчас он знал, что не разбился бы, а полетел. Он с недоверием и ужасом ощупывал свою душу, в которой были только ликование и добро, и понимал, что вот, настало, пришло то, чего он так долго ждал. Еще не началось, но скоро начнется что-то великое, вечное, прекрасное, что-то единственное и пронзительное в его жизни. Та истина, которую он понесет в себе до конца, откроется ему. И уже ничего не было страшно — ни злоба Гапонова, ни месть комендантши, ни бездомность выселения. Силы и радость переполняли Отличника, а жизнь казалась безгранично щедрым даром какого-то высшего, мудрого и любящего существа.
   
   
Он сбежал на свой этаж и вошел в блок. В открытой двери бывшей своей комнаты он увидел чужие спины и остановился.
   
— Ну что, собрал манатки? — услышал Отличник грубый голос комендантши. — Все, пора и честь знать, давай выметайся.
   
— Силком тя волочить, Симаков? — спросил Гапонов.
   
— Не ломай комедию, Иван, — сказал Игорь. — Все уже готовы.
   
— Погодите, чего коней гнать, — бодро звучал голос Ваньки, — перед смертью не надышишься… Надо присесть на дорожку.
   
Отличник услышал, как под его задом ахнула сетка кровати. Некоторое время стояла тишина, потом Игорь сказал:
   
— Ну, все. Вставай, Иван. Посидели — и двигаем.
   
Отличник опрометью выскочил в коридор, борясь со своим счастьем видеть друзей. В блоке раздались шаги, голоса, среди которых были и голоса Нелли с Лелей, щелканье запираемых комендантшей замков. Отличник пробежал по коридору и спрятался на черной лестнице, но звуки шагов вскоре раздались совсем рядом. Отличник помчался наверх, но те, кто шел за ним, пошли туда же.
   
Они поднялись на три лестничных марша, чтобы не быть замеченными комендантшей, и Леля сказала:
   
— Давайте передохнем…
   
Они остановились и молча, дружно закурили. Отличник, прячущийся этажом выше, осторожно выглянул в пролет и увидел, что Игорь, Ванька, Нелли и Леля курят на лестничной площадке, окруженные сумками и чемоданами, как отъезжающие на вокзале.
   
— Вот и выперли нас, — с веселым сожалением подытожил Ванька.
   
Леля заплакала, а Игорь отвернулся. Нелли затянулась, глазами обежав пространство лестничной клетки, и сказала, объясняя все на свете:
   
— Общага-на-Крови.
  
  
   
    
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   
   
В дверь громко стукнули. Отличник, ничего не соображая, сел, схватил со стола толстый будильник и тупо уставился на усатый циферблат. Было без пяти восемь.
   
Майское солнце валилось в комнату сквозь незашторенное окно и громоздилось в ней беспорядочными глыбами света. Пыль мерцала в воздухе, словно следы сна, который только что так волновал Отличника, а теперь стремительно исчезал из памяти. Серафима спала, завернувшись в простыню с головой. Стук повторился. Отличник в одних трусах сполз с койки и босиком прошлепал к двери. В коридорчике блока стояла Лена Мельникова — подружка и однокурсница Серафимы.
   
— Ой… — растерянно сказала она. Отличник быстро изогнулся, пряча нижнюю часть тела за дверь и оставляя в щели только плечо и щеку.
   
— Извини… — одновременно сказали они друг другу.
   
— Там Фимке на вахту телеграмму принесли, — сообщила Лена.
   
— Спасибо, — ответил Отличник, принимая листочек и закрывая дверь. Он оглянулся и увидел, что Серафима тоже проснулась и, лежа, потягивается, растопырив руки и сжав кулачки.
   
— Тебе телеграмма, — сказал ей Отличник, подавая листок.
   
Уже на третий день своего проживания у Серафимы он перестал стесняться щеголять в трусах. Все равно избежать этого было практически невозможно, и он предпочел смириться.
   
Серафима проворно села и схватила телеграмму. Сквозь тонкую белую ткань ночнушки Отличник видел розовые серповидные отсветы ее небольших грудей. Лицо Серафимы было опухшим ото сна, с ровной матовой бледностью покоя, через которую у губ и на скулах только начал пробиваться румянец. Грива солнечных кудрей была взъерошена, справа кривой спиралью торчал рог.
   
— Это от мамы, — прочитав телеграмму, пояснила Серафима. — Она пятого июня прилетает сюда из Москвы и просит купить ей билет на поезд домой…
   
Серафима встала, накинула халатик и начала заправлять койку.
   
— Я пошел Игоря будить, он просил в восемь, — натягивая штаны, сказал Отличник. — Ты пойдешь куда — дверь не запирай…
   
— А я никуда не пойду, — беззаботно ответила Серафима. — Возвращайся скорее, я сейчас чайник поставлю.
   
Отыскав комнату, которую Игорь указал ему как место своего ночлега, Отличник решительно забарабанил в дверь. Через некоторое время в комнате раздался скрип панцирной сетки, тяжелый вздох, и Игорь принялся с кем-то препираться сонным шепотом:
   
— Маргарита, к тебе с визитом…
   
— Пошли они на фиг, козлы, спать не дают… Это, может, вообще к тебе…
   
— В комнате, как мне известно, проживаешь ты, а не я.
   
— Мои все знают, что я не одна, никто не припрется…
   
— А я никого не ставил в известность, где проведу ночь.
   
— Да вся общага знает, где ты…
   
— Ни к чему, Маргарита, дискуссии в столь драматичный момент.
   
— Не пойду я открывать. Мне через тебя лезть надо.
   
— Подвигнись, дорогая, на это деяние.
   
— Спроси лучше, кого там черт принес…
   
— Не стоит мне тебя компрометировать, Маргарита…
   
— Ну и хрен с ними. Постучат и свалят.
   
— А вдруг это тебе принесли вызов на похороны троюродного дедушки, который оставил тебе огромную сумму в швейцарском банке?
   
— Пошел ты к черту…
   
Отличнику надоело слушать этот бесконечный спор, и он громко сказал:
   
— Их сиятельство велено будить!
   
— Пардон, дорогая, это ко мне, — услышал Отличник шепот Игоря. — Совсем забыл, тысяча извинений… — И Игорь крикнул: — Отличник, будь любезен, друг мой, разбуди еще Ивана в четыреста четвертой и возвращайся сюда через пятнадцать минут!
   
   
Четыреста четвертая стояла открытой, и Отличник сразу же вошел. Комната была полупустая, грязная и ободранная. Вдоль стен громоздились две самодельные двухэтажные кровати. На втором ярусе одной из них спиной к Отличнику спал какой-то одетый человек. Ванька, тоже одетый, храпел на пятнистом матрасе, брошенном на замусоренный пол. Рядом с его лицом стояли кроссовки, похожие на двух черных, разжиревших тараканов с безвольно распущенными усами шнурков. После продутого сквозняком коридора Отличника шарахнуло крепким, ядреным запахом сигарет, перегара и вонючих носков.
   
— Ванька, восемь утра. — Отличник покачал Ваньку за плечо.
   
Ванька долго просыпался, потом, кряхтя, сел и стал чесаться.
   
— Башка болит… — заныл он. — Не выспался ни хрена, жарища, все красно в глазах… Клопы чуть насмерть не загрызли… Кормить их, может, на ночь, чтоб спать давали?.. Не поеду я ни в какой институт, ну его в дупло в такую рань…
   
Отличник скорбно сел на кровать. Он молчал. Он уже устал от Ванькиного надрывного пьянства и похмельных страданий.
   
Ухватившись за спинку кровати, Ванька тяжело поднялся и побрел к столу, заваленному грязной посудой, пнув по дороге стул.
   
— Гадюшник долбаный… — проворчал он и по пути ткнул кулаком в спину спящему человеку. — Петров, дай сигарету…
   
— Пошел в жопу… Сам все мои вчера высадил.
   
Ванька свалился на стул, взял со стола за бока чайник, вставил его носик себе в бороду и долго пил.
   
— Ф-фу… — отдуваясь, сказал он. — Петров, ну дай сигарету…
   
— Хрен ты от меня еще чего дождешься, — ответил Петров с верхней койки.
   
— Трондец, довыкаблучивался, — подвел итог своему поведению Ванька и забормотал: — Если Магомету не дали сигарету, то Магомет ученый, идет за чибоном… — Ванька склонился над столом, выискивая среди грязной посуды окурки, и, найдя, нравоучительно сообщил: — Будет чибон — будет и песня.
   
— Симаков, — вдруг сверху подал голос Петров. — Ты помнишь, что ты мне бритву должен?
   
— Ясный пень, — отозвался Ванька.
   
— Неси.
   
— Вечером принесу.
   
— Мне сейчас надо.
   
— Возьми у Борьки.
   
— У нас одна электробритва на всю комнату.
   
— Ну, станком поскоблись. Башку не отрежешь.
   
— У меня от него раздражение.
   
— А у меня от тебя раздражение. — Ванька скручивал «козью ножку».
   
— Сука ты, Симаков. Чтоб я еще раз с тобой пил? Ни хера!
   
Ванька тем временем зажег самокрутку, вдохнул, блаженно зажмурился, посидел неподвижно, словно медитировал, и прошептал:
   
— Во продуло, аж мостик накренился…
   
— Зачем Петрову твоя бритва? — негромко спросил Отличник.
   
— А я вчера евонную пропил. Денег не было, взял ее и толкнул какому-то хмырю на остановке. А деньги вместе пробухали.
   
— Это у тебя свежий закидон, — недовольно заметил Отличник.
   
— А у меня такая же бритва, как у него. Я ему свою отдам. Хреновая машинка, пусть берет, говна не жалко.
   
— А сам чем бриться будешь?
   
— Чего мне брить? Яйца, что ли? Я и так красивый.
   
— Симаков, мне бритва нужна… — нудел сверху Петров.
   
Ванькины сумки со всеми вещами стояли в комнате Серафимы.
   
— Принеси ему, чего он ноет, — посоветовал Отличник.
   
— Подождет, не обосрется. Что мне перед ним, на цырлах бегать?
   
— Козел ты, Симаков, — в сердцах сказала верхняя койка.
   
— Не ссы против ветра, Петруха, — с тенью угрозы сказал Ванька и пожаловался: — От курева башка только сильнее затрещала…
   
Он бросил «козью ножку» в грязную тарелку, встал, держась за голову, подошел к тумбочке и достал из нее пузырек одеколона.
   
— Не опохмелюсь — загнусь, — пояснил он Отличнику. — Петров, дай денег на пазырь…
   
— Пошел ты в жопу, — традиционно ответил Петров.
   
— Тогда прощайся со своим «Шипром», — спокойно сказал Ванька и налил в стакан, который почище, на полтора пальца одеколона.
   
— Что же ты за говнюк такой!.. — завопил Петров, оглядываясь.
   
— Не кани, Петруха, у меня в сумке и «Шипр» есть. — Ванька добавил в стакан воды из чайника, благодаря чему получилась мутно-белесая смесь. — Смертельный номер не снимая штанов! — провозгласил он и, стоя, залпом осушил стакан.
   
Лицо его передернулось.
   
— Сейчас блевану… — просипел он, но его все-таки не вырвало. Он снова присосался к носику чайника и уселся на прежнее место.
   
— Зря Борька пустил тебя в комнату… — гундел сверху Петров. — Я же говорил ему, что не надо… Из триста восемнадцатой тебя выперли — ты все равно ни шиша не понял…
   
— Что — триста восемнадцатая! — риторически воскликнул Ванька, сворачивая вторую самокрутку. — Меня из общаги выперли, так я и то не образумился. Я, отец, честно говоря, думаю, что, если меня на тот свет выпрут, я и там не образумлюсь. Куда, интересно знать, меня из пекла выпирать будут?
   
— Ты помнишь, что ты вчера в нашей двери замок выбил?
   
Отличник оглянулся — замок косо висел на двух шурупах.
   
— Не хер дверь запирать было.
   
— А ты помнишь, что ты в коридоре делал? Орал, чтобы Гапонов арестовывать тебя на танке приезжал, что ты с бабкой Юлькой трахаешься, поэтому она тебя в общагу пускает…
   
— И поэтому вы заперлись?
   
— Естественно. Гапонов узнает, что ты у нас, и нас выселит.
   
— На фиг вы ему обосрались, мудаки, — пренебрежительно бросил Ванька. — Я был счастлив, а меня не поняли. Гапонов бы вам ничего не сделал, а я вот замок вышиб.
   
— Ничего, больше не вышибешь, потому что ты у нас больше не живешь, — желчно сообщил Петров. — На хрена нам приключения на свою жопу? Это утром мы все решили — и я, и Борька Аргунов, и Кукушкин, и Димон. Так что волоки мне бритву с «Шипром» и вали.
   
— Здатому кораблю — плаванье зашибись, — весело ответил Ванька. — Сейчас свалю, только бампер умою. Вещи вечером закину.
   
— Ну и хорошо. Пока, Симаков. Бывай! — И Петров, вынеся приговор, демонстративно замолчал.
   
— Когда у меня появится свой дом, — задушевно рассказал Ванька Отличнику, — я заведу щенка, назову его «Петров» и утоплю в унитазе.
   
Бросив самокрутку в стакан, он взял полотенце и ушел. И Отличнику вдруг стало нестерпимо жаль Ваньку — грязный, вонючий глиняный горшок, в котором не гаснет божественный огонь. На миг он, как свои, ощутил одиночество, неприкаянность, страдание Ваньки, укутанные в тряпье пьянства, гусарства и ерничества. Но больше, чем жалость, его поразил страх за Ваньку, ужас перед его упрямым путем, который ведет в никуда и с которого нельзя свернуть, потому что это приведет к тому же концу, но гораздо быстрее.
   
   
Однако умыться Ваньке не удалось.
   
— Та-а-ак, а это что за порнография? — услышал Отличник его громкий и хамски-разгульный голос. Ванькины интонации говорили, что он столкнулся с чем-то более серьезным, чем Петров с верхней койки. Отличник подбежал к двери и приоткрыл ее.
   
— Ага, и Симаков тут же, — донесся голос Гапонова. — Еще один нелегащик. Что тут делаешь?
   
— В гости пришел, ваше превосходительство!
   
— С полотенцем?
   
— Это чтоб утереться, если в рожу плюнуть изволите!
   
— А почему на вахте докуметов не осавил?
   
— Как это не оставил? — делано изумился Ванька. — Я оставил документ, удостоверяющий мое право на одну поездку в городском пассажирском транспорте!
   
— Ничего я у баки Юки не видел.
   
— Она его съела, наверное. Он счастливый был, документ-то.
   
— Ты мне не дуди, — зверея, начал Гапонов. — Тя из ощаги выселили, и ты зесь появляться имеешь право токо по докумету, пол? И тем, кто тебя пускает, передай, что я их сей комнатой выселю. Я сех вас, знаю и сех вычислю, вот как ее вычислил!
   
— Ты мне лучше растолкуй, гражданин вычислитель, чей это чемодан у тебя в руке? Нелька, твой, что ли?
   
Отличник понял, что Гапонов отыскал по общаге Нелли, забрал ее вещи и теперь конвоирует до вахты, чтобы вместе с баулами выставить на улицу.
   
— Не суся не в свои дела, Симаков. Додет и до тя очередь.
   
— Дойдет, дойдет. А пока давай мне ее вещи и вали один.
   
— Ну, лядь, Симаков, ты меня уже заколебал…
   
— Что, стукнемся? Вспомним босоногое детство?
   
Отличник услышал, как что-то мягкое шлепнулось на пол.
   
— Лано, Караванова, — предупредил Гапонов. — Сёня он тя отбил, но я сех вас найду и вышибу осюда. Вам тут не жить, поняли?
   
— Давай, давай, вали, козел, — напутствовал Гапонова Ванька.
   
Взъерошенный и озабоченный, Ванька ворвался в комнату.
   
— Сматываемся, харя, — сообщил он. — Гапон по общаге рыскает, Нельку у Беловых выцепил… Наедет еще на этих мудаков — вони не оберешься. — Ванька бегал по комнате, собирая какието свои мелочи. — Пошли, харя, к тебе с Фимочкой. Отсидимся, пока шухер не уляжется. Ты не против?
   
Они вышли в коридор, и Отличник увидел Нелли. Она смотрела куда-то в окно, лицо у нее было каменное и безразличное.
   
Втроем они молча и быстро поднялись на седьмой этаж и подошли к семьсот десятой комнате. Отличник постучал и открыл дверь. Серафима с ногами сидела на кровати и читала книгу.
   
— А я с гостями, — предупредил Отличник.
   
— Здравствуй, Фима, — спокойно сказала Нелли.
   
Отличник почувствовал, что как только она увидела Серафиму, то сразу сделалась неестественной — какой-то подчеркнуто доброжелательной и внимательной. А впрочем, все друзья Отличника, встречаясь с Серафимой, изменялись. Для них Серафима словно бы заключала в себе что-то нежелательное, и они скрывали это за вежливостью и демонстративной симпатией. Отличник не знал, как отнестись ко всему этому. Более того, он даже не хотел разбираться, отчего так происходит, ибо в любом случае это обязывало его перемениться в отношении к Серафиме и потом из-за этого затаить на друзей обиду.
   
— Привет, Фимка, — развязно сказал Ванька, сбрасывая обувь.
   
— Привет, — обрадовалась Серафима и слезла с койки. — Вы вовремя поспели. Хотите чаю? У меня вишневое варенье есть.
   
— Напузырь-ка мне стаканчик, — благодушно пророкотал Ванька, валясь на кровать Отличника. — Фимка, мы покурим у тебя?
   
— Курите, — расставляя стаканы, ответила Серафима. — Отличник, достань, пожалуйста, варенье…
   
— Нелька, дай сигу, — тотчас попросил Ванька. Нелли молча достала пачку, вынула сигарету и подала Ваньке. Она не любила, чтобы в ее пачку лазили чужие пальцы.
   
Ванька привычным жестом выхватил из-под кровати литровую стеклянную банку и поставил ее на стол. Банка эта была специально заготовлена им в прошлое посещение. Серафима, не знавшая о том, удивленно взглянула на безмятежного Ваньку и засмеялась.
   
— Меня вот из комнаты опять выперли, — сообщил Ванька.
   
— Опять безобразничал? — разливая чай, спросила Серафима.
   
— Э-эх!.. — Ванька махнул рукой и взял стакан. — Не станем относиться к жизни серьезно, Фимка. Все будет как попало!
   
— Ты, Ванька, всегда отшучиваешься, — укоризненно заметила Серафима. — От жизни не отшутишься… Вы ешьте варенье-то… А если вам негде остановиться, живите у меня. Места хватит.
   
— Я вроде бы не говорила, что меня выгнали, — вдруг холодно сказала Нелли, которая курила и не прикасалась к чаю.
   
— У тебя такой вид, Неля, что все понятно, — улыбнулась Серафима. — Ванька, возьми ложку, не суй палец в варенье…
   
— Нет, Фима, спасибо, — словно очнулась Нелли, глядя на Серафиму с оттенком жалости и нежности. — У меня, кроме Беловых, есть еще много других знакомых, у кого я могу переночевать.
   
— А чем у меня хуже? — без всякой рисовки удивилась Серафима.
   
— Не в том дело, Фимка, — встрял Ванька. — За Нелькой Гапонов настоящую охоту учинил. Если он застукает кого из нас у тебя, то все пострадают — и кого застукали, и Отличник, и ты. Нам теперь поодиночке держаться надо, чтобы меньше жертв было.
   
Серафима ничего не сказала и снова с ногами забралась на свою койку.
   
— Можно, Фима, я у тебя вещи оставлю? — спросила Нелли.
   
— Конечно. Но если негде будет ночевать — приходите не спрашиваясь. Я всегда буду вам рада.
   
— Гапонов неспроста за тобой следит, — без смущения заявил Нелли Ванька. — Он к тебе неравнодушен, гад, вот и мстит.
   
— Ну и пошел он к дьяволу, — отмахнулась Нелли.
   
— Интересно, — задумался Ванька, — он тебя действительно сам вычислил или какая сволочь настучала?
   
Нелли сделала гримасу безразличия.
   
— Знаешь, Фима, — подумав, сказала она, — ты не принимай на свой счет, но с тех пор, как мы так живем, я чувствую, что все от меня отвернулись. Никто во мне человека не видит. Я для всех только обуза, которую терпят из вежливости. Такое ощущение, что все тебе врут, а сами только и ждут, когда ты уйдешь, чтобы не было неприятностей. Будто умерла для всех, а похоронить нельзя, вот труп и перепихивают друг другу, чтобы под носом не воняло. Людей ненавидеть начинаешь.
   
— Это усталость и нервы, Неля, — возразила Серафима. — Ты слишком мнительна.
   
— Да плюнь ты на них всех, — посоветовал Ванька. — Приходи и живи. Это же общага.
   
— Нельзя плевать, — вдруг возразил молчавший до сих пор Отличник. — Вот ты доплевался, что тебя из второй комнаты выставили.
   
Нелли мельком презрительно взглянула на Отличника.
   
— Ха! — воскликнул Ванька. — Да у меня, харя, таких комнат хоть жопой ешь! Оттуда выперли, так я не удавлюсь на резинке от трусов, еще найду комнату!
   
— И снова выпрут, — упрямо сказал Отличник.
   
— А-а, пускай. Опять новую найду. Сессия же не бесконечна. Худо-бедно перекантуюсь, а там видно будет.
   
Отличник тяжело вздохнул.
   
— Не падай духом, мать. — Ванька хлопнул Нелли по коленке. — Мы еще придем поссать на их могилы.
   
Нелли только усмехнулась.
   
Еще с полчаса они говорили о разных пустяках, не касаясь этой темы, и наконец Нелли сказала:
   
— Ладно, Фима, пойдем мы. Думаю, что тревога уже улеглась.
   
— Приходите сюда, — снова пригласила Серафима.
   
Отличник вышел в блок проводить друзей. Он чувствовал: они хотят что-то сказать ему без Серафимы.
   
— Хорошая у тебя девочка! — быстро прошептал Ванька в ухо Отличнику. — Ну и подфартило тебе, харя!
   
Отличник смущенно улыбнулся.
   
— Вы друг другу подходите, — с наигранным безразличием, не понижая голоса, добавила Нелли. — Кстати, Отличник, ты не знаешь, где Каминский?
   
— Нет, — соврал Отличник, сумев выдержать ее взгляд.
   
— Ну ладно, — ухмыльнулась Нелли, отворачиваясь.
   
Ванька скорчил зловещую рожу и, пока Нелли не видела, быстро, но крепко пожал Отличнику руку.
   
   
Игорь в брюках и рубашке, подпоясанный женским фартуком, на электроплитке жарил себе яичницу и варил в турке кофе. Отличник сидел в стороне на стуле, как зритель, и глотал слюни. Маргариты в комнате не было, поэтому Отличник свободно рассказывал Игорю об изменениях в судьбах Нелли и Ваньки.
   
— Образ жизни и поведение компрометируют Ивана в глазах окружающих, — произнес Игорь. — Ты бы, Отличник, повлиял как-нибудь на него…
   
— Он сам знает, что делает, — хмуро отозвался Отличник. — Нянька я ему, что ли?
   
— Н-да-а… — протянул Игорь и вздохнул. — Тяжело мне, друг мой. Сейчас бы о себе подумать — не до прочих. Но ведь гибнет человек. Что делать?
   
— Ничего.
   
— Как-то нехорошо у нас стало. Словно мы друг другу чужие. Что с нами случилось? Что с нами сделали? Что будет, Отличник?
   
— Не знаю, Игорь, — печально сказал Отличник. — Ванька говорит, что нам теперь поодиночке держаться надо. Мне кажется, что все просто злятся друг на друга оттого, что никто не хочет сделать первого шага к сближению.
   
— Какое сближение, дитя мое? — Игорь пожал плечами. — Мы не ссорились. Не расходились во мнениях.
   
— Ну, может, поддержать друг друга… Не врать друг другу…
   
— Как я понимаю, — помолчав, заметил Игорь, — последнее — это в мой адрес?
   
— Ну да, — неохотно сознался Отличник. — Но не только. Во всем какая-то фальшь появилась. Лелька будто врет, что всех любит, Нелька — что всех ненавидит, Ванька — что на всех наплевать…
   
— А почему ты считаешь, что это не так?
   
— Почему-почему? Потому что я сам не могу ни плевать на всех поголовно, ни любить, ни ненавидеть…
   
— Ты, наверное, осуждаешь меня за мой способ жить в общаге и за то, что я вынуждаю тебя лгать?
   
Отличник скорчил неопределенно-кислую физиономию, хотя и то и другое действительно было ему не по душе.
   
— Даже Иван осуждает меня, — задумчиво заметил Игорь. — Это Иван-то, который всегда наплевательски относился к ближним, насмешливо — к моим отношениям с Нелли и презрительно — к бабам, что для него оправдывало разврат… Представь, мой юный друг, что этот самый вышеупомянутый Иван недавно в частной беседе в свойственной ему разухабистой манере следующим образом сформулировал мой способ жизни в общаге — даю адаптированный перевод: «Я тебя люблю так, что сегодня же совокупиться хочу, аж переночевать негде».
   
— Характерное высказывание для Ивана, — сказал Отличник, невольно перенимая манеру говорить у Игоря.
   
— Может, все-таки разделишь мою скромную трапезу?
   
— Не хочу, — соврал Отличник. — Но кофе буду…
   
Игорь налил ему кофе и поставил перед собой сковородку.
   
— Понимаешь, мой юный друг, — с аппетитом принимаясь за яичницу, пояснял Игорь, — совокуплениями мне приходится платить за ночлег.
   
Аналогично Иван платит своим приятелям пьянкой, Нелли чете Беловых платит интеллектуальным общением, а Леля платит Вале Карелиной тем, что сидит с ребенком. Я хочу, чтобы ты, мой друг, понял, что связь с различными подругами не является для меня самоцелью и не доставляет мне духовного удовольствия. Бабы, с которыми я имею дело, глупы, развратны и банальны. Я бы не стал с ними связываться, если бы не нуждался хотя бы в половине койки на ночь. Кроме того, как специалист, скажу тебе, что соблазнение требует огромного количества времени и усилий. При всем при этом меня мучит страх во всем доступном судьбе диапазоне — от страха перед Ботовой Ольгой Васильевной, комендантом, до страха перед Нелли Каравановой, моей последней надеждой на человеческое достоинство. Неужели кратковременный физиологический оргазм может служить достаточной компенсацией за все вышеперечисленное?
   
— А зачем ты мне это все говоришь? — спросил Отличник.
   
— Полагаю, моя цель самоочевидна: оправдаться.
   
— Оправдаться… — повторил Отличник. — То есть попытаться представить правдой во мнении других то, что считаешь правдой для себя? Выдать субъективное за объективное?
   
— Ты жесток, мой юный друг, — с болью заметил Игорь, на мгновение отстраняясь от сковородки. — Возможно, объективно я поступаю дурно. Но субъективно у меня нет выхода. Мне противно пить, как пьет Иван, я не умею сидеть с детьми, как сидит Леля, меня не воспринимают как интересного собеседника, подобного Нелли. Во мне видят лишь донжуана, селадона, ловеласа и альфонса. Я вынужден мириться с тем мнением о себе, что бытует в общаге, чтобы использовать его в свою пользу, ибо только благодаря людям смогу выжить. Я являюсь типичной жертвой конфликта человека и общества, конфликта личности и предписываемой ей роли. Почему ты осуждаешь только меня? Да, я нарушаю заповедь «не прелюбодействуй». Но ведь и Нелли нарушает заповедь «не поминай имя божьего всуе». И Иван нарушает не менее важную, хоть и неписаную заповедь «не становись скотом». И Леля нарушает подобную же заповедь «не лги о любви». Почему же все, включая тебя, сочувствуют Нелли, Леле, Ивану, а в меня все, включая тебя, кидают куски кала и банановую кожуру?
   
Отличник видел, что Игорю и впрямь больно, и Отличнику стало жаль Игоря. Но жаль не столько за его страдания, сколько за то, что он совершает самый понятный грех. И при всей своей греховности он боится идти вперед по дороге все возрастающего и возрастающего преступления, в конце которой, быть может, и ожидает святость, ибо даже рождать жизнь посреди смерти — разве не грех перед этой жизнью, которая потом будет мучиться?
   
— Ну чего ты взъелся? — примирительно сказал Отличник. — Не кидаю я в тебя куски кала. Просто мне Нелли врать неохота, вот и все. А другие, я думаю, просто завидуют твоим любовным победам — сами ведь к тому же стремятся.
   
— А разве ты к этому не стремишься? Почему ты себя отделил?
   
— Нельзя стремиться к тому, чего не знаешь…
   
— Как не знаешь? — совершенно изумился Игорь. — Ты ведь уже неделю живешь с Фимочкой — и… ничего?
   
Отличник покраснел. Игорь осуждающе молчал.
   
— Мой юный друг, — строго начал он. — Видишь ли, в чем дело. Живому человеку свойственно любить. Это закон природы, а также психологии, физиологии и ряда других уважаемых дисциплин. За мертвых я поручиться в данном вопросе не могу, ибо не обладаю эмпирическим опытом в достаточной степени. Это посылка. Следствием является то, что ты рано или поздно в кого-нибудь влюбишься. Ты разделяешь мою точку зрения?
   
— Абсолютно, — кивнул Отличник.
   
— Я провел скрупулезный анализ твоих склонностей и в соответствии с полученными результатами из весьма обширного ассортимента моих знакомых противоположного пола отобрал тебе то лицо, которое обладает нужными данными, — некую Серафиму Стороженко. Смею утверждать как умудренный опытом естествоиспытатель, что данное лицо вызвало в тебе, мой юный друг, ожидаемый эмоциональный эффект.
   
Отличник молчал, но по нему было видно, что Игорь прав. Ободренный, Игорь передохнул. Видимо, грандиозность лексических конструкций давалась ему не без напряжения.
   
— Несмотря на стесненные обстоятельства нашей жизни, — продолжил он, — мы все, как истинные друзья, создали тебе почти санаторные условия. По моему представлению, Нелли, Леля и Иван давно считают, что вы с Серафимой Стороженко уже не нуждаетесь во второй койке. И вдруг ты огорашиваешь меня известием, что между вами все чисто и девственно! Ты просто не имеешь права на это, Отличник. Перед всеми нами ты прямо-таки обязан спать с Серафимой. В конце концов, при любой критической ситуации никто из нас не пытается обрести ночлег в комнате семьсот десять, чтобы не нарушать ваше уединение. В знак признательности за наши жертвы ты должен сделать это.
   
— Почему? — удивленно спросил Отличник. Игорь не донес до губ чашку кофе.
   
— Опять двадцать пять за рыбу деньги, — по-Ванькиному сказал он. — Я ведь тебе, мой юный друг, только что изложил причины.
   
— Это не причины, — резонно возразил Отличник. — Это поводы.
   
— Ну да, — язвительно согласился Игорь. — Любовь в какой-то степени действительно повод, чтобы спать с любимым человеком.
   
— Любовь — не повод и не причина. Целью любви не может быть удовольствие, как целью веры не может быть награда. Я так думаю, Игорь, наслаждение может разве что сопутствовать любви, если оно не мешает ей. Но я другое хочу узнать. Почему именно ты склоняешь меня переспать с Серафимой?
   
— Именно я тебя склоняю — если таковым принуждением может считаться высказывание собственного мнения — по двум причинам, — немного разозлившись, заявил Игорь. — Я чувствую, что ты уже заготовил разоблачительные филиппики в мой адрес, а потому назову тебе их. Первая — логическая: потому что никто, кроме меня, не знает, что ты Афонский Монах, иначе бы все остальные говорили со мной хором. А вторая причина — субъективная: в моем отравленном развратом мозгу не умещается, как это можно и пальцем не коснуться любимой девушки? Неужели тебе самому не хочется испытать всю ее нежность, почувствовать, как она покорна тебе, разъята под тобой?..
   
Игорь уже начал увлекаться своими личными воспоминаниями. Отличник понятия не имел, зачем Серафиме надо совершать все эти ужасные вещи, которые живописал Игорь. Но как бы Отличнику ни казались дики образы возбужденной чувственности Игоря, он не шарахался в сторону, понимая, что во всем этом заключается какая-то еще не разгаданная им тайна природы и жизни. Следовательно, в словах Игоря была не похоть, не вожделение, а тоска оттого, что ему, Отличнику, страшно притрагиваться к этой тайне, как саперу к мине неизвестного механизма действия. А тоска по истине всегда чиста и целомудренна, в какую бы помойку истину ни зарыли.
   
— Н-ну, я не умею, Игорь… — неуверенно сказал Отличник.
   
— Ладно, так и быть, я дам тебе первый и, надеюсь, последний урок, — убитым голосом сказал Игорь. — Дурное дело нехитрое.
   
— А разве это дурное дело?
   
— Отличник, друг мой, — вкрадчиво произнес Игорь, — я все больше воспламеняюсь желанием, причиняя тебе максимум страданий, отделить верхнюю, пустую часть твоего организма от нижеследующих посредством тупого и ржавого ножа. Ну зачем все, мой юный друг, подвергать анализу рассудка? С той же степенью правоты все вещи в мире можно рассматривать синтезом чувства.
   
— Хорошо-хорошо, — торопливо сдался Отличник. — Я молчу.
   
— Значит, так. Наш общий, весьма опустившийся друг Симаков Иван утверждает, что в этих случаях автопилот вывезет. Поскольку тебя оный почему-то не вывозит, я назову мой урок так: «Как добиться постели с любимой девушкой». Параграф первый…
   
Но продолжить Игорь не успел. Дверь неожиданно без стука распахнулась, и в комнату вошла комендантша. Игорь и Отличник обомлели, да и Ботва чуть не споткнулась, но это лишь подстегнуло ее пыл. Она открыла рот и начала орать.
   
Первая часть ее выступления посвящалась разгрому оппонентов. Игорь и Отличник узнали, что Ольга Васильевна видит их насквозь, что порядочных людей из общаг не выселяют, что она может за каждый день сказать, где Игорь ночевал, что не Игоря дело выяснять, кто на него настучал, что в следующий раз она вместе с Ринатом и Яном выбросит Игоря в коридор прямо без трусов, что она накатает на Игоря телегу и его вышибут из института за аморалку. Отличник помалкивал, а Игорь поначалу пытался протестовать, но Ботова попросту раскрошила его.
   
Затем она остановилась, напоминая пулеметчика, который только что скосил толпу приговоренных к расстрелу, а теперь поднял голову и ждет, не шевельнется ли кто-нибудь. Никто не шевелился, и тогда Ботва приступила ко второму отделению — танцу на трупах. Игорь узнал, что он кобель, а Отличник узнал, что он щенок, подружки Игоря оказались суками.
   
Ботова орала добрых полчаса. Когда она наконец ушла, грохнув дверью, Игорь сидел черный и трясущийся.
   
— Пожалуй, Игорь, ты мне потом преподашь свой урок, — осторожно сказал Отличник, вставая.
   
— Пожалуй, что так, — согласился Игорь. — Общага — это вам не брянский лес…
   
   
Отличник бежал по черной лестнице и увидел Лелю, которая курила у окна на лестничной клетке. В сумерках особенно ярко и живо горела желтизна заката над городскими крышами. На ней, как аппликации, лежали однотонные, контрастные, алые облака. Леля стояла спиной к Отличнику, ее кавалерийский халат свисал на левое плечо.
   
— Ку-ку, Леля, — негромко позвал Отличник. Леля удивленно оглянулась и через секунду уже висела на его груди, мелко целуясь с ним в губы.
   
— Ты сейчас мне ухо сигаретой поджаришь, — улыбнулся Отличник, держа Лелю за талию.
   
Леля отпустила его, и они сели на подоконник.
   
— Как ты поживаешь? — ласково спросил Отличник.
   
— Спасибо, хреново, — грустно ответила Леля.
   
— Ты все еще у Карелиной?
   
— Ухожу от них сегодня, — рассказала Леля. — Валька, конечно, добрая, но я больше не могу. Чем дольше живешь, тем больше обязана, даже стыдно. Сколько можно приживалкой? Надоела уж, наверное. А вчера Вовка приехал с практики, так Вальке, наверное, с ним побыть охота. К тому же у Вовки Карелина уже были стычки с Ботвой. Неловко как-то из-за своих неудач других людей под удар подставлять. Куда они с дочкой денутся, если что? Да ведь и понимать надо, что всему мера есть, даже гостеприимству. Они ведь не могут сказать: давай, мол, съезжай. Скажут, так начнут жалеть, стыдиться. И им, и мне неудобно будет. Лучше уж самой, не доводя до конфликта… И отношения сохранятся, и все такое…
   
Отличник в душе согласился с Лелей. Он и сам порою чувствовал, что пора бы ему взять чемодан и сказать Серафиме: «Ну, пока!» Кстати, это заодно объяснило бы ей, почему он никогда к ней не приставал. Если, конечно, она задавалась этим вопросом.
   
Отличник вспомнил разговор с Игорем и подумал, что это еще один аргумент в пользу игоревской модели взаимоотношений: если он продолжает жить в комнате Серафимы, то он действительно обязан хоть что-нибудь предпринять. А коли не способен на это, так будь добр, отчаливай. Правда, в таком случае Отличник с большей бы охотой вышел не в дверь, а в окно, но делать этого ему ни туда, ни, особенно, сюда совсем не хотелось.
   
— И куда же ты теперь, на ночь глядя? — спросил Лелю Отличник.
   
— Меня Ирка Якупова пригласила.
   
— Она же дура. К тому же к ней Гапонов таскается. Возьмет и нагрянет. Ты знаешь, что он Нелю от Беловых выгнал?
   
— Нелечку? — удивилась Леля. — Он же к ней неровно дышал!..
   
— Дышал, дышал, да и прогнал.
   
— А я, кляча позорная, сказала Ринату Ботову, что у Якуповой буду жить, — подосадовала Леля. — Вдруг он Гапонову доложит?
   
— Зачем же ты сказала?
   
— Да обмолвилась, — пояснила Леля. — Вовка Карелин по поводу своего возвращения поил всех, и Ринат приперся. Напился и стал меня в кабак звать, а я и ляпнула, что Якупова просила меня до десяти вернуться…
   
— Я гляжу, у тебя личная жизнь бурлит, — осуждающе заметил Отличник. — Скоро у Ваньки на башке пышные рога заколосятся…
   
— Нет, Отличничек, я ведь только тебя люблю, — зашептала Леля, снова подлезая с поцелуями. — А ты меня, подлец, бросил…
   
— Почему же это я тебя бросил?
   
— Ты теперь свою Фимочку любишь… Отличник, а скажи мне, только честно, — прижимаясь, попросила Леля, — ты с ней спишь?
   
«Чего это всех так волнует?» — краснея, с неудовольствием подумал Отличник.
   
— Нет, — хмуро сказал он.
   
— А давай я буду твоей любовницей и всему тебя научу?
   
— Прямо здесь? Прямо сейчас? — язвительно спросил Отличник.
   
— Дурак, — сказала Леля и дернула его за нос, помолчала, а потом нежно обняла, повернув его лицом к себе и глядя в глаза. — Ты такой хорошенький, — тихо сказала она. — Но ведь ты ничей. Сейчас ничей, и будешь ничей. Давай, я возьму тебя себе? Ты же еще маленький, тебе нужна мама, я буду твой мамой.
   
— Ох, Леля, — вздохнул Отличник. — Я тебя правда люблю… Но жизнь не исчерпывается только «люблю» или «не люблю». Есть и еще что-то, не менее важное…
   
— Я поняла, — печально кивнула Леля. — Что ж, я согласна и на маленький кусочек Отличника… Но только ты дай мне его обязательно.
   
— На, — смеясь, сказал Отличник и сделал непристойный жест.
   
— Дурачок… — целуя его, нежно прошептала Леля.
   
   
Отличник и Серафима сидели у открытого окна, пили чай с вишневым вареньем и плевали косточки за карниз. В комнате от заката был теплый багрянец, пахнущий дорожной пылью и автомобильными шинами. Отличнику было трудно говорить с Серафимой, потому что она спокойно и ясно глядела ему прямо в глаза. Разговор выходил какой-то лоскутный — перепутанный с трепом, веселыми историями, шутками, анекдотами, пока, наконец, Серафима не заговорила о друзьях Отличника.
   
— Знаешь, мне так жаль их, — сказала она, — но ведь им ничем нельзя помочь.
   
— Почему же? По-моему, они только и живут тем, что им кто-то помогает и пускает к себе ночевать…
   
— Нет, не в этом дело… Мне кажется, что они ищут вовсе не где жить, а как жить… Я бы так не смогла.
   
— Разве? Любой бы смог, окажись он в такой ситуации.
   
— Нет. Да и не всякий бы в такой ситуации оказался.
   
— Почему?
   
— Ну, не знаю. — Серафима пожала плечами. — Я вообще ничего не знаю, я тупая и темная, и все их вопросы никогда передо мной не стояли. Я ничего не понимаю в жизни и не знаю, как к ней относиться. У меня нет ни одного принципа, по которому бы я жила. Живу, как получается, стараюсь не делать зла, если можно, — вот и все. Наверное, никому не интересно заставлять меня отвечать на такие важные вопросы. Поэтому я, например, и не окажусь никогда в таком положении, как твои друзья. Я же сразу разревусь, а потом умру, и никакой пользы от меня не будет.
   
Серафима улыбалась, и Отличник улыбался.
   
— А вот узнает комендантша, что я у тебя живу, и выгонит тебя. Сразу и окажешься в положении моих друзей.
   
— Я тоже думала о том, что меня могут выгнать, — согласилась Серафима. — Но ничего на этот случай придумать не смогла. Я не знаю, что бы я делала. Просто в голове не умещается. Я решила, что лучше уж вообще не думать.
   
— Ну а если ты не веришь, что эти вопросы для тебя тоже существуют, зачем тогда согласилась, чтобы я жил тут?
   
— Что же мне, выгонять тебя? Тебе же негде жить.
   
— Ну и что, что негде. И необязательно выгонять — просто намекни, чтобы я уматывал.
   
— Зачем намекать, если я могу сказать прямо? Отличник слушал и не верил, что Серафима существует в действительности, что это живой человек в плоти и крови сидит перед ним и пьет чай. Разве можно было в этом запутанном, сложном, раздираемом на куски мире сохранить простоту и ясность души? Отличнику казалось, что Серафима действительно вышла из его фантазий, как остров Тенерифа, ибо для нее не было преград во вселенной. И даже не потому, что она не мудрствуя лукаво делила все на плохое и хорошее, на добро и зло, на свет и тьму, а потому, что вокруг нее все и вправду занимало свои места без суеты и путаницы.
   
Она напоминала Отличнику бога-писателя Нелли, который не станет глядеть на то, что человек выбрал, как жил, сколько совершил ошибок и сколько верных ходов отыскал, а спросит лишь: стремился ли ты к добру всю свою жизнь? И тогда уж решит: простить или не простить. И эта неземная, волшебная сущность Серафимы превращала ее для Отличника в какого-то ангела, во что-то сотканное из воздуха и солнечного света, к чему грех прикасаться руками. Как Отличник мог объяснить Игорю, из-за чего он ни разу не пристал к Серафиме? Разве бы Игорь понял? Это было бы все равно что рассказать ему о Тенерифе. Для Игоря Тенерифа была бы конкретным географическим пунктом с конкретными природными условиями и конкретной государственной принадлежностью.
   
— А ты не боишься, что я начну к тебе приставать? — полюбопытствовал Отличник.
   
Серафима помотала кудрями.
   
— Если бы ты мог приставать, я бы не поселила тебя сюда.
   
— А откуда ты знала, что я не буду?
   
— Такой человек держит себя неестественно, все что-то строит из себя, хочет понравиться. А ты, наоборот, был такой, словно ты меня испугался и ощетинился. Вот по Игорю сразу же видно, что он бы начал приставать, верно? Мы как только познакомились, я это сразу поняла и сразу же сказала, чтобы он ни на что не рассчитывал. Я думала, что он обидится и уйдет, но он почему-то поддерживал знакомство и даже в кино два раза водил.
   
— Хм, — заинтересовался Отличник. — А Ванька тебе как?
   
— Ванька? Вот он, конечно, естественно держится, но тоже начнет приставать. Зато его можно отшить, и он поймет правильно. Это не изменит с ним отношений. Мне его еще и потому легче отшить, что мне его меньше жаль, чем Игоря.
   
— Почему? Выглядит-то он несчастнее.
   
— Конечно. Он самый слабый.
   
— Разве слабых не жалеют больше, чем сильных?
   
— Не в том дело… Я неправильно выразилась. Я не умею говорить так долго, складно и красиво, как Игорь… Как-то вот получается, что слабых больше жалеешь, но меньше любишь. Жалость от доброты идет, а любовь… ну, как бы это сказать… так положено человеку. Любовь первее жалости. Жалеть, конечно, надо, но больше хочется любить.
   
Вот мне в тебе нравится то, что тебя жалеть не надо.
   
— Почему? Ты хочешь сказать, что я сильнее всех?
   
— Нет… Ты слабее даже Ваньки. Но видишь… я попытаюсь объяснить… Ванька самый слабый, потому что его можно сломать.
   
— Любого можно сломать.
   
— Да, но ведь важно, что человек будет делать после этого. Ванька начнет мстить.
   
— То есть махать после драки кулаками?
   
— Ну. А ведь это глупо. Дальше по степени слабости, по-моему, идет Нелли. То есть она чуть посильнее Ваньки. Если ее сломать, то она начнет строить то же самое заново. А зачем? Если один раз сломалось, то и потом сломается, верно? Тоже глупо. Сильнее Нелли Леля. Если ее сломать, то она потом вообще ничего не будет делать, все бросит. А если сломать Игоря, то он попытается встать на позицию своего победителя, овладеть его оружием. Вот в этом смысле он «сильный». Правда, «сильный» — это какое-то не то слово, но я не могу найти нужного. Это в каком-то простом, житейском смысле он самый сильный. Я такая дура, поэтому просто смотрю: кому легче живется — тот и самый сильный. Игорю будет легче всех. А если, например, духовную силу брать, то самый сильный, конечно, Ванька — ведь его сломают, а он и сломанный за свое борется.
   
— Ну а я? — спросил Отличник. — Про меня ты что-нибудь скажешь? Сильный я или слабый? И в каком смысле?
   
Серафима засмеялась, и Отличник, взволнованно глядя в ее спокойные серебристые глаза, с новой силой почувствовал, как любит ее.
   
— А ты совсем не такой. Вообще-то тебя очень легко сломать. Гораздо легче, чем остальных. Но понимаешь… Мне так кажется… Их один раз сломали — и все. Навсегда, конец. А тебя надо бесконечно всякий раз ломать заново.
   
   
Леля и Ира Якупова давно уже спали, когда около двух часов ночи в дверь громко и требовательно забарабанили. Леля проснулась. Ира покорно встала, накинула халат и поплелась открывать. Луна одним плечом всовывалась в открытое окно.
   
— Сваденые колокочики, сваденые колокочики! — раздался игривый голос Гапонова.
   
В потоке света из коридора в комнату ввалились пьяные Гапонов и Ринат. Талонов звякал друг о друга двумя бутылками портвейна.
   
— Ты чего, Ян, мы уже спим! — зашипела Ира.
   
— Фигня, Ирка, — отмахнулся Гапонов, опуская бутылки на стол.
   
— Идите к себе пейте! Вам тут кабак, что ли?
   
— Кочай, — велел Гапонов, усаживаясь. — Имею я право выпить со своей невесой? Ты мне невеса или нет? Ринат, ты где пропал?
   
Леля лежала сама не своя, отвернувшись к стене и укрывшись с головой. Она слышала, как Ринат возится у двери, стаскивает обувь и шепчет: «Блядь, темно, ни хера не видно…» — и вдруг вспыхнул включенный свет.
   
— Погаси! — шепотом закричала Ира. — Там же Лелька спит!
   
«Вот дура, — подумала Леля. — Просили же ее молчать!»
   
— Какая Лека? — с пьяной подозрительностью спросил Гапонов. — Что за Лека, почему не заю?
   
— Э-э… — Ира сама растерялась от собственного промаха.
   
— Я же говорил тебе, — тихо напомнил Гапонову Ринат.
   
— Леушина? Нелегащица?
   
Затылок и спина у Лели словно налились свинцом — она почувствовала, как Гапонов рассматривает ее.
   
— Гнать ее надо осюда нах-х… — сказал Гапонов.
   
Леля, умирая от страха, ждала, что сейчас Гаионов сдернет с нее простыню и прямо в ночнушке выставит в коридор.
   
— Лано, пес с ней, — смилостивился Гапонов. — Пусь спит. Я сёня добрый. Давай стаканы, Ирка.
   
Свет погас. Ринат тоже уселся за стол.
   
— Может, разбудить? — негромко спросил он у Иры. — Выпьет за компанию…
   
— Не трогай ее, — попросила Ира.
   
— Нах-х те эта копания с нелегалами? — агрессивно спросил у Рината Гапонов.
   
— Да пошел ты! — разозлился Ринат. — Как нажрешься, так ни хера не соображаешь!
   
— Лано-лано, — примирительно заворчал Гапонов. — Не злись.
   
По короткому красному отсвету на стене перед собою Леля поняла, что Ринат зажег спичку прикурить.
   
— Я же против Леушиной ничего не имею, — продолжал свое Гапонов. — Да мне воще на них сех насрать… Каминскому просо сзы дать, да и сех делов, а Симакова бы я засавил гоно есь, да положил я на их сех… В ощаге, наверно, чек писят нелегалов живет, за кажим мне, что ли, гоняться? Я токо эту стерву прищучить хочу…
   
Леля снова испугалась, что под «этой стервой» Гапонов подразумевает ее. Но Ян и Ринат мирно пили вино, и никто не собирался Лелю сей же момент «прищучивать». «Это он не про меня… — поняла Леля. — Это… это он про Нелю…»
   
Гапонов и Ринат расположились надолго, но тема нелегальщиков в их разговоре больше не всплывала. Леля понемногу успокоилась и все-таки задремала, надеясь, что все обойдется и гости, допив, уйдут.
   
Леля внезапно проснулась от того, что панцирная сетка под ней ахнула и ушла вниз. Это рядом сел Ринат.
   
Гапонов черной, бесформенной грудой ворочался на койке Иры. Леля ошарашенно уставилась на голую, такую яркую при луне, согнутую в колене женскую ногу, торчащую из-под Гапонова, и почему-то насмерть перепугалась.
   
— Ян, ну, не сейчас… — сдавленно простонала Ира.
   
— А кода еще? — тупо спросил Гапонов.
   
— Ну… ай! Не при посторонних… ай!
   
— Ринат — сой чек, — невнятно отозвался Гапонов. — Ему сечас не до нас… У него другое дело…
   
Ринат вдруг как-то неловко навалился на Лелю, обнимая ее, и Леля инстинктивно схватила его за запястья. От его ладоней и живота пахло потом, и Лелю моментально охватило омерзение, перерастающее в ужас. Лица Рината она не видела, и вообще ничего не видела, а лишь чувствовала, как его руки спокойно и сильно вывинтились из ее хватки и ушли под простыню.
   
— Рина-ат!.. — изумленно прошептала Леля, поводя плечами, чтобы освободить груди от его жестких пальцев.
   
Сетка кровати просела еще больше — это Ринат забросил ноги. И едва Леля заметила его медленное, трудное от опьянения движение, как ее страх мигом прошел. Толкаясь и пихаясь, она начала выбираться из кровати, как из болота.
   
— Х-худа… — прохрипел Ринат, утягивая Лелю обратно, но она все равно села. Ринат, в общем-то, даже не держал ее, а просто придавил. Леля легко перебралась через его ноги, спрыгнула на пол и сразу попала в тапочки.
   
— Куда ты?.. — бормотал Ринат, пытаясь сесть. — Иди сюда…
   
Леля схватила со стула свой халат, но Ринат неожиданно ловко и быстро тоже цапнул его. Некоторое время они молча тянули халат каждый к себе, и Ринат, медленно сдаваясь, пробормотал:
   
— Ну, ложись со мной… Я тебя в общагу поселю, дура…
   
Леля наконец выдернула халат, напялила и бросилась вон из комнаты. Что там происходило у Гапонова с Ирой, она увидеть не успела. Только в коридоре, очнувшись, Леля вдруг поняла, что с ней приключилось и какое предложение сделал ей Ринат.